Мужчина на расстоянии

Вот история Кей Бартольди.

Кей — моя соседка, моя подруга. Кей значит для меня так много…

Однажды она пришла ко мне в ресторан, положила на стол увесистую стопку писем и сказала: «Делай с ними, что хочешь… Мне они больше не нужны».

Потом она села. Мы выпили кофе, покурили, поговорили о выбросившейся на берег касатке, о медузах, которым несладко приходится нынче в Нормандии, о потеплении морской воды. Нам подумалось, что все это как-то связано с атомной электростанцией в Палюэле[1].

Лоран в голубом фартуке вышел из кухни, сказал, что пора идти на рынок за рыбой и мидиями.

Кей попрощалась и ушла.

На свои письма она даже не взглянула.

Я открыла их не сразу, но, однажды начав читать, уже не могла остановиться…

А между тем…

Между тем я знала, о чем они.

О любви, высокой, как храм, жестокой, как морская схватка, с песнопениями, исповедями, благовониями, пиратскими гимнами, шквалами и пленными. Так много было страсти, так много боли!

Нынче в моде анестезия. Все как-то забыли, что боль бывает прекрасной…

Прекрасной…

Bad things, sad things have to happen… sometimes[2].

В отличие от Кей, я не умею выражать свои мысли красиво. Я изъясняюсь руками, головой, волосами, даже сердцем, я верчусь, открываю рот, сочувственно киваю, кладу руку на чей-то пылающий от немых вопросов лоб, я долго слушаю. Я прирожденный слушатель, а сама говорю нескладно.

К тому же родной язык у меня не французский, а иврит…

Я попала сюда случайно, двадцать лет тому назад…

Впрочем, это не главное.

Главное — письма Кей…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»[3]

Набережная Мопассана, 14

Фекамп[4]

22 октября 1997.

Мсье!

Я прочла записку, которую Вы оставили продавщице, когда заходили ко мне в магазин. Я предпочла бы переговорить с Вами лично, но как раз в тот день мне пришлось уехать в Париж: я получала у издателей книги, заказанные покупателями.

Насколько я понимаю, Вы ищете старинные издания, прежде всего коллекционные, и надеетесь на мою помощь. Кроме того, Вы, как я понимаю, часто переезжаете с места на место и просите отправлять книги вслед за Вами. Спасибо, что оставили точное описание маршрута, с датами и адресами, это существенно упростит мне работу! Я не хочу, чтобы «мои» книги валялись, будто морские звезды на чужом берегу, ни в роскошном отеле, ни в придорожном мотеле! Я по-настоящему люблю книги, и не терплю, когда с ними дурно обращаются.

Я польщена Вашим доверием в столь деликатном деле! Отдельное спасибо за оставленные деньги — этой суммы с лихвой хватит на покупку с доставкой. Я буду записывать все траты в отдельный блокнот, обещаю, что не украду у Вас ни сантима!

Вы не уточнили, какую сумму рассчитываете потратить на каждую книгу. Зная эту цифру, я бы сразу прикинула общую стоимость. Для начала, как Вы просили, постараюсь разыскать «Записки Мальте Лауридса Бригге»[5]. Как только добуду эту книгу, немедленно Вам вышлю.

Примите заверения в моем глубочайшем почтении.

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Океанический»

Барфлер[6]

30 октября 1997.

Мадемуазель!

Вы правы, нам было бы лучше пообщаться «вживую», но мне оставалось всего несколько часов до отъезда, когда перед глазами вдруг возник Ваш чудесный магазин изумительного миндально-зеленого цвета с кокетливыми желто-белыми занавесками — он гордо возвышался над набережной Мопассана, словно неутомимый часовой.

«Дикие Пальмы»! До чего удачное название для книжной лавки! А роман до чего хорош! Я перечитываю его каждый год, верите? Откопал на Блошином рынке в Нью-Йорке (на Манхэттене, между Хьюстоном и Канал-стрит, не бывали там?) старое издание на английском и всегда вожу его с собой.

Я такой же библиофил, как Вы, особенно люблю романы, и, признаюсь Вам без утайки, книги научили меня жить (еще, конечно, фильмы — буду честным до конца). Не то чтобы я был мудрецом, просто литературные герои зачастую куда интереснее и ярче реальных людей, пустую болтовню которых я выношу с трудом.

В Вашем магазине все замечательно: и высокие белые стены, и огромная пальма на первом этаже, и длинные стеллажи вдоль стен, и продуманная расстановка книг. Вы продаете только то, что цените сами, и это радует. Мне пришлись по душе светлые деревянные столы с Вашими самыми любимыми книгами, на каждой из которых красуется ленточка с надписью: «Пусть эта книга сблизит нас…» Я провел два волшебных часа в чайном салоне наверху: листал книги (некоторые даже купил, не волнуйтесь) и уплетал пирожные, глядя на море за окном.

Продавщица у Вас очень милая. Такая болтушка! Много о Вас рассказала (вот почему я обращаюсь к Вам «мадемуазель»). Поведала, что сама печет булочки, пирожные и кексы, и выбирает чай, а Вас называла «синим чулком», но с такой нежностью, что я невольно растрогался. Тогда-то мне и пришла в голову мысль сделать из Вашего магазина свой «порт приписки». Вы не представляете, как не хотелось уходить, но пришлось.

Я нахожусь в некоторого рода служебной командировке: работаю над путеводителем по красивейшим уголкам Франции — мне его заказал один американский издатель. Именно поэтому задерживаться подолгу в одном месте я не могу! Побережье затягивает меня все дальше и дальше. Ваша страна так прекрасна, что я готов поселиться в любом порту, в любой деревушке, в любом домике с серой грифельной крышей!

Спасибо, что согласились посодействовать путешественнику, изголодавшемуся по хорошим книжкам! Что касается затрат, попрошу Вас не экономить, мне попался богатый издатель, так что командировочные и гонорары у меня более чем приличные!

Еще раз благодарю Вас, мадемуазель, за Вашу доброту и готовность помочь. Примите заверения в моем глубоком уважении,

Джонатан Шилдс

P.S. Надеюсь, Вас не обидело, что я набираю письма, а не пишу их от руки. Я так привык к компьютеру, что, стоит мне взять ручку, как сразу немеют пальцы. Ручкой я способен разве что нацарапать свою подпись! Конечно, подобная привязанность к компьютеру не очень вяжется с библиофильством, однако, что делать, такие нынче времена!

Кстати, как можно держать книжную лавку на исходе двадцатого столетия? Какое старомодное занятие…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Набережная Мопассана, 14

Фекамп

10 ноября 1997.

Мсье!

Спасибо за быстрый ответ. Мне нравится, когда люди чутко реагируют на просьбы ближних и проявляют внимание к деталям. Должна Вам признаться, что питаю особое пристрастие к деталям! Я педантичная старая дева! (Кокетничаю: мне всего-то тридцать два года…) Терпеть не могу необязательных, ненаблюдательных, забывчивых. В детстве меня дразнили «принцессой на горошине»… Малейший пустяк — и у меня дыхание перехватывает, щеки пылают от негодования!

Можете не сомневаться, Ваши пожелания будут в точности исполнены — такой у меня характер. Впрочем, не требуйте невозможного: на мне целый магазин! Нагрузка нешуточная, уверяю Вас! Особенно тяжело приходится в конце года, когда все покупают подарочные издания, чтобы положить под елку. Примерно четверть годового оборота приходится на Рождество! В ответ на Ваш вопрос спешу пояснить, что продажа книг для меня не занятие, а профессия! Я этим живу! В роскоши, впрочем, не купаюсь. Почему я открыла книжный магазин — это уже другой вопрос, причем очень личный, на него я все равно не отвечу! Скажу только, что это действительно работа, причем временами весьма утомительная.

Каждый понедельник я делаю уборку, стираю пыль с обложек, покрываю столы мастикой, промываю тряпочкой пальмовые листья. Вас это удивляет?

Я читаю журналы, обычные и специальные, чтобы быть в курсе всех новинок.

Когда приходит новая книга, я помечаю ее красным кружком, чтобы потом не упустить из виду…

Я едва успеваю читать все новое! Время, предназначенное для отдыха, сна, еды, уходит на чтение. Разве что мечтаю я без книги в руке… Смотрю себе на парящих чаек, на плывущие корабли — и мечтаю, выдумываю всякие истории. А потом так трудно возвращаться к обыденной жизни и распаковывать посылки с книгами, которыми забит весь склад!

Я живу над магазином. Квартирка у меня скромная, но вид из окон волшебный: город, море, порт. Бывает, ветер беснуется, как разгневанный моряк, и тогда я выпускаю книгу из рук и, съежившись под одеялом, молюсь — только бы не унесло крышу! Ставни всегда распахнуты, мне так нравится (впрочем, соль и водяная пыль разъели их до такой степени, что они уже не закрываются), и просыпаюсь я очень рано: с первым солнечным лучом, который зимой бывает бледно-желтым, а летом — теплым, веселым и золотистым.

В настоящий момент я наслаждаюсь книгой одного итальянца, Сильвио д’Арцо: она называется «Чужой дом». Странный и захватывающий рассказ о тайне, связавшей немолодую женщину и священника из горной деревушки, о неотправленном письме, о горьком ужасном признании, к которому один из героев оказался не готов!

Никогда не доверяйте своих тайн тому, кто неспособен их воспринять, кто не испытывал мук, подобных вашим. Ваша откровенность смутит его, и полную чашу страданий Вам придется испить в одиночестве… Останется только вырвать себе язык или повеситься на первой же веревке!

Простите за невольное отступление… Мне нечасто приходится говорить о книгах с истинным знатоком — моей продавщице Натали все это не понятно!

Что она Вам наболтала? О моей жизни ей известно немного. Читает она исключительно детективы. Когда я предлагаю ей какую-нибудь из своих любимых книг, она добросовестно пытается ее одолеть, но признается, что все там слишком наверчено, не хватает крепкого сюжета, саспенса! В итоге я нахожу свою книжку между коробкой рафинада и пакетом муки! И все-таки без Натали я бы не смогла. Мы понимаем друг друга с полуслова.

Простите, мсье Шилдс, я опять отвлеклась… Как всякий романский народ, мы, французы, горячи и болтливы. Я знаю, что говорю слишком много, меня в этом упрекали не раз.

Кстати, Вы американец?

Для меня Вы — американец…

Вы спрашивали о Нью-Йорке. Я никогда там не была, но один друг много рассказывал мне об этом городе… Надо же, найти на блошином рынке «Дикие Пальмы» в оригинальном издании — я была бы на седьмом небе от счастья! Как сохранилась обложка: наверно, вся обклеена пожелтевшим скотчем? Повсюду следы пальцев и жирные пятна, чьи-то пометки? Известно ли Вам, что эту книгу недавно переиздали во Франции под заголовком, который нравился самому Фолкнеру, но был отвергнут издателем как недостаточно броский: «Если я забуду тебя, Иерусалим»[7]. Перевод тоже другой, более жесткий, хлесткий. Например, последняя фраза в исполнении каторжника звучит так: «Бабы заколебали!» Естественно, в первоначальном издании все было сглажено! Вы, американцы, такие стыдливые. Родись Селин в Ваших краях, его книги никогда бы не увидели свет!

Опять заболталась…

С искренней симпатией, умолкнувшая наконец,

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Океанический»

Барфлер

15 ноября 1997.

Мадемуазель!

Да, представьте, я все еще в Барфлере! Это место мне так приглянулось, что никак не могу решиться отсюда уехать. Не здесь ли Франсуа Трюффо снимал «Двух англичанок и материк»? Я очень люблю его фильмы, в Америке он вообще популярен. «Жюль и Джим» для американцев — воплощение французской любви.

Я встаю ни свет ни заря, изучаю окрестности, а потом возвращаюсь и вижу ту же комнату, ту же столовую, ту же клеенчатую скатерть на столе… Ужинаю в гордом одиночестве, уткнувшись в книгу, и все тот же администратор гостеприимно протягивает мне ключ, будто я стал уже здесь своим.

Вчера владельцы гостиницы пригласили меня на воскресный обед. Меня потрясло количество блюд на столе. Как много значения вы, французы, придаете еде! Вы готовитесь к трапезе, за столом обсуждаете то, что едите, после обеда не скупитесь на комментарии, и немедленно заводите речь о следующем пиршестве! Правда, хозяйка, мадам Ле Коцце, поведала мне, что в больших городах традиции постепенно забываются: люди не успевают готовить, закупают полуфабрикаты. Она этого не одобряет, зато ее дочь, которой едва перевалила за тридцать, заявила, что полуфабрикаты здорово упрощают жизнь! И последующие полчаса все снова спорили о пище!

Как Вы верно подметили, я американец, но вырос во Франции. Мой отец был консулом в Ницце и большим поклонником всего французского. Говорить я учился по-французски, посещал в Ницце начальную школу, где решал задачки о поездах, которым не суждено встретиться, изучал таблицу умножения, французские департаменты, метры, литры, килограммы, Расина, Корнеля, Мольера, Мариво и Гюго. В шестнадцать лет я переехал с родителями в Милан. По-итальянски я тоже говорю! И по-испански! Таким образом, я могу читать на многих языках…

Вы так аппетитно рассказывали про книгу «Чужой дом» (вероятно, в подлиннике это звучало как Casa d’altri), что мне тоже захотелось ее прочесть. Не могли бы Вы отправить ее вместе с Рильке, которого, я надеюсь, Вам удастся отыскать?

Эта итальянская книга не дает мне покоя. Я все думаю о пожилой женщине, о священнике, об их тайне, о возникшем между ними непонимании, о невозможности открыться друг другу. Я любуюсь закатом, завтракаю, еду на машине по узкой сельской дороге, и постоянно думаю об этой истории. Не могу равнодушно наблюдать, как пересекаются и расходятся людские судьбы, по глупости, по трусости, из-за неумения открыться, объясниться. Мне всегда хочется проскользнуть прямо в роман и заставить героев сказать друг другу правду. Вчера я был так поглощен этой Вашей книжкой, что едва не попал в аварию.

А ведь езжу я очень медленно, другие водители обгоняют меня, возмущенно сигналя, и я прижимаюсь к обочине, чтобы ненароком не столкнули в канаву! Еще я часто останавливаюсь… Смотрю, как море обтачивает скалы. Разглядываю старый домик с такой низкой дверью, что, кажется, при входе неизбежно ударишься лбом. Любуюсь рельефностью столетнего дерева, различаю гримасы горгулий в наслоениях черно-белого кремня.

Я не ограничен во времени. Моему издателю не достаточно информации в чистом виде. Он хочет, чтобы книга получилась сочной, полной жизни и чисто французских эмоций! По его словам, именно «правда жизни» делает издание коммерчески успешным, одними адресами и рецептами обойтись нельзя. Для американцев французы — такой забавный народ, противоречивый, гордый, непокорный, горячий, особенно в сравнении с нами, холодными и сдержанными потомками англосаксов. Вы — резвые быки, а мы — сонные окуни! Французы, в свою очередь, считают, что все американцы — богатые, тучные невежи! Страсть как люблю спорить по этому поводу с французами, впрочем, в их глазах я — англичанин (для француза это ничуть не лучше!).

Есть такой итальянский автор, очень его люблю, — Эрри де Лука. Вы знакомы с его творчеством? Если нет, немедленно прочтите, будете на седьмом небе от счастья, как Вы говорите. В итальянской литературе много потаенных сокровищ. Именно их я изучал, когда жил в Италии. Многих авторов литературный мир вообще не замечает. Обсуждается все время один и тот же узкий круг писателей, а другие — сильные, яркие — пребывают в тени именитых старших собратьев.

(Забавно, по ошибке набрал «страшных» — неслучайная опечатка. Слава старших — Моравиа, Павезе, Пиранделло, Кальвино, Буццати — стала страшным препятствием на пути молодых). Мне приходит в голову еще одно название — «Сын Бакунина» Серджио Атцени, люблю эту книгу безумно. (Глагол «обожать» для меня табу. Во французской начальной школе я прочно усвоил, что обожать можно только Всевышнего). В этой книге о главном герое рассказывают разные люди, знавшие его близко и не очень. Одни находят его добрым, славным, спонтанным, романтичным, другие — высокомерным, жестоким, приземленным, мелочным. Потрясающая книга!

Как много лиц у каждого из нас…

Я думаю, свою вину можно искупить, Вы согласны?

В самом начале книги есть такая фраза: «И ты поймешь, что остается от человека после смерти в устах и памяти живых». Одно и то же качество некоторые назовут жеманством, а другие высокомерием. Безумная требовательная любовь иным покажется пустым баловством. Интересно, какими запомнимся мы?

Что останется от меня после смерти?

Похоже, мадемуазель, я заразился Вашей разговорчивостью! Просто мне иногда бывает так одиноко! Приятно говорить с тем, кто нас слушает, а ведь я знаю, что мое письмо Вы прочтете внимательно, поскольку речь в нем идет о нашей общей страсти.

С дружеским приветом,

Джонатан Шилдс

P.S. Не могли бы Вы мне объяснить разницу между словами «беспардонный» и «бесцеремонный»? Заранее извиняюсь, что отнимаю у Вас драгоценное время, но словарь мне, увы, не помог…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Набережная Мопассана, 14

Фекамп

20 ноября 1997.

Мсье!

У меня для Вас хорошие новости. Только что отправила Вам посылку. К двум книгам из Вашего списка я рискнула добавить «Если забуду тебя, Иерусалим» (к сожалению, по-французски), чтобы Вы могли насладиться этим романом в первоначальном варианте.

Эта книга глубоко меня потрясла! Всепоглощающая любовь Шарлотты, на которую Вилбурн, в силу своего воспитания, своей боязни женщин и плоти, не способен ответить… Она, желтоглазая, резкая и дерзкая, как клинок самурая, увлекающая его в губительную пучину страсти… И он, неловкий, желающий добра и творящий зло! И их любовь, ведущая к смерти, к отказу от ребенка!

«Да, — подумал он, — между страданием и небытием я выбираю страдание». Он не в силах забыть Шарлотту… А старый каторжник стремится в единственно знакомую, тихую обитель под названием «тюрьма». Каждый из нас испытал нечто подобное, не так ли?

Я снова увлеклась, но книга бесподобная.

Мне нравятся истории любви острой и запретной, бескомпромиссной, безжалостной, не ведающей преград. Истинная любовь не снисходит до житейских условностей, не подчиняется идиотским законам повседневного человеческого бытия…

Мне нравится «Старая любовница» Барбея д’Орвилли.

Нравится «Грозовой перевал»[8].

Нравятся «Отелло», «Ромео и Джульетта», «Элоиза и Абеляр», «Принцесса Клевская»[9], «Португальские письма»[10] и сонеты Элизабет Браунинг…

Я люблю парить высоко над землей с одной из этих книг. Вечерами, глядя из окна одинокой спальни на бушующее, пенистое море, подобное беззубой колдунье, я представляю, как врывается в мою дверь Роберт Браунинг и, сжав меня в своих крепких объятиях, принимается читать стихи! Должно быть, поэтому я поселилась в портовом городе: жду, что за мною явится прекрасный пират, и умчит меня прочь на своем галионе!

Не вздумайте смеяться! Не я одна погружена в мечты! Не притворяйтесь человеком, которого ничто не может тронуть! Не стройте из себя мужчину, который не снизойдет до женских причуд! Быть разумным и неприступным — сомнительная привилегия!

Полгода тому назад моя парикмахерша привела ко мне в магазин дочку. Четырнадцатилетняя девчонка, зажатая, колючая, стояла, тупо разглядывая собственные кеды. Мать была в отчаянии. Ребенок совсем не учится, ни с кем не дружит, никуда не ходит. Мать не знала, что с нею делать (сама она, как моя Натали, не читает ничего кроме детективов, покупает их по две штуке в карманном формате и жадно проглатывает). Я взяла девочку за руку, дала ей «Большого Мольна» Алан-Фурнье. Она даже не поблагодарила, просто сунула книгу в карман куртки. Мать расплатилась, и они ушли.

Два дня спустя, девочка пришла ко мне и потребовала: «Еще такую» и показала на «Большого Мольна». Я дала ей «Грозовой перевал», и она ушла, все так же молча, сжав губы, уставившись в собственные кеды. Даже не заплатила. Я почувствовала, что ей не до вежливости. Получив таким же образом «Письма незнакомки» Цвейга и «О чем знала Мэйси» Джеймса, девочка (зовут ее Дженифер) впервые посмотрела мне в глаза, и в ее взгляде я прочла благодарность.

С тех пор она приходит каждую неделю, улыбается мне. Подружилась с одноклассницей, стала лучше учиться. Неплохо для начала, да?

Ради одной такой девочки стоит держать книжный магазин. Моя прежняя жизнь была богаче, легче, роскошнее, но я ни минуты не жалею о ней!

Впрочем, жалею. Когда приходит бухгалтер. Стоит ему заговорить о норме прибыли, о прайс-листе, и я начинаю проклинать финансовых инспекторов и банкиров, всю эту публику, которая, не читая книг, пытается диктовать мне свои правила. Заодно с ними я проклинаю издателей, публикующих невесть что с единственной целью покрыть издержки и увеличить оборот! По их прихоти мне каждое утро приходится, царапая руки, вскрывать упаковки с новыми книгами, ненужными, пустыми, дурно написанными!

Как Вы поняли, я не в настроении! Сегодня покупатели трижды спрашивали книги, которых у меня не оказалось! Мне стоило немалых трудов предложить им достойную замену! И все по вине этих горе-финансистов с калькулятором вместо мозгов!

К тому же сегодня холодно, уже три дня идут дожди, моя любимая булочная закрыта (у них, видите ли, зимние каникулы, пирожки, стало быть, отдыхают!). В такую погоду едва различим маяк, и все-таки, кажется, будто его красные лучи тянутся сквозь ночную мглу прямо ко мне…

Сегодня я возьму с собой в постель томик Рильке! Непременно возьму. Уж он-то меня не разочарует! Вы подали мне идею перечитать его книги!

Ваша надутая,

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Зеленые волны»

Жюллувилль[11]

25 ноября 1997.

Мадемуазель!

Вот это да! В последний раз Вы были так разгневаны, что позволили себе даже некоторые англицизмы (прайс-лист!). Вы, часом, не англичанка? На это намекает Ваше имя, зато фамилия противится изо всех сил! Или Вы итало-британка? Сильно…

Зря я, верно, ехидничал, предчувствую, как мне от Вас достанется.

А с «беспардонностью» и «бесцеремонностью» придется разбираться самому… У Вас на то нет ни времени, ни желания. Оно и понятно: кому понравится чувствовать себя ходячим словарем… Вы не любите, когда Вами пользуются и манипулируют. Вы любите держать ситуацию под контролем…

Вы — вполне современная молодая дама.

Всё мои догадки, догадки…

Вы почитали Рильке?

Можете теперь улыбаться?

Удаляюсь на цыпочках…

Бесшумный,

Джонатан Шилдс

P.S. Любовь это не только полет души, сударыня. Любовь может обернуться мучением, предательством, ловушкой. Она принимает разные обличья, прибегает к разным уверткам, и всякий раз звучит по-новому. Перечитайте «Опасные связи»[12], и Вы вспомните, что любовь иной раз скрывается под личиной жестокости… Перечитайте «Кузину Бетту»[13], и Вы увидите, как невинные любящие сердца попадают в капкан алчности и корыстолюбия.

Ну как, неплохой из меня доктор?

Джонатан Шилдс

Отель «Зеленые волны»

Жуллювилль

5 декабря 1997.

Мадемуазель!

Что стряслось? Почему Вы вдруг замолчали? Неужели булочная окончательно закрылась? Дождь все еще идет? И погас маяк?

Может быть, я Вас невольно чем-то обидел, проявил неделикатность, бестактность? Простите меня, несчастная оскорбленная принцесса!

Я волнуюсь, нервничаю за рулем. Если попаду в аварию, виноваты будете Вы. А вдоль этих дорог стоят сухие черные деревья…

Ну что же, придется задействовать главный козырь: не забывайте, что я Ваш клиент…

Не могли бы Вы прислать мне словарь Литтре, том «Б», тот самый, в котором «беспардонность» и «бесцеремонность»… И еще, пожалуйста, избранное Барбея д’Орвилли. С большим удовольствием вспоминаю его «Дьявольские истории», не отказался бы прочесть и «Старую любовницу» — звучит заманчиво.

Чем дальше я уезжаю, тем дороже будет стоить доставка, поэтому посылаю Вам чек на тысячу франков. Таким образом, у Вас будет задаток, и Вам придется со мной общаться, пусть и на расстоянии!

С деловым приветом,

Джонатан Шилдс

P.S. Отель совершенно не оправдывает свое название: море здесь серое, с липкими бурыми водорослями, в комнате — сквозняк. Обои на стенах обвисли, из кухни постоянно тянет капустным супом. Скоро меня здесь не будет. Следующая остановка — Динар.

Джонатан Шилдс

Отель «Чайки»

Динар[14]

14 декабря 1997.

Мадемуазель!

Почему Вы не отвечаете? Вы заболели? Прикованы к постели? Вам наложили гипс на обе руки?

Черкните хоть слово, маленькую записочку, чтобы меня успокоить. Если Вам совсем плохо, продиктуйте письмо Натали!

Знакомо ли Вам имя Жан Лоррен? Этот писатель жил у вас в Фекампе: приятельствовал с Кокто, стрелялся с Прустом и все время нюхал эфир. Мне о нем рассказали, когда я заикнулся о своей любви к книгам и поездке в Фекамп. До сих пор я ничего о нем не знал. Если у Вас найдется его книга, или две, или даже три, пришлите мне, пожалуйста.

Обеспокоенный и искренне к Вам привязанный,

Джонатан Шилдс

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Набережная Мопассана, 14

Фекамп

19 декабря 1997.

Мсье!

Не волнуйтесь, я не больна, руки у меня целы, и Вас я не забыла! В скором времени Вы получите своего Литтре и три книги Лоррена! Спасибо за чек! Булочная открылась! И холодные солнечные лучи снова скользят по набережной, просто…

Вы и представить себе не можете, что творится у меня в магазине перед Рождеством. Это не работа, это каторга, мсье Шилдс, настоящая каторга! Для полноты картины мне не хватает только тельняшки и кандалов!

Я открываю магазин в половине девятого (люди здесь просыпаются рано); делаю уборку: навожу порядок на полках, расставляю книги по алфавиту, самые любимые выкладываю на столы, сооружаю аккуратные стопки; запускаю кассу: считаю сколько там денег, проверяю, достаточно ли мелочи; заглядываю в каталог; звоню поставщикам, чтобы сделать заказ, уточняю, вовремя ли придет то, что уже заказано; даю указания курьеру… За последние десять дней я дважды побывала в Париже, потому что один ценный клиент хотел до каникул получить подарочные альбомы, а мне их не прислали. Каждый альбом стоит почти пять тысяч франков! Для меня это целое состояние! Этот господин — городской нотариус, сухой и надменный. Он привык, что все его поручения выполняются немедленно и беспрекословно. Книги он покупает только у меня (издания «Плеяды», фотоальбомы, раритеты), и потерять такого покупателя было бы ужасно!

Пока я была в отъезде, Натали приходилось самой справляться и с книгами, и с чаем. (В результате яблочный пирог отдавал лимоном, а на подарочной бумаге появились масляные пятна!) Хорошо еще, что Рике, друг Натали, оказался рядом и выручил ее в трудную минуту. (Вообще-то он работает на рыболовном судне, но в те дни как раз отдыхал между двумя рейсами). Короче говоря, последние две недели, безумие было полное, вселенский потоп!

И кошмар продолжается!

Праздники не за горами, все судорожно ищут необыкновенные подарки.

Вчера один молодой человек попросил найти ему роман, который послужил бы признанием в любви. Объясниться с девушкой самостоятельно он не решался. Я провозилась с ним полчаса и в итоге посоветовала «Пагубную любовь» Камилу Каштелу Бранку. Этот роман написан с такой страстью, с таким жаром, какие в современных книгах уже не встречаются. «Он любил, и это его погубило, но умер он, любя», — гласит пролог. Герои любят друг друга на расстоянии, пишут письма, играют с огнем. Оба погибают, и исписанные ими листки бумаги уносит течением…

Они полюбили друг друга, и любовь принесла им несчастье, но все превратности судьбы они приняли, как вызов, с гордо поднятой головой. Они принадлежали друг другу, и никакие испытания не могли их сломить…

Дух захватывает!

Молодой человек ушел довольный, успокоенный. Надеюсь, я не ошиблась в выборе книги! Мне весь день было не по себе, до сих пор дрожу!

Каждый покупатель считает, что он единственный в своем роде, и хочет, чтобы с ним обращались соответственно! Стоит мне на минуту отвлечься, обратиться к кому-то еще, и сразу — буря негодования! А некоторые, наоборот, всего стесняются, ходят вокруг да около, а стоит мне приблизиться, сразу отворачиваются. В обычные дни я потихоньку наблюдаю за покупателями, чтобы понять, с кем я имею дело, стараюсь угадывать их желания, а в декабре у меня просто нет времени!

Сколько несусветных глупостей приходится выслушивать в это время года! Одна дама с пеной у рта доказывала, что существует такой роман «Тема дня». Говорит, сыну в школе задали «Тему дня»! Я пытаюсь понять, что она имеет в виду, а дама дергается, брызжет слюной и все повторяет «Тема дня, тема дня» и смотрит на меня, как на идиотку! Вдруг до меня доходит, что речь идет о «Пене дней» Бориса Виана!

Они достают измятые клочки бумаги и несут полнейший вздор! У меня тут спросили «Золотые ролики» вместо «Серебряных коньков»[15]! Шекспир, оказывается, написал не «Короля Лир», а «Короля Франков», вслед за которым невесть откуда возникли «Королева Бордо» и «Пистолет одиночества». Названия книг записываются где попало: на списке покупок, на обороте кассового чека! Я в ярости! Хотелось бы воспитать этих людей, внушить им уважение к печатному слову — но нет ни времени, ни возможности! Эти невежи совершено не чувствуют себя виноватыми, еще возмущаются, когда я их поправляю. — Нет, мадам, никакого «Сида» у Мольера нет, а Расин никогда не писал «Скупого». — Что Вы себе позволяете, моей дочери в школе задали… — Вы ошиблись, мадам, Вы перепутали!

Сколько терпения требуется, чтобы переубедить такого покупателя, сколько энергии, сколько драгоценного времени!

Вечером, я падаю на кровать, как подкошенная. Я меня нет сил отвечать на Ваши письма, читать книги, даже смотреть на море. Рухнув на подушку, я представляю, что лежу на пляже и в тени кокоса читаю Рильке. Я так и не продвинулась дальше тридцать третьей страницы!

Вдобавок ко всему у нас случилось короткое замыкание, все полетело к чертовой бабушке, мы несколько часов жили при свечах!

Хорошо, что Рике помог все наладить…

Я превратилась в комок нервов. В декабре мне бы не помешала еще одна продавщица, но бюджет не позволяет, вот и приходится носиться по магазину, летать по лестнице, лихорадочно кружить между стеллажами, гудеть, жужжать и теснить болтунов, которые пытаются, подойдя к кассе, делиться со мной своими проблемами (нашли время!). Вот почему я не успеваю отвечать на Ваши письма…

И мечтать тоже не успеваю…

И любоваться ласковым светом маяка…

Я бешусь!

Таков уж мой удел — мысли блуждают далеко, а ноги прочно стоят на земле, среди книжной пыли и кассовых чеков.

В январе жить будет легче.

В январе я снова буду спорить с Вами о литературе, а пока, мсье Шилдс, прошу Вас терпеливо сносить мое безразличие и дурное настроение.

Ваша декабрьская

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Чайки»

Динар

21 декабря 1997.

Счастливого рождества, Кей…

Позвольте мне называть Вас по имени. Это будет для меня лучшим подарком…

Посылаю Вам немного морской соли (примите расслабляющую ванну), шоколадные фигурки (пусть растают у Вас на языке) и большой носок с подарками (таков наш обычай)…

Ваш рождественский

Джонатан Шилдс

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

25 декабря 1997, 7 часов вечера.

Счастливого рождества, Джонатан…

Надеюсь, этот вечер не обошелся без свечей, подарков, традиционной индюшки. Думаю, присутствовало также непременное рождественское полено с гномами. Гномы, напевая, возвращаются домой с работы, в руках у них маленькие пилы, а носы похожи на морковки.

Я вот совсем забыла Вас поздравить…

И тут приходит Ваш носок, полный восхитительных, удивительных подарков…

Скажите, Джонатан, откуда Вы так хорошо меня знаете?

Неужели все это Вам поведала Натали?

Как Вы догадались, что у меня проколоты уши?

Что мне нравятся перчатки без пальцев?

И шоколадные батончики с горькой апельсиновой начинкой?

И прозрачные шарики, встряхнув которые, можно любоваться снегопадом?

И разноцветные морские соли?

И «Дикую реку» Казана?

Натали не могла Вам всего этого рассказать…

Должно быть, Вы колдун, умеющий читать мысли и угадывать желания.

Или Ваше любопытство не знает меры?

Признаюсь честно, Вы меня потрясли.

Это было вчера…

В половине девятого я закрыла магазин и осталась одна. Подруга Жозефа предлагала мне провести сочельник с нею и ее мужем Лораном (они держат ресторан прямо рядом с моим магазином), но я отказалась. Я чувствовала себя слишком усталой, слишком грустной… Не люблю Рождество, не люблю рождественскую трапезу. В этот праздник хорошо всей семьей собраться у елки, чтобы сам воздух был пропитан любовью; хорошо быть ребенком, нетерпеливо рвущим красочную упаковку; хорошо провести этот вечер с любимым, пожирая друг друга глазами… Для всех прочих Рождество — печальный праздник…

Если не сказать, жестокий.

Я рано легла спать, взяв с собой в постель носок. Он пришел экспресс-почтой еще накануне, но я специально приберегла его до Рождества.

Я была поражена…

Поражена, что Вы так точно меня угадали…

За этими подарками — целая история.

Они будто возвращают меня далеко-далеко назад, куда уже нет возврата, в то прошлое, от которого я пытаюсь избавиться изо всех сил…

Джонатан, я в полной растерянности.

В голове у меня туман, и в воздухе, как нарочно, тоже. Не видно ни маяка, ни зубчатых монастырских стен, увенчанных башенками, ни корабельных мачт. О движении кораблей можно догадаться только по звуку.

Я отчетливо слышу ехидный, скрипучий мотивчик jingle bells, jingle bells[16], будто кто-то намеренно дразнит меня, пытается разбудить мое изъеденное ржавчиной сердце. Я невольно затыкаю уши…

Неужели можно узнать о человеке все, если вы с ним любите одни и те же книги?

Неужели при помощи книг можно рассказать даже то, что надеялся сохранить в тайне?

Если бы Ваши любимые книги оставляли меня равнодушной, если бы то, что я читаю, пришлось Вам не по душе, смогли бы Вы так хорошо меня распознать?

Почему я вдруг раскрыла Вам свою душу?

Почему я так слепо Вам доверилась?

Не потому ли, что между нами всегда были книги, молчаливые сообщники, хитрые духи?

Не потому ли, что путь к Вам устлан был книжными томами?

Сейчас я открою Вам секрет, Джонатан, секрет этот не бог весь какой важности, и все-таки Вы узнаете нечто новое о женской душе…

И не только о женской. Согласитесь, в глубине души мужчины и женщины испытывают одни и те же чувства, вся разница — в поверхностных проявлениях, в степени обнаженности… Женщины не боятся признаний, а мужчины делают вид, что ничего не случилось, потому что их с детства учили держать свои тайны при себе, всецело отдаваясь работе, карьере, деловой жизни…

Все это я нашла у Рильке.

Сегодня ночью я как раз закончила его перечитывать, под одеялом, при полном тумане, в слабом дрожащем свете маяка… Я читала его, прижавшись к белому в красную полоску носку… Когда я была маленькой, мама тоже всегда складывала подарки в носок.

Итак, страница 141.

Сначала речь идет о любви, о том, сколько значения женщины придают любви, никогда не добиваясь взаимности: «…Женщины устали. Они веками несли священный огонь, разыгрывали за двоих вечный диалог любви. А мужчина только повторял написанный текст, плохо справляясь с готовой ролью. Женщинам было не просто постигать любовь, ибо мужчины отчаянно мешали им своим невниманием, ревностью и ленью. Женщины работали денно и нощно, их любовь росла, и вместе с нею обострялась боль. И под грузом бесконечной череды страданий, женщины достигали небывалых высот любви, и призывали мужчин, которые были их недостойны; и обгоняли мужчины, убегавших прочь…»

А потом, словно в порыве озарения, Рильке пишет: «Но теперь, когда все кругом меняется, не пора ли и нам поработать над собой? Разве мы не можем хотя бы попытаться сдвинуть дело с мертвой точки и частично принять на себя нелегкую ношу любви? До сих пор нас избавляли от забот, и любовь перешла для нас в ранг развлечений. Легкое наслаждение превратило нас в дилетантов, успех вскружил нам головы. Мы уже не творцы, мы всего лишь ведомые. Так почему бы нам не начать с нуля, почему бы нам не приняться за работу, которую за нас всегда делали другие? Почему бы нам не вернуться к истокам, в эпоху когда все кругом меняется?»

В самом деле, почему бы мужчинам не относиться к своим чувствам с той серьезностью, которой до сих пор были удостоены только университетские занятия, годовые балансы и биржевые котировки?

Может быть, и женщины тогда бы снова поверили в любовь, которой они уже готовы пренебречь, устав от вечных разочарований и насмешек в свой адрес, от ощущения беспросветности, от показной независимости и воинственности…

Может, тогда мы бы вновь обрели друг друга?

Или, по крайней мере, взявшись за руки, пустились бы в путь по крутой тропинке под названием «любовь»?

Я объявляю перемирие. Я делаю первый шаг и открываю Вам свой секрет…

Да, в декабре я была утомлена, изнурена, перегружена работой.

Да у меня не было сил писать Вам длинные письма.

Да, покупатели, цены, заказы отбивали у меня желание мечтать, говорить о важном и пустяшном…

И все-таки, и все-таки, Джонатан, когда однажды серым холодным утром почтальон открыл туго набитую желтую сумку и, обдавая меня ледяным дыханием, принялся искать Ваше письмо, я вдруг почувствовала, что вся дрожу, и испугалась. Я застыла на месте, как вкопанная, будто молния вонзилась мне прямо в затылок: я вдруг поняла, что жду Ваших писем, Ваших слов, описаний сельских трактиров, дорог, и людей, и капустного супа…

Я ждала Вас, Джонатан.

Ожидание сродни страданию.

А страдать я больше не хочу.

Весь месяц, на пути в Париж, на улицах Фекампа, дома, в магазине, я носилась, как сумасшедшая, чтобы спастись от Вас, забыть Вас, оставить Вас далеко, на извилистых тропинках, устланных черными древесными корнями.

Эмили Дикинсон

Страшно…

Страшно снова полюбить.

Снова полюбить мужчину, который отчалит на своем корабле, оставив меня плакать на берегу…

И если мне еще суждено испытать любовь, пусть у моего избранника будут сильные руки и мощный торс, пусть он твердо стоит на ногах, говорит просто и ясно, смеется громко и звонко, пусть не стремится достать с небес луну, сажает деревья, рубит дрова, пашет землю, водит комбайн, строит дома, а вечером залезает ко мне под одеяло: рядом с таким мужчиной, я избавлюсь от старых страхов, он не поднимется посреди ночи и не ускользнет прочь…

Я безумно любила одного человека, а он ушел…

Без единого слова, без малейшей попытки объясниться, даже не обернувшись.

Он был остроумным, образованным, утонченным, соблазнительным, стремительным, сильным. Он хотел быть королем мирозданья и всем диктовать свою волю.

Свою мужскую волю.

А я-то надеялась стать его королевой, всю жизнь провести с ним вместе…

Я никогда больше не полюблю такого, Джонатан. Никогда.

Почему я признаюсь в этом именно Вам?

Почему я осмелилась излить Вам душу? Сделать шаг Вам навстречу? Переиграть привычный сценарий? Удариться в хитросплетение вопросов и ответов? Терпеливо распутывать клубок любви?

Просто Вас я не боюсь.

И тут на сцену вновь выходит Натали.

Натали, подобная конфиденткам Расина и служанкам Мариво.

Натали с сухими от частых стирок руками, желтоватой кожей (она не равнодушна к спиртному), высветленными волосами, черными в корнях. Натали в обтягивающих лосинах и футболках с изображением Микки Мауса. Натали, которая приходит «с» магазина, интересуется «в какую цену» товар, умело матерится и читает только детективы. Натали, которая знает меня и любит, со всей своей нежностью и добротой.

От нее не укрылось, с каким нетерпением я жду Ваших писем. Она заметила, что я украдкой открываю их прямо за кассой и читаю по несколько раз. Она молча наблюдала, как я, мечтательно сложив письмо вчетверо, отправляю его в карман, а потом достаю и вновь перечитываю. Она чистила яблоки для пирога, смазывала форму маслом, а сама потихоньку за мной следила…

Вот уже три года, как мы работаем вместе. Она, кстати, тоже приглашала меня провести сочельник вместе со своей семьей: Рике, детьми, родителями…

В рождественский вечер, перед самым уходом, она, ничуть не смущаясь, спросила: «А что же это Вы не открываете подарочек американца?» Я сказала: «Еще успею». Она переспросила: «Что, боитесь?» Я ответила, что она просто с ума сошла, вообразила себе невесть что, а посылку я не открыла, потому что времени не было, только и всего. Она улыбнулась. А я тогда стала ей говорить, что дешевые романы до добра не доведут, вся жизнь покажется дамским чтивом! Она снова улыбнулась. Тут я окончательно вышла из себя и принялась твердить, что мужчины меня больше не интересуют, что мне и так не плохо! А переживать из-за посылки какого-то американца, который в нетрезвом виде кочует по дорогам Франции, я и вовсе не собираюсь! Она ответила: «Ну, хорошо, если так… Я рада, что это у вас несерьезно, потому что американец-то ваш давно не мальчик. Он в отцы вам годится, если не в деды!»

И при этих ее словах страх и беспокойство как рукой сняло, и лихорадочное состояние, в котором я пребывала последние недели, само собой улетучилось. И мне сразу стало так легко, будто я, войдя в натопленный дом, сбросила с плеч тяжелое пальто…

Теперь мне не страшно.

Я могу беседовать с Вами совершенно спокойно…

Теперь я понимаю, что именно возраст, жизненный опыт и знание людей подсказали Вам, что преподнести мне на рождество, понимаю, почему Ваши подарки показались мне столь пугающе личными…

Теперь я все понимаю.

Это объясняет Ваш выбор книг и занятий, Ваш взгляд на нас, французов…

Итак, Джонатан, я раскрыла Вам свою женскую тайну.

Время бежит… Сегодня вечером я ужинаю с подругой Жозефой (благо сочельник уже позади). Сейчас напудрю нос, намажу губы блеском, вставлю сережки и пойду к Жозефе красоваться, в надежде встретить самого обыкновенного мужчину, который прирос корнями к земле и никуда уже не денется.

С Новым годом, Джонатан…

Я полна восторга и благодарности,

Кей

P.S. Забыла Вам сказать, что у меня нет ни телевизора, ни компьютера, ни видеомагнитофона! Надо будет все это купить… впрочем, я не уверена! Предпочитаю книги. И вообще, мне не хотелось бы наводнять свое жилище аппаратурой, всякими шнурами и пультами… «Дикую реку» я посмотрю у Жозефы, она-то экипирована по полной программе! Каждое утро читает «Джерусалем Пост» прямо с экрана и страшно злится! Родная земля (она по происхождению израильтянка, дочь страшно консервативного раввина!) не дает ей покоя. Ее бесит непримиримость, безвыходность ситуации, она мечтает, чтобы мирный диалог стал реальностью, а участь палестинцев — более завидной[17]. Она говорит: «Там бы меня за такие слова пристрелили!» Милая, добрая Жозефа. Как я тебя люблю, моя соседка!

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

Распрошу

28 декабря 1997.

Краткая справка: известно ли Вам, что Ги де Мопассан всегда проводил летние каникулы в Фекампе? Он дружил с Жаном Лорреном… Я представляю их мальчишками, сидящими рядом на скамейке в порту. Они разглядывают корабли, говорят о литературе, два школьника, худенький и полненький, в полосатых матросских майках и больших грубых ботинках. Позднее они поругались… Вроде бы один изобразил другого в книге, а тому не понравилось! Все писатели страшно обидчивы. Они считают, что все должны любить только их, постоянно твердить, что они блистательны, гениальны, уникальны! Классический пример — Жан Жене, этакая принцесса на горошине в образе супермена! Он вечно ссорился с друзьями, потому что требовал от них невозможного, хотел проверить, насколько сильно они его любят!

Луи Буйе тоже жил неподалеку от Фекампа. Он был дружен с Флобером, наводил для него справки. Флобер все время давал ему задания: «Не мог бы ты узнать, как обстоят дела в местных больницах? Как там рожают? А как выглядят сельскохозяйственные выставки? Сколько времени отводится на выступления? Какие животные лучше продаются? Какие ценятся рога, какие шеи и суставы должны быть у породистой лошади? Записывай, все записывай и посылай мне…» И Луи бежал добывать информацию для мэтра, и был страшно горд, что тот использует его записи в своих романах. Бедный, бедный Луи Буйе! Он умер в сорок восемь лет. Флобер был безутешен!

Я люблю этот город. Сама не знаю почему. Я не могла бы составить его описание для вашего путеводителя. Я вообще терпеть не могу путеводители, никогда их не читаю! Просто здесь какой-то особый воздух, пропитанный запахом рыбы и морского порта. Маленькие домики из красного кирпича и черного кремня, скромные, почти одинаковые, тесно прижаты друг к другу. Чайки вопят. Нормандские хозяйки пахнут маслом и сливками и, собравшись кучками, спорят о чем-то в базарные дни. Люблю узкие мощеные улочки, соленые брызги моря, лица местных жителей кирпичного цвета под стать домам…

Здесь из поколения в поколение передаются страшные истории о пропавших рыбаках, которых проглотило море. Я знала одну старенькую горожанку по прозвищу «Мамаша Три Флажка». Когда на большой столб в порту вешали три флага, местные жители сразу понимали, что в море выходить опасно. И только «Мамаша Три Флажка» отправляла мужа и сыновей рыбачить в шторм! Не сгибаясь под шквальным ветром, подвязав подбородок черным платком, с фартуком вкруг полных ягодиц, она стояла на набережной до тех пор, пока ее мужчины, трясясь от страха, не отчаливали в неизвестность! Они не смели ей перечить! Сейчас рыбацких лодок почти не осталось… не больше дюжины на весь порт. Зато здесь торгуют лесом и песком…

Можете включить все это в свой путеводитель. Это как раз та «правда жизни», которую так ценит Ваш издатель…

С дружеским приветом,

Кей

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

1 января 1998.

С Новым годом, Джонатан!

Many happy returns![18]

Ну что, по-прежнему сидите в гордом одиночестве за столом с клеенчатой скатертью и поедаете полуфабрикатную индюшку?

Вы были правы: мать у меня была англичанка, а отец — итальянец. Поэтому мои имя и фамилия образуют такое странное сочетание. Моего брата мать называла Марк, а отец — Марко.

Для меня он тоже Марко.

Не хотите еще что-нибудь заказать? У Вас остался колоссальный кредит!

1998 наилучших пожеланий,

Кей

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

15 января 1998.

Что происходит? Вы молчите уже три недели! Может быть, у меня неверный адрес? Вы в порядке? Что, на этот раз у Вас обе руки в гипсе?

Или Вас обидело, что я с презрением отозвалась о путеводителях?

Мне пришлось на два дня закрыться для переучета, пересчитать все книги, чтобы знать в каком состоянии наши запасы — не украдено ли что, не испарилось ли? Бухгалтер стоял рядом и вникал в каждую мелочь! Его волнует, каковы мои активы, сколько я собираюсь скинуть на распродаже? Беспокойство явно читалось в его взгляде.

Бухгалтер у меня молодой, педантичный. Он очень мне предан. Его зовут Жан-Бернар, он носит круглые очки и говорит, что я слишком ему доверяю. По его словам, жулики — симпатичнейшие люди, поэтому люди так легко попадают к ним в сети. Вы слушаете их, как зачарованные, верите всяким россказням о своем грядущем благоденствии, и бах, в заветной кубышке ничего не осталось! Он говорит это с такой детской серьезностью, что я начинаю доверять ему еще больше!

Если бы отстегнуть его крахмальный воротничок, снять круглые очки и взъерошить Жану-Бернару волосы, я вполне могла бы его полюбить. Он сильный, искренний, помогает мне выпутаться из двусмысленных ситуаций, не утонуть в кипе бумаг.

Еще нам помогала Натали. Она не спускает с меня глаз. Вынюхивает следы Американца… (Так она Вас величает!) Похоже, она Вам не доверяет. По вечерам за ней заходил Рике, ворчал, что мы припозднились. Рике тридцать пять лет. Он маленький, коренастый, сплошь усеянный татуировками. Он носит джинсы, кожаные куртки и чем-то напоминает Джеймса Бонда. Я нахожу его привлекательным и советую Натали быть начеку. Она лишь пожимает плечами. Они вместе уже десять лет. У них трое детей. Натали не подозревает, как коварны могут быть мужчины. Дом, хозяйство для нее важнее физического наслаждения…

Таковы, Джонатан, наши последние новости.

Пишите, а то я начинаю волноваться!

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Белые пески»

Конкарно[19]

20 января 1998.

Кей, мне, в самом деле, грустно…

И виной тому праздники, пресловутые рождественские каникулы, из-за которых я не могу жить спокойно. Все вдруг стали восторженными идиотами, говорят друг другу пустые бессмысленные вещи и смотрят на меня с подозрением, потому что общее веселье меня не затронуло, никто не звонит меня поздравить, никто не дарит мне подарков, и я слоняюсь в гордом одиночестве, не повесив маленькую елочку себе на шею!

Ненавижу рождество, потому что когда-то был на рождество счастлив, безумно счастлив…

Впрочем, это было давно.

Ужасно смотреть на разряженных взрослых людей, которые добросовестно сорят деньгами, обжираются, обнимаются, целуются, опрокидывая одну рюмку за другой!

Тонны отвратительной принудительной рождественской нежности сваливаются вам на голову, а вы обязаны терпеть. Посторонние люди, скалясь изо всех сил, кричат: «С рождеством, мсье Шилдс, желаем счастья!», а я гляжу на них, как баран на новые ворота! Самодовольные идиоты, которые ничего в этой жизни не добились, знай себе шли по проторенной дорожке!

Я чувствую себя больным и нелепым, я бешусь!

Я готов возненавидеть целый мир.

Пока не началось это бедствие под названием «праздники», мне было хорошо и весело. Одиночество ничуть меня не тяготило. Я наслаждался зимним солнцем на узких дорожках, среди ощипанных ветром деревьев. Каждое утро я покупал газету, выпивал чашечку крепкого кофе, выбирал маршрут на день, ждал Ваших книг, пытался поизящнее сформулировать свои впечатления. Некоторое время назад я решил освежить в памяти итальянский язык, дабы прибыть на родину Гарибальди свежим и бодрым! (Когда закончу работу над путеводителем, поеду в Италию, чтобы хорошенько отдохнуть).

Кстати, я тоже ненавижу путеводители. Я принадлежу к особой категории туристов: достопримечательности меня утомляют. Я из тех, кого трогают милые повседневности, схваченные на лету детали, какой-нибудь забавный диалектизм или золотистый картофель, апельсиновый закат, чайка, угодившая в сеть, рыночный зазывала в большом супермаркете. Не нужно далеко ездить за свежими ощущениями, строить из себя тонкого знатока, все здесь, у ваших ног, в пределах видимости, нужно только хорошенько приглядеться… Fuck the guides![20] Там все так продумано, так прилизано, что без скуки читать невозможно! Поневоле станешь человеконенавистником!

Без Ваших книг я бы совсем пропал.

Мне все понравилось, кроме Жана Лоррена, который слегка утомляет… Сплошной эфир! Сплошной эфир!

Впрочем, я сам напросился, строил из себя интеллектуала, глотающего поэзию литрами!

Кстати, прочел Литтре. Теперь я вижу, в чем отличие между беспардонным и бесцеремонным, а также дерзким, развязным, смелым, отважным, нахальным и далее… надменным, заносчивым, самовлюбленным, неотесанным, бесстыдным. Грань тонка, сколько оттенков присутствует во французском языке, сколько едва уловимых различий, позволяющих соблюсти меру! Мне симпатичны люди дерзкие и отважные, смелые и бесшабашные. Что касается надменных, заносчивых, неотесанных и развязных, то они мне нравятся меньше… Могу даже при случае угостить их смачной пощечиной, вывихнуть челюсть, швырнуть мордой в грязь.

Короче, слова вновь спасли меня от депрессии!

Что касается Вас, то Вы тоже в некотором роде идете по проторенной дорожке, в вашей жизни много человеческого тепла, много близких друзей! Вы сами выбрали свою участь и, похоже, довольны ею…

Вы продаете книги! Трудитесь на благо общества! Спасаете заблудших, исцеляете больных. Пресвятая Кей, помолитесь за меня, не дайте мне погибнуть!

А мне все хочется объявить забастовку, воздвигнуть баррикады…

Потому-то я и молчал все эти дни.

Я кипел, задыхался от ярости, жадно впитывал жабрами воздух, чтобы вконец не зачахнуть.

Все еще слабый,

Джонатан

P.S. Спасибо за «Чужой дом». Это действительно шедевр, ради таких книг и вправду стоит заделаться интеллектуалом, глотающим поэзию литрами! Немного остыну и напишу о своих впечатлениях поподробнее…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

1 февраля 1998.

Вот это да! Сколько в Вас злости! Успокойтесь, пожалуйста!

Я чем-то Вас обидела? Рассердила своим «книгоспасительством»?

Вы завидуете простому человеческому счастью?

Я свое счастье сделала своими руками, дорогой мсье Шилдс! Совершенно самостоятельно! И Вы еще не знаете, откуда мне пришлось подниматься, причем без помощи любящих родителей и похотливых Пигмалионов!

И я никому не позволю смеяться над своими достижениями!

Переболейте злорадством в одиночестве! Продолжим переписку, когда в Вас не будет ни ложки дегтя, ни прочих гнусных примесей.

На сем разгневанный поставщик гордо показывает Вам язык!

Джонатан Шилдс

Отель «Портовый»

Ла-Рошель[21]

5 февраля 1998.

Мадемуазель Кей, прошу Вас принять мои глубочайшие извинения!

Должно быть, я слишком много вина выпил в одиночестве. Иногда, под вечер все кажется мне беспросветным. Перед глазами на большой скорости пролетает вся предыдущая жизнь, так что поневоле хочется притормозить и вернуться на исходную позицию, все переиграть, как говорит моя нынешняя хозяйка.

А тут еще Рождество…

И «Чужой дом».

Я понимал, что эта книга меня «тряхнет», но не рассчитывал, что встряска будет настолько сильной.

У меня тоже есть своя страшная тайна, а вот исповедоваться некому!

Это меня и взбесило.

Успею ли я получить прощение прежде, чем будет слишком поздно?

Не слишком ли долго я ждал?

Вдруг я умру, так и не объяснившись?

«Сын Бакунина» тоже потряс меня. Я перечитал эту книгу сразу же как написал Вам о ней (видите, я изменяю Вашему книжному магазину с другими лавками!). Любопытно, насколько по-разному выглядит один и тот же человек в глазах окружающих, которые настроены к нему благосклонно или не вполне… В двадцать-двадцать пять лет так трудно объяснить собственное поведение, а тем более — свои отношения с другими! В этом возрасте иной раз не отличишь любовь от самолюбия!

Неужто мне всю жизнь придется расплачиваться за однажды совершенную подлость?

Или я казню себя слишком жестоко — то была всего лишь легкомыслие.

Щегольство на грани убийства.

Я сделал больно другому человеку, другим людям.

Я тоже был беззаботным и жестоким юношей. Я не так стар, как говорит Натали.

Простите мне эти приступы ехидства, Кей, я виновато склоняю голову.

На колени не встану — я слишком горд, но Вы задели меня за живое.

Живите счастливо средь Ваших книг.

А я пребуду в Вашей памяти случайным прохожим.

Я не рисуюсь, мне еще ни в чью жизнь не удалось войти, разве только заскочить проездом.

Вероятно, я не так смел, как хотелось бы.

Джонатан, кающийся грешник

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

15 февраля 1998.

Не нравится мне этот снисходительный тон. «Живите счастливо средь Ваших книг»! Моя жизнь, стало быть, кажется Вам недостаточно яркой. Какое, право, высокомерие, презрение, злорадство!

Можно подумать, что Вы в этой жизни достигли большего.

И неужто Вы так собой горды, что готовы высмеять ближнего, который, кирпичик за кирпичиком, воздвигал свое шаткое здание?

Все мы одержимы иллюзией счастья, гонимся за ним, как безумные. Это бездумное стремление к счастью и заставляет нас жить. Иначе можно было бы лечь и ждать, когда придет твой час!

Что мне сделать с Вашим кредитом?

Потратить его по своему усмотрению и наприсылать Вам книг, которых Вы не заказывали?

Не желаю быть у Вас в долгу!

Кей Бартольди, зануда

Джонатан Шилдс

Отель «Голубые ели»

Бискаросс[22]

20 февраля 1998.

Надо же, как внимательно Вы читаете мои послания!

Каждое слово учитывается, взвешивается, рассматривается под лупой!

Мне вменяется в вину самая незначительная ошибка, любая попытка иронии!

Ну что ж, я польщен!

Джонатан, сноб

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

26 февраля 1998.

Вы не просто высокомерны, Вы еще и невнимательны!

Вы так и не сказали, что мне следует делать с Вашими деньгами!

Жан-Бернар не знает, к какой статье отнести эту сумму…

Что это — «кредит» или «прибыль»?

Я в сомнениях, он в сомнениях, мы оба в сомнениях…

А чек по-прежнему у меня!

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Парковый»

Сен-Жан-де-Люз[23]

22 марта 1998.

Распорядитесь деньгами по своему усмотрению!

Я покидаю побережье и устремляюсь в горы…

Направляюсь в Фон-Роме[24]…

Мне надоело зимнее море, у меня от него голова идет кругом…

Непрощенный

Джонатан

P.S. С каких это пор бухгалтер у нас именуется «Жан-Бернар»? Хорошенькое повышение!

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

10 марта 1998.

Джонатан!

Своим письмом Вы, сами того не подозревая, в корне изменили ситуацию.

Безграничная самонадеянность и нездоровое любопытство помогли Вам избежать расплаты!

Сменив морские берега на альпийские луга, Вы поймали меня за язык, сразили моим собственным оружием.

Только я собралась Вас игнорировать (задрав нос)…

В упор не замечать (скромно потупив взор)…

Позабыть Вас, как сверток оставленный на вокзальной (церковной, парковой…) скамье… Здесь покоится Джонатан Шилдс, самодовольный, неотесанный американец!

Только я решила утратить к Вам всякий интерес…

Как Вы произнесли волшебное слово: Фон-Роме!

Фон-Роме, Джонатан! Фон-Роме!

Это заклинание вызывает в памяти книгу, маленькую жемчужину французской словесности, которую никто не ищет ни в одной библиотеке, ни в одной книжной лавке! Ни один из влиятельных литературных критиков никогда не упоминает о ней! Ни один библиофил не нашептывает ее название с трясущимися руками, возведя к небу полные слез глаза…

Восемьдесят восемь с половиной страниц, крупным шрифтом, в карманном формате…

Восемьдесят восемь с половиной страниц магии, упоения, чувственности, неистовства, чудовищной и в то же время божественной любовной игры, повседневной жестокости, привычной бесчеловечности…

Жемчужина, повторяю я, жемчужина!

Это одна из тех книг, которые горячим клеймом впечатываются в твою жизнь! Одна из тех книг, от которой никогда не оправишься, которая будет будить тебя среди ночи, со словами: «Еще! Еще!», которая прилипнет к твоей коже и нежным привидением будет следовать за тобой неотступно.

Роже Мартен дю Гар, «Африканское признание» — запомните.

Речь идет о настоящем сокровище, Джонатан. Прошли месяцы, если не годы, прежде чем я решилась перечитать эту книгу без слез.

И раз уж говорю о ней теперь, значит, я не до конца к Вам остыла…

Я пока еще не до конца утратила интерес к заблудшему американцу, который воображает о себе невесть что и презирает нас, простых смертных!

Прочтите эту книгу, Джонатан, непременно прочтите!

Отправляю ее Вам сегодня же и предупреждаю: целым и невредимым Вам не остаться. Приготовьте платки, капли, сиропчики, салфеточки для протирки очков (в вашем возрасте без них наверняка не обойтись!) и шарфик, чтобы, зацепившись за стул, не ускользнуть навеки из этого мира!

Великодушная

Кей

P.S. Единственная проблема — цена издания: книга вышла карманным форматом (издательство «Галлимар», серия «Игра воображения») и стоит, прошу прощения, до смешного дешево. Как мне распорядиться остатком?

Джонатан Шилдс

Отель «Пиренейский»

Фон-Роме

16 марта 1998.

Письмо получил, никакой книги нет в помине!

Что это Вы так развеселились?

Неужто Жан-Бернар поддался искушению?

Или Вам наконец удалось отыскать дерево, трактор, надежную крышу и сельского механизатора и утолить свой великий голод?

Одинокие женщины ненасытны и беспощадны, страшнее только смерть.

А с остатком поступайте, как знаете!

Выпейте шампанского со своим женишком!

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

20 марта 1998.

Ну вот, опять началось! До чего же Вы отвратительны!

Вы страдаете фобиями?

Так боитесь любви, что предпочитаете наткнуться на ненависть?

Или Вы в таком восторге от самого себя, что женщины должны повиноваться малейшему Вашему жесту и ползать за Вами на коленях?

Перестаньте строить из себя владыку вселенной!

Я протянула Вам эту книгу, как спасательный круг, я дала Вам последний шанс, а Вы продолжаете глумиться?

Бросаете вызов?

И что это Вас так интересует моя жизнь, Джонатан?

Какая Вам разница, с кем я сплю — с трактором или со стариком, чьи очки запотели от нетерпения и вожделения?

Это частное дело, Джонатан!

А Вы разъезжайте себе по Франции, или там по Наварре, и оставьте меня в покое!

Кей

P.S. Книжку я послала отдельно. В скором времени получите! Если что, купите ее в первой попавшейся лавке!

Джонатан Шилдс

Отель «Пиренейский»

Фон-Роме

1 апреля 1998.

Кей!

Простите, тысячу раз простите, десять тысяч раз простите, сто тысяч раз простите, миллион раз простите!

Кей, забудем, все, что было, забудем наши ссоры, наши попытки друг друга уязвить, нашу обидчивость и задиристость.

Предлагаю сложить оружие.

Вы упрекаете меня в высокомерии, но я не просто отношусь к Вам, как к равной, я преклоняюсь перед Вами, я сдаюсь, отбрасываю чрезмерную гордость и дурацкую спесь.

Признание уже готово сорваться с губ, но я медлю, Кей, я все еще боюсь. Боюсь Вашей реакции, боюсь вожделенной встречи, которую столько раз представлял себя в деталях.

И не решался назначить.

Для меня это будет встреча с самим собой, без фальши и притворства, без искусных масок и лживых речей.

Тысячу раз я мысленно задавал вопросы и сам же на них отвечал.

Тысячу раз я не смел задать их Вам.

Молчание — главная беда мужчин.

Я хочу излить Вам душу — и не могу…

Поговорим лучше о книге!

Спасибо за этот страшный подарок.

Вы не можете представить, как глубоко он меня задел.

Это было так сильно, так красиво, так больно! Как удар молнии, как пуля в висок! Любовь, скрытая от людских глаз. Тайна. Влечение плоти. Запретная страсть. А надо всем этим — жизнь, безразличная, безличная, и человеческая природа, ненасытная, первобытная, распутная… Она стремится все позабыть, покрыть пеленой беспамятства. И если время способно вылечить любую рану, то чего эти раны стоят, причем здесь, вообще, любовь?

Эта комната над отцовской лавкой…

«Там мы росли, и были неразлучны. Там мы были свободны, понимаете, свободны. Там, на третьем этаже, мы были предоставлены сами себе, и всегда соблюдали меру. С годами разница в возрасте сглаживалась. Мы понимали друг друга с полуслова, и это было кстати, мы одинаково страдали от вспышек отцовского гнева, которые весь день громовыми раскатами доносились из лавки».

Эту историю я мог бы рассказать по памяти.

Я мог бы сам написать эту книгу (хотя вряд ли у меня вышло бы так же талантливо, будем оценивать себя трезво…)

«Подобные вещи случаются как бы сами по себе, совершенно естественно. Задним числом, восстанавливая последовательность событий, понимаешь, что иначе и быть не могло.

Это продолжалось четыре года. Чуть больше четырех лет. И я нисколько этого не стыжусь. То были самые прекрасные годы моей жизни. Только тогда я, собственно, жил по-настоящему!»

Кей, мое сердце готово вырваться из груди, но по-прежнему требует: «Еще… Самую малость».

«Двое любящих, прожив много лет бок о бок и попритершись друг к другу, постепенно приходят к полнейшему, глубочайшему взаимопониманию, возникающему органически, неосознанно. Именно так и складываются счастливые пары… Мы были такой парой с самого начала, мы ладили так, будто у нас за плечами долгая совместная жизнь. Так оно, впрочем, и было…»

Я цитирую по памяти, воспроизвожу то, за что зацепилась моя память. Она более не отличает правду от вымысла… Она ничего не понимает.

Вы приложили раскаленное железо к моей кровоточащей ране, Вы взломали замок на моем измученном сердце, и я онемел, обессилел. Я все запустил: книжку, путешествия. Живу в четырех стенах с видом на горы, прекраснейшие горы в мире, а перед глазами — тонюсенькая книжечка, которую доставил мне в желтой сумке французский почтальон, не подозревая, что подкладывает бомбу…

Если Вы хотели мне отомстить, заставить сознаться в тщетности и бессмысленности прожитых лет, всех моих стремлений и свершений, сравнять меня с землей, растоптать ногами, то Вы достигли цели, Кей…

Признаю себя побежденным…

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

26 апреля 1998.

Джонатан!

Я долго раздумывала над ответом.

Я не знаю, что Вам сказать, просто не представляю.

Я только что закончила работать, лежу на постели.

День прибывает. Солнце забирается все выше и заливает скалы. Монастырские колокол[25] сверкают все ярче. Постепенно распускаются листья, маленькие зеленые сигаретки. Деревянный мол, разделивший море пополам, сияет и скрипит, с двух сторон атакуемый волнами. Чайки следят за кораблями и, обнаружив в кильватерной струе рыбу, мигом кидаются в воду и снова взмывают вверх с окровавленной добычей в клюве…

Слышно, как Жозефа расставляет на набережной столики, а Лоран кричит ей, что еще не время, слишком свежо, слишком ветрено. Такая погода в Нормандии не редкость. Натали отправилась к Рике и детям, у младшего ветрянка. Рике по вечерам куда-то уходит, ничего не говорит, возвращается поздно.

За окном гигантский синий подъемный кран крутится, как флюгер, нагружая длинное красно-серое карго под названием «Вагенборг». Он напоминает аиста, стоящего на одной ноге. Мы похожи. Я тоже как будто стою на одной ноге…

Я живу как флюгер, на ветру.

И уже не первый год.

Эта книга перевернула мою жизнь, совсем как Вашу, Джонатан.

Я давно ее не перечитывала: стоит перевернуть страницу, и я теряю всякое чувство реальности и сижу на отшибе, ослепленная, обездвиженная, обессиленная, лишенная последней надежды.

Хочу вновь пробудиться к жизни!

Во что бы то ни стало!

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Терраса»

Сет[26]

1 мая 1998.

Отвечу Вам строками Эмили Дикинсон, которую Вы, похоже, любите:

Так почему же, Кей, почему?

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

5 мая 1998.

Потому что однажды мне разбили сердце, Джонатан…

И я не уверена, что осколки склеились.

Потому что мне сделали больно, так больно, что я едва не умерла…

Потому что я видела, как умирает некто удивительно на меня похожий: моя кровь, мое дыхание, мои легкие, кожа, волосы, зубы и даже улыбка, — а я осталась жить.

Потому что я хочу любить жизнь вопреки всему.

Вопреки всему.

Весеннее солнце бьет мне прямо в ноги, заставляя встать с постели…

Море ласкает меня на рассвете, когда город еще только отряхивается от сна.

Гладкие камни на пляже привыкли к моим шагам.

Волны, отступая, сообщают свой ритм камням.

Соль на моей коже — лучшее лакомство.

И сыры мадам Мари.

И пирожки мсье Ленэ.

И мидии с жареным картофелем в ресторане у Лорана и Жозефы.

И нежное грубоватое сердце Натали.

И белый свет маяка, мой единственный спутник в ночи.

Прочих я гоню прочь.

Вожделею, призываю, обнимаю, заманиваю… и обрубаю все связи.

Одним ударом.

Стремглав.

Прочие существуют до тех пор, пока длится физическое наслаждение, желание кожей почувствовать иную кожу, спрятаться в крепкие мужские объятия, отдаться в обработку, вспашку, просевку.

На этот случай и пригодится трактор…

Или очки, запотевшие от нетерпения, если вдруг захочется нежности.

Впрочем, я ненавижу нежность, страстность, влюбленность, исходящие не от Него…

От того, кто однажды утром ушел на своем корабле.

Я смотрела, как он отплывает, сжимая руку близкого человека, который тоже больше всего на свете любил мужчину, покинувшего нас в ту ночь.

Чего ради? Кого ради?

Ну почему, Джонатан? Почему он уехал?

Я так и не смогла этого понять.

И с тех пор предпочитаю одиночество.

В маленькой комнатке с видом на море. С книгами, с чайками, которые надо мной смеются, с ветром и бурей.

Это самые надежные спутники жизни.

Они ничего не спрашивают, ничего не требуют. Любовь возникает, когда двое начинают делиться сокровенными мыслями, запретными тайнами. Все остальное — не любовь, а простое трение кожи о кожу, мимолетное наслаждение, после которого чувствуешь себя опустошенной, будто в твой дом ворвались грабители.

Оставьте свою тайну при себе, а я приберегу свою.

Вспомните старую женщину и священника из «Чужого дома».

Секреты созданы не для того, чтобы делиться ими с посторонними.

Героиня книги забыла об этом и умерла.

Что я о Вас знаю?

И Вы хотите рассказать мне всю свою жизнь!

Ну уж нет, Джонатан!

Ограничимся беседами на книжные темы.

В мире столько чудесных книг, чтобы сгорать от сострадания, тешиться иллюзиями и испытывать чужую едва тлеющую боль.

В мире столько чудесных книг, позволяющих взлететь высоко-высоко, отринув все вопросы.

Эмили Дикинсон

Такова жизнь.

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Терраса»

Сет

8 мая 1998.

Так говорите же, Кей. Говорите!

Я Вас умоляю, заклинаю, я все сделаю, чтобы заставить Вас заговорить…

Если держать свои тайны под замком, они будут медленно разъедать Вас изнутри, нанесут Вам непоправимый ущерб.

А Вы еще утверждаете, что любите жизнь. Чтобы «пробудиться», Вам просто необходимо избавиться от тяжкого бремени тайн, изгнать этих злых духов…

Если Вы и дальше будете молчать, упрямиться и дичиться, Вы рискуете повторить судьбу героини «Чужого дома»: умереть в одиночестве, всеми покинутой.

Мне кажется, наша встреча не случайна.

Возможно, в моем лице судьба послала Вам незнакомца, рядом с которым Вам легче будет выговориться, освободиться от гнета страшных тайн, которые не дают Вам жить в мире с собой и другими… Разве это нормально — в тридцать два года оказаться в полной изоляции, не видеть ничего, кроме книг и покупателей, которые, в отличие от Вас, живут полноценной человеческой жизнью? Задайте себе этот вопрос и попытайтесь честно на него ответить…

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

15 мая 1998.

Разумеется, ненормально!

Но что прикажете считать нормой?

Нормально ли появиться на свет у родителей, которые настолько не похожи друг на друга, что постоянно пребывают в замешательстве, в ужасе от того, какую жизнь они выбрали? Нормально ли расти, затыкая уши руками, постоянно слушая стоны, жалобы, возгласы протеста, крики боли и невольно участвуя в бесконечных скандалах? Вешаться на шею первому встречному в надежде вдохнуть глоток свежего воздуха, вкусить немного любви? Жить в ожидании чуда?

В жизни так мало нормального, Джонатан, особенно, в жизни тех, кто потерял любовь…

Любовь — великая обманщица, великая притворщица. Она забирает у тебя все, а потом, пресытившись, стосковавшись по свежим ощущениям, улетает прочь, опустошать все новые сердца.

Вот и пытаешься зацепиться за остатки плота.

Привязываешься к городу и постепенно начинаешь его любить.

Втягиваешься в чужую жизнь, и незнакомые люди день за днем становятся все ближе, и от мелких радостей твои раны рубцуются сами собой… Вот Жозефа с горечью и гневом рассуждает об арабо-израильском конфликте. Вот они с Лораном возятся на кухне, и на столе появляется золотистый морской язык и аппетитные мидии. А ближе к ночи начинаются разговоры «за жизнь», и хозяева испытующе меня разглядывают. (Ей уже лучше? Она оправилась? Позабыла, наконец, своего беглеца?) А еще Натали и Рике; и славная мадам Мари, которая не очень-то понимает, в чем дело, но, когда я вхожу, достает из-под прилавка свои лучшие сыры; и мсье Ленэ, который всегда готов порадовать одинокую девушку свежайшими плюшками и потихоньку подкладывает в пакет с выпечкой бесплатную шоколадку!

Все они знают мою историю. Развязка случилась здесь, в Фекампе, у них на глазах.

Они спасали меня общими усилиями, каждый по-своему. Говорят, нормандцы холодные и расчетливые, а я каждый день ощущаю, как за показной неприступностью бьются их горячие сердца.

Они подобрали меня и отогрели.

И на этой земле я построила себе убежище, другого слова не подберу.

Так прячешься в спасательную скорлупу, так хватаешься за соломинку и заново учишься дышать. Потихоньку, шаг за шагом. Мелкие радости заполняют собой пустоту и тем самым возвращают тебя к жизни, когда истинное счастье, огромное, пугающее, необыкновенное, навеки тебя покинуло.

Я познала сполна это пугающее счастье и больше к нему не стремлюсь. Я не желаю ничего огромного, ничего выдающегося. Я хочу счастья простого и осязаемого, чтобы повиснуть на шее у того, кто это счастье принесет, обхватить его за плечи, войти в его сны и уже никогда с ним не расставаться…

Не пытайтесь меня понять.

Не заставляйте меня вспоминать.

Продолжим лучше переписку просвещенных книгоманов…

Так я чувствую себя в своей тарелке, болтливой и шаловливой, способной Вас рассмешить!

Только прошу Вас, Джонатан, не требуйте от меня большего.

Please, please[27]…

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Юлий Цезарь»

Арль[28]

19 мая 1998.

Тогда я вернусь…

Вернусь в Фекамп.

Остановлюсь в гостинице и буду ждать.

Буду ждать, пока Вы сами не расскажете мне свою историю.

К черту путеводитель, к черту моего заказчика с его «правдой жизни». Наблюдений у меня и так уже порядком, а Гарибальди подождет!

Я напишу роман, и продаваться он будет ничуть не хуже.

Недаром же Сименон избрал Фекамп для одного из своих страшных детективов. Точного названия не помню, потому что читал давно, «Уцелевшие с Телемака», если не ошибаюсь. Правда, ваш портовый город там обрисован так мрачно, что возникает желание держаться от него подальше.

Мне уже приходилось писать: книги, сценарии. Я много всего продюссировал. Вы наверняка смотрели мои фильмы, они трогали Вас до слез и, может быть, заставляли смеяться. Среди них есть вполне приличные. У меня, что называется, «имя», я сделал неплохую карьеру.

И, повторяю Вам, я не такой уж старик!

Я согласился написать путеводитель, потому что за него предложили хорошие деньги, а я как раз «поиздержался». Издатель надеется, что книга с моим именем на обложке будет хорошо продаваться!

В Фекампе в разное время жило столько писателей, что, здесь, вероятно, в самом воздухе присутствует нечто, побуждающее людей браться за перо.

Так почему бы и мне не рискнуть?

Я вернусь, Кей, и буду ждать. Постараюсь быть терпеливым.

Буду учиться.

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

23 марта 1998.

Даже не думайте, Джонатан!

Даже не думайте!

Если эта угроза реальна, если Вы и вправду собрались возвращаться в Фекамп, я немедленно выйду за Жана-Бернара! Вчера вечером он сделал мне предложение. Солнце садилось в море, и зрелище это было таким захватывающим, что он, наконец, набрался смелости… Он принес бутылку шампанского. Мы распили ее на двоих прямо на скамейке, глядя на море, и он признался мне в любви…

Я выйду за него замуж, и тогда Вы уж точно не вытянете из меня ни слова. Я буду принадлежать другому и свою тайну унесу в могилу. Буду безмолвной верной женой и попытаюсь сделать супруга счастливым, попытаюсь изо всех сил.

Вы правы, Джонатан, Вы выбрали нужное слово, я действительно дичусь, страшно дичусь. Еще я страшно упряма. Ничто не заставит меня заговорить. Ни Ваш хитроумный план, ни Ваши приказы, ни Ваши угрозы.

Мне не нравится, что Вы пытаетесь говорить со мной с позиции силы.

Мне вообще не нравятся мужчины, которые воображают себя всемогущими и заставляют других страдать, убивают их в упор, не останавливаются ни перед чем, чтобы добиться своего.

Ненавижу вельмож!

Так и знайте!

Кей Бартольди

P.S. В моих жилах течет кровь отца, человека грубого, свирепого и даже жестокого. Я не слишком горжусь своими генами, но если Вы будете мне угрожать, постоять за себя сумею.

Джонатан Шилдс

Отель «Юлий Цезарь»

Арль

27 мая 1998.

Ну, это уж слишком!

Вздумали шантажировать меня скоропостижным замужеством?

Скажите, Вы хоть капельку любите этого своего Жана-Бернара, такого славного, нежного и внимательного?

Или он для Вас исключительно орудие мести?

В таком случае, я сдаюсь.

Вы опять победили, Кей.

Оставляю Вас в покое.

Продолжу свое путешествие и не буду больше Вам досаждать.

С уважением,

Джонатан.

P.S. Последний вопрос: дозволяется ли мне упомянуть в книге Вас, Ваш магазин, сыры мадам Мари, выпечку мсье Ленэ, золотистый язык и аппетитные мидии Жозефы и Лорана? Такая, понимаете, «правда жизни»…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

1 июня 1998.

Джонатан!

Вы можете писать в своем путеводителе все, что Вам вздумается, давать все адреса и приводить все пикантные подробности. Если хотите, я даже пришлю Вам интересующие Вас сведения в письменном виде…

При единственном условии — не возвращаться в Фекамп.

Я могу также по-прежнему снабжать Вас книгами.

Это единственное, что может нас связывать.

С профессиональным приветом,

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс[29]

15 июня 1998.

Дорогая Кей!

Ваше письмо я получил позже, чем предполагалось.

Я решил не заезжать в Марсель и Старый порт, оставлю их на другой раз…

Теперь я остановился в Экс-ан-Провансе, в отеле «Голубятня», и думаю прожить здесь некоторое время.

Прованс — излюбленное место отдыха американцев, и мне придется изъездить эти края вдоль и поперек в поисках «достопримечательностей». Боже, как я ненавижу это слово! Так и хочется весь день разглядывать собственные ноги, а затем описывать их в мельчайших подробностях!

Но что делать, придется мне здесь торчать! Особого выбора у меня нет! Буду снова строить из себя паломника, одеваться по-походному, старательно любопытствовать и с чудовищным акцентом задавать дурацкие вопросы. В этих местах детские воспоминания преследуют меня неотступно. Ницца недалеко, к тому же мой отец любил далекие прогулки!

С дружеским приветом,

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

28 июня 1998.

Дорогой Джонатан!

Вы, что, специально выбрали этот отель?

Дело в том, что я прекрасно его помню.

Я однажды там останавливалась. Мне было примерно двадцать лет. Нас было трое. Я помню столики под платанами, большие зеленые ставни, фонтаны в виде дельфинов, глицинии, надоедливое стрекотание кузнечиков, камни, по которым я шлепала босыми ногами и все переживала, что мои следы мгновенно исчезают. Я спрашивала: «Ну почему они испаряются?» А Дэвид со смехом отвечал: «Какое же ты дитя!», и это меня обижало.

Его звали Дэвид.

Это было двенадцать лет назад.

Время летит так быстро, но воспоминания живучи.

Неужели Вы не могли остановиться в другой гостинице?

В Эксе полно гостиниц для американских туристов, а Вы почему-то выбрали именно эту?

Я получила «Неизданные хроники» Ги де Мопассана, уникальную в своем роде книгу с предисловием Паскаля Пиа. Она выпущена парижским издательством «Пьяцца», но распространяется только в Нормандии. Хотите заказать? В одном увесистом томе собраны журнальные статьи Мопассана, которые до сих пор нигде не публиковались.

Первая статья называется «Вечер у Флобера». Замечательная вещь. Портрет Гюстава Флобера за работой. «Он сидит в глубоком дубовом кресле с высокой спинкой, втянув голову в плечи. Маленькая шапочка из черного шелка, наподобие скуфьи, едва прикрывает его затылок, и длинные седые пряди, с завитками на концах, ниспадают на спину. На нем необъятный коричневый халат. Его лицо, с пышными белыми усами посередине, склонилось над бумагой, и кончики усов тоже устремлены долу. Глядя на исписанный лист, он то и дело пробегает его вдоль и поперек пронзительным черным зрачком, который крошечной точкой сияет на фоне больших голубых глаз, обрамленных длинными темными ресницами.

Он работает с упрямым остервенением, пишет, зачеркивает, исправляет, втискивает между строк, залезает на поля, выводит слова поперек страницы, и от сильнейшего умственного напряжения стонет, как дровосек».

Вы знали, что у Флобера глаза были голубые, а ресницы — темные? И что волосы у него «ниспадали на спину»?

«Время от времени… он берет листок в руки, подносит к глазам и, опершись на локоть, высоким пронзительным голосом декламирует написанное. Он прислушивается к ритму собственной прозы, на мгновение замолкает, будто пытаясь уловить ускользающий звук, играет интонациями, умело расставляет запятые, будто планирует остановки посреди длинного маршрута: ибо фонетический контур фразы должен в точности повторять движение мысли и, следовательно, пауза есть передышка для ума. Он работает с нечеловеческим напряжением. Четыре страницы титаническим усилием превращаются в десять блистательных строк. Щеки раздулись, лоб покраснел, мускулы дрожат, как у борца на ринге. Он отчаянно сражается с собственными идеями: хватает, укрощает, приручает, загоняет в железную клетку, так что они постепенно обретают кристально чистую форму. Он подобен сказочным богатырям, его творения бессмертны, будь то «Мадам Бовари», «Саламбо», «Воспитание чувств», «Искушение святого Антония», «Три сказки» или «Бувар и Пекюше», с которыми мы познакомимся уже очень скоро».

А дальше… Кажется, будто звонят в дверь!

И кто же этот титан, что явился приветствовать нашего гения французской словесности?

Имя его Иван Тургенев. А за ним следуют Альфонс Доде, и Золя, и Эдмонд де Гонкур, и многие другие, и мы как будто присутствуем при их разговоре!

Надеюсь, Джонатан, Вам уже не терпится испытать то же самое! Я с таким упоением погрузилась в мир этой книги. С Вашей стороны было бы непростительной глупостью отвергать мое предложение…

И все-таки, черт побери…

Отель «Голубятня»…

Это наводит на раздумья.

Не кажется ли Вам, что наша встреча, вернее, наша переписка, по сути своей неслучайна? Что она несет некий тайный смысл, о котором мы не подозреваем?

Вы меня озадачили, и не в первый раз…

Впрочем, мне пора, меня ждет Мопассан… Почти пятьсот страниц: подумайте хорошенько, прежде чем делать заказ! Не забывайте также, что я по-прежнему Ваш должник, то есть, я хотела сказать, сумма Вашего кредита все еще велика…

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

3 июля 1998.

Кей!

Разумеется, я мечтаю получить эту редкую книгу!

Причем, немедленно!

Я «фанатею» от Флобера! Специально так говорю, чтобы Вас побесить. Не дразнить Вас совсем — выше моих сил, но обещаю блюсти меру.

Не хочу расставаться с книготорговщицей, которая потчует меня столь изысканными редкими блюдами!

Знаете, какую истину часто повторял Флобер?

«Почести портят!

Титулы отупляют!

Чины позорят!»

И добавлял: «Это следует писать на стенах».

Надо было мне прислушаться к его совету и не читать ничего, кроме надписей на стенах.

А вот еще одна глубокая мысль, почерпнутая в блистательных флоберовских письмах: «Вы жалуетесь, что женщины скучны, так обходитесь без них!»

Это была еще одна попытка Вас подразнить, милая Кей.

С нетерпением жду посылки.

А пока что я наслаждаюсь стрекотанием кузнечиков, возлежу на глициниях и поглаживаю кору платанов.

Джонатан, пастушок

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

10 марта 1998.

Дорогой Джонатан!

Книжка отправилась к Вам еще вчера, упакованная в плотную бумагу и перевязанная ленточками.

В магазине полно народу. В летнюю пору особым спросом пользуются карты, путеводители, атласы, открытки, кулинарные книги, пособия «сделай сам» и все такое.

Юная Дженифер (девочка, спасенная чтением) вчера отбыла на каникулы в детский лагерь. Перед отъездом попросила дать ей побольше книжек (собирается читать прямо в палатке) и взяла почти все, что я ей предложила. В карманном формате. Она читает так старательно, словно молится… если книга ей не понравилась, я бесплатно меняю на другую. (Например, «Молчание моря» Веркора показалась ей слишком скучной!) Зато любимые она оставляет и перечитывает: «это было здорово, Кей, так здорово!» Ее мать бесконечно мне благодарна: Дженифер переходит в девятый класс с гордо поднятой головой.

Я специально рассказываю эту историю, чтобы предупредить Ваш вечный цинизм («Живите счастливо средь Ваших книг!»), Ваше скрытое ерничанье в общении с «провинциалкой»… видите, я все лучше предсказываю Ваше поведение.

Молодой человек, которому я присоветовала книгу для признания в любви, вчера женился, и я была приглашена на торжество. Свадебные пиры в этих краях продолжаются двое суток, и есть приходится непрерывно. В каждую трапезу непременно подаются и рыба, и мясо, и все это запивается изрядным количеством местного вина! Я вышла оттуда, покачиваясь, домой брела, как в тумане!

Ну чисто «Мадам Бовари»! Кажется, ничего с тех пор не изменилось, то есть обычаи и традиции остались прежними, только женщины теперь другие. Они уже не такие мечтательные, не такие доверчивые, и, главное, не позволяют себя увлечь в пучину безумной призрачной любви.

Вчера, сидя на веранде в ресторане у Жозефы, я подслушала разговор двух барышень, и не жалею об этом. Они беседовали о мужчинах. Уж кого-кого, а этих подружек Флобер не назвал бы «скучными». Одна из них, порвав в три часа пополудни с приятелем, в семь вечера переспала с другом сестры! Она чувствовала себя обманутой после неудачного трехлетнего романа и решила таким образом отыграться! Лямки легкого платья, падая на плечи, открывали загорелый округлый бюст, обладательнице которого так хотелось отведать новых мужчин и свежей плоти, вкусить мгновенного экстаза. Все это было столь вопиюще откровенным, что мне стало за нее стыдно!

Я сидела, как в воду опущенная и, в то же время, припоминала, что когда-то вела себя так же, говорила то же самое и с той же легкостью прыгала в чужие, еще не остывшие, постели.

Какое страшное зло причинили нам мужчины? Почему мы рвемся ранить, мстить, поступать так же, как они?

Каждая из нас, по сути, маркиза де Мертей[30]…

Печально…

И перестаньте, пожалуйста, рассказывать мне про свой отель, а то я сразу делаюсь слабой и мечтательной! Когда-то я была здесь так счастлива…

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

13 июля 1998.

Посылку пока не получил, но, думаю, ждать осталось недолго.

У меня еще остался кредит?

Боюсь, как бы Жан-Бернар не занес меня в черный список.

Кстати, когда же Ваша свадьба?

Ну вот, опять я задаю нескромные вопросы, Вы меня скоро возненавидите.

Даю задний ход, отныне я буду соблюдать дистанцию.

Я познакомился с местной девушкой и сегодня вечером, выпив для храбрости, отправлюсь с ней на праздничный бал. Говорят, самые красивые француженки живут в Эксе, и не зря говорят… Моя спутница прелестна, и к тому же любит читать!

Желаю Вам хорошо потанцевать под залпы фейерверка!

Вперед, сыны отчизны милой!

Джонатан, патриот

P.S. Я подружился с владельцем отеля, славным пожилым господином, который снабжает меня ценной информацией… Еще пятнадцать лет назад он отошел от дел, гостиницу передал сыновьям, а сам тяготится ролью пенсионера, ищет с кем бы поговорить, кому излить душу. Он помогает мне добывать сведения для путеводителя, а я прожигаю деньги в отеле! У него великолепная память, и наблюдателен он необычайно. Со стороны кажется, будто он слоняется по гостинице совершенно бесцельно, однако, на самом деле, он ежедневно делает заметки, пишет историю всех своих постояльцев. Собрал уже несколько тетрадей в аккуратном переплете и мечтает написать роман о человеческих судьбах, благо наблюдений накопилось достаточно. Даже название уже придумал: «Записки трактирщика». Неплохо, да? Он забавляет меня своим темпераментом, умиляет добродушием и поражает редкой памятью! Когда-нибудь, когда Вы перестанете на меня дуться, я с удовольствием Вас с ним познакомлю… Его взгляд напоминает флоберовский: маленькие сверлящие глазки видят тебя насквозь, пронзают, как пойманную бабочку! Иногда он смотрит на меня так, что становится не по себе! Такое ощущение, что мы встречались в предыдущей жизни. Брр…

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

14 июля 1998.

Магазин закрыт. Сегодня у меня выходной! Вот уже несколько дней солнце палит так, что раскаляются крыши, а люди бредут вдоль стен в отчаянных поисках тени.

Я пишу это письмо просто так, потому что хочу испытать новую ручку и новый блокнот, подаренные клиентом в благодарность за ценные советы! Я люблю школьные наборы, так и тянет снова сесть за парту! Они пленяют меня своей свежестью, запахом клея и чистой бумаги.

Я пишу это письмо, потому что сегодня чудесный день.

Я пишу это письмо, потому что люблю выводить слова на белом листе.

Я пишу это письмо, потому что Вы далеко, потому что диалог наш — заочный.

Я пишу это письмо, потому что мне хочется с кем-нибудь поговорить, просто поговорить, безо всякой причины.

А Вы, в некотором роде, мое доверенное лицо!

Сегодня я проснулась очень рано, села на велосипед (красный Житан, восемнадцать скоростей!), доехала до пляжа в купальном халатике (половина восьмого, кругом ни души!) и прыгнула в воду. Синее озеро, гладкое как ладонь. Рыбацкие лодки маячили вдалеке. Я плавала до тех пор, пока не выбилась из сил, а потом, перевернувшись на спину, принялась разглядывать мрачные отвесные скалы, еще не тронутые солнцем, которое позднее выкрасит их в золотисто-розовые тона, придавая тем самым более приветливый вид. Каждое лето человек десять устремляются вниз с этих проклятых скал, чтобы свести счеты с жизнью! Я не продаю «Пособие для самоубийц», но его регулярно спрашивают!

В одном я уверена: сегодня утром на берегу никого не было…

Мне повстречался только пожилой господин, гулявший с собачкой по молу. Он смерил меня презрительным взглядом, будто своим неуместно ранним купанием я глубоко его оскорбила!

Все, хватит нежиться на пляже, поспешу в Вальмон[31]. Там сегодня большая ярмарка. Я Вам еще напишу.

В своем новом блокноте, своей новой ручкой я напишу Вам письмо из Вальмона.

До скорой встречи…

Ну вот, я уже на месте! Стою у подножья прекрасного замка, в котором вырос Делакруа. Здесь он сделал первые шаги и впервые взял в руки уголь! (Вы читали его «Дневник»? Пришлю Вам эту увесистую книжку без предварительного согласия с Вашей стороны! Позволю себе маленькую вольность по случаю национального праздника!)

Ярмарка оказалась невыразительной, и все-таки мне удалось купить (за пять франков!) карманное издание «Старой любовницы» Барбея д’Орвилли.

Я порядком проголодалась…

Я собрала мокрые волосы в пучок при помощи единственной шпильки, все еще чувствую кожей морскую соль, но купание уже позади. Мне вдруг страшно захотелось позавтракать и, вгрызаясь в продолговатый бутерброд, погрузиться в чтение, прямо сейчас, немедля ни минуты.

Меня охватил приступ книжного голода!

Я вошла в кафе.

Завсегдатаи с опухшими красными носами, расположившись у барной стойки, уже вовсю хлебали водку, думая о чем-то своем.

Я села за столик на улице, достала только что купленную книгу, слегка пожелтевшую, с потрепанными краями и надписями на полях… и первые же слова нахлынули теплой волной солнечного света!

«Ветреной февральской ночью 183… года дождь хлестал по окнам квартиры на улице Варенн, — ее жеманная обстановка была очень модной в ту эпоху, полную эгоизма, но отнюдь не величия».

«Эпоха, полная эгоизма, но отнюдь не величия», не о нашем ли времени идет речь, Джонатан?

«В будуаре сидела престарелая маркиза де Флер, которая и в молодые годы не слишком противилась соблазну, а теперь уже не противилась вовсе».

Я перенеслась в ее спальню, в ее историю, которую знаю наизусть, но всякий раз, читая эту книгу, я обнаруживаю в ней что-нибудь такое, чего не замечала прежде. Бывает, смотришь в очередной раз знакомый фильм, и вдруг в поле зрения попадают детали, на которые до сих пор ты не обращал внимания. Это чувство Вам, разумеется, знакомо!

А теперь представьте: я сижу за столиком в кафе, читаю и пишу. Получается своего рода прямой репортаж!

Владелец только что принес мне кофе (большую дымящуюся чашку!), тартинки с маслом, стакан воды, и сразу счет. Я поблагодарила его, почесала нос и подбородок (морская соль беспощадно разъедает мою нежную кожу, я чувствую себя этакой принцессой на горошине!). Обмакнув тартинку в кофе, я снова погрузилась в чтение.

«Впрочем, Эрменгарда была достойна своего каролингского имени. Она была гордой, гордой и нежной — пагубное сочетание».

Буду читать дальше…

Скоро продолжу, Джонатан!

Ну вот, Джонатан, я жадно проглотила всю книгу…

Даже не помню, сколько чашек кофе я выпила, увлекшись страстным романом Веллини, Мариньи и Эрменгарды. Солнце уже парило высоко над черепичными крышами; за соседними столиками сменялись деревенские жители; завсегдатаи делали ставки, облокотившись о барную стойку, и, опрокидывая стакан за стаканом, постепенно наливались кровью; между столиками носились дети; женщины, моргая от света, подставляли лица июльскому солнцу; мужчины вытирали лбы платками, а я все читала.

Все читала и читала.

Постепенно людей вокруг становилось все меньше, словно их незаметно подменяли слова. Я повторяла шепотом целые фразы, некоторые пассажи перечитывала по несколько раз и порою, не справившись с силой слов, откладывала книгу в сторону.

«Святость первой любви».

О, как мне это знакомо: нежность, чистота, невинность девочки, которая любит в первый раз… Отдается целиком, искренняя, неискушенная. «Можно просто любить и быть любимым, но бывает еще и наука любви, и законы ее непреклонны».

Я знаю, как жестоки в любви зрелые женщины, прошедшие через все муки и страдания, изучившие все приворотные зелья и тактические приемы.

Я была Эрмангардой и Веллини. Красивой и нежной, жестокой и несчастной. «Моя кровь смешалась с твоей, и в этом ее волшебство: моя кровь будет вечно течь в твоих венах!»

Я знаю, что значит жить в мире двоих. «Одиночество необходимо любви, чтобы не задохнуться». Мне знакома восторженная болтовня влюбленных, «этот разговор о пустяках, которые так много значат для двух сердец». Я узнавала себя на каждой странице: на нормандском берегу, в потаенных бухтах и на отвесных скалах, в отчаянных бегах, в радости и в горе, — всюду была я.

Я побывала в сердце Эрменгарды, которая чувствует, что ее любовь под угрозой, «когда прикосновения любимого кажутся лицемерными, и счастье улетучивается само собой». И в сердце Веллини, что ищет любви, как дерзкая попрошайка, и, живя в жалкой лачуге, все надеется встретить мужчину, которого любит больше всего на свете. «Я не чувствовала, как течет время. Я часами бродила по песчаному берегу, ждала тебя среди пустынных дюн: но ты так и не пришел».

А он, оказавшийся меж двух огней? Рино де Мариньи. «Сильная натура, подверженная неистовым приступам страсти. В нем уживались темпераментность и хладнокровие, редкое сочетание, от рождения присущее великим игрокам и политикам. Мариньи даже в экстазе был способен рассуждать трезво и здраво».

Все сильные мужчины таковы. В любовном упоении они продолжают обдумывать и прикидывать, и ничто не заставит их отказаться от принятого решения.

Таков мой горький опыт…

Мариньи одновременно сильный и слабый.

По крайней мере, так его характеризует в предисловии Поль Моран. Бывают мужчины сильные, бывают слабые. Барбей д’Орвилли сам пережил нечто подобное, но нашел в себе силы порвать с любовницей, горячей и развратной испанкой. «Пламя страсти разгоралось все неистовее, и вдруг, резко отпустив ее руку и взглянув на нее, как никогда прежде, я радостно воскликнул: «Посмотрите на меня сударыня, Вы видите меня в последний раз…» Она застыла посреди тротуара, и я плавно вышел из ее жизни — так покидают тюремную камеру через дырку в стене».

«Она застыла посреди тротуара, и я плавно вышел из ее жизни…»

Почему мы не любим мужчин, которые никуда не уходят, с которыми нам не суждено испытать нестерпимую боль покинутой женщины? Почему мы ждем, что большое чувство обернется великим страданием? Почему нас так прельщает восхитительная пытка любви?

Может, Вы, столь искушенный в вопросах любви, сумеете ответить на мои вопросы?

Солнце близится к закату. Все столики опустели, и владелец кафе ждет, когда я, наконец, уйду. Я вырываю из блокнота страницы, усеянные словами, и слова эти не рвутся танцевать «под залпы фейерверка», а, напротив, пробуждают мучительные воспоминания, будоражат незакрывшуюся рану.

Кто сказал, что чтение — невинное занятие?

Иногда выйти сухим из воды не удается.

Книги таят опасность.

Роман д’Орвилли вырвал у меня признание, на которое я бы не решилась даже под пыткой…

У меня кружится голова, сейчас отнесу письмо на почту…

Танцевать на праздничном балу я сегодня не буду.

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

18 июля 1998.

Кей!

У меня нет готовых ответов, одни вопросы.

Я не согласен, что мужчины делятся на сильных и слабых.

Один и тот же человек при одних обстоятельствах будет сильным, а при других — слабым.

Я тоже был слабым и сильным, жестоким и нежным, великодушным и расчетливым, храбрым и трусливым. Я испытывал гордость и стыд, страшный стыд.

Я бы хотел рассказать Вам гораздо больше, Кей, если бы Вы только позволили.

Может быть, однажды Вы захотите меня выслушать…

Послепраздничный

Джонатан

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

22 июля 1998.

В начале лета у меня завелась презабавная покупательница.

Вечером, часов этак в шесть, звонит дама, судя по голосу, немолодая, и заявляет, что разговаривать будет только со мною лично. Далее, тоном, не допускающим возражений, она, неторопливо растягивая слова, диктует мне названия книг и точные выходные данные: издательство, цена, количество страниц, дата выпуска. Заказывает она, в основном, книги по истории. В ее голосе нет ни доли иронии, ни капли симпатии, ни малейшего желания общаться. Она разговаривает со мной, как с поставщиком. Книги с приложенным счетом должны быть на кассе к определенному часу, за ними заедет курьер. Она платит точно по счету и никогда не приходит сама. Кто она такая? Приезжая она или местная? Почему для нее так важно сохранить анонимность?

Может быть, у нее тоже есть своя тайна?

Не все пожилые дамы ведут себя столь высокомерно и неприступно. Например, мадемуазель Иветт, в прошлом — преподаватель английского, каждый вторник заходит ко мне по дороге из «Монопри»[32] с сумочкой на колесиках и заполняет ее альбомами по искусству. Она покупает у меня два-три альбома в неделю. Должно быть, у нее приличная пенсия или солидные сбережения! На старости лет некоторые заводят котов, она же предпочла окружить себя книгами… Она ходит по-утиному, но от привычки носить черные туфли на каблуках и белые носочки не отказывается. Раз в неделю она ездит в Гавр, в Музей Мальро, и каждый свой визит посвящает одной-единственной картине. Стоит и долго ее разглядывает, а потом покупает альбом, посвященный этому художнику. Глаза ее всегда светятся радостью, и говорить о картинах она может часами.

Вы бывали в Музее Мальро? Чудесный музей с видом на море, в котором собрано великое множество картин Будена. Ему посвящена целая стена: масло, акварели, рисунки с изображениями коров. Все вместе производит потрясающее впечатление.

Вчера один английский моряк, для которого мне удалось добыть карту подводных течений Ла-Манша (стоит она неслабо!) прислал мне ящик великолепного Бордо с запиской «прелестной владелице книжной лавки от Джона».

Еще мне вчера пришлось иметь дело с маленьким мужичком (росту в нем было метр пятьдесят пять, не больше!), сухоньким, нервным, с прозрачной кожей, под которой видны были все сосуды. Он искал полное собрание проповедей Боссюэ и был страшно недоволен, что в магазине их не нашлось! Рыскал среди полок, пожимал плечами и, произнося вполголоса названия книг, бормотал: «Распутство, какое распутство!» Мы с Натали смеялись, как ненормальные…

Я рада, что Натали немножко развеялась, потому что жизнь у нее сейчас непростая: отношения с Рике разладились. Она подозревает, что у Рике завелась любовница, но тот все отрицает и в знак протеста ночует в машине. Она проверяет, какие звонки он делал с мобильного в течение дня, и даже обратилась в телефонную компанию с просьбой прислать расшифровку! Работает она так же старательно, но выглядит растерянной, грустной, усталой. Дымит, как паровоз, под глазами — мешки. Я за нее волнуюсь.

Стоит страшная жара, и я каждое утро спозаранку сажусь на велосипед и еду купаться. И каждое утро встречаю брезгливого пожилого господина с собачкой!

Я читаю свежие поступления и выбираю, что закупать и что «продвигать» (словечко из нашего жаргона). Некоторые авторы чересчур серьезно относятся к собственному творчеству, после каждой строчки довольно вздыхают.

Вспоминается Флобер…

Ну вот, Джонатан, с пирожным покончено, пора за работу.

Июльская

Кей

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

28 июля 1998.

Кей!

Сегодня чудесный теплый день, платаны отбрасывают длинные тени, вода в бассейне прогрелась до двадцати восьми градусов, журчат фонтаны, лиловые глицинии тянутся к солнцу…

Джонатан, курортник

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

2 августа 1998.

Вы пасуете, нет, Вы точно пасуете…

Или послеобеденный отдых с местной красавицей отнимает у Вас все силы?

Или бурные ночи утомляют Вас до такой степени, что Вы не в состоянии двигать пером по бумаге и даже пальцами по клавиатуре?

Стало быть, синий чулочек из Фекампа Вам наскучил?

Кей

P.S. Похоже, читать Вы перестали вовсе…

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

8 августа 1998.

Дражайшая Кей!

За пределами Фекампа тоже бурлит жизнь… Вы этого не знали?

Джонатан, космополит

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

13 августа 1998.

А для меня в один прекрасный день жизнь за пределами Фекампа перестала существовать.

Наверно поэтому я осталась жить здесь.

Замкнулась в своей скорлупе…

В своей крошечной скорлупке…

Кей, провинциалка

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

18 августа 1998.

Но вокруг огромный мир…

Так зачем же терять время?

Зачем одиноко жить в крохотной комнатушке?

Знаю, знаю. Вы скажете, что Жан-Бернар — чудесный человек, но действительно ли он Вам так дорог? Признаться, я слабо в это верю.

И так ли он чудесен, вот в чем вопрос?

В мире столько других закатов, и бутылок шампанского, и скамеек с видом на море…

Джонатан, авантюрист

Кей Бартольди

«Дикие Пальмы»

Фекамп

22 августа 1998.

Намек поняла, оставляю Вас в покое.

Вы мечтаете о больших просторах, а я, знай себе, занудствую.

Прилагаю чек на двести шестьдесят три франка. Это все, что осталось на Вашем счету.

Посылаю Вам «Дневник» Делакруа и прекрасную книгу об Эжене Будене, провинциальном, с Вашей точки зрения, художнике!

Прощайте, Джонатан!

Кей Бартольди

Джонатан Шилдс

Отель «Голубятня»

Экс-ан-Прованс

28 августа 1998.

Милая Кей!

Как Вы поживаете?

Как магазин?

У Вас все так же жарко?

И все так же пурпурно-красен солнечный диск на закате?

Как там сыры мадам Мари? Пирожки мсье Ленэ? Все такие же аппетитные?

Встречается ли Вам по утрам пожилой господин с собачкой или он умер от холода, наблюдая Ваши заплывы?

Долой приличия!

На войне как на войне!

Я узнал про Вас много интересного…

Ах, бедная девушка скрывается в провинции! Ах, она решила всецело посвятить себя книготорговле! Ах, этакая библиотечная мышь, ходячая энциклопедия! Ах, о любви мы говорим так отрешенно-искушенно, будто ничто в этой жизни не может нас потрясти, истинное наслаждение и страдание мы уже познали.

Непонятно одно…

Что, позвольте спросить, Вы делали в «моем» отеле с прекрасным, импозантным молодым человеком? По словам владельца, Ваш спутник был незаурядной личностью, устремленной к славе и успеху, гигантом, призванным всего в этой жизни достичь, игроком, романтиком, соблазнителем, при одном взгляде которого во всякой встречной женщине просыпалось неистовое желание.

Так чем же, дорогая Кей, занимались Вы в провансальских гостиницах, с кем в уютных мягких постелях делили свою раннюю юность?

На окружающих Вы взирали так сурово! Всех держали на расстоянии! Вы были тихой, почти бессловесной, в Вашем вечно настороженном взгляде угадывалась редкая чувственность и жажда наслаждения. Вы были подобны гибкой дикой кошке, и только он один, этот загадочный юноша старше на десять лет мог эту кошку укротить и повсюду возил за собою Вас с братом…

Вы никогда не выпускали Его руку…

Вы следовали за Ним неотступно, как тень…

Вы ловили Его улыбку.

Владелец гостиницы рассказал мне вашу историю.

Недаром у него такой приличный архив…

Вам еще не было двадцати, Кей. Вам было всего шестнадцать… Вы меня обманули. Должно быть, перепутали от волнения…

Он выдавал себя за вашего отца.

По легенде вы с Марко были его детьми.

Он заполнял формуляры. Дэвид Бойл, Койл, Ройл…

Вся эта версия с отцовством звучала совершенно неправдоподобно, но мой трактирщик сделал вид, что поверил.

Он сказал, что вы были прекрасны, все трое. Вы были так хороши, что дух захватывало. При виде такой красоты самый бездарный художник из тех, что сотнями приезжают сюда малевать, стал бы писать шедевры! Так сказал владелец гостиницы. Девочка с черными, как пылающий уголь, волосами, мальчик, чьи золотистые локоны были подобны спелой пшенице, и их покровитель, великолепный, царственный, столь уверенный в своей неотразимости, что никто не смел ему перечить.

Вы поселились в огромном номере: спальня для братика с сестренкой, спальня для взрослого господина. Одна постель в вашей спальне всегда оставалась неразобранной…

И даже за обедом вы не разнимали рук.

И старались друг на друга не смотреть, боялись не совладать с собой…

И лицо Ваше наливалось краской, стоило другой женщине хоть на самую малость приблизиться к нему, поэтому ваш столик непременно обслуживали мужчины…

Вы всегда сидели в одном и том же месте, чуть поодаль, под самыми платанами, и шум фонтана заглушал ваш разговор. Впрочем, Вы все больше молчали! Зато он говорил непрестанно, говорил гордо, надменно, с чувством собственного превосходства.