Музыка Гебридов

Часть первая. Немой мальчик и мёртвая девочка

Глава 1. Восстание

Эта весна оказалась самой тяжёлой для большой семьи, проживавшей когда-то на юге графства Банфшир. Кровавые восстания и стычки представителей древних кланов после давнишней «Славной революции»[1] будто бы и вовсе не прекращались. Всё время приходилось куда-то переезжать. Повозки, нагруженные домашним барахлом, со скрипом колесили с севера на юг, и так ещё очень долго: через Пертширские горы, через Ланаркшир и его голые равнины, прямиком в Англию. Сюда, где вот-вот вспыхнет очередная бойня, смысла которой уже многие не понимали. Разве что самые убеждённые якобиты[2] и ярые последователи семьи Стюартов.

Одними из таких последователей и оказалась кочующая шотландская семья – жители горных Хайленд, чей отец и глава по своему упрямству, а вовсе не глупости, потащил за собой в это утомительное путешествие беременную жену и двух маленьких дочек. Однако и супруга его сама не желала оставаться дома, вдали от мужа. Так уж крепко любила. Даже несмотря на своё положение, вместе с дочерьми она отправилась в дорогу, настаивая быть рядом с мужем, когда родится их третий ребёнок, а он – её храбрый и сильный воин – победит в последней битве и погонит англичан прочь с шотландских земель, с их жадностью и мерзкими, чуждыми убеждениями.

Они оба тогда ещё не знали, чем закончится их глубокая привязанность друг к другу, и какой жестокий приговор они подпишут своим детям.

Маленькой Амелии тогда было восемь, а её сестрёнке – всего пять лет. Они и не понимали, почему приходится вечно куда-то собираться, торопиться. Зато знали, отчего нельзя играть за пределами их лагеря, в лесах или у речки. Амелии нравилась природа в Эдинбурге, хотя она и скучала по северной гористой местности, но там солнце редко грело в полную силу, и ещё реже встречались такие изумительные цветочные поля. Она расстраивалась, когда раздражённая мать запрещала ей свободно гулять по округе. Но Амелия уже многое усвоила. Она слышала выстрелы, и людские крики вдали, даже пушечный грохот. Глядя на то, с каким упоением отец бросался в очередную битву, она думала, какой он далёкий для её восприятия, но зато какой храбрый.

– Будешь такой же смелой и сильной, как твой папа, – любила повторять её матушка. – Ты так на него похожа! Иногда это даже пугает меня.

Лето проходило почти обыденно, кочующая семья оставалась в огромном древнем замке их родни из клана Кэмпбелл, где ожидала прибавления и возвращения отца с поля боя. И он вернулся. Израненный, с головы до ног в крови убитых им англичан… и поверженный.

Та судьбоносная ночь навсегда отложилась в мыслях Амелии ярким багровым пятном. Всю сознательную жизнь она будет преследуема кошмарами, навеянными теми ужасными событиями. Они появились из ниоткуда, словно демоны из Преисподней. Подступили к замку, едва укреплённому, атаковали и взяли его штурмом, почти не встретив сопротивления. Нескольких мужчин тут же изрубили, прислугу и детей взяли в плен, кто не сопротивлялся. Иных же без колебаний вырезали.

Её мать только что разрешилась от бремени. И в муках и крови появился на свет её братик, которого назвали Джоном, в честь отца. Но сейчас, из маленького окошка детской спальни Амелия наблюдала, как во внутреннем дворе полегли их немногочисленные защитники, видела группу англичан, выкрикивавших ругательства и призывы сдаться. Она слышала визг молодой служанки, с которой они ещё вчера пекли пирог на кухне, в подвале. Крик этот оборвался так резко и страшно… Амелия поняла, что сама вот-вот умрёт.

Замок Кэмпбеллов горел. Повсюду царила паника и хаос, в котором

перепуганная и раскрасневшаяся Магдалена – нянька девочек не иначе, как с Божьей помощью, сумела вывести детей через боевой ход на парапет крепостной стены. Она неустанно повторяла сёстрам держаться за руки так крепко, пусть даже больно станет, но они не должны отпускать друг друга. Амелия к тому времени была бледна, словно труп, и дрожала после увиденного. Несколько минут назад, пробегая по захваченному замку, она вдруг встала, как вкопанная, напротив распахнутой двери спальни её родителей. Она смотрела, как солдаты казнили её мать, так и не сумевшую подняться с постели после родов. Где-то в глубине комнаты кричал маленький Джон. Амелия уже не видела, что сделалось с ним – Магдалена больно схватила её за руку и потащила прочь от кровавой сцены.

Снаружи ветер бил в лицо, разметав её длинные рыжие волосы. Они липли к влажным от слёз щекам, но Амелия не могла позволить себе рыданий. Она впала в такой глубокий ступор, что Магдалене пришлось пару раз шлёпнуть девочку по щекам, да со всей силы.

– Очнись, дитя, приди же в себя! – кричала молодая женщина, похожая сейчас на дикую лесную ведьму.

Где-то позади стены остались несколько десятков поверженных якобитов, родственники и приятели, которых Амелия уже никогда не увидит. И красивая черноволосая мама, певшая когда-то колыбельные своим редко ласковым, но таким чарующим голосом! Этот голос превратился в хриплый предсмертный крик – теперь единственное, что запомнит девочка о своей матери.

Недолго металась по парапету испуганная Магдалена. Некуда было деваться. Единственный выход – прыгать вниз, в неглубокое болото. Ибо позади – пламя и кровь. Смерть.

– Я возьму твою сестрёнку, слышишь? И первая прыгну! А ты смотри на меня, как только крикну снизу, тут же прыгай за мной! – говорила нянька, дыша Амелии в лицо, пытаясь достучаться до её затуманенного сознания.

Через несколько мгновений за стену, совсем близко от них, рухнули горящие деревянные леса, и несчастная Магдалена с ребёнком на руках в испуге и шоке почти свалилась с парапета. Несколько досок упали сверху на Амелию, едва её не придавив. Очнулась она, лишь ощутив, как пылает кожа на левой руке.

Много позже она даже не сумеет вспомнить, как ей удалось не остаться на той стене, не погибнуть там. Как она выползла из-под пламени, выдернув прижатую углями руку, и как прыгнула вниз, в темноту – она уже не запомнит. Медленно, но верно её детский разум отторгнет и эти жуткие воспоминания.

Несчастная Магда ушиблась сильно при падении, но маленькая Сара в её руках не пострадала. Она лишь беспрерывно плакала и звала маму. Теперь они втроём выбирались из болота под стеной, наверх, к холмам. Но, не преодолев и шестидесяти футов, они угодили в ловушку. Молодую женщину повалил на землю англичанин, ударил по лицу, не глядя даже на девочку, которую та прижимала к себе. Второй солдат подхватил Амелию сзади и поднял над землёй.

Перепуганная, она увидела, как нянька умоляла не трогать её и детей. Англичанин хватал ревущую Сару, пытаясь разделить их, и вот тогда Амелия поняла вдруг, что страх уступил место её ярости. Она дёрнулась, наступив на ноги солдату, затем ударила его со всей силы по промежности, воспользовалась моментом и рванулась к сестрёнке. С диким криком она бросилась на англичанина, однако ему хватило и одного удара прикладом штыка, чтобы свалить ребёнка с ног.

И вот тогда нечто огромное, в лохмотьях и окровавленное, кинулось на англичан со стороны полыхающего моста над болотом. Магдалена поднялась с земли, прижала обеих девочек к себе, да так и стояла, пока высокий мужчина в килте расправлялся со своими врагами. Когда второй англичанин с хриплым вздохом упал на землю, Амелия пригляделась и узнала отца. Он был похож на огромного раненого зверя, перепачканного в крови и грязи, а лицо его было чёрным от дыма и копоти.

Как и прежде, Амелия кинулась к нему в объятья, и ей было всё равно, что чужая кровь останется на её одежде, на её лице. Дрожащей рукой Джон гладил по непокрытой голове свою дочь, а сам глядел на Магдалену.

– Живее уходите отсюда, пока другие не добрались. Забери девочек, Магда!

Уведи их на северо-запад, там вас будет ждать мой человек, у излучины реки…

Силы его покидали, даже говорил он с трудом, и, пока маленькая Амелия слёзно умоляла отца пойти с ними, нянька глядела на него и понимала: её господин уже не жилец. Тело его было изрезано и истыкано английскими штыками.

Упав на колени, Джон крепко взял лицо дочери в свои перепачканные ладони и твёрдо, как только мог, произнёс:

– Амелия… свет мой, жизнь моя! Я обрёк нашу семью на эти муки, и я жизнью отвечу за этот грех! Следуй за Магдаленой, защищай сестру! Нет, нет, не умоляй меня и не плачь! Когда-нибудь ты простишь своего отца, но сейчас пути наши расходятся, – и он погладил её по грязной щеке пальцами. – Будь сильной и смелой, и никогда, слышишь, никогда не забывай свой клан! Помни, кто ты, и чему я учил тебя! Даже если целый мир скажет, что это не ты, повернись к ним лицом и твёрдо произнеси своё имя!

Его тяжёлое горячее дыхание коснулось её кожи, когда Джон поцеловал девочку в лоб.

– Наша семья не исчезнет, пока вы с сестрой живы, – и он поднялся на ноги, подобрав с земли окровавленный меч. – Прощай, дочь!

Каждый раз, вспоминая отца, Амелия будет ощущать запах палёной плоти и видеть перед собой его рыжие волосы, такие же, как у неё.

У излучины мелкой речки их действительно встретил незнакомец. Похожий на бродягу, одетый в обноски и старый плащ, он, тем не менее, на лицо был ухожен и брит, говорил чётко и грамотно. Увидев спускающуюся с холма Магду, мужчина помахал ей фонарём в руке.

– Больше никого? – спросил он, когда женщина оказалась рядом. – Джон говорил, что его жена… А впрочем, не важно. Вижу, вам всем досталось. Да, я слыхал звуки резни. Это ужасно.

– Чего же вы тогда не подоспели на помощь? – запричитала Магдалена; они уже двинулись через реку по направлению к Линлитгоу.

– Кто? Я? Один да против англичан? Я не самоубийца, барышня! К тому же, это не моя война.

Магда только ахнула во тьму ночи:

– Да вы последователь курфюрста[3]!

– Тс-с-с, барышня! Я не являюсь последователем кого бы то ни было! Ваш господин, Да успокоит Господь его душу, однажды помог мне перевести по морю важный груз. Вот отчего я сейчас здесь, с вами, и веду вас окольными путями до безопасного места.

Амелия держала за ручку сестру и тихонько шла позади. Она не вникала во взрослый разговор, но одно всё же отложилось в её мозгу об этом странном незнакомце. То был бандит и контрабандист, с которым Джон повстречался както в заливе Ферт-оф-Клайд. Дабы вернуть долг за услуги, он должен доставить

дочерей Джона невредимыми к родственнику, живущему в графстве Форфаршир. Тот уже ждёт девочек в своём замке.

Всю дорогу до деревни Магдалена причитала о том, что произошло, поминала погибших и проклинала англичан. Успела также пожаловаться на свою несчастную судьбу. Даже бедняге контрабандисту досталось, но он терпел её стоны и вздохи, как мог.

В таверне «Милнаторт» им удалось перевести дух и поесть. Маленькая Сара набросилась на жареную рыбу, словно не ела всю жизнь. Её сестре же кусок в горло не лез, так что Амелия просто пододвинула к ней свою порцию и продолжила осматривать душное пустое помещение дешёвого заведения, в которое их привёл незнакомец.

Амелия рассеяно слушала утешения няньки, изо всех сил стараясь не упасть лицом на стол, так сильно она вымоталась и устала. Маленькая Сара уже посапывала на скамье рядом. Пока бандит снаружи договаривался о перевозке беглянок, прошли часы, рассвет уже алел над равниной, но не его Амелия видела в мутном окне таверны. Она видела озлобленные лица солдат в свете пылающего огня, и кровавое месиво, стекающее на камни под ногами; толпы чужих людей, похожих на чудовищ и отобравших у неё всё, что она так любила; свою мать, изрезанную на огромной постели, и новорождённого братика, захлёбывающегося собственным криком…

Магдалена потрепала девочку по плечу, велела надеть плащ и выйти к большой повозке, ожидавшей во дворе. Контрабандист принёс спящую Сару на руках и осторожно уложил на скамью подвода, притом заботливо укрыв её потрёпанным покрывалом. Няньке он дал лишь несколько полезных наставлений, уверив, что кучер не подведёт и вскоре доставит их в Форфар. Благодарных слов он, разумеется, не ждал, поэтому быстро попрощался, шлёпнул одну из лошадей по крупу, и повозка тронулась. Амелия никогда больше не видела его, но навсегда запомнила эту поразительную манерность и чуткость человека вне закона, человека свободного жить, как он сам хочет.

Часа три спустя, уже совсем близко к владениям графа Гилли, повозке преградили дорогу двое всадников. Они не выглядели угрожающе, так что Магдалена, перекинувшись парой фраз с кучером, сама вышла к ним навстречу. Амелия сидела, навострив уши, но поняла лишь, что разговор неожиданно зашёл на гаэльском, причём на повышенных тонах. Девочка спокойно закрыла глаза, услыхав приближающиеся шаги, и лишь крепче прижала к себе спящую Сару. Но шторка позади медленно приоткрылась, то была Магдалена. Её тихий голос зазвучал твёрдо, но даже она не могла скрыть за этой решимостью печаль:

– Эти люди – родня твоей матери из клана Синклер. Говорят, что хотят забрать Сару с собой, на север, и там воспитать, пока не подрастёт. Знаю, как это далеко, но я согласна с ними. Вам нужно разделиться, Амелия. Дабы сбить со следа людей герцога.

Девочка взглянула на младшую сестру, такую умиротворённую и хорошенькую, шумно выдохнула и снова на няньку. Амелия нахмурилась.

– Якобитам пришёл конец, девочка! – прошипела Магда настойчиво. – Последователям Стюартов грозит смерть! Если не послушаемся, нам уготована та же участь, что и твоему отцу! Пойми же, наконец, чем скорее вы затеряетесь среди родни, тем больше шансы, что курфюрст вас не отыщет. Пока не утихнут страсти, вам придётся разделиться.

Сердце Амелии обливалось кровью, когда Синклеры забирали Сару из её рук. Ребёнок спал так крепко, что ничего не заметил. Амелию душили слёзы, но ещё пуще ощущалась неведомая прежде ярость, клокочущая в душе этого одинокого ребёнка. Меньше, чем за день, она лишилась всего, что было ей дорого. Она окунулась с головой в кошмар, который перевернул её сознание и навсегда изменил саму её суть.

– Ты теперь Амелия Сенджен Гилли, девочка. Слышишь меня? – всё повторяла Магдалена, поправляя волосы, выбившиеся из-под чепца. – Ты – племянница графа Гилли из Форфаршира. Забудь прежнее своё имя, забудь свой клан, забудь идеи отца!

Она, конечно, слышала свою няню, но в голове у неё звучал только голос Джона и его посмертный наказ.

День обещал быть по-осеннему пасмурным, дождливым. И вот, из густого утреннего тумана выросли серые стены замка Гилли и высокий донжон – внутренняя башня. На ослабевших ногах, с ноющей болью в руке от ожога, Амелия выбралась из повозки и подняла голову к стенам, за которыми её приговорили провести остаток этой никчёмной жизни, вдали от родных земель Хайленд.

Примечание к части

[1] государственный переворот 1688 года в Англии, в результате которого былсвергнут король Яков II Стюарт.

[1] сторонники изгнанного в 1688 году английского короля Якова II и егопотомков.

[2] (нем. Kurfürst) – в Священной Римской империи – имперский князь.

Глава 2. Мёртвая девочка

Осматривая богатое, но отнюдь не новое убранство в главном зале замка Гилли, Амелия отметила про себя, что здесь гораздо мрачнее, чем дома. Мрачнее даже, чем в сожжённом англичанами замке, где в руинах, среди тел других якобитов, сейчас лежат её родители. Тут явно не хватало света, и не то, чтобы хозяева были чванливы или чересчур экономны, просто к гостям не привыкли.

– С тех пор, как занемогла графиня Гилли, здесь не жалуют шум или баловство.

Фонари не зажигают даже в подвалах и верхних коридорах, – поясняла Магдалена, пока они с воспитанницей ожидали хозяина перед потухшим камином. – Графиня не слишком благосклонна к детям, поэтому старайся не попадаться ей на глаза. Не заговаривай с ней первая, не докучай и не пререкайся.

Амелия тихо, про себя, всё больше не любила это место, напоминавшее ей гигантскую каменную древность, холодную и чужую. Прислугу было не заметить. Они прятались по тёмным уголкам, молчаливо исполняя свои будничные обязанности. Эдакие невидимые призраки.

Через несколько минут подали чай – горячий и горький, но Амелия терпеливо выпила свою чашку. Верхнюю одежду у неё и няни сразу забрали. Ещё немного времени спустя позвали, наконец, пройти наверх – в кабинет хозяина; их провели по широкой парадной лестнице. Магда старалась улыбаться, разглядывая старинные портреты на стенах. Амелия же шла, опустив голову: считала ступени и рассматривала багровое ковровое покрытие, отмечая его новизну.

Их проводили до нужных дверей – массивных, тяжёлых, как в склепе, но в комнату Амелия вошла одна и сразу же ощутила приторный запах старой бумаги. Горький миндаль и сладковатый цветочный аромат, не иначе. Кабинет казался небольшим из-за обилия книжных полок, однако они же представляли собой миниатюрный комнатный лабиринт, уходящий куда-то налево от дверей. Амелия наскоро огляделась: книгами полки были забиты до самого потолка; на стенах несколько свечных наборов, парочка фонарей возле двух зашторенных окон и с правой стороны – огромный дубовый стол, за которым её и встретил хозяин замка.

Первое впечатление о Джеймсе Гилли, графе Монтро, у Амелии получилось несколько скомканным. По крайней мере он вполне удовлетворил её внешними данными: лицо загорелое, суровое, со множеством морщинок, и тем не менее они не делали его старше его сорока с лишним лет; подтянутый и крепкий, он в полной мере олицетворял собой пример великолепного военного. Граф являлся одним из любимчиков короля Георга, и всё из-за его боевых заслуг и умения вести дипломатические диалоги. Поговаривали даже, что курфюрст задолжал графу крупную сумму, которую проиграл в дружеской партии в карты, а из-за имевшегося долга даровал ему многочисленные титулы, жалования и благосклонно сносил некоторые прихоти матёрого генерала.

Впрочем, всё, что знала Амелия о политике в ту минуту – это ненависть короля к якобитам, его вину в смерти родителей и братика, и то, что граф Монтро ничего не предпринял для их спасения.

Джеймс Гилли не прервал занятия письмом, даже подняв на девочку свои тёмные карие глаза. Ему хватило и пары мгновений, затем он снова опустил голову к черновикам. Амелии он казался каким-то жутким чернокнижником, корпевшим над магическими заклинаниями в его маленькой пугающей каморке.

– Знаю, что ты думаешь обо мне, дитя, – произнёс он голосом твёрдым и суровым. – Родной дядя, а защитить твоих близких не смог. Ненавидишь меня, а?

Девочка молчала, иногда отводя глаза в сторону. Её пальцы нервно крутили ткань дорожного платья.

– Вижу, что в тебе бурлит ненависть. По глазам твоим вижу. Тёмный малахит. Так их все называли. Тебе говорили, как ты похожа на отца? Те же волосы, словно разгоревшееся пламя. Да-а-а, женщины любили моего брата.

Скривив полные губы, он вдруг замолчал, и так прошли минуты, пока граф не отложил в сторону гусиное перо, выпрямился и обратился к Амелии:

– Я скажу тебе это лишь раз, дитя, и никогда более. Верить мне или нет – будешь решать сама. Ты выжила в бойне, и теперь стоишь здесь, передо мной, с ожогом на руке, готовая вот-вот свалиться на пол от усталости. Но ты стоишь. А это значит, что ты упрямая, сильная и довольно разумная для своих лет. Полагаю, Джон хорошо тебя воспитал, отдаю ему должное.

Амелия действительно безумно вымоталась, но старалась ничем себя не выдать. Однако её дядя будто видел девочку насквозь. Она тоже отдала ему должное.

– Итак, скажу лишь раз, постарайся запомнить. Я не вмешивался в конфликт кланов и короля не только из-за своих военных и политических связей, – Джеймс вздохнул и потёр пальцами глаза. – Герцог уговаривал меня участвовать в подавлении восстания, но я отказался. Любой другой на моём месте за это поплатился бы, но король понял и оставил меня в покое. Об этом знал и мой брат. Он сам просил не вступать в конфликт, просил удерживать мои позиции здесь, дома, чтобы, в случае его поражения и смерти, я мог бы защитить тебя и твою сестру. Мне жаль, что Сара не с тобой, но уверяю тебя, Амелия, что Синклеры – люди верные и хорошие. Они о ней позаботятся. И ты сможешь увидеть её, как только представится возможность.

Когда он произнёс её имя, мягко, почти сочувствующе, девочка вздрогнула, задев правой рукой ожог. Джеймс это заметил. Он поднялся из-за стола, подошёл к ней и осторожно взял её левую ладонь в свои пальцы.

– Ничего страшного. У меня имеется обширный склад лекарств и мазей. Вылечим твою руку, даже шрамов не останется.

Они посмотрели друг другу в глаза, и граф улыбнулся. Он думал о своём упрямом младшем брате и как сильно будет по нему скучать, несмотря на все их бывшие разногласия. В утешение ему досталась старшая племянница. Амелия думала, что этот человек – совсем не её отец. Ей же в утешение не досталось ничего, кроме собственной жизни.

Он сам проводил её к няньке, дал остальной прислуге указания позаботиться о ребёнке и всем сообщил, что его племянница здесь отныне – не меньше хозяйка замка, чем он сам. Амелия удивилась, но виду не подала. Слишком устала.

Следующие три дня она только и делала, что спала, ела и отдыхала в своей новой детской, расположенной недалеко от главной хозяйской спальни. Её купали, причёсывали, Магдалена позаботилась о новом гардеробе и даже успела обустроить учебный уголок в одном из самых больших залов. Молодая женщина чувствовала себя гораздо лучше, больше не причитала и была вполне довольна новыми хозяевами.

В первые дни своего пребывания в замке им так и не удалось познакомиться с графиней Гилли.

***

Чаще всего Магдалена сама будила Амелию, не позволяя девочке проспать ранний завтрак. В это время обычно завтракала только прислуга замка, спал даже хозяин. Распорядок дня у племянницы графа был строгим, дабы приучить ребёнка к ответственности и дисциплине. Здесь и Магдалена, и сам граф охотно сходились во мнении, что Амелию стоит поскорее отвлечь от недавних кровавых событий. Нагрузить её учёбой, уроками, постараться не дать ей впасть в уныние. Поначалу она действительно была послушной, и даже прилежно училась, но, чем скорее приближалось лето, тем меньше девочка желала растрачивать время в душных комнатах замка.

Она была одна, ни с кем не делилась своими личными переживаниями и расстройствами. Несмотря на то, что дядя оказался весьма чутким и добродушным человеком, она не хотела сближаться с ним. Не ощущала в нём родственника, словно он так и остался чужим.

Амелия не любила сверстников, сторонилась детей, предпочитала уединение. Всё чаще её тянуло на северо-запад, в сторону родных гор Хайленд. Наблюдая порой за тем, как Амелия обучается верховой езде, то и дело сильнее натягивая поводья и порываясь умчаться прочь со двора, Джеймс Гилли качал головой и вздыхал.

– В ней течёт кровь её матери, кровь древних викингов, датских конунгов, – любил рассказывать граф своим редким гостям, с которыми знакомил племянницу. – Жгучая, горячая кровь. Сам не знаю, гордиться ли мне, бояться ли? Не представляю, что станет с этим ребёнком, если она никогда не забудет пережитый кошмар. Если б я мог воспитать её, как это делал Джон, она могла бы стать королевой!

Для Джеймса её маленькие «королевские» шалости девятилетнего ребёнка были пустяковыми. Для суровой Магдалены эти же шалости едва ли не приравнивались к греху. Суеверная и педантичная католичка, она за свои двадцать шесть лет повидала многое, и лишь чудом ей повезло попасть в семью, где её убеждения не притесняли, а поддерживали. Из двух сестёр больше всего она привязалась к Амелии, воспитывала её с рождения и старалась делать это, как ей казалось, по наставлениям Христа. И никто в замке Гилли не знал, что Синклеры собирались забрать старшую дочь Джона, а Магдалена переубедила их. Она не представляла своей жизни без этой молчаливой и упрямой девочки, из которой желала вырастить набожную и благовоспитанную леди. Будто бы это тяжелейшее испытание, выпавшее на её долю, благословлено Свыше.

Но воспитывать Амелию Гилли было делом непростым.

В то пасмурное майское утро субботы Магдалена, как и всегда, вошла в детскую спаленку и раздвинула шторы. Ещё и солнце не поднялось, а нянька готовилась строить грандиозные планы на день. Едва она повернулась к постели, тут же ахнула. Амелия снова опередила её, аккуратно заправленная кровать пустовала.

– Опять сбежала, мелкая негодница! – и Магда со злости швырнула с подоконника подушку.

Амелия была уже далеко. Любимую лошадь она вывела без всяких препятствий, большинство обитателей замка ещё спали. Больше всего Амелия мечтала отправиться в Пертшир, в горы, и затеряться там, среди серых скал, укутанных туманами. Но, не проехав и полчаса верхом по голой жёлтой равнине и пустым полям, остановилась у южной стороны озера Форфар. Здесь она спешилась, сняв плащ, да так и села на поваленный ствол, возле травяного берега в своём домашнем платьице, подвязанном за пояс.

Гладь воды оказалась спокойной, ветра не было. И словно весь мир затих. Амелия вдруг решила, что не будет смысла в её побеге. В одиночку она, возможно, умрёт где-нибудь по дороге, умрёт, если её не отыщут раньше и вернут назад. Поехать за сестрой? И что же потом? Не подвергать же маленькую Сару опасности. Исходя из нескольких писем, отправленных Синклерами, с ней всё хорошо и живёт она, как самый обыкновенный счастливый ребёнок.

«Жаль, мне не шесть лет», – размышляла девочка. – «Ничто бы меня не заботило, ничто не тревожило». Она так и не додумалась, почему слишком скоро стала взрослой. Не позаботясь даже о том, сколько воды начерпала в ботинки, она прошла к иссушенным деревьям, растущим над озером, забралась повыше и просидела там, пока ветка под ней не обломалась, и Амелия упала в воду. Всплывать она не планировала, хотела узнать, что будет дальше. Только вот её безобидное самоубийство всё-таки не удалось. Здесь оказалось слишком мелко, чтобы утонуть. Над водой теперь торчала только её голова. Затем Амелия поднялась, оглядела себя и, плюнув в сторону, поплелась назад, к берегу.

«Завтра, может быть», – решила она раздражённо. – «Завтра найду лужицу поглубже».

Вернулась она тем же путём, что и уехала. Только теперь у въезда в конюшни её ожидала покрасневшая от злости Магдалена. Пробудившийся от громких криков граф наблюдал за очередной воспитательной сценой из окна. Позже он хохотал до слёз, словно сумасшедший, глядя на то, как мокрая с головы до пят племянница уворачивается и бегает по всему двору от подзатыльников рассвирепевшей няньки.

Его графиня тоже следила за этим грандиозным возвращением из окна своей спальни. Немощная и больная, она ненавидела всё, что излучало жизнь, в особенности детей. Потеря собственного наследника много лет назад навсегда отвратила её от них. С тех же пор и её отношения с мужем испортились. А теперь, ощущая преждевременное прикосновение смерти на своём плече, она отгородилась ото всех, не желая подпускать к себе ни свет, ни радость. Её супруг в последние месяцы был чересчур светел и радостен. И она ненавидела его за это. Ненавидела Амелию за то, что та стала для него кем-то ближе, чем просто дочерью умершего брата. Ненависть эта росла и крепла с каждой минутой.

Вечером того же дня Джеймс Гилли отыскал девочку в библиотеке. Амелия спала в глубоком кресле; на коленях лежал раскрытый том «Робинзон Крузо». Усмехнувшись, граф погладил ребёнка по голове и, припомнив вдруг Аристотеля, тихо сказал:

– Приключение того стоит.

***

В октябре всё чаще бушевали грозы. С восточного побережья острова ветра пригоняли нестерпимые для равнины бури. Казалось, после сухого и скучного лета природа отыгрывалась в полную силу. Бывало, что Амелия просиживала на окне, в спальне, по нескольку часов, отложив учебник в сторону и глядя, как за стенами дождь заливает холмы, как молнии бьют в землю где-то на фоне темнеющего горизонта.

В одну из таких ночей Джеймс Гилли отсутствовал дома. Дела вынуждали его отправиться в Эдинбург, где он оставался несколько недель, а за домашними заботами оставил своего управляющего. Амелия хандрила всё чаще, поскольку без дяди власть Магдалены над нею значительно увеличилась. Никто больше не терпел её незапланированные прогулки, к тому же Джеймс иногда брал племянницу с собой на охоту, и это занятие хоть как-то отвлекало её и сближало с ним. А теперь он снова уехал, и развлечения закончились.

Магда допоздна заставляла девочку корпеть над трактатом какого-то бенедиктинского монаха, где рассказывалось о неоспоримом управлении мира исключительно Богом, о вечном существовании этого самого мира и, чёрт знает, о чём ещё, потому что Амелия терпеть не могла читать латынь, хотя иногда использовала крылатые выражения в своих спорах с Магдаленой, мысленно торжествуя, если нянька не могла их наскоро перевести.

Когда одновременно разбились два больших окна в главном зале и в общей столовой замка, весь штат прислуги бросился устранять причинённый природой ущерб. Амелия слышала споры и ругань с первого этажа, затем к многочисленным голосам присоединился и голос няни. Можно было ненадолго бросить учебник и забыть про католические замашки Магдалены.

Проходя по коридору, Амелия трогала бесчисленные полотна на стенах, двигала рамы картин, чтобы висели криво, переставляла на постаментах фигурки и сувениры из путешествий Джеймса, которыми он заполнил весь замок. Дверь хозяйской спальни оказалась приоткрыта, и девочка осторожно заглянула в комнату. Здесь, на постели из пуховых подушек, как призрак на бежевых одеялах, лежала графиня Гилли. За этот год они встретились один на один всего раз пять, не более. И каждый раз на лице этой немолодой увядающей женщины возникало жестокое презрение. Зависть клокотала в ней, так что инстинктивно Амелия это чувствовала. Все относились к девочке благосклонно, особенно нежно вёл себя дядя, к которому она успела привыкнуть. Но эта женщина, похожая на живой труп старухи, никогда не приветствовала её, не любила, и однажды для себя Амелия решила, что ненависть эта навсегда останется взаимной.

Она желала бы никогда с нею не встречаться, просто притвориться, что её не существует. Но в ту ночь Амелия осталась один на один со своей ненавистью. Когда графиня приподняла костлявую руку с постели и словно поманила её к себе, девочка отчего-то послушалась. Она приблизилась к постели. Во всей спальне горела единственная свеча у самого изголовья кровати.

Амелия глядела на женщину сверху. Так пристально она ещё никогда её не рассматривала. Волосы были редкие и сухие, под бледной кожей выступали вены, а глаза уже совсем потеряли свой былой цвет. Когда Амелия поняла, что не ощущает ничего, кроме отвращения, было уже поздно. Некуда отступать.

– Когда ты здесь появилась, он будто бы расцвел, – заговорила графиня Гилли, чуть наклонив голову в сторону ребёнка. – Я не дала ему детей, не дала счастья… Но он слишком благородный и правильный, чтобы избавиться от меня самостоятельно. Лучше бы он убил меня.

Девочка просто стояла рядом и молчала, пока женщина с трудом произносила слова:

– Я тебе так завидовала… ненавидела тебя… думала, что ты украла его у меня. Ты молодая… здоровая… и он любит тебя, – голос её сорвался на кашель, но вскоре и это прекратилось. – А что остаётся мне? Ты видишь, кто я теперь, и что со мной будет?

Амелия лишь скосила взгляд в сторону, оглядела постель, не сказала ни слова.

– В тебе он нашёл своё дитя. Даже своего проклятого брата нашёл… Но Бог им судья! Я так больше не могу. Не могу ощущать эту ненависть… Я хочу уйти в покое, понимаешь? Прими мою исповедь. Только ты сможешь…

И она сделала очередной тяжкий вдох, затем снова взглянула на девочку, чьё выражение лица совсем не изменилось. На глазах графини выступили слёзы.

– Твоё появление нанесло мне смертельный удар, дитя. Но я прощаю тебя.

Слышишь меня? Прощаю! И отпускаю свою ненависть… Простишь ли ты меня?

Ответа не было. Бесстрастное лицо Амелии будто превратилось в маску. Но щёки её пылали. От стыда ли, или потому, что здесь было слишком душно?

– Прости меня. Прости… Прости меня… – повторяла умирающая; она беззвучно плакала. – Ну же! Прости меня! Дай уйти! Позволь уйти спокойно!

Стиснув зубы, девочка стояла на месте и ждала. Она не шелохнулась, не дёрнулась даже. Она слышала, как графиня умоляла её «простить и отпустить», но с губ ребёнка не сорвалось ни звука.

За окнами сверкнула молния, прогремели раскаты грома, так, что стёкла задрожали. Свеча потухла, и всё кончилось, всё стихло. Амелия сглотнула слюну, заправила локон за ухо и вышла вон из спальни. В коридоре её встретила Магдалена. Девочка вгляделась в бледное лицо няньки, но ничего не сказала.

– Когда-нибудь ты вспомнишь об этой ночи. И поймёшь, какой грех на душу взяла. – Магда перекрестилась и смахнула слезу со щеки. – Надеюсь, впредь тебе не придётся принимать такие ужасные решения, чтобы однажды твоя гордыня не убила того, кого ты любишь.

Няня ушла, чтобы позвать прислугу; настало время готовить покойницу к её последнему пути. Амелия ещё долго простояла вот так, напротив спальни той, которую пообещала ненавидеть до последней минуты. Обещание было исполнено.

Глава 3. Фарисей

«Но вот что приключилось со мной по дороге в Дамаск. Когда я был уже

недалеко от этого города, около полудня яркий свет с неба засиял вокруг меня». Деяния апостолов 22:6

***

Раньше Эндрю Стерлинг, лорд парламента Королевства Великобритании, частенько гостил у своего старого друга в замке Гилли. Но политические перевороты, в том числе махинации министров при новом парламенте, заставили Стерлинга позабыть об отдыхе на много лет. В это же время их семья подверглась серии жесточайших ударов судьбы: умерла любимая супруга, а его единственный сын и наследник заработал воспаление лёгких и долгое время проболел, едва не погибнув.

Но рано или поздно деловые заботы были оставлены позади, душевные беспокойства стихли, и лорд Стерлинг сумел посетить Форфар, выбив для себя короткий отпуск. На этот раз во владениях старого друга он заметил некоторые изменения. Вокруг всё словно ожило, несмотря на то, что граф так и не отвык от уединения; он до сих пор не жаловал шумные великосветские приёмы. Но Стерлинга не покидало ощущение некой приятной домашней суеты. Пять лет назад генерал тоже потерял жену, и хоть брак этот нельзя было назвать счастливым, многое теперь объединяло их семьи.

Приближалось лето, дни становились на удивление теплее. Граф Монтро с радостью принял давнего друга, им о многом нужно было поговорить: ситуация в стране и за рубежом, смерть принца Уэльского и её влияние на короля, местонахождение сбежавшего Карла Стюарта, которого до сих пор разыскивали по всему Острову, и прочее, и прочее.

Приятно было вот так, по-домашнему, сидеть друг напротив друга в огромной уютной гостиной; рядом разгорается камин; бокалы полны хереса, и настроение самое положительное – что ещё нужно для прекрасного вечера? После очередной весёлой шутки, решив размять ноги и пройтись по комнате, Эндрю остановился под портретом, который не сразу заметил в сумерках.

– Чья это работа? – спросил он, указав рукой на изображение девочки с рыжими волосами. – Смотрится великолепно!

– Одного знакомого художника из Эдинбурга. Я хотел, чтобы стиль максимально напоминал кого-нибудь, вроде Яна Ливенса[4]. Чтобы её волосы казались реалистичными даже на портрете.

– Потрясающе! Погляжу, ты и впрямь привязался к ней, к своей племяннице.

Джеймс спрятал улыбку за бокалом и отпил немного хереса. Он вспомнил, как не хотелось его Амелии стоять перед художником и терпеть одну позу; она кривлялась и охала слишком наигранно и часто, но всё же выстояла, и её муки того стоили.

– Да, пожалуй, за эти годы она стала значить для меня больше, чем я мог представить.

– Где же она? – поинтересовался лорд Стерлинг. – Не видал её уже вторые сутки. Полагаю, прилежно учится, как ты и писал в письмах?

Буквально через несколько мгновений где-то далеко, за стенами замка, с северной стороны, прозвучал выстрел, отгремевший недолгим эхо. Затем ещё один, и ещё, случившийся уже ближе. Стерлинг поспешил к окнам и из любопытства стал рассматривать, кто же там стрелял. Он и не слышал, как граф позади него тяжко вздохнул, покачав головой. Затем и он подошёл ближе. Во внутренний двор через задние ворота въехали трое всадников, и Стерлинг умилился вслух, узнав племянницу графа, Амелию Гилли. Она спешилась, похлопала по крупу свою белую лошадку, тут же сняла шляпку, и порыв ветра слегка разметал её волосы. В лучах заходящего солнца они словно блестели и казались светло-медными. Девочка была одета в охотничий костюм, подходящий, скорее, мальчишке. Граф Монтро неоднозначно улыбнулся, затем пояснил, что костюм племяннице сшили на заказ, строго следуя её желаниям. Её нянька была, разумеется, против и брюк, и охоты, но в конце концов уступить пришлось взрослым.

Стерлинг наблюдал, как Амелия давала какие-то указания своим спутникам. Затем сняла с лошади мешок, пока кобылу не увели, и вприпрыжку направилась к западному входу в замок.

– Не знал, что она увлекается охотой, – произнёс Эндрю, он казался слегка озадаченным. – И давно она самостоятельно выбирается на такие прогулки?

– Думаешь, я не противился? А ей всё одно: хочу, и basta! Она уже четыре сезона выезжает без меня. Но дело не в охоте, а в оружии, думаю. Зверя она стрелять не любит, а загонять ей и вовсе не под силу.

– Девочка умеет стрелять? – гость искренне удивился, приподняв густые брови. – Поразительно! Только не говори, что сам обучал её.

Джеймс Гилли вздохнул и вернулся в своё кресло.

– Лучше уж я, разве нет? Я уверен в своих умениях, поэтому знаю, что она будет осторожна и не поранится. Пришлось пригрозить ей, если она хоть раз посмеет ослушаться и будет лихачить.

– И как же это?

– Сказал, что отберу её любимый мушкет, и она не сможет стрелять по мишеням!

Стерлинг засмеялся, затем они оба услышали за дверью приближающиеся торопливые шаги. В гостиную вбежала Амелия: запыхавшаяся, загорелая и краснощёкая, с горящими от возбуждения глазами. Она взмахнула рукой, в которой за хвост держала весьма крупную подстреленную куропатку, и подбежала к графу:

– О, дядя, ты бы видел! Это был точный выстрел! Пришлось немного пройтись по грязи, берег после дождя так сильно размыло, но оно того стоило. Я сама добыла трёх куропаток, представляешь?

Пока девочка с энтузиазмом рассказывала дяде об особенностях своей

охотничьей вылазки, лорд Стерлинг сумел хорошенько её рассмотреть. Он видел Амелию года четыре назад, тогда она не совсем адаптировалась к жизни на равнине и не привыкла к семье Гилли, вернее, к тому, что от неё осталось. Тогда она показалась угрюмым ребёнком, совершенно не общительным и отстранённым. Теперь Амелия немного вытянулась, стала живее. Мальчишечий костюмчик достаточно облегал её стройную фигуру, потерявшую детскую неуклюжесть, а вот лицо изменилось не слишком: те же веснушки на лбу и несколько на носу; большие зелёные глаза, нос прямой и широкий; и тонкие яркие губы. Но эти длинные вьющиеся рыжие волосы, отливающие медью, несомненно были её главным украшением. Стерлинг вдруг подумал, что осталось не так много времени, прежде чем эта девица начнёт разбивать мужские сердца.

Он заметил, как Джеймс посмотрел на племянницу, и мысленно порадовался за старого друга. У графа не было детей, так что не удивительно, почему он настолько привязался к племяннице.

– Амелия, я рад, что ты повеселилась сегодня, но, во-первых, ты задержалась, – граф дал знак ребёнку успокоиться. – Во-вторых, что на тебя нашло? Влетела сюда, словно вихрь, даже не поприветствовала нашего гостя. А он, между прочим, ожидал с тобой встречи ещё со вторника.

Девочка была явно недовольна, что её красочный рассказ вот так прервали, однако она отдышалась, повернулась к лорду Стерлингу, сделала быстрый книксен и извинилась. Этикет от девочки в брюках весьма позабавил гостя, он остался доволен знакомством с нею. Уже позже, когда няня утащила свою подопечную прочь из гостиной, дабы «не досаждать хозяину и его гостю своим непотребным видом», мужчины от души посмеялись, вспомнив свои собственные детские забавы, а Стерлинг искренне восхитился самостоятельностью и упрямством маленькой леди Гилли.

– Она не любит, когда её называют «леди», – хмыкнул граф. – И что в ней от леди? Стоит отвернуться, а она уже корчит тебе в спину рожу! Нахалка!

Эндрю не услышал в его голосе и капли осуждения, скорее, наоборот.

– Возможно, когда-нибудь она станет кем-то значительнее, чем графиня Гилли, – предположил Джеймс вслух. – Но всё это мечты, а чего она сама желает, нам пока не известно.

Взгляд лорда Стерлинга упал на пару перьев, оставшихся на полу от куропатки, которой Амелия здесь так хвасталась, и задумчиво произнёс:

– Не все мечты о будущем детей куда-либо приводят. Иногда лучше и вовсе не загадывать.

– Ты всё о сыне переживаешь! Кстати, где он сейчас? Чем занят?

– После Итона, как только он начал терять голос, я думал, сын останется дома.

Но этого мальчишку, кажется, ничто не сломает. – Стерлинг говорил почти ласково, хотя обычно не позволял себе слабости к нежности. – Говорит, что после Кембриджа хотел бы вступить в ряды британской армии, но я пытаюсь направить его в политику. Если болезнь прогрессирует, не видать ему высших рангов. Тогда какой смысл шагать по грязи с пехотой?

Граф промолчал о значимости низших военных чинов, иначе он, как генерал, показался бы в глазах приятеля напыщенным франтом.

– Так что у парня за проблема?

– Боюсь, всё намного хуже, чем твердят доктора. Говорят, это редкая форма дисфонии[5]. Возможно, язвы или узлы. Я не слишком разбираюсь в терминах. Но теперь ему каждое слово даётся с трудом. Даже дома он почти не разговаривает. Придумал себе на ходу записывать ответы на бумагу.

Граф Монтро выразил свои соболезнования по поводу болезни сына Эндрю. Они ещё немного поговорили о детях, затем было объявлено об ужине, который не задался с самого начала. «Возможно, – думал Джеймс Гилли позже, – не нужно было звать Амелию». А всё началось с замечаний Магдалены по поводу поведения её воспитанницы в последние недели. Не обошлось без едких острот с обеих сторон. Стерлинг наблюдал, как тринадцатилетняя девица парировала в этой перепалке, и она отнюдь не старалась быть сдержанней. В конце концов нянька удалилась, а девочка, насупившись, продолжила трапезу.

И всё бы ничего, только когда разговор двух мужчин затронул политику и в том числе короля, Амелия вдруг взбрыкнула и сунула свой нос, куда не следовало:

– Король ваш – мясник, и военачальники его – мясники, все поголовно, – сказала она и тут же взглянула на дядю, ожидая ответа.

– Из твоих слов следует, что и я один из них?

Лорд Стерлинг напрягся. Амелия же отложила в сторону приборы и тарелку, сложила руки перед собой и твёрдо произнесла:

– Дядя, как ты ни старайся, но правда никакими занавесками не прикроется.

Короли до Георга были мясниками, и после него будут мясниками. И сынок его, Уильям, Камберлендский мясник, это всем известно. Но дело не в том, короли они или нет. Каждый человек – это животное…

– Вот как! – воскликнул лорд Стерлинг.

– Да, прямоходящее голое животное. Предприимчивое, голосистое и стадное. Человек тратит уйму времени на изучение мотивов своего поведения, которыми с лёгкостью же пренебрегает. У одних людей вроде бы мозги есть, но главным сравнением так или иначе всё равно останется то, у кого хрен побольше…

Вмиг оказавшаяся рядом Магдалена так хлопнула по столу ладонью, что бокалы затрещали. Граф сейчас же велел племяннице покинуть столовую, и нянька увела девочку под локоть.

– Теперь ещё придётся проверять каждую книжку, которую она читает, – сказал Джеймс Гилли, вздохнув. – Или это из-за Сары, её сёстры. Она воспитывается у Синклеров, и не так давно мы получили от них письмо. Девочку увезли на юг, очень далеко. Амелия была в ярости! Сестра и так её плохо помнит, а тут ещё эта разлука. Амелия плохо переживает, когда нечто идёт вразрез с её планами. Если так будет продолжаться, первый же её выход в свет обернётся полным провалом! Мне уже страшно предположить, что случится.

– По-моему, она сумеет за себя постоять…

– Я не за неё опасаюсь. А за других. Она же от них и мокрого места не оставит!

Некоторое время мужчины молчали, Стерлинг задумчиво водил указательным пальцем по подбородку и вдруг предложил:

– Вам обоим стоит немного отвлечься. Оставьте эту серость, поезжайте со мной в Абердиншир. Возможно, морской воздух пойдёт Амелии на пользу. Она когданибудь бывала на восточном побережье?

– Насколько мне известно, нет. Честно говоря, я уже отчаялся воззвать к её благоразумию. А ведь она ещё сущий ребёнок!

Эндрю хотелось было возразить, но он не посмел. Тем же вечером граф Монтро принял приглашение друга и в начале лета вместе с племянницей отправился на северо-восток, к заливу Олд Холл. Здесь от владений семьи Стерлинга открывался вид на Северное море. Можно сказать, сделай шаг со стены – и внизу тебя встретят омываемые волнами скалы. Всего в паре милях, на одном из многочисленных утёсов, находились развалины знаменитого замка Данноттар, о котором Джеймс рассказывал племяннице:

– После восстания англичане из Йорка вынесли отсюда всё, что только можно было вынести. Теперь здесь нет ничего, кроме ограждений и руин. А раньше это была цитадель королей!

Дядя не рассказал Амелии, как можно было проникнуть внутрь, однако по пути во владения Стерлинга девочка смогла разглядеть пару тропинок и дыры в утёсе, которые, возможно, вели к потайному входу.

В округе было полно развалин, но Амелии так и не удалось вырваться из-под наблюдения провожатых, и, хотя Магдалена осталась в Форфаре, здесь с племянницы графа не спускали глаз. Нужно было знакомиться с соседями, совершать недолгие прогулки по ближайшему городу и тому подобные действия, чем они и занимались первые несколько дней. Амелия считала, что у моря добьётся долгожданной свободы, но и тут за ней бдительно присматривали, так что девочка всё чаще скрывалась на берегу, под утёсом развалин Данноттара.

Было раннее утро воскресенья, и Амелия, пока её не обнаружили и не заставили пойти в церковь на очередную скучнейшую мессу, сбежала к морю, желая поискать вход в пещеры, которые вели бы к замку. Она прошла совсем немного вдоль берега, то забираясь на валуны, то снова спрыгивая на песок, пока не заметила впереди незнакомца. Ей показалось странным, что нашёлся ещё один лентяй, как она, не пожелавший слушать церковную мессу. Девочка думала было обойти его, но именно здесь полоска берега сужалась, и ей пришлось приблизиться.

Молодой человек сидел на большом ровном камне и что-то старательно вырисовывал в журнале. Рядом были разложены его вещи: сумка, несколько грифельных стержней и, как показалось Амелии, объёмная записная книжка. Когда Амелия подошла слева, рука незнакомца замерла над журналом; он медленно повернул к девочке голову. Вряд ли он был старше двадцати. Бледный и худой, с каким-то пугающе-сосредоточенным взглядом больших серых глаз, он и вовсе почудился ей неживым. И вряд ли он рассматривал её так же пристально, как она его. Поверх простой серой рубашки на нём был коричневый редингот нараспашку, уже явно не новый, а штаны заправлены в чёрные сапоги. Он сидел так, перед нею, с непокрытой головой, и ветер тормошил его вьющиеся светлые волосы.

Пару минут Амелия просто глазела, затем ей всё же удалось выдавить из себя банальное «простите». Она уже прошла было мимо, но неожиданно остановилась, повернулась к молодому человеку и уже без стеснения спросила:

– Сэр, вы случайно не знаете, как отсюда попасть в Данноттар?

Он был удивлён, если не сказать больше, но в ответ лишь отрицательно покачал головой. Он продолжал зарисовывать что-то в журнале, пока Амелия стояла неподалёку и думала о своих дальнейших действиях. Небо хмурилось, возможно, вскоре польёт дождь, так что не было смысла лазать по утёсу и влажным камням в поисках нужной пещеры. Пришлось оставить эту идею и вновь обратиться к незнакомцу:

– Прошу прощения, но давно ли вы здесь сидите? Я уже три дня прихожу сюда с утра пораньше, однако вас не видела.

Всё, что сделал парень в ответ – просто пожал плечами. Амелии жутко захотелось указать ему на его невежество, ибо где это видано молчать, когда с тобой разговаривают, но тут же вспомнила себя несколько лет назад, своё первое появление в замке Гилли, и прикусила язык.

– Видимо, вы заняты чем-то очень важным, раз настолько сосредоточены, – предположила она будничным тоном. – Когда меня отвлекают, я тоже стараюсь их игнорировать.

Незнакомец скосил в её сторону глаза, и нечто вроде улыбки появилось на его бледном лице. От этой ухмылки Амелия вдруг ощутила слабость в ногах, точнее, в правой, и чуть не соскользнула с края камня, на котором стояла. Она подобралась, кашлянула в кулак и медленно подошла поближе. В том журнале, под длинными пальцами парня появлялись некие чертежи, и сложно было разобрать сноски, которые он делал сбоку. Когда их взгляды встретились вновь, девочка обыкновенно спросила:

– Вы же местный, сэр? Вряд ли вы пришли бы сюда издалека, ради того, чтобы почеркаться на бумаге промозглым утром.

Он вдруг рассмеялся, очень тихо, почти беззвучно, и Амелия ненароком заулыбалась. Каким странным он показался ей тогда, и каким необычайно привлекательным! Незнакомец снова покачал головой, и лишь тогда до Амелии дошло: она знает, кто он такой! Едва ли не радостно она, наконец, с ходу выпалила:

– Ах, простите меня, сэр, я – просто безмозглая курица! Ну разумеется вы местный! Вы же сын лорда Стерлинга. Томас, верно? Ещё раз прошу прощения, ведь я не сразу поняла, что это вы. Да, я слышала, как лорд Стерлинг рассказывал о вас моему дяде. Правда, они не знали, что я их подслушала… то есть, разумеется не подслушала, нет, а случайно услышала! Я в курсе про ваш недуг, сэр, так что впредь не стану докучать лишними вопросами, даю слово! Глубоко сочувствую вам, конечно… Так что вы там рисуете? Может быть, корабль на горизонте? Или замок на утёсе?

Она болтала ещё, и ещё, и не замечала даже, сколько воды было в её речи. А молодой человек сидел, слушал с едва заметной улыбкой умиления на лице, совершенно забыв о своих записях.

– Ваш отец рассказывал только самое хорошее, честно! Правда, они с дядей как-то заговорились о колледже и тамошних нравах, мол… это так забавно, сэр! Лорд Стерлинг не терпел поскорее увезти вас домой, поскольку опасался, что длительное пребывание в мужской компании может плохо сказаться на ваших плотских увлечениях.

Парень внезапно закашлял, словно чем-то подавился, ему даже пришлось ударить себя кулаком в грудь. Но тут же сама Амелия поспешила на выручку: не прекращая тараторить, она весьма сильно хлопнула его по спине, да так, что у него слёзы выступили на глазах.

– Не переживайте так! Ваш отец говорил, что не сомневается в вас и ваших потребностях! – Амелия ещё разок хлопнула его сзади ладонью, и тот прекратил кряхтеть. – Ох, что-то я совсем потеряла счёт времени! Лучше поскорее вернуться назад, иначе дядя мне задаст хорошую трёпку. Была рада знакомству, сэр!

И, едва не забыв, она сделала совершенно неуклюжий книксен.

– Кстати говоря, меня зовут Амелия Сенджен Гилли, – сказала она и напоследок махнула ему рукой.

А Томас Стерлинг остался сидеть на берегу. Он проводил девчонку взглядом, пока та не скрылась на вершине холма. А сам всё думал о том, какая же странная особа встретилась ему сегодня.

Примечание к части

[4] нидерландский художник Золотого века, обычно ассоциируется сРембрандтом, с которым работал в похожем стиле.

[4] потеря звучности голоса при сохранении возможности говорить шёпотом.

Глава 4. Немой мальчик

Сын лорда Стерлинга на самом деле был тяжело болен. Его уже вытаскивали с того света умелые доктора, но после перенесённого воспаления лёгких ему всё труднее было говорить. В конце концов каждый, кто знал его дома и вне владений Стерлингов, привык к тому, как он теперь выражал свою речь. И у Томаса всегда под рукой была небольшая записная книжка, скреплённая вручную им же, а также несколько грифельных стержней. Время от времени он произносил некоторые короткие слова, но даже в этих случаях боль испытывал почти нестерпимую.

По понятным причинам он старался сторониться людей и не привлекал к себе лишнего внимания. Его отец рассказывал о необычайной тяге молодого человека к океану, к новым неизведанным землям, но лорд Стерлинг не поддерживал идею сына стать мореплавателем. Он был его единственным наследником, и немногочисленная родня всерьёз опасалась за жизнь парня. Томас не мечтал о сидячей работе в душных кабинетах, однако пытался найти альтернативу своему «бессловесному будущему». Ему шёл уже двадцать третий год, а он всё никак не мог привыкнуть, что его военной карьере на море не суждено случиться.

В следующий раз Амелия увидела его утром понедельника. Томас выходил из столовой, одетый в костюм для верховой езды; шёл походкой твёрдой, решительной, прямиком к главным дверям, и не обернулся даже, когда девочка уже было хотела поздороваться. Чем именно он занимался сейчас, когда учёба осталась позади, не знал даже его отец. Как оказалось, молодой человек вернулся домой примерно сутки назад, и Амелии повезло застать его воскресным утром на берегу моря. Весь последующий день, предоставленная самой себе, она размышляла, что же он за человек такой.

Поскольку местные любили посплетничать, а столь ярых католичек, как

Магдалена, среди них не было, от прислуги Амелия узнала о различных легендах и мифах: об оборотнях на болотах, о призраках и эльфах, которых можно увидеть чуть ли не за порогом дома. Амелия поразилась тому, с каким обыкновением служанки во время работы болтают о «Шерстяной шапке» – якобы домашний дух в виде маленького старичка, живущий в подвале и вечно ворочающий мешки с зерном или мукой.

Девочка уже не помнила, какие истории о горных обитателях рассказывала мама. Амелия теперь даже с трудом могла вообразить её лицо, несмотря на все старания. Так что, едва выпала такая возможность, а зорких глаз нянек и провожатых рядом не оказалось, она отправилась смотреть на блуждающие над морем в сумерках огоньки – «Спанки» или «Уилл с пучком соломы», как их здесь называли.

Прогулка по пляжу затянулась, но всё, что обнаружила там Амелия – это обломки какой-то полусгнившей шлюпки и дохлая чайка, которую качало в морской пене волн.

С досады бросив пару камешков в воду, она уже собралась было домой, однако в расселине между скал, перегородивших пляж, разглядела приближающийся горящий фонарь. Амелия пригнулась за широким камнем и дождалась, пока некто с фонарём подойдёт поближе. Именно тогда она узнала Томаса Стерлинга и, улыбаясь, вышла к нему навстречу.

На нём была эта забавная шапочка, которую носили вояки-моряки в то время, и длинный тёмно-серый плащ, развивающийся от ветра, будто крылья птицы. Амелия взглянула молодому человеку в лицо и неожиданно задержала дыхание. Блики света фонаря отражались в его серых глазах, и девочке показалось странным, как она сама отреагировала на этот взгляд. Она даже не поняла, ощутила ли себя хорошо или же наоборот.

– Ах, это вы, сэр Томас! Тоже решили прогуляться до грозы? Вы снова рисовали? – затараторила Амелия то ли нервничая, то ли смущаясь. – Вряд ли вы искали здесь водяных духов или огоньки, как я! Ох, что же я несу… Даже не знаю, зачем я поверила этим клушам, девушкам с кухни. Знаете, они очень любят поболтать во время работы…

Пока она по неизвестной причине сетовала на служанок, Томас просто стоял рядом и улыбался. Затем вдруг приложил палец к губам, чтобы Амелия замолчала, наконец. И она подчинилась. Он поставил фонарь на песок, взял девочку за руку и подвёл к кромке воды, туда, где несколько невысоких валунов узкой дорожкой лежали над волнами. Перепрыгнув через два камня сразу, он обернулся к Амелии и протянул ей руку. Она колебалась недолго – камни под ногами омывала вода, и кругом было уже почти темно. Но она подняла голову, чтобы встретиться с этим поразительным самоуверенным взглядом, выдохнула и прыгнула. Томас поймал её, ловко повернулся вместе с девочкой и встал позади, крепко держа её за плечи.

Он указывал на что-то рукой, но Амелия всматривалась в горизонт и ничего не видела. Тогда молодой человек нагнулся ближе, к самому её лицу, и Амелия услышала тихий хрипловатый шёпот, донесшийся до неё будто из тёмных морских вод:

– Гляди внимательно.

И она смогла увидеть мигающие огоньки на рыжем горизонте, пляшущие между вздымающихся среди скал волн, и даже звёзды, соприкасающиеся с чёрными водами моря. Впервые в жизни Амелия наблюдала нечто столь прекрасное и завораживающее. Её не заботило даже, что ноги в тонких сапожках насквозь промокли, как и плащ, и брюки у Томаса. Амелия чуть скосила глаза: также заворожённый сумеречным зрелищем, он стоял рядом, и несколько капель стекали по его вискам и щекам. Девочка неожиданно поняла, что ни волшебный горящий горизонт, ни магические духи и морские огоньки её больше не интересуют. Очень странно её тело реагировало на этого парня, и Амелия удивлялась этому всё больше и больше. Она его не знала, он казался чужим и далёким, но уже нравился ей удивительно сильно.

Они вместе вернулись во владения Стерлингов. Прислуга мгновенно смолкала при появлении сына хозяина, они старались не смотреть ему в глаза, но Амелия этого не замечала. Томас очень галантно попрощался с девочкой, всё тем же хриплым шёпотом пожелав ей доброй ночи. Позже она слышала, как громко он кашлял, поднимаясь по большой лестнице наверх, и ей стало стыдно. Из-за неё он попытался говорить, и это причинило ему боль. Амелия поклялась себе не вынуждать его впредь разговаривать с ней.

Той ночью, уже обсохнув после вечерней прогулки и получив от дяди очередной нагоняй, девочка лежала в своей постели и размышляла. Образы родителей, которые она так старательно пыталась воскресить в памяти, оказывались размытыми, едва различимыми. Она почти не помнила лица своей сестрёнки Сары. Когда она сможет снова её увидеть? Смогут ли они вообще когда-нибудь быть вместе?

Мысли и сны уносили Амелию всё дальше, прочь от того дня, когда её семье и древнему шотландскому роду пришёл конец. И ей снились блуждающие огоньки на берегу, средь неспокойных тёмных волн моря, и фигура человека в чёрном, стоявшего на краю высокой скалы.

***

В то воскресенье, в южной церкви деревни Стоунхейвен из-за большого числа прихожан было душно. Амелия сидела рядом с графом Монтро в левом ряду и терпеливо слушала мессу, но хватало её ненадолго. Она начинала ёрзать, пыхтеть и дёргать дядю, но тот мог лишь шикать на неё. Амелия так и умирала бы от тоски, если б не присмотрелась к первой скамье правого ряда, где сидел Томас Стерлинг. Она даже не видела его этим утром, а в церкви заметила только сейчас.

Когда он обернулся, поймал её взгляд и подмигнул, Амелия едва не подпрыгнула на месте. Ей стало не по себе, но плохо себя вовсе не чувствовала. Девочка тут же дёрнула дядю за рукав и прошептала:

– Со мной что-то не так!

Граф Монтро очень строго посмотрел на племянницу и промолчал. Амелия не унималась. На неё уже поглядывали другие прихожане.

– Но дядя! У меня сводит живот, и пальцы покалывает. А вдруг я заболела?

Джеймсу Гилли хотелось указать девочке, что больна она исключительно невежеством. Граф рявкнул на племянницу так, что ей пришлось замолчать. Оставшееся время мессы она продолжала смотреть то в пол, то на кудрявую шевелюру Томаса Стерлинга, преспокойно сидящего в правом ряду скамеек.

Так проходили летние дни на восточном побережье. Амелия скучала и время от времени сталкивалась с Томасом либо в доме Стерлинга, либо где-нибудь поблизости. Ей так и не удалось узнать, где он пропадал, пока его отец и многочисленные гости, порой появлявшиеся во владениях, опустошали хозяйские запасы вина и бренди, вели разговоры о политике и здоровье короля Георга. Амелия лениво слонялась между маркизами и баронами, бессовестно таская с подносов закуски. Иногда она размышляла о том, как умело младший Стерлинг уворачивался от вездесущих представителей местного дворянства, которые так и норовили «пообщаться» с молодым лордом, а в сущности наверняка желали подсунуть ему очередную миловидную наследницу с огромным приданным. Сам же Эндрю Стерлинг всерьёз беспокоился, что его сын не заинтересован в женитьбе, но заставлять того просить руки дочери какогонибудь мормэра[6] не торопился. Он планировал для начала отправить сына в Эдинбург, где тот обосновался бы у одного из его приятелей вигов. Стерлинг мечтал, что сын займёт место в совете, который, по завещанию короля, будет руководить страной вместе с регентшей Августой[7], супругой покойного принца Уэльского, пока их сын не достигнет совершеннолетия.

Няньки и прислуга не могли развлечь Амелию, и она бродила по пустым залам огромных владений, в надежде чем-либо себя занять. Именно так однажды она обнаружила Томаса в хозяйской библиотеке; он сидел на мягком персидском ковре, обложившись книгами и картами, а когда Амелия приблизилась, улыбнулся ей и поманил пальцем. Ей и в голову не пришло отказаться и уйти. И пусть уже ночь приближалась, а порядочной леди не положено было бродить по дому одной в столь поздний час, Амелия решила об этом не беспокоиться.

Она присела рядом с молодым человеком, (непозволительно близко, но этот факт они оба проигнорировали), и Томас стал показывать ей совсем новые карты колонизированной Северной Америки. Для Амелии словно исчезли границы пространства и времени, ей даже не нужно было слушать его голос, просто находиться рядом. Он был первым из взрослых, кто относился к ней, как к равной, и не указывал, что можно, а что нельзя. Амелия привыкла к одиночеству и не слишком жаловала мужчин, кроме дяди, разумеется. Томас нравился ей, и пусть она плохо знала его, он относился к ней благосклонно и был любезен.

Они стали часто проводить время вместе, в основном вечерами, когда прислуга и няньки девочки были менее зоркими, считая, что та преспокойно спала в своей спальне. Обычно Амелия читала вслух Гомера или Данте, а Томас восседал в кресле возле камина, то прикрывая глаза, то задумчиво вглядываясь куда-то вперёд, будто мраморный Давид. О чём именно он думал, Томас никогда не рассказывал, тем более своей тринадцатилетней приятельнице.

Амелия и не предполагала, что привяжется к нему ещё сильнее. В самые пасмурные дни лета, под предлогом верховой прогулки вдоль берега, Томас сопровождал её к берегу моря, туда, где Амелия прежде не бывала. Стерлинг знал невидимые тропы и проходы в скалистых утёсах, незаметные снизу. Девочка никогда прежде не видела бальзатовые колонны внутри пещер, не слышала музыку морских волн под низкими куполообразными сводами, не дышала многовековой прохладой в полутёмных природных тоннелях.

Где-то снаружи бушевало море, и переворачивался во сне целый мир, но ей так нравилось бродить здесь, вместе с Томасом, держать его за руку, одетую в кожаную перчатку, идти за его фонарём, будто за путеводной звездой. С ним она ощущала себя в безопасности, как раньше никогда не ощущала ни с кем больше. Несколько раз они спускались в те пещеры, а после, возвращаясь домой, Томас играл для неё старинные увертюры на хозяйском пианино. Исполнял он не слишком ладно, нужно упомянуть, но только не для Амелии. Однажды во время обеда она вслух назвала его своим другом, на что молодой человек лишь скромно улыбнулся.

Джеймс Гилли заметил новую привязанность племянницы, но не придал ей значения, однако был удивлён её поведению в последний день. Когда он рассказал ей об окончании их совместных каникул и о скором отъезде домой, Амелия побледнела и молча вышла из гостиной, ни слова не проронив. Пришло время покинуть Абердиншир, багаж был собран и выставлен на улице возле экипажа, а Амелия едва сдерживала слёзы. Укутанная в шаль и хныкающая, словно обиженный ребёнок, она с беспокойством оглядывала толпу обитателей дома Стерлинга, вышедшую проводить её и графа в добрый путь. Но Томаса среди них не было.

Поднялся сильный ветер, и граф Монтро поторопил племянницу подняться в экипаж. Однако в последний миг, когда девочка обернулась к дому, она тут же увидела Томаса. Он выбежал из ворот, запыхавшийся и раскрасневшийся, в камзоле и весткоуте[8] нараспашку, премило растрёпанный и улыбающийся. Под удивлёнными взглядами прислуги он подбежал к экипажу, взял протянутую ручку Амелии в свою ладонь и поцеловал, тихонько шепнув:

– Прощай, пташка.

Откашлявшись в платок, он отошёл, в знак почтения кивнул графу и поравнялся с отцом. Тот с недовольством взглянул на сына, но промолчал, пока экипаж гостей не тронулся со двора.

Амелия ещё долго смотрела в окошко, пока дядя не напомнил ей о манерах. Она подумала о том, что обязательно попробует уговорить его вернуться сюда, да как можно скорее. Когда неожиданно Джеймс Гилли поинтересовался, понравился ли ей Томас Стерлинг, Амелия без пауз смущения ответила утвердительно.

Примечание к части

[6] должность королевского наместника, выполнявшего военные,административные и судебные функции в провинции; высший феодальный титул в кельтской Шотландии.

[6] принцесса Уэльская, супруга принца Уэльского Фредерика и мать короляВеликобритании Георга III. Троюродная сестра Екатерины II.

[7] суконный кафтан, по покрою сходный с французским жюстокором, но силуэтпроще, и боковые фалды не топорщатся, как в жюстокоре.

Глава 5. Иешаяху

«Берегись, ибо Дамаск исключается из числа городов и будет грудою развалин!» Видение Исаии 7,8

***

Вечер затягивался, и несчастная Амелия едва сдерживалась, чтобы не встать и выйти вон из зала. Ей нравились греческие пьесы, но по больше части именно те, что она почитывала тайком от няньки, в ночное время, пока все домашние спали. Там, где было много битв, предательства и страстных любовных сцен, описанных до мельчайших деталей. Удивительно, что они вообще оказались на дальних полках библиотеки Джеймса Гилли. Однако этой ночью Амелии было не до трагедии Софокла, развернувшейся на небольшой сцене во дворце барона Херви. Он был фаворитом дочери короля, Каролины Ганноверской, и любил устраивать помпезные вечера для своих приближённых. Поэтому племяннице графа Монтро, пришедшей с няней, несказанно повезло оказаться здесь и наблюдать постановку вместе с самыми значимыми представителями дворянства.

Сама Амелия рассчитывала в этот день на знакомство с Каролиной, но та, будучи женщиной болезненной и слабой, отсутствовала во владениях фаворита. Вместо этого маленькой леди в очередной раз пришлось выслушивать бесконечные наставления Магдалены, делать реверансы перед сэрами и лордами, чьи имена её совершенно не интересовали, и терпеть поцелуи руки от сверстников, которые так и вертелись вокруг. А всё из-за Магды, которая словно спешила перезнакомить воспитанницу с каждым наследником очередного титулованного брюзги.

Девочке хотелось лишь одного – осыпать Магдалену проклятьями и убраться подальше из душных комнат, прочь от запахов дорогого парфюма и сияния драгоценностей богачей. Подаренные дядей тяжёлые украшения давили на неё, от них она желала избавиться не меньше, чем от внимания своих узколобых поклонников. За последний год уже четверо молодых людей пытались добиться её расположения. Разумеется, все четверо были одобрены и графом Монтро.

До конца пьесы оставалось совсем немного, а этот приставучий и неприятный тип, шестнадцатилетний виконт Стивен Локхарт, представитель древнего шотландского клана, сидел позади и всё ещё настойчиво пытался объясниться в своих чувствах. Последней каплей стал его горячий шёпот о «любви и верности» в самый разгар действа, Амелия больше не могла терпеть его дыхание на своей оголённой шее. Она обернулась к Локхарту, гневно сверкнула глазами и со злостью прошипела, да так, что все соседи услышали:

– Если вы ещё хоть раз посмеете подобраться ко мне непозволительно близко, я оторву ваш наглый длинный нос и скормлю свои гончим. А теперь не мешайте смотреть пьесу!

Пожилая леди слева от них громко ахнула, прикрыв рот рукой, а Магдалена, сидящая по правую руку от девочки, и вовсе лишилась дара речи. Амелия села ровно и продолжила наблюдать за сценой; молодой виконт же, будучи оскорблённым, молча поднялся и вышел вон, неосторожно задев кого-то за плечо.

Как ослеплённый Эдип в конце пьесы Софокла, сломленный и побеждённый, Амелия покинула дворец опустошённая, разочарованная. Магдалена продолжала читать ей нотации до самого расставания в спальне, предупреждая, что девочка ещё пожалеет об отказе принять ухаживания обожавшего её виконта. Вечер окончился на отвратительной ноте, несмотря на то, как она сумела отвадить ухажёра, девочка не почувствовала себя победительницей. Как и прежде она засыпала с тоской и тяжёлым сердцем. Находившаяся у родни из клана Синклер сестрёнка Сара писала восторженные письма о жизни в Лоуленд, и с каждым новым посланием Амелия понимала, насколько сильно они отдалялись друг от друга. Сара росла и училась, Синклеры возлагали на неё большие надежды. Однажды Джеймс Гилли проговорился, что маленькую Сару пророчили в жёны младшему наследнику из знаменитого рода Дугласов. Амелия, узнав об этом тогда, обезумела и нескоро успокоилась. Ей пришлось принять тот факт, что её с сестрой пути разошлись, а о скорой встрече и речи не шло. Амелия день ото дня жила с пожирающими чувствами предательства и несправедливости. Ей казалось, будто она проживает чужую жизнь.

В очередной раз её мир пошатнулся, когда Амелия случайно застукала Магду и своего дядю под аркой в восточном коридоре замка. Они целовались, и это было бесспорно. Амелии показалось, что граф буквально хотел присосаться к молодой женщине ртом, так сильно и настойчиво он к ней прижимался. Да и благочестивая Магдалена не слишком-то сопротивлялась. Поражённая увиденным девочка просто ушла, не в силах понять, что она сама испытала в тот момент. Набожная и строгая Магда оказалась не такой уж строгой, однако Амелия решила хранить их маленький секрет и никому не рассказывать о поцелуе в полутьме коридора.

Она не любила сверстников. Старалась сторониться их, никогда не заговаривала первой. Молодые люди, все, как один, казались ей узколобыми и старомодными, с этой их зацикленностью на париках и беседах о политике и восхвалении королевской семьи. Магдалена не могла не заметить поведение воспитанницы, и она всерьёз была обеспокоена тем вниманием, которое оказывал девочке сын лорда Стерлинга.

– Мне он не нравится, – жаловалась она порой графу Монтро наедине. – Их переписка совершенно неприемлема. Чего он хочет от неё? Дружбы? Связей? Средств, в которых отец его ограничивает?

– Мы и так много лет дружны с Эндрю. Его сын кажется странноватым, согласен, но я не вижу в их дружбе ничего дурного, – отвечал Джеймс Гилли.

Няня пыталась возражать, но граф настаивал: пока эти отношения доставляют Амелии радость, он ничего не станет предпринимать. Магда с презрением относилась к молодому лорду, его фантазиям о морских путешествиях, а в особенности к его холостяцким замашкам. Он уже был взрослым самодостаточным мужчиной и, несмотря на это, продолжал отвечать на частые письма четырнадцатилетней девчонки. Магдалена, как могла, нагружала Амелию новыми знаниями, книгами, знакомствами, дабы отвлечь её от этой подозрительной, выходящей за рамки приличия дружбы, но всё было без толку.

Письма продолжали приходить целый год, и девочке удавалось узнать, если нянька прятала их или не доставляла вовремя.

А однажды, решившись на откровенный разговор, Магдалена упомянула о Томасе не в самом положительном контексте, и случился неминуемый скандал. Амелия поклялась, что проклянёт няню до седьмого колена, если та будет продолжать нелестно отзываться о Томасе Стерлинге.

– Если бы он хоть раз упомянул, что хочет жениться на тебе, я бы и слова не сказала! – крикнула тогда Магда на всю столовую, так, что замершая на парадной лестнице Амелия услышала. – Если б он был настоящим мужчиной, таким же, как все, он бы просил твоей руки, маленькая глупая amadan!

Магдалена обожала ругаться исключительно на гэльском, считая, что так её не услышат ни Диавол, ни Господь, и «да не вовлечёт она себя во грех».

Амелия тогда промолчала о «греховном» поцелуе няни и графа, который ей довелось наблюдать, хоть ей и хотелось бросить это Магдалене в лицо. Девочка только долго и громко смеялась, а после ходила по замку совершенно расстроенная. Из головы всё никак не шли слова няньки. Если бы Томас Стерлинг предложил ей выйти за него? Что тогда? Конец непринуждённым разговорам о жизни, о мечтаниях, о прошлом и будущем, о пещерах на берегу океана и о путешествиях за Атлантику? Их обоих устраивали существующие отношения, как и дружеские письма, но в одном Магдалена была права: долго так продолжаться не могло. Когда-нибудь Томас выберет свой путь и не сможет потакать капризам своей маленькой подружки. Когда-нибудь кто-то укажет и Амелии на её место. Но об этом девочка думать не желала, просто отказывалась.

Приближался июль. И Граф Монтро объявил племяннице о долгожданном возвращении в Абердиншир. В последнем июньском письме к Томасу Амелия горячо разоткровенничалась:

«Мой милый друг! Знали бы Вы, как я счастлива вскоре увидеть Вас. Если бы не Ваши послания, не представлю, как я провела бы этот долгий год! Я не слушаю окружающих, мне всё равно, что они болтают. Няня считает, что мы с Вами не должны дружить, но, полагаю, это объяснимо её завистью. С тех пор, как у меня появился друг, она обеднела и перестала быть единственным человеком, который интересовался моей жизнью чаще, чем я сама рассказывала. Я стараюсь не винить её, но с ней довольно сложно мириться.

Дорогой Томас! Я очень рада была узнать о Ваших успехах в королевском Совете, однако всё ещё считаю, что Вы могли бы многого добиться и в Палате общин. Вам не пришлось бы столь усердно вертеться вокруг королевских морд и, надрывая спину, кланяться каждый раз, как только они появятся на горизонте.

Возможно, когда-нибудь Вы всё-таки добьётесь своего и сумеете отплыть за Атлантику. Буду молиться, чтобы я смогла разделить с Вами тот день и быть рядом!

Полагаю, что встретиться мы сможем только на праздновании дня рождения Её Высочества принцессы Амелии. Как это ни странно, дядя обожает сравнивать меня с ней. Он любит шутить о том, что «если б две Амелии оказались одного возраста и поменялись местами, королевская семья не заметила бы разницу».

Говорят, она любит охоту и верховую езду. Совсем, как я. Если же меня представят ей или кому-либо из королевской семьи, я постараюсь быть сдержанной и вежливой. Уверена, окажись Вы рядом, поддержали бы меня».

Амелия понятия не имела, как стоит закончить то письмо. За какие рамки не нужно выходить, и где вообще проходили границы дозволенного. В одну минуту ей хотелось порвать бумагу, поскольку написанное в ней пестрело жеманностью и кокетством, в другую же казалось, что это просто дружеское послание, не больше и не меньше.

Девочка с распущенными рыжими волосами сидела на краю своей постели, в свете канделябра разглядывая старые шрамы от ожога на руке, и представляла предстоящее лето, каким увлекательным и чудесным оно будет. Ни одиночества, ни тягостных мыслей, никаких забот и волнений.

***

Её Королевское Высочество принцесса Амелия София Элеонора праздновала свой сорок первый день рождения в маленьком городке Каттерлайн. Королевская родня и другая знать объясняли её странный выбор любовью к уединению и живописным пейзажам восточного побережья. Но 10 июля 1752 года в огромном поместье Феттерессо из-за несчётного количества гостей яблоку негде было упасть. Что именно привлекло принцессу в этом древнем полуразрушенном месте, не понял никто. Возможно, богатая на легенды и мифы история, вроде той, о женщине по имени Жеан Хантер, якобы занимавшейся колдовством и казнённой через повешение здесь же.

Принцесса показалась Амелии сдержанной, не слишком общительной, но милой и доброжелательной. С Джеймсом Гилли она говорила, как с равным; поблагодарила графа за подарки и отметила, что его племянница «хороша собой». Амелия же ни слова проронить не сумела, то краснея, то бледнея от волнения. И как на зло ни лорда Стерлинга, ни его сына на праздновании не оказалось, из-за чего девочка весь вечер блуждала, словно в тумане, хмурая и потерянная.

Столы ломились от угощений, музыканты ни на минуту не прекращали играть, а украшенные позолотой залы были похожи на сияющие чаши, в которых, словно разодетые пчёлы с тяжёлыми блистающими украшениями, роились

подвыпившие гости. Ближе к часу ночи Амелия едва ли не плакала от усталости, но больше от досады, что её планы так и не сбылись. Она не ощущала радости, не хотела веселиться, ей не терпелось уже избавиться от своего платья, расшитого серебряными цветами на розовой ткани. Фижмы под юбкой были неудобными, а затылок жутко чесался от колючих украшений в высокой причёске. Её раздражало даже то, как с ней здоровались незнакомцы, и какими любезными и приветливыми они казались тогда. К тому же пара бокалов игристого вина дали о себе знать, от них у неё лишь заболела голова.

И когда она готова была потребовать от дяди немедленно уехать или хотя бы вывести её из душной комнаты, среди приглашённых сэров Амелия неожиданно увидела его. Герцог Камберлендский, собственной персоной, беседовал за одним из столиков с какими-то джентльменами. Амелия тут же ощутила внезапный прилив сил. Голова гудела после вина, а глаза щипало от сияния вокруг, но она смотрела на него, на сына короля, который семь лет назад гнал Карла Стюарта прочь из Шотландии. Это из-за герцога вырезали весь её клан, прогнали её семью прочь из Хайленд, из родных краёв. Это он отдавал приказы убивать женщин и детей, разрушать замки и сжигать якобитов заживо.

– Камберлендский мясник здесь, – прошептала Амелия одними губами, почувствовав, как задрожали её руки, и как её затрясло, словно в лихорадке.

Больше никого она не видела перед собой и когда стала приближаться, когда ноги понесли её всё дальше, она даже не осознавала, что именно могла сотворить. В руке странным образом оказался серебряный нож со стола для закусок. Она стащила его, пока гости отвлеклись и не заметили её. С каждым её шагом Уильям Август становился всё ближе, а стук её собственного сердца отдавался в ушах всё чётче. Но она не понимала, что делала. Перед её глазами стояла лишь одна картина: объятый огнём древний замок и истекающая кровью мама. Малыш Джон, её новорождённый братик, кричал в ту ночь, надрываясь, и его тоже не стало. По хладнокровному приказу герцога.

Если бы он обернулся в тот момент, если бы отвлёкся от разговора и взглянул на эту девочку, подошедшую к нему сзади с ножом, посмотрел в её глаза, полные ярости и безумной отваги, он ужаснулся бы, однако и тому не суждено было случиться. Только не в эту ночь.

Амелия крепко сжала в ладони рукоять ножа, но не успела и глазом моргнуть, как некто сзади вдруг подхватил её под грудью, приподнял над полом и в мгновение ока утащил за ближайшую портьеру.

Здесь, на широком открытом балконе, под ночной прохладой, она

встрепенулась, уронив прибор на плиты под ногами, и ахнула, когда ей закрыли рот рукой. Девочка успокоилась, лишь когда узнала Томаса Стерлинга, одетого в парадный костюм морского офицера. Он стоял перед ней на коленях, и на его побледневшем лице отражались беспокойство и отчаяние. Когда он прикоснулся к её щекам пальцами, затем взял лицо в свои ладони и замотал головой, беззвучно шевеля губами, Амелия разрыдалась. Она кинулась к нему на шею, обняла так крепко, как только могла, и шумно вдохнула запахи побережья и дождя.

– Прости меня, Томас! Прости меня! – горячо шептала она, и он не отстранился, обняв девочку в ответ. – Но я убью его, я всё равно когда-нибудь убью его за всё, что он со мной сделал…

Амелия ещё долго не сможет забыть тот день. Она не сможет забыть и своё жестокое слёзное обещание. Но особенно ясной останется память о том, как Томас, её единственный в целом свете друг, спас ей жизнь.

Глава 6. Постыдная связь

Здесь, на вершине скалистого хребта, ветер завывал, точно безумный. Он дергал за походную сумку Амелии, словно пытался сорвать её и унести прочь, но девочка крепко держала за ремешок. Ветер срывал капюшон с головы, приходилось и его руками придерживать, иначе, при таком порыве, можно было уши себе отморозить. Чем выше они с Томасом поднимались, тем глуше становился шум прибрежных волн, разбивающихся о скалы внизу, и тем мельче казалась ближайшая деревня – последний оплот цивилизации здесь, в заливе Коф Бэй.

Несмотря на пасмурное небо и ледяной ветер, Томас согласился на «прогулку» именно сегодня. Амелия умела убеждать. Они оделись потеплее и с утра пораньше отправились на юг, к необжитым землям, лежащим за этим длинным хребтом и скалами. Несколько часов пешком, немного стонов и охов того стоили.

Томас помог своей спутнице преодолеть последний плоский валун, и, когда Амелия спрыгнула на землю рядом с ним и огляделась, сердце забилось так быстро и так волнующе, что даже сквозь шум ветра она услышала собственный громкий пульс, постукивающий где-то в её голове.

Среди каменистых холмов, в серости невысоких голых кустарников, возвышались здесь идеальным кругом гладкие стоячие валуны. Между ними не росла трава, только каменные дорожки, петляющие во все стороны. Амелия ахнула, прижав руки ко рту, и едва сдержала восторженный возглас.

– Удивительная красота! Но кто же их оставил? – спросила она наконец.

Стерлинг в ответ просто пожал плечами, мол, не знает он. Его потрёпанную шапку едва не сдуло порывом ветра, и он получше нахлобучил её на голову. Томас поманил Амелию за собой, жестами велел осторожнее проходить между валунами. Девочка же едва ли не с раскрытым ртом шла за приятелем, высоко подняв голову и разглядывая странные камни. Не так давно она уже читала о мистических обрядах друидов, древних предков своего отца, и описания подобных мест, где они и проводили свои странные ритуалы. Теперь она шла, не обращая внимания на ветер и свист в ушах, и думала, а не находится ли она в одном из таких мест прямо сейчас?

Одна из каменистых тропинок вывела их за очередной холм. Глазам Амелии открылась скудная местность, утопающая в своей серости и высокой иссушенной траве. Когда они спустились ниже, Томас указал ей на скрытую среди кустарника дорогу, уходящую дальше, выше. Дорога уже травой поросла, а брёвна, брошенные друг напротив друга на расстоянии около трёх футов, были полусгнившими, засыпанными землёй.

Девочка взглянула на Томаса, в её глазах застыл вопрос, и молодой человек кивнул, чуть улыбнувшись.

Какое-то время они шли по этой странной дорожке молча, затем Томас достал из внутреннего кармана плаща записную книжку и грифель и начал что-то записывать. Амелия давно привыкла к подобному стилю общения, в этом было даже нечто романтическое, как ей казалось.

Через пару минут Томас протянул ей свои записи, и она прочла:

«Не знаю, кто именно ставил камни. Возможно, лет триста назад они скатились с хребта и врылись в эту холодную землю, чтобы местным было удобней сочинять мифы. Может быть, первые люди скатили их туда для наблюдений за Солнцем. Хотел бы я верить в это».

Они как раз дошли до конца дорожки. Здесь, на вершине холма, где ветер неожиданно стих, они обнаружили каменные постройки: пара домиков совсем развалились, от них остались только стены да деревянные подпорки, но один дом выстоял. Амелия тут же бросилась изучать находку, однако Томас успел перехватить её за руку, приложил палец к губам и первым зашёл внутрь. Там царила полутьма. Крыша обветшала, но не развалилась, две огромные печные трубы поддерживали её; входные двери лежали внутри дома, в общем и целом, кроме них здесь иных мелочей для уюта не сохранилось.

Девочка стояла посреди этой холодной постройки, оглядывая крышу, отверстия окон, слушая, как поскрипывают от ветра доски. Она приблизила к лицу записи Томаса и продолжила:

«В низине никто уже не помнит об этих местах, хотя каждый местный знает, что их предки обитали здесь. Готов поклясться, когда-нибудь найдётся умник, который присвоит эти земли себе. Говорят, век назад, а то и больше, здесь жили перекочевавшие скандинавы-пастухи, обосновавшись маленькой общиной. Они обитали в хижинах, пасли коз и следовали заветам Библии. Думаешь о том, куда они подевались? О, хотел бы я знать! Те немногие, кто обзавёлся потомством, спустились к берегу, бросили свои стада и хижины и никогда не возвращались. А как же остальные? Наверное, их съела эта земля, оттого здесь эта вечная пасмурность и холод, словно в склепе. Птицы это место тоже не любят, и я не понимаю, почему».

В такие моменты Амелия жалела, что он не мог рассказать ей обо всём вслух. Как по-странному тоскливо и завораживающе порой он умел писать! Стоило ей представить голос, которым он сумел бы поведать ей историю, и сердце замирало в непонятной возбуждённости. У него был потрясающе ясный и простой почерк, совершенно мужской и чёткий. Но вряд ли ему суждено было сравниться со звуками голоса.

Амелия очнулась, как после дрёмы, и оглядела старый пустой дом. Томаса рядом не было.

Она нашла его снаружи. Он сидел на большом бревне, обозначающем конец холмистой дороги, оставленной пастухами, и глядел на серый горизонт, сливающийся с розовой дымкой и темнеющим морем. Отсюда было даже сложно угадать время суток, такие плотные были облака. Амелия присела рядом, поправила походную сумку и вздохнула. Затем потёрла колени, немного замёрзшие под бриджами, и произнесла:

– Здесь так чудовищно одиноко, но для меня это место всё равно кажется прекрасным. Видимо, потому что напоминает о доме. Не о Форфаре, нет, а о Хайленд, знаешь?

Томас оторвал пристальный взгляд от горизонта и, взглянув на неё, понимающе кивнул.

– Я уже не помню, хоть и стараюсь. Не помню, как выглядела мама, даже лицо отца едва вспоминаю. Ненавижу себя за это! У нас был свой замок, и вокруг него холмы, вот такие же. А ещё деревни, дворы, и слуги, и хозяйство. Магдалена помнит, но она не желает ничего вспоминать, будто наша прошлая жизнь была позором.

Амелия подопнула носком сапога камешек и фыркнула.

– Я никогда не вернусь домой, Томас. А всё за-за этого треклятого короля! – она очень серьёзно вгляделась приятелю в глаза. – И ты собираешься ему служить?

Он нахмурился, и даже его бледное лицо вдруг побагровело. Томас забрал записную книжку и коротко начеркал:

«Больше всего я хотел бы всё сделать по-своему, но без поддержки отца я даже матросом не стану!»

Девочка вздохнула, её плечи устало опустились.

– Неужели так всегда будет? Наши жизни должны зависеть от кого-то другого? Если мне придётся решать… Да я лучше умру… – произнесла она тихо. – Я хочу остаться здесь и жить, как те пастухи, Томас. Здесь, среди холмов, в хижине без дверей.

Томас Стерлинг нерешительно приобнял её рукой, и тогда она прислонилась щекой к его плечу.

– Я тоже, – донёсся до неё хриплый шёпот, растаявший в очередном порыве ветра.

Пришло время возвращаться. Они шли обратной дорогой, и, пока Амелия кидала камешки в пропасть, с хребта, над ними громко кричали две чайки, прилетевшие со стороны моря.

***

Магдалена умела быть назойливой. В её-то положении прислуги она и до кровавого якобитского восстания знала, как убедить хозяев в своей правоте. Джеймс Гилли не был ни тюфяком, ни ведомым, но после кончины жены не нашёл ничего лучше, как завести роман с хорошенькой гувернанткой. А Магда действительно была ещё очень хорошенькая. Граф даже находил её чрезмерную набожность «занимательной», поскольку сам не был богобоязненным. И он был ещё достаточно молод, так что сама Магдалена не сумела устоять против соблазнительного греха, однако взяла слово с хозяина, что их роман останется в тайне.

Они оба оставались довольны этой связью. Что уж говорить, даже теперь граф Монтро охотно выслушал доводы и аргументы своей весьма мнительной и навязчивой любовницы насчёт странной дружбы Амелии и Томаса Стерлинга.

– Либо он женится на ней и получает то, чего так желает – ваши финансы, – почти яростно констатировала Магда, – либо пусть прекращает кружить девчонке голову. Поговорите с ним, он должен объясниться!

– С чего ты взяла, что ему нужно моё наследие? – спрашивал тогда граф.

– Он так рвётся за океаны и так сильно ненавидит пригретое для него в королевском совете место, что его папаша вот-вот выгонит парня взашей! Уверена, с вашими деньгами… вернее с тем, что достанется Амелии, ему не пришлось бы прогибаться под желаниями лорда Стерлинга. Будьте же вы благоразумны! – Магдалена уже готова была хозяину в ноги упасть. – Амелия должна остаться в высшем обществе незапятнанной, неопороченной! Кто знает, что у этого подлеца на уме?

– Томас не кажется таким. Я знаю его отца.

– Тогда, раз вы настолько ему доверяете, вызовите для разговора. Пусть всё объяснит. Так долго продолжаться не может!

Некоторое время Магдалена ещё ворчала и ругалась, восхищая графа своей латынью, и в конце концов он согласился. Прошло несколько ленивых дней, наступил тот самый судный вечер, когда лорд Стерлинг, граф Монтро и Томас собрались в большом кабинете для серьёзного разговора. Джеймс Гилли не умел излагать столь же красочно и яростно, как Магда, но он был суров и настойчив в вопросе, касающемся его племянницы.

Поведав о своих переживаниях, граф украдкой взглянул на старшего Стерлинга. Мужчина стоял вполоборота у окна и весь разговор молчал, придерживаясь своей безучастности. Возможно, его задело упоминание об их с сыном личных конфликтах, касающихся будущего Томаса и его желаний служить на море. Сейчас лорд Стерлинг с холодностью во взгляде смотрел через окно на внутренний двор своих владений.

Что же до самого виновника? Стоило отдать ему должное, как спокойно воспринял он аргументы, выдвинутые другом семьи. На лице молодого человека не дрогнул ни один мускул, хотя граф Монтро не мог не заметить налитые кровью потемневшие серые глаза. Джеймс Гилли вспомнил о том, что Томас мало спит и много читает по ночам, возможно, дело было в этом.

Когда Томас достал из внутреннего кармана своего далеко не нового редингота записную книжку, его отец нетерпеливо вздохнул. Джеймс дождался, пока молодой человек изложит на бумаге всё, что требовалось, и протянет ему вырванный листок.

– Стоит ли мне читать про себя или… – граф засомневался, поглядывая то на отца, то на сына.

Томас равнодушно махнул рукой, и Джеймс Гилли зачитал вслух:

«Милорд, я уважаю Вас и тем более уважаю Вашу привязанность к племяннице. Разумеется, в моих словах Вы не найдёте необходимого доказательства, однако они всё, что у меня есть. Мои слова и чувства – иных аргументов я не имею. Всецело полагаюсь на Вашу милость, ибо сказанное мной далее – искренне и бескорыстно. Амелия – чудесный, но одинокий ребёнок, ищущий поддержку своим увлечениям и сочувствие её скорби. Ни о чём ином я и не думал помышлять. Если наша дружба показалась Вам подозрительной, уверяю, ничего кроме нежности и теплоты по отношению к ней я не испытываю. Разумеется, в случае, если Вы или мой отец решите, что я сам оказываю дурное влияние на Амелию, я буду вынужден, не без сожаления, это общение прекратить».

Ощутив внезапно краткий укол сочувствия, граф Монтро прервал чтение. Но Магдалена оказалась по-своему права, поэтому сейчас отступать было нельзя. Он слегка откашлялся и произнёс:

– Дорогой мой, безусловно, я верю вам, и если бы я напрямую спросил, прикасались ли вы недозволенно к моей племяннице, а вы ответили «нет», я бы поверил незамедлительно… но дело отныне не столько в вас, сколько в ней. В нашем общем положении. Рано или поздно вы пойдёте своим путём. Полагаю, это произойдёт в ближайшем будущем, так ведь?

Томас никак не отреагировал. Он стоял на месте, упрямо глядя графу в глаза. Но на лице его уже читалось раздражение.

– В любом случае Амелия не сможет оставаться со мной вечно, и вскоре тоже остепенится, – поспешил напомнить Джеймс Гилли. – Её привязанность к вам, мой мальчик, скорее связана с этим мятежным подростковым периодом, но и это пройдёт. Она гораздо взрослее, чем кажется, оттого и слухи распространяются быстрее. Видите ли, что я хочу сказать…

– Ты женишься на Амелии или нет? – живо отозвался лорд Стерлинг.

Его сын в то же мгновение побледнел и вытянулся, как по стойке смирно, от растерянности и смущения. Он попытался было произнести слова, но только закашлял, затем быстро начеркал что-то в записной книжке и показал собеседникам. Граф Монтро прочёл:

«Ты и сам знаешь, у меня иные планы, Амелия просто мой друг!»

Джеймс издал вымученный вздох и утёр платком лоб.

– Прекрати таскаться с ней, Бог знает, где! – воскликнул с живостью лорд Стерлинг. – Если бы ты бывал со мной на ужинах в столице и хоть немного интересовался общественным мнением, знал бы, какие разговоры о тебе гуляют! Мне стыдно было в глаза взглянуть Джону Стюарту, когда тот шутливо заявил, будто ты предпочитаешь компанию маленьких девочек заседаниям в кабинете министров!

– Эндрю, давай не будем горячиться… – заикнулся было граф, но приятель не стал его слушать.

– Какие унижения я претерпел, лишь бы подружиться с премьер-министром, графом Бьютом, и замолвить за тебя словечко? Чего ты сам уже никогда не сможешь сделать! Или ты женишься на Амелии Гилли и делаешь то, что настоящий шотландец должен делать для своей страны, или выметаешься вон, чтоб я тебя до конца своих дней не видел!

Голос лорда Стерлинга сорвался на крик, но Томас казался непробиваемым. Однако от его презрительного взгляда в сторону отца даже у Джеймса холодок пробежал по спине. Молодой человек не мог быть более уязвлён, чем сейчас, да ещё и собственным отцом; страшно было представить, что теперь за буря клокотала внутри него. Граф хотел было попробовать разрядить обстановку, но тут же двери кабинета распахнулись и в комнату вбежала его племянница. Она была одета в костюм для верховой езды, но без шляпки, так что её волосы растрепались, словно у рыжей фурии.

– Как вы смеете?! Как вы смете говорить о таком, словно Томас сотворил некое вселенское зло?

– Амелия, сколько раз я предупреждал тебя, что нельзя подслушивать?

Девочка лишь топнула ногой и гневно продолжила:

– Вы бросали ему эти ужасные обвинения прямо в лицо, а он даже не мог вам ответить! За что ему должно быть стыдно? За желание свободы действий? У каждого человека должна быть такая свобода!

– Воистину, дочь своего отца, – заявил Эндрю Стерлинг. – После таких речей и начинаются бессмысленные восстания, и ты прекрасно знаешь, к чему они ведут.

Амелия бросила в сторону мужчины яростный взгляд.

– Вы бы помолчали. Я положение гораздо выше вашего имею, и, несмотря на то, что нахожусь у вас в гостях, вам этого не изменить. Сейчас речь не о политике, а о вашем сыне. И в защиту своего друга скажу: мне нет дела до того, что вы оба о нём думаете.

Граф Монтро не знал, куда деться от стыда. Никогда ещё он не слышал, чтобы племянница разговаривала с кем-либо так высокомерно. Он украдкой посмотрел на старого приятеля. Лорд Стерлинг едва сдерживался, даже побагровел весь от злости.

– Томас никогда не причинил бы мне вреда, но вы настолько сильно ненавидите его, потому что он не оправдал ваших надежд, потому что он уязвим перед обществом, что повесили на него все эти недостатки и поставили в укор дружбу со мной. Это вам должно быть стыдно!..

– Всё, Амелия! Прекрати! – прикрикнул граф, сделав жест рукой. – Это вышло за все рамки приличия. С тобой мы проведём индивидуальный разговор! Нет, нет, никаких возражений! Иначе я запрещу тебе выходить из своей комнаты до возвращения домой.

Девочка фыркнула, обвела кабинет презрительным взглядом и остановилась лишь на Томасе. Он стоял смирно, сцепив руки за спиной, бледный и уставший, напряжённый, как струна. Амелии пришлось уйти, так и не узнав, о чём ещё говорили мужчины в тот вечер.

Она продолжала злиться на Магдалену, отказывалась посещать с дядей светские обеды и спектакли, чем лишь усугубляла своё положение. А между тем так и не сумела разобраться в своих чувствах к Томасу. Магдалена день ото дня твердила о женитьбе, о правилах и этикете, но всё это молодому человеку было не нужно. Хотела ли этого Амелия? Она и сама не понимала.

Она редко видела Томаса дома, отныне им попросту не давали оставаться наедине в одной комнате. Наступили самые жаркие дни лета, страсти после скандального разговора поугасли, и граф Монтро словно не торопился домой, всё ещё лелея надежду, что в этом сезоне его племянница усмирит гордыню, и для неё отыщется хорошая партия в ком-нибудь из его приятелей дворян.

Глава 7. Скала

Было раннее утро, слишком душное и жаркое даже для побережья. Амелии удалось ускользнуть из дому через чёрный ход в кухне. Оттуда, во внутренний двор, к конюшням, где она ещё год назад заприметила для своих прогулок самую спокойную и покладистую лошадку.

Она ехала верхом, направляясь на юг, вдоль береговой полосы, и поднималась всё выше, к скалистым утёсам, нависавшим над морем. Что-то вдруг заставило её свернуть чуть дальше от побережья. Здесь узкая и ухабистая горная тропа вела к уютной крошечной бухте, где с вершины скалистого пика открывался живописный вид на море. Амелия спешилась и оставила лошадь у поваленного дерева, подальше от края. Забрала свёрток из сумки и бодрым шагом направилась к самой вершине. Обойдя высокий кустарник, Амелия наконец заметила, что находилась тут не одна. Увидев расстеленный на земле камзол и разбросанные рядом вещи, среди которых оказались папки с бумагами, набор грифелей и что-то из верхней одежды, Амелия не испугалась и даже не удивилась, когда заметила поднимающегося с другой стороны утёса Томаса Стерлинга. А вот он, встретившись с ней взглядом, явно растерялся от неожиданности встречи.

Молодой человек подошёл ближе, взял свою рубашку и начал ею обтираться.

– Доброе утро, мистер Стерлинг. Уже опробовали водичку в бухте? Вот уж не думала, что кто-то посетит это место сегодня, как и я.

Томас был мокрый, и кроме кротких штанов на нём больше ничего не было. Амелия изо всех своих подростковых сил старалась сделать вид, будто совершенно не была смущена нагим видом молодого лорда. По её скромному мнению Томас был достаточно худощавый, но плечи и руки у него были мускулистыми.

Пока девочка мечтательно и бесцеремонно разглядывала своего приятеля, он уже успел начеркать пару строк. Парень показал ей со своего места записную книжку, и она прочла:

«Вы сами знаете, мисс Амелия, что нам с Вами лучше не встречаться наедине».

– И это всё? – она фыркнула и стала располагаться тут же, рядом. – Ну прогнать вы меня уж точно не можете. Это место – вне ваших владений, сэр, так что я имею полное право здесь отдыхать, как и вы.

Томас упёр руки в бёдра и всем своим видом дал ей понять, что так быть не должно. Девочка беспечно махнула рукой.

– Ах, да полно вам! Здесь кто-нибудь есть? Ау-у-у! Слышите? И я ничего не слышу, кроме своего эхо. Давайте уже просто отдыхать!

И Томас присел, подтянув колени к груди. Он стал пристально наблюдать за тем, как Амелия раздевается до нижнего белья. Она знала, что он смотрел, но останавливаться не собиралась. Правда, так и не уяснила для себя самой, кого именно она пыталась освободить от циничных оков смущения.

Амелия осталась в батистовой сорочке, скинув рядом и сапожки из тонкой кожи, и бриджи, и остальную верхнюю одежду. Повернувшись, она осознала: парень всё ещё смотрел на неё, но в его взгляде не было ни намёка на вульгарность или того, что Магдалена обычно называла delectatiōnum. Он, скорее, глядел с некой философской серьёзностью.

– Я слышала на прошлой неделе, как на ужине в доме барона Розена, или же Розета, не помню… кое-кто из леди в курительной комнате говорил о либертинаже, – произнесла Амелия зачем-то, и получилось у неё это так, словно она зачитывала урок, что, видимо, произошло от смущения.

Томас в наигранном удивлении лишь приподнял брови.

– Они разговаривали об этом очень тихо, словно боялись, что их услышат. Но я услышала и, честно говоря, не поняла, из-за чего все эти их переживания. Поскольку в свободе от ограничений не вижу ничего дурного… Ох, нет, нет, только не подумайте, будто я нарочно появилась здесь сегодня! И я вполне сознательно действую, я бы никогда не перешла границы разумного. Я здесь с вами, как равная, понимаете?

Молодой человек улыбнулся и кивнул. Амелия выдохнула с облегчением и приняла более удобную позу, когда улеглась на своём походном плаще.

– Жаль, что мой дядя этого не понимает! – Амелия зевнула и подложила под голову обе руки. – Ему стоило бы послушать тех дамочек и их мерзкое хихиканье. Что их так могло заинтересовать в этом самом либертинаже?

Томас взял грифель и записную книжку, а через минуту показал девочке то, что по его опыту представлял собой либертинизм[9]. Амелия прочитала те три строчки, раскраснелась со стыда и снова легла на спину, уставившись в безоблачное небо.

– Какая вульгарность! – произнесла она с возмущением и вдруг засмеялась. – Ах, вот бы Магда узнала об этом! Она бы просто лопнула от ярости!

Молодой человек беззвучно засмеялся, держась рукой за живот, затем убрал записи подальше, лёг рядом и глубоко вздохнул. Так они лежали, слушая крики чаек и шелест трав вокруг. Солнце припекало, и Амелия чувствовала томную расслабленность, почти усталость. Это было странное ощущение, схожее с блаженством, ей действительно было хорошо. И, чтобы не уснуть, она стала бездумно болтать:

– Магдалена молится каждый день и каждую неделю ходит в церковь, чтобы покаяться. Но я знаю, что у них с моим дядей роман.

Томас вздрогнул даже и повернул голову в её сторону.

– Да, да. Я видела их вместе пару раз. О Боже Всевышний! Такая добродетельная и непорочная Магдалена не сумела устоять против него. Видимо, ей приятно притворяться терпимой и набожной, а по ночам проводить время в его спальне, ха!

Краем глаза Амелия заметила, как Томас отрицательно покачал головой.

– Скажешь, что это не так? Если бы она призналась, я бы не осудила. Но она ведёт себя бесчестно и эгоистично. Иногда мне так хочется сказать ей об этом… но я не могу.

Солнце пригревало кожу, и в воздухе ощутимо повеяло морской свежестью, травой, деревьями. Амелия расслышала приглушённый смешок со стороны:

– Ты лучше, чем сама думаешь.

Ей хотелось посмотреть на него в тот момент, но Амелия знала, что его лицо, скорее всего, омрачено короткой судорогой боли из-за того, что он говорил вслух. Это был хриплый, едва различимый шёпот, но даже его оказалось достаточно, чтобы понять: Томас терпит эту боль не ради себя. Поэтому она только улыбнулась и потянулась всем телом, как кошечка.

– Лучше помолчи и не напрягайся, – посоветовала она с материнской строгостью. – Пусть Магдалена целует дядю хоть на каждом шагу, но нечего попрекать меня поведением, которое она считает неприемлемым… И почему вообще взрослые так любят это делать? Я говорю о поцелуях. Что вообще здесь может быть приятного?

Томас снова усмехнулся, потёр пальцем кончик носа – явный признак его неловкости – и пожал плечами. Амелию совершенно разморило, и сквозь дрёму она уже почти не думала о предмете разговора.

– Ты лучше меня всё знаешь, это несомненно. Месяц назад мы гостили в Билдсайде, помнишь праздник у какого-то мормэра? Там ещё пела его дочка… у неё был жуткий скрипучий голосок! Я видела, как вы целовались с ней за портьерой, на балконе. А потом она вдруг шлёпнула тебя по щеке. Что это было? Пощёчина? Я тогда долго смеялась! Да от такого «удара» даже комар бы обиделся! Неужели всё было так плохо, Томас?

Амелия повернулась к нему, но он уже мирно посапывал во сне. Она ещё раз взглянула на его взъерошенную кудрявую шевелюру, плечи и руки, плоский торс и светлую поросль на груди и вдруг резко отвернулась. Хорошо, что он уснул, иначе её взгляды лишь смутили бы его. Разве подруги могут так рассматривать своих приятелей? Девица, с которой он целовался тогда на празднике, наверняка смотрела так же, да и сам поцелуй выглядел вполне целомудренным, и всё равно она осталась недовольна. Вот уж неженка!

Ей внезапно показалось, словно что-то раскалённое коснулось руки. Амелия очнулась. Она даже не сразу сообразила, как быстро заснула. Видимо, перекатилась со своего плаща поближе к Томасу, и его локоть упёрся ей в руку.

Долго ли они спят? Кожа лишь слегка покраснела. Возможно, не слишком долго.

Девочка чуть приподнялась так, что её рыжие локоны упали ему на обнажённую грудь. Затем, как она себя убедила, исключительно из любопытства положила ладонь между ним и собой. Его тело было горячим и твёрдым, от этого ощущения в её животе будто что-то упало и снова поднялось выше, к сердцу. Томас не просыпался, и она наклонилась поближе к его лицу.

Во сне он казался совсем ещё мальчишкой, не обременённым заботами о будущем. Амелия неожиданно подумала, что он привлекателен. Сначала она удивилась, затем нахмурилась. В конце концов пришло осознание, что в этом факте не было ничего постыдного. Она не задумывалась над тем, нравился ли ей хоть кто-то из джентльменов, навязанных дядей и ухаживающих за ней в обществе. Она просто не думала о них, как о мужчинах. Они были ей не нужны. Но именно сейчас она смотрела на Томаса и понимала, насколько он мужчина в сравнении с ними. Он всегда обращался с нею обходительно и нежно, и ей это нравилось.

Многие ли девицы целовали его? Хотел ли он жениться хоть на одной из них? Амелия встряхнула головой, дабы отогнать эти разочаровывающие мысли. Хотел бы жениться, сделал бы это уже давно. Вот поэтому он дружит с нею, у него просто нет нужды в большем. Девочка улыбнулась и подумала, что в таком случае остальное уже не важно. Она наклонила голову и быстро чмокнула его в сухие губы.

Ничего. Совсем ничего. Это было скорее равнодушно, чем уверенно. Поэтому во второй раз она сделала всё, как сделала бы на её месте женщина настойчивая и взрослая. Правую ладонь она прижала к его горячей, слегка щетинистой щеке, приблизилась и прикоснулась губами к его рту. Задержала дыхание, чуть пошевелилась и, решившись, скользнула внутрь языком. От этого

прикосновения её тут же бросило в жар, а ощутив под собой движение, Амелия отпрянула и взглянула в распахнутые серые глаза.

Она даже не успела ничего сказать. Он просто поднялся, постоял некоторое время к ней спиной, затем лишь повернулся с улыбкой на порозовевшем лице.

Амелия поняла тогда, что он не злился, но себя ощущала немного растерянной.

– Ты думаешь, что я чудная, да? – промямлила она.

Тогда Томас опустился перед нею на колени, приобнял и улыбнулся широкошироко и ласково.

– Всем нужен друг… и ласка… а тебе их очень не хватает, – прошептал он с хрипотцой.

Амелия заметила, как заслезились его глаза, поэтому просто кивнула и опустила голову, чтобы он мог встать и громко откашляться.

Приближался полдень, и солнце начинало припекать всё жарче. Скоро ктонибудь обязательно заметит, что их обоих нет слишком долго, начнутся новые подозрения и обвинения. Амелия вздохнула, поправила свою сорочку и попыталась заплести волосы в косу. Томас подождал, пока она снова поднимет на него глаза, а когда она это сделала, он лукаво подмигнул. Затем произошло то, чего Амелия совершенно не ждала. Что одновременно напугало её и восхитило. Что незримым знаком с Небес определило её судьбу.

Томас повернулся в сторону края утёса, неожиданно сорвался с места, подняв босыми ступнями под собой пыль с земли, разбежался и спрыгнул. Амелия успела только вскрикнуть, да так, что её возглас эхом разнесло по округе. А со стороны бухты послышался громкий всплеск.

Её мгновенно охватили страх и волнение, девочку колотила неясная дрожь, но она вскочила с места и подбежала к скалистому краю. Там, внизу, в голубой чаше бухты, на поверхности воды мелькала светлая кудрявая голова. Томас помахал девочке рукой и снова нырнул. Амелия не могла увидеть его лица, но готова была в тот момент поклясться, что он улыбался, будто нашкодивший ребёнок.

Разумеется, он делал это и раньше, однако совершенно точно не ожидал, что эта сумасбродная девица последует за ним вниз. Послышался тонкий визг, затем совсем рядом всплеск.

Словно обезумевший молодой человек вынырнул в нескольких футах от девочки и быстро подплыл к ней вплотную. Он схватил её голову своими широкими ладонями и посмотрел в побледневшее лицо.

– Ты ч-что, Томас? Что с-с тобой? – пробормотала Амелия, когда он освободил её лицо от мокрых рыжих локонов. – Господи, до чего же вода холодная!

Она так быстро замерзала и настолько была увлечена роскошным видом утёса отсюда, снизу, что и вовсе не заметила этого гневного выражения лица напротив себя. Томас несколько раз дёрнул её за руку, заставил плыть за собой, к отмели, от которой вела тонкая полоса из валунов прямиком к берегу. Едва они выбрались из воды и дошли до суши, Томас опустился перед девочкой на колени, схватил её за плечи и стал так трясти, что у той дух захватило.

– Никогда! Ни-ког-да так… не делай! – хрипел он, сверкая яростными глазами, будто безумный. – Дура!

Когда он отпустил её, Амелия раскрыла от удивления рот.

– Если ты это можешь, почему и мне нельзя? Ведь ты же прыгнул!

Он мотал головой, и капли стекали по его плечам и груди, и снова в гневе дёргал девочку за руку, как бы давая понять, чего именно он от неё добивался.

– Я всего лишь пошла за тобой! – упрямилась она. – Ты же прыгнул, и я бы тебя не бросила!

Тогда Томас резко выдохнул и прижался влажным лбом к её плечу. Так они стояли несколько минут, и он крепко держал её плечи в своих руках. А после медленно отстранился, скользнул по девочке тяжёлым взглядом: по копне мокрых волос, по узеньким плечам и острым вершинкам грудей под намокшей батистовой сорочкой, и ниже, по стройным исцарапанным ножкам. Он просто покачал головой, скорее своим собственным невысказанным мыслям, поднялся, оглядел бухту, затем с его губ сорвался короткий приказ:

– Идём… пташка.

***

Лето подходило к концу, и Амелия чувствовала вокруг всеобщее напряжение, такое тягостное и горькое, будто каждый рядом с ней, и она в том числе, ожидали чего-то неизбежного, неотвратимого. Начались приготовления к отъезду. Томас Стерлинг всё чаще ссорился с отцом и всё реже появлялся в его владениях. Амелия грустила, но в душе надеялась на лучшее.

Короткое письмо от родни из клана Синклер, в котором сообщалось об отличном самочувствии Сары и об их с сестрой возможной скорой встрече, слегка подбодрило домашних, однако, будто бы по чьему-то невидимому жестокому приказу, этой радости не суждено было длиться долго.

В конце августа 1752 года у графа Монтро случился первый приступ. Самые опытные врачи Абердиншира сводили всё к сердечной недостаточности. За несколько дней домашней суматохи и целой череде беспокойных лекарей Амелия привыкла к незнакомым терминам. Она самостоятельно копалась в хозяйской библиотеке в поисках нужных словарей. И хотя Джеймс Гилли старался вести себя так, словно ничего не происходило, впечатлительная Магдалена не умела скрывать эмоции, и Амелия часто видела её заплаканной, сидящей у постели графа, в его покоях.