Мускат утешения

Глава десятая

— Кажется, будто мы уже целую вечность живем словно бродячие лудильщики, — заметил Стивен, — и, должен признаться, мне это прекрасно подходит. Никаких надоедливых склянок, никакой заботы о завтрашнем дне, никакой зависимости от других или Провидения.

— Так долго, что мне почти начала нравиться эта бесплодная земля, — ответил Мартин, окидывая взглядом равнину, покрытую (если вообще можно было так сказать) тонкой спутанной травой и низкими кустарниками. То здесь, то там возвышались эвкалипты разных видов. В целом, несмотря на участки открытого песчаника, господствовал бледный серо–зеленый цвет. Было жарко, сухо и залито солнечным светом. Равнина на первый взгляд казалась совершенно пустынной, но далеко к юго–востоку острый взгляд, а еще лучше — маленькая подзорная труба — могли различить группу крупных кенгуру, а среди далеких высоких деревьев летали стаи белых какаду.

— Говорю неблагодарно, — продолжил Мартин, — поскольку эта земля не только прекрасно меня кормит — какие перепела, какие ребрышки! — но это еще и сокровищница для натуралиста. Лишь небесам известно, сколько неизвестных растений везет этот достойный осел, не говоря уж о птичьих шкурах. Я только имел в виду, что здесь не хватает диких романтических пейзажей и вообще, чего угодно, что делает сельскую местность достойной внимания помимо флоры и фауны.

— Блаксленд{20} заверил, что дальше в Голубых горах есть дикие романтические пейзажи, — ответил Стивен. Некоторое время они не отрываясь жевали: обедали они печеным вомбатом (вся их еда неизбежно была печеной или жареной), который на вкус напоминал нежную ягнятину.

— Вон они скачут! А за ними динго.

Кенгуру, двигаясь с огромной скоростью, скрылись в низине в полумиле от них, а динго, очевидно полагавшиеся на внезапность, прекратили безнадежную погоню.

— Ну, можете называть эту землю бесплодной, — продолжил Стивен, посмотрев на запад и на восток, — помню, Бэнкс мне рассказывал: когда они впервые увидели Новую Голландию и прошли вдоль берега, земля наводила на мысли о тощей корове, у которой выпирают тазовые кости. Вы же отлично знаете, как я уважаю и ценю сэра Джозефа, и я крайне уважаю капитана Кука, этого неустрашимого моряка–ученого. Но что заставило их рекомендовать эту часть света правительству в качестве колонии, сказать не могу. Кук вырос на ферме, Бэнкс — землевладелец. Оба — способные люди, оба видели огромные местные пустоши. Какая безрассудная страсть, какое желание…

Он замолк, и Мартин предположил:

— Может быть, она выглядела более многообещающей после стольких тысяч миль в море.

Помолчав, Стивен обратился к их кочевой жизни:

— Что за прекрасное время! Лица наши, простите меня, Мартин, уже приобрели что–то вроде обычного для Нового Южного Уэльса цвета необожжённого кирпича. Думаю, мы уже увидели все, что заметили наши предшественники… кроме утконоса.

— Эму! Ехидна! — воскликнул Мартин.

— Блаксленд уверял, что ее не найти в этих краях, но они нередки в речушках ближе к побережью. Сам он ехидну никогда не видел и на деле знает не больше моего. Странно, что такое примечательное животное так малоизвестно в Европе. Я только видел чучело у Бэнкса, вскрыть его невозможно, и читал поверхностную статью Хоума в «Записках» вместе с описанием Шоу, но оба вживую его не видели. Очень может быть, что следующая — и, к сожалению, последняя — река предоставит нам экземпляр.

— Как добр был мистер Блаксленд, и какой роскошный обед он устроил, — заметил Мартин. — Я знаю, что говорю, как человек, делающий идола из своего брюха, но верховая езда и поиск образцов после стольких месяцев в море разжигает великанский аппетит.

— Так и было, — согласился Стивен. — Не могу даже сказать, что бы мы делали без него. Здесь не те края, в которых можно позволить себе заблудиться. Проплутав день в самой паршивой разновидности местных зарослей, мы бы смиренно поехали домой, если бы вообще выжили.

Мистер Блаксленд, их товарищ по Королевскому обществу, имевший обширные владения вглубь материка от Сиднея, оказал им сердечный приём и предупредил об опасности заблудиться. К югу, прямо за его владениями, протянулись обширные заросли, где листва смыкается над головой, где легко утратить чувство направления, а высохшая земля усеяна костями беглых каторжников. Он одолжил им осла, а также Бена, угрюмого бородатого аборигена средних лет, который показал им сотню полезных растений, подводил на расстояние выстрела к ужину, словно эта равнина, безликая и пустынная, была размечена указателями, направлял к малочисленным и почти незаметным их взгляду местам обитания диких зверей, разжигал костёр, а временами, когда они караулили какую–нибудь ночную змею, ящерицу, опоссума, коалу или вомбата, он строил для них шалаши из огромных кусков коры, свисавшей с камедных деревьев, или валявшейся под ногами.

Бен по неизвестным причинам был очень привязан к мистеру Блаксленду, но не к Стивену или Мартину, и его нередко раздражала их тупость. От преступников он набрался кое–какого ньюгейтского английского, и когда они засматривались на то, что казалось им нетронутым участком суглинка или жухлой травой, он высказывался: «Идиоты не мочь видеть дорога. Слепые безглазые пидоры».

— Безусловно, — продолжил Стивен, возвращаясь к Блаксленду, — то был прекрасный обед. Но из всех обедов, съеденных в ходе нашего путешествия, я больше всего наслаждался тем, что был дан еще до нашего отбытия. По–моему, для того, чтобы обед оказался успешнее обычного, хозяин должен быть бодрее обычного. У мистера Полтона было столь славное настроение, какое только можно представить. А как прекрасно мы музицировали! Он и Обри уносились прочь, будто сочиняли музыку по взаимному согласию. Приятно было слушать.

Стивен улыбнулся воспоминаниям и добавил:

— У вас сложилось впечатление, не правда ли, что он был рад ничего не знать о хитрости с Падином?

— Более чем. На ухо он мне шепнул, что если все сделать аккуратно, то можно создать впечатление, будто Падин сбежал к друзьям в буш жить там с аборигенами.

— Бальзам на душу, — поддержал Стивен. — Говоря об аборигенах, мне в голову пришло, что некоторые наши трудности в общении с ним, — Мэтьюрин кивнул в сторону Бена, сидевшего поодаль спиной к ним, — помимо языка состоят в том, что он и его народ не имеют представления о собственности. Разумеется, у каждого племени есть свои границы, но внутри этой территории всё общее. С учетом того, что у них нет ни стад, ни полей, а, добывая пропитание, они все время бродят по округе, любое имущество помимо копий и бумерангов станет бесполезной ношей. Для нас собственность, реальная или символическая — это фундаментальная ценность. Ее отсутствие почитается за несчастье, ее наличие — за счастье. Язык наших разумов совершенно различный.

— Заткнись. Садись на лошадь, — произнес Бен.

Они оседлали терпеливых старых кобыл. Бен и не подумал помочь с подпругой и пряжками. Он стал проводником и защитником придурков только ради Блаксленда, но он им никоим образом не слуга. По правде, в его мире не было отношений хозяина и слуги, а ничего из того, что ему могли дать путешественники, он не желал. Сев на лошадей, они не спеша направились к последней реке.

Последняя река не дала им ни воды, ни утконосов; ее они перешли, не замочив ног. Но гладкая равнина уже несколько часов плавно понижалась. Деревьев стало больше, растительность — богаче. Пейзаж без особого преувеличения стал походить на парк — унылый и неухоженный парк. Но не без радостных событий: на одном из деревьев повыше Бен показал им исключительно огромную ящерицу, недвижно прижавшуюся к стволу. Ящерица думала, что так ее не видно. Бен не разрешил подстрелить ее и не стал метать в нее одно из полудюжины своих копий. Кажется, он сказал, что рептилия — его тетя, но его просто могли не так понять. В любом случае, ящерица, после того как на нее таращились двадцать минут, внезапно потеряла голову, рванула вверх по дереву, свалилась вниз вместе с длинной полосой оторвавшейся коры, замерла с открытым ртом, на секунду бросив людям вызов, а потом убежала прочь по траве, высоко подбрасывая короткие лапы.

— У него плевродонтные зубы, заметил Мартин

— Именно так. И раздвоенный язык. Уверен, это какой–то варан.

Эта встреча обеспечила хорошее настроение до конца дня. Назавтра, посмотрев на описанный Бэнксом Ботани–Бей, они вернулись в Сидней. Лошади отправились прямиком в свою конюшню, осел вместе с ними. На запущенной городской окраине Бен встретил группу соплеменников, некоторые были даже в одежде. Они сопроводили их до гостиницы, очень быстро переговариваясь между собой. На месте Стивен попросил:

— Мистер Райли, Бен от мистера Блаксленда сопровождал нас десять дней. Дайте ему, пожалуйста, что положено.

— Рому, — потребовал Бен громким хриплым голосом.

— Не позволяйте ему слишком навредить себе, мистер Райли, — добавил Стивен и взял поводья осла. — Это осел мистера Блаксленда. Пришлю его с моряком, чтобы потом его забрала одна из повозок хозяина.

— Добрый вечер, мистер Дэвидж, — поприветствовал Мэтьюрин, поднявшись на борт и отсалютовав квартердеку. — Не будете ли вы так добры и не распорядитесь ли спустить все эти тюки вниз с предельной аккуратностью? Мистер Мартин, можно вас попросить проследить, чтобы шкуры, особенно шкуру эму, очень аккуратно сложили в капитанской кладовой? Запах скоро выветрится, он не заметит. Я должен доложить о нашем возвращении. А потом, мистер Дэвидж, могу ли я обеспокоить вас поисками трезвого, стойкого, надежного матроса — Плейса, например, — чтобы отвести осла обратно к Райли?

— Что ж, доктор, рискну предположить, что кого–нибудь в здравом уме я найду. Но Плейса сейчас привязали к койке после того, как окатили водой. Если повернете голову, то можете услышать, как он «Зеленые рукава» распевает.

Стивен также услышал, как капитан Обри сильным властным голосом официально обращается к кому–то в кормовой каюте — этот кто–то явно не был частью экипажа. Тотчас же доктор заметил нервное напряжение на борту — тревожные взгляды, перешептывание исподтишка, почти вся команда собралась на тех постах, где они должны находиться при отправлении фрегата в плавание.

«Сообщите господину, который вас прислал, что эта записка неподобающим образом адресована, неподобающе составлена и не может быть принята. Хорошего вам дня, сэр», — голос капитана Обри отчетливо разносился в неподвижном воздухе. Открылись и захлопнулись двери. Армейский офицер с лицом красным, как его мундир, вышел на палубу, без улыбки вернул приветствие Дэвиджу и сошел по трапу. Как только он ступил на берег, осел Стивена испустил жалобный вибрирующий рев. Все шелмерстонцы и даже некоторые военные моряки зашлись в редком взрыве смеха, топчась на месте и стуча друг друга по спинам.

Том Пуллингс вылетел на палубу как чертик из табакерки и проревел: «Тишина на корабле! Тишина, вы поняли?», — с такой яростью и гневом, что хохот как обрезало. В каюту Стивен вошел в тишине.

Джек сидел перед горой бумаг — обычное дело в порту для капитана, который сам себе казначей. Когда открылась дверь, его суровое выражение сменилось улыбкой:

— А вот и ты, Стивен. Как же я рад тебя видеть, мы не ждали тебя до завтра. Надеюсь, путешествие было приятным?

— Очень приятным, спасибо. Блаксленд оказался очень добрым и гостеприимным. Кстати, он передает наилучшие пожелания. Мы видели эму, различных кенгуру, ехидну — Боже правый, ехидну! Маленького толстого серого зверя, который спит на вершинах эвкалиптов и крайне абсурдно заявляет, что он медведь, великое множество попугаев, безымянного варана. Всё, что хотели увидеть и еще больше, за исключением утконоса.

— Приятная сельская местность, если в целом?

— Ну, если говорить об этом, то она представляет большой интерес для ботаника. Местные животные тоже наполняют сердце радостью и восхищением: в образ жизни ехидны трудно поверить. Но что до сельской местности — нет, не думаю. Мне не доводилось видеть ничего более жалкого и столь близкого моим представлениями о чистилище. Может, там станет лучше после дождей: сейчас все выгорело. Даже река, впадающая в Ботани–Бей, высохла. Но Джек, ты выглядишь рассерженным.

— Так и есть. Я так вышел из себя, что не могу собраться с мыслями и заняться бумажной работой. — У Стивена упало сердце: Джек явно что–то утаивал. — Когда мы с Томом и плотником отправились взглянуть на партию древесины, сюда заявился отряд солдат и два офицера. Они заявили, что на борту беглый каторжник, и настаивали на его немедленных поисках, не дожидаясь моего возвращения. У них был ордер от магистрата. Большинство матросов было в увольн или на шлюпках доставляли припасы, а отряд оказался большим, и возглавлял их капитан. За главного был Вест, а он, как ты знаешь, разжалован. С учетом этого, и того, какой нелепой стала бы наша жизнь при попытке сопротивления, он ограничился тем, что заявил перед свидетелями самый строгий протест, и сошел на берег. Корабль обыскали. С солдатами была парочка старожилов Сиднейской бухты, и свою цель нашли почти сразу. Когда его уводили прочь, он рыдал так, что сердце разрывалось, так рассказал маленький Рид — он как раз возвращался из города. Такого человека легко узнать по окровавленным полосам на лодыжках, где раньше были кандалы.

— Это друг кого–то из наших?

— Уверен, что так, но никто не скажет. Никто не хочет навлечь на себя или на товарищей беду, а начинаешь спрашивать — получаешь «Не могу знать, сэр» с остекленевшим взглядом мимо твоего лица, это я уже слышал на всех кораблях, которыми командовал. Но ты только подумай, Стивен — обыскать корабль его величества без разрешения капитана. Это чудовищно!

— Это и вправду невероятно оскорбительно.

— А после они попытались оправдаться какими–то придирками к статусу «Сюрприза». Но я им объяснил, что в морском праве они разбираются не лучше, чем в хороших манерах, что нанятый Его Величеством корабль под командованием королевского офицера пользуется всеми правами военного корабля. Напомнил им про «Ариадну», «Бивер», «Гекату» и «Флай». Это их заткнуло.

— Джек, надеюсь, ты не подставил себя под удар?

— Нет. Я не желаю повторять свой путь заново, как король Карл — Господи, то был печальный путь, Стивен! — и я оставался хладнокровен как судья. Точнее, как подобает судье, — Джеку вспомнился злобный, напыщенный вздорный краснорожий старый дурак в судейском парике и мантии из лондонской ратуши.

— Говоря «они», ты имел в виду солдат?

— Нет, штатских. Они уже давно в колонии и прочно здесь окопались вместе с союзниками. Их прозвали «кланом Макартура». Могут заставить полковника Макферсона подписать любую бумажку, которую ему положат на стол. Парень, которого я только что отослал, принес записку, что во избежание дальнейших неловких инцидентов власти планируют поставить у трапа часовых. Вот под такой запиской Макферсону пришлось подписаться, а несчастному лейтенанту — доставить сюда. Вот одна из причин, по которой мы собираемся отчалить и отверповаться в бухту. Будь я проклят, если мне придется сходить и подниматься на борт собственного корабля между пары красномундирников. Но есть и другая причина, — Обри заговорил тише, — Юный дурак Хопкинс, грот–марсовый из вахты правого борта, прошлой ночью протащил на борт девку, официантку из условно–досрочных. Очень повезло, что Вест услышал, как она хихикает в канатном ящике. Мы ее мигом вытащили обратно на берег — никто не заметил. Хопкинс в кандалах, и как только мы отчалим, я с него шкуру спущу.

— О нет, Джек, не надо еще больше порки в этом чудовищном месте, умоляю тебя.

— А? Ну да, может, и не стоит. Я тебя понимаю. Войдите! — воскликнул он.

— Вахта капитана Пуллингса, сэр, и все готово, — доложил очень мрачный Рид.

— Благодарю, мистер Рид. Наилучшие пожелания капитану Пуллингсу, пусть продолжает.

Мгновение спустя с квартердека раздались команды, на которые должным образом ответили, в голоса вплетался свист боцманской дудки — то резкие и отрывистые, то похожие на сверхъестественный вой. Со всеми должными ритуалами начался сложный процесс снятия корабля со швартовов. Внимание Джека сосредоточилось на последовательности событий, а Стивен тем временем рассматривал лицо друга: белки глаз желтоватые, суровое выражение не смягчилось, как это обычно бывало, при виде Рида. И пусть в рассказе Обри сквозила злость, очевидно, что еще больше осталось внутри. Джек сильнее других моряков раздражался, когда выказывали неуважение к флоту. А в данном случае оскорбление оказалось весьма серьезным, да еще и в атмосфере явной недоброжелательности.

Вымбовки шпиль установили уже давным–давно, и теперь его начали вращать, но особо не усердствуя, без дудки или скрипки — просто топот босых ног. Верфь плавно скользнула за корму, уменьшаясь в размерах. Обзор из полупортика напротив Стивена улучшался, пока целиком не показалась резиденция губернатора. Потом фрегат повернул на восемь румбов вправо. В широком кормовом окне снова можно было разглядеть резиденцию вместе с большей частью поселения.

— Буду рад выйти в бухту, — заметил Джек. — Прибавится работы возить и получать все с берега, но даже так, Стивен, ты не поверишь, насколько моряки могут быть тупыми, опрометчивыми и распутными. Вот, возьмем Хопкинса с его девкой сразу после чертовой истории с солдатами. Секундное раздумье должно было бы ему сказать, что, во–первых, с его стороны, брать ее на борт — преступление, а во–вторых — это на всех нас навлечет неприятности. Не сомневаюсь, пробудь мы еще немного у берега, другой молодой дурак такое бы проделал снова. Или полдюжины дураков, молодых и старых. Ты не поверишь.

Ничего нового для Стивена. Последствия стоянки в порту он знал гораздо лучше Джека, равно как и невероятные ухищрения, на которые идут мужчины для удовлетворения желаний. Известно ему, что желание усиливалось месяцами пребывания в море и, возможно, необдуманной диетой — шесть фунтов мяса в неделю, пусть и неважного качества, это все равно слишком много. Даже на квартердеке, где определенный уровень образования по идее должен был смягчить нравы и привить ограничения, ему встречались офицеры, которые рисковали счастливым браком ради глупого, опрометчивого и бесшабашного прелюбодеяния. Но сейчас явно не время делиться этим знанием с Джеком. Не время даже попросить того высунуть язык и отчитаться о состоянии кишок.

Некоторое время спустя он сменил тему:

— Кстати, как поживают девочки? Надеюсь, они не доставили тебе проблем?

— Они, думаю, поживают очень хорошо, и проблем не доставляют. Я их практически не видел. До темноты они не появляются на палубе из страха, что их заберут. Но я слышал, как они пели внизу.

— А что насчет Полтона? Были ли от него новости?

— О да, — лицо Джека слегка прояснилось, — несколько дней назад он нанес визит перед своим отъездом. Ему нужно вернуться на земли кузена, это вдоль побережья, неподалеку от острова Берд. Он надеется, что мы смогли бы навестить его на шлюпке или, если это невозможно, что ты заглянешь к нему во время поездки на север. Клянусь честью, какой славный вечер мы провели! Какой приятный собеседник, и на скрипке недурно играет. Я очень рад, что настоял на том, чтобы сыграть с ним второй скрипкой, но даже так мне пришлось краснеть за себя.

Доложили, что корабль встал на якорь. Стивен предупредил:

— Джек, завтра я должен нанести визит миссис Макквайр и попытаться наконец–то принести извинения. Но перед этим, даже перед завтраком, я бы хотел осмотреть тебя и проверить, прошло ли твое полнокровие, а если нет — прописать лекарства.

— Очень хорошо. Знаешь, что я тебе скажу, Стивен? Мы отплываем двадцать четвертого. Даже если губернатор к этому сроку вернется, что, по–моему, вполне вероятно, и даже если дела после этого пойдут более гладко, что вполне возможно, я решил поступиться кое–каким ремонтом и отплыть в новолуние. Мне жаль, если это сократит твое путешествие или помешает планам.

— Вовсе нет. Поеду немного раньше, может, прямо завтра. Если нас не сожрет неизвестный науке дикий зверь или мы не потеряемся в буше — а по сравнению с ним лабиринт Минотавра детская игра, не говоря уже про лабиринт в Хэмптон–Корте — мы вернемся двадцать третьего. Скажу Падину, когда мы будем проезжать через усадьбу Полтона.

— Ну что еще? — спросил Джек, обернувшись к двери.

— Чертова неприятность, сэр, — воскликнул Пуллингс. — Караул на Саут–Пойнт настаивал на досмотре нашего синего катера, попытался остановить его. Оукс, который им командовал, пригрозил вышибить мозги первому, кто дотронется до планширя.

— Вполне разумно. Шлюпка шла под флагом?

— Да, сэр.

— Значит, это еще чудовищнее. Я доложу в Адмиралтейство! Подниму вопрос в Палате общин! Ад и смерть, так они начнут вскрывать мои письма и депеши, а потом улягутся в мою койку!

Стивен, причесанный, одетый, побритый и напудренный по высочайшим стандартам Киллика, снова передал свою визитку. На этот раз, хотя Ее Превосходительство была занята, его специально попросили подождать. Она освободится через пять минут. Пять минут растянулись до десяти. Открывшаяся дверь выпустила кузена Стивена Джеймса Фитцджеральда — несколько злоупотребляющего мирским священника, формально члена португальского ордена Отцов веры. Кузены посмотрели друг на друга с кошачьей решимостью скрыть удивление, но приветствия и объятия получились душевными. В конце концов, они провели немало счастливых дней, убегая из дома общего двоюродного деда на склоны Галтимора. Они обменялись семейными новостями, пытаясь понять, когда же последний раз виделись. Это тоже было в приемной, но у лиссабонского патриарха. Наконец Джеймс произнес:

— Стивен, прости мою неделикатность, но я слышал, ты собираешься на север в сторону Вуло–Вуло?

— Правда?

— Если так, могу ли я посоветовать тебе быть очень осторожным? Там банда беглецов из «Объединенных ирландцев», ребята суровые — обитают между здешними краями и Ньюкаслом. Некоторые считают, что ты сменил сторону после девяносто восьмого. Тебя видели на палубе английского корабля, который загнал Гофа в Солуэй–Ферт. После того, как его повесили, некоторых его друзей выслали сюда.

— Среди них не может быть никого, кто меня знает. Я всегда был полным противником насилия в Ирландии и порицал восстание. Я просил кузена Эдварда не прибегать к силе. Даже сейчас эмансипация католиков и расторжение союза — парламентскими актами, не более — способны решить вопрос. Но тирания Бонапарта — это нечто новое, во много раз более проработанное и умное. В ее случае сила — единственное лекарство. Я готов любому помочь в его свержении. Так же, и мне это известно, как и ты, и твой орден. Его успех погубит Европу, его помощь губительна для Ирландии. Но я никогда, никогда в жизни не доносил.

Прежде чем отец Фитцджеральд нашелся, что ответить, вошел лакей:

— Доктор Мэтьюрин, сэр, прошу.

— Доктор Мэтьюрин, — приветствовала его миссис Макквайр, — мне очень жаль, что я заставила вас ждать. Бедный полковник Макферсон был со мной в столь тревожном настроении… — она посмотрела так, будто намеревалась еще что–то сказать, но вместо этого попросила Мэтьюрина присесть и продолжила: — Что ж, значит вы путешествовали по бушу. Надеюсь, вам понравилось.

— Исключительно интересный опыт, мэм. Мы выжили благодаря одному умному аборигену и нагрузили осла образцами растений, которые займут нас работой на год вперед и даже больше. Но прежде чем я что–нибудь скажу, позвольте принести мои самые искренние извинения за поведение этих несносных маленьких девочек. Исключительно плохая благодарность за вашу доброту, я краснею от воспоминаний.

— Признаюсь, это совсем меня не удивило. Бедные малышки оказались дикими, словно молодые ястребы. Еще до того, как ошалеть, ударить смотрительницу, разбить окно и слезть по стене дома — как они еще ноги не переломали, не пойму — они заявили, что им не нравится компания девчонок, им лучше с парнями. Может, попробуете еще разок?

— Нет, мэм, хотя от всего сердца благодарен вам. Думаю, не сработает, да и команда корабля воспротивится. Мое решение таково: раз уж я не могу вернуть их на родной остров, теперь опустевший, заверну их в шерстяные вещи и в верхних южных широтах буду держать их в трюме, а в Лондоне передам в руки прекрасной и заботливой женщины, которую знаю долгие годы. У нее гостиница в вольном округе Савой, и в ней восхитительно тепло.

Они поговорили о достоинствах миссис Броуд и о чернокожих, привыкших к лондонскому климату.

— Доктор Мэтьюрин, могу ли я неофициально обсудить с вами текущее несчастливое положение дел? Через несколько дней наконец–то вернется мой муж, и его это расстроит еще больше, чем меня. Хотелось бы хоть немного улучшить обстановку до его возвращения, если смогу. Я знаю, что здесь между флотом и армией всегда существовала вражда — вам ее причины должны быть лучше известны, вы здесь бывали во времена адмирала Блая — но бедный полковник Макферсон новичок, ему все незнакомо. Его очень беспокоит то, что письма возвращаются из–за того, что неверно адресованы. Их содержание он оставляет штатским, но зато строго следует всем формам. Он со слезами на глазах показал мне этот конверт, умоляя подсказать, что хоть в какой–то степени неуместно в обращении.

Стивен покосился на письмо:

— Ну что ж, мэм, думаю, обычно добавляют «ЧП», обращаясь к офицеру, который является членом парламента, не говоря уж о «ЧКО» для того, кто состоит в Королевском обществе, а также «МС», если он еще и магистрат. Но капитан Обри ни в коей мере не формалист. Он в жизни бы не обратил внимание на эти оплошности, если бы его не разгневало злонравие, целенаправленные задержки и отсрочки со стороны определенных официальных лиц. С подобным он уже сталкивался, когда его корабль заходил сюда как раз после размолвки губернатора Блая с мистером Макартуром и сотоварищи.

— Капитан Обри — член парламента? — воскликнула до одури напуганная миссис Макквайр. Потом, собравшись с мыслями, она издала тихий булькающий смешок. — Ох, ох, покраснеют же уши у штатских: они парламентского запроса боятся больше адовых мук.

Когда Стивен уже собирался уходить, она поинтересовалась, сможет ли завтра доктор неофициально отобедать с ней. Будет также доктор Редферн, они оба хотят услышать мнение мистера Мэтьюрина о будущем госпитале.

— Увы, мадам, с рассветом я отправляюсь в леса реки Хантер, где, как мне рассказали, обитает ромбический питон и множество занимательных птиц.

— Пожалуйста, постарайтесь не заблудиться, — миссис Макквайр протянула Стивену руку. — Туда почти все отправляются морем. И дайте знать, когда вернетесь. Я хотела, чтобы вы познакомились с моим мужем — великим натуралистом.

Несмотря на предупреждение миссис Макквайр, заблудились они в первый же день. Довольно широкая дорога (они еще не вышли за пределы разбросанных то тут, то там поселений), перевалив через почти голую возвышенность из песчаника (с нее открывался вид на множество лагун), плавно спускалась через кустарники и редкие деревья. Справа они услышали громкий певучий звук, который мог издавать только лирохвост. Далекий лирохвост.

— А вы знаете, — заметил Стивен, — что еще ни один толковый анатом не изучал лирохвоста?

— Прекрасно знаю, — у Мартина загорелись глаза.

Они сошли с дороги и не спеша поехали сквозь кусты в сторону повторяющегося посвиста, пока не добрались до акации. Натуралисты кивнули друг другу, тихо спешились, привязали лошадей и осла — в путь они отправились во всеоружии — и как могли тихо отправились в заросли. У Стивена в руках было ружье — Мартин, одноглазый и неуместно мягкосердечный, был не ахти каким стрелком. Пробирались они как можно тише, но сухие кусты росли плотно, их усеивали сухие острые листья, побеги и ветки. Чем дальше, тем гуще. Друзья подошли на пятьдесят ярдов к источнику звука, когда он замолк на середине трели. Они, замерев, выждали добрые десять минут, а потом разочарованно посмотрели друг на друга, когда услышали еще двух птиц. Чтобы подобраться к ближайшей, пришлось красться — кусты не только сменились очередной разновидностью эвкалипта, но и почва стала каменистой. Опыт в таком деле у них имелся. Так что с огромными мучениями и в сопровождении бесчисленных москитов (они шли в тени), они подобрались к птице настолько близко, что слышали, как лирохвост между криками хихикает про себя и роется в земле. Когда же наконец они вышли на поляну с лужей посредине, то обнаружили только его следы и помет. Большего они не добились. После седьмой птицы путешественники решили, что в это время дня опрометчиво так отдаляться от лошадей. Стоит вернуться к акации, к которой они привязаны.

— Но нам же не туда! — воскликнул Мартин. — Когда мы сошли с дороги, у нас прямо перед глазами была большая лагуна.

— У меня компас, — сказал Стивен, — компас не может лгать.

Какое–то время спустя компас (точнее их интерпретация его эволюций) завел их в невиданный ими ранее колючий кустарник, ботаническую природу которого определить они не могли. Путники следовали чему–то, похожему на протоптанную животным тропинку, когда Мартин резко остановился и обернулся: «Здесь мертвец».

Беглый каторжник. Его проткнули копьем неделю или дней десять назад. По крайней мере, они символически прикрыли его ветвью, прежде чем отправились дальше. Пришлось несколько раз сделать крюк из–за полос непроходимого буша, но они все еще шли по склону вверх, надеясь на открытый участок местности.

Когда солнце село так же низко, как и их дух, а путешественники, окруженные песнями лирохвостов, застыли в сомнениях, меньше чем в четверти мили за ними раздался рев осла. В возбуждении они не заметили, как пересекли дорогу. Но как только вышли на нее, ландшафт встал на место, направление стало очевидным, а большая лагуна оказалась там, где и должна была быть.

Проснулись они во время восхитительной зари — день на востоке, остатки ночи на западе, а небо между ними переливается непознаваемыми оттенками от фиолетового до чистейшего аквамарина. Выпала роса. Неподвижный воздух полон запахов, незнакомых в других частях света. Лошади дружелюбно бродили рядом, и от них мягко пахло потом. Осел все еще спал.

Дым поднимался прямо вверх, запахло кофе.

— Знавали ли вы более благословенный день? — поинтересовался Мартин.

— Нет, — признал Стивен. — Даже этот негостеприимный пейзаж преобразился.

На холме ярдах в двадцати пропел лирохвост. Пока они все еще держали кружки в руках, он пролетел прямо над головами — длиннохвостое создание, похожее на фазана — и скрылся в буше. Лошади навострили уши. Осел проснулся.

— Хотите его догнать? — спросил Стивен.

— Нет, — ответил Мартин. — Одного мы уже увидели, а если захотим провести вскрытие, то уверен, что Полтон предложит нам особь. Они их поднимают собаками и стреляют на взлете. Считаю, что нам следует не отклоняться от дороги и посвятить все свое время ржанкообразным. В лагунах они должны обитать стаями вместе с местными утками. По словам Полтона, дорога огибает целую серию лагун.

На берегу действительно были стаи ржанкообразных. Длинноногие птицы бродили в воде, коротконогие бегали по грязи. Тысячами они взлетали вместе, сплошное мелькание крыльев. Повсюду слышны крики болотных и береговых птиц, те же, что они слышали с детства от птиц, пусть и не тех же самых видов, но очень похожих — большой улит, ходулочник, шилоноска, разные ржанки.

— А вон там кулик–сорока, — заметил Мартин. — Выразить не могу, Мэтьюрин, как я рад лежать на солончаке под солнцем, наблюдая кулика–сороку в подзорную трубу.

— Он так похож на нашего, что затрудняюсь даже сказать, в чем различие, — поддержал Стивен. — Но точно отличается от наших птиц.

— Что ж, у него на маховых перьях нет белого цвета.

— Разумеется. И клюв длиннее минимум на дюйм.

— Но я думаю, что не отличия так меня радуют, а скорее сходство!

Радость, охватившая обоих, подверглась своего рода испытанию, когда тропа, проведя их мимо трех водоемов по травянистому склону холма, отделявшего третью лагуну от четвертой — на пятачке с родником, недвусмысленно разделилась надвое. Путники спешились, дав лошадям возможность напиться и попастись. Сами же они обозревали безграничный простор сверкающей воды, простиравшийся перед ними под огромным куполом неба. Облака подгонял юго–восточный пассат. К решению они не пришли. Не помогла и попытка довериться лошадям в расчете на то, что инстинкт преуспеет там, где разум бессилен — лошади уставили на ездоков терпеливые глупые морды и ждали указаний куда идти; а ослу было абсолютно все равно. Так что броском монеты выбрали правую тропу. В конце концов, они решили, даже если тропа исчезнет, как это обычно и бывает, пока они будут следовать кромке воды, то не потеряются в пугающем буше — внизу буша не было. А если следовать по берегу на север, то обязательно придешь в Вуло–Вуло. Облегчив душевные муки, они собрали несколько необычных растений (место было само по себе исключительно интересное), нескольких жуков и почти полный скелет бандикута и отправились дальше, вспугнув группу кенгуру, когда переступили гребень холма.

Теория была неплохая, но они не сделали поправку на изломы берега, вдоль которого ехали, равно как и на то, что многие лагуны оказались вовсе и не лагунами, а глубокими, разветвленными морскими заливами. Тропа, разумеется, пропала, когда на поверхность вышел пласт песчаника, и больше ее не нашли. Может, ее кенгуру протоптали, — удивлялись путешественники, но продолжили путь в довольно радостном настроении. Их, конечно, целый день терзали москиты, зато очаровывали птицы. Потом и провизия, и время стали подходить к концу.

Неосторожный кенгуру, к которому они подкрались против ветра на туманной заре, старый крупный серый кенгуру (возможно, уже слабоумный), обеспечил их кое–какой едой, но время никак уже не вернешь. Когда со стороны берега они наконец нашли Вуло–Вуло, и с невероятным облегчением узнали его (теория подтвердилась, и они избежали бесславной гибели) по пирамиде из камней и флагштоку, описанным Полтоном, и острову Берд на северном горизонте, они, невзирая на все мольбы, не могли остаться более чем на одну ночь, не то что углубиться в леса долины реки Хантер.

— Дорогой сэр, — извинялся Стивен, — вы очень добры, но мы уже почти просрочили увольнительную. Я пообещал капитану Обри вернуться двадцать третьего. С учетом состояния наших лошадей и медлительности осла придется отправиться завтра очень рано утром. Если вы хотите помочь, можете проводить нас до того места, с которого даже простофиля не потеряет дорогу.

— Разумеется, — согласился Полтон. — Ваших лошадей сейчас растирают и лелеют двое дельцов из самого Ньюмаркета — мастера в том, чтобы ухаживать за лошадьми.

Соблюдая осторожность, Стивен поинтересовался:

— Не покажете ли мне фруктовые деревья, которые растут у вас перед домом?

В саду, где некоторые яблони странно закручивались против часовой стрелки, а мириады цикад всё еще не пришли в себя от смены сезонов, Полтон произнес:

— Мне не хватает слов, чтобы выразить всю благодарность за вашу доброту касательно моего романа. Для меня это означает свободу.

— Вы всё очень достойно выразили в письме, гораздо достойнее, чем можно было ожидать. Прошу вас, ни слова больше, лучше расскажите о Падине Колмане.

— Думаю, вы будете довольны, — улыбнулся Полтон. — Прибыл он сюда — кожа да кости, хотя добряк Редферн почти вылечил ему спину. Прибыл он, кстати, как Патрик Уолш. Кажется, именно так клерки заметают следы и запутывают дела до полной безнадежности. С тех пор отъедается. Я дал знать, что он заразный, и лично определил его в хижину для пастуха ягнят. Если вы поднимались от лагуны по реке, то видели ее. Могу я вас туда проводить?

— Если можно.

Луг был настоящим лугом: самый большой участок травы, который Стивен видел в Новом Южном Уэльсе, и по нему бродили толстые ягнята, некоторые из которых всё еще от души резвились. Посреди луга стояла хижина из дерна, крытая тростником. От ветра крышу удерживали прижатые камнями канаты. Тростник был родом из плавней на дальнем конце луга — там река впадала в лагуну, образуя маленький залив, из которого продукцию этого поселения отправляли морем в Сидней. У входа сидел Падин, напевая двум юным худощавым высоким аборигенам, стоявшим перед ним, про Конна Сто Битв.

— Рискну предположить, что вы захотите поговорить с ним, — предположил Полтон. — А я вернусь и подстегну повара.

— Это и пяти минут не займет, — заверил Стивен. — Скажу только, что могу прийти в устье реки на шлюпке двадцать четвертого или в случае непогоды двумя–тремя днями позже, но, в любом случае, после полудня. Буду краток: не хочу тревожить его дух — он и так мучительно пострадал.

Столько времени и не понадобилось, но к этому времени спутникам стало ясно, что дух Стивена тоже очень сильно затронут.

— Эти темнокожие юнцы, — поинтересовался Мэтьюрин, когда они приступили к благословенному обеду, — что сбежали, когда я подошел к ним ближе, они местные?

— О нет, — пояснил Полтон, — они приходят и уходят, следуя своему бродячему образу жизни. Но несколько человек неподалеку всегда есть. Мой кузен не позволяет с ними дурно обращаться или развращать их женщин. К аборигенам он добр, иногда дает им овцу или, что им гораздо больше по вкусу, котел подслащенного риса. Он пытается составить словарь их языка, но поскольку у них есть минимум десять синонимов для всего на свете, и все многосложные, а слух у кузена неважный, продвинулся он недалеко.

Они беседовали о том о сем: об интересных бабочках, встреченных по пути, особенно у последней лагуны, о необходимости сачка, оставленного у Райли, об изогнутой метательной палке, увиденной там же, об аборигенах. И тут Полтон спросил:

— Вы их действительно считаете разумными?

— Если определить разумность как способность разрешать проблемы, то — да, — ответил Стивен. — Наипервейшая проблема — выжить, а в таких обделенных всем краях эта проблема имеет чудовищные размеры. Они ее решили, а я — нет.

— Я тоже, — признал Полтон. — Но выдержит ли ваше определение тщательную проверку?

— Может, и нет. В любом случае, я недостаточно сообразителен, чтобы его защищать.

— Простите, — воскликнул Полтон, — вы же должны падать от усталости. Могу ли я рекомендовать горячую ванну перед сном? Котлы уже должны закипеть, и, по моему опыту, ничто так не расслабляет разум и тело.

— Боюсь, жалкие из нас получились гости, — заметил Стивен, обернувшись в седле, чтобы помахать через заросли уезжавшему Полтону, который в этот же самый момент тоже обернулся помахать в ответ, а потом скрылся за склоном заросшего бушем холма. — И даже утром я вел себя как деревенщина. Мне очень не хотелось бы, чтоб он пострадал, чтобы он всегда мог заверить, что не является частью моего плана.

— С точки зрения морали, этого он, скорее всего, сделать не сможет, ибо прекрасно знает, что мы задумали.

— Я имею в виду закон. С точки зрения дурацкой негибкости дурацкого закона я хочу, чтобы он мог письменно подтвердить: «Мэтьюрин мне никогда такого не говорил. Я ничего такого не говорил Мэтьюрину». Как по–вашему, это сапсан?

— Думаю, да, — Мартин прикрыл глаз рукой. — Самец. Левин упоминает, что они водятся в Новой Голландии.

— Эта птица, — признал Мэтьюрин, провожая сокола взглядом, — меня радует так же, как вас — кулик–сорока. — Он вернулся к Полтону: — Какой он все–таки добродушный человек. Сплошное удовольствие находиться в его компании. Вот если бы еще его зрение позволяло отличить птицу от летучей мыши. Может, будь у него микроскоп, хороший составной микроскоп с набором линз и хорошим столиком, он мог бы увлечься некоторыми малыми существами: корненожками, коловратками, да даже тлей… Знавал я одного пожилого джентльмена, англиканского пастора, который восхищался клещами.

Сейчас все их предосторожности были избыточными — тропа стала почти что торной дорогой. Кобылы выглядели довольно понятливыми, шагая в сторону далекой конюшни столь уверенно и живо, что даже с учетом нескольких остановок для сбора растений и добывания необычных попугаев и прочих местных птиц, они достигли «Ньюберри» — трактира на пути перегонщиков скота чуть севернее дороги в Вуло–Вуло — задолго до заката. В дневном свете Стивен наконец–то увидел бумеранг в действии. Забулдыга–абориген, спившийся от контакта с белыми, еще не растерял навыки и метал его за стаканчик рома. Бумеранг полностью оправдал рассказы Райли и даже превзошел их: уже вернувшись, он поднялся выше, паря в воздухе описал над головой аборигена медленный круг, и опустился ему в руку. Стивен и Мартин крутили его в руках и таращились в изумлении.

— Совершенно не могу понять его принцип, — признался Стивен. — Очень хочу показать его капитану Обри, который так хорошо разбирается в математике и движущей силе парусов. Хозяин, спросите, пожалуйста, не желает ли он расстаться с инструментом.

— Ни за что в этой долбаной жизни, — ругнулся абориген, выхватив бумеранг и прижав его к груди.

— Он говорит, что не намерен расставаться с ним, ваша честь, — перевел трактирщик. — Но не расстраивайтесь. У меня есть целая дюжина — я их продаю сметливым путешественникам по полгинеи за штуку. Выбирайте, какой вам по душе, сэр. Беннелон метнет его, чтобы показать, как он возвращается домой словно голубь. Метнешь? — Это уже гораздо громче, в ухо темнокожего.

— Че?

— Кинь его для господ.

— Наливай.

— Сэр, он говорит, что будет счастлив метнуть его для вас, и надеется, что вы поощрите его стаканчиком рома.

Чистым утром, освеженные, они продолжили путь. Стивен вез притороченным к седлу острохохлого каменного голубя, а Мартин увешал седло массой мешков с образцами — осел и так уже был перегружен.

По мере спуска к Порт–Джексону численность и разнообразие попугаев все увеличивались, равно как и их нестройные крики: стаи какаду, корелл, лори, целые тучи волнистых попугайчиков. Бросив первый взгляд на Сиднейскую бухту, путешественники не нашли фрегата на якоре там, где оставили его.

— Сегодня же двадцать третье, не так ли? — уточнил Стивен.

— Думаю, да, — подтвердил Мартин, — Я почти уверен, что вчера было двадцать второе.

Оба знали железную непреклонность капитана Обри по поводу времени отплытия, так что на пустую бухту взирали с большей чем обычно тревогой.

— Но вон же наша шлюпка проходит мимо Саут–Пойнт, — Стивен приставил к глазу подзорную трубу. — Я вижу флаг спереди.

— А вон и корабль, ха–ха, да он же у берега, там, где и стоял раньше, — воскликнул Мартин с радостью и облегчением. — А прямо за ним пришвартован еще один, более крупный.

— Кажется, это может быть давно обсуждаемый корабль из Мадраса, — предположил Стивен.

Впечатление усилилось, когда они въехали в город. Там повстречались ласкары в тугих тюрбанах, с удовлетворением разглядывавшие кандальников, и люди в странных мундирах таращились, как новоприбывшие. Путники направились прямо в переполненный трактир Райли. Пока Стивен собирался подбить счета с хозяином, Мартин отправился на корабль, двое мальчишек–бездельников катили тачку с образцами.

Знавший всё Райли рассказал Стивену, что «Уэйверли» действительно пришел из Мадраса, но официальных документов из Индии не привез, а уж тем более — почты из Европы. Он и не должен был их привезти, так что никто особо не огорчился, зато прибыли несколько офицеров, занявших зал трактира. Стивен сидел там, ожидая, пока у Райли найдется время разобраться с лошадьми.

Пока он так сидел, разглядывая бумеранг и пытаясь найти разумное объяснение его поведению, доктор почувствовал, что один из офицеров морской пехоты, сидящий у двери, разглядывает его с неослабным вниманием. Стивен задумался о том, как воспринимается пристальный взгляд, что он ощущается, даже если смотрящий находится вне поля зрения; о том, какое беспокойство он вызывает у многих существ, о том, что нельзя смотреть прямо на добычу; об обмене взглядами между полами и бесчисленном множестве их смыслов. Он все еще размышлял, когда офицер подошел к нему:

— Доктор Мэтьюрин, если не ошибаюсь?

— Да, сэр, — Стивен ответил холодно, но не резко.

— Вы меня, наверное, не помните, сэр, поскольку были тогда очень заняты, но вы оказались настолько искусны, что спасли мою ногу после боя, который Сомарес дал в Гибралтарском проливе. Моя фамилия Гастингс.

— Точно, коленная чашечка. Прекрасно помню. Сэр Уильям Гастингс, не так ли? Могу ли я закатать вашу штанину? Да, да, прекрасный шов. А тот лживый шарлатан ногу бы отрезал. Если честно, аккуратная ампутация — тоже удовольствие, но все же… А теперь у вас абсолютно здоровая нога вместо деревяшки. Очень хорошо, — он аккуратно похлопал офицера по голени. — Рад за вас.

— А я за вас, доктор.

— Вы очень добры, сэр Уильям. Вы имеете в виду колено?

— Нет, сэр. Вашу дочь. Но, может, вы не считаете, что с этим стоит поздравлять. Мне известно, что есть предубеждение против дочерей: приданое, банкет на свадьбу, вуаль и все такое. Прошу прощения.

— Не могу уследить за вашей мыслью, сэр, — Стивен посмотрел на офицера, склонив голову на бок. Сердце застучало чаще.

— Ну, наверное, я ошибся. Но когда я был в Мадрасе, туда пришла «Андромаха». Один из офицеров одолжил мне «Флотскую хронику». Просматривая повышения, рождения, смерти и браки, я зацепился взглядом за то, что принял за вашу фамилию. Хотя это мог быть совсем другой джентльмен.

— Сэр Уильям, какой это был месяц, и что там было написано?

— Насколько я помню, в апреле. Текст такой: «В Эшгроу, около Портсмута, супруга доктора Мэтьюрина, Королевский флот, дочь».

— Дорогой сэр Уильям, — Стивен стиснул ему руку, — вы не могли доставить мне более радостную и желанную новость. Райли! Райли, кому говорят! Подай лучшую бутылку, которая у тебя найдется.

Лучшая бутылка Райли на Стивена ничуть не подействовала. Чистая радость заставила его взлететь по сходням на палубу фрегата — палубу, на которой мельтешила, кажется, вся команда корабля. Хотя это вряд ли — множество матросов под эхо приказов носились как угорелые на корме. Пока Мэтьюрин таращился на украшения, флаги и тщательно свернутые канаты, появился капитан Обри. Его сопровождал Рид с мерной лентой в единственной руке. Джек выглядел похудевшим, пожелтевшим и вымотанным, но улыбнулся:

— Вы вернулись, доктор? Мистер Мартин рассказал, что вы отлично провели время.

— Так и есть. Но Джек, выразить не могу, с каким пылом рвусь обратно домой.

— Ага. Думаю, что так. Как и я. Мистер Оукс, — Джек своим могучим голосом окликнул человека на фор–брам–стеньге, — в эту вахту строп оснастят, или вам гамак наверх послать? Мы, доктор, собираемся дать губернатору и его свите прощальный обед. По этому случаю всё веселье. Время переодеться у вас будет, но Киллик, боюсь, помочь не сможет. Он трудится как пчёлка. Мистер Рид, держите ленту строго здесь и не двигайтесь, пока не прикажу.

С этими словами Джек поспешил на корму, где три каюты объединяли в одну, а доведенный до белого каления плотник приделывал к столу еще одну откидную панель.

Хотя сейчас Стивен не являл образец проницательности, но ситуацию уловил: неестественно чистые матросы, всё, что можно отполировать песком или кирпичной крошкой, сияет ярче обычного. Всех охватило волнение, обычно предшествующее крупномасштабным флотским увеселениям. Готовились к подобному, исходя из опыта Стивена, так, будто все гости — старые опытные моряки, придирчивые, враждебные адмиралы, которым только бы проверить чернение самых верхних реев или есть ли пыль под полозьями карронад. Доктор спустился в свою нижнюю каюту (разум его еще слегка пребывал в смятении) и там обнаружил, что, несмотря ни на что, Киллик разложил всю надлежащую одежду. Мэтьюрин медленно оделся, уделяя особое внимание тому, как сидит мундир, и вышел в кают–компанию, обнаружив там Пуллингса, сияющего золотыми позументами коммандера.

— Вот и вы, доктор, — лицо Тома прояснилось, — я рад, что вы вернулись. Вы сияете как новенький пенни, а радуетесь так, будто пятифунтовую банкноту нашли. Надеюсь, вы принесли старой бедной посудине хоть немного удачи. Храни нас Господь, что за неделя!

— У тебя такой вид, будто ты через сражение двух флотов прошел, Том.

— Я снова смогу улыбнуться не раньше, чем завтра после обеда, когда мы отплывем, и суша скроется за горизонтом. Такое ощущение, будто матросы сговорились доставить нам проблем и вывалять имя «Сюрприза» в грязи. В стельку пьяных матросов приносят «омары» с вежливыми советами, как их лучше держать в порядке. Чертов Неуклюжий Дэвис закован в кандалы за то, что измочалил двух часовых в желе и выкинул в море их мушкеты, когда они попытались помешать ему посадить девку в шлюпку. А Угрюмый Джек все–таки привез девку: будучи накоротке с коком, он ее притащил на борт посреди бела дня, завернутую, будто свиную тушу. Он ее держал в форпике и кормил как бойцового петуха через лючок. Когда его разоблачили, заявил, будто это вовсе не простая женщина, он хочет жениться, а это освободит ее. Не будет ли капитан так добр? Разумеется, ответил капитан. Потом можешь получить расчет и сойти на берег с ней — корабль жен на борт не берет. Угрюмый Джек хорошенько подумал над таким предложением, и невеста отправилась на берег одна. Теперь все матросы его презирают. Еще один бедный идиот учудил… кое–что еще. Боже, как же я молился об отделении морских пехотинцев! Перед возвращением губернатора проклятые чиновники немного «потеплели», но к этому времени матросы уже погубили нашу репутацию. Хотя сейчас дела идут более гладко, и мы снова пришвартованы у причала, я не вижу особенной любви между кораблем и берегом. В жизни не видел капитана таким измученным или склонным… вы бы сказали, к раздражению. — Пробило четыре склянки. — А теперь, доктор, — продолжил Пуллингс, — мне пора окинуть все взглядом, а вам, наверное, надеть бриджи.

— Благослови тебя Господь, Том, — воскликнул Стивен, озабоченно взирая на собственные голые костлявые колени. — Как хорошо, что ты это заметил. Мой разум где–то блуждает. Я бы опозорил корабль еще сильнее.

Когда Стивен все–таки оделся, он сел за складной столик и стал писать Диане. Перо скрипело с невероятной скоростью, на койке громоздились листы бумаги.

— Если позволите, сэр, — позвал от двери Рид, — капитан полагает, что вам, может быть, интересно знать: наши гости отчалили от резиденции.

— Спасибо, мистер Рид. Я присоединюсь к вам, как только закончу этот абзац.

На палубу он поднялся непосредственно перед первым выстрелом салюта губернатору. С удовлетворением, но без особого удивления Стивен убедился, что полуукрашенный и встревоженный корабль превратился в невозмутимый боевой фрегат, уверенный, что реи выровнены с точностью до восьмой доли дюйма, а с любой части любой палубы можно есть как с тарелки.

На деле же ели с полного набора серебряной посуды Джека: из обитых байкой сундуков вытащили всё, кроме пары сломанных щипцов для сахара. Из–за кресла капитана Киллик с искренней радостью обозревал свой триумф — такое выражение странно смотрелось на лице, застывшем в сварливом недовольстве.

Гости заполнили стол. Стивен обнаружил, что ему досталось место между доктором Редферном и Фиркинсом, секретарем каторги.

— Как я рад, что нас посадили рядом, — поделился он с Редферном. — Боялся, что после нескольких слов на квартердеке, нас разлучат.

— Я тоже. С учетом размеров стола, мы бы могли друг друга и не услышать. Благие небеса, в жизни не видел ни такого великолепия на фрегате, ни такой гигантской скатерти.

— Я тоже, — присоединился Фиркинс, и уже тише спросил у Стивена. — Капитан Обри, должно быть, весьма состоятельный джентльмен?

— О да, очень и очень состоятельный. А еще он контролирует не знаю даже сколько голосов и в Палате Общин, и в Палате Лордов, а министерство его крайне ценит. — Стивен добавил еще пару деталей, дабы расстроить Фиркинса, но совсем немного, поскольку сердце его купалось в радости. Большую часть обеда, послеобеденного портвейна и кофе он провел в общении с Редферном. Великим натуралистом хирург не был. Когда Мэтьюрин, например, спросил у него, видел ли тот утконоса, доктор засомневался.

— Более современное имя — ornithorhynchus, — объяснил Стивен.

— Да, да, я знаю про это животное, — ответил Редферн. — Часто о нем слышал, не такое уж и редкое, и просто пытаюсь вспомнить, видел ли я его на самом деле или нет. Наверное, нет. Здесь его, кстати, зовут водяным кротом. Научного названия никто не поймет.

С другой стороны, Редферн мог многое поведать Мэтьюрину о поведении людей по отношению друг к другу в Новом Южном Уэльсе и на еще более страшном острове Норфолк, где он провел некоторое время: обычное, но не непреложное следствие абсолютной власти и отсутствия общественного мнения. Стивен так увлекся беседой и внутренним счастьем, что едва замечал течение обеда. Проводив доктора Редферна до госпиталя и поделившись мнением о водянке оболочки яичка, он заметил Джеку, сидевшему в одиночестве в восстановленной кормовой каюте с кружкой ячменного отвара:

— Как все замечательно прошло. Исключительно удачный обед.

— Рад, что ты так считаешь. А для меня он дьявольски тяжело шел — пришлось пахать как лошадь. Боюсь, остальные того же мнения.

— Нет–нет, вовсе нет, ни за что в жизни, мой друг. Джек, прежде чем подняться на борт, я повстречал офицера с мадрасского корабля, ха–ха! Ох, пока не забыл, на этот юго–восточный ветер полагаться можно?

— О Господи, да. Он дует десять дней подряд, и ртуть даже не шелохнулась.

— Тогда могу я попросить катер рано утром, и можно будет меня забрать у острова Берд?

— Разумеется, — согласился Джек, размахивая пустой кружкой. — Хочешь этого? Ячменный отвар.

— Если можно.

— Киллик, Киллик, сюда. Неси еще две банки ячменного отвара, Киллик, и дай Бондену знать, что доктору нужен синий катер к трем склянкам утренней вахты.

— Две банки и три склянки, сэр, — ответил Киллик, целясь в дверь. — Две банки, три склянки.

Он сильно ударился о косяк — после подобных обедов он обычно бывал пьян, но в дверь все–таки прошел.

— Что ты хочешь найти на острове Берд?

— Несомненно, там водятся буревестники. Но я не думаю там высаживаться, времени, увы, слишком мало.

— Так зачем ты туда собрался?

— Разве я не должен подобрать Падина?

— Разумеется нет.

— Но, Джек, я тебе говорил, что предупрежу его. Говорил, ещё до того, как мы ушли с Мартином, когда ты сказал, что мы отплываем двадцать четвёртого. Я его предупредил, и он будет ждать нас на берегу.

— Я, наверное, просто тогда не понял. Стивен, у меня бесконечные проблемы с каторжниками, пытающимися бежать. Чиновники меня достают и изводят, среди многих причин, в том числе и из–за этого. Мне урезали поставки и ограничили припасы, и чтобы избежать реальных проблем, мне пришлось отверповаться в бухту, что привело к еще большим задержкам. Когда губернатор вернулся, я отправился на встречу с ним и постарался представить дело как можно лучше — он признал, что обыскивать корабль в моё отсутствие неуместно и спросил, желаю ли я извинений. Я сказал, что нет, и что, если он подтверждает, что подобное не повторится, я, в свою очередь, могу заверить, что ни один каторжник не покинет Сиднейскую бухту на моём корабле, и на этом вопрос закрыт. Он согласился, мы снова встали у причала.

— Мы говорим о нашем товарище, Джек. Я связан обязательством.

— Как и я. И вообще — как ты можешь просить капитана королевского корабля о подобном? Я сделаю все необходимые заявления, чтобы помочь Падину, но не поддержу побег каторжника. Нескольких я уже завернул.

— Мне так Падину и сказать?

— Мои руки связаны. Я дал губернатору слово. Могут решить, что я подрываю свой авторитет пост–капитана и злоупотребляю представительским иммунитетом.

Стивен молча смотрел, раздумывая над ответом — просто дать понять, что услышал, или добавить жалости и презрения, и сильнее уязвить Джека. Он сказал:

— Напрасно ты так.

Отвернувшись, Стивен увидел Киллика с двумя кружками, взял одну, произнёс «Благодарю, Киллик», и понёс кружку вниз.

Дэвидж сидел в кают–компании, он сообщил, что Мартин находится внизу среди образцов, где помещает шкуры птиц в корыто с рассолом и продолжил:

— Клянусь, отвратительный обед. Я уверен, что рассерженный Угрюмый Джек насыпал соль поварешками, а гражданские сидели как на поминках. Я старался как мог, но их было не пронять. Смею сказать, то же самое было и на вашей половине стола. Не удивительно, что вы выглядите расстроенным.

— Мартин, — заговорил Стивен, добравшись до провонявшей перьями кладовой, — похоже, возникло недопонимание, и, кажется, я не смогу взять Падина на борт. Не знаю, что теперь делать. Тем не менее, лодка будет готова в три склянки утренней вахты. Может, ты пойдёшь со мной? Я прошу, потому что за ужином доктор Редферн сказал мне, что местное название утконоса — водяной крот, чего я не знал, когда твой друг Полтон говорил нам, что в реке Вуло–Вуло живут водяные кроты. Возможно, это твой последний шанс увидеть хоть одного.

— Большое спасибо, — Мартин взглянул ему в лицо при свете фонаря и тут же отвёл взгляд. — Буду готов в три склянки.

Стивен попросил помочь ему добраться до своего сундука, извлёк приличную сумму в золоте и банкнотах, снова запер и отдал ключ Мартину со словами:

— Если завтра я не вернусь на корабль, не будешь ли ты так любезен передать это моей жене?

— Конечно, — согласился Мартин.

«Кажется, я никогда в жизни не испытывал таких сильных и противоречивых эмоций», — размышлял Стивен, покидая Сидней по улице Параматта. Он намеревался уменьшить их влияние, идя быстро и далеко. Как он ранее обнаружил, физическая усталость хорошо помогает при побочных аспектах, в данном случае это раздражительность, и после нескольких часов вырисуется правильный план дальнейших действий. Но спустя часы ничего не изменялось. Его разум просто отбросил проблему и вернулся к счастью, настоящему и будущему счастью. Он преодолел большой путь в темноте, и та незанятая часть сознания, еще открытая для удивления, поражалась количеству ночных животных, которые издавали звуки и изредка мелькали в слабом лунном свете. А ведь это не так уж далеко от города: опоссумы, бандикуты, коала, вомбаты. «Что касается Джека», — произнес он, — «его герой Нельсон не поступил бы так, но Нельсон не праведник и никогда не проявлял внезапных жестов добродетели. Все–таки средний возраст настиг Джека Обри. Никогда не думал, что это случится». Стивен промолвил это беззлобно, просто констатация факта и добавил: «Одним из неоспоримых преимуществ богатства является то, что Вы не обязаны есть жаб. Можете делать всё, что посчитаете правильным».

Вопрос, что он считает правильным в сложившихся обстоятельствах, к тому времени, как взошла луна, и он повернул обратно, не разрешился. Его размышления о проблеме часто прерывались под воздействием благодати. Один из таких перерывов, пение грегорианского благодарственного хорала, который он часто слышал раньше в монастыре Монсеррат, ещё до того, как тот был разграблен, осквернён и разрушен французами, продлился целых полторы мили. Вопрос не решился и к тому времени, как он добрался до корабля, со стёртыми ногами и вымокший под набежавшим с юго–востока ливнем. Не разрешился он и после тревожной бессонной ночи, когда голос Бондена осторожно сказал ему на ухо, что катер уже у борта.

Радость осталась, но вместе с ней и печаль. Стивен оделся, на цыпочках, чтобы не будить других офицеров, прошёл в кают–компанию, тихо пожелал доброго утра Мартину и выпил чашку кофе.

На катере уже установили мачты, и, спускаясь вниз, Стивен с удовлетворением отметил, что его команду составляют исключительно давние соплаватели, военные моряки. Бонден, который понятия не имел, есть у доктора или мистера Мартина, несмотря на всю их ученость, здравый смысл, приготовил плащи от зябкого ночного ветра.

— А теперь, сэр, куда плывем? — спросил Бонден.

— Вам известен остров Берд?

— Да, сэр, видел его, когда мы входили в бухту, а капитан Пуллингс взял на него пеленг.

— Ну, хорошо. Перед этим островом, в двух или трех милях к югу, есть мыс, а к югу от этого мыса на побережье открывается вход в лагуну, обозначенный пирамидой из камней и флагштоком. Вот туда мы и отправляемся. Как думаете, сколько это займет времени?

— С таким ветром в бакштаг, сэр, к полудню легко дойдем. Джо, отваливай.

Ко времени, когда они спускались по длинной бухте, забрезжил рассвет. Рассвет столь чистый и восхитительный, что даже Джо Плейс, уже встретивший в море десять тысяч рассветов, взирал на него с одобрением, а Мартин зааплодировал. Стивен же ничего из этого не увидел: он спал, завернувшись в плащ.

Катер миновал крутой мыс, встретился с длинными волнами открытого моря, в крутой бейдевинд взял мористее, и направился на северо–восток, из–за чего качка стала спиралеобразной. От качки такого типа даже суровых моряков, если они какое–то время пробыли на суше, слегка мутило.

Стивен спал несмотря ни на что: спал, когда поверхность моря подернулась рябью из–за смены прилива, и брызги стали захлестывать в катер. Мартин приспособил плащ так, чтобы прикрыть Стивену голову, и, видя, что его из пушки не разбудишь, тихо сказал Бондену:

— Мы идем с хорошей скоростью.

— Да, сэр, — подтвердил Бонден, — у нас будет время. Мне следует держаться подальше от берега, дабы не промочить доктора, боюсь только пропустить флагшток.

— Думаете, мы уже близко? — спросил Стивен, внезапно проснувшись.

— Ну, сэр, полагаю, мы не можем быть очень уж далеко.

— Как только мы доберемся до острова Берд, я осмотрю берег в подзорную трубу, а что касается сырости — солнце нас быстро высушит, оно уже намного выше, чем я ожидал, и невероятно жаркое.

Так они и плыли: матросы негромко переговаривались на носу, ветер овевал шлюпку, солнце взбиралось всё выше, и теперь холодные брызги уже радовали, да и плащи все поснимали.

— Вот ваш остров, сэр, — сообщил Бонден, и при всходе не волну Стивен четко увидел его — зарубка на горизонте, нырнувшая за мыс.

— Так вот он какой, — произнес Мэтьюрин, и они с Мартином оба взяли подзорные трубы. Постепенно выплывал низкий песчаный берег, и они согласились, что им вроде бы знакомо то одно место, то другое. Но со стороны моря одна дюна или даже группа низкорослых деревьев походила на другую, они ни в чем не были уверены, пока вдруг с некоторым облегчением не увидели флагшток и пирамиду из камней.

— Еще нет даже одиннадцати, — заметил Стивен, — боюсь, я поднял твоих парней из гамаков слишком рано.

— Вы всегда о нас помните, сэр, — хохотнул Плейс, — мы бы сейчас всё еще полировали палубы. А тут — просто пикник.

Бонден взял курс на вход в лагуну. К его удивлению, Стивен смог сообщить, что даже в отлив над песчаной косой целая сажень воды, а самый глубокий проход, если совместить флагшток и пирамиду и взять восточнее. Бонден провел катер через умеренное волнение прибоя во внутренние воды лагуны к причалу, откуда урожай Вуло–Вуло загружали на бриг.

— Бонден, а теперь разведи огонь, — попросил Стивен, — вы же взяли обед с собой?

— Да, сэр, а Киллик положил для вас и мистера Мартина пакет с сэндвичами.

— Отлично, разведите огонь, съешьте свой обед и поспите на солнышке, если желаете. Вечером корабль подберет вас около острова Берд. Я могу не вернуться, но Мартин вернется не позднее двух часов, или полтретьего. И пусть никто не заблудится, в этих камышах могут скрываться ядовитые создания.

Порхали бабочки, некоторых они видели раньше, другие были еще больше и эффектнее. Натуралисты поймали парочку, пока пробирались вдоль реки через камыши и кусты. Но душевные терзания были сильны как никогда: бьющая ключом радость и зияющая рана. Такое ему было не по сердцу. Как и Мартину: хотя Стивен никогда не принадлежал к числу болтливых, столь притихшим он тоже бывал редко: настроение резко менялось.

Через плавни они выбрались на твердую землю и открытое пространство, луг и безбрежное небо. Речка оказалась по левую руку, тогда как в их первый визит она оставалась по правую, и они пересекли ее намного выше по течению.

— Мы на новой части пастбища, — заметил Стивен, — я только что заметил хижину, и она на полмили дальше, чем я ожидал. Ягнята, промелькнули стайки белых какаду, далекий дымок.

— Мы можем с фарлонг прогуляться пешком вдоль реки, — продолжил он, — мы пришли очень рано.

Временами ширина потока достигала десяти–пятнадцати ярдов. Поскольку уже несколько лет не случалось наводнений, крутые берега заросли кустами и высоким бухарником, но, когда речка извивалась по лугу, ее можно было запросто перешагнуть — это уже ручеек, соединяющий серию прудов. В первом из них росли любопытные растения, их они собрали, и увидели многоножку. Около второго Мартин, идущий впереди, прошептал:

— О Господи, — остановился, осторожно шагнул назад, — вот они где, — прошептал он Стивену в ухо.

Пригнувшись, они крались по берегу след в след, поэтому поднимая голову и вглядываясь через сплетение листьев и камышей, они видели только поверхность пруда. Утконосы не обращали внимания: когда Мартин впервые заметил их, они плавали кругами. И продолжали плавать друг за другом по большому кругу, в этом ритуале забыв обо всем и ни на что не обращая внимания. Оба плавали под водой, весьма глубоко, но свет падал в воду под таким углом, что для наблюдателей не было никаких бликов — они могли всё видеть: от невероятного утиного клюва до широкого плоского хвоста и четырех перепончатых лап.

— Думаю, мы можем подкрасться еще ближе, — прошептал Стивен.

Мартин кивнул и с невероятной осторожностью, ползком, они продвигались вперед. Стивен приготовился и сжал рукоятку сети. Дюйм за дюймом, каждый куст, каждое деревце, каждый пучок травы. На уровне воды двигаться было проще, извиваясь по–змеиному, друзья приближались к мягкой влажной грязи берега пруда, скрываясь за пучками ситника, вглядываясь через щели между растениями. Мальчишкой он делал точно так же — подбирался на расстояние вытянутой руки к токующему весной глухарю. Стивен закрыл рот, чтобы не был услышан стук его сердца, бухающего в горле, как хриплые старые часы.

Он мог бы его и не закрывать. Утконосы полностью отдались танцу. Стивен и Мартин сидели на мягкой земле. Наблюдали, делали заметки, сравнивали, а зверьки всё резвились. Их круг уходил к другой стороне пруда, где солнце являло их коричневый цвет, а заканчивался в тени рядом с ситником.

Проквакал зимородок–хохотун, и в его треске Стивен сказал:

— Я попытаюсь поймать одного.

Когда утконосы были на дальнем конце пруда, он медленно, медленно опустил сеть, медленно, медленно вытолкал ее в пруд прямо туда, где пролегал их курс. Дважды он позволял зверькам проплыть над сетью, а в третий раз поднял передний край прямо перед утконосом–преследователем, который немедленно нырнул, но угодил прямо в сеть. Стивен шагнул через ситник, погрузился в воду по пояс, не доверяя ни ручке, ни сетке (с таким–то весом), и большими шагами побрел к берегу, его сияющее лицо повернулось к Мартину, рукой он нежно гладил сетку: теплый, мягкий, влажный мех, колотящееся сердечко.

— Я не причиню тебе вреда, мой дорогой, — произнес он и тут же ощутил укол. Сильная боль пронзила руку, он выбрался на берег, опустил сеть, сел, посмотрел на свою руку — голую руку с закатанным рукавом — и увидел след укола и опухоль, расширяющуюся от запястья к локтю. — Осторожно, Мартин, — сказал он, — положи его обратно. Нож, носовой платок.

Стивен сделал глубокий надрез и наложил давящую повязку, но в горле уже возник спазм, а голос стал хриплым. Он лег на спину в грязь и пояснил себе, что знаком с такими же характерными случаями: когда жалит пчела или скорпион, даже большой паук. Несколько случаев. Кто–то выжил, кто–то — умер в течение суток. Или–или.

Вот над ним нависло искаженное страданием лицо Падина, а Полтон произнес: «Ох, дорогой Мартин, я думал, натуралисты знают, что у самцов есть ядовитая шпора. Ох, мой дорогой, он опухает и синеет».

— Ядовитая шпора? — превозмогая дикую, неизвестную ранее боль спросил Стивен, — только у самца? Во всем классе млепокитающих, млекопитающих…

Более–менее связная и вразумительная речь прекратилась, потому что он больше не мог говорить, а потом и видеть. Он всё еще находился в сознании, хотя и где–то далеко от всех, но не в темноте, его окружал какой–то темно–пурпурный мир, напоминающий давнее состояние, когда от горя и случайной передозировки лауданума Стивен рухнул мимо лестницы жилой башни в Швеции. В том состоянии он тоже мог слышать далекие голоса друзей, но теперь галлюцинации отсутствовали или почти отсутствовали.

Он точно слышал Полтона, который, похоже, винил себя, и снова и снова объяснял, что все в Вуло–Вуло знают, что нужно очень осторожно обращаться с водяным кротом… Чернокожий предупредительными криками и выразительными жестами пояснил, что утконоса нельзя трогать… Полтон видел, как собака умерла через несколько минут, он неимоверно винит себя, что не предупредил об опасности, думал, что все об этом знают…

— Как ты можешь так говорить, Джон? — возмутился Мартин. — В Лондоне за всё время видели не более двух или трех высушенных, сморщенных, ужасно сохранившихся экземпляров, и те все — самки.

— Как я об этом сожалею, — ответил Полтон, — как же горько я об этом сожалею.

Наступали просветы, не столько в сознании, сколько в ощущениях. В одном таком полусне он услышал Бондена, который говорил Падину:

— Слегка подыми ему голову, приятель, положи ее мне на плечо, не обращай внимания на кровь.

— Мы должны доставить его обратно на корабль, — произнес чей–то громкий голос.

Никаких сомнений — его несли, но та часть сознания, которую не терзала жгучая боль и не занимал мистический пурпур бытия, отметила, что моряки воспринимают присутствие Падина как должное, и это утишило страдания Стивена.

Потом лишь легкое покачивание шлюпки, скрип уключин, морской ветер на его омертвевшем, опухшем, незрячем лице. Сейчас ощущения обманывали Стивена с восприятием боли и времени, поэтому, хотя он и слышал взволнованный голос Джека, говорящий Падину: «Положи его на мою кровать, Колман, а потом бегом в кают–компанию за его кожаной подушкой, ты знаешь, где она», а также хорошо знакомые корабельные приказы, он не мог расположить их последовательно. В его необозримой темно–пурпурной стене последовательность событий не имела никакого значения.

Затем беспокойство по поводу отсутствия последовательности событий исчезло, а в конечном счете с возвращением света и смутным чувством времени его воспоминания о потере померкли. Время отодвинулось довольно далеко назад, громкий голос, говорящий, что они должны вернуться на корабль, события, приведшие к этим словам, и причина его нынешнего внутреннего счастья встали на свои места, хотя и не без длительной, похожей на сон неопределенности, пока он расслабленно лежал, размышляя.

«Снова на корабле», — разумеется, давно знакомая качка, скрип подвесной койки, приглушенный запах моря и смолы. Но всё как–то не вполне правильно, потому что над ним опять нависало лицо Падина, что было ближе к бреду или сну, чем к реальности. Тем не менее, он пожелал лицу доброго дня, а Падин, с широкой улыбкой на суровом честном лице, ответил:

— Да пребудут с вашей милостью Бог, Мария и Патрик, — затем по–английски: — Капитан, сэр, он, он… он говорит… он… он… пришел в себя.

— Господь всемогущий, я так рад это слышать, — произнес Джек, и тихо спросил: — Как ты, Стивен?

— Похоже, я выжил, — ответил Стивен, беря его за руку.

— Джек, просто не выразить, как сильно я жажду отправиться домой, с каким нетерпением этого жду.

http://vk.com/translators_historicalnovel

Подписывайтесь на нашу группу ВКонтакте!

Яндекс Деньги 410011291967296

карта 5599005006193283

PayPal, VISA, MASTERCARD и др.:

https://vk.com/translators_historicalnovel? w=app5727453_-76316199