Вот попадём в Северном море в ад…

Каттегат мы прошли в хорошую погоду. И даже после того, как мы миновали мыс Скагген, за которым начинается более широкий пролив Скагеррак, Нептун оставался всё столь же милостивым. Лишь слабая волна слегка морщинила тёмно-синюю гладь Скагеррака. Датский берег уже исчез, береговые скалы Южной Норвегии ещё не показались, и вокруг была лишь вода, вода, вода… Нас даже охватило обманчивое ощущение, что разговоры о сильном волнении, о штормах, о морской болезни ведутся лишь для того, чтобы запугивать ребятишек.

В Скагерраке корабли встречались гораздо реже, чем в Зунде. Однообразие водной равнины постепенно заглушало в душе то праздничное чувство, которое охватило всех в первые дни плавания. Мы уже отчётливо сознавали, что нас ждёт будничная и монотонная трудовая жизнь моряков. У рыбаков, отправляющихся на дальний лов, нелёгкий хлеб.

Проходил час за часом, миля за милей. По правому борту нас сопровождали скалистые берега Южной Норвегии.

Был вечер. Уже стемнело. Море едва поблёскивало. Где-то впереди мелькали сигнальные огни встречных судов, на берегу мигали маяки.

После полуночи мы легли спать: капитан на свою койку, я на диван. А Мурке почему-то разонравилось спать у двери каюты на рогожке. Попытавшись всякими хитростями сперва занять капитанское место, потом моё, он, рыча, взобрался на кресло у письменного стола и свернулся клубком. Видно, он почувствовал себя спокойно между ручек кресла и потому вскоре тихо захрапел. А нам не спалось.

— Завтра будем в Северном море, — сказал капитан. — Барометр падает.

— Потреплет ветром.

— Не иначе, — сказал капитан и, помолчав, добавил: — Надо бы привинтить к полу кресло.

На кораблях стулья привинчиваются железными болтами к полу каюты. Но Мурка спал так сладко, что мы отложили это дело на утро. И оба разом заснули, словно в яму провалились.

Мне снился странный сон. Будто я веду машину по Военно-Грузинской дороге. Вдруг руль перестал меня слушаться и машина полетела в пропасть. Но не успел я упасть, как у радиатора выросли крылышки и машина взлетела вверх. А потом опять начала падать. Так меня болтало до тех пор, пока я с ужасным грохотом не рухнул на дно пропасти и не проснулся.

Корабль сильно качало. О переборку каюты, гремя, стукалась отвязавшаяся пустая бочка. Мурка рычал во сне и беспокойно ворочался. Но ничего особенного не случилось. Волна была встречная, и траулер опускался и поднимался через равные промежутки.

Капитан позвонил на мостик:

— Привяжите бочку.

С мостика ответили, что этим уже занимаются.

— Какой ветер?

Ответили, что западный, в шесть баллов.

— Всё, — сказал капитан и повесил трубку.

Траулер шёл прежним курсом против волны.

Раньше чем снова заснуть, я вспомнил всё то немногое, что знал о Северном море. Оно очень большое. Его площадь равна 270 тысячам квадратных километров. Но для моря таких огромных размеров оно слишком мелкое. Средняя глубина Северного моря — 94 метра. Лишь вдоль берега Норвегии тянется впадина глубиной до 700 метров.

В старину моряки называли Северное море «морем смерти». Наверное, потому, что над мелководьем волны гораздо более свирепы, чем над глубокими местами. Они тут круче, выше и яростнее, а провалы меж волн — более узкие. С такими волнами хорошо знакомы рыбаки Чудского озера и каспийские моряки. Волны Северного моря — плохие волны. Мне вспомнились друзья и знакомые, вспомнились эстонские моряки, чьих отцов и дедов когда-то поглотили эти волны. Я видел лишь фотографии этих людей и знал о них всего-навсего то, что их кости занесены морским песком и что под их головы не положено, как полагается, горстки эстонской земли.

Корабль всё качало и качало. Непривычного человека такая качка сначала одурманивает, потом усыпляет. Я слышал шаги штурмана над головой, размеренное биение мотора внизу и плеск волн, разбивающихся о нос корабля. А потом опять заснул беспокойным, изнурительным сном.

Ещё во сне я почувствовал, будто что-то изменилось. Но что именно, я понял лишь в тот момент, когда вместе с одеялом и матрацем слетел на пол и больно стукнулся головой. С большим трудом я встал на ноги. Но устоять было почти невозможно, и я вцепился в стол, за который мне пришлось держаться изо всех сил, так как корабль очень сильно накренился.

Значит, мы вошли в Северное море. Траулер шёл на норд-вест, и волна била сбоку.

Через палубу непрерывно перекатывались чёрные, как ночь, потоки воды. Всё, что не успели закрепить, двигалось и скрипело.

Только я было собрался опять поспать, как приключилась история с Муркой. Кресло, на котором он спал, медленно скользило по линолеуму: то вперёд, то назад, то вперёд, то назад. Спящий Мурка ощетинился и даже тявкал порой. Но вот на нас накатилась целая гора воды. Волна со всего разгона ударилась о поручни, её пенистый гребень обрушился на палубу, и траулер отклонился от курса на несколько градусов. Кресло заскользило быстрее и всем весом ударило в дверь. Что-то сломалось, и сиденье кресла провалилось. Сонный, оглушённый ударом Мурка с визгом покатился по полу, не находя, за что уцепиться. А корабль тут же со стоном перевалился на другой борт, и Мурка полетел под стол, прямо на стальной сейф, в котором хранятся судовые документы. Пёс очень ушибся и всё-таки принял всё происшедшее за игру. Мурка подумал, что эту игру с тумаками затеяли мы с капитаном. Он пришёл в неистовую ярость и решил нам отомстить. Вскочив на грудь капитана, он оскалил зубы и зарычал.

— Цыц, глупый пират! Не скаль зубы! — сказал капитан и начал гладить собаку.

И тут Мурка всё понял. Сиплый вой шторма, свист в вантах, резкие выкрики на командном мостике — всё это не было игрой. И то, что корабль так сильно качало, что каюта, уже ставшая для Мурки родным домом, потеряла всякую устойчивость, — это тоже не было игрой. Пёс поглядел на иллюминаторы, но их всё время заливало водой. Казалось, что море хочет силой ворваться в каюту.

И тогда Мурке стало страшно, до того страшно, что он весь задрожал. Он пробрался к стене, прижался спиной к ногам капитана, упёрся лапами в переборку и заплакал, заплакал на этот раз, как ребёнок, столкнувшийся лицом к лицу с чем-то непонятным и жутким.

— Ну что ты плачешь, пират? Это ведь только начало, худшее ещё впереди, — утешал его капитан.

И, пока Мурка, непрерывно дрожа, лизал руку капитана, тот объяснял ему, что настоящий судовой пёс не должен бояться моря, что он обязан быть смелым, как лев, и хладнокровным, как тюлень.

— Ты у нас ещё научишься по мачтам лазать, — пообещал он Мурке.

Но пёс всё не успокаивался, и тогда капитан подбодрил его:

— Ничего, Мурка! Вот попадём в Северном море в ад и отправимся на тот свет!..

Буря не унималась, а всё нарастала. Северное море показывало свои зубы. Корабль очень мотало.

Утром у Мурки началась морская болезнь. Мы уже успели поставить кресло на место и привинтить его. Под ним-то и устроился больной Мурка. Он обхватил лапами ножку кресла, упёрся спиной в железный прут, и, как бы сильно ни качало корабль, ему всё-таки удавалось удержаться на месте. Железный прут и четыре ножки кресла — лишь в них была для Мурки единственная надёжная защита от шторма.

Нет ничего более жалостливого, чем собака, страдающая морской болезнью. В глазах её такая печаль и такая мольба о помощи! Хвост безнадёжно обвис, и ни один звук не мог бы заставить её насторожить уши. Она не ест. Лишь усталым тявканьем просит пить. Разговаривать она не умеет, и потому ей не с кем поделиться своими горестями и переживаниями. Она лишь хочет, чтобы её не оставляли одну, чтобы поблизости кто-то находился.

Нас трепало в Северном море два дня. Волны высотой с дом молотили маленький траулер, державший твёрдый курс к Норвежскому морю, на север, туда, где нас ожидала сельдь и бесконечный полярный день. Многие из тех, кто впервые плыл в Атлантику, страдали вместе с Муркой.

Но, как только шторм начал успокаиваться, Мурка стал постепенно оживать. Он уже настораживал временами уши, задирал хвост крючком и был даже не прочь подраться. А затем вдруг шумно потребовал еды.

Когда он впервые после болезни вышел на палубу, то посмотрел на огромное, безбрежное и солнечное море пристально и почтительно. Ведь оно как-никак нагнало страху даже на него — смелого и бесшабашного пса.

Впоследствии нам доставалось и посильнее. Но Мурка больше не страдал морской болезнью. При сильном ветре и при буре он лишь предпочитал не выходить на палубу, а спать в каюте. И правильно делал. На палубе сразу можно было получить по загривку. А собаки, как и ребята, не любят, чтобы их колотили, да ещё обливали при этом холодной и солёной водой.

Загрузка...