Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?

Глава 11 АУДИЕНЦИЯ

Кардинал. Первый министр Франции. Глава Королевского совета.

Уроженец города Парижа. 1585 от Р.X. года рождения.

Добрый католик. Беспощаден к врагам святой католической церкви, Французской короны и своим собственным.

Отменный мыслитель, стратег и тактик. Чрезвычайно опасен и влиятелен. Имеет собственную гвардию наподобие опричников Ивана Грозного.

Характер уравновешенный, твердый, нордический.

В связях, порочащих его, не замечен (не считая госпожи д'Эгилъон, но эту связь мало кто заметил, а кто заметил — тому же хуже).

Слабости — драматургия (хотя, по моему субъективному мнению, каждая пьеса Ришелье — это два с половиной-три часа здорового, крепкого сна, которого вечно не хватает нам, разведчикам).

— Знаете, что я вам скажу, друг мой? — спросил Атос, задумчиво глядя, как острые, яркие лучи утреннего солнца, поднимающегося над крышами и шпилями древней Лютеции, пронзают зеленое стекло бутылки и без следа растворяются в темно-рубиновой глубине вина. — Я вам скажу следующее: ну и мерзкое же вино стали нынче делать! Вот что я вам скажу.

— Черт возьми, Атос, вы опять уклонились от темы!

— Да? — Мушкетер перевел задумчивый взгляд с бутылки на разведчика. — А, ну да, уклонился. Я вам вот что скажу, друг мой: всякой наглости есть предел. Только кардинальской наглости предела решительно нет. Вломиться в дом дворянина в его отсутствие! Нет, это же надо такое сотворить… Ах, это, верно, Арамис с Портосом! — встрепенулся он, услыхав шум на лестнице. — Сейчас мы узнаем, что они думают обо всем этом.

Действительно, через мгновение на пороге комнаты возникли мушкетеры, под плащами которых угадывался серьезный арсенал, захваченный ими в соответствии с распоряжением Атоса.

— В чем дело? — с ходу осведомился Арамис.- Что случилось?

Атос молча налил им вина и, только после того как вновь прибывшие выпили, ответил:

— Сегодня ночью с нашим молодым другом произошла престранная история, которая может иметь весьма серьезные последствия.

— Вроде заливной рыбы в трактире «Золотой якорь»? — спросил, весело округлив глаза, афроанжуец.

— Портос! — осадил его Арамис, единственный из всей четверки не находивший в истории с заливной рыбой и трактиром «Золотой якорь» решительно ничего веселого.

— Расскажите им все, д'Артаньян, — велел Атос.- Расскажите, а потом… потом мы вместе подумаем, что нам делать.

Псевдогасконец кивнул и принялся рассказывать:

— Возвращаюсь, стало быть, я вчера ночью из караула, вхожу в свою квартиру и только успеваю щелкнуть огнивом, как вдруг за спиной у меня раздается такой жуткий, леденящий кровь голос: «Не зажигайте огня, д'Артаньян! Не стоит!»

…Разведчик от неожиданности замер на мгновение, а после аккуратно вернул огниво на место и опустил руку.

— И за шпагу хвататься также не стоит! — продолжал инструктировать его ночной гость. — У меня под рукой заряженный пистолет со взведенным курком. И хотя о вашей удали ходят настоящие легенды, я не уверен, что вы успеете воспользоваться оружием.

Ну что ж, подумал д'Артаньян, нарочито медленно оборачиваясь, коль уж незнакомец до сих пор не воспользовался имеющимся под рукой пистолетом, то, надо полагать, он преследует иные цели, нежели убийство молодого гвардейца роты Дезессара. Зрение его уже успело адаптироваться к темноте комнаты, и, развернувшись, лазутчик рассмотрел фигуру сидевшего подле стола человека.

— Присаживайтесь, господин д'Артаньян, — предложил незваный гость, гостеприимно указывая на стул напротив себя.

Сообразив, что в данный момент незнакомец слишком полно владеет ситуацией, чтобы можно было пробовать вырвать инициативу из его рук, псевдогасконец пожал плечами и воспользовался любезным предложением. А там, бог даст, и инициативу перехватить случай представится…

Сев по другую сторону стола, д'Артаньян принялся изучать неизвестного, насколько это позволяла темнота. Тот сидел неподвижно, одной рукой поддерживая шляпу, лежащую на коленях, другой — отбивая дробь на рукояти пистолета, действительно наличествовавшего на столе. Разглядывая профиль ночного гостя — все, что можно было рассмотреть при данном уровне освещения, лазутчик все сильнее утверждался в мысли, что обладатель сего профиля ему, несомненно, неизвестен.

— Итак, — начал он, переходя в наступление, — мое имя, сударь, для вас загадки не представляет. Позволительно ли и мне будет узнать, кого я имею честь принимать у себя в столь необычный для визитов час?

— Граф Рошфор, к вашим услугам, — коротко и четко ответил визитер.

Граф Рошфор. Прекрасно, подумал д'Артаньян, однозначно слышавший это имя от своих друзей и капитана де Тревиля. Теперь бы еще выяснить, какого лешего этот самый Рошфор явился к нему именно сейчас, когда в его услугах нет решительно никакой надобности.

— Не извольте беспокоиться, шевалье, — будто прочитав его мысли, молвил граф, — я не доставлю вам много неудобств. Пять минут — и меня здесь не будет.

Псевдогасконец молча кивнул, предоставив собеседнику самому истолковать этот кивок: как благодарность за то, что через пять минут его здесь не будет, или же как предложение скорее заканчивать прелюдию и переходить к сути дела.

— Сударь, — начал Рошфор, избрав второе, — я имею честь уведомить вас, что его высокопреосвященство кардинал Ришелье, наслышанный о храбром гасконском дворянине шевалье д'Артаньяне, желает видеть его завтра в шесть часов вечера в своем дворце.

— Его высокопреосвященство желает видеть меня?! — воскликнул разведчик, и голос его прозвучал неожиданно резко в комнате, окутанной мраком.

— Ну если шевалье д'Артаньян — это вы, то именно вас, — ответил Рошфор, поднимаясь.

— Да, шевалье д'Артаньян — это я, — заверил графа псевдогасконец на тот случай, если это проверка.

— Отлично! — уже стоя возле двери, сказал граф Рошфор. — Стало быть, завтра, в шесть вечера, во дворце его высокопреосвященства. Потрудитесь не опаздывать. — И поклонился, прежде чем исчезнуть: — Спокойной ночи, шевалье!

Д'Артаньян механически кивнул в ответ, запоздало сообразив, что последние слова графа наверняка являлись шуткой и ему, хотя бы приличия ради, следовало рассмеяться.

Спокойной ночи, понятное дело, не получилось. Пускай после ухода Рошфора он не только самым тщательным образом запер дверь, но и забаррикадировал ее могучим сундуком, спокойствия это нисколько не прибавило. Не раздеваясь и не зажигая свечей, лазутчик всю ночь маршировал из угла в угол, припадая к оконному переплету при малейшем звуке на улице и уныло размышляя о ненадежности своего убежища. Прасковья, предусмотрительно извлеченная из ножен, и четыре знаменитых пистолета тульской работы лежали на столе в полной боеготовности, однако предосторожность оказалась излишней — никто не потревожил его до самого утра. Когда же наконец ночная мгла сменилась первыми серыми сумерками, д'Артаньян понял, что более ждать у него сил нет, схватил оружие и опрометью ринулся на улицу Феру.

Разбудив товарища, он рассказал о полночном визитере. Атос, сославшись на свою извечную мудрость «Рюмка вина добавит ума», велел Гримо принести побольше и принялся обмозговывать проблему.

Увы, на сей раз мудрость дала осечку: несмотря на то, что они уже приговорили на двоих не одну бутылку, ни у благородного мушкетера, ни у агента русской антиразведки так и не появилось ни одной стоящей мысли…

По новой изложив события минувшей ночи друзьям, д'Артаньян вдруг почувствовал себя напрочь разбитым и совершенно обессиленным. Он посмотрел на Портоса с Арамисом, выслушавших его повествование с огромным интересом и ни разу не перебивших его, и поинтересовался:

— Ну а что думаете вы, господа?

— Серьезное дело, черт меня побери! — покачал головой арап.

— Исключительно верное замечание, друг мой! — усмехнулся Арамис, наполняя стаканы вином, и спросил: — Скажите, д'Артаньян, вы твердо намерены идти на это свидание?

— Да! — ответил псевдогасконец, чувствуя, что голова вот-вот развалится от боли. — Да, Арамис, я твердо намерен идти на встречу с его высокопреосвященством.

Разумеется, он не собирался распространяться об истинных причинах, толкавших его отправиться на свидание с тайным властелином Франции, полагая, что обычного мушкетерского «надо — значит надо!» окажется вполне достаточно.

— Черт меня побери! — повторил Портос, рассеянно поглаживая подбородок пятерней. — Этот Рошфор — наперсник Ришелье и, как я слыхал, препорядочная каналья и мерзавец, погубивший уже не одного дворянина. Право же, д'Артаньян, вы сделали бы гораздо вернее, найдя повод уклониться от этой встречи.

Не имея сил спорить, лазутчик отрицательно качнул головой. Чернокожий мушкетер хотел было привести новые аргументы, но Атос повелительным взмахом руки остановил его:

— Это дело чести, Портос! Если д'Артаньян считает необходимым отправиться на встречу с кардиналом, значит, того требует его совесть. Друг мой, — он положил руку на плечо псевдогасконца, — выглядите вы просто ужасно! Вот вам еще полстакана, и отправляйтесь-ка вы на боковую. — Мушкетер кивнул в сторону своей спальни. — Сегодня вечером вам потребуются все ваши силы. А мы тут еще посидим втроем. Глядишь, чего-нибудь да сообразим. Ибо соображать на троих — это самое верное дело, — прибавил он, выставляя на стол свеженькую бутылочку.

— Ну, дружище, ни пуха тебе, ни пера! — сказал Портос, тряхнув руку псевдогасконца.

— Удачи вам, д'Артаньян. — Атос положил ладонь на плечо разведчика. — Помните, случись что, мы рядом.

— Спасибо, друзья! Учту! — Д'Артаньян обернулся к Арамису.

Они посмотрели друг на друга, а потом Арамис протянул руку:

— Семь футов под килем!

Д'Артаньян стиснул узкую, крепкую ладонь и придержал ее в тот момент, когда мушкетер хотел уже убрать руку. На несколько мгновений на лице Арамиса поселилось недоумение, но потом его глаза потеплели, и мушкетер обнял товарища, словно передавая ему на счастье частичку своего тепла. Портос положил правую руку на плечо д'Артаньяна, левую — на плечо Арамиса, а Атос, напротив, левую отдал д'Артаньяну, а правую — Арамису, замкнув кольцо дружественного объятия.

Д'Артаньян и три мушкетера стояли, слившись в безмолвном единении.

Разведчик переводил взгляд с красивого, благородного лица Атоса, где одни лишь глаза могли рассказать обо всех переживаниях, на утонченные черты Арамиса, а потом на добродушную физиономию Портоса, живо и верно отражавшую все, что лежало на душе чернокожего мушкетера. Он смотрел на них с какой-то тихой, даже печальной радостью, осознавая, что наступил тот самый миг, которого он так ожидал и так опасался.

Он полюбил этих людей! Не только Атоса, Портоса и Арамиса, но и вообще всех этих непутевых и безалаберных, но очень трогательных французов! Он стал понимать их, начал думать как они и даже проникся подлинно дружескими чувствами к некоторым из них. Разумеется, д'Артаньян знал, что все это не помешает ему решительно и твердо довести до конца миссию, возложенную на него Родиной. Но теперь, сроднившись со своими друзьями, он чувствовал, что любая боль, которую ему придется причинить Франции, горьким эхом отзовется в его собственной душе. Каждый удар, который ему придется нанести этой стране, оставит жестокий рубец и на его сердце…

Далеко, на колокольне церкви Сен-Жермен-Локсеруа, раскатисто и гулко ударил колокол.

— Время, друзья! — сказал Атос, размыкая нерушимый круг дружественных объятий.

— Ступайте, д'Артаньян, и да пребудет с вами Господь! — осенил его крестом Арамис.

— Давай, земеля, двигай! — ободрил его Портос. — Если что — ори погромче! Выручим!

— Спасибо, Портос! Воистину вы кладезь оптимизма! — расхохотался псевдогасконец, чувствуя, как тяжелый осадок, накопившийся в его душе, растворяется в дружественной ухмылке афроанжуйца, крестном знамении Арамиса и крепком рукопожатии Атоса.

Он отсалютовал друзьям взмахом руки и, отбросив последние сомнения, в три прыжка одолел лестницу. Очутившись перед гвардейцами, стоявшими на часах у главного входа, д'Артаньян назвал свое имя и ступил под своды дворца, волнуясь как еретик, проникающий в священнейший из храмов.

Прямо у входа его встретил камердинер, предложивший расстаться до конца аудиенции со шпагой, а также иным оружием, ежели таковое имеется. Шпагу д'Артаньян отстегнул, а про остальное оружие слукавил, что оставил дома. Оставить-то он его оставил, но не дома, а у Портоса, дежурившего снаружи.

Удостоверяться в этом камердинер счел излишним и, поклонившись, предложил разведчику следовать за ним. Поднявшись по парадной мраморной лестнице, выстеленной не менее великолепной ковровой дорожкой, д'Артаньян, шествуя за своим провожатым, очутился на втором этаже. Коридоры дворца пустовали. По пути на глаза псевдогасконцу попалось от силы два-три лакея, тенью промелькнувших в сумрачных закоулках. Похоже, сегодня в этом дворце неприемный день, думал разведчик, маршируя за камердинером. Привычка подмечать и осмысливать любую мелочь почти автоматически, не загадывая, пригодится это в дальнейшем или нет, как всегда сработала безупречно. Д'Артаньян шел длинными коридорами и переходами, размышляя: случайно ли так сложилось или же эта безлюдность — заранее спланированный и качественно исполненный штрих к его визиту?

Разумеется, так могло сложиться и случайно, однако, будучи уже достаточно наслышан о всемогущем кардинале, теневом правителе Франции, д'Артаньян советовал сам себе не слишком-то полагаться на случай. В самом деле, у такого знатного вельможи должно быть немало челобитцев, просителей и посетителей вообще. Скорее даже много. И глупо было бы предполагать, что для их приема Ришелье использует какую-то иную резиденцию. Вряд ли. Скорее всего, принимает он их тут же, в своем дворце. А поскольку сейчас в этом самом дворце пусто, хоть шаром покати, стало быть… Стало быть, день сегодня и вправду неприемный. Так-то вот.

Д'Артаньян задумчиво хмыкнул себе под нос. Однако почему же для его ничтожной персоны сделано исключение? Почему кардинал изволил назначить ему аудиенцию именно сегодня, именно в такой день? Вопрос? Вопрос!

Единственное, что приходило в голову: господину Ришелье не угодно афишировать свою встречу с молодым гвардейцем роты Дезессара. Ему не хотелось, чтобы д'Артаньян мелькал в коридорах его резиденции в день, когда эти коридоры будут заполнены посетителями, способными так или иначе приметить и запомнить гасконского дворянина. С другой стороны, назначать аудиенцию в тайном месте, на явочной квартире, скорее всего, показалось кардиналу… перебором. На первый-то раз.

Ну что ж, нежелание господина Ришелье демонстрировать свой интерес к нашей персоне — фактор исключительно интересный и требующий серьезного осмысления, решил д'Артаньян, однако осмыслить что-либо не успел ввиду того, что камердинер остановился наконец у приметной двери темного дуба и, распахнув ее, с поклоном предложил псевдогасконцу войти.

Д'Артаньян собрался внутренне, одернул колет и хотел было переступить порог, как вдруг камердинер сказал ему:

— Шляпу сними.

— А? — от волнения не расслышал д'Артаньян.

— Шляпу сними, да? — охотно повторил камердинер, сопровождая свой совет жестом.

— Вот черт! — спохватился разведчик, сообразив, что чуть было не прокололся, и быстро сдернул с головы широкополую шляпу.

Других замечаний не последовало, и д'Артаньян беспрепятственно вошел внутрь, спиной почувствовав, как закрылась позади него дверь. Он помедлил несколько мгновений, собираясь с духом, а потом вышел на середину большой комнаты, ну или же небольшой залы. Это уж как посмотреть.

Д'Артаньян посмотрел повнимательнее. Что ж, если размеры помещения и могли вызвать спор, то относительно его предназначения разночтений, что называется, не было. Оружейная палата.

Он неторопливо скользил глазами по стенам, отягощенным геральдическими щитами, с пышными или, напротив, скромными родовыми дворянскими гербами. Между щитами было развешано оружие — как холодное, так и огнестрельное, — но все в исключительно богатом исполнении. Изящная резьба и чеканка, а также драгоценные металлы в изобилии украшали рукояти кинжалов и стилетов, эфесы мечей и шпаг, ложи и приклады мушкетов и аркебуз. Подсвеченные редкими солнечными лучиками, что проникали сквозь высокие стрельчатые окна, до половины забранные тяжелыми гардинами, поблескивали самоцветы различных оттенков.

Красивые безделушки, думал д'Артаньян, неспешно рассматривая оружейное изобилие. Выглядят-то они шикарно, да вот толку от них в реальном бою никакого. Вот эту нарядную шпагу, пожалуй, и ладонью-то не ухватишь, столько серебряных ужей и золотых змеек сплетаются над ее эфесом, образуя гарду, призванную защищать руку бойца от вражеского клинка. А этот чудовищно грозный с виду мушкет решительно непригоден к бою: такое количество драгоценных камней на прикладе! Да, мастер явно не был стеснен в средствах, даже на пяту приклада, которая должна упираться в плечо, и то не забыл камушки приладить. Да отдача при выстреле со страшной силой вгонит все это изумрудное великолепие прямиком в плечо стрелку! Неизвестно, нанесет ли такой выстрел урон противнику, но то, что он изувечит самого стрелка, — неоспоримо!

Невзирая на серьезность момента, разведчик позволил себе сдержанную усмешку. Сколь бы глубокие различия ни лежали между народами и культурами, всех властителей на земле, похоже, объединяет страсть к симпатичным сувенирам, этаким пародиям на настоящее оружие. Спросить бы у Портоса, не увлекался ли вождь его племени коллекционированием луков и копий, инкрустированных драгоценными камнями! Почти наверняка ответ был бы положительным.

Размышляя подобным образом, д'Артаньян подошел к щиту, висевшему рядом с диковинным мушкетом, опасным более для самого владельца, нежели для его врага. На гербе, украшавшем щит, были изображены какие-то птицы. То ли дятлы, то ли канарейки…

— Лотарингские дрозды!

Д'Артаньян вздрогнул и резко обернулся, едва удержав руку, метнувшуюся было к эфесу шпаги. Чего уж тут метаться-то, коли эфес вместе со шпагой остался у камердинера. Да и негоже гостю так реагировать на появление хозяина.

Напротив него, шагнув из тени междуоконного простенка, стоял высокий, статный, сухощавый мужчина в красной сутане. Голова его была покрыта красной же кардинальской шапочкой, пленявшей темные локоны, стекавшие на плечи, а тонкие, благородные черты лица дышали решительностью и целеустремленностью.

Псевдогасконец склонился до пола, обмахнув перьями ботфорты, мысленно поблагодарив камердинера за то, что шляпа была снята заблаговременно. Перед ним стоял кардинал Ришелье, тайный властелин Франции, правая рука его величества короля Людовика XIII и оба полушария его головного мозга.

— Это лотарингские дрозды, шевалье, — произнес кардинал, подходя к д'Артаньяну, вернее, к стене, на которой висел щит, привлекший внимание разведчика.

Распрямив спину, д'Артаньян робко взглянул на кардинала. Он даже не понял, ответил ли Ришелье на его приветствие.

Кардинал же, не обращая на псевдогасконца внимания, смотрел на герб, украшенный пернатыми, и был увлечен, казалось, исключительно ими.

— Это лотарингские дрозды, шевалье, — повторил он снова, на тот, видимо, случай, если шевалье оказался глуховат и не расслышал с первых двух раз. — Древний герб династии Гизов. Вам известна история династии Гизов, шевалье? — Он обернулся наконец к д'Артаньяну.

Разведчик просто физически ощутил давление его острых, пронзительных глаз и опять, почти против воли, склонил голову:

— Разумеется, ваше высокопреосвященство.

Ришелье кивнул и снова повернулся к геральдическому щиту.

— Гизы — боковая ветвь Лотарингской династии, — задумчиво, словно обращаясь не к д'Артаньяну, а к кому-то третьему, незримо присутствовавшему в оружейной палате, произнес кардинал. — Считали себя прямыми потомками созидателя Французского королевства Карла Великого. Стремительно начали возвышаться с конца пятнадцатого века. Наибольшего расцвета достигли в середине прошлого столетия. При Франциске Первом Валуа занимали многие ключевые посты в королевстве, а при его сыне Генрихе Втором контролировали уже почти все сферы внешней и внутренней политики Франции.

Кардинал умолк.

Стоя сбоку, в шаге от него, д'Артаньян внимательно, но в то же время осторожно и ненавязчиво рассматривал фактического властителя Французского королевства. Теперь, глядя на Ришелье в профиль, он отметил легкую сутуловатость, являвшуюся, видимо, следствием многих часов, проведенных за письменным столом. Помимо этого д'Артаньян дополнил портрет первого министра высоким, интеллектуальным лбом, орлиным носом с едва заметной горбинкой и упрямым, волевым подбородком.

Молчание между тем затягивалось, акцентируя на себе атмосферу оружейной палаты и насыщая ее отсутствовавшим доселе напряжением. Впрочем, псевдогасконец в любом случае не решился бы нарушить это молчание, сколь бы напряженным оно ни было. Тут уж все находилось в руках Ришелье.

Кардинал помолчал еще немного, а потом продолжил, по-прежнему больше разговаривая с собой, нежели со своим гостем:

— После трагической смерти несчастного короля Генриха Второго… Кстати, шевалье, вы помните, как погиб Генрих Второй?

— Разумеется, ваше высокопреосвященство. — Д'Артаньян вновь поклонился и добавил, желая блеснуть познаниями в истории «родной» страны: — Этот злосчастный рыцарский турнир!

— Верно, юноша! Большое несчастье для Франции. — Кардинал благосклонно кивнул. — Еще больше усугубленное тем, что Гизы, воспользовавшись восшествием на престол несовершеннолетнего сына Генриха Второго — Франциска Второго, женатого на их племяннице Марии Стюарт, стали регентами и фактически узурпировали власть в стране, оставив в распоряжении юного монарха лишь его собственную жену да псарню с конюшней. Если бы не ранняя, преждевременная смерть Франциска, могла бы произойти полная узурпация власти, вплоть до смены августейшей фамилии. Только преждевременный уход из жизни Франциска Второго заставил Гизов немного отступить, передав регентство при новом монархе, Карле Девятом, ближайшим родственникам Валуа — Бурбонам. Но горький яд власти уже отравил кровь лотарингских принцев, алкавших ее теперь, как алкоголик алчет очередную бутылку. Вы помните, шевалье, чем прославился Франциск де Гиз?

— Его высочество вернул Франции порт Кале, в течение многих веков оккупированный англичанами, — ответил д'Артаньян. — Это случилось в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году от Рождества Христова, — прибавил он, довольный тем, как быстро и умело перевел дату с правильного, русского, летоисчисления на европейское.

— Отлично! — Ришелье одарил его еще одним кивком и спросил вдруг: — Ну и как вам Кале, сударь?

Разведчик смешался на мгновение, но, сообразив, что лобовой вопрос кардинала не оставляет ему пространства для маневра, пожал плечами и ответил:

— Прекрасно, ваше высокопреосвященство. Единственно только, система здравоохранения у них там немного хромает, а так вообще все нормально.

— Отлично! — повторился Ришелье, ничем не выдавая своего интереса к посещению д'Артаньяном порта Кале.

Словно и не было вовсе такового интереса.

— Сын Франциска де Гиза — Генрих де Гиз — вписал свое имя в историю государства французского не столь доблестным деянием, — продолжил он исторический экскурс (или, может быть, экзамен?). Увидев, что собеседник совсем уже было изготовился отвечать на очередной вопрос, кардинал улыбнулся и покачал головой: — Нет-нет, шевалье! Конечно же я не стану спрашивать, известно ли вам о Варфоломеевской ночи! Как человек в высшей степени образованный, уж этого-то у вас не отнимешь, вы просто-напросто сочтете подобный вопрос оскорблением! А оскорблять вас я хочу меньше всего. Такую трагедию невозможно забыть за полсотни лет. Вряд ли в истории какой-либо другой страны имеется столь же кровавая страница.

Оставшись с виду недвижимым словно Тауэр, д'Артаньян вместе с тем мысленно пожал плечами. Подумаешь, трагедия! Ну зарезали несколько тысяч человек в Париже да десяток-другой тысяч в провинции! Делов-то! Полистать бы его высокопреосвященству «Повесть временных лет» монаха Нестора да изучить некоторые странички русской истории! Быстро бы перестал горевать о Варфоломеевской ночи! И вообще, с какой это стати прелат католической церкви, известный своим суровым отношением к протестантам, вздыхает по убиенным гугенотам? Новый подвох? Очень может быть.

Разведчик собрался до предела, стараясь четко держать линию разговора и быть готовым к любому ее излому.

— Избиение гугенотов в ночь на двадцать четвертое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года принесло герцогу Гизу популярность среди французов, и в особенности среди парижан, чем он не замедлил воспользоваться сразу же после смерти Карла Девятого и вступления на престол его брата Генриха Третьего, последнего монарха из династии Валуа. — Кардинал продолжал разматывать нить исторического повествования, пока что не обозначив, правда, его цели. — Он довольно грамотно рассчитал свои силы и даже сумел вынудить короля Генриха Третьего бежать из Парижа. Не учел он только одного… — Ришелье вдруг прервался и со значением посмотрел на д'Артаньяна. — Он не рассчитал того, что законным наследником престола Франции в это время был не он, а Генрих де Бурбон, король Наваррский, отец нашего нынешнего государя — Людовика Тринадцатого. Однако большая часть французов, в отличие от герцога, этого не забыла, в результате чего династия Гизов не просто в очередной раз оказалась далеко от престола Франции, но была повергнута в прах, лишившись своих лучших представителей, а также шансов вновь стать той грозной силой, какую она представляла в минувшее столетие. — Завершив свой монолог, кардинал резко развернулся к д'Артаньяну и заглянул разведчику в глаза. — Скажите, шевалье, какой вывод лично вы можете сделать из этой истории?

В очередной раз склонив голову перед непреодолимым напором его взора, псевдогасконец ответил:

— Ваше высокопреосвященство, мой вывод из этой истории таков: король есть помазанник Божий. И никто из простых смертных, сколь бы много он о себе ни возомнил, не имеет права идти против его воли. Ибо идти против воли короля — все равно что идти против воли Господа Бога!

Кардинал внимательно выслушал его и благосклонно кивнул:

— Шевалье, я все сильнее убеждаюсь в том, что вы человек умный и рассудительный. Печальная история дома Гизов, чья звезда вспыхнула весьма ярко, но закатилась очень быстро, иллюстрирует ту нехитрую истину, что во Франции, как и в любом другом государстве, недопустимо двоевластие. Только лишь абсолютная и безраздельная власть одного человека может предотвратить смуту и междоусобицу в королевстве. Только при таком порядке вещей государство может жить в мире и покое, двигаясь по пути процветания. Не так ли… господин д'Артаньян?

Ришелье впервые назвал его по имени, и разведчик, не ожидавший этого, немного опешил.

— Я ведь не ошибся? — Кардинал едва заметно усмехнулся. — Вы шевалье д'Артаньян, год назад прибывший в Париж из Гаскони и поступивший на службу в гвардейскую роту господина Дезессара?

— Ваше высокопреосвященство совершенно правы. — Псевдогасконец низко поклонился.

Он не успел выпрямиться, как Ришелье протянул ему правую руку, украшенную дорогим печатным перстнем, снова заставив принять подобострастную позу и приложиться губами к своим тонким, нервным, аристократическим пальцам.

Запечатлев уважительный поцелуй, д'Артаньян распрямился и выжидательно уставился на кардинала.

— Я давно наблюдаю за вами, шевалье, — молвил тот. — И чем дальше, тем сильнее ощущаю необходимость в личной встрече. Однако ваша служба, а также ваши… путешествия все время оттягивали этот долгожданный момент, но теперь! — Кардинал сделал широкий жест, приглашая своего гостя проследовать в глубь комнаты. — Но теперь вы здесь, и мы можем наконец поговорить по душам. Не так ли?

Д'Артаньян поклонился, не видя нужды сотрясать воздух словами.

— Ну а чтобы разговор наш шел веселее, я предлагаю выпить по бокалу шампанского и сыграть партию в русские шашки! Вы играете в русские шашки, д'Артаньян?

Идеально гладкий пол внезапно подставил разведчику подножку, заставив его запнуться. Сердце забилось в груди пойманной в силок перепелкой, а дыхание рухнуло, поскользнувшись на омерзительном сгустке слизи, запечатавшем горло.

Неимоверным усилием воли взяв себя в руки, д'Артаньян откашлялся, прочищая горло, и переспросил, молясь, чтобы голос не отразил ураган эмоций, захлестнувший его душу:

— Простите, ваше высокопреосвященство, вы что-то сказали? Я… не расслышал, извините, бога ради!

— Я спрашиваю: вы в русские шашки играете? — Кардинал не отрывал своего острого, пронзительного взгляда от лица псевдогасконца. — Вы вообще представляете себе, что это за игра?

— А что, должен? — Разведчик понимал, что хамит самым натуральным образом, раз за разом отвечая встречным вопросом второму лицу Французского королевства.

А то и первому. Опять же — как посмотреть.

Понимать-то он понимал, но подобрать нужный, единственно верный в данной ситуации ответ не мог! Не мог — и чувствовал, что находится на грани провала! Русские шашки!

Вот черт! Русские шашки! Откуда, черт возьми, Ришелье знает?! А может статься, он и не знает, а только догадывается? Просто проверяет его? Все одно! Для подобной проверки опять же необходимо иметь веские основания! Где же он прокололся? Что сделал не так?

Покуда все эти мысли яростным вихрем крутились в его голове, д'Артаньян недоумевающе смотрел на кардинала, словно предлагая ему уточнить смысл его предложения. Открыть, так сказать, его второе дно. Если таковое, разумеется, имелось.

Ришелье ответил ему столь же недоумевающей улыбкой:

— Да что вы, господин д'Артаньян! Ничего вы не должны! Как такое могло прийти вам в голову?

Чувствуя, как его постепенно отпускает, псевдогасконец натужно пожал плечами и сказал:

— Ну не знаю! Мало ли, вдруг ваше высокопреосвященство решили, что я похож на русского.

— Да что вы, шевалье! — пуще прежнего развеселился Ришелье. — Ни на кого вы не похожи! Тем более на русского!

— Серьезно? — не поверил д'Артаньян.

— Серьезно! — подтвердил Ришелье. — Я вообще не знаю, на кого похожи русские.

— Не может быть! — поразился разведчик, стараясь раскрасить свое изумление яркими штрихами разочарования. — Как жаль! Если бы ваше высокопреосвященство знали, на кого похожи русские, мы бы их, наверное, давно уж всех переловили!

— Пожалуй, — согласился кардинал, пораженный логикой молодого гасконского дворянина, и спросил, помедлив мгновение: — А зачем?

— Ну! — Д'Артаньян сделал неопределенный жест рукой. — В свете грядущих событий, монсеньор… — Он замолчал, пристально глядя на Ришелье.

Тут уж одно из двух: либо он закинул удочку в неверном направлении, либо перед ним великолепный актер. Так или иначе, но при упоминании о «грядущих событиях» на лице Ришелье отразилось такое искреннее недоумение, что д'Артаньян опешил. Стоп! Стоп! Что же это получается, а?!

— Я имел в виду игру, которую вы мне предложили, монсеньор! — сказал он, маскируя свое замешательство и уводя разговор в безопасное русло.

— Ах игра! — вспомнил кардинал. — Так вот вы о чем, шевалье! Прошу вас, присаживайтесь!

Кардинал уселся возле маленького столика, на котором была установлена обыкновенная шахматная доска, и жестом предложил д'Артаньяну занять место напротив.

Когда разведчик последовал его приглашению, Ришелье посвятил его в правила игры:

— Как видите, самая обычная шахматная доска, д'Артаньян. По двенадцать шашек у вас и у меня. Белые, как правило, начинают и выигрывают! Вы какими играть будете?

— Черными, ваше высокопреосвященство! Только черными, ибо я даже не допускаю мысли о том, чтобы начать прежде вас и… — Псевдогасконец замешкался.

— И выиграть у первого министра Франции, сударь? — улыбнулся Ришелье.

Д'Артаньян склонил голову в знак того, что его замешательство понято верно.

— Полно вам, юноша! Полно! — рассмеялся кардинал, разворачивая тем не менее доску белыми шашками к себе. — Я люблю противника крепкого, умного и упертого!

— Надеюсь на благосклонность вашего высокопреосвященства! — ответил д'Артаньян в тот момент, когда Ришелье сделал первый ход, попутно объяснив ему, что ходят шашки подобно шахматному слону, наискосок клеток, а по длине перемещения скорее напоминают шахматную же пешку — не больше одной клетки, за исключением случаев «боя» вражеских шашек.

Впрочем, до этого самого «боя», думал д'Артаньян, робко делая первые ответные ходы, нам, судя по всему, еще шагать и шагать.

Строго говоря, игра не была особо сложной. Смысл ее, судя по всему, заключался в умении грамотно выстраивать цепочку ходов, просчитывая наперед тактическую обстановку на доске. Мат здесь было объявлять некому. Шах — тем более. Ну и слава богу! Обойдемся без мата, думал псевдогасконец, погружаясь в расчет возможных комбинаций перед очередным ходом. Вообще-то с его логическим мышлением и умением просчитывать каждый шаг можно было бы вполне серьезно побороться с его высокопреосвященством, если только…

Д'Артаньян незаметно стрельнул глазами в своего оппонента. Если только это не проверка, придуманная кардиналом специально для того, чтобы заставить его раскрыться. А что, мысль интересная! В самом деле, если Ришелье хочет изобличить его как вражеского разведчика или хотя бы удостовериться, что он таковым является, не оповещая об этом до поры самого д'Артаньяна, можно ли придумать лучший способ сделать это, как не за партией в такую вот интеллектуальную и логическую игру?

Пожалуй что нет, подумал разведчик, пересматривая в связи с этим тактику. Не стоит так уж откровенно демонстрировать свои способности, не свойственные по большей части служащим как роты господина Дезессара, так и прочих рот французской гвардии.

Верно просчитав три-четыре верных игровых комбинации, способных нанести ощутимый урон Ришелье, д'Артаньян пошел иным путем, преднамеренно совершив несколько ошибок, в результате чего кардинал за пару ходов «съел» едва ли не половину всех его шашек, поставив псевдогасконца в опасное положение. Чего тот, собственно говоря, и добивался. Памятуя о любви его высокопреосвященства к противнику умному да еще и упертому, лазутчик не собирался сдаваться и под конец партии, когда ее исход уже не вызывал сомнений, даже позволил себе маленькую дерзость в виде стремительной контратаки на позиции кардинала, стоившей Ришелье нескольких шашек.

Это, разумеется, уже не могло ничего изменить, и пару минут спустя кардинал с видом триумфатора снял с доски последнюю шашку разведчика.

— Партия, шевалье! — провозгласил он, протягивая д'Артаньяну руку, на этот раз явно не для лобызания.

— Ваше высокопреосвященство подлинный виртуоз! — поздравил его с победой псевдогасконец, почтительно пожимая руку Ришелье. — При всем желании я не смог бы одолеть вас…

— Ну-ну, д'Артаньян! Не прибедняйтесь! Не стоит! — покачал головой кардинал, довольно щурясь и демонстрируя тем самым, что лесть в состоянии подобрать ключик даже к самому осторожному и проницательному сердцу. — Вы держались прекрасно и под конец даже разыграли очень неплохую комбинацию! Немного бы пораньше, глядишь и… Ну так что? Может быть, желаете взять реванш? — улыбнулся Ришелье.

— Пощадите, ваше высокопреосвященство! — Разведчик вскинул руки в жесте, который нипочем не позволил бы себе в реальном поединке. — Состязаться с вами в том, что касается логики, сизифов труд! И вообще, я, знаете ли, больше люблю шашки не русские, а международные. Там, знаете ли, и шашек побольше, да и доска пошире, есть где разгуляться! А если уж говорить совсем серьезно, то всем шашкам в мире, как русским, так и международным, я предпочитаю олимпийские виды спорта: бег, плавание, метание копья…

— Эк, д'Артаньян, куда вы загнули! — рассмеялся кардинал, откинувшись на высокую резную спинку стула и с явным удовольствием рассматривая собеседника. — Бег! Плавание! Метание копья! Это все несерьезно, д'Артаньян! Ну скажите мне, бога ради: ну вот от кого бегать доброму католику, а? Неужели от своего духовного пастыря? Да и на воскресную мессу следует шествовать степенно и неторопливо. От кого же ему бегать, д'Артаньян?

Захваченный врасплох неожиданным вопросом, псевдогасконец задумчиво помассировал переносицу, потом поднял глаза к потолку и в конце концов развел руками, капитулируя.

— То-то же! — усмехнулся Ришелье. — А копье? Нет, ну в кого станет метать копье добрый католик? А, шевалье?

— А если в проклятого гугенота? — быстро нашелся на этот раз д'Артаньян.

— Не беспокойтесь, шевалье! — Кардинал чуть не расхохотался. — Для войны с проклятыми гугенотами святая католическая церковь предоставит вам современное оружие с высокими техническими характеристиками.

Разведчик учтиво поклонился в знак благодарности и тут же поспешил уточнить полученную информацию:

— А что, ваше высокопреосвященство, у нас завтра намечается война с гугенотами?

— А вас это беспокоит, шевалье? — поинтересовался кардинал.

— Конечно, беспокоит, — ответил д'Артаньян и прибавил, опасаясь быть неправильно понятым: — Беспокоит в том смысле, что если завтра война, то сегодня нужно пораньше лечь спать, чтобы завтра встать со свежей головой. Свежая голова на войне — первое дело, ваше высокопреосвященство!

— Свежая голова — первое дело по всей жизни, шевалье! — поправил его Ришелье, довольно, впрочем, улыбаясь. — Нет, д'Артаньян, олимпийские виды спорта полностью себя изжили. Будущее спорта за шашками. Не зря же в самом деле святая католическая церковь запретила это чудовищное языческое действо — Олимпийские игры!

Разведчик кивнул. Он явственно ощущал беспокойство, нарастающее с каждой секундой. Эта бессмысленная болтовня, пустопорожний треп все сильнее напоминали ему еловый лапник, хвойные ветви, укрывающие под собой волчью яму, подготовленную прозорливым и дальновидным собеседником. Прием этот конечно же не являл собой никакой новации и был прекрасно известен д'Артаньяну: заболтать оппонента, усыпить его внимание бестолковой, но складной беседой, а потом в самый неподходящий момент огорошить самым неподходящим вопросом, уклониться от которого будет так же трудно, как и обогнуть западню на узкой лесной тропке.

Д'Артаньян снова кивнул. На этот раз мысленно. Похоже, именно так оно и было задумано кардиналом. Ну что ж, единственное, что можно сделать в данной ситуации, — поддерживать разговор, не теряя нити повествования, и постоянно быть настороже…

— Но, ваше высокопреосвященство, а если все же кто-нибудь пожелает возродить Олимпийские игры? По новой начать это чудовищное язычество?

— Не позволим, д'Артаньян! Не позволим! — Ришелье улыбнулся. — Не для того святая католическая церковь в прошлом запретила это святотатство, чтобы кто-то, понимаете, начинал его по новой!

— Стало быть, если какой-нибудь француз, ну или другой человек, пожелает снова… — начал было псевдогасконец, но Ришелье возмущенно перебил его:

— Да как вам только такое в голову могло прийти, шевалье?! «Какой-нибудь француз»! Не совестно ли вам, юноша, так скверно думать о своих соотечественниках, которые помимо всего прочего являются моей паствой?! — сурово сдвинув брови и укоризненно качая головой, спросил он. — Да я более чем уверен, что ни одному французу, будь он даже нераскаявшимся гугенотом, никогда не придет в голову столь чудовищная мысль! Возродить Олимпийские игры! Может быть, эти… как вы их там назвали… русские и способны на такое, но французы — никогда!

— О! Извините, ваше высокопреосвященство! — Разведчик вскочил было с места, всем своим видом демонстрируя бесконечное сожаление и раскаяние за свою нелепую мысль, но после опять сел, повинуясь жесту кардинала. — Я ни в коем случае не хотел оскорбить ни вас, ни вашу паству! Я просто думал…

— Ладно, шевалье, будет вам! — Ришелье примирительно махнул рукой. — Ляпнули не подумавши. Бывает. Давайте-ка лучше поговорим с вами за плавание.

— За плавание? — не понял д'Артаньян.

— Ну да, за плавание! — Ришелье улыбнулся. — Как вам понравилась Англия, шевалье?

Оп! Разведчик просто физически ощутил, услышал, почувствовал, как мягкий еловый лапник предательски хрустнул под его ногами, обнажая черный зев бездны, оскалившийся клыками кинжально отточенных кольев. Англия! Ну вот и… приплыли! Теперь только держись!

— Как вы сказали, монсеньор? — переспросил он. — Англия? Нет! Англия мне совсем не понравилась! Этот ужасный сырой климат… Дожди с туманами…

— Да бог с ним, с климатом, д'Артаньян! В Париже зимой тоже бывает несладко. Кроме климата есть много чего другого…

— Например? — Псевдогасконец посмотрел на кардинала, но тот лишь пожал плечами, и д'Артаньян продолжил: — Букингемский дворец не выдерживает никакого сравнения с нашим Лувром. Тауэр, конечно, оригинальнее будет, но тоже ничего особенного. А это омерзительное английское пиво! — Д'Артаньян едва не облизнулся, вспомнив вкус «омерзительного английского пива», но удержался-таки. — Мне, истинному французу, нипочем не понять, как можно пить такую гадость, да еще в таких объемах!

Хотя, подумал он мимоходом, у нас в Вологде еще и не такую гадость пьют, и в гораздо больших объемах…

— Ну а люди, д'Артаньян? Люди вам тоже не понравились? — в упор глядя на псевдогасконца, поинтересовался Ришелье. — Герцог Бекингем, например? Или же миледи Винтер? Мне кажется, они встретили вас на удивление радушно! Накормили, напоили…

Ага, подумал разведчик, вспоминая, как его встретили миледи с герцогом, только что в русской баньке не попарили! Ввиду отсутствия таковой в радиусе нескольких тысяч миль от столицы Английского королевства…

— …даже сувенирчик с собой в дорожку собрали. Не так ли? — закончил меж тем кардинал.

— Сувенирчик? — изумился д'Артаньян.

— Сувенирчик, — подтвердил Ришелье. — Алмазные подвески.

— Ах вот вы о чем, ваше высокопреосвященство! — Псевдогасконец облегченно вздохнул. — Алмазные подвески! Ну так ведь это сувенирчик-то был не для меня. Я вообще, честно говоря, не должен был оказаться в Англии! Туда намеревался отправиться мой друг, мушкетер роты господина де Тревиля господин Арамис. Вы знаете, ваше высокопреосвященство…

— Знаю, шевалье, знаю! Я все знаю, — перебил его кардинал. — Каждый день после службы вы с друзьями ходите в трактир. Вы пьете с друзьями в трактире. У вас такая традиция. Кстати, шевалье, вам известно, как святая церковь относится к чрезмерному употреблению спиртных напитков?

— Известно, ваше высокопреосвященство, — стыдливо потупив глазки, ответил д'Артаньян, однако ж подумав, что неплохо было бы его высокопреосвященству со своими гвардейцами для начала разобраться. Тоже сутками из кабаков не вылезают! Нет, блин, все пытаемся у других в глазу соринку отыскать…

— Потом вы с друзьями отправились в город Кале. Ну там вы, разумеется, опять выпивали, а потом вас, д'Артаньян, по ошибке, вместо вашего друга Арамиса, затолкали на шхуну «Анна-Мария», доставившую вас утром следующего дня на берег Англии. Я подробно излагаю, шевалье? — лукаво усмехаясь, поинтересовался Ришелье.

Разведчик лишь почтительно склонил голову. Что уж тут скажешь-то? Информация у его высокопреосвященства действительно на удивление…

— Каким образом вы, д'Артаньян, попали в Лондон, мне доподлинно неизвестно, но вы туда попали, и не просто в столицу Английского королевства — вы попали прямиком в королевский дворец! Там вы встретились с некой миледи Винтер, а также герцогом Бекингемом, вручившим вам алмазные подвески, привезенные вами в Париж и переданные через некую Констанцию Бонасье ее королевскому величеству Анне Австрийской. Я ничего не упустил, сударь?

Д'Артаньян отрицательно покачал головой, печально размышляя, сумеет ли он выполнить задание Москвы, выйдя на свободу… да, тоже вопрос: сколько ему положено за злостный срыв планов кардинала?

— Да, шевалье, — продолжал между тем Ришелье, укоризненно и в то же время лукаво поглядывая на псевдогасконца, — подножку вы мне поставили… очень некстати! На ровном месте, что называется, заставили споткнуться! Вы хоть понимаете, что у меня были свои планы относительно этих подвесок? Что я лично хотел преподнести их ее королевскому величеству?

— Ваше высокопреосвященство! — Д'Артаньян, изобразив на лице глубочайшее, искреннее раскаяние (ни дать ни взять гугенот, уразумевший-таки греховность извращенной своей веры и павший к ногам папы римского!), всплеснул руками. — Разве же мог я знать о ваших планах?! Поймите, я оказался просто игрушкой в руках судьбы! А если бы в Англию отправился мой друг Арамис?! Результат был бы аналогичным! И…

— Аналогичным, говорите? — усмехнулся Ришелье, оборвав излияния псевдогасконца. — Да нет, шевалье, отнюдь не аналогичным! — Перехватив недоумевающий взгляд собеседника, кардинал пояснил: — У меня, шевалье, были совершенно точные сведения относительно намерений господина Арамиса, а также люди, готовые… помешать ему исполнить эти намерения. С некоторыми из них вы столкнулись еще по пути в город Кале, другие должны были встретить господина Арамиса по ту сторону Ла-Манша… Почему у вас такое удивленное лицо, сударь? Уж не думаете ли вы, что у меня нет своих людей в Англии?

Д'Артаньян кивнул, демонстрируя, что именно так он и думал.

— Эк вы меня недооцениваете, господин д'Артаньян! — Ришелье укоризненно покачал головой. — Своих людей у меня нет разве что в России да еще, может быть, в Китае с Японией. А уж в Англии-то у меня их более чем достаточно!

— И эти люди… — подтолкнул его высокопреосвященство в нужном направлении д'Артаньян, несказанно довольный тем, что Россия оказалась в такой замечательной компании.

— И эти люди готовы были встретить господина Арамиса в порту Дувр, — сказал кардинал. — Мы предполагали, что своих сопровождающих он оставит во Франции, не желая афишировать перед ними конечной цели путешествия, и переправится через пролив в одиночку. С одиночкой, как вы сами понимаете, справиться гораздо проще.

Псевдогасконец согласно кивнул. С этим-то постулатом он бы не стал спорить ни за что на свете! С одиночкой справиться гораздо проще. Из этого правила тоже, разумеется, есть исключения, но они, как и положено, лишь подтверждают его.

— Выходит, если бы господин Арамис ступил на английский берег… — Снова начал он в надежде, что Ришелье опять завершит его мысль.

— То берег французский он уже вряд ли когда-нибудь увидел бы! — не обманул его ожидания кардинал, — Порты, знаете ли, это такие злачные места, там всякое случается. Никто бы и не обратил внимания на один лишний труп в мушкетерском плаще с колото-ножевой раной в спине. А если бы и обратил… — Кардинал завершил свою мысль неопределенно-равнодушным взмахом руки.

Д'Артаньян слушал его, осознавая, что такая прямота (слово «искренность» здесь, пожалуй, неприменимо) должна иметь самые серьезные последствия. Не может их не иметь, черт возьми! Ришелье неспроста говорит ему все это. Неспроста…

Ах, Арамис, Арамис! — думал он. Друг мой, и вы еще жаловались на судьбу-злодейку, забросившую на брега Туманного Альбиона меня вместо вас! Знали бы вы, что за печальная участь была уготована вам на тех брегах! Если бы не тот удар шпагой по дороге из Парижа, да не убойная микстура мэтра Гийома, лекаря из славного города Кале, да не логическое искусство нашего друга Атоса! Да, жизнь…

— Получается, меня спас мой плащ? — спросил д'Артаньян тихо, скорее про себя.

— Получается, так, — ответил Ришелье. — Мои агенты имели совершенно недвусмысленное указание относительно мушкетера, а не какого бы то ни было иного гвардейца. Потому-то вам и удалось проскользнуть мимо них целым и невредимым! И… разрушить мои планы…

— Ваше высокопреосвященство…

— Полно, шевалье! Полно! — Кардинал не дал разведчику по новой завести шарманку с извинениями. — Что было — то прошло. Я ведь уже говорил в начале нашей беседы, что люблю соперника крепкого, умного и упертого! Да, вам удалось обставить меня! Так что ж, мне вас теперь до конца жизни клясть последними словами?! Полно, шевалье! Это не мой стиль!

Д'Артаньян взвесил слова собеседника, а после все же решился и уточнил:

— А какой стиль ваш, монсеньор?

— Мой стиль — сотрудничество, д'Артаньян. Вам удалось одолеть меня? Прекрасно! Значит, вы — сильный, ловкий и умный малый! Неужели же я должен возненавидеть вас за эти столь ценимые мной качества?! Да ни за что на свете! Напротив, я хотел бы выразить вам свое восхищение и предложить покровительство! — Ришелье закончил свою речь, протянув разведчику руку поверх шахматного столика, за которым они по-прежнему сидели.

Едва дыша от волнения, псевдогасконец сделал ответное движение, почтительно коснувшись пальцев кардинала.

— Ваше высокопреосвященство, — справившись с волнением, спросил он, — предлагает мне?..

— Япредлагаю вам сменить плащ, шевалье! — подтвердил Ришелье. — Спору нет, черный плащ гвардейской роты господина Дезессара смотрится весьма недурственно и сослужил вам добрую службу в одном заморском порту, но алый плащ моей личной гвардии вызывает нынче во всем королевстве куда больше почтения. Поверьте, шевалье, игра стоит свеч! Под моим руководством вы, юноша, с вашими недюжинными задатками подниметесь к таким вершинам, о которых сейчас, может статься, и мечтать не смеете!

При этих словах кардинала лазутчик горячо возблагодарил Небесного Вседержителя за то, что проницательность его высокопреосвященства, как и все на этом свете, имеет известные пределы и господин кардинал даже в самых общих чертах не может знать, о чем мечтает шевалье д'Артаньян…

А если бы узнал, вот, пожалуй, удивился бы! Да, жизнь…

Сказать, что в эти мгновения мозги разведчика работали с тройной нагрузкой, значит не сказать ничего! Они работали с десятикратной нагрузкой, перемалывая и обрабатывая полученную информацию, выстраивая цепочки логических выводов и возможных вариантов развития событий.

Предложение Ришелье действительно ошеломляло. Ошеломляло как полной своей неожиданностью, так и грандиозной масштабностью. Д'Артаньян опасался, что лицо может выдать волнение, овладевавшее им, отразив вихрь эмоций, обуявший его душу. Хотя, с другой стороны, может, напрасно опасался? Напрасно в том смысле, что любой нормальный человек был бы ошарашен подобным предложением, прозвучавшим помимо всего прочего именно тогда, когда он, человек этот самый, ожидал скорее порицания, нежели столь захватывающего продвижения по карьерной лестнице д'Артаньян — гвардеец кардинала! Это, знаете ли, сюрреализм какой-то, господа!

Да, это была неожиданность! Такая неожиданность, что псевдогасконец ощутил приступ самой настоящей паники. По словам, по глазам, по всей манере Ришелье было ясно, что тот ожидает от него вполне однозначного и, главное, немедленного ответа. И вряд ли будет удовлетворен отговоркой, что господину д'Артаньяну, мол, требуется время на размышление. Нет, кардинал сейчас же хочет услышать от него верный ответ на свой вопрос! Вот, блин, знать бы еще, какой именно ответ в данной ситуации верный…

С одной стороны, разведчик испытывал триумф при мысли, что ему удалось не только максимально приблизиться к самой верхушке иерархии вражеского государства, но еще и получить недвусмысленное предложение войти в лагерь одного из козырных тузов этой верхушки. Для д'Артаньяна, так же как и для любого другого жителя королевства, было совершенно очевидным, что все сколько-нибудь значимые события во Франции происходят либо с ведома Ришелье, либо вообще по воле всемогущего кардинала. А посему любой намек на приготовления к войне с Россией быстрее всего можно будет почувствовать именно здесь. Но с другой стороны…

С другой стороны, у него были вполне определенные планы стать королевским мушкетером. Планы эти были одобрены высочайшим руководством еще в Москве и претворялись в жизнь в течение целого года непосредственно здесь, во Франции. Разумеется, кто бы спорил — домашние думы в дорогу не годятся! То, что представлялось ясным и бесспорным на берегах Москвы-реки, на берегах реки Сены пришлось подвергнуть серьезному переосмыслению. И все-таки напрочь отказываться от возможности присоединиться к королевской гвардии не хотелось. Как бы ни слаба была власть его величества Людовика XIII (а слаба она или нет — это еще вопрос!), королевская гвардия в любом случае сила! Имеющие постоянный доступ к монарху, вхожие во все государственные учреждения, вечно трущиеся подле первых чинов королевства в коридорах власти, гвардейцы всегда составляли особую прослойку в армейской системе любого государства. Взять, к примеру, тех же царских стрельцов. Во всей России нет, пожалуй, ни одного события, о котором они пребывали бы в неведении. И это в принципе неудивительно. При царских-то покоях обретаясь…

Нет, невзирая на все пертурбации и новые обстоятельства, заранее выработанный в Москве план напрочь отметать не стоит.

А кроме того, существовали еще и Атос с Портосом и Арамисом. Мало того, что друзья просто не поняли бы его поступка, они могли еще и весьма сильно навредить ему, выставив в глазах парижского общества предателем, перебежчиком — словом, крайне ненадежным субъектом, которому решительно не стоит доверять. Попробуй-ка поработать разведчиком с такой-то репутацией! Разузнать хоть что-нибудь! Нет, после этого можно будет сразу собирать вещи и отправляться домой, в Москву…

Хотя есть еще вариант — прямиком в каземат, на Соловецкую зону, и уже оттуда отписывать в столицу: так, мол, и так, государь-батюшка, абсолютно никакой из вашего покорного слуги спецагент получился! Полный отстой, выражаясь по-французски…

Если уважаемый читатель полагает, что размышления лазутчика заняли хотя бы половину времени, потребовавшегося ему самому на то, чтобы окинуть их более или менее внимательным взором, уважаемый читатель крепко заблуждается. Эти мысли ураганом пронеслись в голове разведчика, потревожив своим мимолетным прикосновением его невозмутимое лицо и указав направление верного ответа.

— Предложение вашего высокопреосвященства — высокая честь для меня. — Д'Артаньян склонил голову, памятуя о том, с чего нужно начинать любой ответ высокому сановнику. Особенно если ответ сей предполагается в отрицательном ключе. Ну или почти отрицательном. — Однако мой почитаемый отец, отправляя меня в Париж, указал на полк королевских мушкетеров как на единственное подразделение, достойное стать моим поприщем службы его величеству.

Ришелье выслушал его, никак не обозначив своего неудовольствия, затем благосклонно кивнул и сказал:

— Вне всякого сомнения, шевалье, давая вам наставления, ваш почитаемый отец был совершенно прав. По-своему, конечно, прав! Ну подумайте сами: почему он направил вас именно к господину де Тревилю, в полк королевских мушкетеров? — Кардинал выдержал паузу и, дождавшись, пока псевдогасконец пожмет плечами, продолжил: — Да потому, что во времена его молодости самым элитным, передовым, так сказать, подразделением были королевские мушкетеры! Разве нет? — На этот раз д'Артаньян наклонил голову в знак согласия. — Но время не стоит на месте, юноша! Времена меняются, и с этим, увы, ничего нельзя поделать! И теперь уже королевские мушкетеры не передовой отряд на службе его величества, а так… — Ришелье пренебрежительно махнул рукой. — Декоративные солдатики! Придворное украшение! Если угодно — элемент дворцового интерьера! Согласен, без них Лувр будет смотреться не так элегантно и нарядно, да и фрейлины, боюсь, заскучают, но давайте смотреть правде в глаза, шевалье: сколько-нибудь значительной роли в жизни королевства они уже не играют!

— Однако, монсеньор, — встрял псевдогасконец в первую же паузу, сделанную Ришелье, чтобы порадовать его высокопреосвященство упертостью, которую кардинал, по его собственному признанию, так ценил в собеседниках, — мушкетеры регулярно сопровождают его величество в военных походах…

— Где в основном выполняют ту же самую роль дворцового интерьера! — завершил его мысль Ришелье. — С той лишь несущественной разницей, что там они украшают не коридоры Лувра, а походный шатер его величества! Ну ответьте мне по совести, шевалье, неужели вам, с вашими-то талантами и задатками, хочется избрать себе карьеру дворцовой скульптуры — для того лишь, чтобы стоять подобно истукану возле королевских покоев, салютуя каждому ничтожеству, входящему к его величеству?! Чего ради, шевалье?! Ради того чтобы носить лазоревый мушкетерский плащ? Или быть поближе к этим великосветским шлюхам из свиты ее величества? Или, как говорят у нас в Париже, греть уши на всех светских новостях и быть в курсе всех событий королевства, совершенно не представляя при этом, для чего тебе все эти новости?!

Речь кардинала была такой эмоциональной и заразительной, что разведчик попал под своеобразный гипноз и едва не кивнул согласно, услыхав последний вопрос кардинала. Эх, ваше высокопреосвященство! Да ежели в мои уши попали бы нужные новости, мечтательно подумал он, уж я бы точно знал, что с ними делать!

Между тем в его голове уже вызрел абсолютно логичный и законченный план действий, суливший беседе наилучший исход…

— Мне кажется, монсеньор, что вы совершенно правы, — пошел он на попятный, решив, что проявил уже достаточно упертости и не стоит сверх меры испытывать терпение Ришелье. — Вне всяких сомнений, вы правы, и я благодарен вам за то, что вы открыли мне глаза на истинное положение вещей.

Ришелье благосклонно улыбнулся, не прерывая, однако, псевдогасконца, потому как тот еще явно не довел свою мысль до финиша.

— Я благодарен вам, но, несмотря на это, хотел бы служить его величеству…

— Господь с вами, юноша! — воскликнул кардинал, досадуя, по-видимому, на то, что приходится объяснять очевидное. — Все мы служим его величеству! Все, начиная с меня самого и заканчивая последним из моих гвардейцев! Каждый француз, если он не изменник короны, служит королю от первого и до последнего вдоха!

— Так-то оно так, — склонив голову перед вспышкой высочайшего неудовольствия, ответил лазутчик, — но у меня были вполне определенные планы поступить на службу в полк королевских мушкетеров, и, претворяя их в жизнь, я уже успел завести знакомства среди мушкетеров его величества…

— Без сомнения, вы имеете в виду господ Арамиса, Атоса и Портоса? — прервал его Ришелье.

— Именно так, ваше высокопреосвященство! А кроме того… — д'Артаньяну не составило труда изобразить смущение, ибо он действительно не знал, как лучше обыграть этот момент, — у меня сложились не самые добрые отношения с… некоторыми из ваших гвардейцев.

— Да полно вам, шевалье! Полно! — взмахом руки отмел его сомнения кардинал. — Заверяю вас, господин де Жюссак уже и думать забыл о том происшествии!

— Да он-то, может, и забыл, — тонко усмехнулся разведчик, правда подумав, что его высокопреосвященство, скорее всего, преувеличивает: забыть о таком унижении лейтенант кардинальской гвардии никак не мог. Или же он, д'Артаньян, решительно ничего не понимает в людях. — Он-то, может, и забыл, да только в обществе-то об этом еще помнят очень многие!

Ришелье нахмурился:

— Ну и?

— Ну и подумайте сами, монсеньор, какой общественный резонанс вызовет мой переход из одного лагеря в другой, — многозначительно вскинув брови, закруглил-таки мысль разведчик. — Что скажут эти? И что подумают те? И как на это посмотрят остальные? Вы же не можете не признать, что подобная… рокировка непременно скажется на моей репутации, и скажется, скорее всего, не в лучшую сторону! Как вы полагаете, монсеньор, насколько успешной будет после этого моя служба у вас?

Губы кардинала сложились в тонкую прямую линию, а глаза острее прежнего вонзились в открытое, честное и где-то даже наивно-детское лицо агента русской антиразведки.

— То есть вы, шевалье, отказываетесь от моего предложения? — спросил Ришелье, выдержав солидную паузу.

Д'Артаньян сдержанно и вместе с тем лукаво усмехнулся, что в глазах умного человека уже само по себе являлось ответом.

А поскольку другие люди в данный момент в данном месте не присутствовали, лазутчик позволил себе обозначить не менее эффектную паузу и лишь несколько мгновений спустя ответил:

— Отнюдь, ваше высокопреосвященство! Предложение, сделанное мне вами, — высочайшая честь, которая только может выпасть на долю француза! И отказаться от него, по моему глубокому убеждению, может лишь подлинный враг короны! Я говорю так не из желания польстить вам, монсеньор, — прибавил он, заметив облачко сомнения, скользнувшее по челу кардинала, — а потому, что во всем королевстве известна роль ваша, а также ваших гвардейцев!

— Допустим! — кивнул Ришелье. — Однако к чему же вы все-таки клоните?

— Не отказываясь от вашего предложения, монсеньор, а, напротив, будучи безмерно благодарным вам за него, я думаю лишь о том, как улучшить, оптимизировать, так сказать, наше сотрудничество! — пояснил, к чему он клонит, д'Артаньян. — Я думаю о том, стоит ли мне открыто переходить на вашу сторону, монсеньор. Стоит ли мне открыто надевать красный плащ вместо черного, или, как говорят в нашей гвардейской среде, менять окраску. Или делать это все же не стоит?

— То есть?

— То есть, ваше высокопреосвященство, не кажется ли вам, что я смогу принести несравненно больше пользы в том случае, если наш… альянс останется в тайне?

— Каким же образом, шевалье?

Несмотря на актерский талант, несомненно присущий Ришелье, псевдогасконец все же уловил некоторую наигранность его удивления. О, эти двое стоили друг друга!

— Каким образом, монсеньор? — переспросил он, отвечая на изумленный взлет кардинальской брови свежесозревшей лукавой усмешкой. — Да самым простым! Судя по тому, сколь хорошо вы проинформированы о моем… английском турне, да и вообще о всей моей жизни в Париже, я рискну предположить, что помимо прекрасной гвардии вы обладаете еще и прекрасной… — тут д'Артаньян слегка смешался, но, приняв во внимание значимость момента, решил-таки не юлить и называть вещи своими именами, — осведомительской сетью? И сеть эта, по-видимому, весьма обширна и охватывает не только Францию, но и сопредельные страны. Я прав, монсеньор?

— Возможно, шевалье. — Ришелье пожал плечами. — Ну и что из этого?

— А то, что я, ваше высокопреосвященство, с моими талантами, кои вы так верно подметили, мог бы стать одной из лучших ячеек этой сети! Я мог бы быть вашим верным слугой, не надевая красного плаща вашей гвардии, зато регулярно снабжая вас информацией об умонастроениях в роте господина Дезессара, ну или даже… господина де Тревиля. В зависимости от того, что интересует вас больше. Согласитесь, подобным образом я мог бы принести несравненно больше пользы, нежели просто став одним из ваших гвардейцев.

Разведчик завершил фразу изящным поклоном, долженствовавшим свидетельствовать о том, что он сказал все и теперь ждет решения своей судьбы.

Ришелье же, напротив, отвечать не торопился, с явным удовольствием рассматривая псевдогасконца из-под прищуренных век.

— А знаете, шевалье, я, кажется, начинаю понимать, почему вы проиграли мне партию в шашки! — сказал он, повременив немного. — Вы проиграли из-за элементарного незнания правил! Нет, д'Артаньян, во второй раз я с вами за шахматный столик уже не сяду! — рассмеялся кардинал, хотя они, по правде говоря, еще и в первый-то раз из-за этого самого столика не вставали, завершив партию. — Не люблю проигрывать! Вы же, с вашим безупречным логическим мышлением, можете стать поистине непобедимым игроком и… бесценным союзником.

Псевдогасконец не подал виду, проявив отменную выдержку, но с его сердца свалился такой камень, что оно сразу же застучало бодрее и веселее. Предложение принято! Ришелье клюнул, как старый, умудренный жизнью судак с вологодского затона, нарвавшийся на новую, невиданную ранее ловушку. Предложение принято!

Честное слово, д'Артаньяну самым натуральным образом хотелось петь! Но он испугался, что это может быть превратно истолковано, и от пения воздержался, ожидая дальнейшего развития разговора. Благо долго ждать не пришлось…

— Да, шевалье! Решительно я в вас не ошибся! — сказал кардинал. — Вы малый не промах! Не буду таиться: ваше предложение мне исключительно по душе. Я действительно полагаю, что мудрый человек отличается от человека попросту умного умением заглядывать в будущее и устранять проблему прежде, чем она встанет во весь рост. И такую возможность, возможность разглядеть проблему прежде, чем она заставит тебя волноваться и менять собственные планы, может дать только хорошая, разветвленная сеть осведомителей. Моя сеть не без веских на то оснований считается одной из лучших в мире! Но совершенству, как известно, нет предела, и мне хотелось бы, чтобы она и в будущем росла и развивалась. Увы, здесь есть известные препятствия…

— Препятствия какого рода имеет в виду ваше высокопреосвященство?

— Самого серьезного, шевалье. Самого серьезного. Препятствия с привлечением новых… агентов. Не хочет, понимаете ли, народ в агенты идти! Никак не хочет! Непопулярна нынче профессия доносчика-осведомителя в нашем королевстве! Ну там крестьяне какие-нибудь, или буржуазия, или духовенство опять же еще худо-бедно вербуются, преследуя своекорыстные цели, а вот с дворянством… — Ришелье покачал головой. — С дворянством вообще полный завал! Несознательное у нас еще дворянство, д'Артаньян! Ой несознательное! Никак не желает наше дворянство осознать великую пользу моей осведомительской сети для государственной безопасности Франции!

— Ай-ай-ай! — Разведчик огорченно покачал головой, внимая причитаниям кардинала. — И чего же это они, дворяне-то наши, дураки такие… несознательные?! А, монсеньор?

Мысленно, правда, он искренне поздравил Французское королевство с тем, что его благородное сословие настолько порядочно. И то сказать, одно дело — осуществлять шпионскую деятельность и разведывательно-диверсионные мероприятия на территории мало того что чужого, так еще и враждебного государства, которое, можно сказать, спит и видит, как бы поработить Русь Святую, огнем и мечом пройтись по славянским городам и весям, разорить Москву-матушку и спалить дотла Кремль Белокаменный; и совсем другое — строчить доносы гнусные на своего сословного брата дворянина, расписывая скрупулезно, кто с кем дружит, кто с кем спит, кто о чем думает, кто какой трактир посещает после службы…

— Может быть, ваше высокопреосвященство, здесь сказывается недостаток влияния святой католической церкви? — выдвинул д'Артаньян версию. Просто так, чтобы не молчать как рыба. — Вот я, к примеру, добрый католик, — пояснил он, поймав недоуменный взгляд Ришелье, — и ввиду доброты своей католической не нахожу ничего предосудительного и зазорного в том, чтобы ставить ваше высокопреосвященство в известность, с кем дружит господин Атос, с кем спит господин Арамис, о чем думает господин де Тревиль, какой трактир посещает после службы господин Портос. Почему же другие дворяне полагают делать то же самое постыдным? Может быть, потому, что мало осталось истинно добрых католиков во Франции? Как вы полагаете, монсеньор?

Кардинал задумчиво смотрел на псевдогасконца, размышляя над его мудрыми словами, а потом пожал плечами и ответил:

— Может быть, вы и правы, шевалье. Может быть. Вы обладаете поистине недюжинными аналитическими задатками, и с вами трудно спорить. В любом случае я рад, что вы добрый католик и у нас с вами возникло полное взаимопонимание. Что же касается вашей службы… — Ришелье помолчал. — Что же касается вашей службы, то, разумеется, информация о роте господина де Тревиля для меня гораздо важнее, нежели о роте господина Дезессара.

При этих словах д'Артаньян низко склонил голову, стремясь скрыть улыбку, скользнувшую по его устам. Декоративные солдатики, ваше высокопреосвященство? Ну-ну! И чем же для вас так важна информация о декоративных-то солдатиках? — подумал он. Вслух он, однако, ничего говорить не стал, выжидая, что кардинал сам продолжит тянуть затронутую им ниточку.

— Однако вы, шевалье, все еще являетесь гвардейцем роты господина Дезессара, а не мушкетером? — полувопросительным-полуутвердительным тоном продолжил Ришелье, не обманув ожиданий разведчика.

Услышав это, лазутчик разродился тяжелым, горестным вздохом, давно подготовленным и тщательно выпестованным, призванным продемонстрировать его сановному собеседнику, насколько болезненную проблему затронул он, сам, может быть, о том не подозревая.

— Увы, монсеньор! — Д'Артаньян продублировал первый вздох вторым, не таким выразительным, но все равно усилившим эффект. — Пока мне приходится лишь мечтать о лазоревом плаще!

— Почему же?

— Потому что господин де Тревиль, капитан королевских мушкетеров, к которому я обратился год назад с нижайшей просьбой о зачислении в его роту, ответил мне, что в настоящий момент таковое зачисление не представляется возможным ввиду того, что рота якобы полностью укомплектована!

— Ой-ой-ой! — всплеснул руками обладатель одной из лучших осведомительских сетей в мире, делая вид, что несказанно удивлен услышанным. — Какая неприятность! И что же, господин капитан подсказал вам какой-нибудь выход из данной ситуации? Или сказал, что выхода нет вовсе?

— Ну почему же? — Д'Артаньян пожал плечами. — Безвыходных ситуаций не бывает в принципе, и господин де Тревиль подробно объяснил, что я должен сделать, чтобы получить лазоревый плащ королевской гвардии.

— Прекрасно! — Ришелье смотрел на него, затаив в глубине своих острых, проницательных глаз яркие искорки веселья. — Ну и что же вы должны сделать, чтобы стать королевским мушкетером, или, выражаясь, по-вашему, по-гвардейски, сменить окраску?

— Да ничего особенного, ваше высокопреосвященство, — ответил лазутчик, твердо намереваясь погасить эти искорки, а заодно и проверить кое-что. — Всего-навсего положить на стол господину капитану три тысячи экю…

— ТРИ ТЫСЯЧИ ЭКЮ?!!! — завопил Ришелье, подскакивая на стуле и выпучивая на д'Артаньяна глаза, и впрямь моментально растерявшие все веселье. — Как — три тысячи?!! Он же две брал рань… — Кардинал осекся на полуслове, буквально прикусив язык. Однако слово не воробей…

Мгновенно, как и положено настоящему разведчику, д'Артаньян зафиксировал прокол его высокопреосвященства, но виду не подал, продолжая смотреть на кардинала честными, верноподданническими голубыми глазами.

— Именно так, монсеньор! Три тысячи экю наличными, — подтвердил он, отсекая и себе и оппоненту пути к отступлению.

— Три тысячи экю наличными!!! — повторил Ришелье, ошарашенно глядя на него. — Да он что, рехнулся, что ли?! За что такие деньжищи-то?!

— Ну, видимо, за честь стоять подобно истукану возле королевских покоев, салютуя каждому ничтожеству, входящему к его величеству! — пожав плечами, ответил разведчик, подпустив к губам мимолетную улыбку.

Однако момент был неподходящий, и Ришелье не смог по достоинству оценить его юмор. Одарив псевдогасконца мрачным взглядом, он встал из-за стола и несколько раз прошелся по зале из конца в конец. Потом опять уселся за шахматный столик напротив д'Артаньяна и несколько раз провел ладонью по лбу, собираясь с мыслями.

— Погодите, юноша, — насобирав что-то, начал он, — но ведь он же ваш земляк, и, наверное, я не ошибусь, предположив, что и… покровитель тоже? Так? — И, получив утвердительный кивок, кардинал довел мысль до конца: — Но в таком случае должен же он был сделать вам хоть какое-то послабление, скидку, так сказать? Вы с ним об этом говорили?

— А то как же! — с готовностью ответил лазутчик. — Я ему прямо так и сказал: господин капитан, имейте же совесть! Бога, что ль, побойтесь! Я ж мало того что ваш земляк, так еще и протеже. Наши ж батьки вместе рубались при… при… при… а, да какая разница, где они там рубались! Главное — вместе! Мы же с вами, можно сказать, из одной песочницы! Сделайте мне хоть какое-нибудь послабление, хотя бы небольшую скидочку! — И д'Артаньян возмущенно пожал плечами.

— Ну? — в упор глядя на него, вопросил Ришелье, чувствуя, что разведчик еще не договорил. — Ну а он что?!

— Ну а он что?! — Еще одно пожатие плечами. — А он говорит: три тысячи экю, сынок, это уже со скидкой! Даже с двумя! И за землячество, и за протеже!

— Во козел! — ошеломленно ахнул кардинал. — А?! Ну ты подумай! Три тысячи — это уже с двумя скидками! Сколько ж он тогда берет с тех, у кого льгот нет?!

— Страшно подумать! — в тон ему ахнул д'Артаньян.

— Во козел! — повторил Ришелье, неотрывно глядя на псевдогасконца, но имея в виду конечно же не его. — И это — командир королевской гвардии!!! Начальник придворного спецназа!!! — рявкнул он, с такой силой треснув кулаками по хлипкому столику, что шахматная доска подлетела кверху, а шашки брызнули во все стороны и заскакали по полу. — Ну урод!! Мздоимец лазоревый! Сволочь недобитая! Взяточник прожженный! Ну он у меня рано или поздно допросится! — Не в силах совладать с собой, кардинал снова вскочил и заметался по зале. — Он у меня допросится! Он у меня дождется, дрянь такая! Да я его… да я его… — Он схватил с полки изящную керамическую вазу с высоким горлышком и греческой росписью и что было сил грянул ее об пол. — Да я его от церкви отлучу, тварь богомерзкую! Да я его в Бастилии сгною, мразь поганую! Да я его на костер отправлю, еретика окаянного! — бушевал кардинал, топча ногами керамические черепки, олицетворявшие ненавистного де Тревиля. — Негодяй! Проходимец! Взяточник! Еретик окаянный!

Сжавшись, скукожившись, стараясь уменьшиться в размерах, словно под вражеским огнем, д'Артаньян едва удержался от того, чтобы с головой забиться под стол и там уже переждать вспышку высочайшего гнева.

Ришелье был великолепен в своем неистовстве! Как умалишенный метался он по комнате, осыпая капитана королевских мушкетеров последними словами и угрожая ему всеми муками преисподней! Прошло не меньше пяти минут, прежде чем он выдохся и уселся на место.

— Еретик окаянный! — Кардинал в последний раз приложил кулаком столешницу, смахнув с нее последние шашки.

Потом замолчал и уставился на д'Артаньяна, сосредоточенно обдумывая какую-то мысль. Целую минуту на его лице не отражалось ничего, кроме напряженной работы ума, затем кардинал встал, подошел к стене, возле которой стоял секретер, и, взяв с него серебряный колокольчик, позвонил.

Разведчик наблюдал за ним, тщательно маскируя напряженное внимание и размышляя: не перегнул ли он палку? Мысль назвать Ришелье сумму, значительно превышающую ту, которую потребовал де Тревиль, пришла ему совершенно внезапно. Очередной экспромт в бесконечной череде уловок, из которых состояла его жизнь в течение последнего года. Ну что ж, эта уловка определенно оказалась удачной…

По сигналу переливчатой серебряной мелодии тяжелая портьера, укрывавшая часть стены и наверняка — потайную дверь, не ту, через которую вошел д'Артаньян, колыхнулась, и из-за нее выскользнул лакей. Склонившись перед кардиналом, он выслушал короткое распоряжение и снова растворился в складках ткани.

А Ришелье вернулся к шахматному столику и, усевшись на покинутое было место, улыбнулся.

— Извините меня за эту вспышку, шевалье! Право слово, чертовски трудно держать себя в руках, сталкиваясь с подобным… использованием служебного положения в личных целях! В то время как наш государственный бюджет еще не до конца расплатился по внешним долгам, некоторые безответственные, я бы даже сказал, аполитичные, капитаны королевской гвардии позволяют себе набивать собственную мошну, расходуя государственные средства…

А ты, ваше высокопреосвященство, свой-то бюджет с государственным не путай, подумал д'Артаньян, сочувственно кивая в такт излияниям Ришелье. Что же касается де Тревиля…

Ну это вопрос очень спорный! В общем и целом капитан королевской гвардии — абсолютно пристойный мужик. Слуга королю, отец мушкетерам, любитель хорошенького вина и хороших женщин. Словом, нормальный офицер. В русской армии запросто сошел бы за своего! Ну если бы русский язык знал, разумеется. А что до взяточничества…

Эх, ваше высокопреосвященство! Так и тянет снова, в который уже раз, отослать вас к истории государства Российского! Ежели бы вам, монсеньор, довелось ознакомиться с данной историей, вы бы в два счета перестали причитать о мздоимстве местных чиновников как военного, так и любого другого ведомства! Да какое у вас, во Франции, взяточничество?! Да разве же это — мздоимство?! Да это смех, а не взяточничество! Даже у нас в Вологде бояре и то свою мошну набивают шибче чем у вас, в стольном граде Париже! Про Москву и вовсе думать не хочется…

Д'Артаньян неторопливо тянул свою невеселую думку, продолжая монотонно, словно китайский болванчик, качать головой, делая вид, что внимательно слушает кардинала и глубоко сопереживает плачевному положению с разгулом коррупции в королевстве французском. В принципе это была не самая ненужная ему информация, и, осознавая это, он некоторое время спустя действительно начал прислушиваться к словам Ришелье.

— …Допросится, зараза этакая! Он у меня дождется, подонок, бессрочной командировки в Бастилию! В одиночную камеру! — Его высокопреосвященство, похоже, все никак не мог остыть, отойти от овладевшего им возмущения. — Ладно, шевалье, сейчас не об этом! Вы конечно же нисколько не виноваты в том, что нравы столичной бюрократии настолько испортились! Вы славный молодой человек, чистый и не испорченный еще парижской жизнью. Для меня, шевалье, бесспорно: только чистый и неиспорченный человек, истинно добрый католик может с такой готовностью пойти ко мне на службу осведомителем, — нравоучительно покачав пальцем, изрек Ришелье, обозначив переход от эмоциональной к практической части разговора. — Поскольку информация о происках этого замаскировавшегося еретика и прожженного взяточника де Тревиля, как я уже говорил, для меня гораздо важнее сведений о роте господина Дезессара, я, разумеется, поспособствую вам в… получении лазоревого мушкетерского плаща…

Едва кардинал произнес эти слова, как из-за портьеры, укрывавшей рассекреченную разведчиком секретную дверь, выскользнул уже виденный им лакей. В руках он нес солидных размеров бархатный мешок, который незамедлительно водрузил на столик между Ришелье и д'Артаньяном, сопроводив свое действие низким поклоном. Вслед за этим лакей-низкопоклонник удалился, повинуясь жесту кардинала, а собеседники остались сидеть, глядя друг на друга поверх алого бархата, фривольно развалившегося по столу с тихим, едва слышным металлическим перезвоном.

Выдержав приличную паузу, затем, видимо, чтобы шевалье д'Артаньян успел как следует подогреть свое воображение, сделав правильные выводы из этого перезвона, его высокопреосвященство протянул руку и, накрутив золотой шнурок, стягивавший горловину мешка, на указательный палец, плавным движением потянул его вверх. Форма при этом приняла вертикальное положение, а содержимое опять негромко звякнуло, пуще прежнего распаляя фантазию псевдогасконца.

— Итак, шевалье, — наконец-то разрушил затянувшееся сверх меры молчание кардинал, — здесь три с половиной тысячи экю. — С этими словами он щелкнул по мешку, а после ответил на вопрос, обозначенный удивленным взглядом лазутчика: — Да-да, сударь! Именно три с половиной! Вы получите еще немало доказательств того, что кардинал Ришелье не скупится, оплачивая преданность своих людей. Это лишь первое. Отнимите от этой суммы столько, сколько вы должны передать этому гнусному вымогателю в лазоревом плаще, а остальное оставьте себе. На жизнь и… накладные расходы, связанные с отправлением вашей новой должности.

Д'Артаньян произвел в уме необходимые расчеты, прилежно вычтя из трех с половиной тысяч три и получил в остатке… тысячу семьсот экю. Такая арифметика показалась разведчику в высшей степени привлекательной! Какой, однако, щедрый барин этот Ришелье, подумал он, поглаживая алый бархат вместительного кошеля. Даже как-то неловко обманывать его, с ненатуральным, ханжеским раскаянием вздохнул про себя псевдогасконец. Не будь он сановником вражеской державы, вполне мог бы стать достойным наставником и руководителем для перспективного молодого специалиста вроде меня, пожалел д'Артаньян напоследок и переключился на более насущные темы.

— Я благодарен вашему высокопреосвященству за высокое доверие и поистине неоценимую помощь, — произнес он с поклоном, — и надеюсь оправдать их по возможности быстро! В связи с этим у меня следующий вопрос: что мне надлежит делать в ближайшее время? Каким образом я должен начинать отправлять свои новые обязанности?

— Вы человек дела, шевалье! — благосклонно качнув головой, заметил кардинал. — Однако не стоит торопить события. Пусть все идет естественным чередом. Для начала решите проблемы с де Тревилем, чтоб ему, еретику окаянному, смола в аду покачественнее досталась, пообвыкнитесь с лазоревым плащом, осмотритесь в мушкетерской среде, вживитесь в нее. Даю вам на это… три месяца, а потом… потом мы посмотрим, чем вас занять! Так или иначе, но с первого же дня в роте мушкетеров вы должны самым внимательным образом присматриваться и прислушиваться к умонастроениям ваших сослуживцев и постоянно находиться в готовности проинформировать меня относительно этих самых умонастроений.

Лазутчик низко склонил голову, принимая распоряжения Ришелье. Что ж, они не стали для него неожиданностью. Чего-то в этом роде он и ожидал. Проверка. Испытательный срок. Можно не сомневаться: не нагружая его конкретными заданиями, кардинал вместе с тем будет самым внимательным образом наблюдать за шпионом-новобранцем, определяя степень его преданности и профессиональной пригодности к нелегкому осведомительскому ремеслу. И хотя его высокопреосвященство и пытается уверить его в незначительности трех этих месяцев, сомнений быть не может: именно они станут определяющими в шпионской карьере шевалье д'Артаньяна. Ну что ж, так тому и быть…

— Так тому и быть! — Он вновь поклонился Ришелье. — Предписания вашего высокопреосвященства будут исполнены в точности. Максимум через неделю я стану мушкетером. Максимум через месяц я буду знать об умонастроениях каждого своего сослуживца. Максимум через три месяца я стану правой рукой де Тревиля!

— Браво, шевалье! — усмехнулся кардинал. — Уверен, вы меня не разочаруете! Ну а сейчас, — он встал, и разведчик поднялся вслед за ним, — поскольку мы уже оговорили все, что хотели, я не смею больше задерживать вас! Всего хорошего, сударь!

— Ваше высокопреосвященство! — Псевдогасконец склонился едва ли не до пола, а разогнувшись, положил руку на обворожительный, ласкающий взор и душу алый бархат, заключавший в себе пропуск в элиту французской гвардии. — Монсеньор, не скрою, я опасаюсь идти домой с такой суммой…

— Опасаетесь?

— Да, монсеньор, опасаюсь, — подтвердил д'Артаньян и пояснил: — Я опасаюсь не врагов, монсеньор, а друзей, которые могут повстречаться мне на пути к дому. От врагов я всегда смогу отбиться своей шпагой, но от друзей зачастую отбиться бывает несравненно труднее, особенно если эти самые друзья учуют запах золота. Объяснить же господам королевским мушкетерам, с какой это стати я возвращаюсь от вас с такими деньгами, будет несколько затруднительно. И это вполне предсказуемо вызовет подозрения, и…

— Довольно, шевалье, я понял вас! — Кардинал остановил его небрежным взмахом руки. — Вы правы, не стоит вам сейчас нести это золото домой… — Он помолчал мгновение, а потом сказал: — Сделаем так: вы сейчас отправитесь домой налегке, а деньги вам завтра утром принесет мой слуга.

— Монсеньор, — у разведчика уже начинала болеть спина, но он твердо решил не упускать ни единого случая отвесить его высокопреосвященству земной поклон, — ваша способность из множества решений выбирать наилучшее раз от раза восхищает меня все больше и больше!

— В этом, шевалье, мы с вами абсолютно схожи! — Ришелье с улыбкой протянул ему руку.

Искренне надеясь, что это в последний раз, д'Артаньян снова согнулся пополам и почтительно приложился губами к тонким, чувственным пальцам кардинала. Затем, пятясь, он вышел из залы, и Ришелье услышал, как он в передней что есть мочи завопил: «Да здравствует его светлость! Да здравствует его высокопреосвященство!! Слава великому кардиналу!!!»

Кардинал с улыбкой прислушался к этому шумному проявлению восторженных чувств завербованного гвардейца.

— Вот человек, который отныне даст себя убить за меня, — убежденно проговорил он, когда крики д'Артаньяна заглохли вдали.

Эта убежденность доказывала лишь одно: Ришелье еще не знал, что такое РУССКИЙ СПЕЦНАЗ…