Мы — можем!

Похороны капитана

Иван Васильевич Бучака скончался от второго обширного инфаркта. Не выдержало капитанское сердце нагрузок этой нелегкой жизни, а рубцы старых обид послужили концентраторами напряжений.

Иван Васильевич основную часть своей жизни провел под флагом ВМС, под которым и лежал сейчас. Он дослужился до командира подводной лодки, потом командовал Либавской бригадой подплава, был представлен к званию контр-адмирала, но, как всякий честный и совестливый человек, в критический момент сделал выбор — принял на себя вину, защищая своего незадачливого подчиненного. И гнусная система выдвижения кадров, укоренившаяся в России где-то с незабываемого 1917 года, перекрыла Ивану Васильевичу путь к творческому росту. Полагаю, что флот пострадал от этого больше, чем Иван Васильевич. Но кого это волнует?

В отставку он вышел капитаном первого ранга, однако количеству и качеству военморов, пришедших разделить с нами горечь утраты, мог бы позавидовать любой адмирал, если бы конечно в этом состоянии у него сохранилась способность завидовать.

К нам в отряд Иван Васильевич был приглашен на должность капитана спасательного катера. Ему было уже под шестьдесят. Тем не менее, он быстро освоился и в новом коллективе и на новом судне. Быстро проникся здоровым духом морской спасательной службы и по спасательной хватке стал значительно опережать некоторых старых пингвинов, поросших ракушкой в спасательном флоте.

В то время отряд боролся за выживание. Терял старые привычные работы, искал новые. Срочно потребовалось ставить и убирать боны, обеспечивая защиту акватории при перегрузке нефтепродуктов. Иван Васильевич был одним из тех, кто начинал эту работу, и, несомненно, лучшим из всех.

Он управлял катером не так блестяще, как Виктор Морозов, но очень уверенно, стабильно и спокойно. Люди любили с ним работать. Он был прирожденным воспитателем, «батей».

Как-то к нему попал сменным помощником ленивый и бестолковый судоводитель, на которого я, грешный, давно махнул рукой. Он, конечно, не стал толковее, но Иван Васильевич сумел пробудить в нем жажду деятельности и профессиональную гордость. Человек этот здорово изменился. А мне стало стыдно за себя и хорошо за него.

Приемы работы спасательных катеров-бонопостановщиков типа «Арнеб» Иван Васильевич искал творчески, шлифовал и внедрял в массы. Сегодня уже мало кто помнит, что вытягивать боны и некоторые другие объекты катерами этого типа задним ходом начал капитан Бучака.

Когда малопьющие бездельники, безрукие любимчики начальства в очередной раз заваливали какое-нибудь дело, вызывали Ивана Васильевича. Долго и нудно объясняли, что требуется сделать. Иван Васильевич дожидался перерыва в ненужном инструктаже, чтобы тихо сказать: «Ладно, мы попробуем».

И уходил, и делал все, как надо.

До последнего своего дня, совестливый потомок русских крестьян, он не приемлил дарового куска хлеба. Пахал, как вол. Уже после первого инфаркта, когда здоровьишка у него заметно поубавилось, и с капитанства его сняли, он продолжал вести занятия по ВМП с судоводителями и всегда был готов при нужде подменить кого-то из капитанов.

Негромкая доблесть в нем терялась за подлинной интеллигентностью и душевной мягкостью. Его чудесная улыбка всегда несла оттенок извинения. Иван Васильевич — настоящий моряк и человек, созданный по образу и подобию Божьему, скромностью прикрывал свою удаль и лихость.

А сейчас, в гробу, Господь принял от него излишек скромности. Он лежал, слегка откинув кудрявую голову, полный достоинства и задорной отваги, знающий себе цену боевой моряк.

Это выражение непостижимым образом сочеталось с видом обретения покоя после страшной усталости. Как любой русский мужик, он тащил на своих плечах непомерный груз забот и тревог. Тащил безропотно и честно. И теперь на его усатом лице высветилась сладкая гримаса отдыха:

– Все, ребята. Я свой долг выполнил и отдыхаю. Давайте дальше без меня!

Сухо треснули залпы салюта. Тягучие рыдания оркестра поплыли под низкими черными облаками. Мы засыпали могилу.

Народу было очень много. И когда каждый бросил по комку, зарывать почти не пришлось.

По контрасту вспомнились похороны другого человека — одной из центральных фигур нашей конторы. Начальство наверху пило дорогую водку и высказывалось в смысле незаменимой потери. А во дворе капитан водолазного бота Сашка Томилов сказал окружавшим его водолазам:

– Ну вот, доворовался!

Это был самый короткий реквием, какой мне приходилось слышать. Приговор народа. Здесь было по-другому.

Я очень жалею, что не смог составить компанию военным морякам, но наши из отряда многие пошли с ними.

Тоска, тяжелая и вязкая, как кладбищенская глина, долго держала меня.

Я не мог успокоиться, пока не написал этот рассказ.

Прости нас, Иван Васильевич!

Ты жил смело и нешумно.

Но я хочу, чтобы память о тебе долго звучала в наших сердцах, как долго гудит глубина колокола после хорошего удара.

Собачья жизнь

Кто позавидует собаке?

Как всем известно, собачья жизнь — не сахар. Даже при хорошем хозяине.

Флинт считал, что с Хозяином ему повезло.

Единственным серьезным недостатком Хозяина было то, что он часто пропадал. Иногда надолго. Когда он возвращался, от него пахло сложным запахом, вызывавшим у пса щемящее чувство бескрайних просторов.

Флинт родился в Карелии, где пахло еловыми далями и озерными глубинами. Его мать звали Лайкой. Она и была лайкой и принадлежала сторожу пионерского лагеря. В тот год, когда дети Хозяина отдыхали в этом лагере, у Лайки родилось семеро щенят. Пятеро были рыжими, один — совсем белым, и один белым с черными пятнами. Хозяин выбрал последнего.

Через месяц он пришел к сторожу с сумкой и бутылкой водки. Водку выпили вместе за беседой, причем пили только сторож и Хозяин. Флинт блаженно дремал на стуле, не подозревая об ожидающих его переменах.

Потом Флинта положили в сумку, и сторож проводил Хозяина. Лайку пришлось привязать, но до самых ворот за ними шли два толстых лагерных кота, живших в полном согласии с собачьим семейством.

Флинт это время помнил очень смутно. Тогда внешностью и размерами он походил на меховую рукавичку. Ушки его обтекаемо висели, треугольник хвоста напоминал запятую. Мать Флинта работала по ночам. И хотя он по малолетству спал много, но главным образом днем. Ночью часто просыпался и хныкал в поисках матери. Ее не было. Зато находился Хозяин. Он брал щенка твердыми добрыми ладонями, нянчил, поил, кормил. К счастью, у него тогда еще не кончился отпуск.

К тому времени, когда отпуск все-таки кончился, Флинт вошел в режим. Внешность щенка вызывала всеобщее восхищение и симпатию. Природа сделала то, то не под силу лучшим мастерам мягкой игрушки. На белоснежной шелковистой шерстке угольно чернели пятна — одно на боку, другое у основания хвоста. На морде — такая же черная полумаска, из которой озорным блеском светились шальные карие глаза. Когда он неуклюже ковылял на толстых лапах, мало кто мог удержаться, чтобы не погладить псину.

Кончилось лето. Повеяло осенними холодами. Щенок быстро рос и крепчал. Они с Хозяином много гуляли. Сразу у дома начинался пустырь, ведущий к долине небольшой речки. Вся эта местность поросла березками, осинками и кустарником. Флинту было где побегать.

Много хлопот доставляли зубы. Белые, ровные и страшно острые, они все время зудели. Хотелось грызть, грызть и грызть. Хозяин не одобрял, когда щенок пробовал на зуб книги или башмаки. Флинт это быстро понял. Зато специально для разминки зубов ему приносили забавные деревянные калабашки и умопомрачительные мозговые косточки. Небо у щенка было сплошь черным, и по всем приметам из него должен был получиться злющий пес, вроде его матери. Но детство в атмосфере исключительного дружелюбия, окружавшей щенка, наложило свой отпечаток. Злобностью он не отличался. Рос большим компанейцем, но при этом умел отличать своих от чужих.

Становилось все холоднее.

Однажды Флинт проснулся от непонятного беспокойства. По времени было еще рано, но странный свет разливался из-за штор, отражаясь на стенах и потолке. Встал Хозяин, оделся, надел Флинту ошейник, взял поводок. Вышли из дому. Вся земля, деревья и кусты были покрыты чем-то белым, излучавшим мягкое сияние. Остро пахло свежим и пресным. Неведомая сила подхватила пса и понесла над белой землей. Хотелось бежать далеко — далеко, прыгать и кувыркаться без устали.

Так он впервые познал опьянение от первого снега, которому особенно подвержены лайки.

В декабре по округе прошла эпидемия чумки. Не миновала она и Флинта. Молодой пес тяжело заболел. С каждым днем хвороба проникала все глубже в организм. Нос стал сухим, горячим и шершавым. Тело ломило. Дыхание получалось тяжелым и хриплым. Скрутило желудок. Днем и ночью он лежал, свернувшись в клубок. Вокруг него суетились люди. Поили водой, совали лекарства. Очень помог пенициллин.

Прошел месяц. Много собак в округе погибло от эпидемии. Флинт выжил. Здоровый организм и неусыпная забота сделали свое дело. Пес начал подниматься, повеселел, окреп. Но еще долго оставался у него нервный тик. Подергивалось ухо и глаз, особенно когда он волновался.

В остальном все стало на места. Снова закурчавилась мохнатая шуба, влажной шагренью заблестел холодный нос. Уши встали над лобастой головой как черные треугольники парусов. Мохнатый хвост бубликом завернулся над спиной. Он был лучшим индикатором настроения. Когда Флинт шел по следу красивым крупным наметом, хвост развевался гордо, как победный флаг. Бывали минуты робости и смущения. Тогда хвост на глазах становился тоньше и незаметнее, поджимался между задних лап. Он мог уныло висеть, мог радостно хлестать по сторонам, чуть не сбивая с ног. Так бывало, когда возвращался из очередной отлучки Хозяин.

Образование Флинт получил среднее, но вполне приличное. Он научился четко выполнять нехитрые команды, ходить в упряжке и нести дозорную службу. В походах обеспечивал надежную охрану и чужих не подпускал. Есть собаки, которые охраняют только палатку или место хозяина, остальных держа за чужих. Флинт быстро знакомился с составом всей группы и своих пропускал беспрепятственно. Дома он знал свое место, и, хотя очень любил посидеть в компании, без разрешения в общество не лез. Он понятия не имел, как можно взять что-нибудь со стола, даже с голоду. Не был приучен забираться на кресла и кровати. Его царство было на полу. Хозяин любил его, но не баловал, а чувство такта было развито у пса, как у испанского гранда.

Походы он любил до безумия.

Когда дома собирались люди в лыжных ботинках или в высоких ботфортах, появлялись спальные мешки, рюкзаки, палатки и паруса, псом овладевало беспокойство. Волнующие запахи шли от снаряжения. Скрипели ремни, бренчали кружки и струны, звенели возбужденные голоса. Флинт тенью ходил за Хозяином, изредка мягко хватая его зубами за штаны. Больше всего он боялся, что забудут взять его. Но его ни разу не забыли.

В походах ему приходилось нелегко. Там, где люди проходили двадцать километров, он отмерял все шестьдесят. Проваливался в глубоком снегу, выбиваясь из сил. В дождь чувство долга не позволяло ему укрыться в палатке. Даже если Хозяин пытался взять его под кров, через пять минут Флинт вылетал под дождь, и, конечно, вымокал до костей. А его густой мех высыхал нескоро. И частенько в майских походах, когда вода в котелке за ночь превращалась в лед, он жестоко мерз, не позволяя себе оставить пост.

Летом сильно досаждали комары. Они находили места, где шерсть была короткой — на животе, на морде, — и десятками впивались в тело. Флинт приспособился бороться с ними: ложился в мох или в мягкую траву, плотно прижимаясь животом, морда между передними лапами, которыми он изредка стряхивал особенно наглых насекомых.

Однажды в шлюпочном походе он попал в страшную грозу. Хуже всего было то, что он в это время был в шлюпке один. Буксир тянул вверх по течению полноводной реки две баржи. За концевой баржой шла на фалине шестерка с провизией и снаряжением на десять человек. Хозяин с самого начала перебрался на баржу, как требовали правила, а Флинт не захотел. Он считал, что шлюпку нельзя оставлять без охраны.

До полудня небо дышало зноем.

Потом засвежело, побежали черные тучи, по реке пошла короткая злая рябь.

Вдали уже глухо ворчало. С каждой минутой становилось все темнее, будто ночь пришла среди дня. И вот в сгущающейся тьме сверкнул грозовой разряд. Ливень включился сразу на всю мощность. Не было отдельных струй. Небо водой падало наземь. Пес заметался по шлюпке, спотыкаясь о шпангоуты и тюки. Мокрый мех облепил тело. Флинт сразу стал тоньше, будто осунулся. Ему было противно и страшно. Вокруг грохотало. Вспышки молний били по глазам, залитым водой. Шлюпка качалась и подпрыгивала. В этом зыбком, распадающемся на части мире, было очень неуютно.

На корме баржи, еле видимый за пеленой дождя, показался Хозяин.

От звуков его голоса пес опомнился и успокоился. Он даже сумел найти удобное место — расклинился между двумя спальными мешками, спрятав голову под загребную банку. Теперь струи не слепили и не стучали по черепу. Стало немного легче.

Шесть часов подряд, то стихая, то снова зверея, бушевала гроза. Хозяин не мог подтянуть шлюпку, чтобы перепрыгнуть на нее. Он только подбадривал Флинта и в порогах направлял шлюпку в обход препятствий, из последних сил подтягивая фалинь то к одному борту, то к другому. Часа через три после полуночи под стихающим дождем они отдали буксир и пошли на соединение с основной группой.

Флинт долго не мог забыть страшное чувство одиночества и беззащитности, овладевшее им под грозой. После этого он и к шлюпке относился неприязненно. Первое время он даже отказывался садиться в нее. Хозяину приходилось на руках заносить его в шлюпку. Спустя время он снова стал по команде занимать свое место, но делал это уже без прежней охоты, только из чувства долга, которое было у него сильно развито.

Много пеших, лыжных и шлюпочных походов прошел Флинт с Хозяином и его друзьями. Он видел низкое красное солнце над сверкающими белыми полями, вязкие туманы и крутые шторма. Ловил ноздрями запахи весенней земли, хвои и морских водорослей. Слышал пение лесных птиц и грохот прибоя. Иногда мерз, порой голодал. Вместе со всеми и не меньше всех. Что ж поделаешь, такова собачья жизнь даже при хорошем хозяине.

Флинт одного не мог понять: почему Хозяин постоянно живет в большом городе?

Хозяин был, по мнению Флинта, неглупым человеком, но здесь явно чего-то недопонимал. В деревне лучше пахло, свободней и проще жилось. В городе люди и собаки строго разделялись по породам. Нарушение касты приводило к большому скандалу. Флинт это однажды почувствовал на себе, начав крутить любовь с одной очаровательной овчаркой.

За городом, как правило, никто не интересовался твоей родословной. Смотрели, что ты можешь сам, а потом соответственно принимали тебя. Щенки от Флинта, все без родословной, но крепкие, сообразительные, преданные и отважные остались в сельской местности.

С годами пес стал менее подвижным. Седые волосы белыми полукружиями легли на черную полумаску у глаз. Зато еще больше вырос интеллект и интуиция. Флинт отлично разбирается в настроениях Хозяина. По неприметным изменениям дыхания, голоса, движений пес безошибочно узнает, кого Хозяин любит, а кого — не очень. И, если пришедший Хозяину не мил, его встречают без лишней вежливости.

Зато к настоящим друзьям Хозяина — самое теплое отношение. Что может быть в жизни важнее, чем настоящий друг?

Иногда приходит одна женщина. Флинт, встречая ее, улыбается и отчаянно крутит хвостом. В комнате он ложится к ее ногам, закрывая теплым мехом стройные лодыжки. На Хозяина смотрит с понимающей, дьявольски хитрой улыбкой.

Он отлично знает, что в этот момент Хозяин завидует ему.

Navis sapiens

Мы штормуем четвертые сутки. Сейчас мы идем по волне. Умница «Ясный» сам встает на попутный ход и бежит по пятиметровым волнам так, что в помещениях шторм практически не ощущается. Его начинает водить и побалтывать только когда в дело вмешивается капитан, пытается подправить свободный бег судна. Этот капитан не может жить в гармонии с судном. Ему не дано. А жаль! Суда способны на такую трогательную взаимность, какой одарена далеко не каждая женщина.

Удачливые и невезучие, озорные и степенные, робкие и отчаянные — они умеют любить преданно и самозабвенно. Нужно только уметь понимать их. Грамотные береговые люди умом постигают наличие души у корабля и взаимность между кораблем и моряком. Но только моряк на интуитивном уровне может постичь и ощутить счастье такой любви.

И мы не сомневаемся в способности судов к самостоятельным разумным действиям. Особенно когда на них находит желание пошутить или напротив, в горькие минуты тяжелых испытаний.

Где-то в начале шестидесятых на Балтийском заводе готовили к спуску новый лесовоз. Уже раздали пригласительные билеты на торжество. Приготовили плакаты, столы и речи, шампанское для судна, коньяк для госкомиссии и спирт для работяг. Оркестранты надраили медь, продули дырочки духовых инструментов.

А лесовоз тихим солнечным вечером накануне торжества вдруг тронулся и пошел, все быстрее, на спуск. Потрескивали носовые копылья. Дымилась разогретая трением насалка.

Женщина-охранница подняла тревогу. Ей сначала не поверили. А когда все же сподобились глянуть на Неву, лесовоз мирно покачивался у противоположного берега, всем видом своим выражая покорность и послушание. Буксиры переполошившихся соседей побежали ловить его.

При этом самостоятельном спуске судно слегка повредило два стапельных крана. Однако все затраты с учетом ремонта вышеупомянутых кранов оказались значительно меньше тех, которые планировались при нормальном спуске. Таким образом, лесовоз и пошутил, и сэкономил народные денежки.

Тщательное расследование выяснило, что это был уже не первый случай самоспуска. В пятидесятые годы произошло подобное событие. Но поскольку тогда еще секретность была на должном уровне, событие не получило широкой огласки. Более того, посвященные в тайну дали подписку о неразглашении и обещание забыть указанное событие, как можно скорее. Боюсь, что кто-то из них все же нарушил принятые обязательства, поскольку сам факт стал достоянием гласности.

Как встречаются женщины с мужским характером и наоборот, так и у судов бывает, что по странной прихоти судьбы они получают душу, которая была бы уместна у совсем другого плавсредства.

В морских кругах прославился теплоход «Инженер Нечипоренко», которому по ошибке досталась агрессивная душа лихого боевого корабля. Поскольку в силу своих конструктивных особенностей он не нес никакого вооружения, свою воинственность «Инженер» проявлял единственно доступным ему способом: он таранил все суда, имевшие неосторожность приблизиться к нему. Причем, как правило, с летальным исходом.

Он утопил на Даугаве СРТМ «Лаймдота», в Ирбенском проливе — германский сухогруз «Фальке» с целлюлозой. Имя третьей жертвы я запамятовал, но не в нем суть. Подозреваю, что за «Нечипоренкой» числились и другие подвиги…

Иногда шутки судов балансируют на грани приличия.

В верховьях наших рек, куда с трудом добираются суда речного флота, трудятся плавсредства самого малого и самого мелководного флота — лесосплавного. Особенно горячее время у них приходится на конец апреля — начало мая. Две, редко три недели разлива рек, когда выводятся плоты зимней сплотки.

К несчастью, именно на это время приходится пора вскапывания личных огородов, без которых в тех местах не прожить. Чтобы совместить личные интересы с государственными, сплавные мужики трудятся в это время до упаду, подменяя друг друга по-очереди на работе. А это значит, что там, где обычно работают два человека, в эту пору вкалывает один.

Дело было на верхней Каме.

Героиней этой истории стала маленькая самоходочка для перевозки сплавного такелажа — двадцатитонная такелажница, взыгравшая по весне. На этих судах имеется гальюн, но в силу своего технического несовершенства он не использовался по прямому назначению. Прошу прощения за физиологические подробности, но без них, к сожалению, не обойтись.

Экипаж обычно удовлетворял свои естественные потребности прямо с борта. И вот единственный представитель экипажа почувствовал необходимость справить большую нужду. Он прошел на корму, расстегнул штаны и присел, ухватившись за флагшток. Крепление оказалось хилым, и здоровенный сплавщик упал в воду, как был — с поднятым флагом и приспущенными штанами.

Холодная вода способствует быстроте соображения.

Сплавщик бросил временно ненужный флагшток, подтянул штаны и поплыл к берегу. Пулей вылетел из воды, дрожа и отфыркиваясь, и рванул в сторону ближайшего жилья. Пока смог связаться с конторой рейда, пока там разобрались, поняли в чем дело, прошло немало времени.

Что будет с судном, если поставить прямо руль и пустить его по извилистой реке?

Казалось бы судно пойдет прямо и упрется в берег на первом же изгибе. Я и сам когда-то так думал.

Но не тут-то было!

Такелажница уверенно побежала вверх по реке, следуя всем ее изгибам. Когда подошли катера, посланные на перехват, она прошла уже 17 километров с места преступления. Озорница вела себя так, будто на ней есть судоводитель.

Ясным мартовским днем восемьдесят пятого года взрывная волна повышибала окна, витрины и двери многих строений Вентспилса. В нефтегавани взорвался новехонький танкер-продуктовоз «Людвик Свобода». Погибли четыре члена экипажа, находившиеся на верхней палубе. Палубу взрывом завернуло на лобовую часть надстройки, и это спасло людей, находившихся там. А там, кроме членов экипажа были их родные, прибывшие повидаться с моряками.

Судно загорелось. Людей с танкера удалось спасти, несмотря на сложность эвакуации.

«Эпрон», «Марс» и береговые пожарные потушили огонь. Пятиярусная надстройка сильно выгорела. Внутри пахло дымом обгоревшей изоляции, зашивки и моряцкого скарба. Этот запах беды сопровождал нас везде, даже в собственных каютах. Он крепко впитывается в робу и волосы и долго держится.

Потом начались многотрудные работы по деблокированию нефтепорта. Нашли и подняли с грунта разбросанные взрывом куски корпуса, оторванную носовую часть. Срезали и удалили завернутую на надстройку палубу.

Подошла очередь демонтажа надстройки, или правильнее сказать, рубки, так как рез проходил над палубой юта. Мощный плавкран взял на гак стропа, захваченные за конструкцию. Газорезчики отделили стенки рубки и ее выгородок по всему периметру. Была дана команда на подъем. Но ничего не получилось: где-то держал недорез. Его отыскали и дорезали.

Снова подъем, и снова не пошло.

Только с третьего раза рубка отделилась от юта и закачалась на стропах.

И тут все вздрогнули от мощного рева.

На палубе юта метрах в трех за рубкой высилась фальштруба. На ней размещался тифон. Тросик привода из рубки проходил к трубе на высоте второго яруса. Плавкран, снимая рубку, натянул этот тросик, и тифон взревел.

Страшный вопль смертельно раненного зверя разнесся над нефтепортом. В нем была нестерпимая боль и предсмертная тоска.

Это длилось может с минуту. Потом оборвался тросик и оборвался звук. Но долго еще стояли потрясенные люди и не смели вымолвить ни слова.

Два ледокола

На пасхальной неделе девяносто девятого года мы возвращались домой с очередной операции. Дело было сделано, и неплохо. Механик морспецподразделения Володя Давыдов и водолазы вернулись на «Гермесе», а наша четверка сопровождала АС до Муга-Лахт, после чего пересела на ледокол «Иван Крузенштерн», также принимавший участие в операции. На «Крузенштерне» нас приняли по-братски, обеспечили баньку, добрый ужин и отдых. Но, к сожалению, на другой день они получили приказ на проводку каравана и где-то в районе острова Мощный передали мою аварийную партию на ледокол «Мудьюг», который шел в Питер. С нами пересел пятый член компании — Виктор Егорович Соловьев из МАПа, старый моряк и хороший человек.

Должен заметить, что как это часто бывает при спасании, мы все, кроме Егорыча, были в робе, не очень грязной, но и не свежей. Наша цивильная одежда осталась на «Гермесе» и уже плыла домой, отдельно от тел.

Над футбольным полем «Мудьюга» громоздилась шестиэтажная надстройка.

В ее кормовой части слева от входа в продольный коридор находилась маленькая каютка с жесткими диванами и пустым столом. В таких каютках обычно переодеваются грузчики или ремонтники. Что-то неуловимое роднит их с приемниками опорных пунктов правопорядка. И нет в них ничего общего с человеческим уютом. Нас попросили посидеть в этой каюте.

— Ладно, ребятки, — сказал я своим — сейчас разойдемся, и нас определят куда-нибудь.

— Ох, Саныч, боюсь, что нас продержат здесь до Питера, — возразил мой боцман Володя Суздальцев.

— Ну что они, не моряки, что-ли! Тем более — коллеги.

Стыдно сказать, но прав оказался Володя. В этом КПЗ мы просидели все одиннадцать часов до Питера.

Где-то в полдень нас пригласили к обеду. В столовой экипажа, внимательно изучив наши наряды, хозяева поняли, что погорячились. Назад выставлять было уже поздно. Был найден компромисс: нам подложили под седалища подшивки общественной прессы. Чувствуя себя грязными отщепенцами, мы наскоро похлебали какой-то пересоленной бодяги и, недолго подавившись скользким картофелем с синтетической колбасой, вернулись в свой загончик.

Егорыч был в цивильном, но как истинный моряк, он не счел возможным оставить нас, и мы промаялись всю дорогу впятером. На полдник и ужин мы отказались выйти.

Несмотря на это, где-то ближе к концу вояжа нас посетил помощник капитана — бледный дылда в куцем мундирчике. Он попросил меня подписать ведомость на питание аварийной партии за эти сутки. От него несло какой-то кислятиной и тоской.

— Да, — сказал он, — кому горе, а кому удача!

Имелась в виду спасательная операция, в которой мы предотвратили затопление танкера с грузом мазута 22 тысячи тонн и заработали для России почти два миллиона долларов.

Никто не поддержал его бред. Он побулькал еще немного и слинял.

Гадкое впечатление осталось от перехода на «Мудьюге».

Видно, недаром великий Заборщиков, сам происходящий из поморов Зимнего берега, называет архангелосов «одесситы в валенках». Как известно, к северу от пятидесятой параллели слово «одессит» является ругательством, синонимом словам «барыга» и «пустозвон». Я понимаю, что это несправедливо по отношению ко многим чудесным парням из Одессы, но не я установил этот порядок, и не в моих силах отменить его.

Ну, хватит о плохом.

Совсем другие чувства охватывают меня, когда я вспоминаю ледокол «Капитан Измайлов».

С «Измайловым» мы отработали не один десяток спасательных операций. Шли годы, менялись капитаны. Но неизменным оставался дух этого славного кораблика — дух подлинного морского братства и заботливого русского гостеприимства.

В восемьдесят третьем нас дернули по тревоге 31 декабря, где-то заполдень. Аварийную партию со снаряжением доставили в Выборг. В Сайменском канале пропорол днище и сел на камни т/х «Балтика» — германское судно-автомат смешанного плавания. МО было затоплено. Судно лишилось энергии и хода. «Капитан Измайлов» уже стоял рядом. Нас закинули на АС буксирчиком из Выборга спустя несколько минут после наступления Нового Года.

Захваченные врасплох от праздничного стола мы даже не взяли с собой ничего достойного упоминания.

На ледоколе шумел новогодний бал. Нас приняли как своих. Посадили за праздничный стол, заставили принять участие во всеобщем разгуле, который не помешал параллельно и довольно плотно вести аварийно-спасательные работы.

Нас поселили в уютных каютах и окружили братской заботой. Капитаном был тогда Анатолий Михайлович Кондратьев, вечная ему память! Предыдущий Новый год мы также встретили с ним, только на «Геракле». На этот раз мы оказались его гостями и не имели повода пожалеть об этом.

Случалось весь день провести в напряженных трудах на АС. Даже пообедать было некогда. На «Измайлов» возвращались поздно вечером, когда камбузной команде самое время отдыхать. Однако они безропотно принимались за кормление голодной аварийной партии. Сидели рядом, подперши голову рукой, любовались как водолазы опустошают тазик с вареными сухофруктами — базовый компонент компота. Восхищенно ахали: «Вот это — мужики! Как едят!» Мы старались оправдать их доверие.

Годы уже не шли, а летели.

В марте две тысячи второго состоялись совместные учения с финнами — разлив нефти в ледовых условиях. Меня, грешного, с нашим механиком и со специальным устройством для очистки льда от мазута забросили на «Измайлов». Работали мы там недолго — два-три часа.

Но тут как раз подошло время обеда.

Измайловцы пригласили нас к столу, не слушая никаких отговорок. Проследили, чтобы мы пришли в столовую и поели-попили. Все это ненавязчиво, но неуклонно. И я почувствовал в этом душевном приеме стойкий дух измайловского гостеприимства.

Прими мою братскую любовь, ледокол «Капитан Измайлов»! Счастливого плавания тебе и твоему экипажу! Пусть минуют вас беды, и не оставит удача! Мы еще встретимся.

Зимняя сказка

Руководства по изготовлению ленивого огона я не встречал ни в одном пособии по такелажному делу. Однако в практике спасательных работ ленивый огон употребляется часто.

И, конечно, не из-за лени спасателей. Просто его изготовление экономит много времени, а правильно выполненный ленивый огон по прочности не уступает классическому ливерпульскому.

Это вам так, для общего развития.

Темным февральским утром мы выехали из Питера на двух грузовиках.

Мы — это водолазная станция Валеры Котельникова, упокой Господь его душу. Все, как на подбор, отличные ребята - сам «Батяня», Витя Рубанов и Леша Васильев. Четвертым был я, грешный. В кузовах грузовиков тряслось водолазное оборудование и водоотливные мотопомпы. Остальное АСИ нам должен был поставить заказчик — рыбколхоз в Усть-Нарве.

Мы собирались снять с камней и поставить на плав МРТК 3208.

МРТК означает малый рыболовный траулер с кормовым тралением. Довольно удачная посудина тонн на 170 в полном грузу. В неуютной обстановке нарастающего шторма МРТК 3208 бежал в бухту Сууркюлян-Лахти — единственное убежище для малых судов на острове Гогланд. Снежные заряды сбили с курса штурмана, и суденышко вылезло на валуны севернее входа в бухту. Днище было пробито. Вода затопила все отсеки и половину ходовой рубки. Через сутки образовался толстый слой льда. Все, что торчало из воды, тоже покрылось льдом.

В Усть-Нарву прибыли уже засветло. Пока ребята разгружали технику, я прошел в отдел снабжения и быстренько составил «Перечень такелажного имущества и материалов, необходимых для выполнения спасательных работ».

Главный снабженец собрал своих агентов и приступил к оснащению спасательной экспедиции.

Он дошел до позиции 24: спирт-ректификат — 3 литра, и остановился.

— Евгений Александрович, а вы не могли бы обойтись двумя литрами, как-нибудь сэкономить?

— Мы не привыкли экономить на здоровье водолазов, — сухо ответил я.

— Но что же делать? У нас на складе сейчас в наличии только два литра спирта-ректификата.

— Ладно! Давайте пока два. Литр довезете потом. Не задерживать же работы по этому поводу!

Он проводил меня до двора, не переставая почтительно благодарить.

Самой серьезной проблемой оказалось вырубить кусок стального тридцатишестимиллиметрового троса для браги. Кузнечного зубила не оказалось ни у нас, ни у заказчика.

Простого зубила тоже не нашлось. Летом, возможно, мы отыскали бы подходящий камень и на нем умудрились бы перебить трос. Но стояла зима во всем ее великолепии, и мягкий снег выстилал берег. Газорезки тоже не было. Отрезных машинок тогда просто не существовало.

Мы взяли грех на душу и сперли с пожарного щита топор. При помощи этого топора и кувалды мы долго мочалили трос в месте желаемого реза. Красное солнце уже падало в береговые кусты, когда мы, наконец, отделили свою брагу от катушки.

Топор, вернее то, что осталось от него, возвращать было неприлично.

Нас решили забросить на Гогланд двумя МРТ, принадлежащими заказчику. Начальство дало соответствующее распоряжение.

Дальнейшее сильно напоминало сцену из советского фильма о гражданской войне.

Члены экипажей озадаченных МРТ, их коллеги и все, кому нечего было делать на закате зимнего дня, а таких оказалось немало, собрались на митинг. Основная мысль, которая мощно пульсировала в сознании митингующих, сводилась к следующей концепции: раз нас посылают обеспечивать спасательную операцию, пусть нам тоже предусмотрят спасательное вознаграждение! Мысль эта выражалась колоритным языком и подкреплялась множеством поучительных примеров. Каждый очередной оратор картинно вскакивал на барабан с тросом и, возвышаясь над аудиторией, забрасывал ее аргументами. Мы, как люди посторонние, только наблюдали за развитием событий. Но ничего особенного не произошло. Закончив митинг, рыбаки погрузили АСИ на суда, сбегали в магазин за бормотухой и начали оформлять отход.

Ночью через битый лед мы пошли к Гогланду.

Аварийной партии придали моториста Сережу и ЯЛ-6 с подвесным мотором. Сережа оказался славным парнем и хорошим мотористом. Я никогда не любил подвесных моторов, но под Сережиным присмотром этот агрегат являл чудеса надежности, а что еще нужно для нашей работы?

На Гогланд высаживались ранним утром, во тьме. Нас приютили в казарме местного погранотряда. Командир отряда — бравый мичман с окладистой бородой — принял нас по— братски, и совсем полюбил, когда узнал, что в наших запасах булькают два литра спирта, чистого, как девичья слеза.

Командир мигнул своим парням. Те взяли автоматы на ремень и вышли. А мы двинули на работу. Светало.

От причала вышли на систер-шипе АС — таком же МРТК, только действующем. Шестерку тащили на коротком буксире. Шли недолго. Не доходя опасных глубин, МРТК встал на якорь, а мы пересели в ял и под мотором пошли на высадку.

Объект представлял собой ледяную глыбу, торчащую из воды. Мы осторожно вскарабкались на нее и начали обследование.

Утешительного было мало. Во всех отсеках — вода и лед по действующую ватерлинию. Под корпусом — валуны. Однако мы привыкли к таким картинкам и особенно не устрашились. Достали из шлюпки брагу, растащили ее по судну. Потом на концах троса закрутили ленивые огона и стали основывать. За работой незаметно угас короткий зимний день.

Мы спустились в шлюпку и проделали утренний путь в обратном порядке: объект — МРТК — причал. В казарме нас пригласил на ужин командир погранотряда.

На столе, покрытом белой скатертью, шипела вместительная сковорода с жареной бараниной. Командир рассказал, что на острове пасется стадо давно одичавших баранов. Когда становится невыносимым желание свежатинки или поступает соответствующий приказ командира, погранцы отрабатывают задержание нарушителя. Отсекают одного барашка от стада, прижимают его к морю и, после предложения сдаться добровольно, на которое баран, конечно, не реагирует адекватно, открывают огонь на поражение. Ребята обучены хорошо, лишних патронов не тратят.

Баранина была свежа и приготовлена умело. Застольная беседа текла неторопливо, как положено бывалым мужчинам. Но вот кончился спирт и время для разговоров. Нам нужно было отдохнуть до утра, чтобы продолжить праведные труды с новыми силами. Да и хозяин не мог надолго отвлечься от службы.

Ночью выяснилось, что у нашего моториста все же есть один недостаток, и довольно серьезный. Он храпел во сне так, что остальным уснуть не представлялось возможным. А где-то за полночь к нему присоединился Батяня и сразу стал лидером. Вдвоем они окончательно лишили сна и нас, и ни в чем неповинных погранцов. Я слышал, как бедные ребята утром в умывалке делились впечатлениями: «Вот осенью у нас тоже жили водолазы, так те не храпели!»

Кроме солистов никто из нашей компании и из погранотряда не смог уснуть. Если бы об этом узнали иностранные шпионы, они в этот день могли воспользоваться усталостью моряков-пограничников. Но к счастью, до них эта новость своевременно не дошла.

Ночью пришел СС «Гермес» и встал на якорь на безопасной глубине. Мы на МРТК подошли к ним, поздоровались и взяли для усиления аварийной партии еще трех водолазов. Потом МРТК встал на якорь на вчерашнем месте, а мы на шлюпке пошли к АС.

Теперь экспедиция выглядела совсем солидно. Вдалеке стоял «Гермес», ближе к нам МРТК. Восемь здоровенных парней ползали по обледеневшему АС с тросами и фонариками. ЯЛ-6 покачивался у подветренного борта.

Работа пошла веселей, и мы уже готовились заводить буксирную линию на стягивание, когда на связь вышел «Гермес». Мне приказали срочно свертывать работы. На нас с хорошей скоростью надвигалось ледовое поле.

Мы оставили брагу на месте, быстро собрали остальное имущество и побежали к МРТК.

Он прогрел уже главный двигатель, и как только мы выгрузились, поспешил к «Гермесу».

Ветер крепчал. Последние сомнения относительно правильности прогноза развеялись. Обидно было бросать начатую работу, но со стихиями не шутят.

МРТК высадил нас на «Гермес», выгрузил АСИ и пошел своим путем. Теперь мы встретимся только в мае.

Обиженно взвыл брашпиль «Гермеса», выбирая якорь. Загрохотала цепь в клюзе. Дед приказал затопить баньку для аварийной партии и сочувствующих. Мы пошли в Таллин. Там нас четверых списали с судна. Поездом отправили домой.

Поезд был сидячий, с самолетными креслами для пассажиров.

Чтобы путь был легче и приятнее, мы взяли на дорожку хорошего вина и копченой салаки, которую эстонцы умеют готовить по высшему классу. Мы устроились уютно. Поезд слегка покачивало. Неторопливо текли вино, беседа и время.

Мы знали то, чего еще не знал покалеченный МРТК. Мы знали, что после ледовой вернемся и снимем его с камней.

Подснежник

В одном детективе я прочел, что работники следственных органов называют подснежниками трупы, появляющиеся после таяния снегов.

У спасателей есть аналог этому невеселому явлению. Когда приходит пора таяния льда, суда, зимовавшие без присмотра или с чисто формальным наблюдением, начинают тонуть или опрокидываться. Причина этому простая — сначала промерзают системы и трубопроводы. Поскольку лед занимает объем больше, чем исходная вода, он рвет трубы, корпуса клапанов, холодильников и фильтров. Когда лед тает, через разрывы внутрь судна устремляется забортная вода.

Банановоз «NAFPLIO» за какие-то проказы был арестован портовыми властями. Сначала он стоял со своим штатным экипажем. Но тяжба затянулась, и судовладельцу стало накладно держать на судне даже уменьшенный экипаж. Он снял своих людей и передал судно под охрану порта.

Не нужно большого воображения, чтобы представить, как охранялось судно всю зиму следующего года. Конечно, его системы были разморожены. А тут подошел теплый ласковый апрель. «NAFPLIO» начал крениться на правый борт. Сначала понемногу, а потом все быстрее. Портовики вызвали нас. Мы откатали воду, спрямили судно, перевели его из Морского канала в глухой угол третьего района и рекомендовали срочно перекрыть снаружи пластырями все кингстонные отверстия, которых на рефрижераторах обычно много.

Но с заказом водолазных работ порт не спешил, а южный ветер делал свое дело. Становилось все теплее. Весна пришла в порт Санкт-Петербург.

Наблюдательные люди давно приметили, что все затяжные пакости начинаются обычно в пятницу к концу рабочего дня. Этот случай не стал исключением. К этому времени ледяные пробки окончательно растаяли, и банановоз пошел валиться на ни в чем не повинный причал. Когда меня забросили к месту работ, в машинном отделении АС тужились два погружных водоотливных насоса — сотки, то-есть откачивающие по сто тонн воды в час каждый.

Водолазы готовили третий комплект. Крен достигал порядка 21 градуса.

Представьте себе внутренний двор семиэтажного доходного дома. Ночью, практически без освещения, вы с пятого этажа спускаетесь по пожарной лестнице в этот двор. Лестница скользкая от смеси воды с мазутом. То и дело вы колотитесь головой об разные выступающие части. Внизу клокочет врывающаяся в машину вода и натужно гудят насосы. А дом ко всему еще перекошен, как падающая пизанская башня, и крен растет. Время от времени бочки, запасные части дизелей и другие плохо закрепленные предметы срываются с места и летят под уклон, сбивая леера и грозя переломать кости. Одним словом, темно и очень неуютно.

Внизу Артем и Леша-маленький проверяли закрытие клапанов и клинкетов. Воды в машине было уже много. Ребята не могли ходить по плитам, а лазали, как мартышки, по агрегатам, островками выступающим из воды. Тусклые пятна света ручных фонариков метались вокруг них.

Я вылез на причал. Крен достигал уже 23 градусов и продолжал расти, несмотря на то, что в работу запустили третью сотку. Сливные шпигаты правого борта вошли в воду. Забортная вода пока еще медленно, но верно хлынула в кормовые рефтрюма. Стемнело. Усталые водолазы в промокшей робе растаскивали шланги и кабели. Забортный трап несколько раз подбирали, но он снова с увеличением крена начинал упираться в причал.

Я приказал аварийной партии покинуть судно, а сам пошел выгонять Артема и Леху из машины. Еще сверху проорал вниз: «Мальчики, выходите!» Но в МО было шумно, и надеяться на то, что расслышат и поймут не приходилось.

Цепляясь за трубы и увертываясь от падающих предметов, я спустился вниз. Артем залез в левый дальний угол, где просвет между уровнем воды и платформой был уже очень скромный. Леша страховал его, приплясывая на блоке вспомогача.

— Мальчики, — повторил я, — срочно выходим. Он сейчас кувырнется. Ну ее, эту железину!

— Сейчас, Евгений Александрович, — ответил Тема.

Вдруг стало тихо. Только стонали насосы, выгоняя воду из машины. Рев водопада прекратился. В последний момент Тема все же нашел нужный клапан и успел перекрыть его.

Когда я вылез на причал, крен был уже 20 градусов и продолжал уменьшаться. Один насос мы перебросили в кормовые трюма. С откачкой воды из МО легко справлялись остальные два комплекта. Дышать стало легче, и предчувствие беды уже не сутулило усталых спасателей.

Когда из воды вышел разорванный фильтр — толстостенная стальная бочка высотой мне по грудь - стало ясно, что никаких насосов не хватило бы, если б Артем не перекрыл этот кингстон. Общая площадь разрыва была больше квадратного метра. Ледяную пробку размыло полностью. Еще пять-десять минут, и банановоз завалился бы на правый борт и притонул.

И хотя левый борт в этом месте торчал бы из воды, поднять опрокинутое судно водоизмещением более пяти тысяч тонн было бы очень тяжело.

Вот что такое в спасательном деле своевременное выполнение нужного действия. Минуты, а то и секунды решают судьбу операции.

Я шел домой вымотанный, но счастливый. Как всегда, после удачной операции, от усталости и хмеля тяжелой победы немного кружилась голова. Прошел шквал с дождем, потом выкатилось солнце. Почки на деревьях и кустах набухли. И на каждой почке висела тяжелая хрустальная капля. Солнышко зажгло хрусталь разноцветными переливающимися огнями. Деревья стояли, как жирандоли, в своей невыносимой красоте.

Позже АС было осушено полностью и зачищено. Водолазы снаружи заглушили добрую дюжину кингстонов и с полтора десятка донно-забортных отверстий в подводной части судна. «NAFPLIO» спокойно простоял в порту еще год. Потом его конвертовали и отбуксировали к месту назначения.

Затянувшаяся буксировка

В девяносто третьем году, в самый разгар смутного времени, нам предложили отбуксировать из Николаева на Северный флот два плавучих причала для авианосцев.

ЦРУ приложило свои умелые ручонки к уничтожению наших полуготовых авианосцев «Варяг» и «Ульяновск». Недалекие, но патологически жадные деляги самостийной Украины легко клюнули на удочку профессиональных обманщиков и безо всякой выгоды для несчастной страны загробили недостроенные авианосцы.

Такая же судьба ожидала и плавпричалы специальной постройки, предназначенные для действующих авианосцев. Промедление с выводом из Николаева грозило потерей их для Северного флота. А потерь у нас тогда хватало и без этого.

Исходя вот из такого расклада, лично я постарался, чтобы Отряд взялся за эту работу.

И хотя потом за это было выпито много моей крови, и я вернулся с буксировки совсем седым, дело было сделано, и буксировщик — Балтийский отряд — в накладе не остался.

В июле «Капитан Беклемишев» — не самый мощный, но самый любимый буксир-спасатель, трехтысячник ярославской постройки — получил приказ идти в Николаев за объектами. Меня, грешного, направили туда поездом через Москву, с заходом к заказчику. От Москвы по летнему времени тогда купейный билет было не достать. Я ехал в плацкартном вагоне, переполненном ревущими детишками, скандалящими мамашами и озабоченными папашами. Толком поспать за двое суток так и не сподобился.

В Николаеве до подхода «Беклемишева» меня поселили на плавказарме, в чистенькой офицерской каюте. Я подкрепился хлебом насущным, открыл настежь портик и рухнул на койку. Проспал часов шестнадцать, до следующего утра. Утром проснулся — личность страшно опухла и саднит. Переборки усеяны, как алыми ягодками, лопающимися от моей крови комарами. Напротив плавказармы располагался кусочек плавней — гнездо этих ненасытных вампиров, а гостиница обеспечивала их свежей кровью.

Только через две недели мое лицо вернулось в исходное состояние.

Объекты еще не прошли полной конвертовки — так называется подготовка к перегону морем. Самая трудоемкая часть ее — носовые обтекатели — была спроектирована так неразумно, как будто у наших корабелов не было опыта изготовления обтекателей для тех же плавдоков. В целях сокращения сроков подготовки к буксировке я рекомендовал отказаться от этой глупости, что было охотно принято заказчиком. Тем не менее работы затянулись недели на две.

А тут еще потребовался текущий ремонт машинам «Беклемишева». Коломенские двигатели сами по себе не подарок, да еще со вторым механиком в этом рейсе нам не повезло. Им оказался тупой и шкодливый БК. Для непосвященных — это его партийная кличка по первым буквам имени и отчества. После этого рейса его выперли из Отряда, но зато в пути мы досыта наелись дерьма. Дед у нас был слабый и не мог поставить второго на место.

В Николаеве сменялась основная часть экипажа. Новая смена была неудачно скомплектована. Не хватало матросов. Зато радистов прислали аж двоих, что при сокращенном экипаже было явным излишеством. По идее одного из них следовало отправить назад. Мы покумекали и сделали внутреннюю рокировку. Радист Тимофеич согласился на этот переход поработать буфетчиком. А присланный на должность буфетчика Вадим Новицкий давно и страстно мечтал стать матросом. Тут его желание осуществилось. Зато матрос-водолаз Сережа Емелин был вынужден остаться в Николаеве. К нему приехала жена и тут же попала в больницу с острым животом. Оставить ее одну в чужом городе он не мог. Начальству пришлось согласиться на мое участие в буксировке. Но даже со мной палубная команда была немногочисленной — два штурмана, я грешный, боцман, калабаха (так в русском морском флоте кличут старшего матроса) и упомянутый Вадим. Вадим очень старался, работал честно, но хорошей матросской хватки у него не было. Для буксировщика, который берет два объекта без людей на борту, такой состав палубы был слишком мал. Поэтому мы здорово наломались за рейс.

Как ни тянулись всяческие доделки, все же ко дню Военно-Морского Флота мы отдали концы и вышли на рейд завода. Заводские буксиры подтащили объекты. Мы соединили приготовленные заранее буксирные линии и двинулись вниз по Бугу. Несмотря на относительно небольшие размеры и водоизмещение чуть более тысячи тонн, плавпричалы имели огромное сопротивление, так как их подводная часть представляла собой беспорядочное нагромождение различных объемов, часть из которых ко всему прочему была проницаемой.

Черное море пересекли при умеренных метеоусловиях.

Когда вошли в Босфор, потребовалось подобрать буксир до минимума. Буксирная лебедка забастовала. Мы умудрились развернуться на обратный курс, вышли на внешний рейд и там при помощи кормового шпиля и стального свистова выбрали излишек буксира. Намотать на барабан выбранный трос лебедка все же согласилась. Мы развернулись опять на вход и со второй попытки прошли Босфор. Красота легендарного пролива, как и акварельные виды Мраморного моря, даны нам, недостойным, в утешение и назидание, чтобы славили милость Божию и премудрость Создателя.

В Дарданеллах опять возникли трудности с регулировкой длины буксирного троса, поскольку лебедка упорно отказывалась выполнять свои обязанности. Но мы вырвались на простор Средиземного моря и пошли на Гибралтар. Однако было совершенно очевидно, что с неисправной лебедкой нельзя выходить в Атлантику. Да и главные двигатели барахлили так, что тяга составляла не более половины паспортной. Было решено в Гибралтаре вызвать фирмача по поводу лебедки. А чтобы компенсировать слабосилие машин, начальство решило выслать нам на помощь еще один буксир.

На подходах к Гибралтару мы трижды меняли курс. Начальство посылало нас то к левому, то к правому Геркулесову столбу. В последний раз мы уже входили в Сеуту, когда окончательный приказ послал нас в Альхесирас.

Когда мы ошвартовались, на календаре в рубке было 28 августа. Судовые часы показывали 17.10. Чистенькие домики прятались в тени апельсиновых деревьев. Под ногами шуршали прошлогодние пальмовые листья. Над головой бриз шумел в свежей пальмовой листве. Южная Испания тепло встретила русских моряков.

У причала простояли недолго. После приемки топлива, воды и провизии вышли на рейд Гибралтара. Почти месяц простояли в виду знаменитой гибралтарской скалы, созерцая также другой Геркулесов столб, поскольку до африканского берега здесь всего 11 миль. Меньше, чем от Стрельны до Лахты.

Пока прибыл представитель лебедочной фирмы, пока под его присмотром раскидали лебедку, заменили поврежденный гидромотор и заправили систему свежим маслом, прошло 26 дней. Мы стали местной достопримечательностью. Нас регулярно показывали по местному телевидению в компании с популярным испанским зрелищем, известным как бой быков, или коррида.

22 сентября пришел «Капитан Федотов» с письмами из дома. Жена прислала с ним солнечные очки, плавки, теплую куртку и зимние сапоги. Последние предметы здорово пригодились в декабре. Мы поделили объекты с «Федоткой» и, наконец, снова продолжили путь.

К этому времени всем окончательно надоел БК. В кают-компании он с тупым упорством острил по поводу буфетчика из радистов, хотя Тимофеич хорошо исполнял свои обязанности, и народ был доволен им. БК острил тупо и довольно долго, пока однажды мы не узрели на его наглой ряхе обширный лиловый бланш. Эта отметина положила конец шуткам по поводу камбузного персонала. К сожалению, чтобы продолжить воспитание скотины, таких меток требовалось много, а у нас и без того хватало забот.

Когда мы огибали Португалию, начало раздувать. Тридцатого сентября шторм разыгрался не на шутку. Пошли в укрытие. Волна росла, зашкаливая за пять метров. Буксир принимал мощные рывки. На другой день зашли в бухту Виго и встали на якоря за островом Монте-Агудо. Штормило неделю. Дважды якоря начинали ползти, и мы вынуждены были менять место стоянки. В октябре немного притихло, так что позволило продолжить путь. К этому времени у нас был уже довольно боевой вид — помятые и оборванные леера, вывернутая с мясом тумба правого прожектора, жеванный привальник.

Объектам тоже доставалось. Но самое главное — постепенно обтрепывались и перетирались элементы буксирных линий. Мы делали все возможное, чтобы защитить их. Но буксировка, рассчитанная на два с половиной месяца, сильно затягивалась. А время, да еще в штормовых условиях, любую прочную связь постепенно превращает в неприглядные лохмотья.

11 октября на пятиметровой волне оборвался левый буксирный ус, выполненный из толстого стального троса. Его основательно потерло в клюзе объекта, где он уже прорезал толстый резиновый протектор. Дальше потащили объект на одном правом усе, так как по метеоусловиям высадка была невозможна. Бискай оправдывал свою репутацию. Однако Господь был милостив к нам, и 15 октября мы без потерь пришли в Фалмут.

В Фалмуте палубной команде не довелось отдохнуть. Кроме приемки воды и провизии следовало в аварийном порядке подновить буксирную линию. Мы спешили при первой возможности выйти в море. Ла-Манш встретил нас штормами. Потом немного стихло.

Нам приказали идти к Скагену и сдать объекты «Ясному». 29 октября в Северном море скромно отметили мой день рождения. По плану мы должны были уже к этому времени быть дома. Погода тоже сделала свой подарок — это был самый тихий день за весь рейс.

Через два дня встали на якоря за Скагеном в ожидании «Ясного». Ожидали его десять дней. Наконец встреча состоялась. На «Ясном» пришел Мастером покойный Борис Алексеевич, морские качества которого, несмотря на большой жизненный опыт, всегда оставались менее, чем скромными. Он взял на буксир кормовой понтон и попробовал его тащить. Потом изложил свои впечатления в паническом ключе нашему руководству, которое, не понимая истинных причин затяжной буксировки, давно уже не выходило из состояния истерики. Ужасы, внушенные нашему командованию Борисом Алексеевичем, убедили последнее, что «Ясный» один не справится с двумя объектами. Посему он взял у «Федотки» более легкий объект, а доблестный «Беклемишев» повел дальше более тяжелый.

Справедливости ради следует отметить, что позже, немного привыкнув, он осознал, что 7400 лошадей — это больше, чем 3000, и, когда позволяла погода, предоставлял нам возможность уцепиться ему за хвост. И хотя ловля полипропиленового конца толщиной с сытую анаконду вблизи от вращающегося винта на зыби отнимала много сил и нервов, мы охотно шли на это, поскольку в таких случаях скорость ордера возрастала.

На процесс подготовки с учетом погоды ушло четверо суток.

В Каттегате штормило. Стараясь подтянуть к себе объект для выполнения необходимых работ на нем, мы порвали стальной свистов. Лопнувшим тросом сбило с ног боцмана Ильдиса, но обошлось без травмы. До носовой понтон-проставки плавпричала оставалось метров тридцать, которые нам нечем было выбрать — это были две пружины из толстого капронового троса. Вадим, душа которого давно жаждала подвига, вызвался перелезть по пружине на объект. Ошалевший от усталости Мастер дал добро на подвиг. Вадим довольно бодро дополз до середины, но на восходящем участке линии потерял силы. Метрах в трех от объекта он отпустил сначала ноги, а потом руки, и беспомощно повис на страховочном поясе. Пояс съехал подмышки, оголив поясницу. Дело пахло керосином. По условиям волнения спустить мотобот не представлялось возможным. В аварийном режиме спустили двухвесельный ял. Мы с калабахой Гришкой пошли брать Вадима. Сняли беднягу с троса, благополучно высадили на буксир, а сами пошли на объект.

Двумя связанными между собой выбросками мы с Гришей вытянули на объект четырехпудовые газовые баллоны для сигнальных огней. Установили их на надстройке, раскрепили. Редукторы соединили шлангами с фонарями. Уже собирались зажигать огни, когда пришло срочное указание сниматься с якорей и бежать в укрытие. Погода стала еще хуже. Выгрести против ветра и волны не было возможности. Поэтому мы обнесли выброску вокруг левого борта на корму, где была привязана наша шлюпка, спустили ее на воду и дали команду тащить выброску. Я веслами помогал ходу шлюпки. Гриша сидел на кормовой банке.

Высокий борт объекта закрыл нас от ребят. Вытяжной конец подрезался под корпус плавпричала, взлетающего на волнах. Создалась драматическая ситуация: народ со всех сил выбирал слабину конца. Конец уходил на три метра под воду. Когда шлюпка взлетала на волне, она туго обтягивала конец. Когда нас опускало, ребята тянули его. Нос шлюпки начал опускаться вниз, под объект. Кричать было бесполезно — рев шторма заглушал слабый человеческий голос. Еще пара рывков, и шлюпку затопит, а нас унесет кипящая вода. Выскочить наверх невозможно — высоко и не за что ухватиться. Мой последний поясной нож утонул на рейде Фалмута. Но я взял с собой на высадку небольшой нож-косяк, и он спас нам жизнь. Я отсек вытяжной конец, схватил весла и загнал ял за корму объекта. Гриша ловко ухватился за леер катерной площадки. Мы выскочили из шлюпки и подтянули ее на площадку. Потом вскарабкались на палубу понтона.

Наши ребятишки на «Беклемишеве» уже вытащили обрезанный конец и, терзаемые мрачными предчувствиями, гадали о нашей судьбе. Увидев нас, они с облегчением вздохнули. Подать повторно конец по ветру было делом техники. На этот раз мы особенно тщательно провели его по борту и без приключений вернулись на родной корабль.

Уже в укрытии в Копервике мы с Вадимом снова высадились на объект, зажгли огни и усилили защиту буксирной линии. Только 20 ноября погода позволила продолжить движение. Через двое суток вышли в Норвежское море. Еще через двое пересекли северный полярный круг.

Как хорошо идти из северной зимы к экватору, навстречу солнцу и теплу! И как плохо двигаться навстречу зиме на север!

Дни становятся все короче, шторма — все злее. В каюте давно задраенный наглухо иллюминатор обрастает толстым слоем льда. Уже не верится, что когда-то под этим распахнутым настежь иллюминатором я лежал на диване, изнемогая от жары. По главной палубе приходится ходить с оглядкой. Зазеваешься — смоет волной. В лучшем случае вымокнешь. Плохо в декабре за полярным кругом!

Невдалеке от Лофотенских островов перетерлась на скобе и оборвалась левая капроновая пружина. Зашли за прикрытие острова и весь следующий день переосновывали буксирную линию. Вытащили кусок якорной цепи калибром 82 мм, метр которой весит полтораста килограмм. Метров восемь цепи выпустили за клюз. Толстым стальным тросом хвост цепи закрепили на кнехте. Уцелевшую пружину правого уса вытащили на понтон. Тут мы сделали две ошибки: выпустили слишком много тяжелой цепи за клюз и убрали второй ус. Но на то была воля Мастера.

Результаты не заставили себя ждать. Ночью нас подняли по тревоге. Объект оторвался.

В бредовой красоте полярной ночи под бездушным фейерверком полярного сияния усталый экипаж пошел ловить объект. Высота волны была не менее пяти метров, что затрудняло подход к понтону. Аварийный вытяжной конец, который обычно выпускали с кормы плавпричала, висел на леерах и катерной площадке. Попытки зацепить его кошкой не увенчались успехом. После семи часов напрасных подвигов мы повесили все кранцы по правому борту и приготовились к высадке. Со второго захода Чиф Саша Юршин сумел перепрыгнуть на объект. Вслед ему мы перебросили мешок с теплой одеждой, провизией и питьем. Саша выкинул аварийный буксирный конец с кормы. Пытаясь подобрать его, мы упустили две кошки с дректовами и короткий отпорник, но в конце концов подхватили толстенный трос и соединили его с нашим буксиром. Потом пошли во фьорд налаживать рабочую буксирную линию. Всю ночь без отдыха возились с ней. Огромную якорную цепь подвытащили на палубу, наложили ею две восьмерки на кнехт, застопорили стальными тросами, закусками и сваркой. Этого уса хватило до конца.

Но даже он передернулся и съехал. Сварка стопоров лопнула. Закуска — четырехсантиметровый лом — согнулась. Норвежская береговая охрана следила, чтобы сразу после окончания аварийных работ мы покинули их терводы. Поэтому после обеда мы снялись с якоря и вышли в море. Штормило по-прежнему. При попытке сцепиться с «Ясным» намотали на винт толстый полипропиленовый конец. К счастью, после обрезания его перемолотило, и куски соскочили с винта. Дальше до конца мы шли отдельно.

Палубная команда валилась от усталости. Наши руки были в ужасном состоянии — в кровавых трещинах, язвах, цыпках и черных пятнах. У Гриши на правой кисти возобновился старый перелом. Моя Наташка заплакала, когда она увидела мои руки при встрече дома.

Последнюю неделю ветер со скоростью порядка 30 метров в секунду дул с берега. Мы шли по кромке норвежских тервод. Сзади нас догоняла пятиметровая океанская зыбь, которая складывалась с ветровой волной. Выстуженный «Беклемишев», израсходовавший почти до конца воду и топливо, сидел высоко, сильно парусил, и его сносило под ветер. Руль был переложен право на борт. Мы из последних сил упрямо ползли к цели. Досталось всем. Меня эту последнюю неделю сводил с ума стопорный штырь рола кормового буксирного клюза. Под рывками буксирного троса он постепенно выползал из гнезда, грозя выпустить буксирный трос. Дважды в сутки я ловил момент, перебегал на корму, ложился на спину на банкетке и забивал штырь кувалдой до упора. Потом прихватывал его в этом положении тонким кончиком и бежал назад. С утра все повторялось заново.

Первого декабря обогнули Нордкап, черный силуэт которого был отчеканен на фоне красной полоски южного неба. Вечером второго подошли к Вардё. Сорок миль от Вардё до Рыбачьего нужно было пройти открытым с наветра плесом. Ветер не стихал.

В ночь на третье декабря, несмотря на то, что руль был до упора переложен на ветер, нас понесло к Северному полюсу. С трудом мы вывернулись через фордевинд и до восьми утра снова подтягивались под Вардё. На второй заход Господь явил нам свою милость, и мы доскребли до Рыбачьего. Дальше стало легче.

Четвертого декабря мы ошвартовались в Ура-губе. Рейс, рассчитанный на два с половиной месяца, с учетом ожидания в Николаеве растянулся на полгода. Но мы сделали то, за что взялись. За кормой осталось 5955 миль. Северный флот получил плавпричалы для авианосцев.

Разлива не будет

Мне снился хороший сон, но я ничего не запомнил, как это обычно бывает при резком пробуждении.

Зашелся телефон. Начальник отряда объявил аварийную тревогу и сбор аварийной партии.

Время было три сорок семь. Где-то через полчаса за мной подошла отрядная «Тойота». В ней уже сидели два Володи: Давыдов — механик морспецподразделения и электромеханик Шихин. По пути в отряд мы подхватили третьего Володю — боцмана Суздальцева. Тёма сам добрался до причала. «Гермес» готовился к аварийному выходу.

К этому времени оставшиеся в отряде буксиры-спасатели работали где-то вдалеке. Могучая колесница перестройки уже сокрушила хребет российскому флоту. Торжества по поводу его трехсотлетия, больше похожие на одесские похороны, уже отгремели. Водка была выпита, закуска докушана, и даже пустая посуда была уже сдана.

Посему мы не имели возможности выйти по тревоге в море на чем-нибудь лучшем, чем престарелый немецкий буксирчик постройки пятидесятых годов, купленный по случаю на барахолке. Правда, он получил в наследство от старого спасателя доблестное имя, но кроме имени, да еще, пожалуй, экипажа, ничего доблестного в нем не было. Спасибо ему хотя бы за то, что он не рассыпался на этой операции.

А дело было нешуточное. Танкер «ЭКТУРУС» с грузом 22 тысячи тонн топливного мазута по пути из Питера в Роттердам с ходу сел на банку у острова Большой Тютерс. Он сумел поймать хороший валун и проехать по нему от форпика до пера руля. Через разрывы в днищевые балластные танки хлынули тысячи тонн холодной балтийской воды. Танкер садился все глубже, продолжая рвать обшивку днища, пока не сел полностью на грунт.

Мы оперативно загрузили свое АСИ и водолазное имущество на «Гермес». Ледокол «Иван Крузенштерн» взял нас на буксир и повел через лед. На исходе дня мы достигли цели.

АС сидело глубоко в воде. Его пас здоровенный ледокол «Капитан Сорокин» мощностью 23 тысячи лошадей. Мы подошли к «Сорокину». Капитан ледокола Морской администрацией порта был назначен руководителем операции. Поэтому совещание спасательного штаба прошло в рубке ледокола. Я высказал свои соображения по сути дела, а поскольку Леонид Николаевич Белов уже успел по радио создать мне непререкаемый авторитет, существенных возражений не последовало. Мы, прихватив с собой двух помощников капитана ледокола, пошли на АС. Нужно было подписать спасательный контракт и оперативно произвести первичное обследование судна.

Подходили с левого подветренного борта АС уже в темноте. И хотя погода заметно подстихла, покойный Борис Алексеевич не упустил случая изрядно помять леера танкера.

Вернувшись к ледоколу, мы дали токарю заказ на заглушки воздушных труб балластных танков, а сами занялись подбором продувочных шлангов и соединений к ним.

Утром мы снова высадились на АС и начали глушить воздушники с носа в корму. С веста опять раздувало. Волны периодически вкатывались к нам на рабочее место. Головки правого борта можно было глушить только в гидрокомбинезонах, и то Колю Демченко — по кличке «Шериф» — едва не смыло за борт. Но мы успели его поймать. Где-то в 15.30 мы смогли начать продувку первых трех танков. Нос танкера пошел на всплытие.

Я был у кормовой надстройки, когда Мастер АС с возбужденным лицом схватил меня за рукав и попросил срочно пройти в машину. На юте палубная команда АС готовила к спуску спасательные плоты и шлюпки. Случилось что-то нехорошее, пока мы в носовой части наслаждались видимым эффектом наших трудов.

В машине верещала аварийная сигнализация.

Вместе с грохотом вспомогачей она создавала тревожный шумовой фон, на котором терялись слабые голоса людей. Мастер повел меня вниз, два марша от главной палубы в чрево МО. Тут я узрел причину суматохи.

Из трехдюймовой трубы, видимо через сорванную старую заглушку, лупила забортная вода под напором двенадцать с лишним метров. Судовые системы осушения МО не справлялись с откачкой. Вот он, критический момент операции!

До сих пор, несмотря на полученные повреждения и посадку на грунт, судно было живо. Все механизмы, устройства, системы и электрооборудование действовали. В помещениях было тепло и светло. Даже продувку балластных танков мы вели от воздушной системы АС. Наметился перелом в ситуации. Нос шел на всплытие. И вдруг этот подлый удар в спину!

Если залитая машина выйдет из строя, первый же небольшой шторм легко добьет танкер, и мазут пойдет в море.

«Быстро сюда водолазов!» — крикнул я Володе и спрыгнул под площадку, где била вода.

Нужно было наощупь определить место заделки и подобрать подходящую затычку. Вылетающая из дыры вода отражалась от соседних конструкций, разбиваясь на струи, рикошетила. Само место выхода воды не было видно.

Я был без комбеза, и поэтому промок сразу. Удалось нащупать срез трубы. Как это бывает в реальной жизни, он находился в самом неудобном месте. О том, чтобы забить в него чоп, не могло быть и речи.

Мы очень любим учебные плакаты по спасательному делу. Там пробоины нарисованы в удобных открытых местах, а поврежденные трубопроводы не стеснены соседними. По высоте пробоины располагаются где-то на уровне груди спасателя, а в палубах и платформах их можно обступить без помех со всех сторон. В таких условиях работать одно удовольствие. В жизни я не встречал таких повреждений. Мне не удавалось удержать свою ладонь над срезом трубы. Будто ледяная дубина била по ней, сбрасывая с отверстия.

Тут подоспели мои мальчики. Они притащили доски, чопы и клинья. Двое были в гидрокомбинезонах. Мы зажали между дальними трубами конец дюймовой доски, подсунули под второй конец мою рукавку и с третьей попытки забили упор с клином, прижимающим доску к резу трубы.

Водотечность заткнулась. Теперь судовые средства спокойно справлялись с откачкой. Нам удалось своевременно переломить ситуацию в свою пользу. Угроза миновала. Всплытие носа продолжалось. Мы пошли переодеваться в сухое.

Из Питера прибыл порожний танкер «Волгонефть-261». Мы завели кранцы с подветренного борта и поставили его под разгрузку АС. На другой день донкерманы успели отгрузить около четырех тысяч тонн мазута. Нагруженный танкерок ушел, а мы продолжали герметизацию и продувку балластных танков. Надводный борт АС стал очень высоким. Не верилось, что еще вчера утром волны свободно вкатывались на главную палубу.

Но тут возникла новая проблема. Воздушные трубы второго балластного танка диаметром в четверть метра были заглушены мощными деревянными пробками, поскольку в тех условиях мы не могли поставить ничего другого. На каждую заглушку воздух давил силой более полутонны. По мокрому торцу пробки бегали пузырьки воздуха, просачивающегося между волокнами дерева. Вид этих пузырей не успокаивал. Более того, он требовал мер по укреплению заделки. Однако при попытке осадить пробку поплотнее, она развалилась на части, которые ушли в серое апрельское небо, сопровождаемые звуком удара и ревом вырывающегося из трубы воздуха.

Поскольку к этому времени кроме второго продувалось еще три танка, большой беды не было. Мы перекрыли подачу воздуха на второй танк и стали ждать, когда давление выровняется. Чтобы приблизить этот момент, я решил выбить пробку второй трубы. Попросил ребят отойти подальше в укрытие, а сам встал сбоку и вдарил кувалдой.

Раздался звук пушечного выстрела. Огромный чоп взмыл вверх метров на сорок, покачался в космосе и рухнул на палубу танкера прямо к ногам изумленного Темы, который не вовремя вышел на палубу. Тема был очень недоволен, и его легко понять. Но кто думал, что проклятый чурбан улетит так далеко?

Когда давление сравнялось, мы приварили на воздушники второго танка стальные заглушки и снова дали воздух.

Танкер всплыл уже весь и удерживался только в одной точке валуном, послужившим орудием повреждений. Теперь этот валун был прижат к вмятине на правой скуле в районе лобовой стенки надстройки. Слева поставили под разгрузку второй малый танкер и начали качать в него мазут. Продолжение разгрузки вкупе с отжатием воды из балластных танков привело к долгожданному эффекту — подвсплывший танкер оторвался от валуна и начал дрейфовать в сторону глубокой воды. Но «Крузенштерн», заблаговременно основавший буксирную линию за корму страдальца, не дал ему плыть по воле волн, а отвел в укрытие за остров.

На следующий день мы произвели водолазное обследование днища АС с подкильного конца. Теперь палуба танкера была уже на уровне топа мачты «Гермеса». Сообщение с ним усложнилось. В полдень из-за увеличения волны водолаза пришлось поднять. Однако к этому времени картина повреждений корпуса была ясна и позволила оперативно оформить результаты обследования. Страховщик и Мастер АС, ожидавшие с нетерпением этой информации, приняли решение буксировать танкер в эстонский порт Мугу. Своим ходом танкер идти не мог, так как при затоплении МО вода попала в топливную систему главного двигателя. В остальном судно оставалось в порядке. Его состояние опасений не вызывало. При этом ни капли мазута в море не попало.

Эстонское радио, которое трудно заподозрить в горячей любви к нам, тем не менее, передало в этот день срочное сообщение:

— Русские предотвратили глобальную катастрофу. Угроза загрязнения Балтики ликвидирована.