Муки ревности

Глава 1

Графство Лимерик, Ирландия, 1985 год

У изъеденных временем каменных стен замка Килгарин, башни которого терялись в тумане, впервые в этом сезоне собиралась килгаринская охота. Со стуком лошадиных копыт сливался лай гончих, возвещая о начале ритуала, повторяющегося из года в год уже много столетий.

Было трудно поверить, что на дворе 1985 год. Восседающие на лошадях мужчины и женщины — одни в розовых куртках, другие в черных костюмах для верховой езды — выглядели совершенно так же, как их предки из девятнадцатого столетия. Лакеи в ливреях подавали им на серебряных подносах «прощальные» кубки, не забывая оказывать внимание и краснолицым ирландцам в грубых куртках и сапогах до колен. То были окрестные фермеры, которым предстояло сопровождать охотников пешком. Глаза выдавали их чувства — бурные, как Ирландское море зимой. Стоя в стороне от местного мелкого дворянства и землевладельцев, они пили подогретое вино и рассматривали красивых всадниц. Те отвечали им кокетливыми взглядами. Атмосфера еще больше наэлектризовалась, когда по толпе пробежал слух, что гостеприимный хозяин, один из самых влиятельных пэров Ирландии, собирается жениться на Шаннон Фалун. Когда Шаннон появилась во дворе верхом на лоснящемся черном жеребце, все невольно посмотрели в ее сторону.

— Ну вот, полюбуйся, Зан! — сказала Шаннон, обращаясь к графу, ехавшему рядом, она явно нуждалась в его поддержке.

— Дорогая, вполне естественно, что все на тебя смотрят. Они хотят увидеть будущую графиню Килгарин. Но поверь, тебе не о чем беспокоиться. Ты выглядишь великолепно. — Зан больше ничего не успел сказать, потому что к нему подошел с приветствиями распорядитель охоты.

Высоко подняв голову, Шаннон смотрела на покрытые туманом зеленые холмы и пыталась справиться с нараставшим волнением. По праву крови земля принадлежала ей, и Шаннон не понимала, почему для ее будущего счастья необходимо одобрение всех этих незнакомцев. Крепко держа поводья, она пыталась принять уверенный вид. Вуаль скрывала выражение глаз. Шаннон думала о том, догадывается ли кто-нибудь, что она родилась на другом конце света в совсем другой семье, и не заметила выражения лица Зана, когда в толпе он увидел Керри ван Бурен верхом на беспокойной гнедой лошади. Керри явилась в замок без приглашения. Зан резко отвернулся, сделав вид, что не заметил ее.

Керри придержала свою нетерпеливую лошадь, пытаясь разглядеть женщину, которая, по слухам, скоро выйдет замуж за лорда Килгарина. Наконец она увидела привлекательную фигуру Шаннон, и мысли ее тут же вернулись к той ужасной ночи много лет назад, когда Шаннон сбежала из дома, к ночи, драматически изменившей жизнь их обеих. Собравшиеся в замке вряд ли смогут найти между ними что-то общее, с иронией подумала Керри. Разве здесь знают об отношениях Шаннон с Амадео Бенгелой, о Патрике, Розмари и о тайне, которая до сих пор окружает ту катастрофу? Почувствовав, что лошадь Снова забеспокоилась, Керри направилась к группе деревенских жителей, где ее было не так заметно. Ей оставалось всего двадцать четыре часа, чтобы вернуть обратно то, чем она владела так недолго. Окутанные туманом леса и поля вокруг замка будут ее полем битвы. Керри видела, как Шаннон протянула руку и взяла записку, которую она ей послала. Услышав, что кто-то зовет ее по имени, Керри вздрогнула и повернулась. Лицо женщины показалось ей смутно знакомым.

— Керри, я не знала, что вы здесь. Думала, что вы в Лондоне. Мы все очень сожалели, услышав о вас и Марке.

Керри разглядела под вуалью любопытное лицо, и сердце ее оборвалось. От ответа ее спас сигнал охотничьего рога. Внезапно все двинулись с места, и лошади молнией помчались вслед за лающими гончими. Эхо долго звучало во дворе замка.

После полудня Шаннон оставила группу охотников, устремившихся в отдаленный лес. Она медленно возвращалась по тому же пути, по которому вместе со всеми ехала утром, вдоль развалин, заросших кривыми деревцами. С покрытых мхом деревьев капала вода, с земли поднимался густой туман, заслоняя горизонт серо-зеленой дымкой. Шаннон вытащила из кармана записку без подписи, которую получила сегодня утром.

«Приходите в четыре часа в разрушенный замок около Килгарина, чтобы обсудить одно конфиденциальное дело, имеющее для вас огромное значение…»

Шаннон утром решила проигнорировать загадочное послание, но сейчас она была так близко к развалинам, и все это было так любопытно…

Пустив лошадь в галоп, она двинулась вдоль низкой каменной стены у дороги, затем повернула на лесную тропу. Среди зарослей показалась темная арка, в просвет которой виднелся каркас некогда величественного здания. Проезжая под аркой, Шаннон подняла взгляд и с изумлением увидела на камне изображение лебедя и трилистника. Это был герб Фалунов, обозначавший въезд в замок Шаннон — место, с детства будоражившее ее воображение. Сейчас, перед встречей, ее охватило неприятное предчувствие.

Шаннон направила лошадь к древним останкам былого величия династии Фалунов, королевством которых сейчас правили мхи, плющи и кривые деревья, четко выделявшиеся на фоне низкого неба.

Она спешилась, привязала лошадь и в тишине пошла вперед через молодые побеги. Стоя на пороге большого зала, Шаннон вспомнила рассказы отца о балах и кровной мести, великих подвигах и низких поступках. Она всегда считала, что отец придумал их, но сейчас, глядя на разрушенные стены, можно было поверить, что все это правда. Поднимавшаяся к небу главная лестница — осколок исчезнувшего мира — напомнила Шаннон о том, что она никогда не интересовалась своим прошлым.

Услышав щелкающий звук, Шаннон вздрогнула и, обернувшись, увидела женщину в костюме для верховой езды. Прислонившись к камину, неизвестная прикуривала сигарету.

— Вы меня испугали, — сказала Шаннон. Внезапно ей стало трудно дышать. — Кто вы? Это вы послали записку?

Еще не договорив, она уже догадалась.

— Ты не узнаешь меня, Шаннон? — сказала Керри с вызывающей улыбкой.

— Керри! — потрясенно воскликнула Шаннон. — Что ты здесь делаешь?

— Можно сказать, пришла за тем, что мне принадлежит.

Кунварра, Новый Южный Уэльс, 1975 год

Светало. Бледный свет зимнего солнца просачивается сквозь полотняные шторы. Шаннон открыла глаза, посмотрела в потолок, затем соскользнула с кровати так, чтобы не разбудить Керри. Ноги коснулись холодных половиц, и она инстинктивно поджала пальцы. Шаннон задрожала, но не от утреннего холода, а от возбуждения — она вспомнила, что Боб Фремонт уже должен возвращаться обратно, встретив Чарли и его друга на взлетно-посадочной площадке в Уишбоне.

Она принялась одеваться, стараясь не шуметь. Натягивая вельветовые брюки и теплый свитер, Шаннон радовалась, что сестра все еще спит, громко посапывая. Она могла попробовать соорудить какую-нибудь прическу из копны темных волос. В это утро Шаннон хотела выглядеть необычно. Сначала она попыталась уложить шиньон, затем, разочарованно вздохнув, сделала себе «конский хвост». Это смотрелось несуразно, и в конце концов Шаннон заплела обычную косу, закончив с ней как раз к моменту пробуждения Керри.

В свои семнадцать лет Шаннон трезво оценивала собственную внешность, а в это утро особенно досадовала, что совершенно не соответствует австралийским стандартам. А вот ее сестра Керри вполне соответствовала тому типу красоты, который преобладал на всем пространстве от Дарвина до Аделаиды. В зеркале Шаннон увидела медно-красные волосы сестры, появившиеся в вырезе свитера, который она натягивала на себя. В тринадцать лет Керри была развитой для своего возраста, и даже грудь у нее была больше, чем у Шаннон.

— Давай побыстрее, а то опоздаем, — сказала Шаннон.

— Все равно я буду быстрей тебя. Хочешь чаю? — защебетала Керри.

— Нет времени.

— Почему ты меня не разбудила? — спросила Керри, хватая хлыст.

Сестры, хорошо знающие привычки и даже мысли друг друга, натянули ботинки и в возбуждении выскочили из дома, даже не придержав входную дверь, которая громко хлопнула им вслед.

— Давай вперед — я перегоню тебя у конюшни! — крикнула Керри.

Они с грохотом сбежали по лестнице деревянного бунгало, стоящего высоко над руслом высохшего ручья. Дом, покрытый белыми асбестовыми плитками, нуждался в покраске, но тем не менее выглядел очень уютным, как и голубые холмы, окаймлявшие Кунварру.

Задыхаясь от смеха и бега, сестры наконец достигли конюшни. Отмахиваясь от мух, роившихся летом вокруг фермы, они взяли принадлежности для верховой езды и понесли их на другой край загона, обсаженного эвкалиптами. Шаннон оседлала свою кобылу по кличке Ириска и оглянулась в поисках Керри. Та уже сидела на Великолепном — чалом мерине, который считался лучшей лошадью в Кунварре.

— Поехали! — нетерпеливо крикнула Шаннон.

С того дня как они услышали, что Чарли собирается привезти к ним на лето настоящего английского лорда, обе старались сделать вид, что это их вовсе не интересует. Отчасти из-за язвительных замечаний отца насчет англо-ирландских мародеров, отчасти потому, что втайне были убеждены, что Зан окажется типичным английским снобом. Тем не менее от одного имени — лорд Александр Фитцгерберт — на ум приходили истории о сказочных принцах, и поэтому сестры сгорали от нетерпения наконец его увидеть.

Огибая большой дом, Шаннон заметила на широкой веранде Мэтти Фремонт. Хозяйка Кунварры помахала рукой проскакавшим мимо девушкам. Из всех обитателей фермы она больше всех ждала возвращения Чарли из Оксфорда. Он был старшим из ее трех сыновей и самым любимым. Чувствуя, как свежий ветер дует ей в лицо, Шаннон оглянулась на низкий белый дом, стоящий среди могучих старых деревьев. По ее мнению, ничто не могло сравниться с этим зрелищем.

Впереди, насколько хватало глаз, простирались пастбища Нового Южного Уэльса. До горизонта среди небольших рощиц эвкалипта и дуба паслись тысячи овец. На большом расстоянии они были похожи на белые кусты. С рассвета за овцами присматривали пастухи, и отец девушек, Брендан, возможно, был среди них. Все время, пока сестры ехали вдоль изгороди из колючей проволоки, обозначавшей границы загона, Шаннон не отрывала взгляда от узкой тропы, уходящей в бесконечность между голубыми холмами, окружавшими ферму. Наконец на ней показался «лендровер», быстро двигавшийся по направлению к Кунварре, оставляя за собой длинный шлейф пыли.

— Они здесь, они приехали! — закричала Керри. Не скрывая нетерпения, она галопом поскакала вперед на Великолепном.

Сидя в «лендровере», Чарли Фремонт не отрываясь смотрел в окно. Словно выпущенный из клетки на волю, он едва сдерживал возбуждение оттого, что возвращается домой, — и возвращается насовсем.

— Ну — что скажешь? — спросил он молодого человека на заднем сиденье.

— Расстояния довольно большие.

Сдержанный ответ Зана, лорда Фитцгерберта, рассмешил Чарли и его отца.

Зан посмотрел на профиль Боба Фремонта. Глубокие морщины избороздили его загорелое лицо худощавое, с широкими скулами, вполне соответствующее австралийскому стереотипу. И хотя Боб был владельцем одной из старейших и богатейших овцеводческих ферм в округе, его руки были мускулистыми и грубыми, как у любого из пастухов, целыми днями не вылезающих из седла.

— Похоже, вам приготовили торжественную встречу. — Боб кивнул в сторону двух всадников, только что появившихся на пустом горизонте.

С отчаянием и злостью Шаннон обнаружила, что галопом несется вслед за Керри. Теперь, когда их было видно из «лендровера», ей ничего не оставалось, кроме как следовать за Керри. А ведь она в течение многих дней представляла, как холодно приветствует лорда Фитцгерберта на террасе большого дома! Шаннон не знала, куда деваться от смущения, Керри явно намеревалась мчаться рядом с «лендровером», и чем больше Шаннон приближалась к машине, тем большую неловкость она испытывала. Совсем не так она собиралась появиться на сцене — не в эдаком ковбойском стиле, с развевающимися волосами, так сильно желая встретить парней, что не могла дождаться их появления в доме.

Керри, однако, не задумывалась о подобных вещах. Она бешено мчалась параллельно «лендроверу», наслаждаясь иллюзорным ощущением, что вот-вот выиграет гонку. Упиваясь вниманием, Керри игнорировала крики Шаннон и махала рукой, кокетливо улыбаясь молодому человеку, который, как она знала, должен был быть лордом Фитцгербертом.

Вид девушек, скачущих на лошадях, произвел сильное впечатление на сидевших в «лендровере» Чарли и Зана. Чарли с трудом узнавал Шаннон в амазонке, которая неслась вперед с развевающимися по ветру темными волосами, стараясь не отстать от Керри.

— Ни за что не скажешь, что они родственницы, — заметил Зан.

— Они сводные сестры, да, папа? — заметил Чарли.

— Ну да, — кивнул Боб. — Говорят, их отец до того, как женился на матери Керри, жил с какой-то туземной женщиной с Новой Каледонии. Шаннон — хорошая девочка, а вот Керри — настоящий бесенок.

Боб Фремонт покачал головой. Когда стрелка спидометра перевалила за отметку сорок миль в час, он заметил про себя, что должен сделать девочкам Фалун замечание за подобные скачки во внутреннем загоне. Здесь опасно носиться очертя голову, и Боб был уверен, что обе об этом знают. Однако он тут же упрекнул себя, что все же надо снисходительно относиться к молодому задору. Это ведь совершенно естественно. Искоса взглянув на лорда Фитцгерберта, облаченного в новые брюки из «чертовой кожи» и фетровую шляпу, Боб подумал о том, как юноша будет чувствовать себя в Австралии. Без сомнения, три месяца пребывания в южном полушарии наложат свой отпечаток и на характер, и на красивое гладкое лицо молодого аристократа.

Зан не отрываясь смотрел на девушек. В отличие от Керри Шаннон сосредоточенно смотрела прямо перед собой, и Зан удивлялся, почему она ни разу им не улыбнулась.

— Эта нахальная рыженькая сильно изменилась со времени твоего отъезда, Чарли, — сказал Боб. — Я бы сказал, что ее тринадцать больше похожи на двадцать три.

— Этим все сказано, — со смехом сказал Чарли.

— Черт возьми, пусть бы эти девчонки притормозили, — заметил Боб, сделав последний поворот. — Этой зимой я уже несколько раз ругал Керри. Лучше бы я не разрешал ей брать Великолепного. Когда она не в школе, то просто живет на этой лошади.

— Мама писала мне, что она выиграла все местные состязания.

— Это правда. Керри может за себя постоять…

— О Боже, она упала! — прервал его Зан. Боб нажал на тормоза, «лендровер» резко остановился.

— Так я и знал! — зло сказал Боб.

Облако пыли на мгновение скрыло от них происходящее. Когда оно рассеялось, все увидели лошадь Шаннон, скачущую без всадницы.

Керри не сразу поняла, что рядом с ней больше нет «лендровера»; Пустив Великолепного полугалопом, она беспокойно оглянулась и увидела выскакивающих из «лендровера» мужчин. Чарли рывком схватил поводья Ириски, а Боб наклонился над неподвижной фигурой, похожей на брошенный на землю рюкзак. Керри похолодела.

— Хороший, хороший мальчик Великолепный, — шептала Керри, поглаживая нервное животное. Когда она подъехала к группе, собравшейся вокруг Шаннон, ее сердце замирало от страха. Держа в руке поводья, навстречу шел Чарли.

— Вот — отведи ее в загон.

Никакого приветствия, никакой улыбки. Чарли, как сразу заметила Керри, больше не был мальчиком-переростком. Теперь это был мужчина, который смотрел на нее неодобрительно. На лорда Фитцгерберта Керри не смела и взглянуть.

— С тобой я поговорю потом, — резко сказал Боб, даже не посмотрев в ее сторону.

Осторожно положив Шаннон на заднее сиденье «лендровера», трое мужчин сгрудились впереди и исчезли в облаке пыли, оставив Керри на обочине. Горячие слезы унижения потекли по ее щекам. Держа лошадь Шаннон, Керри рысью двинулась домой, куда меньше всего желала попасть. Шаннон умирает, и Керри сейчас хотела бы исчезнуть, появившись на другом краю земли.

Когда Шаннон пришла в сознание, она долго пыталась вспомнить, что же делает в этой прохладной, темной спальне с обоями в цветочек. В голове пульсировала боль, и, когда Шаннон пыталась сосредоточиться, перед глазами все начинало кружиться. Однако постепенно она смогла различить озабоченное лицо Мэтти Фремонт.

— Не двигайся и не говори, дорогая. Лежи спокойно. Все будет хорошо, — пробормотала Мэтти, положив прохладную руку на лоб Шаннон.

Теперь девушка смутно припомнила, как Боб нес ее на руках в дом, а вокруг невнятно звучали какие-то голоса.

— Мэтти, звонит доктор. Думаю, тебе стоит переговорить с ним, — сказал Боб с порога.

— Иду. Сейчас вернусь, Шаннон. Лежи спокойно.

Шаннон кивнула. Пелена перед глазами постепенно прояснялась, она могла уже различать обстановку комнаты, мебель, обитую ситцем в кремовую и зеленую полоску, напоминавшим акварельный рисунок. Тяжелые шторы закрывали окна, и лишь с трудом можно было разглядеть часы на каминной доске, которые как раз начали бить. От малейшего движения голова Шаннон снова начинала кружиться.

— Я думаю, ты на время потеряла сознание, — сказала Мэтти. — Тебе очень повезло, — проворчала она, устраиваясь на стуле у кровати. — Доктор Уоткинс говорит, ты должна неподвижно лежать сорок восемь часов или даже больше, в зависимости от твоего самочувствия. Он приедет сюда, как только сможет.

— Я испортила Чарли возвращение домой, — слабым голосом сказала Шаннон.

— Это был несчастный случай. И хватит об этом. Надо не переживать, а просто лежать спокойно. Боюсь, что из-за сотрясения мозга ты пока не сможешь есть, но к вечеру скушаешь бифштекс.

Окруженная столь непривычным комфортом, Шаннон очень быстро успокоилась. Она уже засыпала, когда воспоминание о голосе Зана Фитцгерберта заставило ее снова проснуться. Его английский акцент напоминал о волшебном мире, занимавшем ее воображение с тех пор, как Шаннон стала просматривать приходящие из Англии журналы, которые выписывала Мэтти. Пытаясь вспомнить этот голос, Шаннон открыла глаза и обнаружила, что на нее смотрят серьезные синие глаза.

После происшедшего Керри забрела в маленькую деревянную часовню, находившуюся за садами. Вспомнила, как, вернувшись с лошадьми на конюшню, она нервно ходила взад-вперед, ожидая Боба. Когда тот появился, Керри, голодная и несчастная, как раз чистила Великолепного. Наказание было скорым и унизительным. Боб резким тоном сказал, что ей до конца недели запрещается ездить на лошади, а после школы она будет чистить конюшню. При Бобе Керри стоически удержалась от слез, но сейчас, горько рыдая, лежала на могильной плите. Лишить ее лошади, даже на неделю, было худшим из наказаний, которые только мог придумать Боб. Это было даже хуже, чем побои, которые она, несомненно, получит от своего отца, когда тот вернется домой на закате. Прижавшись лицом к бурой траве, Керри дала волю ярости — ей казалось несправедливым быть наказанной из-за неосторожности Шаннон. Позор, который Керри испытала перед Чарли и Заном Фитцгербертом, просто невыносим. Теперь она никогда не сможет появиться у них на глазах. Перевернувшись на спину, Керри устремила мрачный взгляд на ослепительно голубое небо. В этот момент внимательный лорд Фитцгерберт, наверно, кормит с ложечки бледную, прекрасную Шаннон. Керри почувствовала, как при мысли об этом все внутри сжалось от ревности. Керри в бешенстве вскочила и, набрав горсть камней, с силой швырнула их в дерево. Стайка потревоженных птиц взмыла в воздух.

Бой часов разбудил Шаннон, спавшую тяжелым сном без сновидений. Она не знала, утро сейчас или вечер, и не сразу вспомнила, почему лежит на этой мягкой постели.

— Да, войдите, — сказала Шаннон, услышав стук в дверь и полагая, что это Мэтти пришла на нее взглянуть.

Когда дверь открылась, Шаннон с удивлением увидела лорда Фитцгерберта, держащего в руках поднос с тарелками.

— Когда решали, кому доставить пищу инвалиду, выбор пал на меня, — с обаятельной улыбкой объявил он и поставил поднос на ночной столик. Лорд сделал это с осторожностью, говорящей о том, что он не привык кому-либо прислуживать.

Полная смущения, Шаннон внимательно следила за его движениями. Подоткнув подушки под головой, молодой человек поставил поднос перед Шаннон и торжественно развернул льняную салфетку. Когда Шаннон увидела на изящной фарфоровой тарелке яичницу и намазанные маслом тосты, ее робость несколько уменьшилась.

— Надеюсь, у вас есть аппетит. Вам надо много есть. Это приказ Мэтти.

— Я только сейчас поняла, что очень голодна, — согласилась Шаннон.

— О, между прочим, я не представился. Я — Зан Фитцгерберт.

— А я Шаннон Фалун.

— По крайней мере память вы не потеряли, — пошутил Зан, и Шаннон застенчиво засмеялась.

— Вы не против, если я останусь и составлю вам компанию?

— Нет, конечно, нет, — солгала Шаннон. Когда лорд присел рядом с ней на кровати, аппетит исчез, а робость вернулась.

Первые робкие взгляды, которые Шаннон бросала на Зана Фитцгерберта, пока пыталась есть, мало что сказали ей о молодом человеке. В Кунварре о нем судачили уже не первый месяц. Все ожидали, что он окажется худшим образцом самодовольного, рафинированного английского сноба. Все сходились на том, что его стоит пару раз проучить. Шаннон до сих пор была полна решимости критически относиться к лорду Фитцгерберту, но сейчас ее решимость куда-то исчезла. Она вынуждена была согласиться, что внешность Зана оказалась приятнее того образа, который она нарисовала. Девушка думала, что его лицо будет неподвижным, как на фотографии, но молодой человек перед ней был полон жизни, и это добавляло очарования его привлекательной, типично английской внешности, Шаннон поймала себя на том, что бросает взгляды на его чувственный рот. И когда девушка непроизвольно представила, как эти губы прижимаются к ее губам, она вспыхнула, уверенная, что он прочитает ее самые сокровенные мысли. Подняв взгляд на Зана, Шаннон обнаружила, что он с участием смотрит на нее.

— Как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше, спасибо, что принесли поднос.

— Вы едва не сделали сальто. Знаете, я в это время смотрел на вас. Да, смотрел как раз в тот момент, когда вы упали.

— Обычно я не падаю со своей лошади, — сказала Шаннон, стараясь, чтобы это звучало небрежно.

— Вы неслись как ветер. Не думаю, чтобы кто-нибудь смог выжить после такого падения. Уверен, что я бы не смог.

— Боб сердится?

— Нет, просто беспокоится. Вы его сильно перепугали.

— Если увидите мою сестру Керри, скажите ей, чтобы она не беспокоилась.

— Хорошо. Думаю, бедная девочка получила от Боба ужасную выволочку. Он считает, что во всем виновата она. Чарли заметил, что она немного безрассудна, и этот случай, возможно, чему-нибудь ее научит.

Шаннон смотрела на него с чувством неловкости. За считанные минуты между ними установилась странная близость. Возможно, Зан это тоже почувствовал, потому что на миг отвернулся и нервно крутанул диск телефона, стоявшего на столике.

— Если вы кончили, я заберу поднос.

— Спасибо. И пожалуйста, поблагодарите Мэтти. Было очень вкусно, — сказала Шаннон.

Она снова легла; черные волосы разметались по подушке; на бледном лице выделялись темные глаза; губы не улыбались. Из кружев чужой ночной рубашки выглядывали тонкие руки, казавшиеся особенно красивыми и хрупкими.

— Вам бы не помешал румянец. — Зан протянул руку и дотронулся до синяка на ее щеке. — Я еще загляну вместе с остальными пожелать вам спокойной ночи. Надеюсь, ваши отец и сестра вас скоро навестят.

Шаннон смотрела ему вслед, восхищаясь его естественностью. Зан остановился в дверях и оглянулся.

— Знаете, вы просто восхитительно смотритесь здесь.

Услышав прощальные слова, Шаннон недоверчиво засмеялась. Именно так должны вести себя настоящие лорды, или он действительно имел в виду то, что сказал? Она не могла поверить, что может выглядеть восхитительно — ни сейчас, ни вообще когда бы то ни было, — но тем не менее, услышав комплимент, обрадовалась, как никогда.

Вскоре пришла Мэтти. Шаннон была рада видеть ее, излучавшую вокруг себя ту успокаивающую ауру уверенности, которую Шаннон ощущала и в себе. С тех самых пор, как три года назад Шаннон впервые увидела Мэтти на ступенях Кунварры, она всегда очень легко чувствовала себя в ее присутствии. И Мэтти, которая всегда хотела иметь дочь, сразу привязалась к девочкам Фалун, особенно к Шаннон. В характере Мэтти, принадлежавшей к легендарному племени владельцев овцеводческих ферм, присутствовал здравый смысл, она обладала добротой и сочувствием. У Мэтти была обветренная кожа женщины, вынужденной всю жизнь полагаться на милость природы, но глаза сияли такой же чистой, незатуманенной голубизной, как небо в ясный день.

— Температуры нет, — сказала она, вынимая градусник изо рта Шаннон. — Кажется, сотрясения мозга тоже нет, но вот твое лицо явно пострадало. — Мэтти провела рукой по распухшей щеке и лбу Шаннон. — Я потом принесу тебе мяса.

— Наверняка это бесполезно, — сказала Шаннон, представляя, как будет выглядеть с куском мяса на лице.

— Ну, может быть, это и бабушкины сказки, но я всегда этим пользуюсь, как и горчичниками при простуде. — Мэтти откинула назад волосы Шаннон. — Как тебе хорошо распущенные волосы. Почему ты их всегда заплетаешь в косу? Это чересчур строго.

— Жаль, папа не разрешает мне их обрезать. — Шаннон вздохнула, и Мэтти вспомнила, что у Брендана есть свои твердые представления относительно воспитания дочерей.

Вскоре после того, как Мэтти ушла, Шаннон услышала за дверью шаги, и ее сердце забилось чаще. Может быть, это возвращается Зан? Но в дверном проеме показалась высокая фигура ее отца.

— Ну-ну, значит, миледи ведет прием? И прямо в постели — ни больше, ни меньше, — поддразнил Брендан.

Шаннон машинально попыталась по голосу отца определить, не пьян ли он. Поняв, что Брендан трезв и находится в хорошем настроении, она успокоилась.

— Ну, как обстоят дела? Мэтти обходится с тобой как с королевой, это уж точно.

Поставив стул к кровати, Брендан с притворной суровостью взглянул на дочь, но, когда заметил ее нездоровый вид, забеспокоился.

— Тебе больно? — прошептал он, взяв ее за руку. Казалось, что от такого проявления нежности он чувствует себя неловко.

— Пока лежу спокойно, все в порядке. — Шаннон отметила, что отец не стал тратить время на то, чтобы снять ботинки или сменить рубашку. Он пришел сюда прямо из загона, где каждый день осматривал и взвешивал целое стадо овец, подчиняясь жесткому ритму жизни обитателей фермы.

Брендана отличала суровая красота, которую он передал Шаннон в более утонченном виде. От кельтских предков он унаследовал густые темные брови над сверкающими голубыми глазами. Под безжалостными лучами солнца его кожа приобрела красно-коричневый оттенок. В сорок пять лет пламя страсти горело в нем уже не так ярко, как раньше. Тем не менее озорная улыбка, которая после чересчур обильных возлияний рисковала превратиться в злобную, все еще вызывала восхищение у женщин, а приподнятая бровь заставляла женское сердце биться чаще.

Трудно поверить, думала Шаннон, что человек, который сейчас так мягко с ней разговаривает, может в пьяной ярости ломать стулья об пол. И хотя его гнев, казалось, был направлен не против отдельных личностей, а против окружающего мира в целом, Керри и Шаннон всегда чувствовали нависающую над ними угрозу — как будто рядом с ними прятался хищный зверь.

Брендан рассказывал о том, как прошел день, и все сильнее ощущал, как его тревожит здоровье дочери. Невольно перед его глазами вновь ожила Франсуаза. Никогда еще Шаннон, лежащая сейчас на белых подушках, не была так похожа на свою мать. Непослушные темные пряди обрамляли маленькую, красивую голову, тонкие руки лежали на одеяле. На Брендана нахлынули воспоминания о самой сильной страсти в его жизни. Ни одна женщина не возбуждала его так, как Франсуаза, а теперь прошлое, казалось, ожило, воплотившись в Шаннон. Брендан нечасто думал о Франсуазе, а когда думал, топил воспоминание в алкоголе.

— А где Керри? — спросила Шаннон.

— Я ее отправил в постель без ужина. Когда Мэтти сообщила, что ты не спишь, я пошел прямо сюда. Когда вернусь, Керри получит взбучку, — зло сказал Брендан.

— Пожалуйста, папа, не наказывай ее. Она не виновата. — Шаннон попыталась подняться, но потолок закружился, и она вновь упала на постель.

Брендан с беспокойством взглянул на дочь.

— Сейчас, девочка, тебе нельзя волноваться. Так мне сказала Мэтти. Делай, что тебе говорят.

Видя решимость, написанную на его лице, Шаннон поняла, что протестовать против наказания Керри нет смысла. По каким-то причинам Керри всегда принимала на себя основную тяжесть отцовского гнева, и даже слезы Шаннон не могли ничего изменить.

Брендан нежно попрощался и пошел к выходу по длинному коридору, увешанному гравюрами с изображением растений. В конце коридора, в передней, стоял незнакомец. Брендану было достаточно одного взгляда на его надменный профиль, чтобы понять, кто он такой.

— Проклятый англичанишка, — пробормотал он. — Если бы он сюда не приехал, то ничего бы и не случилось.

— Здравствуйте, я — Зан Фитцгерберт. Должно быть, вы отец Шаннон? — Он протянул руку, которую Брендан проигнорировал. — Я очень сожалею о том, что случилось с вашей дочерью, сэр.

Слово «сэр» взбесило Брендана, но одновременно сразу же выбило почву у него из-под ног. Он подавил резкое замечание, уже готовое сорваться с языка.

— Я уверен, что с Шаннон будет все в порядке, сэр, у нее нет серьезных повреждений. Когда я ее увидел, то подумал, что она очень быстро поправляется.

Брендан пристально посмотрел на Зана. Затем, пробормотав хриплое «до свидания», вышел из дома.

Всю дорогу домой он кипел от гнева. Покровительственные манеры англичанина, слегка замаскированные под фамильярность, открыли старые раны, которые Брендан считал давно затянувшимися — с тех пор, как в пятидесятые годы покинул Ирландию. Прошло уже очень много времени с тех пор, как он последний раз встречался с представителями того же племени — типичными англо-ирландскими аристократами, превратившими страну в развалины. И они остались такими же, с горечью рассуждал Брендан.

— Английский подонок, — пробормотал он себе под нос, топча сухую, увядшую траву. Проходя через сверкающую в лунном свете рощицу серебристых эвкалиптов, Брендан думал о том, что Фитцгерберт будет теперь болтаться под ногами все лето. Он почувствовал, как в нем поднимается оскорбленная гордость. Фалуны ни в чем не уступят Фитцгербертам, их голубая кровь восходит к временам Елизаветы.

Чувства, от которых Брендан, казалось, избавился в Австралии, вновь пробудились в нем. Если бы не такие, как Фитцгерберт, наследник сомнительного титула, полученного в награду за подхалимаж перед английским королем, Фалуны все еще были бы в замке Шаннон. И его дочь Шаннон уютно располагалась бы в огромной собственной гостиной, а не делила бы с сестрой постель в деревянном бунгало. Правда, Брендан, как всегда, упускал один решающий момент. Он и его младший брат Джек были незаконнорожденными и не могли унаследовать даже то, что, возможно, сохранилось от поместья Фалунов. Белоснежная кожа, веснушки и золотисто-каштановые волосы его матери Кетлин привлекли внимание любвеобильного графа Шаннона в тот момент, когда она находилась в прачечной замка, опустив руки по локоть в мыльную пену. В беспокойные двадцатые, когда поместье пришло в упадок, она родила ему двух внебрачных сыновей. Затем она изменила свою фамилию с О’Мэлли на Фалун и, получая небольшую пенсию от графа, которому к тому времени уже давно наскучила, отправилась в Дублин, где и выросли Брендан с Джеком.

Когда Брендан добрался до своего дома, он уже довел себя до неистовства. Посреди убогой комнаты стояла Керри. Руки ее были сложены на груди — девочка собиралась защищаться.

— Не знаю, что тебе рассказали, папа, но я не виновата в том, что Шаннон упала. Все меня обвиняют, но я ни при чем. Боб Фремонт относится ко мне с предубеждением…

— С предубеждением? Что это такое, мисс Воображала? — ответил Брендан. Сейчас любые звуки приводили его в бешенство, действуя, как красная тряпка на быка. Маленькая медноволосая Керри своим упрямством сломала хрупкую задвижку, сдерживавшую отцовский гнев.

Выражение глаз Брендана парализовало Керри. Когда он начал снимать ремень, она задрожала.

— Иди сюда, — приказал Брендан. — За то, что ты сегодня сделала, я выпорю тебя до бесчувствия. Ты могла ее убить.

Хотя Керри и тряслась от страха, она не стала умолять о пощаде. Ее били уже много раз, но характер девочки не уступал отцовскому, особенно в эту ночь. Брендан ударил один раз, затем еще. Пытаясь сдержать слабые стоны, срывавшиеся с губ, Керри вся кипела от чудовищной несправедливости. Брендан грубо держал ее за руку и жестоко хлестал ремнем. Когда отец наконец отпустил Керри, она громко всхлипнула.

— Я тебя ненавижу! Я тебя презираю! — в ярости выкрикнула она.

— Иди ложись или получишь еще больше, — прорычал Брендан и повернулся к дочери спиной.

Керри метнулась в спальню, громко хлопнув за собой дверью. Бросившись на кровать, она зарылась лицом в подушки и издала сдавленный крик, который, однако, не принес ей облегчения. Ослабить безграничное чувство унижения, которое испытывала Керри, мог только дикий вопль, который бы услышали аж в Уишбоне. Но вместо этого девочка попыталась сдержать себя. Остатки гнева оседали в тайниках души, где уже копилась обида на Шаннон, которая против ярости Брендана имела какой-то магический иммунитет.

Не обращая внимания на звуки, доносящиеся из комнаты Керри, Брендан направился на кухню. Там в холодильнике лежала баранья нога, но аппетит у Фалуна пропал. Вместо того чтобы есть, он подошел к буфету, где всегда стояла бутылка виски.

Брендан вошел в неуютную комнату с унылой казенной мебелью. Обойдя свое обычное место перед телевизором, направился на веранду, крепко сжимая в руках бутылку. Там он плюхнулся в стоящее в углу кресло и занялся серьезным делом — попытался как можно скорее напиться до чертиков.

Когда в нем брала верх ирландская кровь, Брендан напивался в одиночку, что сильно отличалось от тех возлияний, которым он предавался каждый уик-энд в Уишбоне. Там было грубое развлечение, кутеж, в компании подсобных рабочих и стригалей, собиравшихся со всей округи в прокуренный паб. Обычно такой вечер кончался в кровати какой-нибудь женщины легкого поведения. Это был способ забыться, приносивший что-то похожее на удовлетворение. Но сегодня ночью на душе у Брендана было темно, как на беззвездном небе. Он смотрел на силуэты деревьев, не в силах оторвать взгляда от сверкающего огнями большого дома. Он напоминал ему о его собственных неудачах и об одиночестве. После стакана виски агрессивность Брендана обратилась на его собственную персону. Одна мысль мучила его уже целый час. Лицо Франсуазы вновь встало перед глазами, и сентиментальные слезы закапали из глаз.

Он впервые увидел ее в баре в Брисбене. Прошло всего несколько недель после того, как они с Джеком прибыли в Австралию из Саутгемптона, заплатив по десять фунтов за билет. Брендан не мог поверить своим глазам, увидев, как эта женщина наливает пиво толпе мускулистых, страждущих мужиков. Она напоминала белую статую в угольной шахте. Тонкие руки, мелькавшие над стойкой бара, казались слишком прекрасными для такой напряженной работы, а глаза она опустила вниз, как будто вид всех этих мужчин ее страшил. По блестящим черным волосам, экзотическим чертам лица и хрупкому телосложению Брендан заключил, что она частично полинезийка или азиатка, — и от этой мысли кровь быстрее потекла в его жилах. Без сомнения, она была самым восхитительным созданием, которое ему доводилось видеть. Джек, в свою очередь, засмеялся, увидев на лице брата неприкрытое желание, и заметил, что девушка, работающая в таком месте, вряд ли сильно отличается от проститутки. Брендана это взбесило. Ему казалось, что она парит над посыпанным опилками полом бара, как бы окутанная некой пеленой, защищающей ее женственность и невинность.

Когда наконец она встретила его горящий взгляд, шумный бар перестал для них существовать, и они в полном молчании оказались наедине. Когда Брендан тихо попросил пива, девушка посмотрела на него с любопытством. В те дни в нем все еще чувствовалась ирландская закваска, и она могла оценить, насколько Брендан отличается от всех грубых клиентов, сразу стремившихся установить с ней близкие отношения. Зачарованный взгляд Брендана не оставлял сомнений, что его чувства подлинные, хотя и родились только что. К концу вечера атмосфера между ними так накалилась, что Брендан сходил с ума от желания, которого никогда раньше не испытывал.

Когда он наконец овладел ею в ее комнате сзади бара, хрупкость Франсуазы оказалась мифом. Она любила его каждым сантиметром своего великолепно сложенного тела. Ее зубы, язык, глаза и даже ее сердце доставляли Брендану ощущения, о которых он даже и не подозревал. По ночам сжимая друг друга в объятиях, они предавались страсти, которая день ото дня казалась все более опасной. Довольно скоро она привела Брендана к размолвке с Джеком. Когда они выехали в Австралию, братья разделили свой маленький капитал поровну, собираясь накопить средства и купить собственную ферму. Однако теперь было очевидно, что Брендан полностью поглощен страстью к барменше, которая отказывалась покинуть яркие огни Брисбена. Кроме того, Брендана постоянно мучила мысль о том, чем она будет заниматься, когда он станет стричь овец в Южном Квинсленде. Деньги, которые он должен был беречь, щедро тратились на Франсуазу. Зная о том, как в Австралии относятся к таким бракам, он не был уверен, что хочет жениться на ней. Джек не уставал напоминать ему, что Франсуаза относится к полинезийской расе, хотя знал, что по отцовской линии она была француженкой. Брендан утешал себя тем, что, заработав состояние, сможет отгородиться от критически настроенного мира. Но Франсуаза начала грустить, потому что для нее единственным доказательством прочной любви было обручальное кольцо.

Когда она забеременела, все изменилось. Брендан не собирался заводить ребенка, но принял на себя ответственность и убедил Франсуазу, что она должна поехать с ним на ферму, где у него была работа на период весенней стрижки. С самого начала поездка оказалась неудачной. Обычно странствующие стригали оставляли своих женщин в городах, и присутствие Франсуазы отделило его от остальных, живших на холостяцких квартирах.

Франсуаза проклинала жизнь на ферме — жару, пыль, мух, свою отчужденность. Ее больно ранили уничтожающие взгляды, которыми награждали ее женщины с фермы, а Брендан скоро обнаружил, что похотливые взгляды мужчин порождают между им и ними вражду. Однако, несмотря на все страдания, Брендан совсем не ожидал, что Франсуаза может его покинуть. Его вспышки ревности, пьянство и отлучки в конце концов надломили ее. Однажды он пришел домой и обнаружил, что шестимесячная Шаннон плачет одна в колыбели. Записка, приколотая к подушке ребенка, разбила сердце Брендана. В ней говорилось:

«Дорогой Брендан!

Ты обещал мне не такую жизнь. Если я здесь останусь, то умру. Я больше не могу. Пожалуйста, позаботься о нашей девочке. Я скоро приеду за ней, как только найду место.

Франсуаза».

Брендан винил себя за то, что не женился на Франсуазе, и клялся, что сделает это, когда она вернется. Но она так и не вернулась.

Годы затуманили память Брендана. В воспоминаниях его любовь к Франсуазе стала такой всепоглощающей, какой никогда не была в действительности. Вместе с ней возросла и горечь. В редкие моменты просветления он понимал, почему Франсуаза оставила его. Иммигрант, чужак, он понимал ее одиночество. Она всего лишь осуществила страстную мечту каждой женщины, томящейся в необжитых районах Австралии, но Брендан не мог найти в себе сил простить ее.

Лучшим ответом на расспросы Шаннон насчет матери казалась ложь. Он сказал дочери, что Франсуаза умерла и отправилась на небеса.

Через три года он встретил Дорин, добрую, славную вдову. Лишения и разочарования оставили на ней свой отпечаток, но Дорин выросла в Австралии и, как и всех женщин необжитых районов, ее отличало стоическое отношение к жизни, которую следовало принимать такой, как она есть. Ей было слегка за тридцать, но жгучее солнце добавило морщин на ее широкое ирландское лицо, и Дорин выглядела значительно старше. В Брендане она увидела прекрасного кандидата в мужья и отцы и стала отвращать его от пьянства, пытаясь создать семью. И хотя она могла дать ему лишь бледное подобие той страсти, которая соединяла его с Франсуазой, вместе они жили неплохо. Правда, иногда отчаянно ругались, так как Брендан после Франсуазы относился к женщинам как к неизбежному злу, что, впрочем, вполне соответствовало его ирландскому воспитанию.

Дорин умерла при родах на отдаленной ферме в Квинсленде, потому что врач не успел прилететь туда вовремя. Брендан остался с орущим младенцем, которому был всего час от роду, и с четырехлетней Шаннон, которая гладила его по волосам и пыталась утешить.

— Не беспокойся, папа, я присмотрю за ребенком, — лепетала она. Ее волосы были черными, как у таитянок, а глаза с темными ресницами смотрели не по годам серьезно.

Когда шерстяной бум кончился, Брендану пришлось идти туда, где он мог найти работу, и туда, где, как он думал, могли позаботиться о девочках. Он попытался еще раз возобновить свое партнерство с Джеком, но братья скоро обнаружили, что разошлись слишком далеко. Трудолюбивый Джек, у которого был прирожденный дар обращения с лошадьми, не упускал свой шанс, когда как Брендан всегда оставался ни с чем. Однажды Джек написал, что он управляет большим конным заводом в Дарлинг-Даунсе и что там есть место для Брендана. Но когда Брендан с девочками отправился на юг, то, к своему разочарованию, обнаружил, что работа совсем не та, на которую рассчитывал. Удачливость брата его раздражала, и, когда Джек отправился в Америку работать на престижной конеферме, Брендан очень завидовал и обрадовался, что больше его не увидит. Как раз тогда, когда Брендан уже считал, что удача навсегда отвернулась от него, он узнал, что есть место управляющего в Кунварре. Брендан мог делать очень многое — от починки ветряных мельниц до стрижки ста пятидесяти овец в день, — и Боб Фремонт взял его.

Брендан глубоко вздохнул. Бутылка наполовину опустела, и рука уже была нетвердой, но большой опыт подсказывал ему с точностью едва ли не до капли ту норму, перейдя которую он не сможет на следующее утро встать в пять часов. Луна заливала светом веранду. Мысли Брендана переключились на Шаннон, спящую на большой кровати из красного дерева. Может быть, это первый шаг на длинном пути, который приведет ее к ярким огням и уведет от него? Ее редкая, утонченная красота, покладистый характер могут оказаться беззащитными перед англо-ирландским лордом Фитцгербертом. Он накормит ее красивыми словами и комплиментами и сорвет цветок только затем, чтобы потом его небрежно выбросить — как поступил граф с матерью Брендана. Кипя от ненависти, Брендан поклялся себе, что, если английский ублюдок посмеет только прикоснуться к Шаннон, он убьет его.

Керри — это другое дело. В отличие от Шаннон ей не нужна чья-то защита, и она может одним мизинцем вить веревки из таких, как Фитцгерберт. С младенчества она была упрямой и всегда восставала против отца. Ремень — единственное, что она понимает, мрачно подумал Брендан, отгоняя прочь сожаления. Тем не менее она продолжает злить его, даже не пытаясь скрыть презрение. Поднятый подбородок, огонь в глазах — все говорит о бесстрашной натуре. Керри была похожа на него самого в молодости, и это напоминало Брендану о горьких поражениях. У нее такой же дикий, неукротимый характер, та же жажда жизни, какая была у него, пока он не сбился с пути. Глядя на младшую дочь, Брендан испытывал своеобразное глубокое удовлетворение. Чувство, которое он никогда не высказывал вслух, — чувство, которое некоторые могли назвать любовью.

Когда ухабы на ведущей в Кунварру дороге остались позади, Мэтти прислонилась к приборной доске «лендровера».

— Дождь все время размывает дорогу. Нужно что-то с этим делать, — сказала она, прищурившись, глядя на залитые солнцем зеленые пастбища, которые весенние бури вновь пробудили к жизни.

— Ты говоришь об этом каждый год, Мэт, — улыбнувшись, сказал Боб. — Есть миллион других, более неотложных дел. Сейчас, например, овцы ягнятся.

— У меня от этого зубы болят. — Мэтти поморщилась, когда машина подпрыгнула на очередном ухабе.

Несколько удивленный, Боб искоса посмотрел на нее. Не в натуре Мэт было жаловаться, и, проследив за ее взглядом, он сразу понял, что выбило жену из колеи. Впереди в отдалении виднелись две фигуры всадников. Шаннон была впереди, Зан ехал следом.

— Сейчас, когда занятия в школе кончились, у нее масса времени. Как у птички, которая вырвалась из клетки, — заметил Боб. — Я сказал ей, чтобы она показала Зану все в Кунварре, и она поймала меня на слове. Конечно, у меня не было на это времени, как и у Чарли и мальчиков.

— Лучше бы ты ее не просил. Боб, я думаю, ты должен переговорить с Чарли насчет этих двоих.

Хотя отношения Зана и Шаннон до сих пор были вполне невинными, Мэтти мучили нехорошие предчувствия. Сейчас молодые люди полностью поглощены друг другом. Нехорошо, когда на такую девушку, как Шаннон, обращает внимание человек с таким происхождением, как у Зана. Особенно, если все девушки в округе безуспешно пытаются добиться его расположения.

— Тебе не кажется, что ты зря беспокоишься? Пока как будто все в порядке. Кстати, зачем такому парню, как Зан, нужна такая девушка, как Шаннон, если у него их полным-полно? На нашей ферме он гость и не станет выходить за рамки приличия. И в конце концов он же джентльмен, — с легким сарказмом добавил Боб.

— Ну, Боб Фремонт, не думала, что ты такой доверчивый.

— Давай смотреть на вещи здраво, Мэтти. Он вряд ли станет иметь дело с девушкой, в которой предположительно есть кровь аборигенов.

— Чепуха — не аборигенов, а полинезийцев, — поправила Мэтти. — Именно поэтому он может подумать, что вправе обращаться с ней не так, как с другими. И потом, какая разница? Она неопытная, молодая и хорошенькая, и я не хочу, чтобы она страдала. Сегодня вечером они все отправляются на холм на пикник, и я хочу, чтобы Чарли переговорил перед этим с Заном.

— Ничего страшного не случится. Там их будет целая толпа.

— Если ты этого не сделаешь, сделаю я. По моему мнению, Шаннон стала слишком хорошенькой.

— Черт возьми, ты ведешь себя так, как будто они собираются в отель в Уишбоне или что-то в этом роде, — со смехом сказал Боб. — А что случилось между ней и Джиммо? Теперь, когда она окончила школу, будет думать о замужестве.

— Там все закончилось за пять минут, — сказала Мэтти. — Похоже, здесь на ферме ей никто не нужен, и неудивительно. Я думаю, она имеет право быть разборчивой, но не хочу, чтобы она мечтала о несбыточном.

Мэтти вновь принялась всматриваться вдаль, но всадники уже исчезли.

Вскоре машина проехала столбы, обозначавшие въезд на территорию Кунварры. Название на указателе было выведено неброскими буквами, но обсаженная кленами длинная подъездная аллея выглядела впечатляюще. За поворотом показался дом, с первого взгляда похожий на чистый белый холст, расцвеченный розовыми и лиловыми красками. Очертания низкого, беспорядочного строения говорили о его происхождении. Первоначально построенный как простое одноэтажное здание для овцеводческой фермы, дом с годами разрастался, чтобы удовлетворить потребности большой семьи. Архитектура была чисто австралийской — от крутой крыши, выложенной белыми асбестовыми плитами и выступавшей над стенами, образуя окружавшую дом веранду, до двойных окон со ставнями, закрывавшимися летом для защиты от пыли и жары. Здесь жили четыре поколения Фремонтов, начиная с Эндрю Фремонта, отставного английского морского офицера, получившего земельный надел в Новом Южном Уэльсе еще в 1850-х годах. Он назвал свои владения Кунваррой, что на языке аборигенов означало «черный лебедь» — создание редкой красоты, поразившее его воображение, когда он впервые сошел на землю Австралии в Перте. Хотя ферма сократилась в размерах по сравнению с тем, что было в девятнадцатом веке, дела шли, как никогда, успешно: плодородная земля, едва ли не самый благоприятный климат во всей Австралии. Длинное и жаркое лето создавало постоянную угрозу засухи, однако зима обычно длилась недолго, а грамотное ведение дел из года в год снижало риск.

Мэтти направилась на кухню — обширную пристройку к главному зданию, куда вела короткая аллея. Дотти, уже много лет помогавшая ей по дому, готовила провизию для молодых людей, отправлявшихся на пикник на холмы.

— Ты что, с восхода не выходила из кухни? — с улыбкой спросила Мэтти. Собираясь помочь Дотти, она уже протянула руку за фартуком, затем, кое-что вспомнив, по длинному, устланному коврами коридору направилась к громадным кедровым дверям, ведущим в главную гостиную.

Хотя снаружи был солнечный день, только тусклый свет пробивался сквозь ставни, полуприкрытые, чтобы защитить дорогой персидский ковер. Мэтти включила люстру, заметив про себя, что несколько лампочек нужно заменить. Тяжелую викторианскую мебель необходимо сдвинуть к стене или убрать в библиотеку — иначе не вместить двести человек, приглашенных на запланированную ею вечеринку по случаю дня рождения Генри (двадцать один год!) и возвращения домой Чарли. В ближайшие недели предстоит предусмотреть тысячи деталей — музыка, цветы, еда, шампанское. Она даже еще не заказала себе платье. Уже давно Фремонты не устраивали подобных развлечений, и все должно быть идеальным.

Закрыв за собой двери, Мэтти пересекла холл и выглянула в зарешеченное окно рядом с входной дверью. Увидев двух всадников, в которых узнала Зана и Шаннон, она нахмурилась. Вернувшись на кухню, Мэтти увидела Чарли с чашкой чая. Взмокший от пота, с взъерошенными волосами, он одарил мать приветственной улыбкой.

— Вот забежал выпить чашечку чая, мама.

— И очень хорошо. Ты мне нужен на два слова.

Держа в руке чашку, Чарли прошел за ней в соседнюю залитую солнцем комнату, служившую Мэтти кабинетом.

— Я хочу сказать тебе кое-что насчет Зана, Чарли.

— А что с ним такое? Он украл столовое серебро? — с усмешкой ответил ей сын.

— Не будь таким легкомысленным. Я имею в виду его и Шаннон. Я беспокоюсь, что они проводят вместе слишком много времени.

— Она показывает ему окрестности, и все. Что у тебя на уме, мама?

— Думаю, ты догадываешься.

— О нет, здесь ты ошибаешься. Зана не интересует Шаннон. Между прочим, он в некотором роде обручен с одной девушкой в Англии.

— Ну вот, пожалуйста! Она его нисколько не заботит, а она будет переживать.

— По моему мнению, для Шаннон очень полезно встретить такого человека, как Зан. Она старается не упустить ни одного его слова.

— Я хочу, чтобы ты поговорил с ним до вечера. Объясни ему, в чем проблема. Я уверена, что он поймет.

— Разве ты сама никогда не целовалась и не обнималась? — с усмешкой спросил Чарли.

— Я делала это с парнем, равным мне по происхождению. И когда для тебя настанет время сделать свой выбор, я надеюсь, ты вспомнишь мои слова.

— Ладно, я поговорю с Заном, — сказал он, нежно похлопав мать по плечу. — Но все-таки ты старая перестраховщица.

Когда Зан и Шаннон преодолевали последний километр на пути к Кунварре, на равнину легли длинные тени. На гнедой кобыле, которую Боб выделил Зану на все время пребывания на ферме, он едва мог угнаться за Шаннон. Проскочив ворота, Шаннон резко повернула и направилась к обсаженному ивами роднику. Остановив лошадь, она с торжествующей улыбкой соскочила на землю. Зан последовал за ней, пригнув голову, чтобы не наткнуться на загораживавшую дорогу ветку.

Шаннон упала на мягкую траву, смеясь и с трудом переводя дыхание.

— Вы заткнули меня за пояс, — сказал Зан.

— Несомненно.

— Я хочу попросить Боба, чтобы он заменил старую Ширли на кого-нибудь поживее. — Он привязал кобылу к дереву и вытянулся на земле рядом с Шаннон, которая лежала на спине, задумчиво глядя в безоблачное небо.

— Если бы вы сегодня вечером были дома, то, наверно, отправились бы на ужин к королеве, а не на пикник в буш.

Зан не смог удержаться от смеха.

— Милая девочка, с ее величеством ужинает далеко не каждый. На самом деле такого счастья удостаиваются очень немногие.

Они с улыбкой посмотрели друг на друга. Весь день, стоило Шаннон вспомнить о ночном пикнике, как ее переполняло возбуждение. Она уже полностью оправилась после падения, синяк на щеке побледнел и стал едва заметен.

— Вы ведь прекрасно знаете, что я не ужинаю с королевой. Просто хотите сделать меня более значительным, чем на самом деле, — сказал Зан с фамильярностью, которая у него проявлялась во время общения с Шаннон.

— Ну хорошо, а что бы вы делали? — Она начала водить палкой по поверхности воды.

— Сейчас июль — я был бы в Греции или, может быть, в Антибе. Я часто провожу там время летом со своими друзьями — у них там вилла.

— Антиб, — в раздумье повторила Шаннон. — Где это? На что похоже? Расскажите мне.

— Это маленький порт на юге Франции.

Ее поведение — непосредственное любопытство — сильно отличалось от поведения пресыщенных девушек из высшего общества, которым он назначал свидания в Лондоне. Желание Шаннон узнать как можно больше о мире, который Зан принимал как нечто данное, было ему приятно, а ее неопытность создавала очарование, которое эгоистичный молодой человек не хотел разрушать. Во время разговора он все время отвлекался, разглядывая пушистые темные ресницы, густые волосы, изящную линию шеи. Во время их первой встречи Зан поддался обаянию девушки, теперь же она окончательно пленила его.

Было непросто описать Антиб — так же, как рассказать Шаннон о скачках в Аскоте или о «Бале роз» в Лондоне. По мере того, как образы всплывали в его сознании, Зан рассказывал ей о древних валах, защищающих селение от бушующего синего моря, о теснящихся друг к другу домах, о покрытых снегом горных вершинах на востоке. Он вызвал в своем воображении залив, где на волнах, как игрушки, качались огромные яхты, аромат сочных трав и чеснока, разносящийся по узким улочкам. Глядя в темные глаза, которые не видели ничего, кроме огромных пустых пространств Австралии, Зан чувствовал, как эти образы переносят девушку на другой край света.

— О, Зан, как прекрасно это звучит, — сказала она, обнимая себя за плечи. — Когда вы рассказываете мне об огнях килгаринского замка, мне кажется, я вижу его, но, когда описываете Францию, я как будто сама там нахожусь. Вы знаете, моя мать была наполовину француженкой. Может быть, поэтому у меня такое чувство, будто Франция ждет меня в будущем. Возможно, это звучит глупо, но у меня есть предчувствие, что когда-нибудь я буду жить там. Это моя мечта — или по крайней мере одно из моих желаний. Но сначала я завоюю Сидней, как я уже говорила, — засмеявшись, добавила Шаннон. — Когда это сделаю, то двинусь в Европу.

— Вы сделали заявку на приличный кусок земного шара. — Желание Шаннон все испытать, возможно, позволит осуществить эти мечты, но Зан не мог удержаться от тяжелых размышлений о том, что с ней в конце концов произойдет — с прекрасным цветком, расцветшим в дикой пустыне.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала Шаннон, вызывающе глядя на него. — Вы думаете, что я никогда отсюда не вырвусь, что так и останусь в этом захолустье. Но вы ошибаетесь.

На самом деле в этот момент Зан старался представить себе, как выглядят линии ее тела под вельветом и фланелью. Застигнутый врасплох, он попытался найти слова, которые могли бы скорее подбодрить Шаннон, чем разочаровать.

— Знаете, улицы Сиднея и Лондона не вымощены золотом. В замке полно австралийских девушек, которые работают официантками и еле-еле сводят концы с концами. Иногда жизнь бывает довольно суровой.

— Может быть, но я не такая, как все они, и я знаю, что мое место не здесь, — нетерпеливо ответила Шаннон.

Звучавшее в ее голосе волнение выдавало глубокую решимость. Доверив Зану некоторые из своих сокровенных мыслей, Шаннон начинала понимать, что ее самые смелые мечты являются для него реальностью.

— Вы счастливы, раз знаете, чего хотите. Это уже кое-что, — задумчиво сказал он.

— Разве? Вы-то имеете все, что хотите, не так ли?

— Может показаться, что так, но я только хранитель своего титула, к которому прилагается и замок. А это чертовски большая ответственность.

— Ну, что вы такое говорите! Это же смешно! Вы просто пытаетесь вызвать к себе сочувствие! — возмутилась Шаннон.

— Нет, правда. Я отношусь к этому именно так.

Шаннон улыбнулась и недоверчиво покачала головой. Появление Зана подстегнуло ее стремление к красоте, к новым впечатлениям, к другой жизни. Всю свою жизнь она страдала оттого, что не могла иметь самые простые вещи, которые для других были чем-то само собой разумеющимся, — пару приличных туфель, например. Это рожденное постоянной нуждой чувство Зан никогда не смог бы понять.

— Расскажите мне о вашей семье, — попросила она. — Вы никогда не говорили о том, есть ли у вас братья и сестры.

— Я бы лучше послушал, как вы представляете себе мою семью.

Шаннон помедлила.

— Хорошо. Я думаю, что у вас много братьев и сестер. Все вы живете в замке, и там множество собак и лошадей. Летом вы играете на лужайке в крокет — в моем представлении у вас всегда лето, — и дворецкий подает в четыре часа чай под огромным каштаном. Я так и вижу стол, покрытый камчатным полотном, с фарфоровой посудой и столовым серебром. Когда вы были маленькими, ваши сестры играли с красивыми куклами, а вы с вашими братьями в башне замка каждый день после обеда играли с игрушечными солдатиками. А когда вы лежали в постели, укрытый одеялом, ваша мама — красавица — приходила пожелать вам спокойной ночи. Она всегда носит бальные платья, и от нее чудесно пахнет лавандой. Я также точно знаю, как выглядит ваш отец. Он высокий, с громадными усами, с добрыми, как у вас, глазами. Когда вы были маленьким, он во всех орденах приходил к вам пожелать спокойной ночи и рассказывал истории про ваших предков.

— Боже мой, какое у вас воображение! — засмеялся Зан. — Откуда вы все это взяли?

— Большей частью из книг или из кино.

— Вы просто сокровище, но вы не могли оказаться дальше от правды. Мой отец — совершенный чудак, даже немного не в себе, и любит бродить по неотапливаемому замку. Да, и еще. Он потерял ногу на войне и вынужден во время охоты привязываться к лошади. Он встретил мою мать почти в пятидесятилетнем возрасте. Она была тем, что называют «красой общества», и надолго у нас не задержалась. Я не видел ее шесть лет — с тех пор, как она последний раз приглашала меня на чай в «Ритце». У нее четвертый муж — обедневший итальянский граф, — и они живут в Тоскане, в полуразрушенной вилле вроде замка Килгарин, — сухо сказал Зан. — Таким образом, как видите, нет ни чая на лужайке, ни крокета, ни даже братьев и сестер. Большую часть времени я проводил со своей нянюшкой. Потом в пять лет меня отправили в интернат, где били за плохой почерк. Моя жизнь не была устлана розами и не имеет ничего общего с историями из ваших книжек. На самом деле я думаю, что у нас с вами больше общего, чем вы можете представить.

Спокойный и откровенный рассказ Зана о своей семье совершенно ошеломил Шаннон. Она была тронута и некоторое время не знала, что сказать.

— Вы правы, у нас действительно много общего, — тихо сказала Шаннон, собираясь рассказать о своем прошлом то, чем ни с кем никогда не делилась. — Я тоже не знаю свою мать. Она умерла, когда я была ребенком. Папа никогда ничего не рассказывал, и я знаю о ней только со слов дяди Джека. Она была наполовину полинезийка. Ее отец был француз, а мать — с Новой Каледонии.

— Почему ваш отец назвал вас Шаннон?

— О, это очень похоже на папу. По виду этого не скажешь, но в нем живет глубокая привязанность к Ирландии. Он говорит, что Фалуны владели замком, который называется Шаннон. — Она беспечно махнула рукой. — В глубине души он романтик. Часто рассказывал мне и Керри самые фантастические истории.

— Это может быть правдой. Недалеко от Килгарин есть замок, который называется Шаннон. Он разрушен, но это красивое место.

Шаннон раскрыла глаза от удивления.

— Если вы приедете в Европу, я отвезу вас туда.

— «Когда» я приеду в Европу, а не «если», — поправила она.

Зан улыбнулся и привлек ее к себе. Его поцелуй, нежный и в то же время страстный, произвел сильнейший эффект. Сердце молотом застучало в груди Шаннон, и когда Зан отпустил ее, она испытала восхитительное чувство невесомости.

— Прекрасная Шаннон, — пробормотал Зан. — Теперь я знаю, почему Гоген поехал в Полинезию и не вернулся обратно.

Зан закрывал ворота, когда увидел направляющегося к нему Чарли.

— Хорошо прокатился? А где Шаннон?

— Спасибо, хорошо. Пошла домой. Мы сегодня доехали до реки. Она вышла из берегов, и поэтому мы повернули обратно.

Они направились к загону для овец.

— Слушай, если ты считаешь, что это не мое дело, — извиняющимся тоном начал Чарли, — скажи, чтобы я заткнулся. Но мама уже меня замучила насчет тебя и Шаннон.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Зан.

— Я знаю, что это абсурд, но мама думает, что Шаннон может тобой сильно увлечься, и боится, что ей будет от этого плохо или что-то в этом роде. Подумать только! Она ужасно любит девочек Фалун и немного перестраховывается. Я сказал ей, чтобы она не суетилась и что Шаннон не в твоем вкусе.

— Я и не знал, что у меня есть вкус, — засмеялся Зан.

— Конечно, есть. Он такой же, как и у меня, разве нет? — В Оксфорде и на домашних вечеринках в Глостершире они ухаживали за одними и теми же девушками — настоящими английскими леди, того же происхождения, что и они сами.

— В таком случае сегодня вечером придется сидеть по другую сторону от костра, — небрежно сказал Зан. Если Мэтти так трясется над девочками Фалун, у него нет другого выхода, кроме как прекратить дружбу с Шаннон. Однако на душе у него стало тяжело.

В этот вечер после захода солнца все, включая молодых людей, приехавших на машине с соседней фермы, собрались около конюшни. Здесь же дожидался пони, впряженный в тележку с провизией. Шаннон, верхом на Ириске, следила за всей этой деятельностью с растущим нетерпением. Было полнолуние, и в это время года мороза уже не ожидалось, хотя ночной воздух был холодным. Вдали слышался смех зимородка. Нарушая тишину разговорами и хохотом, молодежь группами по двое и по трое отправлялась на излюбленное место пикника — к подножию заросших кустарником холмов. Благоухающие эвкалипты таинственно шелестели ветвями. Шаннон находилась недалеко от Зана, который ехал рядом с Чарли. Чуть раньше Зан немного поговорил с ней, что произвело эффект искры, брошенной на сухие дрова. Сейчас, переполненная светлыми надеждами первой любви, Шаннон испытывала благословенное чувство покоя, нарушаемое только жгучими воспоминаниями об их первом поцелуе сегодня днем. Впервые в жизни она не хотела, чтобы время шло быстрее. Сейчас Шаннон наслаждалась каждой минутой, предвкушая время, когда они опять останутся одни.

Далеко от Кунварры, над поляной, где проходил пикник, горел Южный Крест. Горел так же ясно, как и столетия назад, когда его свет озарял странствующих аборигенов и служил путеводной звездой для пастухов. Сейчас на холме раздавались юные голоса.

Пока мальчики разжигали костер, девочки возились с большими кастрюлями, наполненными пресными лепешками, которые приготовила Дотти, и готовили котелки для чая. Чарли и Зан занимались отбивными и бифштексами, и время от времени Шаннон ловила на себе взгляд Зана, сидевшего с другой стороны костра. Лицо Шаннон раскраснелось от огня, время от времени она останавливалась, чтобы откинуть со лба прядь волос. Керри, на которую никто не обращал внимания, с любопытством разглядывала Зана, внимательно смотревшего на сестру.

В воздухе стоял аромат брошенных в огонь эвкалиптовых листьев, смешавшийся с запахом жареного мяса. Все принялись накладывать себе на тарелки еду. Шаннон присела на бревно, лежавшее около костра, и ждала, что Зан присоединится к ней.

Он не подошел. Не понимая, что случилось, Шаннон сидела на бревне, держа на коленях нетронутую тарелку. Расположившись рядом с Чарли, Зан с аппетитом ел и пил пиво, даже ни разу не взглянув в ее сторону. Шаннон машинально отпила глоток чая. Обычно такой чай она считала восхитительным, но сейчас он казался ей безвкусным.

Весь вечер Шаннон видела в свете костра раскрасневшееся от удовольствия лицо Зана. Он бросил ее так же быстро, как и привлек к себе. Слушать пение у костра было просто невыносимо, и к тому времени, когда все начали убирать мусор, Шаннон трясло от смятения и оскорбленной гордости. Когда они нагружали повозку, Зан наконец подошел к ней. Шаннон отреагировала холодно, хотя сердце отчаянно билось. Девушка решила ни в коем случае не показывать ему боли, которая отражалась в ее глазах.

— Это лучший пикник из всех, на которых я был, — заметил Зан, пытаясь найти тему для разговора. — Звезды здесь такие яркие, не правда ли? — неуверенно добавил он, когда Шаннон ничего не ответила.

— Что же тут удивительного? В конце концов это захолустье находится неизвестно где, — резко ответила Шаннон и, повернувшись на каблуках, направилась к своей лошади.

Дома, непослушными руками расчесывая волосы, Шаннон вполуха слушала возбужденное щебетание Керри. Слезы подступили совсем близко, но гордость не позволяла Шаннон разрыдаться в присутствии младшей сестры.

— Почему ты сегодня игнорировала Зана? — задала Керри провокационный вопрос. Она прыгнула в постель и обняв руками колени, с невинным видом смотрела на сестру.

— Разве? И не собиралась, — ответила та, с преувеличенной тщательностью складывая джинсы.

— Я думаю, ты вела себя с ним просто грубо. Не знаю, как ты могла быть такой злой. Я бы не могла, — со вздохом сказала Керри.

— Если хочешь знать правду, я пришла к выводу, что он немного пустой.

— Пустой? — Керри со смехом упала навзничь. — Кого ты хочешь обмануть? Вчера говорила совсем по-другому. «Зан то, Зан это». Лично я думаю, что он самый интересный, самый симпатичный парень из всех, кого я встречала. Он в десять раз красивее Чарли, Генри, Джеймса или кого-нибудь еще.

— Он хорош в небольших дозах, — ответила Шаннон напряженным, тихим голосом. — В конце концов я поняла, что он очень самоуверенный. Как раз такой, каким я его считала до приезда. Люди не всегда таковы, как кажутся на первый взгляд, — добавила Шаннон с видом многоопытного взрослого человека, каким себя отнюдь не чувствовала.

— Если ты его не хочешь, я возьму его себе. Я считаю, что он просто сказка.

— Тебе не кажется, что ты чересчур молода, чтобы рассуждать на эти темы?

Керри вскочила с кровати и приняла величественную позу.

— Моя дорогая, — сказала она с нарочитым английским акцентом, — может быть, у меня ум как у ребенка, но зато тело — как у взрослой женщины.

Шаннон не отреагировала на это замечание, которое в другое время вызвало бы у нее взрыв смеха.

Они всегда спорили. Еще тогда, когда Керри лежала в колыбели, она не переставала плакать до тех пор, пока Шаннон не брала ее на руки. Уже тогда выяснялось, чья воля крепче. Не зная, как обращаться с детьми, Шаннон уступала, находя, что легче капитулировать, чем сопротивляться. Трудный ребенок превратился в упрямого подростка, чья вызывающая улыбка иногда порождала в Шаннон сомнения относительно своих чувств к младшей сестре. Шаннон отступала, замыкаясь в себе, что приводило Керри в бешенство. Однако совместные испытания сплачивали их, создавая замкнутый мирок, куда посторонним путь был заказан — до сегодняшнего дня.

— По моему мнению, он дал тебе отставку, — грубо сказала Керри, задетая, что Шаннон не засмеялась на ее шутку.

Шаннон повернулась и в ярости посмотрела на сестру. Это замечание больно задело ее.

— Ну ты, маленькая сучка!

Керри сделала вид, что не услышала.

— Я не хотела тебе говорить, но он с интересом смотрел на меня.

— Спокойной ночи, — коротко сказала Шаннон и погасила свет.

Даже после того, как Керри уснула, Шаннон долго лежала без сна, все еще кипя от гнева. Впервые кто-то становился между ними. Керри, ее союзник, бросила ее в самый ответственный момент, оставив в сердце ужасную пустоту.

Воскресным утром Шаннон расставляла посуду для завтрака, когда в кухню вошел небритый Брендан. За ним появилась Керри, которая сразу же скользнула в кресло и начала поспешно накладывать сахар себе в овсянку.

— Чай готов? — пробормотал Брендан, не глядя на девочек.

— Подожди минуту, — немного резко ответила Шаннон. Она привыкла к таким кратким разговорам по утрам, но в последние три недели плохо спала и была не в духе. Под глазами у нее образовались круги, и Шаннон чувствовала себя — и выглядела — усталой.

— Дай еще молока, Шан, — прощебетала Керри, опустошив кувшин.

— Возьми сама!

Сестры обменялись враждебными взглядами. Брендан не обратил на это внимания, отхлебывая чай. Кухня была такой маленькой, что едва вмещала стол и стулья, и в это утро Шаннон испытывала приступ клаустрофобии. Запах жарящихся на плите бараньих отбивных и яиц вызывал у нее отвращение, и свои обязанности она выполняла отрешенно, как автомат.

После пикника Шаннон использовала любую возможность, чтобы ускользнуть на лошади из Кунварры, направляясь в холмы сразу после того, как наводила порядок в доме. Большую часть времени она проводила в размышлениях, прислонясь к какому-нибудь дереву. Шаннон пришла к выводу, что ее жизнь протекает впустую, без всякой цели, и что с появлением Зана она отбросила все свои мечты и планы насчет Сиднея, как будто они вовсе не существовали. Теперь она решила для достижения своих целей начать откладывать карманные деньги, хотя ее мечты после разговоров с Заном поблекли. Шаннон всем сердцем желала, чтобы каникулы Зана быстрее закончились, но поддерживать в себе решимость оказалось не так уж просто. Каждый раз, когда она видела его издали, почва, казалось, уходила у нее из-под ног. Единственное, что удерживало Шаннон в Кунварре, — это вечеринка по случаю дня рождения Генри. Не потому, что она хотела не подвести его или Боба с Мэтти. Просто оставалась одна вещь, которую она хотела сделать, чтобы удовлетворить свою гордость. Шаннон жевала яблоко, развлекая себя фантазиями в духе «Войны и мира» о том, как она триумфально входит в большую гостиную Кунварры, где горят свечи, а оркестр играет «В один прекрасный вечер».

— Что тебя угнетает, Шаннон? — спросил Брендан, когда она с отсутствующим видом поставила перед ним завтрак. — Уже неделю ты сама не своя.

Помешивая чай, Керри проницательно улыбнулась.

— Шаннон хочет быть Леди с большой буквы. Разве ты не знаешь, что она влюбилась?

— Заткнись, Керри, — крикнула Шаннон, бросив на стол полотенце, и выбежала из кухни.

Одного мрачного взгляда Брендана было достаточно, чтобы Керри замолчала. Его глаза, полные упрека, пригвоздили ее к месту. Брендан отодвинул стул и встал.

— Я только пошутила, — вслед ему проговорила Керри.

Брендан нашел Шаннон на веранде, где она пыталась справиться со слезами.

— Что с тобой, девочка? — беспомощно спросил Брендан. — Что тебя беспокоит? — Он сел напротив нее, дожидаясь, когда она посмотрит в его сторону.

Шаннон не сразу смогла заговорить. Наклонившись, Брендан протянул свою широкую шершавую ладонь и похлопал дочь по колену.

— Нет, ничего — просто с тех пор, как кончились занятия в школе, моя жизнь стала такой бессмысленной, — печально сказала она.

— А как насчет того, что ты хочешь быть леди?

— Чепуха. Это чепуха, папа. — Она покачала головой.

— Этот молодой лорд пытался тебя обмануть? — При мысли об этом кровь Брендана закипела.

Шаннон поспешила опровергнуть это предположение.

— О нет, папа. Ничего подобного.

— Тогда как насчет того, что ты влюбилась?

Шаннон подняла взгляд. На лице отца была написана дикая ярость, но на нем можно было прочитать и сочувствие, которое проявлялось крайне редко. В глубине голубых глаз Брендана светилось сострадание, и Шаннон мучительно остро ощутила, что он переживает так же, как и она сама. Никогда еще отец и дочь так хорошо не понимали друг друга. Шаннон уже готова была признаться ему насчет Зана, но что-то ее удерживало. Она хотела бы рассказать ему обо всем, выплеснуть мучившую ее боль, но она хорошо знала о ненависти отца к высшим классам. Более того, годами Шаннон привыкла рассчитывать только на себя и не могла так просто поделиться своими страданиями.

— Керри дразнится. Поверь, мои чувства не имеют отношения к Зану Фитцгерберту.

— Ну, надеюсь, — ответил Брендан. Слова Шаннон его не убедили. — Потому что, если я увижу, что этот надутый англичанишка приблизился к тебе ближе чем на три метра, я убью его собственноручно.

Мысль о том, что Брендан может подраться с Заном, привела Шаннон в ужас. Такого унижения она не переживет. Характер Брендана непредсказуем, как молния во время бури, и нельзя сказать, как далеко он может зайти.

— Если честно, я просто переживаю насчет дня рождения Генри. Мне нечего надеть, а все другие девочки будут разодеты в пух и прах.

Брендан коротко рассмеялся.

— Ну, если дело только в этом, тебе стоило просто мне сказать. Поезжай в Уишбон и купи себе что-нибудь красивое.

— В Уишбоне нет ничего хорошего, — запротестовала Шаннон.

— Тогда закажи. Попроси Мэтти тебе помочь. Сколько бы это ни стоило, я заплачу. И туфли тоже, — сказал Брендан и встал. — Бери все, что хочешь.

— Точно? — с сомнением спросила Шаннон. — Это ведь может стоить кучу денег.

— Не беспокойся, это ведь особый случай. И в конце концов удача должна нам улыбнуться. Я это чувствую кожей. Мы, Фалуны, свое возьмем и снова будем ходить в бархате.

— А как насчет меня, папа? — вмешалась Керри, которая слышала каждое слово, прячась за дверью. — Можно мне тоже новое платье?

— Ты уже сегодня провинилась, девочка. И к тому же еще слишком молода. — С этими словами он надел фетровую шляпу от солнца и вышел из дома.

— Пойду погуляю, — сказала Шаннон, когда отец ушел. — Сегодня твоя очередь мыть посуду, — напомнила она Керри.

— Это несправедливо, — крикнула Керри вслед уходящим. — Ужасно несправедливо!

Через несколько часов Шаннон подошла к большому дому. Чтобы не замочить ботинки, она перепрыгнула через блестящую как зеркало лужу и пошла по краю тропинки. Думала Шаннон только о платье, которое купит к дню рождению Генри. Подойдя к белому дому, обсаженному темными кедрами, она оглянулась. Синяя дымка на горизонте означала, что приближается очередная буря. Об этом говорила и невероятная духота. Шаннон открыла дверь в кухню и вдохнула восхитительный аромат бифштексов и пирога с почками.

— Ты пришла на обед? — спросила Мэтти. — Сейчас накрою для тебя.

— Нет, спасибо, Мэтти. Я просто хотела попросить вас кое о чем.

Возбуждение в ее голосе не укрылось от внимания Мэтти.

— Тогда иди в мой кабинет. Я там буду через минуту.

Шаннон вошла и села на стул, стоявший возле камина, не сводя глаз со стопки каталогов на полке.

Шаннон очень любила кабинет Мэтти. Для Кунварры он имел такое же значение, как ходовая рубка для корабля. Отсюда Мэтти управляла плавным течением всей жизни фермы. Чувствовалось, что здесь хозяйничает женщина. На резном сосновом столе лежали бумаги, куски материи, стояла ваза с засушенными цветами. Гравюры в рамках с изображением викторианских леди соседствовали с металлическим шкафом для бумаг, а потертые стулья напоминали о том, что здесь рабочая комната, а не место для пустого времяпрепровождения.

— Я пришла посоветоваться насчет платья ко дню рождения Генри, — сказала Шаннон, когда Мэтти вошла. — Папа сказал, я могу заказать все, что захочу.

— Замечательно! Ну что ж, можешь начать с этого, — ответила Мэтти, подавая Шаннон стопку каталогов. Глядя на Шаннон, Мэтти была очень довольна, что та так интересуется предстоящим празднеством. Приедет много молодых людей из Уишбона и других ферм, и у девочки будет неплохой выбор.

Когда через некоторое время Мэтти вернулась, Шаннон сияла.

— Нашла! — с торжеством заявила она. — Вот. — Она указала на платье, которое наденет на свой первый выход в свет и которое покажет всем, что она уже не девочка из захолустья, а женщина с утонченным вкусом.

— Не слишком смело? — мягко спросила Мэтти, увидев открытый черный лиф и расклешенную юбку кораллового цвета.

— Нет, я уже выбрала, — непреклонно сказала Шаннон.

— Ну, если ты уверена, заполни бланк заказа. Не сомневаюсь, что в нем ты будешь танцевать до упаду. А теперь, когда все решено, как насчет обеда? Мужчины будут здесь с минуты на минуту.

— Спасибо, но я лучше пойду, — уклончиво ответила Шаннон.

— Слишком поздно. Вот-вот польет как из ведра, — сказала Мэтти, глядя в окно.

Поглощенная каталогами, Шаннон не заметила, что приблизилась буря. Стало темно, вспыхнула молния, и удар грома потряс здание.

Шаннон не оставалось ничего делать, кроме как надеть фартук и прийти на помощь Мэтти и мальчику-аборигену по имени Джон. Внутри у нее все сжималось при мысли о встрече с Заном.

Держа в руках тарелку с дымящейся картошкой, Шаннон прошла в столовую и поставила ее на середину стола — массивного, старинного, из красного дерева. Сейчас там лежала клеенка, на которой можно было разместить приборы для двадцати человек. Когда сочные бифштексы и пироги с почками появились на столе, мужчины начали проходить в комнату, стуча обувью. Все до одного мускулистые и подтянутые, на лбу у каждого осталась вмятина от фетровой шляпы. Шаннон хорошо знала каждого, но, ожидая с минуты на минуту появления Зана, вновь почувствовала себя так же неловко, как три года назад — в свой первый день в Кунварре.

Вид столовой так контрастировал с образом жизни, который вели Фалуны, что Шаннон никак не могла к ней привыкнуть. Фремонты каждый день пользовались фарфором и столовым серебром, и эта роскошь была естественной частью их существования. Шаннон часто думала о том, что хорошо бы жить так, как Фремонты. Но сейчас она без обычного восхищения смотрела на стоящие на серванте серебряные подсвечники и висящие над ним картины с изображением собак и лошадей. Она думала только о незанятых стульях напротив.

Наконец, смеясь, вошли Зан и Чарли. Они попали под дождь и сейчас приглаживали мокрые волосы и закатывали рукава рубашек.

— В таком виде не стоило сюда входить. С вас течет, — сказала Мэтти.

— Все в порядке, ма. Нам нужно поскорее вернуться. Зану не терпится остричь еще одну овцу, правда, Зан? Он уже ловко это проделывает.

Шаннон посмотрела на Зана, севшего напротив нее, и отвела взгляд. Ее сердце забилось сильнее.

— Привет, Шаннон. Какой приятный сюрприз — видеть вас здесь. — Зан взял большой кусок пирога. — Сегодня у меня просто волчий аппетит.

— Что же ты делал? — спросила Мэтти.

— Я ухитрился обстричь четвертую часть овцы. Остальное время пытался удержать ее на месте. Это не так просто, как кажется.

За столом раздался смех. За ним последовали веселые замечания мужчин, которые незадолго перед этим наблюдали, как Зан борется с огромной мериносовой овцой, явно не желавшей, чтобы ее обстригали.

Шаннон не могла удержаться от смеха, хотя и старалась не смотреть Зану в глаза. Разговор вертелся вокруг сегодняшней стрижки, и, когда Зан заговорил, Шаннон почувствовала, что ей тяжело слышать его голос. Уж не влюбилась ли она сначала в его голос, даже до того, как впервые увидела? После пикника они не встречались, и сейчас Шаннон с удивлением заметила, что недели тяжелой работы на ферме не прошли даром. Зан возмужал, черты лица обозначились резче. Взъерошенные волосы выгорели на солнце. Загар ему идет, решила Шаннон. Не тот бронзовый цвет, который появляется во время праздного отдыха на Ривьере, а тот загар, который появляется у людей, работающих ради того, чтобы заработать на жизнь.

— О чем это вы задумались? — спросил Зан, поймав ее изучающий взгляд.

— Я думала о том, что вы становитесь похожим на австралийца, — сказала Шаннон, глядя ему прямо в глаза.

— Мы еще сделаем из него настоящего австралийца, — заметил Чарли.

— Ну конечно, — сказал Зан, смеясь. — Мы с овцой сегодня утром оба радовались, что вырвались живыми.

— Такой забавной вещи ты еще не видела, Шаннон, — Зан пытался схватить овцу одной рукой!

— Должен признать — пока сам не попробовал, думал, что это легко.

— Пойдем с нами после обеда, — предложил Чарли.

— Как-нибудь в другой раз, — уклончиво ответила Шаннон.

— О, пойдемте. Посмотрите, как я валяю дурака, — настаивал Зан.

— Хорошо. Только на минуту, — сдалась Шаннон, увидев озорную улыбку Зана.

— Иди, мы тут сами приберем, — сказала Мэтти, когда мужчины стали вставать из-за стола.

Выходя из дома, Шаннон чувствовала, что выглядит как упрямый пони, застрявший перед изгородью.

Буря пронеслась так же быстро, как и появилась, оставив на дворе искрящиеся лужи. Небо было ярко-голубого цвета. Сильный запах шерсти и овец ударил в ноздри Шаннон, а когда они подошли к месту стрижки, добавилась какофония звуков, издаваемых животными.

— Вчера я видел, как ваш отец стриг овец. Я был просто очарован. Боб сказал мне, что в свои лучшие годы он был настоящим виртуозом. Он изумительный парень — ваш отец.

Шаннон резко обернулась, чувствуя, как в ней закипает злость. Брендан Фалун никогда не общался с Заном Фитцгербертом, поэтому щедрый комплимент, отпущенный молодым человеком, можно истолковать только как снисходительное замечание.

— Это верно. Мой отец может делать все, и это могут подтвердить очень многие.

— Ну, тогда извините, — саркастически сказал Зан и отошел в сторону, кипя от возмущения.

Шаннон сердито посмотрела ему вслед. Что, черт возьми, он о себе думает? В конце концов отец оказался прав: он всего-навсего надутое ничтожество.

Увидев подходящего к ней Чарли, Шаннон с тоской поняла, что ей придется хотя бы на несколько секунд зайти посмотреть на стрижку. Она вошла в сарай — жуткое место, где было жарко и пыльно и летали тучи мух. Стригали еще только собирались начать дневную стрижку. Лишь некоторые уже успели зажать овец в специальных приспособлениях и снимали с их животов чистую белую шерсть, обнажая полоски розовой кожи — гладкой, как у ребенка.

Чарли и Зан сняли рубашки, но разозленная Шаннон осталась безучастной при виде их мускулистых рук и торсов. Чарли выволок из-за ограды блеющую овцу, а Зан схватил за передние ноги тупо глядящее на него животное. Он уже приближался вместе с овцой к зажимам, когда потерял равновесие и упал навзничь. Чарли поспешил ему на выручку.

Зан лежал со смущенной улыбкой на лице. Он никогда еще не был таким привлекательным, как сейчас — распростертый на полу в сарае. У него был такой забавный вид, что Шаннон не удержалась от смеха.

— Смейтесь, смейтесь, — сказал Зан, весело глядя в ее сторону. — Это относится и к тебе, Чарли.

Шаннон ушла из сарая для стрижки овец с ощущением, что их размолвка сошла на нет. В глазах все еще стояли его сильные обнаженные руки.

Глава 2

Поправив черную бархатную шляпу для верховой езды — подарок Фремонтов на прошлое Рождество, — Керри наклонила голову и уставилась на свое отражение в зеркале. На мгновение она представила себя героиней всех историй о лошадях, какие когда-либо читала, — от «Мой друг Флика» до «Мисти». Уголок их совместной с Шаннон спальни был ее обителью. Здесь висели фотографии, изображавшие различные породы лошадей, и розетки, завоеванные на местных соревнованиях. Шаннон считала своим самым ценным имуществом зеркало в костяной оправе и фарфоровую шкатулку, стоявшие на присвоенном ею туалетном столике, а Керри дороже всего ценила фотографию австралийского всадника — чемпиона Олимпийских игр в Риме. Любимая фотография Шаннон, изображавшая знаменитую модель Джин Шримптон на балу в Версале, давала ясное представление о том, насколько отличались друг от друга сестры.

Недовольно глядя на поношенные вельветовые брюки и выцветшую рубашку, Керри представляла себе, как вместо этого наденет настоящую английскую куртку и светло-коричневые брюки. Она мечтала о таком ансамбле для верховой езды, который описал ей дядя Джек, обычно развлекавший племянницу рассказами об охоте в замке и историями из тех времен, когда Фалуны владели гончими. Однако чего стоит охотничье снаряжение без ботинок, начищенных до зеркального блеска! Посмотрев на свои обшарпанные ковбойские сапоги, Керри напомнила себе, что скоро у нее будут ботинки, причем сделанные в Англии. Возможно, она даже получит их еще до соревнований в Уишбоне.

Выскочив из дома, Керри бросилась бежать. Боб Фремонт выделил ей участок внутреннего загона, чтобы тренировать Великолепного, и Керри была полна решимости не терять ни минуты. Войдя в конюшню, она взяла седло и поводья и направилась на поле, где паслась лошадь. В мгновение ока Керри взнуздала ее — она могла проделать это даже с закрытыми глазами.

— Ну, ну, мой красавец, — шептала она животному, которое беспокойно тыкалось носом в ее лицо. — Ты даже больше меня хочешь вырваться отсюда, да, мой прекрасный?

Великолепный был ее гордостью, в нем текла одна четверть арабских кровей. Керри получила его сразу после того, как его объездили. Точно так, как учил ее дядя Джек, она вступила в поединок с прекрасным животным и навязала ему свою волю, одновременно заслужив уважение всех мальчишек Кунварры. На местных состязаниях они с Генри и Джейми составляли непобедимое трио — она в объездке и прыжках, они в скачках.

Одним грациозным движением вскочив на лошадь, Керри легким галопом направилась к внутреннему загону — огороженному участку размером в сотню акров. В дальнем углу там лежали старые бочки, которые она использовала для прыжков. Почти до полудня Керри тренировалась, время от времени останавливаясь на отдых и вглядываясь в синевшие в отдалении холмы. Вдруг Великолепный слегка повел ушами, предупредив хозяйку, что кто-то приближается. Подняв голову, Керри увидела скачущего к ней Зана.

— Не хочу тебя отвлекать, — крикнул он. — Продолжай!

Керри счастливо улыбнулась. За все то время, что Зан пробыл здесь, он еще ни разу не приезжал посмотреть, как она прыгает, хотя при каждой встрече Керри изводила его вопросами об охоте и скачках в Ирландии. С тех пор, как она узнала, что Зан участвовал там в соревнованиях, ее обожание стало беспредельным. Керри все еще горела желанием узнать побольше деталей.

Девочка без всяких усилий выполнила несколько прыжков и собиралась повторить все сначала, когда Зан махнул ей рукой.

— Ну и как? Что вы думаете? — спросила она, подъезжая к нему. Вместо девочки с мальчишескими ухватками перед Заном предстала амбициозная, талантливая молодая наездница.

— Совсем неплохо, — заметил он. Против ожидания увиденное действительно произвело на него впечатление. — Вот только руки ты держишь чуть высоко.

— У меня всегда с этим проблемы. Дядя Джек мне все время напоминал. Это ужасно.

— Ну что ж, давай поработаем над этим и парой других моментов.

Отработав его замечания, довольная Керри вернулась к Зану, который стоял, прислонившись к изгороди.

— Если я ему позволю, он сможет взять не меньше полутора метров, — сказала Керри, похлопав Великолепного.

— Не сомневаюсь, — сказал Зан, которого забавлял ее неукротимый характер. — Где ты научилась так прыгать?

— Всему, что я умею, меня научил дядя Джек. Когда мне было шесть лет, он ставил меня на ящик с апельсинами, чтобы я прыгала. Он сразу сказал, что я как будто родилась в седле.

— Ты, должно быть, очень любишь своего дядю, — заметил Зан.

— Да, конечно. Он знает все насчет объездки и тренировки лошадей. Непревзойденный знаток прыжков, соревнований и даже охоты. Мы мечтали попасть на выездку в Мельбурне и Виктории.

— А куда делся этот совершенный знаток лошадей? — Зан не удержался от того, чтобы съязвить. Дядя Джек явно был слишком хорош, чтобы в это поверить. — Жаль, что ему пришлось уехать, — сказал Зан, когда Керри объяснила ему, куда делся дядя.

По ее описанию он хорошо понял, к какому типу людей принадлежит Джек. В Ирландии таких полно. Разве только что не вскормленные молоком кобылы, они трудолюбивы, легко приспосабливаются к обстоятельствам и уверены в себе. По отношению к лошадям у них есть какое-то шестое чувство, необходимое для выращивания чистокровных животных. Зан мог понять, что такой человек не будет удовлетворен, объезжая мустангов в австралийских степях или даже разводя здесь лошадей. Должно быть, он получал удовольствие, обучая Керри тонкостям объездки и прыжкам на лошади, но ее стремления совершенно несбыточны.

— Ну что ж, Великолепный во всех отношениях производит хорошее впечатление. Не вижу проблем в том, чтобы ты выиграла еще один приз в Уишбоне, — и я тебе помогу, — добавил Зан.

— В самом деле? — с бьющимся сердцем спросила Керри.

— Нам хватит одного часа завтра утром.

— Большое спасибо, Зан, — с чувством сказала Керри.

Они галопом пустились домой. Остановившись у ворот, Зан открыл их и повернулся к Керри, чтобы пропустить ее вперед. Подняв глаза, он обнаружил, что она смотрит на него явно оценивающим взглядом, и удивился. Когда копна волос, подобно пылающему факелу, промелькнула перед ним, Зан снова взобрался на коня и двинулся следом.

Вблизи фермы они поехали бок о бок.

— Это не Шаннон? — спросил Зан, увидев в отдалении одинокую фигуру.

— Может быть, — вяло сказала Керри, задетая тем, что на лице Зана был написан явный интерес. — Давайте поскачем, — предложила она, пытаясь его отвлечь.

— Лучше не надо. Великолепный устанет, а мы ведь хотим, чтобы завтра он был свежим, не так ли? Встретимся в это же время, — бросил Зан через плечо и отъехал в сторону.

Мучаясь от ревности, Керри смотрела ему вслед.

Зан галопом подскакал к Шаннон, которая уже почти исчезла в высокой траве.

— Куда вы направляетесь? — спросил он.

— В избушку пастуха, — с удивлением обернувшись, ответила Шаннон. — Мэтти попросила меня взять мед, который вчера собрал Блюи. Его так много, что он не может все принести. — Голос был сдержанным и не выдавал радости и возбуждения, которые охватили девушку при виде Зана.

— А кто такой Блюи? — спросил тот, подъехав сбоку.

— Он живет в Брэмбл-Коттедж. Вы не могли не обратить на него внимания. Его волосы еще краснее, чем у Керри.

— Ах да, вот она — австралийская логика, — улыбнувшись, сказал Зан. — Я поеду с вами.

— Вот и хорошо. Тогда вы мне поможете.

Пролегавшая между деревьями тропа была достаточно широкой, чтобы лошади могли идти рядом. Молодая трава, такая ослепительно зеленая, что при взгляде на нее глазам становилось больно, покрывала открытые пространства.

— Теперь уже осталось недолго до вашего отъезда в Сидней и домой, — заметила Шаннон.

— Знаете, не могу удержаться от мысли, что наслаждался бы оставшимся временем, если бы одна особа относилась ко мне чуточку дружелюбнее.

— Да? Кто же это?

— Девушка с энигматической улыбкой, которая интригует меня с того самого дня, когда она упала с лошади.

Ответом ему был смущенный смех, и Зан знал, что выиграл очко. При взгляде на Шаннон, соблазнительную, очаровательную, в нем внезапно пробудилось желание, накопившееся после стольких недель воздержания. Он страстно желал ощущать аромат женщины и чувствовать в своих руках мягкое, податливое тело. Внезапно Зану захотелось забыть о предупреждении Мэтти. Разлука только увеличила силу взаимного притяжения, которая теперь стала почти неодолимой.

Они привязали лошадей и направились к деревянной хижине, приютившейся среди деревьев.

— Ульи — дальше, где заросли акации. Отсюда их не видно. — Шаннон вошла в хижину, а Зан ждал снаружи. — Я буду подавать вам горшки, а вы укладывайте их в сумку. Они липкие, но мы потом помоем руки в ручье. Мед из акации считается самым душистым в мире, — добавила она, чтобы скрыть смущение. Передавая мед, Шаннон прикасалась к рукам Зана, но не поднимала глаз. Но вот Шаннон передала последний горшок и остановилась, дожидаясь, когда Зан отойдет в сторону.

— Можно мне попробовать?

— Если хотите, — тихо сказала она, застыв на верхней ступеньке. Он опустил палец в горшок и дотронулся им до ее губ.

Они долго смотрели друг на друга. Было слышно только щебетание птиц. Затем все звуки исчезли, заглушенные стуком сердца Шаннон. Зан притянул ее к себе и поцеловал — сначала нежно, затем крепче. Сладкий вкус меда растекался во рту. Сияние дня померкло в тумане страсти. Когда сильные руки Зана с властной нежностью стали гладить ее по спине, у Шаннон перехватило дыхание.

— О, Шаннон, моя дорогая, — прошептал он.

Она чувствовала силу его стройного тела, которое сейчас прижималось к ней. Слегка отстранившись, Шаннон дотронулась до волос Зана — она хотела это сделать еще с их первой встречи. От ее прикосновения пламя ярко вспыхнуло, и Зан снова сжал ее в объятиях и страстно поцеловал еще и еще раз. С изумлением глядя на Шаннон, он чувствовал себя пленником ее необычной красоты и нежности.

Они покинули поляну в потрясенном молчании, понимая, что мир изменился, в благоухающем воздухе была разлита новая опасность. Шаннон хранила молчание, но, когда их взгляды встречались, оба начинали дрожать от желания.

Когда они приблизились к Кунварре, Шаннон забеспокоилась.

— Мне нужно было давно вернуться, — сбивчиво и торопливо проговорила она, поправляя прическу и касаясь горящих щек.

— Когда мы увидимся? — настойчивым тоном спросил Зав.

— Не знаю. Все так сложно. Мне нужно ехать, — сказала Шаннон и неохотно отвернулась, слабо взмахнув рукой.

Зан смотрел ей вслед, пока она не исчезла вдали. Солнце стояло высоко над головой, время обеда еще не наступило. Удача была на стороне влюбленных.

Когда Шаннон поспешно вошла в кухню, Мэтти нетерпеливо обернулась ей навстречу.

— Где ты была? Я рассчитывала, что ты появишься давным-давно и мы займемся ветчиной. Надо было прийти, как ты обещала. — Мэтти замолчала, но недовольство по-прежнему было написано на ее лице.

— Прошу прощения, — пробормотала Шаннон, быстро ставя кувшины на стол и стараясь не встретиться взглядом с Мэтти. Подняв голову, Шаннон заметила, что на нее внимательно смотрят черные глаза Джона, и на мгновение покраснела, как будто тот мог прочитать ее мысли. Она отвела волосы со лба и огляделась по сторонам, думая, что же теперь делать.

— Давай начинать. Сейчас нет времени на раскачку, — проворчала Мэтти. — Пока я буду заниматься ветчиной, ты помоги Дотти поменять простыни.

Мэтти задумалась, еще раз перебирая в памяти сотни деталей, связанных с субботним торжеством. Уже наступила среда, а еще оставалась куча дел, не считая работы, связанной с обыденной жизнью фермы. Десяток рабочих рук сейчас не помешал бы. Глядя на покрасневшую Шаннон, ее отрешенный взгляд, Мэтти подумала, что с дочерьми ей было бы труднее.

— Между прочим, пришло твое платье, — сказала она. — Оно в моем кабинете, — добавила Мэтти, когда Шаннон повернулась к ней с возбужденной улыбкой. — Потом на него взглянешь. Когда закончишь работу наверху, пойди разыщи Керри. Она поможет делать слоеный пирог.

Чуть позже Шаннон зашла в кабинет Мэтти за своей посылкой и вышла из кухонной двери, направившись на конюшню. Увидев, что лошадь Керри на месте, она обратилась к находившимся неподалеку Фремонтам-младшим:

— Вы не видели Керри?

— Думаю, она отправилась на попутке в Уишбон примерно час назад, — ответил Генри.

— Да ну?

Что делает Керри в Уишбоне после полудня в среду, было загадкой, и когда Мэтти об этом узнает, будет вне себя от ярости. Придя домой, Шаннон направилась прямиком в спальню, где, дрожа от нетерпения, открыла коробку и сняла оберточную бумагу. Вытряхнув платье, о котором так долго мечтала, она подошла к зеркалу и приложила платье к себе. В каталоге юбка кораллового цвета выглядела воздушной, как облако, а лиф казался верхом элегантности. В действительности все оказалось несколько иначе. Юбка по виду напоминала скорее нейлон, чем шелк, а лиф отдавал дешевым блеском. Шаннон была ужасно разочарована. Открытые черные туфли выглядели прекрасно, но совсем не подходили к платью. Шаннон засунула покупку назад в коробку и задвинула ее подальше под кровать. В другое время она пришла бы в отчаяние, но сегодня ее занимали гораздо более важные проблемы. Погруженная в сладостные мечты, Шаннон упала на кровать. «Что со мной происходит?» — гадала девушка. Казалось, с утра вся ее жизнь изменилась. Внезапно вспомнив, что Зан назвал ее улыбку энигматической, Шаннон вскочила на ноги и принялась искать это слово в словаре. «Загадочный, трудный для понимания, таинственный», — значилось там. Такое определение ее изумило. Быть трудной для понимания, таинственной — ничего лучше Зан и придумать не мог. Ведь это означало, что она не такая, как другие, — так Шаннон всегда и считала. Странно, она именно так же думала о нем. Шаннон бродила по комнате, обхватив себя за плечи, и вспоминала каждую подробность того, что произошло сегодня утром. Прижав пальцы к губам, она пыталась вспомнить ощущение, когда губы Зана прижимаются к ее губам.

— Моя дорогая, — прошептала она. — Он назвал меня «моя дорогая». — Шаннон засмеялась, почувствовав, как нелепо звучит ее голос, повторяющий его слова. Все это могло значить только одно — Зан любит ее.

Кажется, Шаннон всю жизнь ждала, когда ее откроют, оценят, поймут. Ее робость с мужчинами объяснялась тем, что это всегда был не тот мужчина. Когда в голову Шаннон приходили неприятные мысли о будущем, нарушавшие ее приподнятое настроение, она гнала их прочь. «Леди Шаннон Фитцгерберт», — прошептала она и обнаружила, что этот титул не имеет никакого отношения к тому, что случилось между ними. Хижина пастуха была безмерно далека от башен замка, и Шаннон в первый раз с отчаянием подумала о том, как было бы хорошо, если бы Зан не был лордом. Ужасная мысль пришла ей в голову, разрушая счастливое настроение. Собственно, все эти потерянные недели, когда они не встречались с Заном, она уже присутствовала где-то на краю сознания. Шаннон вспомнила искаженное злобой лицо Брендана, когда он говорил о Зане. Теперь она была уверена, что ее собственный отец убедил Зана, чтобы тот держался от нее подальше. Его издевки над акцентом Зана, язвительные замечания относительно приезда Зана на ферму — Шаннон еще больше уверилась в своих подозрениях. Она знала, что Брендан ни перед чем не остановится, чтобы их разлучить.

Когда «лендровер» затормозил перед зданием банка, Керри выпрыгнула с заднего сиденья прежде, чем колеса коснулись тротуара.

— Ты должна быть здесь через сорок пять минут, слышишь? — крикнул ей вслед водитель.

Керри стремительно пошла вперед по тротуару, наслаждаясь пьянящим ощущением, что находится в столичном городе, и делая вид, что проезжает через Уишбон по пути в Сидней. Прищурив глаза, скотоводы с выжженными солнцем лицами изучали товары в витринах магазинов. Их жены, которых было легко узнать по обветренной коричневой коже и бесформенной одежде, тоже рассматривали витрины. Приличная сумма, отложенная на ботинки, жгла карман Керри, и она испытывала чувство превосходства перед этими людьми, потому что и в самом деле могла сегодня кутить. Толпа стригалей-аборигенов облепила матовые стекла заведения под названием «Лошадь и ботинки». Проходя мимо, Керри уловила исходящую оттуда прохладу, запах пива и услышала раскаты громкого смеха. Она знала, что это одно из любимых заведений Брендана — как и букмекерская контора неподалеку. Неуклонно приближаясь к своей цели, Керри игнорировала взгляды мужчин, собравшихся около гранитного мемориала в честь участников мировой войны. Типы в рубашках с закатанными рукавами и сдвинутых на затылок шляпах проводили время, разглядывая женщин. Добравшись до пересечения улиц Принс и Купер, Керри подняла взгляд на вычурную вывеску «Мода Джун». Это был лучший магазин одежды в Уишбоне. Керри толкнула дверь, колокольчик звякнул, и, услышав его, продавщица подошла к прилавку.

— Чем могу помочь?

— Мне нужно вечернее платье, — небрежно сказала Керри.

Женщина окинула ее взглядом.

— Сюда, пожалуйста.

Она указала на вешалку, где вперемешку висела масса самых разных платьев. Первое, что привлекло взгляд Керри, было узкое ярко-зеленое платье из дешевой парчи. Надев его и посмотрев на себя в зеркало примерочной, Керри уже знала, что это то, что нужно. Сногсшибательная вещь. Керри любила яркие цвета.

— Заверните, пожалуйста. Я его возьму, — сказала Керри, чувствуя, как ее сердце колотится от самоуверенного тона. Подсчитав то, что осталось от ее с таким трудом заработанных долларов, Керри ощутила приступ сомнения, но было уже поздно. Еще хватит на туфли, а может быть, и на губную помаду.

Нагруженная свертками, она направилась к банку, не в силах оторвать глаз от магазина Пурвиса и от слов, красующихся рядом с названиями престижных фирм: «поставщики кожаных изделий». Теперь понадобится целая вечность, чтобы накопить деньги на английские ботинки ручной работы для верховой езды.

В пятницу вечером, до тех пор, пока Шаннон не вышла из дому посмотреть, как мужчины развешивают фонари, Керри делала вид, что полностью поглощена чтением последней главы «Мисти». Когда она услышала, как хлопнула входная дверь, то выскочила из постели и вытащила коробку с платьем. Висящий на дверце шкафа новый наряд Шаннон действовал на нее, как красная тряпка на быка. Сделав глубокий вдох, Керри смело отрезала десять сантиметров от подола своего зеленого платья. Она собиралась создать себе новый образ.

Надев жемчужные серьги, Шаннон последний раз поправила цветок гибискуса, который приколола к волосам. Был конец сентября, и ночи становились теплее. Все окна были открыты, впуская в дома благоухающий воздух и стрекотание сверчков. Услышав, как хлопнула входная дверь, Шаннон решила, что это, должно быть, Керри.

— Где ты была? — раздраженно спросила она. — Уже пора идти. Знаешь ли, я не собираюсь тебя здесь дожидаться.

Из гостиной не донеслось ни звука, и Шаннон повернулась к зеркалу, чтобы в последний раз взглянуть на себя.

— Ты должна это сделать, — прошептала она отражению. Из зеркала пристально смотрела какая-то женщина, в которой можно было лишь с трудом узнать прежнюю Шаннон. Облако кораллового тюля было надето поверх позаимствованной нижней юбки, а выше красовался умело переделанный Мэтти узкий черный лиф, перехваченный поясом из муарового шелка. Пышные черные волосы были искусно уложены, а чуть-чуть подкрашенные брови и губы ярко выделялись на взволнованном лице.

Услышав, как стучат по полу каблуки Шаннон, Керри сделала вид, что целиком погружена в книгу.

— Керри, ты до сих пор не готова! Давай, поторопись. Я же сказала, ждать не собираюсь.

— Не нужно ждать, — пробормотала Керри. Но тут, взглянув на сестру, раскрыла рот от изумления. — Ты выглядишь просто потрясающе, — прошептала Керри, чувствуя острый приступ зависти.

— Ты в самом деле так считаешь?

— Да, считаю, — ответила та, вновь якобы погрузившись в состояние притворной меланхолии.

— Так ты идешь или нет? Какая муха тебя укусила?

— Я еще не решила, пойду или нет.

— Пошли, Керри. Хватит капризничать. Я постирала и погладила твое розовое платье, давай одевайся побыстрей. Папа уже давным-давно ушел, и я сказала Мэтти, что мы придем пораньше, чтобы помочь перед тем, как соберутся гости.

— Тебе-то хорошо, — вызывающим тоном начала Керри. — Ты ведь получила все, что хотела, правда? Новое платье, туфли, не знаю, что еще…

— Ох, перестань, — рассердилась Шаннон. — Это первое в моей жизни настоящее вечернее платье, и ты прекрасно знаешь, что, когда ты будешь в моем возрасте, настанет и твоя очередь.

— Ну, в общем, я не иду, и все тут.

— Ладно, делай как знаешь. Оставайся дома и дуйся.

Когда шаги Шаннон замерли в отдалении, Керри захлопнула книгу и стала поспешно собираться.

Кунварра ярко сияла огнями на фоне непроглядной тьмы, заливавшей окрестные холмы и равнины. Несколько «мерседесов» и даже «роллс-ройсов» уже приближались к главному зданию, чтобы высадить пассажиров у парадного входа. Шаннон знала, что сегодня вечером будет самое грандиозное торжество из всех, когда-либо проводившихся на фермах Нового Южного Уэльса. Дойдя до веранды, на которой были распахнуты все окна, Шаннон остановилась, глядя на гостиную, где сияла огнями хрустальная люстра. В этот вечер старая комната выглядела исключительно элегантно. Гости были очарованы — большинство из них редко встречалось с подобной роскошью. Кунварра сегодня распахнулась подобно сказочной сокровищнице, выставив напоказ серебро, кружева, позолоту, прекрасную мебель из вишневого дерева, роскошный персидский ковер. И в центре всего этого великолепия находилась Мэтти, из практичной жены скотовода превратившаяся в хозяйку прекрасного замка. На ней было эффектное расшитое бисером платье из голубого атласа и фамильное бриллиантовое колье, которое своим блеском соперничало с хрустальной люстрой. Мэтти и Боб встречали друзей, приехавших издалека — кое-кто добирался сюда почти за тысячу километров. Некоторые из женщин были разодеты так, как будто собрались в сиднейскую оперу — атласные платья подметали пол, оборки и жабо вздымались до самого подбородка. Многие надели длинные белые перчатки, а одна или две гостьи украсили себя диадемами. Изголодавшиеся по роскоши дамы устроили настоящую выставку украшений, которые, однако, смотрелись нелепо на их загорелых руках и шеях. Мужчины тоже были одеты весьма разношерстно — от скромных костюмов до фраков и белых галстуков.

Чувствуя себя элегантной, Шаннон прошла на террасу. Она не замедлила преподнести сюрприз Брендану, который был занят тем, что укладывал банки с пивом в бадью со льдом, стоявшую за стойкой бара.

— Папа, тебе нравится?

Он замер, увидев стоящую перед ним Шаннон. По мягкому выражению глаз и любезной улыбке она догадалась, что отец уже успел сделать несколько глотков, но это вряд ли могло повлиять на его оценку. Брендан был явно потрясен.

— Девочка, ты сейчас выглядишь, как твоя прекрасная мать. — Голос его задрожал от волнения. Это редкое упоминание Франсуазы застало Шаннон врасплох.

— Спасибо за платье и за все, папа.

— Сегодня вечером ты без малейших усилий приведешь молодых людей в смятение и разобьешь их сердца, — с горькой радостью сказал Брендан. Глядя на дочь, он чувствовал себя одновременно и молодым, и старым.

— Не говори ерунду, — смущенно прошептала Шаннон, хотя уже успела поймать пристальные взгляды молодых людей, начавших собираться около возведенной на лужайке площадки для танцев.

— Я буду следить за всеми, — пошутил Брендан, но Шаннон испытывала неприятную уверенность, что он говорит серьезно.

Оркестр, который в полном составе прибыл из Канберры, настраивал инструменты, и пары уже потянулись из дома наружу. Генри в компании Джейми, младшего сына Фремонтов, подошли к бару и остановились неподалеку от Шаннон. От удивления они не могли найти слов, но их взгляды говорили сами за себя.

— Ну, что я тебе говорил? У тебя уже нашлись поклонники, — сказал Брендан, передавая им стаканы, до краев наполненные пивом.

Шаннон прошлась вдоль бара, делая вид, будто поправляет стаканы. Время от времени она смотрела через открытое окно на толпу гостей в гостиной, надеясь увидеть Зана, но заметила только Чарли с Мэтти и Бобом. Она ревниво оглядела красивых сестер-блондинок Хилари и Хитер Макнейб с соседней фермы Сирлеон. Благодаря изысканным манерам и красивым платьям они автоматически становились соперницами Шаннон. Однако она постаралась сделать вид, что не обращает на них внимания. К удивлению Шаннон, они, кажется, тоже принялись ее рассматривать, но тут вошел Зан, и взгляды сестер устремились на него. Лицо Шаннон озарилось улыбкой, когда Зан направился прямо к ней, даже не останавливаясь, чтобы с кем-то поговорить. Заиграла музыка.

— Добрый вечер, сэр, — сказал Зан, поклонившись Брендану. — Я хочу пригласить вашу дочь на первый танец, если вы не против.

— Боюсь, что это привилегия отца. Пойдем, Шаннон, — ответил тот и подал ей руку.

Брендан со своими примитивными понятиями о гордости одним махом разрушил все ее надежды! Когда он вел Шаннон за собой на площадку, уже полную танцующих, вечер померк в ее глазах. Девушка считала, что теперь никогда не сможет забыть удивленный взгляд Зана и неуклюжее поведение ее отца.

Двигаясь как кукла, Шаннон танцевала фокстрот. Вся ее радость померкла. Брендан кружил ее в танце, гордо улыбаясь, а Шаннон с трудом смогла выдавить из себя вежливое «здравствуйте» приветствовавшим ее танцорам. Через плечо Брендана она видела, как Зан ведет на площадку Хитер Макнейб, одетую в открытое черное платье, наверняка купленное в самом первоклассном магазине Сиднея. Брендан не отпускал дочь до следующего танца, и на этот раз она увидела, как Зан танцует с Хилари — почти такой же красивой, как ее сестра. Один из подсобных рабочих увел Брендана, и с этого момента Шаннон переходила от одного партнера к другому, уже не запоминая, с кем только что танцевала.

— Ты сегодня царица бала, — гордо сказал Боб, когда они станцевали рил.

В его устах это прозвучало комплиментом, и, если бы не инцидент между ее отцом и Заном, Шаннон чувствовала бы себя на седьмом небе. Но как раз тогда, когда она уже собралась уходить, почувствовала, что кто-то дотронулся до плеча.

— Могу я пригласить вас на следующий танец?

— Зан… Ну конечно, — ответила она, сразу почувствовав себя счастливой.

Когда Зан пригласил ее, Шаннон показалось, что рухнула стена, которую возвел вокруг нее отец. Зан так прижал ее к себе, что оторвать от него Шаннон теперь можно было только силой.

— Сегодня каждая минута казалась мне часом, — прошептал ей на ухо Зан. Среди толпы они были в полной безопасности: кругом слышались смех и музыка. По сравнению с грубыми работниками Зан скользил по полу так легко, что у Шаннон закружилась голова. Когда музыка кончилась, он по-прежнему держал ее в объятиях.

Шаннон быстро огляделась в поисках Керри. Брендан сидел в баре, наливая всем двойные порции и не забывая при этом о себе. Он уже сейчас был хорош, а к тому времени, когда в полночь будут резать торт, окажется пьян как сапожник. Послышался его разухабистый смех, и Шаннон с отвращением отвернулась. Ее больше не волновало, что отец может увидеть, как она танцует с Заном.

— Я чуть не умерла этим вечером, — прошептала Шаннон.

Зан по опыту знал, что за бурным весельем Брендана кроется глубокая печаль. Пабы в Ирландии переполнены такими же разочаровавшимися людьми, как Брендан, и их угрюмые лица так же удивительно красивы, как и его лицо. Кажется, что их неподражаемое очарование — это компенсация той горечи, которую жизнь заставляет их испить до дна. Все до одного поэты и мечтатели, они срывают свою злобу, порожденную нищетой и несправедливостью, на ближнем. Зан помнил, как подобные лица мелькали за залитыми дождем стеклами «бентли», когда он проезжал к замку через деревню Килгарин.

На террасе Чарли обнял Мэтти, которая усиленно обмахивалась веером после бешеного танца с Бобом.

— Это грандиозный вечер, мама.

Она радостно улыбалась, глядя на толпу гостей.

— Могу я пригласить вас на танец? — спросил Зан, протягивая руку.

— Конечно, — широко расплылась в улыбке Мэтти, и они поспешили к площадке.

Увидев, что Шаннон свободна, Чарли сразу направился к ней. Когда они оказались на танцевальной площадке, он отстранил ее от себя и долго разглядывал. То, что он увидел, ему явно понравилось.

— Сегодня вечером ты выглядишь просто потрясающе, — наконец произнес он. — Где же вы были всю мою жизнь, прекрасная незнакомка?

— Здесь, в Кунварре, — смеясь, ответила она. — Что это с тобой случилось, Чарли?

Попытка польстить не произвела на Шаннон никакого впечатления. Ее врожденная уравновешенность всегда его немного смущала. Однако сегодня Шаннон излучала чувственность, которую Чарли раньше не замечал.

— Что ты теперь будешь делать, Шаннон, после окончания школы? Ты думала о том, что будет завтра и послезавтра?

После нескольких рюмок Чарли всегда ощущал себя немного философом. Теперь, когда он оценил экзотическую красоту Шаннон, он думал о Розмари, английской девушке, на которой должен был жениться Зан. Ее холодная, строгая красота, говорившая о хорошем происхождении и больших деньгах, была невообразимо далека от того, что он видел перед собой.

— О, у меня свои планы, — сказала Шаннон, отвечая на его вопрос. — Прежде всего я должна перебраться в Сидней.

— И как ты собираешься это сделать? Ты обдумала? — с сомнением сказал Чарли. Пусть Шаннон и отличается от других девушек необжитых районов, но ее мечты точно такие же.

— Мне кажется, я просто сяду на поезд и уеду.

— И когда же? — настаивал Чарли.

— Поверь мне, когда этот момент настанет, я его не пропущу. — Она следила за Заном, который все еще танцевал с Мэтти.

Чарли внезапно остановился.

— Ого! Да ты только посмотри!

Обернувшись, Шаннон увидела Керри, томно затягивающуюся сигаретой в компании мускулистого стригаля, обвившего ее рукой за талию. Теперь Шаннон поняла, что именно ее сестра делала в Уишбоне. Керри так отчаянно и так неудачно пыталась казаться светской женщиной, что Шаннон покраснела от смущения. Узкое зеленое платье, с трудом вмещавшее ее не по годам развитые формы, облегало фигуру как раз там, где не надо, а вызывающее поведение Керри было нелепо. Она не могла понять, что похожа на маленькую глупую девчонку, затеявшую игру в переодевания.

— Чарли, помоги мне вытащить ее отсюда, пока не заметил папа, — прошептала Шаннон. — Он рассвирепеет и испортит вечер. — Бросив опасливый взгляд в сторону Брендана, она увидела, что тот все еще величественно восседает за стойкой бара.

— Маленькая дурочка, — сказал Чарли. — От Дэна Роупера она получит больше, чем рассчитывает. Он здесь чуть ли не самый известный бабник.

Сердце Шаннон сжалось от страха. Не в силах больше ждать, она направилась к Керри и взяла ее за руку.

— Керри, я хочу с тобой поговорить.

Услышав голос Шаннон, та демонстративно медленно повернулась.

— Оставь меня в покое. Ты не видишь, я занята?

— Выбрось эту сигарету и иди сюда. Разве ты не понимаешь, что случится, если папа тебя увидит?

— Некоторые из нас растут быстрее других, Шаннон, — лениво растягивая слова, сказала Керри и соблазнительно улыбнулась Дэну. — И ничего с этим не поделаешь.

— Пожалуйста, Керри, послушай меня. Папа устроит ужасную сцену. Он уже хорош…

— Нет. Я не пойду, и все тут. А теперь отвали, — грубо сказала Керри, сбрасывая руку Шаннон.

— Ладно, маленькая идиотка, делай как знаешь.

Шаннон в ярости пошла прочь, но тут ее остановил Зан, поджидавший у края танцплощадки.

— В чем дело? Что случилось? — спросил он, взяв ее за руку.

Шаннон пожала плечами и кивнула в сторону Керри.

— Не может быть! Неужели это Керри? — недоверчиво спросил Зан и расхохотался. — Какая перемена!

— Папа убьет ее, если увидит, — беспомощно сказала Шаннон. Бомба должна была вот-вот взорваться.

Со стороны террасы послышался неясный звук, напоминавший рычание дикого животного. Это Брендан, подобно разъяренному быку, прокладывал себе путь через толпу. Должно быть, кто-то сказал ему насчет Керри, подумала Шаннон. С искаженным от ярости лицом Брендан шел вперед, и люди вокруг расступались, давая ему дорогу. Большинство гостей были скорее недовольны, что прервались танцы, чем шокированы. Некоторых эта сцена даже забавляла. Все с беспокойством смотрели на Брендана и Керри, застывшую на краю площадки рядом с Дэном Роупером. Качаясь, Брендан остановился в метре от нее, широко расставив ноги. Глаза его сверкали от бешенства.

— Иди сюда, ты, маленькая дрянь! — проревел он.

Услышав его голос, сирена в зеленом платье прямо на глазах превратилась в испуганную, хнычущую маленькую девочку, но тем не менее не сдвинулась с места.

— Ты слышала, что я сказал? — Брендан рывком потянул ее к себе.

— Нет! Оставь меня! — завизжала Керри, цепляясь за Дэна. — Я не пойду домой! — кричала она, и в голосе Керри слышалось рыдание.

— Ты прекрасно знаешь, что никуда не денешься. Сейчас же пойдешь со мной.

Внезапно Дэн Роупер пробудился от пьяного безразличия.

— Кто ты такой, черт побери? — прорычал он.

Кулак Брендана тут же отбросил Дэна назад.

— Ну, ты… — начал тот, быстро отступив. Он был таким же пьяным, как и Брендан, но располагал одним преимуществом — был на двадцать лет моложе. Ссора этих двоих могла в любой момент превратиться во всеобщую потасовку.

— Боже мой! — простонала Мэтти. Когда все началось, она находилась на террасе. Было уже близко к полуночи, и Дотти как раз вышла сказать, что шампанское и торт готовы. — Это все Брендан. Он пьян как сапожник, — сказала она с отвращением. — Боб! Генри! Джейми! Где вы? Чарли! Ну сделайте же что-нибудь!

Ей не нужно было объяснять, что причиной всего является Брендан Фалун. Когда она до этого заметила Керри, то несколько удивилась ее вызывающему виду. Теперь Мэтти поняла, что нужно было действовать сразу.

— Не беспокойтесь. Какой праздник без драки! — рассудительно сказала Дотти.

Мэтти покачала головой. Этим вечером в Кунварре собралась очень пестрая компания — от последнего работника до богатейшего скотовладельца. И не было бы ничего удивительного, если бы в такой обстановке разразилась драка. Однако уже через мгновение все кончилось, под смущенный смех окружающих мужчины разошлись в разные стороны. Боб тут же схватил Брендана, а кто-то оттащил подальше Дэна. Все выглядело так, как будто драка не состоится — по крайней мере в ближайшее время. Тем не менее, услышав прощальные слова Брендана, Мэтти поморщилась.

— Моя дочь не должна выглядеть как проститутка. Тебе придется прикрыть все как следует, — крикнул он, ударив Керри так, что она пошатнулась.

Девочка с рыданиями убежала в темноту.

— Ну, с этим все кончено, — сказал Боб, подойдя к Мэтти. — Брендан чертовски вспыльчивый. И с чего Керри вздумала делать такие вещи? Маленькая озорница сама напросилась на неприятности.

Мэтти хлопнула в ладоши.

— Слушайте все! — крикнула она, перекрывая шум. — Настало время разрезать торт и произнести несколько речей.

— А может, мы урежем речи и займемся тортом? — спросил кто-то, вызвав всеобщий смех.

Все покинули сад и собрались в гостиной, где ожидал своей участи огромный торт, а на серебряных подносах были расставлены бокалы с шампанским.

Шаннон стояла рядом с семейством Фремонтов, слушая речи. После безобразного инцидента с Бренданом она чувствовала себя больной. Еще никогда в жизни она не испытывала такого стыда. Почувствовав чье-то прикосновение, Шаннон обернулась и увидела Зана, жестом звавшего ее за собой. Когда все рассмеялись над очередной шуткой Боба, она незаметно выскользнула в прохладную темноту. Зан стоял, прислонившись к дереву, его фигура в лунном свете сияла серебром.

— Привет, — сказал Зан, когда Шаннон приблизилась к нему, и поднял вверх бутылку шампанского и два бокала. — Я подумал, что нам нужно организовать свое собственное маленькое торжество, подальше от толпы.

Уходя от шума, они направились прямо в светлую ночь, озаряемую звездами.

Некоторое время они шли молча.

— С тобой все в порядке? — наконец спросил Зан.

— Да, все прекрасно.

Он взял ее за руку, и Шаннон переплела его пальцы со своими. Они медленно брели в темноте, испытывая взаимное притяжение, и Шаннон казалось, что она может идти так бесконечно, уходя от всех своих проблем.

— Должно быть, ты испытываешь отвращение к тому, что произошло сегодня вечером, — наконец сказала она.

— Отвращение? Ничего подобного. Ты бы посмотрела на моего отца.

— Только не говори мне, что он напивается на вечеринках и лезет в драку. Я не поверю, — сказала Шаннон, саркастически засмеявшись. Несмотря на все рассказы Зана, она по-прежнему представляла себе графа замка Килгарин мудрым, красивым и добрым. В общем, копией Зана с поправкой на возраст.

— Однажды в танцевальном зале в Килгарине он устроил состязания гончих, а в саду для собственного развлечения вырезал из тисового дерева скульптуру обнаженной женщины. Так что, как видишь, милая Шаннон, в каждой семье есть своя паршивая овца. И, если их не будет, мир станет скучным. Ну пожалуйста, не унывай!

Она вздохнула.

— Не знаю, что иногда находит на папу. И на Керри тоже.

Они подошли к последнему стойлу на конюшне. Зан толкнул дверь. Бросив бутылку и бокалы на охапку сена, он привлек Шаннон к себе.

От этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь предвкушения, заставляя забыть обо всем. Сладкие запахи сена, лошадей, раннего лета одурманивали Шаннон, и, когда она почувствовала на своих губах нетерпеливые губы Зана, ее захлестнула неожиданная, но мощная волка наслаждения. Страстно обнявшись, они упали в сено. Зан отодвинулся, пожирая глазами то, что через мгновения будет смаковать каждой частичкой своего тела. Он инстинктивно понял, что первым познает ее нетронутую красу.

— Я обожаю тебя, Шаннон, — прошептал он, гладя ее по голове. — Твой рот, глаза, твой смех — обожаю в тебе все. Ты прекрасна и совершенна. Я хотел бы унести тебя куда-нибудь. Конюшня тебе не подходит. Твое место не здесь. Не знаю, как, почему или что на земле свело нас вместе — таких разных.

Зан сказал именно то, что Шаннон хотела услышать. И когда после долгого поцелуя он дал ей передышку, у нее сами собой вырвались слова признания.

— Я люблю тебя, Зан, — чуть не плача, сказала она. Но эта фраза уже не имела особого значения — долго сдерживаемые желания последних месяцев вырвались наружу.

— Доверься мне, — сказал Зан, осторожно снимая с нее платье. Когда он снимал брюки и расстегивал пуговицы на рубашке, его руки дрожали.

Не в силах отказать ему в том, чего она и сама больше всего хотела, Шаннон была счастлива слышать его страстный шепот, видеть его полное желания лицо. Зан нежно провел рукой по ее бедру, и, когда его пальцы оказались между ее ног, Шаннон не вздрогнула, а протянула руку к его мускулистому телу. Ощутив корень его мужественности, она с трудом подавила стон желания.

— Шаннон, Шаннон, моя любовь, — ликовал Зан, стискивая ее руку.

— Зан, я хочу тебя, хочу, — нараспев повторяла она.

Почувствовав, что Зан плотнее прижался к ней, Шаннон инстинктивно обвила его ногами. Их поцелуи становились все продолжительнее и крепче, и вскоре страстная натура Шаннон проявила себя, задав ровный ритм движению бедер. Всем сердцем Шаннон желала, чтобы Зан любил ее так пылко, как она всегда мечтала. Сгорая от нетерпения, он вошел в нее, причинив резкую боль. Но она продолжала ласкать его, как будто ничего не произошло, мгновенно доведя до судорог высшего блаженства.

Когда любовь снова перешла в стадию нежного шепота и поцелуев, Шаннон открыла глаза и почти удивилась, обнаружив, что они находятся в конюшне. Они долго лежали молча, переполненные нахлынувшими чувствами.

Зан лежал рядом с Шаннон, испытывая совершенно новые для себя ощущения. Это не имело ничего общего с поспешными занятиями любовью на заднем сиденье автомобиля или на берегу реки, где игра шла строго по правилам. Возбуждение, которое он всякий раз чувствовал при встрече с Шаннон, совсем не походило на то, что он испытывал, танцуя со своей невестой Розмари, как пламя свечи не походит на степной пожар. И это приводило Зана в недоумение.

— Ближайшие две недели будут настоящим адом, потому что мы не сможем каждый раз так встречаться, — сказал он.

— Знаю, — ответила Шаннон, погладив его по волосам. Сейчас ничто не могло испортить ее счастливое настроение.

— Для меня невыносима мысль о том, что через две недели надо уезжать, Шаннон. Слушай, что ты скажешь насчет того, чтобы отправиться в Сидней? Я имею в виду — почему бы нам теперь не поехать туда? Там я буду гораздо свободнее, и мы сможем проводить вместе дни и ночи. Я помогу тебе найти квартиру, может быть, даже работу. Если ты действительно собираешься уехать, то почему бы не сделать это сейчас? Что скажешь?

— Ты серьезно? — Она застыла, глядя, как Зан открывает шампанское.

— За свою жизнь я еще никогда не был так серьезен, — сказал он, передавая ей бокал. — Тебе здесь не место, Шаннон. Ты это знаешь, и я знаю. Значит, ты уедешь со мной. Давай выпьем за это, — прошептал Зан, наклоняясь, чтобы ее поцеловать.

Шаннон не понадобилось время для раздумий.

— Да, я поеду! — радостно закричала она. Зан имел все возможности, чтобы превратить ее мечты в реальность.

Они долго говорили о том, что будут делать в Сиднее, и наконец заснули, тесно обнявшись. Куртка Зана служила им одеялом.

Рано утром Шаннон проснулась, дрожа от холода, и выглянула наружу. В бледном свете зари луна была едва заметна. В панике Шаннон вскочила и принялась отряхивать сено со своего платья. Затем бросила последний взгляд на спящего Зана и, встав на колени, поцеловала его. Покидая конюшню, Шаннон молила Бога о том, чтобы пробраться домой незамеченной. Увидев, что шторы в спальне отца задвинуты, она вздохнула с облегчением. Шаннон решила, что он уже спит глубоким пьяным сном. Проскользнув в дверь, она на цыпочках направилась в свою спальню, держа туфли в руке. Увидев, как Брендан с бешенством глядит на нее из кухни, Шаннон оторопела.

— Где ты была? — Он, покачиваясь, направился к дочери. Шаннон не могла вымолвить ни слова. — Я знаю, где ты была! — заревел Брендан.

— Папа, если позволишь, я все объясню.

— Маленькая сучка! Ты такая же потаскуха, как и твоя мать. Ты и твоя дрянная сестра. Полюбуйся на себя — Иезавель во всей красе! Ты обманом заставила меня купить это платье, чтобы в нем предлагать себя, как дешевая проститутка.

— Папа, пожалуйста! — Увидев, что он расстегивает ремень, Шаннон отпрянула. — Мы выпили, и все, а потом так устали, что заснули.

— Что за чепуха! — фыркнул Брендан. — Ты такая же, как твоя мать. Она ублажала всякого, а теперь и ты тоже… — Ярость овладела Бренданом, и его голос прервался. Подняв руку, он нанес удар. Ремень скользнул по столу.

— Папа, не надо! Пожалуйста, не надо! — закричала Шаннон, в ужасе широко раскрыв глаза.

Он в гневе наступал на нее, нанося ремнем удары по голым рукам.

— Ты была моей родной девочкой. Я любил тебя — как любил твою мать. На тебе проклятие, Шаннон. Ты обычная проститутка! — закричал Брендан, когда она попыталась сбежать. — Я изобью тебя до полусмерти, а потом буду держать взаперти до тех пор, пока этот подонок-лорд не уберется из Кунварры. Ты меня слышишь?

Шаннон корчилась от боли, чувствуя, как его ремень терзает ее плоть. Распростершись на полу, она закрыла лицо руками и старалась не стонать. Ей было некому помочь, и она крепилась из последних сил, не желая показывать своих слез.

Когда наконец Брендан остановился, в его глазах все еще бушевала злоба. Боясь, что он убьет ее, Шаннон сжалась в комок и со страхом ждала продолжения.

— Иди в свою комнату, — сказал Брендан, грубо толкнув ее.

На мгновение их глаза встретились — глаза Шаннон, полные страдания и недоверия, и глаза Брендана, сверкающие от жажды убийства. Шаннон с изумлением ощутила, как ее будто пронизывает отцовская любовь — болезненная, пагубная, отчаянная. Это чувство вызывало жалость и отвращение, ужас и благоговение и было столь мучительным, что Шаннон поспешила прочь.

Проскользнув в темную спальню, Шаннон захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, пытаясь прийти в себя. Сквозь слезы она увидела Керри, съежившуюся на кровати, как испуганный котенок. На лице младшей сестры больше не было победного выражения, и, когда Шаннон с рыданиями упала на кровать, Керри поспешила ее утешить. Они плакали в объятиях друг друга до тех пор, пока хватало слез. Наконец убитая горем Шаннон обессиленно замолкла. Наклонившись над ней, Керри, как в детстве, сочувственно гладила сестру по голове.

— Все хорошо, все хорошо, — шептала она. — К вечеру он все забудет.

Сколько Керри себя помнила, гнев Брендана всегда обходил стороной Шаннон, и это всегда порождало между ними отчуждение. Но теперь, когда все так неожиданно изменилось, она не видела смысла торжествовать.

Когда Шаннон успокоилась и первые лучи солнца озарили комнату, в ее памяти не осталось места воспоминаниям о том невыразимом счастье, которое она испытывала, лежа в объятиях Зана. Последние события вытеснили все.

— Но за что? Почему он это сделал? — прошептала Керри.

Шаннон поведала Керри ту же историю, что и Брендану, — о том, как они уснули в конюшне.

При мысли о том, как Шаннон и Зан вместе лежали на сене, Керри охватила ревность, которую она тут же попыталась подавить.

— Керри, — начала Шаннон. — Я решила бежать — сегодня, сейчас. В Сидней. Я больше не могу оставаться здесь ни минуты.

— Я поеду с тобой, — закричала Керри, увидев, как Шаннон достает из шкафа свой чемодан.

— Нет, Керри. Тебе нельзя, — мягко сказала Шаннон. Она обняла убитую горем сестру за плечи. — Ты должна на некоторое время остаться здесь. Я знаю — мы всегда собирались уехать вместе, но дай мне сначала найти работу, жилье… Ну пожалуйста! — взмолилась она, видя обиду в глазах Керри. Бледное, расстроенное лицо девочки глубоко тронуло Шаннон.

— Но я тоже могу устроиться на работу. Я вполне могу сойти за шестнадцатилетнюю. Вчера вечером Дэн Роупер думал, что мне восемнадцать, — возбужденно сказала Керри. — В любом случае я не хочу заканчивать школу.

— Я не знаю, где я буду, что буду делать. Даже не знаю, хватит ли у меня денег, чтобы одной добраться в Сидней, не говоря уже о нас двоих.

— Ты обещаешь, что вызовешь меня, как только сможешь? — с сомнением спросила Керри.

— Да, обещаю. Мы подыщем небольшую уютную квартиру, купим мебель. Будет так, как мы всегда мечтали. — Шаннон принялась открывать ящики и бросать одежду в чемодан.

— Так ты не забудешь обо мне, когда приедешь туда? Пожалуйста, Шаннон! — в отчаянии заплакала Керри. — Ты ведь знаешь, каково здесь.

— Послушай, я понимаю, каково здесь. Если отец будет обижать тебя, иди к Мэтти. Она тебя защитит, и Боб тоже. Обещай, что пойдешь к ним. Тогда я не буду так беспокоиться.

Шаннон уже успела переодеться в тонкое хлопчатобумажное платье, скрывавшее синевато-багровые следы от побоев. Взяв коробку, в которой хранила деньги, она достала драгоценные доллары, на которые нужно жить до тех пор, пока она не найдет работу.

Керри беспомощно смотрела на сестру, которая вот-вот, положившись на судьбу, должна была исчезнуть за горизонтом, раствориться в неизвестности. Исполненная решимости, Шаннон с чемоданом в руках подошла к двери. Ее храбрость, однако, была слабой защитой в загадочном мире за пределами Кунварры, который, по представлениям Керри, кончался в Уишбоне.

— Вот — возьми остатки денег, которые я собирала на ботинки, — сказала Керри.

— Спасибо. Я вышлю их тебе, как только смогу.

— Нет, не надо. Сохрани их мне на билет. В конце концов, в Сиднее ботинки не понадобятся.

— Да, и последнее. Обещай, что ни одной живой душе не скажешь, куда я уехала, — кроме Зана. Найди его сегодня утром и все расскажи и предупреди насчет папы. Я напишу, как только буду знать, где остановлюсь. — Она порывисто обняла Керри. — Скоро мы снова будем вместе, — прошептала Шаннон. — Я вызову тебя, как только смогу. Обязательно. Если я сейчас же выйду, то успею на почтовый грузовик, который возвращается в Уишбон.

Поборов последние сомнения, Шаннон повернулась и пошла так быстро, как будто ветер подгонял ее в спину. Сестры обменялись последним взглядом — и словно оборвалась туго натянутая струна. Глядя на уходящую Шаннон, Керри тихо плакала. Старшая сестра остановилась только один раз — чтобы помахать ей рукой.

Нескоро дела в Кунварре после торжества пошли своим чередом. Закрывая каждый раз дверь в гостиную, Мэтти казалось, что она все еще слышит смех и музыку. О празднестве повсюду говорили как о лучшем за многие годы. И кроме того, размышляла Мэтти, идя по прохладному коридору, оно положило начало многим событиям.

Она вышла в сад, где уже лежали длинные тени, и принялась собирать высохшие лилии с газона, окаймлявшего террасу. Ей опять пришел в голову Зан, и Мэтти с облегчением вспомнила, что он должен уехать через несколько дней. Тогда все пойдет по-старому.

После вечеринки Брендан был в постоянном загуле, и это породило слухи, что между Шаннон и Заном что-то произошло. Мэтти была рада, что он уезжает, и из-за Керри. Хотя Зан помогал девочке с объездкой лошади, отвлекая от внезапного отъезда Шаннон, все же было бы лучше, чтобы он вернулся в родные места. Взаимная привязанность Шаннон и Зана не могла им принести ничего, кроме вреда. Невозможно представить себе, что молодой человек, который играет в поло с принцем Уэльским, может иметь какие-то серьезные намерения в отношении такой девушки, как Шаннон. Для него это всего лишь забава. Зан скоро отправится домой и женится на своей невесте, которая будет матерью его наследников и хозяйкой замка. А славная, способная Шаннон в конце концов устроится в большом городе, обязательно найдет подходящую партию, осядет где-нибудь в пригороде и будет растить детей. Будет именно так, и, хотя Мэтти лишилась общества Шаннон, она была рада, что девушка нашла в себе силы покинуть их края.

На следующий день, встретив Зана в загоне, Керри была уверена, что скорее всего видит его в последний раз. После каждой серии прыжков она подъезжала к тому месту, где он сидел. Фетровая шляпа отбрасывала тень на его лицо. Зан казался беспокойным и скучающим, и Керри, чтобы привлечь его внимание, старалась вкладывать душу в каждый прыжок. Его одобрительного взгляда или слова было достаточно, чтобы она чувствовала себя совершенно счастливой, забывая о выпавшем ей несчастье жить в одном доме с Бренданом. После бегства Шаннон тот стал как потерянный и зачастую на несколько дней пропадал в Уишбоне, где пьянствовал и играл в карты. Проходил день за днем, письма от Шаннон не приходили, и Керри все больше нервничала. Каждый раз, когда она смотрела на Зана, то постоянно задавалась вопросом, испытывает ли он ту же боль, что и она.

В то утро, когда Шаннон уехала, Керри разыскала его, чтобы передать известие от сестры. Он выслушал новость в ошеломленном молчании, и с тех пор между ними установилось молчаливое согласие о том, что эту тему следует избегать.

— Я думаю, Великолепный устал, — сказала Керри, ища предлог. Был уже почти полдень, и она хотела вернуться в Кунварру до прихода почты, отчаянно надеясь, что сегодня придет письмо от Шаннон. Поскольку Зан должен был вот-вот уехать, Керри особенно беспокоилась насчет того, где сейчас Шаннон, потому что надеялась сбежать в Сидней вместе с Заном. Когда она убежит, он пригласит их обеих на обед в «Уэнтворт-отель», а может быть, даже предложит остаться у своей тети в Роуз-Бей. Однако все теперь зависело от того, придет ли письмо от Шаннон.

Похудевший и загоревший за проведенные в Австралии месяцы, Зан казался Керри необычайно красивым. Каждый раз, когда она смотрела на него, она чувствовала себя на седьмом небе и начинала мечтать, что Зан выберет, полюбит именно ее.

Они направились к дому. Местами трава уже выгорела на солнце, и копыта лошадей ступали по пыли, а не по грязи. Стадо пасущихся овец отошло в сторону, освобождая дорогу.

— Ну что, поскакали? — крикнул Зан.

— Конечно.

Пришпорив Великолепного, Керри быстро обогнала Зана. Она легко перепрыгнула ворота, хотя они были сантиметров на тридцать выше привычного для лошади барьера, заставив Зана издать восхищенный возглас.

Как только они разнуздали лошадей, Керри извинилась и нетерпеливо помчалась в большой дом. Задыхаясь, вся в пыли, она незамеченной проскочила веранду и пробралась в холл, где на столе всегда лежала почта. Керри торопливо просмотрела пачку писем. Сердце ее замерло, когда она увидела адресованный Зану конверт, надписанный рукой Шаннон. Она еще раз просмотрела все конверты и, убедившись, что ей ничего нет, машинально сунула письмо в карман.

По пути к себе Керри возмущенно думала о том, почему Шаннон не написала и ей, ведь она этого так ждет. Она поставила на огонь чайник, собираясь вскрыть письмо над паром, затем снова запечатать и отдать Зану.

Вскрыть запечатанный конверт оказалось не так легко, как описывают в детективных романах, и Керри сделала все неудачно. Бросившись в спальню, она принялась читать, трясущимися руками держа письмо. Прежде всего в поисках собственного имени она просмотрела все от начала до конца, но ничего не нашла. Тогда она не спеша перечитала письмо, чтобы точно понять смысл каждой фразы. «Сидней прекрасен… Не могу дождаться, когда ты приедешь… Я хочу, чтобы ты знал, что я не сожалею о том, что случилось… Буду ждать весточки от тебя…»

Керри отбросила письмо в сторону, потрясенная предательством. Было совершенно ясно, что Шаннон и Зан уже давно решили встретиться в Сиднее и что присутствие младшей сестры явно не входит в их планы. Может быть, Шаннон даже спровоцировала гнев Брендана, чтобы иметь оправдание для побега, в бешенстве рассуждала Керри. Может быть, они даже собирались бежать вместе и пожениться и держали это в тайне. Керри была потрясена, что они ей не доверились.

Она разорвала письмо на мелкие кусочки и, как конфетти, рассыпала их над кроватью. Затем в бешенстве упала на кровать и замолотила по ней руками и ногами. Слезы текли по щекам. В одно мгновение восхищение и любовь, которые она испытывала к Шаннон, утонули в потоке ненависти. Она едва не рассмеялась сквозь слезы, вспомнив о том, что отдала сестре остаток денег, накопленных на ботинки.

Выплакав все слезы, Керри встала с кровати. Теперь ей казалось, что она проплакала целую вечность неизвестно из-за чего. Убожество обстановки как никогда бросилось в глаза. Керри представляла себе, как Шаннон и Зан припеваючи живут в Сиднее, и подумала, что жизнь в Кунварре станет для нее совершенно невыносимой. Но сейчас по крайней мере было одно утешение: письмо Шаннон к Зану исчезло без следа, и никто никогда не узнает, что с ним случилось.

Через несколько дней Керри довершила то, что начала на дне рождения Генри, — потеряла девственность на сеновале у Дэна Роупера. Он взял ее с той грубостью, которая прекрасно соответствовала ее непокорному характеру. Глядя сквозь полуприкрытые веки на искаженное желанием лицо Дэна, Керри обнаружила в себе новое ощущение собственного могущества и пожалела о том, что ждала так долго.

Глава 3

Сидней, Австралия, январь 1977 года

Графиня Елена мчалась вдоль Оушн-стрит. Время от времени она посматривала на магазины, мысленно сравнивая их со своим собственным. И как обычно, с удовлетворением пришла к выводу, что бутик «У Елены» даже и сравнивать нельзя с другими торговыми заведениями. Весь облик графини демонстрировал ее представления о вкусе, оказавшем решающее влияние на сиднейское светское общество — от громадных украшений и гладкого светлого шиньона до лимонного платья, такого яркого, что с его помощью можно было останавливать движение.

Потрясшая Венгрию в 1956 году революция разрушила ее магазин в Будапеште. Но скоро графиня построила собственное королевство, находившееся за тридевять земель от политических потрясений — в процветающей, залитой солнцем Австралии. Для Елены вывеска в черную и белую полоску с ее именем, выведенным элегантными золотыми буквами, служила постоянным напоминанием о том, что за считанные годы она в таком жестоком городе, как Сидней, смогла не только выжить, но и преуспеть. Толкнув тяжелую стеклянную дверь, она вступила в прохладный салон, весь вид которого отдавал европейским шиком. Елена стала законодателем «высокой моды», за ней оставалось последнее слово в формировании имиджа самых влиятельных дам Сиднея. Она всегда следила за привозимыми из Италии аксессуарами — сумочками из крокодиловой кожи, мягкими, как шелк, лайковыми перчатками, модной обувью. Все это размещалось здесь — в позолоченных шкафчиках в стиле рококо.

Позвякивая браслетами, Елена остановилась, чтобы поправить стоящий в хрустальной вазе огромный букет из белых лилий. Пышные букеты были ее торговой маркой, одной из тех мелких деталей, которые говорили, что «У Елены» — это не столько магазин, сколько нечто вроде салона на парижском бульваре. В овальной комнате стояли кресла в стиле ампир, висела хрустальная люстра, а на полу лежал прекрасный французский ковер приглушенных тонов, своей изысканностью напоминавших Фрагонара. Здесь царили спокойствие, красота и порядок.

Графиня наметанным глазом мгновенно окинула весь магазин, убедившись, что ее помощница, которая должна была открыть заведение ровно в девять, делает все так же аккуратно, как и она сама. Вытащив книгу записей в белом кожаном переплете, она бегло просмотрела список намеченных встреч и прошла в рабочее помещение, находившееся в глубине зала.

— Дорогая, пока я не забыла, будьте добры заказать столик на двоих в «Ла козери» около часа дня. Где-нибудь в тихом уголочке. Мы с Джонкуил хотим поговорить, — сказала графиня с сильным акцентом.

Ее помощница вешала на плечики бальное платье — воздушное золотое кружево на тонкой кисее — от Джины Фраттини, при виде которого Елена замерла в изумлении. В памяти графини моментально возник список особо важных клиенток, в котором она отметила двоих, которые ради такого платья были бы готовы пойти на убийство.

— Разве может быть что-нибудь прекраснее этого? — вздохнула помощница, осторожно расправляя золотистые складки платья.

— Да, оно действительно великолепно!

Елена одобрительно посмотрела на Шаннон. Девушка была замечательной помощницей — умна, трудолюбива и всегда одета как на картинке. У графини перебывали уже с десяток девушек, и все выходили замуж, не проработав и года, или же не желали работать по субботам. Однако у Шаннон как будто не было личной жизни, и, если обстоятельства этого требовали, она могла с удовольствием работать хоть до полуночи. Отсутствие личной жизни очень удивляло Елену. Шаннон была одной из самых хорошеньких девушек, каких она видела в Сиднее. Ее облик как нельзя лучше подходил к показам моделей «высокой моды». В ней было что-то загадочное, резко контрастировавшее со здоровой, безыскусной свежестью сиднейских девушек, которые все — не важно, блондинки или брюнетки — были плодами одного и того же нордического дерева. Шикарные густые волосы Шаннон оттеняли прекрасную матовую кожу и большие, выразительные — явно восточные — глаза, а на точеной стройной фигуре отлично смотрелись модели.

Что заставило практичную Елену взять девушку к себе на работу, для нее самой оставалось загадкой. Сначала ведь не было даже и намека на то, каким изумительным созданием она станет. Когда Шаннон впервые появилась в магазине, Елена сразу поняла, что девочка только что покинула необжитые районы. И не ее красота поразила Елену, а апломб, с которым Шаннон заявила, что работала только у Вулворта — как будто это все равно, что работать продавщицей у Шанель. Елена догадывалась, сколько храбрости понадобилось девушке, чтобы открыть внушительную дверь магазина, и теперь, чувствуя, что заключила хорошую сделку, графиня наводила на свою подопечную глянец, как на потускневшее серебро. Понемногу истинная стоимость этого приобретения выходила на поверхность.

— Шаннон! — крикнула Елена, устремившись к висящему на стойке золотому колокольчику. — Я знаю, кому подойдет Фраттини, — Чарлин Макдональд!

— О, мадам, вы совершенно правы, — согласилась Шаннон. — Блестящая мысль!

— Я уверена, сегодня она будет обедать в «Ла козери». Очень удобно! Я пройдусь мимо ее столика и намекну.

Когда Елена вихрем унеслась из задней комнаты, Шаннон принялась распаковывать оставшиеся большие коробки, доставленные самолетом из Европы. Она улыбнулась, зная, что, когда Елена может получить сразу и удовольствие, и прибыль, она всегда в наилучшем настроении. Шаннон гадала, не настало ли время просить у знаменитой своей прижимистостью венгерской графини о прибавке. Как бы она ни была обязана Елене, но жить на такое небольшое жалованье было очень трудно. Не говоря уже о том, чтобы поехать в Европу — эта мечта не оставляла ее, озаряя жизнь все ярче и ярче, как путеводная звезда.

Услышав мелодичный звон колокольчика, извещавшего о прибытии посетителя, Шаннон решила, что лучше будет обсудить деликатный вопрос о деньгах позже — когда графиня вернется в магазин после продолжительного обеда.

Во второй половине дня Елена вернулась с подругой.

— Моя дорогая, — с порога крикнула графиня, — леди Фортескью очень нужно что-нибудь к сегодняшнему балу. Я сказала, что мы наверняка подыщем то, что надо.

— Привет, Шаннон, — приветственно помахав рукой, сказала леди Фортескью. — Вы — как картинка.

Удивительная леди Фортескью произвела на Шаннон сильное впечатление с первого же ее появления в магазине несколько недель назад. Шаннон никогда не встречала никого даже отдаленно на нее похожего. Полная, розовая блондинка, она всегда вызывающе одевалась: сегодня она была окутана облаком белых кружев. В круглых фарфорово-синих глазах застыло детское удивление, а дерзко задранный кверху носик придавал лицу веселое выражение. Эта женщина наслаждалась жизнью, и не полюбить ее казалось невозможно. От Елены она отличалась не меньше, чем какаду отличается от сокола, но было и нечто общее: яркий, необычный стиль жизни, который неизменно привлекал к ним людей.

— Это просто сказка, а не магазин, — со вздохом сказала леди Фортескью.

На нее было приятно смотреть: в поисках подходящего платья она порхала от одной вешалки к другой в отличие от сиднейских дам, которые чересчур серьезно подходили к своему гардеробу. Шаннон смотрела, как Елена, стараясь угодить эксцентричному вкусу леди Фортескью, демонстрирует ей одно платье за другим. С тех пор как англичанка прибыла сюда этим летом, Елена постоянно пыталась хоть немного смягчить ее чересчур яркий образ.

— Вот это, моя дорогая, я приберегла для женщины, которая чувствует себя достаточно уверенно, чтобы быть хозяйкой положения, — сказала графиня, разворачивая платье из черного шифона. — От Валентино. Исключительно элегантное.

— Нет, нет. — Леди Фортескью недовольно поморщилась. — Знаете, у меня отвращение к черному. Хоть я и вдова, но никогда не надену траур. Бедный Фредди перевернулся бы в гробу, если бы увидел меня в этом.

— Но оно такое шикарное!

— Шикарное? — фыркнула леди Фортескью, перебираясь к другой вешалке. — Нет, Елена. Такой шик больше всего мне подойдет, когда я отдам концы.

Елена закатила глаза, взглянув на Шаннон.

— Я хочу такое платье, которое выражало бы мое внутреннее «я», — прервала хозяйку леди Фортескью, когда та пустилась в рассуждения о важности силуэта. — С моей фигурой смешно рассуждать о силуэте. Мне хочется что-нибудь вызывающее.

После того как леди Фортескью отвергла одно за другим все платья, вмешалась Шаннон:

— А как насчет платья от Джины Фраттини, мадам?

Графиня отмахнулась:

— Нет, нет, оно слишком мало, и к тому же я уже обещала его Чарлин.

Леди Фортескью встрепенулась.

— О, пожалуйста, дайте мне на него взглянуть, — умоляющим тоном сказала она.

Елена утвердительно кивнула, и Шаннон принесла платье, похожее на облако золотых кружев. Когда она вошла в комнату, леди Фортескью издала возглас восхищения.

— Это как раз для меня! Это оно! — восхищенно закричала она, подбегая к Шаннон.

— Нет. Это не для вас, — безапелляционно заявила Елена. — Вы будет похожи на золотую рыбку в банке.

— Я именно так и хочу выглядеть, — запротестовала леди Фортескью.

Последовал небольшой вежливый диспут. Обе стороны остались непреклонными, и Шаннон с интересом ждала развязки. Графине почти всегда удавалось навязать покупателю свое мнение. Женщины, которые приходили к Елене, полагались на ее безошибочный инстинкт, а диктаторские замашки графини только увеличивали доверие к ней.

— Я все-таки хочу его примерить! — объявила леди Фортескью.

— Хорошо — делайте по-своему, — драматически вздохнула Елена.

Шаннон отправилась в увешанную зеркалами примерочную, чтобы помочь леди Фортескью влезть в платье. Осторожно натянув его на себя, та поняла, что застегнуть молнию не удастся. Разочарованно прикусив губу, леди Фортескью огорченно взглянула на Шаннон.

— Елена была права. Подумать только, я была уверена, что втиснусь в него!

— Не беспокойтесь — его можно расставить. Я посмотрела изнанку.

— Вы действительно так думаете? Да вы просто ангел! — Она выскочила из примерочной, ведя за собой Шаннон.

— Шаннон говорит, что его можно расставить. Но можно ли это сделать к вечеру? — умоляющим тоном спросила леди Фортескью.

Елена окинула ее критическим взглядом.

— К сожалению, я не представляю себе, как это можно сделать. Обычно на такую работу мне нужно по меньшей мере двадцать четыре часа.

— Если хотите, я могу сделать, — вмешалась Шаннон.

— Неужели? Да вы просто сокровище! — вскричала леди Фортескью, глядя на Елену.

— Ну что ж, я думаю, что это возможно, — неохотно сказала Елена. — Если Шаннон все бросит — а Бог свидетель, сколько у нее сегодня дел, — мы доставим его к семи. Она приедет в Дабл-Бей на такси.

В этот вечер Шаннон покинула магазин Елены вместе с огромной коробкой, сейчас лежавшей рядом с ней на сиденье такси. Адрес леди Фортескью был зажат в руке.

— Уиттерингс, — повторила про себя Шаннон.

Какой длинный путь она проделала за полтора года, думала Шаннон, глядя на мелькавшие мимо стены и ворота, за которыми прятались крупнейшие в городе особняки. В последний раз, когда она была здесь, ее настроение было совсем другим. Как и жизненные обстоятельства. Тогда Шаннон бесцельно бродила в пестрой тени платанов и эвкалиптов, напоминая осиротевшего ребенка. Сейчас она стала другим человеком. Хорошо одетая, прекрасно владеющая собой женщина, перед которой теперь открывались высокие ворота Уиттерингса, раньше никогда и не мечтала, что сможет проникнуть на территорию этих отгородившихся от всего мира вилл. Когда Шаннон только-только приехала в Сидней, ее ошеломила его красота и его безразличие. Сначала она целыми днями ни с кем не разговаривала, смущаясь от своей неловкости, пребывая в полной уверенности, что провинциальность ощущается во всем ее облике — от одежды и прически до специфического акцента. Тогда она еще не открыла для себя искусных парикмахеров, бутики и специалистов по дикции. Она только сразу поняла, что было бы совершенным безумием даже думать о том, чтобы взять к себе Керри, когда нет ни жилья, ни работы, ни хотя бы представления о том, что делать. Все надежды, как оказалось, напрасные, Шаннон возлагала на приезд Зана. Она думала лишь о том, как замечательно будет, когда он приедет, — пока ей не пришлось вновь спуститься на землю.

Теперь, подъезжая к Дабл-Бей, Шаннон все еще чувствовала боль, которую испытала, когда увидела фотографию Зана в «Сидней морнинг геральд». Она сидела на скамейке в парке, просматривая объявления о приеме на работу, и вдруг увидела его — во фраке и белом галстуке стоящего в фойе оперы, окруженного высшим сиднейским обществом. В заметке, где Зан характеризовался как один из самых видных женихов в Англии, говорилось, что он уезжает в конце недели, а сейчас живет у друзей в Дабл-Бей. Шаннон долго сидела без движения, невидящим взглядом уставясь на фотографию. Затем волнами пришла боль — сильная, почти невыносимая.

В полном отчаянии на следующий же день она отправилась в Дабл-Бей — не ради того, чтобы попытаться увидеться с Заном, а для того, чтобы просто побыть рядом с ним. Одного взгляда на этот замкнутый мирок богатых было достаточно, чтобы понять: у них с самого начала не было никакой надежды. Огромные сверкающие дома, отделенные от остального мира железными воротами и высокими изгородями, были такими же недоступными для посторонних, как Букингемский дворец. Все сладкие мечты, которые занимали ее в Кунварре, здесь казались наивными и просто абсурдными. Они с Заном живут в совершенно разных мирах — раз и навсегда решила для себя Шаннон. Столкнувшись с лишенной сантиментов истиной, она поняла, как мало должна значить проведенная вместе ночь для человека, у ног которого лежит весь Сидней.

Уловив розовый отблеск заходящего солнца на водной глади порта, Шаннон снова подумала о том, как Зан мог оказаться таким жестоким, чтобы внушить ей мысль о том, будто она может быть ему равной — даже в любви. Теперь она понимала, что ему, должно быть, наскучила Кунварра и он нуждался в каком-либо развлечении. Она не испытывала гнева или горечи и только думала, что должна была поступить гораздо умнее. Его предательство отрезвило Шаннон, породив страстное желание успеха, которого раньше она не испытывала. Поработав три месяца в деловой части города, у Вулворта, Шаннон уволилась, решившись просить работу у Елены. Ею двигала мысль о том, что, если начинать с самого низа, то вполне можно там и остаться. Во время своих одиноких прогулок Шаннон уже раз десять проходила мимо магазина, который стал для нее символом того, к чему она стремилась.

До сих пор ни одна мечта еще не казалась Шаннон такой дерзкой и неосуществимой. Но к тому моменту, когда она собралась с духом и вошла в магазин, желание работать здесь, у знаменитой графини, завладело ею полностью. Сам воздух в магазине был наполнен опьяняющим запахом изысканных, дорогих вещей. И когда Шаннон увидела большой букет белых роз на позолоченной стойке, французский ковер, аккуратно сложенное в открытом шкафу воздушное белье, то она отбросила в сторону все свои опасения и смело пошла вперед.

Надменная Елена вселила в нее ужас. Однако, к большому удивлению Шаннон, когда она выпалила фразу о том, что хочет здесь работать, графиня практически без колебаний ответила «да», хотя в голосе ее звучали странные нотки, как будто Елена подчинялась минутному капризу и могла вот-вот передумать.

— И не думайте, что здесь вам будет как у Христа за пазухой, — проворчала она с венгерским акцентом. — Я очень суровый надсмотрщик.

Сама не своя от радости, Шаннон едва слышала ее. Теперь же, когда такси везло ее по длинной подъездной аллее Уиттерингса к освещенной прожекторами центральной галерее, Шаннон и не вспоминала о трудностях, которые испытала за последние полтора года. Она сумела вынести ужасный характер Елены, ее скупость, ее суровую требовательность. Шаннон не сломило даже невыносимое одиночество, которое она испытывала, оставаясь в маленькой комнате, которую снимала в Паддингтоне, Но зато с ней произошла удивительная метаморфоза — из куколки вылетела бабочка. И теперь Шаннон чувствовала на своих губах сладкий, неуловимый вкус удачи.

До сих пор Шаннон не приходилось бывать в домах, находящихся в Дабл-Бей или даже в похожих на них роскошных апартаментах Елены в соседнем Воклюзе. Она вышла из такси и, держа под мышкой коробку, уверенной походкой направилась туда, куда раньше вход для нее был закрыт.

Итальянец-дворецкий встретил Шаннон у стеклянных дверей и провел в просторный холл, оканчивавшийся большой мраморной лестницей с бронзовыми перилами. Огромный дом казался совершенно пустым, и Шаннон предположила, что его обитатели уже собираются на бал. Она украдкой заглянула в гостиную, откуда стеклянные двери вели в расположенный на берегу моря сад. Дорогая современная мебель была обтянута светлой кожей, на стенах висели огромные яркие картины, выполненные в абстрактной манере.

— Леди Фортескью просит вас подняться наверх, — объявил дворецкий.

Когда Шаннон поднималась по крутой лестнице, она услышала сверху голос неугомонной леди Фортескью.

— Я здесь, дорогая! Поднимайтесь ко мне.

Маленькая леди Фортескью была завернута в воздушный голубой халат, а в волосы было вплетено множество мелких золотистых прядей. Шаннон с удивлением заметила, как молодо и изящно выглядят ее ноги в атласных домашних тапочках.

— Вон там на столе есть шампанское. Угощайтесь, пожалуйста, — сказала леди Фортескью. — Мне не терпится примерить платье.

Роскошная спальня как будто сошла с экрана кино. Ничего подобного Шаннон никогда не видела. Вся мебель была белой, а обширная кровать напоминала атласную отмель, по которой были рассыпаны подушки. По сравнению со сдержанной элегантностью магазина «У Елены» в апартаментах леди Фортескью чувствовалась некая вызывающая нарочитость. Увидев за дверцами шкафа одежду самых кричащих расцветок, Шаннон поняла, почему Елена так и не смогла уговорить леди Фортескью взять черное платье.

Шаннон робко налила себе бокал шампанского и направилась к дверям на балкон, с которого открывался вид на мерцающие огни Сиднея.

— Вы не хотите, чтобы я помогла вам с платьем, леди Фортескью? — громко спросила она, повернувшись в сторону гардеробной.

— Пожалуйста, зовите меня Джонкуил. Терпеть не могу, когда меня называют леди Фортескью. Это звучит слишком величественно, — отозвалась та, роясь в ящике стола. — Когда мне было пятнадцать лет, я сменила имя на Джонкуил. Видите ли, я начинала свою жизнь как простая Гертруда. Представьте себе, что меня звали бы Герти! — За несколько секунд она щедро напудрила лицо, слегка поправила покрытые лаком волосы. — Ну, — сказала Джонкуил, повернувшись к Шаннон, — а теперь займемся делом, попробуем засунуть меня в это божественное платье.

Шаннон пришлось принести на примерку несколько пар туфель, застегнуть на Джонкуил бриллиантовое колье и в поисках подходящей пары длинных белых лайковых перчаток просмотреть перчаточный ящик. В конце концов она застегнула последний крючок.

— Я здесь у своей старой подруги Элоиз, которую знаю с детства. Она кончила тем, что вышла замуж за австралийца, и я стараюсь навещать ее раз в году. Но на этот раз мне пришлось поехать без Телмы. Так ведь и должно было случиться, правда? Этот ужасный Найджел много лет водил ее за нос, а теперь поставил вопрос ребром — по-моему, он не мог стерпеть, видя, как она уходит от него уже по своей воле. И вообще, я думаю, он это сделал, чтобы досадить мне — такой гнусный тип! Уже взяли билеты, а вместо нее некому было ехать. Так что поездка была просто кошмаром. Я терпеть не могу самолетов. Даже не знаю, как я вынесу обратный путь. Конечно, я вожу с собой слишком много одежды, и кое-что из нее просто невозможно надеть — как вот это. А моя шкатулка с драгоценностями, — она махнула рукой, — ну, там полный беспорядок. Как видите, действительно нужен кто-то, кто бы за мной присматривал, — закончила Джонкуил, глядя на Шаннон.

В ее простодушной улыбке, в вопросительном взгляде синих глаз проглядывала трогательная беспомощность. Несмотря на столь терпимое отношение к собственным слабостям, в Джонкуил чувствовались теплота и очарование, которые привлекали к ней Шаннон. Девушка понимала, что, несмотря на все ее богатство и титул, в Джонкуил нет снобизма — в отличие от Елены. Та сразу расставляла людей по ранжиру в соответствии с содержимым их кошелька и происхождением — именно в таком порядке. Веселый нрав Джонкуил, смягченный ее добротой, в свое время, должно быть, произвел неотразимое впечатление на представительного джентльмена, чья фотография в серебряной рамке занимала почетное место на ее ночном столике.

— Это мой муж, сэр Фредди, — сказала Джонкуил, увидев, что Шаннон смотрит на фотографию. — Мы прожили вместе тридцать безмятежных лет. Он покинул меня десять лет назад. Я просто боготворила землю, по которой он ступал, — с тоской в голосе добавила она. — Мы обожали друг друга.

Почему-то Шаннон поверила ей.

— Маленькая собачка в другой рамке — это Баглс, и я по нему очень скучаю. Но пройдет не так уж много времени, и мы снова будем вместе.

Когда для Шаннон настало время уходить, Джонкуил поцеловала ее в щеку.

— Почему бы вам не прийти ко мне на обед в воскресенье? — сказала она. — Ну, там будет много скучных старых ворчунов, но Елена тоже придет. Если вы не заняты, то приходите — это вас позабавит.

— О, я приду. Большое вам спасибо, — ответила Шаннон, застигнутая врасплох этим предложением.

— Вот и прекрасно! Вы просто ангел. В самом деле я и не знаю, что бы делала без вас.

Прошло две недели. Однажды вечером Джонкуил пригласила Шаннон в Уиттерингс.

— Вы должны срочно приехать, моя дорогая. У меня есть к вам одно предложение, — позвонив по телефону, загадочным тоном сообщила она.

Всю дорогу Шаннон гадала, какое же это предложение. Когда она приехала и обе уютно устроились в шезлонгах в спальне Джонкуил, та, не теряя времени, приступила к делу.

— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы уехать из Австралии? — сказала она, играя завязкой своего халата умопомрачительно-розового оттенка.

— Ни о чем другом я бы и не мечтала, — призналась Шаннон. — Я обязательно уеду, когда накоплю денег на дорогу. Хотя это займет гораздо больше времени, чем я надеялась.

— Дело в том, что у меня возникла одна замечательная идея. Вот это все объяснит. — Джонкуил достала из кармана конверт и передала его Шаннон. — Ну же, откройте его, — предложила она, увидев удивление на лице собеседницы.

Шаннон никогда не видела билета на океанский лайнер и поэтому не сразу поняла, что держит в руках оформленный на ее имя билет первого класса от Сиднея до Саутгемптона.

— Я не понимаю… Что это значит? — Но сердце уже трепетало от возбуждения. Не может быть, говорила себе Шаннон.

— О, скажите, что поедете, дорогая. Вы сами видите, как мне необходима забота. Для нас обеих это будет очень удачное соглашение. Я знаю, как вы хотите поехать в Европу, и вы однажды так прекрасно позаботились обо мне, что я просто вижу вас на месте Телмы. Вы будете как член семьи и сможете занять ее маленькую комнатку на верхнем этаже моего дома на Честер-сквер.

Это предложение — отправиться на другой конец земли — было сделано таким же небрежным тоном, каким Джонкуил приглашала ее на обед в Уиттерингсе.

— Вы серьезно? — ошеломленно спросила Шаннон.

— Ну конечно! И билет служит тому подтверждением. Конечно, я всегда смогу получить деньги обратно. Но я подумала, если просто отдать вам билет, так будет интереснее, — весело сказала Джонкуил.

Шаннон сделала глубокий вдох. Новость была настолько поразительной, что она на некоторое время утратила дар речи. Все прежние мечты вдруг стали реальностью! Когда до Шаннон дошел смысл происходящего, она залилась слезами, а затем так же неожиданно смущенно засмеялась.

— Простите… но я до сих пор не могу поверить.

— Я понимаю, что вы говорите «да».

— Да, да, конечно, — поспешно сказала Шаннон, боясь, что Джонкуил передумает.

— По такому случаю следует выпить что-нибудь покрепче, чем холодный чай, — заметила Джонкуил и позвонила в колокольчик.

Когда дворецкий принес напитки, они выпили за будущее, а затем Джонкуил, устроившись в кресле, принялась рассказывать Шаннон о себе.

— Если бы дорогой Фредди не разглядел меня среди огней театра «Лицеум», то не знаю, что бы со мной стало, — размышляла она, перебирая жемчуг.

На лице Шаннон отразилось удивление.

— Ну да, моя дорогая, я не родилась леди. Я ею стала. Пришла в мир как простая Герти Коттл с Кейбл-стрит в лондонском Ист-Энде. Мы с моей сестрой Флосси еще детьми начали танцевать на улице за гроши и так в конце концов попали на сцену. Когда моя жизнь изменилась, изменился и мой выговор — как и ваш. Если мне нужен хороший кусок мяса, — продолжала Джонкуил, видя, что Шаннон от такой откровенности чувствует себя неловко, — я отправляюсь на Смитфилдский рынок во всех своих бриллиантах и жемчугах. Но когда я перехожу на кокни, все стоит мне вдвое дешевле. Я никогда не забываю, кто я есть, — помните это, и вас минуют многие неприятности, — закончила она, предостерегающе подняв кверху палец.

Шаннон никогда не приходило в голову, что эта светская бабочка, этакий образец легкомыслия, начала свою жизнь в одном из беднейших кварталов Лондона. Ее приятное круглое лицо было гладким, как у ребенка, как будто свидетельствуя о том, что она никогда не знала забот. Теперь же, слушая ее живой, беззаботный рассказ о своем бедном детстве и восхождении к богатству, Шаннон почувствовала, что они прекрасно поладят. Джонкуил рассказывала о поношенной одежде, о пьянице-отце, о том, что у нее не было даже приличной пары туфель, белье сушилось прямо в тесной общей комнате, а дети спали в кровати вчетвером, — и эти детали, говорившие об общности происхождения, мгновенно породили между ними взаимопонимание. С этого момента Шаннон стремилась взять от Джонкуил все, что только можно — как раньше от Елены. Но на сей раз, однако, она училась не элегантности и не правилам бизнеса. Она училась тому, как преодолевать одну неудачу за другой, твердо держась на ногах.

Когда Шаннон объявила Елене о своем предстоящем отъезде в Европу в качестве компаньонки, горничной и секретаря Джонкуил в одном лице, она не представляла себе, какая битва за этим последует. Как только она тихим голосом сообщила Елене эту новость и предупредила о предстоящем увольнении, она испытала на себе всю силу язвительного характера графини, и это только предвещало то генеральное сражение, которому предстояло развернуться. С этого момента она чувствовала себя теннисным мячиком, которым перебрасывались между собой две женщины. Легкомысленная Джонкуил ни в чем не уступала свирепой Елене. Елена бросалась из одной крайности в другую, то обвиняя Шаннон в неблагодарности, то рыдая на ее плече и называя ее дочерью. Наконец она открыла перед Шаннон не только свое сердце, но и то, что ценила гораздо больше, — свой кошелек, предложив удвоить жалованье. Неделю битва за Шаннон служила источником разговоров для всего Сиднея, закончившись дикой сценой, произошедшей на скачках в Ройял-Рэндвик. Фотограф запечатлел, как графиня выплескивает свой бокал в лицо леди Фортескью с язвительными словами:

— Ну ты, выскочка из хора!

— Принесите мне темные очки, — не дрогнув, попросила Джонкуил. — Никогда не знаешь, что еще может сделать этот венгерский гуляш!

Увидев фотографию в «Сидней морнинг геральд», Шаннон была шокирована. Конечно, потом она вспоминала злосчастный инцидент со смехом, поняв, что теперь, после того, как она стала компаньонкой Джонкуил, жизнь будет полна сюрпризов.

Отплытие намечалось на февраль, и у Шаннон оказалось достаточно времени, чтобы съездить домой и попрощаться.

Когда поезд отошел от станции Уишбон, Шаннон все еще стояла в сторонке, дожидаясь, пока пройдут остальные пассажиры. Затем, подняв свой новый красивый чемодан, она пошла вперед по пыльной платформе. Сияло солнце, от полуденной жары платье из плиссированного батиста, надетое всего за несколько минут до прибытия поезда, уже прилипло к спине. Новые туфли громко стучали по пустой платформе. Шаннон направилась к одинокой фигуре, ожидающей ее в тени вокзала. Даже на расстоянии она узнала своего отца — шляпа, как обычно, надвинута на глаза, большие пальцы рук заткнуты за пояс. Пожалуй, он не был уверен, что это действительно его дочь, во взгляде и улыбке чувствовалась нерешительность. Всю дорогу домой Шаннон горела детским желанием показать всем, включая Брендана, как высоко она поднялась, но, несмотря на ее сиднейский лоск, сердце тревожно билось. Она не ожидала, что ее так сильно тронет встреча с отцом. Оставалось еще несколько метров, когда самообладанию Шаннон пришел конец — бросив на землю чемодан, она побежала навстречу Брендану, широко раскинув руки.

— Папа!

Улыбаясь, Брендан обнял ее. Смеясь и плача одновременно, Шаннон прижалась к нему, вновь чувствуя себя в безопасности в отцовских объятиях. Все их старые ссоры были забыты. Закрыв глаза от счастья, Брендан крепко прижимал к себе дочь.

— Знаешь, я сначала не был уверен, что это ты, — хрипло засмеявшись, сказал он, когда они двинулись вперед. — Погоди минутку — дай-ка я для уверенности взгляну на тебя еще раз, — добавил Брендан, отступая назад и оценивающе глядя на нее.

— А за кого же ты меня принял? — со смехом спросила Шаннон.

— Ну, ну. Прекрасно выглядишь, Шаннон. Я слышал, ты теперь общаешься с лордами и леди, — поддразнил он, поднимая чемодан. — Как я понимаю, мы стали для тебя недостаточно хороши.

— Ох, папа, ты же знаешь, что это неправда. — В его голубых глазах светились гордость за дочь и любовь к ней — то, чего Брендан не мог выразить.

— Так хорошо снова тебя видеть, папа. — Шаннон взяла отца под руку. — Я скучала по тебе.

— И я — по тебе, Шаннон, — ответил он с убеждением, что у них снова все в порядке.

Ухмыляясь, Брендан наблюдал, как люди оборачиваются и смотрят на него и Шаннон. Никто не мог себе представить, что дочерна загорелый гуртовщик и эта красивая девушка — отец и дочь.

— А Керри не смогла приехать? — спросила Шаннон, усаживаясь рядом с Бренданом на переднее сиденье «лендровера».

— Ты же знаешь, какая она. Не может пропустить ни одного соревнования. Но когда приедем, она уже будет дома.

Шаннон была рада тому, что Керри не приехала, опасаясь реакции сестры на свой отъезд в Англию. Приняв предложение Джонкуил, она сразу отправила Керри ликующее письмо, добавив, что собирается приехать домой погостить. Шаннон понимала, что Керри была огорчена, узнав, какое расстояние теперь будет их разделять.

Сидя в машине, Шаннон рассматривала разворачивавшийся перед ней бесконечный пейзаж. Эта ничего не прощающая бурая земля под голубым куполом неба, с пасущимися на ней стадами, после сиднейской суеты казалась блеклой и необитаемой. Горячий ветер пронизывал дребезжащую кабину, покрывал мелкой пылью красивую новую одежду Шаннон, и с каждой пройденной милей она чувствовала, как ее все дальше отбрасывает в прошлое. Видя лежащие на руле сильные руки Брендана, Шаннон вновь ощущала себя ребенком. Она понимала, что отец видит происшедшие в ней перемены, и знала, что они его беспокоят. Может быть, ей лучше было бы приехать домой в джинсах и майке, подумала Шаннон. Но тут же сказала себе, что не стоит вновь опускаться после того, как за полтора года она поднялась так высоко. Шаннон хотелось, чтобы все видели ее успех, все узнали, что в плавильном котле Сиднея она не растворилась в нищете и безвестности.

Они въехали в ворота Кунварры. Косые лучи солнца падали на выгоревшую за лето траву. Когда они проезжали мимо людей, осматривавших овец, Брендан сбавил ход, и Шаннон с нежностью заметила, что у него гордый вид отца, сопровождающего домой блудное дитя.

— Мало что изменилось, правда? — заметил Брендан, обводя взглядом знакомый пейзаж. — Несколько месяцев назад молния попала в тот большой старый эвкалипт, и мы его срубили. Боб расширил помещения для стрижки и пробурил новую скважину, ну, а в остальном все по-старому. Бак Джонс уехал, как и Нейл Пик. Вот, пожалуй, и все. Генри учится в школе в Мельбурне, но я полагаю, ты все это знаешь от Керри.

— Да, она мне пишет обо всех новостях.

— Из меня плохой писатель. Ты об этом знаешь. Но когда ты будешь в Англии, я постараюсь. Я вот что подумал — может быть, я как-нибудь смогу туда приехать? То есть если ты захочешь.

— Это будет просто замечательно, папа! — с искренним энтузиазмом воскликнула Шаннон. — Может быть, и Керри сможет приехать, и тогда мы втроем поедем в Ирландию.

— Что ж, это мысль, — сказал Брендан. Глаза его заблестели. — Неплохая мысль.

Но было очевидно, что все так и останется мечтой, да и Шаннон плохо себе представляла, как это можно осуществить. Для поездки в Ирландию нужны были не только деньги — нужно было горячее желание вернуться туда, откуда Брендан с радостью уехал много лет назад.

Шаннон нежно улыбнулась.

— Я буду приезжать домой, когда смогу, папа. Обязательно.

Брендан посмотрел на нее взглядом, полным печального недоверия, и сменил тему.

— Твоя сестра очень выросла. Ты ее не узнаешь.

Шаннон хотела спросить, какие у них сейчас отношения, но что-то ее удержало.

— Ну, вот наконец мы и дома, — сказал Брендан, затормозив машину в тени бунгало. Шаннон выскочила наружу, а отец забрал ее сумку с заднего сиденья.

— Блэки! — позвал Брендан проходившего мимо стригаля. — Ты ведь помнишь мою дочь Шаннон. Она только что приехала погостить из Сиднея.

— Привет, Блэки, — с улыбкой сказала Шаннон.

Последующая реакция вызвала у нее смущенный смех.

— Шаннон! Неужели это ты? Не могу поверить! — пробормотал Блэки, сдвигая на затылок шляпу. Написанное на его лице безграничное удивление заставило Шаннон почувствовать себя обманщицей. — Да она выглядит как принцесса или что-то в этом роде, — заметил Блэки Брендану, как будто Шаннон не было рядом.

— Ты видела его лицо? — со смешком сказал Брендан, когда они поднялись по лестнице в бунгало. — Не мог поверить своим глазам. Многие удивятся, когда тебя увидят. — Поставив на веранде чемодан, Брендан обнял дочь за плечи.

— Ну правда же, папа! Я не так уж сильно изменилась. Это только с виду.

— Я знаю. Но все равно горжусь тобой. Ты сумела кое-чего добиться. Чего я не смог, — добавил Брендан, и голос его дрогнул.

Воцарилось молчание, полное невысказанных чувств.

— Ну, девочка, как ты себя чувствуешь дома? — веселым голосом вновь заговорил Брендан. — Должно быть, ты привыкла к другому.

— В моей маленькой комнате в Паддингтоне нет ничего особенного, — сказала Шаннон, оглядывая жалкую гостиную, которая казалась даже меньше, чем она помнила. С тех пор, когда Шаннон убежала из Кунварры, она выбросила все это из головы — от протертых стульев до вытертых по краям ковров. Она благополучно забыла мелкую пыль, покрывавшую поцарапанный стол, тусклые занавески в цветочек, и теперь всячески пыталась скрыть свой страх перед угнетающим убожеством того, что когда-то было ее домом.

— Должно быть, Керри собрала. — Шаннон кивнула на увядший букет полевых цветов.

— Да. Не знаю, где она. Хотя должна вскоре вернуться. Давай отнесу твой чемодан в спальню.

Глядя на отца, Шаннон устыдилась мысли, которая только что овладела ею, — нужно сейчас же покинуть Кунварру. Дрожа, как от холодного ветра, она устремилась мыслями к красоте и роскоши, как растение тянется к солнцу.

— Между прочим, папа, пока я здесь, я должна сделать одну вещь — снять копию со свидетельства о рождении. Как только я вернусь в Сидней, то должна подать заявление о выдаче паспорта. Леди Фортескью собирается ускорить это дело, потому что у меня не так много времени.

Лицо Брендана потемнело.

— Свидетельство о рождении? Я не знаю, где оно.

— Да нет, конечно, знаешь. Оно в коробке с документами, где ты держишь все свои бумаги. У тебя оно должно быть. Разве оно не нужно было для школы, когда мы приехали в Кунварру?

— Я посмотрю, но не думаю, что оно там. То одно, то другое — вот и вещи не на месте, — рассеянно сказал он.

— Но, папа, ты должен его найти. Я не смогу получить паспорт без свидетельства о рождении, — настойчиво сказала Шаннон.

— Не надо волноваться. Если его там нет, так нет.

— Папа, ты не понимаешь! — воскликнула Шаннон, чувствуя, что ее охватывает паника. — Если я не получу вовремя паспорт, то не смогу уехать в Англию. Чтобы получить копию, мне придется ехать в Брисбен.

Чудовищная перспектива не поехать с Джонкуил в Англию поразила Шаннон в самое сердце. Мысль о том, что она может упустить такую величайшую возможность, наполнила ее ужасом. Нет, такого не случится — сейчас, когда она так близка к цели!

Чувствуя ее отчаяние, Брендан беспокойно заерзал.

— Надо было сказать об этом раньше, и все. А пока успокойся.

— Да, да, конечно, я успокоюсь. Но, папа… пожалуйста… пойди посмотри прямо сейчас. Иначе мне придется уехать в Брисбен завтра же утром. Я боюсь, что они могут не прислать мне бумаги вовремя.

Брендан сдался.

— Ладно, — пробормотал он. — Сейчас посмотрю.

Сердце Шаннон беспокойно стучало. Она услышала, как отец вытаскивает коробку с документами из-под кровати, затем щелкнул замок и послышалось шуршание бумаг. Когда Брендан наконец появился в дверях с листком бумаги в руке, Шаннон ощутила, как по всему телу разливается чувство облегчения.

— Ну, вот видишь? Я же тебе говорила! Оно там было все время. Столько суеты из-за пустяка, — смеясь, сказала она.

Брендан отдал дочери свидетельство, лицо его было непривычно серьезным.

— Думаю, тебе лучше внимательно его прочитать.

— Что ты хочешь сказать? — Шаннон окинула взглядом документ, который раньше никогда не видела. Знакомая информация: Брендан Фалун, родился в Лимерике, Ирландия. Мать: Франсуаза Пайярд, родилась в Нумеа, Новая Каледония. И тут она прочла свое имя: «Шаннон Франсуаза Пайярд, родилась в Брисбене 25 мая 1957 года».

— Папа, а почему здесь не написано «Шаннон Фалун»? Здесь говорится «Пайярд». Это же девичья фамилия мамы.

Брендан не ответил ей, отводя взгляд в сторону.

От внезапной догадки у Шаннон перехватило дыхание.

— Теперь понимаю, — с трудом проговорила она. — Так вот почему ты говорил, что оно потеряно. Ты не хотел мне его показывать, да? Потому что ты не был женат на маме, не так ли? — Слезы потекли из глаз Шаннон, когда она увидела лицо отца. Испытывая чувство вины перед дочерью, он от стыда не мог поднять на нее глаз. — Почему ты на ней не женился? Она была недостаточно хороша для тебя? Полукровка не подходила для Фалуна? Для тебя с твоими великими претензиями! Кстати сказать, а ты-то кто? Всего-навсего незаконнорожденный! — с горечью выкрикнула она. — Ты часто говорил мне, как сильно любил ее, — дрожащим голосом продолжала Шаннон, — как сильно переживал, когда она умерла. Или это тоже ложь? Ради Бога, папа, скажи мне правду! — кричала Шаннон, и ее глаза сверкали от гнева.

— Замолчи, Шаннон! — зло ответил Брендан. — Ты не имеешь понятия о том, как тогда жилось, что люди думали о полукровках и что сейчас думают…

— О нет, я знаю. Я понимаю, что это означает для меня, — резко ответила Шаннон. Несмотря на предпринятую Бренданом попытку самооправдания она хорошо видела правду. Его снисходительное очарование, его покровительственная манера — все слетело, обнаружив слабость характера. Думать об этом было невыносимо. Как же теперь она расскажет обо всем Джонкуил? Тот факт, что ее настоящая фамилия Пайярд, скрыть невозможно. Но билет уже куплен на фамилию Фалун, и Джонкуил, несомненно, сочтет ее обманщицей, на чью честность нельзя полагаться. Даже в таком месте, как Кунварра, быть незаконнорожденной достаточно плохо, но в тех кругах, к которым она стремится принадлежать, это позор в тысячу раз больший. Крик отчаяния вырвался у Шаннон. Глядя сквозь слезы на отца, она думала о том, что лучше бы сюда не возвращалась.

Не в силах больше видеть ее страдания, Брендан отвернулся.

— Думай, что хочешь, и катись к дьяволу, — прорычал он и хлопнул за собой дверью.

Шаннон смотрела, как отец уходит, зная, что через час он будет мертвецки пьян. На мгновение ей захотелось вернуть Брендана, но упрямая гордость, напоминавшая о том, что он предал мать, удержала ее. Все надежды Шаннон на лучшее будущее рухнули. Сложив свидетельство о рождении, она положила его в сумку, думая о Джонкуил, которая смогла извлечь выгоду из своего сомнительного положения. Проявит ли она снисхождение к Шаннон, которой досталось еще более мрачное наследие? Дрожа от решимости, Шаннон постаралась стряхнуть с себя переполнявшее ее отчаяние. Как бы то ни было, эта неожиданная катастрофа означает, что ее имидж должен приобрести блеск, способный затмить позорное клеймо незаконнорожденной.

Настольный вентилятор гнал сухой, горячий поток воздуха, от которого колыхалась занавеска. Шаннон беспокойно ворочалась в постели, невольно прислушиваясь к жужжанию мухи, кругами летающей по комнате. Она знала, что не сможет расслабиться даже на минуту, пока не вернется в Сидней и не расскажет Джонкуил о своем происхождении. Каждый раз, когда Шаннон слышала около бунгало какие-нибудь звуки, то думала, что это пришла Керри. Она страшилась сообщить ей, что завтра рано утром должна уехать.

Взгляд Шаннон остановился на висящей на стене доске, на которой красовались сине-красные розетки, завоеванные Керри на соревнованиях по всей округе. На соседней полке стояло несколько серебряных кубков и коллаж из фотоснимков лошадей. Эти свидетельства успехов Керри подбодрили Шаннон, вселив уверенность, что с младшей сестрой в ближайшее время будет все в порядке. Страсть к верховой езде придавала смысл ее жизни в Кунварре, чего никогда не было у Шаннон. И хотя Керри стремилась уехать отсюда, Шаннон была уверена, что для нее городская жизнь окажется невыносимой. Все, что Керри нужно было сделать, чтобы оказаться в другом мире, — это сесть на лошадь.

Наконец Шаннон услышала, как Керри взбегает по ступенькам бунгало, и в возбуждении вскочила с кровати.

— Шаннон! Шаннон! Ты здесь? — крикнула Керри. Ее голос громко раздавался по всему дому. Ворвавшись в комнату, Керри издала радостный крик и кинулась обнимать сестру.

— Ну, ты только посмотри! — восторженно говорила она. — Не могу поверить своим глазам. Я не знаю, что сказать, — с восхищением добавила она. — Какие у тебя длинные ногти… и какие волосы… Да ты просто сказочная красавица! А посмотри на меня — сплошной беспорядок, — со смехом сказала Керри, проводя рукой по своим взъерошенным волосам. Ее рубашка и джинсы были заляпаны грязью, руки стали шершавыми и загорелыми. Изысканная элегантность Шаннон вызывала у Керри не только восхищение, но и зависть, больно бьющую по ее самолюбию.

— Ох, Керри, я так рада тебя видеть. Честно! — сказала Шаннон, еще раз обнимая сестру. — Ты даже не знаешь, как я по тебе скучала. — В то время как Керри с удивлением и восхищением рассматривала ее, Шаннон очень хотелось бы натянуть на себя майку и удобные старые джинсы.

— Ты только посмотри на все это! — воскликнула Керри, роясь в содержимом чемодана. — Это просто великолепно. У тебя теперь, должно быть, целое состояние. — Она благоговейно провела пальцами по золоченой монограмме с инициалами Шаннон.

— На самом деле не такое уж и большое. Но по крайней мере я, кажется, уже не трачу все, что зарабатываю, — с небрежной улыбкой ответила Шаннон.

— Какое у тебя белье! Это настоящий шелк? — с изумлением прошептала Керри.

Шаннон кивнула:

— Я купила эти вещи у Елены за бесценок. Давай покажу, что я тебе привезла, — сказала она, переменив тему. Развернув превосходно сшитое голубое платье с этикеткой знаменитой фирмы, она приложила его к плечам Керри.

— Ты в самом деле хочешь сказать, что оно мое? Оно, наверное, стоит кучу денег. Ой, огромное тебе спасибо, Шаннон! — Керри метнулась к зеркалу. Представив себя в этом платье, она склонила набок голову. — Это просто сказка. Конечно, к нему еще нужны туфли. Ой, спасибо тебе! — крикнула Керри и бросилась обнимать Шаннон.

— Подожди — к нему еще есть браслет и ожерелье.

— Просто замечательно! У тебя такой хороший вкус!

Пока Керри прихорашивалась перед зеркалом, Шаннон украдкой наблюдала за ней, придя к выводу, что сестра изменилась не меньше, чем она сама. С тех пор, как они виделись в последний раз, дерзкое очарование Керри расцвело и налилось спелостью — как персик, созревший под лучами горячего солнца. Ее маленькая сестра навсегда рассталась с детством, и от этого Шаннон почувствовала тоску по прошлому и легкую печаль.

— Вот подожди, пока я все это надену, — суетилась Керри. — Ты меня не узнаешь. Как папа тебя встретил?

— Очень хорошо. Я как раз подумала, что он хорошо выглядит, — уклончиво ответила Шаннон.

— Он будет себя хорошо вести, — цинично ответила Керри. Поглощенная своими мыслями, она не заметила беспокойного взгляда Шаннон. — Я надену завтра свое новое платье к Мэтти. Папа тебе говорил? Она устраивает вечеринку специально для тебя. Из Канберры должен приехать Чарли — только для того, чтобы тебя повидать. Что ты собираешься надеть? Давай все примерим на мне, а потом решим, — возбужденно сказала Керри.

Шаннон сделала глубокий вдох.

— Послушай, Керри, я не знаю, как тебе сказать, но я не могу остаться. Я возвращаюсь в Сидней завтра утром.

Керри в полном смятении молча уставилась на нее.

— Что? Не может быть. Ты в своем письме сказала, что собираешься пробыть по меньшей мере неделю. Ты не можешь уехать. Будет вечеринка и все такое. Зачем тебе уезжать? — крикнула она.

— Я нужна леди Фортескью, — вяло ответила Шаннон.

— Леди Фортескью? — взорвалась Керри. — Что же она за чудовище, если позволила тебе побыть только один день? Зачем ты тогда вообще приехала? — В ее голосе звучала боль, говорившая о полном разочаровании.

Шаннон вздохнула и тяжело опустилась на кровать.

— Наверно, тебе нужно об этом знать. Полчаса назад я выяснила, что я незаконнорожденная. Вот — взгляни на мое свидетельство о рождении. Мне нужно было попросить его у папы, и он не смог больше скрывать правду. Мы поссорились, когда он мне его отдал. Прочти. Ты увидишь, что папа никогда не был женат на моей матери.

— Ну и что? — сразу отреагировала Керри. — Кого это заботит? Если ты никому не скажешь, кто об этом узнает?

— Керри, ты не понимаешь. Мне придется объяснить леди Фортескью, почему я должна сменить фамилию на билете, и когда она об этом узнает, то может изменить свое решение взять меня в Лондон. Я могу по-прежнему называть себя Шаннон Фалун, но ей надо сказать правду.

— Она не станет давать тебе пинка из-за таких пустяков. Ты-то ведь та же самая, разве нет?

— Поверь мне, пусть здесь это ничего не значит, но зато много значит в Сиднее или в Лондоне. Это — и тот факт, что я, как некоторые считают, полукровка.

— Если женщина так красива, как ты, все остальное не имеет значения, — жизнерадостно сказала Керри. Она немного помолчала, затем деловито сообщила: — Я не хотела говорить тебе сразу, но я еду с тобой. Я уже все обдумала — я могу поехать в Сидней, занять твою старую комнату, может быть, даже работать на твоем месте, пока не смогу присоединиться к тебе в Лондоне…

— Не говори глупостей, — раздраженно сказала Шаннон. — Брось все эти фантазии! Они ни к чему не приведут.

— Погоди, Шаннон. Ты не понимаешь. Видишь эти розетки и кубки — на каждом соревновании я получаю призовые деньги. Сегодня я выиграла двадцать пять долларов! — воскликнула она, запустив руку в свой карман. — Я откладывала все до последнего пенни. У меня уже почти хватает на билет на самолет в Англию. Я даже узнавала в Квонтасе расписание.

Шаннон отвела взгляд в сторону, не разделяя неудержимого энтузиазма сестры.

— Мы уже говорили об этом, Керри. Для начала тебе надо окончить школу, — решительно сказала она.

— Я не хочу оканчивать школу. Это пустая трата времени. Я всегда могу сойти за восемнадцатилетнюю.

— Я уже сдала свою комнату. А что касается Елены — ну что я могу сказать? — вздохнула Шаннон. — Керри, это безнадежно. Ты не имеешь представления, насколько это сложно.

— Ну, тогда я найду другую комнату, другую работу. Ты ведь смогла? В конце концов, это же ненадолго. Я скоро приеду в Лондон.

— И где же ты собираешься жить, когда туда приедешь? — Шаннон уже не пыталась скрыть сарказма.

— У леди Фортескью, конечно. Я уверена, что смогу быть полезной. Ты писала мне, что у нее огромный дом в Лондоне. Наверняка там найдется для меня комната. Ты не можешь сказать мне «нет», Шаннон. Я еду с тобой.

Шаннон сухо рассмеялась.

— Минуточку, Керри. Это мне представился удобный случай. Но я же не могу забрать с собой всех своих родственников!

Глаза Керри сверкнули.

— Значит, всех родственников? На самом деле ты говоришь только об одной родственнице — своей сестре. Ты сама пишешь длинные письма о щедрости леди Фортескью, а когда я прошу кроху с твоего стола, ты мне отказываешь.

— Давай лучше закончим, а? — резко сказала Шаннон. — Ты уже сказала достаточно. У тебя нелепые представления о городской жизни. На самом деле ты бы ее возненавидела. С чего ты взяла, что будешь счастлива, сидя взаперти в офисе или в магазине? Смотри на вещи реально, Керри, и брось фантазировать.

— Не говори мне о том, чего я хочу, Шаннон. И не говори о фантазиях. Не только у тебя есть мечты. С тобой ведь все в порядке, не так ли? Твоя мечта становится реальностью. Ты вернулась, чтобы попрощаться — как сказочная принцесса навещает простых смертных. Так вот, ты всего лишь эгоистичная сука, Шаннон Фалун, или Пайярд, или как там тебя! — закричала Керри.

Шаннон в ярости повернулась к ней.

— Я тебя предупреждаю — следи за своими словами. Да — я люблю красиво одеваться. А что в этом плохого? Я одеваюсь на свои деньги, которые зарабатываю чертовски тяжелым трудом. Ты не имеешь представления, каково оказаться предоставленной самой себе в большом городе. Я была одинока, испугана, несчастна. Я об этом не писала, хотя и стоило. Может быть, это помогло бы тебе повзрослеть. Там настоящий ад.

Керри окинула сестру взглядом и насмешливо засмеялась.

— Да неужели? — сказала она. — Расскажи-ка мне поподробнее.

— Не буду я тебе ничего рассказывать! Только тогда, когда ты и в самом деле захочешь начать с самого дна — как начинала я. А как ты будешь себя чувствовать, рискуя вот-вот опять завязнуть в грязи только из-за того, что ты незаконнорожденная? И твоего веса я не выдержу. Все, что я могу сделать, — это поскорее унести ноги отсюда! — в отчаянии закричала Шаннон.

Глядя на нее расширившимися от бешенства глазами, Керри схватила подаренное Шаннон платье и в ярости оторвала от него рукав.

— Вот, смотри! Вот как я отношусь к твоей взятке, к твоей благотворительности! Возьми его обратно! Мне не нужны подачки! — Бросив платье в лицо Шаннон, Керри пинком отшвырнула чемодан сестры.

— Ты неблагодарная маленькая дрянь! — закричала Шаннон и ударила Керри по лицу так, что та покачнулась назад. — Я работала как лошадь, чтобы купить это платье и все эти вещи, к которым ты относишься с пренебрежением только потому, что не можешь получить то, что хочешь. Теперь я не возьму тебя с собой ни за какие коврижки!

Прижав руку к щеке, Керри с ненавистью посмотрела на нее.

— Клянусь, в один прекрасный день я отплачу тебе. Глаза бы мои тебя не видели! А теперь поскорее убирайся! Скатертью дорожка! — С этими словами она выбежала из бунгало.

Керри исчезла, и все сказанные ими резкие слова повисли в воздухе как эхо внезапно сорвавшейся лавины, которая погребла под собой любовь. Слезы текли из глаз Шаннон, она задыхалась от надвинувшегося чувства одиночества. Но поворачивать назад было поздно. Не было времени даже на то, чтобы обдумать, как преодолеть разрыв, возникший между нею и Керри с Бренданом. Сейчас Шаннон могла думать лишь о том, как «Ориана» исчезает за горизонтом, оставляя ее на причале сиднейского порта.

В лихорадочной спешке Шаннон принялась собирать вещи, выпавшие из чемодана и небрежно рассыпанные по полу. Ее руки касались атласа и кружев, а в ушах уже звучал стук вагонных колес, с каждым километром приближавших ее к свободе.

Через три недели Шаннон в последний раз окинула взглядом комнату, которую почти два года снимала в Паддингтоне. Она всегда оставалась равнодушной к ее убожеству — потертому линолеуму, тазику с треснувшей эмалью, считая, что все это временно. Стоя у окна в лучах послеполуденного солнца, Шаннон дожидалась, когда за ней приедет машина. Отодвинув кружевную занавеску, она смотрела на ряды домов с коваными решетчатыми балконами, выходящих на неспокойные синие воды сиднейской гавани.

Теплый бриз ласкал лицо. Шаннон вспоминала бурные события последних недель, закончившиеся теперешним беспокойным ожиданием. Стоп, сказала она себе. Оглядываться назад опасно. Воспоминания — это якорь, который не дает тебе двигаться вперед.

Внезапно Шаннон услышала шаги на лестнице, затем стук в дверь.

— Эй, Шаннон, там тебя ждет большой автомобиль.

Она открыла дверь, чтобы впустить Нико — хозяина дома, киприота, который сдал ей комнату, когда Шаннон впервые появилась в городе. Схватив ее вещи, он помчался с ними вниз по лестнице. Взяв сумку и пальто, Шаннон, не оглядываясь, двинулась за ним.

У тротуара стоял огромный черный «даймлер», поблескивая в ярких солнечных лучах. Увидев Шаннон, одетый в униформу шофер открыл дверцу.

— Эй, Шаннон, тут есть кое-что для тебя! — позвал ее один из маленьких сыновей Нико и передал коробку с шоколадными конфетами.

Шаннон тепло обняла его. Ее имя вновь и вновь звучало из уст соседей, пришедших попрощаться, — в основном греков и итальянцев, с которыми Шаннон успела подружиться за это время.

— До свидания, Нико! — сказала она, обнимая хозяина, а затем по очереди его жену и детей.

— Не забывай нас, — со слезами на глазах ответил тот.

— Как я могу вас забыть? — с нежностью сказала Шаннон, чувствуя боль разлуки.

Здесь, где жили представители разных племен и народов, она всегда чувствовала себя как дома. В последний раз Шаннон оглядела красивые маленькие домики Паддингтона с их решетчатыми балконами — ее прибежище в безразличном, холодном большом городе. В глубине души чувствуя себя иностранкой на неоглядной коричневой земле Австралии, она временно нашла дом среди греков, итальянцев и беженцев с Востока. Шаннон обожала их улыбки, дружелюбие, обожала запахи средиземноморской кухни. Покинуть все это оказалось куда труднее, чем она себе представляла.

Шаннон остановилась, помахала рукой. Шофер захлопнул дверцу «даймлера», она удобно устроилась в лимузине, и ей пришло в голову, что еще один отрезок прошлого остался позади.

Захватив из Дабл-Бей Джонкуил, они направились прямо в порт. Первую встречу с «Орианой» Шаннон запомнила на всю жизнь. Стоящий у причала многопалубный лайнер был похож на плавучий город в миниатюре, его трубы ярко выделялись на фоне сверкающего голубого неба. Следуя за энергично идущей впереди Джонкуил, Шаннон разглядывала своих будущих спутников и предвкушала момент, когда сможет узнать их получше. Покидая землю Австралии, она ждала приключений. Когда стюард повел их к каютам первого класса, Шаннон почувствовала, что скучная рутина будней осталась на берегу и теперь им предстоит жить по корабельному расписанию. На много дней вперед расписаны всевозможные интересные вещи — от лекций и рукоделия до кино и карточных игр вперемешку с обедами, коктейлями и танцами.

Их провели на верхнюю палубу в роскошную, обшитую деревянными панелями отдельную каюту, уже заставленную цветами, корзинами фруктов и шампанским. Это прислали друзья Джонкуил, которые вот-вот должны были появиться на прощальный обед. Шаннон показали ее каюту — небольшую, но очень комфортабельную с ванной, примыкающую к апартаментам Джонкуил. Глядя в иллюминатор на город, Шаннон наконец поняла, что действительно уезжает. Но сейчас не было времени предаваться фантазиям, потому что с минуты на минуту каюта Джонкуил заполнится смеющимися, болтающими друзьями, которые придут пожелать ей доброго пути.

Шаннон ходила между ними, наполняя бокалы, освобождая подносы и поддерживая разговор с теми, кто помнил ее по ленчам в Уиттерингсе. Она вела себя осторожно, понимая, что сейчас представляет собой нечто среднее между слугой и знакомой. Однако радостная улыбка Джонкуил и сияние в ее глазах убеждали Шаннон, что ее работодательница как никогда довольна ею.

— Вы такая милая и, как мы слышали, такая способная, — тепло сказал полковник Дженкинс — высокий мужчина с огромными усами, когда Шаннон вновь наполнила его бокал. — Мы все надеемся, что вы позаботитесь о Джонкуил.

— Да, дорогая, она требует так много заботы, — как эхо повторила его жена, похожая на птицу маленькая женщина, закрепляя таким образом миф о том, что Джонкуил якобы беспомощна, как котенок.

К этому моменту каюта была уже настолько переполнена, что нельзя было даже пошевельнуться, а по раскатам смеха и разговорам казалось, что до полуночи никто не сдвинется с места.

— Почему бы нам всем вместе не отправиться в сентябре в Антиб, Джонкуил? Это было бы так весело…

Услышав этот обрывок разговора, Шаннон почувствовала, как сердце забилось чаще, но не сразу вспомнила почему. Описанный Заном порт на Лазурном берегу вновь всплыл в ее памяти. Все это время она пыталась избавиться от воспоминаний о Зане, но оказалось, напрасно: простого упоминания отдаленного места было достаточно, чтобы внутри у нее все сжалось.

Низкий гудок пронесся по кораблю, напоминая провожающим, что пора уходить. После шумных дружеских прощаний толпа вывалилась на палубу, выкрикивая обещания писать. Джонкуил обняла каждого по очереди, прикладывая к глазам платок.

Нежные прощания старых друзей усилили в Шаннон чувство одиночества; к горлу подкатил комок. На ее отъезд не отреагировала ни одна живая душа. Тот единственный мир, который знала, она покидала тихо и скромно, хотя, может быть, и торжественно.

— Немного грустно, да? — спросила Джонкуил, когда толпа исчезла. Понимая мучительную важность момента, она с сочувствием посмотрела на Шаннон, взяла за руку и погладила, как растерявшегося ребенка. — Сначала вы будете испытывать щемящую боль. Так всегда бывает, но затем путешествие настолько захватывает, что я уверена — вы скоро забудете тоску по дому.

— Со мной все в порядке, правда, — сказала Шаннон.

— Вы, пожалуй, слишком молоды, чтобы оглядываться на прошлое. Даже я, в моем возрасте, стараюсь этого не делать.

— Я думаю, в этом одно из ваших достоинств, Джонкуил, — задумчиво произнесла Шаннон.

— Вот что я вам скажу — пойдемте на палубу. Вид сиднейской гавани отсюда — просто потрясающий, и мы не должны терять ни минуты.

Когда они подошли к перилам, «Ориана» уже начала величественно скользить по сапфировой глади залива. Атмосфера напоминала встречу Нового года, когда оркестр на берегу играл «Давным-давно», а люди на палубе бросали в воду цветные ленты. Глядя на панораму Сиднея, Шаннон чувствовала, как незримая гигантская рука поднимает ее и уносит прочь. На фоне абрикосового неба возвышающиеся уступами здания на зеленых холмах, бухточки и острова у их подножия, омываемые прозрачными, как стекло, морскими водами, — все казалось миражом. Расстояние между берегом и кораблем увеличивалось, но для Шаннон невидимая связь с этим прекрасным, бурлящим городом не становилась слабее. Австралия была ее домом, пусть огромным и равнодушным, но теперь Шаннон покидала его. Вслед за Джонкуил она прыгнула на борт «Орианы» так же, как ребенок взбирается на карусельную лошадку, а вот куда доставит ее судно — этого не угадает никто.

Когда с прощальным гудком отвалил последний буксир, налетел прохладный соленый бриз. Пересекая величественную бухту, «Ориана» направилась в открытое море, где на горизонте небо пылало лимонно-оранжевым цветом.

Сбросив с себя задумчивость, Джонкуил послала Австралии воздушный поцелуй.

— Прощай, до встречи! — весело сказала она.

Шаннон помахала рукой, хотя прощаться ей было не с кем.

— А теперь начинается веселье! Давайте эти три чудесные недели будем себя развлекать, — ликующим тоном заявила Джонкуил.

Вскоре она отправилась на коктейль в каюту капитана, а на долю Шаннон выпало удовольствие распаковывать вещи. С благоговением ценителя всего прекрасного она аккуратно развесила в шкафу два десятка вечерних платьев, уложила в ящики стопки мягкого как пух белья, затем распаковала сиреневый, из кожи страуса, несессер с инициалами Джонкуил и выстроила на столе длинный ряд флаконов с серебристыми крышками. Наконец Шаннон постелила постель и положила на атласное покрывало крепдешиновую ночную рубашку, инстинктивно поняв, что именно этого и ждут от нее. Шаннон обладала врожденным стремлением к порядку и красоте, и на сияющую великолепием каюту смотрела с удовольствием.

Она налила себе бокал шампанского и направилась в свою каюту, чтобы переодеться к ужину за капитанским столом. Раскрыв сумку, Шаннон достала паспорт и в сотый раз пережила шок, который испытала, узнав, что она незаконнорожденная дочь Брендана Фалуна и Франсуазы Пайярд. Это последнее осложнение глубоко поколебало ее уверенность в себе. К огромному облегчению и удивлению Шаннон, Джонкуил не стала придавать значение ее унижению — как будто все это ничего не значило, — но Шаннон по-прежнему мучил стыд. Она снова прочитала свое имя: Шаннон Франсуаза Пайярд.

Но, как бы то ни было, сейчас, в каюте первого класса «Орианы», она плыла навстречу прекрасному будущему. Глядя на свое отражение в зеркале, Шаннон подняла бокал и решительно произнесла:

— За нас, Шаннон Фалун! Счастливого пути, девочка!

Глава 4

Лондон, Англия, 1977 год

Когда в последний день февраля «ягуар» влетел на Честер-сквер, Джонкуил едва могла сдержать нетерпение поскорее оказаться дома. Прежде чем шофер успел выйти из машины, она сама открыла дверь.

— Не беспокойтесь, Багли, — прощебетала Джонкуил, вставая с мягкого кожаного сиденья.

Дрожа от холодного ветра, пробирающего ее до костей с того момента, когда лайнер вошел в серые воды Ла-Манша, Шаннон последовала за ней. Тяжелые дождевые тучи нависали над ними все время, пока машина ехала по беспорядочным пригородам Лондона. Первые признаки роскоши появились лишь в Белгрейвии[1]. Огни сотен ламп от люстр просвечивали сквозь голые ветви деревьев: хотя было только пять часов вечера, на город опустилась ночная мгла. Путешественников встретила у дверей домоправительница, которую Джонкуил тепло обняла.

— Ирма, дорогая, и Баглс! — радостно закричала Джонкуил, увидев прыгающую у ее ног собаку.

Хотя в Лондоне царили туман и слякоть, дом Джонкуил оказался теплым и светлым: в гостиной в камине плясал огонь, и Шаннон прониклась впечатлением, что этому шикарному дому недостает только смеха и разговоров. Ирма забрала у них пальто, в то время как Багли понес багаж наверх. Не вполне понимая, что ей делать, пока Джонкуил с собакой на руках порхает с места на место, то просматривая почту, то отдавая распоряжения домоправительнице, Шаннон осматривалась. Она чувствовала себя посаженной в клетку птичкой, которая должна петь, чтобы получить что-то на ужин. Выполнять роль горничной леди на «Ориане» — это одно, но здесь, на Честер-сквер, все, казалось, и так было ухожено — от каминной решетки до фигурок мейсенского фарфора в старинной горке. Потрясенная непомерной роскошью — розовыми китайскими занавесками, мягкой мебелью, ворсистыми коврами и антикварными безделушками, — Шаннон думала только о том, чтобы как можно скорее стать необходимой, прийтись ко двору здесь, в самом сердце английского светского общества. Вспоминая мрачные дома, которые она видела по дороге, Шаннон вновь пришла к выводу, что ей необычайно повезло. Она рассматривала висевший над камином портрет, когда в гостиную влетела Джонкуил с Баглсом на руках. Ирма несла за ней поднос с чаем.

— Мой хороший мальчик, да, мама наконец снова дома, — тихо напевала она на ухо собаке.

— Замечательная картина, — сказала Шаннон.

— О, это мой портрет работы Огастеса Джона[2]. Фредди заказал его как раз в то лето, когда мы поженились.

Художник запечатлел светловолосую Джонкуил в ее лучшие годы, с ямочками на щеках, на фоне зеленого английского луга.

— Можете поверить, что так когда-то действительно было в Англии? — сказала Джонкуил, наливая чай из серебряного чайника. Рядом, накрытые салфеткой, лежали горячие булочки. — О, это крестница Фредди как раз перед ее свадьбой, — сказала Джонкуил, заметив, что Шаннон разглядывает стоящие на столе фотографии в серебряных рамках. — А на снимке справа — она же со своей прелестной маленькой дочкой — сейчас ей уже шесть месяцев. А это мы с Фредди — с Черчиллями в Чекерсе[3]. Какая я была стройная, правда? Ох, если бы мне снова быть такой, — сокрушенно вздохнула она.

Но глаза Шаннон все еще были прикованы к портрету царственного вида женщины в платье из белого атласа. Очень светлая блондинка без улыбки смотрела прямо в объектив. На другой фотографии, где она баюкала завернутого в кружева младенца, взгляд женщины был таким же прямым. По этому взгляду Шаннон поняла, что, кто бы ни была эта женщина, она живет в другом мире — совершенно безопасном для тех, кто к нему принадлежит.

Уже в конце марта Шаннон увидела, что на деревьях около ее комнаты, расположенной на верхнем этаже дома на Честер-сквер, появились первые зеленые почки. Порывистый ветер дул в окна ее приютившегося под самой крышей маленького убежища, где уютно разместились медная кровать и удобные стулья.

Она только что кончила длинное, с подробными описаниями письмо Керри, подписав его «Любящая тебя Шаннон». После их ссоры Шаннон первая преодолела свою гордость, считая, что старшая сестра должна уступать и стремиться к примирению. Кроме того, на расстоянии легче великодушно простить. Однако пришлось написать с полдесятка пространных писем, прежде чем Керри наконец неохотно ответила. Шаннон расстроилась, когда, читая между строк, почувствовала, насколько Керри несчастна, и теперь старалась поумерить свой восторг в отношении Лондона. Шаннон знала, что долго это не продлится, поскольку стремление Керри приехать неминуемо будет отражаться в их переписке. Но сейчас она просто не могла оплатить ей дорогу. Как оказалось, Лондон полон восхитительных искушений, которые были Шаннон совсем не по карману, несмотря на то что Джонкуил еженедельно платила ей щедрое жалованье. Невозможно было не потратить деньги в «Харродз» или в «Харви Николз»[4]. Даже выходя на прогулку, Шаннон на что-то тратила деньги.

Оглядевшись, Шаннон стала думать о том, что ей делать дальше. Джонкуил любила видеть ее в доме — примерно так же, как любила видеть Баглса у своих ног. За завтраком они обычно обсуждали прием, прошедший прошлым вечером. Джонкуил была очень довольна своей молодой компаньонкой и спрашивала ее совета во всем — начиная от одежды и аксессуаров до оформления букетов. Но ее день был заполнен различными встречами, и обычно Шаннон после завтрака было нечего делать. Сначала ей доставляло удовольствие посещать такие достопримечательности Лондона, как Гайд-парк и Хэмптон-корт, но с наступлением весны Шаннон все больше хотелось видеться с людьми, в чем-то участвовать. Схватив пальто и письмо к Керри, она вылетела из позолоченной клетки на Честер-сквер.

Проходя мимо киоска на Кингз-роуд, Шаннон заметила на доске объявлений листок бумаги. Художнику требовались натурщицы: обещалось неплохое вознаграждение, часы работы могли меняться, а сам текст объявления был написан красивым старомодным почерком. Какой именно тип девушки требуется художнику, в объявлении не указывалось, но Шаннон представила себе жизнь богемы на чердаке в Челси, и в ней пробудилось любопытство.

Теперь она уже знала Челси достаточно хорошо, чтобы найти студию Россетти на Флад-стрит, которая в это время года благоухала цветущими вишнями. Войдя в красное кирпичное здание, построенное еще во времена королевы Виктории, Шаннон прошла во внутренний двор и попала в длинную галерею, освещаемую сверху через застекленную крышу. Она долго ходила по галерее, разыскивая фамилию художника на коричневых лакированных дверях студий и чувствовала на каждом шагу дыхание истории. Ведь ее ноги ступали по тем же камням, по которым ходили прерафаэлиты — художники и писатели! Наконец Шаннон нашла указанный в объявлении номер комнаты и постучала.

— Да! Кто там? — послышался голос за дверью.

— Я пришла по объявлению, — отозвалась Шаннон.

Дверь внезапно отворилась, и девушка вздрогнула, увидев огромного бородатого мужчину, лицо которого скрывалось в тени.

— Черт побери, чего вы хотите? — резко спросил он.

Она нервно сглотнула.

— Я по объявлению. Это ведь студия Россетти, номер три, не так ли?

— Да. Вы разве сами не видите?

— Ну, так вам нужна натурщица или нет? — резко спросила Шаннон. В ней поднимались злость и возмущение, заменяя собой робость, которую вызывал этот свирепый мужчина.

— Что же вы сразу не сказали? — сказал тот. — Входите. — Он неловко провел руками по непослушной седой шевелюре, как будто только сейчас вспомнил о своем рваном, заляпанном краской рабочем халате.

Шаннон вошла в большую холодную студию, уставленную холстами с изображениями обнаженных женщин. На первый взгляд работы художника производили такое же сильное впечатление, как и его внешность.

— Идите вот сюда. Я и вправду рад, что вы пришли. Я работаю с самого утра, без перерыва. — Он наполнил грязноватый стакан и подал Шаннон. — Выпейте немного вина.

Из-под колючих бровей на нее критически смотрели светлые глаза художника. Шаннон почувствовала себя обвиняемой на суде.

— Ну, так что насчет работы? — отважилась спросить она, отведя взгляд от его пронзительных глаз.

— Не знаю, подойдете ли. Идите, разденьтесь, а там посмотрим.

— Раздеться? — с ужасом спросила Шаннон.

— Да. За кого же вы меня принимаете? Я отображаю женскую красоту, а не красоту свитеров и юбок. Вон там в углу дверь. Можете оставить там свои вещи. И давайте побыстрее. У меня мало времени.

За какую-то долю секунды Шаннон решилась. Будь она проклята, если позволит этому грубому, напыщенному типу помыкать собой. Не давая себе времени еще раз все обдумать, она сорвала с себя одежду и вернулась в холодную студию, направляясь к столбу света, падающему с застекленной крыши. Стыдливо сложив руки, Шаннон беспокойно оглядывалась по сторонам — лишь бы не видеть этого пронизывающего взгляда.

Сейчас, с ее блестящими черными волосами и золотистой кожей, Шаннон прекрасно передавала игру света и тени. Взгляд художника отметил четкие очертания ключиц; в линиях шеи чувствовалось беспокойство. Краска стыда на щеках была единственным цветовым пятном на теле, которое в глазах художника уже было картиной. Природная грация этого обнаженного тела подействовала на него, заставив беспокойно прохаживаться перед ней, обдумывая будущую картину. Маленькие высокие груди, обворожительные бедра и точеная талия были мечтой любого художника, а прекрасная голова, гордо посаженная на безупречных плечах, вызвала на его лице хмурую задумчивость. Шаннон приняла ее за неодобрение, не зная, что это обычное выражение, появляющееся на лице художника, когда он жаждет запечатлеть на холсте стоящий перед его глазами образ.

— Подойдете, — наконец лаконично сказал он. — Когда сможете начать?

— Вы еще не сказали мне, сколько будете платить, — возразила Шаннон, сожалея о том, что не обсудила этот вопрос раньше — до того, как предстала перед ним обнаженной.

— Два фунта. Я плачу больше всех и требую взамен самого лучшего. Вы мне будете нужны десять часов в неделю. Это тяжелая, долгая, скучная работа, да и холодно, но когда мы начнем, не должно быть никаких пропусков, никаких прогулов.

Шаннон быстро подсчитала и решила, что этих денег для удовлетворения ее маленьких причуд будет более чем достаточно, а может быть, даже хватит на то, чтобы когда-нибудь вызвать сюда Керри.

— Хорошо, я согласна, — ответила она с гораздо большей уверенностью, чем испытывала на самом деле.

— Ну и прекрасно. Начнем завтра. Между прочим, меня зовут Хоки Сазерленд. А вас?

— Шаннон, — ответила она, удивляясь собственной храбрости. — Шаннон Фалун. Я приду послезавтра.

Он скривился, но кивнул.

— Хорошо. До послезавтра, Шаннон Фалун.

Шаннон покинула студию Россетти в радостном возбуждении. Смущение от того, что нужно раздеваться догола, быстро позабылось. Теперь она работала — натурщицей в Челси.

Когда высокий, широкоплечий джентльмен в безукоризненном костюме подошел к старомодным дверям салона «Асприз» на Бонд-стрит, привратник в униформе приложил руку к шляпе.

— Доброе утро, милорд, — почтительно сказал он.

— Доброе, — с подобающей улыбкой ответил Зан.

Оказавшись в сверкающей сокровищнице ювелиров и серебряных дел мастеров Ее Королевского Величества, он обвел глазами выставленные в витринах искрящиеся драгоценности.

— Доброе утро, лорд Фитцгерберт, — сказал одетый в темный костюм продавец. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Доброе утро, мистер Сесил. Да, думаю, можете. Я ищу что-нибудь особенное. — Зан разглядывал лежащие на бархате кольца и серьги.

— Могу я спросить, к какому торжеству, сэр?

— К годовщине нашей свадьбы. Пожалуй, мне хотелось бы взглянуть на какие-нибудь серьги с сапфирами и бриллиантами. Вы знаете, какого типа.

— Как насчет этих, сэр? — Продавец взял с витрины подушечку с серьгами. — Они стоят чуть больше шестисот гиней.

— Да, они очень красивы. Как раз то, что я хотел, — подумав секунду, ответил Зан. — Я беру их. Запишите, пожалуйста, на мой счет.

— Хорошо, сэр.

Вырвавшись из полутьмы салона, Зан остановился и, посмотрев на часы, понял, что до встречи с Ноэлем Вилльерсом у него еще есть свободные четверть часа. Так что ему неожиданно представилась возможность спокойно побродить по переполненным народом тротуарам самого роскошного в Лондоне торгового центра — роскошь, которая с тех пор, как Зан начал карьеру в Сити, выпадала ему нечасто.

Майский зной смягчался свежим ветерком, который шуршал юбками женщин, проходивших мимо элегантных бутиков. Яркие весенние цвета их одежды напоминали о свежести и великолепии цветущих в Гайд-парке тюльпанов и крокусов.

Пройдя мимо галереи изящных искусств Агню, Зан внезапно остановился и посмотрел назад. Почти всю огромную витрину занимала картина, при виде которой по его телу пробежала дрожь. Твердой рукой опытного мастера на ней в натуральную величину была изображена обнаженная девушка. При помощи сочных коричневых тонов художнику удалось передать нежное очарование тела молодой женщины. Но не это, а прекрасное лицо на картине заставило Зана остановиться. Несколько мазков кисти давали представление о полных чувственного обещания губах, но именно глаза, чей гордый взгляд всюду преследовал его после отъезда из Австралии, — словно пригвоздили Зана к месту, и он почувствовал, как сердце готово выпрыгнуть из груди.

Зан бросился в галерею. В этот приятный день он меньше всего ожидал увидеть на Бонд-стрит незабываемый образ Шаннон Фалун, и граф в смятении спрашивал себя, что она здесь делает.

— Могу я вам помочь, сэр? — спросил у него молодой человек.

— Я… Я не знаю, сможете ли. Я имею в виду тот портрет в витрине, — запинаясь, пробормотал Зан, чувствуя себя по-дурацки.

Взгляд его заметался по галерее, с удивлением обнаружив многочисленные изображения Шаннон в разных видах. То она с задумчивым видом лежит на диване, то вновь стоит, завернувшись в зеленую шаль. Несомненно, это та самая красивая девушка, которая осталась в его памяти.

— На выставке картин Хоки Сазерленда вы найдете с полдесятка работ с этой же натурщицей, но боюсь, все они проданы…

— Как я могу связаться с этим художником? — перебил его Зан.

— Очень сожалею, сэр, но мы не разглашаем адреса наших художников. Но так как мы его представляем, то можем передать ему любое ваше послание.

— Этого недостаточно, — раздраженно ответил Зан. — Я хочу поговорить с ним лично. Ну да ладно, — нетерпеливо добавил он, схватил каталог и бросился в галерею, чтобы в последний раз взглянуть на картины.

Со всех стен на него смотрела Шаннон. Ее красивое лицо, прекрасная фигура — дразнящий водоворот глаз, губ, тела. Откуда-то Зан знал, что художник был так же влюблен в Шаннон, как и он сам. Зан выскочил из галереи и как сумасшедший побежал в клуб. Перепрыгивая через две ступеньки «Уайтс», он прошел мимо привратника, не взглянув на него, и поспешил к телефонным книгам в кожаных переплетах.

— Сазерби, Сазерн, Сазерленд… — бормотал Зан, водя пальцем по длинному столбцу, пока не обнаружил там Хоки. Записав адрес на клочке бумаги, он засунул его в карман и отправился в бар.

На этот раз сдержанная атмосфера, царившая в самом привилегированном мужском клубе Лондона, действовала на него раздражающе. Зан попытался взять себя в руки перед встречей с Ноэлем.

— Где ты был, старик? Выглядишь немного не в себе. Что случилось?

Ноэль, которого Зан знал со времен Итона и который был шафером на его свадьбе, смотрел на приятеля с любопытством. Зан сразу придумал объяснение.

— Я только что был у «Асприз», купил Розмари подарок к годовщине, и вдруг решил, что потерял его. К счастью, я просто машинально положил его в задний карман.

Ноэль сочувственно засмеялся.

— Слава Богу. Розмари не простила бы тебе. Пришлось бы вернуться и снова купить то же самое.

— Да, была бы неприятность, — согласился Зан, выдавив из себя улыбку.

Взяв с собой начатые бокалы, они поднялись в переполненную гостиную, темно-красные стены которой были увешаны потемневшими от времени портретами. Закусив в буфете, они сели, и Ноэль принялся изучать список вин.

— Давай-ка возьмем рейнвейн семьдесят второго года, Феликс, — сказал он. Официант согласно кивнул и удалился.

Зан слушал казавшуюся сейчас бессмысленной болтовню о предстоящем матче в поло в Глостершире. Все это время в его мозгу билась одна мысль. Шаннон. Она должна быть в Англии. Нет никого в мире, кто бы выглядел так, как она — загадочная, красивая Шаннон, мысли о которой не выходят из головы. В тысячный раз Зан вновь пережил свидание с ней на конюшне в Кунварре, и при этом воспоминании в нем ожило полузабытое желание. Аппетит у него испортился.

Через час он ловил такси, уже совершенно сгорая от нетерпения.

— Спасибо, приятель, — сказал водитель такси, когда Зан одарил его щедрыми чаевыми у входа в студию Россетти.

Гулкими шагами он быстро прошел по полутемному коридору и постучал в дверь Хоки Сазерленда.

— Что вы хотите? — спросил художник, решительно распахнув дверь.

Зан краем глаза заметил обнаженную женщину, быстро завернувшуюся в плед, когда он вошел в студию. Блондинка с темными глазами надменно смотрела на него с дивана, находившегося под наполовину законченным холстом.

— Все в порядке, Миранда, — сказал Хоки. — Я вернусь к тебе, как только выкину отсюда незваного гостя. Убирайтесь отсюда, кто бы вы ни были!

— Подождите минуту. Вы не поняли, — путаясь в словах, заговорил Зан. — Я насчет той девушки — на вашей картине у Агню. Мне нужно узнать, кто она — то есть где она. Я с ней знаком.

— Так вот оно что! Вы думаете, что можете получить скидку, обратившись прямо сюда? Ну, так вы ошибаетесь! — в ярости прорычал художник.

— Нет, нет, дело не в этом. Я ее друг, мы потеряли друг друга. Мне нужен только ее адрес, номер телефона.

— Я художник, а не сводник. Вы обратились не по адресу. А теперь убирайтесь. — С угрожающим видом он двинулся навстречу Зану.

— Скажите мне только — это действительно Шаннон Фалун? По крайней мере тогда я буду знать.

— У меня нет привычки раскрывать, кто мои модели, — даже аристократам, — величественно ответил Сазерленд.

Зан с отчаянием понял, что зашел в тупик.

— Извините, что побеспокоил, — сказал он и с удрученным видом направился к двери.

Закрыв дверь и заперев ее на засов (на тот случай, если незваный гость возобновит осаду его студии), Хоки со смехом повернулся к натурщице, которая только что сбросила с плеч плед.

— Для тебя это хороший знак. Уже не в первый раз мои натурщицы заставляют молодых людей рвать на себе волосы и с диким видом бегать по улицам, — с удовольствием сказал он.

— С твоей стороны было очень галантно так защищать свою подопечную.

— Ничего подобного. Мне она самому нужна. Почему я должен ее делить с этим мерзавцем?

Она засмеялась.

— Сделай мне одолжение, Хоки. Если такой красавчик, как этот, когда-нибудь постучит в твою дверь, чтобы узнать мое имя и номер телефона, — дай ему.

Кунварра, июнь 1978 года

Когда Керри взглянула на прозрачно-голубое небо, она поняла, что наступила зима. Темные тучи собрались над холмами вокруг Кунварры, закрывая солнце, и Керри захотелось, чтобы снова наступило лето, хотя теперь, когда Шаннон навсегда покинула Австралию, ничего хорошего ждать не приходилось. Несколько месяцев после ее отъезда Керри была в смятении, не испытывая даже обычного удовольствия от работы с лошадьми — до тех пор, пока Шаннон своей настойчивостью не установила между ними перемирие. Керри все еще время от времени посещали приступы зависти, но она старалась их сдерживать. Теперь же письма от сестры оказалось достаточно, чтобы старые раны вновь открылись. Керри шла по загону, но голова ее была занята картинами Лондона, вставшими с только что прочитанных страниц.

Шаннон — натурщица! Керри представила себе, как она стоит на мраморном пьедестале, закутанная в прозрачную материю. И хотя Шаннон жаловалась на скуку и холод в мастерской, Керри между строк могла прочесть, что от этого поворота фортуны у нее сладко кружится голова.

Керри помнила практически каждое слово из ее писем. Она жадно поглощала мельчайшие подробности о богатой событиями жизни на Честер-сквер, где собака по имени Баглс ест фарш с фарфоровой тарелки, а льняные простыни для леди Фортескью меняют каждый день. Керри настолько углубилась в свои фантазии, что вздрогнула от неожиданности, услышав низкий голос, зовущий ее по имени. Повернувшись, она увидела стригаля по имени Тоби, который смотрел на нее из стойла.

— А, это ты, — вяло сказала она.

— Так как? Ты едешь со мной сегодня вечером в Уишбон на танцы?

— Не знаю, — ответила Керри, поигрывая кнутом. — Смотря в каком я буду настроении. У меня много всяких планов.

— Ты же говорила, что поедешь. Я всю неделю ждал.

— Я дам тебе знать позже, — небрежно сказала она и пошла дальше.

— Ты же обещала. Я кончаю примерно в шесть тридцать.

Керри едва заметно улыбнулась, задержав на нем ясный взгляд своих зеленых глаз ровно настолько, чтобы убедиться — взгляд Тоби не такой спокойный, как его разговор. Она улыбнулась про себя, прекрасно зная, что сейчас Тоби жадно пожирает взглядом каждый сантиметр ее тела.

С тех пор как Дэн Роупер лишил ее девственности, Керри достигла огромных успехов в любовных играх. Она выяснила, что мужчины в основном дураки и что ими можно вертеть как угодно. Чуть ли не в один день Керри стала самой красивой и самой популярной девушкой в округе. Она сохраняла эту репутацию за счет того, что встречалась с одним мужчиной очень недолго, не позволяя ему устать от нее. Оставляя их голодными, Керри шла дальше. Она управляла своими поклонниками, как стадом пони, — подтягивала их к себе, если они слишком удалялись, поддразнивая уступчивостью. Они всегда на это покупались. Иногда, если Керри была в настроении, она давала мужчинам то, что они хотели. Но она редко заходила так далеко, предпочитая пользоваться властью над мужчинами, которую ей давала неудовлетворенная любовь. То, что начиналось как дерзкий вызов, превратилось в развлечение, заполнявшее ее время между соревнованиями с участием Великолепного — ее первой и единственной любви.

Игры с мужчинами, однако, больше не являлись вызовом Брендану, потому что он оставил попытки контролировать дочь. Его сопротивление прекратилось в тот день, когда уехала Шаннон, лишив Керри возможности устроить грандиозный бунт, чего она ждала почти с наслаждением. С тех пор она делала все, что хотела, но свобода оказалась не такой сладкой, как она ожидала.

Направляясь к почтовому столу у кабинета Мэтти, Керри услышала, что из открытого окна раздаются голоса, и остановилась.

— …это же не ночлежка, Мэт, а ферма. Если я позволю Брендану пьянствовать три дня в неделю, что скажут остальные? Я понимаю твое беспокойство насчет Керри, но я уже дошел до точки. Сегодня утром он даже не появился в загоне. Я дам ему еще один шанс, и если он не выдержит, то вылетит отсюда. Что касается девочки, она, конечно, может остаться. Найдем место, куда ее пристроить до окончания школы. Это простое милосердие и самое меньшее, что мы можем сделать.

— Господь знает, Боб, что ты прав, — со вздохом сказала Мэтти. — Девочка стала совершенно неуправляемой, а Брендан после того, как уехала Шаннон, не обращает на нее внимания. Я беспокоюсь о ней. Конечно, если она попадет к нам, то будет истинным наказанием…

Керри резко повернулась, пылая от возмущения. В ней поднимался страх. Слова «попадет к нам» и «милосердие» звенели у нее в ушах, и внезапно уверенная в себе юная красавица в джинсах превратилась в испуганного ребенка. Что она будет делать, если Брендана выкинут с фермы? Она знала только одно — что никогда не останется здесь под надзором Мэтти и Боба Фремонта. Если так случится, она убежит в Сидней, как Шаннон. Расстроенная услышанным, Керри направилась в бунгало, прекрасно зная, что там увидит. Если Брендан сегодня утром не показывался в загоне, то наверняка лежит пьяный где-то в доме. Открыв наружную дверь, она внимательно осмотрела гостиную, но Брендана нигде не было видно.

— Папа! — позвала Керри. Его комната тоже была пуста. Тут она услышала шорох в своей комнате и побежала туда. Брендан стоял на коленях около кровати.

— Что ты делаешь? — гневно закричала Керри. — Что это у тебя? Сейчас же отдай! — Она вырвала у него из рук бумагу.

— Моя маленькая девочка… Она ушла. Она никогда не вернется, — пробормотал Брендан, становясь на четвереньки.

— Как ты посмел — это ведь мои письма! Ты не имеешь права входить в мою комнату и лезть в мои личные дела. А ты — лезешь! Ответь мне — лезешь? — кричала Керри, собирая рассыпанные по полу письма.

— Я должен был поехать за ней в Сидней и привезти ее обратно, — бормотал Брендан, впадая в очередной припадок пьяной жалости к себе.

— Ты отвратителен! — сказала Керри. Отец лежал у ее ног, и его вид вызывал у нее отвращение. — А теперь вот-вот потеряешь работу. Я слышала, как Боб об этом говорил. Тебя выкинут из Кунварры, и что тогда будет со мной? — Ее пронзительный голос громко звучал в маленькой комнате.

Затуманенный взгляд Брендана остановился на Керри. На его небритом лице, залитом слезами, внезапно появилась злоба.

— Почему ты не ушла вместо нее?

Боль пронзила Керри. Отец никогда раньше этого не говорил, но она всегда догадывалась о его чувствах.

— Это правда — она ушла. И никогда не вернется. И неудивительно — она оставила эту дыру, чтобы избавиться от тебя, пьяная мразь. И я тоже уйду, чтобы никогда не видеть тебя снова…

Неделей позже в Лондоне, когда на Честер-сквер прозвонил звонок, Шаннон, одетая Шахерезадой, поспешила к двери. Там стоял султан в блестящем жилете и золотом тюрбане. Голубые глаза совершенно не соответствовали цвету кожи (ставшей темной благодаря жженой пробке), а борода не скрывала того, что это был Хоки Сазерленд.

— Вы выглядите совершенно восхитительно, — заявил он, увидев Шаннон. — Турецкая роскошь.

— Спасибо. Вы сами выглядите отлично, — ответила она и сделала реверанс. Шаннон была одета в бирюзовые шаровары и вышитое болеро, с украшенной драгоценностями шапочки свисала чадра. С тех пор, как Хоки пригласил ее на летний костюмированный бал в знаменитый клуб искусств Челси, Шаннон не могла думать ни о чем другом. Проводив его в гостиную, она взбежала вверх по ступенькам и постучала в дверь Джонкуил.

Одетая в пижаму леди Фортескью сидела в постели, опираясь на кучу подушек. Одной рукой она поглаживала дремлющего Баглса, другой сморкалась.

— Из вас получилась восхитительная одалиска, моя дорогая, — хриплым голосом сказала Джонкуил, когда Шаннон вошла. — Разве я не говорила, что у Бермана вы найдете все, что хотите? Именно там весь Лондон удовлетворяет свои фантазии на исторические темы. Надеюсь, вы прекрасно проведете время. — Она махнула рукой. — Лучше ко мне не подходите, а то заразитесь.

— Обещайте, что проведете в постели весь уик-энд и будете себя беречь, — сказала Шаннон. — Тогда в понедельник вы поправитесь.

— Надеюсь, что да. Если разыграется грипп, я могу пропустить скачки в Аскоте. Это будет просто трагедия! Я каждый год так их жду!

Через несколько секунд Шаннон и Хоки медленно двигались в сторону Челси в его стареньком «фольксвагене». На Итон-сквер на фоне оранжево-розового неба деревья смыкались в вышине, образуя купол из цветущих веток. На Кингз-роуд они прибавили ходу. Залитые светом модные бутики напоминали шкатулки с драгоценностями, толпы посетителей выплескивались из пабов на тротуар. В воздухе витал дух карнавала.

— Что значит — судьба! Только от вас зависит, где вы остановитесь. А грань между мирским и возвышенным всегда трудно провести. Помните об этом и ни на что меньшее не соглашайтесь. Вот где ваше место, вот где лежит ваша судьба, — сказал Хоки, указывая вверх, — среди звезд.

— Именно это я часто повторяла себе дома. — Шаннон подняла взгляд на пылающие звезды и серебряную ось луны, вокруг которой они как будто вращались. Опустив глаза, она встретила пристальный взгляд Хоки. За все эти месяцы их совместной работы они впервые говорили так откровенно.

— Бесстрашно седлайте дикую лошадь судьбы, — с чувством сказал он.

— Дикую лошадь судьбы, — повторила Шаннон. — Вы просто романтик! Знаете, я думаю, Хоки, что я это сделала как раз тогда, когда пришла в вашу мастерскую. Знаете, вы ведь тогда напугали меня до смерти. Вы были похожи на великана-людоеда. Не знаю, почему не удрала, когда вас увидела.

— На людоеда? — сказал художник, принимая оскорбленный вид. — Вы остались потому, что захотели. И потому, что я этого захотел. Но что самое важное — на то была воля рока. — Он вздохнул. — Как бы мне хотелось, чтобы я был на двадцать лет моложе.

Видя тоску в глазах Хоки, Шаннон тоже на миг пожелала, чтобы это было так.

Их беседу прервал одетый в длинный белый кафтан и красную феску высокий, привлекательный мужчина, двигавшийся в толпе как корабль на всех парусах. Его отличали величавая осанка, орлиный нос и великолепные серебряные усы.

— Мой дорогой Паркс! — воскликнул Хоки. — Позволь тебе представить мою музу.

— Леди с картины, — произнес тот и, взяв руку Шаннон, поднес ее к губам. — Очаровательная, таинственная незнакомка. Мы наконец встретились. Я бы сказал, что вы озарили Бонд-стрит подобно пылающему факелу на темном базаре, а сегодня вечером вы затмили даже свой собственный образ.

Услышав откровенную лесть, Шаннон густо покраснела, вспомнив, что ее портрет в обнаженном виде красуется на самом видном месте в витрине галереи Агню. Хоки извинился, сказав, что должен принести еще шампанского, и оставил Шаннон в компании разглядывающего ее без всякого смущения Паркса.

— Как я понял, вы родились под Южным Крестом? — полюбопытствовал тот после сказанных Шаннон нескольких фраз.

— Да, я из Австралии, — призналась она. Изучающий взгляд незнакомца напомнил Шаннон о неприятных минутах первой встречи с Хоки. Та же самая дотошность, как будто он хочет увековечить в памяти ее лицо.

— Вы еще учитесь в школе?

Она засмеялась.

— Нет, я окончила школу несколько лет назад.

— Раз вы сегодня здесь, я могу предположить, что вы занимаетесь искусством. Позвольте, угадаю — живописью? Литературой? Музыкой?

— Нет, хотя хотела бы. На самом деле я то, что называют компаньонкой.

Незнакомцу понравилась ее откровенность.

— Компаньонкой? Разве такое еще существует? Но даже если так — по-моему, подобные существа похожи на маленьких серых мышек, которые сидят тихонько по углам и вяжут. Кому же вы составляете компанию?

— Я компаньонка и секретарь леди Джонкуил Фортескью.

— Бог ты мой! Так вы в услужении у восхитительной Джонкуил?

— Вы ее знаете?

— Уже сто лет!

Шаннон попыталась перевести разговор на другую тему.

— А чем вы занимаетесь?

— Я фотограф. И пока великий мистер Сазерленд не вернулся и не обвинил меня в том, что я вторгаюсь на его территорию, скажите мне: вы не хотите быть моделью?

— Я никогда не стану позировать обнаженной фотографу, — непреклонно ответила Шаннон, чувствуя себя ханжой.

— Видите ли, моя милая, я имею в виду моду. Высокую моду. «Харперс базар», «Вог» — такого рода. Вы можете не отвечать сразу. Я найду вас. — Он заговорщически подмигнул, увидев, что приближается Хоки.

Через несколько дней на пороге комнаты Джонкуил Шаннон столкнулась с Ирмой, выходящей оттуда с чайным подносом в руках. Бледная и слабая, леди Фортескью сидела на кровати, обложившись подушками и книгами.

— Что сказал доктор? — спросила Шаннон.

— Это просто кошмар! — пожаловалась Джонкуил. — Если бы я вчера не вставала, то сегодня все было бы в порядке. А теперь он говорит, что если я хочу попасть на бал в субботу, то должна до тех пор оставаться в постели. Это означает, что я не поеду в Аскот. Я ужасно злюсь на себя.

— Какая досада! Я что-нибудь могу для вас сделать?

— Знаете, мне вдруг пришло в голову — а почему бы вам не взять мой билет? Это прекрасная возможность увидеть одно из самых интересных событий лондонского сезона[5]. Вам понравится, — настаивала она. — Вы будете совсем рядом с королевской семьей, на королевской трибуне. Летиция Соммервилль — вы ее знаете — готовит пикник. Я уверена, что вы сможете к ним присоединиться. Ваш красный чесучовый костюм прекрасно подойдет, и вы можете выловить из моего гардероба любую шляпку, какая вам понравится.

— Ну, если вы уверены… — пробормотала Шаннон, делая вид, что не так уж и стремится отправиться в Аскот. На самом деле это предложение ее необычайно взволновало. Шаннон жаждала присутствовать на событии, которое является кульминацией летнего сезона.

— Прямо сейчас подайте мне, пожалуйста, телефон и мою записную книжку. Я позвоню Летиции, — объявила Джонкуил.

Городок Аскот был оккупирован армадой «роллс-ройсов», «даймлеров», «бентли» и «ягуаров». С утра шел дождь, но затем солнце начало проглядывать сквозь облака. На прославленный ипподром стекалась разнообразная публика. Царила праздничная атмосфера. Мужчины в цилиндрах и визитках сопровождали элегантно одетых женщин, многие из которых пользовались случаем, чтобы продемонстрировать диковинные шляпы с огромным количеством перьев, цветов и кружев. В Аскоте элегантность прекрасно уживалась с причудами.

— Двадцать против одного на Красавчика! — крикнул стоящий на углу человек в коричневом котелке. — Читайте об этом в «Спортинг лайф»…

Шаннон посмотрела на Джайлса Слингсби, который вместе с «роллс-ройсом» модели «серебряное облако» был приставлен к ней на этот день в качестве эскорта. У Шаннон уже кружилась голова от шампанского, которое они выпили на пикнике. Странно было видеть роскошных женщин и мужчин в котелках рядом с лошадьми, а их большие, стоящие немалых денег машины, забитые садовой мебелью, серебром и хрусталем, — посреди загона, ставшего автомобильной стоянкой.

— Я поставил на Нежный Каприз в двухчасовом забеге, — сообщил Джайлс, вставив в петлицу красную гвоздику.

Под руку с Джайлсом Шаннон выглядела исключительно элегантно, в красном чесучовом костюме и шляпке Джонкуил — изящное сооружение с черной вуалью. Не важно, что Шаннон не имела никакого отношения к Джайлсу Слингсби или что в это утро разговор вращался вокруг таких имен и мест, о которых ей доводилось только читать в светской хронике. Шаннон собиралась прекрасно провести время и уже наслаждалась откровенно восхищенными взглядами, которыми смотрели на нее мужчины.

Даже самый невзрачный англичанин преображался благодаря визитке и брюкам в полоску, а женщины в платьях всех цветов радуги были великолепны. На королевской трибуне элегантность соседствовала с экстравагантностью. Шаннон с изумлением увидела там женщину с точной копией садового гнома на голове, а другую — с миниатюрной Эйфелевой башней. Фотографы из расположенной наверху ложи прессы наклонялись вперед, пытаясь поймать в объектив одетых наиболее вызывающе. Завтра эти снимки появятся на первых страницах «Таймс» и «Дейли мейл».

— Ну, вы довольны? — заботливо спросил Джайлс, когда они с верхней террасы наблюдали за процессией королевских экипажей. Встав на цыпочки, Шаннон пыталась разглядеть, как выходят королева и принц Филипп.

— Спасибо, я прекрасно провожу время, — ответила она. Глаза Шаннон сияли. — А королева гораздо миниатюрнее, чем я думала.

Они заняли свои места. Вот-вот должен был начаться первый забег, и лошади застыли, выстроившись в линию за канатом.

— Вот черт, лучше бы я поставил на Розу Трейли, — пробормотал Джайлс.

— Старт дан! — прогремел голос диктора, и жокеи в разноцветных майках на чистокровных лошадях устремились вперед по зеленой беговой дорожке. Толпа ревела, выкрикивая имена своих фаворитов, болельщики неистовствовали. Когда через несколько мгновений заезд окончился, толпа хлынула вниз, чтобы забрать выигрыши и сделать новые ставки.

— Теперь могу распрощаться с таном, — вздохнул Джайлс. — Кажется, Смеющийся Газ пришел предпоследним. Ну что ж, мы встречаемся с Летицией в баре «У бригадира Жерара». Пойдемте утешимся.

— А что такое тан? — спросила Шаннон.

— Сотня фунтов.

Она остолбенела. Такой суммы было бы достаточно, чтобы сейчас же доставить Керри сюда. Если добавить к тому, что Шаннон уже накопила.

— Впрочем, не стоит спешить, — добавил Джайлс с улыбкой, которой позавидовал бы сам дьявол. — Все это очень забавно. Готов поспорить, что Летиция и Руперт будут гадать, что с нами стало.

Протиснувшись сквозь толпу народа на заставленную столами и стульями террасу, они нашли Руперта и Летицию в окружении друзей.

— Вы только подумайте — Руперт выиграл пятьдесят фунтов на Красавчике! Какой умница! — воскликнула Летиция. При каждом ее движении на шляпке колыхались бирюзовые перья.

Руперт подмигнул Шаннон и подал ей бокал шампанского. Сделав глоток, она повернулась и принялась рассматривать публику в святая святых Аскота — на королевской трибуне.

— …и любой может войти в долю, — объяснял Руперт. — Все, что им нужно, — это использовать результаты.

— И получать деньги, — добавила Летиция.

Шаннон лишь краем уха слушала разговор, внезапно заметив знакомый профиль. Сердце отчаянно забилось. Шаннон резко отвернулась, радуясь тому, что вуаль и низко надвинутая шляпка скрывают ее лицо. В панике она почувствовала, что задыхается. Но, услышав его голос, Шаннон поняла: случилось то, что не должно было случиться, и она не в силах ничему помешать.

— Летиция, дорогая, вы прекрасно выглядите!

— Привет, дорогой Зан! Вы, конечно, знаете Джайлса. А это Шаннон Фалун. Подруга Джонкуил. Шаннон, разрешите представить вам Зана Фитцгерберта.

Шаннон почувствовала, что поворачивается, будто подчиняясь какой-то неведомой силе. Пытаясь преодолеть охватившую ее нерешительность, она взглянула Зану прямо в лицо.

— Здравствуйте, Шаннон Фалун, — сказал он, медленно протягивая руку.

— Здравствуйте, — пробормотала она, опустив глаза.

Они вежливо пожали друг другу руки, но Зан на мгновение выдал себя — сильно сжал пальцы Шаннон, и она взглянула на него.

Их глаза встретились, и словно молния пронзила обоих. Смутный образ Зана, который Шаннон все это время тщетно пыталась забыть, внезапно стал совершенно отчетливым. Перед глазами вновь ожила Кунварра. Заметив волнение на улыбающемся лице Зана, Шаннон не могла предположить, о чем он думает.

— Где я могу тебя найти? — нетерпеливо зашептал ей на ухо Зан, когда все отвернулись.

— Я живу у леди Джонкуил Фортескью. Вы видите — ношу ее значок. Я сегодня пришла вместо нее.

— Боже мой, я не могу в это поверить, — пробормотал потрясенный Зан, увидев карточку с ее фамилией. — Ты… все это время была у Джонкуил…

Их беседу прервала эффектная блондинка, чье лицо казалось странно знакомым. На Шаннон она даже не взглянула.

— Зан, дорогой, ты не можешь сбегать вниз и поставить для меня двадцать пять фунтов на Весеннюю Лихорадку? Ставки принимаются два к одному, и Руперт говорит, что в четвертом заезде они должны возрасти.

— А, это ты, Розмари, — рассеянно сказал Зан.

— Поспеши — осталось мало времени.

— Конечно. Уже иду, — ответил он.

Не говоря ни слова, Зан удалился, и Розмари растворилась в толпе. Шаннон в оцепенении стояла рядом с Джайлсом, не обращая внимания на пустую болтовню соседей. Было неясно, кто такая Розмари, тем не менее она обращалась к Зану «дорогой», да и вела себя с ним как с хорошим знакомым, даже чересчур хорошим.

Остаток дня оказался для Шаннон потерянным. Все померкло — веселая компания, шампанское и смех, даже возбуждение скачек. При каждой возможности она оглядывалась в поисках Зана, но ни он, ни загадочная Розмари больше не появлялись.

Вечером Шаннон сразу же поспешила в комнату Джонкуил. Та все еще находилась в постели, но щеки ее вновь порозовели. Увидев входящую Шаннон, Джонкуил широко улыбнулась.

— Входите, Шаннон. Сядьте вон там и расскажите все по порядку. Я позвоню Ирме, чтобы она принесла наверх чай. Ну, а теперь я хочу обо всем услышать. Кого вы видели, кто как был одет — все до последней детали. Удалось увидеть королеву? Я надеюсь, вы кое-что выиграли, — без остановки выпалила она.

— Пока Джайлс не проиграл сто фунтов, я собиралась его попросить, чтобы он сделал за меня ставку. Тем не менее я выиграла пять фунтов в четвертом заезде, — сказала Шаннон, снимая шляпу.

Вскоре Ирма принесла чай, и Шаннон принялась рассказывать. Поведав все подробности, которые, по ее мнению, могли заинтересовать Джонкуил, Шаннон сделала глубокий вдох, собираясь перейти к вопросу, который весь день ее мучил.

— Да, между прочим, — небрежно сказала она, — я встретила некоего Зана Фитцгерберта, который сказал, что вас знает.

— В самом деле? Значит, они уже вернулись из Антиба. Нужно позвонить им завтра. Вы знаете Розмари? Ну, крестницу Фредди? Зан — ее муж. У них такая милая дочурка. Куда же я положила свою записную книжку? Я сейчас им позвоню и приглашу на обед на следующей неделе, — сказала Джонкуил, водружая на нос очки.

Шаннон вскочила и сделала вид, что ищет книжку Джонкуил, пытаясь скрыть написанные на лице боль и отчаяние.

— А, вот она, я думаю, можно назначить на следующую среду, — сказала Джонкуил, просматривая страницы записной книжки.

Борясь со слезами, Шаннон решила — что бы ни случилось, когда лорд и леди Фитцгерберт появятся на Честер-сквер, ее не будет.

На следующий день рано утром Ирма позвала Шаннон к телефону. Та подошла, заранее зная, кто это.

— Привет, Шаннон! Это Зан.

— А, здравствуйте, Зан, — поколебавшись, ответила она. — Боюсь, что Джонкуил еще спит. Передать ей, чтобы она вам позвонила? — Шаннон чувствовала, как сердце забилось чаще.

— Ну, на самом деле я звоню тебе. Я подумал, что, может быть, ты захочешь со мной сегодня пообедать.

Она задумалась, не зная, на что решиться.

— Если честно — не думаю, что это очень хорошая идея, Зан.

— Почему? Было так удивительно видеть тебя в Аскоте. Я имею в виду — что ты у Джонкуил и все такое. Между прочим, я не так давно получил письмо от Чарли Фремонта. Знаешь, он месяц назад женился на Хитер Макнейб — ты ведь ее помнишь?

— Да, конечно, помню. Нет, я об этом не слышала.

Последовало молчание.

— Ну так как? Давай встретимся у Альваро на Кингз-роуд около часа.

— Нет, я думаю, не стоит, — спокойным тоном ответила Шаннон. — Теперь вы женаты, и я полагаю, нам лучше не встречаться с глазу на глаз. Прошу прощения, но мне надо идти. До свидания, Зан.

Не доверяя себе, Шаннон поспешно положила трубку. Звонок Зана потряс ее больше, чем она могла ожидать. Все существо Шаннон восставало против смятения, которое он внес в ее счастливую новую жизнь. До сих пор все шло так гладко! Став еще более недоступным, чем раньше, Зан прочно обосновался в кругу знакомых Джонкуил, и, хочет Шаннон или нет, ей придется с этим мириться.

Взбежав по ступеням вверх, Шаннон схватила сумку и выскочила из дома. Она решила тотчас справиться со своими чувствами, иначе Зан сумеет этим воспользоваться. Закрывая за собой дверь, Шаннон слышала телефонный звонок.

В конце июля сияющим воскресным утром Шаннон и Джонкуил ехали в «ягуаре» по Большому Виндзорскому парку. Стоявшие во всем своем летнем великолепии высокие буки и липы роняли прозрачную тень на холмистые зеленые лужайки, окружавшие небольшие пруды с плещущимися утками и чирками.

Когда они пересекли мост, Шаннон выглянула из окна. Безмятежное выражение ее лица скрывало душевное волнение. После Аскота Шаннон благополучно избегала встречи с Заном. Дни ее были наполнены работой, а в свободное время Шаннон занималась дикцией, французским языком, машинописью и стенографией. Все это не оставляло времени на мрачные размышления. Когда бы Зан ни появлялся у Джонкуил, Шаннон неизменно не оказывалось дома, но в конце концов запас ее неуклюжих оправданий истощился. Когда Джонкуил пригласила Шаннон сопровождать ее на матч в поло на Кузнечной поляне, где должен был играть Зан, она приняла приглашение: ей надоело притворяться перед самой собой. Пришло время снова встретиться с Заном Фитцгербертом. Только тогда Шаннон будет уверена, что он для нее ничего не значит. Встретившись с ним лицом к лицу, она наконец раз и навсегда избавится от воспоминаний о Кунварре.

Когда Багли припарковал «ягуар» возле площадки для игры в поло, на краю большого зеленого луга, они вышли из машины. Шаннон, одетая в яркое ситцевое платье, последовала за Джонкуил, которая несла зонтик от солнца. Она уже полностью привыкла к беглым комментариям Джонкуил относительно проходящих мимо людей и легко скрывала собственную нервозность. Шаннон посмотрела на поле, где разминались игроки различных команд, бегая за мячом. Но с дальнего расстояния было невозможно различить, где среди них Зан.

— Я еще никого не вижу. Мы приехали чересчур рано, так что давайте погуляем. — Джонкуил жестом показала на королевскую ложу. — Филипп уже играет, и Чарльз тоже будет. Я думаю, королева приедет на них посмотреть.

Они прошли мимо стеклянного здания клуба, где его члены уже сидели перед баром. Завсегдатаями Кузнечной поляны являлись все те же ищущие развлечений аристократы, которые раньше были в Аскоте, а в августе, до начала охоты на шотландских куропаток, прибудут в Каус. Шаннон уже привыкла к роли фрейлины Джонкуил и теперь в окружении ее друзей чувствовала себя уверенно. Они не спеша прошли вдвоем мимо пони и конюхов, к элегантным ложам, сооруженным в парке на время матча. Зана нигде не было видно.

— Давайте вернемся к машине, — предложила Джонкуил. Двинувшись вперед, она остановилась у барьера. — Не Зан ли это? — сказала Джонкуил, поднимая бинокль. — Как он великолепно выглядит на этой лошади! Да, он на Занзибаре. Занзибар — разве не прекрасное имя для лошади? Розмари подарила ему кобылу на свадьбу. Вот, возьмите бинокль и взгляните сами.

Это было и в самом деле захватывающее зрелище. Что может быть великолепнее, спрашивала себя Шаннон, чем загорелый, красивый мужчина, мчащийся по зеленому полю на угольно-черной чистокровке?

— Видите?

Шаннон кивнула.

— Он великолепно держится в седле. Как всегда.

Шаннон опустила бинокль, думая о том, что сказала бы Джонкуил, если бы узнала, как часто они ездили вместе верхом.

Вернувшись к «ягуару», они обнаружили, что Багли открыл багажник и в сторонке в тени установил стол, окруженный стульями.

— О, вы только посмотрите — Розмари и Дафни уже здесь!

Джонкуил поспешила встретить обеих женщин, и они обменялись объятиями и поцелуями. Шаннон стояла в стороне.

— Я думаю, вы уже встречались с Розмари в Аскоте, не правда ли, Шаннон?

— Да, встречались. Привет! — кивнула Шаннон.

От холодности Розмари Шаннон чувствовала себя очень неловко. Она уже встречала этот тип. Несомненно, Розмари рассматривала весь мир как некую социальную пирамиду, на вершине которой находилась она сама с немногими близкими ей людьми. Розмари мгновенно решила, что Шаннон не заслуживает ее внимания. По-светски худощавая, Розмари была одета с небрежной элегантностью. О тех людях и вещах, о которых она говорила, Шаннон не имела ни малейшего представления и болезненно переживала свою ущербность. Сдержанный смех Розмари, жест, каким она отбрасывала назад светлые волосы, больно ударяли по самолюбию Шаннон. Вот какова женщина Зана и вот каков его мир, думала Шаннон, глядя на ее холодную, утонченную красоту. Шаннон страстно желала не встречать Розмари. По крайней мере у Джонкуил Шаннон была счастлива и уверена в себе, и у нее возникало впечатление, что она находится в своем кругу. И хотя ее завораживала Розмари, как к богатое, кичащееся своим происхождением общество, которое та представляла, у Шаннон не возникало желания быть похожей на нее.

В конце концов Розмари обнаружила присутствие Шаннон.

— Вы австралийка, не так ли? — обратилась к ней она.

— Да, — ответила Шаннон, застигнутая врасплох вопросом.

— Насчет вас я была сначала в полном заблуждении. У вас почти нет акцента. Вы, я полагаю, из Сиднея?

— Нет. Из Нового Южного Уэльса, хотя перед приездом сюда я работала в Сиднее.

— Из Нового Южного Уэльса? Зан там был несколько лет назад. В каком-то месте, которое называется Куриная Кость или что-то в этом роде. У него такое необычное название.

Шаннон чуть было не пришла на помощь Розмари, пытавшейся вспомнить название Уишбона[6].

— О, вы только посмотрите — вот она, моя прелесть! — защебетала Джонкуил, протягивая руки. — Иди к тете Джонки, моя милая!

Увидев маленькую девочку Зана, Шаннон сразу пришла в замешательство. Золотоволосая Саффрон была с няней, одетой в униформу. Шаннон словно во сне смотрела, как девочка проковыляла несколько шагов и шлепнулась в траву. Со смехом поднявшись, девочка направилась к Джонкуил, широко раскрывшей перед ней полные руки с ямочками на локтях. Заключив малышку в объятия, Джонкуил тут же принялась целовать ее.

Шаннон сразу обратила внимание на сильное сходство дочери с Заном — или ей это только показалось. Когда Джонкуил внезапно передала ей девочку, ребенок сразу доверчиво обхватил Шаннон ручонками. Никто, кроме Джонкуил, не заметил, как крепко Шаннон прижимает к себе Саффрон.

— Только посмотрите! Как вы ей понравились! — заметила Джонкуил.

Саффрон в восхищении перебирала пальчиками блестящие волосы Шаннон.

— Вот он, наш герой! — сказала Дафни. — Кто это рядом с Заном? — спросила она, посмотрев на Розмари.

В сопровождении игрока из своей команды к ним подъехал Зан, одетый в зеленую рубашку для поло и брюки для верховой езды. Его мускулистые руки и бронзовое лицо блестели от пота.

Зан с удивлением остановил взгляд на Шаннон. Та же была ошеломлена тем, насколько он походил на Зана, который остался в ее памяти. Светлые волосы разлохматились, глаза блестели от радостного возбуждения. Схватив на руки обрадованную Саффрон, он сумел скрыть свое удивление от неожиданного появления Шаннон и тут же представил могучего Рамона Альвареса. Тот немедленно занял место рядом с Шаннон. Скоро к ним присоединились еще два игрока. От них, загорелых и мускулистых, исходила мужская энергия. Даже хладнокровная Розмари и ее благоразумная подруга Дафни в обществе этих мужественных игроков почувствовали себя чуть-чуть легкомысленными. Беседа стала гораздо более оживленной — как будто оркестр перешел на более быстрый темп.

Рамон уделял Шаннон все больше внимания, а та, помня о присутствии Зана, не смела даже взглянуть на него. Багли подал напитки и сандвичи, и внезапно группа разрослась, пополнившись друзьями из соседних машин. Перед началом первого тайма Рамон поднялся, собираясь уходить.

— Могу ли я на следующей неделе пригласить вас на обед? Я возьму ваш номер у Зана. Мы можем пойти в «Аннабель».

— О, спасибо. С удовольствием, — с усилием ответила Шаннон, чувствуя на себе взгляд Зана.

Когда Рамон ушел, Зан подошел и сел рядом с ней.

— У вас, кажется, нашлось много общего, — небрежно заметил он.

— Да, он пригласил меня на обед. Он кажется очень милым.

— У него очень плохая репутация.

— Что ж — мне нравится рисковать. В конце концов, я думаю, настает время и мне расправлять крылья, не так ли? — Шаннон с удивлением увидела, что глаза Зана вспыхнули от ревности.

— Ну, я думаю, это не мое дело, — с притворным равнодушием ответил он.

Чувствуя, что Розмари наблюдает за ними, Шаннон с невинной улыбкой холодно посмотрела на нее.

Через несколько дней Ирма позвала ее к телефону.

— Мужчина, — шепотом добавила она.

Почти уверенная, что звонит Рамон Альварес, Шаннон сильно удивилась, услышав в трубке незнакомый густой бас.

— Это изумительная Шаннон Фалун, рожденная под Южным Крестом?

— Да, это я, — ответила Шаннон, чувствуя себя нелепо.

— Вы, возможно, не помните нашу июньскую встречу в аравийском саду и наш разговор насчет работы. Это говорит Норман Паркинсон. С момента нашего разговора мне дали заказ, который сразу заставил меня вспомнить ваше неподражаемое лицо и фигуру. Короче, дорогая леди, не хотите ли стать одной из моих моделей? Прежде чем сказать «да», позвольте мне предупредить, что вы отправитесь в такую экспедицию по Африке, которая заставила бы призадуматься даже Ливингстона.

— Мистер Паркинсон! — с удивлением воскликнула Шаннон.

После своего дебюта на костюмированном балу она с досадой обнаружила, что друг Хоки по имени Паркс на самом деле не кто иной, как знаменитый фотограф Норман Паркинсон. Шаннон не ожидала, что когда-нибудь снова услышит его голос.

Через два дня в судьбе Шаннон произошел неожиданный поворот. Она подписала контракт с ведущим лондонским агентством топ-моделей «Моделз уан» и была приглашена Паркинсоном на съемки трехстраничного материала для «Вог» в Лунных горах — одном из самых отдаленных уголков Африки. До отлета в Уганду оставалось две недели, и все время Шаннон было занято визитами к фотографам, чтобы представить себя как новое лицо в мире лондонской моды. Предложение Паркинсона в мгновение ока вознесло ее на самый верх. Шаннон слышала, как о ней уже говорили весьма экстравагантно: непонятная и опасная, тлеющий огонь, девушка с грацией гепарда — агентство пыталось определить ее имидж. Ее называли неограненным драгоценным камнем, гибридом Востока и Запада, загадочно-энигматической незнакомкой. Последнее определение заставило Шаннон улыбнуться — она вспомнила слова Зана, сказанные несколько лет назад. В конце концов в этом, видимо, была доля правды.

Джонкуил сначала потеряла дар речи, узнав, что знаменитый Паркинсон наметил в звезды ее протеже, которую она приютила в своем доме. Затем милостиво благословила Шаннон на то, чтобы та следовала за своей мечтой.

— Где бы вы ни оказались, моя дорогая, у меня вы всегда найдете дом. Конечно, я всегда знала, что вам предстоит сделать нечто грандиозное, и вы не навсегда останетесь со мной, — сказала Джонкуил, с чувством обняв Шаннон. — Ирма, Багли, Баглс и я всегда рады помочь вам.

Когда Керри получила от Шаннон письмо, полное новостей, касающихся ее будущей карьеры, то сразу же направила ответ. Казалось, ожили все старые мечты младшей сестры об их совместной жизни. Счастливая Керри предполагала, что уж теперь-то Шаннон наконец найдет средства, чтобы забрать ее в Англию.

Такая реакция испугала Шаннон, которая не знала, что делать. Нужно винить только себя, мрачно размышляла Шаннон. Не надо было так хвастливо расписывать собственные успехи. И даже если у нее скоро появятся деньги, чтобы привезти Керри в Лондон, разумно ли это? В конце концов, не вечно Керри будет страдать в Кунварре, однажды ей может представиться свой шанс. Керри всегда доставляла беспокойство, а теперь, когда ей исполнилось пятнадцать, она, без сомнения, стала как никогда упрямой. Сейчас, когда Шаннон готова в любую минуту сорваться с места при малейшем намеке на новый заказ, в ее жизни просто нет места для подростка, нуждающегося в воспитании и заботе.

Все эти рассуждения, конечно, основывались на вполне понятном нетерпеливом стремлении Шаннон зажить наконец своей собственной жизнью. Ее ждало захватывающее приключение, и она хотела испытать его до конца. «А что в этом плохого?» — вызывающе спрашивала себя Шаннон, загоняя подальше чувство вины.

Теплым сентябрьским днем, когда до отлета в Восточную Африку оставалась неделя, Шаннон с альбомом под мышкой вышла из агентства. Остановившись у витрины бутика на Кингз-роуд, она поймала в ней свое отражение. Она все еще не могла поверить, что за час сделала столько, сколько другие делают за неделю. В дополнение к пробным снимкам, включая сделанные Паркинсоном, ее сняли еще на полдесятка серий, и она обнаружила, что совсем не стесняется объектива. Он был безличным, и Шаннон перед ним оживала.

Увидев свободное место на тротуаре кафе «Пикассо», Шаннон опустила свой портфель и заказала кофе, довольная тем редким моментом праздности, когда можно спокойно созерцать протекающую мимо жизнь. На Кингз-роуд в этот час было полно длинноногих молодых женщин в мини-юбках и с вызывающими прическами. Внезапно чей-то голос вывел Шаннон из задумчивости.

— Шаннон!

Вздрогнув, она подняла взгляд.

— Зан! Что ты здесь делаешь?

— Я собирался спросить тебя о том же, — ответил он, садясь в соседнее кресло.

После матча в поло они не виделись. На этот раз ее сердце не затрепетало. Шаннон улыбнулась, чувствуя себя так, как при встрече со старым знакомым.

— Ну, так что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я осматривал дом на Оукли-гарденс. Ты ведь знаешь, я занимаюсь недвижимостью. У меня теперь свое агентство. Правда, не было возможности тебе об этом сказать. А ты что здесь делаешь? Ходишь по магазинам?

— Вообще-то нет. Я ходила в агентство «Моделз уан». Они представляют меня.

— Агентство? Ты имеешь в виду моду? — с удивлением спросил Зан.

— Да. Вот мой альбом, можешь взглянуть, если хочешь.

Она передала ему альбом, и Зан принялся листать его. Время от времени он поднимал глаза на Шаннон, как бы не веря, что далекая и шикарно одетая женщина на фотографиях — это она.

— И когда же все это случилось? Джонкуил ничего мне не говорила.

— Совсем недавно. Через неделю я отправляюсь с Норманом Паркинсоном на первое задание за границу. — Как ни старалась Шаннон, в ее голосе все же прозвучали победные нотки, хотя она до сих пор удивлялась, видя себя на фотографиях.

— Вот так сюрприз, — сказал Зан, покачав головой. — Прими мои поздравления, Шаннон. Я рад за тебя. Твои фотографии просто восхитительны. Но они все равно хуже оригинала, — добавил он, грустно улыбнувшись.

Шаннон внезапно пожалела, что так расхвасталась своими успехами. Она старалась не замечать восхищения в глазах Зана, но тем не менее в ней встрепенулись знакомые чувства, которые, как ей казалось, она сумела подавить.

— Слушай, это надо отметить, — внезапно сказал Зан. — Чем-то более серьезным, чем чашка кофе. — Он крепко взял ее за руку и потянул за собой.

При виде такого энтузиазма она не смогла удержаться от смеха. Шарахаться от него в сторону, как испуганная мышь, казалось глупо. Они не спеша пошли по улице мимо красивых домов. Везде были цветы — на газонах, в ящиках под окнами. Зан выбрал паб, где столики стояли во дворе, и еще до того, как они успели сесть, заказал бутылку шампанского. Глядя друг на друга, они молча сидели за столом. Шаннон не ожидала увидеть боль в его глазах.

— Почему ты так рассталась со мной, Шаннон? — спросил Зан, взяв ее за руку. — Бесследно исчезла из Кунварры, а когда я приехал в Сидней, то бродил везде, как зомби, разыскивая тебя. Я просто сходил с ума…

— Что ты говоришь? — с изумлением спросила Шаннон. — Я видела твою фотографию в «Морнинг геральд». На мой взгляд, ты выглядел вполне довольным. И, между прочим, почему ты не связался со мной? Ты получил мое письмо и знал, где я. — Скрыть горечь, звучавшую в ее голосе, было невозможно.

— О чем ты? Какое письмо?

— Ты хочешь сказать, что не получал письма, которое я послала? Я написала тебе через несколько дней — как только нашла в Паддингтоне место. Я почти не выходила оттуда, все ждала от тебя вестей.

Зан с грустью покачал головой.

— Шаннон, я не получал никакого письма.

Они смотрели друг на друга, разделенные временем и обстоятельствами. Они поняли, что произошла трагическая случайность, и неожиданно все барьеры рухнули.

— Не могу поверить, что ты подумала, будто я не искал тебя в Сиднее. Как ты могла так подумать? — Его отчаяние перешло в гнев. — Видимо, ты решила, что я просто тебя соблазнил, весело провел с тобой время, да?

— А что еще я могла подумать? Ох, Зан, когда я увидела тогда твою фотографию, меня осенило, что мы из разных миров. Я была тогда такой безнадежно наивной. Но теперь слишком поздно. Ты женат, у тебя ребенок.

Зан отмахнулся от ее слов.

— Все лето меня преследовала мысль о тебе, я пытался найти тебя, чтобы хотя бы поговорить, как сейчас. Когда я увидел твой портрет на Бонд-стрит, я просто сходил с ума от мысли, что ты где-то в Лондоне, а я не могу тебя найти. Я даже отправился к этому мерзавцу Сазерленду, но он мне ничего не сказал.

— Значит, это был ты, прошептала Шаннон, слабо улыбнувшись.

— Я уже почти сдался, и вдруг ты появляешься в Аскоте. Я поворачиваю голову — и ты здесь! Меня как будто молнией поразило. Разве ты не видела, какое действие на меня оказало твое присутствие? Но что надо было сказать, чтобы дать тебе понять, в каком я отчаянии? А потом, когда ты отказалась говорить со мной, лето превратилось в сплошной кошмар. Когда Рамон пригласил тебя, я просто с ума сходил от ревности. Ты была с ним?

Лицо Зана потемнело, но он замолчал, не выспрашивая у нее подробности о Рамоне, а пытаясь прочитать все по глазам. Шаннон не чувствовала необходимости признавать, что на миг увлеклась южноамериканским плейбоем, или что сейчас, когда она смотрит на Зана, Рамон ничего для нее не значит. Объяснения и оправдания казались бесполезными.

— Какое право ты имеешь задавать подобные вопросы? — с болью спросила Шаннон.

Зан дотронулся до ее руки и крепко сжал ее.

— Какое счастье вот так дотрагиваться до тебя, говорить с тобой. Что мы теперь будем делать?

— Ничего. А что мы можем делать? Слишком поздно.

— У меня никого нет, кроме тебя. После свадьбы я все время как лунатик. Я никак не мог выбросить тебя из головы.

— Не надо. Пожалуйста, не надо!

— Теперь, когда ты уезжаешь, у меня, возможно, больше не будет другого случая. Дай мне сказать то, что я хочу сказать. Пожалуйста, Шаннон.

Глаза Зана были полны страсти, Шаннон не могла этого вынести. Она встала, однако Зан удержал ее.

— Шаннон, ты не можешь так уйти. Я люблю тебя. Пойдем со мной! У моего друга есть поблизости студия, там мы будем одни.

— Это безумие. Что ты со мной делаешь? — прошептала она. Искушение повторить ту ночь — воспоминания о ней все еще жили в ее памяти — было почти непреодолимым. — Нет, не буду! — крикнула Шаннон. Освободившись от Зана, она выбежала из паба.

Зан беспомощно смотрел, как она уходит. Обреченно махнув рукой, он перевернул бутылку и вылил ее содержимое в ведерко со льдом. Зан долго сидел за столиком, рассеянно глядя, как желтые листья каштана медленно кружатся в воздухе и падают к его ногам.

Глава 5

Кунварра, 1977 год

Подобно черным стражам, вороны кружились над холмами Кунварры, четко вырисовываясь на фоне голубого неба. Была весна, и первая зелень уже заполняла мертвую землю.

Мэтти посмотрела на горизонт, где начала собираться буря, прикидывая, хватит ли времени для совершения погребальной службы. Из-за перистых облаков сверкнула молния, сопровождаемая раскатом отдаленного грома — достойная замена пушечной пальбы на похоронах Брендана Фалуна.

В Кунварре за последние двадцать лет это была первая смерть. На похороны пришли все работники фермы вместе с женами и детьми. В процессии, следующей из церкви за сосновым гробом, со стороны некоторых женщин слышались сдавленные рыдания. Мужчины — друзья Брендана и немногочисленные враги — с торжественным выражением на лицах смотрели вперед, неловко сжимая в руках шляпы.

Рядом с Мэтти неуклюже вышагивал Боб. Процессия уже приближалась к могиле, окруженной металлической оградой. Связанное со смертью естественное чувство скорби усугублялось чувством вины. Никто из пришедших почтить память Брендана не подозревал, что охватившее его отчаяние приведет к самоубийству, и поэтому все чувствовали себя виноватыми. Но самая большая тяжесть лежала на Бобе, который за несколько дней до смерти предупредил, что уволит Брендана, и теперь винил себя за случившееся.

Тело Брендана нашел Блюи, недалеко от Брэмбл-Коттедж. Он услышал эхо выстрела в роще недалеко от поляны и отправился посмотреть, что происходит. Он сразу нашел Брендана. У него было снесено полголовы, а голубые глаза удивленно смотрели в облака.

Керри шла перед Мэтти и Бобом, в самом начале процессии, одетая в простое темно-синее платье, с платком на голове. Вслед за священником она через калитку подошла к могиле — узкому прямоугольнику земли в тени растущего рядом дерева. Керри смотрела на его сверкающие цветы, радуясь тому, что может зацепиться за него сознанием. Яркое пятно отвлекало ее от гроба, стоящего у края могилы. Но когда священник начал читать из «Послания к коринфянам», больше нельзя было уклониться от вида темной ямы, и она пустым взглядом уставилась на нее.

— То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе… Не все мы умрем, но все мы изменимся вдруг, в мгновение ока, при последней трубе…

Когда священник закрыл Библию, гроб на веревках опустили в могилу, и все присутствующие прошли мимо нее, бросив вниз по горсти земли. Когда подошла очередь Керри, она бросила на гроб маленький букетик синих васильков, перевязанных красной лентой, которую Шаннон когда-то заплетала в волосы.

Несколько человек задержались, неразборчиво бормоча слова соболезнования, но Керри не реагировала на утешения. Мэтти стояла поблизости. Заметив, что Керри не собирается уходить, она подошла к ней и мягко взяла за руку.

— Приходи в дом. Мы позовем всего несколько человек.

Не повернув головы, Керри кивнула, испытывая облегчение оттого, что остается одна. Темные облака закрыли солнце, погрузив могилу в холодную тень. Легкий ветерок пригибал к земле коричневую траву, и Керри обняла себя руками за плечи, чтобы преодолеть дрожь. В темной яме гроб казался очень маленьким. Глядя на него, Керри не испытывала никаких эмоций — только пустоту. Последний горячий спор с Бренданом эхом отзывался в ее голове и в сердце, заполняя пустоту, созданную его безразличием и невниманием. «Почему ты не уехала вместо нее?» — последняя жестокая фраза отца всегда будет преследовать Керри.

Какой-то ангел-мститель лишил Брендана последней милости, которую он, возможно, желал. Его любимая дочь Шаннон не смогла приехать домой, чтобы его оплакать. Керри знала, что Шаннон никогда не требовалось завоевывать отцовскую любовь, поэтому ей никогда не понять тех мучений, которые он испытывал.

Подобно пляшущим в небе молниям, мысли метались в голове Керри, заполняя все ее существо болезненной пустотой. Брендан любил ее — в этом Керри была уверена. Их любовь часто походила на ненависть, мучая их обоих, но теперь Керри понимала ее. Это была сильная, гордая любовь, в которой не было места нежности или терпимости. В них текла одна и та же ирландская кровь, которая связывает людей крепче, чем привычка. Оба принимали добро как должное, с боем прокладывали путь к сердцу друг друга, рычали и кидались друг на друга как звери. Эта мысль вдруг четко проявилась на мрачном фоне прошлого, и Керри могла черпать из нее силы. Любовь Брендана изливалась на нее из могилы, заставляя замолкнуть чувство вины. Он должен был умереть, чтобы Керри смогла его понять.

— Прощай, папа, — прошептала Керри. Глаза ее были по-прежнему сухи. Отойдя от могилы, она закрыла за собой калитку, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.

Вечером, оглядывая комнату для гостей в большом доме, куда Керри переместилась в день смерти Брендана, она думала об иронии судьбы. Раньше она сделала бы все что угодно ради того, чтобы провести ночь в огромной кровати, на которой Шаннон приходила в себя после падения с лошади. Однако теперь, в канун похорон Брендана, комфорт этой красивой комнаты не производил на нее никакого впечатления. Завернувшись в одеяла, Керри лежала, разглядывая большой чемодан, который Мэтти купила для ее вещей. Все было упаковано и готово к укладке в «лендровер». На рассвете Боб отвезет ее на посадочную полосу в Уишбоне.

Когда Брендан умер, первое, что сделала Мэтти, — позвонила в Америку его брату Джеку. Вспоминая об этом, Керри гадала, стали бы они с Бобом настаивать на том, чтобы оплатить ее проезд в Соединенные Штаты, если бы не испытывали чувство вины. В отличие от Шаннон Керри никогда не радовало теплое обращение Мэтти. Она рассматривала его как уловку, призванную замаскировать власть, которой она обладала над ними — пусть даже привилегированными, но слугами. То, что Мэтти сразу после смерти Брендана забрала ее в большой дом, совсем не означает, что она не рада от нее избавиться, думала Керри. Фремонты явно считают, что искупили свою вину, купив ей билет в один конец в Грин-Спринг-Вэлли в штате Мэриленд.

В тот момент, когда Керри услышала в потрескивающей телефонной трубке знакомый, с ирландским акцентом голос Джека, она чуть не выплеснула весь запас слез, которые до сих пор сдерживала. Шаннон уехала на съемки, куда-то в Африку, и Керри казалось, что Джек — единственный в мире, кто о ней заботится. Услышав о том, что случилось, он немедленно заявил, что Керри должна быть с ним, и его сердечность перенеслась через континенты, утешая и успокаивая девочку. Когда Мэтти и Боб предложили оплатить стоимость проезда, решение было принято. Кэрри приняла их дар с безразличием, которое они объяснили шоком от пережитой утраты.

Керри лежала на той же самой подушке, на какой когда-то лежала Шаннон. Но сейчас Керри не думала о сестре. Вздохнув, она погасила свет и свернулась калачиком. К тому времени, когда Керри погрузилась в сон, подушка стала мокрой от слез, которые она сдерживала до тех пор, пока не осталась одна.

Когда огни Хитроу остались позади, Багли включил пятую передачу и в зеркальце заднего вида посмотрел на Шаннон.

— Я вас с трудом узнал, когда вы проходили контроль, мисс Шаннон. Осмелюсь сказать, вы выглядите прекрасно.

— Спасибо, Багли. На обратном пути я дала себе волю в Риме на виа Кондотти. По тем сверткам, что вы погрузили в багажник, вы можете судить о том, как я там побезумствовала. Рим меня поразил, — сказала она, откидываясь на сиденье. Даже сейчас Шаннон казалось, что она ощущает аромат кофе в расположенных прямо на тротуарах маленьких кафе, а перезвоны церковных колоколов все еще звучат в ушах.

— Леди Фортескью ждет вас на Честер-сквер.

— Мне так много нужно ей рассказать, даже не знаю, с чего начать.

— Солнечный Рим, Черный континент — думаю, все это отличается от Лондона с этим проклятым дождем. С тех пор, как вы уехали, льет не переставая. — Багли поймал взгляд Шаннон, убедившись, что она не подозревает о печальной вести, которая ждет ее. Он беззаботно болтал, стараясь хоть чуть-чуть продлить иллюзию, что в мире по-прежнему все в порядке.

— Нам пришлось два дня добираться до Лунных гор по самой дикой непроходимой местности. По сравнению с нею Австралия просто ландшафтный парк.

— Неужели?

Шаннон откинулась на сиденье, мысленно она все еще находилась в Африке.

Поездка к выбранному Паркинсоном месту оказалась солидной экспедицией на «лендроверах» по головокружительным горам, через джунгли и долины. Оказалось, что знаменитый человек не только фотограф, но и искатель приключений. Но пока команда не прибыла в этот отдаленный уголок земли, Шаннон не могла понять, зачем нужно ехать так далеко просто для того, чтобы сделать фотографии. Захватывающий пейзаж — высокие зеленые горы, прозрачные облака, удивительная растительность, казалось, сошедшая со страниц научно-фантастического романа, — все служило прекрасным фоном и материалом для гения-фотографа. Одежда, предназначенная для Шаннон, наводила на мысль об экзотических театральных декорациях, а ее и без того небольшой опыт работы со стилистами и фотографами в замкнутой атмосфере лондонской студии был бесполезен здесь, в условиях дикой местности, где все шло наперекосяк. Иногда Шаннон хотелось визжать — от духоты, жары, от стилистов. Вооруженные щипчиками, расческами, щетками для макияжа, они вились вокруг нее как мухи, а ассистент наряжал Шаннон в платья, которые больше походили на произведения искусства, предназначенные для драпировки статуй, нежели на одежду для живой женщины. Вид манекенщицы в джунглях по определению должен был быть эффектным. У Шаннон не оставалось другого выбора, кроме как всецело положиться на невозмутимого Паркса, хотя временами она была убеждена, что все катится в пропасть и ее карьера закончится, по сути дела, не начавшись. Только деловитый вид Паркса, его колючие брови под ставшей уже знаменитой кепкой с большим козырьком, успокаивал Шаннон. Голубые, словно отрешенные глаза обладали способностью фокусироваться так же, как линзы объектива. Шаннон видела, как творил гений, сочетая законным браком последний крик моды с дикой, первозданной красотой Лунных гор.

Уставшая команда покидала Уганду с чувством триумфа. Они совершили переворот, который потрясет до основания мир высокой моды.

— То, что у меня здесь, в один миг изменит вашу жизнь, — сказал на прощание Паркинсон, похлопав по сумке, полной непроявленных пленок. — Вы понимаете, что теперь весь мир у вас в кармане?

Сейчас, когда машина мчала Шаннон по залитому дождем Лондону, она чувствовала, как поднимается все выше, туда, где всегда хотела быть, — на самый верх.

Когда Багли позвонил в дверь дома, Шаннон уже была на верхней ступеньке лестницы, держа в руках кучу коробок с торговыми марками Гуччи и Феррагамо.

— Только посмотрите! Вы в самом деле выглядите как на картинке в журнале мод! — воскликнула Ирма, обнимая ее.

Поспешив в гостиную, Шаннон увидела Джонкуил, дожидающуюся ее у огня.

— Я вернулась! — крикнула она с торжеством и бросила на пол свертки, чтобы обнять Джонкуил.

— О, моя дорогая, вы выглядите просто потрясающе. Какая перемена! Ну, прекрасно провели время, не так ли?

Освободив Джонкуил от крепких объятий, Шаннон заметила, что на ее лице написано необычно серьезное выражение.

— Проходите и садитесь. Боюсь, что, прежде чем выслушать ваши новости, я должна кое-что вам сообщить.

— Что?

— Вам пришла телеграмма, и я взяла на себя смелость ее вскрыть, зная, что там должно быть что-то срочное. Для меня просто невыносимо разрушать ваше счастье. Я так страшилась этого момента! Дорогая, мне очень жаль.

Взяв у нее телеграмму, Шаннон прочла короткое сообщение о смерти Брендана.

— Вот письмо, которое пришло вчера из Австралии. Я уверена, что там содержатся подробности. А теперь я знаю, вам надо некоторое время побыть одной. Если я вам понадоблюсь — я буду наверху. Попрошу Ирму принести вам бренди, — добавила она, видя, что Шаннон дрожит.

Когда Джонкуил ушла, Шаннон опустилась в кресло, стоящее у камина, и принялась читать письмо Мэтти. Смерть Брендана не была случайной. Самоубийство. Она повторила это слово вслух, но от этого ужас не стал более реальным. Шаннон попыталась вспомнить, где она была в тот момент, когда умер отец. Возможно, спала в палатке под звездами, когда на другой стороне Земли пуля прервала его жизнь. Шаннон мучили вопросы, на которые она уже никогда не получит ответа. Депрессия, которая преследовала отца всю жизнь, в конце концов доконала его, положив конец любым надеждам на то, что они когда-нибудь воссоединятся. Ничто не могло компенсировать эту внезапную потерю: ни деньги, ни неожиданная слава, ни путешествие, ни даже известие о том, что Керри находится в Америке, у дяди Джека. В одно мгновение жизнь разлетелась вдребезги. Хрупкая общность, которая в Кунварре сходила за семью, больше не существовала; они с Керри остались совершенно одни во враждебном мире. Шаннон не вспоминала резкие слова, которые они сказали друг другу в прошлом, перед ее мысленным взором возникло взволнованное личико Керри, смотрящее на нее в утро ее бегства в Сидней. Как она выглядела, когда стояла перед могилой Брендана? Хотя сначала Шаннон обрадовалась, что Керри у Джека, очень скоро радость и облегчение сменились чувством вины. Если бы не Джек, ей пришлось бы немедленно вызвать Керри, ограничивая таким образом свою независимость. Пристыженная этими мыслями, Шаннон постаралась сосредоточиться на том, что она может сделать для младшей сестры. Теперь, когда заработок Шаннон становился практически неограниченным, Керри могла получить самые лучшие платья и кучу денег на карманные расходы. Это придавало собственным амбициям Шаннон новый оттенок: она заботится о Керри. Сестра не будет никому ничем обязана и ни в чем не будет нуждаться — то, чего сама Шаннон никогда не испытывала.

Внезапно ее охватило какое-то беспокойство. Уютная обстановка казалась насмешкой над ее горем. Атмосфера дома Джонкуил душила ее, и Шаннон почувствовала непреодолимое желание оказаться сейчас подальше от всей этой роскоши. Схватив пальто, она выбежала на улицу и окунулась в дождливую темноту. Как только Шаннон оказалась наедине со стихией, слезы потоком потекли по лицу. Она шла по мокрым тротуарам под безжалостными порывами ветра, и этот ветер казался ей символом отчаяния, символом бурного возвращения к собственным корням. Горько и безутешно рыдая, Шаннон шла по пустынным тротуарам Белгравии, где светящиеся золотом струи воды сбегали в водосточные трубы. В памяти всплывали воспоминания… О первых днях ее детства, когда отец рассказывал ей разные истории и вырезал игрушки, о том, как умерла Дорин и они с отцом утешали друг друга. Теперь она стала сиротой. Совсем недавно было не так. Если бы она тогда вернулась — возможно, они с Бренданом смогли бы простить друг друга. Теперь Шаннон понимала, что все это время просто ждала, пока исчезнет ее гордыня. Воспоминания о горячей любви Брендана стали для нее возмездием. Шаннон поняла, что много лет назад отец мог поступить совсем иначе. Мог бросить ее и Керри, но вместо этого он трогательно пытался вырастить их — как мог. А она покинула его, и теперь он лежит в могиле в Кунварре. Могиле, вырытой на крохотном клочке земли среди бескрайних пустынных просторов — менее безжизненных, чем сердце Шаннон после этой невосполнимой утраты.

Глава 6

Медоуз, Мэриленд, ноябрь

Вблизи дома Керри отпустила Тройку, позволив гнедому мерину резво мчаться галопом по усыпанной опавшими листьями конной тропе. Низко наклонив голову, чтобы не наткнуться на свисающую ветку, она наслаждалась ощущением мощи мчащегося вперед животного. Холмы Мэриленда были покрыты первым снегом, спрятав кажущуюся вечной зелень долины. Толстые ветви деревьев, скрывавшие усадьбу конного завода Медоуз, сейчас были голыми. Даже теперь, после двух месяцев пребывания здесь, Керри испытывала глубокое волнение при виде бесформенного сооружения в колониальном стиле, предстающего перед нею во всем великолепии ясного ноябрьского дня.

Дом, вдвое больший, чем дом Фремонтов в Кунварре, представлял собой увеличенный в масштабе коттедж. Четкие очертания деревянных стен создавали обманчивое впечатление скромности, совершенно не соответствовавшее роскоши внутренней обстановки и репутации конезавода, который в Мэриленде считался одной из самых процветающих ферм по разведению лошадей. Когда бы Керри ни приближалась к дому после тренировки, она всегда воображала, что он принадлежит ей. Было легко фантазировать на эту тему, в сотый раз глядя на безупречный костюм для верховой езды купленный в Глиндоне на присланный Шаннон чек. То, что Керри всегда хотела, теперь принадлежало ей. Она купила полный комплект снаряжения, выставленный в витрине, — от приталенной черной куртки и серовато-коричневых брюк до широкого шарфа. Заправив волосы в черную сетку и надев сверху черный котелок, Керри вполне могла соперничать с всадниками, чьи фотографии она в свое время с жадным любопытством рассматривала в «Эквус». Но именно ботинки заставили ее сердце учащенно забиться. Ужасно дорогие, из самой лучшей кожи, они намного превосходили ту пару в Уишбоне, о которой она так мечтала.

Керри рысью въехала на мощенный булыжником двор конюшни и помахала рукой одному из конюхов, заводившего в стойло чистокровного жеребца в попоне. Сегодня был День благодарения, и Керри с Джеком вместе с остальными работниками конного завода были приглашены в большой дом на званый обед. Этого события она всю неделю ожидала с нетерпением. По этому случаю соберется весь клан ван Буренов. Никого из них Керри и в глаза не видела, но много слышала от Джека и других, так что ван Бурены казались ей знакомыми.

Почистив Тройку щеткой, Керри перекинула седло через плечо и отправилась в кладовую, где хранилась упряжь. Там она увидела молодого человека, вешавшего седло на крючок, и мгновенно поняла, кто он такой.

— Привет! Вы — Марк ван Бурен, не так ли? — весело сказала Керри, протягивая руку.

— О, привет. А вы, должно быть, племянница Джека Фалуна. Я слышал, что вы приехали.

Несомненно, Марк ван Бурен не оправдывал возлагавшихся на него ожиданий. В его облике было нечто незавершенное; в свои двадцать лет он был похож на неуклюжего старшеклассника, хотя учился на последнем курсе в Гарварде. Он был вторым сыном и стал наследником поместья после того, как его старший брат Линди IV два года назад погиб во Вьетнаме. Линди был красивым, талантливым, его все обожали. Даже сейчас в Медоуз о нем ходили легенды. Линди был всем, а Марк — нет. Чувствуя в его поведении робость, Керри ободряюще улыбнулась.

— Ваш дядя прекрасно знает лошадей, — после неловкой паузы сказал Марк.

— Это точно. Как он говорит, обломал себе зубы на подковах.

Он засмеялся, и Керри почувствовала, что лед сломан.

— Надеюсь, вам нравится в Соединенных Штатах. Наверно, в Австралии многое по-другому.

— Конечно. У нас дома сейчас наступает лето. Знаете, до этой недели я никогда не видела снега.

— Правда?

— Когда я проснулась и выглянула в окно, то не могла поверить своим глазам.

— В Австралии нет снега?

— Есть, но он выпадает на юге, в Виктории. Это в сотнях миль от Нового Южного Уэльса — от того места, откуда я.

К тому времени, когда Керри и Марк покинули кладовую, между ними возникли дружеские отношения.

— Как долго вы собираетесь здесь оставаться? — спросил Марк. Он смотрел на Керри с растущим интересом.

— Навсегда. Я здесь насовсем! — весело ответила она.

— Мне очень нравится ваш австралийский акцент. Звучит здорово. Никогда раньше его не слышал — я имею в виду в личной беседе.

— Правда? Дядя Джек говорит, что я его постепенно теряю, — ответила Керри, не упоминая о тех усилиях, которые она предпринимала, чтобы смягчить свой гнусавый выговор. — Конечно, в давние времена Фалуны были ирландцами. Это одна из самых древних и аристократических фамилий в Лимерике.

Керри посмотрела на него. Ее веснушчатое лицо, по форме напоминающее сердечко, скрывали поля котелка. Она знала, что обтягивающие брюки прекрасно демонстрируют достоинства ее зрелой фигуры.

— Вы придете в дом на обед в честь Дня благодарения, не так ли?

— Конечно, приду, и я очень жду его. Дядя Джек говорит, что обед в День благодарения — это стоящая вещь.

— Ну, в таком случае, я думаю, мы там увидимся.

Керри смотрела, как он уходит, и радовалась: она установила хорошие отношения по крайней мере с одним из ван Буренов. В расчет следовало принимать еще двоих — отца Марка, Линди III, и его сестру Картер. Керри удивлялась, зачем называть девочку Картер. Она взбежала по лестнице к дверям квартиры, которую занимала вместе с Джеком. Квартира над гаражом с того времени, как Керри приехала в Медоуз, стала ее домом. Услышав ее шаги, Джек повернулся.

— А, вот ты где. Ты ездила на Тройке слишком долго. Я уже начал думать, что ты забыла про праздничный обед. Когда ты садишься в седло, юная леди, ты, кажется, забываешь о времени, — с нежной улыбкой сказал он.

— Сегодня не забыла, — возразила Керри. Глаза ее сияли. Сняв перчатки, она с улыбкой посмотрела на дядю.

В нем мало что напоминало Брендана. Маленький и плотный, Джек унаследовал от матери рыжеватый цвет волос и веснушчатое лицо. Движения у него были быстрыми, как у терьера. Открытое мальчишеское лицо создавало впечатление, что он гораздо моложе своих лет, а медные искорки в глазах, похожие на брошенные в зеленую воду однопенсовые монетки, могли вспыхивать так же легко, как и у Брендана. Но в Джеке чувствовалась та уверенность в себе, спокойная сила, которая вызывала уважение как людей, так и чистокровных лошадей. В отличие от старшего брата, который шел по жизни с вечной готовностью броситься в драку, Джек выбрал путь реалиста, полагающегося не только на чутье, но и на упорную работу.

Сейчас, глядя на Керри, стоящую перед ним в полной экипировке, он вспомнил свою мать — красивую молодую Кэтлин, которая не потерпела, чтобы условности помешали ее чувствам. Когда эта прачка, мать двух незаконнорожденных сыновей лорда, выезжала охотиться с гончими, англо-ирландская аристократия встречала ее насмешками. Ее любовник не очень-то поддерживал ее, но тем не менее Кэтлин никогда не опускала головы. Без сомнения, юная Керри унаследовала от нее эту черту. Медно-красной шевелюрой она очень напоминала свою бабушку — так же, как и дерзким выражением лисьего личика. У Керри был безошибочный инстинкт в обращении с лошадями, и головокружительные кульбиты, которые она выделывала на чистокровках, вызывали особую гордость у Джека. Правда, иногда он задумывался над тем, какие дополнительные таланты развились у племянницы с тех пор, как он еще ребенком обучал ее азам дрессуры.

Джек спрашивал себя, не стоило ли намекнуть девочке, что покупать полное снаряжение для верховой езды не совсем уместно. Получив неожиданные деньги от Шаннон, Керри настояла на том, чтобы купить полный комплект обмундирования, которое больше подходило богатому члену охотничьего общества, чем племяннице старшего конюха. Но учитывая то, что пришлось пережить Керри, Джек не стал ничего говорить. У нее будет достаточно времени, чтобы научиться понимать тонкие социальные различия в здешнем обществе. Медоуз — это феодальное имение в миниатюре, и Керри довольно скоро найдет в нем надлежащее ей место.

Чуть позже через замерзший двор конюшни они вдвоем направились в большом дом на обед по случаю Дня благодарения. Одетая только в пурпурное вельветовое платье, замерзшая Керри съежилась, надеясь, что Джек не будет ее ругать за то, что она не надела пальто. Подходящего, по ее мнению, у нее не было. Керри с ожиданием смотрела в сторону дома, бесконечные окна которого светились янтарно-желтым огнем. За ним располагались холмы, густо заросшие деревьями, чьи голые ветви четко выделялись на пылающем оранжевом небосклоне.

— Ну что я тебе говорил? Это просто безумие — идти даже сто метров без пальто. Промерзнешь до костей, — ворчал Джек. В твидовой куртке и саржевых брюках у него был слегка растерянный вид человека, не привыкшего носить галстук.

— Как ты думаешь, сколько комнат в Медоуз? — спросила Керри, чтобы сменить тему.

— Думаю, по меньшей мере тридцать. Это прекрасный дом, строился для сквайра — так что уж будь уверена.

— Он намного больше, чем дом в Кунварре.

— Да, пожалуй, — согласился Джек, думая о предстоящем обильном угощении.

Керри сказала себе, что дрожит не от холода, а от возбуждения при мысли о том, что будет обедать в таком роскошном здании. По широким ступеням, обрамленным высокими белыми колоннами, они взошли на круговую веранду. Джек позвонил в медный колокольчик, висящий рядом с дверью, достаточно широкой, чтобы пропустить карету. Дверь открыла черная служанка в униформе.

— Добрый вечер, Кора, — поклонившись, сказал Джек.

— Здравствуйте, мистер Джек, мисс Керри. Все в гостиной. Пожалуйста, входите.

Они задержались в передней ровно настолько, чтобы Керри смогла прийти в себя от всего этого великолепия. Они стояли на полу, выстланном сверкающим паркетом, перед круглой лестницей из красной древесины, над которой нависало гигантское резное окно. Керри вслед за Джеком прошла в громадную комнату. До этого она даже не могла себе представить, что существует такое великолепие. Уже собрались гости, из которых Керри знала лишь немногих. Большинство составляли приезжие, отличавшиеся не только своей дорогой, консервативного стиля одеждой, но и равнодушным видом, с которым они разговаривали друг с другом. С серебряного подноса, с которым всех обходила одна из служанок, Керри взяла бокал с хересом, а Джек — виски. Оглядевшись по сторонам, Керри с неудовольствием отметила, что оделась чересчур нарядно. Все остальные носили платья приглушенных тонов, а из украшений только изредка можно было заметить нитку жемчуга или золотой браслет. Керри почему-то считала, что друзья и родственники ван Буренов будут прямо-таки выставлять напоказ свое богатство, и теперь ее щеки горели от стыда.

Керри немедленно нашла взглядом знаменитого главу клана, который с момента ее появления здесь отсутствовал на ферме. Он управлял своей империей по телексу и телефону, покупая лошадей в Европе и играя в поло на Палм-бич. Когда Линди ван Бурен повернулся к гостям, Керри обнаружила, что не может оторвать от него глаз. Он направился в ее сторону, и Керри почувствовала, как у нее внутри что-то оборвалось.

— Добрый вечер, Джек. Рад вас видеть.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен. Вы еще не видели мою племянницу. Керри Фалун.

— Добро пожаловать в Медоуз, Керри, — любезно сказал хозяин дома.

Керри протянула руку, уверенная, что с первого же взгляда он полностью раскусил, что она собой представляет, и была очень удивлена, увидев в этих проницательных глазах искру интереса к себе.

— Я сегодня получил кое-какую информацию из Дублина. Все решения положительны, Джек, ну да лучше я расскажу об этом завтра. Давайте встретимся в моем офисе в девять. Как там Талисман?

— Я заходил на него посмотреть как раз перед нашим приходом сюда, сэр. Щетки над копытом больше нет.

— Прекрасно, прекрасно. — Коротко кивнув, ван Бурен отошел в сторону.

Пока Джек болтал с одним из конюхов, Керри потихоньку пробралась к потрескивающему огню. Смущенно потягивая херес, она смотрела на девушку, которая могла быть только дочерью Линди, Картер. Все, что Керри слышала о шестнадцатилетней Картер, приехавшей домой на каникулы из интерната, разжигало в ней страстное желание узнать о ней как можно больше — от ее комнаты, по слухам, уставленной белой мебелью в стиле ампир, до стенного шкафа, якобы величиной с обычную спальню. Увидев, что Керри внимательно рассматривает Картер, Джек взял племянницу за локоть.

— Пойдем — я тебя представлю, — сказал он, и Керри с неохотой последовала за ним. — Картер, это моя племянница, Керри. Она приехала, чтобы жить со мной, как вы, вероятно, слышали. — Он улыбнулся стоящей рядом девушке. — Мне кажется, вы только что вместе приехали из Фокскрофта?

— Да, здравствуйте. Меня зовут Абигайль Гилмор, — ответила та, с любопытством глядя на Керри карими глазами.

Когда Джек их оставил, стряхнувшая с себя робость Керри, волнуясь, попыталась заполнить паузу в разговоре.

— Я так много слышала о вас, Картер. Дядя Джек говорил мне, как хорошо вы ездите верхом…

— В самом деле? — Встретив ледяной взгляд, Керри поперхнулась на полуслове. — Как я уже говорила, родители Мелани перестали выдавать ей карманные деньги и не разрешают поехать кататься на лыжах в Эспен, — повернувшись к Абигайль, продолжала Картер. — Я ей сказала, что позвоню попозже, вдруг их решение изменится, но без нее…

Абигайль и Картер возобновили свое тайное совещание, а Керри почувствовала, что ее вежливо послали подальше. Все было проделано так умело, так мягко, что ей ничего не оставалось, кроме как стоять посреди комнаты. Страдая от унижения, Керри отошла в сторону. Она уже сталкивалась раньше с такими же социальными барьерами, твердыми и непроницаемыми, как зеркальное стекло. Все, что она могла сделать, — это бросить гневный взгляд на двух сучек с плоской грудью и кривыми ногами. Все в них говорило о деньгах — от светлых кашемировых свитеров и юбок до ровно завитых волос и гладких лиц. Они были скучные и абсолютно несексуальные. Керри попыталась этим утешиться, но боль от пережитого унижения не стала меньше.

— Привет, Керри.

Услышав знакомый голос, она повернулась и обнаружила рядом Марка. Его нерешительное поведение представляло полный контраст по сравнению с манерами его сестры.

— О, привет. А я вас ищу.

— Правда? Мне нравится ваше платье, — застенчиво сказал он.

— Да? — удивленно сказала Керри. — Спасибо.

Чувствуя, что комплименты дались ему нелегко, она склонила голову в кокетливом поклоне.

— Что вы собираетесь делать на каникулах? Наверно, это будет одна сплошная вечеринка, не так ли?

— Вы в самом деле так думаете? — со смехом спросил Марк. — Если уж точно, то обычно я провожу большинство вечеров дома один — читаю или делаю уроки. Вероятно, вы знаете, что в Медоуз вся жизнь вращается вокруг лошадей, и если вы этим не живете и не дышите, то вы очень странный человек. Я больше похож на мать, чем на отца. Она никогда не садилась на лошадь, если могла без этого обойтись.

— Ваша мать сегодня здесь?

— Нет, мои родители разошлись много лет назад. Она живет в Нью-Йорке, и обычно я провожу каникулы у нее. В данный момент папа еще не нашел себе очередную жену.

Посмотрев на Линди ван Бурена, который даже на расстоянии властвовал над собравшимися, Керри мысленно сравнила динамичного, мужественного отца с сыном, явно не отличавшимся твердостью характера или приятной внешностью. Горькая улыбка, промелькнувшая в глазах Марка, подсказала ей, что окружающее его богатство, роскошная комната, где собирался весь клан, не могут заглушить его чувства одиночества и неудовлетворенности. Через несколько секунд, когда Линди с неприязнью сказал Марку несколько холодных слов, Керри почувствовала, что это пренебрежение каким-то образом компенсирует сегодняшнее поведение Картер. Пусть дочь Линди не слишком высокого мнения о Керри, но его сын и наследник уже стал ее союзником.

Выйдя в коридор в поисках ванной, Керри увидела, что ведущие в столовую двойные двери уже открыты. Она остановилась, пораженная видом длинного стола, покрытого кружевной скатертью. В свете двух огромных канделябров блестели серебро и фарфор. Дворецкий в перчатках только что поставил на полированный сервант серебряное блюдо с высокой круглой крышкой. Гобелены, тяжелые шторы на огромных окнах придавали гостиной колониальную пышность. Эта комната видела не одно поколение ван Буренов; их портреты смотрели со стен, будто все еще наслаждались этим великолепием. Керри с восхищением смотрела, как служанка вносила огромную супницу, расставляла хрустальные бокалы и раскладывала столовое серебро. Керри испытывала благоговейный трепет, предвкушая обед. Она уже забыла свои обиды.

— Извините, — обратилась Керри к служанке. — Где здесь ванная комната?

— Под лестницей, вдоль по коридору.

— Спасибо, — сказала Керри, думая про себя, что до обеда осталось еще достаточно времени, чтобы стереть часть своей косметики. Подойдя к двери в ванную, она услышала голос Картер:

— Ты когда-нибудь видела столь вульгарную особу, как эта племянница Джека Фалуна? Я была настолько ошарашена, когда он подвел ее к нам, что просто не знала, что сказать. Но папа же настоял на том, чтобы пригласили всех!

— А этот жуткий акцент! — подхватила Абигайль. — Думаешь, она красит волосы?

— Конечно, красит. Ты еще не видела ее в костюме для верховой езды. Она в нем как корова, в ее тени мы можем вдвоем уместиться, — хихикнув, сказала Картер. — В самом деле это просто кошмар. Кто-нибудь должен ей намекнуть…

— Ты хочешь сказать, что у нее есть полное снаряжение для верховой езды? Откуда же она взяла деньги?

— Понятия не имею. Лично мне это неинтересно.

Не дослушав их разговор, Керри, как слепая, бросилась вдоль по коридору. Ее многолетняя мечта оказалась перечеркнута одним легкомысленным замечанием двух самодовольных девиц из Фокскрофта. Керри не знала, как теперь сможет смотреть на них за обедом. Когда она появилась возле столовой, гости уже начали туда проходить. Подошедший Джек тронул ее за рукав.

— Вот ты где, милая. Пойдем! Нам вон туда.

— Что ты имеешь в виду?

Он провел ошеломленную, недоумевающую Керри в комнату, находившуюся в конце коридора. Никто не предупредил ее. Длинный стол был украшен яркими бумажными лентами и картонной индейкой. Смеясь и разговаривая, вдоль него выстроились служащие Медоуз — от младшего конюха до старшей домоправительницы, поедая индейку в клюквенном соусе. Были все, кроме черных слуг, которые, видимо, отмечали праздник где-то в другом месте.

Все великолепие Медоуз померкло для Керри. Здесь были слуги, и она была одной из них. Они привычно собирались подальше от глаз хозяев, подальше от большого шикарного зала, где сидели ван Бурены. Керри не могла поверить своим глазам: большинство искренне считали, что они проводят время как короли, даже не подозревая о проявляемом к ним пренебрежении. Глядя на их довольные, счастливые лица, на то, как они весело хватают с грубого фарфорового блюда простую пищу, Керри почувствовала, что к глазам подступают слезы. В ней все восставало против несправедливости. Так вот, значит, какова эта земля свободных, вот оно, равенство, с горечью сказала она себе.

— Проходи, дорогая, не будем никого задерживать, — с нетерпением сказал стоявший за ней Джек.

Безмолвно перекладывая на свою тарелку кусок индейки, Керри решила, что ее больше никогда не будет за столом для слуг. В один прекрасный день, если ей еще случится быть в Медоуз, она будет обедать с ван Буренами, сидеть за сервированным столом с прекрасным фарфором, столовым серебром, пить шампанское и бургундское, а не дешевое кьянти из граненого стакана. Керри уже знала, как туда попасть.

Апрель 1978 года

Когда в Медоуз пришла весна, Керри поняла, за что Грин-Спринг-Вэлли[7] получила такое название. В одно прекрасное утро она проезжала по загону для жеребцов, направляясь к бесконечным тропинкам, вьющимся среди многих и многих акров леса. Всем своим существом Керри испытывала радость от наступающего прекрасного дня. Дрожащий свет проникал через листву, и бриллиантовые искры сверкали на мокрой траве. Керри выехала на поляну, и оттуда открылся ошеломляющий вид на самое лучшее в Америке пастбище. Трава, такого же изумрудно-зеленого цвета, как, если верить Джеку, на лугах Ирландии, была очень густой и сочной — именно такой, какая требовалась для тонкой нервной системы и хрупкого скелета прекрасных чистокровок.

Только что прошел ливень, и в синей вышине, над почти неправдоподобным пейзажем, висела огромная радуга. Куда ни кинь взгляд, везде пересекающие пространство аккуратные, симметричные заграждения, прячущиеся в отдалении постройки символизировали мощь и богатство, которые правили здесь каждым акром этой бесценной земли. После пыльных, бескрайних просторов Австралии это был зеленый рай, и Керри наслаждалась, чувствуя под собой Тройку. Начиналось отведенное ей драгоценное время, и Керри направилась к отдаленному загону для прыжков. Она готовилась к конному шоу в Глиндоне — своей заветной цели, мысль о которой согревала ее всю зиму.

После первого появления в здешнем обществе в ноябре Керри пришлось пережить ряд неприятных моментов, о многих из которых было неловко вспоминать. Язвительное замечание, сделанное на Дне благодарения Картер, заставило Керри убрать подальше свое драгоценное снаряжение для верховой езды — до тех пор, пока она не заработает на соревнованиях первые розетки. Тогда охотничье общество сочтет за честь, если она будет мчаться за их гончими. Все это, однако, относилось к будущему. Сейчас Керри должна поумерить свои амбиции — до тех пор, пока не будет иметь собственную лошадь. Даже щедрости Шаннон не хватило бы, и Керри приходилось довольствоваться Тройкой, которая, как она понимала, имела мало шансов успешно состязаться с лошадьми, которых она видела зимой.

Тем не менее надо было с чего-то начинать. Свою атаку на мир всадников Керри начала, постучавшись в дверь знаменитого полковника Брюса Пейджета, бывшего доблестного офицера-кавалериста английской армии. Он зарекомендовал себя как прекрасный тренер для местных наездников, которые мечтали выступать на престижных показательных выступлениях в Гаррисберге, Вашингтоне и Мэдисон-сквер-гарден. Керри разыскала отставного полковника в середине декабря, приехав из Медоуз в его конюшни на велосипеде. Она сразу узнала Пейджета, увидев его на лихом англо-арабском скакуне. Туманным зимним днем полковник показывал ученику, как надо выполнять какое-то упражнение. У него была осанка прирожденного наездника. Когда Пейджет проезжал в ворота, по его как будто высеченному из камня лицу можно было сразу понять, что это за человек. Презрительный взгляд из-под шляпы испепелил Керри на месте, и она почувствовала отчаянную неуверенность в себе.

— И откуда только, смею вас спросить, вы взялись, юная леди? — спросил Пейджет, идя рядом с ней к конюшне. — Судя по акценту, явно не из здешних мест.

Керри почувствовала, что краснеет.

— Мой дядя, Джек Фалун, — управляющий в Медоуз, — сказала она, гордо подняв голову. — Я работаю там с лошадьми.

Подняв брови, полковник критически оглядел ее с головы до ног. Керри явно не произвела на него впечатления, но ее дерзкая, самоуверенная манера поведения все же возбудила его любопытство.

— С вашей стороны это просто наглость — прийти сюда без вызова. Но раз уж вы здесь, давайте посмотрим, на что вы способны, — сердито сказал он, скептически прищурясь. — Где ваша лошадь?

— У меня еще нет лошади, — выпалила Керри. Под свирепым взглядом Пейджета последние остатки ее уверенности в своих силах быстро исчезали.

— В таком случае я посажу вас на Неустрашимого. Посмотрим, так ли вы хороши, как вам кажется. Должен сказать, выглядите вы не очень, — сказал Пейджет, напомнив Керри о том, что объездка и показательные прыжки почти всегда являлись прерогативой мужчин.

Неустрашимый оказался серым мерином с подозрительным блеском в глазах. Когда Керри оказалась в седле, то поняла, что это одна из самых беспокойных лошадей, на каких ей когда-либо доводилось ездить. Полковник Пейджет явно хотел сразу же отбить ей всю охоту. На то, чтобы справиться с волнением, у Керри оказалось всего несколько секунд.

Первые прыжки были просто ужасными. Неустрашимый явно не оправдывал свое имя. У него была отвратительная привычка перед каждой изгородью становиться на дыбы. После нескольких кругов Керри почувствовала себя немного увереннее, но понимала, что не произвела особого впечатления на полковника Пейджета. Как она может продемонстрировать свои таланты на лошади, которая не любит прыгать, — оставалось загадкой. Когда Керри по меньшей мере раз двадцать повторила прыжки, послышалась команда закончить представление. Керри рысью подъехала к Пейджету, уже полностью управляя Неустрашимым — не хуже, чем собой. Тем не менее она была уверена, что с треском провалилась.

— Вы ездите отвратительно, как пастух, — пролаял полковник, глядя на неуверенно улыбающуюся Керри. — По вашей посадке могу сказать, что вы австралийка — ноги вперед, а сами слишком далеко откидываетесь в седле.

Одним махом полковник разрушил все ее иллюзии.

— Тем не менее в вас есть задатки наездницы. Я могу вас взять, но на определенных условиях, — объявил он, похлопывая кнутом по ладони. — Если хотите работать со мной, то должны работать до упаду. До следующей осени у вас меньше восьми месяцев. Я не принимаю объяснений типа большой нагрузки в школе или гуляний с мальчиками. Я требую от каждого наездника максимально выложиться, и поверьте — я это получаю. Еще одно — вы должны начать с азов. Учите мою азбуку объездки, и как следует.

Керри открыла рот, чтобы сказать, что последние пять лет она больше ничем и не занимается, но что-то в стальных глазах полковника ее остановило.

— Да, сэр, — смиренно ответила она. Впервые в жизни ей пришлось сказать кому-то «сэр».

— И еще одно. Вам придется завести хорошую лошадь. Пока на ближайшие месяцы мы вам здесь поможем, но если собираетесь чего-то добиться следующей осенью, вам понадобится собственная лошадь.

Керри покинула школу верховой езды с ощущением дикого мустанга, которого заарканил и объездил всадник экстра-класса. Но тем не менее голова ее кружилась от счастья. В темные зимние месяцы полковник Пейджет безжалостно гонял Керри по тренировочному кругу, выбивая из нее все вредные привычки, которые она усвоила в Австралии, выплавляя из ее природного дара ту истинную грацию, которая отличает настоящего чемпиона. Вставая на рассвете, она тщательно чистила конюшни в Медоуз, а затем отправлялась в школу, нетерпеливо ожидая часа, когда может отправиться к полковнику. Там Керри проводила два изнурительных, но прекрасных часа занятий, которые оплачивала чеками, полученными от Шаннон. Иногда она так уставала, что в конце дня едва могла говорить.

Теперь, когда приближался этот долгожданный весенний день, Керри думала о посылке, которую получила утром из Парижа. Сняв с журнала обертку, она с изумлением обнаружила на обложке апрельского номера «Вог» фотографию Шаннон. И хотя Керри знала о том, что сестра делала осенью, беглые упоминания об этом в письмах Шаннон не давали представления об ошеломляющем успехе, которого она добилась в мире моды. Только теперь Керри с горькой завистью почувствовала, как далеко разошлись их пути. Эффектная, загадочная женщина в фантастических одеждах, снятая на фоне дикой природы Африки, ничем не напоминала девушку, которая ранним утром убежала из Кунварры, неся в руках потертый чемодан. Нынешняя щедрость Шаннон теперь казалась крохами, которые бросают собаке с хозяйского стола. Проезжая по узкой зеленой тропинке к загону для прыжков, Керри боролась с чувством ревности, как никогда, полная решимости достичь успехов в том мире, который выбрала. Своей красотой Шаннон без всяких усилий достигла того, чего Керри должна была достичь самоотверженным трудом. Керри дрожала от решимости. Подъезжая к белой изгороди, ограждавшей загон для прыжков, она была готова сделать что-нибудь такое, чего раньше не смела.

Когда Керри соскочила с лошади, чтобы открыть ворота, Тройка навострил уши. Скаковой круг в загоне был специально сделан под Линди IV и его англо-арабского призового прыгуна, но после его смерти использовался редко. Керри больше всего на свете хотела оседлать одного из этих прекрасных чистокровок, предназначенных для охоты или прыжков, но не смела спросить разрешения Джека, зная, что он рассмеется ей в лицо. Тройка — прекрасный мерин и хороший прыгун, но чемпионом он никогда не станет. Пришло время, когда ей надо иметь собственную лошадь, но цена суперпрыгуна измеряется суммой с четырьмя нулями. Тем не менее на каждом шоу и каждом соревновании, которое Керри посещала вместе с Джеком, она не переставала мечтать о такой лошади.

Заведя Тройку в загон, Керри прошла по мокрой траве, чтобы установить высоту барьеров на отметке один метр двадцать сантиметров. Для задуманного ею эксперимента это была большая высота. Затем она вернулась к лошади, сняла седло и вытащила из кармана белый носовой платок. Взобравшись на лошадь с изгороди, Керри направила его в центр поля и остановилась перед рядом в двадцать барьеров, расстояние между которыми составляло тринадцать с половиной метров. Затем завязала себе глаза. Она и Тройка настолько хорошо понимали друг друга, что легкий нажим коленями — и он пустился вперед рысью, которая скоро перешла в галоп. Когда они набрали скорость, Керри полностью, как любовнику, отдалась Тройке, чувствуя и понимая все его движения.

Керри не подозревала, что за ней наблюдал Линди ван Бурен. Ван Бурен как раз совершал утренний объезд своих владений. Увидев Керри, он остановился на краю загона. По пылающей шевелюре ван Бурен мгновенно узнал ее даже на расстоянии. Увлеченный зрелищем, он напряженно следил, как Керри вместе с Тройкой брала один барьер за другим. Линди заметил про себя, что лошадь — не пара своей всаднице. Ухватившись за поводья, он ждал, что Керри вот-вот упадет на дорожку, но она ни разу не ошиблась. Ван Бурен улыбнулся, отметив, что всадник ее возраста и происхождения очень редко набирается храбрости, чтобы проделать такую серию вслепую и без седла. Его собственная дочь, Картер, никогда бы этого не сделала. Марка от одного предложения бросило бы в холодный пот. Но Линди, когда был еще мальчиком, проделывал такое упражнение довольно часто.

Когда Керри выполнила последний прыжок, она сорвала повязку и упала вперед, бурно обнимая шею Тройки. Керри гладила его гриву и шептала на ухо одобрительные слова — даже на расстоянии ощущалась ее чувственная связь с лошадью. Ван Бурен инстинктивно отвернулся, как будто его застигли за чем-то нехорошим. Но он не мог оторвать глаз от ладного, крепкого тела Керри, страстно сжимающей бедрами широкие бока вспотевшего животного.

Как будто почувствовав, что за ней наблюдают, Керри испуганно обернулась. Мгновение они смотрели друг на друга, а затем Линди ускакал.

— Чудотворец… Да, думаю, так… — задумчиво прошептал он сам себе, двигаясь рысью по конной тропе.

Тем же вечером Керри подходила к большому дому, куда ее вызвал Линди. На дворе сильно пахло свежескошенной травой и лошадями, ворковали голуби. Но Керри ничего вокруг не замечала. Она готовилась защищаться, прекрасно понимая, зачем ей приказали прийти к мистеру ван Бурену. Несомненно, он разгневался на то, что она без разрешения использовала загон, и Керри размышляла о том, как он может ее наказать.

Закатав рукава чистой накрахмаленной рубашки, Керри вошла в дом. Ее смелость в один момент улетучилась, когда она вспомнила, какой неограниченной властью лорд Медоуз обладал над своими служащими. Мрачный дворецкий провел Керри через громадную, слабо освещенную гостиную. В открытые окна вливался душистый воздух. Дверь в кабинет ван Бурена была открыта, он сидел в кожаном кресле за столом.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен. Вы хотели меня видеть? — Голос Керри был тихим и невыразительным. Услышав его, Керри мгновенно устыдилась.

— Входите и садитесь, Керри, — небрежно сказал он, жестом указав на стул по другую сторону стола.

Керри села, бегло окинув взглядом комнату, где никогда раньше не была. Кабинет ван Бурена производил сильное впечатление. Стены были обшиты панелями из мореного дуба, вдоль стен располагались стеллажи с книгами в кожаных переплетах. Было видно, что эта комната принадлежит мужчине — здесь слабо пахло табаком и царила атмосфера дорогостоящего уединения. Сидя за столом с обтянутой кожей крышкой, Линди ван Бурен правил целой империей. Его имя было известно в кругах селекционеров всего мира. Стена за спиной ван Бурена была увешана розетками, фотографиями и призами, говорящими о его триумфах.

Керри села напротив, чувствуя, как страх сжимает ее горло. Все, что могла она сделать, — это спокойно встретить взгляд хозяина поместья. Ван Бурен крутил в руках карандаш и явно не спешил сообщить Керри, зачем ее вызвал.

— Я слышал от вашего дяди, что вы берете уроки у Брюса Пейджета. Я переговорил с ним, — продолжал ван Бурен, прежде чем Керри успела ответить. — Из того, что мне сообщил полковник, я понял, что для того, чтобы достичь вершин, вам нужна только хорошая лошадь.

— Да, — ответила Керри. Все ее страхи исчезли, сменившись ожиданием чуда.

— Вы, вероятно, слышали о моем сыне Линди. Это он на снимках, — сказал ван Бурен, повернувшись к стоящим за его спиной фотографиям в серебряных рамках. Взяв одну из них, он подал ее Керри. — Это последняя его фотография, где он принимает первый приз на пьяцца ди Сиена в Риме.

Керри посмотрела на красивого молодого человека, о котором так много слышала после своего приезда. Так вот каков был наследник империи Медоуз, трагически и преждевременно ушедший из жизни. Более утонченная и изысканная версия своего отца, Линди IV стоял рядом с одной из самых красивых лошадей, какую только доводилось видеть Керри. Широкие черные бока мерина блестели, как лакированные. Стоя на фоне аллеи пиний, Линди гордо поднимал вверх серебряный кубок.

— А вот он прыгает на Чудотворце.

Керри, как зачарованная, протянула руку за снимком, изображавшим двух чемпионов. Чудотворец пролетал над стеной высотой не меньше двух метров. Его благородная голова была устремлена вперед, великолепное тело вытянуто в немыслимом прыжке. Керри вдруг почувствовала, что ван Бурен внимательно смотрит на нее, царственно и лениво развалившись в своем кресле, и смутилась. Одним мановением руки ван Бурен мог поднять ее до небес, а мог превратить в ничто. Все зависело только от него. Внезапно, несмотря на разницу в возрасте и положении, между ними пробежала искра понимания.

— Он просто прекрасен, — прошептала Керри. Но эта восторженная оценка не растопила лед в глазах ван Бурена.

— Как вы посмотрите на то, чтобы выступить на Чудотворце на показательных выступлениях в Аппервилле, в Виргинии? Они состоятся в июне.

Керри замерла.

— Не может быть!

— После смерти моего сына лошадь находится в поместье Людвик. Время от времени на нем выступают — даже выигрывают призы. Но я думаю забрать его домой — туда, где он и должен быть. И хочу, чтобы на нем ездили вы. Я видел вас сегодня, когда вы выполняли прыжки вслепую, и должен признаться, это произвело на меня впечатление. На Тройке вы далеко не уедете. Вам нужна чистокровная лошадь — такая, как Чудотворец. Это англо-арабский гунтер[8], ему четырнадцатый год, и он был таким же чемпионом, как и его всадник. Он может снова стать чемпионом.

Керри совершенно не ожидала такого потрясающего предложения. Наконец нашелся кто-то, кто в нее поверил. Решительное выражение широкого, загорелого лица ван Бурена говорило о том, что он говорит серьезно, и только гордость удерживала Керри от того, чтобы обежать огромный письменный стол и броситься к нему на шею. Вместо этого она сидела, опустив голову, и пыталась сдержать ощущение безграничного счастья, которое испытала, получив от судьбы такой чудесный подарок. Сейчас Керри всем сердцем любила Линди ван Бурена.

— Мистер ван Бурен, — сказала она, поднимая на него полные слез глаза. — Для меня это награда, это честь. Правда — это как ответ на мои молитвы. И я от всей души вас благодарю. Надеюсь, что никогда не разочарую вас… сэр, — добавила она, с трудом выговаривая слова.

Тяжелый труд десяти последних лет остался позади. Душа Керри пела. Подобные чувства она испытывала только тогда, когда на показательных выступлениях выигрывала первый приз. Керри уже слышала аплодисменты, когда она гордо выводит великолепного Чудотворца на залитую лучами прожекторов арену.

— Я уже попросил вашего дядю, чтобы он съездил в Людвик и взглянул на лошадь. Я сказал ему, что мы забираем Чудотворца домой.

— Туда, где он и должен быть, — эхом ответила ему Керри.

Встав с кресла, ван Бурен впервые улыбнулся.

— Я думаю, по такому случаю надо выпить, хотя вы и не достигли необходимого возраста. — Из принесенного дворецким хрустального графина он налил две рюмки коньяку и подал одну из них Керри.

— За Мэдисон-сквер-гарден через два года, — сказал ван Бурен.

Подняв рюмку, Керри наклонила голову назад и сделала глоток коньяка, который раньше никогда не пробовала. Хотя жидкость обожгла ей горло, она не подала вида.

Когда Чудотворец вернулся домой, в Медоуз, яблони только расцвели. Керри проснулась задолго до рассвета. За окном спальни слабый свет уже пробивался сквозь верхушки деревьев. Томимая ожиданием, Керри всю ночь не сомкнула глаз. Услышав, как Джек хлопнул входной дверью, она в возбуждении вскочила с постели и бросилась натягивать джинсы, поняв, что дядя направляется в поместье Людвик, чтобы доставить оттуда Чудотворца.

Не позавтракав, Керри выскочила из двери, сбежала по ступенькам их жилища над гаражами. Во дворе она остановилась, наслаждаясь красотой дня. Где-то высоко в зелени каштанов ворковали голуби, радуясь голубому майскому небу. Воздух дрожал от жужжания насекомых и птичьих трелей, от земли поднимался густой запах. Керри шла к конюшне, убежденная, что жизнь прекрасна. Ее мечта иметь собственную чистокровную лошадь вдруг мгновенно исполнилась.

Керри остановилась, гордо глядя на медную табличку с именем Чудотворца над дверью в его бокс. В свое время ее убрали, но теперь вернули на место, и она блестела, означая, что вернулся блудный сын, принц вновь оказался в фаворе. В боксе все было в идеальном порядке, потому что Керри накануне провела здесь весь вечер. Мимо проходил Вилли, один из конюхов.

— Что-то вы сегодня рано. У вас еще больше часа — пока они вернутся из Людвика, — проворчал он.

— Да, я знаю. Просто хочу еще кое-что сделать. Ты как думаешь, они скоро приедут? — озабоченно спросила Керри, принимаясь снова подметать кирпичный пол.

— Наверное. Не думал, что доживу до этого дня, — ответил Вилли, удивленно качая головой. — Я никогда не забуду то утро, когда мистер ван Бурен получил ту телеграмму из Вашингтона. Мы его не видели три дня. Он заперся в своем офисе. Даже не брал телефон. Я считал, что он продаст его. Мог бы получить кучу денег. После трагедии с мистером Линди он просто не мог видеть эту лошадь.

— Расскажи мне еще раз, как выглядит Чудотворец, Вилли, — попросила Керри, хотя ни о чем больше с ним и не говорила с тех пор, как объявили о возвращении мерина.

— Никогда красивее лошади не видел. Ну, его бока сверкают как начищенные ботинки, и можно в них смотреться как в зеркало…

— Расскажи о глазах. — Керри оперлась на ручку метлы.

— Его глаза, нельзя забыть. Они яркие, как горящие угольки. Стоит на него только посмотреть — сразу видно, эта лошадь думает, как человек. А когда он на вас смотрит — будто оценивает, будто знает, о чем вы думаете.

— Вилли, мне кажется, что если он не появится здесь прямо сейчас — я умру, — драматически воскликнула Керри.

— Но, смотрите, не ошибитесь. У него горячая кровь. Им нелегко управлять, — сказал конюх, скептически глядя на Керри. — Это он поначалу такой смирный. — Он восхищенно засмеялся. — Вы бы видели мистера Линди на нем. Чудотворец хорошо знал, кто здесь хозяин.

Не желая этого, Вилли посеял в ней семена сомнения. Подходит ли она для этой великолепной чистокровной лошади? Завтра ей придется это доказывать, и каждый придет посмотреть, не окажется ли она в дураках. Даже Вилли, который знает, как прекрасно она ездит, и тот сомневается. Полная решимости, Керри повернулась к конюху.

— Подожди, Вилли. Мы вместе будем чемпионами — как он с Линди.

— Ну, так я ничего другого и не говорю, — со смехом ответил тот.

— Ты будешь здесь, когда они приедут?

— Шутите? Я ни за что не пропущу такую возможность. Но главное, на что мы будем смотреть, — какое лицо будет у мистера ван Бурена.

Керри не ответила.

— Ну, мне надо работать, — сказал Вилли. — Увидимся через час.

— Хорошо, Вилли, — рассеянно пробормотала Керри. Глаза ее скользили по лучшему стойлу в конюшне. Обшитые деревом стены смыкались со скошенным потолком, создавая в помещении в летнюю жару прохладный полумрак и приятное тепло зимой. У Чудотворца был отдельный желоб с проточной водой и зарешеченное окно, выходящее на обнесенный белой изгородью уединенный загон, на который падала тень огромного дуба. По сравнению с боксом Великолепного в Кунварре стойло Чудотворца больше напоминало летнее пристанище джентльмена. Беспокойно вздыхая, Керри ходила от стены к стене. Ей больше нечего было делать. Внутри у нее все кипело от возбуждения, она походила на индийскую принцессу, ожидающую своего неизвестного жениха — будущего повелителя, или никому неизвестную балерину, собирающуюся танцевать с Нуриевым.

Когда наконец Керри услышала на длинной подъездной аллее приглушенный шум фургона для перевозки лошадей, она с бьющимся сердцем выскочила из бокса.

— Мистер Джек! — махнув рукой, позвал Вилли. Фургон для перевозки лошадей — темно-синего цвета с логотипом фермы Медоуз на борту — медленно въехал на мощенный булыжником двор.

Внезапно из ниоткуда появилась куча народа. Посмотреть на это историческое событие пришли даже с кухни, оттеснив Керри на задний план.

Джек вылез из машины и приветственно помахал рукой Керри.

— Между прочим, где это вы были? — насмешливо спросил Вилли. — Мисс Керри уже думала, вы никогда не вернетесь.

— Я торопился, как только мог. Ты же знаешь, это драгоценный груз, — ответил Джек. Лицо его сияло от удовольствия. — Пусть кто-нибудь сбегает в дом и скажет мистеру ван Бурену, что мы уже здесь.

Линди появился во дворе как раз в тот момент, когда Джек открывал заднюю дверь фургона. Керри, замерев, ждала. Нетерпеливо посмотрев на ван Бурена, она быстро отвела взгляд. Может быть, он уже сожалеет о своем решении отдать ей Чудотворца.

— Ну? Чего же мы ждем? — резко сказал ван Бурен, когда Джек повернулся к нему.

Засов отодвинулся, и двери фургона распахнулись, открыв взорам темный круп коня.

— Полегче, парень, полегче, — вполголоса приговаривал Джек, когда один из конюхов вытаскивал снизу трап. Затем он осторожно проник в фургон и принялся отвязывать лошадь. В воздухе витала напряженность — все боялись реакции Чудотворца, нервного, как все чистокровные лошади. Хотя он дрожал от возбуждения, он не упирался и позволил медленно свести себя вниз задом вперед. Когда Чудотворец ступил на землю, Джек стянул с него попону с монограммой, открыв взору всех, как будто он был произведением искусства.

Керри метнула взгляд на ван Бурена, который не отрываясь смотрел на Чудотворца, Лицо его было похоже на маску. Только по стиснутым зубам и побелевшим сжатым кулакам можно было понять, что этот момент для него значит. Сейчас Керри боготворила Линди ван Бурена не меньше, чем боялась тем летним вечером, когда он выполнил ее желание.

— Да, он прекрасен. Он сама красота, — проговорил Джек, взял поводья и повел лошадь по кругу.

Это была любовь с первого взгляда. Керри, не отрываясь, смотрела на прекрасное животное. Чудотворец гордо выступал вперед, как будто понимая, какое вызывает восхищение. Это был классический образец стройного чистокровного мерина с гладкой, бархатистой мордой, смело выгнутой шеей, короткой спиной и ногами, изящными, как нотные знаки, и твердыми как сталь. Он глядел мудрыми черными глазами, и Керри хотелось кричать от счастья, чувствуя в этом прекраснейшем представителе конской породы энергию, характер, железную волю. Чудотворец прядал ушами, и Керри понимала, что он старается восстановить в своей памяти все, что связано с Медоуз. Он снова был дома. Керри никогда еще не видела такой прекрасной лошади. Дав волю своему воображению, она видела себя в аравийской пустыне, в одеждах принца, летящей навстречу пылающему солнцу. Керри не могла дождаться момента, когда сможет его оседлать, почувствовать под собой его мощь. Нет ничего такого, чего бы они вместе не смогли завоевать.

— Ну, девочка, теперь, я думаю, твоя очередь. Почему бы тебе не отвести его в стойло? — сказал Джек, передавая ей поводья.

Сунув руку в карман, Керри вытащила оттуда несколько отборных морковок, которые припасла специально для Чудотворца. Тот сначала вскинул голову, но затем соизволил наклонить к ее руке свою бархатную морду. От этого первого физического контакта у Керри запершило в горле.

Она с гордым видом повела лошадь в бокс, чувствуя, что теперь он принадлежит ей одной. Проходя мимо ван Бурена, Керри обменялась с ним взглядами.

— Оседлаете его завтра утром, я приду на круг. Сегодня дайте ему отдохнуть, а потом посмотрим, что у вас получится.

— Да, сэр, — обернувшись через плечо, ответила Керри.

Когда они вошли в конюшню, Керри почувствовала, что Чудотворец дрожит. Посмотрев на него, она по выражению его глаз поняла, что тот точно знает, где находится. Поглаживая Чудотворца и разговаривая с ним, Керри сняла с него упряжь и открыла дверь в загон. С тихим ржанием Чудотворец принялся резвиться, весело прыгая из стороны в сторону. От его грациозных движений было трудно отвести взгляд. Он скакал по изумрудной траве под сияющим солнцем, играя великолепными мышцами. Керри не могла поверить, что скоро наконец оседлает этого темного красавца, похожего на изящную статую. Чувствуя, что из ее глаз текут слезы, Керри повернулась спиной к дверям конюшни, где стоял Джек с одним из конюхов. Когда Чудотворец наконец выплеснул наружу свою энергию, он остановился и обратил внимание на Керри. Высоко подняв голову, он всем своим видом старался показать, что теперь он вновь владеет тем, чем обладал когда-то.

— Да, мой красавец, ты дома, — прошептала Керри, произнеся те слова, которые в присутствии могущественного ван Бурена никто не осмелился произнести. В ней кипела буря чувств. Похоже, впервые в жизни Керри испытывала обожание. Ни один мужчина еще не возбуждал в ней такого страстного желания заботиться, принадлежать, давать, надеяться, мечтать. Все богатство чувств, присущих зрелой любви, пробудилось в Керри, когда она смотрела на гордое животное, которому предстояло понести ее вперед — в будущее.

На следующее утро Керри не торопясь вывела Чудотворца из загона и оседлала его. Керри надела светло-коричневые брюки, ботинки, черную бархатную шляпу для верховой езды и клетчатую рубашку с закатанными рукавами. Она встала на рассвете, чтобы накормить и напоить лошадь, а после того, как поманила его несколькими кусочками сахара, Чудотворец игриво пошел за ней. Отправив кусочек сахара ему в рот, Керри осторожно водрузила на спину коня роскошное английское седло. Принадлежавшее когда-то Линди IV, это седло после его смерти так и висело без дела в комнате для упряжи. Керри пришлось долго и усердно его чистить, прежде чем кожаное седло стало блестеть, как новое.

— Полегче, парень, полегче, — приговаривала Керри, поглаживая Чудотворца по бокам.

Приладив стремена так, как ей было нужно, Керри повела его на двор, где увидела направлявшегося в сторону конюшни Вилли.

— Все ждут на кругу — мистер Джек и остальные. Мистер ван Бурен тоже будет с минуты на минуту. Так как, мисс Керри? Будете на него садиться или оставите здесь?

Они обменялись взглядами. Керри поняла, что Вилли все сомневается насчет того, сможет ли девушка ее роста управлять великолепным Чудотворцем. Но когда Керри правила лошадью, она полагалась не на свои мышцы или свою силу, а на чувство уверенности, которое не покидало ее всю жизнь, на чувство прирожденного всадника, которое позволяет ему сливаться с лошадью — любой лошадью — в тот момент, когда он садится в седло.

Когда они подошли к тренировочному кругу — огромному, похожему на сарай сооружению — Джек с несколькими конюхами уже расставлял ограждения. Покрывающие арену опилки были тщательно разровнены, а барьеры стояли на месте.

— Удачи, детка, — подмигнув, сказал Джек, увидев входящего в двери Линди.

Керри спокойно провела Чудотворца через ворота и без всяких колебаний вскочила в седло. Это было все равно что оседлать вулкан, который может в любой момент взорваться. Керри почти физически почувствовала, как адреналин бросился в жилы лошади, когда он ощутил на себе ее вес, и наклонилась вперед, гладя его шею и говоря ласковые слова. Затем, не давая Чудотворцу времени на раздумья, она направила его в центр круга. Керри сконцентрировалась только на своей задаче, и наблюдатели у стен, включая ван Бурена, превратились в смутные пятна. Еще ни одна лошадь не двигалась под Керри такой ровной и элегантной поступью. Керри пустила его рысью, и они помчались по кругу, слившись в одно целое, демонстрируя родившееся в Аравии идеальное искусство выездки, когда оседланное животное летит вперед так же свободно, как дикий жеребенок. Полностью владея лошадью, Керри повела Чудотворца к барьерам. Перед лицом ван Бурена, Джека и всех остальных она напрягла все свои способности, позволяя животному при приближении к барьерам выдерживать свой собственный ритм. Лошадь и всадник взлетали над препятствиями так легко, будто работали вместе не мгновения, а годы. Керри выполнила подряд всю серию прыжков, птицей пролетая над барьерами.

— На сегодня хватит, — нежно прошептала она на ухо Чудотворцу. Раскрасневшись от радостного возбуждения, Керри легким галопом подскакала к ограждению под аплодисменты присутствующих и торжествующе улыбнулась Вилли и другим конюхам. Джек с гордостью принял поводья, а Чудотворец непринужденно гарцевал, явно желая повторить пробежку. Ван Бурен стоял в стороне, наблюдая за выступлением Керри. По выражению его глаз Керри поняла, что он пытается справиться с волнением, но не может выговорить ни слова.

— Я теперь знаю, мистер ван Бурен, почему вы назвали его Чудотворцем, — сказала она. — Он может сотворить чудеса!

Глава 7

Париж, июль 1979 года

Перед представлением коллекции Хлои Уинтер в гардеробной салона Дома инвалидов царил хаос. Сорок полуодетых моделей метались из одного угла комнаты в другой в поисках косметики, одежды и аксессуаров. Маленькие невзрачные ассистентки как сумасшедшие одевали на них украшения и возились с застежками и пуговицами, вполголоса ругаясь по-французски. Тяжелый запах духов, пота и новой одежды висел в переполненной комнате, в которой из-за июльской жары мгновенно становилось жарко, как в печке. Время от времени молнии защемляли нежную кожу или каблуки рвали тонкую ткань платья, и тогда атмосфера накалялась еще больше.

Уже почти готовая к выходу Шаннон предоставила себя в распоряжение усталой маленькой женщины, которая каким-то чудом ухитрялась подбирать к каждому ансамблю нужную пару туфель. У Шаннон это были жемчужно-серые туфли из сафьяна, прекрасно подходившие к светло-серой шерстяной тунике, тонкой, как марля.

В запасе оставалось всего несколько минут, и Шаннон принялась пудрить лицо, постоянно глядя на часы: скоро одиннадцать часов. Она первой предстала перед Карлом Лагерфельдом, руководившим выходом. Худощавый, с забранными в хвостик светлыми волосами, он одним опытным взглядом окинул наряд Шаннон.

— Принесите тот шарф! — скомандовал Лагерфельд, перекрывая шум, и щелкнул пальцами. — Кто вам сказал надеть жемчуг? — по-французски бросил он Шаннон, не ожидая ответа. В раздражении Лагерфельд обмотал ей вокруг шеи длинный прозрачный шарф из шифона, поправил выбившуюся из-под шиньона прядь и коротко кивнул в знак одобрения.

Слышался шум зрителей. Как актриса перед выходом, Шаннон старалась собраться, вживаясь в образ. Впереди ее ждал путь по длинному зигзагообразному подиуму перед сотнями зрителей. После сигнала Лагерфельда Шаннон на миг стала похожа на манекен, взгляд ее стал отрешенным.

Появление Шаннон в огромном салоне с позолоченными стенами вызвало у сидевшей под сверкающими люстрами публики волну оживления. Музыка перешла в крещендо, засверкали фотовспышки. Но Шаннон не видела наклонившихся в ее сторону фотографов. Она изящной походкой двигалась вперед, смутно видя только Эйфелеву башню, виднеющуюся в просвете гигантского окна. Когда Шаннон невидящим взглядом посмотрела поверх голов зрителей, сидевших в золоченых креслах, в первом ряду раздался гром аплодисментов. Лагерфельд провозгласил эру женственности, и аудитория охотно оценила ее воплощение в плавных линиях и пастельных токах его работ. Плавными, длинными шагами Шаннон достигла конца подиума и отточенным движением повернулась, затем замерла и чуть наклонила голову. Несколько мгновений она стояла, замерев, как жемчужная птица, раскинув полупрозрачные крылья, вытянув вверх кончики пальцев. В своей сосредоточенности Шаннон не видела ничего и никого. Не видела она и мужчину в первом ряду, внимательно рассматривающего ее.

Шаннон возвращалась на помост снова и снова. Ее последний ансамбль был из черной, с блестками, материи. Шаннон плыла над помостом, и ее платье блестело, как лунная дорожка на темной воде. В салоне раздались аплодисменты и крики «браво!», бешено засверкали вспышки. Стоя на краю помоста, Шаннон подавила улыбку и опустила глаза, придав лицу таинственное выражение.

Мужчина в первом ряду — Амадео Бенгела сузил глаза, как бы пытаясь за сверкающим фасадом разглядеть реальную женщину. Когда под продолжительные аплодисменты Шаннон исчезла, сверкая своим платьем, он вытащил из кармана визитные карточки и приготовился писать на одной из них. Секунду он медлил, раздумывая, писать ли по-французски, по-итальянски или по-английски.

Сидящая с ним рядом любовница Инес Оливейра многозначительно улыбнулась. Шикарно одетая блондинка — жена аргентинского посла — прекрасно поняла, что собирается делать ее старый друг. Она всегда была способна с одного взгляда выявить женщину его типа, хотя это было непросто, потому что внимание Бенгела привлекали и брюнетки, и блондинки, и рыжие.

— Это платье прекрасно подойдет Ангелине. Почему бы не сделать ей сюрприз? — прошептала ему на ухо Инес.

— Ты слишком хорошо знаешь меня, Инес, — уловив ее лукавую улыбку, ответил Амадео. — Я не могу хранить секреты.

Она откинула назад голову и понимающе засмеялась.

Позднее, когда шоу кончилось, но еще до того, как толпы зрителей начали выходить из Дома инвалидов, Шаннон спустилось по ступенькам на площадь навстречу сверкающему солнечному дню. Кое-кто уже ловил такси, чтобы ехать на следующее шоу.

— Вы случайно не к Кардену едете? — спросила она женщину, садящуюся в такси.

— Да, давайте быстрее! — крикнула та в ответ.

— Подождите меня! — крикнула в окошко другая модель прежде, чем они успели закрыть дверь. — Я тоже еду к Кардену!

Стиснутая на заднем сиденье «ситроена», Шаннон с облегчением вздохнула и обменялась улыбками с женщинами. Что за сумасшедшая гонка! Так всегда бывает в Париже во время показа коллекций. Держа на коленях сумку, Шаннон обнаружила, что в руке все еще зажата визитная карточка, которую директриса дома моды сунула ей на ходу. Посмотрев на карточку и увидев знакомое имя, Шаннон положила ее в сумку.

Вечером, когда синие сумерки опустились над Парижем, Шаннон вышла из такси на углу рю де ла Сен и направилась к полосатому навесу «Эписери провансаль».

— Добрый вечер, месье, — приветствовала она хозяина и принялась укладывать в корзинку покупки: батон, несколько благоухающих персиков и кусочек нежного сыра «бри». Выйдя из магазина, Шаннон остановилась у табачного киоска, чтобы купить «Интернэшнл геральд трибюн». Ее путь лежал на квартиру на рю Бонапарт.

Войдя под высокую арку перед домом, она почувствовала восхитительную прохладу, струящуюся из внутреннего дворика. День выдался суматошный, некогда было даже перевести дух. Сейчас, с покупками в руках карабкаясь по винтовой лестнице на третий этаж, Шаннон была довольна, что не поселилась где-нибудь выше.

— Джеки, это — я! — крикнула она, повернув ключ в замке, но ответа не последовало. Джеки звали американскую модель, остановившуюся здесь на время показа коллекций. Сбросив в передней туфли, Шаннон наклонилась, чтобы поднять почту, которую консьержка просунула под дверь. Затем прошла в кухню, оставила там покупки и отправилась в спальню. Шаннон снимала квартиру в старом здании рядом со Школой изящных искусств. Войдя в спальню, она открыла двойные окна и выглянула наружу. Внизу на фоне розового горизонта простирались серые крыши Парижа — вид, который никогда не надоедал Шаннон за все полтора года ее пребывания в городе.

Приняв душ и переодевшись в домашний халат, она устроилась в глубоком кресле у камина. Неровный паркетный пол, обшарпанная, но элегантная мебель, потертые ковры — все это было приятно видеть, возвращаясь домой после поездок в Милан, Лондон или Рим. Или даже дальше — на Сейшелы, в Таиланд или Гоа. Отложив в сторону счета и приглашения, Шаннон нашла письмо от Керри и распечатала.

В последние два года их пути разошлись в противоположных направлениях и с такой стремительностью, что сестры так и не смогли встретиться. Шаннон была в Нью-Йорке всего лишь раз, но ее приезд совпал с конным шоу в Девоне, штат Пенсильвания, которое Керри не могла пропустить. Они только разговаривали по телефону и старались делать это не реже одного раза в месяц. Керри сейчас была еще более занятой, чем Шаннон, потому что тренировки на Чудотворце занимали все ее свободное время. Тем не менее ей удавалось писать короткие, богатые новостями письма, на которые Шаннон часто не отвечала, но не забывала направлять Керри щедрое месячное содержание. Шаннон успокаивала себя, считая, что таким образом у сестры есть все, что ей нужно. Призовые деньги, которые она выигрывала вместе с Чудотворцем, обычно шли Медоузу. И хотя ван Бурен все оплачивал, Шаннон радовалась, зная, что на ее деньги Керри всегда может себе позволить прекрасное снаряжение и приличные платья для вечеринок, неизбежно проводящихся после каждого состязания.

Улыбаясь, Шаннон прочитала последние новости о любимце сестры, который немного повредил сухожилие. Судя по подчеркиваниям и щедрым знакам препинания, расставленным рукой Керри, это была почти катастрофа. Дальше сообщалось, что в сентябре Керри собирается поступить в колледж в Бремаре, близ Бостона.

Закончив письмо, Шаннон задумалась. Посылать Керри содержание — это одно, а вот оплачивать ее обучение в колледже — совсем другое. В данный момент Шаннон живет по средствам, но свободных денег у нее почти нет. Совершенно не расположенная копить деньги, она потворствовала себе, не отказывая в роскоши, включая квартиру с двумя спальнями в одном из самых шикарных кварталов Парижа. Очевидно, Керри предполагает, что Шаннон оплатит ее расходы по колледжу, — хотя этот вопрос никогда раньше не обсуждался. Шаннон мысленно прикинула свой предполагаемый доход в ближайший год. В сентябре ей предстоит сняться в Марокко на разворот для «Офисьель», затем будет итальянская коллекция, и перед Рождеством есть несколько заказов недалеко от Парижа. Посчитав всю предстоящую работу и зная, что это не все, Шаннон решила, что, если будет беречь деньги, то сможет оплатить первый взнос на обучение Керри. В этот момент она услышала, как в замке поворачивается ключ.

— Это ты, Джеки? — крикнула Шаннон.

— Ох, замучилась как собака! — простонала соседка, высокая брюнетка, пробираясь в гостиную. — Я попала под ливень, — пожаловалась она, падая в кресло, стоящее напротив Шаннон. — Иначе бы не успела. Я сказала Эйлин, что встречусь со всеми у Кастела в девять, но не знаю. Если бы не пятница — клянусь, покончила бы жизнь самоубийством.

— Вряд ли я сегодня пойду. Ты можешь сказать Эйлин, что я отобедаю со всеми завтра?

— Что? Ты не идешь? Ну, впрочем, Кастел и Джимми — твои старые поклонники. Ты можешь пойти туда в любой момент. А вот мне надо использовать свой шанс. Разве ты не почувствуешь себя лучше после того, как немного расслабишься? — спросила Джеки, даже не пытаясь подавить зевок.

— Нет. Я собираюсь завтра на рассвете на конную прогулку в Булонский лес.

— Очень надеюсь, что тоже отправлюсь когда-нибудь на конную прогулку — с каким-нибудь Джорджо, которого встречу в понедельник.

Шаннон засмеялась.

— Говоря о Джорджо, ты мне кое-что напомнила. Тут есть один, который может тебя заинтересовать.

— Кто?

— Когда я сегодня убегала от Хлои, директриса сунула мне карточку. Давай посмотрим… Ах да. Амадео Бенгела. Думаю, он аргентинец. Они все одинаковы. Париж ими кишит в любое время года. А если ты сейчас их упустишь, не беспокойся — они набросятся на тебя в Милане. С ними ты почувствуешь себя единственной девушкой на свете — на двадцать четыре часа.

— Замечательно! Меня не волнует, если я буду статисткой. В отличие от некоторых я не жду прекрасного принца. Погоди-ка минутку. Бенгела… Это не южноамериканский магнат? Я видела его снимок в «Жур де Франс» с…

— Какая разница? — прервала ее Шаннон, бросая карточку в мусорную корзину. — Уж поверь мне — если ты проведешь в Милане или Париже месяца три, будешь к этому относиться точно так же. Да, Джеки, я хочу у тебя кое-что спросить. В Америке для девушки очень важно окончить колледж?

— Еще как! Без диплома тебя даже не возьмут продавщицей. Не говоря уже о том, чтобы найти мужа…

— Спасибо. Ты решила мою проблему. Думаю, так и нужно сделать, — сказала Шаннон, обращаясь больше к самой себе, и опустила письмо Керри в карман халата. Она хочет Бремар, и она его получит.

В этот октябрьский день, в пятницу, в Турени все было окутано туманом. Фабрис Помфре уверенно вел свой «рено» через старинную деревню с каменными домами. Рядом с ним сидела Шаннон, закутанная в серебристую лисью шубу.

— Вот здорово, что я вспомнил, что вы не только прекрасная наездница, но и хорошая охотница. Какая способная девушка! — улыбнулся Фабрис.

— Не спешите. Я охотилась всего один раз в жизни, и то в Фонтенбло, — напомнила ему Шаннон. — А французские правила охоты, как и сами французы, для меня навсегда останутся загадкой.

Шаннон случайно познакомилась с этим торговцем англо-французскими произведениями искусства несколько месяцев назад. Очаровательный и забавный, он слыл любимцем парижского общества, без него не обходился ни один званый вечер или спектакль. Сейчас на этом щеголе было песочного цвета пальто с бобровым воротником, и красный галстук-бабочка. Зная, что Помфре всегда предложит что-нибудь интересное, Шаннон приняла его сделанное буквально в последнюю минуту предложение — в тот самый день, когда она только что прилетела в Париж с показа итальянской коллекции. В любом другом случае она бы отказалась, сославшись на усталость.

— Подождите, моя дорогая, вы еще увидите Ле-Турель. Башни. В них есть роковое очарование шестнадцатого столетия и водопровод двадцатого. Кстати, вы сможете поохотиться за нас обоих. Все равно я никогда не встаю раньше полудня. Предпочитаю смотреть на осенние листья из собственного окна, сидя в халате и попивая шоколад. Гоняться по полям за оленями — для меня это просто проклятие.

— Вы шутите. Неужели так и есть?

— Конечно, шучу. Поверьте, в Ле-Турель этого не позволят. Наш хозяин — перфекционист, любит, чтобы все было в полном порядке.

Глядя на проплывающий мимо холмистый пейзаж, в котором чувствовалось дыхание золотой осени, Шаннон обрадовалась, что убежала из Парижа. Там уже ощущалась тяжелая поступь зимы, знаменитое голубое небо целыми днями было затянуто тучами.

— А какой там шеф-повар! Его грибное суфле бесподобно. И в придачу хорош собой.

— О, нет уж, Фабрис. Надеюсь, что это не один из «тех» уик-эндов?

— Конечно, нет! Увы! — ответил он, и оба засмеялись. — Я обещаю, буду вести себя примерно.

Шаннон знала, что Фабрис посещает самые сомнительные заведения Монмартра с той же непринужденностью, что и самые изысканные салоны Фобурга. Он уже показывал Шаннон эту колоритную сторону жизни Парижа, которая раньше была ей недоступна. Некоторые строили самые разные предположения об их взаимоотношениях, видя, как Фабрис появляется на приеме или на бале под руку с Шаннон. Но она считала его хорошим приятелем; а космополитизм и язвительный юмор выделяли Фабриса среди обычных представителей французской элиты. Шаннон давно поняла, что в Париже может быть, как нигде, одиноко. Французы подтверждают свою репутацию, закрывая двери для посторонних.

Шаннон уже привыкла к общепринятому мнению, что у нее десятки мужчин. На самом деле при всем внешнем блеске ее жизнь была несколько другой. Профессия модели служила пропуском в высшие сферы, но с самого начала Шаннон решила, что продает свою красоту, а не душу. Она не смешивала профессиональные занятия с частной жизнью, предпочитая обществу фотографов и плейбоев, преследующих моделей по пятам, неординарную личность вроде Фабриса. Еще пять лет, постоянно повторяла себе Шаннон, только пять лет. Потом она будет заниматься, чем хочет. К тому времени Керри окончит школу, и она сможет экономить деньги. Она найдет где-нибудь пустынный остров и будет рисовать, писать. Будет делать все что угодно — лишь бы не носиться от одного заказа к другому, долгими часами демонстрируя нелепые одежды на фоне декораций, не имеющих ничего общего с реальной жизнью. Тем не менее Шаннон успела сильно привыкнуть к тем благам, которыми сейчас наслаждалась. В конце концов именно благодаря своей профессии она находилась вместе с Фабрисом в сердце Турени и мчалась в машине по направлению к замку. Да, от Кунварры она проделала долгий путь. Древний замок внезапно появился на горизонте, его окна светились сквозь туман. По длинной, обсаженной кустами подъездной дорожке машина приближалась к дому, находившемуся на просторной поляне среди медно-красных буков.

— Вы говорили, что наш хозяин — барон Ротмер?

— О нет, — ответил Фабрис. — Ротмер раньше был владельцем замка. Несколько лет назад он продал его Амадео Бенгеле.

— Фабрис, вы злодей! — воскликнула Шаннон, не зная, смеяться ей или плакать, столкнувшись с таким коварством. — И это после всего, что я вам говорила!

— Я помню, вы упоминали, что сразу отказали ему. Естественно, я знал, что, если скажу правду, вы не поедете. Не сердитесь. Я уверен, он уже все забыл. Он не будет знать, кто вы.

Построенный в шестнадцатом веке замок производил сильное впечатление. По краям здания, выложенного из обтесанного камня цвета меда, стояли круглые башни. Их крутые крыши были покрыты черепицей. Четкие очертания построек, окруженных газонами и кустарником, создавали впечатление силы и надежности. По мере того, как машина продвигалась вперед по дорожке мимо подстриженных кустов, огромный дом становился все больше и больше. Фабрис затормозил перед массивными двойными дверями, вышел из машины и позвонил в колокольчик. Пока слуга забирал чемоданы, Шаннон обернулась, чтобы взглянуть на оранжевое солнце, заходящее в густой лес позади замка. Сквозь подымающийся над травой туман она различила неподвижные силуэты оленей, которые паслись в огромном парке, окружавшем Ле-Турель.

Войдя в холл, Шаннон поняла, что суровое величие фасада здания не дает представления о богатстве и очаровании его интерьера. Изящные, обитые гобеленами, позолоченные кресла, мраморный столик с огромным букетом оранжерейных цветов, великолепный ковер — все свидетельствовало о пристрастии хозяина к роскоши. Над спиральной каменной лестницей возвышалась написанная художником-кубистом огромная абстрактная картина, символизируя собой дерзкий прорыв из одного столетия в другое.

— Робер Делонэ, — заметил Фабрис, увидев, что Шаннон рассматривает картину. — У Бенгелы одна из лучших во Франции коллекций искусства двадцатого века.

Абстрактная живопись удивительно подходила к древним стенам. Повернувшись, Шаннон заметила еще одно впечатляющее яркое полотно — брызги освещенной солнцем воды.

— А где же все? — спросила Шаннон, когда они вслед за ливрейным лакеем двинулись вверх по лестнице. Ее голос гулко раздавался в огромном помещении.

— Вероятно, мы первые. Все остальные, включая Амадео, вероятно, в этот самый момент мчатся сюда по шоссе. — Они спустились в устланный коврами коридор, на стенах которого висели фламандские гобелены.

— Не думайте, что это обычный замок, — продолжал Фабрис. — Амадео не пожалел денег, чтобы разместить свою коллекцию. Для начала я скажу, что здесь есть центральное отопление, так что вам не надо поддевать рейтузы под вечернее платье. А водопровод и все прочее не хуже, чем в «Хилтоне». Похоже, это ваша комната. Увидимся позже, — закончил Фабрис.

— Мадам будет пить чай в своей комнате? — спросил лакей, разместив багаж.

— Да, спасибо, это было бы прекрасно.

— Аперитивы будут в салоне с восьми, а ужин будет подан в девять, — ответил лакей и с поклоном удалился.

Шаннон сняла свои меха и с восторгом оглядела роскошную спальню. Светло-голубые панели были обтянуты старинным китайским шелком с изображением птиц и цветов. Изысканная мебель времен Людовика XVI и роскошный старинный обюссонский ковер наводили на воспоминания о мадам Помпадур и Марии-Антуанетте. Каждая деталь — от гравюр до ставен, от шкатулок из лиможского фарфора до туалетного столика — была подобрана столь тщательно, что мысли Шаннон невольно обратились к хозяину всего этого великолепия. «Каков он из себя?» — гадала она. Раздался стук в дверь, и вошла горничная. Она внесла в комнату поднос и поставила его у огня.

— Я сейчас вернусь, чтобы распаковать вещи, мадам, — сказала она. — Когда мадам захочет принять ванну — пожалуйста, пусть позвонит.

— Спасибо, — сказала Шаннон, и девушка исчезла. Ошеломленная непривычной роскошью, Шаннон решила, что ей сейчас нужно только одно — время. Время, чтобы наслаждаться каждой драгоценной секундой своего пребывания в замке. Чувствуя себя самым изнеженным из живых существ, она свернулась в кресле у огня, стала пить чай и просматривать стопку книг и журналов на разных языках, лежащих на столике. Втайне Шаннон была благодарна Фабрису за его обман.

Уже спустились сумерки, когда у входа в замок резко затормозил серебристо-серый «мерседес». Движимый каким-то шестым чувством, выработавшимся за время долгой службы у Амадео, его камердинер мгновенно оказался у дверцы автомобиля.

— Привет, Мигель, — сказал Амадео, поднимаясь по ступенькам. Коротким жестом он сбросил с себя верблюжье пальто, надетое поверх темного костюма. Он провел рукой по седеющим волосам и откинул их назад, открыв высокий, бронзового цвета лоб. Затем медленно огляделся, как будто постепенно привыкая к более медленному темпу жизни после парижской сутолоки.

— Кто-нибудь уже прибыл? — За годы испанский язык, на котором Амадео говорил со своим камердинером, сократился до телеграфного стиля.

— Да, сеньор. Все гости уже прибыли. Его превосходительство посол и донья Оливейра приехали совсем недавно, и я только что показал им их комнату. Граф Вошамп приехал незадолго перед ними. Графиня прибыла отдельно.

Амадео бегло просмотрел список, который подал ему Мигель.

— А, хорошо. Вижу, месье Фабрис все же смог приехать с Сабиной… — Он улыбнулся, думая, что рыжеволосая продавщица из «Диора» прибавит вечеринке немного огня.

— Нет, сеньор. Очевидно, в последний момент мадемуазель Сабина не смогла приехать, но месье Фабрис привез вместо нее мадемуазель Фалун.

Имя показалось знакомым, но Амадео не смог связать его с конкретным лицом и не стал задумываться. Он раздраженно нахмурился:

— Как неудобно! Ну да ладно. Гости хорошо устроились?

— Да, сеньор. Все в порядке. Была проблема, когда графиня потеряла свой саквояж, но его быстро нашли.

Амадео нетерпеливо прервал его.

— Сколько завтра будет охотников? — спросил он, начиная в уме подсчеты. — Отсюда должно быть десять, так что всего будет сорок, включая группы из Бельпуара и Гиза.

— Нет, сеньор. Из Ле-Турель будет одиннадцать. Очевидно, мадемуазель Фалун будет охотиться.

Амадео удивленно поднял брови, немного утешаясь тем, что отсутствие Сабины компенсируется одним дополнительным охотником.

— Пойдем на кухню, Мигель, пока гости не начали спускаться на ужин.

С энергичным и деловым видом Амадео устремился внутрь замка. Его интерес ко всему, что было связано с Ле-Турель, заполучить который Амадео так страстно желал, был просто исключительным, и слуги знали, что ничто не ускользнет от его пристального внимания.

— Добрый вечер, Альбер, — приветствовал Амадео шеф-повара, войдя в кухню. Это было выбеленное помещение со сводчатыми потолками, уставленное медными кастрюлями, сковородками, формочками и приспособлениями всех видов. Шеф-повар в высоком белом колпаке хозяйничал у плиты, ему помогали двое учеников. Огромная комната была полна восхитительных запахов, говорящих о том, что ужин скоро будет готов.

— Добрый вечер, месье Бенгела. — Шеф-повар протянул ему меню на уик-энд. Некоторое время они совещались относительно намеченного на этот вечер ужина из семи блюд.

— Мигель, напомни, чтобы заливное как следует охладили.

— Да, сеньор.

Одобрительно кивнув Альберу, Амадео вышел из кухни. Посмотрев на часы, он прикинул, что перед ужином еще успеет недолго посидеть в сауне.

В начале девятого Фабрис, поправив галстук-бабочку и разгладив лацканы смокинга, постучал в дверь Шаннон.

— Как она прелестна, — продекламировал Фабрис при ее появлении. — Живанши, я угадал?

— Да. Что за память у вас, Фабрис! — восхитилась Шаннон, касаясь своего платья из темно-синего шелкового жоржета, вырез которого был вышит блестками. Шаннон эффектно подвела глаза, стянула волосы в пучок, укрепив его у шеи, а на ноги надела туфли из тончайшего черного атласа на прямых высоких каблуках.

— Думаю, Амадео это понравится. Он обожает красивых женщин и красивые картины. Вкус у него безупречный, — конфиденциально сообщил Фабрис, когда они шли по длинному коридору.

Шаннон почувствовала, что все больше предвкушает встречу с легендарным Бенгелой. Она уже почти забыла его кавалерийский наскок три месяца назад и гадала, вспомнит ли он модель, которую видел только мельком на подиуме. Какая ирония судьбы, что они так скоро случайно встретились, думала Шаннон. Интересно, если он вспомнит ее, то будет ли с ней холоден?

Они подошли к высоким двойным дверям салона — туда, где кончался сверкающий паркет и начинался прекрасный китайский ковер, — и остановились, в ожидании хозяина. Шаннон стояла на пороге едва ли не самой великолепной в мире комнаты. Стены были расписаны Пуссеном на темы сельской жизни во Франции — золотые вспышки солнечного света на темном фоне. Пейзажи создавали атмосферу романтической ностальгии по другому, милому и доброму столетию, когда пастушки и юноши с лютнями не спеша проводили время на тенистых полянах под светлыми небесами. В огромном мраморном камине дрожал огонь, и густой отсвет падал на бесценную французскую мебель. Около кофейного столика в стиле модерн, на котором красовалась бронзовая статуэтка из Бенина, стоял Амадео. Увидев входящих, он сразу покинул группу гостей и поспешил их приветствовать.

— Фабрис! — громко воскликнул он.

Когда Амадео приблизился, Шаннон ощутила, какая энергия исходит от этого человека. Амадео стремительно прошел через зал и обеими руками пожал руку Фабриса с почти крестьянской теплотой. Приветственная улыбка играла на его обычно суровом ястребином лице, на котором сверкали черные глаза. Когда их руки соприкоснулись, Шаннон почувствовала что-то вроде электрического разряда, а когда Амадео поднес ее руку к губам, решила, что у него внешность бродяги, цыгана. Он вполне мог сойти за разбойника, грабившего эти места столетия назад.

— Очаровательна, — пробормотал Амадео, не подавая вида, что узнал Шаннон. Отпустив ее руку, он повел их к присутствующим. После того, как ее представили некоторым гостям, Шаннон отошла в сторону, чтобы разобраться в своих первых впечатлениях. За последние два года ей очень часто старались пустить пыль в глаза, но здесь великолепие было подлинным и превосходило все ее ожидания. Амадео собрал разных и интересных людей, руководствуясь своим космополитическим представлением о высшем обществе. Среди гостей присутствовали энергичный итальянский кинопродюсер, несколько видных представителей парижского высшего общества с пышным генеалогическим древом. Каждый из гостей отличался своим собственным блеском и игрой красок, словно искусно ограненный бриллиант. Но все вместе они дарили великолепие хозяину замка — Амадео, несмотря на то что он имел репутацию человека из ниоткуда.

Стоя рядом с Шаннон, Фабрис выдавал кучу сплетен и анекдотов про каждого из гостей. Очень скоро Шаннон узнала, что ослепительная донья Оливейра, одна из первых красавиц Аргентины, некогда была любовницей хозяина дома, а также поняла, почему энергичная графиня де Вошамп не отрываясь смотрит на одного из лакеев. Шаннон поймала себя на мысли, что пытается догадаться, какая из десятка ослепительных женщин, совершенно не похожих друг на друга, сейчас является любовницей Амадео. Она наблюдала за тем, как он обходит гостей. С очарованием истинного представителя латинской расы Амадео с одинаковым удовольствием разговаривал и флиртовал с каждой из женщин.

— Он выглядит как настоящий турецкий султан со своим двором, не правда ли? — прошептал Фабрис. Беседа вокруг шла сразу на нескольких языках. — Вы довольны, что сюда попали? — спросил он. Ответ на этот вопрос не требовался.

Вечер продолжался, и казалось, что они плывут куда-то, окруженные праздной роскошью и образами иного века, запечатленными Пуссеном. Отблески огня от камина накладывали странный отпечаток на лица мужчин и женщин, казавшихся персонажами какой-то пьесы.

— Я слышал, завтра вы охотитесь с нами, — заметил подошедший Амадео. В его голосе звучал легкий вызов. — Вы когда-нибудь охотились с гончими во Франции?

— Однажды, несколько лет назад, в Фонтенбло. Когда я провожу уик-энд дома, то стараюсь совершать конные прогулки в Булонском лесу, но понимаю, что это очень далеко от охоты. — Я ведь выросла среди лошадей, — добавила Шаннон, увидев скептическое выражение на лице Амадео. — Так что надеюсь не ударить лицом в грязь. — Под его внимательным взглядом она почувствовала, что краснеет.

— Пойдемте на минутку со мной. Я хочу вам кое-что показать, — коротко сказал Амадео.

Решив, что он вряд ли слышал то, что она сказала, Шаннон с удивлением обнаружила, что вслед за Амадео направляется в соседний салон. Там висели картины, отражающие неповторимые этапы искусства двадцатого века — от импрессионистов до фовистов и кубистов. Со знакомства с Хоки Сазерлендом началось приобщение Шаннон к искусству, и сейчас она с чувством благоговения смотрела на скрытые от чужого глаза сокровища, узнавая стиль Де Кирико, Матисса, Кокошки и де Сталь.

Кивком головы Амадео указал на картину, висящую над камином и освещенную подсветкой. Это был один из ее портретов работы Хоки.

— Это вы, не так ли?

— Да, я, — согласилась Шаннон. Во рту у нее пересохло от испытанного потрясения.

— Я обратил внимание на эту картину сразу, как только увидел у Агню в Лондоне. Она уже была продана, но я следил за ней через своего агента, и, когда шесть месяцев назад картина попала на рынок, я ее сразу купил.

Бенгела говорил вежливо и спокойно, но глаза его в это время не отрываясь скользили по холсту, запечатлевшему интимные подробности тела Шаннон.

— Меня привлекли в этой картине гордость и дерзость, воплощенные в прекрасной фигуре молодой женщины.

Шаннон смотрела на свое собственное, крайне соблазнительное изображение так, будто видела его впервые.

— Знаете, Хоки тогда напугал меня до смерти. Но я не хотела, чтобы он об этом узнал. Может быть, поэтому я и выгляжу дерзкой, — задумчиво сказала она.

— Я с уважением отношусь к Сазерленду и считаю его одним из пяти самых значительных современных художников. Вы можете себе представить, как я удивился в тот день на шоу Лагерфельда, мисс Фалун. Я не сразу вспомнил, кого вы мне напоминаете, и только на следующий уик-энд, когда снова увидел картину, я окончательно понял, что это были вы. А теперь вы здесь — глина, из которой он создал свое произведение искусства. Я думаю, с тех пор вы изменились. Вы выиграли несколько битв. В те дни вы были маленьким Давидом, бросающим вызов некому воображаемому Голиафу, — не больше. Теперь в вас есть уверенность. Вы больше размышляете и не так боитесь жизни, которую, я думаю, так же жаждете познать.

Откуда он смог о ней столько узнать? Одной фразой Амадео приподнял вуаль загадочности, за которой она скрывалась от всего мира. Какая-то древняя сила сблизила их в тот момент, когда она посмотрела в его темные, сверкающие глаза.

— Пойдемте, пора присоединиться к другим гостям. — Слегка прикоснувшись к ее локтю, он повел Шаннон мимо Миро, Кандинского, Марке. Их воображение, казалось ей, бледнело по сравнению с ее собственным внутренним миром, показанным Амадео, и Шаннон гадала, подозревает ли кто-нибудь из гостей, что она была моделью для этого портрета. Идя вслед за Бенгелой и глядя на его широкие плечи, Шаннон решила, что он сложен, как матадор. Они пересекли порог комнаты, и Шаннон резко отвернулась, заметив, что Амадео взглянул на нее. Этот хищный взгляд пронзил всю ее с головы до ног, и Шаннон невольно вздрогнула. Нет, Амадео Бенгела не заманит ее в свои сети, не купит и не поставит на каминную доску, как статуэтку из севрского фарфора. Он купил ее изображение, и этого вполне достаточно.

На следующее утро в девять часов Шаннон спустилась вниз, чтобы присоединиться к охоте, одетая в облегающие брюки для верховой езды, черную куртку и котелок. Все уже собрались на усыпанном гравием переднем дворе. Очутившись среди восьмидесяти беспокойных гончих и нескольких десятков лошадей, Шаннон чувствовала себя неуютно. Многие из всадников были одеты в фиолетовые куртки Шатильонского охотничьего общества. Несколько женщин в шикарных черных амазонках, сидя боком в седле, сдерживали своих беспокойных лошадей. Из лошадиных ртов клубами вырывалось горячее дыхание, мгновенно превращаясь в морозном воздухе в иней и оседая на бархатных мордах животных. На серебряном охотничьем роге, висящем за спиной распорядителя охоты, заиграл первый луч восходящего за деревьями солнца. Лакеи во фраках и белых перчатках обносили всадников и жителей деревни, сопровождающих охотников пешком, традиционным кубком на подносе. Подогретое вино уже подняло настроение краснолицым крестьянам в башмаках и твидовых куртках. Во двор вышла и присоединилась к Шаннон кокетливая графиня де Вошамп. Они обменялись приветствиями, и мысли Шаннон снова унеслись ко вчерашнему вечеру, когда Амадео сидел во главе ослепительного стола. После того как он показал ее портрет, Шаннон бессознательно запоминала каждую связанную с Амадео деталь. Сейчас она с раздражением обнаружила, что машинально разыскивает его взглядом. Амадео было легко узнать — он гарцевал в самой середине конников на великолепном сером в яблоках жеребце, излучая силу и мужественность. Фиолетовая куртка и брюки для верховой езды сидели на нем как влитые. Амадео игриво посматривал на герцогиню де Креси, вдову, семидесяти лет от роду, которая, однако, сидела боком в седле с непринужденностью восемнадцатилетней девушки. В традиционной длинной черной юбке и шляпе с вуалью, с рожком из слоновой кости на шее, она словно принадлежала другой эпохе.

Увидев Шаннон, Амадео направился в ее сторону.

— Добрый день, мисс Фалун, — сказал он улыбаясь, но в его темных глазах промелькнуло нечто сокровенное.

Сердце Шаннон забилось сильнее, и она попыталась замаскировать свое беспокойство дружеским тоном разговора.

— Доброе утро. Чудесный день для охоты!

— Я сказал конюху, чтобы он привел вашу лошадь. Вы поедете на франко-арабском мерине по имени Песня Океана ста пятидесяти сантиметров в холке. Он хорошо обучен и знает местность. Я довольно часто на нем езжу. Только направьте его в сторону изгороди — и он перепрыгнет все что угодно.

При виде великолепного гнедого Шаннон улыбнулась от удовольствия и протянула руку, чтобы погладить его маленькую, пропорционально сложенную голову с белой «звездочкой».

— Какой красавец! — воскликнула Шаннон. — Я никогда еще не ездила на такой прекрасной лошади. Обещаю, что буду заботиться о нем.

— Он — ваш, — галантно ответил Амадео.

Не понимая, Шаннон смущенно засмеялась. Конюх помог ей забраться в седло.

— Он ваш.

— Большое спасибо, — ответила она, считая это всего лишь символическим выражением гостеприимства. Однако, взглянув на Амадео, Шаннон поняла, что он мог говорить и серьезно. Когда хозяин замка отошел, она почувствовала, как напряжение постепенно покидает ее. Повернувшись, Шаннон обнаружила, что ей прямо в глаза смотрит наблюдавшая за этой сценой Инес Оливейра. Во взгляде ее промелькнуло что-то вроде ностальгической зависти, но Оливейра тут же отвернулась и отпустила какое-то замечание находившемуся рядом с ней мужчине. Как догадалась Шаннон, своему нынешнему фавориту.

Шаннон наклонилась за бокалом, и ей в нос ударил запах корицы и гвоздики. Выпрямившись, она в открытом окне увидела Фабриса в парчовом халате. Он весело помахал ей рукой.

— Вы замечательно выглядите, дорогая, особенно с этого удобного наблюдательного пункта. Вы все сумасшедшие. Я сейчас опять отправлюсь на покой — нужно восстановить свои силы после вчерашнего бала. Доброе утро, Амадео! Как дела, дорогая герцогиня? Вы очаровательны…

Приглушенный звук охотничьего рога известил присутствующих, что охота началась. Наиболее нетерпеливые и опытные охотники направили своих лошадей в конец двора, где доезжачие пытались сдержать возбужденно лающих гончих. Чувствуя, как напрягся под ней Песня Океана, Шаннон постаралась успокоиться. Все вокруг с раскрасневшимися от ожидания лицами предвкушали бешеную гонку по полям под ослепительным небом.

Раздался крик «Allons!»[9], и все ринулись вперед.

Сотни копыт пронеслись по гравию, затем гулко застучали по парку и далее по лесу. Десятки всадников попарно мчались за гончими по узкой тропе. Стояла тихая осень, распространяя аромат грибов и мха, из труб соседних домов поднимался вверх дым, запах которого смешивался с запахом мокрой земли и лошадиного пота. Проскакав вдоль аллеи облетевших буков, Шаннон почувствовала, как ее захватывает азарт погони.

Гортанные крики охотников, напоминающие крики воинов былых веков, смешивались с музыкой рогов и горнов, эхом отдаваясь в лесу. Внезапно раздался сигнал, означавший, что гончие учуяли запах оленя. Шаннон неслась вперед вместе со всеми, и сердце ее стучало в одном ритме с лошадиными копытами. Захваченные жаждой крови и азартом, охотники мчались по тем же самым полям, что и их аристократические предшественники, которые — возможно — охотились здесь с королями. И всегда их вело вперед стремление испытать опасность и прелести охоты.

Выскочив из леса вслед за лающими гончими, все оказались в открытом поле. Скакавший впереди Шаннон Амадео с легкостью преодолел каменную стену. Шаннон увидела только мелькнувшие задние ноги лошади, и тут же наступила ее очередь. Вспомнив, что Песню Океана нужно только направить в сторону препятствия, она так и поступила. Они спокойно перепрыгнули стену, и, приземлившись, Шаннон увидела двух охотников, уже без лошадей, отряхивавших свои костюмы. На краю поляны Шаннон заметила смотрящего на нее Амадео, и оттого, что он видел ее прекрасный прыжок, ее охватила радость.

Пока солнце медленно всходило на бледном небе, охотники неслись по холмам и равнинам Турени. Через несколько часов после полудня с деревьев исчезли последние клочья тумана, обнажив приглушенные цвета октября. Мокрая трава отсвечивала золотом, черные грачи кружили над голыми ветвями деревьев. Земля под ленивым осенним солнцем отливала всеми красками охры, золота и меди, словно догорающий костер — последнее буйство красок перед тем, как толстый слой снега укроет землю на долгую зиму.

Часа в четыре Шаннон стала уставать. Когда солнце начало клониться к горизонту, то и Песня Океана, казалось, утратил интерес к погоне. Наконец Шаннон повернула лошадь к дому, а наиболее ревностные, неутомимые любители охоты скрылись вдали. Никто не мог предсказать, удастся ли настигнуть оленя, но Шаннон предпочитала этого не видеть. Она уже давно заметила на боку одного из охотников длинный нож, и знала, что он предназначен для того, чтобы перерезать горло добыче — косуле или оленю.

Скача галопом по темнеющей долине, Шаннон уловила среди деревьев какое-то движение. Двое охотников, мужчина и женщина, привязали своих лошадей к дереву, и Шаннон испугалась, что что-то случилось. Но она тут же узнала графиню де Вошамп в объятиях ливрейного лакея, который нетерпеливо расстегивал ее жакет. Их смех эхом разносился по лесу, они не обратили на нее внимания. Проехав мимо, Шаннон не смогла удержаться и оглянулась. Они лежали на опавшей листве. Шаннон почувствовала укол зависти, вспоминая чувственную дрожь от прикосновения тела к телу, которую не испытывала уже много месяцев. Лишь один мужчина возбуждал в ней трепет желания, но Шаннон решительно выбросила из головы его образ. Пока она в одиночестве ехала домой, ей казалось, что лес полон страстных вздохов королей династии Валуа и их придворных, которые с одинаковым рвением предавались охоте и любви.

По случаю крупнейшего бала в этом охотничьем сезоне на подъезде к замку Ле-Турель была зажжена тысяча факелов. Горящие в окнах фасада люстры отбрасывали свет на усыпанный гравием передний двор, куда подъезжали автомобили. Гостей встречали у входа лакеи в серых ливреях и напудренных париках. Среди трехсот гостей в вечерних туалетах, кроме «всего» Парижа и представителей крупнейших аристократических домов, были и такие, кто приехал сюда из Мадрида, Акапулько и Афин. Среди лимузинов, «шевроле» и «мерседесов» стояло закрытое ландо, запряженное четверкой лошадей. Оно принадлежало эксцентричному молодому барону де Гане, который уже несколько лет придерживался обычаев восемнадцатого столетия. Его замок освещался только свечами, и, как говорили, он купался перед камином в медном корыте. Сейчас он как раз выходил из своего экипажа в напудренном парике, одетый в шелковые панталоны до колен, сюртук. Держа в руке лорнет, барон прошел в дом, оставляя за собой запах розового масла.

В начале девятого Шаннон под руку с Фабрисом уже шла по коридору. Она была одета в длинное, до пола, платье из серо-бежевого тончайшего шелка. Его напоминающий веер лиф, схваченный на талии алым шарфом, искусно подчеркивал открытые плечи. Это необычное платье было в последнюю минуту взято напрокат у «Диора».

— Сегодня вечером вы выглядите очень представительно, Фабрис. Где вы взяли эту маленькую безделушку, которая у вас на лацкане?

Он на секунду остановился около лестницы, поправляя белый галстук.

— Безделушку? Вы шутите? Это же личный орден князя Хорлингера фон Шварценбурга. — Он стряхнул воображаемую пыль с покрытого эмалью креста, окруженного лучами из полудрагоценных камней.

— За какие заслуги?

— За заслуги в деле восстановления фамильного замка.

— Ну, сегодня вечером вы такой медали не получите, — заметила Шаннон. Фабрис засмеялся.

Когда они спустились по лестнице, гости уже проходили в пуссеновский салон. Дальние двери были открыты, освобождая проход в длинную галерею, где уже начались танцы. Шаннон решила, что никогда не видела в одной комнате столько эффектно одетых женщин, и подумала, что для того, чтобы создать весь этот неповторимый водоворот красок, потребовалось обобрать все парижские дома высокой моды. Видимо, пришлось опустошить и кофры ювелиров Фобурга, да и банковские сейфы тоже лишились своих сокровищ ради того, чтобы украсить руки и шеи дам высшего света. Мужчины, одетые в строгие вечерние костюмы, соревновались по-другому, надев на себя медали, ордена и цветные шарфы.

Музыка Оффенбаха влекла Шаннон в танцевальный зал, где под хрустальными люстрами вовсю кружились танцоры. Обернувшись к Фабрису, она обнаружила, что тот зачарованно смотрит в угол комнаты.

— Посмотрите! — сказал он, недоуменно моргая глазами. — Это чудо, мираж! Какая красота!

— О чем вы?

Толпа расступилась, и она увидела барона де Гане, стоящего с робким видом девушки, пришедшей на первый в жизни бал. Увидев, что на него пристально смотрит Фабрис, барон застенчиво опустил глаза.

— Простите, дорогая, — пробормотал ее сопровождающий. — Меня зовет судьба.

— Конечно. — При любых других обстоятельствах Шаннон была бы недовольна, что ее оставили. Но сейчас она не могла удержаться от улыбки, видя, как Фабрис приближается к барону, и слыша, как он говорит ему: «Вы очаровательны, месье».

Через несколько мгновений перед Шаннон возник худой молодой человек с голубыми глазами и чувственным ртом и поклонился. По шраму на левой щеке и немецкому акценту она поняла, что это сын американской кинозвезды и немецкого князя. Шаннон встречала его прошлой весной в Монте-Карло после того, как тот едва не разбился на Гран-При.

— Имею честь пригласить вас на следующий танец, мадемуазель.

— Буду счастлива. — Она улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой.

Они составили идеальную пару: мужественный гонщик и красавица, чье появление вызвало на балу многочисленные пересуды. Шаннон появлялась на обложках всех крупнейших европейских модных журналов — от «Вог» до «Мари-Клэр» — и после того, как Норман Паркинсон ее открыл, стала одной из пяти-шести человек, определяющих стиль своего поколения.

Увешанный зеркалами танцевальный зал по роскоши превзошел Версаль. Под звуки струнного оркестра, расположившегося на возвышении, кружились танцоры. Бесчисленные высокие окна зала выходили в промокший сад с овальным бассейном и фонтаном, украшенным скульптурой Персея и Андромеды.

Танцуя с молодым немцем, Шаннон не могла удержаться от мысли о том, что два года назад от одного взгляда на него ее сердце забилось бы чаще. Тогда она могла без сопротивления уступить его чарам, но сейчас его классическая внешность оставляла ее равнодушной.

— Вы здесь самая красивая женщина, — заявил немец. — Вашу красоту дополняют ум и очарование. С первого же взгляда меня потянуло к вам как магнитом…

— Спасибо, — невпопад ответила Шаннон.

— Вы сейчас живете в Париже?

— Да, на левом берегу. У меня небольшая квартира между булочной и картинной галереей.

— Вы — украшение Парижа. Я думал, вы живете где-нибудь на авеню Фош.

— Нет, что вы. — Шаннон была не в настроении объяснять, почему предпочитает приземленную жизнь рю Бонапарт холодному великолепию правого берега.

— Вы парадоксальное создание. Мне нравится это в женщинах. Да, нравится, — повторил он, как будто окончательно составил свое мнение.

Когда вальс закончился, Амадео выпустил из объятий маркизу де ла Кудрайе, обернутую в легкомысленную светло-вишневую тафту. Он считал, что выполнил свой долг хозяина, и теперь с галантной улыбкой оглядывался по сторонам, ища, кому бы передать маркизу.

— А, Фабрис! Разрешите вам представить маркизу де ла Кудрайе, — сказал Амадео, передавая свою ношу торговцу, недоумевающе озиравшемуся вокруг в поисках переменчивого барона.

Подойдя наконец к Шаннон, Амадео с раздражением обнаружил, что она все еще занята. Поймав за рукав слугу, он прошептал ему на ухо сообщение. Через минуту слуга подошел к Шаннон и ее внимательному партнеру, которые уже собирались начать новый тур вальса.

— Месье, вам срочный звонок. Вы можете пройти в библиотеку.

Удивленный немец вежливым кивком извинился перед Шаннон. В следующий момент она ощутила, что ее запястье обхватила сильная рука. Повернувшись, Шаннон увидела устремленные на нее глаза Амадео. Не говоря ни слова, он обнял ее за талию и начал танец. Шаннон оказалась в объятиях Амадео, и переполненный зал куда-то исчез. Она поняла, что ждала его, сквозь тонкий шелк чувствовала прижавшееся к ней сильное тело, и это ощущение опьяняло ее. Шаннон закрыла глаза. Внутренний голос шептал ей, что нужно сопротивляться этому фальшивому очарованию, пока эмоции не завладели ею окончательно. Однако было уже слишком поздно. Голова ее кружилась. Амадео Бенгела пожирал ее взглядом, и Шаннон знала, что в ней уже горит желание.

— С тех пор, как я вас увидел, для меня больше не существует других женщин, — сказал Амадео, крепче прижимая ее к себе. От прикосновения его губ к ее щеке по телу Шаннон пробежала волна страсти. Хотя она была уверена, что за свою жизнь Амадео уже тысячу раз повторял эти слова разным женщинам, она позволила себе поверить ему. Когда музыка прекратилась, они несколько секунд стояли рука об руку. Легкого пожатия его пальцев было достаточно, чтобы между ними установилась прочная связь. Настроение разрушила сменившая струнный оркестр труппа цыган-скрипачей, неистово исполнявших серенады. Под эту музыку гости двинулись к ожидавшим их устрицам, икре и шампанскому.

На следующее утро Шаннон разбудила горничная. Она поставила на стол поднос с завтраком, отодвинула занавески на окнах и разожгла огонь в камине. Нежась под пуховым одеялом, Шаннон увидела в окно, что замок окутан туманом.

— Завтрак подан, мадам, — объявила горничная и тихо удалилась.

Завернувшись в халат, Шаннон маленькими глотками отпивала горячий кофе с молоком. Мысли постоянно возвращались ко вчерашнему балу. После ужина она снова и снова танцевала с Амадео почти до шести часов утра, когда празднество наконец закончилось. Он не сводил с нее глаз и прижимал к себе так, что, казалось, ясно, что будет потом. Раз плотина между ними прорвана, раз она допустила его в свою жизнь — пути назад нет. Те случайные и беззаботные любовные связи, в которые Шаннон вступала, чтобы забыть Зана, не подготовили ее к встрече с таким человеком, как Амадео. Желание разгадать тайну, которая его окружает, усиливалось соблазнительной атмосферой исключительной роскоши, в которую она попала. Оказавшись в средневековом замке, Шаннон желала получить все — и удовольствие, и богатства. Но уже через час ее иллюзии развеялись.

Спустившись, Шаннон обнаружила в библиотеке человек десять гостей, которые собрались здесь, чтобы выпить перед ленчем. Сквозь высокие двойные окна в комнату проникал бледный солнечный свет, придавая мягкий оттенок висевшим на стенах гобеленам, арочным потолкам и коврам на полу. Никем не замеченная, Шаннон некоторое время наблюдала за Амадео. Его волосы, уже тронутые сединой, были зачесаны назад, он был одет в обычный деловой костюм. Амадео непринужденно беседовал с аргентинским послом, однако, увидев Шаннон, он через всю комнату пошел ей навстречу. К ее удивлению, он положил руку ей на плечи и с сожалением посмотрел в глаза.

— Я так огорчен. Я только что узнал, что должен буквально сейчас же отправиться в Афины. Это непростительно для хозяина — бросать своих гостей, но, боюсь, ничего не поделаешь.

Его извинения как будто предназначались ей одной, и это несколько смягчило разочарование Шаннон, но такое откровенное проявление чувств перед гостями ее смутило.

— Какая досада! Должно быть, это доставляет вам массу неудобств, — взволнованно ответила она.

— Мне пора, — через несколько секунд сказал Амадео, посмотрев на часы. — Пожалуйста, попрощайтесь за меня с Фабрисом, Шаннон. Скажите, что я ему позвоню, как только вернусь в Париж. — Он поцеловал руки донье Инес и графине де Вошамп. Руку Шаннон он поцеловал последней.

Когда Амадео ушел, комната показалась ей опустевшей. Даже остроумные замечания подошедшего Фабриса не могли оживить атмосферы. Огромный роскошный дом утратил свою душу. Остаток дня Шаннон провела в компании блистательных незнакомцев, чей разговор ни разу не вышел за пределы банальной вежливости. Теперь она поняла, какой яркой, необыкновенной личностью был Амадео по сравнению с теми, кто его окружал. Отпечаток его индивидуальности, его закаленной жизненными испытаниями колоритной личности лежал на любом предмете — от фламандских гобеленов до бродивших по парку редкостных мускусных оленей. В отсутствие хозяина все это блекло.

В конце дня Шаннон и Фабрис покинули Ле-Турель. Когда очертания замка исчезли позади в тумане, они надолго замолчали.

— Что вы думаете об Амадео? — наконец спросила Шаннон.

— Я все думал, когда же вы соберетесь спросить меня об этом, — усмехнулся Фабрис. — Если хотите моего благословения, то вы его уже получили Вперед! Вы прекрасно проведете время. Он откроет для вас все двери, он вас совершенно избалует, но берегитесь! Пусть ваше сердце будет в целости и сохранности. Это долго не продлится. У него иначе не бывает. Как я вам уже говорил, он такой же знаток женщин, как и картин. На какой-то час вы станете его бесценным приобретением, но не позволяйте повесить себя на стену. Ваше место не там.

Вспомнив, что в определенном смысле Амадео уже так и поступил, Шаннон от души рассмеялась.

Сидя в своем «ситроене», Амадео с беспокойством поглядывал вперед. Из-за напряженного движения он может еще больше опоздать в аэропорт Орли. Пытаясь сдержать беспокойство, Амадео заставил себя откинуться на кожаном сиденье и подумать о делах. Кризис со страховкой, когда танкер «Медуза» загорелся у побережья Кипра, до ставил Амадео немало хлопот, хотя его гости вряд ли поняли это по его лицу. Что ж, сейчас требуется собрать все силы и вспомнить времена, когда Амадео мальчишкой боролся за выживание на улицах Буэнос-Айреса. Пока машина ехала к предместьям Парижа, его мозг напряженно разгадывал головоломку с танкером, пытаясь решить сложную проблему. Значительная часть его состояния была теперь под угрозой. Чтобы синдикат компенсировал Амадео все потери, придется потрудиться. Когда все фрагменты встали на место, Амадео поднял трубку радиотелефона и позвонил в Нью-Йорк, приводя колесики в движение. Уже все известно, и враги, должно быть, точат ножи.

Когда Мигель вывел машину на шоссе, ведущее к аэропорту, Амадео вспомнил, что должен сделать еще одну вещь, и набрал номер своего секретаря:

— Моника? Я хочу послать сегодня вечером букет цветов.

— Да, месье.

— Самый большой и самый дорогой — мадемуазель Фалун, рю Бонапарт, номер девять. И закажите мой обычный столик у «Максима» на вечер пятницы. — Он продиктовал сопроводительную записку к букету.

— Конечно, месье, и счастливого пути.

Повесив трубку, Амадео посмотрел вперед. Там в отдалении светились золотом иллюминаторы ждущего его самолета. «Гольфстрим» был готов нести его в Афины.

Шаннон миновала арку и пошла через вымощенный булыжником внутренний двор к подъезду. К ее удивлению, около крыльца ее ждала консьержка. Жестикулируя, маленькая женщина заговорила так быстро, что Шаннон едва понимала ее.

— Мадемуазель Фалун, тут для вас кое-что есть. Я бы принесла, но он такой большой…

— Большое спасибо, — ответила удивленная Шаннон.

Она догадалась, что это, прежде чем добралась до своего этажа. Еще не видя, Шаннон могла чувствовать аромат огромного букета цветов, стоящего около ее двери. Бросив на пол сумку, Шаннон нагнулась и погрузила лицо в массу лепестков, своим благоуханием напоминавших о цветущем летнем саде. «Каким чудом они оказались здесь воскресным вечером?» — гадала Шаннон. Вскрыв прикрепленный к букету конверт, она прочла: «Прошу пообедать со мной в пятницу вечером. Амадео».

В восемь часов вечера в пятницу Шаннон нервно расхаживала по комнате, ожидая звонка Амадео. Его секретарь позвонила на неделе, сообщив, что они будут обедать у «Максима», и Шаннон выбрала эффектный наряд, который получила от Валентино. Это было отделанное черным крепдешиновое платье цвета хурмы. Шаннон связала волосы в простой пучок и не надела украшений, за исключением крупных серег из черного янтаря.

Всю неделю Шаннон ждала этого вечера. Во время работы в студиях «Вог» на пляс де Бургонь, на съемках для «Элль» в Мальмезоне образ Амадео постоянно стоял у нее перед глазами. Теперь, когда стрелка часов подходила к восьми, Шаннон была так взволнованна, что начинала жалеть, что согласилась.

Глядя в зеркало на свое покрасневшее лицо, она поняла, как мало изменилась за те четыре года, что прошли после ее приезда в Сидней. С тех пор Шаннон прожила целую жизнь, но теперь все происшедшее казалось несущественным. Она говорила себе, что Амадео будет разочарован, обнаружив за красивым фасадом пустоту. О чем она будет говорить с человеком, который старше ее на двадцать лет и на порядок опытнее? С бизнесменом, который с легкостью перелетает с одного континента на другой и бегло говорит на шести языках? С человеком, который владеет бесценной художественной коллекцией и который может купить все, что только не пожелает? В последний момент Шаннон бросилась в Лувр, а потом, спускаясь вниз по ступеням с головой, распухшей от фактов и дат, поняла всю абсурдность попыток произвести впечатление на профессионала, который занимается этим всю жизнь. Услышав, как Амадео поднимается по лестнице, шагая через две ступеньки, Шаннон почувствовала, что у нее внутри все сжалось.

С колотящимся сердцем она открыла дверь, забыв слова приветствия. Амадео не скрывал радости оттого, что видит ее, и это рассеяло все страхи и волнения Шаннон.

Шаннон как на крыльях спустилась по лестнице. Они помчались по набережной — Париж сиял огнями, за крылатыми статуями, парящими над Понт-Неф, мерцал купол Малого дворца, похожий на большой воздушный шар. Вдали сияла Триумфальная арка, а за ней — Елисейские поля, заканчивающиеся фонтаном на площади Согласия — недалеко от места их назначения.

Машина остановилась под красным навесом «Максима». Шаннон впервые столкнулась с раболепием, с каким встречают огромное богатство и власть: почтительная поза привратника, подобострастие метрдотеля. Роскошный зал ресторана был расписан изображениями нимф, украшен статуэтками из красного дерева и зеркалами. Проходя к столику, Шаннон ощущала на себе любопытные взгляды.

— Я всегда хотела сюда попасть, — воскликнула она, когда они сели. — Здесь гораздо красивее, чем я себе представляла.

— Вы хотите сказать, что никогда здесь не были? — с удовлетворением спросил Амадео. — Мне хотелось чего-то оригинального, такого, чтобы вам понравилось.

Заметив перед собой объемистое меню, Шаннон поняла, что совершенно не хочет есть.

— О чем вы думаете? — спросил Амадео. Шаннон была уверена, что он внимательно ее изучает.

— Думаю о том, что за всю свою жизнь не встречала никого, похожего на вас, — ответила она, и оба засмеялись.

— А знаете, когда я был мальчишкой в Буэнос-Айресе, я всегда мечтал попасть сюда. Возможно, есть много ресторанов, где еда вкуснее или оформление красивее, но для меня это символ. Моя родина — Испания, но, как и для всех моих соотечественников, Франция — это место, где обитает моя душа.

Признание удивило Шаннон. Она не подозревала, что в этой сильной натуре присутствует сентиментальность. Как часто она сама чувствовала подобное — сначала в Сиднее, когда мечтала работать у Елены, затем в Лондоне!

— Когда я первый раз попала в Аскот, то чувствовала себя точно так же.

— Такие люди, как вы и я, много мечтают. Какая у вас мечта, Шаннон? — спросил Амадео, глядя на нее сверкающими глазами.

— Когда вы так спрашиваете, я не знаю. Меня никто раньше не спрашивал об этом.

— Вы честно ответили — и мне это нравится, — сказал Амадео.

Над ними угодливо согнулся официант. Не советуясь с Шаннон, Амадео быстро заказал «Кенэль де Броше» и «Канар а Лоранж».

— Принесите нам «монтраше» шестьдесят четвертого года вместе с «Кенэль», а затем «Романе-конти» пятьдесят восьмого, — приказал он.

На Шаннон произвело впечатление, что он, не спросясь, сделал выбор за нее. В этом было что-то ободряющее, как будто Амадео считал, что они оба хотят одного и того же.

— А теперь, Шанита, я хочу спросить вот что. Я хочу знать о вас все с самого начала. Я намерен выяснить, как вы оказались на подиуме Дома инвалидов.

— Сразу предупреждаю — это долгая история.

— У нас есть время.

Она кратко описала свое детство в Австралии, умалчивая о его неприятных сторонах и избегая любых упоминаний о Зане, хотя и то, и другое сыграло в ее судьбе очень важную роль. Когда Шаннон закончила свой рассказ, Амадео неожиданно сказал:

— Возможно, когда я узнаю вас получше, вы расскажете мне о тех важных вещах, о которых умолчали. Я думаю, это гораздо интереснее, чем ваше чудесное восхождение к тем вершинам, где я вас обнаружил. Из-за мужчины вы отправились так далеко и так быстро?

— Конечно, нет! — горячо возразила Шаннон и почувствовала, что краснеет. Находясь под обаянием его личности, Шаннон все же испытывала некоторое беспокойство оттого, что выводы Амадео всегда точно попадают в цель. — Теперь ваша очередь рассказывать о себе.

— Пожалуй, это очень похожая история. Я родился в бедной семье в Росарио, что находится вверх по течению реки Парана. В двенадцать лет убежал в Буэнос-Айрес. Там я начал чистить ботинки, учиться бизнесу.

— По-моему, это — необычное начало. Я пришла к убеждению, что если вы начинаете снизу, то, вероятно, там и останетесь.

— О нет, вы не правы. Я научился оценивать человека по его ботинкам. Я мог определить, сколько времени нужно потратить на чистку, даст ли клиент хорошие чаевые или попытается обмануть. Но так как я боролся за место около одного из лучших отелей Буэнос-Айреса, то во время работы стал слушать, что клиенты говорят о танкерах, зерне, мясе и коже.

Он говорил, и перед глазами Шаннон вставал образ живого, смуглого мальчишки, который ловко работает и как губка впитывает все, что услышал. Амбиции — вот что толкает этого человека вперед, поняла она. Амбиции, которые может породить только бедность. Это она хорошо знала. Если остановишься, то проиграешь, попав под колесо огромного города, построенного на костях бедняков.

— Я научился смотреть на мир снизу вверх, а не сверху вниз. Только так можно его понять. Я до сих пор веду дела так, чтобы все знать о своих партнерах. Это секрет того успеха, которого я, возможно, добился. Странно, что истории нашей с вами жизни так похожи. У нас с вами больше общего, чем вы думаете.

В глазах Шаннон промелькнула ирония. Она вспомнила, что однажды в Кунварре Зан сказал ей примерно то же. Тем не менее Амадео был не похож на Зана — так цыган не похож на принца, а пират — на короля. В Амадео чувствовалась суровая властность — черта, совершенно отсутствовавшая в утонченной натуре Зана. Тонкий налет цивилизованности не мог скрыть его грубую, почти средневековую силу воли. Воспитание Зана породило в нем естественную самоуверенность аристократа, резко контрастировавшую с напористым самомнением Амадео. И то, и другое очаровывало и в то же время отталкивало Шаннон. Когда образы этих двух мужчин столкнулись в ее сознании, Шаннон поняла, что Зан До сих пор остается для нее образцом. Хотя она, возможно, никогда больше его не увидит, его образ всегда будет постоянным — как неизменны далекие звезды.

— Маленькая Шанита, вы вдруг стали очень серьезны, — сказал Амадео, когда они закончили ужин.

— Я не могу не думать о том, что в Росарио была девушка, из-за которой вы отправились так далеко и так быстро.

Он засмеялся:

— Женщина? Нет, я отправился в путь не из-за женщины. Вы забыли, что мужчины отличаются от женщин. Они дерутся на арене с быком, они борются за жизнь, за господство. На долю женщины выпадает служить поводом для этой битвы, быть обожаемой, любимой. Разве этого недостаточно?

Не ответив, Шаннон отпила глоток «Сотерне» из бокала, который только что наполнил ей официант.

— А вы знаете, что сотни тысяч лет назад наши предки в южной части Тихого океана могли быть любовниками?

— Что это вдруг вас надоумило сказать такое? — с недоверчивой улыбкой спросила Шаннон. Восхитительное вино, кажется, ударило ей в голову. — Кстати, я уверена, что вашими предками были конкистадоры.

— Некоторые да, но в моих жилах течет и кровь индейцев. Они пересекли Тихий океан, чтобы завоевать Южную Америку. Разве вы не видите? — Амадео сделал широкий жест. — Наши прапра — бог знает сколько раз пра — дедушки и бабушки на серебряном песке Полинезии, луна высвечивает их обнявшиеся силуэты, а под пальмами волны мягко бьют о берег…

— Как вы узнали, кто я и откуда? — пробормотала Шаннон. Он вырвал у нее еще один секрет. Шаннон не могла припомнить, что когда-нибудь говорила Амадео о своей матери, однако он со сверхъестественной точностью угадал ее происхождение.

— Вы только представьте себе, — продолжал Амадео. — Под бой барабанов они падают в объятия друг друга. Подумайте о том, как в свете костра в них просыпается желание… А знаете, мы с вами в моей квартире около Буа можем воссоздать эту сцену, — с лукавой улыбкой закончил он.

Услышав столь неожиданный конец этого романтического повествования, Шаннон рассмеялась. Брачный танец начался с очень оригинальной ноты.

— Нет. Думаю, что нет, — с загадочной улыбкой ответила она.

— Мы с вами, Шанита, — мягко сказал Амадео, уловив по тону, что Шаннон готова сдаться, — испытаем восхитительные приключения. Это будет как замечательное путешествие по Великому шелковому пути в далекий Самарканд.

Он властно протянул к ней руку, и Шаннон показалось, что золотые купола сказочного города поманили ее к себе.

Глава 8

Медоуз, ноябрь

Марк ван Бурен вел свой «мустанг» по темной проселочной дороге недалеко от Медоуз. В свете фар казалось, что они едут в длинном желтом туннеле, по сторонам которого стоят голые дубы и осины. Рядом с Марком на переднем сиденье томно развалилась Керри, слушая тихое пение Нейла Даймонда.

— Может быть, мы чуть подальше свернем с дороги и посмотрим на луну? — предложила она.

— Конечно. Как скажешь.

По тону Марка Керри поняла, что он ждет от нее подтверждения, что она хочет того же, что и он. Нужно было только его подбодрить. Протянув руку, она легко дотронулась до плеча Марка. Сегодня Керри пожинала плоды своего упорного труда. С тех пор, как его отец предоставил Чудотворца в ее распоряжение, Керри получила прекрасный предлог для того, чтобы все лето посылать Марку длинные письма и подробно сообщать о своих достижениях. Вообще же Керри до осени была слишком занята, чтобы думать о чем-либо, кроме завоевания первых розеток на соревнованиях, а Марк находился со своей матерью на Лонг-Айленде.

В первый же день, когда Марк вернулся домой из Хэмптонса, он пригласил ее прогуляться. Чтобы собраться с духом, ему потребовалось два года. Керри находилась в загоне и, как обычно, занималась с Чудотворцем. Марк смотрел на нее издали, и ему казалось, что это богиня верхом на лошади. Потом в кладовой для хранения упряжи он пригласил ее в кино, а когда в конце вечера Марк поцеловал ее в щеку, Керри обняла его за шею и просунула язык в его рот. Марк боялся, что она заметит эрекцию, которая пробудилась к жизни в тот же миг, когда Керри прижалась к нему, и задрожал от изумления, почувствовав прикосновение ее ладони к брюкам. Полузакрытые глаза Керри выражали удовольствие.

— Спасибо за чудесный вечер, Марк, — срывающимся голосом сказала она.

Весь семестр в Гарвардской школе бизнеса Марк мечтал о повторении их свидания на каникулах по случаю Дня благодарения. Веселая агрессивность однокурсниц приводила его в ужас, и на танцах Марк старался их избегать. Он думал, что их хихиканье нацелено на него, и подозревал, что девушки сравнивают его с братом, который производил на их старших сестер такое большое впечатление. Для них двоих мир был по-прежнему тесен, хотя красавчик Линди IV уже умер.

Сейчас Керри лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки, размышляя о вечере, который они только что провели вместе в Балтиморе. По ее предложению они отправились выпить в реконструированный отель «Бельведер». Керри знала, что это место посещают самые сливки общества. Входя в холл отеля под руку с Марком, она была слишком довольна, чтобы обращать внимание на то, что «Бельведеру» явно недостает внешнего блеска, который Керри столь ценила в подобных заведениях. Располагавшийся в старом Балтиморе «Маркони», где они обедали, тоже отличался скромной, почти спартанской обстановкой, хотя готовили там превосходно. Было трудно поверить, что мужчины в скромных костюмах и женщины в простых платьях относятся к самым богатым, самым известным людям города.

Поставив машину так, чтобы между деревьями была видна луна, Марк заглушил мотор.

— «Унеси меня на луну» — как раз подходит, — со смехом заметила Керри, слушая тихо играющее радио.

Пододвинувшись к ней, Марк нервно вздохнул.

— Керри… Я не знаю, как сказать… Я так хотел… Ты не выходишь у меня из головы…

— Молчи, — прошептала она, придвигаясь ближе.

Его первое прикосновение было робким, но, когда Керри прикоснулась к его рту мягкими губами, Марк весь превратился в желание.

— Керри, о, Керри! — простонал он.

— Мне так не хватало тебя, Марк, — отодвигаясь, сказала Керри. Откинув назад голову, она посмотрела в его лицо. — Когда ты пригласил меня сегодня вечером, я так разволновалась. Я не могла в это поверить.

— Правда? — радостно воскликнул Марк. — Ты так отличаешься от девушек, которых мне доводилось встречать.

— Я? Чем же? — мягко сказала Керри.

— Не знаю. Не могу этого объяснить. Ты такая искренняя, такая… настоящая, — прошептал он, сгорая от страсти.

Когда Керри заговорила, ее рука оказалась в опасной близости от его бедра.

— И ты, Марк, ты тоже замечательный. Мне было так хорошо сегодня вечером. Правда. Ты такой джентльмен. Ты знаешь, как надо обращаться с девушкой. Мир конников — это мир мужчин, а так приятно почувствовать себя женщиной.

Она осторожно расстегнула пряжку его брюк и начала медленно, очень медленно, тянуть вниз молнию. Мягким движением она просунула руку внутрь. Марк издал судорожный вздох. От прикосновения ее пальцев он изошел страстью. Завершающий спазм наступил мгновенно.

— О Боже, Керри, мне так жаль! — чуть не рыдая от смущения, сказал Марк. Он откинулся назад, закрыв глаза руками. — Прости меня, Керри. Я просто не мог сдержаться.

— Марк, успокойся. Тебе не нужно стыдиться того, что совершенно естественно. Ты зрелый мужчина. Ты просто чудесный! — воскликнула Керри, обнимая его.

Дрожа от радости, он крепче прижал ее к себе.

— У нас все будет очень хорошо, я знаю, — стараясь его успокоить, продолжала Керри. — Я всегда это знала, с самого начала…

Марк с недоверием посмотрел на нее.

— Ты хочешь сказать…?

— Да, Марк. Я хочу отдаться тебе, да, — со счастливым видом сказала Керри. — Что случилось? — засмеявшись, спросила она, когда Марк не ответил.

— Просто не могу поверить, что ты меня хочешь. — Он крепко прижал ее и поцеловал с такой силой, что Керри стало больно.

— Когда мы сможем… Когда ты хочешь?.. — выдохнул он. — Завтра?

— Завтра День благодарения. Ты разве забыл?

— Точно. Тебя там не будет, но, может быть, позже…

— Но ведь я могу прийти, разве нет? — прервала его Керри.

Едва дыша, она следила за тем, как Марк пытается обдумать ситуацию. Он никак не мог собраться с мыслями. Меньше чем за двадцать четыре часа до того, как клан ван Буренов соберется на обед, Марк должен просить у Линди разрешения. И Керри не имела представления, одобрит тот или не одобрит ее присутствие. Она прикинула, что даже в случае отказа ее тело будет вдохновлять Марка на возражения отцу. В прошлом году Керри сказалась больной — лишь бы не обедать в комнате для слуг.

— Да, я могу тебя пригласить. Ты придешь? — спросил он.

— Да. Я бы очень хотела.

— Отлично — тогда я сегодня спрошу папу, когда вернусь домой. Он будет допоздна работать в своем кабинете. И еще я подумал — когда все будут приходить в себя после Дня благодарения, мы могли бы ускользнуть в мотель «Лейзи бой». Ведь правда?

— Это угроза или обещание? — спросила она, легко поцеловав его в щеку.

— Это — обещание. О, Керри…

На следующее утро, проходя по двору конюшни, Керри посмотрела на небо и подумала, что оно такое же оранжевое, как и в прошлом году. Ничего не изменилось, и в то же время все изменилось. На этот раз Джек был в плохом настроении.

— Я уже говорил тебе, мне действительно не нравится, что ты крутишься с Марком, юная леди. Поверь, лучше бы сохранять дистанцию. Мы другого сорта, и ты напрашиваешься на неприятности.

— Дядя Джек, я не понимаю, о чем ты говоришь? Если мистер ван Бурен считает меня достаточно хорошей, чтобы выигрывать на Чудотворце голубые ленты, то, очевидно, я достаточно хороша для того, чтобы сидеть за одним столом с его семьей? — Впервые в разговоре с дядей в ее голосе слышалась холодная уверенность, и это еще сильнее раздражало Джека.

— Ты не должна принимать ухаживания Марка. Я думал, ты поймешь. Чудотворец не имеет к этому никакого отношения.

— И что же я должна была делать? Отказать ему?

На это Джек ничего не ответил, только пристально посмотрел на Керри — так, как будто видел ее впервые.

— Фалуны не хуже других, — не уступала она. — Наша фамилия существовала уже тогда, когда о ван Буренах никто и не слышал. У нас был замок, и мы были дворянами.

— Сейчас ты говоришь, как твой отец, детка, и, кроме неприятностей, тебе это ничего не принесет. — Позвонив в дверь, он в последний раз неодобрительно посмотрел на Керри. Она перешла невидимую границу, и Джек едва сдерживал гнев.

Керри поправила волосы, глядя на окошко из цветного стекла, находящееся над входной дверью. Его красота навела ее на мысль о будущем, когда ее карьера наездницы закончится и когда Керри не придется звонить в дверь, чтобы получить разрешение войти.

— Если в один прекрасный день я стану хозяйкой Медоуз, ты наверняка заговоришь по-другому, — с вызовом сказала Керри, заслышав шаги служанки по паркету.

— Выбрось эту идею из головы, — все, что успел сказать Джек до того, как дверь открылась.

Когда они вошли, Керри быстро сняла накидку, под которой обнаружилось строгое шерстяное платье цвета бордо. Год назад она бы не посмотрела на такое платье. Сегодня же все в облике Керри говорило о безукоризненном вкусе — от туфель-лодочек до легкого макияжа, — но своей живостью она резко отличалась от других присутствовавших здесь женщин и девушек. Не задерживаясь ни на минуту, Керри направилась в сверкающий зал и сразу подошла к Линди ван Бурену. Тот долго отсутствовал, покупая лошадей в Лексингтоне, и вообще этой осенью Керри видела его не так уж часто, хотя знала, что он внимательно следит за ее успехами.

— Добрый вечер, мистер ван Бурен.

— Как дела, Керри? — Она застала его врасплох, и в глазах ван Бурена отражалась смесь сердечности и осторожности.

— Большое спасибо за приглашение встретить День благодарения с вашей семьей. Вы так добры ко мне!

— Ну что вы, наоборот, я очень доволен, моя дорогая. Я был очень рад, когда Марк об этом подумал, — ответил тот. Привыкший видеть Керри в костюме для верховой езды или в куртке, ван Бурен подумал о том, что сейчас в ней ничто не напоминает о конюшне. В платье, с длинными блестящими волосами, Керри походила на гибкого прелестного жокея, а не на крепкую девушку, которая выступает на конных соревнованиях.

— Мы только что получили из Девона снимки, — сказал ван Бурен. — Там есть один, на котором вы — на втором месте после абсолютного чемпиона… — В его голосе звучала насмешка. Прежде чем Керри успела язвительно возразить — подобные реплики, казалось, доставляли ван Бурену немалое удовольствие, — он добавил: — Это прекрасно для девушки, которая выступает совсем недавно.

От его похвалы Керри просияла.

— Я помню ваш тост. На следующий год мы будем первыми в Мэдисон-сквер-гарден и в Гаррисбурге. Немного подождите.

— На это я и рассчитываю, — ответил ван Бурен, и она знала, что это действительно так.

Керри налила себе выпить, стараясь скрыть чувство облегчения, которое испытала, преодолев первый барьер. Она уже давно поняла, что нет смысла робко мяться вдали от власть предержащих, и чувствовала, что все происходящее укрепит ее позиции в кругу семьи. Оглядевшись, Керри решила, что члены семьи и многие из друзей ее узнали, хотя год назад даже не слышали ее имени. Она уже стала известна как одаренная молодая наездница, которой Линди заменил своего сына на Чудотворце. А теперь она вот-вот должна была войти в семейный круг как девушка Марка.

Увидев, что его отец уже занят другим разговором, Марк подошел к Керри.

— Привет! Как дела? — нежно прошептала она, улыбкой напоминая ему об их общей тайне.

— Ты выглядишь потрясающе, — восхищенно прошептал он.

— Спасибо. Мне приятно это слышать от тебя.

Марк отвел взгляд, чтобы скрыть свое смущение. Все двадцать четыре часа он мечтал лишь о том, что произойдет в мотеле «Лейзи бой».

Во время разговора Линди наблюдал за ними, заметив про себя, что его сын наконец-то стал отдавать дань молодости.

— Картер! — позвал он, приближаясь к дочери.

— Да, папа?

Взяв ее за руку, ван Бурен подвел ее к Керри и Марку.

— Ты ведь помнишь Керри, не так ли?

Застигнутая врасплох Картер не смогла скрыть на своем лице выражения гневного презрения. Еще с начала лета, когда до нее дошли вести о Чудотворце, Картер стала холодно относиться к отцу. Она устроила истерику, когда тот принял чудовищное решение посадить невежественную выскочку из Австралии на лучшего прыгуна Медоуз. Отец, по ее мнению, оскорбил память брата, которого Картер очень любила. Даже те лавры, которые Керри с самого начала стала приносить конному заводу, не могли успокоить ее уязвленную гордость. Сейчас Картер кипела от негодования, видя, как эта нахальная особа стремится внедриться в семью. Никого, и меньше всего Картер, не удастся ей обмануть — ведь она просто играет с наивным и беспомощным Марком. А тот явно потерял из-за нее голову.

— Картер, как я рада видеть вас снова! — замурлыкала Керри. — Мы не встречались с тех самых пор, как вы уехали в Европу, помните? Должно быть, вы прекрасно провели время. Как я вам завидую! Мне бы так хотелось об этом послушать!

Картер пришлось вступить в беседу.

— Картер, я хочу представить Керри тете Лилиан, — нетерпеливо сказал Марк через несколько секунд. — Она хотела встретиться с девушкой, которая укротила Чудотворца, — с гордой улыбкой добавил он.

Они направились к старейшей в клане ван Буренов — Лилиан, старшей сестре Линди.

— Значит, вы та девушка, которая получает голубые ленты на Чудотворце. Я рада наконец увидеть вас, моя дорогая. Где вы учитесь? — спросила Лилиан, когда Марк должным образом представил Керри.

— Сейчас я хожу в среднюю школу, потому что должна быть поблизости, но на следующий год поступаю в Бремар около Бостона, — с тихим торжеством объявила Керри.

— Бремар? Неплохо. Очень неплохо, — с одобрением сказала Лилиан.

Через полчаса ликующая Керри рядом с Марком отправилась в столовую.

— Увидимся позже, дядя Джек, — тихо сказала она ему, проходя мимо.

В ответ тот коротко кивнул.

За стол в бордовой столовой должно было сесть чуть более двадцати человек. Свет от высоких серебряных подсвечников был даже ярче, чем до сих пор казалось Керри. Она подумала о том, насколько тихий смех и спокойная беседа здесь отличаются от вульгарного юмора, который правит бал в столовой для слуг.

Парчовые шторы отделяли зал от надвигающейся ночи. По роскошному китайскому ковру Марк подвел Керри к стулу в середине стола — рядом со своим. Она вспыхнула, увидев на карточке надпись крупными черными буквами: «Мисс Керри Фалун». Ее имя красовалось на кружевной скатерти среди великолепия китайского фарфора, хрустальных бокалов и тяжелых серебряных приборов. Только сейчас Керри почувствовала, что она действительно находится там, где хотела быть. Когда все уселись, она окинула взглядом банкиров, похожих на джентльменов фермеров, светских матрон и моментально почувствовала себя неловко. Когда подошла ее очередь, Керри осторожно налила себе суп из огромной супницы, которую подала служанка. Выбирая себе нужную ложку для консоме, она всего на полсекунды отстала от Картер. Весь обед Керри тщательно подражала действиям ван Буренов, стараясь не сделать ничего, что выделяло бы ее среди остальных. Но по мере того, как осушался бокал за бокалом, атмосфера смягчалась, и Керри чувствовала, как туго сжатая внутри пружина начинает расслабляться. Керри забавлял сидевший слева от нее престарелый дядя Марка, Прескотт, что-то все время бубнивший. Глядя сверкающими глазами на Марка, который мало ел и много пил, она старалась не обращать внимания на его волнение, которое начинало ее раздражать. Сама Керри не думала о том, что произойдет в мотеле «Лейзи бой», наслаждаясь тем, что происходит здесь и сейчас. Каждый жест требовал тщательного контроля и самообладания. Происшедшая в ней перемена привлекла внимание Линди, сидящего во главе стола. В глазах Керри отражался свет свечей, а ее волосы отливали золотом. Никогда еще она не была так красива, подумал ван Бурен. Керри повернула голову, и Линди немедленно отвел взгляд, но она поняла, что он только что внимательно ее разглядывал.

К концу обеда Керри чувствовала себя настолько уверенно, что даже враждебные взгляды Картер ее не беспокоили. Когда остатки мясного и тыквенного пирога остались лежать нетронутыми на тарелках, Линди постучал ножом по бокалу.

— За новое поколение особ с голубой кровью, которые родятся в Медоуз, — и со счастливым Днем благодарения всех, нашу семью и наших друзей!

Керри подняла свой бокал с улыбкой сирены, втайне считая, что упоминание об особах с голубой кровью относится и к ней. Повернувшись, она встретилась глазами с Марком.

Около семи обед в основном закончился, и гости начали подниматься из-за стола.

— Сейчас мы могли бы ускользнуть, — вполголоса сказал Марк, когда они вместе вышли из столовой.

Его робкое поведение забавляло Керри. Якобы прогуливаясь, они прошли в переднюю. Их как будто никто не видел: Картер прошла прямиком наверх, а Линди исчез в своем кабинете.

— Мне хочется подышать свежим воздухом. Почему бы нам не прокатиться? — игриво предложила Керри.

Марк беспокойно оглянулся, замечание было сделано достаточно громко, чтобы его могли слышать все.

— Конечно, прекрасная идея, — небрежно ответил он. — Мы можем поехать в кино в Глиндон.

Через несколько секунд они уже мчались по обсаженной деревьями подъездной аллее. Керри положила голову на плечо Марка.

— Не волнуйся. Я слышала, что так все поступают, — ободряюще сказала она. — Даже дети в школе говорят, что в «Лейзи бой» не задают никаких вопросов.

Перед горящей неоновой вывеской Марк свернул и подъехал к администрации мотеля.

— Я подожду в машине, — сказала Керри.

Керри смотрела, как он уходит, и чувствовала раздражение от его детского поведения. Против своего желания она сравнивала Марка с простыми похотливыми парнями в Кунварре, поведение которых принимала как должное. Внезапно ее осенило, что Марк, должно быть, еще девственник. Если так, то все пройдет даже легче, чем она ожидала.

— Все в порядке, — со вздохом облегчения сказал он, вернувшись к машине. — Парень на меня едва взглянул. Я просто заплатил тридцать долларов вперед, и он передал мне ключи.

— Ну что я тебе говорила? — хихикнула Керри.

Марк отпер дверь убогого строения, почти полностью укрытого среди деревьев, и зажег свет. Почти всю комнату занимала кровать.

— Я на минутку схожу в ванную, — с притворной застенчивостью сказала Керри, сняв пальто.

Она оставалась там достаточно долго, чтобы Марк успел успокоиться. Когда она с робким видом вышла из ванной в одних трусиках и лифчике, Марк уже улегся под простыню. Керри заметила, что он поспешно положил на тумбочку носовой платок. Она нерешительно посмотрела на юношу.

— Я надеюсь, ты не думаешь, что я доступная или что-то в этом роде, — проникновенным шепотом сказала Керри. — У меня это впервые.

— У меня тоже, — сказал Марк. Когда Керри скользнула под простыни, он задрожал от желания. Пристроившись рядом с ним, Керри почувствовала, что он уже пришел в возбуждение.

— Выключи свет, — прошептала она и разделась совсем.

Они начали страстно целоваться, а когда Керри ощутила, что Марк уже не может сдерживаться, она отстранилась и тихо сказала:

— Ох, Марк, а если у меня будут неприятности?

— Все в порядке, я кое-что захватил, — ответил он.

— Я знала, что могу на тебя положиться, — нежно сказала Керри. — Я себя чувствую в полной безопасности.

Марк некоторое время возился с презервативом, а когда обернулся к ней, Керри почувствовала, что он уже на грани. Она легла на спину, и Марк сразу вошел в нее. Керри тут же издала ожидаемый от нее стон. Марк издал прерывистый вздох. Несколько секунд он лежал на ней, затем откатился в сторону.

— Прошу прощения, Керри, я сделал тебе больно. Я не смог сдержаться.

— Пожалуйста, не говори так. Было совсем не так больно, как я ожидала. Наверно, потому, что я очень тебя хотела. — Она нежно погладила его по волосам.

— Правда? Я не могу тебе передать, как важно для меня это слышать. Керри, я думаю, что люблю тебя, — сказал Марк, обнимая ее.

— Я никогда не думала, что ты мне это скажешь. Я самая счастливая девушка в мире — потому что первым был именно ты. Ты был нежным и в то же время сильным.

Они лежали рядом, а Керри пыталась скрыть презрение, которое вызвали в ней извинения Марка. Она хотела не этого. Она любила, когда мужчина страстно берет ее без каких-либо извинений и угрызений совести. Керри хотела властного мужчину, который сумеет возбудить в ней ту страсть, какую еще никому не удавалось разжечь, но которая — она знала — в ней существует. Эта волна страсти пока не захлестывала ее, сон пока не сбывался. Но хотя слияние с Марком не вызвало абсолютно никакого ответного чувства, Керри задвинула свои желания подальше — туда, где они не помешают девушке, предназначенной для Марка.

Мюррен, Швейцарские Альпы, декабрь

Когда пилот выключил запрещающий сигнал, давая знать, что самолет набрал высоту — восемь тысяч метров, Шаннон отстегнула привязные ремни. Повернувшись, чтобы взглянуть на густые облака, в конце салона она увидела Амадео, который с предельным вниманием говорил с кем-то по-испански по радиотелефону. Лихорадочно работая вместе со своим секретарем над лежащими перед ним бумагами, Амадео снял пиджак и ослабил галстук. Почувствовав на себе взгляд Шаннон, он на секунду поднял голову и тепло улыбнулся ей. Линия его сильных плеч, игра мускулов под тонкой хлопчатобумажной рубашкой напомнили Шаннон о том, что ее ожидает в этом неожиданном путешествии. Она проведет рождественскую неделю вдвоем с Амадео в отдаленной деревушке в Швейцарских Альпах. Оглядывая роскошный интерьер самого престижного самолета, какой только можно купить за деньги, Шаннон вспоминала обстоятельства, которые привели к таким стремительным переменам.

Через неделю после обеда у «Максима» Амадео позвонил ей из Гонконга. Как он объяснил, деловая поездка может задержать его вдали от Парижа на несколько месяцев, по меньшей мере до декабря. Словно чувствуя, что романтическая связь между ними за столь долгое время может ослабнуть, Амадео звонил почти ежедневно и регулярно посылал огромные букеты благоухающих цветов. Когда в декабре в одно воскресное утро он позвонил и сообщил, что возвращается в Париж, Шаннон поняла, что своей заботливостью и настойчивостью Амадео сломил ее сопротивление. Он пригласил ее в ресторан в Булонском лесу, и Шаннон направилась туда, с нетерпением ожидая встречи. Амадео не скрывал радости оттого, что наконец ее видит. Неожиданно Мигель прервал их разговор, сообщив, что пора ехать в аэропорт, чтобы лететь в Цюрих. В этот момент Шаннон уже решила, что позволит ему себя соблазнить, и только нежные сожаления Амадео по поводу предстоящего расставания немного утешили ее. Тем более она удивилась, когда всего через несколько дней Амадео позвонил и пригласил провести с ним рождественские каникулы.

— Боюсь, я уже приняла приглашение отправиться в Граншан, — сказал Шаннон.

— А почему бы его не отложить? Скажите, что у вас срочный вызов в Мюррен, от которого нельзя отказаться.

— Хорошо, — просто сказала Шаннон, внезапно понимая, чего она хотела все это время. Вешая трубку, Шаннон знала, что ее слабое сопротивление ни на секунду его не обмануло.

Часом позже приземлившись в Берне, они продолжили свой путь. Маленький поезд карабкался вверх по заснеженному склону, везя их в Мюррен. Завернувшись в лисью шубу, Шаннон уютно устроилась рядом с Амадео. Поезд пыхтел, двигаясь по краю гигантской пропасти. В отдалении розовели Эйгер и Юнгфрау, окрашенные лучами заходящего солнца. В долине, занесенной глубоким снегом, виднелась небольшая деревушка. Мигель провожал их до самого шале, чтобы доставить багаж и корзину с подарками и провизией, которую они взяли с собой. Среди этих вещей был и подарок Амадео от Шаннон — небольшой натюрморт, который ей в последнюю минуту помог выбрать Фабрис.

— Ну? Что скажете? — спросил Амадео, когда они вышли из поезда.

— Неправдоподобно красиво, — заметила Шаннон. — Как будто из книжки братьев Гримм.

— Здесь нет машин. Мы должны идти к дому пешком. Это недалеко вверх по склону, и Мигель доставит чемоданы на санях. Мы можем спускаться к подъемникам на лыжах, querida[10], — сказал он, взяв ее за руку. Утоптанный снег хрустел под ногами.

— Это вы можете ходить на лыжах, — засмеялась Шаннон. — Не забывайте, что я новичок.

— Вы моментально научитесь съезжать по этому склону не хуже профессионалов. Если, конечно, не предпочтете нежиться у огня и вообще ничего не делать.

При мысли о том, что они вдвоем останутся у яркого огня, Шаннон ощутила внутри странное покалывание и отвела глаза.

Они карабкались вверх по склону горы, мимо деревянных шале, напоминавших имбирные пряники. Поздний вечер спускался на бернский Оберланд, над белыми крышами домов в радужное небо поднимались столбы дыма. Темные сосны, ветки которых утопали в снегу, молча смотрели на пришельцев. Они вступали в другой мир, где единственными звуками были хруст льда под ногами да звон колоколов, эхом разносившийся в кристально чистом воздухе.

— Мы пришли, — сказал Амадео, останавливаясь перед шале, стоящим в стороне. — Это здесь.

С резной крыши очаровательного трехэтажного домика свисали сосульки. Из близлежащего коровника замечательно пахло коровами и сеном. В тот момент, когда они перешагнули порог дома, Шаннон почувствовала, как ее охватывает покой. В каменном очаге в гостиной приветственно плясал огонь, а из огромного окна была видна далекая горная цепь.

— Я вижу, Хельга только что здесь побывала, — сказал Амадео, потирая руки от удовольствия. — Прекрасно. Она и ее муж присмотрят за вещами. Входите, снимайте шубу и идите к огню. Вы ведь наверняка замерзли.

По тому, как Амадео двигался в огромной комнате, как говорил, было заметно, что он очень рад оказаться здесь. Казалось, все свои заботы он оставил за порогом.

Если Ле-Турель отдавал дань европейской утонченности и элегантности, шале возвращало к простому образу жизни. Как чувствовала Шаннон, Амадео Бенгеле это больше нравилось. Именно здесь он развесил инкрустированные серебром старые уздечки и патронташи аргентинских гаучо, а также коллекцию южноамериканских пистолетов и ружей. Здесь же были и личные сувениры. Большой замок представлял своеобразную витрину транснационального магната, а в швейцарской деревне находилось прибежище кабальеро, логово атамана. Бесценные редкости, собранные в Ле-Турель, были добычей Амадео в его битве за продвижение вверх. Но Шаннон чувствовала, что только здесь, в сердце Альп, он мог быть самим собой. Глядя на стоящую на полке керамику работы инков и ацтеков, Шаннон понимала, что Амадео позволяет ей заглянуть в самый потаенный и драгоценный уголок своей души, в то, что он до сих пор скрывал.

Мигель ушел. Шаннон прилегла на диван около камина и смотрела, как Амадео подкладывает в огонь побольше дров.

— Хельга — прекрасная хозяйка, но никогда не кладет столько дров, сколько надо. Швейцарцы очень экономны.

— Я думаю, иначе нельзя. В этой долине они отрезаны от мира, — сказала Шаннон, заметив про себя, что в шале как раз ни на чем не экономили, не пожалели никаких денег, чтобы сделать его комфортабельным. Здесь стояли низкие кожаные кресла и диваны, на полу лежали звериные шкуры. Пламя в камине поднялось высоко, бросая бронзовый отсвет на энергичное лицо Амадео. Сейчас, когда он оделся в вылинявшие джинсы и свитер, в нем чувствовалась какая-то другая, вновь обретенная сила и неброская основательность — под стать здешней обстановке. Шаннон не стала раздумывать о том, сколько женщин здесь уже побывало, вспомнив сказанные ей на прощание слова Фабриса: «Эта сказка будет иметь счастливый конец, если вы закроете книгу сразу после того, как она кончится».

Подняв голову, Амадео дотронулся до ее щеки.

— О чем вы думаете?

— О том, что простота — это основа вашей силы, вашего успеха.

— Вы так же умны, как и красивы, — пробормотал Амадео. Его глаза были полны признательности. Подойдя к бару, Амадео вернулся, неся два бокала прозрачной жидкости.

— «Пойр Вильямс», — сказала Шаннон, почувствовав запах зрелых груш, всегда мучительно напоминавший ей о конце лета. — Только подумать — грушевые деревья сейчас занесены трехметровым снегом.

Сев рядом, Амадео поднял свой бокал.

— За весну! За бутоны, которые становятся зрелыми плодами. — Наклонившись, он страстно поцеловал ее в губы.

Шаннон откинулась на мягкие подушки. У нее внезапно закружилась голова.

Он взял ее за руку.

— Знаете, раньше я останавливался в шале в Гштаде, который когда-то принадлежал королю Албании, а перед этим останавливался в тамошнем дворце. Но я убедился, что Гштад — это просто продолжение Парижа. Здесь, в Мюррене, нет такого шика. Никто меня не знает, никто никуда не приглашает. Я счастлив. Я могу делать то, что мне нравится — есть руками, спать после обеда. Здесь нет телефона или радио. Я привожу сюда очень немногих, — добавил он.

— Какая ирония в том, что всю жизнь вы стремились подняться над толпой, а теперь, когда цель достигнута, вам ничего не нужно, кроме неизвестности и простоты.

— Ну нет. Мне нужно не только это, — сказал Амадео и мягко потянул ее к себе. Когда Шаннон оказалась в его объятиях, Амадео погладил ее по щеке. — Я боялся, что в последний момент ты передумаешь. Я чувствовал в тебе настороженность. Но ты не разочаровала меня — ты пришла.

Эти нежные слова разожгли пламень чувства, и, наклонившись, Амадео впился в ее губы голодным поцелуем.

— Сегодня, завтра и послезавтра принадлежат только нам одним. Я слишком эгоистичен, чтобы разделять тебя с кем-то. Я долго ждал момента, когда буду с тобой так, как должны быть мужчина и женщина — один дух, одна плоть. Вот почему я привез тебя сюда, чтобы ты могла видеть меня таким, какой я есть, Шанита, — прошептал он и положил руку ей на шею. — Распусти для меня волосы. Я хочу, чтобы сегодня ночью ты была дикой и необузданной.

Позже по деревянной лестнице Шаннон поднялась наверх в спальню. Под низко нависшими сосновыми балками стояла разукрашенная швейцарская кровать с огромной пуховой периной. Перед старой изразцовой печкой на полу лежала чудовищных размеров медвежья шкура.

Шаннон была рада, что нет служанки и она сама может распаковать ту простую одежду, что захватила с собой. Приняв душ, она переоделась в длинное серовато-зеленое платье из кашемира и распустила волосы — локоны свободно падали на плечи. Увидев себя в стоящем на туалетном столике маленьком зеркале, Шаннон вспомнила слова Амадео: «Я хочу, чтобы сегодня ночью ты была дикой и необузданной».

Услышав на лестнице ее шаги, Амадео отошел от камина и сбросил с себя задумчивость. Он поставил пластинку с южноамериканской мелодией, и Шаннон стала пританцовывать в такт музыке. Чувственные искорки замелькали в глазах Амадео. Он двинулся ей навстречу, широко раскрыв объятия, и они закружились под звуки танго, которое пел низкий мужской голос. С дьявольской улыбкой он делал умопомрачительные па, а под конец подхватил Шаннон у самого пола. Танец закончился, партнеры задыхались от смеха, который перешел в затяжной поцелуй у камина.

Амадео налил Шаннон бокал шампанского.

— Счастливого Рождества, querida, — сказал он после поцелуя.

— Счастливого Рождества, — ответила она. — Думаю, что лучшего в моей жизни не было. Я очень рада, что не поехала в Граншан.

— Если бы ты уехала, я отправился бы следом за тобой.

Он заставил ее сесть у огня и принес поднос с кастрюлькой для приготовления фондю, блюдечками с разными соусами, а также корзинку, до краев заполненную ароматным крестьянским хлебом.

— Не говори мне, что ты еще и готовишь, — сказала Шаннон, глядя, как Амадео сноровисто накрывает на стол.

— Это одно из моих любимых занятий, но я не смею соперничать с Альбером из Ле-Турель. В Париже у меня тоже есть экономка, которая мне готовит, но здесь я люблю заниматься этим сам. Мясо прямо из Аргентины — оно лучшее в мире. Мне его доставляют самолетом из Буэнос-Айреса, — сказал Амадео, зажигая под кастрюлей спиртовку.

— Не могу поверить, что я так голодна. Как волк.

— Это все из-за горного воздуха. Здесь тебе не нужно следить за своей хваленой фигурой. Знаешь, на мой взгляд, ты слишком худая, — сказал Амадео, отломив ей кусок хлеба.

Еда перед огнем создала атмосферу томной чувственности. Амадео настаивал на том, чтобы она съела побольше превосходно приготовленного в кипящем сыре мяса с его любимыми приправами. Они со смехом ели, утоляя жажду бутылкой аргентинского вина. Последние барьеры между ними исчезли. Здесь, высоко в Альпах, в изолированной от мира долине, этот аппетит символизировал жажду жизни. Каждый раз, когда Шаннон смотрела на мужественное лицо Амадео, на котором играли отсветы огня, она чувствовала, как в ней поднимается желание. Даже когда ужин кончился, они долго сидели над бутылкой вина и разговаривали, обсуждая только что закончившийся год. Наконец установилось долгое молчание, когда каждый, казалось, не знал, что сказать. Тогда Амадео привлек ее к себе, страстно поцеловал, и Шаннон сразу отдалась нарастающему чувству. В страстном желании ее тело непроизвольно выгнулось дугой.

— Шанита, моя прекрасная, пылкая Шанита. Ты создана для любви, — прошептал Амадео.

Не спуская с нее глаз, он медленными, ритуальными движениями снял с нее всю одежду, затем быстро разделся сам. Они упали на ковер перед камином, и Амадео крепко прижал Шаннон к себе. Первое же прикосновение его естества к бедрам заставило Шаннон задрожать от возбуждения. Неделями сдерживаемые желания бурно выплеснулись наружу. Их обнаженные тела прижимались друг к другу, порождая восхитительное ощущение от прикосновения кожи к коже. Амадео мягко провел рукой по ее маленьким, совершенной формы грудям, стройной талии и почувствовал непреодолимое желание. Когда он нежно погладил ее плоть и прошептал на ухо, что, наверно, некая дикая часть ее существа желает, чтобы ее приручили, пальцы Шаннон инстинктивно обхватили его фаллос, твердый, как сталь. Как пират захватывает принцессу павшего королевства, так Амадео одним движением вошел в нее, и Шаннон отдалась ему, забыв обо всем. Исходивший от Амадео опьяняющий аромат — белья, кожи и пота действовал на нее подобно магическому снадобью. Сквозь полуприкрытые веки Шаннон наблюдала, как он наслаждается видом ее разбросанных по ковру волос. Амадео поднимался и опускался над бедрами Шаннон, сладострастно раздвинутыми, как волна, пока наконец мощный шквал не выбросил ее на берег, задыхающуюся и обессиленную.

Потом они лежали, обнявшись, и Шаннон постепенно приходила в себя. Прижавшись лицом к его плечу, она прошептала, чуть не плача:

— Такого никогда со мной не было, никогда. — Последний приступ экстаза захватил Шаннон, и она страстно обняла Амадео.

К ее удивлению, тот ничего не сказал. Напротив, при этом проявлении нежности Амадео отстранился и отвернулся к огню так, чтобы не видеть ее лица.

— Амадео! — прошептала Шаннон, встав на колени и положив руки на его плечи. Сейчас ей было совершенно необходимо оказаться в его объятиях.

Когда Амадео повернул голову, Шаннон увидела, что выражение его лица изменилось, из страстного став серьезным. После такого слияния она ожидала от него слов если не любви, то хотя бы нежности. Но вместо этого он оставил ее, и это было столь внезапно и бессердечно, что Шаннон почувствовала, как к ее глазам подступают слезы.

— Прости меня, Шанита. Пойду наверх. Не стоит здесь мерзнуть. Ты лучше оденься, потому что огонь уже прогорел.

Испытывая недоумение, Шаннон неохотно принялась одеваться. Тело ее все еще трепетало от только что испытанного пробуждения чувственности.

Оказавшись наверху в ванной, Амадео включил свет, окаймлявший зеркало, и, прищурившись, посмотрел на свое отражение, обеими руками приглаживая волосы. Затем он решительно начал умываться холодной водой, думая о том, что произошло между ним и Шаннон. На несколько мгновений Амадео потерял над собой контроль, и это выбило его из колеи. К досаде Амадео, Шаннон лишила его сокровища, каким он больше всего на свете дорожил и которое хранил как зеницу ока, — она лишила его контроля над своими эмоциями. До тех пор, пока Амадео не почувствовал ее под собой, он и не подозревал, как сильно желает Шаннон Фалун. Прислушавшись к себе, Амадео со злостью понял, что он опять ее хочет прямо сейчас. С огромным усилием он справился с искушением спуститься вниз. Вместо этого Амадео встал под душ и принялся яростно растираться, старясь сбить неожиданную волну страсти, грозившую захлестнуть остров его независимости.

На следующее утро Шаннон проснулась от стука в дверь. Повернув голову, она увидела лежащего рядом с ней под периной Амадео.

— Это Хельга. Оставила у двери поднос с завтраком. — Он встал с кровати и выглянул в окно. — Посмотри — идет снег, — с улыбкой объявил Амадео.

Шаннон с неохотой оторвала взгляд от его обнаженного тела и посмотрела в окно, за которым кружились крупные снежинки.

Взяв поднос, Амадео подошел к кровати. Шаннон почувствовала, как в ней вновь просыпается желание. Прошлой ночью она долго думала о том, почему Амадео поступил так безжалостно, оставив ее одну. В свете нового дня Шаннон была ему благодарна за то, что он помог ей преодолеть искушение влюбиться в него. Теперь по крайней мере он не сможет коснуться той части ее души, которая все еще втайне ждет кого-то, кто будет любить ее так же страстно, как она любит сама.

— Счастливого Рождества, querida, — сказал Амадео, ставя поднос на прикроватный столик. Шаннон приподнялась и оперлась на подушки.

— Что это? — спросила она, увидев в корзине с булочками золотистый пакет, перевязанный синей бархатной ленточкой.

— Это тебе. Открой.

Шаннон возбужденно разорвала упаковку, обнаружив под ней золотое яйцо. Не решаясь его открыть, она озадаченно смотрела на Амадео. Видя ее колебания, тот радовался, как ребенок.

— Ты похож на прелестного маленького мальчика, который дарит девочке розу, — не удержавшись, сказала Шаннон и поцеловала его. Внутри яйца находились часы в платиновом корпусе с лазуритовым циферблатом, украшенным бриллиантами. Шаннон раскрыла рот от изумления. — Какая красота!

Шаннон думала, что Амадео подарит ей какую-нибудь миленькую вещицу, но никак не рассчитывала на такой экстравагантный подарок. Она никогда даже не мечтала о часах с бриллиантами, и, даже если бы располагала лишними деньгами, это было бы слишком вызывающе. Шаннон хотела завести часы, но Амадео накрыл их ладонью.

— Не надо, не заводи. Пока мы здесь, пусть время остановится.

Он отложил часы в сторону и нырнул под одеяло.

Глава 9

Париж, май 1980 года

Поднявшись по лестнице на свой этаж, Шаннон попыталась открыть дверь, одновременно держа в руках длинный батон, пакет молока и газету. Пройдя на кухню, она инстинктивно взглянула на часы, чтобы убедиться, что еще нет девяти. В этот прекрасный майский день, когда под сияющим небом цвели каштаны, Шаннон встала рано. Готовя себе кофе, она напряженно вслушивалась — не раздастся ли телефонный звонок, которого Шаннон с нетерпением ждала всю неделю.

Разместив на подносе завтрак, она уселась в кресло у открытого окна. Снизу с узкой рю Бонапарт доносился шум машин. Рассеянно держа чашку, Шаннон поняла, что прочитала в газете уже целую колонку и не поняла ни слова. Со вздохом она подумала о том, что не в силах будет провести у телефона еще один день, когда, казалось, весь Париж собрался в кафе под цветущими каштанами.

Целый месяц — с тех пор, как ее известили, что она является перспективным кандидатом для демонстрации новой моды от Валентино, Шаннон мучилась неизвестностью. Заветный пятилетний контракт гарантировал счастливице миллион долларов — даже для Шаннон сумма казалась невероятной. Такие деньги позволяли осуществить ее самые сокровенные желания. Больше не будет никаких коллекций, никаких подиумов, никакой суеты. Как девушка Валентино Шаннон сможет вести более спокойный образ жизни. Персональные туры и съемки у лучших фотографов — все это будет для нее одной. Шаннон не надо будет больше стараться во что бы то ни стало остаться в списках агентства и попасть в каталог. Ее состояние будет обеспечено, а когда пройдут пять лет, она сможет навсегда оставить работу модели, стать независимой, богатой, знаменитой женщиной, и вся жизнь еще будет впереди. Но это произойдет, если она правильно вытянет жребий. А если нет, придется и дальше вертеться как белка в колесе до тех пор, пока она не накопит достаточно денег, чтобы уйти. Учитывая расходы на обучение Керри и ее дорогостоящее хобби, а также склонность Шаннон к расточительности, это «когда» скорее звучит как «никогда».

Шаннон уже пришла к выводу, что дом Валентино наверняка выбрал другую модель, когда зазвонил телефон. Услышав знакомый голос одной из сотрудниц агентства, она почувствовала, как екнуло сердце.

— Шаннон! Ты его получила! — восторженно кричала та. — Я только что об этом узнала.

У Шаннон вырвался приглушенный крик.

— Не могу поверить!

После столь долгого ожидания все произошло очень просто, даже обыденно. Повесив трубку, Шаннон принялась кружиться по комнате. Переполненная счастьем, она подошла к окну и стала смотреть на серые крыши парижских домов. Внизу раздавались крики и смех студентов Школы изящных искусств, гудки такси. Шаннон почувствовала внезапный прилив признательности городу, который дал ей все.

Первым ее побуждением было позвонить Амадео. Вчера вечером он звонил ей из Милана, куда уехал по делам, и интересовался, нет ли новостей. Подумав, Шаннон положила трубку, решив, что лучше подождать и увидеться с ним на уик-энде в Каннах. Она представляла себе, как обрадуется Амадео, узнав, что она выиграла контракт у Валентино с такой внушительной суммой. Все девушки, которые соперничали с Шаннон, были ослепительными красавицами и прекрасно работали, и до сих пор Амадео оценивал ее перспективы весьма сдержанно. Шаннон понимала, что он не хотел ее обнадеживать, чтобы возможное разочарование не оказалось чересчур сильным.

Ее первым шагом в роли состоятельной женщины была отправка чека казначею Бремара — вместе с адресованным Керри восторженным письмом. В этот уикэнд Керри должна была быть в Пенсильвании на очень важных соревнованиях по конным прыжкам. Шаннон уже отправила ей телеграмму с пожеланием удачи, а эта замечательная новость, обещающая им обеим обеспеченное будущее, должна только прибавить блеска лаврам Керри.

Выскочив из дома, чтобы отправить письмо, Шаннон остановилась у картинной галереи, мимо которой проходила каждый день. На витрине была выставлена картина, восхищавшая Шаннон уже несколько недель — пасторальный пейзаж Прованса. Подчиняясь внезапному порыву, Шаннон толкнула дверь и решительно направилась к стоящей за стойкой девушке.

— Эта картина на витрине — я хотела бы ее купить.

Девушка посмотрела на нее с удивлением.

— Ну конечно, мадам. Вы хотите, чтобы ее вам доставили, или заберете с собой?

Шаннон покинула галерею с картиной под мышкой, донельзя довольная тем, что, не задумываясь, совершила такое сумасбродство. Этот импульсивный поступок превратил напряжение последних недель в эйфорию.

К вечеру следующего дня Шаннон вылетела в Ниццу. Когда самолет начал снижаться над морем, ее взгляду открылись пурпурные холмы, за которыми поднимались снежные шапки Альп. Пейзаж напоминал картину, которую она купила днем раньше. Внизу мелькнула деревня, и ее красные черепичные крыши пробудили в Шаннон давнишнюю мечту: купить в одной из таких живописных деревушек коттедж. Теперь, однако, это не пустая фантазия, размышляла она. Может быть, на обратном пути, после недельного круиза на Сардинию они с Амадео не спеша проедут по холмам, заросшим тимьяном и лавандой.

Вечером Шаннон и Амадео ехали по расцвеченным огнями набережной Круазетт в Каннах. Морской бриз шевелил листья пальм. В гавани сгрудились яхты, их огни отражались в темной воде. Пурпурные холмы неясными пятнами расплывались на фоне пылающего оранжевого неба. Амадео прилетел в аэропорт Ниццы из Милана как раз вовремя, чтобы успеть на готовую отплыть «Карисму», которая делала остановку в Каннах, и переодеться для приема во Дворце фестивалей.

— Ты никогда еще не выглядела лучше, — сказал он Шаннон, сидя вместе с ней на заднем сиденье автомобиля. Наклонившись, Амадео поцеловал ее в щеку. — Несомненно, Витторио Конти будет пытаться навязать тебе контракт на киносъемки, — поддразнивая, сказал он.

Нежно прикоснувшись к его щеке, Шаннон засмеялась, думая о том, что у нее уже есть контракт. Испытывая искушение тут же рассказать, что она теперь девушка Валентино, Шаннон все же утерпела. С той минуты, когда на трапе «Карисмы» она бросилась на шею Амадео, Шаннон едва сдерживала радость, но через несколько минут предстояла премьера последнего фильма Конти, созданного при серьезной поддержке Амадео.

— У меня для тебя небольшой сюрприз, — не удержалась Шаннон, думая о маленькой китайской фигурке из розового кварца, которую купила во время очередного приступа расточительности.

— И у меня тоже, — загадочно ответил Амадео.

— Да? — удивленно спросила она.

Но размышлять над этим уже не было времени. Машина медленно двигалась сквозь толпу возбужденных фанатов, волновавшуюся перед полицейскими барьерами. Они подъехали к тротуару, и Амадео помог Шаннон выйти из машины на красную ковровую дорожку. Вокруг засверкали фотовспышки, Амадео реагировал на это спокойно, хотя Шаннон знала, что он ненавидит фотографов-папарацци. Они представляли собой впечатляющую пару: он загорелый, в смокинге, она в струящемся платье из черного крепа с разрезом от шеи до талии.

Фотографы ринулись вперед, чтобы успеть заснять Амадео Бенгелу — одного из самых богатых в мире людей — в компании с Шаннон Фалун — знаменитой девушкой с обложки, восходящей звездой дома Валентино. Проходя к стеклянным дверям дворца, они слышали, как толпа выкрикивала имя Бельмондо, прибывшего следом.

Позже, выпив на приеме по бокалу шампанского, они ускользнули от сумасшедшей толкотни Канн и вернулись да «Карисму». Освещенный яркими огнями, корабль стоял на якоре далеко от берега. Не уступающая никому в роскоши почти тридцатипятиметровая яхта представляла собой впечатляющее зрелище.

Выйдя на верхнюю палубу, Шаннон облокотилась на перила и вглядывалась в сияющие огни Канн. В феврале она уже провела на «Карисме» уик-энд и просто влюбилась в этот корабль. Сейчас Шаннон предвкушала удовольствие провести целую неделю в его сказочном комфорте. Обернувшись, Шаннон заметила, что из освещенного салона на нее смотрит Амадео. Его лицо скрывалось в тени. Шаннон улыбнулась, и Амадео тотчас же подошел, чтобы проводить ее к обеденному столу. На столе красовалась белоснежная скатерть, на которой лежали темно-синие салфетки и стояла фарфоровая посуда с золотой каемкой и фирменной маркой «Карисмы».

— Ты замерзла, — прошептал Амадео. — Я скажу стюарду, чтобы он спустился и принес твою шаль.

— Скажи мне, пожалуйста, о каком сюрпризе ты говорил в машине? — спросила Шаннон, горя желанием наконец рассказать свою собственную новость.

— Нет, сначала скажи ты.

— Хорошо. — Шаннон взглянула на тщательно завернутую статуэтку около его тарелки. Заметив в глазах Амадео внезапное смущение, она почувствовала себя неловко. Будет ли он так рад за нее, как она надеялась?

— Давай сначала сядем. Я знаю, что ты такая же голодная, как и я. — Отодвинув ее стул, Амадео набросил на плечи Шаннон шаль, слегка обняв ее.

— Ну, начинай, — сказал он, разворачивая свою салфетку. Стюард наливал в бокалы вино. — Что это? — спросил Амадео, впервые заметив сверток.

Глядя, как он разворачивает бумагу, Шаннон просияла.

— Querida, это само совершенство, — восхищенно сказал он. — Это великолепная, просто превосходная вещь, — добавил он, рассматривая на свет сделанную из прозрачного розового камня резную статуэтку. — Спасибо, моя дорогая. — Поставив подарок на стол, Амадео откинулся назад на стуле, стараясь понять выражение лица Шаннон.

Она сделала глубокий вдох.

— Я получила работу у Валентино! — выпалила она, не в силах больше сдержать свою радость. — Разве это не самая замечательная новость? Это самая удивительная вещь в моей жизни.

— Прими мои поздравления, Шанита, — широко улыбнувшись, сказал Амадео, поднося ее руку к губам. — Я ни на миг не сомневался, что ты получишь этот контракт.

— Правда? А вот я сомневалась. До вчерашнего утра они мне не звонили, а к этому времени я уже потеряла надежду. Я не понимаю, как сегодня вечером мне удалось сдержаться. Я умирала от желания все сразу тебе сказать, но хотела дождаться того момента, когда мы окажемся одни. — Отблески света плясали на воде, волны мягко покачивали «Карисму» на якорях, словно баюкая. Шаннон знала, что никогда не забудет этого момента.

— А теперь мой черед. У меня есть для тебя сюрприз. — Наступила полная неопределенности пауза, когда Амадео колебался, не решаясь сделать шаг, который должен был полностью изменить жизнь обоих. Глядя на Шаннон, Амадео сейчас лучше, чем когда-либо, понимал, насколько глубоко она вросла в самую сердцевину его существа. В отличие от других его увлечений эта связь не кончилась, как обычно, через несколько недель. Когда Амадео занимался делами в Гонконге или в Рио, образ Шаннон неотвязно преследовал его. И хотя Амадео не опускался до ревности, эта непреходящая страсть к Шаннон заставила его с неохотой принять решение: он должен сохранить ее для себя.

Вытащив из кармана бархатную коробочку, Амадео, не говоря ни слова, подал ее Шаннон.

Открыв ее, Шаннон обнаружила внутри кольцо с бриллиантами в форме сердечка.

— Амадео, я не знаю, что сказать.

Он прервал ее.

— Шанита, мы знаем друг друга недолго. Ты намного моложе любой из тех женщин, которых я любил, но это не имеет значения. Ты знаешь, что в отъезде я все время думаю о тебе. Я все хорошо обдумал, поверь. Это было нелегкое решение. Я хочу, чтобы с этого момента ты все время находилась со мной — ездила со мной, разделяла мою жизнь, будь то в Париже, в Ле-Турель или где бы то ни было. — Он взмахнул рукой, подчеркивая важность своих слов.

— Амадео, ты просишь меня выйти за тебя замуж? — недоверчиво прошептала Шаннон. Хотя она никогда не думала об этом, сейчас внезапно поняла, что именно этого она и желает всем сердцем. Шаннон смущенно улыбнулась, вспомнив, как ошибся Фабрис. Тот уверял, что Бентела никогда не женится, да и сам Амадео раньше неоднократно на это намекал.

— Нет. — Он нетерпеливо отмахнулся. — Не замуж. Я не об этом говорю, Шанита. Я хочу, чтобы ты жила со мной, наслаждаясь той роскошью, которую я могу тебе предложить. Но я не хочу, чтобы нам мешала твоя работа. Я хочу, чтобы ты была свободна, могла свободно разъезжать со мной по свету. Сегодня в Акапулько, завтра — в Лондон. И это вынуждает меня сказать о твоем контракте с Валентино. Между прочим, я надеялся, что ты его не получишь. Тогда все было бы намного проще. Но это не важно. Ты мне уже не раз говорила, как сильно желаешь получить контракт с Валентино, чтобы избавиться от всех этих коллекций, каталогов. Если ты будешь со мной, ты ни в чем не будешь нуждаться…

— Подожди, ты хочешь, чтобы я разорвала контракт? — Шаннон беспомощно посмотрела на него.

— Да, конечно, — продолжал Амадео, не замечая ее изумления. — Но не беспокойся. Я сам позвоню Анри Дюфору из «Валентино». Я его знаю и все объясню. Он поймет. Конечно, будь уверена, я возмещу тебе финансовые потери. У тебя будет собственный доход, будет обеспечена необходимая безопасность…

— Я не могу поверить своим ушам, — прервала его Шаннон.

— Что ты имеешь в виду? Это очень практичное решение, которое позволяет нам быть вместе, любовь моя…

— Ты предлагаешь мне быть у тебя на содержании и отказаться от всего, к чему я стремилась? И ты думаешь, что я просто так все брошу? — Ее голос дрожал от возмущения.

— Шанита, — со снисходительной улыбкой сказал Амадео, — разве ты не поняла? Мы будем вместе.

— Я прекрасно все поняла, — ответила Шаннон. Задыхаясь от гнева, она встала из-за стола, отбросив в сторону салфетку. — Ты предлагаешь мне стать высокооплачиваемой проституткой. И ты думаешь, что от такой перспективы я запрыгаю от радости?

— Как ты можешь так говорить? — Хлопая глазами, Амадео почувствовал, как в нем тоже закипает гнев. — Как ты смеешь называть такими словами предложение, которое я тебе сделал? Ты что, сошла с ума?

— Вот именно — предложение. Как будто речь идет о слиянии двух компаний. Но ты ни разу не упомянул любовь. Ты думаешь, что можешь меня купить? Ну что ж, иди и покупай кого-нибудь другого. Найди себе другую шлюху, какую-нибудь дрянь, которой нужны только твои деньги. Фабрис предупреждал меня насчет тебя, и мне стоило к этому прислушаться. Вот — забирай свое проклятое кольцо и все, что с ним связано.

В ярости Шаннон схватила статуэтку из розового кварца и со всей силы бросила ее на палубу. Фигурка разлетелась на сотни мельчайших кусочков.

— Как ты смеешь, подлая сучка, ломать эту статуэтку? Она не твоя!

— Что ж, это типично для тебя. Вещи и деньги значат для тебя все, не так ли? Ну, а для меня они ничего не значат, и вот тому доказательство, — презрительно сказала Шаннон, глядя на лежащие у ее ног обломки.

Она сбежала по ступенькам вниз и по узкому коридору бросилась к их каюте. Раскрыв дверцы шкафа, куда были аккуратно убраны ее вещи, Шаннон принялась беспорядочно швырять их в чемодан. Руки ее дрожали от ярости. Услышав открывающуюся дверь, Шаннон повернулась и увидела Амадео. Его лицо потемнело от гнева.

— Я требую, чтобы меня немедленно отвезли на берег, — сказала она высокомерным тоном, которым никогда ни с кем не разговаривала.

— На этой яхте командую я, — ответил Амадео. — Кто ты такая, чтобы оскорблять Амадео Бенгелу? — Шагнув вперед, он схватил ее за руку и отбросил к стене. Лицо Амадео превратилось в безжалостную маску. Он грубо бросил Шаннон на кровать и принялся срывать с нее одежду. Денди внезапно превратился в головореза, который для достижения своей цели не остановится ни перед чем. Бешенство придало Амадео сверхчеловеческую силу. Сняв брюки, он набросился на Шаннон с яростью льва, в сердце которого застряло копье.

— Ты думаешь, что я обращался с тобой как с проституткой? Очень хорошо. Смотри, как в моей стране обращаются с проститутками! — Впившись в губы Шаннон, Амадео одним яростным движением вошел в нее. Как будто стараясь подавить последние остатки ее воли, он снова и снова хищно набрасывался на нее.

Сопротивление Шаннон, казалось, только подогревало его похоть. Но когда все кончилось, выражение гнева на лице Амадео сменилось ужасом. Он отодвинулся, и Шаннон услышала, как у него вырвался мучительный стон.

— Я ненавижу тебя, презираю, — дрожа, сказала Шаннон безжизненным голосом, полным скрытой злобы. Взглянув на своего мучителя, она увидела, что Амадео закрыл лицо руками.

Пока Шаннон собирала вещи и укладывала в чемодан, он ни разу не взглянул на нее. Но сейчас она думала только о том, чтобы уйти. Выскочив в коридор, Шаннон влетела в ближайшую каюту и заперлась в ней. Было слишком поздно, чтобы покидать «Карисму». Вся команда уже наверняка спала, а у Шаннон не было сил, чтобы будить людей или устраивать сцену.

Полностью одетая, она легла на койку. Погасив свет, Шаннон лежала молча, с сухими глазами, не давая волю переживаниям. Когда наконец первые лучи солнца проникли в иллюминатор, Шаннон почувствовала себя такой же одинокой, как потерпевший кораблекрушение. Через несколько минут она покинула каюту, тихо прикрыв за собой дверь. Поднявшись на верхнюю палубу, Шаннон увидела, что на Круазетт подобно задержавшимся звездам все еще горят огни.

— Стюард! — позвала она. Из каюты вышел человек в белой куртке. — Мне нужно уехать, тотчас! Если вы меня не отвезете, я доберусь до берега вплавь.

Через несколько секунд Шаннон мчалась на катере по зеркальной глади залива. Свежий ветер развевал ее волосы. Заметив на пристани такси, Шаннон потащила к нему свой чемодан.

— Аэропорт в Ницце, — сказала она сонному водителю.

Всю дорогу до аэропорта Шаннон смотрела в окно, не замечая проносящихся мимо галечных пляжей Лазурного берега. Проехав прибрежные деревни Жуан-ле-Пэн, Антиб, Кан-сюр-Мер, она попыталась собраться с мыслями. Когда Шаннон заметила пальмовую рощу около самого въезда в аэропорт, ее как будто что-то толкнуло. Нагнувшись к водителю, она сказала:

— Я передумала — отель «Негреско», пожалуйста.

— Хорошо, мадам, — пожав плечами, ответил водитель. Очевидно, он уже привык к сумасшедшим иностранцам.

«Негреско» было первое, что пришло в голову Шаннон. Позолоченный вестибюль в стиле рококо в этот час был почти пуст. Шаннон поняла, что лучшего убежища нельзя было и придумать. Подойдя к стойке, она спокойно сказала:

— Пожалуйста, я бы хотела комнату с ванной на несколько дней.

Вежливая маленькая дежурная испытующе посмотрела на нее. Растрепанные волосы, отсутствие косметики, но вместе с тем дорогая одежда и чемодан от Луи Виттона.

— Конечно, мадам. Как ваше имя? — с заискивающей улыбкой спросила дежурная.

— Франсуаза Пайярд, — машинально ответила Шаннон.

Закрыв за собой дверь номера, она доползла до постели и до вечера погрузилась в спасительный сон. Съев ужин, доставленный бюро обслуживания, Шаннон погасила свет и снова крепко заснула.

На следующее утро, выпив кофе, она подошла к открытому окну. Воды залива Байе-дез-Анж отражали лучи пылающего средиземноморского солнца.

Сейчас, оглядываясь на дымящиеся руины отношений с Амадео, Шаннон была рада, что никогда не позволяла своим чувствам выходить из-под контроля. Как близка она была к катастрофе! Вчера она хотела выйти за него замуж, а оказывается, это никогда не входило в намерения Амадео. Шаннон с печалью вспомнила тот ужасный момент, когда его дикие инстинкты прорвались сквозь внешний лоск. Лучше бы их связь закончилась так, как она всегда себе представляла — что-то вроде менуэта, когда они меняют партнеров и в танце расходятся в разные стороны. Теперь ее всегда будет преследовать искаженное яростью лицо Амадео. А ведь раньше Шаннон находила его таким привлекательным! Но теперь она больше никогда не хотела его видеть.

Подумав, Шаннон решила, что на предстоящие десять дней ей нет смысла возвращаться в Париж. Все друзья считают, что она в отъезде. Почему бы не провести отпуск так, как планировалось? В конце концов ничего не изменилось, утешала себя Шаннон. Она все еще была девушкой Валентино, все еще находилась наверху. Если захочется, она может нанять машину и отправиться в горы.

После обеда Шаннон покинула прохладный, темный вестибюль отеля и уверенной походкой направилась навстречу солнечным лучам. Проходя по заполненной туристами Променад-дез-Англэ, она чувствовала, как тепло волнами поднимается от тротуаров. Время от времени Шаннон ловила себя на том, что с беспокойством оглядывается через плечо, опасаясь, что Амадео может ее выслеживать. Внезапно она почувствовала, что голодна как волк. Остановившись у первого же кафе, Шаннон уселась под красным зонтиком и заказала у улыбающегося официанта с гвоздикой в петлице бутылку розового вина. Выпив бокал, она почувствовала, что возвращается к жизни. Салат из оливок, сладких помидоров и анчоусов казался амброзией, а хрустящий хлеб — самой восхитительной едой. С залива дул благоухающий морской бриз, над головой шумели олеандры. Шаннон долго просидела в этом кафе, разглядывая прохожих.

Покончив с едой, она, удовлетворенная, медленно побрела по бульвару, разглядывая витрины магазинов. Увидев вывеску «Агентство по продаже недвижимости», Шаннон остановилась, чтобы посмотреть на фотографии предназначенных для продажи нарядных домов и вилл, расположенных на холмах за Ниццей. Она так увлеклась, что не заметила отражения в стекле стоящего рядом мужчины. Когда его рука опустилась ей на плечо, Шаннон вздрогнула и, обернувшись, с изумлением встретила знакомый взгляд голубых глаз.

— Шаннон! Что ты здесь делаешь?

— Зан!