Мы расстреляны в сорок втором

ГЛАВА ВТОРАЯ Ленька Балюк и Тоня Протасова

Ночью меня бьет озноб. Рядом кто-то вскрикивает во сне, скрежещет зубами. Просыпаюсь, вглядываюсь в темноту и узнаю Леньку Балюка.

Впервые я встретился с ним незадолго до того, как судьба свела нас обоих на канонерской лодке «Кремль». Наше знакомство произошло при несколько странных обстоятельствах.

Как-то в субботу, с остервенением надраив ботинки и медяшки, ребята подбили меня пойти вместе с ними на танцы в клуб пищевиков. Затянув поясной ремень с такой силой, что сперло дыхание, я надвинул бескозырку на левую бровь.

Помню как сейчас: просторный зал, яркие люстры, девушки, которые застенчиво жмутся друг к дружке. В другом конце зала, покуривая, группами стоят широкоплечие парни. Пересмеиваются, поглядывают на девчат.

Затем включают радиолу, и все приходит в движение.

В перерыве меня знакомят с двумя подругами. Те стоят у стены, обмахиваются платочками. Белянка с наивными выпуклыми глазами протягивает холодные вялые пальцы и едва слышно произносит: «Валентина». А вторая смотрит смело, не мигая, и решительно говорит: «Я вас знаю».

Ее зовут Тоней. Антонина Протасова. Она часто бывает в клубе и танцует едва ли не лучше всех. Мне не раз приходилось видеть, как она осаживала самых смелых парней. А сейчас она стоит рядом со мной и улыбается. Неожиданно говорит:

— Скажите, вы всегда такой вежливый? Почему вы меня не приглашаете?

Я щелкаю каблуками. Ее рука ложится на мою фланелевку. Загорелая рука с длинными тонкими пальцами. Когда мы входим в круг, Тоня снова говорит:

— У вас такой вид, словно вы работаете. Держитесь свободнее. Вот так.

— Постараюсь, — отвечаю я, силясь не сбиться с такта.

— Ничего, я вас научу, — говорит она. — Через два — три вечера вы будете танцевать не хуже других.

Это уже почти обещание, и я быстро отвечаю:

— Согласен.

Весь вечер она танцует только со мной. На нас смотрят. Какая-то девушка, приблизившись во время танца, даже спрашивает: «Слушай, Тоня, ты почему это не отпускаешь от себя морячка?»— и Тоня отвечает с вызовом: «А он мне нравится!»

От этих слов у меня пересыхает в горле. Тоня пристально смотрит на меня и спрашивает:

— Скажите… Только правду! Почему вы меня раньше никогда не приглашали? Не решались?

— Нет, просто я…

— Не решались, — говорит она твердо. — Думали: если она откажет, то хоть провались сквозь землю — ребята засмеют. Так?

Я молчу.

— Надо быть смелее, морячок, — говорит Тоня.

— Есть, быть смелее, — отвечаю я весело. Из клуба мы выходим вместе. Проводив Валентину, которая живет в трех кварталах от клуба, остаемся вдвоем. Улицы пустынны. Их освещают редкие фонари. Стоят слепые облупившиеся дома. По булыжной мостовой тарахтит какая-то колымага.

Длинные дощатые заборы, пакгаузы. Куда это мы идем? Тоня резко останавливается.

— Спокойной ночи, морячок, — говорит она громко. — Дальше я пойду одна.

Ее голос насмешлив. Не понимаю, как она угадала мои мысли. И я спрашиваю с обидой:

— Вы не хотите, чтобы я вас проводил?

— А вы этого очень хотите? Только честно?

— Да.

— Тогда идемте.

Дальше мы идем молча. Из темноты выступают очертания портальных кранов. Мы проходим мимо третьего причала Киевского порта. До гавани рукой подать.

— Я живу здесь, — говорит Тоия останавливаясь. — Мой отец работает на электростанции. Ну, до следующей субботы…

— А завтра вы заняты? — спрашиваю я.

— Вот как, вас не испугала прогулка? — Она смеется. — А мне показалось…

— Так как же завтра?

— Хорошо, — она протягивает руку. Ее лицо становится серьезным.Встретимся вечером возле клуба…

Я не слышу под собою ног. Через пять минут я уже в гавани. Корабль стоит у причала, и я спускаюсь в кубрик, ныряю под одеяло, делаю вид, что сплю. Я не шевелюсь, даже когда кто-то из наших, свесившись с верхней койки, говорит по моему адресу: «Хлопцы, а наш Пономарь, видать, крепко ошвартовался. Окрутила его Тоня…», и его голос заглушает общий смех.

Назавтра, как условлено, мы встречаемся с Тоней возле клуба. К моему неудовольствию, она и на этот раз приходит с Валентиной. И зачем она повсюду таскает ее за собой? А я-то думал, что Тоня придет одна…

Тоня видит, что я раздосадован, и шепчет:

— Поухаживайте за Валей. Она в вас влюблена.

Я не могу скрыть раздражения.

— А вы все-таки попробуйте. Авось получится, — в ее глазах лукавые искорки.

Через силу пытаюсь улыбнуться Вале. В душе я проклинаю эту чертову куклу с пустыми глазами и… улыбаюсь. Старательно, вежливо. К счастью, это длится не так уж долго. На Петровской аллее Валя встречает знакомого. Оказывается, он заходил за ней, но не застал ее дома. Мне повезло.

— Возьмите Валю под руку, — говорит Тоня этому парню. — Идите, идите…она слегка подталкивает его в спину и, смеясь, добавляет:— Мы вам мешать не будем.

Потом, когда мы остаемся вдвоем, она резко поворачивается ко мне и, став серьезной, неожиданно с силой сжимает мою руку. При этом она произносит слова, от которых на мгновение останавливается сердце:

— А вас… А тебя я сегодня никуда не отпущу. Слышишь?

Как мало нужно, чтобы перевернуть жизнь! Вьющийся локон, влажный блеск зубов в парной темноте и глаза — боже, какие глаза! Заглянешь в них — и кружится голова, и в судороге немеют руки, и кажется, что нет большего счастья, чем то, которое ты нашел в их загадочной глубине.

Наши губы встречаются. Я отрываюсь от ее губ со стоном. А ведь раньше я никогда не думал, что можно стонать от счастья. Впрочем, мало ли о чем я не думал до встречи с Тоней. Эх, жизнь!..

Мы сидим на днище перевернутой лодки-плоскодонки. Пресно пахнет смолой и олифой. Кое-где из воды торчат полусгнившие сваи, черные снизу и покрытые зеленой размочаленной гнилью вверху. В этом месте когда-то была деревянная эстакада. Старый трехпалый якорь ржавеет на осклизлых камнях.

Тихо.

Мы смотрим вдаль. В черной, жирно-маслянистой воде стоят столбы отраженного света. Похоже, будто противоположный берег затона покоится на этих светлых столбах. Тишина так глубока и неподвижна, что слышно, как где-то далеко-далеко чей-то хриплый голос выкрикивает:

«Майна!.. Вира!..»

Притихшая, задумчивая Тоня теребит ленты моей бескозырки. Когда я пытаюсь спросить, о чем она думает, Тоня меня обрывает:

— Молчи…

Вдруг за нашей спиной скрипит песок. Человек идет тяжело, грузно. Направляется прямо к лодке, останавливается. Я и Тоня оглядываемся одновременно.

— Ленька, ты? — удивленно спрашивает Тоня. Высокий, широкий в плечах парень не отвечает. Он стоит, попыхивая папиросой, и смотрит на меня в упор.

Тогда я встаю. Но прежде, чем я успеваю шагнуть к парню, между мною и им оказывается Тоня.

— Зачем ты пришел? — спрашивает она у парня. — Что тебе нужно?

— Поговорить с этим женихом, — он кивает на меня. — Только и всего.

«Женихами» на флоте называют форсистых первогодков. «Женихи» корчат из себя бывалых моряков. Я должен ответить на оскорбление.

— Что ж, не возражаю, — говорю я как можно спокойнее. — Пожалуйста, Тоня, не мешай. Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.

— Сиди, — Тоня сердито усаживает меня и, снова повернувшись к парню, говорит ему:— А ты, Ленька, сейчас же уходи, слышишь? И больше не попадайся мне на глаза.

К моему удивлению, парень, потоптавшись на месте, подчиняется. Скользит по мне взглядом, как бы давая понять, что наш разговор не окончен. Против этого я тоже не возражаю и незаметно киваю ему головой.

— Кто это? — спрашиваю я у Тони, проводив парня взглядом.

— Ленька Балюк, — она пожимает плечами. — Работает водолазом на спасалке. — И, помолчав, добавляет:— Но ты не бойся, он тебя не тронет.

— Бояться? Мне?

— Ты его не знаешь, его все боятся, — говорит она.

— Но ты ведь его не боишься?

— Так это же я…

В ее голосе такая уверенность, что у меня возникает подозрение. Кто он ей, этот Ленька? Отчего она имеет такую власть над ним? От одной мысли, что она могла и с ним когда-нибудь вот так же сидеть на этой лодке, как сидит теперь со мной, у меня начинает болезненно ныть сердце.

Тоня видит, что я насупился, и смеется. Ленька еще не успел скрыться за деревьями и может нас видеть, но она прижимается ко мне. И прежде чем я успеваю сообразить, что произошло, она отталкивает меня, шепчет: «А целоваться ты не умеешь…» — и бежит к дому. Оттуда доносится ее озорной голос:

— Спокойной ночи, морячок!

У шлагбаума, в том месте, где шоссейную дорогу пересекает железнодорожное полотно, стоит, отфыркиваясь и изрыгая пламя, черный лоснящийся паровоз. На него по лесенке взбирается с фонарем в руке такой же черный человек, и паровоз трогается. Когда он отъезжает, я вижу Леньку Балюка. Он стоит на шоссе, ждет. Меня это нисколько не удивляет. По правде говоря, на его месте я поступил бы точно так же.

— Поговорим, что ли? — спрашивает Ленька.

— Можно.

Он подходит вплотную, и я невольно отшатываюсь, чтобы отразить удар. Руки сами собой сжимаются в кулаки. Но Ленька хрипло смеется.

— Не бойся, дядя шутит, — говорит он. — Отложим до следующего раза. Ты курящий?

— А что?

— Спички потерял, — он хлопает по карманам.

Потом, помедлив, вынимает пачку двухрублевых папирос «Труд» и предлагает: — Потрудимся?

— Не возражаю.

Мы закуриваем и идем рядом. Я все еще поглядываю на Леньку с опаской. Жду подвоха. Что он задумал? Почему молчит?

Наконец Ленька сбивает мизинцем пепел с папиросы и говорит:

— Твое счастье, что ты матрос. Я думал — ты пижон… Они за Тоней стаями бегают, как шакалы.

— В самом деле?

— А ты что думал? Ей это нравится, она перед ними хвостом крутит, — он скрипнул зубами. — Подлец буду, если вру.

— Не может быть…— говорю я в замешательстве.

— Так ты в нее тоже втюрился? — Ленька хохочет. Он явно гордится Тоней. Спрашивает: — Правда, мировая девка?

С этим я соглашаюсь.

— Тебя как звать? — спрашивает Ленька. — Пономарев, говоришь? Ну, Пономарь, твое дело — труба. Ходить тебе в дураках, только не обижайся. Знаю, если говорю. Пропащие мы с тобою люди.

Последние слова он произносит с какой-то горькой радостью, почти исступленно. Ведь мы с ним товарищи по несчастью, а ему надо облегчить душу. Он долго рассказывает мне о Тоне, с которой учился в школе. Он не может скрыть своего восхищения и говорит, что она — «свой парень». Я понимаю, что для него это высшая похвала.

Расстаемся мы почти друзьями.

И еще одна встреча с Ленькой. На этот раз уже днем, на станции Освода.

Воскресенье. Припекает. По набережной гуляет уймища народу. Тут и взрослые и дети. Светлый простор заречья открывается взору: песчаные отмели и стрелки Труханова острова, изменчивый блеск Венецианского залива и дальше, на горизонте, — синева Броварских лесов. Тоня стоит между мной и Валентиной (снова приперлась эта кукла!) и с завистью смотрит на пляж. Сегодня много купальщиков.

— Зайдем за Ленькой, — говорит Тоня. — Он нас перевезет на ту сторону.

Мы подходим к спасалке. Но нас опережает карета скорой помощи. Расталкивая зевак, пробегают санитары с носилками. Утонул какой-то парень, студент.

Мы ждем, пока не отъедет карета. Расходятся зеваки, и на балконе остается один дежурный. Нам нужен Балюк? Он сейчас у начальника. Скоро выйдет.

Я заглядываю в полуоткрытую дверь. Кабинет начальника спасалки напоминает гостиную врача. Стулья и диваны в белых холщовых чехлах. На столах лежат журналы. Но сидят на диванах и на стульях угрюмые загорелые парни в узких трусиках-плавках и выцветших купальных шапочках. Слышен хриплый голос Леньки Балюка.

— Конечно, мы проворонили. Погубили человека…— глухо, прерывисто говорит Ленька. — Я три раза нырял, а его под корягу занесло. Обидно, возле дежурной лодки утонул человек. А почему? Посадили на лодку раззяву. Загорал пузом вверх, ничего не видел. А ты ищи… Вот он сидит в углу. Теперь небось молчит…

Разговор не из вежливых. Никто не стесняется в выражениях. Я слушаю и чувствую, что с сегодняшнего дня Ленька будет моим лучшим другом.

Как Харитонов, с которым я служу на «Кремле». Леньке ничего не стоит оставить от какого-нибудь пижона «мокрое место». Но он сокрушается из-за того, что не спас незнакомого парня. Значит, Ленька настоящий человек.

Из кабинета он выходит лишь минут через двадцать. Теперь я могу его рассмотреть. Покатые плечи, скуластое лицо. Грудь покрыта татуировкой, брови выгорели на солнце.

— Ты сегодня дежуришь? — спрашивает Тоня.

— Нет, я выходной, — он жадно курит, затягиваясь с такой силой, что западают щеки. — Зашел мимоходом к ребятам, а тут — случай…

Он быстро одевается. Натягивает футболку и парусиновые брюки. Хочет сунуть босые ноги в туфли, но, передумав, закатывает брюки и босиком спускается к воде. Он ждет, пока мы рассядемся на банках, и только тогда отталкивает шлюпку. Затем выводит ее на быстрину, табаня правым веслом.

У правого берега течение стремительное, прижимное. Ленька гребет короткими рывками. Футболка на его груди ходит ходором. Он молчит и смотрит на Тоню, опустившую руку за борт. Меж пальцев ее руки ласково струится вода.

— Мальчики, спойте что-нибудь, — жеманно говорит Валентина.

Ко всему она еще и дура. Я смотрю на нее с ненавистью. Странно, что Тоня с нею дружит. Они такие разные! Мне хочется выругаться.

Лодка тычется носом в берег. Ленька посылает ее вперед сильным гребком. Потом соскакивает на песок. Он по-прежнему молчит, но уже старается не смотреть на Тоню. Я понимаю, что творится у него на душе. Ленька все еще надеется на что-то, ждет…

Будь я на месте Тони, я бы хоть разок улыбнулся ему. Нельзя же так изводить человека. А Тоня безучастна. Она ничего не знает о моей встрече с Ленькой возле шлагбаума. Поэтому, надо думать, она и свела нас теперь. И хитрая же она. Тоня.

Оставив вещи в лодке, мы ложимся на горячий песок. Спустя минуту Тоня срывается с места и бежит в воду. Возвращается мокрая, счастливая и ластится ко мне. Голову кладет на плечо. Кажется, что все это она делает нарочно.

Я вижу, как у Леньки вытягивается лицо. Мне его жаль. Я бы отодвинулся от Тони, но не смею пошевелиться. «И зачем Тоня затеяла эту игру?"спрашиваю я себя.

Пока я размышляю об этом, поднимается Валентина. Она входит в воду по щиколотку и зовет:

«Леничка, помогите! Я боюсь. Ой, он…» Она не умеет даже скрыть своего притворства.

— Сейчас, — хмуро говорит Ленька и встает. — Иду.

Когда он отходит, я тихо говорю Тоне:

— Нехорошо получается. Перед Ленькой совестно.

— Вот как, ты недоволен? — она смотрит на меня своими ясными, спокойными глазами. — Хочешь, чтобы я к Леньке подсела?

— Нет, не хочу, — отвечаю я угрюмо.

— Тогда лежи.

В город мы возвращаемся под вечер. Тоня говорит Леньке, чтобы он проводил Валентину. И он не перечит ей.

Он прощается. Я крепко пожимаю его шершавую руку, и он уходит. Это наша предпоследняя встреча на берегу. Спустя две недели Ленька наденет форму и получит назначение на канонерскую лодку «Кремль».