Американская семья со своими гостями заняла ложу. Дов с Ромой и Усатым не успели переодеться и среди нарядной туристской публики, заполнившей партер, выглядели бы весьма одиозно, если бы не укрылись в ложе за бархатным барьером, откуда видны лишь их головы.
На сцене — трое молодых людей и три девушки в армейской униформе и темных очках. Они играют на гитарах, поют и танцуют. И зал захлебывается от восторга, вторя их ритмичным движениям и рукоплеща в такт мелодии. Американский папаша от избытка чувств ткнул Дова локтем в бок.
Папа. Слушай! Мы — воистину великий народ!
Дов (покровительственно). А кто в этом сомневался! Ребенку ясно. Даже если у него родители антисемиты.
Папа. Подумать только! Простые солдаты и такие артисты! А какие красавцы! Только зачем им очки? Я хочу заглянуть в их прелестные глаза!
Под ритмичные ликующие аплодисменты зала артисты завершают свой номер и кланяются публике. А дальше произошло такое, что смыло улыбки с лиц и рукоплескания. Публика в шоке прилипла к своим местам.
Все шестеро молодых артистов сделали солдатский, как по команде, поворот направо, построились в шеренгу и, положив каждый руки впереди стоящему на плечо, тронулись за кулисы, осторожно ступая, как это делают слепые.
Папа. Боже! Они — слепые! Все шестеро слепы!
Дов. А что такого? Последствия последней войны. И слепым тоже надо жить.
Мертвая тишина сковала зал. Погасли улыбки, заблестели слезы в глазах.
А уход слепых со сцены продолжается мучительно долго.
Дов смотрит на пристыженную, пришибленную аудиторию, на бриллианты, словно поблекшие в ушах и на шеях дам, и на его губах проступает улыбка, улыбка превосходства.