Мятежник

Глава девятая

Приказы, пришедшие из Ричмонда, направляли Легион к железнодорожному узлу в Манассасе, где железная дорога Ориндж-Александрия пересекалась с веткой перевала Манассас.

Распоряжения пришли только спустя через три дня после возвращения Вашингтона Фалконера из Ричмонда, да и то распоряжение, похоже, было дано неохотно.

Приказ был отдан на имя старшего офицера полка округа Фалконер, словно ричмондские власти не хотели признавать заслуг Вашингтона Фалконера в наборе Легиона, но по крайней мере, они позволяли Легиону присоединиться к Северо-Виргинской армии генерала Борегара, как того требовал Фалконер.

Генерал Ли приложил коротенькую записку, сожалея о том, что не в его силах было приписать полк округа Фалконер к какому-либо определенному корпусу в армии Борегара, более того, он даже потрудился заметить, что в связи с тем, что власти были уведомлены о наличии полка в такой короткий срок, и так как полк не проходил никаких бригадных учений, он сомневался, сможет ли использовать полк в каких либо других целях кроме как особого назначения.

Вашингтону Фалконеру очень понравилось такoe назначениe, пока майор Пелэм не заметил сухо, что особое назначение обычно подразумевает охрану грузов, караулы на железной дороге и сопровождение пленных.

И если записка Ли была рассчитана уязвить Вашингтона Фалконера, то она попала в цель, хотя полковник и заявил, что ничего другого и не ожидал от слизняков из Ричмонда. Генерал Борегар, был уверен Фалконер, будет более приветлив. Самой главной заботой Фалконера было достичь Манассаса до окончания войны.

Крупные силы северян пересекли Потомак, и по имевшимся сведениям медленно продвигались навстречу армии конфедератов, а слухи в Ричмонде утверждали, что Борегар планировал провести мощный маневр по окружению, разгромив северных захватчиков.

Слухи добавляли, что если такое поражение не убедит Штаты требовать мира, то Борегар перейдет Потомак и захватит Вашингтон.

Полковник Фалконер мечтал проскакать на своем вороном жеребце, Саратоге, по ступеням незаконченного здания Капитолия, и ради исполнения этой мечты он готов был стерпеть худшее из оскорблений Ричмонда, и таким образом, через день после прибытия грубого приказа, Легион разбудили за два часа до рассвета с приказом убрать палатки и загрузить фургоны обоза.

Полковник рассчитывал на быстрый марш-бросок к железнодорожной станции в Росскилле, но, тем не менее, каким-то образом всё заняло гораздо больше времени, чем было рассчитано. Никто не был твердо уверен в том, как надо разбирать одиннадцать гигантских чугунных походных кухонь, купленных Фалконером, а также никто и не подумал распорядиться насчет доставки боеприпасов со склада в Семи Источниках.

Новости о походе побудили матерей, возлюбленных и жен солдат принести в лагерь последние подарки. Мужчины, уже отягощенные ранцами, оружием, одеялами и патронташами, были наделены шерстяными шарфами, плащами, кепками, револьверами, длинными охотничьими ножами, баночками с вареньем, мешочками с кофе, печеньем, а в это время солнце поднималось всё выше, а походные кухни еще не были разобраны, одна из лошадей потеряла подкову, Вашингтон Фалконер кипел от злости, Дятел Бёрд посмеивался при виде сей неразберихи, а майора Пелэма хватил сердечный приступ.

— О Господи! — это был Литтл, капельмейстер, жаловавшийся Пелэму, что в повозках недостаточно места для его инструментов, когда неожиданно пожилой офицер издал странный булькающий звук, отчаянно вдохнул, и затем свалился с седла.

Люди побросали все свои дела и собрались вокруг неподвижного худого тела. Вашингтон Фалконер направил коня к вылупившим глаза зрителям и отогнал их назад своем хлыстом.

— Назад, за работу! Где доктор Дэнсон? Дэнсон!

Появился Дэнсон и склонился над неподвижным телом Пелэма, а затем объявил, что тот мертв.

— Сгорел, как свеча! — Дэнсон с усилием поднялся, засунув стетоскоп в карман. — Чертовски хороший способ уйти из жизни, Фалконер.

— Только не сегодня, нет. Черт тебя дери! Марш работать! — Он направил хлыст на глазеющего солдата. — Пошевеливайся, прочь отсюда! И кто, черт побери, скажет об этом сестре Пелэма?

— Не я, — заявил Дэнсон.

— Черт возьми! Почему он не мог умереть в бою? — Фалконер развернул лошадь. — Адам! У меня есть для тебя дело!

— Я должен пойти на станцию в Росскилл, сэр.

— Туда может отправиться Итан.

— Он доставляет боеприпасы.

— К черту Росскилл! Я хочу, чтобы ты пошел к мисс Пелэм. Передай ей мои соболезнования, ты знаешь что сказать. Отнеси ей цветы. И еще лучше, прихвати по дороге Мосса. Если священник не сможет утешить скорбящих, то тогда на черта он нам нужен?

— Ты хочешь, чтобы после этого я сходил в Росскилл?

— Пошли Старбака. Скажешь ему, что делать.

Старбак был не на лучшем счету у полковника после той ночи в Ричмонде, когда он отсутствовал до окончания завтрака, а затем отказался объяснить, где провел ночь.

— Ему и не нужно рассказывать тебе, чем он занимался, — пожаловался своему сыну тем утром Фалконер, — потому что это и так очевидно, но, может быть, он будет любезен сказать нам, кто она.

Теперь Нату было приказано поехать в Росскилл на станцию железной дороги Ориндж-Александрия и уведомить станционного смотрителя о прибытии Легиона.

Фалконер, являвшийся директором железной дороги, заранее послал письмо, в котором, предвидя приказы из Ричмонда, потребовал приготовить два поезда для отправки Легиона, но теперь кому-то надо было поехать на станцию и приказать машинистам разжечь топки и развести пары.

Один поезд будет состоять из директорского вагона, приготовленного для Фалконера и его адъютантов, и достаточного количества пассажирских вагонов второго класса, чтобы вместить девятьсот тридцать два солдата Легиона, тогда как второй поезд будет состоять из товарных вагонов для провианта и лошадей и открытых вагонов для повозок, пушек, передков и зарядных ящиков Легиона.

Адам вручил Старбаку копию отцовского письма и копии письменных приказов, отданных станционному смотрителю на рассвете.

— Ребята Розуэлла Дженкинса должны быть там в одиннадцать, хотя бог знает, будут ли они готовы к этому времени. Они собираются соорудить мостки.

— Мостки?

— Чтобы загнать лошадей в вагоны, — пояснил Адам. — Пожелай мне удачи. У мисс Пелэм не лучший характер. Боже мой.

Старбак пожелал своему другу удачи, затем оседлал Покахонтас и рысью выехал из беспорядочного лагеря, проскакал через весь город и дальше по дороге на Росскилл. Город, в котором находилась ближайшая к Фалконеру железнодорожная станция, был вдвое больше самого Фалконера, и построен в месте, где предгорья наконец уступали место равнине, простиравшейся до самого далекого моря.

Это была легкая поездка вниз по склону. День был жарким, и коровы на лугах стояли в тени деревьев или по брюхо в глубоких холодных ручьях. Вдоль дороги пестрели цветы, деревья отяжелели от листвы, и Старбак был счастлив.

В седельной сумке у него лежало письмо к Салли. Она хотела, чтобы он отправлял ей письма, и он пообещал писать так часто, как сможет. Его первое письмо было про последние дни учений и о том, что полковник подарил ему кобылу, Покахонтас. Он написал простенькое письмо с короткими словами и крупными и четкими буквами. Он признавался Салли в любви, и полагал, что так и есть, но то была странная любовь, скорее дружба, нежели губительная страсть, которую он испытывал к Доминик.

Старбак все еще ревновал Салли к мужчинам, с которыми ей предстояло переспать, любой мужчина ревновал бы на его месте, но у Салли не было и крошки этой ревности.

Ей необходима была его дружба, так же как и он нуждался в ней, ведь ту в ночь, разрываемую раскатами грома, они сблизились, как два маленьких ребенка, нуждающиеся в утешении, и потом, счастливо лежа в постели, где курили сигары и слушали звуки утреннего дождя, договорились писать, или, вернее, Старбак согласился писать, тогда как Салли пообещала постараться прочесть его письма и однажды даже попытаться написать ответ, если Старбак даст слово чести не смеяться на ее попытками.

Он сделал остановку на почте Росскилла и отправил письмо, затем поехал на станцию. Смотритель оказался пухлым потеющий мужчина по фамилии Рейнольдс.

— Поездов нет, — поприветствовал Рейнольдс Старбака в своем маленьком кабинете рядом с телеграфной.

— Но мистер Фалконер, полковник Фалконер, специально просил о двух составах с паровозами.

— Да плевать я хотел, даже если сам Господь заказал вагоны! — Рейнольдс был тучным мужчиной, истекавшим потом в своей шерстяной железнодорожной форме, и вне всяких сомнений, уставшим от крайностей, которые привнесло военное время в его аккуратный распорядок.

— На всей железной дороге только шестнадцать паровозов, и десять из них ушли на север перевозить войска. Мы должны вести дела как железная дорога, но как я могу соблюдать порядок, если всем нужны паровозы? Я не могу вам помочь! Меня не волнует то, что Фалконер — директор, плевать я хотел даже если бы все директора просили вагоны, я ничего не могу сделать!

— Вы должны помочь, — сказал Старбак.

— Я не могу сотворить тебе вагоны, паренек! Не могу достать паровозы! — Рейнольдс перегнулся через стол, пот стекал по его лицу на рыжую бороду и усы. — Я не волшебник!

— Зато я волшебник, — заявил Старбак и, выхватив револьвер Сэвиджа из кобуры у пояса, направил его чуть в сторону от Рейнольдса и спустил курок. Дым и грохот наполнили комнату, а тяжелая пуля пробила деревянную стену, оставив рваное расщепленное отверстие. Старбак вложил дымящийся пистолет в кобуру.

— Я вам не паренек, мистер Рейнольдс, — спокойно сообщил Старбак потрясенному смотрителю, — а офицер армии Конфедеративных Штатов Америки, и если вы еще раз оскорбите меня, я просто поставлю вас к стенке и пристрелю.

На какое-то мгновение Старбак подумал, что Рейнольдс последует за майором Пелэмом в преждевременную могилу.

— Да вы сумасшедший! — наконец выговорил железнодорожник.

— Думаю, в этом есть доля правды, — спокойно согласился Старбак, — но я стреляю лучше, когда зол, чем когда спокоен, так что давайте лучше обсудим, как мы собираемся перевезти Легион Фалконера на север к узлу Манасаса, хорошо? — улыбнулся он.

Это Салли, решил он, это она вдохнула в него это спокойствие. Он и в самом деле был доволен собой. Черт возьми, подумал он, из меня выходит неплохой солдат.

Тем не менее, Рейнольдс полагал, что в радиусе пятидесяти миль не найти ни одного свободного пассажирского вагона. Всё, чем он располагал на станции — это семнадцать старых закрытых товарных вагонов.

— А как выглядят эти закрытые товарные вагоны? — вежливо поинтересовался Старбак, и перепуганный смотритель указал пальцем через окно на товарный вагон.

— Мы зовем их закрытыми товарными вагонами, — ответил он тем же нервным голосом, каким успокаивал телеграфиста и двух помощников, которые вбежали в его офис, чтобы узнать причину стрельбы.

— А сколько людей можно поместить в этот закрытый товарный вагон? — спросил Старбак.

— Пятьдесят? Может, шестьдесят?

— Тогда у нас достаточно вагонов.

Легион еще не достиг намеченной Фалконером цифры в тысячу человек, но было набрано более девятисот, получилось внушительное подразделение.

— Какие еще у вас есть вагоны? — осведомился Старбак.

Было еще два полувагона, которые оказались просто открытыми вагонами, и всё. Один из полувагонов и восемь товарных отчаянно нуждались в починке, хотя, по мнению Рейнольдса, их можно было использовать, но только на минимально возможной скорости.

Он утверждал, что паровозов не осталось, но стоило Старбаку положить руку на свой огромный Сэвидж, к Рейнольдсу внезапно вернулась память, и он вспомнил о локомотиве, который должен был пройти через станцию по пути в Линчбург, чтобы потащить груженные лесом вагоны, предназначавшиеся для постройки береговых фортов.

— Отлично, — одобрил Старбак. — Остановите паровоз и развернете его обратно.

— Здесь нет поворотного депо.

— Движение задним ходом возможно?

— Да, сэр, — кивнул Рейнольдс.

— Сколько отсюда до Манассаса?

— Сотня миль, сэр.

— Значит, отправимся на войну задним ходом, — удовлетворенно заключил Старбак.

Вашингтон Фалконер, прибывший с кавалерийским отрядом Легиона на станцию, был очень и очень зол.

Он ожидал два поезда с прицепленным к одному из них личным вагоном начальника, а вместо этого его встречали лишь взбунтовавшийся инженер с развернутым в обратную сторону локомотивом и тендером в связке с семнадцатью товарными и двумя полувагонами. Работник телеграфной станции пытался объяснить Линчбургу, почему это вдруг им стоить забыть о паровозе, а Рейнольдс пытался расчистить путь на север мимо Шарлотсвилла.

— Бога Ради, Нат! — кипел полковник. — Что за чертов бардак?

— Издержки военного времени, сэр?

— Черт, мои приказы были вполне доступными для понимания! Ты и с простейшими вещами не можешь разобраться?! — он умчался, дабы обрушить праведный гнев на ворчащего инженера.

Адам бросил взгляд на Старбака и пожал плечами:

— Извини. Он сейчас не самый счастливый человек.

— Как там мисс Пелэм?

— Ужасно. Просто кошмар, — Адам покачал головой. — Скоро, Нат, еще больше женщин получат те же новости. И их будут сотни.

Адам обернулся к улице, ведущей на станцию, когда в поле зрения появились первые пехотинцы Легиона. Колонну на марше с обеих сторон окружали две беспорядочные группы — жены, матери и дети. Некоторые несли ранцы, чтобы хоть как-то облегчить ношу мужчин.

— Боже, ну и бардак, — сказал Адам. — Предполагалось, что мы выступим три часа назад!

— Говорят, на войне ничто никогда не идет по плану, — жизнерадостно заметил Старбак. — А если и идет, скорее всего, это обман. Надо привыкнуть к бардаку. И извлекать из него максимум пользы.

— Отцу вряд ли это удастся, — признался Адам.

— Значит, ему повезло, что у него есть я, — Старбак дружелюбно улыбнулся Ридли, появившемуся вместе с Легионом. Нат решил, что будет крайне любезен с Итаном до конца жизни последнего. Ридли его проигнорировал.

Полковник планировал с комфортом обустроить Легион в вагонах к десяти часам утра, но лишь в пять часов вечера единственный состав потащился на север.

Пехоте, запасу провизии на три дня и боеприпасам места хватило, а вот всему остальному — нет. Офицерские лошади и слуги поместились в двух полувагонах.

Полковник путешествовал в служебном вагоне, прибывшем вместе с локомотивом, остальные же разместились в товарных. Полковник, серьезно относившийся к своим обязанностям начальника ветки, строго приказал сохранить вагоны нетронутыми вплоть до узла в Манассасе. Однако стоило ему об этом заикнуться, сержант Траслоу тут же пробил дыру в боку вагона невесть где найденным топором.

— Ребятам нужны свет и воздух, — буркнул он полковнику, снова занося топор. Фалконер отвернулся, словно не замечая, как Легион с энтузиазмом принялся за обустройство вентиляции вагонов.

Для кавалерии, двух шестифунтовиков с зарядными ящиками и передками, чугунных походных печек и повозок места не хватило.

Палатки Легиона были закинуты в вагоны в последний момент, капельмейстер Литтл прихватил свои инструменты, выдав их за медикаменты.

В суете погрузки едва ли не были забыты знамена Легиона, но Адам углядел оставленные на зарядном ящике кожаные чехлы и загрузил их в служебный вагон.

На станции царил настоящий хаос — женщины и дети в последний раз прощались с мужчинами, солдаты осушали фляжки и наполняли их из пробитых в цистерне с водой отверстий.

Фалконер выкрикивал последние приказы кавалеристам, артиллеристам и обозу с повозками, которым придется передвигаться по дороге.

Он рассчитывал, что им понадобится три дня, тогда как железнодорожному составу, пусть и с пробитыми буксами, хватит и одного.

— Увидимся в Манассасе! — сказал полковник, адресуясь лейтенанту Дейвису, старшему конвоя. — А может, и в Вашингтоне!

Анна Фалконер, прибывшая из Фалконера на своей двуколке, настояла на вручении маленьких флажков Конфедерации, которые она со служанками вышила в Семи Источниках.

Ее отец, недовольный задержкой, приказал машинисту дать сигнал, чтобы собрать людей по вагонам, но звук свистящего пара напугал некоторых лошадей, и один из темнокожих слуг сломал себе ногу, когда его лягнула кобыла капитана Хинтона.

Слугу унесли с поезда, и во время этой задержки двое солдат из пятой роты решили, что не хотят воевать, и дезертировали, а трое других настояли на дозволении немедленно присоединиться к Легиону и забрались в поезд.

Наконец, в пять часов поезд двинулся в путь. Его скорость не превышала десяти миль в час из-за сломанных осевых буксов, и он полз на север, как черепаха, лязгая колесами на стыках и уныло звеня колоколом среди заливных лугов и зеленых полей.

Полковник всё ещё был зол из-за сегодняшних проволочек, но солдаты находились в отличном настроении и весело распевали, пока поезд пыхтя оставлял позади холмы, дымя среди деревьев. Они оставили позади конвой с фургонами, пушками и кавалерией и медленно двигались в ночь.

Путешествие на поезде заняло почти два дня. Битком набитые вагоны простояли в ожидании двенадцать часов на станции в Гордонсвилле, еще три часа в Уоррентоне и бесконечное ожидали загрузки на тендер дров или заполнения цистерн с водой, но в конце концов в жаркий субботний полдень они добрались до станции Манассас, где располагалась ставка армии Северной Виргинии.

Никто в Манассасе не знал о прибытии Легиона или что с ним делать, в конечном счете штабной офицер направил Легион к северо-востоку от небольшого городка, к проселочной дороге, которая вилась посреди небольших крутых холмов.

Остальные войска стали лагерем в в низине, орудия разместили у ворот фермы, и присутствие других войск придал солдатам Легиона полное тревоги чувство, что они стали частью крупного предприятия, суть которого никто из них не мог себе по-настоящему уяснить.

До этого времени они были Легионом Фалконера, находясь в полной безопасности в Фалконере, возглавляемые полковником Фалконером, но поезд неожиданно занес их в незнакомые места, где они затерялись в этом непонятном и неконтролируемом процессе.

Уже почти стемнело, когда штабной офицер указал на фермерский дом, находившеийся справа от дороги на широком, лишенном растительности плато.

— Ферме всё ещё занята, — сказал он Фалконеру, — но похоже, что этот луг пустует, так что располагайтесь.

— Мне необходимо увидеться с Борегаром, — Фалконер был раздражен из-за всей этой вечерней неразберихи. Он хотел точно знать, где они сейчас находятся, а штабной офицер не мог дать ответ, полковник хотел со всей определенностью понимать, каких действий ждут от его Легиона, но штабной офицер и этого не знал. Не было ни карт, ни каких-либо приказов, ни малейшего представления о том, где они находятся.

— Я должен сегодня же увидеть Борегара, — настаивал на своем Фалконер.

— Я полагаю, генерал будет действительно рад вас видеть, полковник, — тактично ответил штабной офицер, — но я считаю, что всё же лучше будет подождать до утра. Скажем, часов этак в шесть?

— Ожидается сражение? — напыщенно спросил Фалконер.

— Думаю, может, и завтра, — штабной офицер пыхнул сигарой. — Янки где-то там, — он ткнул горящей сигарой куда-то на восток, — и полагаю, мы пересечем реку, чтобы с ними поздороваться, но генерал не отдаст приказа до утра. Я вам объясню, как его найти, и будьте там в шесть, полковник. Это даст вам время, ребята, чтобы успеть помолиться.

— Помолиться? — тон Фалконера предполагал, что штабной офицер тронулся умом.

— Завтра день Господа, полковник, — с укором отозвался капитан, и так оно и было, потому что следующий день был воскресеньем, 21 июля 1861 года. И Америка будет сломлена сражением.

К двум часам ночи в воскресенье воздух уже был удушающе горячим и безветренным. До восхода солнца оставалось еще два с половиной часа, и на безоблачном ярком небе еще сияли звезды.

Большая часть солдат, хотя и протащили свои палатки целых пять миль от железнодорожного узла до фермы, спали на открытом воздухе. Старбак проснулся и увидел небеса с рассыпанными на них холодными белыми светящимися точками, они были прекраснее, чем что-либо на земле.

— Пора вставать, — произнес рядом Адам.

Солдаты просыпались по всему холму. Они кашляли и ругались, повышая голоса от нервного возбуждения. Где-то в темноте долины звякнула сбруя и заржала лошадь, а со стороны лагеря зазвучала труба, призывая в побудке, этот звук отразился эхом от дальнего темного склона.

У фермерского дома на холме с тусклым светом из-за занавешенных окон прокукарекал петух. Залаяли собаки, а повара загремели котелками и чайниками.

— «Хлопочут оружейники, — Старбак по-прежнему лежал на спине, пристально вглядываясь в небо, — скрепляя на рыцарях доспехи молотком, растет зловещий шум приготовлений».[13]

В другое время Адам получил бы удовольствие, продолжив цитату, но он был в подавленном состоянии и промолчал. Вдоль рядов Легиона вновь разожгли костры, бросающие яркие огни на полураздетых людей, стойки с винтовками и белые конические палатки. Звезды мерцали сквозь густеющий дым.

Старбак по-прежнему смотрел на небо.

— «Браня тоскливую, хромую ночь, — снова процитировал он, — Что, словно ведьма старая, влачится так медленно»[14].

Цитированием он пытался скрыть свое волнение. Сегодня, думал он, я увижу слона.

Адам промолчал. Он чувствовал, что находится на грани страшного хаоса, похожего на бездну, сквозь которую сатана попал в потерянный рай, и именно это означала война для Америки, печально подумал Адам, — потеря невинности, потеря удивительного совершенства. Он присоединился к Легиону, чтобы угодить отцу, а теперь мог поплатиться за эту уступку.

— Не желаете кофе, масса? — Нельсон, слуга Фалконера, принес две жестяные кружки с кофе с огня, который он поддерживал всю ночь позади палатки Фалконера.

— Ты прекрасный человек, Нельсон, — Старбак встал и потянулся за кофе.

Сержант Траслоу орал на одиннадцатую роту, где кто-то жаловался на отсутствие ведра для воды, и Траслоу кричал на парня, требуя прекратить скулеж и пойти стянуть чертово ведро.

— Ты, похоже, не нервничаешь, — Адам отпил кофе, скривившись из-за резкого вкуса.

— Конечно же, я волнуюсь, — ответил Старбак. На самом деле мрачное предчувствие зашевелилось его нутре, как змеи в потревоженном гнезде. — Но думаю, что могу стать хорошим военным.

Было ли это правдой, или он просто он хотел выдать желаемое за действительное? Или просто бахвалился перед Салли?

Неужели всё из-за этого? Бравада, рассчитанная впечатлить девушку?

— Я не должен находиться здесь, — сказал Адам.

— Ерунда, — бодро заявил Старбак. — Переживи один день, Адам, всего лишь один день, а потом поможешь заключить мир.

В начале четвертого в расположении полка появились два всадника. Один из них нес лампу, которой освещал путь к вершине холма.

— Кто вы? — прокричал второй.

— Легион Фалконера, — отозвался Адам.

— Легион Фалконера? Боже! Так теперь с нами Легион? Чертовы Янки могут спокойно сдаваться, — говорящий был низеньким лысеющим мужчиной с пронзительными черными глазами-пуговками, которые сердито смотрели с немытого лица поверх грязных темных усов и всклокоченной бороды лопатой.

Он соскользнул с седла и вступил в полосу света, отбрасываемую костром, выставив на обозрение свои невероятно худые ноги, согнутые, как острые створки моллюска, которые совсем не сочетались с его большим животом и широким мускулистым торсом.

— Кто здесь главный? — спросил незнакомец.

— Мой отец, — ответил Адам, — полковник Фалконер, — он указал на палатку отца.

— Фалконер! — незнакомец повернулся к палатке. На нем была потрепанная форма Конфедерации, в руке он держал коричневую фетровую шляпу, такую потертую и грязную, что ее с презрением отверг бы даже кроппер [15].

— Я здесь! — палатка полковника освещалась фонарями, которые отбрасывали гротескные тени всякий раз, когда он проходил перед ними. — Кто это?

— Эванс. Полковник Натан Эванс, — не дожидаясь приглашения, он раздвинул полог палатки Фалконера.

— Я слышал, вчера ночью сюда прибыли войска, и подумал, что стоит поприветствовать вас. У меня полубригада чуть выше, у каменного моста, и если эти засранцы-янки решат пойти по Уоррентон-Пайк, то тогда между Эйбом Линкольном и орлеанскими шлюхами не будет никого кроме нас. Это кофе или виски, Фалконер?

— Кофе, — полковник был сдержан, видимо, недовольный бестактной фамильярностью Эванса.

— Виски у меня с собой, но сперва я хлебну кофе, премного благодарен, полковник.

Старбак наблюдал, как тень Эванса пила кофе полковника.

— Чего я от вас хочу, Фалконер, — потребовал Эванс, когда кофе был выпит, — так это чтоб вы передвинули своих ребят вниз по дороге, а затем вверх к деревянному мосту, вот сюда, — очевидно, он раскрыл карту, которую разложил на постели Фалконера.

— Поблизости от моста куча бревен, и я думаю, если вы будете держать своих ребят в укрытии, тогда эти сукины дети янки даже не узнают, что вы там. Конечно, в итоге мы можем оказаться так же бесполезны, как пара яиц у священника-скопца, но, может, и нет.

Штабной офицер Эванса закурил сигару и бросил беглый взгляд на Адама и Старбака. Таддеус Бёрд, Итан Ридли и по крайней мере еще с десяток солдат открыто прислушивались к разговору в палатке.

— Я не понимаю, — сказал Фалконер.

— Это несложно, — Эванс сделал паузу, и послышался чиркающий звук, когда он зажег спичку, чтобы прикурить сигару.

— Янки находятся за рекой. Они хотят продолжить движение на станцию Манассас. Захватив ее, они отрежут нас от армии в долине. Им противостоит Борегар, но он не из тех, кто ждет, пока по нему ударят, поэтому он планирует атаковать их левый фланг, для нас правый, — Эванс показывал маневр на своей карте.

— Итак, у Борегара большая часть нашей армии на правом фланге. Отсюда на восток, по крайней мере, две мили от нас, и если он застегнет свои штаны до полудня, то, возможно, атакует сегодня чуть позже. Он зайдет ублюдкам в тыл и перебьет сколько сможет. Это, конечно, отлично, Фалконер, но предположим, сукины дети первыми решат атаковать нас, а? И предположим, северяне не такие уж и тупые, какими обычно бывают, и вместо того чтобы двигаться нам прямо в лоб, они попытаются обойти наш левый фланг? Тогда мы единственные, кто их остановит. По правде говоря, между нами и Мексикой никого нет, Фалконер, и что если эти сифилитики действительно решат наступать на этот фланг? — Эванс хихикнул.

— Вот почему я рад, что вы находитесь здесь, полковник.

— Вы хотите сказать, что я в подчинении у вашей бригады? — спросил Фалконер.

— У меня нет приказов для вас, если вы это имеете ввиду, но иначе какого хрена вас послали сюда?

— Я встречаюсь с генералом Борегаром в шесть часов утра, чтобы прояснить этот вопрос, — ответил Фалконер.

В разговоре возникла пауза, Эванс, очевидно, откупорил фляжку, приложился к ней, а затем закрутил крышку.

— Полковник, — наконец сказал он, какого дьявола вас поставили сюда? Это левый фланг. Сукиных детей вроде нас решат поставить на позицию в последнюю очередь. Мы находимся здесь, полковник, на случай, если чертовы янки пойдут в атаку по Уоррентон-Пайк.

— Я еще не получил приказов, — настаивал Фалконер.

— Так чего вы ждете? Пока хреновы ангелы запоют? Бога ради, Фалконер, нам нужны люди на этом фланге! — Натан Эванс почти потерял терпение, но сделал усилие, чтобы снова объяснить всё спокойно.

— Борегар планирует двинуть на северян правым флангом, но что если эти говеные янки решат сами атаковать южан? Что мне прикажете делать? Расцеловать их? Попросить обождать, пока вы получите чертовы приказы?

— Я должен получить приказ от Борегара, — упрямился Фалконер, — и только от него.

— Тогда пока вы ждете эти чертовы приказы, почему бы вам не передвинуть ваш хренов Легион к деревянному мосту? Тогда если вы понадобитесь, то сможете перейти по каменному мосту через Ран и протянуть руку помощи моим ребятам.

— Я не сдвинусь с места, — настаивал Фалконер, — пока не получу соответствующие приказы.

— Боже ты мой, — пробормотал Адам в ответ на упорство отца.

Спор растянулся еще на пару минут, но никто не хотел уступать. Богач Фалконер не привык подчиняться приказам, по меньшей мере, со стороны какого-то мелкого, кривоногого грубияна и дикаря вроде Натана Эванса, который, оставив попытки заманить Легион в свою бригаду, выскочил из палатки и запрыгнул в седло.

— Пошли, Медоуз, — рявкнул он своему адъютанту, и оба галопом ускакали в темноту.

— Адам! — прокричал Фалконер. — Дятел!

— Ага, заместитель командира вызван к великому вождю, — язвительно произнес Бёрд, последовав за Адамом в палатку.

— Вы это слышали? — прогремел Фалконер.

— Да, отец.

— Значит, вы оба понимаете, что будете игнорировать любые приказы со стороны этого человека. Я привезу приказы от Борегара.

— Да, отец, — повторил Адам.

Майор Бёрд не был столь любезен.

— Вы приказываете мне не подчиняться прямым командам старшего по званию?

— Я говорю, что Натан Эванс — болван и пьяница, — заявил полковник, — а я потратил целое состояние на этот прекрасный полк не для того, чтобы наблюдать, как его бросают в эти пьяные лапы.

— Так мне не нужно подчиняться его приказам? — настаивал Бёрд.

— Это значит, что вы подчиняетесь моим приказам, и ничьм другим, — сказал полковник. — Черт возьми, если сражение будет на правом фланге, то именно там мы и должны находиться, а не торчать на левом фланге со всякими отбросами. Я хочу, чтобы Легион был готов выступить через час. Сложить палатки и выстроиться в боевой порядок.

Легион выступил в половине пятого, к этому времени вершину холма озарил сумеречный свет, вдалеке темнели силуэты других холмов, а потом в этой непроницаемой тьме зажглись таинственные красные огоньки далеких костров.

В бледном сером свете зари можно было разглядеть, что все ближайшие поля были заставлены повозками и телегами, которые придавали пейзажу странное сходство с утренним пикником после окончания проповеди, разве что из этих повозок торчали дьявольские силуэты пушек и передков для них, а также походных кузниц.

Дым от догорающих костров стелился в низинах под угасающими звездами, как туман. Где-то оркестр заиграл «Дом, милый дом», а солдат из второй роты подхватил слова, не попадая в ноты, пока сержант не приказал ему заткнуться.

Легион ждал. Их тяжелое снаряжение, одеяла, подстилки и палатки были сложены в тылу, так чтобы солдаты несли на сражение лишь оружие, заплечные мешки с провизией и фляжки.

Вокруг них армия незаметно для глаз занимала позиции. Дозорные всматривались в противоположный берег реки, канониры потягивали кофе рядом со своими чудовищными орудиями, кавалеристы поили лошадей в дюжине ручьев, протекающих через луг, а помощники полевых хирургов щипали корпию для перевязок или натачивали скальпели и пилы для костей.

Несколько офицеров с важным видом проскакали галопом через поля по своим загадочным делам, исчезнув в темноте.

Старбак сидел на Покахонтас как раз позади знаменосцев Легиона и думал, не чудится ли ему это. И правда предстоит сражение? Вышедший из себя Эванс сделал так много намеков, что все, похоже, его ожидали, но пока не было видно ни одного признака врага.

Он почти хотел, чтобы эти ожидания сбылись, но с другой стороны, был в ужасе от того, что они могли сбыться. Умом он понимал, что сражение — это хаос, жестокость и горечь, но не мог избавиться от убеждения, что оно в конечном итоге будет увенчано славой и каким-то странным спокойствием.

В книгах воины с суровыми лицами ждали, когда смогут различить белки глаз врагов [16], а потом открывали огонь и одерживали великие победы. Лошади становились на дыбы, флаги развевались на чистом ветру, под ними в благопристойных позах, словно во сне, лежали убитые, а не испытывающие боли умирающие произносили прекрасные слова о своей стране и матерях.

Солдаты умирали так же просто, как майор Пелэм. Господи Иисусе, взмолился Старбак, внезапно охваченный ужасом, вонзившимся в его мысли, словно пила, только не дай мне погибнуть. Я сожалею обо всех своих грехах, о каждом из них, даже о Салли, и никогда больше не согрешу, если ты оставишь меня в живых.

Он дрожал, несмотря на то, что вспотел под плотным шерстяным кителем и панталонами. Где-то слева от него кто-то выкрикнул приказ, но голос был далеким и едва слышным, как зов прикованного к постели больного из дальней комнаты.

Солнце еще не встало, хотя восточный горизонт окрасился розовым сиянием и стало достаточно светло, чтобы полковник Фалконер смог медленно осмотреть ряды легионеров. Он напомнил солдатам о семьях, оставленных в округе Фалконер, о женах, любимых и детях.

Он заверил их, что войну устроили не южане, это выбор Севера.

— Мы просто хотим, чтобы нас оставили в покое, разве это так ужасно? — вопрошал он. Не то чтобы кто-нибудь нуждался в ободряющих словах полковника, но Фалконер знал, что от командира ждут, что он поднимет дух своих солдат в утро перед битвой, и потому убеждал Легион, что их дело правое, а те, кто сражаются за правое дело, не должны бояться поражения.

Адам осматривал сложенный багаж Легиона, но теперь прискакал обратно к Старбаку. Лошадь Адама была одной из лучших из конюшни Фалконера — высокий гнедой жеребец, вычищенный до блеска и прекрасный, высокомерный аристократ мира животных, в такой же степени, как Фалконеры являлись повелителями на фоне простых людей. Адам кивнул в сторону маленького домишки с тусклым светом из окон, чей силуэт вырисовывался на вершине холма.

— Они прислали слугу, чтобы узнать у нас, безопасно ли там оставаться.

— И что ты ответил?

— Что я мог ответить? Я даже не знаю, что сегодня произойдет. Но знаешь ли ты, кто там живет?

— Откуда мне такое знать?

— Вдова того хирурга, который подписал Декларацию о независимости. Ну не странное ли совпадение? Его фамилия была Генри, — голос Адама звучал неестественно, словно он прилагает все усилия, чтобы сдержать эмоции.

Он надел военный мундир с тремя капитанскими металлическими полосками на воротнике ради своего отца, потому что сделать это было проще, чем облачиться во власяницу мученика, но сегодня ему придется заплатить истинную цену за эту уступку, и мысли об этом вызывали у него тошноту.

Он обмахивал лицо широкополой шляпой и посмотрел на восток, где безоблачное небо выглядело как полотнище из старого серебра, тронутое проблесками огненного золота.

— Можешь представить, какая жара настанет к полудню? — спросил Адам.

Старбак улыбнулся.

— «Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так я во гневе моем и в ярости моей соберу, и положу, и расплавлю вас», — он представил самого себя корчащимся в пламени горнила, грешника, горящего за свои прегрешения. — Иезекииль, — объяснил он Адаму, по выражению лица которого можно было понять, что он не узнал цитату.

— Не слишком-то ободряющий текст для воскресного утра, — отозвался Адам, неосознанно поежившись при мысли о том, что может принести этот день. — ты и правда считаешь, что можешь стать хорошим военным? — поинтересовался он.

— Да.

Во всём остальном он потерпел провал, с горечью подумал Старбак.

— По крайней мере, выглядишь, как солдат, — сказал Адам с оттенком зависти.

— Выгляжу как солдат? — весело спросил Старбак.

— Как в романе Вальтера Скотта, — быстро ответил Адам. — Может, как Айвенго?

Старбак засмеялся.

— Моя бабушка Макфейл всегда говорила, что у меня лицо священника. Как у отца.

А Салли сказала, что у него такие же глаза, как у ее отца.

Адам снова натянул шляпу.

— Полагаю, твой отец сегодня утром будет призывать кару небесную на головы всех рабовладельцев? — он просто пытался поддержать беседу, на любую тему, лишь шум, чтобы отвлечься от размышлений об ужасах войны.

— Проклятия и адское пламя без сомнения будут призваны на помощь делу северян. — согласился Старбак, в его голове всплыло видение его уютного бостонского дома, где просыпаются младшие братья и сестры, готовясь к утренним семейным молитвам. Помолятся ли они за него этим утром?

Его старшая сестра точно не будет молиться. В свои девятнадцать Эллен-Марджори Старбак уже переняла вздорные средневековые понятия.

Она была помолвлена с священником конгрегатской церкви из Нью-Хэмпшира, человеком безмерной злобы и расчетливой жестокости, и вместо того чтобы вверить Натаниеля Богу, она, без сомнения, будет молиться за его старшего брата Джеймса, который, как полагал Старбак, наденет военную форму, хотя он в жизни не смог бы представить себе косного и педантичного Джеймса сражающимся. Джеймс мог бы стать отличным штабистом в Вашингтоне или Бостоне, составляя бесполезные списки или вводя детальные инструкции.

Младшие помолятся за Старбака, хотя в силу сложившихся обстоятельств их молитвы должны быть безмолвны, в противном случае они вызовут гнев преподобного Элияла.

Это будут шестнадцатилетний Фредерик-Джордж, родившийся с парализованной левой рукой, пятнадцатилетняя Марта-Абигейл, больше всех напоминавшая Старбака своей внешностью и характером, и самый младший двенадцатилетний Самуэль-Вашингтон Старбак, который хотел стать капитаном китобойца. Пятеро других детей умерли в раннем детстве.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил его Адам, вне себя от волнения.

— Размышлял о прошлом своей семьи, — ответил Старбак, — и том, какое же оно застойное.

— Застойное?

— Ограниченное. Мое, по крайней мере.

И детство Салли, подумал он. Может, даже и прошлое Итана Ридли, хотя Старбак не хотел поддаваться чувству жалости к человеку, которого должен убить. Убьет ли? Он мельком взглянул на Итана Ридли, который сидел неподвижно на фоне зари. Одним делом было думать об убийстве, решил Старбак, и совсем другим — претворить мысль в жизнь.

Далекие ружейные выстрелы рассеяли последние тени убывающей тьмы.

— О Боже, — Адам произнес эти слова, молясь за свою страну. Он смотрел на восток, хотя там не было ничего, кроме шелестящей в дальних лесах листвы, где просачивающийся свет ярко осветил зелень на фоне серого пейзажа. Где-то там, среди этих холмов и деревьев, ждал враг, хотя были ли эти выстрелы первым признаком сражения или просто ложной тревогой, никто бы не сказал.

Новый приступ страха сотряс Старбака. Он боялся смерти, но еще больше боялся проявить свой страх. Если ему и суждено умереть, то он бы предпочел романтичную смерть рядом с Салли.

Он пытался вспомнить всю сладость той грозовой ночи, когда она лежала в его объятиях, и подобно детям они наблюдали за вспышками молний, прочерчивающих небо. Как же могла одна ночь так изменить человека?

Боже ты мой, подумал Старбак, но той ночью он словно заново родился, и эта мысль была столь же порочной и греховной, как и всё то, о чем он грезил, но он не мог придумать иного описания тому, что чувствует. Он прошел от сомнений к уверенности, от мук к радости, от отчаяния к триумфу.

То было магическое преображение, о котором проповедовал его отец и о котором он и сам часто молился, и наконец он его испытал, но его изменила не милость Спасителя, это посвящение дьяволу погрузило его душу в покой.

— Ты меня слушаешь, Нат? — Адам явно безуспешно пытался что-то сказать. — Это отец. Он нас зовет.

— Конечно, — Старбак последовал за Адамом на правый фланг Легиона, располагавшийся за первой ротой, где полковник Фалконер заканчивал смотр войск.

— До того, как я отправлюсь к Борегару, — неловко начал Фалконер, словно не был уверен в своих действиях, — я подумывал провести рекогносцировку местности в том направлении, — он указал на север, за левым флангом армии.

Голос полковника звучал так, будто он пытался убедить самого себя, что он и правда настоящий военный на настоящем поле битвы.

— Не хотел бы ты поехать? Мне нужно убедиться, что Эванс ошибается. Нет смысле здесь оставаться, если в тех лесах нет никаких янки. — Как ты относишься к тому, чтобы немного проехаться галопом, Нат?

Старбак понял, что полковник находится в лучшем расположении духа, чем казалось, потому что тот называл его Натом, а не Старбаком.

— С удовольствием, сэр.

— Тогда пошли. И ты тоже, Адам.

Отец с сыном повели Старбака вниз по холму, где у перекрестка в тени деревьев возвышался каменный дом. Усталые лошади со скрипом и звоном тащили по основной дороге два артиллерийских орудия.

Полковник проскакал между пушками и свернул на перекрестке на север. Дорога поднималась на высокий холм между погруженными в тень пастбищами, к покрытой лесом вершине, где полковник остановился.

Фалконер вытащил из футляра и раздвинул подзорную трубу в кожаном переплете, направив ее на север, к дальнему холму, на котором возвышалась простая деревянная церковь. Среди скользящих в темноте холма теней не было заметно никакого движения, как и в целом на окружающей местности.

На некотором расстоянии находилась выкрашенная в белый цвет ферма, а вокруг — густые леса, но ни один солдат не нарушал эту пастораль. Полковник долго вглядывался в сторону далекой церкви на холме, а потом сложил подзорную трубу.

— Судя по карте того болвана Эванса, это церковь Садли. Там внизу есть несколько бродов, но никаких янки в поле зрения. Кроме тебя, Нат.

Старбак воспринял последнее замечание как шутку.

— Я почтенный виргинец, сэр. Помните?

— Больше нет, Нат, — жестко произнес Фалконер. — Это не разведка местности, Нат. Янки никогда не зашли бы так далеко на север. Я привел тебя сюда, чтобы попрощаться.

Старбак вытаращил глаза на полковника, гадая, было ли это какого-то рода тщательно продуманный розыгрыш. Похоже, что нет.

— Попрощаться, сэр? — запинаясь, повторил он.

— Это не твоя драка, Нат, а Виргиния — не твоя страна.

— Но, сэр…

— Поэтому я посылаю тебя домой, — полковник отмел слабые возражения Старбака с твердой любезностью, как мог бы говорить с бесполезным щенком, которого, несмотря на то, что тот и смог бы его развлечь в будущем, собирался пристрелить одним выстрелом в голову.

— У меня нет дома, — Старбак хотел, чтобы эти слова прозвучали вызывающе, но вышло какое-то жалкое блеяние.

— Конечно, есть, Нат. Я написал твоему отцу шесть недель назад, и он был достаточно любезен, чтобы мне ответить. Его письмо с белым флагом доставили на прошлой неделе. Вот оно, — полковник достал сложенную бумагу из сумки на поясе и протянул ее Старбаку.

Старбак не сдвинулся с места.

— Возьми его, Нат, — поторопил Адам своего друга.

— Ты об этом знал? — Старбак в ярости обернулся к Адаму, испугавшись, что друг его предал.

— Я рассказал Адаму этим утром, — вмешался полковник. — Но это сделал я, а не Адам.

— Сэр, но вы не понимаете! — воззвал Старбак к полковнику.

— Как раз понимаю, Нат, понимаю! — полковник Фалконер снисходительно улыбнулся. — Ты пылкий молодой человек, и в этом нет ничего плохого. Я тоже был импульсивным, но не могу позволить, чтобы юношеская горячность сделала тебя мятежником. Этого не будет, ей-богу. Никто не должен сражаться против собственной страны из-за юношеской ошибки. Так что я определил твою судьбу, — твердо произнес полковник, снова протянув письмо Старбаку, которому на этот раз пришлось его взять.

— Твой брат Джеймс находится в армии Макдауэлла, — продолжал полковник, — и он приложил разрешение, которое позволит тебе безопасно пройти через ряды северян. Как только ты минуешь пикеты, тебе следует найти своего брата. Боюсь, тебе придется отдать мне саблю и пистолет, но я оставлю тебе Покахонтас. И седло! Дорогущее седло, Нат, — он добавил последние слова в качестве приманки, которая должна была примирить Старбака с его неожиданной судьбой.

— Но сэр…, - снова попытался выразить протест Старбак, в этот раз в его глазах стояли слезы. Он чувствовал горький стыд от этих слез и попытался их смахнуть, но одна капля всё равно вытекла из его правого глаза и пробежала вниз по щеке. — Сэр! Я хочу остаться с Легионом!

Фалконер улыбнулся.

— Очень мило с твоей стороны, Нат, и правда мило. И я очень это ценю. Но нет. Это не твоя драка.

— Северяне могут думать и по-другому, — Теперь Старбак пытался говорить вызывающе, будто полковник наживал себе страшного врага, отсылая его.

— Могут, Нат, могут. И если тебе придется сражаться против нас, я буду молиться, чтобы ты выжил и воссоединился со своими виргинскими друзьями. Не так ли, Адам?

— Именно так, отец, — с теплотой подтвердил Адам, собираясь пожать руку Старбаку.

Старбак не отреагировал. Самым большим оскорблением было не в том, что его выгнали из Легиона, а в том, что полковник был о нём такого низкого мнения, и потому он попытался разъяснить свои расцветающие надежды на то, чтобы стать военным.

— Я и правда думаю, сэр, что военное дело — это та профессия, в которой я смогу преуспеть. Я хочу быть вам полезным. Отплатить вам за гостеприимство и доброту, показав, на что я способен.

— Нат! Нат! — прервал его полковник.

— Ты не военный. Ты студент-теолог, попавший в западню. Разве ты этого не видишь? Но твоя семья и друзья не собираются допустить, чтобы ты разрушил свою жизнь из-за какой-то коварной девицы. Тебе преподали хороший урок, но теперь настало время вернуться в Бостон и принять прощение родителей. И создать новое будущее! Твой отец объявил, что ты можешь оставить надежды стать священником, но у него на тебя другие планы, и чем бы ты не занялся, Нат, я уверен, ты преуспеешь.

— Это правда, Нат, — ободряюще произнес Адам.

— Позвольте мне остаться всего лишь на еще один день, сэр — умолял Старбак.

— Нет, Нат, ни часом дольше. Я не могу сделать тебя предателем в глазах твоей семьи. Это будет не по-христиански, — полковник наклонился к Старбаку. — Отстегни портупею, Нат.

Старбак подчинился. Во всём, что бы он ни предпринимал, он потерпел провал, размышлял он. Теперь, когда его военная карьера превратилась в руины, даже не начавшись, он отстегнул свою неуклюжую саблю и тяжелый пистолет в поношенной кожаной кобуре и протянул их законному владельцу.

— Мне хотелось бы, чтобы вы еще раз подумали, сэр.

— Я обдумал всё это самым тщательным образом, Нат, — нетерпеливо заявил полковник, а потом добавил менее раздраженным тоном: — Ты бостонец, уроженец Массачусетса, и потому отличаешься от нас, южан. Твоя судьба не здесь, Нат, а на Севере. Без сомнения, когда-нибудь ты станешь великим человеком. Ты умен, хотя, может, и не слишком, и не должен растрачивать свой ум на войну. Отправляйся обратно в Массачусетс и следуй планам своего отца.

Старбак не знал, что еще сказать. Он чувствовал себя униженным. Он так отчаянно хотел контролировать собственную жизнь, но всегда нуждался в чьих-то деньгах, чтобы выжить — сначала это были деньги его отца, потом Доминик, а теперь полковника Фалконера.

Адам Фалконер таким же образом зависел от семьи, но с легкостью вписался в общество, в то время как Старбак всегда ощущал неловкость от того, что находится не на своем месте.

И еще он ненавидел свой возраст, разрыв между юностью и зрелостью казался таким огромным, что его невозможно было преодолеть, хотя последние несколько недель он и решил, что сможет стать хорошим военным и тем выковать свою независимость.

Полковник ткнул Покахонтас в морду.

— Здесь нет войск северян, Нат. Следуй по дороге, пока не доберешься до бродов у церкви, пересечешь реку и поезжай по дороге в сторону восходящего солнца. Ты не обнаружишь янки еще добрых несколько миль и зайдешь к ним с тыла, и значит, тебя вряд ли подстрелит какой-нибудь нервный часовой. И сними китель, Нат.

— Это обязательно?

— Обязательно. Ты же не хочешь, чтобы враги решили, что ты южанин? Хочешь, чтобы тебя подстрелили без причины? Сними его, Нат.

Старбак стащил серый китель с единственной металлической нашивкой, обозначавшей его чин младшего лейтенанта. Он никогда не ощущал себя настоящим офицером, даже скромным младшим лейтенантом, но без мундира он был ни кем иным, как просто неудачником, отправленным домой с поджатым хвостом.

— Где будет происходить сражение, сэр? — спросил он тонким мальчишеским голоском.

— Очень далеко отсюда, — полковник указал на восток, где солнце наконец-то появилось у горизонта, излучая жаркое сияние, как из горнила. Там, очень далеко от правого фланга конфедератов, Вашингтон Фалконер рассчитывал присоединиться к атаке, которая сокрушит янки. — Здесь ничего не произойдет, — сказал Фалконер, — вот почему они поставили этого бесполезного мерзавца Эванса на этот фланг.

— Позвольте мне пожелать вам удачи, сэр, — голос Старбака звучал очень официально, когда он протянул руку.

— Спасибо, Нат, — полковнику удалось придать своему тону искреннюю благодарность за это пожелание. — И окажи мне любезность, прими это, — он протянул ему небольшой полотняный кошелек, но Старбак не принял подарок. Он отчаянно нуждался в деньгах, но был слишком горд, чтобы их взять.

— Я справлюсь, сэр.

— Тебе виднее! — улыбнулся полковник, забирая кошелек обратно.

— И благослови тебя Бог, Нат, — энергично произнес в сторону своего друга Адам. — Я сохраню твои вещи и пришлю их, когда закончится война. К концу года наверняка. В дом твоего отца?

— Полагаю, что да, — Старбак пожал протянутую руку друга, натянул поводья и с силой стукнул каблуками. Он ехал быстро, чтобы Фалконеры не смогли увидеть его слез.

— Он с трудом это перенес, — воскликнул полковник Фалконер, когда Старбак уже не мог его услышать, — чертовски трудно! — с удивлением повторил он. — Он и правда думал, что сможет добиться успехов на военной службе?

— Так он сказал мне этим утром.

Полковник Фалконер печально покачал головой.

— Он северянин, а в нынешние времена можно доверять только себе, а не незнакомцам. И кто знает, кому он на самом деле хранит верность?

— Нам, — печально заявил Адам, наблюдая, как Нат скачет галопом вниз по холму, к дальнему лесу за церковью. — И он честный человек, отец.

— Хотел бы я разделять твою уверенность. У меня нет доказательств, что Нат вольно обращался с нашими деньгами, Адам, но без него мне гораздо лучше. Я знаю, что он твой друг, но мы не оказываем ему услугу, удерживая вдали от дома.

— Думаю, это так, — почтительно подтвердил Адам, потому что действительно полагал, что Старбаку нужно примириться с семьей.

— Я возлагал на него надежды, — нравоучительно заявил полковник, — но все эти дети священников одинаковы. Стоит отпустить их с привязи, Адам, и они начинают вести себя как безумные. Совершают все грехи, которые не могли позволить себе их отцы или не смели позволить. Это как воспитывать ребенка в кондитерской лавке и запрещать ему притрагиваться к сладкому, так что неудивительно, что они ныряют в это с головой, как только становятся свободными, — Фалконер закурил сигару и выдохнул струю дыма в сторону зари.

— Правда в том, Адам, что всё определяет кровь, и боюсь, что у твоего друга она неподходящая. Он не сможет удержать курс. Потому что такова его семья. Каково их происхождение? Они из квакеров Нантакета?

— Полагаю, что так, — сдержанно заметил Адам. Он всё еще страдал из-за того, что произошло со Старбаком, хотя и признавал, что это лучший выход для его друга.

— И отец Ната ушел от квакеров, чтобы стать кальвинистом, а теперь Нат хочет сбежать от кальвинистов, чтобы стать кем? Южанином? — полковник расхохотался.

— Этому не бывать, Адам, просто не бывать. Даю слово, он даже позволил этой шлюхе из труппы «Дяди Тома» оставить его ни с чем! Он слишком слаб. И правда слаб, а хорошие солдаты должны твердо стоять на ногах, — полковник натянул поводья.

— Солнце встало! Время спустить псов войны! — он развернулся на юг и пришпорил коня, туда, где армия конфедератов готовилась к сражению около небольшой речушки под названием Булл-Ран, лежащей в двадцати шести милях к западу от Вашингтона, у города Манассас суверенного штата Виргиния, который когда-то входил в состав Соединенных Штатов Америки, разделенной ныне по воле Господа на два государства и готовящейся вступить в битву.

Старбак с бешеной скоростью несся вниз по длинному склону в сторону дальнего леса, где он свернул с проселочной дороги в тень деревьев. Он дернул поводья слишком резко, и Покахонтас, протестуя от боли, замедлила бег и остановилась.

— Мне плевать, будь ты проклята, — рявкнул Старбак на лошадь, выдернул правую ногу из стремени и соскользнул с седла. Из чащи крикнула птица.

Он не знал, что это за птица. Он умел распознавать кардиналов, голубых соек, синиц и чаек. И всё. Раньше он считал, что знает, как выглядят орлы, но когда увидел одного из них в Фалконере, солдаты из третьей роты подняли его на смех.

По их словам, это был не орел, а полосатый ястреб. Любой дурак это знал, но только не младший лейтенант Старбак. Боже, подумал он, во всём его ждал провал.

Он привязал поводья к низкой ветке и опустился на высокую траву, облокотившись о ствол. Когда он вынул из кармана смятые бумаги, застрекотал сверчок.

Встающее солнце озарило верхушки деревьев своим светом, просачиваясь сквозь летнюю листву. Старбак боялся открыть письмо, но знал, что рано или поздно ему придется встретиться лицом к лицу с отцовской яростью, и лучше уж на бумаге, чем в затхлом бостонском кабинете с рядами книг, на стенах которого преподобный Элиял развешивал свои палки для битья, как другие вешали удочки или шпаги.

«И испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас»[17, - то была любимая цитата преподобного Элияла, погребальный плач над детством Старбака и постоянный девиз для частых побоев крючковатыми палками. Старбак развернул сложенные листы.

Старбак развернул прилагавшийся пропуск, который гласил:

Старбак улыбнулся тому, как помпезно подписался его брат. Значит, Джеймс стал офицером штаба армии северян?

Неплохо для Джеймса, подумал Старбак, а потом заключил, что не стоит особо этому удивляться, потому что его старший брат был амбициозным и исполнительным, хорошим адвокатом и добрым христианином, Джеймс и впрямь обладал всеми теми качествами, которые его отец хотел видеть в своих сыновьях, а кем был Старбак? Мятежником, которого выпроводили из армии мятежников. Человеком, который влюбляется в шлюх. Неудачником.

Он оставил два листка бумаги на траве. Где-то вдали раздался ружейный выстрел, но звук был приглушенным и в надвигающемся теплом деньке казался бывшему младшему лейтенанту Старбаку невероятно далеким.

Он гадал, что теперь готовила ему жизнь. Похоже, он не станет ни священником, распевающим гимны, ни военным, а превратится в ученика адвоката в конторе кузена Харрисона Макфейла в Салеме, штат Массачусетс.

Боже мой, размышлял Старбак, неужели ему придется учиться у этого скупого и безжалостного человека, иссохшего от моральных добродетелей? Такая мрачная судьба уготована человеку, которого поманил шелест нижних юбок?

Он встал, отвязал Покахонтас и медленно пошел на север, обмахивая лицо шляпой. Лошадь мирно последовала за ним, ее копыта глубоко погружались в грязную дорогу, бегущую вниз по холму между небольшими неогороженными пастбищами и лесом. На выгоревшем лугу тянулись длинные тени от деревьев.

Чуть справа от Старбака находился фермерский дом и огромный стог сена. Ферма выглядела покинутой. Звук выстрела из винтовки затих в тяжелом воздухе, как заканчиваются все мелкие стычки, и Старбак подумал, что ему повезло участвовать во всём этом несколько последних недель. Это были благотворные недели, проведенные на открытом воздухе за игрой в солдатики, но теперь всё закончилось.

Его накрыла волна жалости к самому себе. У него не было друзей, он был бесполезен и никому не нужен, он был такой же жертвой, как и Салли, и Старбак вспомнил об обещании отомстить за нее, убив Ридли. Столько глупых мечтаний, подумал он, столько глупых мечтаний.

Дорога поднялась к еще одному леску, а потом пошла вниз, к недостроенной железнодорожной насыпи, за которой находились два брода под названием Садли. Он сел на Покахонтас и пересек речушку, бросив взгляд на церковь за белой оградой на вершине холма, а потом повернул на восток, через более глубокую и широкую Булл-Ран.

Он позволил лошади напиться. Вода быстро бежала по округлой гальке. Солнце било ему в глаза, огромное, сияющее и ослепляющее, как огонь Иезекииля, плавящий металл в горниле.

Он пришпорил лошадь на выезде из реки и поскакал по лугу к манящей тени еще одной рощи, где замедлил темп, инстинктивно сопротивляясь той праведной жизни, которую описал в своем послании его отец.

Он этого не сделает! Не сделает! Вместо этого, как решил Старбак, он присоединится к армии северян. Запишется рядовым в какой-нибудь полк, где его никто не узнает.

Он вспомнил о данном Салли обещании убить Итана и пожалел о том, что не сможет его сдержать, а потом вообразил, как встречается с Ридли на поле боя и бросается вперед со штыком, пригвождая своего врага к земле. Представляя себя солдатом армии северян, сражающимся за своих, он поскакал медленнее.

Звук выстрелов едва уловимо изменился. Сначала он постепенно затихал в летнем воздухе, но теперь снова стал громче, ритмичнее и более четким.

Он не отдавал себе отчета в этой перемене, поскольку был слишком поглощен жалостью к самому себе, но последовав по небольшому изгибу дороги, понял, что звук шел вовсе не от выстрелов, это был звук топоров.

Солдатских топоров.

Старбак остановил лошадь и просто уставился на них. Солдаты с топорами находились примерно в сотне шагов. Они были обнажены по пояс, а лезвия блестели, отражая солнечные лучи, и во все стороны из-под ударов разлетались яркие щепки.

Они работали у баррикады из поваленных деревьев, полностью перегородившей узкую дорогу. Половина дорог на севере Виргинии была подобным образом заблокирована патриотами, пытавшимися воспрепятствовать вторжению северян, и в какой-то момент Старбак предположил, что наткнулся на местных жителей, сооружающих очередное препятствие. Но тогда почему они набрасывались на баррикаду с топорами?

А позади мужчин с топорами стояли лошади, снаряженные цепями, чтобы оттаскивать бревна с дороги, а за лошадьми, наполовину скрытые в глубокой тени, толпились люди в синих мундирах, над которыми на косом древке под лучами только что взошедшего солнца развевался флаг.

Звездно-полосатый флаг. И Старбак внезапно осознал, что это были янки, северяне, на дороге, где, как предполагалось, их быть не должно, и не просто горстка, а целая армия солдат в синих мундирах, терпеливо ожидающих, пока авангард расчистит узкую дорогу.

— Эй ты! — крикнул Старбаку человек с офицерским галуном на мундире из-за наполовину разобранного завала. — Стой где стоишь! Стой, слышишь?

Старбак стоял с вытаращенными глазами и идиотским видом, но, по правде говоря, он прекрасно понял, что происходит. Северяне обдурили южан. Их план состоял не в том, чтобы в лоб двинуть на Манассас, и не в том, чтобы дожидаться, пока южане ударят им в левый фланг, а в том, чтобы самим атаковать здесь незащищенный левый фланг конфедератов, таким образом прорвавшись глубоко в подбрюшье армии южан, разделить ее, разорвать и разделаться с ней, чтобы крохи, оставшиеся от мятежников, погибли в чудовищной неразберихе при резне, устроенной в день отдыха Господня.

И внезапно Старбак догадался, что бригадный генерал Макдауэлл собирается устроить свою версию битвы при Фермопилах, неожиданный маневр по окружению наградит персов-янки победой над греками-конфедератами.

И Старбак, осознав всё это, понял, что ему больше нет нужды ни становиться солдатом армии северян, ни нарушать обещание, данное шлюхе-южанке. Он был спасен.

Глава десятая

— Фалконеру следует быть здесь, — майор Таддеус Бёрд бросил сердитый взгляд в сторону восходящего солнца. Может, у Бёрда и была собственная точка зрения на управление войсками, но оставшись командовать Легионом Фалконера, он не чувствовал полной уверенности, что действительно хочет получить эту ответственность, чтобы претворить в жизнь свои идеи. — Ему следует быть здесь, — повторил он.

— Солдатам нудно знать, что их командир находится вместе с ними, а не валяет дурака, скача где-то верхом. Твой будущий тесть, — обратился он к Итану Ридли, — слишком увлечен прогулками в обществе четвероногих, — майор посчитал это замечание остроумным, поднял угловатую голову и разразился смехом. — Прогулки в обществе четвероногих, ха!

— Полагаю, полковник занимается разведкой местности, — запротестовал Итан Ридли. Он видел, что с Фалконером уехал и Старбак, и заревновал, что его не пригласили. Черед два месяца Ридли станет зятем Вашингтона Фалконера, со всеми привилегиями, которые предполагает такого рода родство, но по-прежнему опасался, что кто-нибудь может узурпировать его место в сердце полковника.

— Ты полагаешь, что полковник занимается разведкой местности? — посмеялся над этим предположением майор Бёрд.

— Фалконер валяет дурака, вот чем он занимается. Мой зять превратно представляет себе военное дело как какой-то спорт, как охоту или скачки, но это просто резня, Итан, просто резня. Наша задача — превратиться в эффективных мясников. У меня был замечательный дядя, работавший мясником в Балтиморе, и потому я чувствую, что военное дело наверняка у меня в крови. У тебя нет таких удачных предков, Итан?

Ридли благоразумно не стал отвечать. Он сидел верхом рядом с Бёрдом, который, по своему обыкновению был пешим, а Легион устроился на траве, наблюдая, как бледнеют и съеживаются ночные тени на окружающей местности, и гадая, что принесет этот день. Большинство было озадачено.

Они знали, что добирались сюда два дня, но куда они приехали и чего от них ожидают, они не понимали. Итан Ридли, пытаясь найти ответы на те же тревожные вопросы, решил, что Таддеус Бёрд его просветит.

— Едва ли кто-либо знает, что сегодня произойдет, — ответил Таддеус Бёрд. — Историей правит не разум, Итан, а идиотизм полных кретинов.

Итан пожал плечами, чтобы попытаться добиться разумного ответа.

— Они рассчитывают, что у нас двадцать тысяч человек, так?

— Кто это «они»? — невозмутимо поинтересовался майор Бёрд, намеренно пытаясь разозлить Ридли.

— Тогда сколько у нашей армии людей? — сделал еще одну попытку Ридли.

— Я их не считал, — ответил Бёрд. По слухам, которые ходят в Манассасе, армия Северной Виргинии Борегара насчитывает чуть меньше двадцати тысяч человек, но никто не может быть уверен.

— А у врага? — спросил Итан.

— Кто знает? Двадцать тысяч? Тридцать? Как песчинок в море? Несметные полчища? Если я предположу, что двадцать тысяч, это тебя осчастливит?

Действительно, никто не знал, сколько северян пересекли Потомак, вторгнувшись в Виргинию. По слухам, их было не меньше пятидесяти тысяч, но ни один американец до сих пор не командовал армией и в половину этого размера, так что Таддеус Бёрд этим слухам не верил.

— И мы пойдем в атаку с правого фланга? Это ты слышал? — обычно Ридли старался избегать Таддеуса Бёрда, потому что находил педантизм этого учителя с клочковатой бородой крайне раздражающим, но его нервозность в ожидании сражения сделала приемлемой даже компанию Бёрда.

— В основном, слухи ходят об этом, точно, — Бёрд не был склонен упростить жизнь Ридли, которого считал опаснейшим идиотом, и потому не добавил, что в этих слухах явно есть рациональное зерно.

Правый фланг конфедератов, где стояла большая часть армии Борегара, защищал прямую дорогу из Вашингтона до Манассаса. Если армия федералистов захватила бы железнодорожный узел, то вся Северная Виргиния была бы потеряна, так что здравый смысл подсказывал, что генерал Борегар может надеяться одержать победу, отогнав врага от уязвимой железной дороги, а враг, похоже, надеялся на быстрый триумф, захватив жизненно важный узел.

Ничто, конечно же, не исключало и более умных действий, как то атаки во фланг, но Бёрд, находящийся на этом фланге, не видел никаких свидетельств тому, что какая-либо из армий рискнет пойти на такой изощренный маневр, как окружение другой, и потому предположил, что обе армии планируют атаковать в одном и том же месте. Он дернул головой взад-вперед при приятной мысли о том, что обе армии собираются предпринять наступление одновременно, и что левый фланг северян наткнется на продвигающийся правый фланг мятежников.

— Но если будет сражение, — заметил Ридли, пытаясь, главным образом, добиться того, чтобы спор не вышел за рамки приличия, — наша текущая позиция очень далека от арены военных действий?

Бёрд кивнул в решительном согласии.

— Господь, в таком случае, проявил к нам милосердие. Мы и правда находимся так далеко на правом фланге, насколько это вообще возможно, чтобы полк при этом всё же считался частью армии, если мы действительно часть армии, а не очень-то похоже, пока мой зять не получит приказы, которые понравятся ему больше, чем те, что отдал ему этот малоприятный Эванс.

— Полковник лишь хочет принять участие в сражении, — попытался защитить Итан своего будущего тестя.

Бёрд поднял глаза на сидящего верхом Ридли.

— Я часто задаю себе вопрос, как стало возможным, чтобы моя сестра вышла за человека, которого настолько превосходит интеллектуально, но брак, тем не менее, оказался на удивление удачным, — Бёрд явно наслаждался собой.

— Если по-честному, Итан, не думаю, что полковник и сам знает, что он делает. Я полагаю, что мы должны подчиниться приказам Эванса на том основании, что находясь здесь, на левом фланге, мы меньше рискуем пасть смертью храбрых, чем те, что на правом фланге. Но что значит мое мнение? Я лишь скромный учитель и заместитель командующего, — фыркнул он.

— Ты не хочешь драться? — спросил Ридли, как он рассчитывал, с явным презрением.

— Конечно, не хочу! Я буду драться, если придется, и надеюсь, что сделаю это по-умному, но самым разумным желанием, конечно же, является избежать сражения. С какой стати человек в здравом уме должен желать сражаться?

— Потому что мы не хотим, чтобы янки сегодня победили.

— Так и есть, но я также не хочу сегодня умереть, и если мне предстоит выбор — стать кормом для червей или склониться перед правлением республиканцев Линкольна, я уж точно выберу жизнь! — Бёрд засмеялся, дергая головой взад-вперед, а потом, заметив какое-то движение в долине, резко прекратил эти дурацкие движения. — Неужели великий Ахилл к нам вернулся?

На дороге Уоррентон появились два всадника. Солнце еще не взошло достаточно высоко, чтобы его косые лучи проникли в долину, и всадники находились в тени, но Ридли, чьи глаза были моложе, а зрение острее, чем у Бёрда, узнал Фалконеров.

— Это полковник и Адам.

— Но где же Старбак, а? Думаешь, он пал во время разведки местности, Итан? Тебе бы это понравилось, не так ли? Что в Старбаке такого, что вызывает твою неприязнь? Его приятная внешность? Его мозги?

Итан отказался удостоить ответом этот насмешливый вопрос, а просто наблюдал, как отец и сын задержались на перекрестке, чтобы перемолвиться несколькими словами, а потом разделились. Полковник проигнорировал своих солдат на вершине холма и направился на юг, а Адам рысью поскакал вверх по холму.

— Отец поехал к Борегару, — объяснил Адам, достигнув плато, на котором ожидал Легион. Его конь задрожал, ткнув носом в кобылу Ридли.

— А до того? — поинтересовался Бёрд. — Итан уверяет, что вы проводили рекогносцировку, но я решил, что вы просто валяете дурака.

— Отец хотел посмотреть, есть ли северяне на дороге Садли, — неуклюже объяснил Адам.

— А они там есть? — спросил в насмешливом беспокойстве.

— Нет, дядя.

— Хвала Господу. Мы снова можем вздохнуть свободно. О, милая земля свободы! — Бёрд воздел руку к небесам.

— И отец хочет, чтобы ты отправил в отставку Ната, — продолжил Адам всё тем же натянутым тоном. Он держал саблю Старбака, пистолет и китель.

— Что твой отец хочет? — удивился Бёрд.

— Уволить Ната, — повторил Адам. — Выписать из книг.

— Я понимаю, что означает «отправить в отставку», Адам. И с радостью зачеркну Старбака в книгах Легиона, если твой отец на этом настаивает, но тебе придется назвать мне причину. Он мертв? Следует ли мы вписать имя Старбака в список достопочтенных героев-южан? Должен ли я считать его дезертиром? Он угас от внезапного приступа истерии? Аккуратное ведение бухгалтерских книг требует объяснений, Адам, — говоря всю эту чепуху, майор Бёрд пристально рассматривал племянника.

— Он вышел в отставку, дядя! Вот и всё! А отец хочет, чтобы его имя вычеркнули из книг Легиона.

Майор Бёрд быстро моргнул, качнул головой взад-вперед и запустил свои грязные ногти в длинную спутанную бороду.

— Зачем вы отправили человека в отставку прямо перед началом сражения? Я спрашиваю, лишь чтобы понять все тонкости военного дела.

— Отец так решил, — Адам гадал, почему его дядя из всего устраивает светопредставление. — Он полагает, что Нату следует отправиться домой.

— Сейчас? Сегодня? В это самое мгновение? Домой в Бостон?

— Да, именно так.

— Но почему? — настаивал Бёрд.

Ридли засмеялся:

— Почему бы нет?

— Чертовски хороший вопрос, — издевательски заметил Бёрд — в три раза сложнее моего. Почему? — снова потребовал он ответа у Адама.

Адам ничего не сказал, он просто сидел с мундиром и оружием Ната, неловко сложенными на луке седла, и потому Итан Ридли решил нарушить это молчание насмешливым ответом:

— Потому что в наши дни нельзя доверять северянину.

— Конечно, Нату можно доверять, — раздраженно парировал Адам.

— Ты так ему верен, — заявил Ридли с совершенно отвратительной ухмылкой, но больше ничего не добавил.

Бёрд с Адамом ждали от него дальнейших объяснений.

— Помимо комплимента моему племяннику, — произнес, наконец, Бёрд с сарказмом, — можешь ли ты нам растолковать, почему не стоит доверять Старбаку? Просто из-за места его рождения?

— Да Бога ради! — сказал Ридли, словно ответ был настолько очевиден, что он уронил свое достоинство, даже просто упомянув об этом, не говоря уж об ответе.

— Ну, может, хотя бы ради меня? — настаивал Бёрд.

— Он приехал в Ричмонд как раз после падения Форта Самптера. Это вам ни о чем не говорит? И воспользовался твоей дружбой, Адам, чтобы заручиться доверием полковника, но зачем? С какой стати сын этого сукиного сына Элияла Старбака приехал на юг в этот момент? Мы и правда должны проглотить эту идею, что чертов Старбак будет драться за Юг? Это выглядит, как если бы семья Джона Брауна [18] восстала против отмены рабства или Гарриет Бичер-Стоу набросилась бы на своих драгоценных ниггеров! — Ридли, высказав эти неопровержимые, по его мнению, доказательства, сделал паузу, чтобы закурить сигару.

— Старбака послали шпионить за нами, — подытожил он, — а твой отец совершил акт милосердия, отправив его домой. Если бы он этого не сделал, Адам, мы, без сомнения, были бы вынуждены пристрелить Старбака как предателя.

— Это бы скрасило скуку полевой жизни, — весело заметил Бёрд. — До сих пор нам не приходилось никого расстреливать, и несомненно, солдатам бы это понравилось.

— Дядя! — неодобрительно нахмурился Адам.

— И кроме того, в Старбаке течет кровь черномазых, — заявил Ридли. Он не был вполне уверен, что прав, но группа его товарищей обсуждала эту идею, размышляя о способе, которым можно было бы разделаться с презренным Старбаком.

— Кровь черномазых! Ну да! Это же полностью меняет дело! Слава Богу, что он уехал, — майор Бёрд расхохотался над абсурдностью этих обвинений.

— Не будь идиотом, Итан, — сказал Адам. — И не таким грубияном, — добавил он.

— Чертова негритянская кровь! — Ридли вошел в раж и уже не мог остановиться. — Взгляни на его кожу. Она темная.

— Как кожа генерала Борегара? Как моя? Как и твоя тоже? — весело поинтересовался майор Бёрд.

— Борегар — француз, — настаивал Ридли, — и ты не можешь отрицать, что отец Старбака, как всем известно, обожает ниггеров.

Неудержимое раскачивание головы майора Бёрда взад и вперед означало, что эта беседа его чрезвычайно веселит.

— Ты предполагаешь, что мать Старбака воспринимает проповеди его отца слишком буквально, Итан? Что за его спиной она развлекалась с рабами-нелегалами в ризнице?

— О, дядя, прошу тебя, — запротестовал Адам с болью в голосе.

— Ну так что, Итан? Ты и правда так думаешь? — майор Бёрд проигнорировал просьбу Адама.

— Я говорю лишь, что мы правильно поступили, что избавились от Старбака, вот и всё, — Ридли пошел на попятный от своих голословных обвинений в расовом кровосмешении, взамен попытавшись ударить Старбака с другой стороны. — Я лишь надеюсь, что он сейчас не рассказывает янки о наших планах на это сражение.

— Сомневаюсь, что Старбак или кто-либо еще знает о наших планах на сражение, — сухо заметил Таддеус Бёрд. — Планы на сегодняшнее сражение будут составлены в мемуарах выигравшего его генерала, когда оно будет уже давно позади, — он хихикнул над собственной остротой и вытащил из сумки на ремне одну из своих темных тонких сигар.

— Если твой отец настаивает, чтобы я отправил Старбака в отставку, Адам, то я это сделаю, но думаю, что это ошибка.

Адам нахмурился.

— Тебе нравился Нат, дядя, в этом дело?

— Разве я упоминал о моих вкусовых предпочтениях? Или привязанностях? Ты никогда не слушаешь, Адам. Я говорил о способностях твоего друга. Он был в состоянии думать, а это обескураживающе редкое дарование среди молодежи. Большинство из вас полагает, что достаточно лишь соглашаться с господствующей точкой зрения, как поступают собаки или церковная паства, но у Старбака были мозги. В некотором роде.

— Что ж, он забрал свои мозги на север, — Адам резко попытался положить конец этому разговору.

— И свою жестокость, — задумчиво произнес майор Бёрд. — Будем по ней скучать.

— Жестокость! — Адам, посчитавший, что он недостаточно поддержал своего друга нынешним утром, теперь усмотрел шанс защитить Ната. — Он не жесток!

— Любой, воспитанный приверженцами самой пылкой вашей церкви, наверняка усвоил свойственное Богу безразличие к жизни и смерти, что наделило юного Старбака талантом к жестокости. А в эти смешные времена, Адам, нам понадобится вся жестокость, которой только мы сможем разжиться. Войны не выигрываются с помощью галантности, а лишь усердной резней.

Адам, действительно напуганный этой истиной, попытался прервать явное ликование дяди.

— Ты мне много раз это говорил, дядя.

Майор Бёрд чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигару.

— Дураки нуждаются в постоянном повторении даже простейших идей.

Адам взглянул поверх голов молчаливых войск туда, где слуги его отца развели огонь в полевой кухне.

— Принесу кофе, — с важностью провозгласил он.

— Ты не можешь ничего принести без моего разрешения, — лукаво заметил майор Бёрд, — или от тебя ускользнуло, что в отсутствие твоего отца я являюсь старшим офицером?

Адам посмотрел вниз с высоты своего седла.

— Не говори ерунды, дядя. Может, я все-таки скажу Нельсону, чтобы принес тебе кофе?

— Нет, пока не обслужит солдат. Офицеры — не члены привилегированного класса, Адам, а просто люди, обремененные большой ответственностью.

Адам подумал, что дядя Таддеус извратит и превратит самое простейшее дело в клубок трудностей. Адам гадал, почему его мать настаивала на том, чтобы сделать своего брата военным, но потом осознал, что лишь для того, чтобы позлить отца. При этой мысли он вздохнул, а потом натянул поводья.

— Прощай, дядя, — Адам развернул лошадь и, не спросив разрешения уехать, вместе с Ридли пришпорил коня.

Солнечные лучи наконец достигли западного склона холма, отбрасывая на траву длинные косые тени. Майор Бёрд расстегнул нагрудный карман мундира и вытащил оттуда завернутую в ткань визитную карточку с фотографией Присциллы.

Тщеславия ради она сняла очки, когда позировала для этой фотографии, и смотрела близоруко и неуверенно, но Бёрду она казалась совершенством. Он прикоснулся губами к твердой карточке с неуклюжим дагерротипом, а потом благоговейно завернул ее в клочок ткани и положил обратно в карман.

В полумиле позади Бёрда, в шаткой сторожевой башне, устроенной в спутанных ветвях с ведущей вверх ненадежной лестницей, взбирающейся к площадке на высоту тридцати футов, двое часовых готовились исполнить свой долг.

Часовые являлись сигнальщиками, общающимися друг с другом с помощью семафорных флажков. Эти сигнальные башни были построены, чтобы генерал Борегар мог оставаться на связи с широко раскинувшимися флангами армии.

Один из сигнальщиков, капрал, снял крышку с тяжелой подзорной трубы, установленной на штатив, которую они использовали, чтобы прочесть сигналы флагов с ближайшей башни, подкрутил фокус и направил ее в сторону лесистых холмов, лежащих к северу от рядов мятежников.

Он увидел, как солнце ярко осветило крутую крышу церкви на холме Садли, а сразу за ней простирался пустынный луг, по которому между пастбищами с пышными травами серебрилась речушка Булл-Ран.

Ничто не двигалось в этом пейзаже, кроме небольшой женской фигуры, появившейся у церковной двери, чтобы выбить пыльный коврик.

Сигнальщик повернул подзорную трубу на восток, где стоящее низко над горизонтом солнце покрылось дымкой от несметного числа костров. Он был уже готов повернуть подзорную трубу в сторону ближайшей сигнальной башни, когда заметил человека, появившегося на голой вершине холма примерно в миле позади Булл-Ран, со стороны врага.

— Хочешь увидеть проклятого янки? — спросил капрал своего товарища.

— Глаза б мои не глядели, — отозвался второй сигнальщик.

— А я как раз смотрю на одного из ублюдков, — возбужденным тоном заметил капрал. — Черт возьми! Так всё-таки они там!

И готовые вступить в драку.

Группа мужчин, некоторые из которых были пешими, а другие верхом, некоторые в гражданской одежде, а некоторые — в военной форме, остановились на вершине лысого холма. Восходящее солнце освещало местность перед ними — лесистые долины, огороженные пастбища и сияющий ручей, позади которого дожидалась своего поражения армия Конфедератов.

Капитан Джеймс Элиял Макфейл Старбак находился в центре этой небольшой группы. Молодой бостонский адвокат сидел на лошади с видом человека, больше привыкшего к мягким кожаным креслам, чем к седлу, и в самом деле, если бы Джеймсу предложили выбрать самую неприятную черту военного дела, он был ответил, что это вездесущие лошади, которых он считал слишком большими, слишком горячими, вонючими и привлекающими мух тварями с желтыми зубами, пугающими глазами и похожими на неуправляемые молоты копытами.

Но если ездить верхом было необходимо, чтобы покончить с восстанием рабовладельцев, то Джеймс с охотой оседлал бы любую лошадь в Америке, потому что, хотя ему и недоставало отцовского красноречия, он был столь же пылким сторонником той идеи, что этот мятеж — не только позорное пятно на репутации Америки, но и оскорбление, нанесенное Господу.

Америка, как полагал Джеймс, была государством, созданным божественным провидением, благословленным Всевышним, и мятеж против этого избранного народа был происками дьявола. Потому в день отдыха Господа на этих зеленых полях силы праведников атакуют сатанинский сброд и, естественно, по мнению Джорджа, Бог не позволит северянам потерпеть поражение.

Он молча молился, прося Бога даровать им победу.

— Думаете, мы можем пройтись вниз, до артиллерийского расчета, кэп? — спросил один из гражданских, прервав грезы Джеймса и махнув рукой в сторону пушек, выстраивавшихся на позиции на поле около дороги Уоррентон у подножия холма.

— Это не разрешено, — отрезал Джеймс.

— Разве это не свободная страна, кэп?

— Это не разрешено, — настаивал Джеймс начальственным тоном, который всегда служил такую хорошую службу в суде общих тяжб штата Массачусетс, но этих газетчиков, похоже, он лишь веселил.

Гражданские лица, сопровождавшие Джеймса, были репортерами и художниками из дюжины северных газет, приехавшими в штаб бригадного генерала Макдауэлла прошлой ночью и прикрепленными к его су-адъютанту.

Джеймс уже однажды брал на себя ответственность по сопровождению полудюжины военных атташе, прискакавших из расположенных в Вашингтоне посольств, и они вели себя по отношению к неминуемой битве так, будто им предстояло развлечение за чужой счет, но, по крайней мере, офицеры-иностранцы обращались с Джеймсом с уважением, а репортеры ему лишь надоедали.

— Что за дурацкая должность такая — су-адъютант? — спросил Джеймса репортер из «Еженедельника Харперса» сразу после полуночи, когда их окружила армия северян, собиравшаяся отправиться воевать. — Что-то типа индийского стрелка?

— По-французски «су» означает «под», — Джеймс подозревал, что репортер из газеты, которая сама провозгласила себя «газетой цивилизации» был прекрасно осведомлен, что это означает.

— Это значит, что вы кто-то вроде низшего адъютанта, кэп?

— Это значит, что я помощник адъютанта, — Джеймсу удалось сохранить спокойствие, несмотря на то, что он ощущал крайнее раздражение.

Он сумел проспать всего два часа и проснулся от острого приступа метеоризма, в котором, на его взгляд, был сам виноват. Бригадный генерал Макдауэлл был известным гурманом и прошлой ночью убедил всю команду плотно поесть. Несмотря на свою веру в необходимость обильного питания как для физического, так и для духовного здоровья, Джеймс задумался, не была ли третья порция генеральского мясного пирога лишней.

Потом подавали горячие пирожки с заварным кремом, которые запивались безалкогольным генеральским лимонадом, щедро приправленном сахаром. Все это излишества были бы ему нипочем, если бы Джеймс мог принять ложку ветрогонного бальзама своей матери перед тем как ложиться спать, но его дурак слуга забыл положить чемоданчик с лекарствами Джеймса в багажный вагон. Поэтому капитан был вынужден отвечать на назойливые вопросы репортеров и одновременно бороться с необыкновенным дискомфортом, вызванным тяжелым расстройством желудка.

Журналисты, встретившись с Джеймсом в фермерском доме в Кентервилле, где он и провел эту невыносимую ночь, хотели узнать о планах Макдауэлла на будущее. Джеймс как можно более понятно объяснил, что план генерала предусматривал ни больше ни меньше, как окончательное подавление мятежа.

В часе ходьбы к югу от речки Булл-Ран находился город Манассас, и стоило его захватить, как железнодорожная ветка, связывающая две повстанческие армии в Северной Виргинии, была бы перерезана.

У генерала Джонстона больше не было бы возможности прийти со стороны долины Шенандоа на выручку Борегару, поэтому повстанческому войску Борегара предстояло быть разгромленным и отрезанным от укреплений, что вынудит его отступить к Ричмонду и там сдаться в плен. С войной, таким образом, будет покончено, потому что все силы мятежников будут разгромлены или пленены. В пересказе Джеймса всё это звучало очень очевидным и предсказуемым.

— Но бунтовщики нанесли нам удар четыре дня назад. Это вас не пугает? — спросил один из журналистов. Речь шла о крупном отряде разведчиков северян, которая четыре дня назад подошла к Булл-Ран и, движимая энтузиазмом, попыталась пересечь ручушку, но вместо этого попала под смертоносный дождь из пуль мятежников, скрывавшихся в густой листве на противоположном берегу.

Джеймс не придал этому незначительному, на его взгляд, отпору никакого значения, и даже попытался несколько сгладить этот инцидент победными речами, выдвинув предположение, что случайный контакт с врагом был устроен специально с целью убедить повстанцев, что всякая атака с севера будет начинаться с одной стороны — с правого фланга. На самом же деле, настоящее нападение произойдет с левого фланга, обогнув армию Конфедерации.

— Что самое ужасное могло бы сегодня произойти, капитан? — поинтересовался очередной журналист.

Самым ужасным, считал Джеймс, было бы, если бы силы генерала Джонстона покинули долину Шенандоа и направились на выручку людям Борегара. Это, признавал он, усложнило бы ход сражения, но он заверил журналистов, что в последней на сегодняшний день телеграмме о положении дел в армии северян в Шенандоа сообщалось, что Джонстон все еще в долине.

— То есть, если мятежники Джо Джонстона соединятся с силами Борегара, — не унимался репортер, — значит, нам крышка?

— Значит, нам придется угостить их кое-чем покрепче.

Джеймса раздражал тон, каким был задан этот вопрос, но он спокойно повторил, что Джонстон до сих пор находится в ловушке далеко на западе, что означает, что главная проблема американского единства должна быть решена сегодня людьми, собравшимися по обе стороны Булл-Ран.

— И мы победим, — с уверенностью предсказал Джеймс. Он не переставал предпринимать усилия, чтобы убедить газетчиков в том, что армия северян является крупнейшими силами, когда-либо собиравшимися в Северной Америке. Ирвин Макдауэлл вел за собой более тридцати тысяч человек, что в два раза превышало силы Джорджа Вашингтона при Йорктауне.

Это были, как уверял Джеймс журналистов, подавляющие силы и доказательство тому, что правительство федералистов сокрушит мятеж быстро и полностью.

Репортеры прицепились к слову «подавляющие».

— Вы считаете, что мы превосходим мятежников числом?

— Не совсем, если быть точным.

На самом деле никто не знал, сколько именно мятежников находится на противоположном берегу Булл-Ран, их силы оценивались от десяти тысяч до малоприятных сорока, но Джеймс не хотел, чтобы выглядело так, будто победу северянам принесет преимущество в численности.

Нужно было оставить место и для героизма, и потому он дал туманный ответ:

— Мы полагаем, — заявил он великодушно, что мятежники могут собрать достаточные силы, подстать нам, но в этом сражении, господа, решающим будет мастерство, мораль и справедливость.

И справедливость восторжествует, полагал Джеймс, не просто чтобы захватить сельскую железную дорогу, но и чтобы нанести поражение и до такой степени деморализовать силы Конфедерации, чтобы армия северян смогла победно и беспрепятственно пройти до столицы мятежников, которая лежала лишь в сотне миль к югу.

«На Ричмонд!» — заявляли газеты северян, и этот же лозунг был вышит яркими буквами на штандартах некоторых полков федералистов, «На Ричмонд!» — кричали марширующим по Длинному мосту Вашингтона войскам зрители. Некоторые из этих зевак не только смотрели на уходящие войска, но и сопровождали армию до самой Виргинии.

Джеймсу и в самом дела казалось, что половина светского общества Вашингтона явилась засвидетельствовать великую победу Севера, потому что теперь, когда солнце встало над Булл-Ран, он видел множество гражданских зевак, смешавшихся с войсками федералистов. Элегантные экипажи стояли между передками пушек, а мольберты и бумага для рисунков пристроились между стойками с винтовками и мушкетами.

Модницы закрывались от солнца зонтиками, слуги раскладывали скатерти и корзины для пикников, а важные конгрессмены, жаждавшие чуть ли не полностью присвоить всю славу этого момента, напыщенно вещали всем, кто готов был слушать, о военной стратегии.

— Вы полагаете, к субботе мы возьмем Ричмонд? — спрашивал у Джеймса Старбака репортер из «Еженедельника Харперса».

— Мы искренне на это надеемся.

— И повесим Джефферсона Дэвиса в воскресенье, — заявил репортер, радостно заулюлюкав от такой перспективы.

— Думаю, не в воскресенье.

У Джеймса был слишком адвокатский склад ума, чтобы не подвергнуть столь беспечную ремарку сомнению, особенно перед лицом враждебных военных сил, которые могут заключить из слов репортера, что Соединенные Штаты не только нация лентяев, но еще и неотесанных простаков, которые не видят необходимости в строгой законности.

— Мы повесим Дэвиса после надлежащего судебного разбирательства, — сказал Джеймс специально для этих иностранцев, — и только после судебного разбирательства.

— Капитан имеет в виду, что сначала нам нужно как следует завязать на веревке узел, — с готовностью разъяснил эти слова один из репортеров.

Джеймс натужно улыбнулся, хотя, по правде говоря, он считал поведение этих газетчиков шокирующе бесчестным. Многие журналисты уже написали свои заметки о сегодняшнем сражении, используя свое воображение, чтобы сочинить, как трусливые войска рабовладельцев сбежали, лишь завидев звездно-полосатый флаг, и как их солдаты в раскаянии падали на колени, вместо того чтобы открыть огонь по славному старому флагу. Копыта кавалерии северян погрузились в кровь рабовладельцев, а штыки стали липкими от крови южан.

Джеймс, может, и был шокирован таким враньем, но в этих статьях лишь описывался исход сражения, за который он неистово молился, и он не мог без чувства неловкости и не считая себя капитулянтом высказаться о них неодобрительно. Поражение казалось немыслимым, потому что в этот день должен был быть разгромлен мятеж и начаться поход на Ричмонд.

Внезапно на вершине холма началась какая-то суета, когда лошадей в артиллерийских расчетах выпрягли из передков с пушками. Орудия расположили за изгородью от змей и нацелили в сторону прекрасного каменного моста, по которому главная дорога шла через реку.

Этот мост был ключом к надеждам бригадного генерала Макдауэлла: убедив мятежников, что основная атака будет направлена вдоль дороги, он оттянет их силы на защиту моста, в то время как его обходная колонна незамеченной зайдет им с тыла.

Другие войска северян продемонстрируют свое присутствие на правом фланге врага, но жизненно важным было удерживать левый фланг мятежников у моста, чтобы атака армии северян с фланга незаметно и не встречая сопротивления проникла в тыл конфедератов.

Таким образом, нужно было обмануть мятежников, заставив их поверить, что отвлекающая атака на мост и есть основная, и чтобы добавить правдоподобия этому обману, вперед выдвинули огромную пушку, которая должна была начать эту ложную атаку.

Это была тридцатифунтовая пушка Паррота с железным дулом длиной более одиннадцати футов и весом почти две тонны.

Ее колеса с железным ободом были по плечо человеку, и потребовалось девятнадцать лошадей, чтобы последние несколько часов тащить ее в темноте. Это медленное продвижение сдерживало всю армию федералистов, и некоторые офицеры-северяне считали безумием приволочь такое огромное орудие, служащее обычно для защиты крепостей, на передний фронт армии, но все солдаты, наблюдавшие, как гигантская пушка громыхает мимо в первых лучах зари, решили, что такое создание выиграет битву само по себе.

Дуло нарезного ствола пушки было больше четырех дюймов в диаметре, а ее покрытая железными полосами черная казенная часть теперь была набита почти четырьмя фунтами пороха и коническим снарядом.

Заполненный черным порохом снаряд был спроектирован, чтобы при взрыве изрыгать пламя и разлетаться на железные осколки, которые бы на мелкие кусочки разорвали мятежников, засевших на противоположном берегу Булл-Ран, хотя сейчас, при первых лучах зари, на той стороне речушки едва можно было различить какие-либо цели.

Время от времени какой-нибудь офицер конфедератов мчался верхом по дальнему полю, да несколько пехотинцев разбрелись по холму, лежащему по меньшей мере в миле от моста, но помимо этого было мало свидетельств присутствия каких-либо сил мятежников.

Запальную трубку протолкнули через запальное отверстие, глубоко погрузив в полотняный мешочек с порохом. Трубка была сделана из меди и наполнена самым мелким порохом.

Верхняя часть трубки содержала небольшой заряд гремучей смеси и заканчивалась зазубренным металлическим наконечником, который при дергании за шнур с силой царапал гремучую смесь, что приводило к ее детонации от трения, подобно спичке, чиркающей по тёрке. Сержант-артиллерист взял в руки шнур, а другие члены расчета встали так, чтобы не попасть под смертоносную отдачу орудия.

— Готовьсь! — прокричал сержант. Некоторые солдаты из других артиллерийских расчетов собрались небольшими группами, чтобы послушать библию и помолиться, но теперь все они повернулись в сторону огромного орудия Паррота и заткнули уши.

Сидящий верхом офицер-артиллерист сверился с часами. В ближайшие годы он хотел рассказывать своим детям и внукам о точном времени, когда его огромная пушка подала сигнал о начале конца мятежа.

Время на часах приближалось к восемнадцати минутам шестого утра, всего двадцать минут назад на восточном горизонте во всем своем блеске появилось солнце. Лейтенант артиллерии отметил время восхода в своем дневнике, хотя он так же дотошно отметил, что его часы, возможно, отстают или убегают на пять минут ежедневно, в зависимости от температуры.

— Готовьсь! — снова крикнул сержант, на этот раз с ноткой нетерпения в голосе.

Лейтенант подождал, пока минутная стрелка на часах доберется точно до отметки восемнадцать, и опустил руку.

— Пли!

Сержант дернул шнур, и наконечник запальной трубки яростно царапнул гремучую смесь. Огонь прошел вниз по трубке, и воспламенившийся порох вытолкнул снаряд. Его чашеподобное основание было сделано из мягкой латуни, которая, расширяясь, входила в резьбу ствола и придавала снаряду вращение.

Грохот выстрела прокатился по местности, спугнув птиц, а у тех нескольких тысяч человек, что ожидали сигнала к наступлению, заложило уши.

Орудие откатилось назад, оставив на почве колею, а колеса подпрыгнули дюймов на восемнадцать, остановившись лишь в семи футах от места выстрела. Перед дымящимся дулом, из которого выходило облако грязновато-белого дыма, был подпален дерн.

Зеваки, никогда раньше не слышавшие, как стреляет такая огромная пушка, затаили дыхание от этого неистового звука, ужасающего грохота, обещающего причинить чудовищные разрушения на той стороне реки.

Расчет уже засовывал в дымящуюся пасть монстра влажный банник [19], чтобы очистить дуло перед закладкой в него следующего порохового заряда. В это время первый снаряд просвистел через луг, мелькнул над мостом, пролетел по лесу, разбрасывая куски веток, и разорвался на склоне холма за деревьями.

Внутри снаряда находился обычный винтовочный капсюль, закрепленный в передней части тяжелого металлического стержня, который, как только снаряд коснулся склона холма, с силой отбросило вперед, как о наковальню ударив о носовую часть снаряда.

Медный капсюль был наполнен гремучей ртутью, веществом достаточно нестабильным, чтобы взорваться от такого давления и поджечь порох, насыпанный в снаряд, который успел погрузиться на три фута в мягкую землю, поэтому от взрыва лишь задрожал небольшой участок земли на пустом склоне, а из дыры в дерне внезапно повалил дым.

— Шесть с половиной секунд, — вслух отметил время полета снаряда конный офицер-артиллерист, записав эти цифры в блокнот.

— Можете написать, что сражение началось точно в пять часов двадцать одну минуту, — провозгласил Джеймс Старбак. В его ушах еще звенело от чудовищного выстрела, а лошадь нервно навострила уши.

— По моим часам в четверть шестого, — заявил репортер из «Еженедельника Харперса».

— В пять восемнадцать? — произнес французский военный атташе, один из полудюжины иностранных офицеров, наблюдающих за сражением вместе с капитаном Джеймсом Старбаком.

— Слишком рано, черт возьми, сколько бы времени ни было, — зевнул один из газетчиков.

Джеймс Старбак нахмурился, услышав богохульство, а потом зажмурился, когда тяжелое орудие выстрелило в сторону каменного моста во второй раз. По зеленым полям разнесся грохот, показавшийся гораздо более впечатляющим, чем то действие, которое снаряд на них произвел.

Джеймс отчаянно желал разглядеть на той стороне речушки хаос и разрушения. Впервые увидев огромное орудие Паррота, он подумал, что один единственный выстрел из этой массивной пушки вызовет панику в рядах мятежников, но увы, местность на противоположном берегу выглядела до странности спокойной, и Джеймс опасался, что отсутствие кровопролития может показаться смехотворным этим иностранным военным, прошедшим через европейские войны и, по мнению Джеймса, с презрением наблюдавшим за любительскими усилиями американцев.

— Очень впечатляющие оружие, капитан, — этим великодушным замечанием французский атташе отмёл все опасения Джеймса.

— Целиком и полностью произведено в Америке, полковник, в литейном цеху Вест-Пойнта в Колд-Спринге, штат Нью-Йорк, и разработано суперинтендантом завода мистером Робертом Парротом, — Джеймсу показалось, как он услышал, что один из газетчиков за его спиной изобразил птичье чириканье, но постарался проигнорировать этот звук.

— Пушка может стрелять обычными снарядами и картечью. Радиус поражения — две тысячи двести ярдов при пяти градусах наклона, — в основном служба Джеймса состояла в изучении подобных деталей, чтобы должным образом проинформировать иностранных атташе. — Конечно, мы будем рады устроить вам экскурсию в литейный цех.

— А! Ну что ж, — у французского полковника по фамилии Лассан было покрытое чудовищными шрамами лицо с единственным глазом и великолепно декорированный мундир. Он наблюдал, как огромное орудие выстрелило в третий раз и кивнул в знак одобрения, а в это время остальные силы артиллерии федералистов, ожидающие третьего выстрела в качестве сигнала, разом открыли огонь.

Зеленые поля к востоку от речушки покрылись дымом по мере того, как орудие за орудием откатывалось назад после выстрела. Плохо привязанные лошади расчетов в панике от раздирающего небеса грохота понеслись на вынужденную броситься врассыпную группу пехоты позади артиллерии.

— Мне никогда не нравилась артиллерийская канонада, — мягко заметил полковник Лассан, прикоснувшись темным от никотина пальцем к повязке на отсутствующем глазу. — Это от русского снаряда.

— Мы верим, что мятежники разделяют вашу неприязнь, сэр, — плоско пошутил Джеймс. Теперь разрывы снарядов можно было наблюдать по ту сторону реки, где от них качались деревья, а земля на далеком склоне холма покрылась оспинами от разорвавшихся и отрикошетивших снарядов. Джеймсу пришлось повысить голос, чтобы его могли расслышать на фоне этой оглушительной канонады. — Как только колонна на фланге обнаружит себя, сэр, полагаю, можно будет ожидать быстрой победы.

— В самом деле? — вежливо отозвался Лассан, наклонившись, чтобы похлопать лошадь по шее.

— Ставлю два бакса, что мы заставим ублюдков сделать ноги к десяти часам, — предложил собравшимся репортер из «Чикаго Трибьюн», хотя никто не принял пари. Испанский полковник, великолепный в своем красно-белом драгунском мундире, отвинтил крышку фляги и сделал глоток виски.

Полковник Лассан внезапно нахмурился.

— Это паровозный гудок? — спросил он капитана Старбака.

— Не могу сказать, сэр, — ответил Джеймс.

— Вы не слышали паровозный гудок? — поинтересовался француз у своих спутников, которые покачали головами.

— Это важно, сэр? — спросил Джеймс.

Лассан пожал плечами.

— Силы генерала Джонстона из армии Шенандоа наверняка прибыли бы сюда поездом, разве не так?

Джеймс заверил полковника Лассана, что войска мятежников в долине Шенандоа занимаются отрядом северян и вряд ли могли бы прибыть в Манассас.

— Но предположим, генерал Джонстон ускользнул от ваших сил прикрытия? — полковник Лассан говорил на превосходном английском с британским акцентом, который Джеймс, чье пищеварение за последние часы так и не пришло в норму, находил довольно раздражающим. — Вы действительно поддерживаете связь со своими войсками в долине Шенандоа по телеграфу? — как заноза, продолжил свой допрос полковник Лассан.

— Мы знаем, что наши отряды были плотно заняты генералом Джонстоном два дня назад, — заверил Джеймс полковника.

— Но двух дней более чем достаточно, чтобы обойти войска прикрытия и доехать на поезде до Манассаса, так ведь? — настаивал француз.

— Полагаю, это маловероятно, — Джеймс попытался придать своему тону спокойную небрежность.

— Вспомните, — напирал полковник Лассан, — что причиной нашей великой победы над Францем-Иосифом при Сольферино послужила скорость, с которой наш император перевез армию на поезде.

Джеймс, не знавший, где находится Сольферино и что там произошла за битва, а также никогда не слышавший о достижениях французского императора в деле развития железных дорог, благоразумно кивнул, но потом галантно предположил, что силы мятежной Конфедерации едва ли способны повторить достижения французской армии.

— Лучше всего надеяться, что нет, — мрачно заявил Лассан, направив бинокль на дальний холм, где подавал сигналы телеграфист мятежников. — Вы уверены, капитан, что ваши силы с фланга прибудут вовремя?

— Они появятся с минуту на минуту, сэр, — уверенности Джеймса противоречило отсутствие каких-либо свидетельств тому, что армия зашла в тыл к мятежникам, хотя он утешал себя тем, что расстояние слишком велико, чтобы подобные свидетельства можно было разглядеть.

Эти доказательства должны стать явными, когда защищающие каменный мост силы Конфедерации обратятся в паническое бегство.

— Абсолютно не сомневаюсь, что наш фланг идет в атаку в этот самый момент, сэр, — произнес Джеймс, придав своему тону самую большую уверенность, на какую только был способен, а потом, с гордостью от эффективности янки, не смог сдержаться и добавил: — Как мы и планировали.

— А, планировали! Ясно, ясно, — коротко отозвался полковник Лассан, бросив сочувствующий взгляд на Джеймса. — Мой отец был прекрасным военным, капитан, но всегда любил говорить, что практическая часть войны очень похожа на занятие любовью с женщиной — это полное удовольствия действо, но совершенно непредсказуемое и способное причинить мужчине мучительные раны.

— О, мне это нравится! — нацарапал газетчик из Чикаго в своем блокноте.

Джеймс был так оскорблен безвкусной ремаркой, что просто молча уставился вдаль. Полковник Лассан, не заметив, что нанес обиду, мурлыкал какую-то песенку, а журналисты записывали первые впечатления от войны, которые до сей поры были разочаровывающими.

Война представляла собой лишь шум и дым, хотя в отличие от журналистов застрельщики по обоим берегам Булл-Ран понимали, что означает этот шум и дым. Через реку засвистели пули, когда снайперы мятежников и федералистов начали стрелять из-за деревьев, и края потока покрылись тонким кружевом уносимого ветром порохового дыма после свистящих снарядов, врезающихся в деревья и взрывающихся брызгами черного сернистого дыма и железных осколков.

Снаряд попал в ветку, она треснула и полетела вниз, сломав лошади хребет. Животное издало ужасный вопль, а мальчишка-барабанщик звал мать, предпринимая слабые попытки остановить поток вываливающихся из его разорванного шрапнелью живота внутренностей.

Офицер, не веря своим глазам, уставился на поток крови от попавшей в пах пули, заливающей бедро. Бородатый сержант схватился за обрубок, оставшийся от левой руки, недоумевая, как, во имя Господа, он сможет теперь вспахать прямую борозду.

Капрал блевал кровью, а потом медленно осел на землю. Пороховой дым просачивался сквозь ветви. Теперь пушки стреляли чаще, подняв страшный грохот, заглушающий полковые оркестры, которые по-прежнему играли веселые мелодии за солдатским строем.

А далеко за рядами мятежников, ближе к Манассасу, из трубы паровоза уносился вдаль голубоватый дым. Из долины Шенандоа прибывали первые полки генерала Джозефа Джонстона.

Они сбежали от войск северян, так что теперь еще восемь тысяч мятежников прибыли в качестве подкрепления к тем восемнадцати тысячам, что уже собрались у реки Ран под командованием Борегара. Армии столкнулись, пушки раскалялись, а резня в день отдыха Господня началась.

Глава одиннадцатая

— Так ты чертов шпион, а? — такими словами поприветствовал полковник Натан Эванс Старбака, по-прежнему восседавшего на Покахонтас, хотя его руки были связаны за спиной, а он находился под охраной двух луизианских кавалеристов, которые, проводя разведку местности у церкви Садли, обнаружили Старбака, погнались за ним, схватили и связали ему руки, а теперь привели к своему командиру, вместе со своим штабом расположившемуся немного позади каменного моста.

— Уведите к черту его лошадь! — рявкнул Эванс.

Кто-то схватил Старбака за правую руку и бесцеремонно стащил его с седла, так что северянин с силой шлепнулся у ног Эванса.

— Я не шпион, — сумел вымолвить он. — Я один из людей Фалконера.

— Фалконера? — Эванс издал короткий неприятный звук, который вполне мог сойти и за смешок, и за рычание. — Ты имеешь в виду того говнюка, который слишком хорош, чтобы сражаться вместе с моей бригадой? У Фалконера не солдаты, парень, это трусливые педики. Тряпки. Слизняки. Черножопые, кастрированные, дерьмовые, малодушные отбросы. И ты один из этих подонков, да?

Старбак в ужасе отшатнулся от этого потока оскорблений, но все же сумел продолжить свое объяснение.

— Я обнаружил войска северян в лесу, рядом с бродом Садли. Их много, и они идут сюда. Я вернулся, чтобы предупредить вас.

— Ублюдок врет самым бессовестным образом, полковник, — вмешался в разговор один из луизианских кавалеристов. Они оба были худыми как щепки всадниками с густыми бородами, потемневшими от загара лицами и дикими устрашающими глазами и напоминали Старбаку сержанта Траслоу.

Оба были вооружены до зубов, у каждого был карабин, два пистолета, сабля и длинный охотничий нож. У одного из них с луки седла свисал сочащийся кровью кусок свинины, а у второго, успешно облегчившего Старбака на три доллара шестнадцать центов, на подхвостнике болтались два неощипанных цыпленка, подвешенные за свернутые шеи.

Этот человек также нашел письмо от отца Старбака и пропуск, подписанный его братом, но будучи неграмотным, не проявил никакого интереса к бумагам и небрежно засунул их обратно в карман рубашки Старбака.

— При нем не было оружия, — продолжил немногословный кавалерист, — и он не носит униформу. Я считаю, что он шпион, полковник. Прислушайтесь к его речи. Он не южанин.

Снаряд шлепнулся в низине в дюжине шагов от этой небольшой группы. Он взорвался, сотрясая землю и разбрасывая комки красной грязи.

Страшный взрыв, хоть и приглушенный землей, заставил Старбаке в ужасе содрогнуться. Осколок то ли камня, то ли железа просвистел рядом с потрепанной шляпой Эванса, но полковник даже не шелохнулся. Он лишь взглянул на одного из своих ординарцев, сидевшего верхом на пегой лошади.

— Отто, ты цел?

— Яволь, полковник, цел.

Эванс повернулся к Старбаку, который с трудом держался на ногах.

— Так где же ты видел войска федералистов?

— Где-то с полмили от брода Садли, сэр, на дороге, ведущей на восток.

— В лесу, говоришь?

— Да, сэр.

Эванс поковырялся в потемневших и испорченных жеванием табака зубах раскрытым перочинным ножом. Он скептически осмотрел Старбака с головы до пят, и, похоже, ему не понравилось то, что он увидел.

— И сколько же войск ты засёк, а, черномазый?

— Я не знаю, сэр. Много. И у них есть пушка.

— Хм, пушка? Как я напуган! Прям наложил в штаны, — захохотал Эванс, и его окружение тоже рассмеялось. Полковник был известен как сквернослов, непросыхающий пьяница и к тому же с необузданным нравом.

Он закончил Вест-Пойнт в 1848 году, хотя и с трудом, и теперь насмехался над программой обучения академии, заявляя, что солдатом тебя делает способность драться как дикий кот, а не показное умение говорить по-французски и решать воображаемые задачи по тригонометрии или овладение сложностями естественных наук, что бы это ни было.

— Ты видел пушку, да? — спросил он уже жестче.

— Да, сэр, — на самом деле Старбак не видел никаких пушек северян, но видел, как войска федералистов расчищали завал, и рассудил, что наверняка они не тратили бы время на расчистку дороги для пехоты. Колонна пехоты просто обошла бы сваленные деревья, но для пушек понадобится свободный проход, и это, без сомнения, указывало на то, что скрытая фланговая атака включала в себя и артиллерию.

Натан Эванс отрезал новый кусок табака и засунул его за щеку.

— И что же, Бога ради, они делали в лесу перед бродом Садли?

Старбак сделал паузу, и разорвался еще один снаряд, взметнув столб красного пламени и черного дыма. Мощность взрыва поразила Старбака, который опять пригнулся, когда ударная волна сотрясла воздух, хотя полковника Натана Эванса, казалось, взрыв совсем не встревожил, разве что он опять справился о целости своего ординарца.

— Яволь, полковник. Всё в порядок. Не волноваться, — немец был крупным мужчиной со скорбным выражением лица, к его широкой спине был подобно рюкзаку привязан необычный глиняный бочонок.

Его начальник, полковник Эванс, которого, как узнал Старбак от своих тюремщиков, прозвали Окороком, днем выглядел еще менее приятным, чем в предрассветные часы; и в самом деле, на предвзятый взгляд Старбака, Эванс больше всего напоминал ему одного из вечно согнутых бостонских грузчиков угля, которые в спешке переносили мешки с топливом весом в центнер с улицы в погреба кухонь, и почти не удивительно, подумал Старбак, что брезгливый Вашингтон Фалконер отказался встать под командование этого уроженца Южной Каролины.

— Итак? Ты не ответил на мой вопрос, парень, — Эванс пристально смотрел на Старбака. — Что ты делал на том берегу Ран, а?

— Меня послал полковник Фалконер, — дерзко ответил Старбак.

— Послал? Зачем?

Старбак хотел сохранить лицо и сказать, что его послали разведать лес возле Булл-Ран, но понимал, что ложь не пройдет, поэтому решился открыть унизительную правду.

— Он не хотел, чтобы я оставался в его подразделении, сэр. Поэтому отослал меня назад к соотечественникам.

Эванс отвернулся и принялся пристально рассматривать деревья, обрамляющие реку Булл-Ран, где его полубригада обороняла каменный мост, по которому с запада, из Вашингтона, шла основная дорога.

Если северяне атакуют этот участок реки Ран, оборона Эванса окажется в безнадежном положении, так как его бригада состояла всего лишь из горстки легкой кавалерии, четырех устаревших гладкоствольных пушек, недоукомплектованного пехотного полка из Южной Каролины и еще одного такого же из Луизианы.

Борегар оставил бригаду такой незащищенной, будучи уверенным, что основное сражение пройдет далеко отсюда, на правом фланге конфедератов.

Пока что, к счастью для Эванса, атака северян на бригаду ограничивалась изнурительным стрелковым и артиллерийским огнем, но одно из орудий противника было такого большого калибра, что, казалось, сами небеса сотрясались каждый раз, когда снаряд пролетал над головами.

Эванс наблюдал, склонив голову набок, словно судил о ходе сражения по этим звукам. Для Старбака винтовочные и ружейные выстрелы звучали на удивление похоже на свирепое потрескивание горящего сухого подлеска, а надо всем этим гремела канонада.

Летящие снаряды звучали, как рвущаяся одежда, или, может быть, как жарящийся бекон, за исключением того, что время от времени шипение неожиданно перерастало в режущий уши треск, когда снаряд разрывался.

Несколько пуль прожужжали рядом с маленькой группой Эванса, несколько из них с зловещим свистом. Странно было то, что Старбак, чувствовавший, как колотится в груди сердце, вообще-то не так боялся снарядов и пуль, как свирепого и кривоногого Окорока Эванса, который теперь обернулся к пленнику.

— Хренов Фалконер отправил тебя назад к твоим соотечественникам? — переспросил Эванс. — Что ты хочешь этим сказать?

— К моей семье, сэр. В Бостон.

— Ах, в Бостон! — весело рассмеялся Эванс, приглашая и других разделить его веселье. — Отстойник. Нужник. Город хныкающего дерьма. Господи, как же я ненавижу Бостон. Город черножопого республиканского дерьма. Город назойливых, распевающих гимны женщин, которые ни на что не пригодны, — Эванс пустил щедрую струю табачной жижи на ботинки Старбака.

— Так Фалконер отослал тебя назад в Бостон, да, парень? Почему?

— Я не знаю, сэр.

— Не знаю, сэр, — передразнил Старбака Эванс, — или, может, ты мне врешь, жалкий кусок дерьма. Может, ты пытаешься увести моих людей от моста, разве не так, засранец? — ярость полковника была ужасающей, подавляющей и неистовой, заставив Старбака непроизвольно сделать шаг назад, когда произносивший эту речь полковник обдал его брызгами слюны.

— Ты пытаешься убедить меня двинуться вниз по реке, черномазый ублюдок. Хочешь, чтобы я открыл главную дорогу, ублюдки северяне перейдут мост, и все мы до заката будем висеть на деревьях. Разве не так, никчемный сукин сын? — на пару секунд повисло молчание, а потом Эванс повторил свой вопрос, сорвавшись на крик: — Разве не так, ты, черномазая сука?

— Колонна северян находится в лесу рядом с бродом Садли, — Старбаку каким-то образом всё-таки удалось сохранить спокойствие. Он резко дернул руками, пытаясь указать на север, но путы оказались слишком крепки. — Они направляются сюда, сэр, и будут здесь через час или около того.

Новый снаряд разорвался на пастбище за дорогой, где стояли в ожидании в некошеной траве два резервных артиллерийских расчета Эванса, Отдыхающие канониры даже не оглянулись, когда один из огромных снарядов упал ближе, чем обычно, срезав ветку с ближайшего дерева, прежде чем разорваться в сорока ярдах смесью грязи, осколков и дыма.

— Как мой бочоночек, Отто? — крикнул Эванс.

— Цел, полковник. Не волноваться, — немец оставался невозмутимым.

— А я волнуюсь, — проворчал Эванс, — я тревожусь за тупые бостонские куски дерьма. Как тебя зовут, парень?

— Натаниэль, сэр. Натаниэль Старбак.

— Если ты лжешь мне, Натаниэль Чертов Ублюдок, я отведу тебя в сарай и отрежу яйца. Если у тебя они вообще есть. У тебя есть яйца, Натаниэль?

Старбак промолчал.

Он чувствовал облегчение от того, что этот разъяренный сквернослов не связал его имени с преподобным Элиялом. Два снаряда и высоко пущенная винтовочная пуля просвистели над головой.

— Значит, если я передвину своих людей, чтобы встретиться с твоей колонной, дерьмо собачье, — Эванс придвинул лицо настолько близко к Старбаку, что бостонец вдохнул зловонную смесь табака и виски изо рта полковника, — то позволю врагу перейти здесь через мост, не так ли, и тогда не станет уже никакой Конфедерации, правда? А потом придут эти сторонники отмены рабства из Бостона с дерьмом в голове, чтобы насиловать наших женщин, вот чем занимаются бостонские распеватели гимнов. Или, может, они предпочтут надругаться над нашими мужчинами? Это тебе по вкусу, черножопый? Хочешь меня изнасиловать, а?

Старбак опять промолчал. Эванс выплевывал эти насмешки в тишину, а потом обернулся, чтобы посмотреть на хромающего по дороге пехотинца с сером мундире.

— Куда, черт возьми, ты собрался? — разразился Эванс внезапной яростью в сторону солдата, который лишь оглянулся в недоумении. — Ты ведь еще можешь стрелять из винтовки? — завопил Эванс. — Возвращайся обратно! Или ты хочешь, чтобы эти черножопые республиканцы стали отцами ублюдков твоей жены? Назад!

Солдат развернулся и корчась от боли похромал обратно к мосту, используя винтовку в качестве костыля.

Снаряд поднял пыль у дороги, а потом отрикошетил вдоль нее, не причинив вреда никому из штабной группы Эванса, но поднятый им ветер, казалось, заставил раненого покачнуться на своем импровизированном костыле, а потом он рухнул на обочину рядом с двумя резервными шестифунтовыми орудиями.

Две другие пушки Эванса находились ближе к Булл-Ран, открыв ответный огонь по противнику шрапнелью, рассеивавшейся вдалеке подобно серым облачкам, из которых с шипением вылетали белые дымовые следы, закручивающиеся в безумные спирали в восточном направлении. Никто не знал, попадали ли снаряды в цель, но, по правде говоря, Эванс стрелял только для того, чтобы поддержать боевой дух своих людей.

Канониры у орудий резерва ожидали своей очереди. Большинство лежали на спине и дремали. Два человека перебрасывались мячом, а офицер в очках на кончике носа прислонился к бронзовой пушке и читал книгу.

Раздетый до пояса канонир в ярко-красных подтяжках сидел, облокотившись на колесо орудия. Он писал, макая перо в чернильницу, стоящую рядом на траве.

Такая беззаботность не выглядела совсем неуместной — хотя стрельба производила чудовищный шум и дым, торопиться явно не было необходимости.

Старбак ожидал, что сражение окажется более решительным, как описывалась в газетах Мексиканская война, когда бравые войска генерала Скотта пронесли американский флаг под выстрелами и свистящими снарядами до самой крепости на холме Монтесумы, но события сегодняшнего утра выглядели совсем далекими.

Офицер-артиллерист медленно перевернул страницу, пишущий письмо солдат тщательно стряхнул лишние чернила с пера до того, как поднести его к бумаге, а один из игроков в мяч промазал и лениво рассмеялся. Раненый пехотинец лежал в канаве, почти не двигаясь.

— Так что мне делать с этим сукиным сыном, полковник? — спросил один из луизианских кавалеристов, охраняющих Старбака.

Эванс нахмурился, глядя на пелену дыма, висящую над каменным мостом. В дурном расположении духа он обернулся, чтобы провозгласить свое решение относительно Старбака, но был прерван до того, как успел открыть рот.

— Сообщение, сэр, — произнес лейтенант, сопровождавший Эванса во время бесплодного визита к Фалконеру этим утром. Лейтенант сидел верхом на сухопарой серой лошади и держал в руке бинокль, направленный на семафорную станцию на холме. — От сигнальщиков, сэр. Наш левый фланг обходят, — лейтенант говорил без каких-либо эмоций.

На какое-то мгновение все замолчали, потому что над головами просвистел один из огромных снарядов врага. Раненый на обочине попытался встать, но, похоже, был для этого слишком слаб.

— Повторите, Медоуз, — потребовал Эванс.

Лейтенант Медоуз сверился с блокнотом:

— «Присматривайте за левым флангом, вас обходят» — вот точные слова, сэр.

Эванс быстро развернулся и посмотрел на север, хотя там не было видно ничего, кроме парящего высоко над летними деревьями сокола. Шокированный, он снова вытаращился на Старбака.

— Должен перед тобой извиниться, парень. Боже ж мой, должен перед тобой извиниться. Прости, ты уж прости меня! — выпалив последнее слово, Эванс снова отвернулся, на этот раз чтобы взглянуть на каменный мост. Его левая рука судорожно дернулась, это было единственным свидетельством испытываемого им напряжения.

— Это маневр для отвода глаз. Они не собираются атаковать здесь, просто дурачат нас, похлопывая по животу, удерживают на месте, пока настоящая атака не дойдет до нашего тыла. Хрень Господня! — он разговаривал сам с собой, но внезапно повысил голос: — Лошадь! Приведите мне лошадь! А ты забирайся на свою, парень! — это относилось к Старбаку.

— Сэр! — выкрикнул Старбак.

— Что, парень?

— Я связан.

— Освободите мальчишку! Отто?

— Яволь, полковник.

— Дай Бостону приложиться к бочоночку. Один глоток, — видимо, Эванс решил дать Старбаку прозвище «Бостон», как называл свой необычный керамический бочонок на спине немца-ординарца «бочоночком».

Высокий немец подъехал на своем пегом коне поближе к Старбаку, а другой солдат, поспешивший исполнить приказ Эванса, перерезал веревку на его запястьях. Старбак начал массировать натертые веревками руки и увидел, как невозмутимый немец потянулся к своей спине, чтобы вытащить маленькую деревянную пробку у основания глиняного бочонка.

Ординарец налил жидкость из бочонка в оловянную кружку и торжественно протянул ее Старбаку.

— Пить! Быстро, давай! Мне нужна кружка. Пить!

Старбак взял кружку, наполненную чем-то похожим на холодный чай. Он умирал от жажды и с готовностью поднес кружку к губам, а потом чуть на захлебнулся, потому что жидкость оказалась не чаем, а виски, настоящим крепчайшим неразбавленным виски.

— Выпивать! — похоже, Отто был не в духе.

— Коня! — завопил Эванс. Над головой просвистел снаряд, вонзившийся в склон холма. В тот же момент другой снаряд попал в раненого у дороги, мгновенно его прикончив, а кровь брызнула на десять футов в высоту. Старбак заметил, как нечто, похожее на оторванную ногу солдата, завертелось в воздухе, но решил, что ему привиделось.

Еще один снаряд врезался в дерево, отколов от ствола огромную щепку длиной в три фута, а листья дождем посыпались на отрезанную ногу.

Потом лейтенант Медоуз, повторив тревожное сообщение сигнальщиков, вдруг сглотнул, глаза его расширились. Он уставился на Старбака, тараща глаза и ощупывая горло, где заблестели увеличивающиеся в размерах бусинки крови.

Его блокнот выскользнул на землю, страницы рассыпались, а капли крови всё росли, и внезапно он стал задыхаться от потока крови, хлынувшего на мундир.

Он покачнулся, издав булькающий звук, и всё его тело резко дернулось, а потом он соскользнул с седла на траву.

— Я возьму лошадь Медоуза, — рявкнул Эванс, схватившись за поводья серого коня. Ноги умирающего застряли в стременах. Эванс выдернул их и взгромоздился на спину лошади.

Старбак осушил маленькую кружку, глубоко вздохнул и потянулся к поводьям Покахонтас. Он неуклюже забрался в седло, гадая, чего от него ожидают теперь, после освобождения.

— Бостон! — Эванс развернул лошадь к Старбаку. — Твой говнюк Фалконер к тебе прислушается?

— Думаю да, сэр, — сказал Старбак, но потом добавил более честно: — Не знаю, сэр.

Эванс нахмурился какой-то своей мысли.

— Почему ты дерешься за нас, Бостон? Это не твоя драка.

Старбак не знал, что ответить. Причиной тому послужил скорее его отец, чем судьба Америки, и скорее Салли, чем рабство, но, похоже, сейчас было не время и не место для подобных объяснений.

— Потому что я мятежник, — предложил он скудное объяснение, понимая, насколько оно неадекватно.

Но Натану Эвансу оно понравилось, он только что взял кружку с виски из рук своего сурового ординарца и осушил ее.

— Что ж, теперь ты мой мятежник, Бостон, так найди Фалконера и скажи ему, что мне нужен его драгоценный Легион. Скажи, что я передвигаю основную часть своих войск к броду Садли и хочу, чтобы его виргинцы тоже направились туда. Скажи, чтобы встал на моем левом фланге.

Старбак, захмелевший от виски, перемены своей судьбы и чувства паники, разлитого в жарком влажном воздухе, попытался добавить немного осмотрительности к плану Эванса.

— Полковник Фалконер твердо намерен пойти к правому флангу, сэр.

— На хрен желания Фалконера! — заорал Эванс так громко, что скучающие канониры у дороги вздрогнули от испуга. — Скажи Фалконеру, что Конфедерация в нем нуждается! Скажи этому ублюдку, что мы должны остановить янки, а иначе сегодня вечером все будем плясать на веревке у Линкольна. Я тебе доверяю, парень! Приведи Фалконера и вели ублюдку сражаться, будь он проклят! Вели толстобрюхому говнюку сражаться!

Выкрикнув последние слова, Эванс яростно вонзил шпоры, оставив пораженного Старбака в одиночестве, так как штабные офицеры и ординарцы ринулись за ним, в сторону солдат, держащих оборону каменного моста.

В тяжелом воздухе мелькали и свистели пули. Туча мух кружила над канавой, чтобы отложить яйца в куски плоти, которые лишь мгновение назад были человеком. Лейтенант Медоуз лежал на спине с выражением удивления в мертвых глазах и широко открытым наполненным кровью ртом. Старбак с бурлящим в животе виски натянул поводья, развернул Покахонтас и направился в сторону Легиона.

Первая потеря в Легионе Фалконера произошла примерно в пять минут девятого утра. Снаряд перелетел через холм на востоке, отпрыгнул от склона и обрушился с высоты с чудовищным свистом, а потом вонзился в землю во второй раз в двенадцати ярдах от первой роты.

Там он взорвался, и зазубренные железные осколки вонзились в голову Джо Спарроу, мальчишки, который поступил в университет, но сейчас погиб той скорой смертью, о которой только может мечтать солдат. Только что он стоял, смеясь над шуткой, рассказанной Сайрусом Мэттьюзом, а в следующее мгновение уже лежал на спине. Он лишь один раз дернулся и, ничего не почувствовав, умер.

— Джо? — спросил Сайрус.

Другие солдаты нервно отпрянули от погибшего парня, все, кроме его друга Джорджа Уотерса, стоящего рядом со Спарроу во втором ряду, теперь он упал на колени рядом с телом.

Кепи Спарроу сплющило от силы, с которой ударил осколок снаряда, и Джордж пытался ее поправить, но как только он потянул за жесткий козырек кепи, из-под нее хлынул чудовищный поток крови.

— О Боже! — Джордж отшатнулся при виде этого жуткого зрелища. — Он мертв!

— Не будь придурком, парень. Из головы всегда течет кровь, как из заколотой свиньи, ты прекрасно это знаешь, — сержант Хоуз протолкнулся через строй и теперь встал на колени рядом со Спарроу.

— Давай, Мелкий, вставай! — он поправил кепку, пытаюсь скрыть кровь, и легонько похлопал мертвеца по щеке. Джо был единственным сыном Бланш и Фрэнка Спарроу, гордостью всей их жизни.

Бланш яростно пыталась убедить мальчика не ходить на войну, но кто-то оставил адресованную Джо позорную нижнюю юбку на их крыльце, а юный Джо и так хотел присоединиться к Легиону, так что Бланш пришлось уступить, и вот Джо лежал на спине без движения.

— Позовите доктора! Доктора! — Пол Хинтон, капитан первой роты, спрыгнул с седла, выкрикивая приказ.

Майор Дэнсон со своим медицинским саквояжем выбежал из задних рядом полка, где оркестр играл «Энни-Лори», саксгорны расцвечивали басы в контрапункте к протяжной мелодии, такой популярной у мужчин. Дэнсон протолкнулся сквозь строй первой роты.

— Дайте ему воздуха! — рявкнул он, он всегда это кричал, когда его вызывали к больному. Не важно, солдаты ли на поле боя, слуги или члены семьи, но люди всегда толпились около пациента, а Дэнсон терпеть не мог работать под взглядами зевак, дружно высказывающих собственные предположения. Если они были такими сведущими, часто думал он, то зачем им был нужен доктор? — А теперь отойдите. Кто это, Дэн?

— Сын Бланш Спарроу, док, — ответил Хинтон.

— Только не юный Джо! Давай, Джо, ты пропустишь всё веселье! — доктор Дэнсон упал на колени. — И что случилось? В голову попало, да?

— Он мертв, — произнес побелевший от шока Джордж Уотерс.

Майор Дэнсон нахмурился в ответ на этот любительский диагноз и пощупал пульс Джо Спарроу. Несколько секунд он молчал, потом снял с него кепку в кровавых пятнах, обнажив пропитавшиеся кровью и ставшие красными волосы.

— О, бедная Бланш, — тихо произнес доктор, — что мы теперь ей скажем? — он расстегнул мертвецу воротник сорочки, словно хотел дать ему возможность дышать.

Еще один отрикошетивший снаряд пролетел, как пила, над головами и рухнул на землю в полумиле от полка, звук от выстрела был приглушен густой листвой леса.

Адам Фалконер, восседавший верхом на лошади на вершине холма, чтобы понаблюдать за волнами дыма и огня у далекой реки, теперь понял, что в рядах Легиона что-то произошло, и пришпорил лошадь обратно к полку.

— Что случилось? — спросил он доктора Дэнсона.

— Сын Бланш, юный Джо.

— О Боже, нет, — в голосе Адама слышалась настоящая боль. День уже принес то насилие, которого так опасался Адам, а сражение, как он подозревал, еще даже не началось по-настоящему. Противники вошли в контакт, обмениваясь снарядами, но пока, по-видимому, никто не начал атаку.

— Бланш никогда этого не переживет, — сказал Дэнсон, с трудом встав на ноги. — Помню, когда Джо чуть не умер от коклюша, я решил, что она уйдет с ним в могилу. Боже ты мой, какое чудовищное несчастье.

Вокруг него на мертвое тело в ужасе таращилась вставшая в круг толпа солдат.

Не то чтобы для кого-то из них смерть была в новинку, все видели сестер, братьев, кузенов или родителей лежащими в гостиной, помогали нести гроб в церковь или вытаскивать утопленника из реки, но это было совсем другое, это была случайная смерть, лотерея войны, и на этом месте с легкостью могли бы быть и они сами, лежа без движения в луже крови.

Это было нечто, к чему они не были в действительности готовы, потому что ничто во время тренировок не убедило их, что юноши заканчивают жизнь с открытым ртом, лежа на спине, засиженные мухами, окровавленные и мертвые.

— Отнесите его в тыл, ребята, — велел капитан Хинтон. — Поднимайте его! Осторожней! — Хинтон проследил за перемещением тела и вернулся к Адаму. — Где твой отец, Адам?

— Не знаю.

— Ему следует находиться здесь, — Хинтон схватился за поводья и с трудом взобрался в седло.

— Полагаю, его задерживает генерал, — предложил Адам жалкое объяснение. Около свалившейся с Джо Спарроу кепки на траве блестело пятно крови. — Бедная Бланш, — произнес Адам. — Мы забрали Джо из знаменосцев, потому что решили, что в строю будет безопаснее.

Но Хинтон не слушал. Нахмурившись, он смотрел на восток, где на бровке холма появился всадник.

— Это Старбак? О Боже, это он!

Адам повернулся и к своему изумлению увидел, что, действительно, в сторону Легиона галопом скакал Старбак, и на секунду Адам подумал, что видит привидение, но затем осознал, что это и правда его друг, которого тремя часами ранне отправили обратно на север, к соотечественникам, но теперь он вернулся — без кителя и в спешке.

— Где твой отец? — выкрикнул Старбак.

— Не знаю, Нат, — Адам подъехал к своему другу. — Что ты здесь делаешь?

— Где Дятел? — Старбак говорил отрывисто и резко, совсем не в тон меланхолическому настрою после смерти Спарроу.

— Что ты здесь делаешь, Нат? — повторил свой вопрос Адам, пришпорив лошадь вслед за Старбаком. — Нат?

Но Старбак уже пустил лошадь вниз, в сторону передних рядов Легиона, где рядом с провисшими в безветренном воздухе флагами стоял майор Бёрд.

— Сэр! — Старбак придержал лошадь недалеко от Бёрда.

Тот моргнул, подняв на него глаза.

— Старбак? Мне было велено отправить вас в отставку! Вы уверены, что должны здесь находиться?

— Сэр, — тон Старбака был неестественным и формальным. — Меня послал полковник Эванс, сэр. Он хочет, чтобы мы выступили к броду Садли. Враг пересек реку у церкви Садли и продвигается в этом направлении.

Дятел Бёрд моргнул, взглянув на молодого человека, отметив, что тот говорит совершенно спокойно, и это спокойствие, как он полагал, являлось извращенным симптомом возбуждения юноши, а потом Бёрд подумал, как потрясающе хорошо каждый играет свою воинскую роль этим малоприятным утром.

— Разве эти приказы положено адресовать не полковнику Фалконеру?

Услышав, как он задает этот вопрос, Бёрд поразился, что его естественным побуждением было попробовать избежать ответственности.

— Если бы я смог найти полковника, сэр, то сказал бы ему. Но не думаю, что для этого есть время, и если мы не сдвинемся с места, сэр, то от армии ничего не останется.

— Вот как? — Бёрд тоже говорил спокойно, но его руки впились в бороду, выражая напряжение этого мгновения. Он открыл рот, чтобы продолжить разговор, но не смог выдавить ни слова.

Он думал, что ему тоже придется сыграть свою роль в этой войне, а сейчас судьба бросила в его руки эту ответственность, и тогда он малодушно подумал, что его воинский долг заключается в том, чтобы подчиняться полковнику Фалконеру, а он отдал совершенно определенные приказы: игнорировать все команды со стороны полковника Натана Эванса.

Фалконер и сейчас занимался попытками передислоцировать Легион на юг, где, как полагал Борегар, произойдет основное сражение, но полковник Натан Эванс ожидал, что Легион выдвинется на север, и недвусмысленно заявлял, что будущее Конфедерации зависит от того, подчинится ли Бёрд.

— Сэр! — Старбак явно был не столь спокоен, каким казался, потому что подгонял майора Бёрда с решением.

Бёрд жестом призвал Старбака к молчанию. Первым побужденрием Таддеуса Бёрда было избежать ответственности, слепо подчинившись приказам Вашингтона Фалконера, но именно этот импульс позволил Бёрду понять, почему его зять поддался мольбам Мириам и назначил его майором.

Потому что Вашингтон Фалконер считал, что Бёрд всегда будет подчиняться его приказам. Полковник явно считал Бёрда безопасным ничтожеством, которое никогда не отнимет и доли его славы.

На самом деле, как внезапно осознал Таддеус Бёрд, никому не было дозволено состязаться с Вашингтоном Фалконером, вот почему полковник окружил себя тупицами вроде Ридли, и вот почему, когда человек вроде Старбака грозил выказать некоторую независимость, он был быстро изгнан из окружения полковника.

Даже сомнения Адама были для Вашингтона Фалконера приемлемыми, потому что мешали тому состязаться с отцом. Вашингтон Фалконер окружил себя туповатыми людьми, лишь чтобы сиять на их фоне во всей красе, и как только Таддеус Бёрд осознал эту истину, он решил пойти наперекор. К черту Фалконера, потому что майора Бёрда нельзя считать ничтожеством!

— Старшина Проктор!

— Сэр! — старшина с достоинством и прямой спиной промаршировал со стороны знамен.

— Легион выступит к перекрестку у подножия холма, старшина, ротами в колоннах. А потом вверх по дальней дороге, — Бёрд указал на противоположную сторону долины. — Отдайте соответствующие распоряжения.

Старшина, совершенно точно знающий, сколько власти предполагалось отвести Бёрду в Легионе Фалконера, приосанился, чтобы продемонстрировать свой впечатляющий рост.

— А это приказы полковника, майор, сэр?

— Это приказ старшего по званию, старшина Проктор, — теперь, когда Бёрд принял решение, он, похоже, наслаждался собой, потому что его голова раскачивалась взад-вперед, а тонкие губы скривились в сардонической ухмылке.

— Мы продвинемся вдоль дороги Садли, это та проселочная дорога, что находится за перекрестком, — Бёрд снова указал на север, а потом взглянул на Старбака в поисках подтверждения.

— Правильно?

— Да, сэр. И полковник Эванс потребовал, чтобы мы встали на его левом фланге, когда пересечем дальний холм, — Старбак гадал, не то ли это самое место, где с ним попрощался Вашингтон Фалконер.

— Не будет ли лучше, сэр…, - вступил в разговор старшина Проктор, пытаясь усмирить умопомешательство Дятла Бёрда.

— Выполняйте! — закричал Бёрд во внезапном приступе ярости. — Ступайте!

Адам Фалконер последовал за Старбаком к майору Бёрду и теперь вмешался, чтобы прояснить ситуацию.

— Что ты делаешь, дядя?

— Легион выступит колоннами поротно! — рявкнул майор Бёрд неожиданно громким голосом. — Сначала первая рота! Роты! Смирно!

Очень немногие обратили на эти слова хоть какое-то внимание, большинство солдат так и остались на местах, предположив, что у Дятла просто очередной припадок, как, бывало, случалось в школе, когда он впадал в ярость после какой-нибудь проделки учеников.

Многие офицеры Легиона с трудом сдержали смех, а некоторые, как, например, Ридли, раскачивали головами взад-вперед, как клюющие птицы.

— Нат, — повернулся Адам к своему другу. — Будь добр, объясни, что именно происходит?

— Враг обходит нас с тыла, — произнес Нат достаточно громко, чтобы услышали ближайшие роты, — и полковнику Эвансу нужен наш полк, чтобы помочь сдержать их атаку. Здесь нет никого кроме нас и людей полковника Эванса, и больше никто не сможет их остановить, и если мы не сдвинемся с места, то проиграем сражение.

— Что за дерьмо, — вмешался Итан Ридли. — Ты просто чертов янки и работаешь на янки. Там нет никакого врага.

Адам положил руку на плечо Старбаку, чтобы сдержать его, а потом посмотрел на север, через дорогу. Там не было заметно никакого движения. Даже листва не шевелилась. Пейзаж был сонным и пустым.

— Думаю, нам лучше остаться здесь, — предложил Адам. Старшина Проктор кивнул в знак согласия, а майор Бёрд посмотрел на Старбака с призывом во взгляде.

— Я видел северян, — сказал Старбак.

— Я не сдвинусь с места, — провозгласил Ридли, и это заявление было поддержано одобрительным шепотом.

— Почему бы нам не послать к Эвансу офицера за подтверждением приказа? — разумно предложил капитан Хинтон. Он вместе с дюжиной офицеров присоединился к дискуссии.

— У тебя нет письменного приказа, Нат? — спросил Энтони Мерфи.

— Не было времени что-либо записывать, — объяснил Старбак.

Ридли язвительно рассмеялся, а Таддеус Бёрд выглядел неуверенным, словно гадал, правильное ли решение принял.

— Где сейчас Эванс? — поинтересовался Хинтон.

— Двигается от каменного моста к дороге Садли, — Старбак ощущал подступаюшее отчаяние.

— Это и есть дорога Садли? — прервал беседу рёв Траслоу.

— Да, — подтвердил Старбак. Траслоу указывал на север через неглубокую долину.

— И ты говоришь, что видел там янки?

— Да, за бродами.

Траслоу кивнул, но к разочарованию Старбака больше ничего не добавил. Небольшая группа всадников в серых мундирах скакала галопом через дорогу к дальнему холму, копыта их лошадей оставляли на земле темные следы.

Офицеры Легиона наблюдали за ними, пока всадники не скрылись в далеком лесу. Это было единственным знаком того, что на левом фланге армии что-то может произойти, но кавалеристов было так мало, что их маневр едва ли можно было счесть убедительным свидетельством.

— Это значит, что мы выдвинемся на помощь полковнику Эвансу, — Бёрд решил быть твердым, — и тот, кто не подчинится моему приказу, будет расстрелян! — Бёрд вытащил револьвер Ле Ма, поднял его своей худой правой рукой и, будто в неуверенности, что на самом деле сможет исполнить эту угрозу, протянул это выглядящее смертоносным оружие Старбаку. — Вы его застрелите, лейтенант Старбак, и это приказ. Слышите?

— Очень четко, сэр! — Старбак понял, что ситуация опасно выходит из-под контроля, но не знал, что предпринять, чтобы вернуть ее в нужное русло. Легиону отчаянно был нужен лидер, но полковник отсутствовал, и никто, похоже, не выглядел достаточно адекватно в качестве его замены.

Сам Старбак был северянином и простым младшим лейтенантом, если вообще кем-то был, а Таддеус Бёрд являлся посмешищем, деревенским школьным учителем, переодетым в яркую военную форму, и хотя лишь Старбак и Бёрд понимали, что нужно делать, ни один из них не мог навязать свою волю полку, и Старбак, держа неуклюжий револьвер, знал, что никогда не осмелиться привести его в действие.

Майор Бёрд с важным видом выступил на три шага вперед. Он выглядел смехотворно, сделав три гигантских шага, которые, как он несомненно полагал, должны были смотреться торжественно, но выглядели просто как походка клоуна, неуклюже корячащегося по арене на ходулях. Он развернулся и призвал к порядку:

— Легион, смирно! Встать!

Постепенно и с неохотой солдаты встали. Они натянули заплечные мешки и подняли с травы винтовки. Бёрд подождал, а потом выкрикнул следующий приказ:

— Легион, стройся поротно в колонны! Первая рота! Направо! Вперед!

Ни один солдат не пошевелился. Они встали, но не собирались перемещаться с этого клочка земли на склоне холма. Первая рота смотрела на капитана Хинтона в ожидании указаний, но тот был явно встревожен приказом и не сделал попытки его поддержать. Таддеус Бёрд сглотнул и поднял глаза на Старбака. Револьвер оттягивал Старбаку руку.

— Лейтенант Старбак? — голос майора Бёрда стал больше похож на визг.

— О, дядя Таддеус, не надо! — воззвал Адам.

Солдаты едва сдерживали истерический смех, вызванный смехотворным пафосом этой родственной мольбы, и хватило бы еще одного слова, чтобы этот смех прорвался, но твердый голос, такой же неожиданный и мрачный, как свист пролетающего снаряда, сменил настроение полка на мрачное предчувствие.

— Одиннадцатая рота! На плечо!

Траслоу отошел назад, к левому флангу Легиона, и теперь выкрикнул приказ. Одиннадцатая рота немедленно ему подчинилась.

— За мной! — рявкнул он.

Одиннадцатая рота покинула ряды полка и начала спускать вниз по склону. Траслоу, коротышка с потемневшим лицом, не оглядывался налево или направо, а шагал вперед своей размеренной походкой сельского жителя. Капитан Розуэлл Дженкинс, старший офицер роты, галопом поскакал вслед за ней, но его попытка переубедить Траслоу была полностью проигнорирована. Мы пришли сюда драться, по всей видимости заявил Траслоу, и Бога ради, давайте поднимем свои задницы и будем драться.

Капитан Мерфи, командующий четвертой ротой, вопросительно поглядел на Старбака. Тот кивнул, и этого простого подтверждения для Мерфи оказалось достаточно.

— Четвертая рота! — выкрикнул он, и солдаты даже не стали дожидаться приказа выступать, а сразу отправились вслед за людьми Траслоу. Оставшаяся часть Легиона тоже двинулась вперед. Старшина Проктор бросил яростный взгляд на Старбака, но тот лишь пожал плечами, а майор Бёрд, чьим приказам наконец-то подчинились, подгонял тех, кто медлил.

Ридли резко дернул лошадь, оглядываясь в поисках союзников, но Легион Фалконера выступил на запад, ведомый сержантом, а офицерам осталось только поспевать за своими солдатами. Сам же Старбак, который торопил отправку на север, развернулся к Адаму и крикнул ему:

— Где мой мундир?

Адам протиснулся сквозь строй оркестра, производящего страшную какофонию резких звуков и грохота, пытаясь догнать уходящий Легион.

— Нат! — Адам выглядел расстроенным. — Что ты натворил?

— Я тебе объяснил. Федералисты обходят нас с тыла. Ты знаешь, где мой мундир? — Старбак спешился рядом с телом Джо Спарроу. Он подобрал его винтовку и стянул с него портупею со флягой, патронташем и коробкой с капсюлями.

— Что ты делаешь? — спросил Адам.

— Вооружаюсь. Будь я проклят, если проведу остаток этого дня без оружия. Здесь люди убивают друг друга, — Старбак хотел мрачно пошутить, но легкомысленность этих слов придала им резкости.

— Но отец послал тебя домой! — запротестовал Адам.

Старбак повернул в сторону своего друга мрачное лицо.

— Ты не можешь диктовать мне, на чьей стороне стоять, Адам. Сам можешь поступать по-своему, но и мне позволь.

Адам прикусил губу и повернулся в седле.

— Нельсон! Принеси мистеру Старбаку мундир и оружие!

Слуга полковника, ожидавший у сложенных в груду ранцев, палаток и прочего багажа легионеров, принес Старбаку его саблю, пистолет и мундир. Старбак кивнул в знак признательности, натянул китель и пристегнул портупею с тяжелым пистолетом.

— Похоже, что у меня слишком много оружия, — сказал он, взглянув на собственный револьвер, винтовку Джо Спарроу и револьвер Ле Ма, полученный от майора Бёрда. От отбросил винтовку и скорчил мину в сторону уродливого Ле Ма.

— Отвратительное создание, правда? — у револьвера было два дула, верхнее — нарезное, для пуль, а нижнее — гладкое, для картечи. Старбак открыл барабан и засмеялся, а потом продемонстрировал Адаму, что все девять ячеек в барабане были пусты.

Заряд картечи был на месте, но переключатель, с помощью которого владелец револьвера выбирал, какое дуло использовать, был сдвинут вверх, чтобы стрелять из пустого барабана.

— Он не заряжен, — сказал Старбак. — Дятел блефовал.

— Теперь он не блефует! — запротестовал Адам, махнув рукой в сторону отцовского Легиона, который теперь находился на полпути к подножию холма. — Посмотри, что ты натворил!

— Адам! Бога ради, я видел янки. Они идут прямо на нас, и если мы их не остановим, то война закончится.

— Разве мы не этого хотим? — спросил Адам. — Одно сражение, как ты мне обещал, а потом мы сможем начать переговоры.

— Не сейчас, Адам, — Старбаку не хватало ни времени, ни терпения, чтобы развеять сомнения своего друга. Он пристегнул портупею с саблей и кобурой поверх мундира и запрыгнул в седло, как раз когда Итан Ридли поскакал к вершине холма.

— Я собираюсь найти твоего отца, Адам, — заявил Ридли, проигнорировав Старбака.

Адам посмотрел вниз, в долину, где его соседи маршировали на север.

— Нат? Ты уверен, что видел северян?

— Я их видел, Адам. После того, как уехал от вас. Они находились позади брода Садли и шли в этом направлении. Они в меня стреляли, Адам, и гнались за мной! Я даже представить себе такого не мог.

Погоня оказалась короткой, поскольку ей помешал лес, и преследователи-северяне сдались за пять минут до того момента, когда Старбака захватили два луизианских кавалериста, отказавшиеся пересечь брод, чтобы убедиться в рассказанной Старбаком истории собственными глазами.

— Он врет, — спокойно произнес Ридли и побелел, когда Старбак обернулся в его сторону.

Старбак ничего ему не ответил, вспомнив о том, что собирался убить этого человека, но только не на глазах у Адама. Он сделает это в неразберихе сражения, когда рядом не окажется ни одного свидетеля, способного обвинить его в убийстве.

— Янки идут через брод Садли, — сказал Старбак, опять развернувшись к своему другу, — и никто кроме нас не сможет их остановить.

— Но…, - казалось, Адам никак не мог осознать чудовищность новостей Старбака — что левому флангу армии мятежников что-то угрожает и что его уверенный в себе и процветающий отец ошибался.

— Как в битве при Фермопилах, Адам, — горячо заявил Старбак, — считай это битвой при Фермопилах.

— Это еще что? — поинтересовался Итан Ридли. Он никогда не слышал ни о Фермопилах, где персы Ксеркса зашли во фланг греческой армии Леонида и одержали победу, ни о том, как три сотни спартанцев пожертвовали жизнью, чтобы остальные греки смогли уйти.

Натан Эванс не был особо похож на героя-грека, но сегодня он играл роль спартанца, а Адам, получив это сравнение нынешнего положения со случаем из классической истории, немедленно понял, что соседи и арендаторы его отца выступили, чтобы стать героями, так что он просто не мог оставить их умирать в одиночестве. Фалконер должен быть с ними, и если отсутствует отец, то будет присутствовать Адам.

— Значит, нам придется сражаться, да? — безрадостно спросил Адам.

— Ты должен отправиться к отцу! — настаивал Ридли.

— Нет. Я должен пойти с Натом, — отозвался Адам.

Ридли почуял запах победы — наследный принц встал на сторону врага короля, и Ридли заменит их обоих. Он развернул лошадь.

— Я отправляюсь за твоим отцом, — выкрикнул он, пришпорив лошадь мимо тела Джо Спарроу.

Адам посмотрел на своего друга и задрожал.

— Мне страшно.

— Мне тоже, — ответил Старбак, вспомнив оторванную ногу, перелетающую над дорогой, разбрызгивая кровь на своем пути. — Но и янки тоже страшно, Адам.

— Надеюсь, что так, — сказал тот и щелкнул языком, понуждая лошадь начать движение. Старбак с меньшим изяществом последовал за ним на Покахонтас, и друзья поскакали вниз по холму на север, вслед за Легионом. В чистом летнем воздухе над ними снаряд от гаубицы прочертил дымный след на небе, а потом врезался в землю и взорвался где-то в лесу.

Еще не было и девяти часов утра.

Выдвигаться колоннами поротно было не лучшей идеей майора Берда, но он решил, что это было бы самым быстрым способом заставить Легион сдвинуться с места, и поэтому отдал соответствующее распоряжение.

В этом построении роты должны были маршировать в ногу друг с другом, четыре шеренги в ширину, каждая из девятнадцати-двадцати человек, в зависимости от численности роты, и вместе десять рот образовывали широкую колонну со знаменем в центре, оркестр и доктор Дэнсон замыкали строй.

Проблема была в том, что Легион отрабатывал маневры лишь на плоском лугу Фалконера, тогда как теперь они шли через местность, пересеченную неудобными канавами, изгородями, кустарником, ямами, холмами, кустами ежевики, ручьями и непроходимыми зарослями деревьев. Они смогли довольно успешно добраться до дороги, но деревья возле каменного моста и изгороди на пастбищах расстроили ряды рот, и вполне естественно, что солдаты предпочли идти по дороге, так что колонна рот превратилась в длинную разбросанную цепочку людей, которые медленно тащились по пыльной дороге, прежде чем добрались до деревьев на вершине дальнего холма.

Но по крайней мере, солдаты взбодрились. Многие были рады передвижению, и еще больше рады убраться с открытого склона, где беспорядочно падали вражеские снаряды, перелетая через холм, и каким-то образом утро приняло ту же атмосферу спортивного соревнования, что и в дни занятий в Фалконере.

Взбираясь на холм, они бахвалились тем, что сделают с янки, которых едва ли ожидали встретить у дальнего склона.

Многие из солдат полагали, что майор Бёрд понял всё совершенно превратно, и полковник будет чертовски зол, когда вернется со встречи с генералом, но то была проблема Дятла, а не их. Никто не выказывал таких же подозрений по отношению к Траслоу, который первым начал движение и теперь невозмутимо вел Легион на север.

Старбак и Адам неслись галопом вдоль колонны, пока не нашли Таддеуса Бёрда, шагавшего вместе со знаменосцами. Старбак неосторожно свесился с седла, чтобы отдать майору Бёрду его револьвер Ле Ма.

— Ваше оружие, сэр. Вы знали, что он не заряжен?

— Конечно же, он не заряжен, — Берд взял оружие у Старбака. — Вы что, действительно думали, что я хотел пристрелить кого-нибудь? — хихикнул Бёрд и отвернулся, чтобы посмотреть на солдат, беспорядочно двигавшихся по проселочной дороге вверх по лесу. Так это и есть отборные части Вашингтона Фалконера? Императорская гвардия Фалконера? Эта мысль заставила Бёрда громко рассмеяться.

— Сэр? — Старбак решил, что Бёрд что-то сказал.

— Ничего, Старбак, пустяки. Хотя я полагаю, что нам следует передвигаться более подобающим для солдат образом.

Старбак указывал вперед, туда, где клочок неба обещал ровную местность на противоположной стороне густого леса, венчавшего гору.

— Там за холмом поля, сэр. Там вы сможете построить людей как положено.

Бёрду пришло на ум, что Старбак уже проезжал по этой дороге, когда полковник пытался избавиться от него.

— Почему вы не ушли, когда Фалконер дал вам шанс? — поинтересовался он у Старбака. — Вы действительно хотите сражаться за Юг?

— Да, хочу, — хотя едва ли сейчас было подходящее время, чтобы объяснять, насколько это решение было донкихотским, или почему вид солдат с топорами в лесу внезапно подтолкнул его к этому решению.

Он знал, это не было разумным выбором, а всего лишь восстанием против семьи, и Старбак внезапно удивился способу, каким судьба предоставляла эти шансы, и небрежностью, с который этот выбор можно сделать, даже если последующее за этим решение может в корне изменить все последующие события вплоть до самой смерти. Сколько раз, размышлял он, история вершилась такими необдуманными поступками?

Сколько важнейших решений принималось на основе только лишь гордости, похоти или банальной лени? Воспитание и вера учили Старбака: каждому уготовано божественное предназначение, и судьба человека предопределена свыше. И всё же этим утром Нат приставил к этому учению ствол ружья и одним выстрелом отправил на небеса. И Старбаку показалось, что мир стал чуточку лучше и чище.

— Ну, раз вы с нами, — произнес Таддеус Бёрд откуда-то со стороны левого стремени, — может быть, проскачете вперед и остановите солдат на открытой местности, как и обещали? Мне бы не хотелось, чтобы наши люди мчались в бой, словно толпа грешников на покаяние, — он махнул Старбаку, указывая направление револьвером Ле Ма.

Когда Старбак добрался до головы колонны, выяснилось, что сержант Траслоу уже приказал свои солдатам сойти с дороги. Одиннадцатая рота легкой пехоты успела дойти до гребня холма — того самого, на котором полковник выгнал Старбака из рядов Легиона и где деревья уступали место пастбищу на длинном склоне.

Траслоу строил своих людей в две шеренги около зигзагообразной изгороди, не позволявшей рогатому скоту разбежаться по лесам. Старший офицер одиннадцатой роты куда-то испарился, но Траслоу он и не был нужен. Траслоу нужны были мишени.

— Проверьте, чтобы оружие было заряжено! — рычал он на солдат.

— Сержант, смотрите! — кто-то на правом фланге указывал в сторону открытой местности, по которой передвигалась орда появившихся из леса странно одетых солдат.

На них были мешковатые ярко-красные рубашки, широкие черные-белые штаны, заправленные в белые гетры, и красные головные уборы с длинными голубыми кисточками. Это был полк модников, известных как зуавы, и подражавший знаменитой легкой пехоте Франции [20].

— Пусть идут, — ответил Траслоу. — Эти клоуны из наших, — он уже заметил флаг Конфедерации среди рядов разодетых солдат.

— Смотреть вперед! — приказал он.

Легионеры продолжали появляться на дороге, собираясь на правом фланге роты Траслоу. Офицеры Легиона тем временем беспомощно жались у деревьев, не совсем понимая, что происходит и кто командует внезапным построением.

Майор Бёрд надрывал глотку, приказывая офицерам возглавить свои роты, а затем посмотрел направо, туда, где отряды конфедератов продолжали появляться из-за деревьев, заполняя пустоту между рядами Легиона и разодетыми зуавами.

Новоприбывшие были одеты в серые мундиры, и их приход ознаменовал поспешное формирование оборонительной линии на северном краю леса. Широкая длинная полоса открытой местности уходила от зигзагообразной изгороди мимо фермы и стогов сена — туда, где далекие леса прятали брод Садли. Широкое ровное пастбище, казалось, было создано специально для винтовок обороняющихся — готовое стрельбище, залитое беспощадным солнцем.

Полковник Эванс на своей серой лошади, одолженной у мертвеца, галопом приблизился к тому месту, где формировал строй Легион Фалконера.

— Отлично сработано, Бостон, отлично! — поприветствовал он Старбака, добавив к этому поздравительный жест, резко повернув лошадь в сторону северянина и с силой похлопав того по спине. — Отлично сработано! Полковник Фалконер здесь?

— Нет, сэр.

— Кто командует?

— Майор Бёрд. Он у знамен, сэр.

— Бёрд! — Эванс развернул лошадь, из-под ее копыт разлетелась земля и трава. — Нам лишь нужно удерживать ублюдков здесь. Придется им всыпать по полной.

Его нервная лошадь остановилась, дрожа и мотая головой, пока Эванс вглядывался в северном направлении, в длинный открытый склон холма.

— Если они появятся, — добавил он тихо. Левой рукой он нервно похлопывал бедро. Немец-ординарец с «бочоночком» виски остановился за спиной полковника, как и дюжина штабных офицеров и верховой знаменосец с пальмой на флаге Южной Каролины.

— У меня две пушки на марше, — сообщил Эванс Бёрду, — но пехоты больше нет, так что нам придется делать всю работу, пока до Борегара дойдет, что случилось. Эти воришки в ярких тряпках, — он мотнул головой в сторону стоящих вдалеке зуавов, — это Луизианские тигры Уита. Знаю, что выглядят они как шлюхи на пикнике, но Уит говорит, что в драке они редкостные сукины дети. Те, что поближе — это ребята Слоуна из Южной Каролины, и я знаю, они будут драться. Я обещал им мясо янки на ужин. А что ваши мерзавцы?

— Рвутся в бой, сэр, — майор Бёрд был разгорячен и часто дышал после быстрого марша, он снял шляпу и запустил руку в свои длинные редеющие волосы. За его спиной испытывающие жажду солдаты Легиона осушали свои фляжки.

— Зададим пороху этим говнюкам, да, — сказал Эванс, вновь бросив взгляд на север, хотя на пустынной местности не было никакого движения, даже ветерок не шелестел в далеких деревьях, где под густым пологом листвы исчезала дорога, ведущая к броду.

У церкви Садли на холме слева от дороги стояла небольшая группа мужчин, женщин и детей, и Эванс подумал, что они, должно быть, прихожане, которые явились в церковь и обнаружили, что церковную службу отменила война. Позади Эванса в жарком неподвижном воздухе тихо громыхала приглушенная расстоянием канонада северян.

Эванс оставил у каменного моста лишь четыре недоукомплектованных роты, слишком маленькие силы, чтобы сдержать решительную атаку янки по основной дороге, и внезапно он почувствовал чудовищный приступ страха, что был обманут, и эта пресловутая атака с фланга была уловкой, ловушкой, приманкой, чтобы он оголил каменный мост и проклятые янки могли закончить войну одним маневром.

И где, черт возьми, Борегар? Или люди генерала Джонстона, которые. по слухам, должны были прибыть из долины Шенандоа? Христа подняли на крест, и началась агония, подумал Эванс. Многие годы службы он сражался с команчами, но ему никогда не приходилось принимать решения под влиянием момента, вроде того, что он только что принял, решение, которое оставило северный фланг армии конфедератов опасно оголенным.

Посмеется ли над ним история, как над идиотом, чья глупость вложила легкую победу прямо в руки северянам?

— Бостон! — Эванс развернулся в седле, чтобы посмотреть на Старбака.

— Да, сэр.

— Ты же не соврал мне, правда? — Эванс вспомнил о сообщении сигнальщиков и попытался убедить себя, что он поступил правильно, но Боже ты мой, что он наделал? Далеко за его спиной, невидимые за деревьями и дорогой, на пустынной местности, которую он оставил практически не защищенной, гремели и разрывались снаряды. — Ты мне наврал, парень? — рявкнул он Старбаку. — Наврал?

Но Старбак не ответил. Он даже не смотрел на полковника с безумными глазами. Он вглядывался в длинный бледный склон, где из-за дальних деревьев наконец появились северяне.

Шеренга за шеренгой шли солдаты. Сверкали на солнце кокарды и пряжки на ремнях, приклады винтовок, ножны сабель и надраенные стволы орудий, создавая ореол над армией праведников, явившейся, чтобы воссоздать Господом данную страну.

Потому что пружина в мышеловке северян сработала. Четыре полные бригады пехоты, поддержанные лучшей в Северной Америке артиллерийской батареей, сделали крюк, чтобы вторгнуться в тыл мятежникам, где лишь кучка южан под командованием непрерывно лакающего виски сквернослова являлась единственным препятствием для победы.

Теперь всё, что было нужно, это одна массированная атака, и мятежники-рабовладельцы превратятся просто в одну строчку в летописи, как позабытое всеми событие, легкое летнее сумасшествие, которое закончилось и растворилось, как дым при внезапном порыве ветра.

— Да благословит тебя Бог, Бостон, — сказал Эванс, потому что Старбак всё-таки не солгал, им предстояло сражение.

Глава двенадцатая

Янки двигались быстро. Предрассветный марш в обход вражеского фланга занял на несколько часов больше, чем рассчитывали командиры, и теперь им нужно было атаковать тыл повстанцев — сильно и быстро, прежде чем южане осознают, что вообще происходит.

Барабаны задавали темп, первые полки северян построились в боевые линейные порядки, канониры развертывали орудия на флангах наступавших войск. Несколько пушек установили прямо на проселочной дороге, другие — рядом с фермой у подножия холма. Оттуда же первые снаряды со свистом полетели в сторону замерших в ожидании конфедератов — тонкой линии у поросшего лесом хребта.

Янки наступали уверенно и твердо. Они ожидали, что противник будет оборонять брод Садли, и опасались укрепления южанами недостроенной железнодорожной насыпи, но по мере наступления в тыл повстанцам не встретили никакого сопротивления.

Их атака оказалась для врага полной неожиданностью, усиленной медлительностью командиров конфедератов. Все, что теперь отделяло войска федералистов от полной победы — достойная жалости группка восставших фермеров, выстроенная на вершине холма.

— На Ричмонд, ребята! — прокричал офицер северян.

Войска пошли в атаку вверх по лугу, а позади одетой в синюю форму пехоты полковой оркестр разразился мелодией «Тело Джона Брауна», словно призрак вспыльчивого старого мученика явился лично наблюдать, как возглавившие атаку полки, оба с Род-Айленда, разобьют строй мятежников.

Из леса появлялись и другие северяне, двигаясь позади солдат из Род-Айленда.

Солдаты из Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира тоже присоединились к атаке, пока орудия на фланге изрыгали облака сероватого дыма. Быстро исчезающие узоры сжатых газов в форме веера мелкой рябью разбегались по траве под пушкой, когда выстрелы обжигали склон.

Разрывы были сильнейшими и ужасающими, разрывающими барабанные перепонки. Некоторые снаряды, нацеленные слишком высоко, разрывались в ветвях деревьев над шеренгой конфедератов, распугивая птиц и вызывая дождь падающих веток и листьев прямо на голову оркестрантов, капеллана, слуг и ординарцев-медиков, скрючившихся в задних рядах.

Полк регулярных войск армии США выступил из-за деревьев, перестроившись из колонны в шеренгу, примкнув штыки и продвигаясь вверх по холму вместе с солдатами из Нью-Йорка и Новой Англии.

Полковник Эванс промчался обратно к центру шеренги, где южнокаролинцы полковника Слоуна присели на краю леса, чтобы стать более трудной мишенью для вражеской артиллерии.

Несколько застрельщиков вышли из рядов мятежников за изгородь и стреляли из винтовок по идущим вперед янки, но Старбак, наблюдавший за ними, сидя верхом у кромки леса, не замечал никаких признаков, что выстрелы причинили какой-либо ущерб. Враг упорно приближался, двигаясь под музыку далеких оркестров и под грохот барабанов, идущих вместе с ротами, в предвкушении славной победы, что ждала атакующих на вершине холма, куда прибыли первые две довольно древние пушки Натана Эванса. Орудия в спешке сняли с передков, развернули и дали залп ядрами вниз по склону.

Ядро отскочило от земли, перелетало над головами род-айлендского полка и, не причинив никакого вреда, плюхнулось в лес позади них. Неподалеку разорвался снаряд северян. Звук от взрывной волны был чудовищным, словно сама вселенная внезапно треснула надвое. Воздух наполнился дымом и обжигающими осколками снаряда. Старбак вздрогнул. Артиллерийский огонь у каменного моста его напугал, но здесь оказалось гораздо хуже. Канониры целились прямо в Легион, снаряды издавали демонический скрежет, мелькая над головами.

— Застрельщики! — крикнул майор Бёрд надтреснутым голосом. Он попробовал повторить это, на сей раз более твердым тоном. — Застрельщики! Вперед!

Первая и одиннадцатая роты, две фланговые роты Легиона, неуклюже перебрались через изгородь и побежали по лугу. Им мешали винтовки, штыки в ножнах, ножи и заплечные мешки, флажки, патронташи и коробки для капсюлей, болтающиеся у них на поясе.

Они рассеялись в сотне шагов впереди Легиона. Их задачей было сдержать застрельщиков врага, а потом открыть снайперский огонь по основной линии атакующих. Солдаты начали стрелять из винтовок, и каждого коленопреклоненного стрелка окружило небольшое облачко дыма. Сержант Траслоу переходил от одного к другому, а капитан Розуэлл Дженкинс, по-прежнему верхом, палил из револьвера по далеким северянам.

— Убедитесь, что ваше оружие заряжено! — призывал майор Бёрд оставшиеся восемь рот. Похоже, было уже немного поздновато, чтобы вспоминать об этом совете, но этим утром всё выглядело странно. Таддеус Бёрд, школьный учитель, командовал полком во время сражения? При этой мысли он хихикнул, вызвав неодобрительный взгляд со стороны старшины Проктора.

Янки находились еще в пятистах шагах, но теперь приближались быстрее. Офицеры северян вытащили сабли. Некоторые подняли клинки, упрямо пытаясь выглядеть как положено и достойно, но другие срезали ими одуванчики и чертополох, словно вышли на воскресную прогулку. Несколько человек ехали верхом на нервных лошадях. Одна лошадь, напуганная стрельбой, понесла и помчалась вместе с седоком через линию атаки северян.

У напуганного Старбака пересохло во рту, он вспомнил, что револьвер Сэвиджа, который он чуть раньше вернул полковнику Фалконеру и только что получил обратно, по-прежнему не был заряжен. Он вытащил тяжелый револьвер из длинной неуклюжей кобуры и отвел барабан, обнажив пустые ячейки.

Он вытащил шесть завернутых в бумагу патронов из патронташа на поясе. Каждый патрон состоял из конической пули и пороха. Он взял зубами пулю из первого патрона, ощутив на языке солоноватый вкус пороха, и тщательно высыпал порох в ячейку барабана. Внезапно Покахонтас, которую укусила муха, заржала и дернулась в сторону, в результате чего Старбак просыпал часть пороха на седло.

Он выругался, и пуля выскользнула изо рта, отскочила от луки седла и упала на траву. Он еще раз выругался, высыпал остатки пороха из ячейки и потянулся за новой пулей. На сей раз, высыпая заряд, он обнаружил, что его рука дрожит, а он разорвал губами не одну обертку патрона, а сразу две. Его зрение затуманилось, а потом он понял, что не может унять дрожь в руке.

Он поднял взгляд на приближающихся врагов. Над ними, неожиданно четко несмотря на пелену в глазах Старбака, реял звездно-полосатый флаг, и внезапно Старбак осознал, что не существует простых решений, ни один жизненный поворот нельзя воспринимать легкомысленно. Он уставился на вражеский флаг и понял, что не сможет в него выстрелить.

Его прадедушка Макфейл потерял глаз в битве при Банкер-Хилле[21], а потом, сражаясь под началом Пола Ревира[22] у Пенобскот-Бэй, лишился правой руки, защищая этот славный флаг, и Старбак вдруг почувствовал, как комок подступил к горлу.

Боже, подумал он, но ведь я не должен здесь находиться! Ни один из нас не должен! Внезапно он понял, почему Адам так возражал против войны, почему он был так огорчен, что эту славная страна будет разорвана надвое сражением, и с тоской глядел на далекий флаг, не замечая ни того, как первые пули застрельщиков янки со свистом пролетали над его головой, ни снаряда, разорвавшегося совсем недалеко от изгороди, ни сиплых криков, которыми сержанты род-айлендского полка подгоняли солдат, приказывая им держать строй ровнее.

Старбак ничего этого не замечал и просто сидел в седле и дрожал, порох из дергающейся руки высыпался ему на бедро.

— С тобой всё в порядке? — приблизился к нему Адам.

— Не совсем.

— Теперь-то ты понимаешь? — мрачно спросил Адам.

— Да, — рука Старбака по-прежнему дрожала, когда он защелкнул барабан всё еще незаряженного револьвера. Вся его жизнь неожиданно показалась такой банальной, растраченной впустую и катящейся в тартарары.

Этим утром он считал, что война окажется чудесным приключением, вызовом, брошенным в лицо его отцу, и интересной историй, которую можно рассказать Салли, а вместо этого она оказалась чем-то гораздо более ужасным и неожиданным, будто занавес во время яркого театрального представления неожиданно поднялся, на мгновение приоткрыв жуткое адово пламя. Боже мой, думал он, но ведь я могу здесь погибнуть. Могу быть похоронен на краю этого леса.

— Дело было в девушке, — выпалил он свой секрет.

— В девушке? — Адам сдвинул брови в непонимании.

— В Ричмонде.

— А, — Адама смутило признание Старбака, но также и озадачило. — Отец об этом догадывался, — сказал он, — но я не понимаю, почему ты рискнул всем ради…, - он остановился, может быть, потому что не мог найти правильные слова, или из-за того, что снаряд вонзился в ствол дерева, срезав кусок яркой древесины и наполнив тенистый лес вонючим сернистым дымом. Адам облизал губы. — Пить хочу.

— Я тоже, — Старбак сам не мог понять, зачем сделал это признание. Невозмутимые янки всё приближались. Через несколько минут, решил он, всего через несколько минут нам придется сражаться. Всё позёрство и неповиновение сошлись на этом теплом лугу. Он смотрел, как офицер-северянин оступился, уронил саблю и упал на колени в траву.

Вражеский застрельщик быстро преодолел разделявшие их пять шагов и встал на колени, чтобы оказать помощь, но потом понял, что потерял свой шомпол и вернулся, чтобы найти его в высокой траве. Лишившаяся седока лошадь неслась по склону. Ритм барабанщиков стал более рваным, но северяне по-прежнему продвигались.

Пуля просвистела рядом с головой Старбака. Один из оркестров северян заиграл «Знамя, усыпанное звёздами» [23], и эта мелодия впилась в уши и душу Старбака.

— Разве ты не думаешь о девушках? — спросил он Адама.

— Нет, — казалось, Адам не может сконцентрироваться на разговоре, а лишь разглядывает склон. — Никогда, — его пальцы подергивали поводья.

— Вы уверены, что вам двоим стоит оставаться верхом? — к Адаму и Старбаку подошел майор Бёрд. — Мне чертовски не хотелось бы вас потерять. Вы слышали, что погиб юный Спарроу? — обратился он к Старбаку.

— Да, я видел его тело.

— Ему следовало остаться дома с матерью, — сказал майор Бёрд. Его правая рука вцепилась в бороду, выдавая нервозность. — Бланш до смешного оберегала мальчишку, я выяснил это, когда настаивал на том, что он готов освоить логарифмы. Хрень Господня! — это проклятие было вызвано внезапным залпом со стороны находящихся неподалеку южнокаролинцев, открывших огонь поверх голов собственных застрельщиков.

— Вообще-то он овладел логарифмами очень быстро, — продолжал Бёрд, — и безоговорочно являлся моим лучшим учеником по греческому. Умный парень, но плакса. С натянутыми нервами, видите ли. Но тем не менее, это ужасная потеря, ужасная. Почему война не забирает первыми неграмотных?

На правом фланге врага открыла огонь новая артиллерийская батарея, и один из снарядов ударился о склон в сотне шагов впереди Легиона, отрикошетив в лес. Старбак услышал, как он срезал ветки над головой. Второй снаряд врезался в поверхность неподалеку от линии застрельщиков и разорвался под землей, которая внезапно вздыбилась, во все стороны полетели комки красной почвы и коричневый дым. Некоторые застрельщики отпрянули.

— Стоять! — рявкнул Траслоу, и не только застрельщики, но и остальные восемь рот Легиона застыли, словно кролики перед удавом. Восемь рот у кромки леса стояли в двух шеренгах, это построение из книг по строевой подготовке майор Пелэм и полковник Фалконер часто использовали во время тренировок Легиона.

Книги являлись переводами французских учебников и рекомендовали открыть ружейный огонь, стоя в длинной шеренге, а потом быстро бежать, чтобы прикончить врага в штыковой атаке. Майор Бёрд, прилежно проштудировавший эти учебники, полагал, что всё это ерунда.

На самом деле Легион так и не научился как следует стрелять из винтовок на расстояние более сотни шагов, и Бёрд не понимал, как они смогут нарушить спокойствие врага стрельбой мимо цели с в два раза большей дистанции, а затем броситься в неуклюжую атаку прямо в лапы вражеской артиллерии и под огонь из винтовок.

Полковник легкомысленно отвечал на это, что природная воинственность солдат преодолеет тактические трудности, но майору Бёрду это казалось проблематичным и слишком оптимистичным решением проблемы.

— Разрешите открыть огонь? — прокричал капитан Мерфи из четвертой роты.

— Не стрелять! — у Бёрда была собственная точка зрения на стрельбу пехоты. Он был убежден, что первый залп является самым опустошительным, и потому его следует приберечь до того момента, когда враг окажется поблизости.

Он понимал, что не может подкрепить опытом мнение, которое шло вразрез с профессиональной тактикой, преподававшейся в Вест-Пойнте и отработанной на практике во время войны с Мексикой. Но Бёрд был убежден, что солдату вовсе необязательно отбрасывать собственный ум и логику, поэтому майору не терпелось проверить свою теорию на практике.

Глядя на ряды синих мундиров, наступавшие на него сквозь клубы дыма, повисшие над лугом, Бёрд молился, чтобы полковник Фалконер не вздумал внезапно объявиться и отобрать у него командование над Легионом. Майор Таддеус Бёрд вопреки собственным ожиданиям начинал наслаждаться собой.

— Пора стрелять, дядя? — предположил Адам.

— Я бы подождал… то есть, мы подождем.

Боевой порядок янки постепенно распадался из-за остановок, во время которых солдаты прицеливались и стреляли, а затем снова спешили вперед. Пули Минье южан поражали северян, а пушечные ядра конфедератов вносили свой вклад, пробивая кровавые бреши в рядах атакующих, оставлявших позади вопящие и бьющиеся в агонии тела.

Янки вели перестрелку со такими же, как они, застрельщиками Конфедерации, но их схватка не играла особой роли — лишь дань военной теории, утверждавшей, что легким пехотинцам следует вести беспокоящий огонь по рядам противника перед началом главной атаки. Главные силы северян продвигались вперед слишком быстро, не позволяя стрелкам оказать им помощь, да и не нуждаясь в ней.

Пушки северян умолкли — линию огня им преграждала собственная пехота. Но гаубицы по-прежнему вели навесную стрельбу поверх голов атакующих, выпуская снаряды высоко в небо.

Две пушки Эванса продолжали стрельбу, но Старбак, прислушавшись и отметив изменение в звуке выстрелов, понял, что в дело вступила картечь.

Картечный заряд представлял собой металлическую упаковку цилиндрической формы, заполненную ружейными пулями. При выстреле цилиндр разрывался, рассеивая пули в сторону противника. Старбак видел результат такой стрельбы — лежащие то тут, то там раненые или мертвые солдаты, вырванные безжалостными снарядами из рядов атакующих.

Барабанщики по-прежнему отбивали ритм атаки, и северяне приободрялись по мере продвижения, их голоса наполнились энтузиазмом, почти радостью, будто всё это действо являлось спортивным соревнованием.

Ближайший американский флаг был щедро обрамлен золотистыми кистями и настолько тяжелым, что знаменосец шел с трудом, словно преодолевая реку. Полк регулярной армии поравнялся с первой линией атакующих и теперь поспешил вперед с примкнутыми штыками, ради чести стать первыми солдатами-федералистами, сломавшими оборону мятежников.

— Пли! — приказал офицер-южнокаролинец, и пехота в серых мундирах дала второй залп. В воздухе взметнулись шомполы, а над ружьями поднялось облачко грязноватого дыма. Застрельщики Легиона Фалконера отбежали обратно к флангам полка. Штыки солдат из Род-Айленда выглядели ужасно длинными в закрывающей солнечный свет дымовой завесе.

— Готовьсь! — скомандовал майор Бёрд, и солдаты вскинули винтовки на плечи.

— Держать оружие ниже! — рявкнул сержант Траслоу с левого фланга.

— Целься в офицеров! — крикнул капитан Хинтон, отступивший вместе с застрельщиками.

Старбак по-прежнему лишь наблюдал. Он слышал, как офицер северян подгоняет своих солдат:

— Вперед, вперед, вперед!

У офицера были длинные рыжие бакенбарды и очки в золотой оправе.

— Вперед, вперед!

Теперь Старбак различал лица северян, их открытые в крике рты и вытаращенные глаза.

Один солдат споткнулся, почти уронил винтовку, но потом восстановил равновесие. Атакующие прошли мимо первых мертвых тел застрельщиков. Офицер в расшитом золотым галуном мундире, сидящий верхом на серой лошади, вскинул саблю, чтобы указать ей на мятежников.

— В атаку! — выкрикнул он, и первая шеренга пехоты перешла на быстрый и неровный бег.

Северяне приободрялись про мере продвижения, а барабанщики сбились с ритма и просто яростно колотили палочками. Упавший флаг был поднят, его великолепные шелковые полосы ярко выделялись в дыму.

— В атаку! — снова заревел офицер-северянин, а его лошадь встала на дыбы среди клубов ружейного дыма.

— Пли! — завопил майор Бёрд, а потом ухнул с непритворной радостью, когда весь первый ряд Легиона исчез в облаке вонючего дыма.

Эта стрельба была похожа на грохот труб, возвещающих о конце времен в Судный день. Это был внезапный, резкий и ужасающий залп со смертельно короткого расстояния, и барабанщики атакующих северян внезапно погрузились в молчание, а точнее, их грохот сменили вопли и крики.

— Перезаряжай! — рявкнул Мерфи.

Сквозь пелену порохового дыма, поднявшегося над изгородью, невозможно было ничего разглядеть. Из дыма вылетело несколько вражеских пуль, но слишком высоко. Легион перезарядил оружие, с силой проталкивая пули Минье к пороху и пыжу.

— Вперед! — крикнул майор Бёрд. — Ведите их вперед! К изгороди, к изгороди! — он подпрыгивал от возбуждения, махая незаряженным револьвером. — Вперед! Вперед!

Старбак, всё еще находящийся в прострации, снова начал заряжать револьвер. Он точно не понимал, зачем это делает или как соберется использовать свое оружие, но просто хотел чем-нибудь себя занять, и поэтому забил пули и порох в шесть ячеек Сэвиджа, а потом намазал кончики пуль жиром, чтобы запечатать ячейки и тем предотвратить попадание горящего пороха в соседние камеры.

Его руки по-прежнему дрожали. В своем воображении он еще видел то великолепное знамя, сияющее красным и белым, поднятое с покрытой пятнами крови травы и снова развевающееся под лучами солнца.

— Пли! — закричал с фланга сержант Траслоу.

— Бей ублюдков! Бей ублюдков! — ревел майор Бёрд, который всего час назад считал мысль о том, что он может быть вовлечен в сегодняшнее сражение, совершенно смехотворной.

— Целься ниже! В животы ублюдкам! — это орал капитан Мерфи, бросивший лошадь и стрелявший из винтовки вместе со своими солдатами. Дым от первого залпа поредел и явил взору валяющуюся на траве серую лошадь офицера-янки. Там были и людские тела, клубы дыма и сбившиеся в кучу солдаты.

Адам остался у леса вместе со Старбаком. Он тяжело дышал, словно только что совершил пробежку. Одна из гладкоствольных пушек Эванса выпустила в сторону луга заряд картечи.

Над знаменосцами Легиона свистели осколки снарядов. Какой-то солдат нетвердой походкой вышел из рядов седьмой роты, кровь сочилась из его левого плеча. Тяжело дыша, он прислонился к дереву, и пуля вонзилась в ствол прямо над его головой.

Солдат выругался и выпрямился, а потом похромал в сторону линии огня. Увидев решительность солдата, Адам вытащил из кобуры револьвер и пришпорил лошадь.

— Адам! — позвал его Старбак, вспомнив данное Мириам Фалконер обещание позаботиться о безопасности своего друга, но было уже слишком поздно. Адам вел свою лошадь сквозь завесу горького дыма, через поваленную изгородь на свободный от дыма клочок земли, где теперь невозмутимо заряжал револьвер капсюлями, явно не замечая свистящих вокруг него пуль.

Некоторые солдаты Легиона криками предупреждали его, что человек верхом на лошади может стать гораздо более привлекательной мишенью, чем пеший солдат, но Адам не обратил на них внимания.

Вместо этого он поднял револьвер и разрядил весь барабан в сторону дымков у рядов врага. Адма выглядел почти счастливым.

— Вперед! Вперед! — прокричал он, не обращаясь ни к кому конкретно, но с дюжину человек из Легиона ответили на его призыв. Они встали на колени рядом с лошадью Адама и наугад стреляли в сторону рассеявшегося на местности врага.

Первый подавляющий залп Легиона разорвал линию атакующих на мелкие группки синемундирников, встающих в подобие шеренги, чтобы обмениваться выстрелами с одетыми в серое южанами.

Губы солдат покрылись черными пятнами пороха от разрываемых ртом патронов, а на их лицах читался ужас, ярость или возбуждение. Опустошив револьвер, Адам засмеялся.

Всюду царил хаос — лишь клубы дыма, проблески пламени и возбужденные людские крики. Вверх по склону, позади рваной первой линии нападавших, продвигалась вторая.

— Вперед! — закричал майор Бёрд, и группы солдат ринулись на несколько шагов вперед, а враг на несколько шагов отступил. Старбак присоединился к Адаму, просыпав капсюли из правой руки, пока пытался набить шесть ячеек своего Сэвиджа. За его спиной опустился на колено и выстрелил какой-то солдат, потом встал и перезарядил винтовку.

Он бормотал проклятия в сторону северян, награждая грязными ругательствами их матерей и детей, проклиная их прошлое и недолгое будущее.

Офицер род-айлендского полка взмахнул саблей, подгоняя своих солдат, и согнулся пополам, когда пуля вошла ему в живот. Сержант Траслоу молча и с мрачным выражением лица зарядил свою винтовку комбинацией из круглой пули и трех дробинок картечи [24], чтобы наверняка поразить цель. Он не стрелял наугад, а обдумано выбирал мишень и тщательно прицеливался.

— Идите домой! Идите домой! — кричал Адам северянам, и эти слишком мягкие слова приобрели совсем уж нелепый оттенок из-за его возбужденного тона.

Он снова поднял револьвер и нажал на спусковой крючок, но то ли неправильно зарядил оружие, то ли забыл взвести курок, но ничего не произошло, а он продолжал нажимать, выкрикивая нападавшим, чтобы шли домой. Стоящий рядом Старбак, похоже, был не в состоянии выстрелить по флагу, который знал всю свою жизнь.

— Давайте, ребята! Давайте! — это возглас донесся с далекого правого фланга конфедератов, где Старбак заметил цветисто одетых луизианских зуавов, выпускающих последний залп порохового дыма, чтобы броситься в штыковую атаку на врага. Некоторые луизианцы держали охотничьи ножи, огромные, как сабли.

Они ринулись вперед нестройными рядами, так пронзительно вопя, что у Старбака заледенела кровь в жилах. Боже мой, подумал он, но ведь их всех перережут, застрелят на открытой местности, но вместо этого северяне отступили и продолжали отходить, и внезапно луизианская пехота уже была среди застрельщиков в синих мундирах, а северяне спасались бегством.

Взметнулся длинный нож, и солдат упал, кровью хлестала из раны на его голове. Еще один застрельщик северян был пригвозжден к земле штыком, и весь центр федералистов откатился назад под натиском зуавов, а потом отступление переросло в беспорядочное бегство северян, пытающихся избежать тяжелых клинков.

Но на поле боя была лишь горстка луизианской пехоты, а их фланги остались открыты для огня, и внезапно залп со стороны северян опустошил их ряды. Полковник Уит упал, его мешковатую красную сорочку залила кровь.

Луизианцы, которых было слишком мало, остановились, когда на них посыпались вражеские пули. Их тела в вычурных одеждах дергались, когда в них попадали пули, но эта безумная атака вонзилась в самое сердце строя янки в доброй сотне шагов вниз по склону. Но теперь настала очередь зуавов повернуть назад и отнести своего раненого полковника к лесу.

— Пли! — выкрикнул артиллерист южан, и одна из гладкоствольных пушек изрыгнула на северян заряд картечи.

— Пли! — заорал майор Бёрд, и множество винтовок Легиона скрылись в дыму и пламени. Юный солдат из четвертой роты забивал пулю в дуло, где уже находилось три заряда из пуль и пороха. Он нажал на курок, но, похоже, не заметил, что оружие не выстрелило, и снова начал его заряжать.

— Пли! — крикнул майор Эванс, и полк из Южной Каролины сделал залп через изгородь, и на лугу полк из Род-Айленда отступил, оставив своих раненых и убитых лежать в крови на траве.

— Пли! — капеллан луизианцев, позабыв свою библию, разрядил револьвер в сторону янки, нажимая на спусковой крючок, пока револьвер не стал щелкать впустую, но он всё продолжал нажимать, открыв рот от возбуждения.

— Пли! — рявкнул Траслоу на своих солдат. Шестнадцатилетний юноша вскрикнул, когда порох из патрона взорвался прямо ему в лицо, потому что он засыпал его в горячее дуло винтовки.

Роберт Декер выстрелил из ружья в сторону дымовой завесы. На траве то там, то сям тлел огонь, вызванный вылетающими из винтовок горящими пыжами.

Раненый пополз назад к лесу, пытаясь перебраться через завал досок из сломанной изгороди. Его тело задрожало, а потом он затих.

Лежащее на траве тело мертвой офицерской лошади подергивалось, когда в него попадали пули северян, но это были единичные выстрелы, потому что полк из Род-Айленда был слишком напуган, чтобы стоять прямо и как следует заряжать оружие во время отступления.

Мятежники выкрикивали оскорбления, заталкивали пули в еще горячие дула, с силой вбивая заряд, нажимали на курки и начинали все сначала. Старбак наблюдал, как Легион дерется в своем первом сражении, и был поражен атмосферой радости и почти карнавального восторга. Даже возгласы солдат звучали для него как безумное гиканье перевозбужденных детей.

Группы солдат бросались вперед, подражая атаке зуавов, и гнали деморализованный полк из Род-Айленда всё дальше и дальше вниз по склону, пока первая атака янки полностью не выдохлась.

Но вторая линия янки находилась уже на полпути вверх по склону, и всё больше войск северян прибывало по дороге Садли. Там был полк морской пехоты США, а также три свежих добровольческих полка из Нью-Йорка.

Появились и новые пушки, а первые кавалеристы-янки проскакали галопом к своему левому флангу, пока свежая пехота северян стоически маршировала по открытой местности в качестве подкрепления остаткам первых нападавших, которые отступили на две сотни шагов от валяющихся на земле тел, полосы скользкой от крови травы и развороченного дерна, отмечающих самую дальнюю точку приливной волны этой неудавшейся атаки.

— В шеренгу стройсь! В шеренгу стройсь! послышался крик где-то в центре строя конфедератов, и каким-то образом уцелевшие офицеры и сержанты расслышали приказ и повторили его, и орущие и обезумевшие мятежники медленно отошли обратно к изгороди. Они ухмылялись и смеялись, полные гордости тем, что только что совершили.

Время от времени кто-нибудь принимался улюлюкать без очевидной причины или поворачивался кругом, чтобы послать пулю в отступающих северян. Вниз по склону полетели оскорбления.

— Катитесь к своим мамочкам, янки!

— В следующий раз пошлите настоящих мужчин!

— Ну и как вам теплый прием виргинцев, трусы!

— Молчать! — выкрикнул майор Бёрд. — Молчать!

Кто-то начал истерически смеяться, а кто-то захлопал. У подножия холма опять загрохотали пушки северян, посылая снаряды к вершине холма, снова покрыв его темным дымом.

Короткоствольные гаубицы и не прекращали стрельбу, посылая свои круглые снаряды высоко над головой родайлендцев и ньюйоркцев, чтобы они разорвались у кромки леса.

— Назад к лесу! Назад к лесу! — приказ прокатился по линии мятежников, и южане отступили обратно в тень. Перед ними, где над сгоревшей травой понемногу рассеивался дым от выстрелов, по обеим сторонам того, что осталось от изгороди, лежало несколько мертвецов, а за изгородью, на залитом солнечным светом лугу, распростерлись тела северян.

Офицер с рыжими бакенбардами лежал там с открытым ртом, а очки в золотой оправе съехали набок. Рядом с мертвецом села ворона.

Раненый северянин приполз к лесу, умоляя дать ему воды, но ни у кого из легионеров ее не было. Они опустошили свои фляжки, а теперь солнце палило всё сильнее, их глотки пересохли от содержащейся в порохе селитры, но воды не было, а напротив них из дальнего леса выходили новые янки, чтобы снова придать жару атаке.

— Мы снова сделаем это, ребята! Снова сделаем! — воскликнул майор Бёрд, и хотя беспорядочное первое сражение Легиона не дало ему возможность полностью проверить свою военную доктрину, он неожиданно понял, что достиг кой-чего гораздо более значимого — нашел тот вид деятельности, который доставлял ему радость.

Все свои зрелые годы Таддеус Бёрд стоял перед классической дилеммой бедного родственника — выказывать ли вечную и почтительную благодарность или продемонстрировать независимость суждений, ощетиниваясь шипами возражений против любых господствующих традиций, и последний вариант больше нравился Бёрду ровно до того момента, пока в дыму и возбуждении сражения не стало надобности вставать в позу.

Теперь он расхаживал перед своими солдатами, наблюдая, как обретала форму новая атака северян, и ощущал странное удовлетворение.

— Зарядите оружие, — приказал он твердым тоном, — но не стреляйте! Зарядить, но не стрелять!

— Цельтесь им в брюхо, ребята, — громко провозгласил Мерфи. — Уложите их, и оставшиеся отправятся домой.

Адам, как и его дядя, тоже ощутил, как огромный груз упал с его души. Чудовищный шум сражения наложил проклятие смерти на всё, над чем он работал многие месяцы после избрания Линкольна, но этот жуткий звук также означал, что Адама больше не заботят проблемы войны и мира, рабства или освобождения, прав штатов или христианских принципов, он лишь хотел быть добрым соседом для людей, вызвавшихся служить его отцу.

Адам даже начал понимать отца, который никогда не бился над вопросами морали и не взвешивал свои поступки в яростной попытке гарантировать благоприятный вердикт в Судный день.

Однажды, когда Адам спросил отца о его жизненных принципах, Вашингтон Фалконер просто рассмеялся, отмахнувшись от вопроса. «Знаешь, в чем твоя проблема? Ты слишком много думаешь. Я не знаю ни одного счастливого человека, который бы слишком много думал. Размышление — дело запутанное. А жизнь — это просто как перепрыгнуть через плохую изгородь на хорошей лошади, чем больше ты будешь полагаться на лошадь, тем безопаснее, и чем больше ты предоставляешь жизни идти своим чередом, тем ты счастливее.

Беспокойство о принципах — это болтовня школьных учителей. Ты обнаружишь, что лучше спишь, когда ведешь себя с людьми естественно. Это не принцип, просто практичность.

Никогда не мог выносить причитания о принципах. Просто будь собой!»

И в этом хаосе сражения, разбивающем мир вдребезги, Адам наконец-то доверил лошади прыгнуть через барьер и обнаружил, что муки совести испарились от простой радости исполненного долга. Стоя на лугу под перекрестным огнем, Адам повел себя правильно. Может, он и проиграл битву за свою страну, но выиграл войну со своей душой.

— Заряжай! Не стрелять! — майор Бёрд медленно шел перед ротами Легиона, наблюдая, как собираются для второй попытки орды янки. — Цельтесь ниже, когда они подойдут, ребята, цельтесь ниже! И молодцы, все вы молодцы!

Всего за пять минут легионеры превратились в настоящих солдат.

— Эй, вы! — окликнул Итана Ридли чей-то голос с верхней площадки центральной сигнальной башни. — Вы! Да, вы! Вы штабной офицер?

Ридли, погрузившись в свои мысли, пока скакал на юг, придержал лошадь. Он подозревал, что адъютант Вашингтона Фалконера — это не совсем то, что офицер-сигнальщик подразумевал под «штабным офицером», но Ридли достаточно быстро соображал, чтобы понять, что ему нужен определенный предлог, для того чтобы скакать в одиночестве в тылу армии конфедератов, и потому выкрикнул:

— Да!

— Вы можете найти генерала Борегара? — разговаривающий с Ридли офицер, носивший капитанские нашивки, спустился вниз по самодельной лестнице. Написанная от руки табличка у подножия лестницы гласила: «ТОЛЬКО для сигнальщиков», а другая, с еще более крупными буквами, «НЕ ВХОДИТЬ». Офицер подбежал к Ридли и протянул сложенный лист бумаги, запечатанный сургучом. — Нужно срочно доставить это Борегару.

— Но…, - Ридли уже готов был сказать, что он понятия не имеет, где находится генерал Борегар, но потом решил, что подобное заявление будет звучать странно со стороны штабного офицера, каковым он только что себя провозгласил. И кроме того, Ридли рассчитывал, что полковник Фалконер должен быть где-то рядом с генералом, так что найдя полковника, он обнаружит и Борегара.

— Я уже послал семафорное сообщение Борегару, если вы это собираетесь предложить, — раздраженно заявил капитан, — но предпочел бы отправить письменное подтверждение. Никогда нельзя быть уверенным в этих сообщениях сигнальщиков, только не с теми идиотами, с которыми мне приходится иметь дело. Мне нужны достойные люди, образованные.

Так что я хочу, чтобы вы добрались до Борегара. Со всем моим уважением, конечно. Половина придурков, которых мне выделили, так как следует и не выучили сигнальную азбуку, а у другой не хватит мозгов, чтобы даже начать. Так что отправляйтесь, славный парень, и поторопитесь!

Ридли пришпорил лошадь. Он находился рядом с обозом армии, где повозки, передки пушек, походные кузницы и фургоны передвижных госпиталей стояли так тесно, что их торчащие вверх оглобли выглядели как зимний лес.

Какая-то женщина крикнула Ридли, когда он галопом проскакал мимо, интересуясь, что происходит, но он только мотнул головой и промчался мимо костров полевых кухонь, групп играющих в карты мужчин и детей, развлекающихся с котенком. Он гадал, что все эти люди здесь делают.

Он доехал до вершины холма и увидел дым сражения, который лег на долину Булл-Ран слева от него, словно туман над рекой. Этот туман исходил от огромных орудий, выплевывающих снаряды черед реку, которая шла слева и по центру армии мятежников. Впереди Ридли простирались перелески и луга, где стоял правый фланг конфедератов и откуда генерал Борегар надеялся начал собственную атаку на ничего не подозревающих северян.

Полковник Вашингтон Фалконер был где-то там, и Ридли дал лошади отдохнуть, чтобы получить представление о местности. Он был напряжен, зол и заерзал в седле, осознавая, как многим рискнул, но Ридли мог поставить на кон что угодно ради своих амбиций.

Уже многие недели Итан Ридли вольно обращался с деньгами Фалконера, но теперь, когда Легион разделился на обожателей полковника и тех, кто его презирает, Ридли должен был сделать выбор. Он мог со всей искренностью встать на сторону полковника и нанести поражение Старбаку и Бёрду, которые, опираясь на малодушие Адама, принудили Легион нарушить приказы полковника.

Наградой за лояльность были деньги, а деньги были высшей ценностью Ридли. Он наблюдал, как отец привел семью к нищете, и видел жалость на лицах соседей. Ему приходилось выносить снисходительность своего сводного брата, так же как и липкое внимание Анны, и всё потому, что он был беден.

Ему покровительствовали ради его умения обращаться с кистью и карандашом, будто он мог заработать на жизнь, рисуя портреты или иллюстрации, но у него было не больше желания зарабатывать на жизнь рисованием, чем грузчиком угля или адвокатом. Он хотел быть таким, как Фалконер — владельцем огромных угодий и быстрых лошадей, содержать в Ричмонде любовницу и владеть прекрасным сельским домом.

В последнее время, с тех пор как вернулся Адам, Ридли сомневался даже в том, что стать зятем Фалконера будет достаточно, чтобы заполучить приличествующую долю его богатств, но теперь боги войны играли на его стороне. Полковник Вашингтон Фалконер оставил единственный твердый приказ — игнорировать команды Натана Эванса, и соперники Ридли за благосклонность полковника спелись, ослушавшись этого приказа. Настало время, чтобы сообщить об их неподчинении.

Но сначала Ридли нужно было найти полковника Фалконера, а значит, и генерала Борегара, и потому он пришпорил лошадь вниз но склону, в сторону холмистой местности, покрытой рощами и небольшими пастбищами. Его лошадь перепрыгнула через две изгороди, скача так игриво, будто они гнали охотничьих собак во зимним холмам. Он свернул влево, на широкую тропу, ведущую под деревьями туда, где отдыхал полк зуавов в своих заметных издалека красных панталонах и свободного покроя рубахах.

— Что происходит? — окликнул Ридли один из зуавов.

— Мы наподдали ублюдкам? — спросил сержант.

— Вы нас ищете? — выбежал на тропу перед Ридли офицер.

— Я ищу Борегара, — Ридли придержал лошадь. — Вы знаете, где он?

— Езжайте до конца леса, поверните налево, там перед вами будет дорога и там, скорее всего, и находится Борегар, По крайней мере, полчаса назад он был там. У вас есть новости?

Новостей у Ридли не было, так что он снова перешел на галоп, свернул влево и увидел огромную толпу пехотинцев, отдыхающих у дороги на дальнем конце луга. Солдаты были в синих мундирах, и на секунду Ридли решил, что прискакал прямиком в ряды янки, но потом заметил развевающийся над войсками флаг Конфедерации с тремя полосами, и понял, что южане временно переоделись в синюю форму северян.

— Вы знаете, где генерал? — прокричал он офицеру в синем, но тот пожал плечами и услужливо махнул рукой куда-то на северо-восток. — Как я слышал в последний раз, он был где-то у фермерского дома в том направлении, но не спрашивайте меня, где это.

— Он был здесь, — вступил в разговор сержант, — но теперь его нет. Вы знаете, что происходит, мистер? Мы бьем этих сук?

— Я не знаю, — Ридли отправился дальше, подъехав в конце концов к артиллерийской батарее, удобно расположившейся на южном берегу Булл-Ран, позади бруствера из ивовых корзин, наполненных глиной.

— Это брод Боллс, — заявил лейтенант-артиллерист, вынимая изо рта трубку, — и генерал точно был здесь час назад. Вы можете сказать, что там происходит? — он махнул рукой на запад, откуда доносился звук грохочущих в сернистом воздухе пушек.

— Нет.

— Что-то шума многовато, а? Я думал, что война будет тут, а не там.

Ридли пересек брод Боллс, выехав на вражескую сторону реки Булл-Ран. Вода доставала до живота лошади, заставив Ридли задрать ноги в стременах над быстрым потоком. Рота виргинской пехоты лежала в тени на противоположном берегу в ожидании приказов.

— Вы знаете, что происходит? — спросил его капитан.

— Нет.

— И я не знаю. Час назад они говорили, что нам нужно остаться здесь, но никто не объяснил, почему. Что-то мне думается, о нас позабыли.

— Вы видели генерала?

— За последние три часа я не видел никого старше майора по званию. Но маркитант сказал, что мы будем атаковать в том направлении, так что, может, все генералы направились туда, — он указал на север.

Ридли поскакал между высоких деревьев на север, продвигаясь медленно, чтобы его покрытая пеной лошадь не сломала ногу о какой-нибудь торчащий корень, поскольку дорогу развезло под колесами артиллерии. В четверти мили за бродом, на краю вытоптанного кукурузного поля, Ридли обнаружил батарею тяжелых двенадцатифунтовых пушек.

Орудия сняли с передков и нацелили их смертоносные дула через поле с подрастающей кукурузой, но командир не имел представления, почему они находятся в этом месте или кто появится из темнеющей зелени леса с противоположной стороны поля.

— Вы знаете, откуда этот чертов грохот? — майор-артиллерист махнул рукой в западном направлении.

— Кажется, идет перестрелка через реку, — ответил Ридли.

— Хотел бы я, чтобы у меня появилось во что стрелять, потому что я не знаю, какого черта нахожусь здесь, — он показал на поле, будто оно находилось в самом сердце экваториальной Африки. — Ищете, где проходит основная атака Борегара, капитан? Проблема в том, что здесь врага нет, вообще никого нет, разве что ребята из Миссисипи, которые недавно прошли по дороге, но только Богу известно, чем они занимаются.

Ридли смахнул пот с лица, натянул обратно широкополую шляпу и направил усталую лошадь вверх по дороге. Он обнаружил пехоту из Миссисипи отдыхающей под деревьями.

Один из офицеров, майор, чей акцент был таким сильным, что Ридли едва понимал его речь, сказал, что продвижение конфедератов в этом месте остановилось, именно под этими кедрами, и он ни черта не понимает, по какой причине, но точно уверен, или, по меньшей мере, уверен так, как может быть уверен человек из Роллинг-Форка, а там ни в чем нельзя быть уверенным, но всё равно наверняка генерал Борегар отошел назад на ту сторону Булл-Ран, но через другой брод. Дальше на восток. Или, может, на запад.

— Так вы не знаете, что происходит? — спросил майор, прежде чем надкусить зеленое яблоко.

— Нет, — признался Ридли.

— И я не знаю, — у майора была шляпа с торчащим из нее тонким пером, кривая сабля и роскошные усы, напомаженные и прилизанные, чтобы придать им элегантный вид. — Если найдете кого-нибудь, кто знает, а именно это вы и пытаетесь сделать, мистер, то передайте им, что Джеремайя Колби просто ждет не дождется, когда ж сможет покончить с этой войной. Удачи вам, мистер! Вы тут, ребята, выращиваете отличные яблоки!

Ридли развернулся и поскакал обратно к реке, начав прочесывать местность между Булл-Ран и железной дорогой. Вдалеке грохотали пушки, их басы сопровождались более приглушенным звуком ружейной стрельбы. Этот шум заставил Ридли поторопиться со своей задачей, правда, он и понятия не имел, как можно ускорить дело.

Генерала со своим штабом и прочими спутниками, казалось, поглотила эта огромная нагретая солнцем местность. Ридли остановил усталую лошадь на перекрестке у небольшого деревянного домика. Овощи на ухоженном огороде были вырваны, осталась лишь грядка недозрелых тыкв. Курящая трубку престарелая негритянка с опаской оглядела его из-за двери домика.

— Здесь нечего красть, масса, — сказала она.

— Ты знаешь, где генерал? — спросил ее Ридли.

— Нечего красть, масса, всё уже украли.

— Вот тупая черномазая сука, — выругался Ридли, а потом медленнее и громче, будто говорит с ребенком, повторил: — Ты знаешь, где генерал?

— Всё уже украли, масса.

— Да пошла ты.

Высоко над головой просвистел снаряд, завывая и кувыркаясь в безоблачном воскресном небе. Ридли снова выругался, а потом наугад выбрал одну из дорог и предоставил измотанной лошади перейти на медленный шаг. Пыль отлетала из-под ее копыт в сторону спящего у дороги пьяного солдата.

В нескольких шагах дальше по дороге лежал дохлый черно-белый деревенский пес, застреленный в голову каким-то солдатом, который, вероятно, возмутился тем, что собака досаждает его лошади.

Ридли миновал пса и начал беспокоиться, что Борегар, вероятно, а с ним и Фалконер, ускакал на северо-запад, туда, где слышались звуки сражения, потому что наверняка ни один генерал не остался бы в этой сонной сельской местности, над которой слышался неясный гул, в то время как его солдаты погибают всего в трех милях отсюда.

Потом, когда он поравнялся с краем рощицы, то заметил еще одну странную решетчатую сигнальную башню, стоящую рядом с фермерским домом, а под башней к изгороди была привязана кучка лошадей. На одной из веранд дома находилась группа мужчин в форме со сверкающим галуном, так что Ридли пришпорил лошадь, но как только он заставил ее прибавить скорость, со стороны фермы показался всадник на высоком вороном и поскакал в сторону Ридли. Это был полковник.

— Сэр! Полковник Фалконер! — Закричал Ридли, чтобы привлечь внимание полковника, иначе бы тот промчался мимо.

Полковник взглянул на усталого всадника, узнал Ридли и замедлил темп.

— Итан! Это ты! Едем со мной! Что ты вообще здесь делаешь, черт возьми? Не важно! У меня хорошие новости, просто чудесные!

Утро принесло полковнику одни разочарования. Он нашел Борегара сразу после шести, но генерал его не ожидал и не имел времени на встречу, так что Фалконер вынужден был остудить свой пыл, а часы всё тянулись.

Но теперь он совершенно удивительным образом получил приказы, которых так жаждал. Борегар, желая оживить свою атаку, которая таинственным образом захлебнулась посреди пустых полей за рекой Ран, призвал свежие войска, и Фалконер увидел в этом свой шанс. Он предоставил ему свой Легион и получил приказ перебросить своих людей к правому флангу. Только что прибывшие солдаты генерала Джонстона из армии Шенандоа поставили в качестве подкрепления левому флангу мятежников, в то время как Борегар решил придать новый импульс правому флангу.

— Нам нужен энтузиазм, — пожаловался Борегар Фалконеру, — какой-нибудь толчок. Нет ничего хорошего в том, чтобы играть в кошки-мышки на поле битвы, нужно показать им, где раки зимуют.

Именно этого и ждал Фалконер, шанса повести Легион в победную атаку, которая впишет еще одну славную страницу в историю Виргинии.

— Едем, Итан, — позвал его Вашингтон Фалконер, обернувшись. — У нас есть разрешение атаковать!

— Но они ушли! — крикнул Ридли. Его усталая лошадь не успевала за отдохнувшим жеребцом Фалконера, Саратогой.

Полковник остановил коня, развернул его и уставился на Ридли.

— Они ушли, сэр, — сказал тот. — Я приехал, чтобы сказать вам это.

Полковник прихлопнул муху хлыстом.

— Что значит ушли? — он говорил спокойно, словно не понимая, что за новости только что привез ему Ридли с поля боя.

— Это был Старбак, — объяснил Ридли. — Он вернулся, сэр.

— Вернулся? — недоверчиво спросил полковник.

— И заявил, что у него приказ от Эванса.

— От Эванса! — язвительно фыркнул Фалконер.

— И они выступили к Садли, сэр.

— Старбак привез приказ? А что сделал Дятел, черт возьми?

— Велел полку двинуться к Садли, сэр.

— Под командование этой обезьяны Эванса? — полковник так громко выкрикнул этот вопрос, что его лошадь беспокойно заржала.

— Да, сэр, — Ридли почувствовал удовлетворение от того, что привез эту проклятую новость. — Вот почему я поехал вас искать.

— Но у Садли нет никакого сражения, черт возьми! Это обманный маневр! Ловушка! Генералу всё про это известно! — внезапно разъярился полковник. — Сражение будет здесь! Боже! На этой стороне поля! Здесь! — полковник взмахнул хлыстом, который просвистел в воздухе, испугав и без того нервного Саратогу. — А что насчет Адама? Я велел ему не позволять Дятлу вести себя безответственно.

— Адам позволил Старбаку себя убедить, — Итан помедлил и покачал головой. — Я возражал им, сэр, но я всего лишь капитан, не более.

— Теперь ты майор, Итан. Можешь занять место Дятла, будь он проклят. И будь проклят Старбак! Будь он проклят, будь проклят, будь проклят! Я убью его! Скормлю его потроха собакам! А теперь поехали со мной, Итан, давай! — и полковник пришпорил коня.

Майор Ридли, пытавшийся успевать за полковником, внезапно вспомнил о послании сигнальщика Борегару. Он вытащил запечатанную сургучом бумагу из кармана, размышляя, стоит ли упомянуть о ее существовании полковнику, но тот уже ринулся вперед, пыль разлеталась из-под копыт его лошади, а Ридли не хотел отстать, только не теперь, когда он стал майором и заместителем полковника, так что он выбросил послание и во весь опор поскакал за Фалконером туда, где была слышна канонада.

На покрытой лесом вершине холма, где наспех собранная бригада Эванса отразила первую атаку северян, сражение переросло в мрачную партию с явным перевесом одной стороны.

Для канониров-янки южане являлись лишь способом потренироваться в стрельбе без всякого сопротивления, потому что обе пушки конфедератов были уничтожены, первую сбросило с лафета от прямого попадания двенадцатифунтового ядра, а вторая потеряла колесо в результате попадания другого снаряда, а через несколько минут еще одно двенадцатифунтовое ядро разнесло спицы запасного колеса. Две поврежденные пушки, еще заряженные картечью, которой не успели выстрелить, валялись на краю леса, покинутые артиллеристами.

Майор Бёрд гадал, можно ли что-либо с этим сделать, но не похоже было, что это возможно. Он попытался проанализировать ситуацию и пришел к простому выводу, что войска южан сдерживали многократно превосходящие силы северян, но чем дольше они стояли у кромки леса, тем больше людей теряли, и в итоге, путем столь же неизбежным. как математическое вычитание, никого из них не останется в живых, и северяне пройдут по трупам мятежников и выиграют сражение, а тем самым и войну.

Майор Бёрд не мог этого предотвратить, потому что ни одна умная идея не пришла ему в голову — ни атака с фланга, ни засада, ни еще какой-нибудь путь, как перехитрить врага. Пришло время просто драться и умирать. Майор Бёрд сожалел о том, что попал в такое безнпдежное положение, но не видел ни одного элегантного выхода из него, и потому был намерен остаться на своем месте. Удивительно, но он не чувствовал страха. Он попытался понять причины этому и решил, что просто наделен хладнокровием. Он отпраздновал это радостное прозрение, украдкой бросив полной обожания взгляд на фотокарточку жены.

Адам Фалконер тоже не чувствовал страха. Он не сказал бы, что наслаждается сегодняшним утром, но, по меньшей мере, опыт сражения унял беспорядок из простых жизненных вопросов в его голове, и Адам праздновал эту свободу.

Как и другие офицеры, он слез с лошади, отправив ее назад в лес.

Офицеры Легиона поняли, что враг стреляет из винтовок слишком высоко, чтобы причинить какой-либо ущерб сидящему на корточках человеку, но не настолько высоко, чтобы пули не попадали во всадника, так что они наплевали на драгоценные приказы полковника оставаться в седле и превратились в пехотинцев.

Натаниэль Старбак отметил, что некоторым, например, Траслоу и, что удивительно, майору Бёрду и Адаму, храбрость давалась безо всяких усилий. Они спокойно занимались своим делом, не сгибались под натиском врага, а их ум не затуманился. Большинство колебалось между приступами отваги и трусости, но следовало примеру бесстрашных.

Каждый раз, когда Траслоу бросался вперед, чтобы выстрелить в северян, еще дюжина стрелков бежала за ним, а когда майор Бёрд вышагивал вдоль леса, солдаты улыбались ему, воспринимали его приказы очень серьезно и радовались, что эксцентричный учитель явно не страшится опасности.

Если у этих обычных людей будет крепкая узда, понял Старбак, Легион мог бы сотворить чудо. Было также трусливое меньшинство, сгрудившееся в лесу, где они делали вид, что заряжают или чинят оружие, но на самом деле укрывались от зловещего свиста пуль Минье и с треском разрывающихся снарядов.

Пули и снаряды оставили от бригады Натана Эванса рваную линию скорчившихся в тени у кромки леса людей. Время от времени группы солдат устремлялись на открытую местность, стреляли и стремглав неслись обратно, но теперь орды застрельщиков-янки наводнили луг и при виде мятежников стали стрелять еще яростнее.

Самые храбрые офицеры южан расхаживали вдоль края леса, ободряя солдат и даже рассказывая шутки, хотя Адам, который твердо желал находиться на виду у солдат отцовского Легиона, отказался ходить в тени, а открыто вышагивал на залитой светом местности, громко призывая солдат не стрелять, пока он проходит перед дулами их винтовок.

Его убеждали укрыться, отойти к лесу, но Адам никого не слушал. Он выставлял себя напоказ, будто считал, что заколдован. Он убеждал себя, что не боится и дьявола.

Майор Бёрд присоединился к Старбаку, наблюдая, как Адам шагает под лучами солнца.

— Вы заметили, насколько высоко летят пули?

— Высоко?

— Они целятся в него, но стреляют выше. Я это отметил.

— Значит, так оно и есть, — Старбак, вероятно, не заметил бы, даже если бы янки обстреливали луну, но теперь, когда ему на это указал Таддеус Бёрд, он увидел, что большая часть выстрелов северян и правда попадает в листву над головой Адама. — Он просто глупец! — зло произнес Старбак. — Просто хочет умереть!

— Он делает это ради отца, — объяснил Бёрд. — Фалконер должен быть здесь, но его нет, так что Адам поддерживает честь семьи, хотя если бы его отец был здесь, может, это и успокоило бы его совесть. Я заметил, что отсутствие Фалконера обычно благотворно сказывается на Адаме, а вы?

— Я обещал его матери, что позабочусь о его безопасности.

Бёрд разразился смехом.

— Очень глупо. Как вы собирались это сделать? Купить ему один из тех смешных железных нагрудников, которые рекламируют в газетах? — Бёрд покачал головой. — Моя сестра просто свалила эту ответственность на вас, Старбак, чтобы принизить Адама. Полагаю, он присутствовал?

— Да.

— Моя сестра, понимаете ли, своим замужеством вошла в семью змей и с тех пор учит их секретам использования яда, — Бёрд хихикнул. — Но Адам — лучший из них, — признал он, — самый лучший. И храбрый, — добавил он.

— Очень, — сказал Старбак и почувствовал стыд, потому что не совершил ни одного смелого поступка во время утреннего столкновения. Уверенность, наполнявшая его на железнодорожной станции в Росскилле, куда-то испарилась от одного лишь вида флага его страны.

Он до сих пор не выстрелил из револьвера и даже не был уверен, что сможет выстрелить в своих соотечественников, но также и не желал покидать своих друзей в рядах Легиона. Он слонялся у края леса, наблюдая за далекими клубами дыма, которые выплевывали пушки янки. Он хотел описать дым Салли и поэтому очень пристально за ним наблюдал, заметив, что сначала он белый, а потом быстро темнеет до серо-голубого.

В один момент, вглядываясь в склон, Старбак мог бы поклясться, что увидел в дымном воздухе темный след от снаряда, а секундой спустя услышал его разрушительный грохот в ветвях над головой.

Одна из пушек северян стояла около стога сена у подножия холма во дворе фермы, и огонь, вырывающийся из дула, поджег сухую траву. Языки пламени вихрем взметнулись вверх, наполняя и без того уже грязный воздух черным дымом.

— Вы слышали, что бедняга Дженкинс нас покинул? — спросил майор Бёрд таким тоном, каким бы мог сообщить, что в этом году ранняя весна или что виды на урожай выдались неплохими.

— Покинул? — переспросил Старбак, потому что это слово могло предполагать, что Розуэлл Дженкинс просто отошел с поля боя.

— Испарился. В него попал снаряд. Теперь он выглядит как то, что осталось на прилавке мясника, — слова Бёрда были черствыми, но голос полон сожалений.

— Бедняга Дженкинс, — Старбак не особо любил Розуэлла Дженкинса, который раздавал виски, чтобы гарантировать избрание офицером, и предоставил командовать своей ротой сержанту Траслоу. — Кто теперь будет командовать одиннадцатой ротой?

— Тот, кого пожелает видеть на этом посту мой зять или, точнее, кого захочет Траслоу, — Бёрд засмеялся, и клюющие движения его головы превратились в унылые подергивания.

— Есть ли вообще какой-то смысл назначать командира? Потому что, может, и Легиона то никакого не останется? — Бёрд сделал паузу. — Может, и Конфедерации не останется? — он непроизвольно пригнулся, когда осколок просвистел у них над головами и врезался в дерево всего в шести дюймах выше Старбака. Бёрд выпрямился и вытащил одну из своих темных сигар.

— Хотите?

— Пожалуй, — с той ночи с Бельведером Дилейни в Ричмонде Старбак пристрастился к сигарам.

— У вас есть вода? — спросил Бёрд, протягивая сигару Старбаку.

— Нет.

— Кажется, у нас кончилась вода. Док Билли хотел получить воды для раненых, но ее совсем нет, и я ни у кого не могу найти. Мы так многого не предусмотрели.

На севере раздался треск ружейного залпа, свидетельство того, что в дело вступили новые войска конфедератов.

Старбак заметил, что еще как минимум два новых полка южан присоединились к линии Эванса, но на каждого свежего солдата из Алабамы и Миссисипи приходилось по меньшей мере три северянина, и получив подкрепление, янки посылали всё больше солдат вверх по склону, вложив все свои силы в огонь из винтовок по редеющей линии мятежников.

— Это не затянется надолго, — горько произнес Бёрд, — не затянется.

Офицер из Южной Каролины подбежал к краю леса.

— Майор Бёрд? Майор Бёрд?

— Я здесь! — Бёрд сделал шаг в сторону.

— Полковник Эванс хочет, чтобы вы пошли в атаку, майор, — лицо южнокаролинца почернело от пороха, мундир был порван, глаза покраснели, а голос охрип. — Полковник собирается протрубить в горн и хочет, чтобы все мы пошли в атаку, — офицер помедлил, словно знал, что просит невозможного, а потом попытался напрямую воззвать к патриотизму. — Одна последняя славная атака, майор, за Юг.

На секунду могло показаться, что майор Бёрд вот-вот засмеется от подобного неприкрытого обращения к его патриотическим чувствам, но потом он кивнул.

— Конечно.

За Юг, одна последняя безумная атака, последний отчаянный жест. До того, как сражение и всё дело будут проиграны.

Четыре роты, которые Окорок Эванс оставил оборонять каменный мост, были вынуждены отойти, когда северяне под командованием полковника Уильяма Шермана обнаружили брод вверх по течению и таким образом обошли с фланга этот маленький арьергард южан. Солдаты сделали беспорядочный залп, а потом быстро отступили, пока люди Шермана переходили через Булл-Ран.

Над покинутым мостом разорвался снаряд, а потом на дальней стороне моста появился офицер в синем мундире и просигналил о том, что мост захвачен, взмахнув саблей в сторону артиллерийской батареи северян.

— Прекратить огонь! — крикнул командир батареи. — Сушить банники! Запрягать лошадей! Смотреть веселей!

Мост был взят, так что теперь армия северян могла пересечь Булл-Ран широким потоком и завершить окружение и уничтожение армии мятежников.

— Теперь, джентльмены, вы можете безопасно пройти на позицию батареи, — объявил капитан Джеймс Старбак газетчикам, хотя едва ли кто-то нуждался в его разрешении, потому что группа возбужденных гражданских уже шла или скакала в сторону захваченного каменного моста.

Конгрессмен махнул рукой с зажженной сигарой в сторону войск, а потом отошел в сторону, чтобы дать возможность лошадям, тянущим пушки, прогрохотать мимо.

— На Ричмонд, ребята! На Ричмонд! — крикнул он. — Дайте этим скулящим собакам хорошего пинка! Вперед, ребята!

Батальон одетой в серое пехоты северян последовал за артиллерией. Второй висконсинский полк носил серые мундиры, потому что им не хватило синей ткани, чтобы пошить униформу.

— Просто держите наш славный флаг высоко, ребята, — велел им полковник, — и Господу известно, что мы не какие-нибудь отбросы вроде этих мятежников.

Перейдя через мост, солдаты из Висконсина повернули на главную дорогу, чтобы отправиться на север, в сторону пелены дыма вдалеке, которая показывала, что упрямые конфедераты еще сопротивляются фланговому маневру федералистов.

Капитан Джеймс Старбак предположил, что войска из Висконсина возглавят атаку на неприкрытый фланг обороняющихся южан, смяв и уничтожив мятежников, внеся, таким образом, свою лепту в славную победу, дарованную северянам Богом. Набожному Джеймсу подумалось, что Всевышний наверняка с радостью благословил его страну в День Господень.

Месть Его была стремительной, а победа — ошеломляющей. Даже безбожные иностранные военные наблюдатели не скупились на поздравления.

— Всё, как и планировал бригадный генерал Макдауэлл, — заметил Джеймс, приписывая, как и подобает верному солдату, Божье провидение генералу. — Мы ожидали, джентльмены, сопротивление на начальном этапе, затем внезапный прорыв их обороны и последовательный захват вражеских позиций.

Только Лассан, французский полковник, выразил скептицизм, размышляя над отсутствием артиллерии у Конфедерации.

— Возможно, они берегут боеприпасы? — высказал предположение француз.

— Мне кажется, сэр, дело в непрофессионализме мятежников. Им не хватает навыков, чтобы эффективно развертывать свои орудия, — парировал Джеймс.

— Вот как! Вы правы, капитан, наверное, в этом все дело.

— Они всего лишь фермеры, а не солдаты. Смотрите на это, полковник, как на крестьянский бунт, — Джеймс призадумался, не слишком ли он далеко зашел в своем сравнении, но любое унижение мятежников приходилось сладкой музыкой для его слуха, так что, не удовлетворившись оскорблением, он добавил: — Армия безграмотных селян, ведомая нелюдями-рабовладельцами.

— Так, значит, победа у вас в руках? — несмело спросил Лассан.

— Гарантированно! — Джеймса распирало от счастья, которое обычно испытывает человек, наблюдающий триумфальное разрешение затруднительной ситуации. В воздухе и впрямь витал запах победы, пока все больше полков федералистов пересекали каменный мост.

Три дивизии северян загромоздили дорогу, ожидая своей очереди, чтобы перейти через реку, играла дюжина оркестров, женщины выкрикивали приветственные возгласы, флаги развевались. Господь находился у себя на небесах, фланг Борегара отступал, и мятеж рвался в кровавые клочки.

А еще не настал и полдень.

Глава тринадцатая

— Примкнуть штыки! — приказал майор Бёрд, а потом услышал, как его слова прокатились эхом к флангам Легиона. Солдаты вытащили из ножен тяжелые штыки с латунными ручками и защелкнули их над почерневшими дулами винтовок.

Большинство легионеров никогда не думали, что будут применять штыки в пешей атаке, они считали, что когда война закончится, и янки отправят обратно на север, они заберут штыки домой и будут использовать их, чтобы резать свиней или сечь сено. Однако теперь, стоя за тонкой пеленой дыма, висящей над сломанной изгородью, они закрепили штыки на ужасно горячих винтовках и пытались не думать о том, что их ждет на солнечной стороне.

Потому что там поджидали орды янки — люди из Род-Айленда, Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, пыл этих добровольцев подкреплялся профессиональными солдатами армии США и морскими пехотинцами.

Атакующие северяне теперь превосходили силы Натана Эванса в четыре раза, но упрямая оборона южан сдерживала атаку янки уже более часа.

Ряды обороняющихся опасно поредели, и Эванс хотел предпринять последнюю попытку превратить атаку северян в хаос и тем выиграть еще несколько минут, за которые остатки армии конфедератов смогут сменить позицию и подготовиться к атаке с фланга. Эванс хотел бросить последний вызов врагу перед тем, как линия мятежников распадется и могучие силы северян неотвратимо прокатятся по ней дальше.

Майор Бёрд вытащил саблю. Его револьвер Ле Ма до сих пор не был заряжен. Он сделал пробный взмах саблей и понадеялся, что Господь не допустит, чтобы ее пришлось использовать. По мнению Бёрда, эти последние броски в штыковую принадлежали истории и романтическим романам, а не реалиям сегодняшнего дня, хотя Бёрд не мог не признать, что штыки Легиона смотрелись зловеще и эффектно. Это были длинные тонкие клинки с губительным изгибом на конце.

Вернувшись в округ Фалконер, полковник настоял, чтобы солдаты практиковались обращаться со штыками, и даже подвесил коровью тушу к низкой ветке, чтобы устроить реалистичную мишень, но туша протухла, и солдат стало невозможно заставить ее атаковать. Теперь, когда пот прочертил белые линии на их почерневших от пороха лицах, те же самые люди готовились попрактиковаться со штыками по-настоящему.

Северяне, ободренные временным затишьем в стрельбе, снова начали продвигаться. Новая артиллерийская батарея южан добралась до правого фланга Эванса, и канониры осыпали федералистов картечью и ядрами, убеждая северян поторопиться.

Группы северян, будто соревнуясь друг с другом, тащили тяжелые флаги с кистями вперед, через клубы дыма, висящие над лугом, который был так изрыт снарядами и ядрами, что сернистая вонь порохового дыма была приправлена сладким запахом свежескошенного сена.

Майор Бёрд взглянул на свои старомодные часы, моргнул и посмотрел снова. Он поднес часы к уху, решив, что они, должно быть, остановились, но услышал спокойное тиканье. Почему-то он посчитал, что уже настал полдень, но была всего половина десятого. Он облизал сухие губы, поднял саблю и опять перевел взгляд на приближающегося врага.

Раздался сигнал горна.

Одна фальшивая нота, потом пауза, потом еще две, а затем четкие три ноты, и еще раз три, секундная пауза, и внезапно офицеры и сержанты стали выкрикивать команды вставать и идти вперед. Мгновение никто не шевелился, а потом серая линия у поломанного снарядами и исполосованного пулями леса пришла в движение.

— Вперед! — призвал майор Бёрд и вышел на солнечный свет, держа саблю в поднятой руке и указывая ей вперед.

Он немного подпортил эту героическую позу, споткнувшись, когда перелезал через изгородь, но быстро встал и пошел дальше. Адам взял на себя командование пятой ротой после гибели капитана Элайши Бэрроуза. Бэрроуз был старшим клерком в окружном банке Фалконера и не особо хотел вступать в Легион, но побоялся рискнуть своим продвижением по службе в банке Вашингтона Фалконера в случае отказа.

Ныне же от него осталось лишь тело с потемневшей кожей и роем усевшихся повсюду мух.

Адам, принявший командование, шел во главе пятой роты с револьвером в правой руке и ножнами на левом боку. Ножны могли запутаться между ног, их приходилось постоянно придерживать. Та же проблема донимала и Старбака, шагавшего рядом с Бёрдом.

— Мне кажется, сабля того не стоит, — заметил Бёрд. — Я, конечно, догадывался, что лошади — та еще головная боль, но, похоже, с саблями дело обстоит не лучше. Фалконер, наверное, огорчится. Мне иногда кажется, что его заветная мечта — вести войска в битву с копьем в руке, — Бёрд гнусаво хохотнул, представив себе эту картину.

— Сэр Вашингтон Фалконер, лорд Семи Источников! Да, ему понравится. Все же я никогда не понимал, почему отцы-основатели отменили все эти титулы. Ничего не стоят, зато дураки довольны сверх меры. Моей сестрице бы понравился титул леди Фалконер… Ваш револьвер заряжен?

— Да, — правда, Старбак из него так и не выстрелил.

— А мой — нет. Все как-то забываю, — Бёрд срубил клинком одуванчик. Справа от него четкими рядами наступала пятая рота. Как минимум двое солдат повесили свои винтовки на плечо, заменив их на длинные охотничьи ножи.

Таддеус Бёрд любил называть их тесаками мясника, но всё же огромные неуклюжие клинки выглядели подходящими для этой отчаянной авантюры. Пули северян свистели в воздухе, впиваясь во вздрагивающие от попадания в ткань знамена Легиона.

— Вы заметили, янки до сих пор целят высоко? — спросил Бёрд.

— И слава Богу, — ответил Старбак.

Снова зазвучал горн, подстегивая шеренги мятежников, и Бёрд взмахнул клинком, призывая Легион ускориться. Солдаты двинулись наполовину шагом, наполовину бегом. Старбак обошел кусок дымящейся, испещренной осколками земли, где лежало изувеченное тело стрелка. Снаряд превратил в месиво его живот и половину грудной клетки. То же, что осталось, было усеяно мухами. Большие зубы выделялись на фоне начинающего темнеть на солнце лица.

— По-моему, это Джордж Масгрейв, — доверительно сообщил Бёрд.

— Как вы можете быть уверены? — только и смог вымолвить Старбак.

— Эти зубы как у грызуна. Он был испорченным мальчишкой. Хулиганом. Хотел бы я сказать, что сожалею о его смерти, но не могу. Я сотню раз желал, чтоб он сдох. Такое отвратительное создание.

В солдата из одиннадцатой роты попала пуля, и он разразился воплями от боли. Двое других подбежали к нему, чтобы помочь.

— Оставьте его! — рявкнул сержант Траслоу, и раненый остался корчиться от боли на траве. Музыканты Легиона, укрывшиеся у края леса, также являлись санитарами, и двое из них, поколебавшись, бросились вперед, чтобы подобрать раненого.

Гаубичный снаряд с визгом вонзился в землю на лугу. Он взорвался, и вслед тут же полетел еще один. Пехота северян остановилась, перезаряжая винтовки.

Старбак увидел, как поднимаются и опускаются шомполы, он мог разглядеть покрытые порохом лица, переводящие глаза со своего оружие на приближающуюся шеренгу мятежников.

Так мало южан пошли в атаку и так много северян их ожидало. Старбак заставил себя идти спокойно, не выказывая страха. Забавно, подумал он, но в этот момент его семья, должно быть, занимает свои места на скамье в высокой темной церкви, а отец, наверное, молится в ризнице, в то время как прихожане устремились на солнце, скамьи скрипят, когда на них садятся, а высокие окна летом, как обычно, оставили открытыми, чтобы легкий ветерок из бостонской бухты охладил молящихся.

В церковь проникнет вонь навоза с улицы, а его мать сделает вид, что читает библию, хотя на самом деле всё ее внимание будет поглощено прибывающей паствой — кто присутствует, а кто отсутствует, кто хорошо выглядит, а кто нездоров.

Старшая сестра Старбака Эллен-Марджори, помолвленная со священником, будет нарочито показывать свое благочестие, молясь или читая Писание, а пятнадцатилетняя Марта вопьется глазами в мальчиков на скамье Уильямсов по другую сторону прохода. Старбак гадал, находится ли Сэмми Уильямс среди врагов в синих мундирах, ожидающих в трехстах шагах впереди на этом виргинском лугу. Он гадал, где может быть Джеймс, и ощутил боль при мысли о том, что его напыщенный, но добрый старший брат лежит где-нибудь мертвым.

Горн протрубил снова, в этот раз энергичнее, и мятежники перешли на бег.

— Ура! — закричал майор Бёрд. — Ура!

Старбаку показалось, что вместо того, чтобы приободриться, солдаты начали кричать. Или, скорее, завывать, как тот раненый, которого Траслоу оставил лежать на траве. Этот звук можно было принять за вопли от ужаса, если не считать того, что они выкрикивались в унисон и было в них нечто такое, от чего кровь стыла в жилах, да и сами солдаты это почувствовали и усилили это странное улюлюканье. Даже майор Бёрд, бегущий со своей неуклюжей саблей, как эхо повторил этот зловещий вопль. В нем было что-то дьявольское, пугающее и чудовищно жестокое.

И тогда северяне открыли огонь.

На секунду всё летнее небо, весь небесный свод, наполнился свистом пуль и воплями мятежников, которые сделали паузу перед тем, как снова ринуться вперед, только на сей раз в этих криках зазвучали более пронзительные нотки. Люди начали падать. Солдат откидывало назад под ударами пуль, которые могли бы свалить и мула. Некоторые пытались нетвердой походкой продолжать движение. Трава обагрилась свежей кровью.

Старбак услышал какое-то щелканье и понял, что это звук ударяющихся о ножи и винтовки пуль. Натиск южан замедлился, казалось, люди с трудом пробивают себе путь, будто воздух вдруг сгустился, как патока, в которой стройные ряды полков мятежников распались, превратившись в рассеянные по полю группки. Они останавливались, стреляли и снова шли вперед, но медленно и неуверенно.

Со стороны федералистов последовал еще один залп, и ряды атакующих потеряли еще больше людей. Майор Бёрд приказывал солдатам атаковать, бежать, чтобы исполнить свой долг в этом сражении, но Легион был оглушен жестокостью ответного огня северян и подавлен огневой мощью их пушек, чьи снаряды разрывались, пылали и свистели над их головами. Гаубичные снаряды сверкали, как молнии, каждый извергал высоко в воздух комья красной земли.

Адам находился в десяти шагах перед одиннадцатой ротой. Он медленно шел вперед, явно не боясь опасности. Сержант призывал его вернуться, но Адам, который теперь опустил револьвер, проигнорировал его.

— Вперед! Вперед! кричал майор Бёрд. До сих пор не обагрился кровью ни один нож или штык, но солдаты не могли больше идти. Они молча отпрянули, а северяне издали триумфальный вопль, и этот звук, похоже, подстегнул отступление мятежников, перешедших на неровный бег. Конфедераты пока не ударились в панику, но были уже близки к ней.

— Нет! — лицо майора Бёрда, пытавшегося заставить солдат снова пойти в атаку лишь личным примером, побагровело.

— Майор! — Старбаку пришлось кричать, чтобы Бёрд его услышал. — Оглянитесь налево! Налево!

Свежий полк северян приближался к левому флангу Легиона и теперь угрожал обойти виргинцев с незащищенного фланга. Новая атака не только бы отразила неудавшуюся штыковую, но и отрезала бы им путь к лесу. Оборону Эванса обошли с флангов и в конце концов разгромили.

— Чёрт! — Бёрд уставился на эту новую угрозу. Его ругательство звучало совершенно неубедительно, как у человека, не привыкшего сквернословить. — Старшина! Заберите знамена! — Бёрд отдал приказ, но сам не отступил.

— Вернитесь, сэр, прошу вас! Вернитесь! — Старбак потянул майора Бёрда за рукав, и на сей раз тот начал отходить. В воздухе визжали пули, а Бёрд и Старбак, шатаясь, пошли обратно, защищенные от стрелков северян завесой дыма, мешающей прицелиться.

Не отступил только Адам. Он призывал своих солдат идти за ним, крича, что опасности нет, что им лишь нужно пробиться к противоположному краю луга, но одиннадцатая рота заметила, что вся шеренга конфедератов отступает, и тоже повернула назад.

Адам остановился и повернулся к ним, приказывая наступать, но потом покачнулся и чуть не выронил револьвер. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но не издал ни звука. Ему удалось сохранить равновесие и потом очень медленно и осторожно, словно пьяный, изображающий трезвого, он вложил револьвер в кобуру. Затем со странно озадаченным выражением лица он упал на колени.

— Вот же глупый ублюдок, — сержант Траслоу заметил, что Адам упал, и побежал к нему, прямо на приближающихся северян. Остатки Легиона поспешили назад, под прикрытие леса. Атака южан полностью провалилась, и северяне разразились громкой бранью в их сторону.

— Моя нога, Траслоу, — произнес Адам удивленно.

— А должны были быть твои чертовы мозги. Дай мне руку, — Траслоу, даже спасая Адама, говорил мрачным и враждебным тоном. — Пошли, парень. Быстро!

Адам был ранен в левое бедро. Пуля ударила, словно молотком, но в тот момент он не ощутил сильной боли. И вдруг она пронзила его, будто всю ногу от паха до кончиков пальцев прижгло раскаленным железом. Он захрипел в агонии и даже не смог сдержать приглушенного крика.

— Оставьте меня здесь! — выдохнул он.

— Хватит скулить, Бога ради, — Траслоу то ли тащил, то ли волок Адама на себе в сторону леса.

Ни майор Бёрд, ни Старбак не видели, что произошло с Адамом. Они спешили обратно к деревьям, вернее, Старбак спешил, а Таддеус Бёрд спокойно вышагивал.

— Вы заметили, — снова спросил он, — как много пуль уходят слишком высоко?

— Да, — Старбак пытался перейти на бег и одновременно пригнуться.

— Нам следует что-то предпринять по этому поводу, — многозначительно заявил Бёрд. — Потому что, должно быть, мы тоже стреляем слишком высоко, так ведь?

— Да, — Старбак согласился бы с любым предложением Бёрда, лишь бы тот поторопился.

— Я говорю о том, сколько же пуль было выпущено на этом лугу сегодня утром, — продолжал Бёрд, внезапно вдохновленный новой идеей, — а сколько они причинили ущерба? В действительности, относительно мало, — он взмахнул так и не покрывшейся кровью саблей в ту сторону, где на траве после неудавшейся атаки Легиона распростерлось, может, полсотни тел. — Нужно взглянуть на стволы деревьев и отметить, куда попадают пули, и могу с вами поспорить, Старбак, что большая часть будет по меньшей мере в восьми или десяти футах над землей.

— Не удивлюсь, сэр. И правда не удивлюсь, — теперь Старбак уже видел впереди изгородь. Еще несколько шагов, и они укроются за деревьями. Большая часть Легиона уже находилась в безопасности леса, во всяком случае, в относительной безопасности, насколько это вообще возможно для людей, скрючившихся среди деревьев, которые обстреливались дюжиной гаубиц федералистов.

— Вот, смотрите! Двенадцать футов, пятнадцать. Вот еще одна, десять футов высоты, может, на дюйм меньше. Видите? — майор Бёрд остановился, указывая саблей на интересный феномен, насколько высоко пули оставили отметины на деревьях.

— Вот еще одна чуть ниже, признаю, но поглядите-ка, видите? Вон на том гикори [25], Старбак? Ни одна пуля не ударила ниже десяти футов, а сколько выше? Четыре, пять, шесть, и это только на одном стволе!

— Сэр! — Старбак потащил Бёрда вперед.

— Спокойнее! — запротестовал Бёрд, но начал двигаться, так что в конце концов Старбак укрылся в лесу. Он заметил, что в инстинктивном поиске безопасного места большая часть солдат отступила дальше, за деревья, хотя некоторые, самые храбрые, остались у кромки леса, продолжая вести стрельбу по приближающимся янки.

— Назад, ребята! — майор Бёрд понял, что игра южан проиграна. — Бог знает куда, — пробормотал он еле слышно. — Старшина Проктор?

— Сэр!

— Удостоверьтесь, что знамена целы! — насколько же смехотворно, подумал Бёрд, что он должен заботиться о подобных вещах. Чем были эти знамена, как не просто двумя яркими тряпками, сделанными из клочков шелка в спальне его сестры? Пули северян рвали листву. — Старбак?

— Сэр?

— Будьте добры, предупредите дока Билли. Скажите, что мы отступаем. Он должен спасти столько раненых, сколько сможет, а остальных оставить. Полагаю, янки будут достойно с ними обращаться?

— Уверен, что да, сэр.

— Тогда отправляйтесь.

Старбак побежал обратно через лес. Слева от него разорвался снаряд, и тяжелая ветка треснула и упала на ближайшие деревья. Между деревьями сновали группы людей, не в ожидании приказов, а просто пытаясь укрыться. Они побросали ножи, одеяла, заплечные мешки — почти всё, что могло замедлить бег. Старбак обнаружил хаотичное скопление людей рядом с привязанными лошадьми, капрал пытался увести Покахонтас из этой кучи малы.

— Это моя! — крикнул Старбак, схватив поводья.

Какое-то мгновение капрал выглядел так, будто хотел оспорить это утверждение, но потом заметил мрачное выражение лица Старбака и исчез. Мимо промчался орущий на свою лошадь капитан Хинтон, а за ним следовал лейтенант Мокси с сочащейся из левой руки кровью. Старбак вскочил в седло и повернул в сторону той поляны, где в последний раз видел доктора Дэнсона. Еще одна группа людей прошмыгнула мимо, выкрикивая что-то нечленораздельное.

С края леса послышался залп из винтовок. Старбак стукнул пятками по бокам Покахонтас. Она прижала уши, показывая свою нервозность. Старбак пригнулся под веткой, а потом чуть не вылетел из седла, когда кобыла перепрыгнула через поваленный ствол. Он галопом выскочил на дорогу, планируя повернуть на юг, в сторону полевого госпиталя, но внезапно рядом с его головой мелькнула пуля, и он увидел поднимающийся над пламенем выстрела дымок и синеву мундиров в лесу напротив. Какой-то человек приказал ему сдаваться.

Старбак дернул поводья, так что лошадь чуть не упала. Кобыла неохотно развернулась, и Старбак вонзил в ее бока шпоры.

— Давай же! — прикрикнул он на нее, а потом съежился, когда еще одна пуля просвистела у его головы.

Он по-прежнему сжимал в руке свой тяжелый револьвер и стукнул им Покахонтас в бок, лошадь неожиданно ринулась вперед, чуть не сбросив Старбака, но ему как-то удалось уцепиться левой рукой и въехать в лес. Старбак развернулся обратно к вершине холма. Похоже, уже не было смысла организовывать отход раненых, вместо этого ему нужно было найти Бёрда и сообщить ему, что Легиону зашли во фланг.

— Майор Бёрд! Майор Бёрд! — кричал он.

Таддеус Бёрд обнаружил сержанта Траслоу и теперь помогал ему отнести в безопасное место Адама. Все трое отступали вместе со знаменосцами и были самыми последними легионерами, оставшимися в лесу на вершине холма. Старшина Проктор нес один флаг, а капрал из третьей роты — другой, но тяжелые знамена на громоздких древках трудно было тащить через клубок оторванных ветвей и по торчащим из земли корням.

Оставшаяся часть Легиона, то есть остатки бригады Натаниэля Эванса, похоже, сбежала, и Бёрд полагал, что сражение проиграно. Он гадал, как историки опишут этот мятеж южан. Как одно безумное лето? Отклонение американской истории от прямого курса, стоящее где-то между восстанием из-за виски [26] и тем, как Джордж Вашингтон расправился с дикарями? Где-то у верхушек деревьев разорвался снаряд, осыпав знаменосцев листьями.

— Майор Бёрд! — кричал Старбак. Он скакал бешеным галопом, вслепую пробираясь между деревьями. Убегающие солдаты что-то кричали ему в ответ, но мир Старбака сузился до застилающей глаза солнечной пелены, тени от зелени деревьев, мчащейся в панике лошади, пота и жажды. Он слышал, как на лугу играют оркестры, северян и развернул лошадь в противоположную от этого звука сторону. Он снова позвал майора Бёрда, но в ответ прозвучали лишь плевки выстрелов откуда-то слева.

Пули свистели и приземлялись где-то рядом, но северяне не могли как следует прицелиться в густом лесу. Справа разорвался снаряд, изрыгнув дым и обжигающие осколки, а потом Старбак выехал на поле, увидел мелькание красно-белых знамен Легиона Фалконера на дальней стороне открытого пространства и развернул лошадь в том направлении. Ему показалось, что он заметил там Таддеуса Бёрда и еще дюжину человек.

— Майор Бёрд!

Но Бёрд исчез в дальнем лесу. Старбак поспешил за знаменосцами, рванув через пелену дыма, висевшую над полем. В лесу послышались выстрелы, протрубил горн, а позади всё играли оркестры янки. Старбак влетел в лес на дальнем конце поля и ринулся через путаницу низко нависающих веток, которые больно хлестали ему по лицу.

— Майор Бёрд!

Наконец, Бёрд повернулся, и Старбак заметил, что там находился и Адам с покрывшей его бедро темной кровью. Старбак уже приготовился крикнуть, что янки на правом фланге, но было слишком поздно. Отряд солдат в синих мундирах уже бежал по лесу, приближаясь со стороны проселочной дороги, и казалось неизбежным, что знамена Легиона падут, а Бёрда, Адама, Траслоу и других солдат, окруживших два флага, возьмут в плен.

— Берегитесь! — заорал Старбак, указывая на янки.

Знаменосцы помчались через лес, отчаянно пытаясь удрать, но Бёрд и Траслоу не могли этого сделать из-за Адама. Северяне кричали им, чтоб остановились и подняли руки, а майор Бёрд орал старшине Проктору, чтоб тот поторапливался. Адам взвыл, ударившись ногой о дерево.

Старбак услышал его вопль и пришпорил лошадь. Северяне улюлюкали и вопили, как дети во время игры. Одна из винтовок выстрелила, и пуля исчезла в листве. Майор Бёрд и сержант Траслоу покачивались под весом Адама. Северняне снова призвали их сдаться, и Траслоу развернулся, приготовившись к драке, и увидел, как на него надвигаются штыки.

И тут налетел Старбак. Он направил кобылу во весь опор прямо на преследователей-янки и орал на них, чтобы убирались и оставили Адама в покое. Северяне развернули отяжелевшие под весом штыков винтовки в его сторону, но Старбак скакал слишком быстро. Он вопил на них, вся его сдержанность куда-то делась, и он наконец-то принял решение сражаться.

Янки не отступили, а попытались прицелиться, и в это время Старбак выпрямил правую руку и нажал на нижний курок Сэвиджа, а потом на верхний, рука дернулась от отдачи, а ему пришлось вдохнуть дым, который сразу рассеялся. Он радостно загикал, будто эти выстрелом освободил свою душу от темных желаний. Он услышал ружейный выстрел, но пуля его не задела, и он закричал, бросая вызов врагам.

В отряде было шестеро янки. Пятеро из шести разбежались от безумного налета Старбака, но один храбрец попытался воткнуть свой штык в сумасшедшего всадника. Старбак оттянул нижний курок, крутанув тем самым барабан, а потом ткнул дулом в солдата, который решил с ним сразиться.

В глазах Старбака мелькнули кустистые черные бакенбарды и потемневшие от табака зубы, а потом он нажал на курок, и лицо солдата исчезло в фонтане смешанной с дымом крови, осколков костей и ярко-алых капель.

Старбак издал жуткий звук, смесь победного вопля и яростного воя, раздавив под копытами Покахонтас другого янки. Справа от него со страшным грохотом выстрелила пушка, и внезапно кобыла заржала и встала на дыбы, но Старбак сумел удержаться в седле и погнал ее дальше.

Он попытался выстрелить в синемундирника, но револьвер дал осечку, потому что он нажал на оба курка одновременно. Но это не имело значения. Майор Бёрд, Адам и Траслоу ускользнули, знамена были спасены в безопасной зелени леса, а Старбак внезапно обнаружил, что скачет в одиночестве в наполненной лишь шелестением листьев тишине.

Он смеялся. Ему казалось, будто его переполняло просто невероятное счастье, что он испытал второй наиболее насыщенный и чудесный момент в своей жизни. Он хотел огласить небеса криком радости, вспомнив лицо янки, разлетевшееся на кусочки от его выстрела. Боже мой, ну и задал же он ублюдку! Он громко засмеялся.

А в это время в далеком Бостоне танцевала пыль, поднимаясь в лучах света, падающих из высоких окон церкви на преподобного Элияла Старбака, который, закрыв глаза и с искаженным страстным напряжением лицом, молил Всемогущего Господа защитить и прийти на помощь праведным войскам Соединенных Штатов, поднять им дух, чтобы смогли вынести все трудности, и придать сил, чтобы победить нечестивые войска того непроизносимого зла, что распространилось по южным штатам.

— И если дойдет до сражения, о Господи, то быть посему, пусть завоюют они победу, и пусть прольется кровь врагов их, и пусть втопчут праведники гордость врагов своих в землю! — его призыв был таким энергичным, слова молитвы эхом отразились от стен, а голос был тверд, как нью-хэмпширский гранит, из которого была построена церковь.

Элиял подождал, пока не затихнет эхо, и открыл глаза, но прихожане, каким-то образом сообразившие, что пастор окидывает скамьи сердитым взглядом серых глаз в поисках признаков измены, держали веки плотно сомкнутыми, а вееры неподвижно. Никто не пошевелился, они даже едва осмеливались дышать. Элиял опустил руки, схватившись за аналой.

— Святым именем твоим мы молим тебя, аминь.

— Аминь, — подхватила паства. Робкие глаза открылись, зашуршали книги с церковными гимнами, и миссис Сиффлар накачала немного влажного воздуха в чрево фисгармонии.

— Псалом номер сто шестьдесят шесть, — преподобный Элиял говорил тоном человека, только что истратившего последние силы и полностью истощенного. — «И фонтан наполнился кровью из вен Эммануэля, и грешники утонули в этой крови, все их грешные останки».

Лошадь без всадника прорвалась сквозь кустарник и проскакала прямиком сквозь строй раненных солдат-южан, оставленных на милость наступающих янки. Один из раненых заорал и задергался в приступе боли, когда удар лошадиным копытом пришелся прямо по его бедру. Другой всхлипывал, призывая мать.

Еще один солдат лишился глаз от осколка снаряда, и всхлипывать он уже не мог. Двое южан уже умерли от ран, и теперь их бороды смотрели вверх, а по всему телу ползали налетевшие мухи.

Среди деревьев появлялось все больше северян, которые наклонялись, чтобы обчистить карманы и сумки убитых. Артиллерийский огонь наконец-то прекратился, но в подлеске еще слышен был треск, там, где от взрывов продолжала гореть земля.

К востоку от леса одетые в серую униформу висконсинцы Второго полка наступали на позиции полка Конфедерации из Джорджии, чьи подразделения формировали правый фланг разбитой линии обороны линии конфедератов. Флаг северян, уныло повисший в этот безветренный день, сильно походил на знамя Конфедерации, и Второй полк приняли за прибывшие подкрепления южан. Полк из Джорджии позволил им подойти практически в упор — и потерял при первом же залпе янки всех офицеров ранеными или убитыми.

Оставшиеся в живых солдаты из Джорджии замерли, а потом признали поражение и побежали.

Таким образом, последний из наспех собранных Натаном Эвансом заслонов был уничтожен. И тем не менее, солдаты свою задачу выполнили, сдерживая подавляющие силы противника достаточно долго. И теперь была развернута новая линия обороны — на плоской и широкой вершине холма, того самого, у которого Легион Фалконера встретил утро.

Батарея виргинских орудий под командованием человека, сменившего карьеру адвоката на карьеру артиллериста, ожидала на северном гребне плато. Орудия могли простреливать долину, по которой разбитые отряды из бригады Эванса удирали от победоносных янки.

Позади артиллерии адвоката расположилась виргинская бригада, прибывшая из долины Шенандоа под командованием набожного человека с весьма странными взглядами и не слишком дружелюбными манерами.

Томас Джексон когда-то работал весьма непопулярным лектором в Военном институте Виргинии, затем стал не менее непопулярным командующим бригады милиции, которую он муштровал и готовил, готовил и муштровал, пока фермеров в рядах его бригады не начало тошнить от муштры и подготовки.

Теперь же эти фермеры держали позиции на широком плато, ожидая атаки победоносной армии янки. Они были подготовлены, вымуштрованы и горели желанием схлестнуться с врагом.

Вторая артбатарея Конфедерации развернула орудия рядом с обозом Легиона Фалконера на вершине холма.

Командовал батареей священник. Он приказал своему заместителю проверить (и затем проверить еще раз) все банники, зубчатые колеса и шомполы, сам же занялся молитвой вслух, прося Бога даровать милость повинным душам янки, которые он собирался послать в лучший мир с помощью четырех огромных орудий, названных в честь четырех евангелистов.

Томас Джексон, ожидая огонь вражеской артиллерии, приказал своим солдатам залечь, чтобы не представлять для вражеских канониров легкую цель. Сам же он уселся в седло и углубился в чтение библии.

Он не хотел, чтобы в бою возникла путаница, поэтому каждый виргинец его бригады повязал на плечо белую повязку или заткнул ее за ленту на шляпе. Им также было приказано во время сражения выкрикивать боевой клич.

— За наш дом! — таков был их клич, и Джексон ожидал от них еще и удара в грудь левой рукой при выкрике. Капитан Имбоден, адвокат, ставший артиллеристом, давно пришел к выводу, что Джексон безумен, как мартовский заяц, но все же капитан был доволен — все-таки они на одной стороне, и ему не придется сражаться в этим безумцем.

В миле по правую сторону от Имбодена все больше и больше войск северян пересекали Булл-Ран, чтобы продолжить разгромную атаку, повергшую армию мятежников в хаос и беспорядок. У дороги на коне восседал генерал Ирвин Макдауэлл, подбадривая войска.

— Победа, ребята! — повторял он снова и снова. — Победа! На Ричмонд! Вы молодцы, ребята, молодцы!

Макдауэлл пребывал в полнейшем, почти экстатическом восторге. Его так распирало от счастья, что он и думать забыл о несварении желудка, которое донимало его после неразумного количества съеденного предыдущей ночью мясного пирога.

Какое к чертям несварение? Он победил! Он привел к победе величайшую в американской военной истории армию! И как только несложная работенка по удалению с лица земли мятежников завершится, он возложит захваченные знамена к ногам президента в Вашингтоне.

Правда, пока что никаких знамен не захватили, но он был уверен, что скоро их будет в избытке.

— Старбак! — он разглядел своего су-адъютанта, окруженного иностранными атташе в кричащих мундирах. Макдауэлл посещал колледж во Франции и привык к европейской военной моде, но теперь, увидев эту яркую униформу среди простых славных мундиров собственной армии, подумал, насколько же смехотворно выглядят эти разукрашенные иностранцы. — Капитан Старбак! — снова позвал он.

— Сэр? — капитан Джеймс Старбак радостно отбивал ритм в такт с полковым оркестром, играющим для атакующих войск попурри из оперных партий. Теперь он направил свою лошадь поближе к генералу.

— Не поехать ли вам на разведку через мост? — добродушно предложил Макдауэлл. — И велите нашим ребятам посылать мне все захваченные знамена. Убедитесь в этом, хорошо? Все знамена! И не беспокойтесь о ваших иностранцах. Я сам с ними поболтаю, — генерал помахал рукой проходящим мимо артиллеристам.

— Победа, ребята, победа! На Ричмонд! На Ричмонд!

Толстый и пьяный конгрессмен из Нью-Йорка ехал на передке пушки на запад, и генерал благожелательно поприветствовал политика. Конгрессмен был мерзавцем, но его поддержка могла пригодиться в победоносной карьере генерала, когда закончится сезон битв.

— Это великий день, конгрессмен! Великий!

— Еще один Йорктаун [27], генерал! Настоящее Ватерлоо! — конгрессмен тоже мог использовать победоносного генерала в своей карьере, и потому толстый политик помахал цилиндром из бобрового фетра [28], дружески приветствуя дородного Макдауэлла. — Вперед, к победе! — прокричал конгрессмен, с такой силой взмахнув шляпой, что чуть не свалился со своего узкого сиденья.

— И Старбак! — позвал Макдауэлл, когда его адъютант уже пробирался через запрудившую мост толпу. — Не допускайте, чтобы слишком много гражданских суетилось у вас за спиной. Ничего плохого в них нет, но мы же не хотим, чтобы дам ранило шальным выстрелом, правда?

— Конечно, сэр! — Джеймс Старбак отправился на охоту за знаменами.

Полковник Вашингтон Фалконер тоже искал знамена, свои собственные, и нашел их на лугу к северу от дороги. Поначалу он не мог признать остатки своего драгоценного Легиона в этих разрозненных группах измотанных людей с покрытыми порохом лицами, бредущих из-за деревьев, волоча за собой винтовки и едва способных узнать собственного полковника.

Лишь немногие солдаты, ведомые офицерами и сержантами, еще сохраняли строй, но большинство побросало дорогостоящую аммуницию и потеряло всякое представление о том, где находятся их роты, офицеры и друзья.

Некоторые отступали с южнокаролинцами, некоторые с луизианцами, как и солдаты из этих полков теперь тащились вместе с виргинцами. Это была побежденная армия, истощенная и оглушенная, и полковник смотрел на них, не веря своим глазам. Итан Ридли, который наконец-то нагнал Фалконера, не смел заговорить, опасаясь, что полковник сорвет свой гнев на нем.

— Вот что наделал Старбак, — в конце концов произнес Вашингтон Фалконер, а Ридли просто кивнул в молчаливом согласии. — Вы видели Адама? — обратился полковник к выжившим, но они лишь качали головами. Некоторые, бросив взгляд на элегантно восседающего на коне полковника в прекрасном мундире, отворачивались, чтобы плюнуть на луг из пересохшего рта.

— Сэр? — Ридли посмотрел направо и заметил синие мундиры янки, двигающиеся со стороны деревянного моста, по которому дорога пересекала речушку Булл-Ран. — Сэр! — повторил он настойчивей.

Но полковник не слушал, потому что наконец-то заметил, как из леса вышли знаменосцы, и помчался им навстречу. Каким бы кошмарным не оказался этот день, он был решительно настроен не потерять эти два флага. Даже если Конфедерация падет, потерпев полное поражение, он принесет эти флаги обратно в Семь Источников и повесит их у себя в холле, чтобы напоминали потомкам о том, как их семья сражалась за Виргинию. Ридли последовал за полковником молча, осознавая всю глубину поражения.

Поначалу полковник не увидел Адама, которому теперь помогали сержант Траслоу и старшина Проктор. Он заметил лишь майора Бёрда, волочившего знамя Фалконера по грязи.

— Что ты сделал с моим Легионом, черт возьми? — заорал Фалконер на своего шурина. — Что ты натворил, черт возьми?

Таддеус Бёрд остановился, уставившись на разъяренного полковника. Похоже, ему понадобилось несколько секунд, чтобы узнать Вашингтона Фалконера, но узнав его, он засмеялся.

— Будь ты проклят, Дятел, будь ты проклят! — Фалконер едва не ударил учителя по смеющемуся лицу своим хлыстом.

— Адам ранен, — Бёрд резко прекратил смеяться и заговорил горячо и энергично. — Но с ним всё будет в порядке. Он храбро дрался. Все дрались храбро, или почти все. Нужно будет научить их целиться низко, хотя есть еще тьма уроков, которые нам придется выучить. Но для первого сражения мы выглядели совсем неплохо.

— Неплохо! Ты уничтожил Легион! Будь ты проклят! Уничтожил его! — полковник пришпорил Саратогу в сторону помогавших Адаму сержанта Траслоу и Проктора. — Адам! — закричал полковник и с изумлением увидел, что его сын радостно улыбается.

— Осторожней в лесу, Фалконер! — рявкнул сержант Траслоу. — Там полно чертовых янки.

Полковник намеревался накинуться на Адама и устроить ему выволочку за то, что позволил Бёрду ослушаться приказа, но окровавленная нога сына сдержала его гнев. Потом он поднял глаза и увидел последнюю фигуру в серой униформе, нетвердой походкой вышедшую из леса.

Это был Старбак, и при виде него гнев Вашингтона Фалконера вскипел так яростно, что он непроизвольно затрясся.

— Я вернусь за тобой, Адам, — сказал он и пришпорил Саратогу в сторону Старбака.

Старбак был без лошади и прихрамывал. После того, как Покахонтас заржала, он развернул ее влево, вонзил в ее истерзанные бока шпоры и проскакал галопом мимо ошеломленных и разбежавшихся янки. Он пытался догнать удирающих знаменосцев, но кобыла споткнулась, а из ее пасти и ноздрей закапала кровь.

Она перешла на неровный шаг, засипела, а потом рухнула на колени. Она всё еще пыталась двигаться, но жизнь с шумом выходила из ее поврежденных легких, и она завалилась на бок, скользя по дерну и корням, а Старбак лишь успел выдернуть ноги из стремян и спрыгнуть с седла до того, как умирающая кобыла наткнулась на дерево и остановилась. Она задрожала, попыталась поднять голову, издала тихое ржание, а потом копыта забились по земле в предсмертной агонии.

— О Боже.

Старбак дрожал. Он согнулся, хватая ртом воздух, он был весь в синяках и напуган. Лошадь дернулась, и поток крови хлынул у нее из пасти. Пулевое отверстие в ее груди выглядело совсем маленьким. Громко жужжали мухи, уже облепившие мертвое животное.

Лес казался странно тихим. Где-то далеко звучала ружейная стрельба, но Старбак не слышал поблизости ничьих шагов. Он встал на ноги и зашипел от боли в левой лодыжке, перенеся на нее вес. Его револьвер упал на кучку окровавленных листьев.

Он подобрал его, засунул в кобуру и уже готов был похромать дальше, когда вспомнил, что не далее как этим утром полковник Фалконер подчеркивал, насколько дорогим являлось седло, и Старбаку почему-то пришла в голову дурацкая мысль, что его ожидают большие неприятности, если не спасет седло, и потому он встал на колени у брюха мертвой лошади и потянулся, чтобы отстегнуть подпругу.

Затем то ли рыдая, то ли тяжело дыша, он вытащил седло со стременами и подпругой из-под тела мертвой кобылы.

Шатаясь, он двинулся через лес, хромая из-за вывихнутой лодыжки и спотыкаясь под весом седла и от полуденной жары. Ему пришлось удерживать седло двумя руками, и потому сабля все время путалась под ногами.

После того, как он споткнулся о саблю в третий раз, Старбак остановился, отстегнул ножны и забросил проклятый клинок в подлесок. Где-то в глубине души он понимал, что глупо спасать седло и выбрасывать саблю, но почему-то сейчас седло казалось важнее.

Далеко в лесу раздались голоса, протрубил рог и кто-то триумфально заулюлюкал, и, боясь нарваться на засаду, Старбак вытащил револьвер, взвел нижний курок, а потом рукой с револьвером взялся за седло. Он похромал дальше, наконец-то выйдя из леса на широкое пастбище, по которому были разбросаны кучки отступающих мятежников.

Перед южанами находилась главная дорога, а за ней — крутой склон холма, поднимающийся к плато, на котором Легион начал свой день. Он увидел на вершине небольшой деревянный дом и несколько пушек рядом с ним. Старбак гадал, принадлежат ли эти пушки Северу или Югу, врагам или друзьям.

— Ах ты ублюдок! — крик эхом разнесся по полю, и Старбак повернул залитые потом глаза, увидев мчащегося в его сторону полковника Фалконера. Полковник резко развернулся, чтобы остановиться рядом со Старбаком, из-под копыт его жеребца полетели комья земли.

— Что, во имя Господа, ты сотворил с моим Легионом? Я велел тебе возвращаться домой! Велел убираться к твоему проклятому отцу! — и полковник Фалконер, в приступе ярости не осознавая, что делает, или как младший лейтенант мог обладать такой властью, чтобы совершить приписываемые Старбаку действия, замахнулся хлыстом и ударил им Старбака по лицу. Тот зажмурился, выдохнул от боли, а потом попытался отшатнуться и упал. Из его носа хлынула соленая кровь.

— Я принес ваше седло, — попытался он сказать, но вместо этого встал на четвереньки с капающей из носа кровью, а полковник снова поднял хлыст.

— Это твоя работа, грязный северянин, да? Это ты уничтожил мой Легион, ублюдок! — он хлестнул во второй раз, а потом в третий. — Ах ты ублюдок! — завопил он, занеся руку для четвертого удара.

На краю леса появились первые преследователи-янки. Один из них, капрал, был среди той группы, на которую напал Старбак, и теперь, выйдя на поле, он увидел сидящего верхом конфедерата не далее как в пятидесяти ярдах и, вспомнив о своем погибшем товарище, встал на правое колено, прислонил винтовку к плечу и быстро выстрелил.

Дымовая завеса заслонила ему вид, но цель была очень четкой, и пуля поразила полковника в поднятую правую руку, раздробив кость и отрикошетив вниз, через ребра в живот. Кровь полилась из его руки, отброшенной назад силой выстрела, а хлыст закувыркался в воздухе.

— О Боже, — произнес Вашингтон Фалконер скорее от удивления, чем от боли.

Потом его пронзила боль, он громко вскрикнул, попытавшись опустить руку, заметил мешанину окровавленной и порванной ткани и ощутил резкую боль.

— Полковник! — Итан Ридли примчался к полковнику как раз в тот момент, когда на краю леса затрещали выстрелы северян. Ридли пригнулся и натянул поводья, когда пули Минье засвистели у его головы.

Полковник развернулся, вонзив в коня шпоры и завывая от боли, а Ридли уставился вниз на Старбака, который поднял правую руку, пытаясь защититься от ударов полковника.

В его руке был зажат револьвер Сэвиджа, и Ридли, заметив это, решил, что северянин пытался убить полковника.

— Ты его застрелил! — выкрикнул Ридли шокирующее обвинение, а потом вытащил собственный револьвер из кобуры.

Кровь капала из носа Старбака. Он еще не пришел в себя от шока, был слишком оглушен, чтобы понимать, что происходит, но увидел гримасу на лице Ридли и как его револьвер изрыгнул дым, а потом седло, которое Старбак всё еще держал левой рукой, дернулось, когда пуля Ридли вошла в деревянный каркас под кожей.

Этот толчок от вонзившейся в седло пули заставил Старбака очнуться. За его спиной из леса выбегала толпа северян, а Ридли уже разворачивался, не из-за страха перед Старбаком, а чтобы сбежать от натиска янки.

— Ридли! — заорал Старбак, но тот уже вонзил окровавленные шпоры в бока лошади, когда Старбак поднял свой тяжелый револьвер. Он должен был выполнить обещание, и для этого в его распоряжении было лишь несколько секунд, так что он прицелился и спустил курок. От разорвавшегося капсюля разлетелись искры, и Старбак ощутил удар от отдачи.

Ридли вскрикнул и выгнул спину.

— Ридли! — снова заорал Старбак, воздух вокруг него наполнился свистом пуль северян, а кобыла Ридли со ржанием встала на дыбы. Ридли был ранен, но автоматически выдернул ноги из стремян, развернувшись, чтобы взглянуть на Старбака.

— Это за Салли, ублюдок! — истерически заголосил Старбак, полностью потеряв благоразумие. — За Салли! — он обещал, что ее имя будет последним, что услышит Ридли, и снова выкрикнул его, оттягивая нижний курок Сэвиджа и нажимая на верхний.

Ридли дернулся, когда в него попала вторая пуля, и свалился на землю. Теперь к ржанию лошади добавился его вопль, но лошадь пыталась сбежать, а Ридли шлепнулся на траву.

— Ты ублюдок, Ридли! — Старбак встал, нацеливая револьвер. Он снова выстрелил, но третья пуля лишь прочертила царапину на почве между упавшим Ридли и его хромающей раненой лошадью, пытающей удрать. Полковник находился в пятидесяти ярдах, но повернулся и в ужасе уставился на Старбака.

— Это за Салли, — повторил Старбак и выпустил по телу врага последнюю полю, а потом внезапно поле перед Старбаком вздыбилось, разбрызгивая грязь и кровь, когда снаряд конфедератов разорвался прямо у тела умирающего Ридли, выпотрошив его, и фонтан окровавленных кусков плоти словно ширмой заслонил Старбака от отступающего Легиона.

Теплая и кровавая волна от взрыва отбросила Старбака назад, покрыв его серый мундир кровью Ридли. Новые снаряды свистели по долине, сотрясая луг, на который из леса вышли наступающие северяне, черно-красными взрывами.

На вершине дальнего холма появилось низкое облачко, раздувающееся по мере того, как артиллерия изрыгала всё больше дыма. Старбак снова упал на колени, а Ридли превратился лишь в валяющееся на траве кровавое месиво.

Перед Старбаком по дороге отступали разбитые войска конфедератов, взбираясь на дальний холм, увенчанный сероватым дымом с проблесками огня, но Старбак остался на лугу, уставившись на кучку окровавленной плоти, белеющих ребер и синеватых внутренностей, осознав, что совершил убийство.

О Боже милостивый и всеблагой, попытался он вознести молитву, дрожа от озноба, несмотря на жару, но внезапно мимо него пронеслись наступающие северяне, и один из них выбил из дрожащих пальцев Старбака револьвер, а потом отделанный латунью приклад винтовки стукнул его по затылку, и он плюхнулся лицом вперед, услышав голос северянина, приказывавший не двигаться.

Он лежал, уткнувшись лицом в издававшую сладкий запах траву, вспоминая последний отчаянный взгляд Ридли, когда тот обернулся, как ярко блестели белки его глаз и выражение ужаса на лице умирающего — дар девушки, которую он предал в Ричмонде. Чтобы совершить убийство, нужна лишь секунда, одна короткая секунда.

Боже мой, думал Старбак, но он же даже не может помолиться, потому что не чувствует угрызений совести. Он не ощущал, что согрешил, просто хотел засмеяться из-за того, что сдержал данное Салли обещание, сохранил ей верность и убил ее врага. Он выполнил свой дружеский долг, и эта мысль заставила его рассмеяться.

— Повернись! — солдат пошевелил Старбака штыком. — Повернись, сумасшедший ублюдок!

Старбак перекатился на спину. Двое бородатых солдат обшаривали его карманы и патронташ, но не нашли ничего ценного за исключением горстки патронов для револьвера Сэвиджа. — С голодающей псины и то больше поживы, — сказал один из них, а потом скривился, взглянув на жуткую кровавую кашу на месте Итана Ридли. — Хочешь обыскать эту кровавую кучу, Джек?

— Нет уж, на хрен. Встать! — он пихнул Старбака штыком. — Туда, мятежник.

Около двух десятков пленников толпились на краю леса. Половина была из Легиона, а остальные — южнокаролинцы и луизианские зуавы.

Пленники-конфедераты печально наблюдали, как у подножия дальнего холма собирались полки северян. Всё больше частей прибывало через Булл-Ран, выступая в качестве подкрепления для новой атаки. Всё больше пушек катилось по дороге, нацеливаясь на оборону конфедератов.

— Что с нами будет? — спросил Старбака один из легионеров.

— Не знаю.

— С вами-то всё будет в порядке, — негодующе заявил солдат. — Вы же офицер, это совсем другое дело, не то что мы. Они продержат нас как раз пока сбор урожая не закончится.

Сержант-янки услышал этот разговор.

— Вот и не надо было мятеж устраивать, так то.

Спустя полчаса после полудня пленные отправились вниз, к красному каменному дому, стоящему у перекрестка. Северяне по-прежнему готовились к атаке, которая должна была сломить последние остатки сопротивления южан, и пока они группировались, артиллерия с обеих сторон начала обмениваться залпами свистящих над головами снарядов со стоящих друг против друга холмов, что привело к возникновению постоянного потока раненых, некоторых относили, а некоторые нетвердой походкой сами добирались до полевого госпиталя, расположившегося внутри каменного дома.

Старбака, прихрамывавшего из-за подвернутой лодыжки и в промокшей от крови Ридли униформе, тычком отправили на кухню.

— Я не ранен, — пытался возразить он.

— Заткни пасть. Заходи и делай, что велят, — рявкнул сержант. Он повернулся к здоровым пленникам, приказав им присмотреть за десятком раненных товарищей, которых вывели на свежий воздух после работы хирурга.

В доме Старбак встретил других легионеров Фалконера — один, потерявший ногу, был из роты легкой пехоты, у двоих были прострелены легкие, еще один ослеп, а у последнего пуля застряла в челюсти, из которой капала слюна вперемешку с кровью.

Рыжебородый доктор работал за столом, который подтащили поближе к свету, падающему из кухонного окна. Он ампутировал ногу, его пила издавала такой скрежет, что у Старбака свело зубы.

Пациент, северянин, жутко стонал, и ассистент доктора плеснул на тряпку, которую держал у рта и носа солдата, еще хлороформа.

И с доктора, и с ассистента капал пот. В помещении стояла адская жара, не только из-за того, что день был теплым, в кухне также горела плита, на которой кипятили воду.

Доктор отложил пилу и взял длинный скальпель, которым закончил ампутацию. Окровавленная нога, всё еще в ботинке и носке, с глухим звуком свалилась на пол.

— Хоть отвлекусь от лечения сифилиса, — весело произнес доктор, вытирая лоб рукавом. — В последние три месяца мы только этим и занимались, сифилис лечили! Вам, южанам, не нужно было беспокоиться о том, чтобы собрать армию, просто послали бы всех шлюх на север, а потом все мы сдохли бы от сифилиса, и тем самым вы спасли бы нас от кучи проблем. Он еще с нами? — этот вопрос был обращен к ассистенту.

— Да, сэр.

— Дайте ему нюхнуть нашатыря, пусть знает, что еще не вошел в жемчужные врата, — рыжебородый хирург с помощью щипцов искал артерии, которые нужно было перевязать.

Он отшлифовал обрубок кости и теперь, перевязав артерии, предоставил плоти сомкнуться над обрезанной костью, а потом натянул на нее кусок кожи. Он сделал несколько быстрых стежков по культе и отвязал жгут, стягивавший бедро, чтобы предотвратить кровотечение во время операции.

— Еще один герой, — сухо произнес он, отметив окончание процесса.

— Он не приходит в себя, сэр, — ассистент держал открытую бутылку аммиачного спирта у носа пациента.

— Дайте мне хлороформ, — приказал доктор, а потом провел скальпелем по разорванным панталонам пациента, отрезав кусок окровавленных лохмотьев и обнажив его гениталии. — Будьте свидетелями чуда, — провозгласил доктор и плеснул хлороформом на яйца погруженного в сон солдата.

Того, похоже, охватил внезапный спазм, но он открыл глаза, замычал от боли и попытался сесть.

— Замороженные яйца, — радостно заявил доктор, — известны в нашей профессии за свой исцеляющий эффект, — он закрыл бутылку с хлороформом пробкой и отступил от стола, посмотрев на невольную аудиторию в поисках одобрения своего остроумия. Он заметил Старбака, покрытого кровью с головы до пят. — Боже, почему вы еще живы?

— Потому что я даже не ранен. Это чужая кровь.

— Если вы не ранены, то какого черта здесь делаете? Идите и любуйтесь, как рушатся ваши мечты.

Старбак отправился во двор, где прислонился к стене дома. Жестокое солнце ярко освещало сцену опустошительного поражения мятежников. На севере, где Эванс в отчаянной попытке повел свои роты, чтобы сдержать триумфальное продвижение янки, луга были пусты, но усыпаны мертвыми солдатами и лошадьми.

Сражение прокатилось по этим полям и, как гигантская волна, поднятая штормом, и теперь взбиралось на холм в сторону Генри-Хауса, где атакующие схватились со второй линией обороны конфедератов.

Натан Эванс соорудил первый барьер из хрупкой шеренги солдат, выстоявших против натиска федералистов достаточно долго, чтобы Томас Джексон мог устроить вторую линию, которую теперь пытались ликвидировать янки.

Только что прибывшие пушки северян оттащили к вершине холма, там длинные колонны свежей пехоты в синих мундирах шли мимо орудий в качестве подкрепления своим товарищам, уже атакующим вершину. Пушки мятежников, которые поначалу были выстроены на вершине, отошли под напором янки.

Безутешный Старбак, шлепнувшийся у кухонного крыльца, увидел, как случайное ядро конфедератов перелетело через плато и прочертило дымный след на небе. Эти напрасно растрачиваемые ядра были свидетельством того, что армия конфедератов еще сражается, но дорога теперь была наводнена пехотой и пушками северян, так что Старбак понимал, что долго сопротивление не продлится.

— Что вы здесь делаете, черт возьми? — набросился на Старбака назойливый сержант.

— Меня отправил сюда доктор.

— Вы не должны здесь находиться. Вы должны быть там, с другими пленными, — сержант махнул в сторону противоположного угла двора, где под охраной сидела кучка мятежников, которые не были ранены.

— Доктор сказал, что я должен смыть кровь, — солгал Старбак. Он только что заметил у дороги колодец и надеялся, что эта ложь поможет ему напиться.

Сержант поколебался, а потом кивнул.

— Тогда побыстрее.

Старбак подошел к колодцу и вытащил деревянное ведро. Перед тем, как попить, он хотел умыться, но жажда была такой сильной, что он не мог ждать и, схватив бадью обеими руками, опрокинул ее на лицо и жадно поглощал воду огромными глотками. Она лилась ему по лицу и на окровавленный мундир и панталоны, но он всё пил, утоляя чудовищную жажду, вызванную многими часами порохового дыма и жары.

Он оставил ведро на краю колодца, глубоко дыша, и заметил наблюдающую за ним голубоглазую привлекательную женщину. Он уставился на нее. Женщина. Должно быть, это сон.

Женщина! И такая прелестная, просто ангел, видение, чистая и свежая красотка в кружевном белом платье и капоре с отделкой розовым, заслоняющая лицо от солнца белым зонтиком с бахромой. И Старбак просто смотрел на нее, гадая, не сошел ли он с ума, а потом внезапно женщина, сидящая в экипаже на дороге прямо за изгородью, разразилась смехом.

— Оставь леди в покое! — рявкнул сержант. — А ну быстро обратно, мятежник!

— Пусть останется, — властно потребовала дама. Она сидела вместе с гораздо более старшим мужчиной в открытой коляске, ведомой двумя лошадьми. На козлах восседал чернокожий кучер, а лейтенант-северянин пытался развернуть экипаж. Они заехали слишком далеко, объяснял молодой офицер спутнику дамы, здесь опасно, им не следовало пересекать мост.

— Да вы знаете, кто я? — человек средних лет был одет как денди — в яркий жилет, высокий черный цилиндр и белый шелковый галстук. В руках у него была трость с золотым набалдашником, а небольшая острая бородка с проседью была элегантно пострижена.

— Сэр, мне нет необходимости знать, кто вы, — ответил офицер, — вам не следовало пересекать мост, и я вынужден настаивать…

— Настаивать! Лейтенант настаивает! Я конгрессмен Бенджамин Маттесон из великого штата Нью-Джерси, и вы не можете ни на чем настаивать.

— Но здесь опасно, сэр, — слабо запротестовал лейтенант.

— Конгрессмен может ехать в любое место, где, по его мнению, республика находится во опасности, — ответил конгрессмен Маттесон с высокомерным презрением, хотя, по правде говоря, он, как и другие представители вашингтонского светского общества, просто следовал за армией, чтобы потом мог присвоить себе часть славы и набрать дурацких сувениров вроде использованных винтовочных пуль или покрытой кровью кепки мятежника.

— Но дама, сэр? — сделал еще одну попытку лейтенант.

— Дама, лейтенант, моя жена, а жена конгрессмена может разделить с ним любую опасность.

Женщина засмеялась в ответ на нелепый комплимент мужа, а Старбак, еще находящийся в прострации, недоумевал, как столь юная и прекрасная особа могла выйти за такого напыщенного человека.

Глаза миссис Маттесон, синие, как поле звездно-полосатого флага, были полны озорства.

— Вы и правда мятежник? — спросила она Старбака. У нее были золотистые волосы, очень белая кожа, а на отделанном кружевами платье виднелись пятна красноватой грязи с дороги.

— Да, мэм, — Старбак уставился на нее, как умирающий от жажды человек может смотреть на тенистый пруд с чистой прохладной водой. Она была так не похожа на пылких, послушных и простых девушек, прихожанок его отца.

Жена конгрессмена была женщиной, которую преподобный Элиял Старбак назвал бы разукрашенной куклой, Иезавелью [29]. Старбак понял, что она была той моделью и образом, к которому стремилась Салли Траслоу, такой, какой и должна быть, по его мнению, женщина, потому что библейская строгость его отца воспитала в Натаниэле Старбаке вкус только на такие запретные плоды.

— Да, мэм, — повторил он. — Я мятежник, — он пытался говорить с вызовом.

— Скажу вам по секрету, — призналась она Старбаку голосом, который четко прозвучал на фоне какофонии артиллерийской и ружейной стрельбы и был слышен каждому пленному во дворе, — я тоже убийца Линкольна.

Ее муж захохотал слишком громко.

— Не мели ерунды, Люси! Ты же из Пенсильвании! — он неодобрительно хлопнул жену по колену своей затянутой в перчатку рукой. — Из великого штата Пенсильвания.

Люси оттолкнула его руку.

— Не будь таким несносным, Бен. Я самый настоящий убийца Линкольна, — она бросила взгляд на крепкую спину кучера. — Разве я не мятежница, Джозеф?

— Конечно, миссус, конечно! — засмеялся кучер.

— А если мы победим, то я сделаю тебя рабом, да, Джозеф?

— Точно, миссус, так и будет! — снова засмеялся он.

Люси Маттисон опять посмотрела на Старбака.

— Вы сильно ранены?

— Нет, мэм.

— А что случилось?

— Мою лошадь подстрелили, мэм. Она упала, а меня взяли в плен.

— А вы, — начав задавать этот вопрос, она слегка покраснела, а потом по ее лицу скользнула едва заметная улыбка. — Вы кого-нибудь убили?

Старбак вдруг вспомнил Ридли, заваливающегося с лошади навзничь.

— Не знаю, мэм.

— А мне бы хотелось кого-нибудь убить. Прошлой ночью мы спали в чудовищно неудобной кухне на ферме в Кентревилле и только Богу известно, где проведем сегодняшнюю. Если вообще сможем отдохнуть, в чем я сомневаюсь. Суровые условия войны, — она засмеялась, показывая мелкие и очень белые зубы — В Манассасе есть гостиница?

— Я ни одной не знаю, мэм, — ответил Старбак.

— У вас не южный акцент, — вмешался конгрессмен с язвительной ноткой в голосе.

Старбак, не желавший пускаться в объяснения, просто пожал плечами.

— Вы такой загадочный! — Люси Маттесон хлопнула облаченными в перчатки руками, а потом протянула ему картонную коробку с листками промокательной бумаги. — Можете взять одну, — предложила она.

Старбак увидел на бумаге кусочки засахаренных фруктов.

— Вы уверены, мэм?

— Давайте же! Угощайтесь! — она улыбнулась, когда Старбак взял кусочек. — Вас отправят обратно в Вашингтон, как вы думаете?

— Не знаю, как они планируют поступить с пленными, мэм.

— Уверена, что так и будет. Они собираются устроить великолепный парад победы, с этими грохочущими оркестрами и поздравительными речами, и все пленные пройдут маршем к тому месту, где их перережут у подножия Белого дома.

— Не мели вздор, Люси. Умоляю тебя, хватит болтать чепуху, — нахмурился достопочтенный Бенджамин Маттесон.

— А, может, вас отпустят под честное слово, — улыбнулась Старбаку Люси Маттесон, — и вы придете к нам на ужин. Нет, Бенджамин, не спорь. Я всё уже решила. Дай мне визитную карточку, быстро! — она протянула руку, а ее муж с явной неохотой сдался и вручил ей картонную карточку, которую Люси с улыбкой отдала Старбаку. — Мы, мятежники, сможем обменяться рассказами о войне, пока эти холодные северяне будут хмуриться вокруг. И если вы захотите, чтобы кто-нибудь навестил вас в тюрьме, попросите меня. Я бы хотела дать вам нечто большее, чем кусочек засахаренного фрукта, но конгрессмен съел всю холодную курицу, потому что заявил, что она испортится, как только растает лед.

В ее словах было столько яда, что Старбак засмеялся.

Лейтенант, пытавшийся развернуть экипаж конгрессмена, теперь появился в сопровождении майора, чьи полномочия были значительно шире. Майору было плевать, даже если в экипаже находилась половина Конгресса США, всё равно они не должны были перегораживать дорогу в разгар битвы, и потому он притронулся к шляпе, приветствуя Люси Маттисон, а потом стал настаивать, чтобы кучер развернул экипаж и пересек мост через Булл-Ран в обратном направлении.

— Вы знаете, кто я? — вопрошал конгрессмен Маттисон, а потом скрючился, когда в сотне ярдов разорвался снаряд мятежников, шрапнель разлетелась над головами и, не причинив никакого вреда, врезалась в каменный дом.

— Мне плевать, даже если вы французский император. Убирайтесь отсюда к черту! Немедленно! Пошевеливайтесь!

Люси Маттесон улыбнулась Старбаку, и экипаж дернулся вперед.

— Приходите навестить нас в Вашингтоне!

Старбак засмеялся и сделал шаг назад. Холм над ним изрыгал клубы дыма, словно вулкан, разрывались снаряды и трещали винтовки, а раненый хромал назад к перекрестку, где пленные ожидали тюрьмы, янки предвкушали победу, а мертвые ждали погребения.

Сержант теперь не обращал никакого внимания на Старбака, ему было явно безразлично. присоединится ли тот к другим пленным или нет, и Старбак снова присел на теплый камень около дома, закрыл глаза и задумался о том, что готовит ему будущее. Он полагал, что восстание южан полностью разгромлено, остались лишь мертвецы на горячих полях, и сожалел о преждевременном окончании войны.

Он увидел слона и хотел еще. Его привлекал не ужас, не воспоминания об оторванной ноге, кувыркающейся через дорогу, и не лицо солдата, исчезающее в пороховом дыму и запекшейся крови, душу Старбака волновала перестройка всего сущего.

Война, как понял в этот день Старбак, брала всё вокруг, взбалтывала, а потом позволяла кусочкам мозаики упасть в беспорядке. Война — это огромная игра вероятностей и гигантских ставок, отрицающая предопределенность и благоразумие.

Война могла бы спасти Старбака от судьбы, уготовленной ему респектабельной семьей, а мир был наполнен лишь долгом. Война освободила его от обязательств, а мир предлагал скуку, а Натаниэль Старбак был достаточно юн и самоуверен, чтобы больше всего на свете ненавидеть скуку.

Но теперь он был пленником, а битва грохотала где-то вдали. Вымотанного за день Старбака разморило на солнце, и он заснул.

Глава четырнадцатая

Остатки Легиона Фалконера брели на вершину холма, туда, где среди перелесков и полей позади Виргинской бригады Джексона восстанавливали силы выжившие солдаты Натана Эванса. Люди были совершенно измотаны. По настоянию Эванса они встали в подобие шеренги лицом к Булл-Ран, но теперь находились на фланге восстановленной обороны южан и достаточно далеко от основной дороги, так что новая атака федералистов их не коснулась. Солдаты сидели на траве без всякого выражения на лицах и страдали от жажды, гадая, можно ли найти воду или какую-нибудь еду.

Доктор Дэнсон извлек пулю из ноги Адама Фалконера, работая быстро и без хлороформа.

— Тебе повезло, Адам. Ни одна основная артерия не задета. Может, у тебя даже будет легкая хромота, которая так притягивает дам, но и только. — Через десять дней ты уже сможешь танцевать, — он намазал рану ляписом, перевязал ее и занялся полковником.

Чтобы вытащить пулю из мышц живота Вашингтона Фалконера, он работал столь же проворно. Потом зашил рану на руке и наложил шину на сломанную кость.

— Ты не столь удачлив, как твой сын, Вашингтон, — доктор так и не привык обращаться с соседом как со старшим по званию, — но месяца через полтора с тобой всё будет в порядке.

— Полтора месяца? — полковник Фалконер всё еще был в ярости, что его драгоценный Легион выл выкошен под командованием Таддеуса Бёрда и по просьбе Натаниэля Старбака. Он жаждал мести, не Бёрду, которого всегда считал дураком, а Старбаку, на которого полковник возложил всю ответственность за поражение Легиона.

Вместо того, чтобы одержать славную победу под началом Вашингтона Фалконера, полк был брошен в какую-то жалкую стычку на другом конце поля боя. Легион потерял весь обоз и по меньшей мере семьдесят человек. Никто не знал точных цифр, хотя полковник выяснил, что Старбак тоже числится среди пропавших.

Доктор Дэнсон слышал, что Старбака взяли в плен преследующие их янки, а может, случилось и что похуже.

— Парень из второй роты думает, что Старбака могли застрелить, — сказал он полковнику, перевязывая сломанную руку.

— Хорошо, — свирепо заявил полковник, что было простительно человеку, испытывающему боль в только что сломанной руке.

— Отец! — тем не менее запротестовал Адам.

— Если его не застрелили чертовы янки, то это сделаем мы. Он убил Ридли! Я это видел.

— Отец, хватит, — взмолился Адам.

— Бога ради, Адам, почему ты всегда встаешь на сторону Старбака против меня? Верность семье для тебя пустой звук? — полковник выкрикнул сыну эти обидные слова, а тот, огорошенный подобным обвинением, промолчал. Фалконер вздрогнул, когда Дэнсон попытался приладить шину на его предплечье.

— Я вот что тебе скажу, Адам, — продолжал Фалконер, — твой чертов приятель самый настоящий убийца. Боже, мне следовало понять всю его гнилую натуру, когда он рассказывал нам эту историю про воровство и шлюх, но я поверил ему ради тебя. Я хотел помочь ему ради тебя, а теперь Итан из-за этого мертв, и обещаю тебе, я собственноручно придушу Старбака, если у него хватит наглости сюда явиться.

— Только не этой рукой, уверяю, — сухо ввернул доктор Дэнсон.

— К черту руку, Билли! Я не могу оставить Легион на полтора месяца!

— Тебе нужен отдых, — спокойно произнес доктор, — нужно вылечиться. Если ты будешь перетруждаться, Вашингтон, то вызовешь гангрену. Три недели усиленных упражнений, и ты будешь мертв. Давай подыщем для твоей руки подвязку.

Грохот ружейных выстрелов известил, что виргинцы Джексона поприветствовали врага. Теперь сражение велось на плато около Генри-Хауса, плоскую вершину холма окружило пламя и громыхание.

Резервные орудия конфедератов прорвали огромные бреши в наступающих рядах федералистов, но пехота северян зашла артиллерии с фланга, вынудив ее отступить, а пушки янки готовились заняться орудиями мятежников на флангах.

Капитану Имбодену, адвокату, ставшему артиллеристом, казалось, что поле вокруг его пушек изрыто стадом голодных кабанов.

Снаряды северян глубоко входили в почву, прежде чем разорваться, но некоторые попадали в более твердые мишени. Передок батареи Имбодена взорвался от прямого попадания, и один из канониров заорал во все легкие, когда от попавшего в живот осколка все его внутренности вывалились наружу.

Другие канониры пали под меткой стрельбой северных снайперов. Имбоден сам обслуживал одну из пушек, заложив картечь поверх круглого ядра, а потом отступил назад, потянув за шнур, и смертоносный снаряд ринулся в гущу пехотного полка северян, продвигающегося в дыму и вони.

На сером фоне выделялись яркие прямоугольники знамен. Звездно-полосатый флаг вырвался вперед, а три полосы Конфедерации отступили, но потом остановились, когда Томас Джексон, хранивший в седельной сумке зачитанную библию, решил, что им следует остановиться.

Люди Джексона застыли в этом дыму, обнаружив, что столь ненавистные часы муштры во время битвы превратились в привычные и эффективные действия, и что каким-то образом, несмотря на град вражеской картечи и пуль, несмотря на ужас, вызванный доносящимися отовсюду криками раненых и всхлипами умирающих, ужас разорванной плоти и выпотрошенных друзей, их руки по-прежнему заталкивали пули и заряды, устанавливали на место капсюли, прицеливались и стреляли. Всё стреляли и стреляли.

Они были напуганы, но хорошо натренированы, а человек, который их муштровал, бросал на них сердитые взгляды, так что они стояли как каменная стена, построенная у вершины холма.

И атака северян разбилась об эту стену.

Виргинцы Джексона должны были быть сломлены. Должны были быть сметены, как волна смывает кучку песка, вот только они не знали, что сражение проиграно, и потому боролись, даже продвигались вперед, и северяне уже начали задумываться, как им удастся разбить этих ублюдков, и в сердцах янки угнездился страх, а южане сделали еще один шажок по сухой траве, подпаленной горящими пыжами. Федералисты оглядывались в поисках подкрепления.

И это подкрепление пришло, но южане тоже получили свежие силы, когда Борегар наконец-то понял, что весь его план сражения был ошибочным.

Он был столь же неверным, как и любой другой план, но сейчас генерал вносил в него изменения, выдергивая людей с нетронутого правого фланга и подгоняя их к плато у Генри-Хауса.

Ирвин Макдауэлл, раздраженный тем, что вынужден был отложить сладкий миг победы из-за этого упрямого сопротивления, приказал бросить еще больше людей на склон, под огонь пушек капитана Имбодена, в ту жуткую мясорубку, что творили Матфей, Марк, Лука и Иоанн своей картечью, под обстрел винтовок генерала Томаса Джексона.

И тогда началась самая страшная бойня.

Она началась, потому что сражение, состоящее из маневров — захода с флангов, атак и отступлений, превратилось в схватку без явного преимущества. На вершине холма не было деревьев, канавы или стены, лишь открытое пространство, на котором гуляла смерть, и смерть жадно его проглотила.

Солдаты заряжали и стреляли, падали и истекали кровью, и всё новые люди выходили к плато, чтобы пополнить жатву смерти. Две шеренги пехоты встали всего в сотне шагов, пытаясь выпустить друг другу кишки.

Солдаты из Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, Мэна и Вермонта, Коннектикута и Массачусетса стреляли в жителей Виргинии, Миссисипи, Джорджии, обеих Каролин, Мэриленда и Теннесси.

Раненые ползли назад и затихали в траве, мертвых оттаскивали в сторону, шеренги смыкались к центру, ряды полков редели, но под яркими знаменами по-прежнему продолжалась стрельба.

Северяне снова и снова стреляли по рядам конфедератов, зная, что им всего-навсего нужно сломить эту маленькую армию и захватить Ричмонд, и вся Конфедерация Юга распадется, как гнилая тыква, но южане, возвращая пулю за пулей, знали, что Север, однажды получив кровавую рану, сто раз подумает, прежде чем снова осмелится вторгнуться в священную землю Юга.

И потому, из-за столь схожих мотивов, солдаты дрались под своими знаменами, хотя на этой безветренной жаре главной целью являлись пушки противников, потому что та сторона, которой удалось бы заставить замолчать пушки врага, скорее всего выиграла бы борьбу. Ни одно орудие не было защищено земляными укреплениями, потому что ни один из генералов не планировал драться на этом голом плато, так что канониры были открыты для огня пехоты, потому что на вершине холма не было места, чтобы держаться на достаточном расстоянии. Это была практически рукопашная свалка, убийственная драка.

Канониры заряжали пушки смертоносной картечью, выкашивающей перед дулами орудий целые ряды атакующих, но солдаты всё равно шли в наступление. Потом, когда солнце прошло через зенит, полк виргинцев, одетых в синие мундиры, оказавшиеся единственной униформой, которую смог достать их полковник, пришел на помощь левому флангу конфедератов и увидел прямо перед собой вражескую батарею.

Они бросились вперед. Канониры заметили их и помахали руками, полагая, что это северяне, а в неподвижном дымном воздухе красно-бело-синее знамя конфедератов с тремя полосами выглядело как звездно-полосатый флаг.

Артиллеристы-северяне разделись до пояса, пот прочертил белые полосы по их черным от пороха телам, они чертыхались, обжигая руки о раскаленные дула орудий, и не стали пристально всматриваться в пехоту в синих мундирах, которая выступила, как полагали канониры, чтобы прикрыть их от наступающего спереди противника.

— Цельсь! — целый батальон виргинской пехоты подошел к флангу батареи северян на расстояние выстрела. Винтовки взметнулись к плечам синемундирников. Уже не было времени, чтобы развернуть заряженные орудия, так что артиллеристы просто бросились наземь, спрятавшись за пушками и лафетами и накрыв головы руками.

— Пли! — сквозь серый дым блеснуло пламя, и офицеры-виргинцы услышали щелканье сотен пуль, ударяющихся о металл пушек или деревянные передки, а потом до них донеслось ржание умирающих пятидесяти лошадей батареи. Те канониры, которые пережили этот залп, развернулись и бросились бежать, а виргинцы атаковали их с примкнутыми штыками и ножами. Батарея была захвачена, а пушки залиты кровью.

— Разворачивай пушки! Разворачивай пушки!

— В атаку!

Всё больше южан бросались вперед с блестящими в дымной пелене штыками.

— За наш дом! За наш дом! — вопили они, и их приветствовал ружейный залп, но северяне начали отступать. Где-то между шеренгами разорвался снаряд, озарив дым огнем. — За наш дом!

Северяне атаковали в ответ. Один из полков отбил захваченные виргинцами артпозиции, вынудив южан отступить, но орудия были бесполезны для северян — все канониры были застрелены или заколоты, а лошади превратились в груды мертвого мяса, так что и увести пушки не было никакой возможности.

Канониры других батарей были застрелены снайперами, конфедераты медленно наступали вперед, и северяне услышали странный крич наступавших мятежников. Тени удлинялись, и все больше и больше солдат карабкалось по холму, дабы принять участие в упорно творимом людьми кошмаре.

Джеймс Старбак поднялся на холм. Его уже не интересовали трофеи, которые генерал-победитель мог бы возложить к ногам президента. Он пришел разузнать, что же пошло не так на покрытом дымом плато.

— Узнайте, что там происходит, Старбак, — приказал генерал своему адъютанту.

— Отправляйтесь! — Макдауэлл послал с подобным поручением еще шестерых, но и не думал посетить плато собственной персоной. Вообще-то Макдауэлл был подавлен этим шумом и просто имел смутное желание, чтобы его адъютант вернулся с хорошими новостями о победе.

Джеймс пришпорил лошадь вверх по изрытому снарядами холму и обнаружил там ад. Он отпустил поводья, и его лошадь медленно шла вперед, где с примкнутыми штыками маршировал полк из Нью-Йорка, только получивший приказ подниматься вверх, в сторону вражеского строя, и Джеймсу показалось, что вся армия южан вдруг расцветилась пламенем, огромной стеной огня, сменившейся накатывающейся пеленой дыма, и ньюйоркцы рывком остановились, а потом последовал еще один залп южан по флангу, и северяне начали отступать, оставляя мертвых и раненых. Джеймс заметил, как задвигались шомполы, когда северяне попытались открыть ответный огонь, но нью-йоркский полк атаковал в одиночку, без поддержки с фланга, и у него не было шанса против залпового огня южан, обстреливающих с флангов и спереди, выкашивая ряды северян.

Джеймс попытался их приободрить, но его рот вдруг пересох, и он не смог выдавить ни слова.

А потом мир вокруг Джеймса разлетелся на куски. Его лошадь буквально подпрыгнула прямо под ним, потом подняла голову, чтобы заржать, и рухнула. Снаряд разорвался под ее брюхом, выпотрошив животное, и Джеймс, оглушенный, ничего не соображающий и вопящий, неуклюже распластался на куче внутренностей, плоти и копыт.

Он отполз от нее на четвереньках, изрыгая содержимое своего переполненного желудка. Он так и остался на четвереньках, чувствуя новые позывы к рвоте, а потом смог нетвердо встать на ноги.

Он поскользнулся в луже лошадиной крови, снова поднялся и шатаясь захромал к деревянному дому, находившемуся в центре шеренги федералистов, где, похоже, можно было укрыться, хотя, подойдя поближе, он заметил, что древесина этого маленькое здания была подпалена и расщеплена пулями и снарядами. Джеймс прислонился к погребу во дворе и попытался восстановить представления о мире, но мог думать только о том, как он окунулся в лошадиную кровь. В ушах еще звенело после взрыва.

Рядом с ним сидел солдат из Висконсина с белым, как маска, лицом, и Джеймс постепенно начал понимать, что голова солдата наполовину отделена от тела осколком снаряда, а мозги торчат наружу.

— Нет, — произнес Джеймс, — нет! Внутри дома завывала женщина, а где-то вдалеке раздавались такие звуки, будто воет целая армия женщин. Джеймс оттолкнулся от погреба и похромал в сторону полка пехоты.

Это были жители Массачусетса, его земляки, и он встал рядом с их знаменами, увидев мертвецов, сваленных под флагами, и пока он смотрел на них, в кучу бросили еще одного человека.

Флаги являлись мишенью для вражеских снайперов, приглашением к смерти под яркими звездами, но как только падал знаменосец, другой подхватывал древко и держал штандарты высоко.

— Старбак! — прокричал чей-то голос. Это был майор, которого Джеймс знал как сурового и осторожного бостонского адвоката, но по непонятной причине, хотя он и встречал этого человека каждую неделю в адвокатском клубе, Джеймс не мог припомнить его имени. — Где Макдауэлл? — рявкнул майор.

— Внизу, у главной дороги, — Джеймсу удалось ответить членораздельно.

— Он должен быть здесь!

Над головой просвистел снаряд. Майор, худой седовласый человек с аккуратной бородкой, вздрогнул, когда снаряд разорвался где-то за его спиной.

— К черту их!

«К черту кого?», — подумал Джеймс, а потом поразился, что он использовал это дурное слово, хотя и мысленно.

— Мы деремся с ними отдельными подразделениями! — бостонский адвокат пытался разъяснить затруднительное положение армии северян. — Так не должно быть!

— Что вы имеете в виду? — Джеймсу приходилось кричать, чтобы его можно было расслышать на фоне постоянного грохота пушек. Как же зовут этого человека? Он вспомнил, что адвокат был настоящим докой в перекрестных допросах и никогда не отпускал свидетеля, не вытряся из него нужные доказательства, и еще вспомнил один знаменитый случай, когда этот человек однажды вышел из себя, заявив на открытом процессе, что главный судья Шоу и интеллектуально, и юридически туповат, и за это судья сначала его оштрафовал, а потом пригласил на ужин. Так как же его зовут?

— Атаки должны вестись одновременно! Нам нужен старший офицер, который бы координировал всё это, — майор внезапно остановился.

Джеймс, который уже чувствовал дискомфорт, выслушивая критику законного командования, попытался объяснить, что генерал Макдауэлл, вне всяких сомнений, в курсе того, что происходит, но потом замолчал, потому что майор покачивался.

Джеймс протянул ему руку, майор схватился за нее с дьявольской силой, а потом открыл рот, но вместо слов оттуда вдруг хлынул фонтан крови.

— О нет, — только и смог произнести майор, а потом рухнул к ногам Джеймса. Джеймс и сам шатался. Это был настоящий кошмар, и его охватил жуткий, подлый и постыдный страх.

— Передайте моей дорогой Абигейл, — сказал умирающий майор, а потом бросил на Джеймс жалостливый взгляд. Джеймс так и не вспомнил его имени.

— Что передать Абигейл? — спросил он глупо, но майор был уже мертв, и Джеймс отбросил руку мертвеца, ощущая чудовищную грусть, потому что ему предстояло умереть, так и не познав удовольствий этого мира.

Он умрет, и никто по-настоящему по нему не заскучает, никто не будет горевать, и Джеймс уставился в небо, заскулив от жалости к самому себе, а потом на ощупь вытащил из твердой кожаной кобуры револьвер, нацелил его куда-то в сторону армии конфедератов, взвел курок и выпустил пули в дымную завесу. Каждым выстрелом он мстил и протестовал против собственной осмотрительности.

Массачусетский полк спотыкаясь шел вперед. Шеренга распалась, а солдаты объединились в небольшие группы, пробирающиеся между мертвыми и умирающими.

Они переговаривались, подбадривая друг друга, обмениваясь похвалами и шутками.

— Эй, мятежники! Вот свинцовая таблетка от вашей болезни!

— Билли, ты как?

— Пушки что-то прям задыхаются от злости.

Пули Минье расширялись в стволах винтовок от взрыва пороховых газов в их полом основании, а резьба в дуле придавала им смертоносное вращение.

Такая расширившаяся пуля, царапая по дулу, должна была извлекать из него остатки пороха, но на практике этого не происходило, а из-за скапливающегося порохового нагара усталым солдатам становилось чудовищно сложно заряжать винтовки.

— Сюда, мятежники! Я кое-что для вас приготовил!

— Боже! Вот эта близко прошла.

— Бесполезно пригибаться, Робби, они пролетят мимо до того, как ты услышишь.

— Есть у кого-нибудь заряды? Дайте мне патрон!

Джеймсу стало легче от этих спокойных разговоров, и он подошел ближе к одной из групп. Командующий офицер Массачусутского полка начал день лейтенантом, и теперь кричал выжившим, чтобы шли в атаку, и они пытались, выплевывая оскорбления из своих осипших глоток, но потом две шестифунтовые пушки конфедератов накрыли открытый фланг полка зарядами картечи, и пули забарабанили по рядам выживших, уничтожая оставшихся и добавляя новой крови на уже скользкую от нее траву.

Солдаты из Массачусетса отступили. Джеймс перезарядил револьвер. Он находился настолько близко, что мог разглядеть заляпанные грязью лица врагов, видел, как на фоне черной от пороха кожи блестели белки их глаз, их расстегнутые мундиры и выпущенные рубашки. Он наблюдал, как один из мятежников упал, схватившись за колено, а потом пополз обратно в тыл.

Он видел, как офицер мятежников с длинными русыми усами кричал, пытаясь воодушевить солдат. Его китель был расстегнут, а панталоны подвязаны веревкой. Джеймс тщательно прицелился в офицера, но дым из револьвера не позволил рассмотреть произведенный выстрелом эффект.

Пушки мятежников откатывались назад, с грохотом подпрыгивая в колее, оставленной собственными колесами, шипели, когда банники чистили дула, а потом снова стреляли, изрыгая клубы дыма, густеющие, как туман в Нантакете.

Со стороны правого фланга Борегара подошли новые пушки. Генерал мятежников почувствовал, что бедствие удалось предотвратить, хотя его заслуги в этом не было, это мальчишки — фермеры, студенты и приказчики в лавках — выстояли перед натиском северян и теперь пошли в контратаку по всей линии обороны, на скорую руку выстроенной Джексоном. Две непрофессиональные армии столкнулись, и удача оказалась на стороне Борегара.

Генерал Джозеф Джонстон привел своих людей из долины Шенандоа, но теперь, когда они были здесь, он не мог ничего поделать, разве что наблюдать, как они умирают. Джонстон имел более высокий ранг, чем Борегар, но Борегар планировал ход этой битвы и знал местность, в то время как Джонстон являлся чужаком и потому позволил Борегару довершить дело. Джонстон был готов взять на себя командование, если Борегара ранят, но до этого момента он решил молчать, просто пытаясь уловить течение событий, подошедших к ужасающей кульминации на вершине холма.

Джонстон достаточно четко понял, что Север обманул Борегара, обойдя его с фланга, но и видел, что войска южан дали серьезный отпор и теперь куют свою победу.

Джонстон также понял, что именно полковник Натан Эванс из Южной Каролины, на которого никто не обращал внимания, вероятно, спас Конфедерацию, разместив свои жалкие войска на пути наступления северян. Джонстон разыскал Эванса и поблагодарил его, а потом, пробиваясь обратно на восток, генерал поравнялся с тем местом, где лежал, прислонившись к седлу, раненый полковник Вашингтон Фалконер. Фалконер был замотан в бинты от пояса до груди, а его левая рука держалась на покрытой пятнами крови ленте.

Генерал натянул поводья и с сочувствием опустил глаза на раненого полковника.

— Фалконер, не так ли?

Вашингтон Фалконер поднял взгляд и увидел сияние желтого галуна, но покрытое дымовой завесой солнце находилось за спиной всадника, и его лицо невозможно было разглядеть.

— Сэр? — ответил он очень осторожно, пытаясь подобрать аргументы для оправдания поражения Легиона.

— Я Джозеф Джонстон. Мы встречались в Ричмонде четыре месяца назад, и, конечно, в прошлом году имели удовольствие отобедать вместе в доме Джетро Сандерса.

— Конечно, сэр, — Фалконер ожидал получить выволочку, но голос генерала Джонстона звучал более чем дружелюбно.

— Должно быть, вы чувствуете себя ужасно, Фалконер. Рана серьезная?

— Царапина, сэр, через полтора месяца пройдет, только и всего, — Фалконер знал, как придать голосу приличествующую ситуации скромность, но, по правде говоря, он отчаянно пытался свыкнуться с чудесной мыслью, что генерал Джонстон не собирается его отчитывать.

Вашингтон Фалконер не был дураком и знал, что вел себя неподобающе или, по крайней мере, ему можно было вменить в вину, что он действовал не мудро, оставив Легион и тем самым не оказавшись на месте, чтобы спасти его от предательства Старбака и импульсивности Бёрда, но если ориентироваться на дружелюбие Джонстона, то, может, никто и не заметил это его пренебрежение долгом?

— Если бы не ваше самопожертвование, — заявил Джонстон, поливая целительным бальзамом чувство собственного достоинства Фалконера и превратив его радость в полную и безоговорочную, — сражение было бы проиграно еще два часа назад. Слава Богу, что вы были с Эвансом, вот всё, что я хочу сказать.

Фалконер открыл было рот, чтобы ответить, но не нашел подходящих слов и закрыл его.

— Федералисты полностью сбили с толка Борегара, — небрежно заметил Джонстон.

— Он думал, что всё решится на правом фланге, а эти мерзавцы всё время планировали нанести нам удар здесь. Но ваши ребята всё сделали правильно, и спасибо Господу за это, потому что вы спасли Конфедерацию, — Джонстон был очень дотошным профессиональным солдатом с большим опытом, и, похоже, был действительно тронут, отдавая эту дань уважения.

— Эванс рассказал мне о вашей храбрости, Фалконер, и для меня честь поприветствовать вас!

На самом деле Окорок Эванс отдал дань храбрости Легиона Фалконера, вообще не упомянув имя Вашингтона Фалконера, но это недопонимание не было удивительным, а Вашингтон Фалконер решил, что исправлять его в данный момент не стоит.

— Мы просто сделали всё, что могли, сэр, — только и сумел вымолвить Фалконер, а мысленно уже сочинил целую историю про этот день — как он с самого начала понял, что левый фланг южан остался опасно незащищенным. Разве не он отправился на рекогносцировку местности к броду Садли на заре? Разве не он разместил свой полк в том самом месте, где он мог противостоять вторжению врага? И разве он не был ранен в последующем сражении?

— Рад оказать эту мелкую услугу, сэр, — скромно добавил он.

Джонстону понравилась скромность Фалконера.

— Вы храбрый человек, Фалконер, и я приложу все усилия, чтобы в Ричмонде узнали, кто является настоящим героем Манассаса.

— Настоящие герои — мои солдаты, сэр, — всего десять минут назад полковник проклинал своих людей, особенно музыкантов, которые бросили два дорогущих саксгорна, трубу и три барабана в отчаянной попытке удрать от преследования северян. — Они славные виргинцы, сэр, — добавил он, зная, что генерал Джонстон и сам происходит этого штата.

— Отдаю честь всем вам! — сказал Джонстон, хотя и притронулся к шляпе исключительно для Фалконера, а потом пришпорил лошадь.

Вашингтон Фалконер лежал на спине, греясь в лучах славы. Герой Манассаса! Даже боль, казалось, ушла, или, может, дело было в морфине, который дал ему доктор Дэнсон, но даже если и так, он герой! Какое славное слово и как хорошо оно подходило Фалконеру!

И, может, полтора месяца в ричмондском доме — это не так уж плохо, если, конечно, сражение будет выиграно, а Конфедерация спасена, но с этой оговоркой у героя больше шансов получить повышение, если он регулярно обедает с властями страны. И каким укором это будет для всякой швали вроде Ли, который обращался с ним как с каким-то ниггером. Теперь им придется иметь дело с героем! Фалконер улыбнулся своему сыну.

— Адам, думаю, ты заслужил повышение.

— Но…

— Тише! И не вздумай протестовать! — полковник всегда хорошо себя чувствовал, проявляя щедрость, а в этот момент, пробудивший надежды на то, что его статус героя Манассаса упрочится, он чувствовал себя еще лучше. Ведь его наверняка произведут в генералы? И он наверняка найдет время, чтобы довести Легион до совершенства, чтобы полк стал жемчужиной в составе его новой бригады. Бригады Фалконера.

Как прекрасно звучало это название, и полковник уже воображал, как бригада Фалконера возглавляет марш на Вашингтон, как салютует, проходя по покоренной стране мимо Белого дома в сопровождении завоевателя верхом на коне. Он вытащил сигару из коробки и протянул ее Адаму, чтобы подчеркнуть всю важность своих слов.

— Ты должен взять на себя командование Легионом, пока я не поправлюсь. Я должен быть уверен, что Дятел не сойдет с ума в очередной раз. Что никогда больше не бросит Легион в какую-нибудь малозначительную стычку. И вообще, Легион должен находиться в руках семьи. А сегодня ты прекрасно себя показал, сынок, просто прекрасно.

— Я ничего не сделал, отец, — горячо запротестовал Адам, — и даже не уверен, что…

— Хватит, хватит! Замолчи! — Вашингтон Фалконер заметил приближающегося майора Бёрда и не хотел, чтобы Таддеус стал свидетелем того, как Адам увиливает от ответственности. — Таддеус! — полковник поприветствовал своего шурина с несвойственной теплотой. — Генерал просил меня тебя поблагодарить. Ты всё правильно сделал!

Майор Бёрд, прекрасно осведомленный, что полковник был в ярости еще минуту назад, ошеломлено застыл, нарочито оглядываясь, словно в поисках другого человека по имени Таддеус, который мог бы стать объектом похвалы полковника.

— Вы со мной говорите, полковник?

— Ты прекрасно справился! Поздравляю! Ты поступил именно так, как я от тебя и ожидал, в самом деле, именно так! Заставил Легион выполнять свой долг до моего появления. Все считали, что сражение будет на правом фланге, но мы ведь лучше разобрались, да? Мы справились, прекрасно справились. Если бы не сломанная рука, я бы пожал твою. Отлично, Таддеус, отлично!

Таддеусу Бёрду удалось удержаться от смеха, хотя его голова нервно задергалась взад и вперед, словно он был готов разразиться дьявольским хохотом.

— Стоит ли это понимать, — наконец сумел выдавить он, подавив смешок, — что и вас тоже нужно поздравить?

Полковник скрыл свой гнев, вызванный подобной наглостью шурина.

— Полагаю, мы с тобой знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы обмениваться комплиментами, Таддеус. Просто хочу тебя заверить, что я упомяну твое имя в Ричмонде.

— Я пришел сюда не для того, чтобы выразить вам свое восхищение, — заявил Таддеус с бестактной честностью, — а чтобы предложить направить группу за водой. У всех пересохло во рту.

— За водой? Ну конечно же, за водой. А потом мы с тобой можем сесть вместе и решить, что нам понадобится в будущем. Мистер Литтл сообщил, что оркестр потерял кой-какие инструменты, и мы не можем позволить себе терять так много офицерских лошадей, как сегодня.

Инструменты? Лошади? Таддеус Бёрд вытаращился на зятя, гадая, не иссушил ли ему мозги перелом руки.

Что действительно нужно Легиону, как решил Таддеус Бёрд пока полковник отсутствовал, так это учебник Макгаффи по основам военного дела, самая первичная подготовка по стрельбе и муштра, но он знал, что не стоит сейчас этого говорить.

Самодовольство Фалконера и так раздулось из-за какой-то дурацкой похвалы, он уже воображал себя покорителем Нью-Йорка. Бёрд попытался отрезвить полковника, напомнив ему о реальности.

— Вам нужен счет от мясника, Фалконер? — прервал он полковника. — Список убитых и раненых?

Вашингтону Фалконеру пришлось снова скрыть свое раздражение.

— Всё так плохо? — спросил он осторожно.

— Мне не с чем сравнивать, и к сожалению, вряд ли он полный. Мы недосчитались многих после вашей храброй победы, но знаем наверняка, что пара десятков точно погибла. Капитан Дженкинс и бедняга Бэрроуз, конечно же. Полагаю, вы напишете вдовам? — Бёрд помедлил, но не получив ответа, просто пожал плечами и продолжал: — Конечно, могут быть и другие погибшие, которые еще остались там. Нам известно о двадцати двух раненых, некоторые ранены очень серьезно.

— О двадцати трех, — вмешался полковник, наградив Таддеуса Бёрда слабой улыбкой. — Я тоже считаю себя солдатом Легиона, Таддеус.

— И я, Фалконер, и уже включил вас в число героев. Как я и сказал, двадцать два ранения, некоторые серьезные. Мастерсон не выживет, а Нортон потерял обе ноги, так что…

— Мне не нужны детали, — раздраженно заявил Фалконер.

— И семьдесят два человека числятся пропавшими, — Бёрд стоически продолжал докладывать плохие новости. — Это не значит, что они навсегда для нас потеряны, Тёрнер Маклин приковылял пять минут назад, причем часа два бродил по полю боя, совершенно ничего не соображая. Другие, возможно, мертвы. Я слышал, что Ридли погиб.

— Убит, — подчеркнул полковник.

— Убит? — Бёрд уже слышал эту историю, но хотел спровоцировать полковника.

— Он был подло убит, и я тому свидетель, — заявил полковник, — а ты внесешь это в полковые книги.

— Если я вообще их найду, — весело отметил Бёрд. — Похоже, мы потеряли весь обоз.

— Подло убит! Слышишь меня! — Фалконер выплеснул это обвинение, так что в его груди вспыхнула боль. — Вот что ты напишешь. Что он был убит Старбаком.

— А Старбак пропал, — горько продолжал Бёрд. — С сожалением должен это констатировать.

— Тебе жаль? — в голосе полковника было что-то очень опасное.

— Как и вам должно быть жаль, — заявил Бёрд, проигнорировав тон полковника. — Старбак, вероятно, спас наши знамена и совершенно точно предотвратил пленение Адама. Разве Адам вам не рассказал?

— Отец, я пытался тебе сказать, — сказал Адам.

— Старбак исчез, — безо всякого выражения произнес полковник, — а если бы был здесь, то тебе пришлось бы арестовать его за убийство. Я видел, как он застрелил Ридли. Видел! Слышишь, Таддеус? — вообще-то полковника, выплеснувшего свое негодование, вспомнив смерть бедного Ридли, слышал весь Легион.

Боже ты мой, подумал Фалконер, но ведь ни один человек не поверил его словам о том, что он видел, как Старбак сделал выстрел, убивший Ридли! Полковник повернулся в седле и видел, как тот выстрелил!

А теперь Дятел хочет сделать из бостонца героя? Боже, подумал полковник, но ведь это он сам — герой Манассаса. Разве не так сказал генерал Джонстон?

— Говоришь, мы потеряли беднягу Розуэлла Дженкинса? — спросил он, намеренно сменив тему.

— От него практически ничего не осталось после попадания снаряда, — подтвердил Бёрд, а потом упрямо вернулся в прежней теме. — Вы и правда приказываете мне арестовать Старбака за убийство?

— Да, если найдешь его! — выкрикнул полковник и содрогнулся, когда по его руке прошла волна боли. — Бога ради, Таддеус, почему ты вокруг всего поднимаешь такую чертову суету?

— Потому что кто-то же должен, полковник, кто-то должен, — Бёрд улыбнулся и оглянулся через плечо, туда, где на окруженном огнем плато сражение подошло к поворотному моменту.

Джеймс Старбак так и не понял, что сломило ряды северян. Всё, что отложилось в памяти — отчаянная паника, охватившая войска федералистов. И вскоре, забыв про всякий порядок, армия Макдауэлла побежала.

Своими усилиями, какими бы они ни были, они не добились ничего — полки южан так и остались на плато. Ни один штурм не смог удержать завоеванные позиции, дабы позволить свежим силам закрепить успех. Северян отбрасывали снова и снова, и каждая отраженная южанами атака оставляла на поле боя мертвых и умирающих, лежащих рядами, словно принесенные приливом водоросли, обозначая крайнюю точку каждой атаки.

В некоторых полках северян заканчивались боеприпасы. Южане, отброшенные к собственному обозу, набивали свои сумки новыми патронами, но припасы северян по-прежнему располагались к востоку от Булл-Ран, и каждой телеге и повозке приходилось пересекать забитый транспортом каменный мост. Чаще же всего оказывалось, что боеприпасы, правдами и неправдами добравшиеся до вершины холма, оказывались не того калибра — так, войска, вооруженные винтовками пятьдесят восьмого калибра, получали пули шестьдесят девятого. Поэтому, как только винтовки замолкали, стрелки отступали, оставляя бреши в строю северян, которые тут же заполняли мятежники в сером.

Винтовки и ружья обеих сторон ломались или выдавали осечку. Чаще всего выходили из строя брандтрубки [30], по которым били курки, поджигавшие порох. Однако южане могли пользоваться подобранным у мертвых северян оружием и продолжать убийства. И все же северяне продолжали драться.

Стволы ружей и винтовок были забиты остатками сгоревшего пороха, поэтому с каждым выстрелом становилось все тяжелее и тяжелее забивать новую пулю. День выдался жаркий, воздух наполнился едким пороховым дымом, рты и глотки усталых солдат давно пересохли, на плечах чернели синяки из-за отдачи тяжелых ружей, голоса охрипли от криков, дым вызывал резь в глазах, в ушах звенело от взрывов, руки саднило из-за усилий при перезарядке. И все же они дрались.

Они истекали кровью — и дрались. Ругались — и дрались. Молились — и дрались. Некоторые выглядели ошарашенными, они просто стояли, вытаращив глаза и открыв рот, не обращая внимания на окрики своих офицеров и нестройный хор свистящих пуль, выстрелов, снарядов и воплей.

Джеймс Старбак потерял чувство времени. Он перезаряжал револьвер, стрелял и снова перезаряжал. Едва ли он сознавал, что делает, он лишь знал, что каждый выстрел может спасти Союз. Он был в ужасе, но продолжал сражаться, и почему-то мысли о младшей сестре придавали ему мужества.

Он решил, что только Марта будет его оплакивать, и что ему не следует винить ее за проявление чувств, и именно это решение привело его на то место, где он стрелял, как простой рядовой, стрелял и заряжал, заряжал и стрелял, всё это время громко повторяя имя Марты, как талисман, который сохранит его храбрость.

Марта по характеру была очень похожа на Натаниэля, и когда Джеймс стоял посреди поля, усеянного ранеными и убитыми, он рыдал, почему Господь не наградил его отвагой Марты и Натаниэля.

Потом, когда он вставил в револьвер последний капсюль, в рядах южан возникло какое-то оживление, Джеймс поднял голову и увидел, что весь вражеский фронт ринулся вперед. Он выпрямил свою покрытую ссадинами ноющую руку, нацелив револьвер на армию, которая выглядела как огромная серая крыса с черными подпалинами от порохового огня и двигалась прямо на него.

А потом, когда он пробормотал имя сестры, прищурившись от грохота, который производил его револьвер, то заметил, что находится в полном одиночестве.

Только что здесь шло сражение, а теперь началось беспорядочное бегство.

Потому что армия федералистов была сломлена и удирала.

Она бросилась вниз по холму, всякий порядок испарился. Солдаты кидали винтовки и ружья, штыки и заплечные мешки и просто бежали. Некоторые бежали на север, в сторону брода Садли, а другие — к каменному мосту. Некоторые попытались дать отпор наступлению, крича своим товарищам, чтобы держались, но были сметены потоком бегущего большинства.

Паникующие войска наводнили поля по обе стороны основной дороги, по которой неистовым галопом лошади везли пушки, а бегущая пехота вопила, уворачиваясь от железных колес. Кто-то использовал знамена как пики, чтобы пробить себе путь через толпу.

Преследователи остановились на краю плато. Плевки ружейного огня ускорили отступление северян, но ни у кого на стороне мятежников не было сил на погоню. Вместо этого они потихоньку начали осознавать, что победили, а несущаяся внизу паникующая орда потерпела поражение.

Канониры мятежников привезли уцелевшие пушки на вершину холма, и снаряды южан наполнили теплый вечерний воздух свистом, разрываясь в клубах дыма на переполненной дороге и в дальнем лесу. Один из снарядов разорвался прямо над деревянным мостом, по которому основная дорога пересекала глубокий приток Булл-Ран, как раз в тот момент, когда по нему проезжал фургон.

Раненые лошади запаниковали и попытались понести, но роковой снаряд вырвал переднее колесо, и массивную повозку развернуло, ее сломанная ось вонзилась в древесину, так что тяжелый фургон намертво застрял в деревянном парапете моста, тем самым заблокировав отступающей армии главную дорогу, а всё больше снарядом свистело вокруг, падая на бегущих северян.

Пушки федералистов, повозки, передки и фургоны, которые еще находились на западном берегу Булл-Ран, были брошены, чтобы возницы могли сбежать в безопасное место. Снаряд разорвался прямо в реке, разбрызгивая тонны воды.

За спинами паникующей массы людей разрывались всё новые снаряды, подгоняя обезумевшую толпу вниз по скользкому берегу в быстрое течение реки.

Многие утонули под напором своих же отчаявшихся товарищей. Другим удалось кое-как перебраться через глубокий поток и выползти на берег, и они ринулись в сторону Вашингтона.

Натаниэль Старбак наблюдал, как на краю плато началось беспорядочное бегство. Поначалу он не поверил собственным глазам, а потом недоверие сменилось изумлением.

Охраняющий пленников сержант бросил взгляд на холм, а потом побежал. Раненый северянин, приходящий в себя во дворе, похромал прочь, используя ружье в качестве костыля. Рыжебородый доктор подошел к двери в своем забрызганном кровью фартуке, скептически оглядел всю сцену, покачал головой и вернулся обратно к пациентам.

— Что нам теперь делать? — спросил один из пленных Старбака, поскольку офицер мог знать, как положено вести себя в случае победы, находясь при этом в центре побежденного сброда.

— Оставаться спокойными и вежливыми, — посоветовал Старбак. Мимо дома бежали северяне, и некоторые злобно разглядывали южан.

— Сидите и не шевелитесь. Мы просто ждем, — он наблюдал, как полевое орудие северян отступало с плато. Командовавший расчетом капитан сумел каким-то образом собрать четыре лошади. Истекая кровью из-за вонзающихся шпор, с испуганными седоками в седлах, вытаращив и закатывая глаза, лошади неслись вниз по склону. Мрачные канониры, усевшиеся на передке орудия, цеплялись за металлические поручни.

Само орудие, закрепленное к передку, подпрыгивало, когда вся конструкция пересекала ручей у подножия холма. Кучер натянул поводья, и запаниковавшие лошади слишком резко повернули к дороге. Старбак в ужасе наблюдал, как сначала занесло орудие, затем передок, они перевернулись и, перелетев через дорогу, с отвратительным скрежетом влетели в деревья. Какое-то мгновение стояла тишина, которую тут же разорвали первые вопли.

— Боже, — один из раненых южан в ужасе отвернулся, не в силах смотреть на кошмарное зрелище. Одна из лошадей, переломав задние ноги, пыталась высвободиться из-под обломков; канонир, придавленный передком орудия, пронзенный осколками дерева, пытался выползти, цепляясь пальцами за землю.

Пробегавший рядом сержант-пехотинец, не обращая внимания на раненого, поймал уцелевшую лошадь, обрезал поводья, снял цепи и забрался в седло.

Через дорогу покатилось колесо от передка орудия. Лошади, как и умирающий канонир, продолжали издавать ужасные звуки.

— Боже мой, — один из пленников, собравшихся в тени деревьев во дворе, виргинец, снова и снова повторял слова молитвы.

Кошмарные вопли продолжались, пока офицер северян не подошел к раненым животным и не выстрелил им в головы. Пять выстрелов, и они затихли. Остался только задыхающийся и визжащий канонир, пронзенный насквозь обломками передка.

Офицер глубоко вздохнул:

— Солдат!

Видимо, раненый невольно отреагировал на властный голос. Он затих на какую-то секунду — всё, что требовалось офицеру. Тот прицелился, нажал на спусковой крючок, и канонир умолк навсегда.

Офицер-северянин, содрогнувшись, отбросил опустевший револьвер и, всхлипывая, ушел. Окружающий мир, казалось, погрузился в тишину. Пахло кровью, но тишину нарушил лишь виргинец, в последний раз повторив молитву, будто бы слова, произносимые снова и снова, могли спасти его душу.

— Ребята, вы в порядке? — спросил прискакавший к перекрестку офицер в сером.

— В порядке, — ответил Старбак.

— Мы дали им пинка, ребята! Задали как следует! — похвастался офицер.

— Хотите яблоко, мистер? — пленный из Южной Каролины, получив свободу, порылся в мешках, свалившихся с перевернувшегося передка пушки, и вытащил из кровавого беспорядка несколько яблок. Он бросил ликующему офицеру яркое красное яблоко. — Ну так наподдайте им еще!

Офицер поймал яблоко. За его спиной первые пехотинцы-южане продвигались в сторону Булл-Ран. Старбак понаблюдал за ними какое-то время, а потом отвернулся. Лотерея войны снова сделал его свободным, и ему нужно было выполнить еще одно обещание.

Усталые солдаты подбирали раненых, которых могли найти. Некоторые лежали в лесу и были обречены на медленную смерть, забытые в подлеске.

Мучимые жаждой люди искали воду, а некоторые просто пили грязную жидкость для банников, заглатывая вместе с теплой и соленой влагой остатки пороха. Поднялся небольшой ветерок, раздувающий костры, которые солдаты развели из сломанных прикладов и остатков изгороди.

Мятежники были не в том состоянии, чтобы преследовать войска федералистов, и потому они остались на поле битвы, уставившись в зачарованном изумлении на боевые трофеи — пушки, фургоны, зарядные ящики, кучи захваченного добра и тьму пленных.

Среди этих пленных был толстый конгрессмен из Рочестера, штат Нью-Йорк, его нашли, когда он пытался спрятать свой огромный живот за тоненьким молодым деревцем, и привели в штаб армии, где он разбушевался, заявляя о том, какой важный пост занимает, и требуя освобождения.

Солдат из Джорджии, тощий как щепка, велел ему заткнуть чертов рот до того, как придется отрезать ему чертов язык, чтобы зажарить и подать с яблочным соусом. Конгрессмен наконец-то замолчал.

В сумерках мятежники пересекли Булл-Ран и захватили тридцатифунтовое орудие Паррота, которое дало сигнал к началу атаки на рассвете.

Северяне бросили двадцать шесть других орудий, а также почти весь обоз. Солдаты-южане обнаружили полные комплекты униформы, тщательно сложенные и подготовленные к триумфальному входу в Ричмонд, и солдат из Северной Каролины гордо прошелся по округе в прекрасном генеральском мундире янки — с эполетами, саблей, кушаком и шпорами.

Карманы мертвецов обшарили, стянув из них гребни, игральные карты, библии, ножи и монеты. Некоторым повезло найти трупы богатых — один с тяжелыми часами на цепочке с золотыми безделушками, а другой — с рубином в обручальном кольце.

Дагерротипы жен и возлюбленных, родителей и детей были выброшены, потому что победители искали не воспоминания о разбитых привязанностях, а лишь монеты, сигары, золото и серебро, хорошие ботинки, рубашки тонкой работы, ремни, пряжки и оружие.

Сам по себе возник рынок для продажи награбленного, хороший офицерский бинокль продавался по доллару, сабля — за три, а пятидесятидолларовый револьвер Кольта — за пять или шесть. Самым ценным товаром были фотографии нью-йоркских дам, позирующих без одежды.

Некоторые солдаты отказывались на них смотреть, ощущая адово пламя, но большинство передавало картинки друг другу, гадая, какая же их ждет добыча, если только их призовут вторгнуться в богатый, тучный и податливый Север, который взрастил всех этих женщин в таких прекрасных комнатах.

Доктора с Севера и Юга работали вместе в полевых госпиталях на опаленном и вздыбленном поле битвы. Раненые стонали, ампутированные ноги и руки выбрасывались в кучи во дворах, а мертвых складывали как дрова, чтобы захоронить на следующее утро.

Когда настал вечер, Джеймс Старбак еще находился на свободе. Он спрятался в перелеске и теперь полз по дну глубокой канавы в сторону Булл-Ран. Его мысли были в беспорядке. Как это случилось? Как они могли потерпеть поражение? Это было так ужасно, так горько, так постыдно. Неужели Господу наплевать на правое дело, раз он наслал эту ужасную кару на Соединенные Штаты? Это не имело никакого смысла.

— На твоем месте я бы не двигался, янки, — внезапно раздался веселый голос над его головой, — потому что перед тобой ядовитый плющ, а у тебя и так уже достаточно проблем.

Джеймс поднял голову и увидел двух ухмыляющихся парней, которые, как он подозревал, наблюдали за ним уже несколько минут.

— Я офицер, — только и смог выдавить он.

— Приятно познакомиться, офицер. Я Нед Поттер, а это Джейк Спринг, и здесь еще наш пёс Эйб, — Поттер махнул в сторону маленькой лохматой дворняжки, которую держал на веревке. — И мы не офицеры, но ты наш пленник.

Джеймс встал и попытался отряхнуть мундир от прилипшей листвы и вонючей воды.

— Меня зовут, — заявил он официальным тоном, а потом остановился. Что случится с сыном Элияла Старбака, попавшим в руки южан? Может, его линчуют? Они и правда делают все эти ужасные вещи с неграми и сторонниками их освобождения, о которых рассказывал отец?

— Нам плевать на твое имя, янки, нам нужно только то, что у тебя в карманах. Мы с Джейком и Эйбом сейчас бедны. Нам удалось захватить только двух мальчишек из Пенсильвании, а у них не было ничего, кроме холодных кукурузных лепешек и трех ржавых центов, — взметнулось ружье, а ухмылка стала шире. — Для начала отдай нам револьвер.

— Бьюкенен! — наконец выпалил имя Джеймс. — Майлз Бьюкенен!

Нед Поттер и Джейк Спринг непонимающе вытаращились на пленника.

— Адвокат! — объяснил Джеймс. — Я весь день пытался вспомнить его имя! Однажды он назвал главного судью Шоу туповатым. Интеллектуально туповатым, что…, - его голос затих, когда он осознал, что бедняга Майлз Бьюкенен теперь мертв, Абигейл Бьюкенен — вдова, а сам он в плену.

— Янки, просто отдай нам револьвер.

Джеймс протянул почерневший револьвер, а потом вывернул карманы. У него было чуть больше восемнадцати долларов монетами, Новый Завет, прекрасные часы на тяжелой серебряной цепочке, складной театральный бинокль, коробка с перьями для ручек, два блокнота и чудесный льняной носовой платок, на котором мать вышила его инициалы. Нед Поттер и Джейк Спрингс обрадовались своей удаче, а Джеймс ощущал себя униженным. Он попал прямо в лапы своих злейших врагов и мог лишь оплакивать те потери, которые понесла его страна.

В миле от Джеймса Натаниэль Старбак прочесывал луг, покрытый воронками от снарядов и посеченный следами копыт. Янки давно ушли, и на пустом лугу остались только мертвые. На этом самом поле Вашингтон Фалконер ударил его хлыстом, на этом самом месте умер Ридли.

Он нашел Ридли ближе к краю леса, чем запомнил, но полагал, что все его воспоминания о сражении спутались. Тело представляло собой жуткую кашу из костей, крови, разорванной плоти и почерневшей кожи.

Птицы уже слетелись на пир, но неохотно взмахнули крыльями, когда Старбак подошел к телу, уже начинавшему вонять. Голову Ридли можно было опознать, его маленькая острая бородка осталась на удивление чистой от крови.

— Ах ты сукин сын, — устало произнес Старбак, не чувствуя гнева, но он помнил шрам на лице Салли и потерянного ею ребенка, и как ее насиловали и избивали ради того, чтобы этот человек мог от нее освободиться, поэтому ему показалось, что несколько оскорбительных слов будут кстати.

Сладкий запах смерти был таким густым, что вызвал позывы к рвоте, и Старбак скорчился около тела, пытаясь взять себя в руки. Потом он потянулся к тому, что осталось от его врага.

Вот ведь не повезло, подумал он, потянув за воротник кителя Ридли, чтобы вытащить остатки одежды из кровавой массы, и что-то в ее глубине издало булькающий звук, едва не вызвавший у Старбака рвоту.

Китель не вытаскивался из кровавой каши, и Старбак понял, что ему придется расстегнуть кожаный ремень, каким-то образом еще державшийся на своем месте в этой куче внутренностей. Он погрузил пальцы в холодный желеобразный кошмар и нащупал пряжку. Он расстегнул ее, приподняв, и часть тела откатилась, обнажив револьвер, из которого Ридли целился в Старбака.

Это было прелестное английское оружие с рукояткой из слоновой кости, которое Вашингтон Фалконер показывал Старбаку в своем кабинете в Семи Источниках. Теперь револьвер вымок в крови Ридли, но Старбак вытер его о траву, промокнул оставшуюся кровь рукавом и засунул прекрасное оружие в пустую кобуру. Потом он снял с ремня патронташ и коробку с капсюлями. В ней была дюжина долларов, которые он затолкал в один из промокших от крови карманов.

Но он явился сюда не для того, чтобы просто обокрасть тело врага, а чтобы забрать обратно кое-что действительно ценное. Он вытер пальцы о траву, еще раз глубоко вздохнул и вернулся к окровавленным остаткам серого кителя. Он нашел кожаный футляр, в котором, похоже, хранились рисунки, хотя бумага настолько пропиталась кровью, что невозможно было угадать, что на них изображено. В кармане было еще несколько серебряных долларов и мокрый кожаный мешочек. Старбак открыл его.

Кольцо было там. В закатном свете оно выглядело тусклым, но это было то самое кольцо, которое он искал, серебряное французское кольцо, принадлежавшее матери Салли. Старбак положил его в собственный карман и отошел от трупа.

— Ах ты сукин сын, — повторил он, а потом пошел дальше, мимо мертвой лошади Ридли. По всей долине вился дым от полевых костров на холме, и закат закрыла пелена.

Когда Старбак взбирался на холм, где расположилась лагерем усталая армия южан, наступила темнота. Несколько офицеров пытались приказать своим людям спуститься с вершины холма, туда, где земля не воняла кровью, но солдаты были слишком вымотаны, чтобы двигаться. Они сели вокруг костров, поедая награбленные галеты и холодную ветчину.

Один человек играл на скрипке, мелодия протяжно лилась в сумеречном свете. Дальние холмы погрузились в темноту, и первые бледные звезды резко засветились на чистом небе. Полк из Джорджии проводил богослужение, солдаты пели своими сильными голосами гимны в честь победы.

Старбаку понадобился час, чтобы найти Легион. К тому времени настала почти полная темнота, но он заметил выделяющееся лицо Дятла Бёрда в свете костра из досок от изгороди, которые теперь торчали из огня, словно пламенеющие спицы. Каждый человек вокруг костра отвечал за одну доску, подталкивая ее в огонь, когда прогорал один конец.

Все сидящие вокруг костра были офицерами и посмотрели на появившегося у костра Старбака с изумлением. Увидев бостонца, Мерфи кивнул в качестве радушного приветствия, а Бёрд улыбнулся.

— Так вы живы, Старбак?

— Похоже, что так, майор.

Бёрд прикурил сигару и бросил ее Старбаку, который поймал ее, затянулся и кивнул в знак благодарности.

— Это твоя кровь? — спросил Мерфи у Старбака, чья форма еще была в крови Ридли.

— Нет.

— Но выглядит впечатляюще, — произнес Бёрд, дружески подшучивая, а потом развернулся. — Полковник!

Полковник Фалконер, чьи китель и сорочка теперь были обернуты вокруг раненой руки, сидел перед своей палаткой. Он устроил целое светопредставление относительно пропавшего обоза Легиона и в конце концов отряд неохотно отправился на поиски, обнаружив, что Нельсон, слуга полковника, до сих пор охраняет ту часть обоза, которую смог отогнать подальше от атаки янки.

Большая часть обоза пропала, была разграблена последовательно накатывающимися волнами северян и южан, но палатка полковника была спасена, а внутри нее находилась постель из одеял. Адам лежал на постели, а его отец сидел на бочке у входа.

— Полковник! — снова позвал Бёрд, его настойчивость наконец-то заставила Вашингтона Фалконера поднять глаза. — Хорошие новости, полковник, — Бёрд едва мог удержаться от ухмылки, проделывая эту проказу. — Старбак жив.

— Нат! — Адам потянулся за импровизированным костылем, который сделали из найденной поблизости ветки, но отец оттолкнул его.

Фалконер вскочил и направился к костру. Как раз в это время с дальней стороны плато к огню подъехал штабной капитан с сообщением для полковника Фалконера, но он почувствовал какое-то напряжение у костра и придержал лошадь, чтобы посмотреть, что произойдет.

Фалконер вгляделся сквозь пламя и зажмурился от жуткого вида Старбака. Мундир северянина потемнел и торчал колом от высохшей крови, в пламени костра он выглядел черным из-за крови, пропитавшей каждую складку и шов.

Старбак выглядел как персонаж ночного кошмара, но он любезно кивнул, выпустив в ночь дым от сигары.

— Добрый вечер, полковник.

Фалконер промолчал. Бёрд тоже закурил и перевел взгляд на Старбака.

— Старбак, полковник хотел бы узнать, как умер Ридли.

— В него попал снаряд, полковник. От него не осталось ничего, кроме кучи костей и крови, — ответил Старбак беспечно.

— Именно так мне и следует записать в книгах, полковник? — спросил Таддеус Бёрд с тщательно деланной невинностью. — Что Ридли погиб от артиллерийского огня?

Но Вашингтон Фалконер по-прежнему молчал. Он смотрел на Старбака с выражением, похожим на отвращение, но не мог собраться, чтобы что-нибудь произнести.

Бёрд пожал плечами.

— Чуть раньше, полковник, вы приказывали мне арестовать Старбака за убийство. Хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас? — Бёрд подождал ответа и, не дождавшись, снова посмотрел на Старбака. — Вы убили капитана Итана Ридли, Старбак?

— Нет, — резко ответил Старбак. Он уставился на Фалконера в жажде, что тот ему возразит. Полковник знал, что Старбак врет, но ему не хватало пороха бросить подобные обвинения в лицо. Солдаты, расположившиеся у других костров, стали подходить поближе, чтобы посмотреть на стычку.

— Но полковник видел, как вы совершили убийство, — настаивал Бёрд. — Что вы на это скажете?

Старбак вынул сигару изо рта и плюнул в огонь.

— Полагаю, что это слюноотделение означает отрицание? — весело предположил Бёрд, а потом оглянулся на столпившихся вокруг костра людей. — Кто-нибудь еще видел, как погиб Ридли? — Бёрд подождал ответа, пока от горящих досок поднялся сноп искр. — Ну и?

— Я видел, как в сукиного сына попал снаряд, — прорычал из темноты Траслоу.

— И это Старбак выпустил тот роковой снаряд, сержант? — педантичным тоном поинтересовался Бёрд, и все вокруг рассмеялись над шуткой майора. Фалконер переступил с ноги на ногу, по-прежнему сохраняя молчание.

— Таким образом, я могу заключить, полковник, что вы ошиблись, — продолжал Бёрд, — и что лейтенант Старбак невиновен в убийстве. И также полагаю, что вы захотите поблагодарить его за спасение знамен Легиона, я прав?

Но Фалконер не мог больше вынести унижения от этих людей, которые сражались, пока он прочесывал местность в поисках славы. Он молча отвернулся и увидел, что штабной капитан наблюдает за ним с седла.

— Чего вы хотите? — рявкнул он с горечью.

— Вы приглашены на ужин, полковник, — штабной капитан по понятным причинам нервничал. — Из Ричмонда прибыл президент, сэр, так что генералы будут рады вашей компании.

Фалконер моргнул, пытаясь понять смысл приглашения, затем внезапно понял, что это его шанс на спасение.

— Конечно, — он развернулся и зашагал в сторону, позвав сына. Адам, с трудом поднявшись на ноги, хромал к Старбаку, желая его поприветствовать, но отец потребовал сыновней преданности:

— Адам! Пойдешь со мной.

Адам поколебался, но потом подчинился.

— Да, отец.

Им помогли забраться в седла, и они ускакали, сопровождаемые молчанием. Легионеры Фалконера подкидывали дрова в костры и наблюдали за сверкающими искрами. Ни один из них не проронил ни слова, пока Фалконеры не превратились в пару едва различимых за пламенем костров силуэтов. Почему-то никто не ждал возвращения Вашингтона Фалконера в обозримом будущем.

Бёрд посмотрел на Старбака:

— Полагаю, теперь командую я. Спасибо вам за спасение знамен и, что еще важнее, за мое спасение. Только что мне теперь с вами делать?

— Что хотите, майор.

— Тогда, видимо, мне следует наказать вас за какой-нибудь грех, который, без сомнения, вы сегодня совершили, — Бёрд криво улыбался, — так что поставлю-ка я вас на место капитана Розуэлла Дженкинса и отдам роту сержанта Траслоу. Если только этот сержант Траслоу согласится принять в качестве командира жалкого, излишне образованного безбородого сынка священника из Бостона вроде вас.

— Полагаю, он согласится, — лаконично ответил Траслоу.

— Вот ты и накорми его, сержант, не мне же этим заниматься, — сказал Бёрд и махнул рукой.

Старбак и Траслоу пошли прочь. Когда их уже не могли услышать солдаты, собравшиеся вокруг офицерского костра, сержант сплюнул струю табака.

— Ну и каково это — убивать другого? Помните, вы спрашивали об этом. А я сказал, чтобы вы сами узнали. Так что расскажите, капитан.

Капитан? Старбак заметил это непривычное проявление уважения, но промолчал.

— Это приносит удовлетворение, сержант.

Траслоу кивнул:

— Я видел, как вы грохнули сукина сына, и мне было даже любопытно, за что.

— За это, — Старбак извлек из кармана серебряное кольцо и протянул низкорослому чернобородому Траслоу. — Всего лишь за это, — повторил он и выпустил кольцо, позволив ему упасть в протянутую почерневшую от пороха ладонь. Траслоу тут же сжал руку в кулак. Его Эмили была в раю, и теперь кольцо вернулось к своему законному владельцу.

Траслоу застыл в темноте. Сначала Старбаку показалось, что сержант всхлипнул, но потом он понял, что Траслоу просто откашлялся.

Сержант снова зашагал, молча, сжимая серебряное кольцо так, словно это был талисман на всю оставшуюся жизнь.

Он молчал, пока они не приблизились на несколько ярдов к кострам одиннадцатой роты легкой пехоты, а потом опустил руку на твердое от запекшейся крови плечо Старбака. Когда он заговорил, голос его был непривычно мягок:

— И как она там, капитан?

— Счастлива. На удивление, она счастлива. С ней плохо обходились, но она справилась и теперь счастлива. Она хотела, чтобы я отдал вам кольцо. Забрав его у Ридли.

Траслоу несколько секунд размышлял над ответом, а затем нахмурился:

— Мне следовало давно прибить засранца, да?

— Салли хотела, чтобы это сделал я, — ответил Нат. — Ну я и сделал. С большим удовольствием, — он не удержался от улыбки.

Траслоу молчал очень долго, а потом засунул кольцо в карман.

— Завтра будет дождь, — сказал он. — Я чую его в воздухе. Большинство этих мерзавцев растеряли свои одеяла и подстилки, так что поутру вы должны отпустить нас немного покопаться в мусоре, — он подвел Старбака к огню ротного костра.

— Новый капитан, — коротко представил Старбака Траслоу. — Роберт? У нас еще осталась эта жирная ветчина? Джон? Отломи ломоть того хлеба, который ты припрятал. Пирс? Как насчет виски, что ты нашел? Мы отхлебнем малость. Садитесь, капитан, садитесь.

Старбак сел и начал есть. Это была самая прекрасная еда, которую он когда-либо пробовал, а лучшей компании он и пожелать не мог. В небе над ним сияли звезды, а дым почти развеялся.

В дальнем лесу затявкала лиса и заржала раненая лошадь. Какой-то солдат затянул печальную песню, а потом где-то в темноте грохнула пушка, как финальное эхо этого сражения, во время которого сын священника, забравшийся так далеко от дома, превратился в мятежника.