Мусульманские паломники

IV

Проснулся я на другой день рано, сонъ какъ-то бѣжалъ отъ меня. когда я открылъ глава и приподнялся, караванъ хаджей уже шевелился, несмотря на то, что всѣ улеглись очень поздно вчера, послѣ сцены заклинанія худхуда. Солнце еще не взошло, но по всему небу уже побѣжали пурпуровыя, багровыя и золотистыя съ краснымъ полосы, которыя, играя по голубому небосклону, то расходясь, то сливаясь, производили игру утренней зари. Чтобы видѣть это прекрасное явленіе природы во всей его красотѣ, надо пойти самому въ пустыню, переспать на ея пескахъ подъ покровомъ безоблачнаго неба и его блестящихъ созвѣздій, и, вперя свой взоръ въ небеса, обрызганныя ихъ серебристымъ мерцаніемъ, дождаться того часа, когда на ясномъ сводѣ померкнутъ свѣтила ночи, и, утопая въ набѣгающемъ откуда-то на небосклонъ бѣловатомъ свѣтѣ, уйдутъ въ безпредѣльную надзвѣздную глубину. Тогда почувствуетъ каждый, кто до сихъ поръ жилъ далеко отъ природы, забившись въ тѣсныя конуры городовъ, все величіе и красоту мірозданія; тогда ему станетъ понятно, почему арабъ — этотъ сынъ пустыни, который ежедневно видитъ и золото, и пурпуръ, и лазурь на востокѣ, обращаетъ туда свое лицо и, повергаясь въ прахъ, полный благоговѣнія произносить свой утренній феджэръ (утренняя молитва)… Я провелъ уже много ночей въ пустынѣ на ея сыпучихъ пескахъ подъ покровомъ одного неба и много разъ любовался чуднымъ восходомъ дневного свѣтила; мнѣ была знакома волшебная картина этого явленія, и, несмотря на то, каждое утро съ одинаково напряженнымъ вниманіемъ я созерцала всѣ фазисы разцвѣта утренней зари — этой прекрасной богини арійскихъ миѳологій.

— Аллахъ-хуакбаръ (Богъ великъ!)! — раздалось, около, меня. Я оглянулся; старый Абдъ-Алла, вышелъ изъ палатки съ глиняной кружкой съ длинною шейкой. Увидѣвъ восходящее свѣтило, онъ набожно развелъ руками и повергся ницъ, погружая, свое лицо въ песокъ, и прочиталъ небольшую фэтха. Затемъ онъ привѣтствовалъ меня словами — саба-хелькеръ, (счастливое утро)! Пожелавъ кромѣ того мира душѣ моей и освѣдомившись о моемъ здоровьѣ, онъ пошелъ къ ручейку, чтобы совершить омовеніе. Уже въ догонку старику я послалъ свое привѣтствіе.

За полчаса до восхода солнца каждый мумменинъ (правовѣрный) долженъ совершить утреннюю молитву — фэджэръ, чтобы ангелъ утра, нисшедшій съ небесъ, занесъ его въ списокъ совершившихъ законъ пророка. Въ городахъ Востока муэзинъ съ высоты минарета въ этотъ часъ дѣлаетъ свой первый призывъ въ молитвѣ, обыкновенно далеко до восхода солнца, когда задребезжатъ первые лучи нарождающагося дня.

Старый Абдъ-Алла въ пустынѣ принялъ на себя обязанность муэзина. Громкимъ, привычнымъ проповѣдывать голосомъ, онъ началъ приглашеніе, войдя въ середину каравана.

Зычный голосъ стараго шейха, то поднимаясь, то опускаясь на цѣлыя октавы, разносился далеко по пустынѣ, которая еще была безмолвна и покоилась сномъ, облитая золотыми лучами восходящаго солнца. Быстро вставали и выходили изъ своихъ палатокъ правовѣрные, произнося хвалу Богу и великому пророку. Всѣ они имѣли въ рукахъ небольшіе кувшины и коврики и отправлялись за Абдъ-Аллою на ручеекъ, чтобы совершить священное омовеніе (ель-удгуу) текучею водою, какъ предписываетъ коранъ. Мои проводники, — очень плохіе мусульмане, сильно. объевропеившіеся, — въ дорогѣ часто не исполняли того, что требуетъ законъ, но теперь, слѣдуя благому примѣру, отправились за хаджами, чтобы не отстать, отъ нихъ…

Все всполошилось, пришло въ движеніе. Началась вседневная жизнь. Всполошились даже верблюды въ ожиданіи того, что скоро наступитъ минута, когда опять нагрузятъ несносные вьюки и мѣха съ водою на ихъ мозолистыя, протертыя до крови спины. Они жалобно заревѣли, и тотъ ревъ, похожій на вопль, исторгшійся изъ ихъ многострадальной груди, выражалъ протестъ дальнѣйшему путешествію. Разумѣется, не этотъ протестъ животныхъ, а другія соображенія заставили хаджей остаться на этомъ мѣстѣ цѣлый день и провести еще одну ночь у животворной воды, горнаго ручейка, такъ рѣшилъ Абдъ-Алла, и никто не былъ противъ этого рѣшенія, потому что всякому хотѣлось отдохнуть. Ради хаджей, конечно, остался и я еще на одинъ день. Но не ради отдыха одного остановились хаджи. Какихъ-нибудь десять дней осталось имъ для того, чтобы перейти пустыни Синайскаго полуострова и достигнуть границъ Египта, гдѣ они могутъ отдохнуть вполнѣ послѣ многотруднаго пути и получить въ награду почетное имя — паломниковъ Мекки — блаженныхъ хаджладжъ, и зеленую чалму, какъ лавровый вѣнокъ, увѣнчивающую головы божьихъ подвижниковъ. Пользуясь отдыхомъ и остановкою, хаджи намѣревались похоронить умершаго собрата, потому что мусульмане никогда не оставляютъ своихъ покойниковъ безъ торжественнаго погребенія, даже когда они умерли жертвою эпидеміи. Правовѣрный не боится заразиться; онъ даже прямо одѣваетъ одежду умершаго отъ холеры или чумы, какъ это было и въ настоящемъ случаѣ.

Вмѣстѣ съ правовѣрными пошелъ и я на ручеекъ — эту «благословенную струйку воды, чистую какъ роса», — такъ прозвали его благодарные арабы, знаюшіе цѣну каждой каплѣ воды въ пустынѣ. Тамъ думалъ и я совершить, если не омовеніе, то, по крайней мѣрѣ, умовеніе, имѣющее живящую силу въ пути. Паломники уже начали свой религіозный обрядъ, кажущійся страннымъ и непонятнымъ для европейца, но въ высшей степени гигіеническій и цѣлесообразный на неряшливомъ Востокѣ, гдѣ гнѣздятся всѣ эпидеміи. Коранъ предписываетъ мусульманину не совершать молитвы, пока онъ не совершитъ омовенія всѣхъ нечистотъ своего тѣла и не умоетъ лица. Освятивъ воду призваніемъ имени божія и пророка, каждый правовѣрный зачерпнулъ кружкою воды изъ потока и полилъ сперва правую — чистую руку, потомъ лѣвую — нечистую, по три раза, шепча при этомъ зурэ изъ корана. Затѣмъ, наполнивъ ротъ водою онъ долго полощетъ его; послѣ трехъ прополаскиваній очищаются уста. Въ очищенный ротъ онъ снова вбираетъ воду и умываетъ ею лицо обѣими руками, послѣ чего приступаетъ въ омовенію передней части головы, ушей, а также и затылка, потомъ обмываются трижды руки до локтя. Въ заключеніе обмывается сперва правая, а потомъ лѣвая нога до щиколки; этимъ, и кончается эль-удгуу — омовеніе, за что правовѣрный приноситъ благодареніе Богу словами — эль-хамди-меллахи (слава Богу)!

Въ разныхъ мѣстахъ по протяженію источника творился этотъ копотливый обрядъ. Абдъ-Алла мылся тщательнѣе и долѣе всѣхъ, присоединивъ еще въ омовенію смываніе нечистотъ тѣла, для чего удалился отъ прочихъ. Весь обрядъ продолжался около десяти минутъ, послѣ чего шейхъ провозгласилъ громогласно призваніе въ молитвѣ. Кружки были отставлены въ сторону, развернуты на пескѣ коврики — седжадэхъ, чтобы не прикоснуться въ нечистому мѣсту омытыми колѣнями, и всѣ правовѣрные стали на нихъ, обратившись на югъ въ Каабѣ, какъ приказываетъ XX зурэ, такъ какъ въ той сторонѣ стоитъ древнѣйшій храмъ въ мірѣ, воздвигнутый еще Авраамомъ. Размахнувши руками трижды, всѣ произнесли Аллаху: акбаръ! — и затѣмъ начали молитву. Сперва каждый сдѣлалъ по нѣскольку поклоновъ, прикасаясь слегка руками къ колѣнямъ, и произнесъ — гай-аль-иль-саллахъ, иль-фэтахъ (приступимъ въ священной молитвѣ). — Съ этими словами правовѣрные приложили свои ладони въ груди и начали въ одинъ голосъ читать фэтху. Послѣ небольшого молитвословія они опустились на колѣни, присѣли, а потомъ пали ницъ. Со словами: Аллахъ-хуакбарь (Богъ великъ)! они подымали голову отъ земли. Нѣсколько разъ совершилось такое колѣнопреклоненіе, положенное по уставу, послѣ чего нѣсколько минутъ правовѣрные перебирали четки, шепча молитвы. Въ заключеніе фэтхи, произносилось исповѣданіе вѣры и превознесеніе имени Аллаха. Окончивъ молитву, всѣ хаджи, обращаясь другъ въ другу, произнесли: эль-саламъ-алейкумъ (миръ вамъ)! Абдъ-Алла по окончаніи общей молитвы совершилъ еще нѣсколько колѣнопреклоненій и что-то еще долго бормоталъ про себя, павъ лицомъ на землю. Когда всталъ старикъ и подошелъ къ лагерю, на его длинныхъ рѣсницахъ виднѣлась слеза.

Пока совершался весь этотъ религіозный обрядъ, день наступилъ вполнѣ; ослѣпляющимъ золотымъ блескомъ засіяло солнце, выкатываясь изъ-за далекаго горизонта; пустыня вспыхнула отъ блеска лучей, отражавшихся отъ бѣловатыхъ песковъ ея; мрачная каменная масса на вершинахъ украсилась золотистою каемкою; ночная свѣжесть какъ-то незамѣтно пропала въ воздухѣ, и все преисполнилось свѣта, блеска и огня…

Караванъ усѣлся закусывать, напередъ давши и верблюдамъ по горсточкѣ ячменя и пустивъ ихъ пастись спать по окрестностямъ становища, отыскивать кустики артемизіи, терновника и бурьяна. Юза зажегъ изъ сучьевъ тарфы небольшой костеръ и началъ варить утренній чай, къ которому я пригласилъ Абдъ-Аллу и Букчіева. Старый шейхъ, пожелавъ всего лучшаго намъ всѣмъ и произнеся имя Аллаха, бросилъ въ огонь пучекъ душистыхъ травъ; ароматное куреніе поднялось прямо къ залитому свѣтомъ небу тонкою струйкою, какъ жертва Богу за благополучно проведенную ночь. Выпили ми чаю, закусили черствымъ хлѣбомъ, оливками и козьимъ сыромъ. Абдъ-Алла и Букчіевъ были неумолкаемы и разсказывали многое изъ своей паломнической жизни.

Мои паціенты были все въ томъ же ужасномъ положеніи, умирая медленною смертью. Большую часть времени они остались въ забытьи; иногда какъ бы просыпались, просили воды, шептали молитвы; изрѣдка корчились, словно терзаемые внутренними мученіями, и тогда ихъ лица искажались до невѣроятности. Мое простое средство всегда облегчало ихъ страданія; прикладываніе теплыхъ, нагрѣтыхъ, то на солнцѣ, то у костра, кусковъ матерій на животъ и на ноги было, повидимому, особенно пріятно страдальцамъ. Уъ мертвецу меня не подпускалъ даже близко Абдъ-Алла, прося не нарушать его вѣчнаго сна. Трупъ былъ положенъ въ отдѣльную палатку, гдѣ еще съ вечера возилось нѣсколько паломниковъ, хотя самъ шейхъ туда не входилъ, пробывъ весь вечеръ съ нами. Закусивъ у нашего востра, старикъ вдругъ приподнялся, словно по сигналу, и произнесъ:

— А теперь, мои братья, надо предать землѣ тѣло нашего собрата. Аллахъ да благословитъ его! Пойдемъ и ты со мною, благородный московъ. Милосердный Аллахъ назначилъ Хафизу умереть въ пустынѣ, совершивъ свой жизненный путь; отправимъ же его въ землю, какъ повелѣваетъ Коранъ. Изъ земли созидается тѣло человѣка, въ землю оно снова и возвращается. Хвала и честь всемогущему Богу!

Я пошелъ за Абдъ-Аллою. Тѣло покойнаго четверо хаджей бережно внесли изъ шатра. Оно было уже обмыто и облечено въ погребальный саванъ съ ногъ до головы. Въ виду этой-то церемоніи, вѣроятно, и не допустили меня въ палатку въ покойнику, чтобы гяуръ не могъ видѣть нагого тѣла правовѣрнаго. Омовеніе покойника есть такое святое дѣло у мусульманина, что омытый трупъ считается уже вполнѣ чистымъ, и надъ нимъ уже могла быть совершена молитва. Хотя по обычаю мусульманъ, при церемоніи омовенія умершаго, тѣло очищается даже отъ волосъ, которые выбриваются, спеціально занимающимися этимъ дѣломъ людьми — мухазилами, но въ пустынѣ, вѣроятно, было сдѣлано исключеніе для погибшаго такъ внезапно Хафиза. Только затылокъ до темени былъ пробритъ, да всѣ отверстія тѣла были заткнуты чистыми тряпками для того, чтобы тѣло, очищенное омовеніемъ, не запачкалось изверженіями, какъ пояснилъ Букчіевъ. Лица покойнаго, впрочемъ, я не видалъ, потому что все тѣло было съ головы до ногъ закутано въ кеффнъ — саванъ простой, несшитый кусокъ хлопчатобумажной матеріи, который хаджи имѣютъ всегда съ собою на случай смерти, отправляясь въ дальній путь. Такая предусмотрительность нѣсколько странна для насъ, но она показываетъ, насколько хладнокровно относится къ смерти мусульманинъ, хорошо зная, что — отъ смерти не уйдешь. Всегда ожидая и помня о смерти, правовѣрный въ большихъ путешествіяхъ обыкновенно возитъ съ собою и саванъ — кеффнъ, въ который должно быть завернуто его тѣло. Бояться, впрочемъ, ему нечего, чтобы тѣло его осталось не обвитымъ погребальными одеждами: всякій магометанинъ считаетъ своею святою обязанностью прикрыть трупъ единовѣрца.

Положенный на песокъ, обвитый какъ кукла, лежалъ несчастный Хафизъ; случайные товарищи его по путешествію, сдружившіеся на долгомъ пути среди опасностей и лишеній, окружали его тѣснымъ кругомъ и читали молитвы. У многихъ на глазахъ были видны слезы; нѣкоторые рыдали; но тѣхъ отвратительныхъ причитаній и «улулеха» — этого, потрясающаго самые крѣпкіе нервы, вопля по умершемъ, на Востокѣ исполняемаго тоже особыми спеціалистами и въ особенности женщинами, не было слышно вокругъ тѣла несчастнаго хаджи, потому что, вѣроятно, у него изъ окружающихъ не было ни одного родственника. Но тихая грусть, слезы, катившіяся по загорѣлымъ впалымъ щёкамъ хаджей, прошедшихъ огонь и воду, и горячія молитвы говорили о томъ чувствѣ, которое одушевляло всѣхъ окружавшихъ. Въ этой безмолвной скорби высказывалось глубокое горе, рѣдкое у фанатика-мусульманина въ особенности по отношенію къ чужому человѣку; оно свидѣтельствовало о томъ, какъ дорогъ каждый членъ каравана, который можно назвать настоящею религіозною общиною. Въ самомъ дѣлѣ, гдѣ-нибудь въ Каирѣ, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, собрались вмѣстѣ во имя одной идеи нѣсколько человѣкъ, сплотились они во едино, бэ-иссле-лиллахи (во имя Божіе)! — выбрали себѣ хабира — главу и вожака, и пошли черезъ гори и пустыни, чтобы выполнить обѣтъ, данный Аллаху и великому пророку. Много выстрадаетъ потомъ такой мусульманскій паломникъ, прежде чѣмъ доберется до Каабы, много переиспытаетъ онъ, а потому вполнѣ понятно, почему такъ сдруживаются между собою члены каравана хаджей. Это настоящіе «братья въ Богѣ», истинные «друзья въ пророкѣ» — какъ ихъ называетъ одно арабское изреченіе.

Я стоялъ тоже молча, занятый иными чувствами, иными мыслями, при видѣ укутаннаго въ бѣлый саванъ мертвеца. Мнѣ представилась воочію одна изъ тѣхъ невѣдомыхъ міру смертей, которыя уставляютъ мертвыя пустыни какъ вѣхами — костями и черепами людей, погибшихъ на пути. Какъ memento more, стоятъ онѣ на всѣхъ тропахъ, пересѣкающихъ пустыню, какъ бы говоря путнику: «иди впередъ скорѣе, чтобы пройти это царство смерти…» Смерть и жизнь идутъ тутъ рядомъ, но смерть преобладаетъ надъ жизнью, — болѣе мертвыхъ, чѣмъ живыхъ… Стоитъ только изнемочь хотя на одни сутки и склонить свою усталую голову, — и новыя безвѣстныя кости забѣлѣются въ пустынѣ и, торча изъ песку, будутъ говорить новому страннику: «и отъ тебя недалека смерть»!..

Минутъ десять продолжалось общее безмолвіе, и эти минуты казались часами. Солнце, уже выкатившееся теперь во всемъ своемъ величіи на безоблачномъ небѣ пустыни, освѣщало ярко бѣлоснѣжный саванъ несчастнаго Хафиза, такъ что даже трудно было на него смотрѣть, и глаза отворачивались невольно; но и вокругъ негдѣ было отдохнуть взору: вся окрестность блистала тѣмъ же нестерпимымъ свѣтомъ, а лучи аравійскаго солнца начали вновь опалять и безъ того опаленные мертвые пески. На восходѣ солнца другого дня обыкновенно мусульмане хоронятъ своихъ умершихъ, чтобы червь тлѣнія не прикоснулся къ тѣлу правовѣрнаго на землѣ, чтобы лучи дневного свѣтила еще разъ облили трупъ своимъ живительнымъ свѣтомъ, прежде чѣмъ онъ будетъ погруженъ въ темную могилу. Уходя изъ міра и изъ жизни во прахъ, изъ свѣта во тьму, онъ долженъ уносить съ собою лучи свѣта, которые должны не потухать во мракѣ могилы, какъ не исчезнетъ безвѣстно и душа правовѣрнаго…

Старый Абдъ-Алла, какъ шейхъ и имамъ, приступилъ къ обряду погребенія немедленно, какъ только была готова могила. Пятеро хаджей длинными своими ножами и ятаганами, при помощи другихъ товарищей, работавшихъ просто руками, выкопали небольшую яму въ пескѣ, саженяхъ въ ста отъ нашего становища. Мои, Юза и Рашидъ, усердно помогали имъ въ ихъ благочестивомъ занятіи; ханджары (длинные ножи) оказывали мнѣ всегда большую услугу въ раскопкахъ, и теперь они работали, какъ лопаты, въ сыпучемъ пескѣ. Не трудно рылась могила, но работа спорилась не быстро, такъ какъ часто ее прерывали обильными молитвословіями и отдыхами. Наконецъ выкопана была яма сажени полторы длиною и футовъ пять глубиною, — и настоящее погребеніе началось съ подобающею торжественностью.

Послѣ короткой молитвы, произнесенной шейхомъ, человѣкъ восемь хаджей на помочахъ, сдѣланныхъ изъ плаща покойнаго, подняли его трупъ и медленно понесли по направленію къ могилѣ головою впередъ. Вся толпа громогласно возопила: ля-иль-аллахъ-аллахъ, у-Мухаметъ-расуль-аллахъ! Напѣвая медленнымъ и торжественно печальнымъ голосомъ слова этого символа исламизма, всѣ пошли вслѣдъ за покойнымъ. Многіе хаджи при этомъ плакали и шептали въ промежутки зурэ изъ корана. Мы съ Букчіевымъ замыкали шествіе, а Абдъ-Алла открывалъ его. Нѣсколько верблюдовъ, увлеченные толпою людей, признали своихъ хозяевъ и присоединились къ процессіи. Человѣкъ до шестидесяти участвовали въ этомъ погребальномъ шествіи. Только Ахмедъ да трое хаджей, ухаживавшихъ за умирающими собратами, остались въ становищѣ. Недалеко было до могилы, но наша печальная процессія продолжалась минуть десять, въ продолженіе которыхъ безостановочно слышалось мѣрное, потрясающее своимъ однообразіемъ и заунывнымъ напѣвомъ исповѣданіе мусульманской вѣры.

Абдъ-Алла снялъ свой голубой плащъ съ плечъ и положилъ въ могилу; въ этомъ актѣ должна была выразиться вся теплая привязанность его въ умершему собрату; на длинныхъ рѣсницахъ шейха виднѣлись крупныя слезы, катившіяся по щекамъ сѣдовласаго старца. На плащъ Абдъ-Аллы былъ опущенъ бережно трупъ Хафиза, причемъ ноги покойнаго были обращены въ юго-востоку, въ Меккѣ, по направленію Каабы, куда долженъ смотрѣть правовѣрный, даже въ могилѣ. Когда вострубитъ Израфіилъ въ день судный, тогда возстанетъ и мусульманинъ прямо лицомъ къ Каабѣ и провозгласитъ исповѣданіе вѣры. Въ голубой плащъ обвернули покойнаго, чтобы этотъ плащъ съ плечъ самого шейха служилъ и гробомъ, и покровомъ, которыхъ нельзя достать въ пустынѣ. Короткую молитву прочиталъ Абдъ-Алла надъ опущеннымъ въ могилу покойнымъ, и должно быть эта фэтха была очень умилительна, потому что прослезился даже Букчіевъ, до сихъ поръ довольно холодно относившійся ко всему обряду. Про другихъ хаджей и говорить нечего, они и не скрывали своихъ слезъ.

— Братья мои и друзья, — началъ наконецъ Абдъ-Алла послѣ долгаго молчанія, окончивъ религіозную сторону погребенія — эшхету-ипула-иль-аллахъ (исповѣдуйте, что Богъ единъ)!

— Ву-эшхету-ину, Мухаметъ-расуль-аллахъ (исповѣдуемъ, что Магометъ пророкъ его)! — отвѣчали всѣ въ одинъ голосъ.

Такое исповѣданіе вѣры, со стороны присутствовавшихъ при церемоніи, свидѣтельствовало, что они всѣ ручаются, что погребенный умеръ истиннымъ мусульманиномъ, и что ушедшій въ могилу и въ другой жизни, словами своихъ, оставшихся въ живыхъ товарищей, исповѣдуетъ исламъ.

— Господь благій и премудрый отнялъ отъ насъ товарища, — продолжалъ снова старецъ — онъ взялъ Хафиза съ земли, чтобы водворить его въ своемъ раю, гдѣ встрѣтятъ ангелы угоднаго пророку. Онъ много претерпѣлъ ради Аллаха, и Аллахъ его помиловалъ)!.. Хафизъ молился у гроба пророка и у святого чернаго камня; онъ приносилъ жертву на горѣ Араратѣ; онъ былъ истый мусульманинъ, но дни его были сочтены. Его жены не увидятъ болѣе мужа, дѣти — своего отца, мы — своего друга; онъ останется здѣсь въ пустынѣ, пока ангелъ смерти не позоветъ его на небо… На берегу тихаго Нила есть небольшая деревня; въ ней жилъ Хафизъ; я знаю его благословенный домъ, осѣненный пальмами, и онъ былъ всегда открытъ для странника. Добрый Хафизъ (да благословитъ его Богъ!) былъ радъ всякому гостю, и Аллахъ благословилъ его своею милостью за его благодѣянія… Но потомъ послалъ ему испытанія. Старшій сынъ Хафиза — Юсуфъ, былъ убитъ въ Суданѣ въ войнѣ съ шилуками; старшая дочь его Заина, красотой подобная цвѣту жасмина, утонула въ рѣкѣ; любимая жена его была похищена изъ гарема пашею Хуссейномъ. Померкли дни Хафиза, какъ померкаютъ звѣзды передъ зарей. Онъ пошелъ со мною въ Мекку, чтобы молить пророка помиловать его, и Аллахъ услышалъ молитву праведнаго, призвавъ Хафиза къ себѣ… Садъ, орошенный небесною влагою, возраститъ цвѣты и плоды; роса, подобная жемчугу, разбросанная по травѣ, напитаетъ мотыльковъ; роза, преисполненная благоуханіемъ, дастъ плодъ и сѣмена, — но земля, принявъ въ себя человѣка, не возраститъ изъ положеннаго въ нее — другого человѣка… Жизнь человѣка подобна сорванному цвѣтку…

Выстрѣлъ, похожій на хлопанье бича, раздавшійся недалеко отъ насъ въ ущельѣ прервалъ краснорѣчіе Абдъ-Аллы. Онъ остановился на минуту, посмотрѣлъ въ сторону выстрѣла и закончилъ свою рѣчь обычнымъ призваніемъ имени Аллаха.

Онъ замолчалъ; потомъ нагнулся и обѣими пригоршнями бросилъ песокъ на завернутое въ плащъ тѣло Хафиза; за нимъ четверо арабовъ начали руками и ногами сбрасывать песокъ въ могилу, произнося: хауэнъ-аалейна, я-раббэна (помилуй насъ, Господи)! Скоро было засыпано, виднѣвшееся сначала голубымъ пятномъ изъ-подъ золотистаго песка, тѣло погребеннаго; могила его сравнялась съ землей, и надъ нею поднялся небольшой холмикъ изъ песку.

— Эльхамди-лиллахи! — проговорили арабы вслѣдъ за Абдъ-Аллою и пошли прочь отъ могилы.

А солнце по прежнему свѣтило ярко и горячо, наполнивъ всю пустыню и воздухъ безпредѣльнымъ сіяніемъ. Но не долго кости Хафиза будутъ лежать въ землѣ; гіены и шакалы разроютъ своими лапами небольшой холмъ, и разбросаютъ обглоданныя кости безвѣстно погибшаго путника по пустынѣ, чтобы напомнить и другимъ о смерти… Скоро люди, забудутъ о Хафизѣ, но — вѣритъ мусульманинъ — не забудутъ его небожителя: Мункиръ и Накиръ, два ангела, придутъ тотчасъ же навѣстить покойнаго и спросятъ его, доволенъ-ли онъ вѣчнымъ сномъ и могилою. И когда онъ дастъ утвердительный отвѣтъ, тогда душа его придетъ и послѣдній разъ взглянуть на покинутое тѣло, чтобы возлетѣть въ заоблачныя выси, а тамъ Аллахъ въ день судный взвѣситъ все содѣланное Хафизомъ на землѣ и разсудитъ по справедливости…

Мрачные возвращались хаджи отъ могилы въ своему становищу, какъ будто они оставили въ ней самое дорогое для нихъ всѣхъ. Даже мой веселый Юза былъ хмуръ, какъ осенняя ночь, что вовсе не шло въ его подвижному лицу.