Мужчина-вамп

Конечно, меня смущали не его слова. Меня тревожило его присутствие и еще то неосязаемое, невысказанное, что витало в воздухе вокруг нас. Нет, это на самом деле глупо — пытаться плюхнуться второй раз в одну и ту же реку. Согласно философам, такого не бывает.

— В общем я все понял. Когда будут новости — позвоню. А сейчас мне пора. — Борис поднялся.

Вот гадство! Опять я прокололась. Чего точно не умею, так это уходить вовремя. Учила меня Зойка, учила… А я всегда проморгаю зыбкую грань, до которой еще можно красиво встать и раствориться в пространстве и времени, оставив после себя тонкий аромат духов и страдающее мужское сердце… и теперь вот сижу дура дурой. Почти брошенная. Нет у меня способностей к любовной науке. Ну, то есть полный дебилизм.

Борис ушел, а я с горя заказала еще чашку кофе. Он сказал, что позвонит. Надеюсь, у меня хватит терпения и ума подождать, не запрашивая каждые полчаса, как там идут дела. Я немного еще пострадала, покомплексовала и пошла в сторону парка. Деревня меня развратила. Все время хотелось свежего воздуха и шелеста листвы. И еще не хватало густого жирного молока от знаменитой Рыжухи. Коровка Ерохиных не нуждалась в рекламе, не то что городской кефир. Вон красуется плакатный лозунг: «Молочная империя Алексея Подлубняка». Кстати, эту фамилию я точно встречала еще до своих деревенских приключений. И не только на жизнерадостных рекламных щитах. Но где, где? Я подняла глаза на плакат. Живописные пачки кефира выстраивались в замысловатые башни, почти такие же, как сгоревшая дача. Должно быть, империю Подлубняка обслуживает один и тот же архитектор со своим, глубоко личным представлением о прекрасном. Хотя, возможно, я напрасно ехидничаю, и чудовищный стиль — всего лишь материальное воплощение драмы художника. Так сказать, противоречие между его хорошим вкусом и капризами заказчика, которому непременно надо угодить. А что! Такое сплошь и рядом. Хозяева жизни трудно поддаются эстетическому воспитанию. Рая мне постоянно об этом рассказывает. Рая… Точно — Рая!! Специалист — дизайнер высокого класса. Мы познакомились, когда в картинной галерее проходила выставка ее работ. Рая, ко всему прочему, пробовала свои силы в живописи и графике, и, надо сказать, довольно успешно. Примерно за месяц до отпуска я встретила ее на улице. Как всегда, остановились поболтать. На вопрос, чем она сейчас занимается, Рая похвалилась, что получила большой заказ на разработку эскизов по оформлению квартиры господина… Подлубняка. Именно! Тогда я на фамилию не обратила никакого внимания, прошелестело слово мимо уха, и все. «Что он Гекубе, что ему Гекуба!» А теперь память услужливо выудила из своих тайников тот разговор и подсунула под самый нос — Подлубняк! И что нам это дает? А при умном подходе очень даже многое.

Так, Раиса, сегодня же вечером тебя разыщу и потолкую. Относительно новых тенденций в дизайне частных апартаментов.

— Сима, располагайся, как тебе удобно. — Рая, симпатичная толстушка-хохотушка, сбросила с кресла на пол кипу журналов и листов с эскизами. Ничего не изменилось со времени моего последнего визита. Все тот же творческий беспорядок, который мама непременно обозвала бы бардаком. Но Рая на подобные мелочи не обращает внимания. По крайней мере жить ей это не мешает нисколько. Богема в классическом варианте. Я плюхнулась в кресло и с удовольствием огляделась. Что у моей знакомой появилось новенького?

— Вот, посмотри пока, если интересно, — Раиса выудила откуда-то из бумажных завалов плотную папку. — Фантазии на тему «Зима в городе».

Графика была очаровательна. Черно-белые рисунки непостижимым образом передавали и холод, и рассеянный морозный свет, и городскую слякоть. Знакомые улицы родного городка выглядели неожиданными, пейзажи дышали любовью и странной грустью. В этом была загадка художницы. Творения Раисы совершенно не вязались с ее обликом. Казалось, что когда она начинала работать, то словно раздваивалась. Из глубины энергичной веселой дамы без комплексов, которая свободно может и рюмку водки при случае опрокинуть, и анекдот такой забубенить, что у мужиков уши в трубочку свернутся, проступала застенчивая нежная девочка с тревожным и обостренным восприятием красоты. Когда я готовила первую выставку Раи, этот диссонанс поразил меня.

— Замечательно! — Я была искренна в своей похвале.

Хозяйка дома порозовела от удовольствия, но махнула рукой нарочито небрежно:

— А, пустяки! Расскажи лучше, что нового у вас в галерее.

Я принялась пересказывать последние культурные события и сплетни. Рая слушала заинтересованно, время от времени хохоча и вставляя острые замечания. Наконец, светская часть моего разговора была исчерпана. Теперь требовалось аккуратно перейти к интересующему меня вопросу.

— Рая, помнится, ты говорила, что занимаешься частным интерьером. Уже закончила работу?

— Что ты! Начать и кончить! Сперва я приболела, затем мой заказчик уезжал. А требовалось эскизы с ним согласовать. Потом мы разошлись концептуально. Трудность заключается в том, что я работаю не на расчищенном пространстве. Господин Подлубняк в этой квартире живет несколько лет. Естественно, там уже есть отделка. Пышный, дорогущий евроужас. К счастью, Алексей Михайлович — мужчина толковый. Мне удалось его убедить, что менять надо в принципе все. И, в первую очередь, сам подход к интерьеру. Следовательно, надо прежнее искоренять, выкорчевывать без жалости. Вот сейчас едва-едва к работе приступаю. Задачи комплексные, грандиозные. Я не только дизайнер, но и прораб, и снабженец. Иначе нельзя. Стоит раз недоглядеть, наши отделочники всю идею на корню загубят. И так норовят то краску не ту подсунуть, то эскиз подкорректировать. А еще мебель нужно подбирать. Короче, кошмар! — закончила Рая с восторгом. Было видно, что все эти ужасные хлопоты доставляют ей истинное наслаждение.

— Слушай, а можно мне к твоей работе ненадолго подключиться?

Раиса запнулась на полуслове. Она откровенно растерялась.

— Раечка, не волнуйся. Я не собираюсь с тобой конкурировать и тем более претендовать на часть денег. У меня чисто познавательный интерес. Хотелось посмотреть, как ты работаешь в качестве дизайнера. Это раз. А во-вторых… Ладно, не буду врать. Тут замешаны и личные мотивы. Одним словом, мне необходимо познакомиться с Алексеем Михайловичем поближе, а других возможностей нет.

— Ага! — Художница понимающе улыбнулась и погрозила мне пальцем. — Так бы сразу и сказала! А что, Подлубняк — мужчина хоть куда. Деньги, влияние, харизма — все при нем. Можно и дерзнуть.

Ну, что ты будешь делать! И эта туда же! Наивные, наивные девчонки. Впрочем, если видит ситуацию под таким углом, то пускай. Мне даже на руку. Я изобразила смущение и вполне натурально покраснела.

— Ноу проблем! — ободрила меня Раиса. — Подруге помочь в личном — святое дело. Значит, так. — Она на мгновение задумалась и затем продолжила весело: — Ничего сочинять специально не будем. Все предельно правдиво. Скажем, я пригласила тебя для консультаций как искусствоведа. Пусть Алексей Михайлович гордится, что на его квартире работают специалисты из картинной галереи. В дом будешь вхожа, а уж дальше действуй сама. — Она комично развела руками. — В сердечных делах я тебе не подсказчица. Технологией обольщения владею слабо.

Думаю, что мне это не понадобится вовсе. Главное, получить доступ в закрытый мир молочного императора. Вдруг за что-нибудь да зацеплюсь.

Рая тем временем деловито наморщила лоб:

— Решение принято, нечего рассусоливать! К осаде крепости приступим немедленно. Первая вылазка послезавтра. Встречаемся утром и двигаем. Только ты уж не обижайся, кое-какую работу мне придется все-таки тебе поручать. Чтобы твое присутствие не вызывало подозрений. Признаешь мою главенствующую роль?

— Признаю! Кстати, возможно, мне на самом деле удастся тебе помочь.

Раиса на это смелое предположение деликатно промолчала. Представляю, что она подумала о моих дизайнерских способностях. Впрочем, мне было все равно. Главного я добилась. Послезавтра вполне легально проникну в дом Подлубняка. А там видно будет.

— Между прочим, Рая, осенью мы планируем провести выставку современной графики. Не хочешь предложить свою серию «Зима в городе»?

Художница легко вздохнула:

— Подлизываешься? Да я тебя к Подлубняку и так проведу.

— Обижаешь, начальник! Твои работы хороши сами по себе. Подлубняк здесь ни при чем.

— Ладно, ближе к осени и поговорим. — Рая испуганно вскинулась: — Слушай, у меня уже, наверное, весь чай выкипел.

Она кинулась на кухню, я встала и пошла следом за ней.

Сотовый высветил незнакомый номер.

— Алло!

— Сима, привет, это Борис.

Ну, конечно, откуда я могу знать этот номер. Раньше у него мобильника не было.

— Я тебе еще не надоел? Ты готова пообщаться?

Деликатность Валевича перехлестнула через край. По правде говоря, это я надоедаю занятому человеку глупыми просьбами и неуместными напоминаниями о себе.

— Конечно, всегда готова.

Господи, что я несу! Какие-то пионерские лозунги. Как ни хорохорюсь, а предохранители всякий раз вышибает.

— Отлично! Тогда сегодня и как в песне: «На том же месте, в тот же час». Пока.

— А-а… — Но Борис уже отключился.

Жизнь становится все интересней и оживленней. Например, свидания с мужчиной приняли регулярный характер. Это тебе не грядки с морковкой прореживать. Хорошо, что Зойка сидит в деревне и ничего не подозревает о моей деятельности. А то курса лекций и советов было бы не избежать.

Итак, шесть вечера. Кафе «Встреча». Мы становимся завсегдатаями этого популярного заведения для небогатой публики. Можно уже рассчитывать на поощрительный бонус от владельцев. Допустим, на лишний пакетик чая «Принцесса Нури». Ну, бонус не бонус, а когда я подошла к знакомому столику, то кофе уже принесли. И мороженое. Бедный Валевич! Мало того, что ходит на встречи со мной (не исключено, что с отвращением!), так еще вынужден тратиться. После этой покаянной мысли перед глазами сразу же возникло суровое Зойкино лицо.

— Что за «совковая» привычка жалеть чужие деньги. Тем более если они потрачены на тебя. Это нормально, когда мужчина делает женщине подарки, это не должно вызывать у женщины чувства вины, — сердилась в таких случаях моя подруга.

— Мне неловко!

— Ох, и дремучая ты, Сима. Откуда у тебя этот менталитет?

— Должно быть, с генами перешел, — робко оправдывалась я.

— Ну-у, если с генами, тогда дело — швах! Никогда из тебя не выйдет настоящей дамы. Так и будешь всегда своим любовникам накрывать ужин и втихаря утром совать деньги на такси. Вот из-за таких, как ты, наши российские мужики совсем опаскудились. Вы же их своей нетребовательностью развращаете и еще нам, настоящим женщинам, — тут подруга гордо вскидывала голову, — жизнь портите. Даже если твой друг из-за тебя разорится и пулю в лоб себе пустит, тебя это не должно волновать абсолютно. Слышишь, абсолютно! Умрет со счастливой улыбкой на устах, ибо ты дала ему возможность почувствовать себя щедрым и крутым.

Может быть, Зойка и права. Ладно, не буду сокрушаться, спокойно съем заказанное Валевичем мороженое. Могу еще и про вторую порцию намекнуть. Пусть чувствует себя щедрым и крутым.

Я слизывала с губ сладкий холод и ждала. Раз позвонил, значит, есть что рассказать.

— Сима, информация такая. Дело идет полным ходом. Преступление, можно сказать, раскрыто, остались небольшие формальности.

— Вот как! И кто преступник?

— Все тот же. Главный подозреваемый — житель Малых Петушков Николай Ерохин.

— Ах ты, дьявол! Так я и думала. Человека осудят только на основании глупых пьяных угроз. Да мало ли кто кому угрожает под горячую руку!

— Сима, дело не только в угрозах. Как я понял, против него имеются серьезные улики. На пожарище найдена канистра с остатками бензина, принадлежащая Николаю. И сам он практически почти сознался.

— То есть как! Прямо взял и сознался?

— Ну, не совсем чтобы… Ваш деревенский народоволец накануне пожара допился до такого состояния, что ровным счетом ничего не помнит. Поэтому своего участия в поджоге не может отрицать, как и не может ничего сказать в свое оправдание. А канистра — это доказательство. В общем дело ясное. Посидит немножко и сознается окончательно.

Я занервничала:

— Подожди, Борис. Но если он был пьян в стельку, то как же мог поджечь дачу?

— Для этого исключительных способностей как раз не нужно. Подтащил бензин, чиркнул спичкой…

Я вспомнила про дорогую зажигалку и прикусила язык.

— … и пошел дальше пить на радостях. Сима, что тебя в этой истории смущает? Ты чего добиваешься?

— Э-э, понимаешь… как тебе сказать… мне кажется, не все так просто.

— Ты можешь эту версию убедительно опровергнуть?

— Не могу, — сказала я сердито. — Пока не могу.

— Послушай, вот тебе мой совет. Не ищи кошку в темной комнате. Ребята довольны, что дело раскрыто моментально, извини за невольный каламбур, по горячим следам.

— Что же они так сразу прицепились к злосчастной канистре? Самого Подлубняка-то хоть проверили?

— Не извольте сомневаться, — Валевич откровенно ехидничал. — Только у Алексея Михайловича — железное алиби. В ночь пожара он до самого утра расслаблялся в клубе «Арамис». И тому полно свидетелей. — Тут Борис задумчиво прищелкнул пальцами. — Хотя выбор заведения, конечно, своеобразный.

— В каком смысле?

— О, святая простота! — Мой визави усмехнулся. — Хотя откуда тебе знать. «Арамис» — клуб дорогой, солидный. Закрытый. Все бы ничего, но только у него есть определенный оттенок. Неофициальный, конечно, но есть. Впрочем, в наше время это не повод для подозрений.

— Какой еще оттенок?

— Серафима, ты меня в краску вгоняешь своей наивностью. Известно какой — голубой!

Я поперхнулась чаем:

— Неужели?! Уж не хочешь ли ты сказать…

— Я ровным счетом ничего не хочу сказать. Местечко пафосное, туда не одни «противные» ходят. Модный клуб — не тюремная зона. Сексуальная терпимость только приветствуется. Есть даже в этом определенный шик. Чем же Подлубняк хуже других?

Конечно, Борис, как всегда, прав. Ярмарка тщеславия работает без выходных. Если престижно тусоваться в гей-клубе, будь ты хоть трижды дамским угодником, а по моим сведениям, Алексей Михайлович именно им и является, — будешь тусоваться. Имидж просвещенного бизнесмена обязывает. И все-таки новость меня задела. Я видела Подлубняка дважды в своей жизни, разговаривала и того меньше, но он произвел на меня впечатление самостоятельного человека, не зависящего от мнения толпы. Неужели и он «повелся» на модную вывеску? Да, как говорится, человек слаб, а враг силен.

— Вот, собственно, и все! — Валевич развел руками. — Кажется, я тебя новостями не порадовал, извини.

— Следствие еще идет?

— Идет, но больше для проформы. Подчищают последние нестыковки.

Я вдруг вспомнила стеснительного подростка, который тянул пьяного Колю за рукав, пытаясь увести отца домой. Теперь отец получит клеймо уголовника и душегуба. Деревня простодушна и жестока в своем простодушии. Будут говорить: «Это Ерохин. Ну, тот, у которого отец дачу сжег вместе с девчонкой». И юноша каждый раз будет вздрагивать. А потом привыкнет и озлобится. Поэтому мне надо торопиться.

— Спасибо, Боря.

— Сделал все, что мог. Хочешь еще мороженого?

Я покачала головой. Следует учитывать прежние ошибки. Сегодня первой уйду я. А он в одиночестве доест свое мороженое.

Уличное пластиковое кресло отодвинулось с легким стуком. Я небрежным жестом подхватила сумочку и выпрямилась. Надеюсь, моя новая блузка расстегнута ровно на столько, на сколько нужно:

— Боря, на всякий случай… Если мне вдруг понадобится твоя помощь, могу я позвонить еще раз?

— Ты что, уходишь?

Ага, попался! Уже ногой осторожно пробуешь воду в старой реке, нельзя ли снова войти?

— Да, ухожу! — сказала я с наигранным сожалением, напирая на слово «ухожу», интонируя так, чтобы мой собеседник понял — сожаление ненастоящее. — Пока, пока!

Вот тебе за мою прошлую одинокую чашку кофе!

Я напрасно боялась, что Раиса опоздает. Несмотря на свой художественно-небрежный образ жизни, дизайнер была пунктуальна. Наверное, работа с богатыми клиентами благотворно влияет. И правда, ничто так не дисциплинирует, как хороший заработок. Я-то сама уже минут десять как плясала на условленном месте.

— Сима, привет! Ты готова? — Рая заговорщицки подмигнула. Может быть, я напрасно сослалась на якобы личную слабость к Подлубняку? Теперь моя знакомая замучает меня двусмысленными намеками и подмигиваниями. Пожалуй, по доброте душевной еще начнет нам устраивать встречи наедине, как старая дуэнья.

Мы быстрым шагом пересекли сквер и подошли к внушительному дому, облицованному серым гранитом. Все правильно! Не какая-нибудь «элитная» новостройка красного кирпича, внушающая страх своей карточной непрочностью, а солидный, добротный советский классицизм. Стоял пятьдесят лет и еще двести простоит при умном подходе. Главное — несущие стены не рушить. Апартаменты Подлубняка занимали весь второй этаж. Рая бодро нажала кнопку звонка. В квартире раздался приглушенный лай, послышались чьи-то шаги.

— Сейчас открою. — Лязгнули засовы, дверь распахнулась. На пороге стояла полная розовощекая женщина лет шестидесяти с небольшим.

— Раечка, наконец-то! Эти оглоеды меня совсем замучили, я с ними не справляюсь. Представляешь, вчера ушли и мусор за собой не убрали. А мне разве по силам все выворотить. Хотела Алексею Михайловичу пожаловаться, но ему сейчас, бедному, не до того.

— Разберемся, Людмила Семеновна. Вот познакомьтесь, моя помощница — Серафима Нечаева. Между прочим, сотрудница картинной галереи. Искусствовед.

— Очень приятно, — женщина церемонно протянула руку.

— Людмила Семеновна здесь работает. За хозяйством следит, — пояснила Рая. — Сима, иди пока с квартирой ознакомься, а я с оглоедами поговорю. — И она исчезла в глубине огромной квартиры.

Не успела я ступить и шага, как под ноги мне с визгом выкатился серый ком, весь в крупную складку.

— Джина, ну-ка фу! Свои! — строго закричала Людмила Семеновна. Строгость была абсолютно неуместной, поскольку молоденький шарпей, судя по его радостному виду, считал, что весь мир состоит только из своих. Он проворно обнюхал мои ноги, вывалил розовый язык и ясно выражал готовность к конструктивному диалогу.

— Вы ее не бойтесь, Джина не кусается.

Собака, казалось, улыбалась каждой своей кожаной складкой. Неужели какой-то идиот считает, что эта прелесть может укусить? Я наклонилась и потрепала Джину по загривку. Джина в ответ преданно тявкнула.

— Все, она вас признала, — засмеялась домработница. — Только конфет много не давайте, а то живот расстроится.

В этот момент где-то далеко в недрах бесконечных комнат послышался неясный шум, Джина бросилась на звуки, я пошла за ней.

Да, действительно квартира Алексея Михайловича находилась в той тяжелой стадии, когда идет подготовка поля для будущей реконструкции. Правда, разгром осуществлялся поэтапно, очевидно, для меньшего травматизма. В некоторых комнатах отсутствовала мебель, были выломаны двери и сорваны обои. Другие имели пока вполне жилой вид. По мере нашего продвижения вдоль коридора шум становился все отчетливей, перерастая в крики. Я узнала голос Раисы. Судя по всему, там шла крутая разборка с таинственными «оглоедами».

— Это что такое (мать, мать, мать!), сколько можно говорить! Учти, Толик, еще раз займетесь самодеятельностью, выгоню (так и распротак!) без выходного пособия и найму другую бригаду. Слава богу, дефицита трудовых кадров нет! И твоим орлам последнее предупреждение.

Я осторожно заглянула в комнату. Рая металась по оголенному пространству, словно разъяренная валькирия. Толик, здоровенный детина, угрюмо молчал, ковыряя кучу цемента на полу носком заляпанного краской ботинка. Даже если бы ему и было что сказать, вряд ли он смог бы это втиснуть в поток живописной Раечкиной ругани. Художница, автор утонченного графического цикла «Зима в городе» виртуозно выстраивала многоэтажные языковые конструкции. Я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Но Толику было не до смеха.

— Ты меня понял? — Рая достигла наивысшей ноты и держала ее, как настоящий маэстро.

— Понял, Раиса Ивановна, — сдавленно пробормотал Толик.

Волна гнева с шумом опала. Художница повернулась ко мне.

— Сима, как тебе квартира? — спросила она как ни в чем не бывало ласковым голосом. И добавила, обращаясь к Людмиле Семеновне: — Хозяин когда сегодня заглянет?

Тут она мне снова незаметно подмигнула.

— Обещал к обеду.

— И отлично! Нам необходимо кое-что обсудить.

Рая схватила меня под руку и потащила в другую комнату, оставив бригадира ремонтников в состоянии легкого шока.

— Раечка, ну ты даешь! Я восхищена твоими ораторскими талантами.

— Иначе с ними нельзя. Иначе они просто не понимают, — ответила моя знакомая спокойно. — Побудешь здесь дня два — привыкнешь. Это все нормальные рабочие моменты. Ладно, давай лучше я тебе покажу свои задумки.

Она вытащила из большого планшета листы с эскизами и принялась вдохновенно объяснять оригинальную дизайнерскую концепцию. Я невольно увлеклась и почти забыла, зачем, собственно, пришла в дом Подлубняка.

— Есть одна заминка. — Раиса вдруг стала серьезной и даже печальной. — В той дальней комнате была спальня Киры Тоцкой. Она недавно погибла, может быть, ты слышала об этой жуткой истории?

Я что-то невразумительно пробормотала, обозначая свою осведомленность.

— У меня по поводу комнаты была хорошая идея, а теперь заказчик не разрешает ее трогать. Говорит, пусть все остается, как при Кире. Я понимаю, должно пройти время… Но все равно жаль! Ведь рано или поздно придется переделывать. Нельзя же навечно так оставлять. Сама посмотри.

Мы прошли по коридору, и художница распахнула резную дверь.

Спальня девушки была выполнена в золотых и красных тонах. Огромная кровать была завалена маленькими подушечками, над ней нависал тяжелый балдахин с длинной бахромой. Тут и там куклы, мягкие игрушки, туалетный столик заставлен флакончиками и коробочками с дорогой косметикой.

— Интересно бы узнать, кто предложил организовать этот пылесборник, — негромко пробормотала Раиса, указывая на балдахин.

Наверное, сама хозяйка спальни, подумала я. Не наигралась в принцессу, вот и устроила все в соответствии со своими представлениями о красоте и богатстве.

Сзади бесшумно подошла домработница.

— Я здесь ничего не трогаю, только пыль вытираю, — сказала она, смаргивая с ресниц слезу, и шумно высморкалась в платок. — Бедная наша Кирочка, бедный Алексей Михайлович!

Я внимательно посмотрела на Людмилу Семеновну. Наверное, с ней надо поговорить в первую очередь. Преданная домоправительница уж точно знала об особых отношениях хозяина и его падчерицы. А возможно, знала и еще кое-какие интересные детали жизни обитателей богатой квартиры, скрытые от посторонних глаз. Но как построить разговор, не вызывая подозрений?

Вдруг женщина встрепенулась и прислушалась:

— Ой, кажется, Алексей Михайлович приехал! — И она заспешила в прихожую, из которой уже доносился веселый лай Джины.

— Очень кстати. Пойдем, я тебя представлю. Да не робей! — Рая шутливо толкнула меня в плечо.

— Мы немного знакомы, только не знаю, вспомнит ли он.

— Вот сейчас и определим, — художница повлекла меня в сторону прихожей.

Посреди просторного холла юлой крутилась собака. Она подпрыгивала с явным намерением лизнуть в лицо крупного мужчину. Мужчина уворачивался, приговаривая ласково:

— Джина, перестань, не шали.

Он поднял голову, и я узнала Алексея Михайловича Подлубняка. Все такой же импозантный и красивый, только резко обозначились тени под глазами.

— A-а, Рая! Вы, как всегда, на рабочем месте. Все нормально или есть проблемы?

— Как же без проблем, — засмеялась Раиса. — Но об этом позже. А пока познакомьтесь с моей помощницей. — И она легонько подтолкнула меня вперед.

— Алексей Михайлович, мы уже знакомились однажды. Меня зовут Серафима. Серафима Нечаева.

— Вот как! Возможно. — Подлубняк задумчиво наморщил лоб. Вероятно, не от желания вспомнить, а из вежливости.

Мне стало неловко. Обидно чувствовать себя такой невыразительной личностью, знакомство с которой не отпечатывается надолго в памяти.

— Вы как-то подвозили меня до Малых Петушков.

По лицу Алексея Михайловича пробежала едва заметная судорога.

— Да-да, — сказал он поспешно и тут же снова обернулся к Рае. Очевидно, воспоминания о Малых Петушках доставляли ему боль.

Разговор перекинулся на ремонтные темы. Раиса начала доказывать хозяину преимущества матовой краски перед глянцевой, потом Подлубняк ушел ненадолго в свой кабинет, причем Джина последовала за ним.

— Обожает хозяина, — умиленно прошептала им вслед Людмила Семеновна. — И он в ней души не чает. Особенно после того, как Кирочка… Для Киры щенка-то и брали. — Домработница коротко задышала, собираясь снова заплакать. Но справилась со скорбью и пошла на кухню по обеденным делам.

— Ну что я скажу, Сима, — мужественно резюмировала Раиса, — задача тебе предстоит трудная.

Ее смутил прохладный прием, который оказал мне молочный император, и его откровенное нежелание узнавать во мне свою старую знакомую. Я, напротив, выказала твердость:

— Ничего, чем труднее борьба, тем слаще победа.

— Молодец, уважаю! — Наивная художница по-прежнему считала, что я собираюсь заманить Подлубняка в любовные сети. — Людмила Семеновна! — крикнула она в сторону кухни. — Сима будет теперь приходить каждый день, чтобы курировать отделочников.

— Вот и славно, — обрадовалась домработница, — их надо, это самое… курировать, и курировать без всякой жалости, а то совсем распустятся. — Она высунулась из дверей и погрозила маленьким кулачком в сторону самой большой комнаты, где после Раечкиного разноса «оглоеды» показывали чудеса трудового энтузиазма.

— Оперативный простор тебе обеспечен, а теперь уж не взыщи — дам задание на завтрашний день. — Рая слегка стушевалась. Наверное, ей было неловко использовать меня в качестве дармовой рабсилы.

Мы прошли в разгромленную комнату, и моя работодательница стала объяснять, на что нужно обратить внимание. Когда инструктаж закончился, оказалось, что Алексей Михайлович уже уехал, и сегодня, как он предупредил домработницу, больше не появится. Мне тоже пора было уходить. Рая собралась отправиться в салон «Английские ткани», где, к слову сказать, английским был только чай, предлагаемый солидным покупателям. А болтаться в ее отсутствие по квартире Подлубняка не имело смысла. Мы попрощались с Людмилой Семеновной, условившись, что я приду завтра.

Весь остаток дня я провела в размышлении. Ничего обнадеживающего мне пока в голову не приходило. Да, честно говоря, стратегия у меня хромала. А тактика что ж! Тактика известная: расспросы, наблюдения и выводы. Ладно, если не подведет тактика — появится и стратегия. Еще я позвонила Зойке и объявила, что вынуждена задержаться в городе на неопределенное время. Очень жаль, потому как малина совсем поспела и опадает, сказала Зойка сердитым голосом. А, кроме того, вечера стоят сказочные. Я только вздохнула. Слава богу, подруга не знает, что я в такую чудную летнюю погоду нанялась в подмастерья к Раисе, и притом без оплаты. А то бы точно решила, что меня пора лечить в отделении неврозов и пограничных состояний. Кстати о работе. Надо заранее продумать свой наряд, чтобы завтра поутру не метаться. Я три раза перебрала свой гардероб, прикидывая так и этак. Конечно, у меня абсолютно не было желания соблазнить Алексея Михайловича, как думала Рая, но все-таки он мужчина, а я женщина. И просто хотелось взять какой-никакой реванш за сегодняшний прокол, когда Подлубняк не узнал меня с первого взгляда.

Уже несколько дней я после завтрака дисциплинированно направляюсь в квартиру, где идет ремонт. Определенный прогресс в отношениях с ее обитателями есть, конечно. Отделочники при моем появлении заметно активизируются, поскольку за моей спиной незримо маячит грозная фигура Раечки. Людмила Семеновна старательно поит меня чаем, не забывая обсудить попутно последние политические скандалы. А Джина, та просто злоупотребляет своим обаянием, чтобы выпросить очередную 128 конфетку. У меня сердце жалостливое, отказать совершенно не могу. И потом, она так уморительно чавкает и так душевно благодарит, пытаясь облизать руки и, по возможности, достать до лица. Раиса, по-моему, начала в полной мере осознавать, какие выгоды несет ей наше добровольное сотрудничество. Она поручает мне все более ответственные задания и все реже появляется сама на строительном поле боя. Впрочем, я не в претензии. Даже интересно попробовать себя в новом качестве. Между прочим, дизайнер она, конечно, опытный и в нашем городке популярный, но к некоторым моим советам все же прислушалась. Это меня очень поднимает в собственных глазах.

Все бы ничего, но только в расследовании я пока не продвинулась ни на шаг, хотя и накопила уже некоторые впечатления. Тот, кто меня, собственно, интригует, а именно хозяин огромной квартиры, появляется ненадолго. Скупо здоровается, не проявляя никакого интереса, проходит в кабинет, до которого еще не докатился вихрь великой квартирной перестройки, и снова уезжает. Иногда Людмиле Семеновне удается его накормить своими особыми пирогами — и только. Больше всего хозяйского внимания перепадает Джине. Алексей Михайлович балует ее маленькими собачьими подарками, подробно расспрашивает домработницу о состоянии здоровья своей любимицы и даже иногда гуляет с собакой во дворе. Его чувства мне очень понятны, если вспомнить, что собственные коты уже сели мне на шею, а я все терплю и радуюсь.

Иногда вдруг ни с того ни с сего приезжает шофер Подлубняка с поручением хозяина непременно погулять с Джиной или передает от него какой-нибудь специальный корм. Матвей, так же, как и его шеф, старательно держит дистанцию. Вероятно, мечтает втихаря тоже стать когда-нибудь богатым и влиятельным, а пока, как всякий недалекий человек, перенимает манеры своего кумира. Наверное, думает, что это приближает его к мечте. Манеры-то перенимает, но одинаковое поведение обусловлено разными причинами. Когда я исподтишка наблюдаю за Алексеем Михайловичем, то чувствую, что его неразговорчивость вызвана глубокими внутренними причинами. Словно что-то его грызет изнутри. А Матвей просто высокомерный и надменный красавчик. Хотя видно, что хозяину искренне предан. И вообще все обитатели квартиры, включая даже брутальных представителей рабочего класса, относятся к Алексею Михайловичу, на удивление, нежно и почтительно. Этот крупный властный человек распространяет вокруг себя некое удивительное, неотразимое обаяние. Джина просто голову теряет при его появлении: визжит, путается под ногами, не спуская с Подлубняка влюбленных глаз. Про домработницу и говорить нечего. Людмила Семеновна, кажется, голову готова сложить за своего хозяина. Ну просто няня Арина Родионовна!

— Беда, Симочка, — жалуется она сокрушенно, — совсем от дома отбился. Да и то сказать, кому понравится жить в такой разрухе. И зачем он затеял ремонт — ума не приложу. У нас и так все было красиво. Даже в кухне хрустальная люстра висела, — добавляет она горделиво. — А Рая пришла и давай: то ужасно, это ужасно.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, пытаясь представить на кухне хрустальную люстру. Да, это круто! А Людмила Семеновна, ободренная моей улыбкой, продолжает возмущаться:

— Это Кира все первая начала. Ее идея. Конечно, сама, как только рабочие пришли, в деревню съехала, а Алексею Михайловичу каково… Ладно, прежде-то хоть тоже на даче отдыхал, а теперь и вовсе…

Женщина горестно вздыхает, и по ее румяным щекам привычно струятся прозрачные слезки.

Вообще-то разговоры о юной обитательнице дома, трагически погибшей летней ночью, Людмила Семеновна поддерживала неохотно. Думаю, все ее старомодное естество сопротивлялось необычным любовным отношениям, но критиковать хозяина она не могла. Поэтому домработница упорно называла Киру падчерицей Алексея Михайловича и, как только беседа переходила в опасную плоскость, сурово поджимала губы и умолкала.

Огромная квартира, раскинувшаяся на весь этаж, стала уже привычной и не впечатляла. Ничего интересного, кроме, пожалуй, спальни Киры. Мне до ужаса хотелось осторожно покопаться в ее вещах, особенно в бумагах. Но, во-первых, сделать это абсолютно невозможно, «верная Личарда» Людмила Семеновна всегда начеку, а во-вторых, кажется, и бумаг, как таковых, в спальне девушки не наблюдается. Во всяком случае визуально.

Глядя на бесконечную путаницу комнат и коридоров, я невольно вспоминала комнатку своего детства. Мы тогда жили с мамой в коммунальной квартире и занимали жилплощадь размером в пятнадцать квадратных метров. По сути дела, это была убогая клетушка. Но в памяти моей она осталась целым миром, огромным и необъятным. Наверное, особое детское восприятие. Каждый предмет незамысловатого интерьера был важным и самодостаточным. Шкаф — это шкаф, а кровать — это кровать. Они жили собственной жизнью, не сливаясь в единое пространство, а потому границы комнаты раздвигались беспредельно, словно космос. До подоконника я не доставала подбородком, а чтобы взглянуть на потолок, приходилось до боли в шее задирать голову.

Мне и сейчас нет-нет да и приснится та старая комнатушка. И с тем же самым ощущением свободы и простора, которого я больше никогда в своей жизни не испытывала.

— Сима, иди обедать! — заботливый голос Людмилы Семеновны прервал мои детские воспоминания.

— Спасибо, я еще не проголодалась.

— Иди, иди, уже все на столе.

Не получается у домработницы опекать своего хозяина, вот она и перекинулась на нового благодарного клиента. Не терпит никаких возражений и споров. Придется идти, чтобы сердобольная женщина не обиделась.

Ну вот, как всегда! Огромная суповая тарелка полна густого наваристого борща.

— Людмила Семеновна, миленькая, — взмолилась я, — мне столько не осилить!

— Да чего тут кушать! Два раза ложкой зачерпнула — и все. Посмотри, какая ты худенькая. Нужно поправляться.

Худоба и нездоровье для моей благодетельницы — синонимы. Я вздохнула и покорно взяла ложку. Глаза Людмилы Семеновны радостно засияли.

— Наш-то опять сегодня дома не ночевал, — поделилась она своими заботами, пододвигая ко мне поближе корзинку с толстыми ломтями белого хлеба. Надо было понимать, что Подлубняк теперь такой же «мой», как и Людмилы Семеновны.

— Может быть, у женщины остается?

Домработница вспылила, словно я сказала что-то неприличное про ее хозяина:

— Он, прости господи, не бомж какой-нибудь, чтобы по чужим квартирам болтаться. И не до женщин ему сейчас. Кира-то совсем недавно померла! — воскликнула она и тут же прикусила язык. — Одиноко ему, вот в клубе и пропадает. Сидит там до самого утра, а потом приедет, вздремнет часа два и снова на работу. Слушай, Сима, ты вот молодая, современная, объясни, и что там в этих клубах делают?

Я вспомнила, какую характеристику дал Валевич любимому заведению Подлубняка, и чуть не поперхнулась. Хотелось бы мне и самой знать, что там делает Алексей Михайлович.

— И часто он в клубе пропадает? — спросила я, разгребая ложкой суповую гущу.

— Ой, часто. Он и раньше ездил, еще при Кире. Она очень была недовольна, обижалась, плакала. Даже ссорились из-за этого несколько раз. Понятно! Алексей Михайлович один ездил, ее с собой не брал. А теперь уж и вовсе через день да каждый день. Сказать, чтобы пил, не могу. Приезжает не пьяный, так, с запахом слегка. Может, в карты играет? Игры — такая зараза! По своему зятю знаю. — Людмила Семеновна покачала головой и подперла щеку ладонью.

В это время затренькал дверной звонок.

— Рая, наверное, — вскинулась домработница. — Пойду открою, а ты кушай, кушай, — сурово отрезала она мне пути к отступлению.

Я прислушалась. Нет, не Рая. В коридоре раздался юношеский тенорок Матвея. Потом залаяла Джина, снова хлопнула дверь.

— Матвей приехал. Алексей Михайлович наказал ему с Джиной погулять, — объявила моя кормилица, снова появившись в кухне.

Я с усилием проглотила последнюю ложку и сказала решительно:

— Людмила Семеновна, воля ваша, но больше не могу.

— А второе! — с отчаянием воскликнула домработница.

— И второе не буду.

— Ну, хоть компот.

— И компота не хочу, — бунтовать так бунтовать!

И, не дав Людмиле Семеновне очнуться, я выскочила из кухни.

Из окна, выходящего во двор, было видно, как Матвей тащит на поводке упирающуюся Джину. Эта парочка явно недолюбливала друг друга. Честно говоря, мне паренек тоже был не очень симпатичен. Конечно, задевает, если на тебя обращают внимания не больше чем на мебель. А Матвей относился ко мне именно так. И я опять вспомнила хозяина. Так что же гложет Алексея Михайловича? Неужто совесть? И еще. Какие у него могут быть интересы в гей-клубе «Арамис»?

Хочу быть раскованной, современной и продвинутой во всех отношениях. Это когда небрежно говоришь на любые темы, тонко и чуть устало улыбаешься изумлению окружающих по поводу странных проявлений жизни, дескать, все уже знакомо, все уже понятно. Когда вхож в любое общество (разумеется, кроме откровенно асоциального, типа бомжей), и никакому секьюрити не придет в голову прощупывать тебя презрительным взглядом из-за того, что фейсконтроль ты безнадежно провалил.

Старый троллейбус взвизгнул на ухабе с интонацией щенка, которому нечаянно отдавили лапку. Ага, вот она, элегантно-сдержанная вывеска клуба «Арамис». Никаких зазывно распахнутых ворот, никаких разухабистых неоновых завитушек. Я торопливо выскочила на остановке, и очень вовремя, так как ветеран городского общественного транспорта с полным пренебрежением к этой элитной части города через секунду сомкнул свою рассохшуюся дверную гармошку и покатил дальше.

Да, хочу быть раскованной… Но между «хочу» и «могу», как говорится, дистанция… Я крутилась в некотором отдалении от наглухо закрытого клубного входа, и, казалось, никакая сила, никакое самовнушение не смогут заставить меня дернуть ручку массивной двери. Денежная сумма, приготовленная на клубный кутеж и еще полчаса назад казавшаяся огромной, вдруг сжалась до нищенских крох, которые даже стыдно вытаскивать из сумочки. Мне мерещились непереносимые для моего самолюбия ужасы, когда щеголеватый официант засмеется, увидев, как я села за столик. Засмеется вроде просто так, что-то сказав не менее щеголеватому метрдотелю, но чтобы я непременно заметила. А потом подойдет к столику и объявит с отчетливо ощутимой холодной брезгливостью: «Извините, столик не обслуживается!» А когда я покорно пересяду, окажется, что этот столик заказан. А кофе попить можно за углом. Там как раз есть трейлер с горячими сосисками. Я покорно поплетусь к выходу, а прилизанные мальчики с наманикюренными ногтями и в голубых рубашках (кстати, почему именно в голубых? Ассоциации давят, что ли?) будут фыркать мне вслед.

Нет, нет! Я от страха закрыла глаза. А когда открыла, то увидела, что на клубной стоянке аккуратно паркуется знакомая серебристая капля. Ого, совсем в тему! Это же «Опель» Алексея Михайловича. Подлубняк уверенным шагом подошел к двери «Арамиса» и нажал неприметную кнопку у косяка. «Сим-сим» покорно открылся, проглотив молочного короля. Еще и кнопка! Ну и какие у меня шансы? Почему-то вспомнился мультик «Кошкин дом». «Кто там стучится у ворот, привратник мой Василий?» И дальше со всеми вытекающими последствиями. А именно: метла, угрозы и пинок под зад.

Не хотела, ох, не хотела приставать к Валевичу. Самоуверенно мечтала справиться сама. Дело-то, если разобраться, ерундовое. Подумаешь, провести вечер в закрытом клубе для богатых и слегка нетрадиционных. Кстати, вон и тетка из «мерса» выползает, вся в мехах, несмотря на жару. Вот дура! И тоже в «Арамис». И мужик с ней в клубном пиджаке. То-то сопреют в зале. И поделом! Хотя что это я. Там кондиционеры.

От собственного бессилия и малодушия я совершенно озверела. Ясно одно — в клуб мне сегодня не попасть. И без помощи Бориса не обойтись. А вообще — чего дался мне этот «Арамис», самый изнеженный мушкетер из прославленной троицы Дюма? Нечего мне там делать! Кстати, от трейлера так зазывно сосисками тянет. Еще и с кетчупом.

Кетчуп, как всегда, выскочил из булки бордовой гусеницей и радостно шмякнулся на мою светлую блузу. «Нет ни в чем вам благодати, с счастием у вас разлад…» И как это вы, Александр Сергеевич Пушкин, через века так хорошо определили принцип моей жизни? Попытка убрать жирную томатную гусеницу привела к тому, что на груди расплылось огромное пятно. Алое и трагическое. Как раз напротив сердца. Оставалось только прилечь на скамью и раскинуть театрально руки. Бедную Серафиму, неугомонную правдоискательницу, наконец-то «замочили» за излишнее любопытство. А вот и скамья подходящая.

— Алле, Борис, это ты? — Я была так раздосадована своими неудачами и с клубом, и с кетчупом, что даже не успела трепетно стушеваться. Железная леди, и все тут!

— Да, Сима, это я. Слушаю.

В знакомом баритоне мне почудилась улыбка. Все-таки ты, Серафима Нечаева, ужасная балда! Кто, скажи на милость, может еще ответить с личного сотового?

— Боря, нужна твоя помощь.

Так, надеюсь, голос достаточно тверд и эмоционально нейтрален. Пожалуйста, не подумайте, что бедной девушке требуется скрасить одинокий вечерок или, чего доброго, согреть холодную сиротскую постель. Теперь не дать расслабиться моему собеседнику и сразу к делу. Пугать не будем, начнем с невинного вопроса.

— Борис, подскажи, пожалуйста, как можно попасть в клуб «Арамис»?

— Что, заинтересовалась? Очень просто. — Мне показалось, что Валевич опять улыбнулся. — Например, в качестве члена клуба или хотя бы спутницы богатого обладателя клубной карточки.

Мне вспомнилась тетка в мехах.

— А если нет ни того, ни другого?

Борис помолчал. Сейчас предложит трейлер с сосисками.

— Ну, можно еще наняться мыть посуду при наличии вакантных мест, — сказал он нарочито неуверенно.

Представляю, какая ироническая усмешка заиграла на его лице. Ах, ты издеваешься!

И тут я сказала самым проникновенным голосом с эротическим придыханием:

— Боря, ты ведь настоящий мужчина?

Даже через телефон я почувствовала, что Валевич опешил:

— В-в-в каком смысле?

Ого, теперь меня уже не сбить.

— Знаешь, мужчина или настоящий, или нет. И по смыслам это не раскладывается.

Ну, попробуй скажи теперь, что ты ни на что не годный лопух. Скорее умрет, чем скажет. Потому как в каждом мужике сидит ген соперничества. Природа-умница так задумала. Я круче, я сильнее, я умнее, я, я, я… Ну, хотя бы в чем-то по сравнению с соседом. Пусть даже он меня в поединке за самку рогами и забодал, зато я нашел полянку, где трава гуще и сочней, чем на его угодьях. И проницательные самочки на этих струнах самолюбия такие рапсодии могут сыграть, любо-дорого послушать!

— Боря, мне очень нужно попасть в «Арамис». Хотя бы на один вечер. Знаешь, я почему-то уверена, что тебе клубную карточку раздобыть — раз плюнуть.

— М-м, не могу сказать, что совсем уж плюнуть, но каналы имеются.

Есть! «Повелся» на настоящего мужчину!

— Может быть, ты не откажешься сопроводить меня вечерком в это славное заведение? Или я ошибаюсь? — Голос в меру печальный, с еле уловимой надеждой. Если Валевича не прошибет, значит, я его совсем не знаю.

— Ну, если тебе очень надо… Когда ты хочешь сходить?

Когда, когда? Как бы не промахнуться. Допустим, приду, а Подлубняка как раз в этот день и не будет. Не могу же я в «Арамисе» всю неделю ошиваться. Но выбора нет. Что-то мне подсказывает, что не станет Алексей Михайлович согласовывать со мной свои клубные загулы. Придется действовать наугад.

Прошептала я про себя горячую просьбу ангелу-хранителю, чтобы подсуетился насчет удачи, и сказала первое, что на ум пришло:

— Мне нужно послезавтра.

— Договорились. Я тебе еще перезвоню, уточню время. Пока, до встречи. Наряды готовь. — И Борис, наконец-то, засмеялся. Но по-доброму.

Пока, пока. А как же холодная сиротская постель? Впрочем, лето, не замерзну и одна.

— Алексей Михайлович! Неприятность. — Голос в трубке срывался и испуганно вибрировал.

— Что случилось, Людмила Семеновна? — Подлубняк не скрывал раздражения. Идет важное совещание, а домработница врывается со своим звонком, сбивая нужную мысль, которую он только что сформулировал внутри себя до конца. И наверняка какая-нибудь чушь, жалоба насчет бригады ремонтников. В досаде Алексей Михайлович даже не подумал, что домоправительница почти никогда не обременяла его пустыми звонками. И ценил он ее, собственно, и за это тоже.

— Алексей Михайлович, Джина заболела!

О, господи! Приболел щенок. Разве это повод для паники. Подлубняк с досадой швырнул на стол органайзер в кожаном переплете, но в груди что-то неожиданно оборвалось и заныло.

— Извините, я на минуту, срочный разговор. Продолжайте пока без меня. — Он поднялся из-за стола и вышел из кабинета. Отошел подальше к окну, за разлапистую дорогущую пальму, чтобы, не дай бог, сотрудники не услышали, как их босс, словно престарелая девственница, обсуждает здоровье любимой собачки.

— Говорите, Людмила Семеновна.

— Ничего не понимаю, Алексей Михайлович. С утра все было нормально. Покушала, погуляла, как всегда. Веселенькая… А с полчаса назад чую — вроде притихла и словно хрипит. Я — к ней. А она на боку. Глаза закатились, из пасти пена.

Подлубняка заколотило:

— Какая еще пена! Ветеринара вызвали, черт бы вас побрал?!

— Вызвали, вызвали. Сразу же. Только у Джины вроде уже и лапки…

— Что — лапки?!

— Холодею-у-ут. — И Людмила Семеновна откровенно зарыдала.

Подлубняк кинулся во двор, даже не выключив мобильник. Беда, ах, беда! Смешной шарпей был тоненькой ниточкой, которая тянулась туда, в другой мир, и словно связывала Алексея Михайловича с Кирой. Словно еще держала его на плаву среди обычных людей и не давала до конца раствориться в темном, опасном. Кира так любила этого щенка, так смешно тискала его за складчатые щеки. А собачонок повизгивал и тыкался в девичьи руки, как в материнское брюшко.

— Матвей, скорей домой!

Парень и бровью красивой не повел, рванул машину с места. Каким-то уголком сознания, которое у Алексея Михайловича никогда не выключалось, даже в самых экстремальных ситуациях, он в очередной раз отметил — хорошего ему водителя порекомендовали в свое время. Виртуоз автомобиля, даром что молодой. Понятливый, с лишней болтовней никогда не лезет. Да и вообще…

«Опель» стремительно влетел во двор и остановился у подъезда как вкопанный. Подлубняк, не дожидаясь степенного неторопливого лифта, перескакивая через три ступени, помчался на свой этаж. Рванул дверь, позабыв про звонок. Дверь распахнулась, как по заказу. Вопреки обыкновению, она не была заперта. Может, это еще ничего не значит? Наверное, строители просто таскают вниз мешки с мусором. Слабая надежда промелькнула и тут же растаяла без следа.

В просторной прихожей человек в белом халате складывал в небольшой саквояж какие-то блестящие инструменты явно медицинского происхождения. Рядом топталась зареванная домработница.

— Что? Где Джина? — Алексей Михайлович, не обращая внимания на присутствующих, кинулся в дальнюю комнату, где в своем любимом кресле обычно нежился щенок после обеда. Людмила Семеновна, спотыкаясь, кинулась за хозяином.

— Алексей Михайлович, миленький, нету ее там. — И бестолково тыкала пальцем во что-то лежащее на полу и прикрытое шелковым покрывальцем.

Подлубняк рывком сдернул покрывало.

— Сдохла собачка. Делали все, что могли, но увы… — Ветеринар, незаметно подошедший сзади, развел руками, профессионально сожалея. Но лицо оставалось бесстрастным. Страдания хозяев, конечно, можно понять, но все-таки это не повод для вселенской скорби. Не человек умер — животинка. Погрустят и заведут нового щенка. — Извините, вот счет за услуги. — Врач деликатно положил на стол небольшую квитанцию. — Если желаете, можем собачку забрать и кремировать. У нас фирма солидная, делаем все по желанию клиента.

Подлубняк медленно обернулся. Такого лица с каменными желваками смертельно боялись его подчиненные и конкуренты. Но ветеринар был не в теме, поэтому спокойно и выжидательно смотрел на богатого клиента, прикидывая в уме, на какую сумму можно раскрутить убитого горем собачника.

— Значит, фирма солидная? — спокойно переспросил Алексей Михайлович. — И кремируете по желанию.

Он словно невзначай дернул рукой, но так, что саквояж вылетел из объятий ветеринара, распахнулся, и медицинские инструменты веером разлетелись по комнате. Домработница ахнула и закрыла лицо руками.

— Джине нужен был врач, а не похоронная команда. Так какой же ты, к такой матери, ветеринар, если щенка спасти не мог! Счет за услуги? За какие услуги?! За то, что собаку уморили! Я тебе покажу счет! Ты всю свою клинику продашь, а со мной не рассчитаешься.

Ветеринар, кажется, начал понимать масштабы стихийного бедствия. Он резво выскочил в прихожую и стал судорожно давить кнопки сотового:

— Милиция!

Чья-то рука решительно перехватила телефон:

— Все в порядке, не надо милицию. — Высокий симпатичный парень, который каким-то образом оказался в прихожей, властно сжал запястье ветеринара и тут же отпустил. — Подождите две минуты, сейчас все уладится.

Парень зашел в комнату и приобнял разъяренного Подлубняка за плечи:

— Алексей Михайлович, успокойтесь! Выпейте лучше.

Он мгновенно достал из бара дорогую фасонистую бутылку коньяка, плеснул темной жидкости в первый подвернувшийся стакан, жестом факира вынул из кармана маленькую таблетку, почти насильно затолкал ее в рот хозяину и заставил запить коньяком.

Как ни странно, все эти нехитрые манипуляции возымели некоторое действие. Хотя Подлубняк и продолжал еще прерывисто дышать, но взгляд стал более осмысленным и сосредоточенным. Наконец Алексей Михайлович сказал уже почти спокойно:

— Спасибо, Матвей.

— Можете собрать инструменты. — Матвей повернулся к бледному ветеринару. — Счет будет оплачен сегодня же. — Помолчал и добавил: — И собаку тоже заберите. Только постарайтесь незаметно.

— Хорошенькое дело, незаметно! — тихо ворчал себе под нос собачий эскулап, ползая по полу гостиной в поисках шприцов и ампул. — Сами собаку отравили, а врач виноват. Я, между прочим, специалист высокой категории, но не господь бог. Оживлением умерших не занимаюсь.

— Что? — Очевидно, Подлубняк все же разобрал негромкие слова ветеринара. — Как отравили?

Собачий лекарь, видя, что хозяин новопреставленной Джины уже вполне вменяем, с достоинством выпрямился и сказал:

— Симптоматика такова, что с высокой долей вероятности можно предположить — собака отравлена сильным ядом. Либо сама что-то съела, либо специально накормили. Хотите более точного диагноза, можно провести вскрытие. — Тут он поперхнулся и опасливо глянул на Алексея Михайловича, ожидая нового взрыва негодования.

Но Подлубняк молчал. Он молча переждал уход ветеринара, только коротко качнул головой на его сдержанное «До свидания». Потом налил себе еще немного коньяка и сказал Матвею:

— Иди вниз и жди в машине. Сейчас поедем в офис.

И только потом повернулся к домработнице. Та стояла ни жива ни мертва.

— Ну, уважаемая Людмила Семеновна, и как вы объясните все произошедшее?

— Ничего не понимаю, Алексей Михайлович! — трясущимися губами пролепетала женщина.

— Надоело за собачкой убирать, я так думаю, — ледяным голосом продолжил хозяин. — Избавиться решили от обузы.

— Побойтесь бога, Алексей Михайлович, как вам такое в голову пришло! Чтобы я… Джину…

— Это уж вы побойтесь бога. Собака-то была на вашем попечении. Говорил я вам — чужих до щенка не допускать? Говорил?!

— Так не было чужих-то! — истово вскричала домработница и осеклась на полуслове.

— Вот и выходит, что сами сознались. — Подлубняк недобро усмехнулся. — Дознания, очные ставки мне проводить некогда. И глупо. Подумаешь, псина сдохла. — Тут хозяин так стиснул челюсти, что скрипнули зубы.

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, вытащил из него несколько зеленых купюр и небрежно бросил на стол.

— Выходное пособие за вашу, так сказать, беспорочную службу. С завтрашнего дня вы уволены. Все!

Людмила Семеновна как стояла, так и сползла на подвернувшийся рабочий табурет отделочников, заляпанный краской.

— Да за что же… Столько лет… Кирочка… — бормотала она бессвязно, очевидно потрясенная до глубины души.

Подлубняк поморщился и отвернулся:

— Про Киру лучше помолчите. Вы даже ее любимую собаку сберечь не смогли.

Он снова налил и выпил большой глоток коньяка. Жестокость, которую Подлубняк проявил по отношению к старой женщине, вдруг напугала его самого. А, ладно! Поздно! Дело сделано. Его-то никто не жалеет. И потом — домработница на самом деле не уберегла Джину. И не видно, чтобы старая клуша так уж сильно убивалась по щенку. Он закрыл глаза. Добродушный щенок подкатил под ноги, виляя куцым хвостиком и выпрашивая конфету. В дальней комнате послышался веселый смех Киры. Жизнь отбирает всех, кто ему дорог. А иных убирает он сам.

Алексей Михайлович обернулся, но домработницы в комнате уже не было. Значит, назад хода нет.

А теперь работать, работать до полного изнеможения. Он спустился во двор, сел в машину. Матвей понимающе молчал, ждал указаний. Куда? В офис? Не-ет! Взбаламученная энергия мужчины разрывала его изнутри на части, требовала выхода. Ему сейчас так не хватало понимания, элементарного сочувствия. Разве его найдешь на работе?

Не глядя на водителя, Подлубняк негромко сказал:

— Черт с ней, с работой, Матюша. Поехали на Луговую.

Это уже было лучше. Шофер заметно повеселел и повернул ключ зажигания.

Сегодня вечером я иду в «Арамис». О, меня поймут миллионы наших женщин, которым нечасто приходится бывать в пафосных закрытых клубах в качестве полноправных посетительниц. Не могу пожаловаться на то, что я уж совсем отсталая серая мышь, которая возвращается с сумками домой, когда заведения еще не начали свою работу, а потому почти не догадывается о их предназначении. И если изредка поднимает глаза на вывески, то с трудом разбирает названия оных, вычурные и начертанные почему-то непременно латиницей. Чем хозяев, собственно, кириллица не устраивает? На мой взгляд, есть в этом неуважении к родному языку что-то глубоко лакейское и обезьянье. Тьфу ты, лучше помолчу, а то еще обвинят в «квасном патриотизме».

Так вот, бывали и мы на этих ристалищах раздутых амбиций. Не буду врать — цепляет. Надо уж сильно подняться над мирской суетой, чтобы не оглядывать тайком модные туалеты дам, не сравнивать ревниво косметические изыски, а просто парить, парить над презренным коловращением ресторанной жизни, ощущая себя глубоким философом, случайно забредшим из своей бочки в это гнездо порока. Тогда законный вопрос — зачем вообще пошла? Ага! Вот-вот, еще раз скажу — слаб человек, ой, слаб!

Так размышляла я, роясь в старом шкафу в поисках достойного прикида. Паники не было. Есть кое-что вполне приличное. Осталось от прежней недолгой состоятельной жизни. Правда, подернулось слегка патиной времен, но в меру. Ровно настолько, чтобы выглядеть женщиной с устойчивым вкусом, не гоняющейся за экстравагантными однодневками. Значит, это, это и это. Может быть, и проиграю тетеньке по части мехов, но зато я умею делать умное лицо. И выразительный взгляд. И полное осознание своей интеллектуальной наполненности. Я показала своему отражению в зеркале язык. Интеллектуальная наполненность будет весьма кстати в заведении с гей-репутацией. С этой пряной и слегка запретной частью бытия мне сталкиваться еще не приходилось. Интересно, как они себя ведут? Кидаются друг другу в объятия, целуются при всех долго и в губы? Почему-то воображение рисовало карикатурных мужиков в образе Верки Сердючки. Что такое, Сима, откуда у тебя такие обывательские представления? Ведь, кажется, изучала историю Древней Греции, Древнего Рима и прочих погибших изнеженных цивилизаций, где порок благодаря благодатному климату и бесплатному рабскому труду был доведен до совершенства, до искусства. Разве есть среди мраморных статуй хоть одна Верка Сердючка? Сплошные аполлоны с безупречно тонкими лицами и телами атлетов. Чего только на эту тему росписи античных амфор стоят! И вообще надо подниматься над дворовыми хихиканиями и сальными перемигиваниями. Один смелый юноша в пору моего студенчества проповедовал, что секс допустим любой при условии, что он без насилия. Сама я, конечно, безнадежная натуралка, но надо же воспитывать в себе толерантность. И эротическую в том числе. Хотя, честно говоря, мне было по-обывательски любопытно и еще немного не по себе.

А уж как не по себе было Валевичу! Я это поняла сразу, как только увидела его стоящим неподалеку от «Арамиса» с букетиком цветов. Поняла по… э… по невозмутимо-несчастному выражению лица. То есть он пытался выглядеть невозмутимым, а выглядел слегка затравленным. Словно стоял на улице без брюк. Сам виноват, нечего было назначать встречу прямо у дверей клуба. Еще бы, такой правильный, нормальный мужик, бывший мент — и ждет кого-то у «Арамиса» с цветами. Ой, случайно не того ли смазливенького блондинчика? Я тихонько рассмеялась.

— Привет!

— Ну, наконец-то. — Борис украдкой вытер вспотевший лоб и вцепился в меня, как в доказательство своей благонадежности. Даже цветы забыл отдать. Они так и вяли в его судорожно сжатой ладони.

— Цветы-то кому? — Я начала откровенно резвиться.

— Прости, тебе, конечно.

Теперь, когда дама была рядом и с цветами, мой кавалер заметно успокоился. Я бы сказала, вернулся в свою тарелку.

Клубная карточка сделала свое волшебное дело совершенно естественно и без усилий. Вот он, недосягаемый тусовочный центр провинциальной знати. Я с любопытством огляделась. Кстати, ничего особенного и по части лоска, и по части дизайна. Какие-то намеки на зубцы старинных замков, какие-то стилизованные шпаги, якобы мушкетерские. Явная уступка названию клуба. Видали и покруче. И вообще великое дело — человеческое тщеславие! Главное — правильно подойти. Я как-то читала одну реальную историю о том, как владелец ничем не примечательного кафе вывесил на двери своего заведения табличку: «Здесь продается самый дорогой в городе кофе». Еще и рекламу соответствующую дал. И что вы думаете! От посетителей не стало отбоя. А самое интересное, что кофе тот был ОБЫКНОВЕННЫЙ, то есть такой же, как и везде. Зато самый дорогой! В этом-то и была вся наживка. Если я хожу в это кафе, значит, могу позволить себе самый дорогой в городе кофе. Чувствуете пафос?

Эх, есть же такие умные люди, словно им сам дьявол подсказывает, как из воздуха деньги делать: рваные джинсы выбрасывать в продажу за большие «бабки», баночки с дерьмом экспонировать на престижных бьеннале, между прочим, тоже не задаром, на перформансах лаять по-собачьи все за ту же презренную «капусту». А тут ходишь дурак дураком каждый день от звонка до звонка, еще и сверхурочно прихватываешь. И не за дополнительное вознаграждение, что вы, как можно! «Служенье муз не терпит суеты…» В том числе суеты денежной. А придешь в день зарплаты к кассе, зажмешь стыдливо материальный эквивалент своего служения в кулачок, и скроется все в твоем хилом кулаке без остатка. Ровно там и нет ничего.

Иногда судьба жалеет таких бедолаг вроде меня, подкидывает шанс. Ну, понятно, что не все бывает безупречно, чем-то поступиться надо. Схитрить маленько, прогнуться перед кем-то, может, даже и сподличать чуть. Так, самую малость. А как иначе? Вы что, думаете, деньги в белоснежных лилиях растут, их срывают трепетные эльфы и приносят самым достойным? Я лично именно так и думаю, а потому сижу преимущественно на овсянке и кефире. Для пищеварения очень полезно. А что уж думает фортуна о таких, как я… Впрочем, это ее проблемы.

— Сима, очнись! Кого будем «пасти» сегодня? Уж не Подлубняка ли?

— Почему сразу — «пасти». Может быть, я всего-навсего хочу развлечься. Красиво отдохнуть.

— Ой, извини за глупые подозрения. В таком случае для красивого отдыха, я думаю, подойдет во-он тот столик. — И Валевич указал на укромный уголок зала. Я и сама это место уже облюбовала: обзор хороший, а тебя почти не видно. То, что нужно парочке для уединения.

Мы прошли и сели за стол. Подскочил официант, зажег ароматную свечу в изящном невысоком подсвечнике, положил на свежую скатерть толстый талмуд в кожаном переплете. Я вздрогнула — меню! Тут, наверное, такая наценка за эротическую толерантность — ой-е-ей! Но Бориса было не прошибить. Молодец, профессионал, какая выдержка!

— Сима, что будешь, красное, белое?

— Бе-белое, — заблеяла я, как испуганная овца. И добавила, расхрабрившись: — Сухое.

— Значит, так, уважаемый, — вальяжно произнес Валевич, почти не глядя в меню, — даме — бокал белого, а мне водочки.

— Осмелюсь порекомендовать ирландский виски. Специальная поставка. — Официант был предельно вежлив.

— Голубчик, я россиянин. Сказано — водочки, значит, водочки. А свой самогон ирландцы пусть сами и пьют.

Я балдела от этой сцены. Гиляровский, ей-богу, Гиляровский!

Между тем зал постепенно заполнялся публикой. Скоро и свободных мест почти не осталось. Кстати, в посетителях тоже не было ничего необычного. Никаких Верок Сердючек или тайских трансвеститов с их неестественно нежными лицами. И женщин довольно много. Женщин, женщин, вне всякого сомнения! Скажем, вот эта дебелая бабенка со смелым декольте, из которого вываливаются позавчерашние «булки», по забывчивости пекаря не разделанные на сухари, вряд ли замаскированный представитель нетрадиционной любви. Кажется, возбудить она может только маньяка и только в темном-претемном лесу. И то, если сама за ним побежит. Но жемчуга-то, жемчуга! «Огрузили шею». Да, народ в зале был явно при деньгах.

— Боря, открой тайну, где ты достал клубную карточку?

— Зачем тебе знать подробности нашей тяжелой работы, — засмеялся Валевич. — Скажем так, кое-кто из тех, кто вхож сюда, был мне должен кое-что. Устраивает?

Он помолчал и спросил как бы между прочим:

— И что, нравится тебе здесь?

Я неопределенно пожала плечами и поднесла к губам бокал с вином, который несколько секунд назад поставил передо мной официант. Вино было освежающе-терпким и легким.

Валевич после рюмки водки тоже заметно осмелел. Хотя голову даю на отсечение, был в этом загадочном заведении, как и я, впервые. Он уже не прятал конфузливо глаза при появлении в дверях каждого нового посетителя. Вот глупый, наверное, боится нарваться на знакомых. Вдруг еще подумают, что непробиваемый Борис пришел искать в клубе неизведанных любовных ощущений.

Мне так стало смешно от этой мысли, что я даже хихикнула и с нежностью взглянула на своего спутника. А винцо-то ничего! Внутри приятно потеплело. И всего от пары глотков. Это тебе не молдавская бодяга, которую мы с Зойкой дуем-дуем в деревне, а кайф только после третьей бутылки. Ой, простите, ради всего святого, бывшие братья и сестры по великому Союзу, честное слово, не хотела обидеть!

Вдруг в полумраке зала, романтично разбавленном только мерцанием свечек на столах, вспыхнули разноцветные софиты и высветили небольшую сцену у стены, на которую я сначала и внимания не обратила. Так, все ясно. Сейчас начнется программа. Сверху спустится шест, а вокруг него будет соблазнительно ползать полуголая девица, становясь с каждой минутой все голее и голее. Или нет. Учитывая негласную репутацию заведения, выскочит, наверное, парень, блестящий и загорелый от умело наложенного тона, и тоже, мужественно извиваясь рельефными мускулами, начнет стягивать с себя символические одежки, пока не останется последняя полоска, едва прикрывающая плотную выпуклость размером с приличный грейпфрут. А тетки в декольте и мехах, потные, красные от дорогого вина и экстаза, будут совать красавцу за резинку трусиков доллары. Поближе к грейпфруту.

Я, как всегда, ошиблась. Никаких грейпфрутов, никаких мускулов. Целомудренно сверкнул полированным боком белый рояль, за который незаметно присел аккомпаниатор, а на середину сцены спокойно и даже, я бы сказала, застенчиво вышел мужчина средних лет, отдаленно напоминавший артиста эстрады Вертинского. Собственно, он даже и подчеркивал это сходство старомодным костюмом и прической. Ух ты! Значит, декаданс, упадок. «С кем вы теперь, кто вам целует пальцы?..» Я довольно встрепенулась. Все лучше, чем совать деньги в трусы.

Прозвучало легкое вступление, причем фортепианные быстрые россыпи подкреплялись печальными гитарными аккордами — на сцене был еще и гитарист — и «Вертинский» запел. Нет, к счастью, он не копировал известного певца: не грассировал, не изображал утонченную манерность. Да это было и не нужно. Выступавший был хорош сам по себе. Чуть хрипловатый, мягкий голос с невыразимой обреченностью признавался:

Я застыла. Что, собственно, такого? Довольно банальный текст, с некоторой претензией. Но было ощущение, что певец воткнул тонкую отравленную иглу прямо куда-то туда, где болит, и повернул ее там. Ты сама про эту боль вроде забыла, а мягкий голос напомнил про все несовершенство мира.

За соседними столиками перестали жрать. А ярко накрашенная длинноногая девица вдруг откровенно хлюпнула носом. Ее самодовольный лысоватый спутник протянул заботливо платок. Но девица резко оттолкнула его руку и глянула на него с такой ненавистью, что кормилец смутился.

Глаза Валевича мерцали в полутьме. Огонек свечи качался и двоился. Уж не подмешивают ли владельцы клуба феромоны и афродизиаки в свой ароматный парафин?

Мне было хорошо, словно я сидела в колбе, наполненной любовью. Шумит, бежит речка по камешкам. Да, в одну и ту же реку войти дважды нельзя. Но кто сказал, что нельзя, допустим, войти в другую? Главное — на камешках не поскользнуться. Я глянула на Бориса. Славный, надежный, симпатичный. Почему он терпит мои сумасбродства? И самоуверенно подумала — наверное, любит!

И в этот самый приятный для моего самолюбия момент что-то произошло. Краешек глаза что-то заметил. Да, точно! В зал вошел Алексей Михайлович Подлубняк. Певец на сцене продолжал петь так же трогательно, по-прежнему пахли свечи, но меня это уже абсолютно не задевало. Борис моментально заметил перемену и проследил мой взгляд:

— Понятно, отдых закончен. Началась работа.

Да, нечего сказать, Алексей Михайлович был хорош. Хорош сам по себе, без всяких на то усилий. Аура, харизма — назовите это как хотите, но женщины в зале стали украдкой бросать на него заинтересованные взгляды, а их кавалеры ревниво и беспокойно закопошились. Он был один. Без спутницы и даже без водителя, который, как мне показалось, исполнял при Подлубняке еще и роль некоего телохранителя. Я отпрянула в тень. Мне очень не хотелось, чтобы Алексей Михайлович меня заметил. Ничего страшного, конечно, но все-гаки… Только волновалась я напрасно. Уверен, могуч, как античный герой, и так же бесстрастен, Алексей Михайлович скользил взглядом поверх голов, и казалось, его ничто не интересовало. Хотя его самого тут знали. Еще бы! Людмила Семеновна жаловалась на его постоянные ночные отлучки. И в ночь пожара он тоже до утра отдыхал в «Арамисе». Можно сказать, почетный клиент. Это было понятно еще и по тому, как он уверенно, без всякой обычной в таких случаях заминки прошел к пустующему столику и опустился в кресло. Действительно, как я сразу не обратила на сей факт внимания. Зал полон, а самый удобный стол пуст, и никого за него не сажают. Вот, стало быть, за кем он закреплен.

Перед Алексеем Михайловичем принесли и поставили что-то из еды и выпивки. Его гастрономические пристрастия меня совершенно не интересовали. Я напряженно следила за лицом Подлубняка. Неужели он ходит сюда так часто только для того, чтобы поесть? Хотя концертная программа здесь тоже неплохая, к тому же наверняка всякий раз новая. Но маленький чуткий зверек под названием «женская интуиция», который широко раскрыл глаза и навострил уши внутри меня, подсказывал — дело не только в этом.

Подлубняк не торопясь ковырял ножом и вилкой в своей тарелке, не проявляя, впрочем, зверского аппетита. Время от времени пил что-то из бокала, вежливо раскланивался со знакомыми, но в разговоры ни с кем не вступал. Он лениво оглядывал присутствующих и входящих. Что же, так и просидит всю ночь? Малоинтересное времяпрепровождение. Вдруг его большая расслабленная фигура как-то странно напряглась, взгляд из рассеянного сделался внимательным, скорее скрыто-внимательным. Не поднимая головы от тарелки, он стал кидать косые взгляды в сторону барной стойки. У полированного барьера, отделяющего батарею тяжелых и легких напитков от страждущих, было не так много людей. Воркующая парочка, которая уже давненько громоздилась на высоких табуретах и постоянно пила на брудершафт, чтобы потом поцеловаться взасос на законных основаниях, дама средних лет, демонстрирующая толстые ляжки из-под короткой кожаной юбки, впрочем, без особого успеха, поскольку для двоих деловых мужичков, находящихся здесь же, разговор был гораздо интересней целлюлитных ляжек стареющей красотки. И все, пожалуй. Хотя нет. Минуту назад к самому краю стойки подошел юноша и заказал стакан сока. Молодой, коротко стриженные волосы с рыжинкой. Лет восемнадцати или чуть больше. Он лениво вертел высокий бокал в руках, двигал его по гладкой полированной поверхности туда-сюда и почти не смотрел в зал. Легкая футболка подчеркивала летний загар, светлые брюки, на мой взгляд, были слегка парню тесноваты.

Каюсь, не имела я подобного опыта, а потому ситуацию первым просек Валевич. Он тихонько тронул меня за руку и сказал, глядя в другую сторону:

— А теперь смотри, что будет. Только аккуратно, не пялься во все глаза.

В какой-то момент взгляды Алексея Михайловича и незнакомого парня встретились. Юноша чуть улыбнулся, крутанулся на барном табурете, а Подлубняк жестом подозвал к себе официанта. Несколько коротких фраз, посредник в черной «бабочке» подходит к стойке, что-то говорит парню. Тот слушает, слегка наклонив голову, продолжая вычерчивать бокалом по стойке замысловатый узор. Мнется недолго, улыбаясь уже более откровенно, а потом не спеша подходит к столику Подлубняка и садится в свободное кресло напротив.

— Вот и все! — Борис понимающе усмехнулся. — Сейчас побеседуют и уйдут. Хотя скорей всего Алексей Михайлович, как человек щедрый и состоятельный, угостит своего юного друга хорошим ужином.

— Какого друга? Мне показалось, что они не были знакомы.

— Это не имеет никакого значения. Уверяю тебя, Сима, скоро они познакомятся, и весьма тесно. Да-а, Алексей Михайлович, Алексей Михайлович, а вы шалун, оказывается.

Тут уж какие-то догадки забрезжили и в моей бестолковой голове.

— Боря, не хочешь ли ты сказать…

— «О любви не говори, о ней все сказано», — с дурашливым чувством пропел мой кавалер. — Так что, дорогая моя старушка Марпл, ты для того только и потащила меня сюда, чтобы убедиться, что твой подопечный балуется гомосексуализмом и снимает мальчиков на ночь?

— Так этот мальчик… он…

— Фу, ну за версту же видно. Причем даже мне, лицу абсолютно незаинтересованному.

От такого оборота дела я, очевидно, совершенно поглупела:

— Но ведь Подлубняк был женат, и не однажды. — Я вспомнила про Киру. — И… и любовницу имел. Молодую, красивую.

— Милая Серафима, — сказал Валевич устало, — в жизни существует целый калейдоскоп разнообразных чувств. Как-то: гетеросексуализм, гомосексуализм и бисексуализм. Подчеркиваю: бисексуализм. Надеюсь, ты понимаешь, что означает «би»? А еще педофилия, зоофилия, некрофилия… Продолжать?

— Не надо! — Я закрыла лицо руками. Мне уже не казалось, что я сижу в колбе, полной любви. И свечи пахли угарно, отвратительно. И ни в какую реку мне входить больше не хотелось. Вот тебе и эротическая толерантность.

— Да прекрати ты истерики, в самом деле! — Борис отодрал мою ладонь от лица. — Маленькая, что ли! Или в своем герое разочаровалась? — вдруг спросил он с неожиданным подозрением. Потом допил оставшуюся водку и добавил фальшиво-бодрым тоном: — Так я тебе скажу — для разочарований нет причины. Некоторых людей подобные обстоятельства очень даже бодрят. Привносят, так сказать, в жизнь остроту и пикантность, — закончил он зло.

Борис почти угадал. Конечно, я родилась не вчера и обреталась, как и все человечество, в социуме, полном пороков и запретных наслаждений. В обморок не падала ни от чего, подробности старалась по-мещански не смаковать. Допустимо все, что без насилия.

Но Алексей Михайлович! Воплощение неотразимого мужского обаяния и внутренней силы…

Не может быть! Тут что-то не то. Не верю! Не хочу верить! Так разочаровалась, что лицо от расстройства сохранить не смогла. Вот дура-то! Что теперь Валевич подумает. Еще и в самом деле решит, что я его зазвала в «Арамис», чтобы за своей безответной любовью проследить. За Подлубняком то есть.

Я убрала руки от щек и засмеялась. Слава богу, получилось вполне естественно.

— Ты знаешь, а я ведь думала, что эти… ну… мальчики… должны быть крашеные, в колготках, с накладными грудями… задом вертят… жеманничают… ха-ха-ха! — От смеха у меня даже слезы на глазах выступили.

Борис изумленно уставился на меня, сначала улыбнулся неуверенно, а потом и сам раскатился безудержным смехом.

— Такие тоже… тоже бывают. На любителя, конечно. Но таких здесь нет. Здесь заведение пристойное.

Мы отхохотались и неожиданно затихли. Словно больше не о чем было говорить. Жизнь в зале тем не менее шла своим чередом. Даже Подлубняк и рыжеватый паренек еще сидели за своим столиком, пили коньяк и о чем-то интимно, как мне казалось, беседовали. А мне уже хотелось уйти. Мой собеседник, очевидно, почувствовал это, подозвал официанта:

— Рассчитайте, пожалуйста, мы уходим.

Все-таки чего у Валевича не отнять, так это сверхъестественного чутья. И тогда, давно, в первый момент нашего знакомства, он тоже сразу почувствовал, что понравился мне. Хотя и ситуация была совершенно неподходящая. Одним словом, сложно его обмануть, сложно. Поэтому нечего мне бояться. Проводит до дома, вежливо простится — и все! Чувствует, умница, что сегодняшняя история как-то нехорошо меня переволновала. Если и возобновлять отношения, то не теперь. Это точно!

Все так и вышло. Мы прогулялись по ночному городу, болтая о каких-то пустяках, о моих кошках, о наших общих знакомых, о чем-то совершенно необязательном. И совсем не касались моего нелепого ресторанного расследования. А потом спокойно расстались у подъезда. Слишком спокойно. Я ведь тоже кое-что про Бориса уже научилась понимать. Не думаю, что сегодня был лучший вечер в его жизни.

А я-то, я-то какова! Что за неожиданные эмоции! Сочинила для Раисы сказку про свои нежные чувства к Подлубняку и — на тебе! — незаметно сама попала под его обаяние. Вспоминался твердый взгляд его карих глаз, властные интонации голоса, почти болезненная фетишизация комнаты Киры — и вдруг какой-то глупенький клубный рыжий мальчик. Нет, тут явно что-то не то, упрямо подумала я в который раз. Не понимаю, не могу понять.

Как там пел «Вертинский» из «Арамиса»? «Теперь туда войдет любой». Или все-таки не любой?

С утра позвонила Раиса. По ее расстроенному голосу я сразу поняла — что-то случилось. Наверное, работяги перепутали колер или запороли настил паркета. Но оказалось все гораздо, гораздо хуже. Честно говоря, просто отвратительно! Настолько отвратительно, что у меня заныло сердце. Умерла Джина. Не поворачивался язык сказать «сдохла» по поводу этой ласковой, безобидной собаки. Причем умерла не от какой-нибудь зловредной собачьей инфекции. Тут как раз все было в порядке — прививки, регулярная профилактика. Элементарно чем-то отравилась. Надо же — совершенно домашняя собака, и вот… Наверное, Людмила Семеновна недоглядела на прогулке, щенок и слопал с земли что-нибудь постороннее. Вот и Подлубняк, судя по всему, так же решил и немедленно уволил домработницу.

Это была вторая плохая новость. Я успела привязаться к заботливой, добросердечной женщине. И потом, представляю, каково ей сейчас. Она проработала в семье Алексея Михайловича лет пятнадцать или около того. Такое долгое общение на бытовом уровне играет с людьми злую шутку. Особенно с такими бесхитростными, как Людмила Семеновна. Даже я чувствовала — она считает себя не прислугой, а почти родственницей. В самом душевном смысле этого слова. И вот, пожалуйста! Выбрасывают за порог без суда и следствия, по одному лишь подозрению. Понятно, что хозяин вышел из себя. Шарпейчик был единственным существом в огромной квартире, вызывавшим у Алексея Михайловича теплые человеческие чувства, натуральные и, между прочим, взаимные.

Что-то моего интересанта прямо преследуют личные потери. Даже подозрительно. Видать, на черную полосу выскочил. Судьба, она ведь деньги в кошельке клиента не считает. У нее своя арифметика. Кроме того, все произошедшее осложнило и нашу с Раей работу. Помявшись, она объяснила, что просит меня теперь проводить больше времени в квартире Подлубняка. И уже не по причине установки более тесных личных контактов с заказчиком, а из соображений элементарного надзора, который до сего момента мало-мальски обеспечивала Людмила Семеновна. В голосе Раисы зазвучали откровенно просительные нотки, которые в результате обернулись обещанием поделиться со мной гонораром. Выходило, что теперь не она делала мне одолжение, а я ей. Разумеется, я согласилась и великодушно пресекла все намеки на гонорар. Вот уж, нет худа без добра. Оставшись одна на вверенной мне территории, я получала определенную оперативную свободу, которую, как ни крути, до этого ограничивали хотя и беззлобные, но внимательные взгляды домоправительницы. Не тронутая реконструкцией спальня Киры манила меня так же сильно, как, наверное, манила потайная дворцовая дверь очередную жену Синей Бороды. И, возможно, с таким же успехом.

Но первые полдня результата не дали. Во-первых, я не учла, что присутствие рабочих тоже сильно затормозит мою поисковую деятельность. В самом деле, не могла же я начать копошиться в запретной комнате, в то время как кто-нибудь из тружеников беспрестанно слоняется по квартире то в туалет, то покурить, то просто задать мне дурацкий вопрос личного характера. Все попытки настроить моих подопечных на волну трудового героизма, как это лихо получалось у Раи, позорно проваливались. Явно не хватало словарного запаса и ее сокрушительной энергии. Наконец, наступило время обеда. Поняв мою очевидную слабину в вопросах руководства и, как водится, обнаглев от этого знания, специалисты ремонта и евродизайна решили подойти к заслуженному перерыву в работе максимально творчески. Бригадир Толик решительно выдвинулся на передовую позицию и, ободряемый взглядами молчаливых соратников, сказал с некоторым вызовом:

— У нас тут… это… день рождения сегодня.

Я придала своей физиономии оживленную сердечность:

— У кого?

Толик на мгновение растерялся. Чувствовалась некоторая непроработанность версии. Но многолетний опыт взял свое:

— А… это… у Семена Герасимовича. Да, у Герасимовича! — сказал он уже более твердо и с видимым облегчением.

Семен Герасимович испуганно кивнул и шмыгнул носом.

Я внутренне развеселилась, но виду не подала:

— Ребята, что же вы не предупредили! Я бы подарок приготовила, чай с тортом.

Такого поворота мужики явно не ожидали и заметно сконфузились ввиду моей кажущейся доверчивой наивности и обезоруживающего простодушия.

— Не, какой подарок! — забормотал неожиданный виновник торжества и даже руками замахал.

Тут бригадир опять взял инициативу в свои руки:

— Мы — народ простой. Подарки, тортики — это у нас не принято. А вот если бы вы разрешили нам отлучиться с объекта часа на два, ну, посидеть там. По чуть-чуть, одним словом…

Его товарищи одобрительно загудели, выражая всем видом рабочую простоту и пролетарскую честность.

Я не знала, на что решиться. С одной стороны, уровень их «по чуть-чуть» мне был незнаком. А если это закончится полным срывом работы? И что скажет Раиса? Зато, с другой стороны, у меня появился прекрасный шанс остаться в квартире одной, по крайней мере до их возвращения с обеда. Эх, была не была!

— Толя, — пролепетала я проникновенным голосом. — Праздник — это святое. Лично я ничего против не имею. Но вечером придет Рая. И если к тому времени ситуация выйдет из-под контроля… ну, вы меня понимаете? Придется сказать, что инициатором были именно вы, со всеми, так сказать, вытекающими… — закончила я твердо и безжалостно.

Для моих подопечных это было лучше, чем ничего. Конечно, я оказалась не полной тюхой, как мечтали строители. Но и не мегерой. А потому меня клятвенно заверили, что все будет тип-топ, и радостная стайка, сменив заляпанные обойным клеем комбинезоны на рубахи, растворилась в бесконечных просторах городских улиц. Сроком на два часа, как и условились.

В пустой квартире вдруг установилась неожиданная тишина, так, что мне даже стало немного жутковато. Не повизгивала Джина, гоняясь за любимым мячиком, не гремела на кухне кастрюлями Людмила Семеновна, не обменивались ласковыми замечаниями ремонтники по поводу упавшей кому-то на ногу стремянки. Ти-ши-на. Я прошлась по бесконечной жилплощади господина Подлубняка, старательно заглядывая в каждое помещение. Ничего интересного, кроме следов строительного разгрома. Раза два благополучно миновала прикрытую дверь комнаты Киры и, наконец, решилась. Потянула тяжелую фасонистую ручку и скользнула в образовавшуюся щель. Авось пронесет. Прихожая далеко, успею выскочить, если услышу чье-то возвращение. И потом, я же не воришка какая-нибудь.

Если в комнате с балдахином и не меняли ничего, то прибирали — это точно. Пыли нигде нет, флакончики выстроены в строгом порядке и даже по размеру, мягкие игрушки покорно сидят на кровати, как солдаты на плацу перед генералом. Наверное, когда была жива хозяйка комнаты, вряд ли здесь соблюдалась подобная стерильность. Кажется, что даже в мое первое посещение внутри этой золотой бонбоньерки наблюдалось больше жизни. Все понятно. Людмила Семеновна постаралась перед своим окончательным уходом. Я живо представила, как вылизывала она в последний раз свои рабочие угодья, роняя горькие слезы, словно воплощенный укор жестокому хозяину. Как говорится, исполнила долг до конца и даже тщательней, чем обычно. Наверное, и бумажки все, на ее взгляд ненужные, выбросила. Ах, Людмила Семеновна, Людмила Семеновна! Ну, к чему такое рвение! И что тут теперь найдешь? Собственно, в спальне и мебели-то было немного, так, разные бесполезные финтифлюшки. Я без особой надежды выдвинула ящички изящного туалетного столика. Салфетки, журнал мод, маникюрный набор с какими-то сложными пилками и щипчиками, я таких сроду и не видела и предназначения-то их не понимаю. Наверное, недешевый. Но ни одной книги, ни одного письма. Очевидно, бедняжка Кира не злоупотребляла духовной жизнью. От нечего делать я вынула журнал и принялась его листать. Элитный, роскошный, он тем не менее уже слегка устарел. Весенняя коллекция одежды. Хотя что значит — устарел! Это он для Киры и ей подобных девочек устарел, а для меня он вообще существовал вне времени, как существует вне времени манускрипт на незнакомом языке. Ты же, вглядываясь в непонятные закорючки, не понимаешь — древняя это письменность или современная. Но тем не менее я с умным видом отслеживала модные тенденции прошлой весны. Дойдя до кожаных мотивов в деловой одежде, я наткнулась на листок, вложенный между глянцевыми страницами журнала. Обычный листок, на котором девичья рука нарисовала небольшие модельки каких-то платьев и юбочек. Знаете, так бывает: смотрит женщина журнал мод, берет листок и начинает набрасывать будущий наряд, кое-что изменяя и фантазируя. Передо мной были именно такие наброски, незатейливые, схематичные. Один рисунок показался, очевидно, художнице неудачным, и она от нечего делать пририсовала к костюму голову, несуразно большую и карикатурную. Так, как рисуют принцесс маленькие девочки. Причем плохих, злых принцесс. Вокруг нарисованной головы вились спутанные кудри, рот перекосился набок. Да, художница не любила свою модель, это заметно. Вдобавок голова была решительно перечеркнута крест-накрест. Но самое главное… Самым главным было то, что под рисунком имелась надпись «Мальвина». Что?! Опять таинственная кукла… Да, такую Мальвину, как на этой картинке, чувствительный Пьеро, пожалуй, не полюбил бы. В нашей школе, насколько я помню, под такими рисунками неизвестных авторов подписывали что-то вроде «Любка — дура», а иногда и что-нибудь похлеще. Например, «химоза чокнутая», имея в виду всеми нелюбимую учительницу химии. И втихаря пускали по партам.

Я крутила бумажку так и эдак. Ясно, что для опознания реального человека подобные условные каракули не подойдут, и мечтать нечего. Но что-то меня смущало в примитивной полудетской картинке. Что именно?

В прихожей хлопнула дверь. Сердце оборвалось и улетело в пятки, зацепившись по пути за еще кое-какие жизненно важные органы. Я торопливо скомкала найденный листок, сунула его в карман джинсов и выскочила в коридор. Не было меня в запретной комнате, не было!

— Ау! Кто дома? — раздался из холла бодрый голос Раисы. Что-то она сегодня раненько, обещала только после четырех.

Я с облегчением двинулась навстречу приятельнице. Это лучше, чем сам хозяин. Тем более если бы он еще и застал меня в комнате своей возлюбленной. Да и вообще после встречи в клубе «Арамис» стал меня Подлубняк как-то смущать. Даже в глаза ему неловко смотреть. Впрочем, я слишком много о себе воображала. Сам Алексей Михайлович особо-то и не собирался в мои глаза заглядывать. Здоровался вежливо, бросал иногда несколько нейтральных фраз из разряда «о погоде», но я по-прежнему для него оставалась мебелью. Всего лишь мебелью.

Ой, елки-палки! А ремонтники-то в загуле и еще не вернулись. Я так и присела. Достанется мне сейчас от Раи за самоуправство. Я вышла в коридор, не поднимая глаз и всем видом выражая покорность судьбе, какой бы ужасной она ни была.

— Сима, привет! Вот, решила тебя сегодня пораньше отпустить. А то и так уже, наверное, меня за эксплуататоршу держишь. Маленько еще потерпи. Я с Алексеем Михайловичем вчера разговаривала. Он обещал новую домработницу нанять. Ну, как тут дела? — И Раиса решительно двинулась в глубь квартиры.

Лучше бы хорошего прораба нанял на полный рабочий день, подумала я обреченно. Да только ведь Рая конкуренции не потерпит. И где его найдешь — хорошего прораба-то! Вон Толик — вроде и бригадир, вроде и с опытом. А толку? Мало того, что никак не может организовать непрерывное качественное производство, так еще и сам развратился под давлением несознательного коллектива.

Тем временем моя коллега по дизайну неожиданно насторожилась, остановилась и покрутила головой. Видать, что-то заподозрила. Эх, крути, не крути, нет в доме никого. Я предусмотрительно отступила на несколько шагов. Видела уже, какова бывает утонченная художница в гневе.

— Сима, а где все? — недоуменно и с легкой растерянностью спросила Раиса.

Я развела руками:

— Рая, ты слышала про нейтронную бомбу?

Художница уставилась на меня, не чувствуя подвоха.

— Так вот, нейтронная бомба — страшное, между прочим, оружие. Действует избирательно, только на живые организмы. Зданию хоть бы что, а людей нет.

Раиса совсем очумела и вытаращила глаза.

— Да, Раечка, да. Все она — бомба! — сказала я невыразимо печальным голосом. — Видишь, квартира цела, а строителей нет. Даже следов не осталось, одни спецовки. — Голос мой дрогнул слезой.

От такой неожиданной наглости собеседница на долю секунды напрочь утратила чувство реальности:

— А ты? — спросила она растерянно.

— А я пришла позже. — Меня душил смех, от борьбы с которым горло сдавили неподдельные спазмы.

И в этот драматический момент на лестничной площадке послышалась возня, кто-то начал скрестись в дверь, раздались жизнерадостные голоса, и в квартиру благополучно ввалились строители. Обещанное «по чуть-чуть» цвело на их щеках пунцовыми розами и благоухало на весь холл дешевым портвейном.

— Так, бомба, значит, — сказала Рая вкрадчиво, сложив крест-накрест руки на груди. — Но, к счастью, пострадавшие выжили, только, вижу, ранены все. Ну, я их счас подлечу!

— К-кто ранен? — испуганно спросил бригадир. — Не, никто не ранен. Разве ж мы не понимаем, работаем с соблюдением техники безопасности.

Тут уж я не выдержала и натурально сползла от хохота по стенке.

Но моей приятельнице было не до смеха:

— Сима, ты почему разрешила им уйти в рабочее время и еще наклюкаться?

— У них праздник. День рождения. У Герасимовича. Верно, Толик? — Я продолжала хихикать.

Художница резво обернулась к бригадиру:

— Какой еще день рождения? У Герасимовича день рождения зимой.

Бедный Толик стоял, уперев глаза в пол, а розы на щеках расцветали все ярче.

Рая огорченно махнула рукой:

— Сима, неужели ты не понимаешь, что эти проходимцы тебя обманули. Им просто хотелось выпить, вот и все. Ни стыда ни совести! — последняя ремарка предназначалась проходимцам, которые потихоньку, один за другим проскальзывали по коридору в глубь квартиры поближе к своим спецовкам.

Да, я оказалась неважным прорабом. Хотя насчет мифического дня рождения поняла все с самого начала. Но не могла же я признаться Раисе, что просто наши желания с мужиками совпали. Им хотелось отойти, чтобы слегка скрасить невыносимо долгий рабочий день. И мне хотелось того же. Ну, то есть чтобы все свидетели ушли.

— Сама-то чай будешь пить? — спросила моя сменщица как ни в чем не бывало. — Я печенья купила. Кстати, могла бы что-нибудь пооригинальней нейтронной бомбы придумать.

Я невозмутимо пожала плечами:

— Что первое в голову пришло от страха. Глупо, зато нетривиально.

— Надо же, бомба! — фыркнула Раиса, и мы снова захохотали, теперь вдвоем.

От чая я отказалась, сославшись на неотложные дела. И уже выйдя во двор, присела на скамью, достала смятый лист бумаги и тщательно расправила его на колене. На меня опять глянула неведомая Мальвина с перекошенным и слегка жеваным после моего кармана лицом. И все-таки что-то не нравилось мне в этой безобидной картинке. Точно не нравилось!

Марья Егоровна еще с дороги заприметила эту полянку. Она ухватила покрепче бидончик, резво перебралась через небольшую земляную насыпь у края трассы и бодро потрусила вдоль лесопосадок. Облюбованную поляну заливал яркий солнечный свет. Это хорошо. На солнце ягода крупнее и вызревает лучше. Если, конечно, не дай бог, кто-нибудь там уже не поползал вчера. Охотников до лесной земляники полным-полно. Сейчас самый сезон. Марья Егоровна ревниво окинула взглядом траву. Ну да, так и есть, вот вроде и следы от автомобиля. Эх, какая незадача! Вчера надо было за ягодой-то, в субботу. А тут, как на грех, золовка в гости зарулила без предупреждения. И прямо с самого утра, язви ее в душу! Ну чтобы ей опоздать на полчасика! Только бы она хозяйку и видела. А уж коль гостья заявилась — не бросишь ее. Вот и сидела почти до вечера, чаем поила да выслушивала про ее болячки. А умные люди уже все в лесу, ягоду берут. Ох, и хороша лесная земляника, с сахаром перетертая. Конечно, пока за каждой ягодкой наклонишься, поясница отвалится и в голове от солнца загудит. Денежные люди себя так не утруждают, покупают ведрами у деревенских прямо на трассе. Да только лакомство не из дешевых. Прямо скажем, кусается. У Марьи Егоровны откуда такие деньги. И к тому же своими-то руками собранная ягода вроде слаще, без подвоха. С молодости сроду не баловалась покупными деликатесами, а теперь уж и подавно. Благо лес вот он, под боком. Земляничные поляны сразу за городом начинаются, на автобусе двадцать минут отъехать. Лишь бы не обобрали, лишь бы не обобрали, молила она про себя сказочного дедушку-лесовика, главного распорядителя ягодных богатств.

Над поляной густым облаком висел цветочно-травяной аромат. Солнце начинало припекать все сильней, каждый лесной цветок торопливо раскрывал свою незатейливую чашечку и благоухал, благоухал, торопясь привлечь помощников для продолжения рода. А они и так уже тут как тут. Тяжелые, солидные шмели, мелкая, занудная до невозможности мошкара, трудяги пчелы ползали по душистым гладким лепесткам, добираясь до заветной сладкой капли, и от каждого неосторожного человеческого движения роем поднимались вверх. Казалось, что звенит сам летний горячий воздух. Марья Егоровна надвинула платок пониже на лоб, обмотала плотно ткань вокруг шеи — а что делать? иначе зажрут, как есть зажрут — и опустилась на колени у края поляны. Стоило только ей раздвинуть невысокую траву, как она с радостным сердечным замиранием поняла — повезло! Не тронута полянка. Крупные, чуть удлиненные ягодки драгоценными рубинами усыпали все пространство, насколько хватало глаз. Эх, быть бы им с яблоко! Пятнадцать минут — и полон бидончик, мечтала женщина, а пальцы привычно заметались под резными листьями, аккуратно опуская нежную добычу в эмалированную пустоту. Вот уже и дно закрыто. Марья Егоровна на всякий случай еще и ведерко небольшое прихватила, пластмассовое. Это уж на совсем большую удачу. Если ягод много, да если поясницу не перебьет в самый неподходящий момент.

Сначала сборщица земляники металась по траве туда-сюда. Все казалось, что по тому или по этому краю ягод больше, земляника крупнее, ярче. Потом поняла, что суетиться не стоит. Везде лесной подарок хорош. И Марья Егоровна поползла на коленках вдоль поляны, методично обирая кустики вокруг себя. Часа примерно через два бидончик уже почти наполнился. Горячка азарта поутихла, и женщина почувствовала усталость. Сводило легкой судорогой спину, саднило натруженные коленки. Да и перекусить не мешало бы. Марья Егоровна распрямилась, заглянула в посудину. Ах, замечательно! Сейчас передохнет в тени часик и еще ведерко наберет. Ягодное нынче лето, что и говорить.

Она отыскала глазами могучую березу у края поляны, основательную, надежную. С толстым шершавым стволом и густой тенью, которая прохладным кругом опоясывала дерево, с какой стороны ни присядь. Там, в холодке, Марья Егоровна и пристроила, как только сошла с дороги, узелок с нехитрой снедью: картошка вареная, сырок плавленый, да бутылочка газировки, самой дешевой, какая в ларьке нашлась. Газировка была маленькой слабостью пожилой женщины. Особенно ей нравились незнакомые заморские ароматы: ананас, папайя. Хотя золовка и утверждала, что это все запахи ненастоящие, химия, мол, одна, но Марья Егоровна ничего не могла с собой поделать. И всякий раз выбирала самую яркую этикетку. Правда, по самой невысокой цене.

Женщина не спеша потрусила к дереву, не забыв прихватить и бидончик. Села, с наслаждением вытянув затекшие ноги, и начала тормошить свой продовольственный запас. Господи, вкуснотища-то! И десерт имеется. Всем десертам десерт. Вон пахнет из бидона как сладко. Ни один ананас в мире так не пахнет.

Легкий ветерок обсушил потное лицо Марьи Егоровны, играючи подхватил обертку от сырка и зашвырнул в кусты. Это был непорядок. Лес кормит, здесь пакостить нельзя. Марья Егоровна твердо придерживалась раз и навсегда усвоенного правила. Она даже скорлупу от яиц тщательно собирала в полиэтиленовый мешочек, чтобы потом выкинуть в городской мусорный контейнер. Пожилая женщина, кряхтя, поднялась с земли и потянулась к зарослям боярышника, куда упорхнул злополучный кусочек фольги. Она раздвинула осторожно колючие кусты и стала подслеповато вглядываться в траву. В тени, во влаге, травяные заросли были выше и гуще, чем на поляне. И все-таки увидела Марья Егоровна, что кто-то уже до нее успел здесь насвинячить. Там, где начинались совсем уж плотные ряды густого подлеска, торчал из травяного пушистого ковра ботинок. Подумаешь — ботинок и ботинок! Мало ли рвани всякой по земле раскидано. Да только обувка была какая-то странная. Вроде новая и белого цвета. И не ботинок это вовсе, а… кроссовок, вот как!

Женщина подошла ближе, уворачиваясь от цепких веток, хотела дотянуться до странной находки и вдруг резко отпрянула назад. Обувь была не сама по себе, а на ноге. Ой, батюшки! Ну, конечно, на ноге, и вторая нога была тут же, только вроде поджата, согнута в коленке. Да и ноги-то существовали не сами по себе. Скрытый густым кустарником, в траве лежал мужчина.

Марья Егоровна не первый день на свете жила, всякого повидала и слыла среди подружек женщиной мужественной. Она не кинулась в бега, а когда прошел первый, вполне объяснимый приступ страха, стала размышлять. Может, кто прилег в тенечке, да и заснул. Только спящий на деревенского не похож и на бомжа тоже. Даже издалека было заметно, что одежда на мужчине, во-первых, городская, а во-вторых, недешевая. Брюки светлые, из хорошей ткани. Опять же кроссовки. Не грязные, не стоптанные.

Женщина постояла еще некоторое время в раздумье. Лежащий не шевелился, не храпел, не делал попыток сменить неудобную позу. А вдруг человеку плохо. Собирал ягоду и сомлел на солнце с непривычки. А она, курица старая, вместо того чтобы помощь оказать, стоит тут и разглядывает его кроссовки, обругала себя Марья Егоровна.

— Эй, паренек! Тебе худо, что ль? — Прутиком пожилая женщина легонько пощекотала спину, обтянутую щегольской летней рубашкой, впрочем, благоразумно не приближаясь вплотную.

Мужчина молчал. Тогда Марья Егоровна решилась. Она обошла кусты так, чтобы увидеть лицо лежавшего, и подобралась почти вплотную. В траве неподвижно лежал юноша, совсем молодой, не больше двадцати лет. И ему было плохо. Так плохо, что муха спокойно ползала по его открытому глазу, а рыжеватые волосы слиплись бурым колтуном от запекшейся крови. Марья Егоровна громко ахнула и бросилась со всех ног к трассе. По дороге она зацепила свой драгоценный бидончик и даже не заметила. Посудина упала, и ягоды, любовно и с трудом собранные, щедро высыпались на траву, соскользнули, как бусинки с нитки разорвавшегося ожерелья. Но и это не остановило любительницу земляничного варенья. Она выскочила на дорогу, так громко крича и размахивая руками, что первый же автомобиль резко вильнул к обочине и затормозил. Из него выбрался крепкий, спортивного вида мужчина.

— Мамаша, что стряслось?

Стряслось, ой, стряслось! Непослушными губами Марья Егоровна стала пересказывать только что увиденную страшную картину. Водитель слушал, меняясь в лице.

— Нина, посиди пока в машине, — торопливо кинул он своей спутнице, очевидно жене, и пошел в направлении кустов, на которые указывала Марья Егоровна, доставая на ходу из кармана сотовый телефон.

Илья был не в самом лучшем настроении. Да что там говорить, он сидел в кабинете чернее грозовой тучи. Дело попахивало скандалом. Чтоб его замять, надо сильно постараться. Спасибо еще, что следователь из убойного отдела, давнишний знакомый, позвонил по доброте душевной, предупредил. Знал, что Алексей — друг Ильи. Собственно, никакого служебного нарушения тут не было. Илья занимал в областном УВД такой пост, что вправе был поинтересоваться ходом любого расследования и взять его под свой контроль. Но информация такая… Опять же, всем рты не заткнешь. Илья досадливо крякнул. Эх, Алексей, Алексей! Что-то тебя в последнее время все тянет куда-то не туда. То пожар этот непонятный, а теперь вот и убийство. «Тухлая» история — опытному следаку заметно невооруженным глазом. И он опять поглядел на бумаги, разложенные на столе. В принципе дело обычное. Тетка, которая собирала в лесу ягоды, случайно наткнулась на труп. По заключению эксперта, труп был довольно свежий — день, не больше. Личность потерпевшего установили довольно быстро. Некто Макар Шальнов, девятнадцать лет, без определенного рода занятий. Это так культурно говорится — без определенного рода занятий. Паренек вообще-то занятие имел, и вполне определенное. Вот есть девочки «съемные», а это вроде как мальчик «съемный». Для особых любителей. В известных кругах личность довольно популярная. Дружбу водил исключительно с денежными партнерами, а потому в средствах не нуждался. Понятно, вся деятельность, которая балансирует на грани нарушения закона, опасна сама по себе. Тех же проституток вон сколько гибнет из-за насильственных действий. Не говоря уж про СПИД и наркотики. Но Макар наркоманом не был. И погиб не из-за наркоты, а от банальнейшего удара тяжелым предметом по голове. Точнее, увесистым камнем, который тут же неподалеку от трупа и обнаружили. Отпечатков пальцев убийцы на булыжнике нет, а кровь и волосы жертвы имеются. Никаких следов борьбы. Просто шел себе Макар спокойно по травке, а тут его сзади и тюкнули. Ну да, за городом, недалеко от дороги. Какая нелегкая туда этого мальчугана игривого принесла? Из-за денег грохнули? Нет, не из-за денег. При парне нашли приличную сумму, на пальце печатка дорогая. Похоже, никто в его карманах и не шарил. А вот тут-то и начинается самое интересное. Макар отошел в мир иной не враз, был еще жив какое-то время. И вроде как старался из кармана рубашки вытянуть визитную карточку, словно о чем-то сказать хотел. Собственно, и вытянул наполовину, а уж потом спекся навеки. А карточка, из кармана частично вынутая, в руке зажата. Да, карточка… Тут Илья опять недовольно помотал головой. Визитка-то не чья-нибудь — Алексея Михайловича Подлубняка! Вот ведь какой узор вырисовывается, язви его в душу! Конечно, визитка еще ничего не доказывает. Доказывает она только то, что Алексей имел некие дела с этим порочным созданием. И уж, конечно, не на почве бизнеса.

Илья закурил очередную сигарету, сердито взъерошил растопыренной пятерней волосы. Надо звонить Алексею и беседовать с ним начистоту. Нет, сюда приглашать не стоит. В рабочем кабинете доверительного разговора не выйдет. Да и Подлубняк теперь — человек ого какого масштаба! Неудобно. Опять же друзья школьные. Надо где-нибудь в располагающей душевной обстановке объяснить старому товарищу, в какое дерьмо он вляпался. То есть не вляпался еще, но может. А если вляпался все-таки? Да, дела… Как говорится, от сумы и от тюрьмы…

Илья набрал знакомый номер. Память на цифры у него еще со школьной скамьи была отменная. Поэтому телефонные номера он в блокнот заносил больше для проформы, а так все держал в голове. И ни разу не ошибся. Не ошибся и теперь.

— Слушаю, — голос Алексея не спутать ни с каким другим. Бабы сильно на такие голоса западают.

— Привет, это Илюха! Понял, кто тебе звонит?

— А то! Большой милицейский начальник по прозвищу Последнее предупреждение.

Илья усмехнулся. Это прозвище тянулось за ним с детства. В классе паренек был самый проказливый. Особенно от его нехитрых школьных придумок (доску парафином натереть, ножку у стула расшатать, чтобы подломилась в самый неподходящий момент) страдала учительница литературы. Потому как литературу Илюша просто органически не переваривал. Хуже было только пение, но, к счастью, оно закончилось еще в начальной школе. Не то что литература, которая сопровождала горемыку всю десятилетку, плавно перейдя в выпускной экзамен. Даже в два — письменный и устный. Как только услышит, бывало, мальчик тему «Печорин как лишний человек» или «Конфликт отцов и детей в романе Тургенева», так у него сразу в голове что-то вроде кружения сделается. Поскольку сам Илья был твердо уверен, что лишних людей на свете не бывает, а его собственный конфликт отцов и детей разрешался при помощи батиного ремня из толстой натуральной кожи. И литераторше доставалось больше других педагогов.

— Ребенок проведет жизнь в тюрьме, помяните мое слово! — пророчествовала учительница в кабинете у директора школы.

Илюшу, как положено, вызывали «на ковер», приглашали и родителей. Директор стращал озорника печальными перспективами его дальнейшей судьбы и каждый раз заканчивал страстный монолог грозными словами «последнее предупреждение». Под эти слова парень благополучно окончил школу, поколебался между политехом и юридическим и выбрал юридический институт. Так что учительница литературы ошиблась совсем немного. Просто ее «любимец» оказался не по ту сторону закона, которую она ему предрекала, а по эту. А прозвище Последнее предупреждение так и осталось в компании друзей и звучало весьма кстати, учитывая нынешнюю грозную репутацию Ильи.

— Алик, как поживаешь?

— Да по-всякому, — уклончиво ответил Подлубняк. — Ладно, давай выкладывай, чего хотел. Ты же ведь не просто звонишь, чтоб о жизни потрепаться. Тебе что-то надо.

О жизни-то как раз и надо потрепаться, подумал про себя Илья. Но, конечно, не по телефону.

— Встретиться необходимо. И чем скорей, тем лучше.

— Ого, так серьезно!

Серьезней не бывает. Труп с визитной карточкой в руке. Не хватает только надписи: «В смерти моей прошу винить…»

— Серьезно, Алик, серьезно. Хорошо бы прямо сегодня. Скажем, часа через два.

Телефон на мгновение замолчал. Очевидно, Подлубняк взвешивал свои возможности. Да, прошли те благословенные времена, когда они могли встретиться в любое время, было бы желание, краешком сознания с грустью отметил Илья.

Наконец, Алексей что-то решил для себя:

— Ладно, пожалуй, выкрою полчасика. Друг — это святое.

Полчасика! Он еще не знает, о чем пойдет речь. В полчасика можно и не уложиться. И святость дружбы зачем-то приплел. А может, уже догадывается? Для того и о дружбе напомнил. Ну, если уж напомнил…

— Вот что! «Волну» еще не забыл?

Алексей только рассмеялся. Такое не забывается. Незатейливая общепитовская точка «Волна» была любимым местом их студенческого оттяга. У парней даже песенка специальная существовала, вроде пароля. Известная, но слегка переиначенная: «У студентов есть своя планета. Это, это — ресторан «Волна-а-а»!» Там они надирались после благополучного окончания сессии. Туда по-рыцарски водили своих неприхотливых подружек, благо цены были доступные. И в заботливых объятиях «Волны» они оплакивали свои первые любовные неудачи.

— Неужели все еще работает?!

— Представь себе, да. И практически без изменений.

Да, забурел Алексей, круто забурел! Он эту забегаловку теперь в упор не замечает. А Илья ничего, не брезгует. Иногда заскакивает перекусить по старой памяти.

— Значит, там и встречаемся. Заодно пообедаем.

Трубка давно отключилась, а Илья все еще вертел ее в руках и не спешил подниматься с места. Будь перед ним незнакомый подозреваемый, уж он бы таких ловушек клиенту при беседе наставил! А тут… Все, все! Если не знаешь, как правильно построить разговор, — говори правду.

Надо сказать, что ремонтные дела, которые задумывались изначально лишь для прикрытия, в конце концов засосали меня довольно крепко. Ежедневные разборки с Толиком, творческие беседы с Раисой на темы перспективных направлений современного квартирного дизайна отнимали подозрительно много времени и сил. Я начала уже было размышлять, как бы наименее безболезненно выйти из игры, поскольку Рая, кажется, тоже напрочь забыла о побудительном мотиве моей помощи, вошла во вкус и нагружала меня заданиями все больше и больше. Вот и сегодня, например. Погода прекрасная, а я тащусь на строительный рынок с целым списком товаров, которые необходимо срочно заказать. На мое робкое замечание, что с этой работой мог бы и Толик справиться, Рая категорически возразила:

— Ты что, забыла, что у мужчин всегда задействовано только одно полушарие мозга. Причем никогда нельзя поручиться, какое именно. А вдруг в самый ответственный момент у Толика начнет работать полушарие, которое отвечает за выпивку и за то, как, ничего не делая, побольше бы с клиента «бабок» срубить. Тогда он мне такого наворотит! Нет уж!

И вот трясусь в автобусе, как идиотка. Тащусь на край города, где и расположен этот самый дурацкий строительный рынок. А, между прочим, у меня сейчас законный отпуск, и Зойка в деревне рвет и мечет. И, по-моему, уже что-то подозревает.

Автобус трусил неспешно, обгоняемый юркими «отмороженными» маршрутными такси, которые в погоне за клиентами, казалось, готовы по головам у пешеходов проехать. Я таращилась в окно, мысли текли размеренно и лениво. Давно подметила одну интересную особенность. Нигде мне не удается так расслабиться и отрешиться от всего бытового, как в автобусе. Конечно, я не имею в виду часы пик, когда юбка в одном конце салона, блузка в другом, а ты висишь по центру в свободном парении, поскольку намертво зажата между пассажирами, и наслаждаешься ароматом вчерашнего перегара, исходящим от сосредоточенного мужчины справа. Тут уж какой расслабон! Боевая готовность номер один. Предельный выброс адреналина, напряжение мышц, свертываемость крови повышена. Как перед дракой. И только беспрестанно щупаешь рукой свой кошелек, по радостно вспыхнувшему взгляду мужчины понимая, что иногда попадаешь не туда.

Нет, речь не об этом. А вот как сейчас — автобус полупустой, мест свободных полно, ехать еще прилично. Расслабляйся и расслабляйся. Наверное, выступают из укромных уголков сознания младенческие воспоминания, когда плывет себе колясочка, покачиваясь на ухабах, сверху нависает абсолютной защитой улыбающееся мамино лицо, и всех-то проблем — вовремя пукнуть после доброй бутылочки детского питания.

За окном мелькал, не задевая ума, привычный городской пейзаж. Словно титры после скучного документального фильма. Народ гуляет, магазин, еще магазин, школа, часовая мастерская… Спокойно, хорошо!

Автобус затормозил, нехотя выплюнув на остановку очередную порцию пассажиров. Я проследила взглядом за тучной дамой в цветастых шортах. Дама занимала мое воображение последние несколько минут. Вернее, ее шорты в сочетании с габаритами тела. Экая свобода вкуса! Прямо как в Америке! Я даже сварливо пробурчала ей вслед поэтические строки: «Мы не в Чикаго, моя дорогая!» Даме на поэзию, как и на мое мнение, было глубоко наплевать. Она с достоинством несла свое роскошное тело в сторону часовой мастерской. Наверное, часики сломались. Интересно, какие у нее часики? Крошечные, кругленькие, позолоченные. А может, наоборот — массивный будильник на широком браслете, противоударный, пылевлагонепроницаемый.