Мятежный капитан

Глава 14. Все на демократические выборы!

Был канун нового года. И вот в стране объявили очередную серию новых выборов, Громобоев решил попробовать свои силы и поучаствовать в них лично. В прежние дозастойные и застойные годы выборы в Советском Союзе были самым бессмысленным занятием. Эдуард это уяснил уже в восемнадцать лет с момента своего первого участия, в так называемом, общенародном и демократическом волеизъявлении.

Дело было в конце семидесятых на срочной службе, куда Эдик загремел после школы, не пройдя по конкурсу в высшее военное училище. Рано утром, примерно без пятнадцати шесть дежурный по роте развернул меха гармони, громко и фальшиво заиграл «На сопках Манчжурии», потом «Прощание славянки» и дурным голосом возвестил обитателей казармы о наступлении дня демократии.

— Рота подъём! А ну, бегом голосовать, салабоны! Если через минуту, хоть одна сука останется в казарме — в очке утоплю! Наша часть должна первой проголосовать среди частей и соединений Московского округа! А рота должна быть первой в части!

Истошный вопль дежурного «бегом-марш!» ударил в спину уже замыкающему бойцу. Солдаты без строя, обгоняя, и толкая друг друга, помчались по очищенной от снега дорожке, прыгали через сугробы, с воплями и гиканьем вломились в клуб, и уже через пять минут, дружно побросали бюллетени в урну. Естественно опускали бумажки в урну избирательную, а не мусорную, хотя один кадр из горного аула не понял разницы, и некоторое время искал необходимый мусоросборник. Давка и толкотня сопровождали это действо от начала до конца мероприятия: вначале у столов со списками, где получали бумажки для голосования и расписывались, затем около урны. Тот, кто желал войти в кабинку для тайного голосования, вернее заглядывал, что там за шторкой, попадал под пристальные взгляды пропагандиста и особиста. Надзирающие представители с суровыми гримасами на лицах, сразу же останавливали эти буржуазно-демократические поползновения несознательных элементов, а для особо тупых, сбоку занавески стоял прапорщик инструктор по комсомолу, который разворачивал их кругом и, поддав легкого пинка в мягкое место, отправлял назад в толпу.

Эдик с разочарованием обнаружил, что никакого выбора нет, и ему предложен лишь один кандидат, хотя само голосование придавало видимость легитимности власти. Затем выполнив свой патриотический долг, бритоголовая орда помчалась обратно, уплетать праздничный завтрак, состоявший из дополнительного яблока и булочки.

Подобная демократическая процедура повторилась и во время учёбы в военной «бурсе», и во время войны в Афганистане, но в последних выборах Громобоев был уже не столько в послушном стаде, сколько пастухом — сам подгонял своих «овечек» и выполнял спущенный сверху план единодушного голосования. Командиры бились за результат, цифра должна быть, как и положено в общенародном государстве: девяносто девять и шесть десятых процента «за»!

Ни роль «барана», ни пастуха Эдику не понравились, ему не интересен был этот фарс и имитация, хотелось нормальных выборов. Ведь выборы — это же выбор из нескольких! И что значит нерушимый блок коммунистов и беспартийных? И почему отсутствует блок не коммунистов? В чем смысл мероприятия, если в бумажку вписана лишь одна фамилия? Пусть хотя бы из двух коммунистов выбирали одного, или же чтобы второй был беспартийным… Зачем нужны эти девяносто девять и шесть десятых процента «за»? А если девяносто девять и пять десятых? Это что уже поражение? Полный провал фарса? А если блок наберёт девяносто восемь процентов? Катастрофа и позор? Конечно, беспартийных в большом количестве на выборы допускать было нельзя. Однажды Эдику пришла шальная и забавная мысль, вдруг бы именно эти беспартийные взяли бы, да и победил! И что тогда делать дальше Генеральному Секретарю? В отставку?

…Но теперь на пороге девяностых годов в воздухе запахло реальными переменами, всюду повеяло свободой и демократией, а новый курс руководства высочайше дозволял некоторый либерализм, поэтому можно было пойти кандидатом в депутаты независимо от членства в партии, помимо воли горкома и райкома, через трудовой коллектив, общественную организацию или даже самовыдвиженцем. Вначале по всей стране прошли самые первые альтернативные выборы в Верховный Совет СССР. Эта кампания для Эдика совсем не удалась, потому, что к ней он был ни морально, ни психологически ещё не готов.

Громобоев наивно попробовал избираться от комсомола, так как с другими общественно-политическими организациями на тот момент он не был знаком, а вступить в ряды разрешённых обществ, типа каких-нибудь филателистов, нумизматов, пчеловодов, садоводов тоже бессмысленно — они не имели права выдвигать депутатов. Переполненный духом романтизма, почти к окончанию регистрации списков от общественных организаций, Эдуард решил попытать счастья с комсомолом. Задумано — сделано. Громобоев приехал на районное совещание и попросил слова. Слово предоставили, правда, секретарь был недоволен: указания сверху не поступало, и с этим офицером он не знаком, мало ли что ляпнет…

Так и вышло. Капитан с трибуны яростно обличал бюрократию, критиковал экономическую политику, кинул десяток лозунгов и призывов. В результате сорвал бурные аплодисменты и похвалу простых молодых ребят с предприятий. Один дельный парнишка им так восхитился, что заявил:

— Я услышал интереснейшую программу, и ставлю её на второе место после речей академика Сахарова.

Видимо именно это восторженное замечание юноши окончательно погубило дружбу с молодыми номенклатурщиками, так как они были воспитаны совсем в ином духе. Аппаратных работников не проведёшь, комсомольские карьеристы смекнули: этот Громобоев — «не наш человек!» Комсомольская номенклатура района бубнила в основном что-то невнятное, из президиума пообещали посодействовать, но любовный союз с этими молодыми наследниками идей Ленина не задался, и далее обещаний у комсомолят дело не пошло.

Первый секретарь в перерыве мероприятия посетовал, что хотя доклад в целом хороший, но по формальным причинам выдвинуть товарища военного кандидатом в депутаты не представляется возможным.

— Вы проживаете не в нашем районе! Поезжайте в свой райком, там Вас наверняка поддержат…

Несмотря на то, что Эдику было неудобно на перекладных тащиться через половину города, чтобы попасть в пригородный район, но что поделать — пришлось ехать. А районный секретарь тотчас снял телефонную трубку с аппарата, и по местной «вертушке» созвонился с коллегой. Обрисовал ситуацию, поздравил с очередным смутьяном, которые в последнее время полезли изо всех щелей, едва лишь повеяло послаблениями. Пригородный секретарь заверил коллегу, «что идейный враг не пройдет»! Поэтому Эдуард зря потратил два дня: первый день он договаривался о записи на выступление, а второй ушел на посещение Пленума. Ничего не вышло — собрание не состоялось — не набрали кворума, вернее его не стали набирать, и перенесли сборище на неделю. А через неделю уже было поздно по срокам…

Миновал год, жизнь в стране кипела, словно в паровом котле, на телевидении шли неслыханные доселе политические дебаты, шла череда разоблачений преступлений прошлого. Через пару месяцев полностью разуверившись в светлых идеалах, и связавшись с Народным фронтом, Громобоев и сам бы уже с комсомолятами не пошёл — им стало не по пути…

Эдуард слонялся без дела в части, на вновь созданную должность вот-вот должен был приехать блатной офицер, а самого капитана всё активнее выпихивали учиться в Академию. Но в неё ещё следовало поступить, пробиться по конкурсу, несмотря на заслуги и «иконостас» боевых наград. Начальник строевой части ознакомил Громобоева с приказом — «вывести за штат, в распоряжение Командующего округом». Под ложечкой неприятно засосало. Началось…

В те предновогодние дни Громобоев в очередной раз вдрызг разругался с начальником политотдела, уходившим в отпуск и пытающимся навязать Эдику свои проблемы. Утром следующего дня капитан в расстроенных чувствах прибыл в полк и на проходной столкнулся нос к носу со старшим товарищем и коллегой по несчастью. Майор Владимир Васильевич Веселухин годами был постарше примерно лет на пятнадцать, но в должностях они пребывали равных. Васильича в последнее время сильно прессовали за гибель на учениях двух подопечных «партизан» и его карьера висела на волоске. Нелепость конечно, одного «партизана» убило в лесу током, когда мужик шёл к электричке под дождем, и наступил на оборванный провод (почему-то сеть не отключилась), второго сбила машина — хорошо хлебнувший солдатик торопился в лагерь с рюкзаком полным водки, вот и вылез в тумане на дорогу прямо под колёса грузовика.

Но за учения Веселухин получил два взыскания, артиллеристов теперь постоянно ругали и в верхах зрело решение о снятии его с должности. Теперь Васильича спасти могло только чудо.

Громобоев в сердцах чертыхнулся и поделился своими неудачами по службе, рассказал о гонениях со стороны высокого начальства, как бы, между прочим, поведал о провале в попытках прошедшей весной пробоваться в политике.

— Чудак ты, Эдик! Ну, разве может серьёзный человек связываться с комсомолятами? Они люди подневольные, да вдобавок ещё и трусливые!

— Это я уже понял, какой они «боевой» резерв партии…

— А давай тебя на новых выборах выдвинем от трудового коллектива? Хочешь в Верховный Совет России?!

— Хочу! Да где же его взять этот трудовой коллектив в гарнизоне? Разве что банно-прачечный комбинат или парикмахерская…

— Эдуард! Думать головой надо хоть иногда! Даже контуженной! А воинская часть, чем тебе не трудовой коллектив?

Громобоев сдвинул шапку набекрень, почесал за ухом:

— А ведь действительно, коллектив! Только как это сделать? Как осуществить? Сколько согласований придётся сделать с полковым руководством!

— Легко! — ухмыльнулся Володя. — Я остался за начальника политотдела на две недели, а обязанности командира полка, точнее сказать уже базы, исполняет Смехов. А ему всё равно, сделает то, что я его попрошу. Завтра на построении предложим, солдаты дружно проголосуют, и мы напишем протокол. Иди в свой батальон, агитируй бойцов, а я своих подготовлю, да ещё в отдельные роты позвоню командирам.

— Забавно! Вот так всё запросто?

— Ну, не совсем. Например, не побоишься ли ты стать соперником Командующего? Не испугаешься гнева военного руководства?

— Нет, это меня не волнует, я ведь пойду по другому избирательному округу…

Васильич похлопал младшего по возрасту товарища по плечу, офицеры заговорщицки перемигнулись, пожали руки и разошлись.

Декабрьское утро выдалось морозным. Полк выстроился в предрассветной мгле на плацу побатальонно и поротно, над головами замерзших солдат струился холодный пар от дыхания. Задуманное приятелями дело прошло, как и планировали, без сучка и без задоринки.

Веселухин обрисовал положение в стране, оповестил о старте избирательной компании, предложил предоставить слово капитану Громобоеву. Эдуард сделал пять шагов вперед и коротко выступил. Служивый люд притопывал сапогами на месте, с каждой минутой всё более замерзая.

— Кто «за»? — спросил майор Веселухин.

Солдаты с готовностью вскинули руки, всем хотелось поскорее покинуть промерзший плац. Вторым вопросом было выдвижение самого Веселухина в районные депутаты — майору позарез необходимо было получить депутатскую неприкосновенность, чтоб не сняли с должности.

— Надо подстраховаться, — пояснил он шепотом Эдику. — Кто знает, что на уме у политуправленцев округа! А народных депутатов, даже районных, не снимают!

Протоколы оформили за полчаса, Эдик тоже подстраховался и вдобавок сделал второй протокол от Отдельной роты почётного караула штаба округа.

— Держи бумажки! — сказал Веселухин, вручая Эдику отпечатанные документы. — Сходи к Смехову, поставь печати части.

То, что подполковник Смехов остался исполнять обязанности командира полка и начальника штаба полка вместо убывшего на повышение Плотникова — это было крайне удачно. Этот Смехов был странноватым офицером, случайно оказавшимся на высокой должности.

Громобоев пришёл в штаб, поднялся на второй этаж и постучался в дверь.

— Да-да, войдите, — проворковал хозяин кабинета.

— Разрешите войти, товарищ подполковник?

— Эдик, ты уже вошёл. Что надо?

— Владислав Вениаминович, поставьте, пожалуйста, печать, — попросил Громобоев и протянул несколько листков бумаги.

— О-о-о! Как меня уже это достало! Надо бы отдать её дежурному по полку.

— Полковую гербовую печать? — искренне изумился Эдуард. Вот это чудак! Ведь печать берегли как зеницу ока, наравне со знаменем, под дверями начальника штаба можно было простоять часами, пока добьёшься нужного результата. А то и не добьёшься, если у начальника штаба плохое настроение или он занят делами. — Отдать печать дежурному?

— Ну да! Ходят ко мне и ходят, целый день один за другим, из кабинета не выйти. Мне надо тормоза на «Волге» прокачать, сцепление барахлит, запаску поменять, машину помыть. А я сижу как привязанный к печати…

— Дежурному…это было бы здорово, — ухмыльнулся Эдик, представляя, как все кому не лень станут шлёпать печати на фиктивных справках и липовых документах.

— На, сам ставь, а я распишусь. Да побыстрее!

Смехов протянул Громобоеву коробочку с папье-маше, печать и пресс-папье. Эдуард проштамповал, Смехов не глядя, подмахнул широким росчерком пера.

— Разрешите идти?

— Да-да. Беги, занимайся делами.

Так Веселухин и Громобоев в течение часа оформили необходимые документы, подписанные и скрепленные гербовыми печатями.

Владимир Васильевич бегло просмотрел по списку пакет документов в избирательную комиссию, проверяя комплект и соответствие, и как бы между делом поинтересовался:

— Кстати, а ты точно не псих? У тебя справка есть, что не дурак? Ведь ты теперь начнёшь тягаться за получение депутатского мандата с людьми уровня члена правительства страны, а это очень опасные и высокопоставленные персоны! Поэтому я начинаю сомневаться в твоём здравомыслии! Ты ведь не самоубийца? Я, например, даже не уверен, смогу ли выбраться в нашем захолустном районе…

Эдик хотел было обидеться на Веселухина, но сообразил, глядя на ехидную физиономию майора, что приятель грубовато шутит.

— Что-что, а справка о здоровье и дееспособности из психушки у меня есть! — ответил Громобоев и заботливо отряхнул снег с погона шинели старшего возрастом сослуживца. — А вот тебе, товарищ майор, она точно потребуется. Ты ещё меня попросишь посодействовать в получении бумажки из психоневрологического диспансера для регистрации кандидатом…

Владимир Васильевич выпучил глаза от удивления и недоверчиво спросил:

— Не врёшь?

— Вроде не вру, кажется, такая справка нужна. Но все равно надо уточнить и посмотреть перечень документов… Кстати, твоих шести классов образования, курсов прапорщика и заочного среднего училища вряд ли хватит для анкеты.

— Не болтай, я заочно окончил институт культуры! У меня есть диплом о высшем образовании.

— Образование на бумаге?

— Вот именно! Бумажка — самое главное!

После обеда Громобоев отвёз протоколы в Областную избирательную комиссию, сдал документы по описи, а по истечении трёх недель был успешно зарегистрирован как полноправный кандидат наряду с целой толпой из двадцати претендентов.

Избирательный округ оказался гигантским, наверное, крупнейшим в республике — вся обширная область, состоящая из семнадцати районов! Эдик посмотрел на карту и ужаснулся — в какую он вляпался авантюру! На какие шиши он сможет проводить избирательную кампанию? На зарплату капитана? Да и времени свободного мало — командование не ко времени всё ж таки заставило поступать в Академию.

Но с экзаменами Громобоев расправился лихо, за один день, так как экзаменаторы вошли в положение героя войны, пытающегося пробиться на Олимп власти. У Эдика на руках был мандат кандидата в депутаты, и этот документ розового цвета действовал на экзаменаторов завораживающе. Конечно, это был не мандат времён революции, но довольно внушительная бумажка с фотографией, с гербом сверху по центру. Преподаватели долго шушукались, пока Эдик готовился к ответу на вопросы, вежливо и внимательно выслушивали, ставили положительную отметку и капитан двигался в следующую аудиторию. Он даже успешно сдал зачёты по физической подготовке, услышал результат о зачислении и убыл продолжать свою бурную деятельность.

Вполне естественно, что сдавая экзамены, Громобоев помалкивал о своих симпатиях лагерю оппозиции, и не поделился тезисами своей программы со строгими экзаменаторами, прожжёнными политработниками (никто его о ней и не спрашивал). Да никому и в голову не могло прийти, что этот симпатичный, заслуженный офицер-коммунист, политработник, орденоносец, мог идти в первой шеренге с «платными агентами иностранных секретных служб», продавшимися «за тридцать сребреников», с перерожденцами.

Однако, враки! Ни золотых, ни бумажных, ни деревянных грошей присланных с вражеского империалистического Запада, Эдуард не то что в руках не держал, но и не видел, а тем более не получал зарплату, и не находился на содержании. И на митинги сквозь строй милицейских держиморд с дубинками в руках, он шёл совершенно безвозмездно, то есть даром. Но обратной дороги не было, раз ввязался в драку, то опускать руки и сдаваться боевому офицеру не пристало! Громобоев никогда не отступал.

И начались поездки и приключения! Гатчина, Сосновый бор, Приозерск, Сланцы, Кингисепп, Волхов, Кириши, Выборг и т. д… Три месяца без устали Эдик мотался из посёлка в посёлок, выступал по местному телевидению и радио, писал статьи в газеты, встречался и консультировался с известным социологом Кессельманом, регулярно ругался с сановными соперниками, использующими служебное положение.

Своих соперников, партийно-хозяйственных руководителей, этот настырный капитан не переставал удивлять своим нахальством и напором, а руководителями они были действительно влиятельными и крупными (крупные не только фигурами, но и должностями). Самый неприятный в общении был прожженный партократ Ворфоломеев (его характеру очень соответствовал первый слог фамилии). Именно этот товарищ работал заместителем председателя областного исполнительного комитета. Но перед народом он любил называться профессиональным экологом, так как недавно возглавил вновь образованный комитет по экологии (или борьбы с экологией?).

Второй босс руководил птицеводческой отраслью сельского хозяйства и работал директором объединения «Птицепром» (хозяин «курятников», как в шутку говорил журналист, один из соперников-кандидатов). Эти «курятники» на самом деле были гигантскими птицефабриками, со многими тысячами работников и директор объединения в новых хозяйственных условиях являлся богатейшим человеком в регионе. Среди массовки был уже упомянутый ранее журналист, учительница, директор швейной фабрики, член-корреспондент ВАСХНИЛ, профессор педагог от ингерманландского культурного сообщества (как шутил Эдик, и финн-ученый всё ходит в области кругом).

Кампания стартовала ни шатко, ни валко: был выдан на руки план официальных, организованных встреч, список необходимых документов для регистрации доверенных лиц и Громобоев с искренним любопытством отправился в далёкий путь на перекладных. Начальников, пожелавших стать народными депутатами, везде встречали и сопровождали районные руководители, им помогали команды клерков низового уровня, интервью с ними печатали на первых полосах местные многотиражные газеты, доверенные лица изготавливали и распространяли листовки, их платные агитаторы подкупали жителей подарками и подачками.

Эдуарду оставался только политический эпатаж и популизм. Однажды во время шумных дебатов в районном Доме культуры, он так завёл избирателей (умело возбудив неприязнь к «жирным котам», это меткое определение им дал один местный житель), что самые буйные представители возмущенных народных масс, по окончанию мероприятия, прокололи все колёса у белой и у черной «Волг», побили стёкла. Боссы на некоторое время лишились своих «членовозов» и вынуждены были заночевать в райцентре.

К началу марта у Громобоева совсем отказали «тормоза», он даже на некоторое время забыл, что он по-прежнему военный и продолжает находиться на «государевой службе». За последние месяцы он появился в бывшем полку лишь дважды — и то за получкой. Быстренько расписывался в денежной ведомости, пересчитывал деньги и улепётывал, скорее прочь за ворота КПП. Попытки поставить его в «строй» предпринимаемые новым руководителями БХВТ (базы хранения вооружения и техники), Эдик игнорировал, особенно после успешной сдачи экзаменов в Академию.

Отголоски шумной кампании всё чаще доходили до ушей командования, оно гневалось, и эхо гнева настигло Эдика в самый неподходящий момент. Конечно, эти отзвуки были по сути неприятными, но не смертельными: то коммунистическая областная газета раскритикует «так называемых демократов», играющих на популистских настроениях избирателей, то другая городская газета опубликует гневное письмо ветеранов, клеймящих позором «перевёртышей» и «перерожденцев», переметнувшихся в лагерь классовых противников. И всюду в списках «врагов родины» фигурировала фамилия Громобоева.

«Здорово я им досадил!» — ухмылялся капитан и даже радовался, что досадил и замечен коммуно-фашистами, а также и пишущими пасквили проплаченными прихвостнями. Правда, он одновременно опасался этой преждевременной огласки взглядов и убеждений, как бы досрочно не сняли с гонки. — «Рано, ох рановато пока ещё полностью демаскироваться! Ну да, победителей не судят!»

А то, что ему предстояло победить на выборах, он ни на секунду не сомневался. Острые и язвительные антикоммунистические заявления дерзкого капитана против командно-бюрократической системы, против всесилия парткомов и горкомов, вызывали у избирательных штабов обоих чиновников ответную ярость. Несколько сталинистов-ветеранов накатали (по старой стукаческой привычке) письмо-кляузу, форменный донос в стиле тридцатых годов. Письмецо как назло попало в руки к старому знакомому — к заместителю начальника Политуправления генералу Никулину.

И видимо генерал обрадовался очередной возможности поквитаться с несколько подзабытым недругом, неприятным типом (ну да какой из Эдика враг — мелочь под ногами), велел вызвать смутьяна на беседу и устроить ему хороший разнос.

Первому заместителю Члена Военного Совета легко сказать и приказать, а как это распоряжение осуществить подчинённым? Ведь Громобоев находился в служебном предвыборном отпуске, катался, куда хотел на автобусах, можно сказать был в бегах! В виду участия в выборах, Закон позволял находиться в длительном каникулярном отпуске. Телефона в квартире капитана не было, посыльные дома застать его не могли, оставалось лишь оповещать записками, которые он тоже игнорировал.

Новый начальник политотдела полковник Василий Казачков не привык к тому, чтобы подчинённые на него чихали, и был взбешен. Полковник написал письменный приказ и послал посыльного — очень толкового сержанта-комсомольца. Эдика дома не было, сержант позвонил в квартиру, подождал, вновь позвонил, и в итоге служебная записка оказалась в почтовом ящике. Так или иначе, но через пару дней Громобоев узнал о розыске, что над головой сгущаются тучи, что его желают «отлюбить» и досрочно снять с дистанции.

Этого свинства Эдуард никак не мог допустить, уж очень он крепко втянулся в процесс: участие в создании народного фронта и социал-демократической партии, выступления на митингах, статьи в газетах. Впереди был ещё прямой эфир на телевидении и сам день выборов — оставалось продержаться всего неделю! Надо лишь немного побыть вне сферы влияния армии, вне досягаемости. Что-что, а уйти в «подполье» на пару недель он смог легко.

А посыльный сержант продолжал регулярно приносить депеши от руководства. Бывший комбат и начальник штаба порою просили заступить дежурным по полку, но выборы — есть выборы! Никаких поползновений и вмешательства в демократический процесс! Сказано в приказе Командующего, что капитан Громобоев за штатом — значит за штатом! Тем более Эдуард в тот момент находился в законном отпуске.

Начальство продолжало топать ногами, пытаясь вызвать его на ковёр, но мятежный капитан ушёл в глубокое подполье, законспирировался, ударился в длительные бега по избирательному маршруту…