Муссон Дервиш

Пробный выход

Бассов пролив отделяет Тасманию от Австралийского материка. Он лежит на сороковом градусе южной широты, на пути, по которому движутся депрессии в южном полушарии. Когда проходит атмосферный фронт, из за малых глубин создаётся опасное беспорядочное волнение. Зимой добавляются туманы, частые шторма и жуткий холод. Понятно почему он не очень популярен у круизеров. Это не подходящее место для испытания лодки с экспериментальным вооружением, но я был именно здесь, в начале зимы, на сорок первом градусе южной широты.

Рядом с «Кехаар», пришвартованный к главному причалу Девонпорта, стоял местный рыбак, загружавший свою 12 футовую дюральку льдом и пивом, собирался на рыбалку. Я попросил его отбуксировать меня вниз по реке, за мысы. В открытом море я впервые поднял парус и стал ждать ветра. Был абсолютный штиль, мёртвая зыбь мотала рангоут с борта на борт. В холодном пасмурном сумраке лодка дрейфовала с приливным течением. Основное течение несло нас на восток. Наступал день, я ловил каждое дуновение ветра, но почти не двигался.

В первый же выход я чуть не потерял лодку. Недостаток сна в последние несколько дней и накопившаяся за месяцы усталость и морская болезнь наложились друг на друга и, видимо, затуманили разум и я принял плохое решение: вечером убрал парус и спустился вниз вздремнуть. Я лежал у подветренного берега. Ветра было недостаточно даже чтобы надуть паруса, но зыбь и редкие порывы бриза несли лодку к полосе прибоя. Мы были всего в двухстах ярдах от неё, когда мой ангел хранитель пробудил меня, послав странный сон.

Я высунулся из люка, прибой шумел угрожающе. Ветра по прежнему не было. Я соорудил длинное весло, попытался табанить с кормы, но на 4 футовой зыби это не работало. Течение сносило нас всё ближе и ближе к чёрному берегу, шум прибоя становился всё сильнее и сильнее. Ничего нельзя было сделать. Я был в полном отчаянии и в этот момент беспомощности и бессилия начал молиться. Не могу назвать себя верующим, и уж точно не христианин, но в ту ночь я опустился на колени на качающуюся палубу и стал вслух молить о ветре. Я был сломлен и искренен, ничего не обещал в замен, не пытался заключить сделку, просто молил о том, чтобы не потерять лодку так глупо, в первый же выход в море. Потом поднялся с колен, поднял парус и обтянул такелаж, продолжая молиться вслух.

Лодка начала двигаться. На уровне палубы ветер не чувствовался, но мой парус что-то где-то поймал, потому что шкоты натянулись. Я поблагодарил того, кто смилостивился и послал мне ветерок, кто бы он ни был, и чуть не плакал от счастья. Аккуратно лавируя, я повёл лодку подальше от берега. Прошло много часов, прежде чем я почувствовал себя в безопасности. Десятки звёзд падали вниз по небосклону и с каждой из них я желал больше ветра.

Ветер ударил в три часа утра. Только что был почти штиль, а через минуту я висел на поручне, уменьшая парусность. Посреди чистого звёздного неба налетел настоящий ветер Бассова пролива. На зыби меня укачало, я чувствовал страшный приступ морской болезни, но не мог бросить управление, уводя лодку дальше от берега. Моё ветровое подруливающее устройство не работало. Я построил флюгер с триммером, не поняв лежащую в основе геометрию сил. Я сражался с лодкой, пытаясь удержать её на курсе. Я ведь никогда раньше не ходил на джонке, не знал как настроить парус, не знал как использовать вспомогательные снасти, как сбалансировать лодку. Штурвальное управление с квадрантом и множеством грубых шкивов, ведущих тросы в каюту, тоже доставляло мне проблемы. Оно было очень тугое. Примерно через час работы шкивы сместились и всё заклинило. Потребовался опасный выход на корму, чтобы привести всё в порядок. К утру оно сломалось окончательно.

Я снял штурвал и квадрант и поставил румпель, проведя тросы через шкивы в каюту. К тому времени я был на пол пути к острову Флиндерс, адское плавание по Бассову проливу продолжалось. Я устал, управление требовало внимания, от паруса оторвались два блока и несколько снастей. В лодке был полный бардак, мне был необходим отдых и я повернул на юг в Брайдпорт.

После обеда ветер стих, моя морская болезнь отступила и я начал рифить парус. Брайдпорт я проскочил этой ночью, неверно интерпретировал местную топографию и не узнал его. Ветра почти не было, я лёг в дрейф галсом оффшор и поспал несколько часов.

Проснулся на следующий день в полный штиль, далеко от берега. За ночь я отдохнул и теперь смотрел на всё другими глазами. Не так уж и много проблем на моей лодке. Я определил всё, что мне будет нужно привести в порядок, когда приду в порт.

Ещё немного вздремнув, я отправился в путь с вернувшимся бризом. Брайдпорт остался позади, я решил не возвращаться. Если уж приходится дрейфовать со скоростью один узел, лучше делать это в правильном направлении, в сторону Квинсленда (Узел, это единица скорости, одна морская миля в час и термин «узел в час», встречающийся в яхтенных журналах, не имеет смысла.)

Ветер управлял моей жизнью. День приятного плавания сменялся штилем или встречным ветром. Короткий неприятный шквал, потом пол дня хорошего хода и опять переменные ветра и штиль. Для навигации у меня был бойскаутский компас марки «Микки Маус», который на стальной лодке оказался более чем бесполезным. Он вводил в заблуждение. Каждый раз, когда лодка кренилась, стрелка делала пол оборота. На другом галсе она уходила в другую сторону. Я выбросил его за борт и продолжил плавание без компаса. Среди островов Бассова пролива я научился определять своё местоположение по береговым ориентирам и использовал их для навигации. Определив курс по звёздам, по маяку, ориентирам на траверзе, по карте — любым способом, я замечал, что находится точно позади и рулил так, чтобы оно оставалось позади.

Другая вещь, которую я выкинул за борт, был барометр. Когда его стрелка упала в самое начало шкалы, я был напуган приближающимся штормом, однако стоял полный штиль. Когдаже налетел шторм, это произошло безо всякого предупреждения, без изменения давления. Я понял, что если суждено попасть в шторм, придётся его пережить и мне совершенно ни к чему преждевременное беспокойство. К чёрту барометр!

Я продолжал экспериментировать с рулевым управлением. На пятый день после выхода из Девонпорта переделал его в четвёртый раз. Теперь это был длинный, восьми футовый румпель, достающий до самого люка. Я мог сидеть на банке, за козырьком защищающим от непогоды, и время от времени корректировал курс, высовывая руку наружу. С тех пор я использовал только румпель.

Я учился управлять своей лодкой. На некоторых курсах «Кехаар» сам держался на курсе с закреплённым румпелем. На курсах острее галфвинда, достаточно было сбалансировать парус и руль и можно было идти спать. Прошло время, прежде чем я избавился от привычки приобретённой на лодке с бермудским вооружением. На джонке шкоты должны быть растравлены сильнее. Даже на остром бейдевинде парус должен стоять под большим углом к диаметральной плоскости. Если набить сильнее, лодка будет сильно дрейфовать и двигаться очень медленно. На полных курсах парус растравливается и сдвигается относительно мачты, так, что становится похожим на прямой парус, прекрасно сбалансированный.

Я так и не научился делать поворот оверштаг пока не пришёл в Сидней. До этого он почти каждый раз не удавался. Почему? Шкоты были набиты слишком сильно и «Кехаар» не набирал скорость. На лодке с очень длинным килем необходимо немного увалиться, набрать скорость и после этого переваливать через левентик. С тех пор, как я понял, как регулировать парус на острых курсах, для поворота на другой галс достаточно было просто переложить румпель.

У «Кехаара» всего один парус и он постоянно пришнурован к мачте. Парус не меняется, вместо этого он рифится. Рифление настолько просто, что его легче осуществить, чем описать. Зарифиться можно мгновенно, на любом курсе, нет необходимости обезветривать парус. Просто травится фал и под весом деревянных лат парус опускается вниз в лейзи джек, настолько, насколько вам нужно. Можно выбрать любое положение для рифления. Потом набиваются шкоты, и всё делается из люка. При отдаче рифов действия в обратном порядке: растравливаются шкоты, потом набивается фал. Правда при этом нужно поставить парус по ветру. При попутных ветрах нужен гораздо меньший парус, чем на острых курсах. При тридцати узлах я оставляю только маленький треугольник. Мы несём парус примерно до пятидесяти узлов, когда же начинает дуть реально сильно, можно опустить его полностью и использовать получившийся тюк как штормовой парус.

Момент для взятия рифов наступает тогда, когда об этом подумалось впервые. Пытаясь настроить лодку, чтобы она сама держала курс, с помощью ветрового рулевого или с закреплённым румпелем, я понял, что рифиться нужно рано, с излишней парусиной лодка не идёт сама.

Через семь дней после выхода из Девонпорта я приблизился к суше. Тёмная масса берега возникла по левому борту — Австралия. Какая часть Австралии, я так никогда и не узнал. Берег затянуло дымкой и вскоре на нас обрушился южный шторм, при чистом, голубом небе, но с ледяным ветром и грандиозными волнами. Волны были действительно жестокие, крутые, как лестничные ступени, по причине сильного встречного Восточно Австралийского течения. Я продолжал уменьшать парусность, пока не осталась одна маленькая панель. Из комфортного люка я не очень понимал, что происходит, пока не высунулся посильнее, чтобы оглядеть горизонт на предмет судов. Лодка сёрфинговала на огромных валах, катящихся с юга, я ликовал. Не поймите меня неправильно, я не люблю бури, шторма и прочие формы плохой погоды, совсем не люблю, но этот первый шторм мне был нужен. Двенадцать лет меня мучило сомнение. В похожей ситуации в Новой Зеландии, двенадцатью годами раньше я спасовал. Тогда у меня была деревянная, построенная из каури, лодка длиной двадцать футов, килевой дэй сейлер, мало приспособленный для открытого моря, но я об этом не знал. Попав зимой в шторм, я был так напуган, что отказался от своих планов плыть на ней в Австралию. Добравшись до ближайшего порта, продал лодку в убыток первому же, кто пожелал её купить. Выручки едва хватило на билет, чтобы улететь из страны. С тех самых пор я был не уверен, проблема была во мне или в лодке? Была ли у меня неподходящая лодка или я сам оказался слабаком, непригодным для океанских переходов. Я много раз ходил в экипажах в Азии и в Тихом океане, но ходить самому, это совсем другое. Мои друзья вздохнули с облегчением, когда я продал свою первую лодку, я тоже склонялся к мысли, что оседлал неподходящую лошадь, но сомнение осталось на двенадцать лет, до сегодняшнего дня. Этот шторм развеял все сомнения. «Кехаар» был мореходной лодкой и идти на нём в такую погоду было удовольствием. Я шёл по ветру двадцать часов без перерыва, не хотелось ложиться в дрейф, слишком хорошо было идти.

Вскоре волна стала длиннее, местами пошла длинная южная зыбь, но каждые несколько минут приходила серия зловредных волн, футов 20 высотой с обрушивающимся гребнем, грохочущим, как товарный поезд. Моя лодочка принимала их в раковину, ускорялась и катилась к подножию волны, захватывающий полёт, полный адреналина, но абсолютно безопасный. И, что самое главное, шкипер сидел сухой и в тепле в своём люке. Я бы физически не выдержал рулить много часов подряд, сидя в кокпите, открытый непогоде. Я был доволен, горд своей лодкой и абсолютно спокоен. Я сам построил лодку, такую, какую хотел, и с гордостью много раз повторял это в течении последующих лет.

Волшебная система, которую я использовал вместо навигации, состояла из одного правила — держи Австралию слева. После Бассова пролива течение вынуждало меня держаться близко к берегу и не раз мне не хватало компаса. Ночью я рулил по звёздам и луне, перебегая от одного маяка к другому. Для ночной навигации атлас автомобильных дорог был даже полезнее, чем морская карта. Взяв Эдем за отправную точку, я отыскивал с его помощью на берегу населённые пункты по светящимся огням. Иногда их было слишком много, настолько,что я не мог найти маяк среди уличных огней. Таким образом я прошёл мимо Ньюкасла, крупного порта и большого города. Но до тех пор, пока Австралия была по левому борту, я шёл в правильном направлении, в сторону Квинсленда.

Первый ориентир, который я распознал на берегу, была гора Верблюд. В старину названия этому берегу давали обычные моряки и они называли ориентиры так, чтобы облегчить навигацию. Когда вы читаете на карте — гора Верблюд, то знаете, что у неё двугорбая вершина, а мыс Перпендикуляр, отвесный утёс, который вы узнаете с расстояния в двадцать миль, конечно, если исключить, что среди спонсоров экспедиции был барон Верблюд а доктор Перпендикуляр был их ботаником.

Гора Верблюд возвышается над берегом от Эдема до Улладулла и я постоянно видел её всю следующую неделю. Когда ветер стихал, брало верх встречное течение. Я три раза приближался к острову Монтегю и каждый раз во время штиля дрейфовал назад, с большим трудом проходил несколько миль против северного ветра только для того, чтобы течение отнесло меня назад. Сказать, что я чувствовал разочарование, значит сильно преуменьшить. Однажды за ночь меня отнесло на сорок пять миль. Временами штиль был настолько идеальный, что я мог зажечь открытые свечи в качестве навигационных огней, и их пламя даже не колыхалось. Штиль сводил меня с ума. Я рвал волосы на голове от отчаяния, когда терял с трудом пройденные мили. Я чувствовал тщетность всех моих усилий и унизительную беспомощность. И нельзя было даже всё бросить и уйти, я должен был сидеть там и дрейфовать в штиль - рвущий паруса, отупляющий мозг, разрушающий душу штиль. Довольно странно, что ни тогда, ни в любой из последующих штилей я не думал о двигателе. У меня было молчаливое соглашение с лодкой — как только я захочу иметь двигатель, я его поставлю.

Я проклинал течение, шёл вплотную к берегу, ловил каждое дуновение, но всё равно двигался назад. За пять дней этого чистилища лодка отдрейфовала обратно в Эдем и была реальная опасность, что меня унесёт обратно в Бассов пролив. Я потратил два дня, пробираясь через стада касаток с редкими порывами ветра в Дабл Бей, Эдем. Ветер окончательно стих на входе в рыбацкую гавань. Траулер отбуксировал меня внутрь, так как болтаясь у всех на пути я представлял навигационную опасность.

Я пришвартовался у переполненного рыбацкого причала населённого пролетариями, которые не любят яхтсменов и ничуть не намерены скрывать своих чувств. Я был изнурён многодневным недосыпом, у меня горело лицо. Я не просто устал, а впал в то остекленевшее состояние сознания, когда восприятие окружающего мира изменено от недостатка сна. Цвета кажутся ярче, люди двигаются медленно, их реакция и намерения понятны ещё до того, как заговоришь с ними. Это приятное ощущение, никакой спешки и возбуждения, каждое твоё движение становится неторопливым, обдуманным, медленным и значительным. Ты сконцентрирован, излучаешь спокойную решительность и непоколебимое терпение. Ты улыбаешься и не нервничаешь.

Сонным воскресным утром в городе Эдем мало чем можно заняться. Можно неторопливо прогуляться по ухоженной Мэйн стрит, которая пересекается с Куин стрит у мемориала АНЗАК, солдатам погибшим в войнах, как в любом провинциальном городе Австралии. Всё закрыто. Вернувшись назад по той же улице, ты уже видел всё. Панорамное место города, на вершине холма, занято автостоянкой. Я нашёл открытый киоск и потратил имеющуюся мелочь на мороженное и плитку шоколада. Мои финансы закончились, но я не беспокоился и чувствовал себя отлично. Никаких крупных работ на «Кехааре» не требовалось. Я остановился поболтать с Береговой Охраной, спросил насчёт погоды. Прогноз обещал сильные южные ветра. После долгого горячего душа в клубе рыбаков в городе, я хорошо выспался а утром снова вышел в море.

Сначала у меня было два якоря — фишермен, весом больше 100 фунтов (помните мой первый сварочный проект), и копия Данфорта, 45 фунтов, последнее, что я сварил в Тасмании. Было у меня и девяносто футов цепи, но чего не было, так это уверенности в технике постановки на якорь. Конечно же, я много раз бросал якоря на чужих лодках, но никогда не решал сам, когда и где это делать и не был уверен, что наветренный берег в разгар зимы является подходящим местом для изучения основ постановки на якорь. Поэтому, когда невозможно было продолжать плавание из за сильной усталости, приходилось идти в порт и швартоваться у причала, чтобы немного поспать. Чёрная лодка, заходящая ночью в неизвестный порт без карт, только под парусом, без двигателя и огней, это хороший урок судовождения. По мере того, как я набирал опыт, это становилось всё меньше драмой и больше фарсом с налётом шика.

В Сидней я пришёл глубокой ночью и направился к ближайшему пирсу, который увидел. В заливе Ватсон бей, пробираясь среди пришвартованных яхт яхт-клуба я научился делать поворот оверштаг. Мне пришлось, так как там не было достаточно места. На расстоянии я мог прочитать надписи на деревянных причалах: «Частный причал», «Не швартоваться», «Не швартоваться». Под надписью «Рыбалка запрещена» спокойно сидели рыбаки со своими удочками, я направился в их сторону. Они увидели меня и начали нервничать. Я сделал ещё один галс между лодками и теперь шёл прямо на них. Рыбаки начали торопливо сматывать удочки. Пространства для осторожного подхода бортом не было, я шёл с неправильного направления и слишком быстро. Мы врезались в торец причала, так что полетели щепки, вся конструкция содрогнулась. Рыбаки с проклятиями разбежались. С деланным спокойствием я подтянул и пришвартовал «Кехаар», повесил две покрышки в качестве кранцев, закрыл люк и ушёл гулять, пока кто-нибудь не появился и не выгнал нас, как это случилось в Ботаническом заливе..

Восточная часть Сиднейской гавани великолепна. Небольшие заливы, укромные уголки, парки на берегу, много пальм, гигантские фикусы с воздушными корнями. Верхняя часть моста сиднейского порта видна даже из за холмов. И цветущие гибискусы. Цветы посреди зимы! Я не удержался, сорвал красный цветок и вставил за ухом, как хиппи. Было намного теплее, чем в Тасмании, мой дух начал оживать.

Далее на севере, в диких дебрях Кроуди Хед я снова испытал чувство свободы и независимости, которых мне не хватало на протяжении многих лет. После прекрасного перехода с попутным ветром я встал в пустынной, продуваемой ветром бухте. Вокруг ни души. Никто не ждал меня, никто не знал и не замечал, словно я не существовал. Я почувствовал удовлетворение. Если бы я вдруг исчез, утонул, протараненный судном, налетев на контейнер или кита, никто бы и не узнал, никто бы не скорбел. У меня нет семьи, немногие оставшиеся друзья подумали бы что я уехал, сменил имя и начал жизнь заново где то ещё. В прошлом я делал это не раз. Моя женщина решила бы, что я её бросил. Не было бы никаких слёз, лишь немного воспоминаний. Я был один и мог делать всё, что захочу. Эти мысли успокаивали и обнадёживали, в них не было ни капли одиночества. Я был никем и желал оставаться никем. Я любил свою жизнь именно такой, как есть.

Наш заход в порт Коффс напоминал водевильный фарс. Я не спал четыре дня. Ночью, с умирающим бризом, мы зашли в марину. Стараясь не задеть лодки, сваи и понтоны я высунулся со своим швартовым слишком далеко и выпал за борт. Лодка не обратила на это никакого внимания и продолжала идти без меня. Рухнув в воду я схватился рукой за плавающий канат. Мне повезло остановить «Кехаар» с его помощью прежде чем он въехал во что-нибудь. В конце концов мы сманеврировали меж двух яхт и пришвартовались. До сих пор не пойму, как при этом удалось не задеть ни одну лодку в переполненной марине. Сидя на понтоне посреди ночи я выжимал свою мокрую одежду. Наши заходы в порты вызывают очень нездоровое возбуждение, пришло время подготовить якорное хозяйство.

За штилем следовали переменные ветра, потом опять наступал штиль. Мимо Баллина мы проходили пять раз, четыре раза течение сносило нас назад, когда ветер стихал. Очень быстро изнашивались паруса. Паруса больше страдают не во время шторма а в штиль. В шторм ткань паруса нагружена равномерно, в штиль же парус болтается из стороны в сторону, стучит о мачту, верёвки истирают парусину и прорезают канавки в мачте, сводя шкипера с ума.

Первый восход в Квинсленде был великолепен. Я сидел в своём люке в полной тишине и наблюдал за играющим вокруг нас небольшим стадом китов. Трудно было поверить, что мы всё же дошли с Картофельного острова до Земли Королевы. Пейзаж был фантастический, на востоке чистое небо, всех мыслимых цветов и оттенков, на западе белые пустынные пляжи острова Северный Страдброк, и низкие лесистые холмы на заднем фоне, лишённые признаков человеческого жилья. Лёгкий бриз нёс «Кехаар» со скоростью четыре узла, волны совсем не было. Для совсем полного счастья мне не хватало несколько ломтиков бекона на завтрак, ну или хотя бы хлеба. Но его тоже не было.

Мы прошли неосвещённую алюминиевую лодку, стоящую на якоре в миле от берега. Мотор работает на холостых, стоят удочки и никого вокруг. Жутковатое чувство.

В Новом Южном Уэльсе и Южном Квинсленде я реже сходил на берег из за баров. Я говорю о песчаных барах намываемых в устьях рек. Из за них вход в большинство рек становится сложным, а при некоторых погодных условиях, просто опасным. В заливе Вайд бей, на южной оконечности острова Фрейзер, мне пришлось преодолевать бар, чтобы войти впроливы Грейт Сэнди. Бороться с течением, идущим от острова Фрейзер, не хотелось, я обратился к Библии, евангелие от Луки ( лоция A. Lucas: “Cruising the Corall Coast”). На бумаге всё выглядело просто: - «...во время средней фазы прилива следуйте судоходным знакам ...» . Входной буй я разглядел только когда давно прошёл его и, по какой то неизвестной причине, вместо предписанной средней фазы прилива, почему то был полный отлив. Переход через бар получился очень захватывающий: пятитонная лодка сёрфинговала по крутым склонам, волны рушились повсюду белой пеной с ужасным шумом — класс! Не мудрено, что бар Вайд Бей имеет плохую репутацию. По глупости я подумал, что его так и положено проходить.

Проливы Грейт Сэнди отделяют остров Фрейзер от материка. Это мрачный мир тишины, гладкой воды всевозможных цветов, мангровых зарослей, островов, отмелей и странных персонажей неожиданно появляющихся и пропадающих в узких каналах среди мангров. Тихо и спокойно, можно сесть и расслабиться. Здесь мало ветра, но сильные приливные течения. Когда течение становится встречным, бросаешь якорь и ждёшь пока оно не поменяется. Пролив достаточно мелкий, на якоре можно стоять в любом месте. Основной фарватер хорошо размечен, но необходимо иметь карту, которой у меня, конечно же, не было. У первого же буя, не зная, каким бортом его обходить, я пошёл не с той стороны и налетел на песчаную банку.

Даже тогда, впервые услышав этот звук, я нисколько не сомневался в том, что происходит. Звук киля скользящего по чему то мягкому, чистый и совсем не угрожающий. Шёл прилив, ветра не было. Осадка «Кехаара» четыре фута и три дюйма, поэтому, когда он касается килем дна, я спокойно могу ходить вокруг него. Мы сидели на чистом песке. Я прыгнул в воду, занёс якорь с цепью на глубокую воду, так далеко как смог и снова вылез на палубу. Первый раз на мели, я был нетерпелив и очень нервничал. Едва почувствовав лёгкое покачивание палубы, принялся тянуть цепь, пытаясь сдвинуть пять тонн железа, но вместо этого потянул себе плечо. Лодка не двигалась с места. Через десять минут, когда вода поднялась, «Кехаар» оказался на плаву и переместился на глубокую воду без моей помощи.

На следующий день я дрейфовал с отливом, срезая углы, петляя между буями. Ага! Опять тот же звук. Вариация предыдущей истории, мы снова на мели. Я прыгнул в мутную воду провалился по колено в чёрный ил и порезал ногу о бритвенно острую раковину устрицы лежавшую в его толще. Опять занёс якорь, но вода убывала очень быстро и «Кехаар» начал крениться на правый борт и в конце концов лёг. Я не мог никуда пойти. Ил, с его острыми устрицами, держал меня дома. Ничего нельзя было сделать, только ждать прилива. «Кехаар» лежал под углом сорок пять градусов, похожий на выброшенного на берег кита с торчащей из него монструозной зубочисткой мачты. Множество яхт проходило по проливу под мотором, я старался сохранять невозмутимый вид, словно это было самым обычным послеполуденным времяпровождением — мачта под невероятным углом, шкипер сидит на борту и читает книгу.Когда вода ушла и обнажилось дно, стали видны глубокие борозды в иле. Один из таких следов тянулся за «Кехааром» и заканчивался под его килем. Похоже не я один срезал здесь углы, бороздя ил килем.

Мы оказались на плаву ещё до темна, я вытолкал «Кехаар» на глубину и бросил якорь на ночь. Утром, по низкой воде, с ветром, едва достаточным, чтобы лодка слушалась руля, я обошёл фарватерный буй и вышел в залив Харви Кораллового моря, в Квинсленде. Меня переполняли эмоции, на глаза навернулись слёзы. Из Девонпорта, после тридцатидневной эпопеи, я наконец попал туда, куда хотел — сверкающая изумрудно-зелёная вода, тропическое море, полное китов, дельфинов и черепах. Теперь не надо было никуда спешить,всё, чего я хотел, просто ЖИТЬ. Вы можете дорожить своим богатством или личной привлекательностью, мне же нужна лишь моя ЖИЗНЬ, и я как раз находился в самой её середине, безосновательно счастливый, дышащий, релаксирующий, плачущий слезами взрослого мужчины. Те же эмоции наполняют меня каждый раз, когда я вспоминаю об этом.

Судя по приливным таблицам, наступил мой День Рождения. Отлично. С днём Рождения, шкипер! Но увы, празднования не было, продукты почти кончились. Керосина для примуса осталось только на два дня, денег не было совсем. Ситуация требовала внимания. Тысяча двухсотмильное пробное плавание было окончено.