Мы никогда друг друга не любили

Глава пятая

Виктор

Несмотря на то, что я безумно зол, просто в ярости, я все равно веселюсь, наблюдая за лицом Авроры. Кажется, она сейчас уверует в проклятия, злой рок и карму одновременно, потому что – тут я с ней согласен – сложно ожидать, что в уединенном отеле у моря по соседству с тобой окажется бывший муж.

Но я, конечно, здесь не случайно.

Просто здесь очень удобно убить бывшую, закопать тело и сказать, что его унесло течением.

Аврора отшатывается, но я успеваю подскочить и схватить ее за руку.

– Нет уж, милая моя, сейчас мы побеседуем!

– Отпусти! Я буду кричать!

Я, не выпуская ее руки, перемахиваю через низкие перила, оказываюсь на ее балконе, и без лишних слов перекидываю девчонку через плечо. Она и вправду пытается что-то прокричать, но от неожиданности лишается голоса и несколько секунд просто возмущенно сипит. Мне хватает этого времени, чтобы затащить в домик и даже аккуратно посадить на диван. Потом я запираю дверь на ключ и надежно прячу его в карман.

Попался котенок.

Глазища огромные, как будто не понимала, к чему приведет ее выходка. Как же я зол!

– Знаешь, моя дорогая, мстить мне надо было сразу же. А то жила пять лет за мой счет, изображала страдающую покорность. Папашку боялась? А теперь решила оторваться?!

Я подхожу ближе. Аврора нервно сглатывает и забирается на диван с ногами. На самом деле то, как она сейчас напугана – очень нехороший симптом, но я слишком разъярен, чтобы остатки человечности внутри зашевелились.

– Мы с тобой договаривались о чем, Аврора? Что мы расходимся и забываем о друг дружкином существовании. А ты что делаешь? Взыграла запоздалая жажда справедливости? Или обиделась, что мало получила? Решила выбить с меня побольше? Так ты выбрала не тот метод, милая моя, я не ведусь на шантаж.

– Да о чем ты говоришь?! Что я сделала?! Господи, отойди от меня, иначе я начну так орать, что сюда сбежится весь отель!

– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Более того, ты очень постаралась, чтобы я это нашел, так ведь? Вряд ли у тебя хватило бы мозгов сделать все самой, но четыре ляма открывают много возможностей, да?

– Ты псих! Я понятия не имею, о чем речь, я ничего не сделала! Забрала свои вещи и пытаюсь найти хоть какую-то конуру на те крохи, которые ты мне бросил!

– Так в этом все дело? Мало денег? Ну и сколько тебе надо для счастья? Хочешь поторговаться? Давай я тебе тоже назначу цену в том случае, если ты продолжишь свою писанину?

– К-к-какую писанину? Что ты…

Не выдержав, я бросаю ей планшет с открытой страницей блядского блога, который все же пробился через тысячи фильтров спама и догнал меня в ночи. Я вспомнил о нем только когда Аврора вместе с вещами уехала, вечером, а когда дочитал до конца, расхреначил с психу зеркало над камином.

– Вслух читай! – приказываю я. – С выражением! Ты же этого добивалась, хотела поделиться с миром трагедией. Давай для начала поделишься ею со злодеем. Вдруг его проймет?

– Обычно здесь принято представляться, но я расскажу о себе в конце, когда закончу рассказ. Я обязательно дам вам полную информацию о действующих лицах… – читает Аврора.

Она очень убедительно хмурится и делает вид, что не понимает, о чем речь. А я стараюсь не замечать, что у нее дрожат руки. Я вообще не хочу ее слушать и верить ей, я адски зол, потому что никак не ожидал удара. А самое мерзкое, что у бывшей все может получиться. Такие обвинения, возможно, не повлияют на бизнес в России, но на Западе могут аукнуться большими потерями.

И она это знает, а потому дублирует рассказ на английском.

– Пять лет я замужем за мужчиной, которого боюсь. Я запираю дверь спальни на ночь, а утром вслушиваюсь в звуки внизу, чтобы выйти после его ухода. Возвращаясь с учебы, я стараюсь прошмыгнуть в комнату как можно тише, чтобы муж не вспомнил о моем существовании. Я почти не вижу его дома, но каждую ночь – в кошмарах.

Она отставляет планшет в сторону, обрывая на полуслове и смотрит снизу вверх своими огромными глазищами. Я прочитал запись от начала и до конца, наверное, тысячу раз, но, черт подери, как же странно слышать это ее голосом.

Я думал, мы прекрасно не замечали друг друга все годы брака, делая вид, будто даже не знакомы. Она серьезно запиралась на ночь?

– Чего не дочитала-то? Там очень подробное описание нашего знакомства. Кстати, спасибо за подробности, а то я нихрена не помню.

– Это не я.

Аврора говорит так тихо, что мне не сразу удается ее расслышать.

– Ага, интернет-барабашки. Подслушали, как ты ноешь подружке, и теперь плагиатят наш прекрасный роман. Так?

– Я… не знаю… я никому не рассказывала то, что здесь написано.

– Да неужели? Только… – Я беру планшет, сверяясь с цифрами. – Двум сотням тысяч посетителей блога. Аврора, на что ты надеешься? Что уничтожишь меня? Да, пожалуй. Ты не боишься, что я успею раньше? Если ты так меня боялась, когда мы поженились, почему вдруг перестала бояться сейчас?

– Я! Этого! Не! Писала!

Она вскакивает с дивана, с неожиданной – и откуда только взялась! – силой отпихивая меня.

– Ага, это я написал! Днем он суровый мужик, а ночью курит, пьет холодный кофе, плачет и пишет грустные блоги, блядь!

– Еще раз тебе говорю, я понятия не имею, чей это блог! Может, и твой! Ты ведь не гнушаешься использовать любые методы, чтобы показать мне мое место, да?! Тебе просто нужен повод!

– Мне нужен повод?! То есть это я нахуярился в дрова и полез в твою койку?! То есть это я взял машину и въехал в твою?!

– Нет! Зато ты очень умело присвоил все деньги моего отца!

– А ты решила в ответ поделиться этим со всем миром, пожаловаться и подзаработать на рекламе и интервью?!

– Поделиться?! Пожаловаться?!

Аврора срывается на крик. На раскрасневшиеся щеки проливаются две дорожки слез. Меня бьет током. Надя плакала так же. Ее глаза мгновенно наполнялись слезами, казалось, она вообще не способна контролировать это и порой сама удивлялась слезам.

– Для чего делиться?! Чтобы снова услышать, что я сама виновата?! Чтобы мне снова сказали, что я не так вела себя?! Не так была одета?! Не то сказала, недостаточно твердо сказала «нет», или что вы там придумываете, чтобы получить то, что хотите?! Чем я должна по-твоему поделиться?! Тем, как умело захапала богатого мужика?! Это же мне говорили! Хоть кто-то поверил мне?! Хоть кто-то допустил мысль, что я не шантажировала тебя заявлением, чтобы получить твою фамилию?! Хоть кто-то сказал «Как жаль тебя, Аврора»?! Нет! Все, что я слышала, когда пыталась поделиться, это знаешь, что?! ТЫ. САМА. ВИНОВАТА. Думаешь, я бы повторила это на многомиллионную аудиторию?!

Она хватает планшет и бросает мне.

– Почитай! Почитай комменты! Я это написала?!

До комментариев я не долистал, на самом деле я даже не видел эту вкладку, будучи слишком зол на бывшую за текст. Но открыв новую страницу, вижу самый заплюсованный комментарий: «Очередная тупая пизда пять лет сидела на Мальдивах, а как кормушка уплыла из рук, приобщилась к Me Too в поисках хайпа».

«А зачем шататься по странным отелям в чем мать родила? Может, надо скромнее одеваться?».

«Ага, а замуж все-таки вышла. Не хотела бы, не дала, а то как сидеть замужем за олигархом, так «счастливая жена и мамочка», а как поработать как белые люди – так «помогите, насилуют!».

– Там тебя еще красавчиком называют на второй странице. И просят поделиться.

Но вот что интересно: среди всей этой вакханалии интернет-троллей и просто мразей всех форм и видов куча комментариев поддержки. Есть даже несколько довольно разумных юридических советов. Тысячи всевозможных контактов психологов и телефонов доверия. Сотни оскорблений меня.

Но Аврора их будто не видит.

Она тяжело дышит и пытается вытереть слезы, но они нескончаемым потоком все текут и текут. Я хотел бы ей не верить, но Аврора не актриса. Она не умеет врать, она никогда не умела сражаться, и даже если ее кто-нибудь надоумил создать этот блог, она уже тысячу раз пожалела. Пожалуй, я перегнул палку и напугал ее сильнее, чем стоило.

– Убери это… – вдруг жалобно говорит она.

Аврора никогда ни о чем меня не просила так. Не умоляла.

– Я знаю, ты можешь. Убери. Пожалуйста, сделай, чтобы этого блога не было… Они расскажут имена. Я же… все узнают. Что я буду делать?

Не могу так больше. Прости, Надя, я клялся не прикасаться к твоей дочери, но я не могу. Я пытаюсь ее ненавидеть, но получается только хуже. Правда в том, что я уже причинил ей боль и, в сущности, нет никакой разницы, что будет дальше.

А дальше я притягиваю ее к себе и запускаю руку в мягкие кудри, чтобы прикоснуться к влажным от слез губам и поцелуем поймать тихий испуганный всхлип.

Я никогда ее не целовал. По крайней мере, не помню этого. У нас не было торжественной регистрации, никто не просил жениха поцеловать невесту и не кричал «горько!» за праздничным столом. И я даже не знал, что можно почувствовать, всего лишь поцеловав ее. Всего лишь сломав слабое сопротивление, прижав к себе и раздвинув губы языком.

Аврора словно никогда не целовалась, и мне подумалось, что так оно и было. Пока я трахал девиц всех мастей, она запиралась в комнате на ночь. Ей было не до поцелуев.

А сейчас она или боится настолько, что не может пошевелиться, или чувствует то же, что и я: нереальное, сносящее крышу, желание. Ее запах сводит с ума, из приоткрытого окна доносится шум моря, и я не могу остановиться. В первый раз следует целовать иначе. Нежнее, осторожнее.

Но я так не умею.

Спускаюсь на шею, пальцами обводя ключицу. Слышу тихий стон Авроры и понимаю, что не могу остановиться. Должен, но не могу. Влечение к ней злит, но бороться с ним бесполезно. Кажется, я хочу ее с той ночи в клубе, но, возможно, захотел намного раньше.

Ее рука слабо бьет меня в плечо, и я перехватываю запястье, стараясь не задеть синяк. Глажу тонкую нежную кожу. Простая ласка вызывает у Авроры почти что панический страх – его хорошо видно в глазах. Она смотрит, как напуганный зверек, но почему-то не двигается с места. Кожа на шее краснеет, завтра останутся следы. Губы припухли и блестят от влаги. Безумно хочу снова к ним склониться. А потом не выпускать ее из спальни остаток вечера и всю ночь, пока она не перестанет сопротивляться и не начнет повторять мое имя, перемежая его стонами.

Перед глазами вдруг встает совсем другая картина. И совсем другая Аврора. И ощущение ее рук, которые я вжимаю в мягкое покрывало постели.

Вздрогнув, я отступаю на шаг, с сожалением выпуская бывшую жену из объятий.

– Ты не сопротивлялась, да? Тогда, пять лет назад. Ты не сопротивлялась, и я даже не понял, что тебе страшно. Я все думал: как я мог забыть? Почему ты не остановила меня?

Она со всей силы дает мне пощечину и обхватывает себя руками. Аврору бьет мелкая дрожь, только совсем непонятно: из-за нашего поцелуя или потому что я напомнил о страшной ночи.

– Ты обещал! Ты обещал, что ко мне не прикоснешься больше! Никогда так не делай! Никогда!

Она несется к двери, отчаянно дергает ее и, поняв, что та заперта, лихорадочно осматривается, словно собираясь найти что-то, чтобы разбить стекло. Прежде, чем мой домик превратится в поле боевых действий, я отпираю дверь, потому что удерживать Аврору здесь дальше нет смысла. Я верю, что не она писала блог, и мне надо как следует поразмыслить над тем, кто подобрался к нам так близко, что рискует уничтожить обоих.

И еще немного остыть. Мне нужен холодный душ. А еще лучше горячий душ и капелька фантазии, потому что если я не сброшу напряжение, то просто сдохну, раз за разом вспоминая вкус ее губ и ощущение бьющейся венки на шее, которую завтра она будет стыдливо прикрывать шарфиком.

От Авроры остается только соленый запах моря, легкий летний ветерок и чувство полного опустошения. Я без сил прислоняюсь лбом к холодному стеклу и вдруг понимаю, что не спал больше суток. Как только прочел эту запись, так и не смог заснуть. Бесился, пил, бил посуду. Потом отслеживал телефон Авроры и несся сюда, как только не улетел в какой-нибудь кювет. Но теперь силы кончились.

Неохота идти наверх, в спальню, поэтому я ложусь на диван в гостиной и на миг закрываю глаза. Всего на миг, чтобы немного отдохнуть, а потом – искать, искать и еще раз искать. Мой бизнес зависит от того, смогу ли я уничтожить блог и все его упоминания в сети, но еще это нужно сделать для Авроры. В ее глазах было что-то пугающее, и я совсем не хочу знать, как на ней отразится публичное раскрытие нашей истории. Она верит, что я смогу помочь, а я даже не знаю, получится ли. Интернет – то немногое, над чем моя власть ограничена.

Хотя порой кажется я не хозяин даже собственным желаниям.

Кручу между пальцев кольцо. С бриллиантом, как у взрослых. Думаю, Надя знает, что я добыл деньги на него не совсем законным способом, но ей должно быть плевать. Я отчаянно хотел подарить что-то, соответствующее ей. Наивный идиот, я верил, что если ее семья увидит такой подарок, то отнесется ко мне благосклоннее.

Я так и не успел его ей отдать.

– Можно я заберу это?

Поднимаю глаза. Судьба вновь подарила мне встречу с этой новой Надей: такой, какой она была бы, останься жива. Мы могли бы встретиться вновь, уже взрослыми. Интересно, вспыхнула бы та же страсть, что была у нас в юности? Или та, что я испытываю к ее дочери?

Надя бы точно убила меня, узнав, как я мучаю Аврору.

– Оставь мне, – хрипло прошу я. – Оставь на память. Я храню его, чтобы тебя помнить.

Она задумчиво улыбается и все же забирает у меня кольцо, а вместе с ним, кажется, и половину души.

– Я подарю тебе что-то другое. На память. И ты меня никогда не забудешь.

Когда отбирают душу становится тяжело дышать.

Меня будит стук в дверь. Сначала я не понимаю, что происходит и где я нахожусь, а потом сознание включается, и я иду открывать. По правде говоря, это или обслуживание номеров или остывшая Аврора. Но мир снова меня удивляет: на пороге светленькая подружка, с которой бывшая жена приехала на отпуск.

Уже стемнело. Луну скрыли низкие свинцовые северные тучи.

– Здравствуйте, извините, пожалуйста, я ваша соседка, Лиана. У вас нет лишнего фонаря в машине?

– Есть, а что случилось?

– Моя подруга куда-то пропала, мы пойдем ее поищем, а фонарики на телефонах слишком слабые.

– Что?! Аврора не вернулась домой?!

Аврора

Губы соленые и холодные, как и руки. Зачем я умывалась морской водой? Завтра лицо облезет и будет выглядеть так, словно я всю жизнь считала слово «косметолог» матерным.

Но я лукавлю: хорошо знаю, зачем. Я хотела стереть вкус его губ, избавиться от ощущения горящей кожи. Но не так-то просто избавиться от перевернутой и перемолотой души. Я не знаю, почему сижу за камнями, у самой кромки воды, не в силах оторвать взгляд от розовых рассветных красок. Но знаю, почему испытываю к себе отвращение.

Потому что было не противно.

Страшно, неожиданно, но не противно. Островский удивительным образом поймал момент, когда я на секунду поверила, что он не враг, что у него можно просить защиты. И словно пробрался за барьер, который я так тщательно строила.

Теперь у меня нет безопасного места. И я могу закрыться на тысячу замков, но внутри себя крепость не выстрою.

– Так и думал, что ты найдешься на рассвете, – слышу я откуда-то со стороны леса. – Ты же богиня зари.

– Ты серьезно настроен довести меня до ручки, да? Неужели сложно уйти? Почему тебе так нравится издеваться?

Виктор с удивительной ловкостью по камням добирается до моего убежища, чтобы усесться рядом, достать из кармана куртки сигареты и закурить.

– Видишь ли, в чем беда, мне несложно уйти, но твои друзья в шаге от того, чтобы звонить в МЧС. Они почему-то уверены, что ты пошла плавать и утонула. Так что если не вернемся через полчаса, спасатели начнут прочесывать дно. Тебе впаяют штраф за ложный вызов, и не хватит на новый айфон.

– Я оставила Лиане сообщение.

– Что ж, или она – тупая истеричка, или сообщение не дошло до адресата.

Вот черт. Я ведь довольно долго здесь сижу… а еще забыла телефон и даже не могу посмотреть, отправилось ли сообщение. Идиотка! Могла бы дождаться двух галочек, но я даже не глянула, в истерике выбросив опостылевший кусок пластика. Здесь частенько пропадает интернет, и вот – я повела себя как свинья.

Островский задумчиво рассматривает небо, курит и молчит, будто ждет от меня каких-то оправданий или извинений. Но я так устала, что не способна говорить. Болит горло, в глаза будто насыпали песка, а еще немного ноет нога – я приложилась ею, когда лезла по камням.

– Это что такое?

Виктор хмурится, замечая у меня в руке упаковку таблеток. Я пытаюсь спрятать ее в карман и отвернуться, но разве можно ему вообще сопротивляться? Это бессмысленное занятие.

– ****зопам, – читает название. – По рецепту?

– По рецепту, – бурчу я.

– Сколько выпила?

– Одну!

– Врешь?

– Вот еще! Из-за каждой скотины рисковать здоровьем. Чем я, по-твоему, их запивала? Дождевой водой? Из моря полакала?

Островский посмеивается, но возвращает мне блистер. Я рада, что выпила успокоительное до того, как он пришел, и теперь могу быть относительно нормальной: огрызаться, шутить, внятно отвечать на вопросы. Не хочу, чтобы он видел меня такой, какой я могу быть, когда становится совсем невыносимо.

– Я не буду обещать, что удалю блог. Но буду пробовать. И надеюсь, ты будешь мне помогать, по крайней мере информацией. Давай-ка на секундочку ты забудешь о наших отношениях и моем сволочизме, и сделаешь вот что. Если это ты, если блог твой, и ты просто испугалась, то скажи мне сейчас. Я больше не причиню тебе боль. Но ты сделаешь это сама, если побоишься сказать.

– Это не я. Но…

– Но?

Я засовываю руки в карманы толстовки, и там сжимаю острый блистер с таблетками. Кажется, до крови – во всяком случае боль отрезвляет.

– Это делает кто-то, кто очень хорошо знает меня. И… этот человек может рассказать то, о чем ты не знаешь. О чем никто не знает.

О чем я поклялась молчать, особенно в присутствии отца. А теперь придется признаться, иначе за меня это сделает аноним.

– Слушаю.

Островский выглядит холодным, равнодушным и спокойным, но мне совсем не становится легче.

– Папа боялся, что я забеременею. Что внебрачный ребенок станет позорным пятном на его репутации дипломата. У нас же была образцовая семья.

– Ты что, сделала аборт?

Я качаю головой, и от ряби на поверхности воды она начинает кружиться.

– Не знаю. Через два дня я купила таблетку экстренной контрацепции и выпила. Я даже не знаю… папа потом настаивал, чтобы мы завели ребенка. И я не могла ему сказать, а… а в больнице сказала. Сказала, что он разрушил мою жизнь, что если я и была беременна, то бесконечно рада, что избавилась от этого, что едва брошу горсть земли на крышку его гроба, подам на развод, что он не имел права ненавидеть меня всю жизнь и наказывать за то, что осталась жива, что я не убивала маму!

Я чувствую, как меня снова накрывает, и срываюсь с места. Здесь некуда бежать, только карабкаться по камням, но на это у меня нет сил, поэтому я оказываюсь по щиколотку в воде, не удерживаюсь и падаю, промочив джинсы и кроссовки. Ночью вода дико холодная, она больно щиплет кожу, но в то же время немного приводит в себя. Отряхиваюсь и ищу мель, чтобы вернуться к камням. И как я теперь вернусь в дом? Кроссовки ужасно скользят.

– Он умер через неделю после этого разговора, но я больше не заходила. Может, кто-то слышал наш разговор… и тогда все это обязательно окажется в интернете. Интересно, что тогда обо мне напишут?

– Хорошо, что мы не завели ребенка, – задумчиво говорит Островский. – Идем, иначе простынешь.

Он протягивает руку, на которую я смотрю с ужасом и недоверием. Прикоснуться к Виктору, вот так запросто, подобно тому, чтобы вырвать наживую больной зуб. Я стою в ледяной воде, чувствуя, как немеют ноги, и не могу заставить себя пошевелиться. Принять помощь чудовища, от которого очень долго пряталась за хлипким замком не замечая, как сама превращаюсь в монстра, неспособного на любовь и сострадание.

– Ты не была беременна. Я не могу иметь детей.

Он врет, я знаю. Пять минут назад он спрашивал, не делала ли я аборт, поэтому он врет. Но мне становится немного легче. Достаточно для того, чтобы вложить онемевшую руку в горячую грубую ладонь.

***

Мы выбираемся наверх, туда, где начинается лес. У меня в кроссовках противно хлюпает вода, идти довольно тяжело. К счастью, несмотря на ночь, на улице довольно тепло, и я могу снять мокрую толстовку. Жаль, нельзя снять джинсы, они тоже противно прилипают к коже. Уже почти светло: в это время ночь длится едва ли час. Пожалуй, рассвет над морем с его мягкими красками и нежным рассеянным светом заслуживает особого внимания, но я могу думать лишь о том, что Виктор рядом.

– Стой, – говорит он, – дай сюда.

Прежде, чем я успеваю сообразить и начать отбиваться, он поднимает меня на руки с такой легкостью, словно каждый день привык таскать взрослых девиц.

– Я могу идти сама!

– Ага.

Естественно, ему плевать на мое мнение, а я слишком устала, чтобы спорить. Некоторое время я пытаюсь держать спину ровно и лишний раз к нему не прикасаться, но не выдерживаю напряжения и с облегчением прислоняюсь к его груди. Меня вновь окутывает аромат терпкого мужского парфюма – и губы, было успокоившиеся, начинают гореть.

– А теперь, когда ты не отвлекаешься на то, чтобы не убиться в мокрой обуви, слушай, как мы поступим. Не перебивай и не спорь. Во-первых, уйми свою ненависть и прекрати на меня шипеть, по крайней мере, на людях. Если кто-то за тобой приглядывает, то может и фоткать, и записывать видео. Соображаешь? Наш загадочный автор может творить не только литературно, но и наполнять блог визуальным контентом. Поэтому никаких скандалов на публике. А еще я проверю всех твоих друзей и знакомых, особенно эту активную Лиану.

– Она ни при чем!

– Не сомневаюсь, что ты в это веришь. Однако хочу убедиться сам. Не лезь мне под руку, понятно?

– Да, – угрюмо бурчу я.

Мне совсем не улыбается, чтобы Виктор Островский лез в мою жизнь своими лапами, но страх, что все вскроется и в блоге появятся наши имена сильнее ненависти, страха и обиды.

– Чудненько. А еще ты не будешь заходить на тот сайт. Ни для того, чтобы прочитать записи, ни для комментов. Забудь о его существовании.

– А если появится что-то новенькое?

– Я с тобой любезно поделюсь. Я серьезно, мои айтишники будут отслеживать твой трафик…

– Что?! Нет!

Я не хочу снова оказаться в зависимости от Островского! Я не хочу, чтобы его люди лазили в моих мессенджерах, соцсетях, истории! Не хочу, чтобы ему докладывали, что я гуглю и какие статьи читаю.

– Да я как бы не спрашиваю у тебя разрешения, а уведомляю. Если тебе интересно, я и так за тобой слежу, я же не через хрустальный шар определил, что ты едешь сюда.

Я теряю дар речи. А вместе с ним приобретаю дикое, почти неконтролируемое желание зубами вцепиться в шею сволочи. Тем более, что она очень близко, можно во всех деталях рассмотреть напрягшиеся мышцы и небольшой шрам, которого я до сих пор не видела. Хотя я и в глаза-то ему смотрела всего пару раз с момента регистрации.

– Ненавижу тебя!

– Не сомневаюсь. Так вот, не лезь в эту клоаку. Тот, кто ведет блог, может тебя засечь и использовать это в своих целях. Не хватало мне еще слива твоих эротических фоток.

– У меня нет эротических фоток!

– Скучно живешь, – хмыкает Островский.

Мы сворачиваем на облагороженную тропинку, ведущую к отелю, и я понимаю, что как ни старалась, далеко все же не ушла. Слишком быстро выдохлась и забилась в первый попавшийся укромный уголок.

Не знаю, что я должна чувствовать, возвращаясь в отель на руках у бывшего мужа, но я чувствую облегчение. Я никому не рассказывала о последнем разговоре с отцом и, пожалуй, Виктор – последняя кандидатура, которая пришла бы мне в голову, чтобы выговориться. Но ему оказалось рассказать проще. И он не сделал того, чего я боялась от окружающих: не осудил.

– И еще кое-что. Пока я не прибью эту мразь, влезшую в мое (ну и твое по совместительству) прошлое, ты будешь жить у меня.

– ЧТО?!

Я так громко восклицаю, что Островский от неожиданности едва не роняет меня прямо в мокрую от росы траву.

– Нет! Я не буду с тобой жить!

– А где ты будешь? В отеле? Куда может войти кто угодно? Или снимешь квартиру? Где ты собираешься жить, Аврора, зная, что кто-то наблюдает за тобой, ловит каждое твое слово, чтобы выкатить очередную статейку? Башня из стекла и бетона, где ради пропуска надо разве что не жопу изнутри показать, отлично подходит.

– Я не могу с тобой жить, – тихо говорю я в надежде, что Виктор, который протягивал мне руку, чтобы помочь выбраться из холода, вернется и поймет.

– Придется.

Мы подходим к домику. Внутри горит свет и видно фигуры: кажется, мои не спят. Мне снова стыдно за то, что сбежала и никого не предупредила. Да я бы убила, если бы кто-то так сделал!

Вдруг становится смешно: мы останавливаемся возле двери, как будто вернулись со свидания и теперь прощаемся. В кино на этом месте обычно следует или поцелуй или жутко неловкое «пока». Но мы не в кино. Я мечтаю как можно скорее оказаться внутри, в тепле и вдали от Островского. Единственное, что этому мешает: сам Островский, сжимающий мое плечо и не дающий уйти.

– Я не превращусь в принца. Не стану зализывать твои раны и вытаскивать тебя из ямы. У нас есть общая проблема и, решив ее, мы расстанемся, как и планировали.

Его голос ниже обычного, с легкой хрипотцой. А темп речи размеренный и чересчур медленный, будто слова даются Островскому с трудом. Я чувствую ком в горле. Заговорить получается не сразу.

– Я миллион раз задавала себе тот же самый вопрос. Почему я даже не попыталась тебя остановить тогда. Пыталась найти какие-то причины. Логику. Даже где-то вычитала подобный совет, о том, что лучше лишиться девственности, а не жизни. Но правда в том, что я просто испугалась. Не нашла в себе сил бороться. И, наверное, действительно виновата сама…

Я всхлипываю, не сдержавшись, и Островский делает то, чего я меньше всего от него ожидаю: привлекает меня к себе, заключая в объятия. Я слышу и чувствую, как бьется его сердце, замираю и даже дышу через раз. Мне кажется, никто и никогда меня так не обнимал. Разве что бабушка в далеком детстве.

– Нет. Не виновата. Но платишь все равно ты. Это несправедливо, но это жизнь, котенок. Учись ее жить.

Открывается дверь домика, Виктор разжимает руки, и я резко отшатываюсь, поспешно вытирая слезы. Лиана с облегчением выдыхает и кидается мне на шею с возгласом «Убью!». Она так крепко меня обнимает, что, кажется, вот-вот задушит. А когда чуть успокаивается, и я оказываюсь на свободе, Островского уже нет на крыльце: перемахнул через перила и скрылся в своем домике.

Опять перепахав мне всю душу.