Мужчины в нашей жизни

Глава 1

— А что они еще тебе посоветовали?

Мы сидели на кухне Лизиного таунхауса, по убранству напоминающего скорее пещеру. В интерьере преобладало сочетание темного дерева с грубо отесанным камнем, а на стенах я даже заметила блеклые, неловкие изображения мамонтов, имитирующие, должно быть, наскальные рисунки.

— Что посоветовали? Фитнесом заниматься. Стрижка это как бы камертон моего нового имиджа, требующий безупречной осанки, стройной фигуры и тэдэ и тэпэ.

— Придется потерпеть! Попала в лапы к нашим стилистам — они живой тебя не выпустят, не пощадят! Как не пощадили твои роскошные локоны…

— Ну, с локонами — гениально!

— В некотором смысле. — Лиза согласилась со мной. — Новая стрижка тебе действительно очень идет, и цвет… Только имей в виду, такие прически хороши до тех пор, пока есть филировка. Через несколько недель ты рискуешь обнаружить у себя на голове бесформенную волосяную массу. Но проблемы могут появиться и раньше: колорирование не потерпит соседства с твоим естественным цветом.

— Где же выход?

Лиза засмеялась:

— В нашем салоне. Все равно будешь на фитнес приезжать, заодно навестишь стилиста.

— Хорошо тебе рассуждать! Откуда у меня столько времени?!

— Но ты же на что-то рассчитывала, когда покупала клубную карту, — предположила Лиза.

— А ты в курсе?

— О! Я думаю, все в курсе! Для нас это целое событие. Мне даже уйти сегодня разрешили пораньше за то, что выгодную клиентку привела.

— Значит, ты используешь родственные связи в корыстных целях?!

— Или, наоборот, служебное положение в целях поддержания родственников. — Лиза вышла из кухни и через минуту вернулась, держа в руках зеркало. — Только взгляни!

Я еще раз тщательно изучила свою прическу и пришла к однозначному выводу: произведение искусства. Естественный силуэт, безупречная филировка, красиво подчеркивающая многоцветье прядей: платиновых, коньячно-розоватых, насыщенно каштановых. Прощай, бесславное купеческое прошлое — скучные завитушки, банальный золотистый колор! Из зеркала на меня смотрела независимая жительница современного мегаполиса, деятельная, решительная, обремененная жизненным опытом и интеллектом, но вместе с тем женственная и привлекательная. Это и была я.

— Ну что, довольна? — продолжала Лиза тоном змея-искусителя. — Но помни, красота требует постоянного ухода.

— Поймали вы меня в сеть.

— Да ладно, все ерунда. Надоест, будешь опять со своими локонами.

— Ни за что! — испугалась я и, желая перевести разговор на другую тему, спросила: — Зачем вы превратили свое жилище в цитадель мрака?

— Думаешь, это я? Бог с тобой! Это муж, его проделки! Вдруг ни с того ни с сего ему надоела наша миленькая квартирка — вбил себе в голову, что ему нужен таунхаус. Потом, правда, у меня мелькнуло одно подозрение, почему он не хочет на старом месте жить.

— Ну и почему?

— Его первая жена была ведьма.

— Как это ведьма?

— Колдунья.

— Настоящая?

— По крайней мере, с огромной практикой. Может быть, тебе даже попадались ее рекламные объявления: Леонарда — магия добра и зла.

— Попадались. — Я вспомнила глянцевый разворот «Sweet girl». — Она еще гороскопы составляет.

— По старой памяти Леонарда любила заглянуть к нам на огонек, посидеть, поболтать, выпить чашечку кофе.

— А твое присутствие ее не смущало?

— Она меня не учитывала. То ли просто не замечала, то ли не понимала, кто я такая… Сначала я возражала против нашего переезда, а когда догадалась, почему он все это затеял, смирилась, потеряла бдительность. И вот прихожу на свой новый дом посмотреть и оказываюсь в жилище первобытного человека.

— Ты громко возмутилась?

— Что ты! Он так гордился этим проектом! Пришлось сказать, мол, все хорошо, дорогой, просто замечательно. Я ведь не хотела его расстраивать… А потом, надо быть справедливой: кое-какие приметы современной цивилизации в нашем доме можно все-таки обнаружить.

— Например?

— Бытовую технику. Ужин, как видишь, я готовлю на электроплите, а не в очаге, как это можно предположить с порога.

Лиза вовсю занималась приготовлением ужина — тушила мясо с грибами, резала какой-то хитрый салат, чистила ароматные весенние овощи. Первобытная кухня на глазах превращалась в кухню дорогого ресторана.

— При таком количестве блюд рядовой ужин грозит перерасти в праздничное застолье!

— Тебе надо сказать спасибо. Когда я в последний раз возвращалась с работы в шестом часу? Даже и не припомню. Так что будем считать, это ты подтолкнула меня на кулинарные подвиги. Надеюсь, поужинаешь с нами?

— Спасибо. — Я поблагодарила без энтузиазма.

Оставаться к ужину мне не хотелось из-за Лизиного мужа Саши. Знакомы мы были мало, но я, тем не менее, ощущала в нем некую враждебность. То ли он недолюбливал меня из-за моего близкого родства с Лешкой, то ли я просто не нравилась ему. Возможно, дело вовсе и не во мне, а в холодновато-презрительной манере держаться, усвоенной раз и навсегда этим человеком.

Но из боязни огорчить Лизу приглашение я решила принять.

— А обычно у нас знаешь какие ужины? Кто что в холодильнике найдет, то и съест! Да ты знаешь, тебе Лена нажаловалась, — весело объясняла Лиза, так же весело постукивая ножом по разделочной доске.

Удивительно, что связывает эту легкую, прелестную женщину с молчаливым, вечно хмурым Сашей? А что связывало ее с Лешкой? Мой брат, хотя и немного повеселей, тоже с целым рядом нелицеприятных качеств. «А что связывает нас с Глебом?» — мелькнула у меня мысль.

Выходило — ничего конкретного. Притяжение, невозможность долго существовать друг без друга, планы на будущее: дом, сын… — вещи все довольно эфемерные.

Исключение составлял, пожалуй, вопрос о доме. Очень скоро, максимум через месяц, из сферы фантазий он переместится в практическую плоскость и тогда… А что, собственно, тогда? Я уже придумала, как разрешить этот вопрос легко и изящно. Пусть господа мужчины рыщут по судам и нанимают самых лучших адвокатов, я прекрасно понимаю, чем вся эта история должна завершиться. Точнее, у нее может быть два финала, в зависимости от решения суда. Если квартиру присудят Глебу (а так, вероятнее всего, и случится), я навсегда перееду к нему и свою часть маминой квартиры подарю Лешке. А если Сергей Юрьевич Капошко сумеет-таки совершить невозможное — доказать, что Глеб вступил в сговор с хромоногой теткой, — мы останемся на Ленинском. Правда, Глеб ужасно щепетилен, он даже сейчас сохраняет за собой съемную квартиру. Подтекст в этом деле такой — ни на что твое не рассчитываю. Но я попробую его убедить. Дам понять, что в нашем доме он — единственный хозяин. А мама меня поддержит. Конечно поддержит, только бы она скорее поправилась.

— Как здоровье Инны Владимировны? — спросила Лиза, каким-то чудом угадав движение моих мыслей.

— По-моему, неважно. Хотя врач уверяет, что самый страшный этап уже пройден.

— А я тут позвонила своим знакомым… помнишь, рассказывала о них?

— Что ж они посоветовали?

— Да ничего конкретного! Говорят, заочные консультации — шарлатанство.

— Как же быть? Я ведь на них очень рассчитывала!

— Давай свозим Инну Владимировну к ним в реабилитационный центр. Хочешь, я с вами съезжу?

— Ничего не выйдет. По условиям контракта пациент до полного выздоровления не имеет права покидать клинику.

— Тогда давай пригласим психиатра к ней.

— Этого они тоже не позволят.

— А мы под видом родственника. Скажем, например, что он ее сын. Лешка ведь ни разу не бывал в клинике?

— Ни разу.

— Вот и отлично. И кстати, Елена рвется навестить бабушку. Когда ей лучше поехать?

— Можно завтра. Но… ты не боишься за нее?

— А что? Очень тяжелое зрелище?

— Тяжелое. Но сочувствие, страх, жалость в данном случае исключены. С мамой надо говорить таким тоном, будто ничего особенного не происходит.

— Такое нашей Ленке явно не по зубам! — покачала головой Лиза. — Может, мне с ней поехать?

— Смотри, как у тебя со временем… И потом, твое присутствие очень смутит маму.

— Ладно, придумаем что-нибудь. Я заметила: нужно постоянно думать над проблемой, и тогда обязательно найдешь лучший выход.

— Ты опять ищешь какие-то выходы? — заглядывая в приоткрытую дверь кухни, с улыбкой спросил Саша. Улыбка у него была эксклюзивная — предназначенная одной только Лизе, и никому другому на свете. Заметив меня, он тут же добавил сухо: — Что-то случилось? Почему ты раньше времени вернулась с работы?

— Можешь поздравить меня с первым коммерческим успехом! — расхохоталась Лиза. — В мои сети угодил жирненький клиент! Я схватила этот денежный мешок в охапку и быстренько поволокла в наш салон!

— Что за жирненький клиент? — Саша удивился вполне серьезно. — Ты что, у метро стоишь, раздаешь рекламные листовки?

— Да ты с ума сошел? — веселилась Лиза. — Просто хозяйка недавно сказала нам, мол, приводите своих знакомых и родственников. Вот я и привела Наталью. А она, представляешь, раскошелилась на клубную карту! За это меня премировали досрочным уходом домой.

— Как в том фильме. — Лизин муж кисло взглянул на меня. — Премировали красными революционными шароварами.

Лиза усмехнулась:

— Иди мой руки, сейчас будем ужинать…

За ужином Саша рассказывал о своем новом проекте. Молодая женщина, приобретя студию в новом доме в районе Кутузовского проспекта, пожелала оформить помещение в японском стиле. При этом функциональные моменты ее не волновали. На вопрос о том, какими она видит спальню, кухню, гостиную, заказчица лаконично отвечала:

— В японском стиле.

Тогда он попробовал зайти с другой стороны. Спросил:

— А что такое, по-вашему, японский стиль?

— Минимум мебели, низкой, желательно стеклянной, максимум свободного пространства и цветов! — в мгновение ока выдала дама. — У меня сестра в японском стиле квартиру переделала. Картинка!

Саша покинул студию, огорченный расплывчатостью требований и собственной некомпетентностью. Он плохо разбирался в восточных стилях — работал в основном с европейскими.

— А что тебя смущает? — спросила Лиза, незаметно подкладывая в тарелку мужа салат. — Сейчас нарисуешь низкую стеклянную мебель, завтра сдашь в производство. Все как обычно…

— Ну ты даешь! — От возмущения Саша даже приосанился. — Где ты видела, например, стеклянные диваны?

— Стеклянные диваны? — Лиза изобразила рассеянность. — Где-нибудь да есть.

— Они же разобьются, если на них садиться!

— Ну пусть будет не стекло, а его пластиковая имитация! По виду то же самое, зато практично.

— Ты понимаешь, что говоришь?

— А что? Понимаю…

— Думаешь, приятно сидеть на пластике?

— Так его можно подушками завалить. Хорошенькими такими подушечками в японском стиле. Точно?

— Точно… — Саша взглянул на жену с той же кислой миной, с какой недавно смотрел на меня. — Подходы у тебя дилетантские. Я по дороге на Арбат заехал, два альбома по Японии купил. Сейчас изучать придется.

— Если есть альбомы, тебе вообще бояться нечего… — начала Лиза обрадованно.

Муж страдальческим голосом перебил ее:

— Не могу же я их слепо копировать! Впечатления должны отстояться, только тогда получится что-то действительно оригинальное.

— Я не возражаю. Пусть впечатления отстаиваются, пусть все, что угодно, — Лиза на этот раз отказалась от веселой дурашливой манеры и заговорила серьезно, даже строго, — но только не по ночам. По ночам надо спать! Иначе сердечные приступы, давление… Тебе ведь шестнадцать было уже давно!

К моему изумлению, Саша легко согласился с Лизиным категоричным тоном и обещал закончить просмотр альбомов до двенадцати.

— А что, Наташа, — обратился он ко мне, — можно получить у вас профессиональную консультацию? Или только в офисе по ценам прейскуранта?

— Пожалуйста. — Я приятно удивилась его непринужденному обращению.

Зря его дичилась! Саша нормальный человек, просто творческий и потому немного своеобразный.

— Видите ли, наша компания собирается взять кредит…

— Для чего? — забеспокоилась Лиза.

— У Макара, знаешь ли, грандиозные планы. Хочет мебельное производство открыть.

— А сейчас у вас что?

— Сейчас ерунда, кустарщина. При таких мощностях мы скоро с заказами справляться перестанем.

— Значит, вас волнуют иные проблемы, — заметила Лиза. — Нам не хватает клиентов, вам — мощностей.

— Вот именно, не хватает мощностей! Собирались арендовать цеха на Рязанке, но потом Макар передумал — своим нужно обзаводиться.

— И что? Собственный завод строить будете?

— Завод — это массовое производство, — объяснил Саша. — А у нас «Мебель-эксклюзив». Ну, что вы, Наташа, скажете о кредите?

— Сразу ничего не скажу — приблизительность невозможна в таких делах. А сколько лет работает ваше предприятие?

— Лет восемь, наверное. А что?

— Молодые фирмы имеют право на беспроцентные кредиты.

— Молодые — это как?

— До двух лет. Хотя и прочие могут рассчитывать на льготы при наличии полной финансовой отчетности… Вообще, кредитных программ теперь великое множество, обязательно подберу вам что-нибудь. Позвоните через неделю.

— Спасибо. — Саша улыбнулся вежливой улыбкой хорошо воспитанного, но холодного человека.

И я опять поймала себя на мысли: а что их связывает? При всем несходстве манер, темпераментов, взглядов на жизнь было очевидно, что эти двое — родные люди. И жилище их действительно дом — не пещера и не секция таунхауса, как это представлялось поначалу.

Дом… Это ведь не стены и квадратные метры, за которые отдельные жители нашего города готовы перегрызть друг другу глотки. И не добротный ужин, приготовленный строго к назначенному часу.

А что? Что? Что тогда?.. — вглядываясь в Сашу с Лизой, мучительно соображала я.

Это не праздный вопрос. Я вдруг остро почувствовала: только в доме возможна настоящая жизнь. А ее итогом станет та самая актуализация, по которой страстно тоскует Глеб. И не один он. О людях, сумевших актуализироваться, говорят: состоявшийся. По большому счету в этом и заключен главный смысл нашего пребывания на земле — деньги и вещи всего лишь ступеньки, порой шаткие и сомнительные, на пути к достижению этой цели. Подсознательно к актуализации стремятся все, даже Катя Ястребова, оценивающая мир с сугубо материальных позиций.

— Положить тебе еще мяса?

— Спасибо, Лиз, мне уже пора.

— Подожди, сейчас будем пить чай. У меня варенье есть, земляничное…

Но я уже не могла ее слушать. Захотелось сразу, как по мановению волшебной палочки, оказаться в своем доме. Где он, мой дом? Там, где Глеб! В этом я не сомневалась ни минуты.

— Я тебе завтра насчет Инны Владимировны позвоню… — сказала на прощание Лиза, но я лишь безразлично кивнула в ответ, увлеченная своим новым состоянием.

Меня тянуло к Глебу — домой, и казалось, промедление смерти подобно… Выехав из поселка таунхаусов на шоссе, я вся отдалась счастливому нетерпению, а стрелка спидометра между тем переползла зловещую отметку сто пятьдесят. Нетерпение обернулось дорогим удовольствием.

— Штраф в два, в три, в пять МРОТ… — четко, как диктор телевидения, выговаривал гибэдэдэшник.

— Что такое МРОТ? — не поняла я.

— Минимальный размер оплаты труда, — ответил страж порядка очень быстро и не менее внятно.

Сколько раз видела на бумаге это чудовищное сочетание букв, но никогда не слышала, чтоб кто-нибудь рискнул его озвучить.

— …Двести, триста, триста пятьдесят рублей… Придется у вас права отобрать, чтоб было неповадно!

Я молча протянула ему тысячу и вернулась в машину.

Глава 2

Музыку было слышно уже в прихожей. Незамысловатый, давно знакомый мотивчик… Покопавшись в закромах памяти, я словно наяву увидела полосатый пиджак, надетый на голое тело, длинный шерстяной шарф, повязанный вокруг мощной шеи, лаковый картуз. Остап Бендер в исполнении Андрея Миронова! Мгновенно вспомнились слова его песенки:

И припев, бывший одно время столь популярным:

Глеб сидел у компьютера. То ли разбирал уже сыгранную шахматную партию, то ли обдумывал ход в еще незавершенной. Он не слышал, как я вошла в квартиру, не повернул головы. Это было кстати. Я долго стояла в прихожей, полной грудью вдыхая воздух своего дома, приходила в себя после сумасшедшей гонки и, наконец, тихо окликнула его:

— Глеб, почему ты играешь в шахматы под такой низкопробный аккомпанемент? Где ты взял эти шариковские напевы?

— Что значит шариковские? — удивился он.

— В духе булгаковского Шарикова. Профессор Преображенский предлагал ему пойти в Большой на «Аиду», а очеловеченный пес наяривал на балалайке «Яблочко». Помнишь фильм?

— Что поделать? У меня и в самом деле такие вкусы. — Глеб развел руками. Занятый мыслями о своих музыкальных пристрастиях, он не заметил перемен в моем имидже и как ни в чем не бывало продолжал: — Завтра утром на Волгу едем, по дороге послушаешь мое любимое радио.

— Подожди, Глеб, на Волгу?..

— Завтра суббота, ты забыла?

— Нет, но…

Субботу я собиралась провести на даче, закончить то, что мы не успели в прошлый раз с Еленой и Лизой.

— Дача — это скучно, — заявил Глеб.

После короткого раздумья я уже не сомневаюсь — скучно. Одно и то же из года в год: грядки, клумбы, цветочки, кустарники, пол на террасе, крыша у сарая…

— Дача — это скучно, — абсолютно искренне соглашаюсь я.

Правда, кроме субботы у меня еще имелись планы на воскресенье. Я хотела поехать в клинику к маме.

— Отдыхать нужно на природе. Представь себе: хвойный лес, вековые сосны, тихая лесная река…

— Волга?

— Дубна. До Волги почти сто пятьдесят километров, мы устанем, захочется передохнуть.

…Полумрак хвойного леса, ярко-голубые лоскутки неба, мелькающие между темными кронами, плеск лесной речки — и все это для нас двоих, для Глеба и для меня… Попрошу Лизу, чтоб в воскресенье она навестила маму…

— Как называется твое любимое радио? — спрашиваю я утром в машине.

— «Шансон»… Нажми, пожалуйста, левую клавишу.

Я лишь слегка прикоснулась к кнопке на панели магнитолы, и из динамиков, как из резко открытого водопроводного крана, в салон полился поток грубовато-примитивной лирики:

— Какая странная песенка. — Я снисходительно улыбнулась.

— Это Новиков, — ответил Глеб, не отрывая взгляда от дороги.

Дмитровское шоссе — опасная трасса: бесконечные извивы и повороты, горки и пригорки, крутые неожиданные спуски. На подъеме взгляду путешественника открываются прямо-таки идиллические картины — низины и холмы, покрытые нежной, молодой травкой, деревушки, живописно разбросанные тут и там и кажущиеся с большого расстояния аккуратно игрушечными.

Увы, вся эта красота только для пассажиров, а водителям достается восклицательный знак в треугольнике — предупреждение об опасностях на дороге.

— Так ты не знаешь песен Новикова?

— Никогда не слышала.

Мы въезжаем в населенный пункт, на несколько километров растянувшийся вдоль шоссе. Вблизи понимаешь: ничего идиллического здесь нет и в принципе быть не может. Обязательные пятиэтажки, серые кирпичные и грязно-белые блочные, между ними — крепостные стены и черепичные крыши суперсовременных коттеджей. Постройки под названием «я памятник себе воздвиг нерукотворный».

— Неужели никогда не слышала Новикова? Его альбом восемьдесят пятого года…

— В восемьдесят пятом году я училась в седьмом классе.

— Ты не понимаешь! Это классика. Я сейчас поставлю диск…

Но знакомство с творчеством Новикова временно пришлось отложить: на выезде из населенного пункта обнаруживался симпатичный придорожный ресторанчик, и мы остановились перекусить. Из дома выехали рано — Глеб ни за что не хотел тратить драгоценное время на завтрак. Зато теперь мы оба чувствовали необходимость подкрепиться.

После вчерашней беседы со специалистом-диетологом (владельцам клубной карты в Лизином салоне эту услугу оказывают бесплатно) я выбрала приготовленную на пару рыбу и греческий салат.

— Попробуйте мед. — Официантка — молоденькая девочка, наверное, уроженка невзрачного населенного пункта, — смотрит на нас, искрясь улыбкой и юностью. — Хороший мед, здешний, нам его прямо с пасеки привозят. А масло — с фермы, тут ферма недалеко… И булочки у нас горячие, мы их сами печем.

Я так и чувствовала, что в этом кафе должен быть мед: шторы и скатерти здесь такого красивого насыщенно желтого — медового — цвета. Ладно, с понедельника буду ходить на фитнес, начнется новая жизнь, а пока…

— Пожалуйста, принесите мед, булочки, масло… и кофе со сливками.

— А знаете, наше фирменное блюдо — мороженое с медом и орехами…

Покинув придорожное кафе — вырвавшись из медового плена, я возвращаюсь в машину и начинаю с азов изучать творчество Новикова. Слушаю тот самый первый альбом, что произвел на Глеба неизгладимое впечатление.

— Тебе по-прежнему нравятся эти песни?

— Не знаю. Теперь трудно сказать. Они для меня часть жизни, знак эпохи.

— Эпохи? Какой? Тебе было двадцать лет, казалось, все впереди и все удастся. Чудное ощущение слилось с мотивами песен, не правда ли?

— Никак не можешь отказаться от мысли, что ты величайший экстрасенс современности? — шутит Глеб.

— Просто пытаюсь понять, чем они тебе так понравились.

— Они мне понравились, потому что они стоящие. Глубокие и лиричные. Все, слушай.

И я слушаю… Опять о каких-то девочках, растворенных в тумане лет. Глеб между тем с непроницаемым лицом смотрит на дорогу. Боится не справиться с управлением на влажном извилистом шоссе или девочек своих вспоминает? Как качалась ночь на каблуках и кувшинки путались в пруду… Пожалуй, в этой песне действительно есть что-то пронзительно лирическое. Не так уж она и примитивна.

Неожиданно лирика оборвалась, уступив место трем блатным аккордам:

доверчиво сообщает о себе герой песни.

Вон на что замахнулся автор-исполнитель лирических песен — на исследование психологии социальных низов! Злоба и тоска — еще до рождения, и говорится об этом подчеркнуто спокойно и буднично. Просто констатация факта. Как будто не о себе… И ужасы жизни, вся ее грязь и мерзость, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.

Только первый опыт общения с советскими правоохранительными органами в два счета заставляет нашего молодого человека отказаться от привитого средой образа жизни, так сказать, социально переориентироваться:

В конце песенный герой неожиданно вспоминает о неведомом ему отце:

Может, то, чем он стал, вовсе не следствие атмосферы злобы и тоски, а лишь действие генетического кода?

Проблемная песня, философская!

Уж не это ли привлекло Глеба? — усмехнулась я про себя.

— Ну что, тебе нравится?

— Нравится.

Я снова соглашаюсь с ним, и снова делаю это легко и абсолютно искренне. Неужели так и буду во всем и всегда с ним соглашаться? Постепенно я совсем перестану существовать, превращусь в продолжение Глеба… Нет, продолжение — это дети, вожделенный сын. А я просто стану его частью. Натальей Мажаровой. Недаром в англоязычных странах, когда женщина выходит замуж, ее официальным именем становится фамилия и имя мужа. Например, миссис Джеймс Смит. А была какая-нибудь Беатрис или Эмили. И я тоже когда-то была Натальей…

Дорога в очередной раз резко ползет вверх, справа в тающей дымке остаются домики и холмы, а прямо над нашим лобовым стеклом повисает рекламный щит с надписью «Дмитрову — 850 лет. Здесь начиналась Россия» под имитацией старинной фотографии: белокаменные зубчатые стены, потемневшие кресты, купола.

Монастыри и храмы города Дмитрова, хрущобы, коттеджи, рынки и воинские части, стеклянные супермаркеты, барачные двухэтажные постройки — словом, все, чем богата российская провинция, проплывает на этот раз за кадром. Мы объезжаем стороной древний город Дмитров и вскоре оказываемся на узком ухабистом шоссе, не менее извилистом, чем предыдущая трасса. Однако и на такой дороге находятся желающие показать себя. Тяжелый черный джип с ослепительно горящими фарами угрожающе мчит нам навстречу, на полном ходу обгоняя лениво трусящую «Газель». За ним с таким же молодецким посвистом проносится золотистая «десятка», дальше — маленькая иномарочка, не желающая, видимо, ни в чем уступать большим «братьям».

Жарким солнечным днем вид включенных фар неприятно поражает. Включенные фары днем — сигнал тревоги. Будто первый год войны, колонны грузовиков, толпы испуганных беженцев, бредущих за ними по пыльной дороге. Где я все это видела? В кино? В своем подсознании? Ведь родилась я почти через тридцать лет после войны. Или это действие генного кода, воспетого Александром Новиковым? Сколько поколений наших предков, гонимых войнами и невзгодами, скиталось по дорогам…

Очередной автомобиль пронесся буквально в двух десятках сантиметров от нас — так быстро и так близко, что я не успела разобрать марку.

— А представляешь, — вспоминаю вслух, — я вчера ехала, наверное, с не меньшей скоростью… Километров сто шестьдесят.

— Что это нашло на тебя?!

— К тебе спешила… домой… Вот! А ты преспокойненько играл с компьютером в шахматы!

— А что я должен был делать? Ты же предупредила: вечером пойдешь в парикмахерскую, на обратном пути, возможно, зайдешь в гости к родственнице.

— Да, сначала все шло по плану, а потом, в одно прекрасное мгновение, я почувствовала, что ужасно соскучилась по тебе. Даже не так! Я вдруг поняла: мое место возле тебя.

— Слабые проблески здравого смысла, — прокомментировал Глеб мое признание в любви. — То, что нормальным людям ясно как белый день, открывается тебе лишь в редкие минуты прозрения!

— И что ты предлагаешь?

— Знать свое место!

Мы смеемся.

Я уже привыкла к дороге — машины, летящие нам навстречу, больше не раздражают меня.

А ведь на этом отрезке пути тоже есть чем полюбоваться — вдоль трассы тянется знаменитый канал Москва — Волга. Сначала из-за напряжения я не замечала его, зато теперь глаз не могу оторвать.

Шоссе извивается и суетится, а канал несет свои воды невозмутимо, прямо, не ускоряясь и не замедляясь. Физика такое движение называет механическим. В механическом величии канала есть что-то завораживающее, но завораживающее зловеще, нехорошо…

Недавно мне в руки попала одна довольно занятная книжка по искусству. Ее автор на все лады втолковывал читателям мысль о том, что любая вещь созидается неким духом. С годами она может состариться, потерять яркость цвета и совершенство формы, но дух от этого сделается еще ощутимее.

Над обветшавшими берегами канала парит мрачный дух сталинской империи. Страшный призрак тоталитаризма…

Кто знает? Возможно, у следующих поколений наших соотечественников современная демократическая Россия тоже будет вызывать не слишком светлое чувство. Тем более ни для кого не секрет: в последнее время демократическое все дальше отходит в сторону, уступая место авторитарному. Официальная идеология рассматривает тоталитарное как единственно реальное средство наведения порядка в нашей стране. И получается, что демократия у нас в принципе невозможна — либо полный хаос и свобода, либо уж закрученные гайки. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как-то мы заговорили об этом на работе, и Таня рассказала смешной и в то же время злободневный анекдот.

«Депутат парламента приезжает в детский сад и спрашивает:

— Нужна вам помощь?

— Нужна, — кивают воспитатели. — Поставьте нам новые скамейки.

— К сожалению, это слишком дорого.

Депутат вздыхает и направляется в следующее богоугодное заведение, а именно в тюрьму.

— Постройте нам, пожалуйста, бассейн, — просят заключенные.

И депутат изъявляет полную готовность.

— Почему, — удивляется его помощник, — вы отказали бедным детям и согласились помочь преступникам?

— Видишь ли, — отвечает умудренный жизнью слуга народа, — оказаться в детском саду у меня нет шансов. А в тюрьме — больше чем достаточно».

Анекдот Татьяне рассказала дочка. Она вычитала его в учебнике английского, изданном в Великобритании. Если уж британцы сочиняют такие анекдоты, на что рассчитывать нам с нашей авторитарно-тоталитарной закваской. Поиграем еще немного в демократию и опять ценой многих человеческих жизней ввяжемся в великие, бесполезные стройки.

Я отвернулась и стала рассматривать лес — ели, сосны, затерянные между ними островки берез.

— Остановимся? — предложил Глеб.

И я привычно уже согласилась.

В лесу прохладно, сумеречно, пахнет прошлогодней прелой листвой. Весна здесь еще только собирается наступить: деревья едва покрыты зеленой порослью, а под елями, как память о недавно стаявшем снеге, — глубокие лужи. Нам повезло — мы сразу вышли на ровную, будто специально утрамбованную для прогулок тропинку.

— Это, наверное, перелесок, — предположил Глеб. — За ним должны быть участки. Дачники дорожку протоптали…

Я исподтишка наблюдаю за ним: по инерции он продолжает напряженно смотреть вперед, но глаза уже заметно темнеют. Как в тот вечер, когда он рассказывал мне про актуализацию и беспокойно вслушивался в наш с Иринкой телефонный разговор…

— Глеб, тебя всегда будут выдавать глаза! Сколько бы ты ни пытался казаться рассудительным и серьезным!.. — воскликнула я весело.

И тогда он остановился и прямо на тропинке поцеловал меня долгим, как полет в пропасть, поцелуем.

В состоянии людей, летящих в пропасть, мы бродили по лесу. Тропинка вывела нас на поляну, и здесь, устроившись на поваленном дереве, мы выкурили одну на двоих сигарету. Почему у нас так повелось? Странная, непонятно как сложившаяся привычка… Из-за деревьев долетали звуки чужой жизни: грохот мотора, детский визг, голоса. Значит, Глеб прав — за перелеском дачное товарищество…

Потом на шоссе нам попался указатель: садовые участки «Энтузиаст». Но окрестности меня больше не интересовали. Я все еще пребывала в полете, а может, уже и на дне пропасти, ехала молча, с закрытыми глазами… Ехала-ехала и приехала.

— Наташа, выходи, — окликнул меня Глеб.

Я открыла глаза, ожидая увидеть приволжские красоты. Ничего подобного! Наша машина стояла у ворот бежевого разноуровневого особняка с неизбежной башенкой, крытой искусственной коричневой черепицей.

— У тебя здесь друзья живут?

— Это гостиница.

Действительно, «Гостиница «Заречная», — прочитала я фасаде. — ИЧП Заречнов А.Д.».

Мне еще не доводилось бывать в российских частных гостиницах. Вот за границей другое дело. Там этим никого не удивишь. Год назад мы с Ириной ездили в Италию. Тур выбрали относительно недорогой. В агентстве объяснили: цена невысокая только из-за того, что останавливаться придется в частных отелях. В Венеции нам досталось грязноватое, заброшенное здание, наверняка представляющее историко-культурную ценность. На Капри, наоборот, — мы стали первыми постояльцами только что отстроенных фешенебельных апартаментов.

Сначала мне показалось, что и в «Заречной» мы с Глебом — первые посетители. То ли вообще первые, то ли первые за последние полгода. Небольшой квадратный холл, каменная лестница с никелированными перилами, абсолютно европейский номер — все это сверкало девственностью — даже не чистотой.

Постельное белье, льняное, прохладное, пахло первым снегом, и странно было, лежа на снегу, видеть над головой стеклянный тонированный потолок. Постепенно пространство стало сужаться: ушли в небытие двустворчатые балконные двери, поблекли, будто стерлись, яркие оранжевые стены, потускнело блестящее зеркало встроенного шкафа. Остался только Глеб — его лицо, глаза. Темно-карие, уже почти черные.

Глава 3

За ужином выяснилось, что гостиница не такая уж и девственная. На момент нашего появления в ресторане несколько столиков было уже занято, и следом за нами в зал вошла еще одна, совсем молоденькая парочка.

Скучая в ожидании заказа, я исподтишка поглядывала на них. Девушка с круглым, плоским, похожим на румяный блин лицом напористо и громко объясняла своему спутнику, что начертательная геометрия для нее — раз плюнуть! И все это благодаря природным способностям — необыкновенному пространственному воображению. Молодой человек очень внимательно, я бы даже сказала, почтительно слушал ее. Он был субтилен, до неприличия юн, но уже начинал лысеть. Казалось, со временем из него должен выйти классический неудачник…

После ужина Глебу предложили сыграть на бильярде, а я поднялась в номер и позвонила Лизе.

— Мы только вернулись, — устало отозвалась она.

— Там вроде прием до семи?

— Не в этом дело. Из клиники мы вышли в четыре, но Ленка…

— Не выдержала? Сорвалась?

— Нет, с Инной Владимировной она держалась в общем нормально. Я потом слышала часть их беседы — у Ленки мобильный с диктофоном.

— О чем они говорили?

— О чем в таких случаях говорят? Как ты себя чувствуешь? Как учишься? Что тебе привезти? Но потом бабушка спросила, читает ли Лена астрологические прогнозы…

— Опять? — испугалась я. — В жизни такой чепухой не увлекалась! Ведь с этих проклятых прогнозов у нее и начался рецидив…

— Ленка примерно так ей и сказала: астрология — чепуха! А Инна Владимировна страшно разволновалась. «Хочу, — говорит, — тебя предостеречь, кроме меня этого никто не сможет сделать, потому что я посвященная. Вот твой папа и тетя Наташа не хотели слушать меня и…» — Лиза прервалась.

— И что?

— Даже не знаю, говорить ли… Да, в общем, ничего такого. Сказала, мол, папа лишился квартиры, а Наташа… как-то она так хитро повернула… смысл такой, что у тебя был жених от Бога, а ты его упустила, и теперь тебя что-то очень нехорошее ждет… А дальше, не поверишь! Кроме меня, заявила Инна Владимировна, ей может помочь ведунья Леонарда.

— Она видела рекламу в «Sweet girl», — объяснила я.

— Она-то, может, и в «Sweet girl», да мы с Ленкой эту Леонарду знаем лично! Это же первая Сашина жена! Помнишь, я рассказывала? Все время таскалась к нам в гости, мы даже из-за нее в таунхаус переехали… В общем, Инна Владимировна разволновалась, сорвалась и Ленку страшно перепугала…

— Представляю!

— Мы уж давно вышли из клиники, а Лена все повторяла: «Вот ужас, вот кошмар!» Я чувствую, она вся как струна натянутая… Три часа по улицам с ней гуляла.

После таких известий у меня язык не поворачивался попросить Лизу съездить к маме еще и завтра. Тем более она обмолвилась, что работает в воскресенье. В салоне красоты наплыв клиентов по выходным. Когда же еще современным женщинам заниматься собой?

А может, и ничего, что завтра никто не поедет к маме. Оказывается, даже первый этап лечения не вполне завершен. Не нужны ей лишние впечатления, разговоры. До положительной динамики еще долго — в прошлый раз музыкальный доктор поторопился обрадовать меня…

Стоило вспомнить о музыкальном докторе, и он тут же не замедлил объявиться. Как обычно в последнее время — с номером художественной самодеятельности. Идеей сегодняшнего концерта стало благородное негодование.

— Как вы посмели?! Как вы могли?! Прислать к ней эту психически неуравновешенную девчонку! Возможно, наркозависимую…

— Вы соображаете, что говорите?!

— Дежурная медицинская сестра утверждает, что девица первой подняла шум!

— Вы ошибаетесь, — я сумела-таки прервать его тираду, — беседа Инны Владимировны Векшиной с ее внучкой Еленой записана на диктофон, и поэтому я в курсе содержания их разговора. Девочка вела себя вполне корректно…

— Возможно, бред был спровоцирован… — Доктор назвал незнакомый мне медицинский термин. — Но мы не виноваты, мы ни при чем. Она шла на поправку, вы сами видели в прошлый раз…

— Да, в прошлый раз она ничего такого не говорила, но…

— И не будет! Не будет больше. — Провал наступательного маневра окончательно перепугал доктора, и теперь он юлил и изворачивался. — Я жду вас в понедельник в любое время. Прежде чем подниматься к Инне Владимировне, зайдите на секунду ко мне. Я вам все, все объясню.

Ну хватит! Довольно с меня художественной самодеятельности! Зайти-то мне к нему, конечно, придется, но теперь я буду умней: поеду в клинику не одна — попрошу помочь Лизиных знакомых психиатров. И пусть он только рот посмеет открыть! Так и скажу: мне не нравится, когда меня водят за нос, хочу знать истинную картину состояния здоровья моей матери!

Лиза легко согласилась мне помочь:

— Завтра вечером я точно скажу, смогут ли они подъехать в понедельник. Смогут, скорее всего. Клиника у них новая, пациентов немного. Вроде как у нас в салоне, — добавила она с легким смешком.

Выработав более или менее логичный план, я посчитала мамину проблему исчерпанной. Дальше буду действовать по обстоятельствам. Возможно, придется сменить клинику, это я тоже имела в виду. Будем надеяться, что Лизины врачи — люди более сведущие и в их заведении мама быстрее пойдет на поправку. Это, конечно, крайний вариант. В идеале хорошо бы завершить курс лечения у музыкального доктора, и чем скорее, тем лучше.

Еще несколько дней назад я готова была ждать сколько угодно — главное результат. Но теперь, сказать по правде, мне хотелось лишь одного: забыть белые коридоры клиники, названия лекарств, наглые уловки медицинского персонала, искаженное бредом мамино лицо. Все, что можно было сделать, я сделала, а дальше — оставьте меня в покое! Мне пора в свою жизнь.

Я возвращалась к этим мыслям во время вечерней прогулки с Глебом. Ночью в гостинице и утром в машине. Иногда делалось болезненно жаль маму. Все предали ее: отец, Лешка, а теперь отступилась и я. Но эти короткие импульсы — угрызения совести, казалось, исходили откуда-то извне и не достигали глубин моего сердца. Оно было переполнено радостью, красотой, любовью, яркими впечатлениями — для горьких чувств и переживаний элементарно не оставалось места…

Поздним утром воскресного дня мы наконец-то добрались до Волги. Стоял первый по-настоящему летний день. Отраженное в реке солнце слепило глаза, но вода была обжигающе холодной. Мы гуляли босиком по песку, стараясь не попадаться в лапы накатывающим на берег ледяным волнам, перепрыгивали через них, смеялись. А в это время очередной катер, проносящийся мимо, поднимал новые бурунчики на водной поверхности.

— Ты даже представить себе не можешь, как тихо было здесь еще лет десять назад, — вздохнул Глеб. — Ни катеров, ни моторных лодок… Никаких признаков жизни, не то что цивилизации!

Возможно, без признаков цивилизации было лучше. Но мне очень нравилось и так. Запахи реки и молодой зелени, ивовые заросли, неприхотливый обед — пиво и сандвичи, — предусмотрительно захваченный мной в гостинице и разложенный теперь на огромном плоском камне… Жаркие лучи солнца и холодок, набегающий от воды…

— Видишь мост? — Глеб указал в даль, залитую солнцем. — Там уже город. Маленький провинциальный российский городок.

— Как называется?

— Кимры.

И хотя нам пора возвращаться, мы все-таки заехали полюбоваться живыми картинками истории. История не такая уж древняя — всего сто лет. Экономический подъем, переживаемый страной в те годы, запечатлелся в разного рода городских постройках — общественных и частных. Теперь его памятники превратились в живописные руины.

На углу главной площади я долго рассматривала длинное трехэтажное темно-красное здание с лепными украшениями на фасаде. Что-то оно мне напоминало… Ну конечно! ГУМ! Только первый в государстве магазин причесан и прилизан, а его кимрскому собрату не так повезло. На нем не то что не потрудились подновить штукатурку — окна не вставили. И вот гуляют по забытому Богом и людьми зданию сквозняки… Хотя почему забытому? Оно же стоит на главной площади города! Но мир равнодушен к этой тихо умирающей красоте. Что имеем — не храним — опять по давно знакомой пословице…

От главной площади лучами расходились в разные стороны улицы. Несколько кварталов старинной застройки — лепнина, эркеры, мозаика, кое-где тяжелые дубовые рамы и двери, оставшиеся с дореволюционных времен, изящные балконы с чугунными витыми решетками.

А дальше — по контрасту — серый кирпич, грязно-белые панели, скучные формы и линии. Тяжелое наследие советской власти… И почему это людям в начале века так не терпелось изменить существующий уклад?

Я задаю этот вопрос Глебу, и он объясняет, что отвращение к нормальной жизни — одно из свойств национального характера.

— Ты знаешь, что период перед Первой мировой войной — единственный в российской истории, когда не было инфляции?

— При Советах ее тоже не было.

— При Советах было много чего другого. Иностранцы, приезжавшие в тридцатых годах в СССР, поражались: неужели революцию сделал этот забитый, робкий народ?

Да, согласилась я, при Советах мыслили другими категориями. Деньги, даже самые незначительные, — это надстройка. Базисное представление о счастье воплощалось формулой: только бы не было войны! Первую часть формулы-заклинания обычно произносили вслух, зато вторую — лишь бы не арестовали, не сослали, не исключили из партии — безопаснее было додумывать про себя. Чем жить с такими понятиями о счастье — лучше уж пусть инфляция!

На это Глеб резонно заметил:

— Каждому досталось свое время. У каждой эпохи свои прелести…

Мы возвращаемся в Москву. Едем другой, незнакомой дорогой. Пересекаем мост через Волгу, оставляем за спиной зловещий канал, извилистую трассу, темный лес, в котором так сладко было лететь в пропасть. На дальних подступах к Москве меня настигает Ирка:

— Ты где, на даче?

— Нет.

— Домой едешь? — уточняет подруга и, не получив ответа, выкладывает сногсшибательные новости: — Вчера ко мне в гости приезжал Николай… До этого мы встречались в городе, ходили по клубам, театрам, несколько раз бывали у него в квартире, — объясняет Ирка между делом, — но вдруг он сам — представляешь, сам! — захотел, познакомиться с моими близкими!

Вера Григорьевна по этому случаю вылизала дом, Ирка напекла пирогов, наготовила салатов. Егору предложили сходить в парикмахерскую, но он высказался в том смысле, что идите-ка вы туда сами, и, опасаясь скандала, мать с бабушкой прикусили языки.

— Ир, я через час дома буду. Перезвоню тебе, хорошо?

— Хорошо, хорошо! — радуется Иринка. — Но ты знаешь, что самое интересное? Николаю так понравились наши места, что он сказал: «Хочу построить здесь дом».

— Дом? — переспросила я. — На вашем участке?

— Если он на мне женится, это будет уже наш участок…

Таким образом, Иринка сообщила мне новость номер два. А потом — и другие новости.

Появление Николая произвело настоящий фурор в поселке. Кем до этого была Ирка в глазах соседей? Матерью-одиночкой? Брошенкой? Даже хуже! А прежние поклонники, как назло, предпочитали развлекаться на стороне… Одним фактом своего визита Николай взвинтил Иркины акции до максимальной отметки. Вечером к ее матери зашла Тося — главная сплетница поселка и буквально засыпала Веру Григорьевну вопросами, безостановочно причитая:

— Дай бог твоей Ирочке! Уж если не ей, то кому? Умница! Красавица!

А сегодня утром Ирка пошла в магазин и встретила там Кешу. Встреча немало удивила ее.

— Мы вообще теперь в этот магазин не ходим! Непонятно даже, за счет чего он еще держится. Продукты — от хлеба до деликатесов все давным-давно возят из Москвы. Но вчера у нас закончился сахар…

— Ну а Кеша что?

— А тоже покупал какую-то муру. Жвачку, что ли, или сигареты. Увидел меня и подкалывать стал. Как маленький!

После развода Иринка сохранила с мужем нормальные человеческие отношения. При встречах они обычно перебрасывались несколькими дежурными фразами, изредка Кеша заглядывал к ней в гости — навестить детей.

— Подкалывать в каком смысле?

— В смысле Николая.

— Да что ты? Как ему не стыдно?

— Не стыдно!

Внешне Иринка мое возмущение разделяла, но я догадывалась, что все это жутко ей нравится. Особенно часть их беседы, посвященная социальному статусу ее нового знакомого. Дело в том, что общественное и материальное положение Николая куда выше Кешиного. Экс-муж имел неосторожность задать вопрос, и Ирка с обезоруживающей прямотой выдала подноготную.

Кеша обиделся:

— Не задавайся!

— И не думала!

Иринка с облегчением перевела дух.

— Ну вот, это и есть самое интересное. Остальное вечером расскажу. Ты мне только обязательно позвони, как приедешь.

Глава 4

Любой взгляд на часы вызывал у меня теперь мощный приступ негатива — я ничего не успевала. Утром едва откроешь документ, как уже слышишь голос новой начальницы — милейшей Александры Николаевны: «Наталья Павловна, помогите! Я тут у вас не понимаю ничего».

«Ну и бардак! И бардак же у вас был!» — восклицает она, выслушав мои объяснения.

На тонких губах играет все та же приторная улыбка.

Крем-брюле — определяю я.

— И как вы только выдерживали?

На столе у Александры Николаевны ничего лишнего — многоярусный лоток для документов, несколько файлов и подставка для ручек с карандашами. Домой она всегда уходит ровно в семь, учит: семья у женщины должна быть на первом месте. А Любаша под настроение могла и допоздна на работе засидеться, и в бумагах тонула, как шлюпка в море.

— У Любови Петровны был другой стиль, — вспоминаю я.

— Странный довольно-таки. — Даже неодобрение новая начальница высказывает с улыбкой.

Я возвращаюсь к своему документу, но ненадолго — раздается телефонный звонок. Лиза передает мне привет от инструктора по фитнесу.

— Тебе рекомендуют попробовать степ. И начать советуют сегодня же.

— Почему именно степ?

— Видишь ли, у тебя проблемы с дыханием. Степ стимулирует работу сердца, дыхательного аппарата, укрепляет икроножные мышцы, естественно корректирует линию бедер…

— Все ясно, — прерываю я Лизино выступление. — К сожалению, ничего сегодня не выйдет.

— Жаль, — искренне сокрушается она. — Очень жаль. Теперь инструктор по степу появится только в четверг.

— Значит, с четверга и начнем.

— А как Инна Владимировна? Были вы вчера у нее?

Я не собираюсь посвящать в свои проблемы коллег, поэтому покидаю офис и продолжаю разговор, стоя у пыльного окна в конце коридора.

…Позвав на помощь Лизиных приятелей, я, увы, сильно перестраховалась. Ложная тревога! С их точки зрения, музыкальный доктор наилучшим образом сочетал в себе профессиональную компетентность и человеческую порядочность.

Случай у мамы тяжелый, запущенный. Но доктор оказался безупречен — назначил правильное лечение, повернул вспять развитие болезни.

— А субботний эпизод?

— Всего лишь неизбежный сбой, — заключили врачи, побеседовав с мамой. — Возможно, она давно не видела внучку. Или не ожидала ее увидеть. Или девочка, сама не понимая того, сказала что-то неосторожное, что-то такое, что могло пациентку разволновать. Могла она сказать что-то?

Да, пожалуй, могла. Каким-то боком вспомнила Лешку, а маме и достаточно: бедный сыночек, квартиру потерял…

Но в целом мамино состояние было оценено со знаком плюс. И выглядела она гораздо лучше: лицо округлилось, исчезли напряжение и усталость. И разговаривала спокойно, даже шутила над собой:

— У меня теперь такой насыщенный график! С утра бассейн, прогулка, после дневного сна — музыка. Выкладываюсь, как спортсмен перед соревнованиями!

Мама любила выкладываться. Жизнь с полной отдачей была для нее естественным состоянием, единственно возможной формой существования.

— Поэтому ты пока не приезжай слишком часто, — продолжала она. — Иногда я очень устаю… А как у вас с Владиком? Надеюсь, все в порядке?

— Все в порядке! — Я смертельно перепугалась. А вдруг мама почувствует обман? — Он привет тебе передает. В следующий раз, если хочешь, мы вместе приедем. — От страха меня кинуло в крайность: я пообещала маме нереальные вещи. Не дай бог, она запомнит эти мои слова!

— Приезжайте. Я буду рада его видеть.

Обо всем этом я собиралась поведать Лизе, но только успела начать — мой рассказ прервала Валерия:

— Наталья, бегом! Тебя Александра Николаевна зовет.

— Вот вы, Наталья Павловна, говорите — стиль. А это как понять?

Я присела у стола и начала изучать таблицу на мониторе компьютера.

— Стиль — это принципы, закономерности, не так ли? А здесь, извините, все свалено без всякой системы.

— Вы не совсем правы.

Мне стало тоскливо и чуть ли не до слез жалко Любовь Петровну. Всеми ее поступками двигала неизжитая с годами потребность во всеобщем восхищении. Для людей она одевалась, наводила красоту. Ездила за границу, ходила в рестораны — все, чтобы потом рассказать. Вблизи это раздражало, на расстоянии — трогало… И работала она хорошо, старалась. Тоже хотела, чтоб похвалили. Только не могла угнаться за переменами — действовала по старинке, как научили когда-то.

— Тут есть закономерность, — объясняю я Александре Николаевне. — Такая и такая.

— Такая? Позавчерашний день, — заявляет новая начальница, выдавая очередную порцию крем-брюле.

— Но она тоже имеет право на существование. — Я неожиданно начинаю спорить, вступаюсь за Любашу.

— Глупо пользоваться устаревшими методиками, когда полным-полно новых! Вы-то, Наталья Павловна, отлично знаете.

Еще пара реплик, и мы вернемся к разговору о стиле. Не нравятся мне эти разговоры — коктейль из крем-брюле и жесткой безапелляционности, поэтому я отвечаю холодно:

— Да, с некоторыми я знакома.

— Будьте добры, приведите этот документ в удобоваримое состояние.

Время неумолимо приближалось к двум. Пунктуальная Александра Николаевна включила в розетку маленький черный чайник, Валерия, пробормотав что-то про социальную опасность подхалимов, ушла обедать, а я, не отрываясь, сидела у компьютера. Приводила в удобоваримое состояние Любашины документы и, покончив с этим, не входящим в мои должностные обязанности занятием (Валерия недаром считает меня подхалимкой!), возвратилась к своим утренним начинаниям.

Срок исполнения документа — вчера. Но спешить нет смысла — от суеты снижается производительность. Я пыталась искусственно затормозиться и неожиданно сделала интересный вывод: чтобы процесс шел эффективнее, нужно найти собственный ритм. Естественный, подходящий, соответствующий внутреннему…

Машинально смотрю на часы. Половина пятого. Кошмар! Надо быстрее!.. Ах, вот в чем дело! Спешка и есть теперь самый естественный для меня ритм. Боюсь не успеть… Дело вовсе не в служебном рвении. Не в стремлении понравиться Александре Николаевне, как намекает Валерия Викторовна. Дело в Глебе…

С его появлением у меня появилось чувство, будто прежняя жизнь проходила как сон. Теперь надо торопиться, наверстывать. Что наверстывать? Куда торопиться? А неизвестно. Но, исходя из этого тезиса, сформировались мои новые биоритмы. Я судорожно барабанила по клавиатуре, выписывала очередной аналитический документ, как выписывают коньками на льду геометрические фигуры. Немного поверхностно и очень четко.

— Совсем, Наташ, заработалась! — ехидно заметила Валерия. — Ну, твое дело! А я — домой.

Независимое поведение Валерии призвано обличить мое гнусное низкопоклонство. Зато она — сама оппозиционность: уходит с работы без пятнадцати семь, при этом отважно стучит каблучками и громко хлопает дверью.

Без пятнадцати семь… Я посмотрела на часы, болезненно поморщилась и с утроенной энергией продолжила терзать клавиатуру.

Через некоторое время мимо моего стола проплыла Александра Николаевна. На часы смотреть не надо, я уверена — сейчас семь ровно.

— Наталья Павловна, вас дома супруг заждался!

Если бы дома… Увы, это не для нас. Мы теперь ведем светский образ жизни. Вчера побывали на презентации в арт-салоне у Игоря, сегодня приглашены на Никитскую к Алле Аркадьевне. А меня по-прежнему тянет домой, так же остро, как в тот вечер, когда я сидела в пещерной кухне у Лизы. Только вряд ли мы окажемся дома раньше полуночи. В очередной раз бессмысленно растратим время, отпущенное судьбой только нам двоим.

Время уходит. Я мучаюсь ощущением уходящего, ускользающего между пальцами времени. Прекрасного времени, перетекающего в небытие. Пока оно не прошло, надо все успеть! Что успеть? Может быть, успеть насладиться?..

В мае даже вечер шокирует яркостью солнечного света и буйством красок, даже наша Каширка в это время года выглядит привлекательно… Наслаждаться! Оглянуться не успеешь, опять придется шлепать по лужам, прятать лицо от ветра, поднимать воротник. А сейчас так приятно подставить ветру лицо! Майским вечером он особенно нежен. И так же особенно нежен Глеб. Я подставляю ему лицо с детской, уже забытой радостью. Окунаюсь в его нежность, как в стихию майской природы… А на часах тем временем — без пятнадцати восемь.

— Она нас приглашала к семи.

— Извинимся. Скажем, я задержалась на работе.

От Каширки до Никитской добрались за двадцать минут — рекордные по московским меркам скорости. По дороге Глеб рассказывал про Аллу Аркадьевну.

Они знакомы невероятное количество лет. Познакомились на работе. Глеб был молодым специалистом, вчерашним выпускником вуза. Алла Аркадьевна — тридцатипятилетней соломенной вдовушкой. По-современному разведенной женщиной с дочкой младшего школьного возраста на руках. Решила пустить жизнь по новому руслу: с мужем рассталась, квартиру разменяла, заодно и на другую работу устроилась.

Сначала они никого не знали в отделе — держались друг друга, как новички. Но скоро выяснилось: в делах Алла совсем не новичок, а даже наоборот — специалист. С двадцати лет конструктором работает. В инженерном ремесле она стала первой наставницей Глеба. Трудилась, лепила из него профессионала.

А вот в повседневной жизни еще неизвестно кто кого наставлял…

— Представь себе мятущуюся тридцатипятилетнюю женщину. Красивую, резкую, нервную, с нестандартным, почти мужским складом ума.

— Ты старался ее успокоить? — с легким волнением допытываюсь я. — Рассказывал про актуализацию?

— В общем, ты права. Она томилась теми же проблемами, которые мне довелось пережить через несколько лет… Иногда я приглашал ее в кафе или в театр. Но она соглашалась редко, стеснялась моей молодости.

— И долго длились ваши платонические… отношения?

— Лет пять, наверное. Пока в отделе не появился новый начальник.

— Которого звали Евгений Сергеевич?

— Когда он появился… как тебе сказать…

— Тебе было грустно?

— Я как раз нашел новую работу — устроился на совместное предприятие.

— Чтоб скорей позабыть Аллу Аркадьевну?

— Что ты! Я не собирался ее забывать. Как видишь, мы до сих пор дружим.

Красавица с нестандартным мышлением и мужским складом ума! Неужели он никогда не был влюблен в нее? Ну хотя бы в самом начале, немножко… Был, наверное, но зачем-то скрывает.

— А как вышло, что ты вернулся к Евгению Сергеевичу?

Глеб рассмеялся:

— Зашел на минутку — остался на всю жизнь! Попросили помочь с проектом, не укладывались в контрактные сроки. Через полгода звонят: не мог бы ты еще. Потом говорят: «Все, Глеб. Без тебя никак!» А мне и самому у них нравилось.

— А Алла? Она продолжает работать?

— Давным-давно уволилась. Кстати, при весьма драматичных обстоятельствах…

О драматичных обстоятельствах я узнала немного позже от самой Аллы Аркадьевны — мы сидели за десертом у нее на кухне.

— Вы, наверное, находите странным наше жилье? — кокетливо поинтересовалась некогда красивая и своевольная женщина, а ныне стареющая мужняя жена.

— Не странным, но своеобразным.

Только представьте: парадные фасады Никитской улицы, элегантная публика, дорогие автомобили. Пока я преодолеваю путь от машины к дому, меня останавливает сухопарая черноволосая женщина.

— Нитикис. — Она беспомощно тычет в карту.

— Никитская. — Легко догадаться, что передо мной иностранка. — Никитская — здесь! — показываю указательным пальцем вниз.

— Бульвар, — четко добавляет моя собеседница.

— А бульвар — там, — указываю я жестом регулировщика.

— Грацио, — отвечает женщина, сверкнув на прощание очками…

Но стоит только отойти на сто метров от праздничной, ухоженной Никитской, на которую приезжают поглазеть иностранцы, и вы окажетесь… вы окажетесь в доме Аллы Аркадьевны. Лучше не замечать того, что творится в подъезде. По крайней мере, когда идешь в гости, можно себе позволить не замечать. Достаточно подняться на один пролет по затхлой каменной лестнице к лифту-стакану, нажать на кнопку и перенестись… в классический коммунальный коридор, длинный и широкий, как Никитский бульвар. По коридору, как по бульвару, гуляют, не здороваясь, незнакомые друг другу люди. Одеты они при этом по-домашнему.

— Нам сюда.

Глеб подвел меня к деревянной филенчатой двери, окрашенной пинатексом или текстуролом. Думаю, что окрашенной, потому что дверей из красного дерева в квартире такого класса не должно быть в принципе. За филенчатой дверью — обычная металлическая, а за ней — полноценная квартирка с кухней, прихожей, санузлом и двумя просторными комнатами. Государство в государстве.

— Это придумала я! — гордо сообщила Алла Аркадьевна. — Муж был страшно против, коммуналка, вонь, грязь! Все равно найдутся желающие, квартиру расселят, и поедешь ты в какое-нибудь Свиблово или в Марьино… А я настояла! Честно говоря, мы оказались в дурацком положении. На пятом десятке, оба — коренные москвичи, и хоть иди квартиру снимай! Хуже, чем в студенческие годы. А знаете, почему получилось так?

Чтобы мне стало все ясно, рассказчице пришлось отступать в глубь веков, на десять, нет, все-таки на пятнадцать лет назад.

— Когда мы встретились с Женей… — Алла Аркадьевна замялась, не зная, как обойти некрасивую сторону истории. — В общем, я к этому времени уже развелась, а он еще был женат, хотя, конечно, брак, сами понимаете, давно превратился для него в обузу. Женя даже домой не хотел идти после работы! Вот до чего доходило.

Скорее всего, причина, по которой Евгений Сергеевич не хотел возвращаться домой после работы, называлась Алла Аркадьевна. Не встреть он ее — проживал бы сейчас по старому адресу, а эксцессы пятнадцатилетней давности забылись бы сами собой. Я почувствовала неприязнь. К Алле Аркадьевне, к незнакомой исследовательнице почв из Норвегии, к ситуации классического треугольника. Я ненавидела их всем сердцем. Влюбиться в чужого мужа — все равно что украсть чужую вещь. А если бы Глеб оказался женатым? Нет, никогда! Ни за что… Но одно дело я, и совсем другое — Алла Аркадьевна.

Узнав о появлении в их жизни третьего лица, жена Евгения Сергеевича сдаваться не захотела. Возможно, она поступила правильно, только ее методы борьбы были неподходящими — разборки, скандалы, причем на уровне администрации предприятия.

— Что только эта женщина не вытворяла! — При воспоминании Алла поморщилась. — Вы, Наташ, не поверите!

Поверю, поверю, размышляла про себя. Я-то знаю, что бывает с людьми в таких обстоятельствах…

Пока соперница металась в исступлении, Алла Аркадьевна не теряла времени даром. Собралась с духом и выдала соломоново решение. Написала заявление об уходе и на следующий день уже не появилась на службе. Удар достиг цели — переполошившийся Евгений Сергеевич явился к ней домой, на коленях умоляя… О чем? Не поймешь… Обо всем сразу: забыть о выходках его разбушевавшейся супруги, простить, понять, вернуться на работу, не покидать… В ответ Алла Аркадьевна только грустно кивала. Не соглашалась и не отказывалась и таким образом довела своего возлюбленного до температуры кипения.

— Он сказал мне: «Алла, все! Я больше не могу!» Не пошел в тот вечер домой, у меня остался.

И они стали жить вместе — душа в душу. Первая жена еще долго негодовала, сын — студент-первокурсник — тоже пытался протестовать, но все это Аллы Аркадьевны теперь не касалось. Для нее начался новый период — она осела дома.

— Тогда-то я по-настоящему поняла: дом — это мое единственное призвание. Да и не только мое. В каждой женщине, я в этом убеждена, живет домохозяйка… Конечно, далеко не все раскрываются… Мы были так счастливы, что наконец вместе! Казалось, чему радоваться? Жили в ужасных условиях. Крошечная квартирка в Южном Чертанове, одна комната. А с нами еще Вероника, дочка моя… Через несколько лет она выросла, и мы поняли: срочно надо покупать квартиру. И тут началось!

Дело в том, что про окраины Алла Аркадьевна слышать не могла. Уроженка Малого Кисловского переулка, она мечтала вернуться в эти края. Мечта в очередной раз столкнулась с грубой действительностью: на сумму, которой они располагали, в центре можно было купить только комнату. Или, если повезет, несколько комнат… И тут у Аллы Аркадьевны возникла остроумная идея создания государства в государстве. Они выкупили угловую часть дремучей коммунальной квартиры в переулке, примыкающем к Большой Никитской. Алла Аркадьевна лично разработала проект перепланировки, закупила отделочные материалы, договорилась с рабочими. Словом, их новый семейный очаг — ее детище в полном смысле слова.

Поставив точку в своих откровениях, Алла ревнивым взглядом окинула кухню. На фоне безупречно ровных белых стен темно-коричневое натуральное дерево выглядело изысканно и богато. Небольшой круглый стол, покрытый жесткой крахмальной скатертью, без преувеличения тянул на символ домашнего уюта. Легкие кремовые шторы на окне, темная ваза богемского стекла на подоконнике, а в ней — спелые, похожие на муляжи, фрукты… Если на минутку забыть, что вся эта красота пустила корни во чреве грязного, пропахшего нечистотами здания, ею можно даже залюбоваться. А если не забывать… Я взяла из вазы, но тут же положила обратно крупное золотисто-желтое яблоко. Меня почти тошнило. Какая гадость! Нарядный дом, счастливая семья, появившаяся на свет в результате насильственной смерти другой!..

— Скажите, Наташа… Глеб ведь никогда не рассказывал мне о вас, а мы с ним — старинные приятели… Но поверьте, приятели, и только. — Расправив на плечах роскошные светлые волосы, Алла Аркадьевна интригующе на меня взглянула. — Скажите, как вы с ним познакомились?

— Случайно, — ответила я коротко.

— А давно?

— Несколько недель назад.

— Надо же!.. Вы поймите, почему я об этом спрашиваю. У меня по жизни ощущение, что я должна его опекать. Вечно он вляпается во что-нибудь.

— Во что же, например?

— Когда у нас с Женей начинался роман, мне было совсем не до Глеба… Он вдруг взял и ни с того ни с сего женился!.. Мне, сами понимаете, несложно было распознать мотивы этого шага. Но боже мой, с кем этот мальчишка связал свою судьбу! С глупенькой, примитивной бабенкой с рабочей окраины. Это он-то, инженер от Бога, знаток философии!.. Промучился с ней столько лет! Потом, они, слава богу, расстались… Но дальше я окольными путями узнаю, что в Новотрубинске нашлась очередная барышня, и дело опять-таки идет к свадьбе… Конечно, когда вы появились на банкете, я готова была голову на отсечение дать, что вы — не из Новотрубинска. Сразу видно, интеллигентная столичная женщина…

Я незаметно взглянула на часы. Поздно уже, половина одиннадцатого. День прошел… Еще один из плеяды светлых, ласковых майских дней, оставивший целое облако впечатлений. В душном пространстве Аллиной кухни они выливаются на меня, как дождь. Приторная улыбка и равнодушные глаза Александры Николаевны, поборницы новых технологий, детсадовское ехидство Валерии и — неожиданное удовольствие от работы над документами… Как будто не экспертной оценкой занималась, а мчалась навстречу Глебу. Драйв потрясающий и цель головокружительная — пробыть вместе хоть на пять минут больше, наверстать упущенное за долгие-долгие годы! Наверстать не получилось — большая часть вечера съедена фальшивыми откровениями Аллы Аркадьевны.

— Надеюсь, мы подружимся с вами! — утверждает она с лучезарной улыбкой.

— Спасибо. — Я отвечаю обтекаемо. Спасибо сразу за все: за предложение дружбы, за ужин, за прием, за мегабайты бесполезной информации… — Мы прекрасно провели время, но, к сожалению, нам пора.

Мы еще долго благодарим и прощаемся и, наконец, покидаем квартиру Аллы Аркадьевны. Из оазиса евроремонта попадаем в коммунальную пустыню, с приукрашенной декорациями сцены — в уныние и неуют служебных помещений… Задумавшись, я не замечаю хлама, сваленного между разномастными дверями, и больно ударяюсь коленом…

Ну так вот, сцена. Теперь мне постоянно приходится иметь дело с пасынками Мельпомены, стремящимися превратить свою, а заодно и мою жизнь в театр. Музыкальный доктор — понятно, боится осложнений. В последнюю нашу встречу он комично ударился в панику, приняв Лизиных психиатров за представителей проверяющих инстанций, призванных по его душу вредной клиенткой. Когда понял, что перед ним коллеги, было поздно — мы уже успели во всем разобраться. А Алла? Не хочет терять отношений с Глебом? Изо всех сил старается сохранить старую дружбу как памятник прошлым завоеваниям?.. И меня же при этом берет в союзники!

— Ты знаешь, о чем мы только что говорили с Евгением Сергеевичем? — спрашивает в машине Глеб. — Осенью опять придется ехать в Новотрубинск.

— Он тоже поедет?

— Ему бы надо, но вряд ли он выберется. Нет, мы поедем с тобой, поэтому до октября надо успеть оформить отношения… Что ты молчишь?

А что на это скажешь? Конечно, нам надо оформить отношения… но сначала мне нужно представить Глеба маме, познакомиться с его родителями и поскорее разрешить ненавистный квартирный вопрос. Еще я бы хотела это событие красиво отпраздновать — пережить миг счастья и торжества в кругу самых близких. Брак с Глебом для меня действительно торжество, триумф моего женского начала. Но такой праздник уже тянет на свадьбу, мне же предлагают совсем другое — оформить отношения.

— Почему ты молчишь?

— Потому и потому. — Я осторожно завожу речь о празднике, о близких, о маме. — Если это возможно, я бы хотела отложить до тех пор, пока…

И оказывается — возможно! Как здорово все оказывается… Только благодаря тому, что одноклассница Глеба работает заведующей ЗАГСом где-то в Бибиреве, мой праздник непременно состоится.

— Нам достаточно будет назвать день…

Уже сквозь первую дрему я размышляю о том, что все в моей жизни получится, сложится, состоится. Разноцветные камешки — желтые, синие, лиловые — кружат перед глазами, слагаясь, составляясь в причудливые узоры. Узоры не замирают — один плавно перетекает в другой. В детстве у меня была такая игрушка: на вид что-то напоминающее подзорную трубу, но, если ее поднести к глазам и начать неспешно поворачивать, увидишь чудные мозаичные картинки, одни — на фоне темного ночного неба, другие — на голубом, будто подсвеченном неярким солнцем…

— Наталья, Натали-я… — доносится до моих ночных грез шепот Глеба.

Я еще не успела заснуть по-настоящему, но теперь просыпаюсь. Просыпаюсь и совсем близко вижу его глаза. Ночью не разобрать, но я точно знаю: сейчас они быстро темнеют.

Глава 5

Иногда о том, что происходило ночью, я вспоминаю днем… На несколько мгновений выпадаю из реальности, а потом опять — к делу. С новой начальницей, Александрой Николаевной, надолго из реальности не выпадешь. Оглянувшись, я смотрю на Валерию. Стучит себе по клавиатуре, как дятел по коре дерева, бросила фрондерские штучки.

За компьютерами Татьяны и Кати трудятся молоденькие девушки-стажерки. Настя поручена моему попечению, о Лейле заботится Валерия Викторовна.

Сначала она насмешничала:

— Это и есть ее команда?! Полтора человека…

Но девушки оказались безупречными — организованными, смышлеными, настойчивыми. Александра Николаевна специально ездила в Финансовый университет, общалась со студентами и выбрала самых достойных. Она вообще такая — ничего не боится. При случае смело идет в народ и, надо отдать должное, в проигрыше оказывается редко. Взять хотя бы суммы новых контрактов и, следовательно, наших зарплат. За последний месяц жалованье нам прибавили так, будто в стране разразилась гиперинфляция. И что интересно, на рекламу Александра Николаевна не потратила ни копейки — просто объехала несколько профильных выставок, семинаров, презентаций, пообщалась с потенциальными клиентами и превратила их в актуальных.

— Как это вам удается? — не удержавшись, спросила я у нее. — Подходите к незнакомым людям, предлагаете?..

— Да что тут такого, Наталья Павловна? Разве сложно подойти к незнакомому человеку?

— Конечно сложно! Особенно если вы хотите, чтоб он вам платил.

— Вы как из позапрошлого века! — Александра Николаевна всплескивает руками. — Если вам сложно, давно бы записались на тренинг!

Сильная сторона нашей новой начальницы — знание всевозможных методик. Думать она не очень любит, да и зачем изобретением велосипеда заниматься?! Зато обожает учиться. Несколько лет назад в какой-то газете Александра Николаевна увидела объявление — всем желающим без ограничений пола и возраста предлагалось пройти практический курс коммуникации. В процессе обучения слушатели должны были выполнять странные на первый взгляд задания. Допустим, подойти у метро к незнакомым людям и попросить денег на дорогу. Не просто попросить, а на таких, например, условиях:

— Я вам сейчас анекдот расскажу, а если он вам понравится, вы мне заплатите.

— Ну и как, получалось?

— Первая попытка превзошла все ожидания! — рассказывает начальница с нескрываемым удовольствием. — Я не только денег заработала — меня до дома на руках несли! После таких опытов, сами понимаете…

Я понимала — и не понимала. Главным аргументом в пользу подобных форм общения были финансовые результаты. Но я по-прежнему не представляла, что можно заговорить с незнакомым человеком на улице или предложить услуги своей фирмы не нуждающимся в них людям. Но мало ли чего я не представляла… Зато на сегодняшнем собрании Ларионов поставил Александру Николаевну в пример руководителям других подразделений, и премию обещал, и оплатить работу со стажерами.

— Мы сюда ходим деньги зарабатывать! — декларирует Александра Николаевна, и на этой оптимистической, жизнеутверждающей ноте завершается наш с ней разговор.

Рабочий день тоже близится к завершению, а мне еще надо уделить внимание Насте, доделать квартальный отчет, посмотреть в Интернете котировки. До семи я, естественно, не успеваю, но сегодня это меня беспокоит мало. Дело в том, что Глеб уехал по делам в Тулу, вернуться обещал не раньше одиннадцати, значит, можно спокойно сидеть и работать. Тем более, что вчера я ушла из офиса раньше — навещала маму в клинике нервных болезней.

Визиты в клинику — это теперь отдельная тема. Я стараюсь не обдумывать их накануне и постфактум не возвращаться к ним. Нет-нет, с мамой все в порядке: она плавает в бассейне, делает гимнастику, ест черешню и абрикосы. Доктор обещал, что скоро можно будет приступать к финальному этапу лечения — сеансам музыкальной терапии. Все это, конечно, меня радует, но и… настораживает.

Я до сих пор не решаюсь рассказать маме о Глебе. Ее нельзя волновать, она ведь так хотела, чтоб я вышла за Владика… Наступит время — говорить придется, пока же я малодушно оттягиваю момент объяснения, понимая, что о некоторых вещах мама догадывается давно. О том, что Влада больше нет в моей жизни… Иначе бы она настаивала: приезжайте вместе. И о том, что я недоговариваю что-то. Скрываю.

Мама, в свою очередь, не требует от меня откровений и вообще никак не обнаруживает недовольства. Но неизбежный результат недомолвок — отчуждение.

— Ты хорошо выглядишь.

— Что нового на даче?

Дачу я последний раз навещала в обществе Лизы и Елены, поэтому, уставившись в пол, бормочу что-то нечленораздельное.

— Как флоксы, прижились?

— Да, с флоксами все в порядке.

— Ольга ездит?

— Тебе от нее привет.

Мама ощущает мое напряжение — такой разговор для меня все равно что прогулка по минному полю.

— У нас ужин скоро… Иди, чтобы по темноте не ездить. Сейчас аварии кругом…

Выходя из клиники, я обычно успокаиваю себя тем, что наш главный разговор впереди. Мама все поймет. И Глеб ей непременно понравится. Он не может не нравиться: чем больше я его узнаю, тем больше убеждаюсь в этом…

Камень преткновения, конечно, наша поездка в Новотрубинск. Едва мама успеет выписаться, как ее тут же придется оставить одну. Кто может заменить меня в Москве? Лешка? Чтобы он стал менять ради нас свои планы? Смешно даже представить! Лиза? Она маме почти чужая, да и своих дел у нее по горло. Положиться на легкомысленную юную Елену тоже нельзя… Я стала прилежно перебирать в памяти соседей и маминых подруг, но меня отвлек звонок телефона.

— Наташ, ты? Наташа! — Я с удивлением узнала голос Любови Петровны — нашей бывшей начальницы. — Я звонила тебе домой, муж сказал, что ты на работе… Эксплуатирует она вас?! Заездила совсем?!

— Подождите, муж сказал?..

— Ну, твой этот… Владик…

— Он подошел к телефону?!

Мне стало обидно: сижу тут, убиваю впустую время, а Глеб, оказывается, дома. И не звонит…

Погрузился, наверное, в свои деструктивные установки или, наоборот, в философские эмпиреи поднялся. Я заметила, что иногда он любит посидеть в одиночестве. Думает о чем-то… Другой бы на его месте рассердился: где ты ходишь? где ужин мой? А его такие вещи как будто и не волнуют.

Однажды я обмолвилась об этом Александре Николаевне и в ответ услышала:

— Странный он у вас какой-то! Странный!

Впрочем, у нее все странные. Таких ходячих роботов, как она, я вообще раньше не встречала… Между тем Любаша засыпала меня вопросами:

— Какие у вас там новости? Сработались с Вареновой? Нравится вам она?

— Все нормально…

Я понимаю, что смертельно обижу Любашу, даже незначительно похвалив ее преемницу, тем более что теплых чувств к Александре Николаевне я тоже не питаю. Но все же ничего плохого сказать о ней нельзя. При тех же, если только не сократившихся нагрузках зарплата у нас ощутимо выросла. Обстановка в офисе — спокойная, конструктивная…

— Значит, все хорошо? — спрашивает Любовь Петровна с отчаянием в голосе.

— Ну, не совсем, — чем могу, я ободряю бывшую начальницу. — С вами было уютнее, человечнее… Существовал, так сказать, коллектив, а теперь — команда, занимающаяся добыванием денег. Мы уже не разговариваем так просто, чай все вместе не пьем…

— Противная она! — Любаше мои слова — бальзам на душу. — Противная!.. Прискакала сегодня на совещание руководителей подразделений, даже не здоровается! Как будто мы и незнакомы… А еще культурный человек! Потом я им попить принесла — минеральную воду. Она выпила и орет на весь кабинет: «Уберите стакан!» Как шестерке какой-то! Как будто я ей прислуга!

Я живо представила себе сцену, разыгравшуюся в кабинете Ларионова: стакан просто мешал Александре Николаевне, а она ни к каким помехам не привыкла. Что касается Любаши, то ее Варенова элементарно не заметила, возможно, даже не вспомнила, при каких обстоятельствах они встречались. Держать в памяти всех подряд — это же не рационально!

Любовь Петровна, напротив, уверена, что она — это далеко не все подряд. Она — это центр мира! Разве центр можно не заметить или забыть? Все дело в том, что Александра Николаевна очень хочет ее унизить!

— А Катя приезжала на совещание? — Мне кажется, самое лучшее в этих обстоятельствах переменить тему.

— Не напоминай мне об этой нахалке! Говорить о ней больше не хочу!

Но привычка перемывать косточки окружающим берет верх, и Любаша долго, в подробностях рассказывает, как надменно и холодно держалась сегодня с ней Катя. Таким отношением Любаша была ошарашена, огорошена!.. Чему можно верить в этом мире, если уж Катя… такая любезная, преданная, сердечная, повела себя при перемене декораций как первостатейная сволочь.

Неужели Любовь Петровна не понимала, что за человек Катя на самом деле? — раздумываю я. Конечно понимала! К несчастью, она до последней степени завралась: врет не только окружающим, но, что гораздо хуже, себе… Можно это по-другому назвать: не врет — приукрашивает… Поверила в Катино доброе отношение — сделала себе приятно. Теперь платит за иллюзии. Но без иллюзий подчас так тяжело обходиться…

Пока я размышляю о превратностях жизни, Любаша доходит до самой патетической точки истории и начинает громко всхлипывать.

— Успокойтесь, Любовь Петровна! Не стоит плакать — не о чем. Таких, как Катя, ничего хорошего не ждет в этой жизни! Знаете мудрость: как ты к миру, так и он к тебе.

— Вот именно! — Экс-начальница немного успокаивается. — Отольются кошке мышкины слезки!

— Скоро отпуск, отдыхать поедете.

— Да-да, — окончательно оживляется Любовь Петровна, я даю ей прекрасную возможность оседлать любимого конька. — Мы собираемся в Хорватию, на Адриатическое море…

Дальше как обычно: пятизвездочный отель, шведский стол, трехкомнатный номер, все включено…

— Ты знаешь, что Адриатическое побережье — самое чистое в Европе?

— Вы думаете? — уточняю я осторожно. С чего это морю, расположенному в центре Европы, быть самым чистым?

— В рекламе турфирмы написано!

Опять иллюзии! Потом неотвратимое разочарование и — горькие слезы. Но это — потом. Пока — полный восторг и безмятежная радость.

Надо ловить момент и прощаться. Я с величайшим облегчением желаю Любаше всего самого лучшего, прошу звонить и сама обещаю не пропадать надолго.

— До свидания! Рада была вас услышать!

Ну слава богу! Пока поговорили — сто потов сошло. Трудно работать психоаналитиком — лучше уж в ценных бумах копаться, чем в чужих душах. Тем более трудно сосредоточиться на Любашиных душевных переживаниях, когда мысли рвутся совсем в другом направлении…

То, что о своем возвращении из Тулы Глеб не сообщил сразу, пожалуй, легко объяснимо. Устал, выложился, насмотрелся на разных людей — хотелось побыть одному. Но вообще… Подспудно я чувствовала: многое мне в нем непонятно.

В начале нашего знакомства Глеб сказал: «Ты — аллегория моей души». Сейчас абсолютно ясно: ошибся. Я человек простой и цельный. Всю мою жизнь можно пересказать в пяти предложениях, все ее обстоятельства вытекают из свойств моего характера. А у Глеба…

Я ведь тоже не совсем правильно представляла его. Ироничный, насмешливый, властный… Нет, это на поверхности. В глубинах души обнаружилась не побежденная с детства стеснительность, даже робость. Иногда мне доводится быть очевидицей его яростной борьбы с этими особенностями натуры. И самое удивительное, что при таких особенностях он окружен сумасшедшей толпой знакомых и друзей. Как это называется? Алогизм? Противоречие?.. Я и другие противоречия замечаю. Попробуйте, например, увязать интерес к философии с незаурядными способностями к точным наукам и ярко выраженным техническим складом ума!

Такой вот человек встретился мне в жизни — необычный, незаурядный. Люди ощущают эту незаурядность и тянутся к нему. Мужчины и женщины… Старые приятели и случайные знакомые… Звонят, приглашают куда-то — норовят превратить мимолетные контакты в устойчивые отношения. И он тоже (из врожденной деликатности, что ли?) готов эти отношения продолжать. Обидеть человека невниманием, проигнорировать — на такое Глеб просто-напросто не способен.

Для Александры Николаевны, например, подобные ситуации — вещь привычная… Для Кати и более того — мгновения счастья. С ликованием, наверное, представляет она себе сейчас размазывающую по щекам слезы Любашу. Получай, кошелка, за все мои унижения! Хотя Любовь Петровна никого унижать не хотела — Катя сама избрала роль клоунессы при королеве, надеялась таким образом добиться карьерного роста и увеличения зарплаты.

Но что мне Катя… Вот Глеб! Сотканный из противоречий, яркий, талантливый, привлекательный для многих и бесконечно одинокий. Что я в сравнении с ним? Молодой дубок. Нормальная, устойчиво стоящая на земле, эту землю любящая и ни к каким эмпиреям не тяготеющая. Я сразу ему сказала — обыкновенная женщина!

Но ведь он полюбил меня именно такой. За что? Может быть, увидел во мне такие качества и свойства, которых нет в нем самом. Я вспомнила, что иногда ему нравится называть меня по имени, тянуть: Наталья, Натали-я.

Наталья в переводе — природная. Может, он полюбил меня как раз за это?

Глава 6

— Где ты ошиваешься, Натали?

Лешка сидел у окна на кухне. От начала мира это считалось его место!..

Сколько всего переменилось с тех пор, но стоит закрыть глаза, я снова вижу нашу семью, собравшуюся в полном составе за ужином. Отец — во главе стола, по правую руку от него мама, а рядом с ней — я, с двумя тугими косичками, в голубой футболке, разрисованной Микки-Маусами.

Мама еще кормила меня из ложки, вытирала салфеткой губы, а Лешка уже учился в школе. В те времена он казался мне недосягаемо взрослым. И долго еще казался… Я заканчивала пятый класс — брат первый курс института. Я готовилась к школьному выпускному — Лешка диплом защищал… Потом он сразу женился на Лизе, переехал к ней и больше не сидел за ужином у окна? Примерно в этот период Лешкин возраст перестал будить во мне уважение. Я тоже вскоре покинула родительский дом и вернулась только на пепелище. А теперь и Лешка вернулся!

— Ну чего молчишь? Не знаешь, как выкрутиться получше?

— Было б перед кем выкручиваться!

И разговор обычный — по сценарию тех лет. Дальше Лешка должен был бы с угрозой спросить:

— Не перед кем? Сейчас все матери расскажу! Вместо этого он встал и неловко обнял меня.

— Натали! Сколько же мы с тобой не виделись?

— Ровно столько, сколько ты странствовал по Германии!

Я отвечаю со смехом, хотя — что греха таить? — сердечко-то и у меня екнуло! Брат приехал! Мой родной брат…

— Странствовал?! — с шутливым ужасом переспрашивает Лешка. — Ты бы так постранствовала! Семь шкур с тебя в этой Германии сдерут!

— Зато и заплатят…

— Вон ты какая стала, Натали. Все на деньги меряешь! Знаешь, чего гады немцы творят? Я в этой Германии до потери сознания доработался!

— И мы здесь тоже до потери сознания.

— Только не ври, что была на работе.

— Сам знаешь, что на работе! Что ты моей знакомой по телефону ответил?

— Ну это я так. Репутацию твою берегу.

— А где же мне, по-твоему, еще быть?

— Такая красоточка! — Лешка всегда считался тонким ценителем женской красоты. — Гуляешь, развлекаешься… И еще лапшу пыталась навешать: замуж выхожу…

— Все у тебя, Лешка, на один манер. Гуляешь — развлекаешься, красоточка, — улыбнулась я, тоже усаживаясь на свое историческое место. — А я действительно была на работе. Знаешь, почему задержалась? Вчера пораньше уйти пришлось — маму навещала.

— Да! А я все спросить собираюсь: ну и как она?

— Понемногу возвращается к жизни. Скоро уже выписывают.

— Ну, понятно… Вообще психиатрия — такое темное дело…

— Это уж точно! — Я почему-то опять с неприязнью подумала о музыкальном докторе. — И люди там темные работают! Вроде как-то лечат, а как — не поймешь. Хотя сейчас, кажется, все нормально, но сколько мы пережили кошмаров!

— Мне в Германии один доктор сказал: бесполезное дело душевные болезни лечить! Рано или поздно все на круги своя вернется.

— Тебе бы надо к матери съездить…

— Да я не отказываюсь?

— Ты только смотри, осторожно.

— Как осторожно-то? Опять какую-то чепуху придется болтать?

— Нет, что ты! Просто поговори с ней хорошо. Обрадуй, успокой…

— Ну ты даешь, Натали! И чем, по-твоему, я ее обрадую?!

— Расскажи ей что-нибудь о Германии. Как ты там живешь…

— Чего там в Германии? Пашешь как вол с утра до ночи. Да еще с квартирой!

А вот квартирные-то дела у меня абсолютно вылетели из головы! Я все обдумала, решила для себя, успокоилась и забыла.

— Насчет квартиры не беспокойся…

— Не беспокойся! Кому охота становиться бомжем?

— А что адвокат твой делает?

— Вот именно — адвокат! Ты понимаешь, как ни крути, а вся правота на стороне этого жучары.

— Какого еще жучары?

— Ну этого. Предыдущего хозяина!

— Как же так? Капошко сказал: доказать альянс старого владельца с псевдо-Вороновой… с той теткой, которая нам квартиру продавала, — элементарно.

— Это он сначала так говорил, — с несчастным видом объяснил Лешка. — Тетку эту теперь ищи-свищи. Доказывать нечего. У первого владельца все права.

— Когда мы договор подписывали, Капошко уверял, доказать — пара пустяков!

— Пара-тройка… — машинально проговорил Лешка. — Зато на днях позвонил мне и дал понять: ни на что-то, господин хороший, не надейтесь.

— Так прямо и сказал?

— Ну, почти.

— Ты перепугался и приехал?

— А кто бы на моем месте не перепугался?!

Лешка, Лешка! Только одни страхи есть для тебя — твои персональные-собственные, в остальном — трава не расти! Но старших братьев, как родителей, как родину и судьбу, как многое другое, к сожалению, не выбирают. А своему родному брату, да и вообще своему ближнему, я просто обязана помочь. Тем более мне это сейчас ничего не стоит…

Помогу, помогу — успеется! Сначала пусть примерит на себя тяжелые обстоятельства. До сих пор у него почти виртуозно получалось избегать их.

— Ну что скажешь, Натали? Что посоветуешь?

— Посоветую до дна испить горькую чашу. — Я преувеличенно серьезно смотрю на брата.

— Ну нет! Я так не привык! В крайнем случае можно продать ту квартиру, а деньги нам с этим, с Мажаровым… разделить поровну.

И что это с ним? Неужели в Германии братец превратился в наивного ребенка? А может, это называется по-другому — самоуспокоение? Симптом Любашиной болезни?..

— Подожди спокойно, что решит суд.

Я поднялась из-за стола — в детство вернуться все равно не получается. И вообще, бегство от реальности — это малодушие. Лучше покормлю ужином блудного сына, то есть блудного брата.

Несколько дней назад, возвращаясь с занятий фитнесом, я — сама не зная, с какой целью, — настроила радио на религиозную волну и слушала притчу о блудном сыне. «Сын, раздели имение свое, отыде на страну далече». Почти как наш Лешка… Но вскоре, растратив в чужой стране все полученное наследство, блудный сын возвращается домой, плохо и бедно одетый, ослабевший от скудной пищи и непосильного труда. Отец, встретив сына на дороге, «упад на выю его, облабыза его». Или еще что-то в этом роде. В общем, отец принял блудного сына как дорогого гостя, заколол ради него тельца, устроил настоящий праздник.

А у нас с Лешкой отца нет. И наша мать тоже встретить сына не в состоянии. Значит, это сделаю я. В память о тех давних ужинах, за которыми я сидела возле мамы в голубой футболке, с перепачканным ртом, а блудный брат Лешка высокомерно на меня посматривал…

Колдуя над сковородками и кастрюлями, я снова вспоминала евангельскую притчу. Притча — иносказание, объяснили по радио. Сын — это грешник, любой из людей, живущих на свете; отец — Бог. Бог прощает сына, пришедшего к нему с покаянием. Покаяние — сложный процесс. Надо всем сердцем возненавидеть свое дурное прошлое, отречься от греха.

Но знаете ли вы, что такое грех? Даже недобрые мысли, никогда не высказываемые вслух! Даже злые чувства, вспыхнувшие в сердце против твоей воли! Даже кусочек мяса, съеденный в дни поста, в среду или в пятницу! Вот сегодня, например, пятница, а я жарю мясо на ужин. Грех, с одной стороны. А с другой — я уверена, к таким вещам нельзя подходить формально. Ведь отец, Бог Отец, когда встретил на дороге своего блудного сына, приказал «заклать тельца питомого». И не думал долго, какой день на календаре — среда, пятница или вторник…

В дверь позвонили.

— Кого это к нам несет, Натали? — Лешка, как мне показалось, с тревогой оторвался от экрана телевизора.

— Угадай!

— И гадать нечего — сразу видно: твой хахаль!

— А вот и не хахаль!

Я рассмеялась, хотя в душе почувствовала обиду. Лешкин цинизм не имеет предела! Если бы он только мог на минутку представить себе Глеба! Если бы слышал, как Глеб предложил мне выйти за него замуж!.. Слово «хахаль» элементарно несовместимо с тем, что происходит между нами!

— А кто же?

— Муж! — отрубила я.

— Муж? — ухмыльнулся Лешка. — Законный муж?

— Что значит — законный? Настоящие браки заключаются на небесах! А в том смысле, который ты вкладываешь… В смысле — штампа в паспорте, нет, пока не законный. Но законность — вопрос времени. Теперь, видишь ли, мне не до свадьбы!

— Вижу, вижу…

— Глеб, знакомься, это мой брат Алексей. Алексей Павлович Векшин, — добавляю я на всякий случай.

— К чему церемонии, Натали? — Лешка протягивает Глебу руку. — Алексей. Как я только что узнал, вы просите руки моей сестры?

— Лешка, перестань! — немного смутилась я.

— Все правильно, — ответил Глеб спокойно, пожимая Лешкину руку. — Я действительно просил руки вашей сестры и получил согласие.

Они быстро перешли на «ты». Я давно заметила: на людях Лешка бывает совершенно очаровательным. Он знает много смешных историй, мировые цены на автомобили, недвижимость, нефть, газ, уровень европейских зарплат, быстро, будто у него в голове калькулятор, сравнивает их с российскими и убедительно доказывает, что уровень жизни в нашей стране намного ниже допустимого. При этом с аппетитом уплетает жареное мясо и азартно пьет текилу.

Нас с Глебом брат мгновенно обращает в свою веру. Мы также азартно пьем, возмущаемся преступным отношением родного правительства к гражданам и, как по команде, смеемся над Лешкиными сентенциями.

А ведь он всегда был таким: красивым, холеным, уверенным в себе, неизменно оказывался центром любой компании и как магнит притягивал взгляды женщин… Даже в школе многие стремились подружиться со мной, чтобы запросто бывать у нас дома и наблюдать моего брата в неформальной, так сказать, обстановке. В детстве мы с ним были ужасно похожи, ничего не стоило вычислить, что я — Лешкина сестра. Мы и теперь похожи… Только он — блестящий и светский, баловень судьбы, гость из Европы, а я — обыкновенная женщина.

— А что думает Алексей по поводу квартиры? — интересуется Глеб, когда, перемыв после ужина посуду, я захожу в спальню.

Как давно мы не говорили о квартире!.. Последний раз — два месяца назад. Тогда мы были почти врагами. А теперь?.. Некоторые наивные товарищи предполагают, что я до сих пор не определила своей позиции относительно линии фронта. Я все определила! И даже то, как этот фронт ликвидировать. Но пока никому ничего не скажу. Информация о свертывании боевых действий будет сюрпризом, подарком двум моим самым дорогим мужчинам. Мужу и брату. Лешку, увы, несмотря на все его выходки и гримасы, на всю его грубость и равнодушие, не получается вычеркнуть из числа дорогих. То ли причина в его необъяснимом, дьявольском каком-то обаянии, то ли в треклятом родственном чувстве, в воспоминаниях детства, от которых не убежишь и не заслонишься…

— Что думает Алексей? Вообще он настроен пессимистически. Адвокат напугал, говорит, никаких гарантий.

— Я же тебя с самого начала предупреждал…

— Правильно предупреждал. Но бывает, что кратчайшая дорога не всегда самая близкая.

— Ты не могла бы выражаться чуть-чуть яснее? Я весь день сегодня мотался: в Тулу, по Туле, из Тулы. Я устал.

— Я только хотела сказать, что суд обязательно должен состояться.

— Но если окажется… Если квартиру присудят мне, Алексей…

— Алексей наконец-то впервые в жизни испытает, что такое облом… Крутой облом! — добавляю я через некоторое время повышенным тоном.

— Да что с тобой?! Что ты говоришь-то?

— Ты ведь не знаешь моего брата. Ему под сорок, и вся его жизнь… Это не жизнь — это какой-то лабиринт удовольствий!

— А ты завидуешь?

— Да нечему тут завидовать! Но я хочу, чтобы он понял…

— То есть сначала он выкинул приличную сумму на адвоката, дальше должен остаться без жилья. А тебе просто хочется взглянуть на это?

— Во-первых, Глеб, адвокат — это его выбор! А во-вторых, я хочу, чтоб он пережил состояние, которое рано или поздно переживают все нормальные люди.

— Какое состояние?

— В принципе оно может быть разным… Короче говоря, он должен почувствовать, что в жизни существует негатив.

— Зачем?

— Чтобы стать полноценным.

— Но может, в его жизни и не должно быть негатива? Ты что, Господь Бог?

— Как это не должно? Жизнь только через негатив и открывается…

Я вспоминаю: разрыв родителей, начало маминой болезни, наш развод с мужем. Тогда я впервые поняла, что такое жизнь. Такие прозрения чаще всего случаются у бездны на краю. Случалось ли вам постоять у бездны? Случалось ли заглянуть в нее? Но все эти рассуждения звучат, пожалуй, немного жестко. Я не хочу этой жесткостью ранить Глеба. Пусть мой опыт остается со мной.

Вслух я произношу что-то нейтральное, при этом продолжаю думать о том, что бездна, разверзшаяся тогда под моими ногами, имела некоторое отношение и к Лешке. Просто он аккуратненько обошел ее, а я, как обезумевшая, начала таскать в ладонях песок и кидала его на дно. Сыпала, сыпала и засыпала. А потом даже построила на песке замок. Но участь замков на песке всем хорошо известна.

Ладно, дело не в замках. Дело в том, что мой брат подошел к своей собственной бездне, и я должна помочь ему переправиться. Переправиться и притерпеться. Все почему-то считают, что должна. Теперь уже и Глеб так считает.

— А Алексей, он ведь и не догадывается, что купил именно мою квартиру?

— Пока не догадывается. Я думаю, будет лучше, если он узнает об этом на суде.

— Это уж слишком! Надо заранее все ему объяснить.

— Не надо! Я тебя прошу, не надо!

— А что мы будем делать, выйдя из суда? Квартиру, предположим, объявят моей, и я должен буду выставить твоего брата на улицу.

— Не на улицу.

— А куда же?

— Я знаю куда!

— Тогда объясни.

— У меня есть хороший, продуманный вариант. Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем больше.

— А если суд решит по-другому?

— Тогда и поговорим.

— Но тон у тебя такой, будто ты знаешь ответы на все вопросы.

— А я и знаю. Не веришь?

— Не совсем… Из-за всех этих тайн и недомолвок мне трудно общаться с Алексеем. Он по-своему очень интересный человек, но я все время думаю, что у нас впереди разборки.

— А ты не думай.

— А как он похож на тебя! Странно будет конфликтовать с человеком, так поразительно на тебя похожим.

— Это я на него похожа. Я ведь младшая.

Глава 7

За неделю своего пребывания в Москве Лешка окончательно впал в уныние.

При первой же встрече адвокат объяснил ему: юридические права на квартиру старого владельца не вызывают никаких сомнений. Версия с псевдо-Вороновой тоже бесперспективна. Убитый горем Лешка пытался объяснить мне почему, но я отказывалась слушать.

— Я устала, Леш.

— От чего? — недоумевал брат.

— От проблем.

— У тебя-то какие проблемы?!

Он считает, что пространство именно вокруг него превратилось в ареал обитания мировых проблем, а остальные жители планеты, от проблем автоматически отсеченные, цветущие и порхающие, обязаны ему активно сочувствовать. Особенно он укрепился в этой мысли, навестив маму.

— Да тебе просто скучно! Объявить мать душевнобольной! Ты сама-то, часом, в своем уме?..

— Теперь она, слава богу, поправляется… А сначала… — Я пыталась восстановить свое доброе имя. — Не я же ее душевнобольной признала — врачи.

— С врачами-то давно все ясно! Им только деньги неси, а они расстараются! Такого понаговорят!.. Я на эти трюки в Германии насмотрелся.

В Германии Лешка работал в госпитале, поэтому коммерческий аспект современной медицинской практики знал как свои пять пальцев… Много, много чего знал Лешка! Не знал он только, что происходило с мамой два месяца назад.

— Ну, допустим, случился у матери сдвиг. Легкое завихрение. Ты ее в эту клинику — а сама развлекаться… со своим Глебом.

— Леша, стыдно так себя вести! Так раскиснуть из-за какой-то квартиры… Ни за что ни про что набрасываться на родную сестру! Где твое мужество?

— Какое мужество? Через две недели меня прилюдно бомжем объявят! Тебе наплевать! Для тебя жилье не проблема. — Взглядом пролетария, попавшего в дом к буржую, Лешка окинул мою комнату.

— Зря мы все-таки доверились этому Капошке!

— Не, с виду нормальный мужик…

— Леш, а о чем вы говорили с мамой? — неожиданно вспомнила я.

— Да ни о чем! Ерунду всякую… Задала пару вопросов про Германию. Оказывается, она бывала в Ганновере, отец там лекции читал. А мама с ним так просто ездила.

— А ты не помнишь?

— Да чего, я должен все помнить, что ли?! Еще она про тебя спросила.

— Про меня? — Я насторожилась.

— Все замуж тебя мечтает выдать, — буркнул Лешка хмуро. — Не за этого, так хоть за того.

— За кого за того?

— А ты чего, не знаешь? Был у тебя какой-то Влад, что ли…

— Вы же знакомы, — напомнила я.

— Блин! Во блин-то! Ты бы помолчала, а?! Благодаря ему, ублюдку этому, мне скоро откроется крутая перспектива энное количество лет кантоваться на московских улицах, чердаках и в подвалах!

— Ну ладно, не паникуй раньше времени. А что спрашивала обо мне мама?

— Что спрашивала, что спрашивала?!! — огрызнулся брат. — Спрашивала, видел ли я этого Влада у нас дома. Я говорю: видел, только не Влада, а Глеба!

— Да ты что?! Ты сказал: не Влада, а Глеба?! Так прямо и сказал?!

— Натали, я не понимаю, ей-богу! — Должно быть, я так закричала и затряслась, что перепугала Лешку — он даже забыл о надвигающихся перспективах бомжевания. — Что надо было говорить? Ты бы хоть предупредила…

— Откуда я знала, что вам непременно захочется обсуждать мою личную жизнь?

— Да нужна ты была — обсуждать тебя и твою жизнь! Мать спросила…

— А про квартиру она тогда тебя тоже спрашивала?! — Я продолжала выходить из себя. — Или ты просто так рассказал?! Сам? По собственному почину? Участия захотелось!

— Что ж тут такого? — начал брат примирительно. — Всем хочется участия.

— Невинное желание! — Новый приступ гнева овладел мной. — Мне оно обошлось в сотни, в тысячи километров нервов! Про деньги я лучше помолчу… — Я прервалась на полуслове, неожиданно вспомнив, что мои обвинения по меньшей мере безосновательны. Доктор много раз повторял: рецидив — следствие запущенности болезни. Но праведный гнев все еще рвался на свободу. — Хосится усястия, — передразнила я брата. На этот раз получилось беззлобно, скорее смешно. Примерно как в детстве.

После «приятного» разговора мы сразу разошлись по своим комнатам. Глеба дома не было — на два дня уехал в Тулу, и я радовалась, что он не слышал нашей разборки.

Глеб по-прежнему был не в курсе моего плана, поэтому чем меньше оставалось до суда, тем тревожнее делалось у него на сердце.

— Понимаешь, эти скандалы… Люди не могут сдержаться и, бывает, такого друг другу наговорят… Чего и не думали никогда! — сказал он мне во время очередного нескончаемого разговора. Такие разговоры мы вели теперь почти каждую ночь.

Боже мой, до чего я их ненавидела! Остро ощущалось: мы бессмысленно тратим время, и я страдала от этого чувства. Драгоценное время, выброшенное на ветер, как деньги… В эти часы хотелось совсем других слов, другой эмоциональной атмосферы, другого тона… Про квартиру я и так знала все! И про Лешку! И про Глеба! Как дело ни поверни, он гадостей никому говорить не станет, зато и слушать их не собирается. Мой Глеб — благородный и гордый!

Он выше всякой житейской грязи, рассуждала я про себя, когда, высказав свои предположения и тревоги, он засыпал, уткнувшись в мое плечо. И в дальнейшем, когда мы пойдем по жизни рядом, я буду его от этой грязи оберегать. Но не сейчас! Другого такого случая проучить Лешку у меня просто не будет. Чем-то всегда приходится жертвовать!

Закрывшись у себя в комнате, я вспоминала наши бесконечные ночные разговоры. Потом сегодняшнее объяснение с Лешкой. А дальше — свой план. По большому счету эти сложные переживания и разборки — просто буря в стакане воды. Все закончится хеппи-эндом, как в примитивном кино. И только благодаря тому, что мой план существует.

А все-таки Лешка неисправим. Только о себе! Неужели забыл, что мама больна и ей нельзя волноваться…

От скуки и оттого, что думать уже совершенно не о чем и по-прежнему невозможно заснуть, я начала перебирать в памяти Лешкины оправдания, бессмысленные и долгие.

— Натали! Глеб нисколько не хуже того… Владика. Мне было бы намного приятнее иметь такого родственника, как он… Натали, что я не так сказал? Я не хотел, право слово…

Объяснять я ему ничего не стала, зато теперь места найти себе не могла. Как отнеслась мама к этой новости? А вдруг, пока я тут перекладываю с места на место горячую подушку, у нее начался новый приступ? Завтра поеду к ней после работы… Нет, после работы не получится — в клинике к этому времени уже заканчивается прием. Отпрошусь у Александры Николаевны на час, лучше — на два… или попробую уйти после обеда?

— Наталья Павловна, какие проблемы? — спрашивает на следующий день начальница, выслушав мой отчет о работе со стажеркой.

— Никаких проблем. Настя очень славная девочка, вдумчивая, исполнительная, толковая.

— Не увиливайте! Говорите, что стряслось.

Чтобы вызвать меня на доверительный разговор, привлекаются дополнительные средства — несколько порций фирменного крем-брюле. Аппетитное мороженое в круглой железной вазочке… Есть в Александре Николаевне что-то такое железное.

— У меня мама заболела.

— Сердце?

— Нервный срыв.

— Что ж вы молчали?

Александра Николаевна напомнила мне о программе медицинского страхования, которой могут воспользоваться сотрудники нашей фирмы и даже члены их семей.

— А если надо, я могу вам рекомендовать…

— Спасибо, мы уже решили вопрос лечения. Если не возражаете, я уйду сегодня после обеда. Мне необходимо навестить маму.

— Какие могут быть возражения?

В знак согласия Александра Николаевна опускает подбородок на грудь. Отсутствие шеи позволяет ей совершить это движение с неожиданной грациозностью. Я пробую повторить аналогичное действо и — не справляюсь. Вот оно, несомненное преимущество ракообразных перед всеми остальными биологическими видами, типами и классами!

— Только вы сначала немного успокойтесь. Выпейте чаю, — никак не угомонится начальница.

Я выпила любезно приготовленный Александрой Николаевной чай, но все равно по дороге в клинику продолжала почти физически страдать от волнения. Волнение — тяжелое, желеобразное — клокотало у меня в груди, потом поднялось к горлу, и казалось, еще немного — и я выплюну на асфальт громадный, липкий, трепещущий кусок. В моем мозгу волнение превратилось в медузу. Не в обычную, каких прибивает к берегам в шторм, а в экзотическую — из музейного аквариума. В университете мы изучали что-то наподобие, я попыталась вспомнить название, но в голове вращались только противные репредистриевы рыбы.

— Не о чем волноваться! — успокаивала я сама себя. — Если бы что-то случилось, музыкальный доктор давно бы позвонил!

— Не позвонил бы! — подавала голос медуза. — Зачем ему раньше времени навлекать на свою голову неприятности…

Мама в белом шелковом халате полулежала в кресле с книгой в руках.

— Ната! Наточка! — обрадовалась она.

И у меня мелькнула странная мысль, впрочем, в то мгновение доставившая мне что-то вроде удовольствия: еще неизвестно, кто из нас двоих сильнее болен.

— Натка, за тобой волки гонятся? — Мама говорила со мной как в детстве — тепло и просто.

— Да нет, какие волки, — окончательно растерявшись, пробормотала я. — Просто с работы отпросилась, мне надо еще вернуться туда…

— Ты спешишь?

— Да, но я…

— Не стоило тебе сегодняшний визит затевать, — произнесла мама с улыбкой, и я, даже не вполне отделавшись от медузы, тоже улыбнулась в ответ, радостно и легко.

— Я просто соскучилась по тебе, мамуль!

— Соскучилась-соскучилась… Алеша говорит, ты замуж выходишь… за хорошего человека.

Очередной камень скатился с моего сердца. Известие о Глебе не потрясло, не расстроило, не обидело маму. Она расспрашивала о нем спокойно и деловито: чем занимается, где учился, какие у него привычки, где мы познакомились.

Я задумалась. Если рассказывать про наше с Глебом знакомство, придется и о квартире говорить. О той квартире, которая одновременно принадлежит и Глебу, и Лешке… А вдруг упоминание о квартире неприятно поразит маму? После того как она начала поправляться, мы еще ни разу не обсуждали эту тему.

— Мама. — Я набрала полную грудь воздуха. — Глеб — хозяин квартиры, которую купил Лешка.

— Надо же! — Мама сразу уловила смысл моей довольно-таки путаной фразы. — И как же, интересно, он на тебя вышел? Где он тебя нашел? — Я сбивчиво пересказала историю нашего знакомства. — И ты его в собственную квартиру не пускала?

— Не в его собственную, а в Лешкину! Сначала решила, что передо мной банальный аферист. Думала, покажу ему подлинные документы, он увидит их, испугается… Он не испугался, а показал свои! И вот ситуация: у меня документы — у него документы. У обоих все законно, ключи я не хочу отдавать, а время — двенадцатый час.

— И что ты предприняла в этой ситуации?

— Предложила ему остаться у нас. В Лешкиной комнате переночевать.

— А потом?

— Потом нам хочешь не хочешь приходилось встречаться на предмет всяких адвокатов, бумажек, исковых заявлений. И вдруг — ты только представь! — он мне звонит и приглашает через час поужинать в ресторане. Якобы хочет поблагодарить за гостеприимство. Я приехала в ресторан, а там — целый банкет. И он во всеуслышание заявляет: «Это Наталья — моя невеста!»

Я снова переживаю ту сумасшедшую радость, осветившую мою жизнь в тот парадоксальный и прекрасный миг, озоновую легкость, неописуемое состояние души, обретшей после долгих бесплодных странствий свое тело.

Мама сейчас же заражается моей радостью: у нее розовеют щеки, она бурно вздыхает. Может, не стоило ее волновать такими рассказами… Но ведь это волнение со знаком плюс!

— Ну вот и хорошо. Я… я очень за тебя рада. Но скажи, как твой Глеб смотрит на историю с Алешей? Будь они чужие люди, все понятно, но…

— Если квартиру присудят Глебу, я перееду к нему и оставлю Лешке свою часть жилплощади, — выдала я на одном дыхании.

Мама немного помолчала.

— Ната, не спеши, — начала она после паузы. — Зачем тебе убегать к мужу, как бесприданнице?

— Раньше, между прочим, все уходили к мужу! Так вопрос вообще не стоял! А мое приданое — я сама. Зарабатываю очень даже сносные деньги, вожу машину, умею готовить, стирать, убирать. Но, мама, Глебу это не нужно! Он совершенно небытовой человек. Ты знаешь, как он сделал мне предложение?

— Ну хорошо. — Мама улыбнулась по-прежнему ласково, но немного насмешливо. — Сейчас вы передвигаетесь по облакам. А рано или поздно вам будет тесно в одной комнате. Когда у вас родится ребенок…

— Придумаем что-нибудь. Обмен с доплатой, например. Или продадим нашу квартиру, купим двухкомнатную подальше от центра. Или кредит возьмем.

— Зачем пускаться на какие-то ухищрения, если у тебя есть собственное жилье? Ты могла бы получить свою долю.

— Прекрати, пожалуйста! Какие доли?! Ты ведь не собираешься нашу квартиру продавать?

— Я бы не хотела, но если надо…

— Ничего не надо! И никакие доли мне не нужны!

— Вот ты какая у меня, Ната. — Мама покачала головой. — Бессребреница. — Бесприданница и бессребреница — как из русской народной сказки… И в наше-то меркантильное время!

— Да никакая я, мам, не бессребреница! Просто зачем нам какие-то доли?! В крайнем случае, если не будет получаться с обменом, немножко поживем у тебя. Лешка ведь все равно за границей… Не выгонишь?

— Буду счастлива, — ответила мама серьезно. — Но ты понимаешь, все может измениться. Я думаю, тебе надо оставить за собой долю в нашей квартире. Чисто формально, юридически.

— И что для этого делать придется?

— Точно не знаю, я ведь не юрист. Но мне кажется, надо включить Лешку в число участников приватизации и разделить квартиру в равных долях — его, твоя и моя.

— Наверное, ты права, мам. Но это так муторно!

— Не так и муторно. Я сама займусь. Только вот подлечиться надо как следует. — Мама весело подмигнула.

И я почувствовала: она окончательно вернулась к жизни! Спокойствие, юмор, умение быстро ориентироваться в происходящем — эти свои исконные свойства характера мама демонстрировала в самом лучшем виде.

— Как здорово! — воскликнула я, не сдержавшись.

— Не здорово, а нормально. Каждый должен свое получить. — Мама все рассуждала о скучном квартирном вопросе, но от меня не укрылось, что она тоже чему-то ужасно рада.

Глава 8

В конце июля Александра Николаевна на две недели уехала в отпуск. Перед отъездом пригласила меня к себе, отдала последние распоряжения:

— Во-первых, на время моего отсутствия обязанности начальника подразделения переходят к вам. Во-вторых…

— Я не смогу сейчас исполнять эти обязанности, — невежливо перебила я. — Моя мать больна, брат только что приехал из-за границы, кроме того…

— Тем не менее вам нужно попробовать! — Александра Николаевна тоже не дослушала мои возражения, она вообще не любила церемониться. — После того как я приеду, вы начнете работать в должности зама. Надо подготовиться, войти в курс.

— Но работа эксперта кажется мне привлекательнее! К тому же в нашем офисе всего несколько человек, не странно ли на пятерых экспертов иметь двух начальников?

— Вы опять не дослушали, Наталья Павловна! Что это сегодня с вами? Не бегите впереди паровоза! С понедельника к нам приходит новый сотрудник, к осени, возможно, возьмем еще двух-трех. Надо расширяться! Почему ж нет? Спрос на наши услуги существует, и, заметьте, растущий спрос!

— Новый сотрудник тоже стажер?

— Стажер в каком-то смысле. А вообще отставной военный.

— Да? — удивилась я. — И с ценными бумагами уже успел поработать?

— В том-то и дело, что нет. Уволился из армии, курсы какие-то закончил… Но мне кажется, эта работа должна у него пойти. Вы только помогите ему, пожалуйста. Или лучше пусть Валерия Викторовна на первых порах присмотрит за ним. Не забывайте, сейчас главная ваша задача — координация работы офиса.

Я и не забывала. С утра уходила раньше, вечером возвращалась позже.

— Тебя одолевает комплекс отличницы, — подкалывал меня Лешка.

— Не усердствуй зря, — вторил ему Глеб. — Тебе там работать осталось месяц. В августе поедем на Памир, а вернемся — надо уже в Новотрубинск собираться.

Лешка шутливо набрасывался на Глеба:

— Ты требуешь от моей сестры слишком больших жертв! Хочешь, чтобы она оставила службу на пике карьеры и поселилась в дремучей провинции? Что ты, Натали, будешь делать в Новотрубинске? Крестиком вышивать?

— Гладью! — бросала я на ходу, торопливо чмокала своих пересмешников и убегала на работу.

В последние дни Лешка почти не ныл. Но именно теперь мне стало его по-настоящему жалко. Жалко до того, что я была почти готова прервать эксперимент.

Пока он капризничал, оскорбительно намекал на привилегированное положение, незаслуженно доставшееся мне в этой жизни, я действовала с хладнокровием естествоиспытателя. Но стоило ему сломаться… Потерянный, порой заискивающий, часто нетрезвый взгляд пронзал меня до самых глубин души.

Каждый раз, уходя из дома, я подавляла тяжелый вздох и целый рой смутно осознаваемых желаний.

На работе, впрочем, все быстро забывалось.

— Ты представляешь! — влетела в кабинет Валерия. — Ты представляешь, откуда взялся этот Анатолий Иванович?

— Откуда?

— Это же армейский друг Варенова, мужа Александры! Все у нас в стране по блату: было, есть и будет всегда! А я-то по простоте душевной удивлялась, зачем она такого дубаря на работу взяла.

— Он стажер. Не справится — всегда уволить можно.

— Слушай! Он мне вчера выложил всю подноготную.

— Неужели всю?

— Всю! Мы обедать вместе ходили. Он меня в «Болтай и жуй» пригласил. Видит, что я бьюсь с ним как рыба. Вроде как из чувства благодарности.

— Видите, хоть что-то хорошее. Хоть благодарность! Не совсем потерянный для мира товарищ.

— Да не-е… — на деревенский лад тянет Валерия Викторовна. — Он мужик неплохой… Неплохой, — добавляет она, подумав.

— А что за подноготная?

— А подноготная ихняя, вареновская.

По словам бестолкового Анатолия Ивановича, Варенов — муж Александры Николаевны — необыкновенный пройдоха и проныра. Кто в наше время остался в армии? Всем известно — одни дураки. Стажер даже на эту тему анекдот вспомнил.

«Учительница спрашивает на встрече выпускников:

— Иванов, ты кем стал?

— Бизнесменом.

— Молодец! Всегда хорошим мальчиком был, к знаниям стремился! Ну а ты-то, Петров, что? Знать ничего не хотел, учился на одни двойки.

— А я генерал! И сейчас знать ничего не хочу, но чтоб к утру было!»

К числу таких генералов и принадлежал Варенов. Не к генералам, правда, — к полковникам, но это все равно. Иные полковники лучше генералов устроены… Удачливый, ловкий. Такое умел местечко найти! Но что замечательно — как бы высоко Варенов ни взлетал, всегда помнил про Анатолия Ивановича. Благодаря ему наш стажер с ветерком прошагал по армейским дорогам. А то услали бы в Тмутаракань какую-нибудь. Оттуда потом и не выберешься.

Однако настал и для Варенова судный день. Не успел академию закончить — не нужен стал, отправили в отставку. Только Варенову — что? Разжился на прощание казенными капиталами — собственный бизнес открыл. Стройматериалами теперь торгует.

Анатолий Иванович тоже пробовал себя в вареновском бизнесе… В каком только качестве ни пробовал — ничего не получалось! Естественно, опуститься до такого, чтоб работать грузчиком или шофером, отставному полковнику в голову не приходило. А Варенов в один прекрасный день возьми да заяви:

— Пошел вон отсюда.

— Как так? — удивился Анатолий Иванович.

— Тут не армия! Денежки мои собственные, с чего я их стану в помойку выкидывать?

Анатолий Иванович слегка прошелся по адресу обидчика, точнее, по адресу его денежек. У Варенова в этой жизни есть абсолютно все, он даже собственный корабль имеет. А денежек у него по-прежнему куры не клюют.

Закончил бы наш стажер свою жизнь под забором, но Александра Николаевна посоветовала обратиться на биржу труда. На бирже Анатолий Иванович поступил на какие-то курсы. Учеба шла туго. Курсы пришлось оставить и продолжать свою профессиональную переподготовку у нас в офисе, под присмотром Валерии Викторовны.

Валерия радовалась, возмущалась и смущалась. Однако природная честность и прямота не позволили ей скрыть от меня самого главного:

— Наташа, мы его ничему не научим. Только время даром потратим и деньги.

— Пока учите, — пожала я плечами. — Варенова выйдет из отпуска, скажете ей.

Но тема Анатолия Ивановича нравится Валерии сама по себе, безотносительно к результатам. Она теперь часто заглядывает ко мне поболтать о своем, о самом заветном…

После ее заветного юные лица Насти и Лейлы кажутся особенно серьезными. И говорят они, наоборот, только о серьезном. Вот кто на самом деле подвержен комплексу отличниц!

— К сожалению, Лейла, придется переделывать. Ты воспользовалась не той шкалой…

— Но, Наталья Павловна! — В черных глазах Лейлы читается укор. — Вы же сами нам объясняли…

— Извини! — Услышав телефонный звонок, я мгновенно забыла о существующих в мире шкалах оценки и методиках проведения экспертного анализа. — Мы продолжим попозже.

Девушка почтительно вышла из кабинета, а я нажала кнопку «SEND» на телефоне с таким чувством, с каким самоубийцы спускают курок. День сегодня необыкновенный — день судебного разбирательства по делу о Лешкиной квартире.

И я не ошиблась в своих предчувствиях: Лешка действительно собирался расстрелять меня. За все! За то, что из множества выставленных на рынок квартир я предложила ему купить именно эту! За то, что из всех бесчисленных адвокатских контор я подписала контракт с самой убогой, беспомощной, голимой.

— Ты мне сам прислал ее адрес… — слабо возразила я.

Но Лешка не слушал:

— И надо было устраивать эту комедию с Глебом! Давно объяснила бы мне, кто он такой, сами бы обо всем договорились! В тысячу раз лучше, без всякого суда.

— Попробуйте договориться теперь…

— Хм! Теперь! Суд подтвердил его права на квартиру. Он не до такой степени придурок! Понятно, почему ты изо всех сил стремилась запихнуть мать в сумасшедший дом!

— Я стремилась?

— Чтобы в родительской квартире мне не досталось ни метра! Мать хотела объявить недееспособной, квартиру перевести на себя. А потом выйти замуж за Глеба — еще и той квартирой завладеть.

— Лешка!

— Что — Лешка? Лешка теперь бомж! Без определенного места жительства!

Лейла деликатно приоткрыла дверь — комплекс отличницы гнал ее исправлять допущенные ошибки. Спросила:

— Наталья Павловна, к вам можно?

Я покачала головой. Надо подумать, подвести итоги. Итак, мой эксперимент с треском провалился. Брат ни минуты не может находиться в тяжелых обстоятельствах. Горе не сделало его терпимее и мудрее. Каким ты был — таким ты и остался!

Господи, для чего я полезла в его жизнь? Что собиралась доказать, объяснить, продемонстрировать? Свое благородство? Обстоятельства сложились таким образом, что о благородстве и заикаться нельзя, дай бог отмыться от той грязи, которой Лешка только что меня окатил.

Сказать ему:

— Я хотела, чтоб ты почувствовал, хотя бы немножко: у этой жизни есть темные стороны.

Он рассмеется:

— Тебе завидно, что твоя жизнь — помойка, а моя — райский сад!

Нечто подобное, только, конечно, совсем в других выражениях, уже однажды сказал мне Глеб. Глеб… Я совсем забыла о нем. Наверное, ему тоже досталось от Лешки. Он — подлинно невинная жертва моих дурацких экспериментов!

Однако настроение у Глеба — безмятежное и спокойное. Дело с квартирой завершилось так, как должно было завершиться. Еще ему по-человечески жаль моего брата. Надо отдать должное: держался Лешка очень корректно. Хотя и удивился, узнав, кто такой Глеб, но не более того. Расстались они вполне мирно, как и положено будущим родственникам. Куда поехал Лешка, Глеб точно не знал. Сам он торопился на работу: новые проблемы и незавершенные дела, а пора уже подумать об отпуске.

— Ты тоже подумай.

— Я думаю, Глеб.

— Наташ… в принципе это не мое дело, но я хотел спросить про Алексея… Где он будет жить?

— Ну как ты думаешь где? — ответила я устало. — Похожа я на человека, способного выкинуть родного брата на улицу? Конечно, на Ленинском проспекте! То есть он получит часть квартиры в собственность, а жить будет по старому адресу — в Ганновере.

— Тем более ты теперь переедешь ко мне… Я думаю, нам надо устроить новоселье!

— Новоселье? Ты же говорил, что родился в этой квартире.

— Действительно, я в ней родился, а вот пожить мне там не пришлось. Я получил ее в наследство от деда, сделал ремонт, вскоре уехал в Новотрубинск и так далее. Ну и что с новосельем?

— Как скажешь.

Мне очень хотелось выдавить из себя хоть капельку радости, но, увы, — в моих словах дышала одна унылая покорность. Безбрежная унылая покорность. Море унылой покорности… Океан. Но Глеб, кажется, хотел именно покорности. Сказал в первом же серьезном разговоре: ты должна соглашаться со мной. Так ему проще. По жизни он не борец.

«Жуткое зрелище будет представлять наше семейство — слабый человек и безропотная жена. — Я криво усмехнулась. — И дети — такие же слабые, унылые, безропотные — родятся от этого союза».

Я представила себе семью: трое детей, отец и мать. Все в серых мешковатых одеждах, почти в рубищах, дети даже не поймешь кто — девочки или мальчики. И бредут они все вместе по пыльной средневековой дороге с посохом и заплечными мешками. Бредут и бредут, словно вырванные из времени.

— Наталья Павловна, объясните, пожалуйста, почему нельзя по этой шкале!

Лейла уже несколько раз заглядывала в кабинет. Мое неподвижное сидение перед включенным монитором она расценила как уклонение от непосредственных служебных обязанностей. А раз так — нужно срочно призвать меня к порядку. Это все разные грани комплекса отличницы…

Закончив консультировать Лейлу, я позвонила Лешке.

— Значит, так, — говорила сухо, без предисловий. — Мы с мамой давно, задолго до суда, решили, что ты получишь свою долю квартиры на Ленинском. Третью часть. Мне кажется, у тебя нет поводов для истерики.

— Да что ты понимаешь? — как вепрь, взревел мой брат. — Я потерял такую квартиру! Считай, у меня из кармана просто вытащили сто тысяч баксов! Прикинь?! Про Ленинский-то понятно! Ленинский — это само собой. Но мою собственную квартиру вернуть уже не получится… В суде мне знаешь что посоветовали? Найти Воронову и стребовать с нее деньги, а я…

— Поезжай к матери и обсуди с ней вопрос своего водворения в нашу квартиру. Только веди себя прилично! — сердито отчеканила я в ответ и с удовольствием зашвырнула телефон в глубины стола Александры Николаевны.

А Ленинский-то, значит, само собой! А я думала… Сначала Лешка почувствует, что оказался без дома, а потом, когда я поделюсь с ним своим планом, оценит мой поступок. И смягчится. Увидит: я просто так готова отдать ему свою собственность. Поймет: это нормально — жертвовать собой для других. Пусть не собой, но хоть своим. Пусть имуществом, а не жизнью.

Но Лешка такое развитие событий изначально мыслил как единственно возможное. Называя себя во всеуслышание бомжом, брат просто рисовался… О чем говорить? Водворение блудного сына и брата в родительский дом — всего лишь мелкая жизненная деталь, несущественная подробность. О таких на третий день забывают!

Остаток дня я прожила с неприятным, гадливым чувством. Не хотелось работать, не хотелось идти домой. И к Глебу ехать не хотелось. Он (так некстати!) затеял праздник, назвав его малым новосельем. Угощал чем-то вкусным, наливал красное вино в узкие высокие стаканы, ежеминутно обнимая, целуя меня или поглаживая мои колени… Внутренний неуют усилился еще и потому, что в последний раз я бывала в этой квартире в обществе Влада. Совсем не к месту вспоминались эпизоды из прошлого, ненужные откровенные подробности, шокирующие мою целомудренную натуру. До чего странно и причудливо может иногда завернуться жизнь!

Отчаявшись хоть немного меня развеселить, Глеб поинтересовался, в чем причина столь плохого настроения.

— Голова болит. — Я выдала первое, что пришло на ум, и тут же почувствовала: у меня действительно болит голова.

— Тяжело быть начальником?

— Тяжело! Скорее бы Александра Николаевна возвращалась из отпуска.

— Тяжела ты, шапка Мономаха, — засмеялся хмельным смехом Глеб.

А я, сколько ни пила в тот вечер, не смогла даже немного расслабиться, не говоря уж о том, чтоб напиться.

— Вот поедем на Памир, оттуда, с высоты, все такой ерундой покажется: суды, квартиры, ценные бумаги… У тебя голова от переутомления болит. Я сейчас уложу тебя спать.

Я покорно разделась и легла на Лешкин диван. Брат купил его в дорогом мебельном салоне на Можайском шоссе. Приглядывался и приценивался целый месяц, ждал: может, скидки на диван будут, но так и не дождался, по-моему… Почему Лешка не закатил сцену Глебу? Не смог, обезоруженный его интеллигентностью? Или не захотел поступаться своим имиджем обаятельного, легкого человека? Перед посторонними неудобно. А вот с родными удобно все.

Я закрыла глаза, и тут же перед моим мысленным взором задвигалось серое семейство. Куда это они шли всю ночь по пыльной дороге?

Глава 9

На следующий день я навестила маму и узнала, что Лешка утренним рейсом улетел в Германию. В Москве у него не было больше дел.

Мама его поведение не комментировала. Сказала только, все хорошо, что хорошо кончается, и тут же перевела разговор на другую тему.

Сегодня, во время утреннего обхода, музыкальный доктор назвал маму героем и молодцом и велел готовиться к выписке:

— Недельки через две-три будете дома!

Вот это новость! Новость из новостей!

Еще вчера я упивалась собственным благородством, своей способностью жертвовать ради других… Но теперь жизнь потребовала от меня новой, более ощутимой жертвы. Легко было отказаться от сорока метров площади в пользу Лешки. Ведь за мной сохраняется еще сорок, да и жить на них я не собиралась пока. А вот отказаться от долгожданной поездки на Памир, о которой мы столько мечтали с Глебом! В первую минуту мне показалось: я этого сделать не в состоянии.

— Игорь Львович просил тебя зайти. — Мама пришла мне на помощь, заметив мое замешательство.

Для приличия я посидела минут пять, поболтала о пустяках, потом попрощалась и направилась в кабинет к музыкальному доктору.

Беседовали мы довольно долго. О непредсказуемости психических болезней, о фантастическом развитии современной медицины, о лекарствах, которые ставят безнадежных больных на ноги… Вы, наверно, догадываетесь, как мы беседовали: я слушала — он говорил… И вот одно из этих расчудесных лекарств — коаксил — помогло маминому быстрому выздоровлению. Кроме того, она прошла курс массажа, физических упражнений, обязательной музыкальной терапии (куда же без нее?) и к выписке готова хоть сегодня. Однако в клинике ей надо задержаться еще на две-три недели — опасно сразу выходить из-под контроля врача.

— Я все поняла. Большое спасибо, — ответила я грустно.

Доктор истолковал грустный тон по-своему и посоветовал ничего не бояться.

— Если что, немедленно обращайтесь к нам. Вы же убедились, чем чревата любая самодеятельность!

Я правда убедилась и ни о какой самодеятельности не помышляла. Я думала о разбитых вдребезги мечтах об отпуске, потому что в самом начале разговора доктор заявил:

— После возвращения из клиники вы не должны оставлять Инну Владимировну одну.

Что мне оставалось делать? Я честно старалась приучить себя к мысли о том, что отпуск в этом году отменяется. То есть мой отпуск начнется строго по графику, но без Глеба это не отпуск. Я заранее тосковала по нему, к тоске примешивалось чувство вины за вчерашнее.

Обидевшись на Лешку, заодно на весь мир, я вымещала свои обиды на Глебе. Молча вымещала — целый вечер просидела с надутыми губами, называя его про себя беспомощным, слабым, безвольным! Сейчас я вообще не могла понять, с чего такие мысли полезли мне в голову. Совершенно верно — Глеб не умеет работать локтями, плохо себя чувствует в конфликтных ситуациях… Только это не слабость, а благородство! По прихоти плохого настроения я превратила его достоинства в недостатки. И прямо-таки упивалась этими недостатками, раздувала их, как воздушные шары, беспощадно унижая своего единственного…

При воспоминании о таком своем поведении я едва сдерживалась, чтобы не закричать: «Гадкая! Гадкая! Гадкая!!!» Впрочем, подобные реплики прозвучали бы естественнее произнесенные героиней русской классической литературы, и, следовательно, я не совсем безнадежна — мой внутренний мир организован сообразно национальным канонам. Еще и пословица есть такая: не согрешишь — не покаешься…

Я каялась и тосковала… Тосковала и каялась…

Вечера мы теперь проводили дома. Тихие, семейные вечера. Оба спешили с работы, как к началу какого-то действа. А какое дома может быть действо? Ужин, несколько часов вдвоем — включаем телевизор, пьем сухое вино, по привычке курим одну на двоих сигарету. Я уже освоилась в новой квартире: пересаживаю цветы, запекаю в духовке рыбу, мелю кофе, мою на кухне пол, ругаю Глеба за забрызганное пеной для бритья зеркало и думаю, думаю, думаю…

Оказывается, мне не так и хочется на Памир. Что там делать? Убивать животных? Разве это нормально, когда хочется убивать?

С большим удовольствием я побуду на даче. Поработаю в саду, поболтаю с Ольгой Константиновной, загляну к ней в гости, послушаю старые пластинки. Майский вечер и наш последний разговор с ней кажутся мне далеким-далеким. Ольга Константиновна просила тогда: «Приезжайте почаще, так неуютно сидеть на даче одной…» Я пообещала, и с тех пор не видела ее ни разу.

А если предложить Глебу отказаться от поездки на Памир? Я колебалась ровно минуту, а потом решила — не стоит. Перед командировкой ему надо хорошо отдохнуть. Он устал, а впереди целый год серьезной работы. Да мало ли какие еще испытания впереди.

Я сажусь рядом с ним на диван, всматриваюсь пристальнее и убеждаюсь — устал. Резче обозначились морщинки у глаз, а глаза — напряженные, сосредоточенные.

— Ты чего? — Он ловит мой взгляд.

— Ничего… Так просто. Хочешь чаю?

Устал. Пусть едет на Памир. Дома отдыхать невозможно. От дома рукой подать до работы. На работе, это всем известно, только ответственность и проблемы! После такого отпуска вряд ли исчезнет напряжение, застывшее у него на лице…

А у нас на даче Глебу будет скучно. К тому же он незнаком с мамой. Вдруг присутствие незнакомого человека плохо подействует на нее? Но если я поеду на дачу без Глеба, плохо будет мне…

Такая вот ситуация — кто-то обязательно должен пострадать. Видимо, этот кто-то и есть я. Мама и Глеб, каждый по-своему, такие беззащитные… К тому же мне совсем не хочется уподобляться любимому братцу Леше. И следовательно, Глеб поедет на Памир, а мы с мамой — на дачу. На даче цветы, прогулки, старая музыка… Но ничто не заменит мне Глеба!

— Глеб, ничто мне не заменит тебя! — Я стою на пороге комнаты, сжимая в руках чайный поднос.

— Почему меня надо заменять?

— Ты ведь уезжаешь на Памир…

— Что значит — ты? Мы уезжаем.

— Ты уезжаешь…

Я объясняю — как будто откручиваю назад свои размышления. Последняя фраза, ставящая точку в изливаниях души:

— Маму выпишут из больницы на следующий день после твоего отъезда.

Я опускаю поднос на столик перед диваном, присаживаюсь на краешек, ломаю шоколадку.

— И ты не поедешь? — медленно переспрашивает Глеб.

— Не поеду… Попробуй джем — настоящий крыжовник!

А Глеб так хочет, так хочет, чтобы я поехала с ним! И начинается новая полоса жизненных препятствий — искушения.

— Ты не понимаешь, от чего отказываешься…

Чай давно выпит, опущены шторы и разложен диван, а я все слушаю, от чего мне приходится отказаться: от особой атмосферы гор, от не земных — космических — пейзажей, от непередаваемого чувства, которое испытывает настигающий добычу охотник…

— …От наших вечеров вдвоем, от ночей, от твоих темнеющих глаз, от страсти и нежности, от согревающих душу насмешек… Но если я оставлю маму одну, я буду уже не я.

— Да, — вздыхает Глеб. — Ты будешь не ты. Ты не оставишь…

Эти слова для меня самые важные из всего сказанного им в тот вечер. Они — последнее, о чем я думаю перед сном, и первое, о чем я вспоминаю, проснувшись утром. И потом, в разлуке, скучая по Глебу, я всегда помню все слова. Иногда сопоставляю их с другими, произнесенными им вначале: «Если ты будешь рядом, я, наконец, смогу обрести себя…»

Спокойствие, надежность — вот что для него во мне главное. Женщин на свете много: есть гораздо красивее, привлекательнее, умнее, но хорошо ему только со мной — для настоящей жизни важна человеческая устойчивость. Только в стабильном климате можно реализовать себя.

Об этом и много еще о чем я рассказываю маме. Она протестует:

— Зачем ты себя унижаешь? Ты у меня — красавица и умница. А уж как идет тебе новая стрижка!

— Стрижка идет, но все равно мне далеко до античного образца женской красоты.

— До античного — согласна. Но ведь представление о красоте менялось от эпохи к эпохе. Если полистать альбомы, походить по музеям…

— Мама, не смеши! Ты в конце концов доищешься — окажется, что я похожа на женщин с картин голландцев. На домовитых тетушек в чепцах.

Сначала мама смеется, а потом ругает меня. Чувство неполноценности, по ее мнению, изживается двумя способами:

— Во-первых, самопереубеждением…

— Да что ты? Таких слов даже в словаре не встречается!

— А во-вторых, работой над собой. Работа над собой — это то, чем она мучала меня с детства. Но сейчас я ей благодарна за это. Никогда нельзя успокаиваться на достигнутом, надо стараться стать лучше.

Стараясь стать лучше, я сажусь в машину и через весь город еду в Лизин салон заниматься фитнесом. Плаваю с гантелями в руках, из бассейна перехожу на тренажеры, и — завершающий круг ада — степ.

Степовка — это не только для фигуры, но и для сердца. С ним у меня плохо дело, утверждают врачи, хотя сама я раньше этого не чувствовала. Раз не чувствую, значит, и беспокоиться не о чем. То есть раньше так было. А теперь я забочусь о собственном сердце. Его плохая работа может помешать реализации самого важного в моей жизни проекта — рождению сына.

Может помешать — вчера такой вердикт мне вынесли в центре страховой медицины «Зоя». Зоя — это не имя хозяйки, «зоя» в переводе с греческого — жизнь. У меня есть все необходимое для того, чтобы дать жизнь своему ребенку, может только не справиться сердце.

Врачи суетятся, предлагают на выбор разные курсы лечения, я беру тайм-аут и отправляюсь степовать в надежде, что степовка лучше всего решит проблему моего здоровья.

Решит, наверное, когда-нибудь… Но из спортивного зала я выхожу тяжело дыша и, пока моюсь в душе и одеваюсь, все еще не могу справиться со свистящим, учащенным дыханием.

— Что с тобой?! — всплеснула руками Лиза.

— Одышка. Сердце плохое, — начинаю я, собираясь капитально пожаловаться на жизнь.

— А почему ты совсем забросила фитнес? Месяц почти не приезжала.

— Некогда… Не стоило мне, наверное, клубную карту покупать. Я не устояла.

— У тебя совершенно неправильный подход к жизни! — критикует Лиза. — Ну-ка быстро рассказывай, почему тебе некогда!

Я загибаю пальцы:

— Мама, Лешкин суд, начальница в отпуск уходила, меня и.о. оставляла.

— Я же говорю: подход неправильный, — улыбается Лиза. — Запомни, у женщины три заповеди: учиться, лечиться и отдыхать.

— Ты по заповедям живешь?

— Ой, ну что ты? Какие заповеди! Дом, работа… Как Инна Владимировна поживает?

Я объясняю, что поживает она, в общем, неплохо. С утра мы гуляем по Ленинскому, днем отдыхаем, потом недолго смотрим телевизор и готовим ужин.

— На дачу пока не поедете?

— Мама не предлагает, и слава богу. Я ведь все лето не ездила — трава там в человеческий рост.

— Не может быть! — не поверила Лиза. — Ты загубила такую красоту!

— Говорю же, некогда! Нельзя объять необъятное.

— Наташ, мне Лена сказала, Лешка квартиру потерял. Правда?

— Правда. Сделка, совершенная на основании фальшивых документов, считается недействительной.

— И деньги ему не вернут?

— Конечно нет! Кто ж возвращать будет?

— Елена говорит, он очень расстроился.

— Расстроился — мягко сказано. Так орал на меня по телефону, я думала, у нас в офисе стекла вылетят.

— Он всегда был таким, ты внимания не обращай. Тем более, представь себе, каково в наше время без квартиры остаться. Без квартиры и без прописки.

— Неприятно, кто спорит. Только я, во-первых, ни при чем, а во-вторых, как же мы с мамой допустим, чтобы он остался без квартиры и без прописки?

— К себе его пропишете?

— Ну а как еще?

— А то Ленка думает, что он теперь на ее квартиру будет претендовать. Это последнее место его прописки.

— Я думаю, не будет. Зачем? Ему интереснее в Германии, карьеру делает.

— У него там жена?

— Женщина. Фрау Гросс.

— Ты ее видела?

— Два раза говорила по телефону… на плохом немецком. Я его в университете чуть-чуть изучала.

— Понятно… Ты меня подождешь? Я через двадцать минут заканчиваю, заедем к нам, поужинаем… Лена что творит! Все каникулы от безделья изнывала. Но в один прекрасный день взяла и накупила кулинарных книг и теперь балует нас разносолами. Сегодня плов сделать обещала. Попробуешь произведение своей племянницы.

— Спасибо, Лиз, но я не могу. Мама одна долго, я беспокоюсь… А ты знаешь, что такое плов? Принципы здорового образа жизни запрещают есть мясо вместе с крупами, к тому же сухофрукты, как и любая сладость, создают в организме вредное брожение, мешающее полноценному усвоению продуктов, способствующее болезням желудка и развитию целлюлита.

— Наташ, ты просто ходячая энциклопедия.

— Только благодаря твоим коллегам по салону красоты. Меня этому научил ваш диетолог.

— Да знаю я все эти премудрости! Только соблюдать их — нет сил. А ты неужели выдерживаешь?

— Эта идея маму очень заинтересовала.

— Здорово! У таких больных обязательно должен быть интерес…

Приятно после занятий фитнесом посидеть в кафе, выпить холодной минералки и пообщаться с Лизой. С Лизой мне всегда нравилось общаться.

Дурак наш Лешка, думала я, возвращаясь домой, потерял такую женщину! По сравнению с ней фрау Гросс…

Впрочем, я ничего не знаю о фрау Гросс, только то, что у нее хриплый голос, она грассирует как все немцы, и называет моего брата Алексом. Еще мне ее голос показался недовольным. Или просто несчастным? Кто может быть счастлив рядом с нашим Лешкой?

Я чувствую, во мне еще живет старая обида. Но ведь и Лешка делает вид, будто на что-то обижается. Не звонит, не дает о себе знать. Это должно огорчать маму.

Мама поджидала меня в прихожей:

— Угадай, кто нам только что звонил?

— Лешка! — брякнула я, разглядывая счастливое мамино лицо.

— Ошибаешься. — Мама улыбнулась ободряющей улыбкой. Дескать, не стоит волноваться, я — в норме! — Звонила твоя Ирина. Она собирается подъехать через полчаса.

Мама расстаралась по случаю прихода гостьи: купила торт, фрукты, бутылку шампанского, стол накрыла торжественной бордовой скатертью, а сама нарядилась в светло-серую шелковую кофточку, белую джинсовую юбку и неожиданно стала походить на иностранную туристку, разгуливающую по московскому метро.

— Ирина сказала, у нее вагон новостей!

— Вышла замуж? — догадалась я, вспомнив, что последние наши разговоры были только о Николае.

В июле они уехали в Испанию, и больше Иринка мне не звонила.

— Вышла замуж, переехала в Крылатское, отправила сына учиться в Англию, строит дом по проекту дворянского особняка…

— По проекту дворянского особняка?

— Не веришь? — хохочет мама. — Я тоже не поверила. Но Ира объяснила: купила проект у Музея архитектуры.

— А в Крылатском она как оказалась?

— Там квартира ее мужа находится. Переживут в ней период стройки и — в особняк.

Глядя на Иринку, можно подумать, что живет она в особняке с рождения, а не только еще собирается в него переехать. Ее стиль теперь безупречность — в осанке, прическе, одежде, макияже. Я любуюсь светлыми, естественного оттенка волосами, нежным персиковым загаром, красиво подчеркнутым скромной белой рубашкой и роскошным перламутровым колье. Такие же колье Иринка преподнесла нам с мамой в подарок.

Она изменилась не только внешне — стала медлительной, важной, серьезной. На ней, как на музейном экспонате, появилась некая лакированность.

Впоследствии выяснилось, что я права. Николай — человек заметный в мире бизнеса, всегда на виду. Сначала Ирке было невыносимо сознание того, что на нее смотрят: приходилось сдерживаться, подбирать слова, держать сутуловатую спину прямо. А потом бытие определило сознание. Теперь моя подруга не представляет, что можно сесть за руль восьмой модели «Жигулей», как это делала она еще несколько месяцев назад. Да и вообще, зачем садиться за руль самой — на то есть шоферы! Зачем убирать со стола посуду, если целая комната в квартире отдана горничным?..

Иринка продолжала делиться этими откровениями с мамой, а я убежала на телефонный звонок.

— Наташ, вы еще не спите? — послышался в трубке Лизин голос.

— Нет, все в порядке. Говори.

— Я хочу тебе предложить… У мужа на фирме открывают новое направление — садово-парковый дизайн. Ты бы не хотела воспользоваться их услугами?

— Нет, мне это ни к чему. Вот моя подруга строит особняк за городом. Может, заинтересуется?

— Хорошо, если заинтересуется… Но ведь ты сама говорила, что у тебя проблемы. На даче все заросло, и это огорчит Инну Владимировну…

— Действительно! — обрадовалась я. — Как хорошо ты придумала, Лиза!

— Приезжай завтра на фитнес, привози ключи от дачи. Расплачиваться будете по факту. Все пожелания к ландшафту впишешь в договор.

— Пожелания минимальные — скосить траву, создать несколько клумб. С такими пожеланиями и дилетант справится.

— Ты не думай, Саша сказал, они не дилетанты… Наташ, мне Елена сказала, ты выходишь замуж.

— А Лена откуда знает?

— От Лешки. Но понимаешь, что самое интересное? Он сказал, что твой жених — владелец той роковой квартиры.

— Это не самое интересное! — засмеялась я. — Самое интересное — он сам… Этот владелец, — добавляю вполголоса.

А возвратившись в комнату, слышу, как мама рассказывает Иринке:

— Замужество просто как эпидемия. Натка ведь тоже замуж собралась… за одного очень хорошего человека. Мы ей сегодня платье купили: совершенно без рукавов, а юбка на каркасе. Цвета шампанского… Оригинальное такое!

Глава 10

Все кругом говорили только о свадьбе — спрашивали, удивлялись, советовали. Количество приглашенных на бракосочетание росло день ото дня.

— Лиза и Ленка — обязательно, — поясняю я Глебу. — Ленка — моя племянница, Лешкина дочка, а Лиза — его первая жена, но она мне почти как подруга… Таня — это моя бывшая сослуживица. Так неинтересно звучит — бывшая сослуживица, но Таня совершенно необыкновенный человек… Чем необыкновенный? Ой, Глеб, не знаю, не знаю чем! Внешне такая неприметная — маленького роста, в очках, короткая стрижка… Только внешнее в данном случае не показатель. А моя Иринка… Ну, Иринка, моя подруга, помнишь ты еще ревновал меня к ней, наши телефонные разговоры подслушивал… Подслушивал-подслушивал, а то я не видела!.. Ах, ты меня не к Иринке ревновал!.. Ну вот, Иринка — это подруга, Лиза — родственница, а Таня — бывшая сослуживица. Я хочу, чтоб в этот день со мной были мои самые дорогие люди… Не знаю, Глеб, приедет ли Лешка. Мы можем послать ему приглашение на электронный адрес. Или позвонить. Ну а твоих друзей вообще пересчитать невозможно.

— Вы собираетесь заказывать ресторан? — интересуется моя будущая свекровь.

Очередную субботу мы проводим у нее в гостях в Пущине — знакомимся, обсуждаем предстоящую свадьбу.

— Да, мама. Тот ресторан, где мы отмечали помолвку.

Окна крошечной, но очень стильной столовой с камином и бронзовым, граненым фонариком вместо люстры (в холодное время года здесь, наверное, вечные сумерки) смотрят на заросший ивняком берег Оки. За Окой белеет колоннами усадьба, принадлежавшая некогда поэту Пущину. Я вспоминаю рассказы Глеба: в детстве усадьба была любимым местом их игр, шалостей и прогулок…

— Ах, вы уже и помолвку отметили?

— Так получилось, мам. Само собой, спонтанно. — Взглядом Глеб приглашает меня принять участие в разговоре.

И я опять с упоением рассказываю все сначала…

— Вы знаете, в первый момент я страшно растерялась. По характеру я такой человек — мне совершенно не нравятся авантюры.

— Это в наше время большая редкость. Сейчас почти не осталось порядочных людей. Кругом творится что-то ужасное! Вот вчера, встречаю соседку…

— Аня, — прерывает Анну Сергеевну муж, — пощади Наташу хотя бы ради первого раза. Нельзя так сразу на человека — надо дать ему адаптироваться! Скажите, Наташа, а ваша фамилия как-то связана с почвоведением?

— Связана непосредственно. Я закончила факультет почвоведения в МГУ.

— Так вы дочка Векшина, Павла Дмитриевича?

— Да, я его дочь.

Интересней было бы послушать про соседку, чем воскрешать погибшие родственные связи. Бывшие родственные связи. Навсегда, безвозвратно утраченные…

Павел Дмитриевич — такой… Такой и еще такой! Умный, талантливый, простой в общении. Николай Михайлович знаком с моим отцом со студенческих лет. Он тоже выпускник МГУ, учился на биофаке. Они познакомились, когда в футбол играли — каждый за свой факультет. Отец был нападающим. Очень способным, запросто мог уйти в большой спорт… Потом им приходилось общаться по работе, и отец не забыл старого знакомства, не пренебрег, хотя стал к тому времени маститым ученым. Николая Михайловича это растрогало — он вспоминал об отце тепло, с благодарностью.

— А чем он теперь занимается? Ученые такого масштаба…

— Николай, свари, пожалуйста, кофе, — просит мужа Анна Сергеевна, случайно бросив взгляд в мою сторону. — И вот еще что: принеси коньяк, который мы пили в прошлое воскресенье с Логиновыми. Он там стоит, на полочке. Очень приятный… Ну так вот, встречаю я соседку… Наташа, а признайтесь честно, вам не хочется ехать в Новотрубинск?

— Почему же? Очень даже хочется.

— Современные женщины обычно держатся за работу, тем более, насколько я знаю, с работой у вас дела обстоят прекрасно. Вам не жалко оставлять высокооплачиваемую должность, карьеру?

Нет, мне ни капли не жалко. Отдав десять лет жизни почвам, я по-настоящему так и не прониклась этой насущной проблемой. Да и к ценным бумагам не прикипела душой… Работала, вникала только потому, что деньги были нужны. Как прожить без денег? И помощи ждать неоткуда… А уж карьера — это просто смешно, это уж точно не для меня! Верховодить Катей, Любашей, Валерией (замыкает блестящий перечень моих гипотетических подчиненных стажер Анатолий Иванович) — ну какое здесь удовольствие?!

— С карьерой, Анна Сергеевна, как получится.

— Я тоже так думаю, — поспешно кивает мать Глеба. — Для женщины главная карьера — семья.

Многие дамы старшего поколения высказываются в этом смысле. Что-то такое щебечет Ольга Константиновна и тут же чуть ли не со слезами на глазах бросается поздравлять меня.

— Еще рано, Ольга Константиновна. — Я улыбаюсь смущенно. — Приходите на свадьбу, там и поздравите.

— А когда?

— Пятого октября.

— А сегодня двенадцатое сентября. Еще почти месяц.

Поздним вечером, сидя на террасе, мы с Глебом думаем о том, что будет через месяц. Двенадцатое октября — это совсем не то что двенадцатое сентября. В сентябре во всем еще ощущается безмятежность лета, а в октябре понимаешь — неизбежен скорый приход зимы. Двенадцатого октября мы летим в Новотрубинск. Там сильные ветры, штормит океан. Глеб уверяет: шторм — потрясающее зрелище.

— Потрясающе жуткое?

— Потрясающе красивое.

— Просто ты любишь экзотику — горные озера, океанские штормы…

— А ты?

— Мне больше нравится средняя полоса. Реки, поля. Помнишь, как мы ездили на Волгу? В детстве я иногда мечтала поселиться в маленьком русском городе на берегу реки. Русские города часто стоят на реках.

— А жить будешь на берегу океана.

— Во взрослой жизни это не имеет значения. Во взрослой жизни уже другие ценности, важно не где, а с кем, — шепчу я, наклонившись через стол к Глебу.

До этого мы все вместе пили чай, потом мама ушла спать, а мы засиделись за чайным столом, замечтались, заговорились.

— Все-таки я боюсь, что тебе будет скучно в Новотрубинске. На редкость серый, прозаичный город.

— Скучно бывает только скучным людям!

— А ты не причисляешь себя к ним? — спрашивает лукаво Глеб.

— Поживем в Новотрубинске — увидим… Увидим, когда поживем в Новотрубинске.

— Как ты там будешь, в этом жутком Новотрубинске?! — забыв, что надо изображать степенность, взволнованно спрашивает по телефону Иринка. — Там штормы, дожди, с электричеством перебои и ни одной знакомой души!

— Ты же сама всегда говорила — семья…

— Мало ли я глупостей говорила?!

— Значит, отказываешься от своих слов?

— Нет, не отказываюсь, — поясняет Ирина голосом павы. — Просто сейчас в Москве столько всего интересного. Разных развлечений, удовольствий. Глупо лишать себя всего этого.

— Ничего, вернемся — наверстаем!

Хорошая жизнь делает людей лучше. А очень хорошая — уже нет. От очень хорошей жизни можно потерять чувство реальности, совершать неадекватные поступки и обзавестись вычурными манерами. Интересно, а от очень плохой?..

— Ничего смешного! — отвечает Ирка с достоинством. — И вообще, я позвонила, чтобы поздравить тебя с днем рождения и пожелать тебе мудрости — ты вступаешь в возраст Христа!

Мой день рождения — двадцать шестое сентября, день холодный, солнечный, беспокойный. Порывистый ветер треплет пестрые кроны деревьев, срывает с них листья, и они живописно парят над землей. Полет осенних листьев — торжество эстетики увядания. Осень — это смерть. Но только осенью природа так волнующе красива, так дерзко привлекательна. Смотришь — не можешь наглядеться…

Откружившись, листья падают в застывшую лужу. На морозе вода замерзает, на холоде — стынет. И так же стыну я у приоткрытой двери балкона, вдыхая полной грудью разлитые в воздухе ароматы осени. Ароматы увядания и свежести. Есть в этом противоречивом на первый взгляд сочетании что-то жизнеутверждающее. И если от озоновой легкости весны тянуло подняться в воздух, то от здоровых запахов осени хочется энергично шагать по широкой дороге к самому горизонту. Весна опьяняет, осень — бодрит. Поэтому я больше люблю осень.

— Сегодня такая прекрасная погода! Это ради вас, Наталья Павловна! — Анатолий Иванович предлагает выпить за мое обаяние и красоту — в обеденный перерыв я устроила маленький фуршет по поводу дня рождения.

— Правда, Наталья Павловна! Такая красавица… Что вы в этом ужасном Новотрубинске будете делать? — с выражением суеверного ужаса на лице спрашивает хитренькая Лейла.

— Так она туда с мужем едет! — улыбается Александра Николаевна. — Муж — главный человек, для него и стоит быть красивой.

Да, у Александры все четко! Хоть работу возьми, хоть семейные отношения…

— А по-моему… — щурит накрашенные глазки Настя. Мы с Александрой Николаевной переглядываемся. Понятно, в возрасте двадцати лет хочется волновать умы и кружить головы всем без разбора. — А по-моему… — Под воздействием коньяка и шампанского девушка, пожалуй, поделилась бы с нами своими мыслями о красоте, но у нас в офисе пополнение — еще два стажера, и оба мужчины, при них неловко на такие темы разговаривать.

— У вас новые украшения, Наталья Павловна? — Лейла умело ликвидировала неловкость, созданную подругой. — Вам очень идет!

— Муж подарил сегодня. На день рождения…

…Я все стояла у приоткрытой балконной двери, перебирая в памяти прошлые дни рождения. Менялись лица и обстоятельства, оставалась вечная осень, ее ароматы, краски, настроения… и в это время ко мне неслышно подошел Глеб. Я получила в подарок темно-синий фарфоровый ларец старинной английской фирмы. «Since 1726» — гласила надпись на глянцевой бирочке. В ларце лежала целая коллекция украшений. Именно коллекция. Там было все — браслет, два кольца, серьги, колье, брошь! Оправленная в золото моя любимая бирюза — крупные камни, насыщенные цветом моря, много-много застывших морских капель и брызг.

— Глеб, неужели ты все это выбрал сам?

— Конечно нет. Это мать выбирала.

Анна Сергеевна! При нашей единственной встрече она показалась мне вежливо равнодушной. Сын давно вырос, существует сам по себе. Встретил нормальную женщину. Женитесь, я не против, поживите, а там будет видно. Тогда, по крайней мере, я так расценила ее настроение. Но сейчас, держа в руках драгоценный ларец, я почувствовала: меня любят. Обо мне думают. Меня понимают и мной восхищаются. Не только Глеб, но и его мама.

— Сколько вкуса! — воскликнула Александра Николаевна.

— Не иначе ему женщина помогала. — Валерия даже за праздничным столом не желала выходить из привычной роли ехидны.

— Да, помогала женщина. Свекровь.

По случаю дня рождения я ухожу с работы пораньше. Никаких общественных мероприятий мы не затеваем — хватит с нас предстоящей свадьбы, которая и радует, и пугает своими неожиданными масштабами. Сегодня мы просто поедем к маме на именинный пирог.

Глеб подбирает меня на Каширке. Смеется:

— Тебя издалека видно. Светлое пятно на серой обочине.

Я одета в короткий бирюзовый плащ, на голове белый шифоновый шарф, и на ногах высокие белые сапоги. Взглянула в зеркало, выходя из офиса, и чуть ли не единственный раз в жизни осталась собой довольна…

На заднем сиденье машины — букет.

— Глеб, это мне?

— Их там два, тебе и Инне Владимировне… Мне сегодня прислали адрес нашей квартиры в Новотрубинске. Там, кстати, было несколько фотографий.

— Интерьер? О, как интересно!

— Посмотришь дома вечером. Я перебросил их нам по «мылу». Квартира большая, но район новый, далеко от центра.

— От центра чего?

— От центра города.

— Новотрубинска?

— Зря ты смеешься. Центр есть в каждом городе.

— Наверное. Но из Москвы кажется, в Новотрубинске — что центр, что окраина…

— Это снобизм.

— Это отсутствие воображения. По твоим рассказам я пытаюсь представить себе Новотрубинск и не могу.

— Послушай, Наташа, ты так серьезно относишься к этому городу, будто собираешься поселиться в нем навсегда. Мы пробудем там максимум полгода. Весной вернемся в Москву.

Уедем, вернемся… Сколько всего изменится до весны. Озонная легкость, светские рауты, развлекательные поездки растворятся в прошлом, жизнь будет наполнена заботами о муже и сыне. Когда я в последний раз покидала центр страховой медицины «Зоя», мне вручили распечатку — дни, благоприятные для зачатия. Если один из сентябрьских дней, точнее, одна из сентябрьских ночей действительно оказалась благоприятной, то я вернусь в Москву с сыном. Поселюсь на даче и буду каждый день ходить к нашему озеру. Женщинам, мечтающим о дочерях, рекомендуют ходить в музеи и смотреть на портреты красавиц. Но ко мне это не относится — у меня будет мальчик.

По многолетней привычке я открыла дверь в мамину квартиру своим ключом. Странно приходить сюда гостьей. Впрочем, много чего мне теперь странно…

В квартире было по-праздничному чисто, пахло именинным пирогом — ванилью и сдобой. В холодильнике стояли салаты, заливная рыба, на плите — еще не совсем остывший сотейник с пряно пахнущими кусочками индейки. Все готово для начала именинного ужина. Не было только мамы.

Пошла за хлебом, подумала я и тут же обнаружила на подоконнике два мягких батона. За фруктами, за соком…

Но сок тоже отыскался в холодильнике, блюдо с виноградом — в моей комнате на комоде.

Не найдя себе другого занятия, я стала накрывать на стол, перемывала рюмки, тарелки. Глеб принес из машины купленные по моей просьбе бутылки сухого белого вина. Ничего крепче мама пить, конечно, не станет.

Она скоро вернулась. Усталая, немного грустная, тихо поздоровалась с нами.

Глеб подарил ей букет, поздравил с именинницей.

— С именинницей, — сначала вполголоса повторила она. Потом воскликнула: — С именинницей!

Непонятно кому было адресовано это восклицание. Мы стояли в прихожей, чувствуя неуют и напряжение. Потом сели за стол. Напряжение нарастало.

— Давайте выпьем… за Наталью, — предложил Глеб.

Я машинально подняла фужер, в уме выстраивая схему действий. Коаксил хранится у меня в комнате. Схожу за виноградом, принесу таблетки. Уговорю принять, умолю, ради меня, Лешки, дня рождения, ради всего святого, ради жизни на земле…

— Как элегантно ты сервировала стол, — обычным теплым, приветливым тоном обратилась ко мне мама. — Стоит за тебя выпить.

— А как вкусно ты все приготовила! — обрадовалась я. — Правда, Глеб?

— Очень вкусно. Особенно вот этот салат.

— Тут красная икра, креветки… — всего в салате оказалось двенадцать компонентов. — Я его сама придумала.

— Думаю, ты не скоро еще достигнешь такой виртуозности, — заметил Глеб мне.

— А что мне еще делать в Новотрубинске? Буду виртуозности добиваться — сочинять салаты.

— Ты только меня ими не отрави.

— В Новотрубинске? — переспросила мама тихо. — В Новотрубинске!

Я встала и пошла за коаксилом. Так разволновалась, что совершенно забыла про виноград.

Когда я вернулась, сжимая в руках таблетки, мама как ни в чем не бывало рассказывала Глебу:

— Я бы очень хотела еще хоть раз в жизни взглянуть на океан! Когда-то мы с мужем гостили в Штатах, его коллега пригласил, тоже профессор университета… Меня поразила Атлантика! Океан и море — абсолютно разные вещи! Ведь разные же, Глеб? Вы согласны?

— Да, океан — это мощь. А Наталья всем морям и океанам предпочитает реки… Реки средней полосы России.

— Наталья… Наталья!

— Мама, выпей вот это, — быстро заговорила я. — Выпей коаксил, это надо, Игорь Львович сказал…

Грохнув стулом, мама поднялась из-за стола.

— Игорь Львович? — Она рассмеялась, коротко и резко. — И ты ему веришь?!

— Конечно. Он нам столько раз помогал, это хорошее лекарство, прими… Мы сейчас попьем чаю… Так вкусно пахнет пирог…

— Игорь Львович ждет не дождется нашей смерти!

— Чьей — нашей?

— Твоей, моей, Алешиной!

— Господи, мама… Ну откуда ты взяла? Кто тебе сказал?

— Леонарда! — ответила мама твердо. — Мне это сказала Леонарда. Я только что была у нее на приеме.

— Выпей лекарство. Леонарда — коммерческая аферистка. Я все про нее знаю. Лизин муж был первым браком женат на ней… — Я все тараторила и тараторила, совершенно забыв, что говорить надо мало, медленно и властно. А я только оправдывалась и умоляла.

— Лиза сама аферистка! Бросила Алешу, выкинула его из дома.

— Что ты, мама? Ты что? Она ему квартиру купила…

— Она ничего не покупала. Была в сговоре с бандитами. По ее милости Алеша остался бездомным, и если бы не я… Но теперь я не могу ему помочь… его хотят убить, его поджидает опасность! А тебе…

— А что мне?

— Ты связалась с нечистым!

— Что?! — Я услышала, как Глеб вышел из комнаты.

— У тебя был богоданный, предназначенный тебе судьбой человек. Ты сама растоптала свою судьбу, выбрала нечистого, прокаженного, проклятого в астрале!

Мама тяжело опустилась на стул, уткнулась лицом в тарелку с недоеденным салатом и страшно завыла.

— Зачем ты это говоришь?! Перестань! Прими коаксил.

— Ничего я принимать не буду! Ты хочешь заглушить во мне голос совести!

— Мамочка, я тебя умоляю, послушай!

Задыхаясь от жалости, я шагнула к маме, но она тут же отреагировала:

— Отойди! Ты стала такая же прокаженная, после того как связалась с ним…

Не помню, как Глеб очутился рядом со мной. Обеими руками он держал меня за плечи, повторяя:

— Наталья, пошли.

— Пошли! Пошли вон отсюда, прокаженные! Опершись коленями на стул, мама ритмично раскачивалась и время от времени выкрикивала:

— Прокаженные! Нечистые!

— У тебя губы посинели, — прошептал Глеб. — Если мы сейчас не уйдем…

Взяв его под руку, я вышла из маминой квартиры.

Глава 11

Я не знала, что можно вообще не думать. Ехать в машине, подниматься в лифте, мыть руки, ходить по комнате и не иметь при этом никаких мыслей.

Первое, о чем я, наконец, подумала, — надо присесть. Ноги болят — целый день на шпильках!.. Вот здесь присяду — в кресле, у балкона.

Кресло Лешкино. Неужели он подарит нам эту роскошную мебель? Она же стоит целое состояние!

Не подарит. Да и с какой стати? Он ее на Ленинский перевезет и поставит в своей части квартиры. На своих сорока метрах. А если будет тесно, то и на моих. Так и надо. Лешка молодец! Зачем я к нему приставала?! У него трезвый — нормальный — взгляд на вещи, он не берет на себя лишнего… Когда еще сказал: лечить психические болезни — дохлый номер. Сегодня и я убедилась — дохлый. Хватит, хватит с меня этих ужасов!

Надо позвонить Лешке и сообщить: у матери очередной приступ, приезжай и улаживай ее судьбу. Я больше не могу! Не могу я больше… И еще я выхожу замуж. Правда, он уже все это слышал, тому назад четыре месяца. Ответил: «Ну выходи».

Я объясню — надо найти радикальное средство борьбы с маминой болезнью. Лешка что-то узнавал в свое время: инвалидность, опекунство, социальное обслуживание. Хорошо бы оформить все это сейчас… и как можно скорее, потому что я жить хочу! Хочу иметь семью, растить сына. Я никому не позволю называть моего мужа проклятым и прокаженным! Даже если это сделала в состоянии аффекта моя собственная мать, я все равно никогда не прощу ей этих слов!

Я так хочу любви и нормальной жизни! Я так долго ждала!..

В комнату вошел Глеб с бутылкой сухого вина в руках.

— Сейчас это не самое эффективное средство, но другого нет. Выпей, чтоб успокоиться.

— Я не хочу пить… Ты просто посиди со мной.

Это было лучшим успокоением — прижаться головой к его плечу, спрятаться у него на груди, почувствовать его губы, руки, тело. Как небесное откровение явилась мысль: счастье — это когда замираешь от любви, а не от гнева, брезгливости или ужаса! Я замирала от любви. Любовь жила в моей душе, теле и простиралась далеко, до самого горизонта. Любовь стала моим настоящим и моим будущим. А прошлого у меня просто не было. Потому что я пришла в этот мир для любви, а все, что с ней не связано, не имеет ко мне отношения… Глеб, должно быть, почувствовал это и даже во сне не разжимал рук.

Утром он повез меня на работу. Не позволил садиться за руль, боялся, что после вчерашнего…

— Все нормально, Глеб. Нормально.

Какие скучные, заезженные слова… Как обидно, что я не могу сейчас же рассказать ему о своей любви, которая вчера спасала меня от стресса. Спасала и спасла!

— Все нормально Глеб!

— Вот теперь я вижу, нормально.

В тот день я даже не пыталась работать. Не стала включать компьютер, просто перебирала бумаги в ящиках стола, а коллегам сказала, что провожу ревизию. Сидела, бесцельно выдвигала и задвигала ящики. Потом вдруг позвонил Лешка.

— Натали! Наташка! Ты думаешь, я забыл тебя с днем рождения поздравить?

— Не забыл?

— Как можно? Единственная сестра! Ну, поздравляю, поздравляю. Пожеланий нет никаких — ты у нас само совершенство! Только здоровья, удачи — это все само собой разумеется!

— Леша, нам надо что-то делать с мамой. — Я поспешила выйти в коридор и на свободе поделилась с братом своими вчерашними мыслями.

— Ну слава богу! Наконец-то, Натали, наконец-то. Возраст сравнялся — сразу ума поприбавилось.

— Леш, ты приедешь, поможешь с бумажками?

— Как я могу?.. Хотя, может, я приеду скоро, и уж насовсем.

— Насовсем? Почему? С фрау своей поссорился?

— Да ну ее… — неожиданно выругался Лешка. — И вообще, сестренка, влип я в нехорошую историю.

— Алеш, как с матерью быть? У меня пятого свадьба, двенадцатого мы улетаем из Москвы…

— Найми юриста. Там справки собирать надо… Справок всяких немерено.

— Ты уже нанял одного юриста! — напомнила я.

— Ну чего ты равняешь? Там была безнадега, а тут все законно — мать-то, надо признаться, не в своем уме.

— Ты давно с ней разговаривал?

— Давно… Ты не думай, я не звонил — у меня у самого, как из рога изобилия, всякая дрянь посыпалась.

— А может, ты сейчас с ней поговоришь? Мне как-то неприятно звонить после того, что у нас вчера получилось. Я понимаю, она не виновата, но в то же время…

— Да поговорю, Натали, не проблема! — Мне показалось, Лешке не терпится восстановить мир. — Новости получишь из первых рук.

Новости оказались странными. У мамы не отвечал ни один телефон, ни городской, ни мобильный.

— Попробуй сама, — посоветовал Лешка. — Тебе проще. А я тоже буду дозваниваться.

Я продолжала выдвигать ящики стола, периодически нажимая на клавишу дозвона. Мама не отзывалась. Я шла в туалет намочить губку, протирала пыль везде, где только можно, а мамин телефон все молчал. Я собрала в стопку ненужные бумаги, перевязала бечевкой, хотела отнести их в мусорный контейнер на улицу, и тут мой телефон зазвонил сам. Определитель высветил номер Глеба.

— Немедленно собирайся и приезжай домой.

— Глеб, что произошло?

— Все в порядке. Не оставляй на работе ничего ценного и лучше возьми такси.

— Глеб, я не понимаю тебя!

— Дома все обсудим. Я тоже еду.

Быстро договорившись с Вареновой (она никогда не удерживала нас в офисе, правда, с условием обязательной последующей отработки), я вышла на Каширку, остановила такси и через полчаса поднималась в квартиру.

— Собирайся! — Глеб с озабоченным видом пересекал по диагонали единственную в квартире комнату. — Сегодня мы летим в Новотрубинск.

— Как в Новотрубинск?

— Все изменилось! Уже в ближайшие дни начнутся испытания установки. Необходимо мое присутствие.

— Так необходимо? — Я подспудно надеялась выиграть время.

— Необходимо, безусловно! Возьми с собой минимум вещей, остальное купим в Новотрубинске.

— А как же билеты?

— Уже заказаны. Я продиктовал наши паспортные данные по телефону. В аэропорт надо приехать пораньше — билеты придется выкупать.

— А самолет когда?

— Без пятнадцати восемь. Сейчас три часа. Но если учесть, что в городе пробки, надо торопиться. Ты где оставила машину?

— На стоянке. Еще позавчера. Вчера и сегодня ты сам подвозил меня на работу.

— Хорошо. Я свою машину на стоянку отогнал, квартира на сигнализации… Что еще?

— Наша свадьба.

— Перенесем на весну. Расписаться придется в Новотрубинске. Такой городок, знаешь ли, полувоенный… Нравы почти советские. Иначе нас с тобой просто не поймут.

Я вытащила мобильник и в очередной раз нажала кнопку дозвона — повторила попытку с прежним результатом.

— Глеб, а если я не поеду?

— Ты что? Я не могу ехать без тебя! Не могу, я понял это еще на Памире. Ты объяснила ситуацию на работе?

— Нет.

— Ничего, позвонишь. Причина серьезная — муж едет в командировку! Давай, Наталь, собирайся.

— Глеб, я не могу дозвониться маме. Дома ее нет и мобильный не отвечает.

— Из самолета ей позвонишь. Собирайся, плохо со временем.

Я вытащила из шкафа те немногие вещи, что успела перевезти к Глебу. Специально я переездом не занималась, откладывала на потом.

— Все, Глеб, готово.

— Сейчас должна подъехать машина.

— Тогда я быстро сбегаю на Ленинский. Туда-сюда десять минут.

— Успокойся! Не надо нервничать.

— Я должна убедиться, что с мамой все в порядке.

— Не должна!

— Почему?

— Ты ей уже ничем не поможешь.

— Все равно она моя мать.

— Ее место в психиатрической лечебнице. Рано или поздно она окажется там и без твоего участия. Именно поэтому мы срочно уезжаем.

— Как же ты такое говоришь, Глеб? — Я случайно прикоснулась к своей щеке и только сейчас заметила, что плачу. — Как же так?

— Ты нужна мне, Наталья. Очень нужна, вот что главное, и не надо об этом забывать. Мы улетим в Новотрубинск, поженимся, и у нас родится сын… Я не могу лететь без тебя и не лететь не могу тоже, — добавил он после недолгой паузы, и я заметила, что глаза у него потемнели.

Он с силой притянул меня к себе. По моим собственным представлениям, я должна была замереть от счастья, но вместо этого тихо и упрямо проговорила:

— Все верно, Глеб. Но я не могу оставить маму.

— А помнишь, ты сказала, что готова всегда соглашаться со мной?

— Я и готова, Глеб. Но сейчас ты требуешь невозможного. Давай подождем несколько часов. Давай же, давай, Глеб! Я просто удостоверюсь, что она жива и с ней все в порядке.

— Да что с ней может быть в порядке?! Как может быть в порядке человек, обреченный закончить жизнь в сумасшедшем доме?

— Мне надо убедиться, что она хотя бы жива.

— Это не имеет значения.

— Глеб, это моя мать! И она — человек. Человеческая жизнь…

— Такая жизнь — ничто! Ноль! Пустое место!.. Идем, за нами приехали.

В оцепенении я взяла сумку с вещами, маленькую сумочку с документами, нажала на кнопку лифта, пока Глеб долго и кропотливо запирал замки. Но в лифте оцепенение пропало.

— Глеб, прости, я не могу ехать! Не могу!

— И это твое последнее слово? Твой окончательный выбор?

— Ну зачем ты меня ставишь перед таким выбором? Зачем мучаешь, Глеб? Глеб!!!

— Затем! Наша будущая жизнь не может быть испорчена присутствием твоей матери. Ты все отлично понимаешь! Теперь иди в машину, вон — черная «ауди».

Я сделала несколько шагов по направлению к машине, потом вдруг передумала, прошла мимо, свернула в арку и углубилась во дворы. В черной «ауди» с надсадным дребезжанием заработал мотор, и она, подпрыгнув, рванулась с места. Я не оборачивалась — догадалась по звукам. Так бывает у машин с плохо отрегулированным сцеплением. Как люди не боятся на таких ездить? Создают лишние возможности для аварии, рискуют своей и чужой жизнью…

Глава 12

Дальше — неинтересно. Маму я не застала дома. Квартира все еще сохраняла приметы праздника. Подчеркнутый, будто специально для посторонних глаз наведенный порядок, торжественные букеты в высоких хрустальных вазах…

Посуду после неудавшегося застолья мама перемыла, закуски убрала в холодильник. На столе только валялась начатая упаковка таблеток и ее мобильный телефон. От нечего делать я прочитала инструкцию по применению лекарства.

Таблетки полагалось употреблять при наступлении тяжелых депрессивных состояний. Поскольку депрессивное состояние запросто может закончиться суицидом, коаксил от больных советовали прятать. В качестве противопоказаний в инструкции были названы болезни сердца и желудка.

Мне показалось, не будет хуже, если я проглочу такую таблетку. Правда, пока тяжелого депрессивного состояния у меня нет, но наверняка все впереди. Что произошло у нас с Глебом? Господи, что-то ужасное. Ужасное и, кажется, непоправимое. Почему же я ничего не чувствую? Так бывает: ударишься обо что-нибудь острое локтем или коленкой, и в первую минуту не чувствуешь боли. Боль приходит потом. Боль придет…

Зазвонил телефон. Чужой грубый мужской голос просил «позвать к трубочке Векшину Наталью Павловну». И, услышав, что это я, без заминок и промедлений пригласил меня приехать для опознания трупа женщины…

— На вид лет пятьдесят пять — шестьдесят, русые волосы, среднего телосложения. В ее сумке лежали документы на имя Векшиной Инны Владимировны.

Труп обнаружили сотрудники линейной милиции в пригородном электропоезде Киевской железной дороги сегодня, в половине шестого утра…

Я ответила, мол, сейчас приеду, и спокойно подумала, что очень вовремя приняла таблетку…

Маму подвело сердце. Она не страдала сердечными заболеваниями, хотя, как оказалось, была предрасположена к ним. Регулярное употребление антидепрессантов вызвало к жизни дремавшие недуги. Музыкальный доктор не учел или не захотел учесть побочного эффекта назначенного лекарства, и это стало причиной скоропостижной маминой смерти.

С доктором мы разговорились на похоронах. Он волновался, краснел и бледнел, так что периодически мне приходилось его успокаивать. Я-то чувствовала себя неплохо, вдоволь наевшись маминых таблеток, благо организацию похорон полностью взял на себя вернувшийся из Германии Лешка.

— Скажите, Наталья Павловна, с чего начался у нее новый приступ? — спрашивал успокоенный мной доктор.

— С моего дня рождения, — рассказывала я равнодушно. — Мама взялась все приготовить, а потом куда-то уехала. Когда мы пришли с работы, ее не было дома.

— То есть домой в тот день вы пришли не одна?

— Почему это вас удивляет? Все-таки день рождения…

— А с кем, если не секрет?

— С мужем. То есть с будущим мужем.

— Вот видите! Вам не следовало ее волновать! Замужество дочери — факт, трудно воспринимаемый родителями. Даже здоровые люди переживают. А уж с ее диагнозом! Тем более она переутомилась, много готовила. Я же просил вас в первое время не оставлять ее одну, следить за нагрузками!

Чтобы отвязаться от доктора, я достала из кармана куртки давно вибрировавший там телефон. Меня не интересовало, кто звонит, мне просто опостылело общество этого человека. Доктор бодро зашагал между могилами, а я, наоборот, остановилась, увидев на определителе номер Глеба. Что он хочет мне сказать? О чем мы тогда не договорили? Мне казалось, в природе не существует таких тем… И, не очень понимая, что делаю, я бросила телефон в бурую кучу осенних листьев, возле которой стояла.

Куча была аккуратной, плотно утрамбованной. Телефон не провалился под листья — так и остался лежать на поверхности. Ничего, осень — пора листопадов. Скоро подоспеют новые партии листьев и поглотят телефон. За территорией следят здесь очень внимательно. Это престижное, дорогое кладбище — на нем теперь хоронят не только и даже не столько старых москвичей, но в первую очередь бандитов и новых русских. Представители этих социальных категорий даже после смерти не позволят обидеть себя…

С кладбища поехали на поминки в ресторан. Лешка все решил отмечать в ресторане: и поминки, и девять дней, и сорок…

И как они незаметно прошли, эти сорок дней!.. Мы жили с Лешкой в одной квартире, но я почти не видела брата. Он часто уезжал, не ночевал дома, потом отсыпался и снова куда-то спешил.

— У тебя серьезные неприятности? — спросила я после сорока дней.

— У меня — серьезные наоборот!

— Неприятности наоборот?

— Да, и очень серьезные! — дурачился Лешка.

— Тогда рассказывай.

— Не проблема!

После проигранного квартирного процесса, глубоко потрясенный произошедшим, мой брат возвращался в Германию. В самолете через проход от него сидела группка девушек, лет по двадцать пять — тридцать. Танцевальный коллектив, как выяснилось позже. Все девушки стройные, симпатичные, а одна — более того. Лешка спросил, как ее зовут.

— Виола, — последовал ответ.

— А полностью?

— Виолетта. Виолетта Остапенкова.

Виолетта Остапенкова оказалась не только красивой женщиной, но и человеком непростой судьбы. До двенадцати лет она передвигалась исключительно на костылях — врожденный вывих тазобедренного сустава, не распознанный врачами в раннем возрасте. На лечение нужны были деньги. Мать Виолетты долго стучалась в двери разных фондов — и достучалась. В Фонде реабилитации инвалидов детства нашлась необходимая сумма.

После успешной операции Виола с матерью, прихватив с собой цветы и конфеты, отправились в фонд поблагодарить.

— Скажите спасибо Хрипачу! — улыбнулась председательша. — Если бы не он, не жить на свете нашему фонду.

Назавтра они поехали сказать спасибо. К Хрипачу (что такое Хрипач — фамилия или прозвище, Виоле до сих пор неизвестно) их долго не пропускали, но мать, изнемогавшая от желания сказать спасибо, сумела-таки добиться высокой аудиенции. Хрипач оказался толстым, мрачным и, как правильно заметила Виолина мама, какого-то бандитского пошиба. Денег он не жалел не только на инвалидов детства, но и ни на что вообще. Сообщив об этом матери, он предложил продать ему Виолетту. Мать не поняла, переспросила… и быстро согласилась.

А чего отказываться? Сама всю жизнь прожила на медные деньги. Девчонке пятнадцатый год — читает по слогам, сложить два и два не может. С костылями — какая школа?! Пусть хоть немного поживет по-человечески.

И стала Виола жить по-человечески. О своем житье-бытье она рассказывала Лешке в ганноверской гостинице, захлебываясь слезами. Хрипач содержал ее уже десять лет, оставаясь первым и единственным в ее жизни мужчиной. Да, он поставил ее на ноги, благодаря ему она вышла на сцену, ради нее на деньги Хрипача была создана шоу-группа «Карамболина». Но больше такой жизни она не хочет! Тем более после того, что произошло у них с Лешкой.

Лешка решил действовать как Дон Кихот — спасать от гаремного гнета свою Дульцинею, но тут же был предупрежден сотрудниками службы безопасности танцевального коллектива.

Гастрольная поездка «Карамболины» по Германии завершалась, и брат счел, что и ему больше нечего делать в этой стране. Прилетел в Москву вместе с девушками.

В Москве лавры Дон Кихота опять не стали давать ему покоя. Лешка предпринял безумную попытку найти псевдо-Воронову и вернуть свои деньги, но потерпел фиаско.

— К сожалению, Наташ, ничего другого не остается — нам придется продавать квартиру.

— Зачем? — Я все еще не улавливала связи между грустной Виолиной историей и судьбой нашей квартиры.

— Виола по характеру странный человек. Замкнутый, неразговорчивый, немного даже дикий. К тому же привыкла к роскоши…

— Ты собрался окружить роскошью эту девчонку?

— Я собираюсь на ней жениться…

— Это почему? — спросила я и тут же угадала ответ: Лешке нравится быть героем и первооткрывателем жизни. Для несчастной девочки Виолетты он и есть первооткрыватель и герой. — Но неужели ты не боишься?

— Я должен.

— Он убьет тебя.

— Виола сказала, с ним можно договориться. Силой он не станет ее удерживать. Но прежде чем она расстанется с ним, я должен обеспечить ей достойные жизненные условия. Поэтому, как только вступим в права наследования, с квартирой придется расстаться. А за эти месяцы я подыщу новое жилье для Виолы.

— И для меня.

— Это само собой.

Все ясно. Девочка хоть и несчастная, но не промах! У Блока есть такие стихи, помню, учили в школе:

Брат с ней еще намучается! Но я промолчала. Его жизнь — пусть он в ней разбирается сам, а мне надо разбираться в своей. Удивительно, что только теперь, на тридцать четвертом году пребывания на свете, я постигла эту нехитрую премудрость.

В конце зимы я въехала в новую квартиру. Дом высокий, кирпичный, светло-бежевый, в пяти минутах ходьбы от станции Кольцевой линии метро. При советской власти о таких говорили «улучшенной планировки». Улучшенной по-настоящему была лишь кухня, просторная, светлая, с выходом на лоджию, а все остальное так себе: две комнаты — побольше и поменьше, холл, санузел. Приятно, правда, что квартира недавно отремонтирована. И ремонт хоть и недорогой, но почти художественный, со вкусом…

Всем — продажей, покупкой, переездом занимался Лешка. Все провернул в рекордные сроки, уж не знаю, как это ему удалось. Он отобрал лучшую мебель из родительского дома и поставил ее ко мне в квартиру. А остальную, наверное, выбросил. Кому сейчас старая мебель нужна?

А для Виолы Лешка приобрел апартаменты в пентхаусе. Все заработанные в Германии деньги ушли у него на гнездышко для любимой. Виола собралась с духом и переговорила с Хрипачом. Как и положено благородному разбойнику, Хрипач отпустил пленницу на все четыре стороны и даже «Карамболину» финансировать обещал.

Со дня на день Виола должна была войти в свои новые владения королевой. Лешка, сидя на моей кухне, мечтал об этом с детской радостью и одновременно с тревогой.

Что до меня, то я уже две недели как справила новоселье и теперь активно обживалась на новом месте. Но еще задолго до переезда я сделала для себя одно интересное открытие: я беременна. Открытие не обрадовало, не испугало и не удивило меня. Оно было закономерным финалом той, прошлой, жизни. Точнее, одного ее эпизода.

Больше для проформы я сходила в центр страховой медицины «Зоя», получила письменное подтверждение диагноза, скромный сувенир в подарок и горячие устные поздравления. В центре помнили о моих августовских визитах и приглашали подписать с ними долгосрочный контракт.

— Подумаю, — ответила я.

Мне действительно надо было подумать. Услуги «Зои» стоили отнюдь не дешево, а расходы в ближайшем будущем мне предстояли большие. И прежде всего расходы на няню. Долго сидеть с ребенком — для меня дорогое удовольствие. Месяц-два — больше не получится. Потом придется выходить на работу, и, следовательно, без няни не обойтись. Няня должна быть интеллигентной, опытной, с медицинским образованием, а не иногородней девчонкой, утверждающей, что прекрасно справится со своими обязанностями только потому, что выросла в многодетной семье и воспитала пятерых сестер и братьев. Какими она их воспитала? Чем они болели при этом?

Нет, няню надо искать самую что ни на есть первоклассную. На няне нельзя экономить. Ведь мой мальчик и так будет с рождения многого лишен. Многого, многого… Например, отца. Плохо это? Однозначно плохо!

Но временами, вспоминая Глеба, я думала: неплохо… и даже неплохо совсем!

В начале нашего знакомства Глеб виделся мне ярким, интересным, необыкновенным. Но теперь все это яркое, интересное, необыкновенное представлялось чем-то бесформенным, будто сваленным в кучу. Как листья на кладбище: огненно-красные, лимонно-желтые, а вместе — просто бурая масса. Куча мусора…

Почему же так? Иногда мне казалось, я знаю, как ответить на этот вопрос. Все дело в том, что Глеб совершенно лишен воли — главного свойства человеческого и особенно мужского характера. Он пытался разыгрывать из себя волевого:

— Ты должна во всем соглашаться со мной!

Но в такие минуты отсутствие воли особенно бросалось в, глаза. Потому что воля — это не стремление подчинять себе окружающих. Это потребность делать добро, поддерживать, защищать и, в конце концов, изменять мир к лучшему! А без воли, как без стержня, все, даже самые замечательные, достоинства перемешиваются и получится ровный серый цвет.

В действительности Глеб был не ярким, а серым. Подвергнув его своему заветному тесту, я опрометчиво решила, что результаты могут быть положительными. Просто в душе я мечтала о положительных результатах и приняла желаемое за действительное.

Поэтому, думала я, не увидев своего отца, мой мальчик много не потеряет. Я буду любить его, заботиться о нем, но воспитать постараюсь настоящим мужчиной. Любящая мать может очень много! Материнское чувство станет для меня лучшим проводником в этом сложном деле… Ведь наша мама, даже ослепленная душевной болезнью, все очень точно знала про нас — Лешка и в самом деле находился в те дни на волоске от гибели, а я собиралась выйти замуж не за того человека… Слава богу, что не вышла!

Впрочем, подолгу раздумывать на эти темы мне теперь было некогда. Нескончаемые хлопоты с новой квартирой плюс работа — обязанности заместителя начальника подразделения, а потом и заместителя директора предприятия… Да, вот такую должность пришлось мне занять почти накануне декретного отпуска! Никто нас ни о чем не спрашивал, просто в один прекрасный день Варенова сообщила, что отныне мы не структурное подразделение ларионовской конторы, а независимая компания — «Financinal elefant». Учредители — супруги Вареновы.

— Как так? Почему? — в голос воскликнули Валерия Викторовна и Анатолий Иванович. Они вообще теперь многие вещи делали синхронно.

Александра только пожала плечами. Но вечером я узнала, как так. Мне позвонила Таня.

Таня разыскала меня с большим трудом. С момента нашего последнего разговора я сменила и городской, и мобильный телефоны. Пришлось Тане звонить по нашему старому адресу, добывать координаты риелторской фирмы, выходить на Лешку, да еще подробно объяснять ему, кто она такая.

— Вот молодец, что все-таки дозвонилась. — Я искренне обрадовалась Таниному звонку.

— Да… — протянула Татьяна. — Такая настырность не от хорошей жизни.

— Что-то не так?

— Ты еще не знаешь, что Ларионов прикрыл наш офис?

— Зачем? Что его не устраивало?

— Его-то как раз устраивало все. Налоговой не понравилось только, что Катя часть договоров не проводит через бухгалтерию, а получает за них черным налом.

— К вам налоговая приходила?

— Угу! И застукала нас в лучшем виде!

— А теперь что?

— Как тебе сказать? В принципе страшного ничего нет. Все претензии у них к Ларионову. Они его вроде бы оштрафовали на большую сумму, какие-то деньги Кате пришлось вносить. Она с шефом в пух и прах разругалась. Ларионов кричал, что деньги еще не все, что сейчас они начнут копать, и от греха подальше решил прикрыть наш офис.

Я сообразила, что Вареновы удачно воспользовались ларионовскими неприятностями и буквально из-под носа стянули у него целое структурное подразделение. Структурное подразделение — это не ластик и не карандаш. Оно значительные деньги приносит! И значит, Вареновы на крупную сумму обворовали нашего прежнего владельца. Только это недоказуемо. У «Financinal elefant» все документы в идеальном порядке, все договора перезаключены, лицензии получены. Работай в свое удовольствие!

— Катерина уже ездила куда-то на собеседование. Не взяли! Она думает, ларионовские происки. А Любаша, ты не слышала? Ушла из главного офиса и открыла собственный ресторан.

— Вот это да! Настоящий ресторан?

— Нет, вроде не ресторан — кафе в русском вкусе. У них даже живая музыка есть — балалайки!

— Ну а ты что делать собираешься?

— А как ты думаешь? Работу искать. Ты мне не поможешь?

Я, конечно, была бы рада ей помочь, тем более что и Варенова очень оживилась, услышав о Тане. Молодое предприятие быстро набирало обороты, а среди стажеров иногда попадались такие одиозные личности… Тот же Анатолий Иванович…

— Мы его в завхозы переведем, — вздохнула Александра Николаевна. — У него с хозяйством лучше получится, он сам как тряпка половая!

Анатолия Ивановича в завхозы, на его место Таню, Лейлу с Настей на повышение. И все равно с работой мы пока не справлялись.

— Наталья Павловна, вы не подготовите приказы? У вас такой хороший русский язык…

Мне еще и за секретаря приходилось работать…

Выходные я теперь проводила за городом, уезжала на дачу или в подмосковный пансионат «Сойкино». И в первом и во втором случае были свои минусы и плюсы. В «Сойкине» не надо было беспокоиться о насущном хлебе, а на даче — тихо, пустынно…

По утрам я любила прогуливаться по пока еще заснеженному саду, вечерами забиралась на второй этаж и слушала старые пластинки. Еще летом я предусмотрительно выпросила их у Ольги Константиновны, которая считала пластинки хламом и подумывала избавиться от них.

Однажды, собираясь за город и уже выходя из квартиры, я лицом к лицу столкнулась с Иринкой.

— Кругом! — скомандовала она мне. — Домой ша-а-гом марш!

Пришлось разворачиваться и идти в квартиру.

— Слушай! Как мне надоело тебя разыскивать! Ты это понимаешь, а? Ну что, трудно позвонить сказать, у меня новый номер телефона, новый адрес…

— Прости, Ириш, — оправдывалась я. — Этот переезд, знаешь ли, все так быстро, так внезапно…

— Внезапно! — не сдавалась Иринка. — Пришлось мне тебя по базе данных искать, Лешку твоего дергать! Получается, только я заинтересована в нашей дружбе, а тебе на меня плевать!

— Зачем ты такие слова говоришь — плевать? — Я устало вздохнула. — Столько лет дружим…

— То-то и оно! Дружим столько лет, а ты даже не хочешь позвонить, спросить, как у меня дела?

— Как у тебя, Ир, дела?

— Плохо, ужасно! Хоть ложись и умирай!

— С Николаем?

— Да! Да! С Николаем! Я с ним больше не могу жить! Даже в одной комнате находиться!

— Вы что, поссорились? — спросила я вяло.

— Мы не ссорились и не мирились! С ним это невозможно. С ним вообще невозможно!

— То есть раньше было все нормально, а теперь стало невозможно?

— Раньше мне было все равно!

— Как это все равно?

— Лишь бы выйти замуж!

— Ну а вышла — терпи! И вообще, что за идиотское желание — выйти замуж?

— Идиотское желание?! — закричала Ирка. — Тебя так об стенку, я бы посмотрела, какие бы у тебя были тогда желания!!

— Успокойся, Ир! Об какую еще стенку?

— Не дай бог, конечно! Я просто тебе говорю: поставь себя на мое место. Я разрываюсь между двумя детьми, муж наблюдает за нами из-за заборчика, весь поселок со смеху умирает. Ты не понимаешь, мне так хотелось доказать…

— Доказать?

— Доказать! Всем им! Теткам этим, балаболкам, Кеше, про его жену я уж не говорю. Я к этому шла десять лет. Николай — не какой-нибудь менеджер средней руки! Да они до сих пор от удара оправиться не могут!

— Кто они?

— Да весь поселок! С Кешей во главе.

— Ты думаешь, и Кеша?

— Не думаю, а знаю!

— Откуда?

— От верблюда! От самого Кеши…

— Что же он тебе сказал?

— Что… я для него единственная женщина! Но к сожалению, он это только сейчас понял.

— Когда увидел тебя рядом с Николаем на фоне дворянского особняка!

— Ты думаешь?.. Конечно, это первое, что напрашивается… Но он так хорошо это сказал… так просто, так убедительно…

— А что ты ему ответила?

— Ответила, как пушкинская Татьяна! — Иринка преисполнилась чувства собственного достоинства. — Что он — тоже единственный. Но теперь поздно.

— И с тех пор ты не можешь видеть Николая?

— Да он только затем и был нужен! Чтоб Кеша понял: я единственная. — Подруга с вызовом взглянула на меня. — А дальше — конец.

— То есть развод?

— Да ты что, Наташка, какой развод?! Думаешь, я совсем ненормальная? Не понимаю, что вытащила счастливый лотерейный билет?!

— Тогда держи его покрепче!

— Я бы и держала, но Кеша…

— А что Кеша?

— Это он во всем виноват! Испортил мне всю жизнь! Из-за него я прошла через позор и ужас, из-за него вышла замуж за этого Николая! Из-за него…

— Нет, Ир, не из-за него. Все, что происходит с нами, происходит исключительно из-за нас самих.

— Ты так думаешь? — заинтересованно уставилась на меня Ирка.

— Я в этом теперь убедилась. И претензии у меня только к себе.

— Замечательная позиция! Наверное, очень облегчает жизнь… Слушай, у тебя ничего нет выпить?

Я сварила Иринке кофе, к нему достала бутылку рижского бальзама, а себе налила травяной чай.

— Зачем я вышла замуж за Николая? Только из-за Кеши…

— Давно хочу тебя спросить, Ир. Что бы вам не называть его по-человечески? Так красиво звучит — Иннокентий. А Кеша — хорошее имя для попугая.

— Он и есть попугай! — Ирка махнула рукой. — Взял и улетел к соседям. Умное животное найдет дорогу обратно, а этот заблудился…

— А ты говоришь, все ради него.

— Вот именно, ради него, дурака! Значит, и сама я дура.

— С этим ничего не поделаешь.

— Точно, Наташ. Как у тебя все здорово получается! Четко. Вот что значит финансовый аналитик.

Откуда-то из самых недр моей души, а может, прямо из сердца вылетел хриплый смешок.

— Господи, что с тобой? — испугалась Иринка.

— Да ничего. Так меня называл один человек. Глеб Мажаров… за которого я чуть было не вышла замуж.

— Ты переживаешь, что не вышла? — пробормотала Иринка осторожно.

— В отличие от тебя мне не надо было никому ничего доказывать. Это мой собственный выбор… В общем, я скорей рада.

— Да, ты у нас свободный человек. — Ирка задумчиво наливала бальзам в кофе. — А я знаешь кого тут видела?

— Не знаю.

— Угадай!

— Говорю же, не знаю!

— Влада! Совершенно случайно в Крылатском встретились. Я заезжала в квартиру к Николаю, выхожу из машины — вдруг Влад.

— Ну и что он?..

— Сказал, что хотел тебя поздравить с днем рождения. Звонил-звонил, а ты трубку не берешь. Я ему рассказала новости: Инна Владимировна умерла, Наташка осталась вдвоем с Лешкой. Я еще не знала, что вы разъехались…

— Да зачем ему это нужно?!

— Зачем нужно?! Хочешь лишний раз послушать о своей неотразимости?! Он, по-моему, от одного твоего имени приходит в экстаз!

— И что он сказал в экстазе?

— А что говорят в экстазе? Лепечут что-то бессвязное… Хороший он все-таки, Наташ. Жаль, что у вас не срослось… А тебе самой жаль?

Прощаясь, Ирка потребовала от меня священной клятвы звонить ей хотя бы каждую неделю.

— Иначе я умру от тоски! Понимаешь, умру! Я бы и еще с удовольствием с тобой поболтала, но некогда: в SPA-салон опаздываю.

Я тоже торопилась. Неприятно ехать за город совсем уж глубокой ночью… да еще одной. Совершенно одной.

В такой ситуации нужно иметь рядом мужчину. Чтоб не было страшно в темноте… В остальном же в их присутствии рядом с нами я не вижу особого смысла. Я сама умею водить машину, хорошо разбираюсь в технике и зарабатываю приличные деньги. Я все умею делать сама… Да и в этом единственном случае легко можно избегнуть жесткой необходимости. Надо просто засветло возвращаться домой, а если в темноте, то хотя бы не очень поздно. Когда на улицах еще много людей. А на дорогах — машин.