Мы будем утешены. Исход от ислама к Православию

В Грецию, креститься

Из монастыря св. Екатерины я вернулся другим человеком. На сердце было легко и радостно. Я ощущал прилив юношеской энергии. Православие вновь доказало, что содержит полноту жизни, что Христос — воистину живой Бог. Однако то знание Бога, к которому я пришел, было хотя и конкретно–личным, но все же внешним. Словно я узнал Его через Его тень, то есть через Его действия, явленные как события моей жизни. Я по–прежнему не знал Его Самого лично, лицом к лицу. Но чувствовал, что теперь перемены в моей душе гораздо более серьезны, чем при первой встрече с Православной Церковью. Я получил мощное свидетельство того, что Господь видит меня и направляет к Себе, однако моя природа оставалась прежней, греховной. Я по–прежнему нес бремя греха и понимал, что нахожусь во власти тьмы.

Время шло. Я регулярно переписывался с монахом и Евгенией. Они писали, что договорились со священником в афинском районе Халандри, и тот окрестит меня в Рождественский Сочельник 1998 года.

В субботу 29 ноября 1998 года, ровно за десять дней до отъезда в Грецию, я был на службе в греческом православном храме Благовещения в Осло. К моему изумлению, там крестили младенца. Я очень обрадовался и возблагодарил Христа — для меня это был урок и практическая подготовка к таинству Святого Крещения в Православной Церкви.

Десятого декабря 1998 года я двинулся в путь, и сразу же все пошло не по задуманному. Самолет должен был вылететь из Осло в Цюрих в половине восьмого утра. В Цюрихе мне предстояло сесть на самолет до Афин, вылетавший в десять двадцать пять. В тринадцать пятьдесят пять я был бы в Афинах.

По каким–то техническим причинам наш рейс задерживался. Часа полтора мы сидели в самолете, дожидаясь, когда он взлетит. Было жарко, я изнемогал. Справа и слева от меня сидели здоровенные норвежцы, я был так стиснут, что не мог шевельнуться. Я нервничал, боясь, что опоздаю на самолет до Афин. Наконец я не без труда раскрыл Евангелие на персидском и стал читать. Через полчаса самолет наконец взлетел.

Когда мы прибыли в Цюрих, мой самолет уже улетел. Мне сказали, что я полечу следующим рейсом примерно через два часа. Как раз когда я шел к выходу на посадку, на табло появилось сообщение, что рейс отменяется. Следующего предстояло ждать еще два часа. Когда они почти истекли, нам объявили, что вылет откладывается. Я был зол и вымотан. Примерно за час до объявленного времени я подошел к выходу. В это время там шла посадка на израильский рейс до Тель–Авива. Я сел в кресло и начал читать Евангелие, но вскоре поймал на себе пристальный взгляд какого–то молодого человека. Я сделал вид, что не замечаю, и продолжил чтение. Через некоторое время подошел мужчина постарше, видимо, сотрудник израильской службы безопасности, и стал спрашивать, кто я, откуда, куда направляюсь и почему сижу рядом с выходом на посадку. Я объяснил. Он попросил показать документы и билет. Я был на взводе и едва не сорвался, однако все же взял себя в руки, вежливо ответил ему и показал документы. Он извинился, после чего пожелал счастливого пути и веселого Рождества.

Израильский самолет улетел, на табло зажегся номер нашего рейса. Незадолго до посадки меня попросили по громкоговорителю подойти к сотруднику контрольно–пропускного пункта. Я был в полном изумлении: как будто кто–то хочет нарочно испортить мне поездку в Грецию. Я подошел. Сотрудник, грек, спросил, зачем я лечу в Грецию, надолго ли, и где собираюсь остановиться. Я показал билет и спокойно ответил на вопросы. Он поблагодарил меня, и на этом дело закончилось.

Я вернулся и сел в кресло, издерганный и злой, не понимая, что происходит. Я много путешествовал в своей жизни, но редко встречал столько трудностей в один день, да еще без всякой причины. Я просто не мог поверить в то, что происходит. Мне хотелось проклясть этот день, как вдруг я понял, в чем дело.

В октябре того же года, двумя месяцами раньше, мне приснился кошмар. Я стою в церкви и пытаюсь пройти к алтарю. Очень злой и безобразный человек в длинной ночной рубахе кроваво–красного цвета преграждает мне путь. Он указывает на меня пальцем и с ненавистью кричит: «Не смей вступать в таинство!»

Именно в этом видении я впервые услышал и осознал слово «таинство». В течение нескольких дней я был напуган сном. Слово «таинство» я запомнил и стал выяснять, что оно значит, чтобы понять смысл видения, однако так и не разобрался, что означал мой сон. Сейчас, в цюрихском аэропорту, по–прежнему дожидаясь посадки, я вспомнил свое видение и понял его смысл. Сатана изо всех сил мешает мне креститься, пытается нарушить мои планы, озлобить меня. Я понял, как важно Святое Крещение. Еще я понял, как важен каждый человек во Вселенной и в очах Бога. Осознав, насколько я ценен Богу, я ободрился, злоба и раздражение прошли. Я возликовал в душе. Я ощущал гордость перед дьяволом и смирение перед Богом, который любит меня и заботится обо мне.

Я чувствовал себя сильным и ценным для Бога. Моя твердая решимость стать православным христианином разозлила нечистого. Теперь я понимал, что одержал верх, а нечистый беспомощно и мучительно отбивается. Я могу победить его своей твердой решимостью следовать Богу и принять крещение, и победа останется за мной. Я еще больше укрепился в решимости принять Святое Крещение. Я дивился, испытав на себе, как союз между Богом и человеком удручает и раздражает нечистого, радовался, видя, как мое «да» на призыв Христа, мое движение к Нему превращают могущественное чудище в беспомощную и озлобленную тварь.

В Афины я прибыл поздно ночью. Евгения встретила меня в аэропорту. Она не удивилась, услышав про мои трудности, потому что знала о таких реальных проявлениях духовной брани даже и в обыденной жизни. Мы поехали к ней домой, где ее семья приняла меня с бесконечным гостеприимством. Всякое гостеприимство прекрасно, но греческое — еще прекраснее!

11 декабря 1998 года мы с Евгенией поехали в их летний домик в Коринфе, где остановился монах. Это в двух часах езды от Афин. По дороге она рассказала о планах относительно моего крещения. Я буду жить в этом летнем домике, а монах тем временем меня подготовит. Крестить меня будут в Халандри накануне Рождества. Монах предложил, чтобы Евгения стала моей крестной матерью, если мы оба согласны. Она согласилась, к большой моей радости.

Приехали к вечеру. Дом был удивительно хорош — одно из самых красивых мест, какое я видел в жизни. Он был похож на сказочный замок. Его окружают маслины, лимоновые и апельсиновые деревья, а Коринфский залив чуть ниже по склону окружен целой чередой красот.

Монах принял меня с истинно греческим гостеприимством. Однако несмотря на дружелюбие и гостеприимство монаха и Евгении, мной в первый же вечер овладело беспокойство. Оно нарастало. В мыслях моих был разлад, внутренний голос смущал меня множеством вопросов: что ты делаешь здесь, в этом одиноко стоящем доме с малознакомыми людьми? Зачем ты оставил хороших знакомых в этот праздник Рождества и приехал в страну, язык и обычай которой тебе совершенно чужды? Для чего? Чтобы креститься? Зачем искать сложности? Разве нельзя окреститься в Норвежкой церкви? Чем она тебе нехороша? Почему ты так несправедлив к Норвегии и ее церкви? Кто ты такой, чтобы отвергать протестантскую церковь? Ты вышел из совершенно нехристианской среды, и при этом считаешь, что вправе презирать протестантство? Не дерзость ли это с твоей стороны? И чего такого особенного в Православной Церкви? Разве тебя не пугают все эти обряды, мистицизм, умерщвление плоти? А может, именно мистицизм, а не христианство, привлекло тебя к ней? К чему все это учение об умерщвлении плоти? Что в нем христианского? Кто сказал, что в христианстве должны быть мистицизм и аскеза? Христос умер за тебя, достаточно в это верить, и ты спасешься. Все просто и рационально. Не нужно ни аскезы, ни мистицизма. Даже и креститься не обязательно, потому что спасает вера. Так за истиной ли ты пришел в эту Церковь? Зачем усложнять себе жизнь? Почему не покреститься в протестантской церкви в Норвегии, где тебе знакомы и культура, и обстановка? Что с тобой? Ты окончательно сошел с ума?

Время шло, голос сомнений креп. В воскресенье, 13 декабря, часов в семь утра мы пошли на Божественную литургию в коринфскую церковь св. Димитрия. Литургия в Православной Церкви длится обычно часа полтора–два. Она представляет собой длинную молитву и включает чтение отрывков из Посланий и Евангелия. Ее кульминация — участие присутствующих православных христиан в таинстве святой Евхаристии, то есть Тела и Крови Господа Иисуса Христа. День был холодный, в церкви не топили. В соответствии с православным обычаем почти всю службу пришлось стоять на ногах. Я страшно замерз и устал, кроме того, почти ничего не понял, потому что служили на греческом языке. Я был в смятении и думал:

«Что со мной не так, Господи? Почему я вечно оказываюсь исключением? Посмотри на эту церковь и тех, кто стоит вокруг. Все они греки, выросли в этой стране, живут по соседству, воспитаны в православии. Они пришли на службу в местную церковь. Вероятно, они ходят сюда с детства и понимают каждое слово — ведь это их родной язык. И вот я! Чужак, иранец, приехавший из Норвегии, чтобы креститься в Православной Церкви! Я не говорю по–гречески, не понимаю ни одного слова, которое здесь звучит. Я устал всегда и везде быть чужаком. Посмотри на меня, Господи, я страдаю. Довольно я страдал. Когда мои страдания закончатся, Господи?»

Доколе, Господи?.. Не забудь меня до конца! Доколе будешь отвращать лицо Твое от меня? Доколе заключать мне помыслы в душе моей, печали в сердце моем день и ночь? Доколе возноситься врагу моему надо мной? Воззри, услышь меня, Господи Боже мой! Просвети очи мои, да не усну сном смерти! Да не скажет враг мой: «Превозмог я его!» Гонители мои возрадуются, если я поколеблюсь. Я же на милость Твою уповаю: возрадуется сердце мое, когда спасешь Ты меня. Воспою Господа, сотворившего мне благо, пою имя Господа Всевышнего (Пс. 12:2–6).

Служба закончилась, мы вышли из церкви, сели в машину и поехали назад в летний домик. Я был в смятении и молчал, вопрошая себя в мыслях. Евгения собиралась ехать в Афины к семье. Когда мы приехали в домик, Евгения и монах сказали, что, как им кажется, Господь обратился ко мне через тот отрывок из Евангелия, который читали во время службы. Это было Евангелие от Луки. Я заинтересовался и начал читать по персидскому Евангелию:

Услышав это, некто из возлежащих с Ним сказал Ему: блажен, кто вкусит хлеба в Царствии Божием! Он же сказал ему: один человек сделал большой ужин и звал многих, и когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже всё готово. И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу придти. И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. И сказал раб: господин! исполнено, как приказал ты, и еще есть место. Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убеди придти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина…(Лк. 14:15–24).

Мог ли я в это поверить? В то, что Господь говорил со мной в церкви? С какой стати? Сколько раз пятидесятники говорили, будто Господь сообщает мне то или другое, но ничего не менялось! С какой стати мне верить на этот раз? Быть может, то, что говорят мне эти православные, такое же пустое сотрясение воздуха, как и уверения «харизматиков». Какие доказательства они мне представили? Я был в таком смятении от этих мыслей, что подумывал в тот же день вернуться в Норвегию. Монах ушел отдохнуть в свою келью, которая располагалась в нескольких сотнях метров от дома. Евгения увидела, что я расстроен, и спросила, в чем дело. Я рассказал о своих сомнениях, и добавил, что сильно сомневаюсь, надо ли мне креститься в православии. Я сказал:

«Господь Сам говорит: Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят (Мф. 7:7–8). Я стучал в Его дверь, почему Он не отворил? Я стремился к Нему годами, почему Он не показался? Я рыдал, умоляя Его прийти на помощь, почему Он не ответил на мои молитвы? Может, Он считает меня недостойным? Если он — живой Бог, говоривший с пророками, почему Он не говорит со мной? Неужто я должен быть велик и совершен, как Моисей, чтобы Он до меня снизошел?»

Евгения ответила в самую точку, пророчески сказав: «А кто, по–твоему, был Моисей? Он даже человека убил! Господь пришел к нему, потому что Господь так пожелал, и потому что Он видел, что Моисей в нужном духовном состоянии, а не потому, что он был великий человек. Это потом по Божьей милости он сделался великим человеком». Она продолжала: «Крепись! Не думай, что лукавый будет спокойно смотреть, как ты приближаешься к Христу. Он будет всячески тебе мешать, потому что ему еще досаднее, когда к Богу приходит человек, воспитанный в совершенно других традициях. Не теряй веры и мужества!»

Слова Евгении наполнили меня любовью и Святым Духом. Они успокоили мятущееся сердце, придали мне мужества. От осуждения Бога я перешел к раскаянию. Кто я, чтобы судить Его, приведшего меня в этом место? Неужели то, что я в Коринфе, с этим православным монахом и этой ангельской женщиной, не чудо и не знак Божьей любви? Как смею я, грешный и недостойный, обвинять Бога в безразличии? Как смею требовать, чтобы Всемогущий Господь явился мне, как Моисею?

Евгения пошла сказать монаху о моих переживаниях, потому заглянула попрощаться и отправилась в Афины. Она уехала, а монах оставался у себя. Было темно и холодно. Я сидел в доме один, поближе к очагу, и страдал. Потом я начал читать книгу, которую подарил мне монах, сочинение отца Софрония, русского подвижника на Афоне. Книга была с дарственной надписью покойного отца Софрония монаху.

Я знаю немного книг, пронизанных таким духовным горением, и настолько глубоко свидетельствующих о христианстве. Она отражает труд духовного исполина, человека, каких в наше время исключительно мало. Его слова, исполненные Святого Духа, прямиком входили в сердце и согревали его огнем Божьим. Чем дальше я читал, тем сильнее согревалось и умилялось мое сердце. Никогда не испытывал я такого смирения. Смирение исходило не от меня, а от прикосновения Святого Духа через живые слова отца Софрония. Я чувствовал, что это человек очень мне близок, как будто он пишет специально для меня, изо всех сил стараясь, чтобы я понял, как будто он рядом и молится обо мне и за меня своими словами. Я и не заметил, как во мне начал действовать Святой Дух. Я, я сам осознавал свою греховность. Моя душа каялась. Не рассудок убеждал меня в моей греховности; я всем своим существом осознавал свое покаяние. Раскаяние было не действием, а состоянием. Я каялся, потому что Дух показал мне реальность, не доступную обычному искаженному человеческому взору (см. Мф. 17:2). Святой Дух очистил мои очи, и я словно видел трагедию человечества через себя самого, ибо светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то всё тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то всё тело твое будет темно (Мф. 6:22–23). Я отчаянно нуждался в Его защите. Душа молила о Его любви. Сердце умилялось как никогда прежде. Я испытывал умиротворение и в то же время всем существом стыдился перед лицом незримого Бога. Я чувствовал себя последним нищим, псом, который дожидается крох с господского стола (Мф. 15:26–27), мне хотелось, чтобы Он удостоил меня, несчастного, хотя бы одним милостивым взглядом.

Потом пришел монах и сел рядом. Мы проговорили несколько часов. Я рассказал о своем отчаянии, о сомнениях, о том, как я стыжусь своей неблагодарности к Богу. Монах утешил меня. Он напомнил, каким чудесным образом мы встретились в Греции и на Синае, и велел никогда не сомневаться, что благодать Божия действует во мне, чтобы соединить меня с Его Церковью. Я сказал, что нуждаюсь в явном знаке Его любви, чтобы искренне уверовать, и что много лет молюсь о такой вере: «Может, Он не отвечает, потому что я неправильно молюсь?».

Монах ушел к себе и вернулся минут через десять. Он принес мне веревочные четки и показал, как пользоваться ими, чтобы сосредоточиться, когда читаешь Иисусову молитву. Он даже попытался перевести эту молитву с греческого на английский, но я ее знал, потому что перед самым отъездом в Грецию читал выдержки из «Добротолюбия» в норвежском переводе.

Потом монах пожелал мне спокойной ночи и ушел к себе. Я остался один у камина. Над ним висела прекрасная икона Божьей Матери с Христом–младенцем в Неопалимой Купине (Исх. 3:2). После полуночи я начал медленно молиться, перебирая четки:

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.