Мычка

Глава 1

Слова Филина оправдались полностью. Лук оказался на удивление удобным оружием. Поначалу Мычка стрелял в стену, отойдя на небольшое расстояние, тщательно целился, и спускал тетиву лишь будучи уверенным — стрела не уйдет в лес. Сама стрела особой ценности не представляла. Отыскав в лесу подходящий материал, Мычка наделал десятки древк, оперил охвостья, нащипав с пойманных на охоте глухарей самых лучших и мягких перьев. Но найти замену оглавкам оказалось невозможно. Заточенный кончик тупился от первого же выстрела, а срезанные с царап-куста шипы оказались недостаточно прочны и легко ломались.

Наловчившись, он начал отходить от стены все дальше. Руки окрепли, а, наученный опытом, глаз точно соизмерял насколько нужно поднять удерживающую лук руку, чтобы стрела попала точно в задуманное место. Вскорости Мычка чувствовал себя уже настолько уверенно, что стал стрелять по деревьям, выбирая наиболее удаленные и небольшие в обхвате стволы, а когда окончательно уверился в собственных силах, перешел к охоте.

Первая подстреленная добыча: глухари и зайцы, вызвала бурный восторг. Затем эмоций поубавилось, лук стал совсем привычным, как до того засапожный нож. И Мычка уже без сомнений брал удивительное оружие на охоту, недоумевая, как раньше мог обходиться без столь полезной вещи. Немного старания, и, незамеченный, он легко подкрадывался к добыче на нужное расстояние. Чуть слышный скрип, короткий щелчок тетивы, и вот уже бездыханное, животное лежит на снегу, пронизанное смертоносным жалом.

Тренировки с мечом хоть и продолжались в прежнем порядке, но теперь Мычка затруднялся признаться даже самому себе, что привлекает больше: жаркая схватка на железных полосах, или холодно просчитанный выстрел, когда нужно неслышно подобраться, мягко извлечь стрелу, и спустить тетиву ровно в тот момент, когда цель окажется в наиболее выгодной позиции.

Он по-прежнему с удовольствием вступал в бой, вертелся по полянке, но зажигавшийся поначалу, при виде оружия в руках учителя, огонек в груди угас, сменился привычкой. Мычка успешно овладел навыками оружейной схватки, и, казалось, достиг предела возможного. Все приемы выучены наизусть и многократно повторены, рука уверенно держит клинок, а тело заучено движется в нужную сторону. И стоит ли изо дня в день повторять то, что и так получается замечательно?

Однако наставник подмечал все, хоть и не подавал виду. Однажды, лениво ковыряя мечом снег под ногами, Мычка привычно ожидал наставника. Заслышав шум шагов, он повернул голову, и застыл. Глаза в изумлении распахнулись, а рот приоткрылся. Филин подошел, остановился напротив, озорно блеснув глазами, поинтересовался:

— Что-то не так?

Сглотнув, Мычка с трудом оторвал взгляд от рук наставника, спросил ошарашено:

— Что это, зачем?

Филин усмехнулся, бросил ехидно:

— Надеюсь, ты не думал, что обучение закончится теми элементарными вещами, что я успел преподать?

— Элементарными? — Не веря ушам, Мычка распахнул глаза еще больше. — Но ведь ты совсем недавно хвалил меня за точное исполнение сложнейших приемов.

— Разве? — Подземник закатил глаза, вспоминая, некоторое время оживленно двигал складками на лбу, но в итоге лишь пожал плечами. — Может и так. Но ведь я не уточнял, для кого именно сложные.

Филин смотрел насмешливо, и Мычка прикусил язык. Выставлять себя посмешищем и дальше не хотелось. Острый на язык, учитель найдет, что ответить самовлюбленному юнцу, возомнившему себя мастером. А он-то всерьез считал, что добился многого. И ведь не возникало даже тени сомнений! Хотя, нет-нет, да замечал в глазах наставника выражение, что никак не вязалось с воздаваемой похвалой. Тогда он не придал этому значению, но теперь…

Лицо запылало. Наклонив голову, чтобы Филин не заметил багровеющих пятен на щеках, Мычка сказал запальчиво, пряча за пренебрежением стыд:

— Давай приступим, и вполне может случиться, ты изменишь мнение.

— Давно пора.

Филин встал в стойку. Руки подземника разошлись, замерли, удерживая блистающие полосы металла. Два меча — два лезвия. Два больше чем один, но, насколько опасней? Наставник никогда не говорил, что у него имеется еще оружие, а он не спрашивал. Да и зачем спрашивать, если для боя больше чем достаточно двух мечей, и третий, если и необходим, то лишь в качестве запасного, на случай поломки основного. Зачем одновременно два клинка, если и с одним управиться непросто? Или, учитель просто решил припугнуть, и вот-вот расплывется в улыбке, подзадоривая отлично сыгранной шуткой? Но нет, лицо наставника серьезно, как всегда во время занятий. В глазах нет и следа шутливости, лишь суровая сосредоточенность.

Что ж. Пусть так. Сейчас он докажет, что наставник не зря потратил на него время, и даже два клинка, что, честно признаться, выглядят устрашающе, не изменят ничего в расстановке сил. Да и лезвия мечей учителя, если приглядеться, заметно короче, и это лишь упрощает задачу.

Тело заученно принимает нужную позицию. Ноги напружиниваются, готовые, как увести с линии удара, так и бросить в нападение. Рука с оружием выходит немного вперед, вторая же поджимается, в ожидании удобного момента замирает. Сколько раз учитель обращал внимание, а то и бил, оставляя на тыльной стороне свободной ладони синюшные отпечатки, раз за разом вбивая: рука, даже если в ладони не зажата рукоять ножа, уже сама по себе оружие, и таки своего добился. Если раньше он не знал, куда деть «лишнюю» конечность, то теперь, стоит противнику зазеваться, кулак не упустит цели. Пусть удар не смертелен, пусть это всего лишь неприятный тычок, но в бою мелочей нет.

Глаза сосредоточенны на противнике, сердце бьется быстро и мощно, разгоняя по жилам кровь. Хватит ждать! Удар, легкий, как касание перышка, мягкий, словно прикосновение матери к спящему ребенку. Удар не нацелен на поражение, это всего лишь проверка, но дальше уже всерьез. Клинки сталкиваются с мелодичным звоном, разлетаются, чтобы встретиться вновь. Тело привычно выполняет движения. Шаг вперед, удар, уворот. Шаг в сторону, обманное движение. Прыжок, и резкая, почти на пределе сил, атака.

Все, как всегда, учитель зря пугал. Конечно, два меча — больше одного, и выглядит страшнее, но сил-то в два раза больше не становится. Нужно всего лишь потянуть, выждать, пока наставник утомится, движения станут тяжелее, руки замедлятся, и тогда, сгруппировавшись, можно закончить бой короткой злой атакой. Да и ждать осталось совсем чуток, вот учитель пошатнулся, вот явно опоздал с защитой, с трудом уклонился, откачнувшись в последний момент.

Губы Филина сложились в улыбку, словно наставник прочел мысли ученика, в глазах сверкнули знакомые насмешливые искры. Сверкнули, и пропали, сменившись холодной чернотой. Лицо подземника закаменело, ноздри расширились, а желваки вздулись. Миг, и он взвился, превращаясь во всесокрушающий металлический вихрь. Клинки засверкали, как молнии во время бури. Движения ускорились настолько, что руки растеклись, превратились в смазанные тени. Удары посыпались один за одним.

Мычка несколько мгновений выдерживал натиск. Но, плечо обожгло болью, в опасной близости с головой, взъерошив волосы, пронесся клинок. Он отступил на шаг, затем еще, и вскоре отходил непрерывно, не в силах сдержать головокружительную атаку. Наставник словно обрел дополнительную пару рук. Мечи с воем секут воздух, взлетая и опускаясь в таком темпе, что взгляд замечает только вспыхивающий на солнце металл, но не отслеживает движение. Спасают лишь навыки, вбитые с кровью и потом, но и их не хватает.

Вот уже оба плеча пламенеют ссадинами, получив удар плашмя — ноет бедро. Этого не может быть. Человек не способен двигаться с такой скоростью! Филин словно превратился в демона, в жуткую лесную нечисть, не зная усталости, сокрушающую все на своем пути. Удар. Удар. Удар. Клинки сыплются со всех сторон, алчущие крови, лишь немного не дотягиваются до тела. Последние силы уходят на то, чтобы удерживать меч, рвущийся из рук.

Под ногу предательски бросился корень. Мычка нелепо взмахнул руками, стараясь удержать равновесие, но не смог, завалился навзничь, позорно упав на спину и выронив меч, вскочил, пытаясь не осрамиться, но ноги бессильно подломились, и он вновь упал. Наставник стоит рядом, в мерцающих перед глазами красных пятнах его фигура размывается, плывет. Лицо Филина отстранено, грудь равномерно вздымается, словно он только что завершил приятную прогулку, а не истратил все силы в невероятной по скорости и силе атаке.

Хотя, если приглядеться… жилы на висках подземника набрякли, а лоб покрыт каплями пота. Или, это всего лишь кажется? Короткая схватка вымотала настолько, что трудно понять, где быль, а где вызванные усталостью видения.

Далекий, будто отгороженный стеной, раздался голос Филина.

— По-прежнему считаешь второй клинок не нужным, или мне удалось поколебать твои сомнения?

Мычка помотал головой, отчего гул в ушах утих, а голос наставника разом приблизился, сказал, с трудом проталкивая слова через пересохшее горло:

— Я не понимаю, как ты смог так… так… — Он пошевелил пальцами, подбирая слово.

— Слишком быстро? — Филин усмехнулся.

Мычка кивнул.

— Очень. Но дело не в том. Ведь я гораздо моложе, а значит… — Он запнулся, боясь обидеть учителя.

— А значит должен быть выносливее? — Наставник вопросительно вздернул бровь.

Мычка потупился, сказал сокрушенно:

— Должен быть. Вот только я едва на ногах стою, а ты…

— Свеж, полон сил? — Подземник смотрел с явной усмешкой, и Мычка отвел глаза, не в силах выдержать исполненный иронии взгляд учителя. — Я уже не раз говорил, повторюсь вновь — умение несоизмеримо более значимо чем сила и выносливость. Хотя… — он улыбнулся, — нельзя не признать очевидное: умение прирастает со временем, молодость же проходит безвозвратно.

Зацепившись за последние слова, Мычка произнес с досадой:

— Что-то я не вижу от своей молодости особой пользы. Предложи кто обменять на умение — не думал бы ни мгновенья. Что бы оружием владеть, как ты. А то пока никакого толку, лишь синяки да ссадины, хотя уж сколько времени потратил.

Филин нахмурился, но лишь вздохнул, сказал примирительно:

— Ты не понимаешь, о чем говоришь. Но в таком возрасте это простительно. Продолжай заниматься, и рано или поздно догонишь меня, а после и перерастешь.

Слова наставника ободрили, но Мычка лишь поморщился, недоверчиво поинтересовался:

— Перерасту тебя? Это вообще возможно?

Филин сказал с загадочной улыбкой:

— Я понимаю, к чему ты клонишь, но скажу лишь одно: мир велик, каждый раз, когда ты думаешь, что познал все, вдруг открываются новые горизонты, немыслимое становится обыденным, а сложное простым.

Филин ушел. Мычка остался один на один с мыслями. Некоторое время он честно пытался понять, что имел в виду наставник, но лишь махнул рукой. Глубокомысленные рассуждения подземника хоть и несли некий важный смысл, но прошли мимо сознания. Бушующая энергия юности требует действий, и советы умудренной опытом зрелости надолго не задерживаются, испаряясь, как капли дождя под жаркими лучами солнца.

Разговор быстро забылся, но неприятное ощущение продолжало зудеть. Он оплошал в очередной раз, ослепленный собственной значимостью, посмел бросить наставнику вызов, и… проиграл. И, хотя, на деле все произошло несколько по-другому, привкус горечи остался. Сколько, ну сколько еще он будет совершать одни и те же глупости? Ведь наставник каждый раз намекает, а то и предупреждает напрямую. Но нет, всякий раз кажется, что ошибки не будет, ведь с прошлого раза прошло столько времени, он стал быстрее, сильнее, ловчее! Уж теперь-то он, если и не достиг уровня учителя, то не намного отстал.

Пытаясь успокоиться, Мычка прошелся взад-вперед. Но раздражение не улеглось, наоборот, усилилось. В груди сгустился сгусток ярости, запульсировал, распространяя вокруг волны недовольства, а перед внутренним взором поплыли картинки прошедшей схватки. Заметив, что по-прежнему сжимает меч, Мычка было направился к дому, но передумал. Внутри он наверняка наткнется на исполненный злорадства взгляд подземника, что явно не прибавит настроения.

Он замер, в раздумии кусая губы. Как бы не было досадно, оружие не стоит оставлять в снегу, где оно быстро потемнеет, покроется рыжими пятнами, но и носить с собой нет никакого желания. Поблуждав вокруг, взгляд остановился на ближайшем дереве. Ухмыльнувшись, Мычка с размаху всадил меч в ствол. Сухо треснуло, взметнулось крошево коры. Меч загудел, глухо и недовольно, будто жалуясь на неподобающее обращение, но вскоре затих.

Хмурясь и кривя губы, Мычка двинулся в лес, сладострастно сбивая с кустиков снежные шапки, и распинывая торчащие из сугробов небольшие веточки. По мере того, как уходил избыток сил, исчезало и недовольство. Ноздри больше не раздувались, сердце замедлило темп, а губы расползлись в улыбку, и вскоре, забыв об обиде, Мычка уже крался за зайцем, с интересом следил за суетливой возней белок, слушал переливчатые трели птиц.

Вернувшись затемно, Мычка разделся, прошел в дом, и лишь когда, мазнув по стене взглядом, не обнаружил оружия на привычном месте, спохватился, как был, раздетый, скользнул на улицу. Клинок оказался на том же месте. Освободив меч, Мычка тщательно протер лезвие о штаны, после чего вернулся, стараясь не шуметь, вернул оружие на место, тихонько присел за стол.

Филин, что все это время сидел в углу, спиной ко входу, шевельнулся, не поворачиваясь, произнес со сдерживаемым недовольством:

— Ты можешь злиться на себя, ненавидеть врагов, проклинать друзей, но, что бы ни случилось, оружие должен беречь всегда!

Мычка лишь вздохнул. Обида давно испарилась. Лес вселил в душу удивительное умиротворение, настолько могучее и всеобъемлющее, что все, даже самые сильные и тягостные переживания на его фоне казались смешными и надуманными. Он кротко улыбнулся, сказал просто:

— Ты как всегда прав. Прости. Порой, на меня будто что-то находит: лезу куда не надо, делаю что попало. Вот и сегодня… — Он помолчал, собираясь с мыслями, сказал проникновенно: — Я не устаю удивляться насколько лес мудр. Как легко он исцеляет даже самую тяжелую хворь, стоит лишь побыть одному, прислушаться к шепоту трав, шороху ветвей, вдохнуть полной грудью воздух.

Ты часто рассказываешь о пустых пространствах, где ветер не встречает преград, а солнечный свет властвует беспредельно. И хотя это настолько невероятно, что кажется выдумкой, я не могу тебе не верить. Но… как можно жить, без живительного дыхания леса, не ощущая сонма запахов, без благостной тени, что дают великаны-деревья? Наверное, люди в тех местах глубоко несчастны.

Мычка взглянул на подземника. Тот некоторое время молчал, покачивая головой, словно прислушиваясь к словам ученика, отзвучавшим, но не исчезнувшим совсем, затем шевельнулся. В глазах Филина отразилась глубокая грусть, он сказал чуть слышно:

— Такие вещи нельзя понять. Разум бессилен. Как можно познать водную стихию, не будучи рыбой, как узнать силу пламени, ни разу не обжегшись? Лишь рожденный в степи знает, что это за счастье, видеть золотые переливы травы, ощущать задиристую игру ветра, купаться в изливаемых светилом горячих лучах. А бесконечная чаша небосвода, пронзительно синяя в полдень, багровеющая к вечеру, и слепящая сонмом звезд ночью!

Мычка с замиранием смотрел на наставника. Он видел его и в гневе и в радости, но такой пронизывающей тоски не замечал. Словно подземник рассказывал не о диковинных краях, а делился чем-то глубоко личным, обычно скрытым от сторонних глаз за маской уверенности и спокойствия.

Внезапное понимание ослепило, смешало мысли. Наставник не стремился напугать, или поразить ученика небылицами, не пытался внушить трепет и страх впечатлительному юнцу, он просто рассказывал то, что чувствовал, выплескивая в словах накопившуюся на душе горечь и боль. Мычка задохнулся от нахлынувших чувств, настолько остро вдруг ощутил бесконечную скорбь учителя, вскричал:

— Почему же ты до сих пор здесь? К чему дом, шкуры, уединенная жизнь, если это лишь путы на ногах и руках, не позволяющие вернуться? Как можно жить, зная, что где-то тебя ждет счастье, и все что нужно — всего лишь… вернуться?

Филин повернул голову. Блики догорающих в очаге поленьев превратили лицо наставника в причудливую маску, не то растекшуюся в подобие жуткой улыбке, не то кривящуюся в вымученном оскале. До Мычки донеслось чуть слышное:

— Решившись уйти, не стоит возвращаться, даже если позади тебя ожидают все блага мира. Если же там не осталось ничего, кроме остывшего пепла, не стоит возвращаться тем более.

Огонь вспыхнул и погас. Рассыпались, затрещали угольки. Донесся усталый полу-вздох полу-стон. Скрип топчана потонул в шуршанье шкур, и все стихло.

Глава 2

Повеяло теплом. Высоко в небе, плохо различимые за раскидистыми кронами сосен, потянулись косяки птиц. С каждым днем солнце задерживалось на небосклоне все дольше. По утрам сияющий краешек светила возносился над верхушками деревьев все раньше, а вечерами опускался в глубь леса немного позже обычного.

Мир наполнился жизнью. Засуетились птицы, в предчувствии теплых дней, запищали веселее, громче. Оживилась мелкая лесная живность. Рыжими мохнатыми комками по веткам скачут белки, распушив хвосты, надолго замирают, греясь в набирающих силу теплых лучах. В поисках коры деловито бродят зайцы, еще белые, но на боках уже проступили первые серые шерстинки — предвестники лета. Глубоко в берлогах, скрытые от глаз, зашевелились беры. Время хозяев леса еще не пришло, но уже подходит к концу накопленный с осени жир, а ноздри подергиваются, ощущая пробивающуюся под снежное одеяло весеннюю свежесть.

Укрытые пологом ветвей, сугробы еще свежи, блистают холодной белизной искорки-снежинки, величаво возвышаются венчающие кусты тяжелые снежные шапки. Но весна неумолима. Там, где ветви недостаточно плотно переплетены, где в оставшиеся пятна просвета устремляются лучи солнца, сугробы исходят проплешинами, проседают, не в силах сопротивляться всесокрушающей мощи светила.

Уже журчат скрытые от глаз ручьи, исподволь подтачивая питающую снежную плоть. Деревья оживают, загустевший в морозы сок разжижается, бежит по ветвям, питая зародыши веточек и листвы, а под корой, упрятанные глубоко в древесину, пробуждаются толстые личинки, шуршат, старательно выгрызая все новые и новые ходы, чтобы к моменту, когда придет время превращения, вдосталь набраться сил.

Филин как будто и не заметил изменений, все также кутался в шкуры, и, всякий раз, выходя наружу, кривился, будто делал нечто неприятное, или неимоверно мерз. Мычка смотрел на наставника со смешанным чувством удивления и жалости. Весна — чудесное время. Душа ликует, исполненная сладости волнующих чувств. И не усидеть, даже если по горло дел, а снаружи непролазная грязь из набрякшей от влаги земли и остатков снега.

Мычка днями пропадал в лесу, забыв о тренировках. В очередной раз вернувшись под вечер, натыкаясь на укоряющий взгляд наставника, он спохватывался, клятвенно обещал себе взяться за меч с самого утра. Однако, наступало утро, Мычка исчезал из дома, а оружие оставалось на прежнем месте, лишнее в царящем снаружи празднике жизни.

Прислушиваясь к затихающим вдали шагам, Филин лишь качал головой. Там, где он жил когда-то, времена года менялись не столь ярко, можно даже сказать — почти незаметно. Однако, был молод и он, и странное головокружение и волнение крови переживал не раз. Потому подземник не препятствовал ученику, лишь время от времени, выходя за охапкой-другой веток взамен сгоревшим, пристально вглядывался в сугробы. И всякий раз его губы кривились, а в глазах отражалась печаль, будто вместе с исполненной жизни и радости весной приближалось нечто гнетущее, но неизбежное.

И вот день настал. Поднявшись с утра, Филин вышел из дома, долго стоял на пороге, всматриваясь в разбросанные тут и там остатки сугробов. Его лицо потемнело, а под глазами залегла сеть морщин. Подземник закрыл глаза, долго стоял, словно принимая нелегкое решение, затем тяжело вздохнул. Веки медленно поднялись, лицо разгладилось, он повернулся, решительно шагнул обратно.

Мычка с удивлением взглянул на наставника. Что-то в лице подземника неуловимо изменилось. Он пристально всматривался в знакомые до боли черты, не в силах понять, отчего вдруг защемило сердце, а в груди возникло и разрастается предчувствие невосполнимой потери.

Сглотнув, Мычка произнес с тревогой:

— Что-то случилось?

Филин взглянул на ученика, сказал со значением:

— Я вижу, ты собираешься на прогулку. Подожди, нам нужно поговорить.

Непривычная торжественность, с какой наставник произнес слова, удивили. Однако, заплечный мешок уже оттягивает руки, а в груди зудит ставшее уже привычным стремление оказаться один на один с лесом. Мычка нетерпеливо передернул плечами, сделал шажок к двери, с трудом сдерживаясь, чтобы не выскользнуть из дома, оставив нудные наставления на потом. Но что-то в интонациях подземника удержало. Мычка вздохнул, вернувшись, уселся на топчан, застыл в ожидании.

Филин кивнул, словно и не ожидал другого, шагнул к постели, рывком приподнял крышку. Мычка невольно вытянул шею, пытаясь заглянуть через плечо наставнику. Тот никогда не открывал сундук в присутствии ученика. Мычка же никогда не пытался заглянуть внутрь, хотя сундук не запирался, а хозяина часто не бывало. И хотя неоднократно возникал соблазн посмотреть хотя бы глазком, Мычка отметал даже возможность воспользоваться доверием отшельника. К тому же… что интересного может хранить затерянный в лесу охотник: потрепанные шкуры, старый засапожный нож?

Филин продолжал рыться в ящике и мысли отвлеклись, потекли в прежнее русло. Перед глазами замелькали деревья, зеленые островки едва проклюнувшейся травы, ноздри наполнились свежестью влажных испарений. Мышцы ног начали невольно подрагивать, будто уже несут хозяина через многочисленные ручьи и сучья, пальцы рук сжались на невидимом, но ощутимом древке лука. Вот белым пятном в кустах замерцал заяц. Рука дрогнула, потянулась к стреле.

— Ну вот и все.

Голос отшельника ворвался в мир грез, разметал, разрушил иллюзию. Мычка встрепенулся, подпрыгнул, готовый куда-то бежать и что-то делать, но, наткнувшись на пристальный взгляд учителя, снова сел, со вздохом повернул голову и замер. На столе, что вот только был пуст, громоздится куча вещей, совсем небольшая, но, стоило лишь увидеть, и взгляд не оторвать.

— Что это? — Мычка было подался к столу, но превозмог любопытство, остановился, и даже повернул голову в противоположную сторону, хотя глаза упорно не желали терять сокровища из виду, и едва не выпазили из орбит.

Учитель улыбнулся.

— Не пытайся делать вид, что не интересно. Вижу же, сейчас от любопытства лопнешь.

Мычка стремглав бросился к столу, навис, пожирая глазами открывшуюся картину. Рукояти мечей, ведь он уже их видел… Да, вот знакомая щербинка, а тут потертость. Сами клинки не видны, спрятанные в кожаных чехлах такой выделки, что кружится голова. Чехлы соединяются хитрым переплетением ремней с заклепками и тесьмой в нечто на столько удивительное и удобное на вид, что хочется примерить прямо здесь, не сходя с места!

А это? Уже знакомая защита от веревки лука. И не одна! Сразу две, на обе руки. Тут же лежит лук. Два мотка тетивы. Из свернутой трубой шкуры торчат охвостья стрел. Но как же их много! Засапожный нож. Ну, это привычно. Хотя… если приглядеться. Лезвие намного длинней и качественней чем все, что довелось видеть ранее.

С трудом удерживаясь, чтобы не сгрести все разом, щупая, трогая, изучая, Мычка поднял глаза, захлебываясь от восторга, спросил:

— Что, что это такое? Откуда? И… почему ты не показал раньше?

Довольный произведенным эффектом, Филин добродушно произнес:

— Раньше было не ко времени.

— А сейчас? — Мычка подхватил нож, повернулся к оконцу, любуясь игрой света на лезвии.

— А сейчас время пришло.

Проскользнувшие в голосе наставника нотки заставили насторожиться. Мычка повернул голову, замедленно спросил:

— Время для чего?

— Я учил тебя тому, что умею сам. Признаюсь, далеко не всему, чему бы мог. Однако, и того, что ты уже знаешь, хватит с лихвой. По крайней мере, на первое время…

Филин сделал паузу. Не улавливая, к чему клонит учитель, Мычка повторил эхом:

— На первое время? Я не понимаю.

Лицо подземника мучительно искривилось, словно слова давались с огромным трудом. Он произнес глухо:

— Я уже достаточно стар, чтобы путешествовать по миру, но есть ряд обязательств, требующих участия. Часть из них я могу позволить себе не выполнять, однако другие должны быть воплощены. И в этом поможешь мне ты.

Палец наставника уперся в грудь. Мычка вновь ощутил, как от предчувствия неизбежного заныло внутри. И хотя понимание окатило холодом, он попытался отодвинуть неизбежное. Улыбнувшись, Мычка воскликнул с деланной радостью:

— Тебе понадобилась моя помощь? Это же прекрасно! Что нужно сделать?

Однако, наставник не принял игры. Его лицо потемнело, а голос посуровел.

— Не стоит лицемерить, глядя в глаза неизбежности. Я спас тебя однажды, выкормил, обогрел, научил многому. И хотя ты отвратительно занимался, а под конец и вовсе стал прогуливать тренировки, я ни разу не пожалел о принятом решении. Но все когда-то кончается. Я остаюсь, ты уходишь.

Мир покачнулся. В глазах защипало, а комната размазалась, поплыла. Горло перехватило спазмом, так что вместо голоса он смог выдавить лишь едва слышный шепот:

— Но, почему?

Филин сделал отстраняющий жест, продолжил: «Прежде, чем ты последний раз переступишь порог этого дома, я попрошу об услуге. Скажу сразу, это будет не самое легкое задание, возможно, невыполнимое. Я надеюсь, ты хотя бы попытаешься. Хотя, ни заставить, ни проследить у меня не будет возможности, да и желания тоже. И вполне может статься, что, едва дом скроется из виду, я исчезну из твоих воспоминаний раз и навсегда. Ты готов выслушать, или предпочтешь сперва собрать вещи?».

Мотнув головой, Мычка буркнул нечто невнятное, выметнулся наружу. Скопившись, слезы прорвали запруды, заструились по щекам, оставляя мокрые соленые дорожки. Он побрел, не разбирая пути. Под ногами чавкала грязь, острые кончики веток цеплялись за одежду, оставляли царапины на щеках. Но Мычка не обращал внимания. Где-то внутри, под сердцем, поселилась глухая боль, настолько сильная, что все прочее померкло, отступило на второй план.

Как такое могло случиться? Почему? Чем он настолько рассердил наставника, что тот решился его выгнать? Конечно, где-то в глубине души он знал, чувствовал — рано или поздно придется расстаться. Хотя бы на время. Ведь он не видел семью с начала холодов, да и отшельник, привыкнув к одиночеству, от жизни с заполошным юнцом под боком наверняка устал. Но ведь не так, не сразу. Словно в лоб приложили тяжелым засовом для ворот, отчего голова до сих пор гудит, а в глазах мутится. Можно было предупредить заранее, подготовить, смягчить…

Мычка поморщился, чувствуя, что переходит некую запретную грань. Как бы ни было тяжело, мужчине не пристало жаловаться, тем более — лить слезы. Мир полон разочарований, и лишь глупец может рассчитывать на жизнь без боли и мук. Наставник опытный воин и мудрый человек, вернее, подземник, хотя… какая уж тут разница. Он не говорит не подумав, и не принимает решений без нужды. И если вопрос поставлен ребром, значит назрела необходимость, даже если кому-то так не кажется, а если уж быть совсем честным — кажется вовсе наоборот.

В ушах вновь зазвучал голос учителя, вспомнились последние слова. Мычка встрепенулся. Увлеченный жалостью к себе, он выпустил из виду главное. Наставник попросил о помощи! Его, жалкого отщепенца, сумевшего потеряться в родном лесу, едва не погибшего в деревне рыбарей, не сумев вовремя разобраться в местных обычаях. Конечно, тогда многое казалось странным, а то и вовсе невероятным: рыбалка вместо охоты, прирученные волки, настороженность и злость к чужим… да и само существование «чужих».

Воспоминания заставили улыбнуться. Насколько глуп он был, как изменился. Всего спустя зиму он превратился из юнца в настоящего охотника. И, хотя, наставник наверняка посмеется, решись он произнести подобное вслух, отличия все же есть, есть. Настроение заметно поднялось. Будущее уже не казалось зловещим, а расставание виделось лишь временной разлукой. Он вернется, он обязательно вернется. Лишь только повидает семью, побывает в родной деревне, а главное — выполнит задание. Не может не выполнить. Ведь не зря он вложил столько труда, занимался с наставником, лучше которого, если подумать, нет бойцов во всем лесу.

Еще совсем недавно он даже и предположить не мог о существовании оружия, технике боя, столь удивительной и смертельной одновременно. Считал охотников племени величайшими бойцами. И вот, лишь выйдя за ограду, наткнулся на такого воина, что страшно подумать. И это почти рядом с деревней, можно сказать — рукой подать! А что будет дальше? Если верить наставнику, а сомнений в его словах с каждым днем становится меньше, за лесом существуют другие земли, другие люди, диковинные звери. Кого можно встретить там!?

Открывшиеся внутреннему взору горизонты ошарашили, захлестнули, заставив задохнуться от восторга и ужаса. За спиной будто выросли крылья. Мычка пошел назад, побежал, полетел, не чуя ног, в страстном желании увидеть учителя, рассказать, поделиться осознанным, пока сложившаяся картинка еще свежа, а мысли не расползлись, вернувшись к привычной ленивой вялости.

Мычка обнаружил Филина почти в той же позе, что и оставил. Подземник стоял, скрестив руки на груди, задумчиво глядя в пространство. Услышав хлопок двери, он повернул голову. Мычка заметил, как изменилось лицо наставника, словно тот без слов понял, догадался что происходит с учеником. Улыбнувшись, Филин шагнул на встречу, взял Мычку за плечи, взглянув в глаза, произнес:

— Можешь ничего не говорить. Я знаю, ты все понял правильно. Да если бы и не понял сейчас, дошел бы чуть позже. Не мог не дойти! — Он указал на стол. — Я сложил тебе снеди на два дня, оружие и защита готовы. Пока примерь перевязь и колчан, они твои друзья надолго, я же поясню просьбу.

Мычка помедлил. От волнения сводит скулы, на языке, отталкивая друг друга, вертятся выспренние слова, но все, даже самые значимые, лишь слабое отражение, бледная тень бушующих чувств, что не передать ничем. Он перевел взгляд на стол, затем на учителя, вновь посмотрел на разложенные по столешнице вещи. В этот важный миг, когда чувства оголены, как обнажившиеся от мяса кости, любые сборы кажутся неуместными. Однако, учитель спокоен, в глазах понимание.

Собравшись с силами, Мычка шагнул к столу, принялся неловко перебирать подарки. Но взгляд наставника поддерживает, ободряет. Сведенные до судороги, мышцы расслабились, движения стали плавней, а губы разошлись в улыбке. Пока пальцы ласкают и гладят кожу чехлов, перебирают древка, слух улавливает каждое слово, а разум усваивает, раскладывает услышанное по дальним уголкам памяти.

— На востоке, неподалеку отсюда, живет значимый для меня человек. Для начал ты должен отыскать его, и поговорить.

Не отрываясь от занятия, Мычка хмыкнул:

— Найти, побеседовать… Не вижу сложностей, а… что за человек?

— Родственник. — Верно расценив заинтересованный взгляд вершинника, Филин покачал головой. — Родство дальнее, можно даже сказать — формальное, так что сходства не жди.

Мычка кивнул, вернувшись к занятию, поинтересовался:

— Что дальше?

— Дальше вам нужно попасть в город.

Проверяя, насколько туго затянуты ремни, Мычка поводил плечами, спросил:

— Что такое город?

— По сути, та же деревня, только намного, намного больше.

Отрегулировав высоту и расположение колчана за спиной, Мычка на мгновение задумался. Перед внутренним взором предстала родная деревня. Мысленно достроив еще с десяток домов, Мычка кивнул.

— Это понятно. Дальше что?

— Дальше тебе надлежит найти нужный дом. Это будет не просто. К счастью, у меня осталась карта, что должно упростить задачу.

Проверив, легко ли вынимаются стрелы, Мычка уточнил:

— А что в доме?

— В доме ваш путь завершится. Компаньон останется на руках у родни, а ты сможешь пойти на все четыре стороны.

Мычка повернул голову, взглянул с удивлением. Почему-то казалось, что данное подземником задание должно быть необычайно трудным. Услышанное же укладывалось в элементарные действия: дойти, взять, отвести. Подобное можно доверить и ребенку. Конечно, он не откажется, и даже приступит к делу с большим чем когда-либо рвением, но все же, все же…

Похоже, сомнения отразились на его лице столь ясно, что Филин фыркнул, сказал:

— Вижу, ты чем-то озадачен?

Мычка помялся, размышляя, стоит ли высказывать сомнения, но все же сказал, осторожно подбирая слова:

— Я с радостью сделаю все, но… не слишком ли это просто?

Филин пожал плечами.

— Вполне может быть. Особенно, для такого подготовленного бойца, как ты.

Мычка нахмурился.

— Ничего такого я не имел в виду. Но, пройти, поговорить, довести… Должны же быть и какие-то сложности. Или… я чего-то не вижу?

Филин пожал плечами вторично.

— Сложности действительно есть, не много, но есть. — Заметив торжествующий взгляд ученика, подземник кивнул. — Да, да. Тебе не откажешь в проницательности. Итак, сложностей две. Первое — тот, о ком я говорю, вряд ли пойдет с тобой по собственной воле. Конечно, допускаю, что ты столь красноречив, что парой слов сможешь переубедить даже самого упертого пещерника, но не предупредить не могу. Придется поднапрячься.

Мычка кивнул. Хотя он и не очень понял, что имелось в виду под словом «пещерник», ситуация казалась ясна. Ничего удивительного, в том, что любой, кто давно живет в одном и том же месте, не спешит срываться, пускаясь в авантюрные путешествия лишь по одному слову незнакомца. Придется применить все красноречие. Но это лишь первое, а что второе?

Верно истолковав вопрос в глазах ученика, Филин продолжил:

— Вторая сложность в том, что город не близко.

— Насколько не близко?

Филин нахмурился, вдруг став очень серьезным, сказал негромко, но так, что от его голоса по спине разбежались мурашки:

— Тебе придется покинуть лес.

Глава 3

В который раз за день Мычка ощутил в животе неприятный холодок. Выйти из леса… В памяти разом воскресли многочисленные рассказы наставника о лежащих за лесом диковинных землях. Обычно, в фантазиях эти земли были полны солнца и ярких красок, но сейчас, в преддверии расставания, разом потемнели, наполнились сумраком и угрозой. Пришло запоздалое понимание. Так вот для чего наставник все это время учил его, едва не силой вбивая смертоносные навыки! Он знал, что рано или поздно, ученику предстоит отправиться в путь, и учил, как только мог, чтобы в момент встречи тот оказался готов.

Но, готов к чему? Неужели там, за лесом, жизнь настолько страшна, что требуется в совершенстве овладеть не одним видом оружия, чтобы лишь только прикоснуться к неведомому? Может тогда лучше и не пытаться? Если сам Филин, опытный боец и охотник, не желая рисковать сам, отправляет на верную гибель подобранного в лесу парня?

Ужас нахлынул и отступил. Мир вновь заполнился светом. Устыдившись мгновенной слабости, Мычка опустил голову. Как он мог заподозрить наставника? В груди вновь зазудело, но на этот раз от стыда. Разрываясь от противоречивых чувств, Мычка поднял голову, и хотя это стоило огромного усилия, прямо взглянул подземнику в глаза, сказал твердо:

— Неприятно чувствовать страх, но еще более неприятно ему потворствовать. Признаюсь честно, очень не хочется уходить из родных мест, но… я выполню твою просьбу. — К горлу подступили рыдания и голос прервался. Собравшись с силами, Мычка договорил: — Единственно… еще не весь снег сошел, и путешествие будет не из легких. Может… стоит отложить, дождаться теплых дней, и тогда, двинуться налегке, не опасаясь глубин скопившейся в ямах воды и холода ночи?

С последними словами надежда вспыхнула вновь. Мычка неотрывно глядел в глаза наставнику, с таким страстным отчаяньем, с каким утопающий хватается за самую мелкую щепу, лишь бы оттянуть миг, когда холодная пучина сомкнется над головой. Но лицо подземника осталось непроницаемым, и Мычка потупился. Искра надежды мигнула и погасла, заструился и истаял дымок упования, угли подернулись пеплом безнадежности.

Сухим и отстраненным голосом Филин произнес:

— Долгие сборы — тяжелое прощанье. Вещи собраны, ты готов. Осталась лишь малость.

Подземник запустил руку за пояс, извлек нечто похожее на свернутую трубкой полоску коры, развернул. Хрустнуло. Мычка с удивлением узрел пожелтевший прямоугольник, всмотрелся в заполнившие пространство черточки и пометки, поднял глаза на наставника.

— Что это?

— Это карта. Один из районов города. Я не буду углубляться, объясняя детали. Пока не увидишь сам — все равно не поймешь. А к тому времени, когда увидишь, объяснения выветрятся из памяти. Единственно, что нужно запомнить наверняка — эту пометку. Это дом родни и конечная точка твоего пути. Повтори.

Отмеченный на карте значок, в отличие от прочих, оказался обведен жирной чертой, и не требовалось особых усилий, чтобы запомнить сказанное. Мычка пожал плечами, повторил:

— Это конечная точка и дом родни.

Филин кивнул. Осторожно свернул карту, тщательно обвязал тесьмой, после чего протянул со словами:

— Спрячь подальше и постарайся не потерять. — Заметив сомнения в глазах ученика, он нахмурился, сказал с нажимом: — И не надейся на память. Что бы ты там не напредставлял о городе, в реальности все окажется совсем не так. И вот еще…

Упрятывая карту, Мычка ненадолго отвлекся, а когда повернул голову, взгляд наткнулся на лежащую на ладони наставника блестящую полоску желтого металла, свернутую в круг. С одного боку полоска расширена, бугрятся мелкие выступы. Приглядевшись, Мычка охнул от удивления. Бугорки и ямочки, на первый взгляд разбросанные без всякого порядка, оказались изображением не то неведомого зверя, не то и вовсе демона. Отраженный в металле лик смотрит сурово и требовательно.

Филин протянул руку.

— Возьми. Этот знак покажет, что ты пришел от меня, а не просто придумал красивую историю.

Осторожно забрав вещь, Мычка произнес с восхищением:

— Невероятно красиво, для чего эта вещь?

Филин отмахнулся.

— Пустышка, украшение. Топорная работа посредственного мастера. В мире существуют намного, намного более прекрасные вещи. В нашем случае имеет значение лишь изображение. — Заметив, что вершинник потащил кольцо за пазуху, Филин поморщился, сказал с отвращением: — Экая темень. Да на палец, на палец надень! Потеряешь.

Покраснев, Мычка принялся примерять кольцо, удивляясь, как такая простая мысль не пришла сразу. С третьей попытки удалось пристроить украшение на безымянный палец. Отодвинув руку, Мычка повертел ладонью, любуясь отблесками света, сказал с восторгом:

— Даже если в этом нет никакого смысла, все равно, вещь невероятно красива.

Филин поморщился, отозвался ворчливо:

— Может и так, да только, как из леса выйдешь, шибко не красуйся. Там и за меньшее голову снимут, не то что… И последнее. Дорога тебе в деревню рыбарей. Как зайдешь, ищи скособоченный дом. Он отдельно стоит, на отшибе, возле излучины. Найти не сложно, спутать трудно. Когда идти — твой выбор, но лучше по темну. Местные чужих не приваживают. — Он хмыкнул. — Да ты и сам знаешь. Ну а потом на юг.

Мычка ненадолго задумался, сказал:

— Деревни попадаются редко. Города больше деревень, а значит попадаются еще реже. Но, не случится так, что я приду не туда?

Филин кивнул, сказал с одобрением:

— Хороший вопрос. Тот город отличается от разбросанных окрест селений, как бер от белки, он гораздо, гораздо больше. Но главное не это. Город лежит у подножия скалы. Огромная одинокая гора, с источенной пещерами почерневшей сердцевиной. Едва увидишь — поймешь о чем речь. — Он помолчал, сказал в раздумье: — Вроде, ничего не забыл. Ах, да, спутника твоего Зимородком кличут. Ну а теперь…

Подземник подался вперед, обхватив ученика, крепко прижал к груди. Не ожидав подобного проявления чувств от наставника, Мычка застыл, прислушиваясь к разливающемуся в груди ощущению спокойствия и уверенности. Все будет хорошо. Даже если это последняя встреча, и они никогда больше не увидятся. Благословление наставника всегда будет с ним, что бы ни произошло.

Отстранившись, Филин вновь стал привычным, таким, как и всегда, скептически скривив губы, произнес насмешливо:

— Иди уже, а то корни пустишь.

Мычка вздохнул. Последний жест наставника оказался той самой малостью, коей не хватало, чтобы привести душевное равновесие в норму. Мир вновь наполнился красками, а мучительное чувство потери отступило, превратилось в грусть, легкую и прозрачную, словно одинокое облачко в ясный день.

Заплечный мешок занял привычное место, рука вновь прошлась по телу, проверяя, насколько хорошо закреплено оружие, не спутались ли ремни, как плотно сидят в колчане стрелы. Но даже убедившись, что все в порядке, пальцы вновь и вновь касались одежды. Ощутив, что оттягивает неизбежное, Мычка опустил руку, поспешно вышел из дома.

Наставник вышел следом, остановился в дверях. Мычка обернулся, чувствуя, как из глубин вновь поднимается волнение, поспешно сказал:

— Я ухожу, но обязательно вернусь. Раньше или позже, мы вновь увидимся. А теперь… прощай.

Он развернулся, поспешно зашагал, лопатками ощущая взгляд учителя. Дом уже давно скрылся, деревья окружили плотной стеной, но Мычка не оглядывался, словно боялся, что стоит повернуть голову, и ноги сами понесут назад. Упрямо наклонив голову, и закусив губу, он шел и шел.

А позади, возле дома, вперив взгляд в пространство, стоял Филин. Плечи подземника поникли, взгляд затуманился, а у переносицы залегли глубокие складки. Парнишка, которого он когда-то спас, а затем научил почти всему, что знал сам, с каждым мгновением удаляется от дома, унося с собой частичку души. Он и сам не заметил, как успел полюбить простого, где-то бестолкового, но удивительно прямого и честного вершинника.

Ученик ушел, вернулось одиночество, от которого за последнее время он успел отвыкнуть. Закончилась шумная возня с оружием, лес больше не потревожат крики досады и вопли радости. И то, о чем он забывал все это время, с головой окунувшись в наставничество, вновь возникает из небытия: бесплотные тени прошлого, глухая безнадежность, и неизбывная тоска. Ученик ушел, и больше не вернется, не смотря на все заверения и клятвы. Но, даже, если случится невероятное, и, преодолев все препятствия, заматерев, Мычка придет вновь, умудрившись в быстротечном потоке жизни выкроить частичку времени, то наткнется лишь на тишину и запустение. Потому, что люди не живут одни, потому, что тяжким грузом давит прошлое, потому, что чудес не бывает.

Сгорбившись, словно разом постарев на десяток лет, Филин повернулся, замедленно вошел в дом. Затих скрип половиц, сухо стукнула дверь, и только стрекот сидящей на ветвях сороки нарушал снизошедшую на лес тишину.

Ноги пружинящим шагом несут вперед, легко перепрыгивают ручьи, обходят корни, осторожно ступают по краешку заполненных водой ям. Перевязь с оружием приятно давит на плечи, поскрипывают кожей ремни. Облеченные в защитный панцирь наручей, руки ощущают стеснение, но это не страшно, гораздо приятнее возникающее чувство защиты, когда, даже если со всей дури ударить по стволу, почти не чувствуешь боли.

Двигаясь по лесу, Мычка дышал полной грудью, вкушая пугающее, и, одновременно, пьянящее чувство свободы. Не привычной, расслабленной, когда, закончив дела, бродишь по лесу, свободный от обязательств, а той, собранной и целеустремленной, когда идешь к цели без понуканий и угроз, шаг за шагом, ведомый лишь внутренним чувством долга за данное когда-то слово.

Воспоминания о родных нахлынули с новой силой. Лишь по прошествии времени, находясь на большом расстоянии от дома, он ощутил насколько не хватает всего того, на что не обращал внимания, пока не потерял: лица друзей, уют родного дома, ужин в кругу семьи. Захотелось вернуться прямо сейчас, увидеть улыбки на лицах, ощутить радость, когда они увидят, что он не просто жив и здоров, но и прибавил в силе, раздался в плечах. К тому же есть о чем рассказать и чем похвастать. У кого еще в деревне есть оружие подобное луку, а уж о мечах и говорить нечего!

В груди заскребло, а зубы заныли от мучительного желания, повернуть прямо сейчас. Он знает куда идти. Тут не далеко, да и не долго, всего-то глазком взглянуть. А потом, с легким сердцем отправиться по поручению. Днем раньше, днем позже — какая разница? Мычка замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Кусая губы, замер, разрываемый мучительной борьбой.

Задумавшись, он невольно поднял руку, проверяя оружие. Пальцы нащупали рукоять, обняли. Перед внутренним взором возник лик наставника, взглянул с насмешкой. Мышцы невольно напряглись, а по спине разбежались мурашки. Картинка вспыхнула и исчезла, и, одновременно, спали невидимые оковы желания. Мычка замедленно провел рукой по лбу, стирая капельки пота, вздохнул с облегчением. Ведь он только что едва не предал учителя!

Пальцы коснулись оружия раз, другой, ласково пробежались по рукояти. Прощальное напутствие учителя, до поры до времени дремлющее в смертельном металле. Что это, волшебство, о котором умолчал подземник? Некое хитрое заклятье, вовремя подавляющее ненужные сомнения исполнителя, или просто память? В любом случае, напоминание лишним не стало. Конечно, учитель его не видит, а родные и духом не чуют о данном слове, но легче от этого не становится. Достоинство не требует сторонних свидетелей, а себя более чем достаточно, чтобы потом, когда пройдет эйфория, совесть загрызла насмерть.

Обгоняя ноги, мысли унеслись вперед, туда, где, отгороженный от леса заостренными кольями, а от свободы толстыми бревнами стен, в ожидании томится будущий попутчик. Кто он, дальний родственник Филина? Неужто простой парень, как прочие, добывающий пропитание рыбалкой, а в свободное время бездумно шатающийся по деревне или сидящий на лавочке?

Картинка возникла настолько пугающе яркая, что Мычка поспешно замотал головой, прогоняя морок. Нет, такого просто не может быть. Любой, в ком течет хоть капля крови подземников, как назвал свое племя Филин, просто обязан быть похож на учителя, пусть отдаленно, пусть не статью и силой, но уж побуждениями и образом жизни точно.

Желудок заворочался, заурчал тягуче и требовательно. Ноги замедлились, а рука потянулась к заплечному мешку, где, проложенное травами, ожидает поджаренное мясо, но, дрогнула, опустилась. Усилием воли Мычка отбросил мысли о еде, упрямо нагнув голову, зашагал дальше. Время прошло не так много, а есть хочется не настолько сильно. Нужно успеть за день дойти до деревни рыбарей, а с набитым брюхом далеко не уйдешь. Тем более, точно не известно, сколько именно придется идти. И хотя деревня вряд ли расположена далеко, лучше дойти налегке: быстрее, легче… да и безопаснее. Мало ли что попадется на пути, а сытость заметно притупляет внимание и замедляет реакцию.

Мычка шел, привычно вслушиваясь в шорохи и стуки, поглядывал по сторонам, время от времени с силой вбирал ноздрями воздух, пытаясь уловить хотя бы намек на приближение деревни. Однако, ничего не менялось. Лес оставался девственно чист, без малейших следов топора или черных проплешин кострищ, отовсюду доносилась беличья трескотня и птичьи трели, а воздух полнился запахами сырости и хвои.

Мысли истаяли, убаюканные равномерной походкой, улеглись опасения. Мычка погрузился в близкое к дремотному состояние, какое возникает, когда приходится долго идти. И хотя взгляд по-прежнему шарит вокруг, а ноги то и дело переступают ямы и валежины, сознание сворачивается, уходит вглубь, где дремлет, готовое мгновенно развернуться, чтобы оценить надвигающуюся опасность и подготовить тело к действию. Бывалый охотник может таким образом идти долго, не выказывая усталости, и лишь под вечер, остановившись на ночлег, с удивлением ощутить, как ноют утомленные переходом мышцы.

Впереди поднялось темное, замаячило угрожающей тенью. Вздрогнув, Мычка остановился, пригнулся, готовый к сопротивлению. Впереди, в десятке шагов, возвышается частокол, заостренные колья грозят небу почерневшими зубами. Уши дернулись, а ноздри зашевелились. Миг, другой, и мышцы расслабились, а на губах заиграла улыбка. Ленивый брех псов, негромкая речь людей, терпкий запах рыбных отбросов. Он нашел искомое. За околицей, безмятежная и сонная, раскинулась деревня рыбарей.

Глава 4

Мычка поднял горсть хвоинок, подбросил, проследив за падением, с удовлетворением кивнул. Ветерок со стороны деревни, что весьма кстати. Потомки волков — псы, хоть и живут рядом с человеком, но нюх не потеряли. Будет неприятно, если его заметят раньше необходимого. И хотя жители деревни вряд ли пойдут проверять, кого именно учуяли собаки, лучше отойти, но сперва…

Мычка крадучись подошел к ограде, выбрав одну из многочисленных щелей приник глазом. Взгляд заскользил, отмечая знакомую картину: покосившиеся избы, груды рыбьей чешуи и костей, оставшиеся от вырванных с корнем древесных великанов заполненные водой ямины. Он был здесь почти половину цикла назад, и всего седьмицу, но сердце защемило. Здесь он встретил новых, удивительных людей, познал блистающую вершину всепоглощающего чувства к женщине, и черную бездну предательства.

Отбросив неуместные воспоминания, Мычка сосредоточился, отыскивая нужный дом, но среди ближайших изб ничего похожего не заметил. Брови дрогнули, сошлись на переносице, но тут же вернулись на место. Мычка хлопнул себя по лбу, вспомнив что именно говорил наставник, двинулся вдоль ограды, для верности отступив на десяток шагов.

Каждую сотню-другую шагов он останавливался, приникал к очередной прорехе между жердей, осматривался, после чего шел дальше. Когда впереди замаячила река, а нужной избы так и не появилось, он занервничал, остановился, в досаде кусая губы. Что случилось, ведь он точно следовал указаниям? Или, за прошедшие циклы село увеличилось, расползлось, и дом, что по ту пору находился на окраине, теперь нужно искать ближе к центру? А быть может все намного проще? Дальний родственник Филина неспешной жизни в деревне предпочел свободу и приключения, и уже давно покинул селян, а дом за ненадобностью растащили на дрова.

Пока пальцы нервно теребили ремни перевязи, взгляд скользил вокруг, время от времени возвращаясь к блестящей ленте реки, пока не остановился, завороженный серебристыми переливами бегущего по камням потока. Под спудом скованных оцепенением мыслей возникло смутное воспоминание, и чем дольше он смотрел на воду, тем яростнее зудело под черепом. Пытаясь поймать ускользающую мысль, Мычка подошел к самому берегу, окинул взглядом русло.

Река выходит из леса. Ближайший участок прямой, как древко стрелы, лишь возле противоположного конца деревни водный поток изгибается, круто уходит в сторону. Мычка покачал головой, коря себя за ненужную поспешность. Объяснение оказалось настолько очевидным, что даже странно, как не пришло в голову сразу. Развернувшись, Мычка зашагал в обратном направлении. На этот раз подглядывать в щели не требовалось и он быстро достиг нужного места.

Ограда здесь почти развалилась, и зияла здоровенными прорехами, так что не пришлось даже искать подходящую для наблюдения щель. Брошенный через дыру мимолетный взгляд мгновенно выхватил дом, точь-в-точь такой, как описывал Филин. Все что было нужно, так это сразу направиться сюда, а не бродить вокруг деревни, пытаясь отыскать избу там, где ее никогда не было.

Удовлетворившись осмотром, Мычка отошел обратно в лес, отыскав место посуше, присел, а затем и прилег. Солнце пошло на закат, но до полноценной тьмы осталось изрядно времени. Мелькнула шальная мысль не терять понапрасну время, а зайти в дом прямо сейчас. Мысль показалась настолько удачной, что Мычка вновь поднялся. Однако, поразмыслив, вернулся на место. Хоть дом и стоит на отшибе, поблизости могут оказаться селяне. Но, даже если не окажутся, деревня как на ладони: ни дерева, ни холма. Чужака заметят, стоит лишь миновать ограду. К тому же не стоит забывать о псах, если на том конце села он находился с подветренной стороны, то здесь потомки волков живо учуют, поднимут лай.

Представив, как на поднявшийся шум выскакивают обитатели деревни, собравшись скопом, надвигаются, Мычка передернул плечами. Конечно, сейчас он совсем не тот парнишка, доверчивый и простой, что половину цикла назад впервые ступил за ворота, он многое изучил, еще большее понял, но, даже сейчас, он не горит желанием вступать в кровавую схватку. Наставник не раз говорил: убивать своих — зло. Жители деревни, как ни крути, вовсе не свои, но и назвать их чужими язык не поворачивается. Странные, суровые, непонятные, но… не чужие. Просто не свои.

Окончательно успокоившись, Мычка вновь лег, примостившись так, чтобы кочка из пожухлой травы оказалась под головой, прикрыл глаза, наслаждаясь отдыхом. Птичьи трели, шорох снующего в ветвях мелкого зверья, поскрипывание деревьев убаюкивают, навевают умиротворение, отчего глаза закрываются сами собой.

Солнце зашло, из потайных уголков леса выползла тьма, заволокла все вокруг серыми тенями. Открыв глаза, Мычка некоторое время таращился вокруг, пытаясь понять, почему вместо завешанных шкурами стен напротив топорщатся ветви кустарника, а когда вспомнил, лишь тяжко вздохнул. Ушедшие на день, тяжелые мысли вернулись вновь, в груди защемило, а глаза предательски защипало.

Борясь с накатившей печалью, Мычка вытащил из мешка кусочек мяса, забросил в рот, почти не жуя, сглотнул, вытащил следующий. Разохотившись, он развязал мешок, принялся есть обеими руками, ощущая, как в тело вливаются силы, а вместе с силами поднимается и настроение: одиночество отступает, печаль растворяется без следа, и даже окружающая тьма как будто редеет, становится светлее и ярче.

Закончив, Мычка забросил изрядно полегчавший мешок за плечо, тщательно осмотрелся, проверяя, не забыл ли чего, провел рукой по перевязи и лишь тогда, успокоившись, покинул место привала. Не смотря на приближение тепла, ночью изрядно холодало, и Мычка зябко поводил плечами, пока не разогрелся от ходьбы. Оставалось радоваться, что не пришлось тут же и ночевать. Огонь вблизи деревни разводить не стоило, а без живительного тепла пламени ночь под открытым небом показалась бы мало приятной.

Черной стеной поднялась околица. Легко преодолев полуразвалившуюся ограду, Мычка остановился, напряженно вглядываясь и прислушиваясь к малейшим шорохам, не ощутив опасности, двинулся к темнеющему пятну дома. Сперва он шел не скрываясь, во весь рост, но, по мере приближения к дому, движения стали плавней, шаги мягче, так что, окажись кто рядом, заметил бы лишь скользнувшую мимо беззвучную тень.

Хрясь! Взявшаяся словно из неоткуда ветвь сломалась с жутким грохотом. Мычка замер, ощутив легкий приступ дурноты. В вязкой тишине звук показался неестественно громким. Сейчас захлопают двери, послышится брань, что очень быстро сменится нарастающим топотом. Медленно, очень медленно, Мычка опустился на землю, отполз, замер, как напуганная ящерка.

Сердце стучит так, что рядом подпрыгивают мелкие камушки, в ушах звенит, а перед глазами плавают темные пятна. Как он мог не заметить? Ведь не шел — стелился, едва не руками ощупывая землю впереди: только бы не шумнуть. И вот случилось непоправимое. Теперь осталось лишь убраться, подобру-поздорову, чтобы попробовать вновь позже, ближе к утру, а то и на следующую ночь. Однако, почему так тихо? Ни голоса, ни скрипа, лишь грохот сердца, да вялый перегав собак.

Мычка осторожно приподнялся, повертел головой, набравшись смелости, встал, готовый сигануть к околице. Но время идет, ничего не происходит. Он сделал шаг, другой, вздохнул с облегчением. Похоже, он не так уж и нашумел. У страха велики глаза и уши, вот и почудилось, будто бы уронил дерево, а на деле… Хотя, возможно дело в другом, и местные просто-напросто не обращают внимания на подобные мелочи. Стоит только вспомнить, сколько пришлось колотиться в дверь, когда он попал сюда впервые. Если, стуча в полную силу, он смог привлечь внимание лишь спустя продолжительное время, что говорить о меньшем.

Мычка ощутил задор, взмахнул руками раз, другой, подпрыгнул. Ничего. Все та же тишина вокруг, хоть бы кто окликнул. Жители будто вымерли. Не особо скрываясь, он обошел вокруг дома. Никого. Мелькнула шальная мысль. Если сон деревенских так крепок, почему бы не навестить старых знакомых? Взглянуть хоть глазком. Тем более, идти не так уж далеко.

Пока разум сомневался, отыскивая подходящие отговорки, ноги уже направились в нужную сторону. Черными пятнами мимо проплывают избы, заостренными зубьями грозят околицы. Мычка шел по деревне со смесью страха и восторга в душе: прислушиваясь, оглядываясь, принюхиваясь. Никогда раньше он не бродил вот так, тайком, боясь быть узнанным. Казалось странным, но кроме острого чувства опасности он ощущал и задор, необычный, но удивительно приятный, подобный тому, что испытываешь, подкрадываясь к устроившемуся на ночлег зверю. И в том и в другом случае особой опасности нет, можно легко уйти, начать сначала, но обостренные до предела чувства и предельная настороженность доставляют такое неизъяснимое наслаждение, что хочется продолжать снова и снова, сливаться с миром, оставаясь незримым, бесшумным, незамеченным.

А вот и нужный дом, где, исполненный надежд, он стоял, разговаривая с самой прекрасной в мире девушкой. Забор, откуда они вместе, рука в руку, направились на прогулку, что кончилась так внезапно, и так… неожиданно. Руки предательски задрожали, Мычка остановился, с трудом справляясь с нахлынувшими воспоминаниями. Вслед за воспоминаниями пришли сомнения. Хочет ли он увидеть ее вновь, взглянуть на прекрасное лицо, в глубокие как небо глаза, ощутить аромат тела? Проснутся ли былые чувства вновь, или обманутые надежды обернутся черной всесжигающей ненавистью?

Отбросив сомнения, он рывком перепрыгнул через ограду, прыжком достиг крыльца, приник к двери ухом. Ни звука. В глубине дома тишина, сквозь ставни не пробивается свет. Хозяева спят, или просто никого нет дома. А если никого нет, может, стоит уйти, не терять понапрасну время?

Отмахнувшись от трусливой мысли, Мычка случайно задел дверь. Скрипнуло, из открывшегося проема пахнуло теплом и уютом. Мычка мгновение смотрел, не веря в удачу, не дожидаясь, пока дверь затворится, шагнул внутрь. Не зря, не зря он решился пройтись по деревне. Чутье не обмануло, приведя хозяина ко входу в нужный момент: ни раньше, ни позже. И не важно, почему дверь оказалась не заперта, забывчивость ли тому виной, или кто-то намерено не стал задвигать засов, ожидая ночных гостей.

Мычка прошел через сенцы, остановился, обратившись в слух. Если снаружи отвлекали посторонние звуки, то здесь, за надежными стенами, можно расслышать даже малейший шорох. Но в глубине по-прежнему тишина. Он тронул дверь, страстно желая лишь одного — чтобы петли оказались смазаны, иначе придется уходить, и отнюдь не вразвалочку.

Дверь отошла беззвучно. С облегченьем выдохнув, Мычка заглянул в дом. Небольшая комната: лавки, стол, кровать. В очаге тускло тлеют угли, отбрасывая вокруг багровые отсветы. Никого. Хотя, нет. На кровати, накрытый шкурой, лежит хозяин, вернее, хозяйка. Сердце застучало сильнее, а спина увлажнилась. Мычка замер, не зная, что делать. Девушка, хоть и не смотрит на дверь, но движение заметит наверняка. Или не заметит?

Мычка сделал крохотный шажок, затем еще, остановился, переводя дыхание. Девушка по-прежнему недвижима. Возможно, хозяйка дома просто задумалась, и вот-вот отвлечется, поведет взглядом, заметив незваного пришельца. А может все намного проще, и, утомленная делами, она просто спит? Мычка приблизился, остановился в шаге.

Так и есть, глаза закрыты, грудь равномерно поднимается и опускается, в такт дыханию. С тех пор, как они виделись последний раз, девушка ничуть не изменилась, наоборот, лишь похорошела. Волосы стали ярче, ресницы изогнулись, а губы припухли, словно бутон цветка, что вот-вот распустится, лишь только лепестков коснется первый солнечный луч. А каков запах! От чудесного аромата ее тела сводит скулы, в животе зажигается пламя, растекается по телу, отчего мышцы все сильнее дрожат, а руки тянутся, в безумном желании прикоснуться, обнять, прижать со всей силы, чтобы не отдать никому и никогда.

Хлопнула калитка, под тяжелыми шагами захрустел песок. Мычка застыл, вслушиваясь в звуки. Шаги все ближе, вот хруст прервался, заскрипели половицы крыльца. В груди похолодело, мысли взвились стайкой испуганных птиц. Куда бежать, что делать? В тесной комнатушке не спрятаться. Окна заперты ставнями, и в оставшиеся мгновенья их не открыть. Метнуться в дверь? Но с кем он столкнется на выходе, и будет ли гость один, или за калиткой ожидают еще несколько человек?

Пометавшись, взгляд остановился на кровати. Крепкие резные ножки достаточно высоки, чтобы внизу разместился человек, сбоку, почти касаясь пола, свисает шкура. Не мешкая, Мычка рыбкой скользнул на пол, забился под кровать, а мгновеньем позже дверь распахнулась. Переводя дыхание, Мычка прислушался. Человек прошелся по комнате, уверенно и спокойно, как может лишь частый гость или близкий родственник, присел на кровать.

Мычка скосил глаза. Край шкуры низок, толком не рассмотреть, но и увиденного достаточно, чтобы понять — в гости пришел мужчина. Сапоги, дыхание, а главное — запах, тяжелый запах мужского пота. Мычка нахмурился, присутствие в доме чужака неприятно задело, но, вспомнив, как именно пробрался сюда он сам, закусил губу. Его не ждали, а вот чужака, судя по раздавшимся сверху звукам, ждали, и ждали сильно.

Прислушиваясь к доносящейся с кровати возни, Мычка ощутил озноб, щеки запылали, возникло сильнейшее желание провалиться сквозь землю, ужом скользнуть в щель меж половицами, только бы не слышать жаркого шепота и сладких стонов, что становились все громче. Вскоре к возне присоединилось ритмичное поскрипывание, и Мычка почувствовал, если немедленно не уйти, он сотворит нечто страшное, такое, о чем после будет сожалеть. Но это будет после, а сейчас…

Стиснув зубы, и зажмурившись, только бы не слышать невыносимых звуков, Мычка пополз, сдавая задом. Однако, ноги уперлись в преграду. Ощупав препятствие, Мычка убедился — не пройти. Остался лишь один выход. Мягко, едва шевелясь, Мычка сдвинулся вбок, перебирая всем телом, как гусеница, выдвинулся из-под кровати. В бок уперлось твердое. Сапоги! Рискуя быть обнаруженным, Мычка осторожно отодвинул сперва один сапог, затем другой, пополз дальше.

Под руку попалась россыпь рыбных костей. Засохшие острые кончики впились в кожу. Кривясь и морщась, Мычка продолжал ползти, проклиная хозяев, что не удосужились вымести половицы. Дверь все ближе. Тело изгибается, двигаясь в непривычном и оттого особенно неудобном режиме. Мышцы немеют, а уши забивает доносящийся с кровати жаркий шепот вперемешку с деловитым сопеньем, отчего в голове мутится, а кровь вскипает с такой яростью, что мир погружается в красное.

С трудом соображая, Мычка выбрался в сенцы, оперся о стену, переводя дыхание, но звуки страсти настигли, проникли в уши, погнали. Не в силах вынести кошмар, он выскочил наружу, с трудом преодолел забор, и побежал, сжимая голову с такой силой, словно череп вот-вот расколется, не в силах выдержать происходящего. Ноги запутались в брошенной сети. Мычка упал, но не стал выпутываться, пополз. Лишь когда силы оставили окончательно, он свернулся, обхватив руками плечи, застыл, придавленный отчаяньем, тяжелым и черным, как царящая вокруг ночь.

Слабый ветерок треплет волосы, от ледяного холода земли занемели ладони. В черепе слабо ворочаются мысли, бессильные и полные муки. Зачем он пошел в этот дом? Что хотел увидеть? Для чего разбередил давно зарубцевавшиеся раны? Почему не прислушался к мудрости наставника, прожившего и пережившего намного больше? Ведь не зря Филин говорил: уходя — не возвращайся, даже если тебя ждут, если же не ждут — не возвращайся тем более.

Кто его здесь ждал, кто помнил? На что он рассчитывал, возвращаясь туда, где уже раз предали? Или, все дело в том, что со временем плохое забывается, отходит на задний план, а в памяти остается лишь светлое и хорошее? Мышцы сковало холодом, преодолевая сопротивление, рука поползла вверх, пальцы коснулись рукояти меча, обхватили, сдавив с такой силой, словно где-то там, в оружии, кроется заложенная учителем спасительная мудрость.

Легче не стало, но движение порождает жизнь, и вслед за одной рукой к оружию потянулась другая. Задвигались ноги, сперва вяло, как с трудом шевелится замерзшая за ночь бабочка, но затем все быстрее и истовее. Мычка замедленно встал, с силой втянул ноздрями воздух. Медленно, но верно, в тело вернулась жизнь, а в душу умиротворение. Не сложилось… что ж, не страшно. Он больше не будет мучиться, пытаясь воскресить духов прошлого. Все пройдет, нужно лишь смело идти вперед, не боясь и не сожалея.

Отряхнувшись, и поправив оружие, Мычка двинулся назад, к дому, где, в ожидании путешествия, уже давно изнывает дальний родственник учителя — его будущий спутник.

Глава 5

Мычка подошел к дому, с ходу толкнул дверь. Не смотря на внешнюю решимость, в глубине души до конца тлела искра сомнений: что если хозяина не окажется дома, или, будучи не в настроении, он попросту не станет открывать? Однако, дверь легко распахнулась, и Мычка выдохнул. Хозяева дома, а это значит все идет, как надо. Дело за малым: представиться, озвучить волю Филина, подождать, пока хозяин подготовится, а лучше помочь, подсказать, что взять, а что оставить. Ведь не каждый день приходится собираться в дальнюю дорогу, и дельный совет бывалого путника будет не лишний.

То, что совсем недавно он сам не отходил от родной деревни дальше полудня пути, Мычку не смущало. Ведь главное — начать, даже если вовсе не собирался, и путешествие оказалось вынужденным. Ощущая себя опытным путешественником, Мычка разулся, не торопясь, спокойно, вошел в комнату, всячески подчеркивая степенность и достоинство.

Обычная обстановка, настолько привычная, что взгляд не задерживается, скользит в поисках главного: стол, лавки, топчан, скрючившаяся фигурка у очага, вход в соседнюю комнату… Глаза прошлись по комнате раз, другой, заметались, не обнаружив фигуры хозяина, что, конечно же настолько высок и широкоплеч, что просто нельзя не заметить.

Ощутив досаду, Мычка невольно хмыкнул. Фигура у очага вздрогнула, шевельнулась. Раздался задушенный полу-вздох полу-вопль.

— Кто ты, и что делаешь в моем доме?

Высокий, прерывающийся от волнения голос, мешковатая, не по размеру, одежда, бледный овал лица. Руки и ноги скрываются в ворохе шкур, но то, что доступно взгляду, выглядит на удивление хрупким, словно хозяин долго и мучительно болел. Мычка поморщился. Он готовился говорить с охотником, а вместо него попался подросток. Как ни хочется, но придется объяснять, хотя бы для того, чтобы узнать, куда на ночь глядя делся его будущий спутник.

Стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно, Мычка произнес:

— Я Мычка, лесной охотник, пришел, чтобы пообщаться с Зимородком. Подскажи, где его найти?

Собеседник скрестил руки на груди, стараясь сделать это неспешно, но Мычка заметил, как дрожат пальцы, комкая шкуру на плечах.

— Откуда ты знаешь Зимородка, и что за дело?

Ощутив раздражение, но по-прежнему оставаясь подчеркнуто вежлив, Мычка произнес:

— Зимородка я не знаю, вернее, знаю, но лишь понаслышке. А что касается дела — тебе это будет не интересно. Так где же он, ушел на охоту, уплыл на рыбалку, или ненадолго отлучился и скоро будет? Скажи, и я более не буду докучать, уйду.

— Ты можешь уйти прямо сейчас, чем сильно меня обяжешь, — процедил собеседник, глядя подчеркнуто мимо гостя. — А Зимородку… я передам. Хотя вряд ли ему это будет интересно.

Раздражение прорвалось, Мычка подался вперед, схватив подростка за подбородок вздернул, прошипел:

— Я знаю, у вас не принято привечать гостей. Но, не перегибай. Мое терпение тоже не безгранично.

От резкого движения голова хозяина мотнулась, звякнув, отлетел гребень, до того уложенные в сложный узел, волосы растрепались, заструились по плечам черным ручьем. Огромные, наполненные страхом глаза взглянули бездонными черными колодцами, рот приоткрылся, обнажив ровные белые зубки. Острый вздернутый носик, изящные раковины ушей, тонкие, но удивительно чувственные губы… Девушка!

Мычка невольно отшатнулся, ошарашенный превращением, уставился, не зная, что сказать. Не смотря на заметную дрожь, девушка вздернула носик, бросила гневно:

— Да как ты посмел? Ты, ты… — Ее взгляд сместился. Глаза, и без того расширенные, увеличились еще. — Нечисть лесная!

Мычка чертыхнулся, закусил губу. Опять эти песни о лесной нечисти. И где они только понабрались? Каждый встречный, едва заметив его уши, начинает блажить на весь лес. Не исключение и эта, хоть и молодая, но в чем-то весьма симпатичная девчушка. Вот она открыла рот, набирая воздуха для крика, отчего грудь, до того едва заметная, приподнялась, выпятилась небольшими холмиками. Сейчас сюда сбежится если не вся деревня, то уж ближайшие соседи точно. И будет сложно растолковать, что он не хотел ничего плохого, да и зашел-то всего на чуток.

Рука метнулась вперед, пальцы плотно легли на рот, не позволяя вскрикнуть. Подавившись воздухом, девушка зашлась кашлем, задергалась, вырываясь. Пытаясь удержать, Мычка прижал хозяйку дома к стене, продолжая зажимать рот одной рукой, вторую поднес к губам, процедил:

— Да уймись ты!

Девушка несколько раз дернулась, промычав нечто невнятное, затихла. Удивленный подобным послушанием, Мычка пристально взглянул девушке в глаза, подозревая подвох, отвел руку, готовый в случае чего вернуть ладонь на место. Однако, девушка молчала. Ее лицо приобрело озадаченное выражение, а глаза уставились в одну точку.

— Откуда это у тебя? — она коснулась безымянного пальца.

Мычка поднял руку, с некоторым удивлением воззрился на кольцо, о котором за прошедший день уже успел позабыть, произнес:

— Это Филина кольцо… — Осекшись, взглянул с подозрением, поинтересовался: — Тебе-то что за дело?

— Блестит красиво, — огрызнулась девушка.

Мычка покачал головой, сказал с удивлением:

— И что с того, что блестит? Толку-то все одно нет.

Девушка фыркнула, сказала с презреньем:

— Что б ты понимал! Много таких вещей за жизнь-то видал, нет? То-то и оно.

Мычка опешил. Девушка мало того, что не проявляет страха, так еще и отчитывает. Столь вызывающее поведение не вызвало восторга, слишком юна и неопытна, чтобы командовать. С другой стороны, лучше так, чем безумная паника и полный ненависти истошный визг. Скупо улыбнувшись, он произнес примирительно:

— Вообще-то оно мне без надобности. Подарил бы, да для дела нужно.

— Больно надо! — вновь фыркнула девушка. Однако тут же поинтересовалась: — А что за дело?

Мычка помялся, раздумывая, стоит ли говорить, прислушался, пытаясь уловить шаги приближающегося хозяина, но так ничего и не услышав, сказал:

— Понимаешь, мне нужно найти человека по имени Зимородок. Его дальний родственник, Филин, попросил отвести парня в город, а чтобы не возникло сомнений, передал кольцо, по которому тот сможет понять, что я не вру.

Девушка сказала с высокомерной гримаской:

— Чтобы понять, что ты не врешь, никаких колец не надо. С такой простой рожей какие хитрости? Только с чего Филин взял, что я куда-то собираюсь идти?

Мычка открыл и закрыл рот. Эта девчушка и есть пресловутый родственник Филина? Нет, этого не может быть. Ведь учитель говорил, что… Мысли путались, лезли одна на другую, в попытке воссоздать слова наставника. Но, сколько Мычка не мучился, так и не смог вспомнить, чтобы Филин хоть раз обмолвился что за родственник живет в деревне по соседству: парень или девушка. Это он сам, потворствуя желанию, придумал спутника, в деталях воссоздал образ будущего друга, кем был вскоре стал, не мог не стать, тот, в ком течет кровь суровых воинов подземья. И вот теперь, когда мечты развеялись, он не знает что делать.

Мычка продолжал таращиться на девушку, а перед внутренним взором стояло лицо Филина с насмешливо изогнутыми губами и озорной хитринкой в глазах. Даже после расставания, оставшись далеко позади, в затерянном среди леса домишке, наставник продолжал посмеиваться над учеником. Мычка бы не удивился, узнай, что именно в этот момент Филин держится за бока, с трудом сдерживая распирающий смех, и раз за разом прикладывает к глазам тряпицу, промокая набежавшие слезы восторга.

Словно понимая, что творится в душе у гостя, девушка поглядывала искоса, вкладывая в мимолетный взгляд столько яда, что Мычка, как ни противился нахлынувшему чувству беспомощности, ощущал себя последним глупцом. В наступающем сумраке паники мелькнуло светлое пятно воспоминаний. Последняя оговорка учителя. Мычка напрягся, вспоминая сказанное дословно. Паника ушла, страх отступил, вновь ощутив уверенность, Мычка пристально взглянул на хозяйку дома.

Ощутив перемену, та занервничала, покосилась с великим подозрением, не понимая, почему губы гостя, только что кривившиеся от обиды и растерянности, вдруг разошлись в злорадной улыбке.

— Собирайся. — Мычка произнес это настолько холодно и отстраненно, что поразился сам себе. На всякий случай повторил чуть мягче: — Собирайся, и возьми с собой самое необходимое: вещи, оружие, еду. Остальное, как бы ни было жалко, оставь, потому как…

— Что-о? — Глаза Зимородка округлились. — Ты кем себя возомнил? Думаешь, если Филин тебе дал кольцо, то можешь мной как угодно распоряжаться? А ну пошел отсюда, пока соседей не позвала! Мигнуть не успеешь, как прибегут, да дурь повышибут.

Фыркая, как рассерженная лесная кошка, она наступала, сопровождая каждое слово резким жестом, так что, не смотря на превосходство в росте и силе, Мычка невольно пятился, как пятится бер, хозяин леса, от защищающей гнездо водяной крысы. Пытаясь успокоить взбешенную девушку, он забормотал:

— Постой, погоди… Разве, ты не хочешь вырваться из тесных стен дома?

— Не хочу.

— Ведь за околицей деревни лежит огромный удивительный мир!

— Мне и тут неплохо.

— Бескрайние просторы леса, неизвестные создания, незнакомые люди…

— Односельчанами сыта по горло, еще не хватало чужих.

Слова Зимородок звучали зло и хлестко, так что с каждым разом Мычка говорил все тише, сникал, девушка же наоборот, преисполнялась довольства, расцветала на глазах. Щеки порозовели, глазки мерцают жизнью, а губки приоткрылись и припухли, надолго приковывая взгляд.

Чувствуя, что проигрывает, Мычка воскликнул в муке:

— Но ведь в твоих жилах течет кровь великих воинов! Неужели тебе нравится жить в этой проклятой деревне, где от леса отгораживаются забором, а кроме ловли и заготовки рыбы нет других занятий?

Хозяйка дома помедлила с ответом. Ее лицо омрачилось, а в глазах метнулась глубоко упрятанная тоска. Затаив дыхание, Мычка с надеждой смотрел, как стремительно сменяются эмоции. Еще немного и она уступит. Вот уже брови сошлись на переносице, и губы искривились в горькой усмешке. Ну же, соглашайся!

Усилием воли Зимородок отбросила сомнения. Взгляд вновь стал снисходительным, а лицо надменным, когда она процедила:

— Я устала от бесплодной беседы. Ты просто смешон. Уходи, и уходя немедля.

Мычка обескуражено развел руками, опустил голову на грудь. Он побежден, раздавлен. Еще немного, и возомнивший себя охотником, глупый юнец покинет дом, снедаемый стыдом и жалостью к себе. Чтобы больше никогда не показываться на глаза людям. Спина сгорблена, руки повисли безвольными плетьми, а волосы упали на лицо, скрывая пылающие пятна щек.

Хозяйка ликует, празднуя победу над дикарем. И это к лучшему. Увлеченная торжеством, она не замечает, как подобралось тело гостя, как из глаз ушла тоскливая муть, а взгляд стал холодным и оценивающим. Рывок. Короткий и быстрый. Стоящая напротив надменная девушка еще только начинает догадывается, что что-то пошло не так, но дело сделано… вернее, будет сделано спустя мгновенье.

Зажав рот, Мычка дернул хозяйку дома на себя, развернул спиной. Та сдавленно ойкнула, затрепыхалась, пытаясь вырваться. Однако успела лишь слабо дернуться. Кровать метнулась навстречу, лицо уткнулось в мягкое. Она замычала, попыталась укусить, но рука на удивление быстро исчезла, зато сверху немилосердно надавило, вжав в шкуры так, что стало тяжело дышать. Зимородок скрючила пальцы, махнула, рассчитывая попасть наглецу в глаза, но руки прижало к спине, запястья обожгло, сдавило чем-то мягким, но удивительно прочным.

Сопротивляясь, она совсем забыла про ноги, а когда вспомнила, щиколотки оказались туго стянуты. Чувствуя себя спеленатой, как попавшая в паутину муха, Зимородок до хруста в шее вывернула голову, попыталась крикнуть. Но в тот момент, когда воздух почти вырвался из легких, рот забило чем-то на удивление гадостным, и вместо крика получилось лишь сдавленное мычанье. Она еще некоторое время дергалась, стараясь разорвать путы, но лишь выбилась из сил. От отчаянья и беспомощности на глаза навернулись слезы, потекли, унося страх и горечь.

Мычка отошел от кровати, где слабо шевелится спутанная по ногам и рукам хозяйка, с облегченьем выдохнул. Короткая борьба со слабой женщиной вымотала больше чем продолжительная охота. Не смотря на строгий наказ учителя, он не чувствовал за собой полного права так обращаться с девушкой, это ослабляло решимость и отнимало душевные силы, и без того подвергнувшиеся тяжелому испытанию за сегодняшний вечер.

Он в растерянности осмотрелся, не зная, что делать. По-хорошему, сейчас нужно собрать вещи, хотя бы самые необходимые, и как можно скорее покинуть дом, пока какой-нибудь припозднившийся сосед не заглянул на огонек. Но, легко сказать — трудно сделать. В своем-то доме не всегда сразу найдешь нужное, хотя наперед известно где что лежит. В чужом же можно провести добрую часть ночи, не отыскав и половины необходимого.

Взгляд упал на стоящий в дальнем углу ларь. Повинуясь наитию, Мычка подошел к ящику, откинул крышку. Сложенные ровными квадратами рубахи и штаны тонкой кожи, несколько сыромятных ремней, украшенные узорами платки из неизвестного, но удивительно приятного на ощупь материала. Перебирая вещи, Мычка кивал, нужное отбирал в сторону, остальное складывал стопочкой. Как он изначально и предполагал, полезных вещей оказалось совсем мало, зато все прочее, бестолковое и аляпистое, высится огромной кучей.

Краем уха прислушиваясь к доносящемуся с кровати мычанью, что, с каждой отложенной вещью становится все громче и надрывнее, Мычка отыскал в одном из углов мешок, собрал отобранные вещи, остальное побросал в ларь, захлопнул крышку, после чего вздохнул с явным облегченьем. Осталось совсем немного — добрать съестного. Конечно, у него еще осталось мясо, да и дичи в лесу никогда не поздно наловить… Но зачем ловить, если есть уже готовое?

Он двинулся к кладовке, отделенной от остальной комнаты тонкой перегородкой, некоторое время гремел горшками и мисками, затем появился, удерживая под мышкой заметно потяжелевший мешок. Оставив мешок возле кровати, Мычка вышел в сенцы, повозившись, вернулся с ворохом одежды и обуви.

Перевернув хозяйку в удобную для одевания позу, и получив за это злобный высверк глаз и очередную порцию мычания, Мычка принялся деловито примерять обувь. Зимородок дергалась, изгибала ноги, всячески мешая процессу, но Мычка ухитрился приладить обувку, так что она лишь замычала обиженно и горько.

С одеждой оказалось сложнее, на скрученные за спиной руки теплая рубаха не лезла, тем более не лезли на связанные ноги штаны. Мычка задумался. Оставлять девушку как есть, в тонкой рубахе и штанах, значит наверняка застудить, развязывать же — подвергать себя ненужному риску. Скорая на решения, хозяйка дома не упустит случая сбежать, и уж тогда, пылая местью, неминуемо приведет с собой половину села. Представив озлобленную, толком не пришедшую в себя со сна толпу, Мычка передернул плечами. Что ж, если не получается по-хорошему…

Он мельком оглядел девушку, затем покосился на мешки, пробормотал задумчиво:

— Что-то больно всего много получается. Хоть и не хочется, но придется сделать так…

Он потянулся к перевязи, принялся распускать шнурки. Глядя на его действия, девушка замерла. С шорохом соскользнул плащ, скособочилась, упала перевязь. По мере того, как распускались тесемки, глаза девушки становились все больше. Когда, освободившись от оружия, Мычка вдруг приблизился, Зимородок жалобно заскулила, поползла, извиваясь всем телом. Но ее подхватило, вздернуло. Потолок и пол поменялись местами.

Пока, сотрясаясь всем телом, и тяжело дыша, хозяйка дома приходила в себя, вновь оказавшись на кровати, Мычка деловито укладывал перевязь, стараясь разместить оружие таким образом, чтобы ничего не потерялось, а в случае чего вовремя оказалось под рукой. Закончив, он вышел в сенцы, вернулся уже обутый, забросил на левое плечо перетянутые бечевой мешки, перевязь и плащ, постоял в раздумье.

— Ну вот и все. — Он скупо улыбнулся. — Думал, буду собираться дольше. Но у тебя порядок, так что получилось быстрее.

Чувствуя приближение неминуемого, Зимородок вновь замычала, затрепыхалась изо всех сил, но Мычка не обратил внимания. Присев, вершинник аккуратно подхватил хозяйку дома за талию, пристроил на плечо, и вышел из дома.

Глава 6

Пока шли по деревне, Мычка старался двигаться как можно тише. И хотя он удостоверился — привлечь внимание селян можно разве свалив на одну из ближайших к лесу изб дерево, или запалив сарай, привычка к осторожности брала свое.

Когда околица осталась за спиной, а вокруг темной стеной вознесся лес, Мычка перестал таиться, пошел шибче, не обращая внимания на хрустящие под ногами шишки и мелкие веточки. Если уж его не обнаружили в деревне — в лесу не найдут и подавно. Слабый ветерок, шныряющий меж деревенских изб, исчез, не в силах пробиться сквозь подлесок, но не смотря на полную неподвижность воздуха, теплее не стало. Поднявшись от земли, ночной холод сперва нежно хватал за пальцы, игриво покусывал кончики ушей, но, разохотившись, полез за шиворот и в рукава, так что мелкие волоски на теле вздыбились, а кожа покрылась крупными пупырышками.

Лежащий на плече сверток по началу брыкался и мычал, стараясь вывернуться всеми силами, но со временем успокоился, затих. Ощущая плечом и рукой едва заметное дрожание пленницы, Мычка радовался, что перед выходом догадался завернуть ее в шкуры, ведь если он согревается за счет ходьбы и тяжелой ноши, Зимородок лишена и этой простенькой возможности.

Он несколько раз останавливался, складывал девушку на землю, отдыхал, восстанавливая силы, затем подхватывал спутницу и шел вновь. Однако, путешествие по ночному лесу не самый удачный способ перетаскивать тяжелый груз. Шаги становятся все короче, а ноша тяжелее, сердце же бьется так, что, кажется, еще немного и выпрыгнет из груди.

Шаг, другой. В ушах шумит, а перед глазами прыгают силуэты деревьев. Ноги налились тяжестью, лямки мешков глубоко врезались в левое плечо, а правое и вовсе ничего не чувствует. Поначалу легкая, девушка с каждым шагом становится все тяжелее, давит, гнет к земле, и лишь сверхнапряжение всех мышц позволяет продолжать путь. Хотя… какой это путь? Если взглянуть со стороны, он ведь едва передвигается, с трудом переставляя ноги. Кому все это нужно, зачем?

Мычка остановился, покачнулся, чудом удержавшись на ногах. Мешки полетели на землю, девушка последовала следом лишь чуть-чуть медленнее. Донесся негодующий вспик. Мычка рухнул следом, застыл, ощущая невероятное блаженство. Отдыхая от напряжения, мышцы приятно ноют, в висках затихают молоточки, а снежное пятно, попавшееся как нельзя кстати, приятно холодит лицо, остужая пылающие щеки и лоб.

Где-то далеко, на самом пределе слуха, раздается исполненное ярости, требовательное мычанье. Наверное, нужно что-то сделать, но так не хочется. Лежать бы и лежать, растворяясь в ночной тиши, наслаждаясь отдыхом и прохладой. Но мычанье не прерывается, становится все громче, все раздраженнее, зудит над ухом надоедливой мошкой.

Мычка повернул голову, некоторое время смотрел на дергающийся, словно огромная гусеница, сверток, со вздохом поднялся, постоял, ощущая прикипевшие к плечам невидимые, но тяжелые камни. Двигаться не хочется, но… надо. Разожженный напряжением огонь в груди скоро погаснет, и на его место должен прийти огонь рукотворный, что согреет, отпугнет хищников, создаст посреди сурового леса пятнышко уюта и тепла. К тому же он теперь не один.

Кряхтя и морщась, Мычка принялся собирать веточки и сучья. Случайно, или руководствуясь чутьем, он остановился на возвышении, так что вокруг оказалось достаточно сухого хвороста. Непродолжительное усилие, и вот уже робкие язычки пламени скачут по былинкам, с остервенением вгрызаются в податливое дерево, матереют, набираются сил.

Замерший при первых потрескиваниях огня, сверток вновь зашуршал, задергался. Успев забыть о спутнице, Мычка охнул, принялся поспешно развязывать путы. Шкуры рассыпались, обнажив драгоценную сердцевину, сверкнули гневом глаза. Мычка залюбовался лицом девушки, в сером сумраке ночи ставшим загадочным и исполненным тайны. Однако, едва закрывающая рот повязка ослабла…

— Скотина, подлец, гнусный лесной червь!

Исполненный ярости и обиды вопль ударил по ушам, заметался под кронами. От неожиданности Мычка отшатнулся, едва не угодив в костер, однако кончики пальцев все же обожгло. Он зашипел, затряс рукой, охлаждая обожженное место.

— Так тебе и надо! — бросила Зимородок злорадно. — И это только начало.

Дуя на обожженные пальцы, Мычка поинтересовался:

— А что будет дальше?

Девушка хмыкнула, ответила с непередаваемым презреньем:

— А дальше придут мои соплеменники.

— С чего бы?

Мычка удивился настолько натурально, что девушка поперхнулась, сверкнула глазами, подозревая подвох. Но спутник терпеливо ждал, и она усмехнулась, сказала едко:

— Сейчас ночь, свет виден далеко окрест. Соседям, что уже ищут меня, разбуженные криками, нужно лишь подойти на огонь. А ты настолько глуп, что развел костер, даже не задумавшись, чем это грозит.

С интересом глядя на спутницу, Мычка задумчиво произнес:

— Насколько я успел заметить, твои сородичи не большие любители соваться в лес. Одна изгородь вокруг деревни чего стоит.

Девушка фыркнула:

— А человеку в здравом рассудке и незачем ходить в лес. Но, учитывая обстоятельства, они конечно пойдут. Обязательно пойдут.

Последние слова она произнесла без особой уверенности, и Мычка лишь грустно улыбнулся. Его соплеменники пошли бы на поиски товарища, не взирая на время и погоду, даже если за всю жизнь до того не перекинулись и парой слов. Но в родной деревне Зимородок, судя по всему, дело обстояло вовсе не так. Хотя, быть может, это всего лишь кажимость, и вялые в обычное время, жители деревни поднимаются, как один, лишь только одному грозит опасность?

Мычка пожал плечами, сказал нейтрально:

— Что ж, наверное ты права. Думаю, стоит притушить огонь.

Он потянулся, принялся разгребать ветви. Зимородок на мгновение опешила. Успев хорошенько продрогнуть, она с жадностью впитывала волны тепла, для чего специально подползла как можно ближе к огню. И вот, едва стала согреваться, как этот дикарь всерьез собирается затушить пламя!

Добавив в голос как можно больше яда, она процедила:

— Трус! Ты готов мерзнуть, и… морозить меня, лишь бы не встретится с карающей дланью моих односельчан!

Мычка покивал, сказал с убеждением:

— Ты — молодец. Правильно сказала — огонь привлечет преследователей. Вот я и стараюсь, тушу… А холод — что холод? Лучше быть замерзшим, но живым.

В ночной тиши послышался далекий заунывный вой. Начавшись на низкой ноте, усилился, набрал мощь, но вскоре сошел на нет. При первых звуках Зимородок встрепенулась, завертела головой, в глазах метнулся страх.

— Что это? — произнесла она едва слышным шепотом.

— Где? — Мычка повертел головой, взглянул с непониманьем.

— Ну, этот жуткий вой?

Мычка вытащил из костра веточку, задумчиво покачав, резким движением воткнул в землю, затушив огонек, откликнулся:

— Собаки.

— Собаки? — Зимородок распахнула глаза. — Что ты несешь, нечисть? Как будто я собак не слыхала. Они рычат совсем по-другому.

— Собаки, — повторил Мычка нараспев, словно пробуя слово на вкус. — Только не ваши, прикормленные, а настоящие, лесные.

Неотрывно следя за руками вершинника, что загасил очередную ветвь, и потянулся за следующей, девушка спросила с испугом:

— А эти собаки… опасны?

Мычка закатил глаза, некоторое время морщил лоб, сказал в раздумье:

— Кому как. К примеру беру, хозяину леса, они не страшны. Опять же, лосю. Он хоть и мирный, но сил столько, что лучше не трогать. Но если найдут охотника одиночку… — он бросил мимолетный взгляд на девушку, — или даже двух — нападут неминуемо. Особенно в темное время и без огня.

Сглотнув так громко, что Мычка вздрогнул, Зимородок прошипела:

— Так зачем ты, нечисть бестолковая, ветви гасишь?

Мычка уставился на спутницу, сказал с величайшим удивленьем:

— Так ведь погоня на хвосте. Как не гасить?

Девушка задергалась так, что взметнулась хвоя, зашептала, едва сдерживая слезы:

— Развяжи руки, немедленно развяжи, вершинник проклятый! Развяжи, кому сказала.

Мычка помедлил, но девушка дергалась так отчаянно, что не выдержал, сжалился. Потянувшись, он дернул за тесьму, хитро завязанный узел распался, освобождая пленницу. Та немедленно кинулась сгребать ветви, бросать в костер, не обращая внимания на то, что руки затекли, и сучья большей части валятся из пальцев. Лишь когда пламя взметнулось в рост человека, отбросив тьму далеко вокруг, а от жара начали слезиться глаза и сворачиваться волосы, она успокоилась, замерла, протягивая к огню руки и неотрывно глядя в глубину костра.

Мычка искоса наблюдал за девушкой, но, сколько не пытался, не мог обнаружить сходства с наставником. Отбрасываемые пламенем, отблески непрерывно мечутся по лицу, отчего черты смазываются, двигаются в странном танце, не позволяя сосредоточиться, ухватить суть. Еще мгновение назад казалось — рядом сидит точная копия наставника: тот же разрез глаз, те же черные, как смоль, волосы, очертания губ, но вот пламя вспыхивает, и… наваждение исчезает. Напротив, созерцая бесконечный танец огня, застыла обычная девушка, и очарование момента сменяется запоздалым удивлением.

Что может быть общего у этой хрупкой взбалмошной девицы с наставником: выдержка, опыт, могучий дух? Губы кривятся в горькой усмешке, а из груди рвется тяжелый вздох. Если в жилах Зимородок и течет частичка крови подземника, то совсем небольшая, и этого не хватит, чтобы перекинуть даже тоненький мостик через пропасть, что лежит между суровым отшельником и капризной селянкой, бесконечная пропасть из воззрений, традиций, и жизненного уклада.

К удручающим мыслям добавилось чувство голода. Мычка потянулся к заплечному мешку, распустив тесьму, обнажил содержимое: горстка мяса, пучок пряных трав, сушеные ягоды. Желудок предвкушающе заурчал, а рот наполнился слюной. Мычка сдвинул мешок так, чтобы девушка могла дотянуться, произнес:

— Угощайся. Когда огонь погаснет, лучше, чтобы изнутри грела еда.

Зимородок повернула голову, взглянула с брезгливой гримаской.

— И не надейся, что я хоть пальцем прикоснусь к этой гадости.

Мычка вскинул брови, сказал с непониманием:

— Почему гадость? Зайчатина. Свежая, хорошо прожаренная, с травами и ягодой. Возьми, попробуй.

— Чтобы отравиться и умереть в мучениях? — Голос девушки наполнился ядом.

Мычка взял кусок мяса, понюхал, на всякий случай попробовал, сказал в недоумении:

— Почему отравиться?

— Откуда я знаю, почему ты хочешь моей смерти? — Зимородок дернула плечиком. Добавила с нажимом: — Но то, что хочешь — точно! Вот и мясо специально заготовил, стоит только проглотить кусок…

— Я уже проглотил, и гораздо больше, чем кусок. — Мычка помахал наполовину сгрызенной заячьей лапкой.

Девушка фыркнула:

— Тебе, нечисти, может и ничего, хоть десять зайцев съешь, а мне и ломтика хватит.

— Зачем мне тебя травить? — воскликнул Мычка с раздраженьем. — Разве для того через лес пер, надрывался, чтобы после умертвить?

— А я откуда знаю? Может, это у вас, нечисти, так заведено!

Мычка вздохнул, сказал устало:

— Ладно, в будущем можешь не есть, что я готовлю. Но это бери смело.

Зимородок насторожилась, спросила с подозреньем:

— Это почему?

— Это Филин готовил. Уж он-то тебе точно зла не желал.

Девушка посмотрела на зайца, перевела взгляд на зажатую в руке спутника обглоданную лапку, вновь взглянула назад. Ее ноздри зашевелились, вбирая мясной дух, а губы задергались, словно это не Мычка, а она вгрызается в сочный ломоть. Поколебавшись, Зимородок отвернулась, хотя движение явно стоило большого труда, сказала глухо:

— Даже если ты не врешь, и это действительно готовил дядя, все равно не буду.

— Да почему, почему?! — подпрыгнув, завопил Мычка.

Он пристально всматривался в спутницу. Вот ее плечи поникли, голова наклонилась, руки в волнении треплют шкуру. Еще немного, и она откроется. А если не сможет, то он скажет сам, поможет, объяснит, что, как бы то ни было, он вытащил ее из деревни не по собственному желанию. Это воля Филина. А воле родни, пусть даже дальней, надлежит повиноваться. Он бы и сам рад пойти своей дорогой, вернуться в деревню, увидеть близких, но слово дано, и теперь им быть вместе до тех пор, пока наказ не будет выполнен. И будет легче, намного, намного легче, если они станут пусть и не друзьями, то хотя бы верными товарищами. Ведь путь далек, а дорога опасна.

Мычка уже открыл рот, готовый излить все, что накипело на душе, когда Зимородок вдруг подобралась, плечи вернулись на место, подбородок вздернулся, а губы искривились в знакомой насмешке. Смерив вершинника презрительным взглядом, она процедила:

— Довериться первому встречному вершиннику, силой увести племянницу из деревни… Прожив столько времени в лесу, Филин просто сошел с ума! Так что оставим разговор. Тем более, за мной скоро все равно придут, а ты, если не унесешь вовремя ноги, поплатишься за содеянное.

Голос прозвенел металлом, и Мычка выставил руки, отгородившись ладонями, сказал примирительно:

— Ладно, ладно. Будь по-твоему. Если не хочешь есть — хоть спать ложись, все к утру будешь бодрее.

Он отвязал один из мешков, набитый тряпьем под завязку, подвинул к девушке. Та покосилась на мешок, сказала едко:

— Ага, размечтался. По глазам вижу, только и ждешь, как засну. А у самого уже слюни текут.

Мычка невольно провел рукой по губам, сказал отстраненно:

— Все же лучше бы тебе выспаться. Путь нам предстоит не близкий и не легкий. Сил понадобиться много.

— Мало того, что дурак, так еще и без памяти. Сколько раз повторять — придут за мной. Так что если и пойдешь — то один. Да и то вряд ли… Уж больно наши парни норовом круты.

Она замолчала в ожидании, напряженная, готовая излить очередную порцию яда. Но Мычка сидел недвижимо, глядя в огонь, да изредка подбрасывая веточку-другую, и девушка принялась копаться в мешке, извлекая и раскладывая перед собой вещи. Краем глаза он следил за спутницей, что сперва нехотя ковырялась в мешке, но вскоре увлеклась. Ее лицо разгладилось, взгляд потерял жесткость, а губы едва заметно зашевелились, будто девушка разговаривала сама с собой.

Однако вскоре Зимородок стала клевать носом, движения замедлились, а голова наклонилась к земле. В очередной раз повернув голову, Мычка обнаружил, что спутница лежит, обхватив плечи руками и подтянув ноги к груди, скрюченная, как впавшая в спячку личинка.

Посидев еще некоторое время, он встал, неслышно приблизился, собрав разбросанные шкуры, осторожно накрыл девушку. Проверив, чтобы не осталось щелей, куда может проникнуть холодное дыхание ночи и застудить девушку, он вернулся на место, уставился в огонь.

Пламя переливается, течет в бесконечном завораживающем танце, навевает умиротворение и сон. Мысли успокаиваются, замедляют бег. События вечера вытягиваются в ленту, вновь и вновь проходят перед внутренним взором. Сонная деревня, ленивый брех собак, исполненная подъема и бравады прогулка, заветный дом, прекрасное лицо незнакомки… Мычка поморщился, заерзал, старательно отмахиваясь оттого, что произошло дальше. Не смотря на предательство, образ незнакомки по-прежнему заставляет сердце биться чаще, и от произошедшего под покровом ночи, чему он стал невольным свидетелем, челюсти сжимаются в бессильной злобе, а в груди рождается глухой рык.

Воспоминание о встрече с будущей спутницей вызывало улыбку. Мычка лишь покачал головой. Сейчас, когда запал угас, осталось лишь удивляться — как он смог, как решился похитить девушку? Не побоявшись гнева соседей, утащил «жертву» на плече, словно бессловесный тюк. Конечно, наставник предупреждал, что не все пойдет гладко. Но чтобы дошло до такого…

Чувствуя, как слипаются глаза, Мычка подбросил веток, набросив на плечи плащ, прилег, устроившись так, чтобы хотя бы одним боком греть спутницу, и вскоре сон смежил веки.

Глава 7

Боль зародилась в руках холодным скользким комком, разошлась, сводя мышцы, вгрызаясь в косточки, покалывая острыми злыми иглами. Вздрогнув, Мычка открыл глаза. Вокруг темно, лишь сверху, сквозь сплетение ветвей, сочится слабое сияние грядущего дня. Во сне шкуры свалились, и открытые участки тела промерзли едва не насквозь. Мычка замедленно повернул голову. От неудобного положения шея затекла и на малейшее движение отвечала звучным хрустом.

Оставив мучительные попытки, Мычка скосил глаза. Огонь догорел, оставив после себя лишь черное пятно костровища. Где-то там, скрытые от холода толстым слоем пепла, затаились горячие искры. Стоит лишь подбросить ветвей, как пламя возродится, вспыхнет, щедро одаряя спасителя теплом и светом.

Вставать не хочется, однако холод вгрызается в тело, побуждая к действию. Полежав немного, Мычка рывком поднялся, но тут же опустился опять, пережидая головокружение. Пока перед глазами прыгали разноцветные мушки, Мычка на ощупь отыскал ветвь, принялся разламывать на мелкие кусочки. Пальцы слушались плохо, ветка раз за разом выпадала. Разозлившись, Мычка бросил занятие, принялся разминать ладони. Когда мышцы разогрелись, а по коже, приятно покалывая, разбежались мурашки, он вернулся к прерванному делу, и вскоре на месте пепелища уже плясало веселое пламя, потрескивая, и отстреливая в стороны мелкие злые искорки.

Прислушиваясь к ворчанию желудка, Мычка нащупал мешок с припасами, вытащил кусок побольше. Зубы ухватили, принялись измельчать, превращая застывшие волокна в мягкую вкусную кашицу. Жуя, Мычка время от времени поглядывал на спутницу. Замерзнув, девушка завернулась в шкуры так, что совсем скрылась из виду.

Мычка ощутил смутное чувство вины. Племянница Филина вряд ли часто оставалась на ночь вне стен дома, и сон на голой земле, на чистом, но холодном воздухе, мог показаться мучительными и тяжелым. Испытывая непреодолимое желание облегчить девушке страданья, Мычка снял плащ, нагнулся, отыскивая наиболее незащищенные от холода места.

В фигуре спящей почудилось нечто странное, Мычка нахмурился, пытаясь поймать ускользающее ощущение. Не то полная неподвижность, удивительная даже для спящего человека, не то некая неестественность положения тела. Терзаемый смутным сомнением, он взялся за кончик шкуры, осторожно, опасаясь разбудить, откинул… Горстка палой хвои, спутанное переплетение веточек, скрученные в узел тряпицы — мусор, собранный в подобие фигуры.

Брови сошлись на переносице, а скулы вздулись. Сбежала! Перед глазами поплыло, а в груди заворочалось злое. Дурак! Бестолочь! Засоня! Как он мог, он, прирожденный охотник, не услышать шорох шагов и шумную возню рядом, пока девушка создавала имитацию самой себя? Куда она ушла? Как давно? Мычка слепо заметался по кругу, замычал, не в силах совладать с захлестнувшей волной отчаянья.

Что он будет делать, куда пойдет? Вернуться в деревню не сложно, ночью, с тяжелой ношей за плечами, он вряд ли ушел далеко. Но, что получилось один раз, вряд ли выйдет снова. Это раньше селяне жили без опаски, но теперь, после дерзкого похищения, будут настороже, а то и подадутся на поиски наглеца. Может быть они уже здесь, неподалеку, и вот-вот нападут?

Он остановился, словно налетел на стену, насторожился, до боли в глазах всматриваясь в окружающие сумерки. От перенапряженья кажется, будто лес насыщен движением. Вон, замаячило что-то черное, не иначе человеческая фигура? А это что топорщится, слишком правильное, чтобы быть ветвью, никак рогатина притаившегося охотника? Перед глазами прыгают пятна, но вокруг мертвая тишина. Будь поблизости люди, наверняка бы выдали себя невольным скрипом ветвей или шорохом одежды.

Ночью глаза — враг охотника. Вспомнив старую мудрость, Мычка закрыл глаза, постоял, прислушиваясь. Ничего. Либо карающий отряд селян еще далеко, либо он переоценил жителей деревни. Привыкшие к неспешной жизни, рыбари вряд ли понесутся спасать соплеменника. Тем более дом Зимородка стоит на отшибе, а к живущим в стороне и отношение соответствующее. Конечно, быть может он и не прав, а Зимородок всеобщая любимица, и по одному ее слову вся деревня, как один, поднимется на защиту. Но что-то подсказывает, что дело обстоит совсем не так.

Вспомнив происшествие с бером, неожиданно всплывшее в памяти, Мычка успокоился окончательно. Уж если никто не почесался, чтобы спасти детей, что говорить о большем? Вернувшись на место, он подкинул ветвей, задумался. Зудящее желание кинуться в погоню немедленно Мычка отбросил сразу. По ночному лесу бродят лишь глупцы, да те, над кем нависла смертельная опасность. Легко оставить глаза на острых сучьях, или провалиться в ловчую яму. А уж на сколько далеко слышно такого горе-путника, ломящегося сквозь невидимый кустарник, даже подумать страшно. Все остальные мысли, одна фантастичнее другой, оказались отброшены следом. Осталось лишь ждать.

И Мычка терпеливо выжидал, подбрасывая ветви, да изредка поглядывая в небо. Однако, быстрое в обычные дни, светило не спешило подниматься. Не в силах более сидеть, Мычка принялся собирать вещи. Но и это дело вскоре закончилось. Чувствуя, что еще немного, и его разорвет от переполняющей бурлящей силы, Мычка достал оружие, пытаясь найти успокоение в тренировке.

Сперва получалось плохо, руки двигались невпопад, а мысли то и дело возвращались к пропаже. Но вскоре тело разогрелось, движения стали плавней, и вот, как долгое время ранее, он двигается по кругу, перетекает из одной стойки в другую, сокрушая невидимых врагов, и наполняясь умиротворяющей безмятежностью силы.

Незаметно взошло солнце. В очередной раз взмахнув мечами, Мычка с удивлением заметил, что в десятке шагов различает ползущую по ветвям букашку. Костер выцвел, побледнел, ужавшись до небольшого огонька, последние щупальца тьмы стремительно исчезают, поспешно ныряя под валежины и втягиваясь в норы.

Втянув ноздрями еще холодный с ночи, но уже наполненный утренними запахами воздух, Мычка улыбнулся. Утро, даже самое пасмурное, всегда приносит радость, вызывая в самых потаенных уголках души непонятное, но удивительное сладкое чувство счастья. Вот и сейчас, он стоит, раскинув руки, словно стараясь обнять весь мир, ощущая непоколебимую уверенность, и со смешанным чувством любопытства и удивления вспоминает недавние страхи.

А немногим позже, когда сердце успокоилось, а мышцы отдохнули от тренировки, он уже одевался, собираясь в дорогу. Когда под сапогом, выбросив на прощанье веер искр, потух последний уголек, Мычка двинулся в путь. Осмотревшись, он лишний раз порадовался, что не поддался порыву и не сорвался затемно. В лес убегает четкая цепочка отпечатков ног. Девушка ушла в спешке, даже не потрудившись скрыть следы.

Мычка шел, внимательно глядя по сторонам, и лишь изредка смотрел под ноги, да и то мельком. В набухшей влагой хвойной подстилке оттиски ног пролегли настолько четкие и глубоки, что сбиться со следа невозможно даже нарочно. След петляет, сворачивает то в одну, то в другую сторону, но вновь выравнивается. Мычка удивлялся, гадая, чем руководствовалась девушка, двигаясь в сплошной тьме: наитием, прирожденным чувством дороги, или, доверившись счастливой звезде, шла наобум?

Удивление усилилось тем больше, что беглянка двигалась в противоположную от деревни сторону. Сперва Мычка подозревал коварный план, вслушивался и всматривался, опасаясь ловушек и засад. Но время шло, направление не менялось, и вскоре он лишь грустно улыбался, представляя, как девушка выбивается из последних сил в страстной надежде вот-вот увидеть родную околицу, в столь же страстной, сколь и безнадежной.

Обогнув здоровенную кучу валежника, Мычка вздрогнул. Под кустом, наполовину зарывшись в ветви, лежит спутница. В груди похолодело. Мычка порывисто шагнул, несколько мгновений всматривался беглянке в лицо, ощущая, как на душе становится легко и радостно. Впалые щеки, темные, до синевы, круги под глазами, будто девушка не ела седьмицу, почерневшие, искусанные губы. Но веки чуть заметно подрагивают, а голубенькая жилка на виске пульсирует в такт ударам сердца.

Ощущая сильнейшую радость, будто перед ним не едва знакомая девушка, а давнишний друг, Мычка осмотрел наспех возведенное сооружение. Разлапистые ветви, груда сухой хвои, притом, что рядом, всего в паре шагов, глубокие черные лужи от тающих снежников по-соседству. Вряд ли Зимородок специально искала место ночлега, скорее, под гнетом усталости, просто легла, волею случая попав на самое удобное в обозримом пространстве место.

Мычка улыбнулся шире, узрев в случившемся добрый знак. Все же в жилах спутницы есть частица крови наставника. Просто, до поры до времени, эта частица дремлет, просыпаясь лишь в особо тяжелых обстоятельствах. Видят духи леса, она еще не раз проявит себя в нелегком, полном опасностей пути.

Не в силах безжалостно разбудить Зимородок сейчас, после бессонной ночи, Мычка лишь накрыл девушку плащом, отошел, раздумывая, чем заполнить свободное время. Рассудив, что до вечера беглянка вряд ли проснется, Мычка оставил вещи тут же, по соседству, развесив на ветвях повыше, чтобы мелкое зверье не растащило припасы, а сам отправился на охоту.

Поплутав, он обнаружил заячью лежку. Занятые брачными играми, зайцы сперва не обратили внимание на сухой щелчок и тихий короткий свист, так что Мычка успел подстрелить двоих, прежде чем остальные бросились врассыпную. Подобрав трофеи, Мычка побродил еще немного, после чего неспешно пошел назад, размышляя, как именно лучше приготовить добычу.

Слуха коснулся хруст ветвей. Обрадованный и удивленный, Мычка зашагал бодрее. Зимородок оказалась выносливее чем он предполагал, и уже встала, и сейчас наверняка собирается развести костер. А то с чего бы ветвям трещать с такой силой? Не иначе с непривычки выбрала сук потолще, и колотит по дереву, пытаясь расщепить на мелкие части.

Обогнув густые заросли царап-куста Мычка застыл. Волосы на загривке встали дыбом, а сердце ухнуло в пятки. В десятке шагов возится бурая громада. Бер! Огромный, угловатый, словно поросшая мхом древняя глыба, шерсть свалялась колтунами, отчего и без того жуткий, бер выглядит совсем страшно. Вот он привстал на задние лапы, потянулся, пытаясь подцепить висящие на кусте мешки. Ветви затрещали, прогнулись, не в силах противиться чудовищной силе.

Мычка перевел взгляд и сердце застыло ледяным комом. Напротив, вжавшись спиной в дерево, застыла Зимородок: лицо побелело от ужаса, глаза прикипели к хозяину леса, губы двигаются, произнося нечто бессвязное. От страха девушку бьет крупная дрожь. Еще немного, и разум не выдержит, затопленный ужасом, подстегнет, заставит бежать не разбирая пути, только бы подальше от лютого зверя.

Увлеченный забавой, бер не видит девушку, но, стоит ей шевельнуться — смерть придет неминуемая и быстрая. Оголодавший с зимы, бер не откажется полакомиться свежим мясом, настигнет в два прыжка, ударит, разбрызгивая кровь, срывая мясо клочьями и ломая кости. Картина грядущего вспыхнула столь подробная и яркая, что Мычка захрипел, рванул ворот рубахи.

Неужели путешествие кончится, едва начавшись? Девушка, чью судьбу отдали ему в руки, умрет, а он сам, словно побитая собака, вернется к учителю, чтобы передать скорбную весть? Что скажет наставник? И как жить дальше с таким камнем на душе?

Мысли промелькнули яркой радугой, погасли. В груди пробудилось нечто темное и недоброе, подняло голову, взглянуло с угрозой. Губа поползла вверх, обнажая клыки, ноздри расширились, со свистом втянули воздух. Крадучись, Мычка двинулся вперед. Разум предупреждает, нашептывает, кричит, требуя немедленно прекратить самоубийственную попытку, бежать, пока есть возможность: изо всех сил, без памяти, без оглядки. Но внутри уже зародилась ярость, взвихрилась, закручиваясь в тугой узел неистовства и гнева. И разум отступил, затаился, испуганный бушующей в теле древней силой.

Шаг, еще один. Медленно, очень медленно, чтобы зверь не учуял, не повернулся, иначе и без того ничтожные шансы на победу пропадут вовсе. Ноги согнуты, а руки разведены. Сила распирает, рвется наружу, еще немного, и мышцы не выдержат напора, лопнут. Но в этой борьбе руки не оружие, даже на самом пике сил человек не противник хозяину леса. Об этом молчит разум, но знает тело. Схватка без оружия — смерть. И руки тянутся к плечам, туда, где, приподнимая плащ, рожками торчат рукояти мечей.

Тихий, едва слышный шорох металла, и руки враз становятся длиннее. Два тонких блестящих жала покачиваются в такт, отчего сердце наполняется уверенностью, а губы расползаются в недоброй ухмылке. Шаг, еще один. Бурый валун все ближе. Еще немного, и можно ударить, воспользовавшись неожиданностью, уязвить противника в чувствительные места. А там, кто знает, возможно бер просто покинет лагерь, испуганный внезапной болью. Так что останется лишь отпраздновать победу. Но это будет после, а пока нужно пройти еще немного. Шаг, еще один.

Бер заворочался, недовольно заворчал, замедленно повернул голову. Их взгляды встретились, человек и зверь застыли, оценивая друг друга. Огромный хозяин леса, хоть и отощавший за зиму, но по-прежнему невероятно могучий, и охотник, что, не смотря на блестящие полоски металла, лишь бледное отражение противника.

Бер оскалился, взревел, крутанулся с неожиданной для такой комплекции скоростью. Громадная пасть распахнулась, обдала смрадом, зубы сомкнулись с гулким стуком, едва не отхватив вершиннику часть лица. Но Мычка ждал. За мгновенье до того, как челюсти должны были стиснуть голову, ломая кости и выдавливая мозг, он откачнулся, руки взметнулись крыльями, нанося ряд несильных, но болезненных ударов.

Брызнуло теплым, шкура хозяина леса обагрилась красным. Не ожидав отпора, бер отпрянул, замотал головой, будто приходя в себя после хорошей оплеухи. Но время расслабления еще не настало: силы по-прежнему не равны, а раны, что больше напоминают царапины, лишь разъярили зверя. Бер напал вновь.

Мычка увернулся опять, и вновь, как и в первый раз, клинки угрожающе взвыли. Руки содрогнулись от удара, мечи словно наткнулись на камень, настолько крепка кость хозяина леса. Однако, удар не прошел даром, бер взвизгнул, отскочил, но лишь для того, чтобы броситься вновь. На этот раз Мычка увернулся с трудом, чудом избежав удара лапы, бросился на землю, перекатился, вскочил, слепо рубанув крест на крест. Хряснуло, на лицо брызнуло теплым, а уши заложило от рева ярости и боли.

Удар. Прыжок. Уворот. Мир вертится без остановки. В глазах плывет, а в висках стучат молоточки. Руки раз за разом взмахивают, стараясь попасть в мельтешащее рядом серое пятно. Воздух грозно завывает, вспарываемый отточенными клинками, давит тяжелым ревом беснующегося зверя. Удар. Прыжок. Удар. Мышцы стонут от напряжения, бросая тело то в одну, то в другую сторону. Вблизи, обдавая потоком воздуха, проносится нечто массивное. Уже не понять, то ли это по-прежнему бер, то ли рядом, рыча и размахивая лапами, прыгает жуткий лесной дух, вселившийся в плоть зверя чтобы испытать силу охотника.

Воздуха не хватает. В груди пылает всесжигающее пламя, отчего ребра ходят ходуном, а рот раскрывается, как у выброшенной на берег рыбы. Лицо и руки покрыты красным, хвоя в десятке шагов вокруг испятнана кровью зверя, но бер как будто не замечает ран, словно опытный охотник, не обращающий внимания на оставленные острыми ветвями пустяковые царапины, как и прежде, раз за разом бросается вперед, в страстном желании раздавить врага, отнять жизнь у дерзкого, что посмел бросить вызов самому хозяину леса.

От сильнейшего удара немеет плечо, рукав стремительно напитывается теплым, тяжелеет, враз потерявшие силу, пальцы едва удерживают оружие. Еще немного, еще чуть-чуть! Выплескивая остатки сил, нужно продержаться, превозмочь, сцепив зубы, преодолеть подступающую слабость. Ведь неподалеку затаилась девушка, сжавшись от ужаса, ожидает окончания боя. Нужно победить, обязательно нужно. Даже если потом, истекая кровью, останется лишь умереть. Этот бой нужно выиграть.

Удар. Удар. Удар. Рев становится тише, а серое пятно замедляется, движется с трудом. Хотя, вероятно, это лишь иллюзия, вызванная запредельным усилием. По-прежнему кажется, что движения быстры, а реакция молниеносна, но на деле он едва шевелится, с трудом передвигая одеревеневшие ноги. И вновь удар, удар, удар.

Увлеченный вложенной в удар силой, Мычка подался вперед. Ноги наступили на мягкое. Он с трудом удержался чтобы не упасть, остановился, невидяще глядя в пространство. Мир перестал вращаться, и хотя в голове по-прежнему гудит, взгляд сфокусировался. Возле ног распростерся хозяин леса: шкура висит лохмотьями, многочисленные раны кровоточат, язык еще трепещет, а из горла рвется хрип, но глаза уже застилает пелена смерти.

Собрав силы, Мычка перехватил меч двумя руками, размахнулся, целя в то место, где, в прочнейшем панцире из ребер и мышц, находится уязвимое место. Руки тряхнуло, всхлипнув, дернулся бер. Безжалостное лезвие клинка пронзило сердце, навсегда успокоив хозяина леса.

Мир покачнулся, клинок вывалился из обессиливших пальцев. Мычка замедленно осел, уже не видя, как от дерева, размазывая слезы по лицу, в его сторону метнулась хрупкая фигурка. Картинка выцвела, звуки исчезли, и он провалился в черную пучину беспамятства.

Глава 8

Мычка открыл глаза. Сквозь сплетенье ветвей струятся потоки светила, там, где лучи касаются кожи, разливается приятное тепло. В стороне, невидимый, потрескивает огонь, доносится терпкий запах дерева и сгоревшей хвои. Не поворачивая головы, Мычка скосил глаза. Возле костра скукожилась Зимородок, обхватив себя руками за плечи, покачивается в такт неслышимой мелодии. В этот момент девушка показалась так хрупкой и беззащитной, что заныло сердце. Захотелось подойти, обнять, укрыв от опасностей окружающего мира, безжалостного и сурового.

Мычка пошевелился, привстал, опираясь на руки. Мышцы ощутимо ноют, в висках постреливает, но в целом, кажется, все в порядке. Вот только правая рука занемела так, что почти потеряла чувствительность. Он повел плечами, разгоняя кровь. Руку прострелило болью. Охнув, Мычка схватился за плечо, пальцы наткнулись на уродливый нарост, отдернулись. Он повернул голову, взглянул с опаской, боясь увидеть обрывки мышц и куски кости.

На плече прилепилась повязка. Бурая от засохшей крови, вся в зеленых прожилках, повязка напоминает растекшуюся от старости жабу. Мычка принюхался к едва уловимому запаху трав, потыкал пальцем. Повязка сидит удобно, не слишком туго, чтобы передавить сосуды, но и не сползает. От уложенных под ткань трав рану слегка пощипывает: ни гноя, ни сукровицы. Тот, кто накладывал повязку, явно знает толк в знахарстве.

Заслышав шорох, Зимородок вздрогнула, повернулась на звук. Мычка увидел, как на ее лице отразилась мгновенная радость, что тут же сменилась суровостью, а затем и пренебрежением. Девушка поднялась, подошла пружинящим шагом, сказала едко:

— Очнулся? Вот уж не думала, что выживешь.

— Зачем же рану перевязала? — Мычка улыбнулся.

Зимородок надула губки, фыркнула:

— Потому что дура! Кровь увидела, голову совсем потеряла. Кинулась спасать, будто без меня не обойдешься.

— А я обойдусь? — Мычка улыбнулся шире.

Девушка пожала плечами, сказала рассудительно:

— Тебе, нечисти лесной, хоть руку оторви, хоть голову — все одно новая вырастет. — Подумав, поправилась: — Нет, голова, наверное, все же не вырастет, а вот рука — точно.

Мычка вновь лег, прикрыл глаза. Не смотря на тяжелейшую схватку и ранение, настроение поднялось. Противник повержен, рядом заботливая спутница, если не обращать внимания на некоторую надменность и взбалмошность, лучше и не придумать.

Рядом шумно потопталось, засопело недовольно, послышалась негромкая возня. Мычка открыл глаза, некоторое время смотрел на спутницу, что успела отойти, и теперь усиленно копалась в мешке, сказал негромко:

— Припасы в другом мешке.

Девушка повернула голову, зыркнув исподлобья, бросила:

— Свою отраву ешь сам.

Мычка вновь привстал, сказал с участием:

— Но ведь ты голодна, смотри, какие круги под глазами.

Зимородок невольно протянула к лицу руки, принялась ощупывать кожу, но тут же отдернулась, сказала сурово:

— Ты на других-то не пеняй. За собой лучше смотри, чучело. А что голодна — не страшно, уж лучше потерпеть, да в деревне наесться, чем у лесной нежити взять.

— Это до какой деревни ты терпеть собралась? — спросил Мычка в великом удивлении.

Девушка сверкнула глазами, бросила сердито:

— До какой, до какой… вестимо, до своей! — Она поморщилась, отмахнулась. — И вообще, лежи себе, жизни радуйся. А меня не отвлекай. И так время сколько потеряла…

Она говорила что-то еще, но, настолько тихо и невнятно, что Мычка слышал лишь недовольное ворчанье. Закончив, она поднялась, тщательно отряхнула прилипшие веточки. С грустью глядя на спутницу, Мычка произнес просительно:

— Может все же возьмешь мяса, да трав? Ведь далеко же идти.

— И даже не проси… — Она осеклась, спросила с подозреньем: — Это почему далеко? Я ведь уже прошла большую часть пути.

Мычка вздохнул, сказал с глубокой печалью:

— Так ты не в ту сторону идешь.

Зимородок открыла и закрыла рот. Мычка с любопытством наблюдал, как на ее лице эмоции сменяют одна другую. Вот лицо приобрело задумчивое выражение, несколько мгновений, и брови сдвинулись, а глаза наполнились подозреньем, но вскоре ему на смену пришли растерянность и испуг. С дрожью, едва слышно, девушка прошептала:

— Но, как же так, ведь я точно запомнила дорогу…

Она закусила губу, заморгала, всеми силами стараясь избежать слез, что уже скопились в глазах, грозя прорвать запруду, заструиться по щекам, вызывая насмешку проклятого вершинника, что сидит, улыбаясь, будто вовсе не он затащил их неизвестно куда. А может вовсе и не затащил, может, это всего лишь жалкая попытка обмануть, убедить ее, что все не так как есть, а до деревни рукой подать, стоит лишь пройти сотню другую шагов?

Собравшись с духом, она произнесла как можно тверже:

— Ты лжешь. Я не могла ошибиться. А если даже и сбилась с дороги, то совсем немного. Не пытайся удержать меня, я вижу твою лживую сущность насквозь! Я ухожу, и, надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

Мычка покачал головой, удивляясь странному, но находящему в глубине души отклик, упрямству девушки, сказал, стараясь, чтобы прозвучало как можно мягче:

— Посмотри вокруг. Видишь заросли царап-куста? Его здесь едва ли не больше, чем всего остального вместе взятого. А теперь вспомни, растет ли он возле села?

Зимородок фыркнула:

— Я не вершинник, чтобы таращиться на всякие там кусты. Хотя… да, не припомню, чтобы где-то видела такие колючие ветки.

Мычка кивнул, сказал ободряюще:

— Хоть и не вершинник, а все же помнишь, молодец. А не видела потому, что возле деревни он не растет.

Зимородок помолчала. Похвала спутника оказалась приятна, словно прикосновение чьей-то невидимой, но ласковой и нежной руки. Ощущения оказались настолько непривычны, что она вздрогнула, на всякий случай грозно сдвинула брови, чтобы этот самовлюбленный наглец даже на миг не допустил мысль, что… Пытаясь за рассудительностью скрыть растерянность, она произнесла с нажимом:

— Даже если ты прав, вполне возможно, это просто такое странное место, где полно колючек. Все что нужно, пройтись вокруг, поискать, и наверняка я тут же наткнусь на потерянный путь.

Мычка помрачнел, сказал серьезно:

— Или на другого бера, что, разбуженный шумом битвы, спешит на помощь товарищу.

Зимородок ощутила, как от страха подогнулись ноги, а сердце забилось испуганным зайцем. Лес вокруг вдруг показался мрачным, наполнился опасностью. Взгляд раз за разом возвращается к мертвому хозяину леса, что, даже мертвый, внушает ужас и почтение чудовищными размерами. Если одна только лапа, с когтями, больше похожими на ножи охотников, полностью лишает смелости, парализует движения, что уж говорить про остальное?!

Взгляд сместился на спутника, что лежит неподалеку, с отвлеченным выраженьем лица и слабой улыбкой, удивительно спокойный и расслабленный, словно ничего не произошло. А ведь он совсем недавно победил бера! Она даже не слышала о том, чтобы кто-то убивал хозяина леса в равной схватке. А тут все произошло прямо на глазах. И хотя она мало что помнит, страх парализовал волю и почти лишил слуха и зрения, но результат налицо: всесильный бер мертв, а парень жив и здоров, отделавшись лишь небольшой царапиной, как ни в чем не бывало таращится на нее бесстыжими глазами.

Будет ли человек, что еще совсем недавно балансировал на грани между жизнью и смертью, лгать? Вряд ли. Но то человек обычный, привычный и понятный. Этот же и не человек вовсе, а не пойми что. Потому и бера победил, что не обычный.

Помявшись, Зимородок поинтересовалась:

— Так что же делать?

Мычка отметил, как лицо спутницы разгладилось, а из голоса исчезло высокомерие, но виду не подал, сказал с прежней серьезностью:

— То, на что благословил Филин. То, что в тайне хочет любой, но боится признаться — слишком многое придется менять, от многого отказаться.

— Что? — выдохнула Зимородок.

— Отправиться в далекое путешествие. Познать мир. Обменять родной, но тесный уголок, на бесконечные, полные неизведанного просторы. Позволить себе то, на что в обычных обстоятельствах просто не хватит духу.

Девушка стояла, словно зачарованная, вслушиваясь в слова, а Мычка говорил и говорил, боясь прерваться, чтобы едва проклюнувшийся росток доверия не увял, загубленный неверным словом. Наконец, он выдохся, замолчал, смежил веки, не желая спугнуть спутницу лихорадочным блеском глаз.

Лишенный эмоций, сухой голос неприятно резанул слух.

— Все это замечательно, и, возможно, ты бы преуспел, будь на моем месте кто-нибудь другой. Но я не верю ни единому твоему слову, и потому ухожу.

Зимородок развернулась, пошла скорым шагом, словно боясь, что собранной в кулак решимости не хватит надолго. Мычка смотрел девушке вслед до тех пор, пока силуэт не скрылся за деревьями, но и после, когда серое пятно заплечного мешка растворилось в кустарнике, еще долго не мог отвести взгляд.

Мысли растворились, чувства улеглись. Ощущая странную опустошенность, какой не было даже после боя с бером, Мычка откинулся на спину, закрыл глаза, погрузившись в сонное оцепенение. Наказ наставника не выполнен, Зимородок ушла, а он лежит, не в силах двинутся. Наверное, следовало подскочить, броситься за девушкой, объяснить, убедить, вернуть. Возможно, не хватило всего чуть-чуть, одного-двух нужных слов, и еще не поздно все исправить, нужно лишь сделать еще одно усилие, в бесконечной череде бесплодных попыток.

Но нет сил и нет желания. А глубоко внутри, где обычно горит теплый огонек надежды, образовалась гулкая пустота. Пустота растекается по телу вязкой хмарью, высасывает силы, гасит малейшие желания, так что остается лишь пустая оболочка, без надежд, без чувств, без побуждений.

В мерное дыхание леса вкрался назойливый шум, сперва далекий, не громче комариного писка, вскоре усилился, разросся. Поначалу Мычка не обратил внимания, лишь чуть заметно дернулось ухо, развернувшись на звук, однако вскоре повернул голову, привстал, настороженно вглядываясь в заросли.

Из глубины леса приближается нечто неведомое. Громко трещат ветви, окрест замолкают птицы, испуганные неизвестной опасностью. Глаза прищурились, не мигая уставились на место, где появится враг, руки коснулись рукоятей мечей. Сердце гулко стучит, разгоняя по мышцам кровь, пальцы подрагивают, готовые сомкнуться на рукоятях и в мгновенье ока выхватить клинки. Еще немного. Еще чуток. Ну же, ну!

Хрястнуло, взметнулась хвоя. Мычка закрыл глаза, замедленно выдохнул, поспешно опустился на землю, уронив голову на грудь, чтобы скрыть, как от радости заалели щеки, а губы растянулись в широкую приветливую улыбку. Из-за деревьев, продираясь сквозь кусты подобно рассерженному вепрю, выскочила Зимородок. Волосы взъерошены, на лице пламенеют свежие ссадины, одежда в мелких веточках и хвое.

Девушка всхрапнула, глянула дико, но, едва заметила Мычку, разительно изменилась: спина выпрямилась, носик горделиво задрался, лишь в глазах, упрятанный на самое дно, по-прежнему плещется страх. Она величаво приблизилась, стараясь идти с достоинством, сказала с ноткой сожаления:

— Я решила, что пойду с тобой.

Сделав над собой усилие, Мычка согнал улыбку, спросил с нарочитой простотой:

— Что-то стряслось?

Зимородок сделала неопределенный жест, и хотя глаза едва не вылезают из орбит, пытаясь посмотреть, что же происходит там, за спиной, откуда только что принеслась, как испуганная лань, сдержалась, не отрывая взгляда от собеседника, произнесла:

— Ничего особенного. Просто… я подумала, что, возможно, действительно стоит пройтись, посмотреть на мир. А то что-то подзасиделась я, ни шагу из деревни. А там из развлечений лишь рыбалка, да посиделки на скамьях. — Не замечая, что повторяет слова вершинника, она еще что-то говорила, затем прервалась, добавила с озабоченностью: — К тому же нужно позаботиться о тебе. Конечно, рана не глубока, но мало ли что. Нужно повязку сменить, травы подобрать…

Девушка замолчала, вперила взгляд в пространство. И хотя она всеми силами изображала безразличие, Мычка заметил, как пульсирует голубенькая жилка на виске и сжимаются кулаки, комкая в пальцах клочки меховой опушки. Он кивнул, словно ничего и не произошло, сказал дружелюбно:

— Что ж, хорошо. Но, прежде чем выступить, предлагаю подкрепиться… — Он запнулся, хлопнул себя по лбу, сказал сокрушенно: — Как я мог забыть, ты же не ешь приготовленную вершинником пищу!

Зимородок сглотнула так громко, что с соседнего дерева шарахнулись птицы, сказала сердито:

— Я такого не говорила. Вернее, говорила, но то было совсем другое дело.

Мычка распахнул глаза, сказал с удивленьем:

— А что поменялось?

Девушка поморщилась, нехотя произнесла:

— Ну… тогда ты был чужим, не нашим.

— А сейчас свой? — ахнул Мычка.

Стремясь поскорее закончить неприятный разговор, Зимородок дернула плечиком, сказала с неудовольствием:

— Не свой, но уже и не чужой. В конце концов, не стал бы ты тащить меня на горбу из деревни, да после прыгать по лесу, чтобы просто отравить! — Она вздохнула, добавила с подчеркнутой кротостью: — Тем более, нельзя же быть настолько недоверчивой. Так и быть, положусь на твое слово.

Показывая, что разговор закончен, она отвернулась, двинулась к костру, обходя тушу бера по широкой дуге: тот хоть и мертв, но, мало ли что, лучше держаться подальше. Глядя в спину спутнице, выгнутую в горделивой осанке, Мычка лишь покачал головой. Едва начавшись, путешествие преподносит сюрприз за сюрпризом. И это только начало! Что же будет дальше?

Поднявшись, он подошел к беру, присел, провел рукой по шерсти, дотронулся до когтей. Бер страшен. Даже сейчас, поверженный, преступив порог смерти, хозяин леса настолько ужасен, что в груди холодеет, а ноги подкашиваются. Скажи кто еще день назад, что он не только выйдет один на один с хозяином леса, но и победит — вместе посмеялись бы шутке. Конечно, в племени ходили легенды о бесстрашных охотников, что когда-то ходили на бера в одиночку. Порой, некоторые, наслушавшись рассказов, пытались повторить такие подвиги, но ничем хорошим это не кончалось: тяжелые увечья, жуткие, безобразные шрамы, но чаще люди просто не возвращались домой, лишь спустя долгое время их растерзанные, обглоданные останки случайно находили товарищи, но чаще не находили совсем.

Как случилось, что он выжил в бою, и не просто выжил, а вышел победителем, отделавшись смехотворной царапиной на плече? Видать и впрямь дух удачи благоволит, одаривает милостью, по достоинству оценив намерение молодого охотника. Ведь, как известно, удача нисходит на смелых да решительных, обходя ленивых стороной. Ничем иным исход боя не объяснить.

Мелькнула шальная мысль: а не содержит ли подаренное наставником оружие скрытую магию? Но Мычка отмел предположение, как недостойное. Никакой магии! Лишь доблесть и мужество, смелость и отвага. Иначе, если продолжить мысль, он только придаток к насыщенной мощью, но бездушной железяке. Вооруженное жезлом силы ничтожество. Догадка показалась настолько неприятной, что Мычка поспешно вскочил, зашагал к костру, раз за разом повторяя про себя: только воля, только сила и ловкость, никакой магии!

Глава 9

— Почему ты не погасил огонь?

Зимородок задала вопрос отвлеченно, глядя в сторону, но тут же повернулась, взглянула пытливо.

Мычка замедлил шаг, не отрывая глаз от мрачных черных луж, испятнавших лес далеко вокруг, спросил:

— Какой огонь, о чем ты?

Зимородок смешно наморщила лоб, недовольная непонятливостью собеседника, сказала скороговоркой:

— Ну, в тот раз, когда ты меня только утащил из деревни. Ведь нас могли найти, и тебе бы не поздоровилось.

Пришла пора морщить лоб Мычке. Почесав затылок, он протянул задумчиво:

— Почему не погасил?..

— Ну да, почему? Только не говори, что не боялся. Ни за что не поверю. Должен был бояться, обязан! Хоть немного, хоть чуть-чуть.

Мычка пожал плечами, ответил честно:

— Наверное, ты права, боялся. И даже не чуть-чуть — сильно боялся.

— Так отчего ж не загасил? — Зимородок распахнула глаза, и даже затаила дыханье, с ожиданьем глядя на спутника. Не выдержав молчанья, воскликнула: — Или чего-то другого боялся еще больше? Не лги, скажи честно. Хотел загасить, а не загасил…

Пытаясь понять, куда клонить девушка, Мычка осторожно произнес:

— Возможно, я не объяснил тебе в тот раз…

— Я так и думала! — победно воскликнула Зимородок. — Будь ты один — обязательно бы погасил. Любой бы погасил. Но только не в копании с девушкой. Ты просто не мог позволить мне замерзнуть!

Она замолчала, ожидая подтверждения своих слов, немедленного и беспрекословного. Ошеломленный напором, Мычка с трудом удержал ускользающую мысль, осторожно продолжил:

— Ночью в деревне, стоя на одном краю, можно увидеть отблески пламени в окнах самых дальних домов. В лесу не так. Лишь отойдя за ближайшие деревья, ты попадаешь в густую тень, а немногим дальше начинается царство непроглядного сумрака. Нас могли найти лишь случайно наткнувшись на лагерь.

Ноздри девушки расширились, скулы вздулись. Мгновенье казалось, что она вот-вот набросится с кулаками. Однако, Зимородок сдержалась, рванулась вперед, расплескивая лужи и распинывая веточки. Мычка украдкой вытер лоб, вздохнул, непонимающе глядя в спутнице в спину. И чего она разозлилась? Вроде бы не сказал ничего обидного, наоборот, подробно ответил на вопрос. Или все же недостаточно подробно, и нужно было копнуть глубже?

Впереди хлюпнуло особенно громко, послышался испуганный визг. Мычка подхватился, заспешил, терзаясь догадками — одна другой страшнее. Готовый биться с неведомым врагом, он оббежал мешающее обзору дерево, заметив жуткое, невольно вздрогнул, но, приглядевшись, лишь покачал головой.

В ближайшей луже, провалившись почти по грудь, копошится Зимородок: лицо облеплено грязью, в волосы набилась хвоя, с плеч бурыми нитями свисают прошлогодние травы. Раз за разом Зимородок пытается вылезти, ползет на сухое, сделав пальцы грабельками, цепляется, но яма коварна, ноги скользят по размокшей земле, а руки безуспешно хватаются за мелкие веточки, не находя опоры, скатываются вслед за хозяйкой.

Мычка присел, покрепче уперся ногами в корни дерева, дождавшись, когда Зимородок сделает очередную попытку, ухватил, потащил на себя, медленно но верно освобождая из цепкий объятий ямы. Лишившись добычи, западня обижено чавкнула, немного поволновалась, исходя пузырями грязи, но вскоре успокоилась, вновь обратилась безобидной лужей.

Зимородок отползла подальше, трясясь и всхлипывая, принялась счищать с себя комки грязи. Мычка попытался помочь, но натолкнувшись на исполненный ярости взгляд, отшатнулся. Скривив губы, девушка воскликнула, едва не плача:

— Не подходи. Это все ты виноват! Ты затащил меня неведомо куда. Сидела бы себе дома, в тепле и уюте. А из-за тебя я сейчас похожа… я даже не знаю, на что я похожа. На лесного духа, на утопца, на… на… на грязного противного вершинника!

Дождавшись, когда девушка замолчит, чтобы набрать воздуха для новой порции ругательств, Мычка торопливо произнес:

— Могу развести костер. Согреешься, заодно вещи просушишь. Идет?

Зимородок несколько мгновений злобно сверкала глазами, прожигая Мычку полным ненависти взглядом. Ее губы дергались, готовые высказать все, что представляет из себя «проклятый вершинник», но сделав над собой сверхусилие, девушка выдавила лишь короткое:

— Жги. И побыстрее!

Мычка кивнул, сбросив мешки и отстегнув перевязь, поспешно побежал за хворостом, не дожидаясь, пока Зимородок соберется с мыслями, чтобы продолжить перечисление его «достоинств».

Костер долго не хотел заниматься. Наполненные влагой, ветви курились дымком, шипели, исходя грязью и паром, но, побежденные терпеньем, все же занялись, окутались огнем. И вскоре костер уже пылал, распространяя вокруг волны тепла и удушливого дыма. Зимородок кашляла, вертела головой, спасаясь от едкого дыма, но от огня не отходила. Лишь достаточно согревшись, и перестав дрожать, она отодвинулась, сказала сухо:

— Отвернись.

Занятый размышлениями, Мычка не сразу понял, переспросил:

— Отвернуться, зачем?

— По башке тебе хочу дать, вот этой палкой, да, боюсь, сопротивляться будешь, — прошипела Зимородок зло. Мычка непонимающе сморгнул, и она добавила с надрывом: — Да переодеться я хочу, бестолочь! Неужели не понятно?

Мычка ужом развернулся, застыл, созерцая покрытую пышной шапкой прошлогодней травы одинокую кочку. Позади завозилось, донеслось недовольное шипенье и сдавленные ругательства. Выждав некоторое время, Мычка осторожно поинтересовался:

— Уже можно поворачиваться?

Позади посопело, донеслось недовольное:

— Вообще-то не за чем… Но, раз уж невтерпеж посмотреть, можешь повернуться.

Опасаясь очередной колкости, Мычка чуть дернул головой, взглянул искоса, но, не узрев опасности, развернулся полностью. Зимородок сидит у костра, скорчившись, и обхватив колени руками, похожая на взъерошенную птаху. Грязная одежка лежит поодаль, напоминая мокрую земляную кучу. Мычка в тайне порадовался, что не пожалел время, отыскал и взял в избе лишние вещи. Не будь с собой запаса, страшно представить, что бы Зимородок сейчас вытворяла.

Мычка раскрыл мешок, вытащил остатки мяса, положил горкой, сдвинув ближе к девушке. Та сперва воротила нос, демонстративно не замечала, но, увидев, как смачно Мычка жует, не выдержала, украдкой взяла кусочек, проглотила, почти не жуя, разохотившись, взяла еще и еще.

Глядя в огонь, Мычка произнес с мягким упреком:

— Лес не злой, но нужно быть начеку.

Зимородок буркнула нечто неразборчивое. Не удовлетворившись, повторила громче, но поперхнулась, зашлась в жесточайшем кашле. Мычка несколько раз стукнул девушку по спине, взглянул с вопросом. Но та лишь трясла головой и продолжала перхать, однако, когда он вновь занес руку, дернула плечом, отсела. Прокашлявшись, и протирая глаза от слез, Зимородок пропищала с упреком:

— Это все ты, нечисть лесная. Захочешь слово доброе сказать, так им же и подавишься!

Сбитый с толку, Мычка воскликнул:

— Я-то тут при чем?

— А при том! — Зимородок сверкнула глазами. — Глаза твои бесстыжие. Как зыркнешь, так кусок в горло не лезет.

Глядя, как она забрасывает в рот очередной шмат мяса, Мычка лишь покачал головой, отвернулся. Зимородок сосредоточенно жевала, время от времени посверкивая в сторону спутника угольками глаз, наконец не выдержала, спросила с вызовом:

— Так что ты там о лесе говорил?

Мычка покосился на девушку, спросил с издевкой:

— А вновь подавиться не боишься?

— Не получится, уже доела! — злорадно бросила Зимородок. — Рассказывай, рассказывай, чего знаешь. А то еще одну такую лужу я точно не переживу.

Мычка помолчал, собираясь с мыслями, сказал:

— Я удивляюсь, что приходится рассказывать такие простые вещи. Вроде в одном лесу живем, одним воздухом дышим, но какая разница в понимании.

— Еще бы не было разницы! — ахнула Зимородок. — Ты — вершинник, а мы — людское племя.

— И в чем разница? — поинтересовался Мычка с усмешкой.

— Так очевидно же, неужели не понимаешь? — Зимородок прищурилась.

Мычка развел руками, сказал честно:

— Не понимаю. Если ты понимаешь — объясни, сделай милость.

Зимородок фыркнула, сказала свысока:

— Не понимаешь — вот тебе и разница. — Однако, Мычка смотрел вопросительно, и она продолжила: — У вас уши торчком, как у волков, у нас нет. У вас кожа бледная, что просто ужас, у нас розовая. Что не понятного?

— И это все? — Мычка вздернул бровь.

— А тебе мало? — удивилась Зимородок.

— Острые уши, бледная кожа… Я вот волосы распущенными ношу, а ты заплетаешь. Тоже за разницу считать? Опять же, у меня оружие имеется, у тебя нет. На одежду еще давай поглядим, у кого что и насколько отличается.

Зимородок нетерпеливо дернула плечиком, сказала:

— Ну это же совсем не то!

— А что то, что?

— Ну-у… я не знаю…

Зимородок скорчила недовольную гримаску, задумалась. Однако, по мере того, как шло время, ее лицо приобретало растерянность. Мычка продолжал буравить собеседницу взглядом, и она отмахнулась, сказала с досадой:

— Ну, не знаю я, не знаю! Доволен? — Заметив мелькнувшую улыбку, поспешно поправилась: — Но что-то наверняка есть, не может не быть.

Мычка перестал улыбаться, сказал с грустью:

— В том и дело, что ничего этакого нет. Что вы там о нас понапридумывали: что в зверей обращаемся, детей едим, порчу насылаем?

Прислушиваясь к словам, Зимородок с удивлением ощутила укол совести. Будто сорвавшиеся с губ вершинника слова горечи и досады были отчасти и ее виной. Она хотела по привычке фыркнуть, но почему-то сказала тихо:

— Наверное, это от страха…

Ощутив, что оправдывается, она поспешно захлопнула рот, но сказанное не воротишь. Вершинник услышал, взглянул с таким удивлением, будто ему вдруг ответило полено или пень. Змей подколодный, гад ползучий, да как он смеет на нее так смотреть? На нее! От возмущения сперло дыхание, так что она невольно поперхнулась, а когда прокашлялась, спутник уже смотрел в огонь, словно и не было никакого разговора.

Мычка молчал долго, так долго, что Зимородок начала клевать носом, наконец тихо произнес:

— Вся разница — в отношении к миру. И мы и вы живем в лесу, только для одних это дом, для других угроза. Одни чувствуют себя с лесом единым целым, другие возводят заборы, отгораживаются стенами, садят на привязь свободолюбивых волков, чтобы те, озверев от неволи, охраняли их от неведомых опасностей. В этом основная и главная разница, остальное — следствие.

Зимородок вскинулась, хотела по привычке сказать нечто едкое, однако смолчала, не то в словах спутника почудилась некая непонятная, но могучая правда, не то тяготы пути отбили дальнейшее желание говорить, но вместо беседы потянуло в сон. С трудом удерживаясь, чтобы не брякнуться прямо тут, на землю, она протянула:

— Ты говори, говори, я слушаю. Вот только устроюсь поудобнее…

Мычка покивал, показывая, что слышит, но по-прежнему витая в мыслях, когда же очнулся, Зимородок уже спала, скрючившись в кучке извлеченных из мешка вещей. Мычка снял с себя плащ, накрыл девушку, со странным чувством удовлетворения и радости наблюдая, как, согреваясь, она вытягивается, распрямляет руки и ноги, до того крепко прижатые к телу.

Стало заметно темнее, от земли потянуло холодом — предвестником ночи. Мычка с неудовольствием огляделся. Вокруг заполненные водой ямины — не лучшее для ночевки место. Однако что-либо менять уже поздно: костер разожжен, да и спутница давно спит. Все что нужно, это собрать побольше хвороста, пока не погасли последние лучи и вокруг хоть что-то видно. Иначе потом придется выползать из ближайшей ямы, как давеча Зимородок, и хорошо если так. Бывалые охотники сказывали, что в глубине леса встречается всякое, от чего лучше держаться подальше, так что стоит поторопиться. И хворосту, больше хворосту, чтобы было чем разжечь костер поярче, на случай, если это самое, всякое, вдруг решит заглянуть на огонек, чтобы познакомиться поближе с забредшими во владения незваными гостями.

Мычка сходил за хворостом раз, другой, и лишь когда окончательно стемнело, а вокруг, отгораживая от клубящейся тьмы, вознеслась небольшая преграда из сучьев и ветвей, успокоился, прилег, наблюдая за переливами пламени. По-хорошему, как учили опытные охотники, нужно сесть спиной к огню, чтобы, в случае опасности, не оказаться ослепшим, после яркого света пытаясь что-либо безуспешно различить в окружающем сумраке. Но мышцы ноют от усталости, а в глаза будто сыпанули песку. К тому же разболелась оставленная хозяином леса рана, так что всякое движение, даже самое слабое, вызывает в плече тупую саднящую боль.

Сознание поплыло. Пламя костра разрослось, заняло весь мир. В танцующих отблесках возникают и тают смутные фигуры, мерещатся жутки хари. Из тьмы, норовя зацепить корявыми когтями, тянутся мохнатые лапы, блестят алые капли зловещих глаз, слышится жуткий смех и таинственный шепот. Появляется и исчезает лик наставника, глаза полны осуждения, губы недовольно кривятся. Наставник исчезает, а на его место приходит спутница.

Девушка кружится в странном танце, манит. Глаза мерцают, как звезды, таинственные и зовущие. Губы приоткрыты, раз за разом мелькает язычок, розовый и влажный. С каждым шагом она все ближе. Глаза уже не просто мерцают — горят странным будоражащим пламенем, губы раскрываются, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, что сверкают, отражая пламя огня, становятся все ярче, острее, больше. Улыбка сменяется оскалом. Лик девушки искажается, течет, и вот уже не милое приятное лицо, а чудовищный лик хозяина леса. Смрадное дыхание забивает ноздри, жар опаляет лицо, а из бездонного жерла глотки раздается угрожающее бульканье… Бульканье?!

Мычка дернулся всем телом, распахнул глаза. Совсем рядом, обдавая жаром, пылает огонь, отстреливает мелкие злые искры. Смутно удивившись, как пламя до сих пор не угасло, Мычка отодвинулся, повел взглядом. Сквозь ветви сочится слабый утренний свет. Ночь пролетела незаметно. Чувствуя ломоту во всем теле, будто и не спал вовсе, он с трудом сел, осмотрелся.

Неподалеку, возле одной из луж, что-то копошится, доносится невнятное бормотание и плеск. Мычка прищурился, вглядываясь сквозь дымку, невольно улыбнулся. Устроившись возле кромки воды, Зимородок полощет одежду. Руки так и мелькают, дергают, выскабливают, полощут, отчищая со шкур малейшие кусочки грязи. Вот она закончила, выпрямилась, подхватив под мышку ком белья, зашагала к огню. Приблизившись, девушка принялась развешивать одежду на ветви, загодя воткнутые полукругом возле огня. Подчеркнуто не замечая Мычку, Зимородок занималась делом. Лишь после того, как костер спрятался за стенкой из шкур, повернувшись вполоборота, она сказала с прохладцей:

— Долго спишь, для охотника.

Глава 10

В глаза словно сыпанули песка, тело ноет, будто он всю ночь таскал бревна. Мычка простонал:

— Куда уж дольше, едва лег…

Зимородок скорчила мордочку, сказала со смешком:

— Как же, как же. Я уж костер разожгла, себя в порядок привела, постирала, а ты все лежишь, не иначе выжидаешь чего… И я даже догадываюсь, чего именно.

Мычка отозвался эхом:

— Чего…

— Ждешь, пока пожрать приготовлю! — воскликнула Зимородок обвиняюще. — Да только не дождешься.

Не в силах спорить, Мычка отвернулся, отполз к ближайшей луже, упав в воду лицом, полежал, ощущая, как кожа начинает гореть, и одновременно исчезает усталость. Подняв голову, он хватанул воздуха, вновь опустил. Уши тут же заложило, череп заломило от холода, но Мычка мужественно держался, ожидая, пока выветрятся остатки сна. Когда боль стала нестерпимой, он вскинулся, взметнув волосами фонтан воды.

Сзади раздался полный негодования вопль. Прислушиваясь к приглушенным ругательствам, Мычка улыбнулся, легко вскочил. Ледяная вода взбодрила. Сердце забилось чаще, разгоняя по жилам застоявшуюся за ночь кровь. Разохотившись, Мычка сбросил рубаху, принялся черпать из лужи горстями, плескать на грудь, отчего кожа порозовела, а по спине разбежались мурашки. Ощутив, что полностью проснулся, он закончил, вернулся к костру, присел, подставляясь под благодатные волны тепла.

Зимородок отодвинулась, не желая смотреть на спутника, отвернула голову так сильно, что едва не вывихнула шею. Однако, нет-нет, да сверкала в сторону спутника взглядом, настолько яростным и недовольным, что Мычке казалось — кожи касаются чьи-то острые коготки. Не достигнув ожидаемой реакции, Зимородок как ни в чем небывало повернулась, сказала с приторной улыбочкой:

— А есть-то хочется, хочется, по глазам вижу.

Покачав головой, Мычка указал на мешок, сказал с осуждением:

— Вообще-то с утра не стоит набивать желудок, но раз уж невтерпеж, пошарь на дне, там остались кусочки.

Зимородок отшатнулась, сказала низким от ярости голосом:

— Это кому здесь невтерпеж, это мне-то невтерпеж?

Мычка пожал плечами.

— Конечно, кто мне о завтраке уши прожужжал? — Он скупо улыбнулся, добавил примирительно: — Да ты ешь, не бойся, я никому не скажу.

От бешенства Зимородок пошла пятнами, вскочила. Пальцы сжимаются в кулаки, глаза пылают, а губы дрожат так сильно, что, еще немного, и на наглеца обрушится шквал слов, да таких, что затопчут, вобьют в землю по уши, а после еще и пройдутся сверху, приминая оставшееся.

Словно не замечая происходящих со спутницей изменений, Мычка произнес рассудительно:

— Раз уж зашла речь, то на ночь тоже не стоит наедаться. А то потом храп, да разные прочие непотребства…

— Храп!? — Глаза Зимородок, и без того расширенные, выпучились еще, она прошипела по-змеиному: — Хочешь сказать, я храплю?

Мычка с опаской покосился на спутницу, что от злости стала раздуваться, становиться больше, выше, страшнее. Подобно, как на глазах увеличивается жаба, стоит лишь нечаянно задеть. Она открыла рот, выгнулась, готовясь не то крикнуть, не то укусить, но в этот момент где-то неподалеку гулко ухнуло. Колыхнулась вода в ямках, с ветвей посыпалась хвоя, а чуть погодя, ослабленная расстоянием, в грудь мягко толкнула воздушная волна.

Зимородок рванулась, единым духом перемахнув костер и оказавшись за плечом у Мычки, прошептала с дрожью:

— Что это?

— Где? — Мычка повернул голову, встретился взглядом с полными испуга глазенками спутницы.

— Ну это, жуткое, там… — Из-за плеча высунулась рука, сделала неопределенный жест.

Мычка пожал плечами, сказал с запинкой:

— Наверное, тебе лучше знать.

Зимородок воскликнула удивленно:

— Мне-то откуда!.. — Поперхнулась, закончила шепотом: — Откуда мне знать?

На этот раз удивился Мычка.

— Разве не ты сказала — жуткое. Знать ведаешь о чем речь.

Немного успокоившись, Зимородок рассудительно произнесла:

— Я не знаю что это, но раз оно производит такие звуки, то просто не может не быть не жутким.

Девушка шептала прямо в ухо, ероша дыханьем волосы, отчего кожа немилосердно зудела. Но от ее тела, жаркого, как нагретый очаг, по спине разливается приятное тепло, и Мычка всеми силами крепился, не желая прерывать удовольствие невольным жестом или неуместным движением. Прислушиваясь к сердцебиению спутницы, ощутимому даже сквозь шкуру рубахи, Мычка успокаивающе произнес:

— Вряд ли там что-то особенное. Скорее… просто рухнувшее от старости дерево.

Зимородок шумно выдохнула, сказала с ноткой страха, но уже спокойнее:

— Видать, большое было дерево.

Мычка качнул головой, откликнулся эхом:

— Видать. Ну, если это действительно было дерево, то да, большое.

Девушка снова насторожилась, коснувшаяся было спины прохлада вновь сменилась жаром, прошептала с подозрением:

— А что, это может оказаться вовсе и не дерево?

— Может, — согласился Мычка.

Зимородок рассердилась, прошипела зло:

— Так что ж ты мне тогда голову морочишь! Какой ты охотник, если даже не можешь сказать, дерево это было, или не дерево?

Мычка покивал, сказал с раскаяньем:

— Ага, непутевый. Но ты не расстраивайся. Сейчас мы туда сходим, и все узнаем.

— Куда?! — Зимородок вновь перешла на шепот.

— В лес.

— Зачем? — простонала она, впав в полуобморочное состояние.

— Как зачем? Посмотрим, узнаем точно, дерево это, или не дерево. Тебе же интересно.

— Нет! — Зимородок подскочила, воскликнула с дрожью: — Мне не интересно.

Мычка вздохнул, сказал с изумлением:

— Разве? А мне вот очень даже интересно.

— И тебе не интересно, — отрубила Зимородок. — И вообще, засиделись мы. Давно пора выходить. Собирайся.

Она поднялась, хотя и с некоторой робостью, начала сдергивать одежду. Глядя, как она запихивает в мешок не успевшие обсохнуть шкуры, Мычка лишь покачал головой, но спорить не стал. Заплечные мешки заняли свои места, погасло залитое водой пламя, и вскоре под ногами уже чавкала раскисшая от влаги земля.

Путь лежит в сторону, откуда донесся звук. По началу Мычка хотел пройти напрямую, но, завидев, куда именно он направляется, Зимородок вцепилась клещом, так что пришлось сделать изрядный крюк, и лишь после, когда девушка перестала оглядывать и испуганно вздрагивать, они вернулись на прежний путь.

Лужи поредели, а затем и вовсе сошли на нет. Стало суше. Если до того ноги чавкали по грязи, то теперь под подошвами приятно похрустывает хвоя и мелкие веточки. Зимородок носится вокруг, с любопытством разглядывает желтые пятна едва распустившихся цветов, осторожно дотрагивается до игл царап-куста, сбивает палочкой высохшие гроздья грибов-древожоров, с восторгом следя, как с треском разлетаются облачка грязно-желтых спор.

Сохраняя серьезное выражение лица, в душе Мычка ликовал. Именно так он и представлял далекое путешествие. Конечно, вместо скачущей девчушки, рядом должен был идти в ногу опытный воин, или даже не опытный, и не обязательно в ногу, но тот, на чье плечо в сложной ситуации можно положиться, кто не предаст и не дрогнет. Но почему-то нет чувства обиды на судьбу, и не так уж тяжел дополнительный заплечный мешок. Да и лишний раз повернуть голову, осматриваясь в поисках опасности, если подумать, не в тягость. Главное, что под ноги ложится дорога, взору открываются новые земли, и есть кому разделить радость пути, пусть даже это всего лишь взбалмошная девица, пугающаяся каждого шороха и в жизни не выходившая дальше околицы.

В букет лесных ароматов закралась неприятная нотка, помаячила, дразня непривычным запахом, но исчезла так быстро, что Мычка даже не успел толком насторожиться. Однако, вскоре запах вернулся, став крепче и мощнее. Мычка принюхался, невольно замедлил шаг, пытаясь понять, где раньше встречал подобное.

Зимородок отметила заминку, повернув личико, прощебетала с насмешкой:

— Не рановато для привала, прошли — всего ничего?

Мычка не ответил. Запах дразнит, щекочет ноздри, отзываясь на языке отвратительным привкусом, заставляет напрягать память, в безуспешных попытках понять природу явления. Видя, что спутник идет все медленнее, уставившись в пространство невидящим взглядом, Зимородок остановилась. Улыбка исчезла, уступив место настороженности. Она подошла, спросила со скрытой тревогой:

— Что-то случилось?

Мычка спросил невпопад:

— Ты что-нибудь чуешь?

Зимородок принюхалась, поводила глазами, оглянулась на всякий случай, но лишь пожала плечами.

— Нет. А в чем дело?

— Запах. — Мычка пошевелил пальцами, пытаясь в жесте выразить ощущения, сказал с запинкой: — Чую запах, но не могу понять.

— Что не можешь? — Зимородок сделала круглые глаза.

— Не могу понять, чем пахнет.

Зимородок сморгнула, спросила с непониманием:

— А какая разница?

На этот раз с непониманием взглянул Мычка. В его глазах отразилось такое изумление, что спутница ощутила себя неловко. Он произнес замедленно:

— Чтобы избежать опасности, нужно ее заметить вовремя. В густом лесу меньше всего пользы от глаз. Когда ты узришь противника, скорее всего будет уже поздно. Чуть лучше слух, но и это не панацея. Не все шумят как бер, а затаившегося в засаде дикого кота не услышать вовсе.

— И что же делать, — испуганная серьезным голосом спутника, спросила Зимородок с дрожью.

Мычка улыбнулся, коснулся кончика носа.

— Нюх. Он загодя предупредит об опасности. Позволит понять — стоит ли идти дальше, или лучше повернуть.

Выпучив глаза, Зимородок протараторила скороговоркой:

— Предлагаю повернуть!

Мычка поморщился.

— Теперь от всего что не ясно шарахаться?

— Конечно, — ответила Зимородок с убеждением. — А как иначе?

Мычка покосился на девушку, сказал с неодобрением:

— Можно и иначе. С чего бы стал останавливаться?

Зимородок фыркнула, сказала колко:

— Вижу, тебе не хватило бера. Еще хочешь?

— При чем тут бер?

— Да при том! Едва живой остался, а опять лезешь непонятно куда.

Заговорщицки понизив голос, Мычка произнес:

— Так ведь не обязательно это опасность. Может там что полезное, ну, или вкусное.

— Жрун, — с отвращением процедила Зимородок. — Ради еды готов к демонам на рога идти.

— А если не еда? — произнес Мычка еще более заговорщицки.

— Что же?

— К примеру… к примеру… — Мычка задвигал бровями, пытаясь представить что-нибудь способное вызывать интерес спутницы. Тусклый блеск привлек взгляд. Подняв руку, Мычка узрел кольцо, сказал с радостью: — К примеру набитый кольцами да серьгами сундук!

У Зимородок отвисла челюсть. По остекленевшему взгляду Мычка понял — подобное девушке в голову не приходило. Не выходя из ступора, Зимородок поинтересовалась, почему-то перейдя на шепот:

— А такое бывает?

Мычка ненадолго смутился, но тут же нашелся, сказал с пренебреженьем:

— Да бывает, еще б не бывать. Сам натыкался… пару раз. Идешь себе, идешь — бац, сундук!

Глаза девушки загорелись, она спросила хриплым от возбуждения голосом:

— И что там, в сундуке?

Мычка отмахнулся.

— Разное барахло. Блестки там всякие, шитые рубахи. Ну и конечно кольца, кольца и серьги. Много колец. И еще больше серег.

Для верности, он развел руки, показывая сколько именно колец и серег. Заворожено следя за его руками, Зимородок прошептала:

— Так чего мы тогда ждем, пошли быстрее!

— Куда? — Мычка оторопел.

— К сундуку.

— К какому сундуку… А-аа, вон ты о чем. — Мычка помялся, сказал нехотя: — Ну, ты, это, шибко не настраивайся. Не обязательно, что будет именно сундук. В том смысле, что сундук-то будет точно, но за содержимое не ручаюсь. Хотя… не ручаюсь даже за сундук. Если только небольшой ларь отыщем. Или шкатулку. Да и та может оказаться пустой…

Зимородок прервала резким жестом, сказала с великой решимостью:

— Веди. И только попробуй свернуть в сторону!

Мычка почесал в затылке, но спорить не стал, двинулся по запаху, благо, тот уже не исчезал, а наоборот, становился все сильнее и сильнее, вытесняя прочие ароматы леса.

Подлесок загустел, идти стало заметно тяжелее. Мычка удивленно вертел головой, не понимая, отчего кустарник, растущий до того редкими пучками, здесь буквально налезает друг на друга. Создалось впечатление, будто кто-то целенаправленно засадил все вокруг саженцами, что впоследствии выросли, взматерели, отгородив часть леса ощетинившейся ветвями живой стеной. Осталось лишь радоваться, что местечко облюбовал невзрачный лиственник, окажись это царап-куст, можно было бы смело повернуть назад, даже не пытаясь протиснуться сквозь сплетенья усаженных шипами ветвей.

Зимородок шла рядом, плечо к плечу. Также раздвигала ветви, терпела болезненные прикосновения к коже мелких, но удивительно жестких листьев. Мычка мучился совестью, глядя на пламенеющие на щеках спутницы ссадины, каждый раз, когда на нежной коже девушки появлялась очередная багровая полоска, взрагивал, словно это ему сейчас стеганула по лбу коварная ветка. Мычка уже сожалел о глупой шутке. Ведь он и предположить не мог, что девушка клюнет на такую безвкусную ложь! А она поверила, положившись на честность спутника, позволила себя увлечь, и теперь пыхтит рядом, продираясь сквозь все новые и новые кусты, что, кажется, никогда не кончатся.

Уязвленный собственной низостью, несколько раз он порывался сказать, выложить всю правду. Пусть она разозлится, пусть накричит, но он будет чист перед совестью. Наконец, решившись, он открыл рот, но в этот момент Зимородок прошептала:

— Что это?

Всего в шаге от них лес кончился. Вернее, деревья просто расступились, образовав идеально круглую поляну, но настолько большую, что глаз с непривычки провалился в зависшую над поляной синюю каплю неба. Кустарник также закончился. Только что ветви стояли стеной, скрученные в невероятных хитросплетениях, и вот уже пустота. Каких-то полшага, и буйная поросль обрывается, будто наткнувшись на невидимую стену.

Но не это привлекло взор. Посреди поляны возвышается земляной холм, больше похожий на кочку, настолько аккуратный, ровный, без единой выемки или неровности. Холм приковывает взгляд, пугающими, невероятными для природы правильными очертаниями. И размер, каков размер! Холм огромен, вздымается выше самых высоких деревьев, и очень-очень крут. Бока начинаются в паре шагов от отбрасывающей растения незримой границы, пушистые от почерневшей травы, испятнанные пучками мелких кустиков, резко взмывают вверх, где закругляются, переходя в плоскую вершину.

Глава 11

Шепотом, настолько тихим, что Мычка с трудом уловил смысл, Зимородок выдохнула:

— А сундуки всегда находятся в таких… жутких местах?

Мычка хотел отшутиться, но язык примерз к гортани. Неожиданно всплыло воспоминание из детства. Слова. Обрывки рассказа. Зашедший в дом гость делился впечатлениями о дальней охоте. Тогда Мычка был еще слишком мал, лежал в кроватке, отгороженный ширмой, и не мог видеть лица охотника, но наполненный ужасом голос запомнил надолго. Со временем слова истаяли, расплылись, забылся и рассказ, вытесненный более насущными делами, коих у каждого ребенка намного больше чем у любого взрослого.

И сейчас, глядя на чудовищное порождение неведомых сил, Мычка вспомнил тот день, а в ушах вновь зазвучал испуганный шепот. Слова протаяли, выкристаллизовались в огненные руны, отчего в желудке похолодело, а волосы на загривке встали дыбом. «Ни за что, если случайно встретите творение древних мастеров, не подходите близко, и, тем более, не заходите вглубь! Снаружи это ничем не примечательный круглый холм, но внутри…» Дальше воспоминание обрывалось, отчего становилось лишь еще страшнее.

Удивительный холм пугает и завораживает одновременно. Безумно хочется подойти, прикоснуться, рассмотреть внимательнее, но сердце сжимается от страха перед неведомым, а ноги деревенеют. Если бы рядом не было спутницы, что сейчас смотрит на него со страстной надеждой, наверное, Мычка бы ушел, вернулся в лес, не смотря на сжигающее любопытство. Но Зимородок дышит в ухо, прижимается к боку, отчего плечи раздаются сами собой, а сердце стучит чаще.

Отбросив сомнения, Мычка стиснул зубы, шагнул вперед, будто в пропасть. Мгновение парализующего страха, когда не знаешь, что случится в следующий миг, и вот он уже стоит на полянке. Сердце трепещет испуганной мышью, по спине сбегают капли пота, но губы раздвигаются в победной усмешке. Он превозмог себя, шагнул в неизвестное, открыл очередную ступеньку в бесконечной лестнице неведомого.

Позади зашуршало. Зимородок выскочила следом, прижалась, быстро-быстро дыша и испугано озираясь, прошептала в ухо:

— Почему-то мне страшно. Правда, странно? — Она нервно хихикнула.

И хотя на душе скребли кошки, Мычка приосанился, сказал легко:

— Если всего бояться, от каждого куста шарахаться будешь.

Зимородок оглядела холм, сказала с уважением:

— Это все же побольше куста будет.

Они двинулись по кругу, стиснутые с одной стороны непролазной стеной леса, с другой боком холма. Зимородок поглядывала на холм с опаской, но не выдержала, коротко дотронулась, тут же отдернув руку, затем осмелела, принялась ощупывать земляной бок. Мычка смотрел с неодобрением. Его с детства учили, что, прежде чем трогать неизвестные предметы, стоит сперва присмотреться, изучить, мало ли какая опасность кроится в невзрачном на вид растении, мелком животном, тихом лесном озерце. Растение может оказаться ядовито, животное нападет, а скрытые от взора в темной воде озера холодные ключи сведут мышцы судорогой, утянут на дно.

Однако, вслух он ничего не сказал. Трусом выглядеть не хотелось, да и Зимородок успела порядком испачкать руки, сбила огромный пласт земли, и продолжала раз за разом тыкать кулачком в бок холма без каких-либо видимых для себя повреждений. Холм медленно поворачивается вокруг, одинаковый и чуждый в невероятном совершенстве форм. Завороженный величием зрелища, Мычка не мог отдать себе отчет, зачем он идет по узкому, и явно опасному пространству.

Запах усилился, но источник по-прежнему не показывался на глаза, и Мычка уже отчаялся что-либо найти, когда Зимородок схватила его за плечо, порывисто выдохнула:

— Там!

Мычка взглянул в указанном направлении, ощутил неприятный холодок в груди. Край холма срезан, будто огромным ножом. Пока видна лишь грань, где шарообразность прерывается, отсеченная неведомой силой. И хотя взгляд еще не охватил картины в целом, что-то подсказывает — там, впереди, нечто намного более интересное, чем просто земляной скол.

— Пойдем, — Мычка взял спутницу за руку, — думаю, там кроется разгадка.

Зимородок поежилась, но руку не отняла, лишь спросила жалобно:

— Ты уверен, что нам действительно туда нужно? Может, пока не поздно…

Мычка улыбнулся, сказал ободряюще:

— Да мы только одним глазком. Если увидим… нет, даже почувствуем опасность, сразу же вернемся!

Зимородок сглотнула, и хотя на ее лице отразилось сильнейшее нежелание лезть в такое страшное, и явно очень опасное место, двинулась вперед, как бы невзначай продолжая удерживать Мычку за руку.

Холм повернулся еще, и они невольно замедлили шаг, а затем и вовсе остановились. Неведомая сила срезала землю на десяток шагов вглубь, обнажив каменное содержимое. Серый, искрошенный камень, источенный отверстиями, но удивительно монолитный. Скала! Земля лежит сверху тонким слоем, удерживаясь на ровной, как пятка, скале неведомым образом. Но не это привлекло взор. Посреди среза чернеет провал. Будто огромная нора неведомого зверя, сумевшего прорыть вход в неподатливой породе. Вот только стенки норы не привычно округлые, а…

Мычка подался вперед, неотрывно глядя на обнажившийся камень. Идеально ровный свод, отвесно обрывающиеся стены. Не нора, вход! Принюхиваясь, ноздри потянули воздух. В носу запершило, по языку расползся неприятный привкус. Запах! Здесь он гораздо сильнее и гуще, чем где-либо еще. Мычка подошел ближе, остановился возле самого входа.

Пробитый неведомым существом, проход манит и пугает одновременно. В лишенной света, черной как ночь глубине бродят тени, доносится звук падающих капель, многократно отраженный в камне, кажется гулким и угрожающим. Взгляд скользнул в сторону, задержался на странных уродливых выростах. Огромные, искаженные временем и влагой куски металла, что-то смутно напоминающие: один сверху, почти под самым сводом, один у самой земли. На противоположной стене то же самое. Форма смутно знакома, но время покрыло металл ржой до такой степени, что первоначальное предназначение уже не понять.

Чуть дальше, возле стен, громоздятся рыже-черные груды. Мычка принюхался, покачал головой. А вот и источник запаха. Огромные кучи металла, раскисшие, изъеденные водой настолько, что лишь пристальный взгляд сможет различить в комьях грязи останки некогда благородного металла.

Прошуршали легкие шаги, остановились рядом. Из-за плеча раздалось испуганное:

— Надеюсь, ты… мы не пойдем туда?

Мычка повернул голову. Испуганные глаза, побледневшие щеки, кончик язычка то и дело высовывается, облизывает пересохшие от страха губы. До этого мгновенья он и думать не смел, вторгнуться в обитель тьмы и древних легенд. Но стоящая за плечом хрупкая девушка придает смелости, возбуждает задор, отчего хочется совершать нелепые действия и умопомрачительные поступки, лишь бы не упасть в глазах.

Мычка усмехнулся, сказал с деланным безразличием:

— Почему бы и нет?

Зимородок отскочила, как ошпаренная, прошипела зло:

— Совсем с ума сошел!

Мычка улыбнулся уголками губ, спросил с насмешкой:

— Боишься?

Зимородок пошла пятнами, воскликнула:

— Ничего я не боюсь! Просто, там… там… — Она запнулась, замолчала, мучительно подыскивая соответствующее слово, выпалила победно: — Там ничего не видно!

Мычка покивал, сказал в раздумье:

— Это ты верно заметила.

Зимородок бледно улыбнулась, спросила с заметным облегченьем:

— Значит не пойдем?

Вместо ответа, Мычка сбросил заплечные мешки, пошарив, вытащил из одного кремень и трут, какую-то грязную тряпицу, затем подошел к стене кустарника, долго присматривался, пока не нашел подходящую ветвь. Коротко хрустнуло. Зимородок обеспокоено следила за его действиями, то и дело поглядывая в сторону пещеры: не мелькают ли в глубине жуткие чудища, не спешат ли полакомиться глупыми путниками?

Потянуло дымком, замерцали искры. Однако Мычка еще некоторое время сидел, прикрывая руками, и подкармливая огонек мелкими щепками, и лишь когда ветка запылала, поднялся, сказал с победным видом:

— Вот и все. Можно отправляться.

Зимородок отшатнулась, сказала скороговоркой:

— Я не пойду. — Заметив исказившую губы спутника усмешку, поспешно добавила: — Я устала и хочу отдохнуть. К тому же там наверняка скользко от грязи. Да. Именно так. Сколько и грязно. Я не хочу вновь стирать одежду, тем более, воды поблизости нет.

Подобный поворот событий не радовал, но факел уже вовсю пылал, и Мычка лишь пожал плечами.

— Хорошо.

Он развернулся, зашагал ко входу. Зимородок хмуро смотрела вслед. Когда Мычка почти скрылся в проеме, не выдержала, выкрикнула со злой обидой:

— Ну и иди, смельчак несчастный. А я тогда тоже пойду, только не следом. Вот вернешься, узнаешь…

Она кричала вслед еще что-то обидное, но Мычка исчез, повалившись в зловещий зев пещеры, только свет факела сверкал тусклой блесткой, с каждым мигом становясь все бледнее, пока совсем не угас. Зимородок в гневе отвернулась, не желая даже смотреть на наглеца, что посмел бросить ее одну. И ради чего, ради какой-то засыпанной грязью пещеры!

Кипящая в груди ярость требует выхода. Зимородок прошлась взад вперед, раздувая ноздри и сжимая кулаки. Перед внутренним взором вставали картинки, одна слаще другой, как спустя немного времени, опомнившись, Мычка выметнется из пещеры, но спутницы не найдет. Зимородок злорадно ухмыльнулась, представив, как он будет метаться, звать, но ответом будет лишь молчанье. Он будет метаться до тех пор, пока, обессиленный, не упадет на землю, размазывая слезы по щекам и стеная от горя.

Однако время шло, а Мычка не появлялся. Зимородок все чаще поглядывала в сторону пещеры, наконец не выдержала, позвала чуть слышно. Но ответа не получила. Черное пятно провала насмешливо таращится, подобное пустой глазнице черепа. От пришедшего на ум сравнения стало не по себе. Зимородок втянула голову, замерла. Стена леса позади вдруг показалась угрожающей, а в ведущей внутрь холма черной дыре заклубились тени. Словно где-то в глубине, сожрав сунувшегося в логово безумца, пробудились темные силы, но не удовлетворившись одной жертвой, потянули черные щупальца наружу, подгоняемые вековечным голодом по горячей крови живых существ.

Горло стиснуло, страх сковал тело. Зимородок ощутила, как на голове зашевелились волосы. Внезапно почудилось, что из сплетения ветвей позади кто-то смотрит. Тяжелый взгляд, внимательный и страшный. Извернувшись ужом, она отпрыгнула, лихорадочно завертела головой, отыскивая источник паники. Страх все сильнее, глаза расширенны так, что едва не вылазят из орбит, сердце колотится, грозя выскочить из груди, а ноги подгибаются от страха. Что затаилось в лесу, чего ему надо?

Внезапно в гуще ветвей хрустнуло, зашуршала хвоя, а с дерева с недовольным воплем сорвалась ворона. Зимородок вспикнула, спасаясь от рвущегося из леса неминуемого ужаса, опрометью бросилась в темный зев пещеры.

Мычка медленно брел по пещере, внимательно поглядывая по сторонам. Особого интереса покрытые потеками стены не представляли, но любопытство лучше страха, и раз за разом он продолжал всматриваться, хотя ничего нового не замечал. Под ногами хлюпает вода, порой, поскрипывает снег, почерневшими пятнами разбросанный тут и там, с потолка свисают многочисленные сосульки. Снаружи тепло, но здесь, в черной глубине, царство вечного холода. Там, где в монолитной породе вода проточила ходы, камень изукрашен льдистыми узорами, но большая часть стен укрыта пушистой снежной шкурой.

Время от времени Мычка опускал факел, насторожено смотрел под ноги, страшась увидеть оттиски лап хозяина леса, но обнаруживал лишь многочисленные отпечатки лап мелких хищников. В мертвой тишине слух ухватил далекое постукивание, будто кто-то быстро-быстро перебирает лапками. Мычка насторожился, прислушался. Глаза полезли на лоб, когда он понял, что звук усиливается и… движется по пятам. Свободная рука потянулась к оружию, коснувшись рукояти, замерла, но в следующий миг опала. Мычка с облегчением выдохнул, приветливо улыбнувшись ровно в тот момент, когда из тьмы выметнулась знакомая фигурка.

Успокаивая, он коснулся плеча девушки, сказал участливо:

— Испугалась?

Зимородок отстранилась, и хотя в глазах плещется испуг, сказала сердито:

— Утомилась. Ты тут бродишь, красоты разглядываешь, а я жди! К тому же там жарко. А тут хорошо, прохладно.

Заметив, как она передернула плечами, конечно же от подземной свежести, а никак не от страха, Мычка покачал головой, сказал с сожалением:

— Пока похвастаться нечем. Из всех красот — грязь да сосульки. Но ничего, пройдемся еще, может что интересное отыщем.

Зимородок поморщилась, явно не одобряя идею дальнейшей прогулки, но вслух лишь произнесла:

— Как скажешь.

Грязь кончилась, покрылась слоем снега, исчезли натеки. Стены оделись плотной шубой из инея. Заинтересованный странными выступами, Мычка несколько раз останавливался, подходил ближе, даже несколько раз ковырнул ножом, но, бессильный пробить толстенный слой смерзшегося до плотности камня инея, отступал. Коридор плавно поворачивал то в одну, то в другую сторону. Несколько раз попадались узкие и извилистые свертки. Не желая заблудиться, Мычка оставлял тоннели без внимания, всякий раз выбирая основную дорогу. Дважды стены расходились, образуя большие комнаты, но вскоре сходились вновь, однако на третий раз комната оказалась столь велика, что сколько Мычка не всматривался, не смог увидеть даже намека на стены или свод.

Пока Мычка разглядывал свод, Зимородок пристально всматривалась вглубь пещеры, наконец она подняла руку, указывая на что-то впереди, сказала чуть слышно:

— Мне кажется, или там, во тьме, что-то есть?

Мычка перевел взгляд. Далеко впереди, в смутных отблесках факела, белеют странные конструкции. Покрытые инеем, как и все вокруг, царапают взгляд непривычными, ни на что не похожими формами. Заинтересовавшись увиденным, Мычка шагнул вперед, но в это мгновенье факел пыхнул, выбросив веер искр, потускнел.

Зимородок охнула, прошептала в ужасе:

— Если он погаснет, мы окажемся в полной тьме!

Мычка покачал головой, сказал, стараясь не показать сомненья:

— Ерунда, как дошли, так и вернемся. Смотри, сколько еще не сгоревшего дерева!

Однако, медленно но неумолимо огонь продолжал меркнуть. Зимородок покрылась мертвенной бледностью, прохрипела:

— Он гаснет! Он сейчас погаснет!

С досадой стиснув зубы, Мычка переводил взгляд то на смутные силуэты впереди, то на меркнущее пламя. Пройти так далеко, наткнуться на неведомое и… уйти не солоно хлебавши, лишь потому, что проклятая палка не хочет гореть! Исполненный противоречивых чувств, он шагнул вперед, но Зимородок вцепилась клещом, повисла всем весом, не давая сдвинуться.

Мычка стиснул зубы, разрываясь между голосом разума, настойчиво советующим вернуться, и подталкивающим вперед азартом. В затухающем свете пламени неведомые конструкции потускнели, исчезли из вида, тьма надвинулась, а лицо спутницы приобрело жуткий мертвенный оттенок. Наконец, решившись, Мычка повернулся, с тяжелым вздохом двинулся назад, поначалу нехотя, но по мере того, как пламя тускнело, из полного жизни огня превращаясь в хилую искру, все быстрее и быстрее.

Рядом, тяжело дыша, и отстукивая зубами дробь, шла Зимородок. Вцепившись в руку, она тянула так, что Мычка едва успевал перебирать ноги. Единым духом они пронеслись через комнаты, миновали повороты, когда Зимородок воскликнула:

— Он вновь разгорается!

Все это время озабоченный тем, чтобы не упасть, и не уронить следом за собой спутницу, Мычка только сейчас обратил внимание, что стало заметно светлее. Огонь вновь разгорелся, набрал мощь, и, как и раньше, отбрасывал яркое пятно на десяток шагов вокруг.

— Наверное, просто попалось сырое место, — сказал Мычка без особой уверенности.

Зимородок только сердито покосилась. У девушки на лице крупными рунами было написано, все что она думает по поводу путешествий в гиблые места, затухающих без причины факелах и всяких самоуверенных вершинниках.

Глава 12

Когда впереди замерцало далекое пятно света, оба вздохнули с облегченьем. Зимородок наконец отлепилась от руки, куда вцепилась, едва факел стал тухнуть, пошла подчеркнуто независимо и легко, и вскоре исчезла в солнечных бликах. Мычка же впал в задумчивость, и чем ближе становился выход, тем больше замедлялись шаги. Неподалеку от входа он остановился, вперился в испятнанные красным металлические выворотни на стенах. Взгляд замедленно бродил с искореженных металлических наростов на лежащие тут же груды перемешанной с грязью ржи.

Внезапно Мычка хлопнул себя по лбу, да так хлестко, что под сводом заметалось гулкое эхо, выскочило наружу, спугнув парочку ворон и вызвав у Зимородка вскрик ужаса. Не дававшая покоя мысль, засевшая зудящей занозой с самого момента захода внутрь холма, прорвалась воспоминанием. Похожие куски металла, только намного, намного меньше, он видел в деревне рыбарей в одном из сараев. Тогда он еще сильно удивился, ведь в его родной деревне подобное изготовляли исключительно из дерева. Торчащие из стен искуроченные обломки оказались не чем иным, как петлями, а источающие тяжелый запах красноватые груды возле — остатками врат.

Однако, радость от собственной догадливости быстро прошла, вытесненная священным ужасом. Кто были те существа, что смогли изготовить подобное? Откуда пришли в лес, и куда делись? И, главное, какой должны были обладать невероятной силой, чтобы добыть, собрать и возвести сооружение из такого количества металла? Голова закружилась от догадок, одна фантастичней другой. Перед внутренним взором замаячили жуткие фигуры гигантов, многорукие, многоногие, с налитыми силой мышцами и лицами искаженными гневом.

Припомнился и рассказ охотника. Отчего так дрожал голос, когда гость говорил об удивительной находке? Что встретил охотник в глубинах холма, потрясшее его, опытного путешественника, настолько, что всем и каждому заповедовал никогда не приближаться, и уж тем более не заходить вглубь наполненных холодом и тьмой коридоров? Помутился ли у охотника от тьмы и одиночества разум, и там, где были лишь пустота да снежные наносы, привиделись жуткие твари, или юные исследователи спустились недостаточно глубоко? А может дух удачи вновь проявил милость, и они совсем немного разминулись с гибельным существом глубин? Ведь не зря стал гаснуть огонь, ох не зря! На ровном месте пламя просто так не хиреет, не затухает без причин едва тронутая пеплом ветвь.

От размышлений оторвал возглас Зимородок. Не дождавшись спутника, она заглянула в зев пещеры, выкрикнула нетерпеливо:

— Долго ты собираешься таращиться на местные красоты? — Заметив, что Мычка поднял на нее глаза, насмешливо изогнула губы, добавила едко: — Нет, я вполне допускаю, что вершинники находят груды смердящей грязи достойными созерцания, но не мог бы ты поторопиться? У меня уже ноздри сводит от вони, а на языке такие ощущения, что и сказать стыдно.

Мычка последний раз осмотрел пещеру, бросил прощальный взгляд назад. Все же как некстати стал гаснуть огонь! Возможно, они не дошли до чего-то очень важного совсем немного. Лишь десяток шагов отделял их от некого высшего знания, доступного немногим по настоящему смелым путешественникам. Хотя… кто знает. Быть может, не вернись они вовремя, кости неудачливых путников уже обгладывали бы какие-нибудь жуткие твари, или случилось бы еще что похуже. Что именно могло случиться хуже Мычка представить не смог, но вышел из пещеры почти не испытывая сожалений.

Заметив печать сомнений на лице спутника, Зимородок заволновалась, поинтересовалась вкрадчиво:

— Ведь мы не станем спускаться туда снова?

Мычка покачал головой, сказал со вздохом:

— Конечно, было бы не плохо, тем более, если запасти побольше ветвей… Но, нет.

Зимородок едва заметно выдохнула. Судя по напряженному выражения лица, она до последнего боялась, что, преисполнившись упрямства, спутник захочет повторить попытку, и, чего доброго, потащит следом ее. Страх давно испарился, захватив с собой часть воспоминаний, и Зимородок на полном серьезе считала, что к жуткой прогулке ее вынудил никто иной, как вершинник, не важно: обманом, или тайной лесной магией, но именно он. Иначе, с чего бы она сунулась в это гиблое место? По своему желанию? Да ни в жизнь!

— Вот и хорошо. Тем более, нам еще отсюда выбираться, а солнце уже садится.

В том, чтобы разбить лагерь прямо здесь, у входа, не было ничего зазорного, но от предложения Мычка воздержался, на миг представив, какой поднимется крик, стоит лишь заикнуться о подобной перспективе. Не желая делать крюк, Мычка несколько раз пытался войти в лес, но деревья росли настолько плотно, а кустарник образовал такие хитросплетения, что он лишь разводил руками, отступая перед силой живой стены. Лишь вернувшись к месту входа, они смогли вырваться из замкнутого пространства, словно специально возведенного силой леса, чтобы отгородиться от смрадного дыхания пещеры, а то и от живущих в ее глубинах опасных обитателей.

Жесткие ветви, будто корявые руки лесных духов, хватали мешки, цеплялись за одежду, вырывая целые клочья шерсти, оставляли на открытых частях тела глубокие болезненные царапины. В одном особенно узком месте, где ветви сплелись на удивленье сильно, Мычка едва не потерял перевязь, лишь активно размахивая ножом, и работая локтями, смог протиснуться. Когда кустарник наконец закончился, путники вздохнули с облегченьем. Смахнув пот со лба, Мычка сказал с бледной улыбкой:

— Надеюсь, что рассказы Филина все же не окажутся преувеличением. Не хотелось бы всю дорогу пробиваться через такие заросли.

Зимородок, что, пробираясь через тернии, совсем выбилась из сил, лишь прохрипела:

— Что еще наговорил тебе сумасшедший подземник?

Поговорить о наставнике оказалось на удивление приятно. Всколыхнулись воспоминания, на сердце стало легко, а грудь невольно выпятилась, словно Филин находился не далеко, в затерянном среди леса домике, а стоял рядом, оценивающе поглядывая на ученика. Мычка сказал с улыбкой:

— Он рассказывал о многом. В частности о том, что дальше, на юг, где жгучие лучи солнца изливают на землю зной, а ветер гуляет свободно, лес редеет, сходит на нет.

Зимородок наконец отдышалась, сказала с отвращением:

— Никогда не понимала этой его страсти к разговорам. Распинаться перед первым встречным, пусть даже это не нормальный человек, а такое же лесное страшилище.

— Он спас меня и учил, — сказал Мычка просто. — Да и жизнь в одиночестве накладывает отпечаток, заставляя искать общение.

Зимородок дернула плечиком, явно имея на этот счет другое мнение, но усталость взяла свое, и она лишь сказала кротко:

— Пусть будет так. Я совсем не против, чтобы лес наконец закончился. Сил нет прыгать по корням и уворачиваться от сучьев.

Обрадованный, что обошлось без привычных колкостей, Мычка предложил:

— Если устала, можем устроить привал прямо здесь.

Зимородок сердито сверкнула глазами. Вот что за бестолочь? Что значит «если»? Да она едва ноги передвигает! Щеки исцарапаны, во рту пересохло, а заплечный мешок тянет к земле так, будто кто-то напихал туда камней. И она даже догадывается кто, вернее, знает наверняка! Гад ползучий, дурак, наглец! Пялится, сверкает бесстыжими глазами. И ведь не упустит момента показать, какой он ловкий и сильный, совсем не устал, а вот она слабая да немощная, плетется позади, бесполезная обуза. Только не дождется проявлений слабости, скорее запросит пощады сам.

Собрав остатки сил, Зимородок вздернула подбородок, и хотя получилось не так красиво и легко, как хотелось бы, сказала с холодком:

— Хваленый лесной охотник оказался не столь уж выносливым, раз предлагает разбить лагерь в такую рань?

Мычка только вздохнул, сказал смиренно:

— Хорошо, хорошо. Пойдем. Только после мне в упрек не ставь, что спотыкаешься, и ноги не держат.

Зимородок задохнулась от обиды, прошипела:

— Это меня-то ноги не держат?! Это я-то спотыкаюсь?

Она рванулась с места так быстро, что Мычка только ахнул, зашагала, уворачиваясь от деревьев и переступая через прыгающие под ноги корни. Однако, заданный темп оказался непосилен, и вскоре дыханье участилось, плечи поникли, а шаги замедлились настолько, что, остановись она полностью, ситуация изменилась бы не на много. Обрадованный неожиданной прытью спутницы, Мычка поначалу шел ходко, но вскоре замедлил шаг, а потом и вовсе стал останавливаться, с деланным интересом рассматривать землю под ногами, чтобы только не оторваться и совсем не потерять девушку из вида.

Несколько раз он искательно заглядывал спутнице в глаза, ожидая лишь намека, готовый тут же устроить привал, но та лишь гордо отворачивалась, не замечая, что уже едва топчется, почти не сдвигаясь с места. Когда, потеряв терпение, Мычка был готов силой остановить спутницу, Зимородок вдруг оживилась, сказала с подъемом:

— Ну вот, не зря я мучилась. Наконец-то можно будет выспаться на нормальной кровати, под защитой стен. Как же я устала от этих ночевок на холодной мокрой земле!

Мычка оторопело уставился на девушку, но, заметив, как та усиленно шевелит ноздрями, невольно последовал примеру. В воздухе разлился слабый запах дыма. Мычка принюхался, удивляясь, как не ощутил этого раньше. Похоже, он чересчур сконцентрировался на спутнице, и в результате упустил столь важный момент. Непростительная оплошность!

Закусив от досады губу, Мычка произнес с неловкостью:

— Полагаешь, впереди деревня?

Зимородок фыркнула:

— Конечно. Что же еще?

По-прежнему ощущая вину, Мычка ответил уклончиво:

— Мало ли… Дым может появляться по разным причинам.

— Например?

— Например пожар.

Мычка сказал, и осекся, боясь, что напугает девушку. Однако Зимородок лишь криво улыбнулась, сказала с непередаваемым презреньем:

— Какой пожар? Ты посмотри вокруг, тут же вода повсюду!

Натянуто улыбнувшись, Мычка кивнул. И хотя было неприятно, что ему объясняют столь простые вещи, но… уж лучше насмешка девушки, чем жуткая безжалостная стихия. На счастье, ему не довелось видеть подобное, но редкие охотники, наблюдавшие ярость стихии, говорили — нет ничего ужаснее. Сплошная стена огня, высотой до неба, дикий всесокрушающий жар, где древние деревья-великаны вспыхивают как былинки, удушающий едкий дым. От лесного пожара не спрятаться, не скрыться. А после, когда огонь уляжется, на останки леса нельзя смотреть без слез: черные головни деревьев, седой пепел травы, и почерневшие, обугленные тела застигнутых стихией животных.

Одарив спутника высокомерным взглядом, Зимородок неторопливо двинулась вперед, ориентируясь на запах. Однако, чем сильнее ощущался дым, тем настороженнее становился Мычка. Что-то в происходящем вокруг явно не так. Запах дыма в пропитанном влагой лесу сам по себе уже вызывает множество вопросов. И если для привыкшей к дымному воздуху села девушки все кажется само собой разумеющимся, Мычка терзался сомненьями.

Сперва он не мог толком понять, что именно не так, но вскоре осознал, принялся вертеть головой. Зимородок посматривала снисходительно, но подчеркнуто не обращала внимания, занятая одним, как ей казалось, наиболее важным делом — достичь источника запаха. Что за люди разожгли костер, будут ли они рады пришельцам, пустят ли на порог — вопросов не возникало. Само собой будут, обязательно пустят. Как же иначе?

Мычка хмурился все сильнее, кусал губу, не находя искомого, наконец, не выдержал, преградил дорогу.

— Думаю, это плохая мысль.

Зимородок раскрыла глаза, взглянула с величайшим удивлением, будто дорогу преградила говорящая коряга, вкрадчиво поинтересовалась:

— Обидно, что не ты учуял?

Мычка дернул желваками, но стерпел, сказал нейтрально:

— Дело не в этом. Мне кажется, будет лучше сделать крюк.

— Зачем? — Глаза спутницы полезли на лоб.

Стараясь, чтобы слова прозвучали убедительно, Мычка сказал:

— Любые живущие группой животные оставляют следы.

Зимородок пожала плечами:

— Возможно. Что с того?

Мычка сказал чуть слышно:

— Я не вижу следов.

Девушка наклонила голову на один бок, затем на другой, сказала с сочувствием:

— Наверное, у вершинников это какая-то важная традиция, по поводу и без рассказывать о повадках зверей. Но, если ты не заметил, я устала, и хочу есть. По этому, придержи историю до лучших времен.

Мычка досадливо тряхнул головой, поспешно произнес:

— Ты не понимаешь. Люди — те же звери, только в отличие от своих диких собратьев оставляют вокруг мест проживания намного больше следов. Оттиски подошв, сломанные ветви, обрывки шкур… Этого добра в изобилии возле любой, даже самой захудалой деревеньки. Здесь же я не вижу вообще ничего!

Зимородок фыркнула:

— Плохо смотришь. — Заметив, как от сдерживаемого гнева побелели губы спутника, добавила примирительно: — А быть может здесь деревня наподобие моей, наши тоже за околицу не шибко выходят. — Увидев, что Мычка собирается возразить, закончила непреклонным тоном: — В любом случае, хочешь ты того или нет, я пойду дальше. Ну а сам можешь оставаться… если так боишься.

Не обращая более внимания на спутника, она зашагала дальше. Глядя ей в спину, Мычка ощутил сильнейшее желание догнать, и приложить заплечным мешком по дурной головушке. Или может пусть ее? Пускай идет, ищет приключений на свою… хм, голову. А он пойдет своим путем. В конце концов, сколько можно терпеть? Постоянные подколки по поводу и без, насмешливые взгляды, едкие слова. Он обещал быть всего лишь проводником, а не мальчиком для развлечений, и если это невозможно…

Мычка стоял, разрываясь от противоречивых чувств. Наконец, плюнул, с досадой выхватил лук, принялся шуровать в мешке, где, тщательно завернутая в шкуру, хранится тетива, дожидаясь своей очереди. Тихи скрип, мышцы напрягаются в мгновенном усилии, в пальцы больно вонзается нить. Миг, и лук распрямляется, но не до конца — на столько, насколько позволяет тетива, застывшая меж металлических лапок тугой струной. Еще несколько мгновений, и левое предплечье надежно охватывает наруч. Все, можно идти. Даже если неугомонная девка права, и впереди действительно обычная деревня — ничего страшного. Короткая канитель с подготовкой не прошла даром, оружие, как всегда, успокоило, одновременно добавив решимости.

Вернув лук на место, Мычка проверил стрелы — легко ли вынимаются, не цепляются ли за колчан, забросил на плечо мешок и заспешил следом за спутницей, что уже успела скрыться из видимости. Догнав девушку, он пошел рядом и чуть впереди, не обращая внимания на исполненные торжества победные взгляды. Главное — доставить племянницу учителя до места целой и невредимой, а уж что она там себе думает, для него столь же важно, как токование глухарей на заре — забавно, но не интересно.

Деревья расступились, и два вздоха раздались одновременно, только, если голос Зимородка оказался наполнен разочарованием, то Мычка с трудом сдержал насмешку. Заросшая свежей зеленой травкой полянка, у дальнего края скособоченная изба. Бревна стен почернели от времени, словно лягушка бородавками, густо покрыты пятнами мха. Навес над крыльцом просел, источенный временем, едва держится. Крыша густо заросла кустарником, ощетинилась иголочками молодой листвы, что шуршит, покачивается в такт ветру, будто это и не ветки вовсе, а густая щетина на загривке диковинного зверя.

Зимородок продолжала расстроено вздыхать, когда Мычка ощутил, как мелкие волоски на теле встают дыбом, а в груди разрастается холодный ком. Ощущение неотвратимой беды захлестнуло. Рука рванулась к плечу спутницы, чтобы увлечь обратно в лес, однако, Зимородок отодвинулась, и пальцы ухватили пустоту. Сделать вторую попытку он не успел. Донесся отчетливый скрип. Дверь избы распахнулась, обнажив чернеющий провал беззубого рта. Мгновенье проем пустовал, и вот уже в дверях, соткавшись словно из ниоткуда, закутанный в шкуры, возник хозяин.

Сухая сгорбленная фигура, крючковатые пальцы рук, сморщенное, словно печеное яблоко, лишенное малейшей растительности лицо и огромные заполненные тьмой глазницы. Встретив взгляд жутких глаз, Мычка ощутил, как перехватило дыханье, мир качнулся, поплыл. Сопротивляясь накатившей слабости, он прохрипел:

— Беги, беги пока не поздно!

Глава 13

Зимородок лишь только поворачивает голову, на хорошеньком личике застыло удивление, в глазах непонимание. Что произошло с товарищем, почему он вдруг покрылся медленной бледностью, не иначе — придумал какой-нибудь глупый розыгрыш, решив в очередной раз напугать. Губы растягиваются в глупой улыбке, но в глазах прячется страх — действительно ли шутка, не случилось ли и впрямь чего-то ужасного. Как заставить, объяснить, убедить дуреху, что нужно прямо сейчас, не мешкая, броситься в лес, пока еще есть возможность? Как передать бушующее в груди чувство обреченности, то абсолютное знание, что рождается в темной звериной сути в страшные мгновенья опасности?

Поздно. Подчиняясь чуждой воле, девушка выгибается всем телом, нелепая, словно кукла, делает шаг, деревянно переставляя ноги. Рот распялен в крики, глаза лезут из орбит, но ни звука, ни жеста сопротивления, лишь изломанные ветви рук, и бесконечная покорность.

Мычка бросился следом, превозмогая слабость, побежал, полетел, а на деле едва сдвинулся. Невидимая стена упруго толкнула в грудь, отбросила. Он рванулся раз, другой, медленно но верно продавливая сопротивлений незримых сил. Фигурка девушки удаляется, неспешно, но неотвратимо двигаясь в сторону дома, туда, где на пороге темным изваянием застыл отшельник… маг, волхв, страшный лесной дух?

Не важно. Это потом, на досуге, можно будет поразмыслить, погадать, кого им послала судьба, но только не сейчас. Силы истаивают, ребра ходят ходуном, со свистом накачивая в грудь потоки воздуха. Рывок. Еще рывок. Фигура на пороге оживает. Глаза едва заметно смещаются, переходя с девушки на настырного спутника. Клубящаяся в глазницах тьма вспыхивает, губы искривляются в недоброй усмешке. Дрогнув, приходит в движение рука, поднимается, вытягиваясь по направлению к пришельцам. Узловатые пальцы-крючья растопыриваются, угрожающе топорщатся ногтями.

Что хочет сказать отшельник, подзывает, или наоборот, гонит прочь? Будь он один, давно бы покинул поляну сам, ушел, не оборачиваясь на жуткого хозяина избы. Но, он не один. Подчиненная чужой воле, девушка продолжает удаляться, с перекошенным от великой муки лицом. Пальцы-крючья дрогнули, сомкнулись, сжимая нечто видимое лишь одному отшельнику.

Горло перехватило. Мычка закашлялся, остановился, разрывая рубаху на груди и хватая ртом воздух. Жуткая, неведомая сила стиснула грудь, сдавила, выжимая остатки воздуха. Ребра затрещали, а мышцы скрутило судорогой. Воздуха, немного воздуха! Рот открывается и закрывается, зубы сталкиваются, прикусывая губы и язык, в груди жжет так, будто внутрь сыпанули раскаленных углей, но невидимые тиски не отпускают, продолжают давить, глухие к мольбам и стенаниям, выжимая до беспамятства, до кровавой пелены перед глазами, до смерти.

Мычка пошатнулся, упал на колени. Мир вокруг поплыл, погрузился в красное. Деревья смазались, исчез дом, осталось лишь лицо чудовищного отшельника: почерневшее, сморщенное, покрытое сетью морщин, с пульсирующей тьмой в глазах и насмешливо изогнутыми губами.

Медленно, словно во сне, рука поднялась, пальцы нашарили лук, сомкнулись. Миг, и вот уже ладонь привычно сжимает оружие. Вторая рука потянулась за стрелами, лапнула раз, другой, застыла, не находя искомого. Ну же, ну! Ведь стрелы должны быть там на месте. Пусть даже не стрелы. Всего лишь одна! Этого хватит, должно хватить. А если нет, то будет уже не важно, на повторный выстрел не хватит времени, да и сил не хватит тоже.

Ладонь защекотало мягкое. Наконец-то! Теперь осталось последнее… Стрела уперлась в тетиву, сгибаясь, недовольно заскрипел лук. В груди уже не просто жжет — пылает негасимое пламя, выжигая внутренности, превращая мозг в пепел. Руки дрожат, а мир погружается во тьму, выцветает, из кроваво-красного становясь черным. Но ненавистное лицо по-прежнему маячит, словно в насмешку, оставаясь четким и выпуклым, когда все остальное превратилось в клочья бесцветного тумана.

Тетива врезается в мясо, но пальцы не чувствуют боли. Щелчок. Оружие вздрагивает, дергается в руках, как живое. Тонкое древко уносится вперед. Миг, другой. Ничего не происходит. Попал ли он? Пущенная из последних сил, не ушла ли стрела впустую? Ненавистный лик по-прежнему маячит на пределе зрения, но выражение вдруг меняется. Провалы глазниц расширяются, губы распахиваются, обнажая почерневшие пеньки зубов. Лицо отшельника искажается болью, мертвеет, и… осыпается черным пеплом.

Попал… Сдавливающая тело сила исчезла, в грудь хлынул живительный поток воздуха. Ощущая бесконечное удовлетворение, Мычка закрыл глаза, завалился на спину, уносясь в пучину безвременья. А мгновеньем позже в дверном проеме мягко осел отшельник. Клубящаяся в глазницах тьма погасла, на лице застыло удивление, а руки сложились на груди, где, до половины погрузившись в плоть, застряло тонкое древко с белой опушкой оперенья.

Тишина и покой. Сквозь вязкое, заполнившее мир безмолвие пробивается далекий звук. Растекшаяся, заполнившая собой все вокруг, тьма ласкает, дарит мир и счастье. Можно никуда не идти, ничего делать, а главное — и не нужно. Это ли не блаженство? Как хорошо. Лишь одна деталь в заполненном тьме немом великолепии раздражает, зудит занозой. Странный нелепый звук, что, то отдаляется, уходит за пределы слышимости, то вновь усиливается, набирает мощь, звенит требовательной мошкой, побуждая к действию.

Веки замедленно поднялись. Над головой выгнулась бесконечная чаша небосвода, в лазурной вышине, раскинув крылья, повис орел, бледные перья облаков неспешной чередой бредут в неведомую даль, подгоняемые ветром-пастушком. Небо исчезло, закрытое черным, нелепо дергающимся пятном. Глаза дрогнули, сморгнули, фокусируясь на неведомом. Пятно обрело четкость, протаяло деталями: испуганные точки глаз с тянущимися к подбородку грязными дорожками, покрасневший бугорок носа, бледные пятна щек, и плямкающие в рваном ритме губы.

— Очнись, да очнись же, чурбан бесчувственный, нечисть лесная, очни-ись!

Тьма схлынула, унося спокойствие и тишь, в уши ворвался исполненный страха и паники голос, заметался в черепе, зазвенел обиженным колокольцем. Над головой, сотрясаясь от рыданий, нависла Зимородок, кулачки вцепились в отворот рубахи так, что побелели костяшки, глаза впились в лицо спутника, губы трясутся, как заклинание повторяя одно и тоже.

Растянув губы в приветливой улыбке, Мычка шевельнулся, но в ребрах стрельнуло так, что улыбка мгновенно истаяла, превратившись в оскал боли. Ощущая, как каждое слово, словно горсть песка, неприятно дерет горло, Мычка произнес:

— Что-то случилось? По мне словно стадо лосей пронеслось.

— Случилось, что-то случилось? — голос девушки взлетел, застыл на трагической ноте. — Пока ты отдыхал, меня лишили воли, превратили в бревно, в пень, в… я даже не знаю во что! Насильно волокли в жуткую берлогу, чтобы надругаться, сожрать, выпить соки…

Прислушиваясь к постреливающей в боку боли, Мычка с любопытством поинтересовался:

— Так надругаться, или таки сожрать? Все ж разные вещи…

— Ты, ты! — Зимородок задохнулась от гнева, щеки пошли пятнами. — Да как ты смеешь? Вместо того, чтобы меня спасать, лег на отдых, чурбан неотесанный, гад подколодный!

Прерывая поток красноречия, Мычка выставил перед собой ладони, сказал примиряюще:

— С моей помощью, или без, все кончилось хорошо.

Зимородок выпятила нижнюю губу, сказала обиженно:

— Хорошо-то хорошо, да только не твоими молитвами. Этот жуткий волшебник, как и ты, одного поля ягода, когда я почти лишилась разума от страха, вдруг решил прилечь.

Мычка покосился в сторону дома, где, загораживая вход, застыл неведомый маг, сказал задумчиво:

— А может, он просто… умер?

Заметив, что спутник даже не посмотрел в ее сторону, Зимородок вновь впала в раздражение, сказала мстительно:

— Может и умер. И я даже догадываюсь почему! — На этот раз Мычка таки повернул голову, взглянул с удивлением и любопытством. Не дожидаясь, пока он вновь потеряет интерес, девушка выпалила: — Пока меня подтягивал, напредставлял такого, что сердце не выдержало. От радости он умер, старый похабник, от радости!

Мычка покачал головой, сказал в раздумье:

— А может все же от страха?

Зимородок округлила глаза, спросила с величайшим удивленьем:

— Это как?

— Ну, как-как… Посмотрел на тебя, представил, что его ожидает, вот и умер. Предусмотрительный оказался.

Пока Зимородок морщила лоб, пытаясь понять, похвалил ли спутник ее таким образом, или наоборот, унизил, Мычка замедленно поднялся. В голове зашумело, а ребра прострелило с такой силой, что он с трудом подавил стон, постоял, ожидая, пока мир перестанет раскачиваться. От боли кулаки сжались сами собой, ногти впились в твердое. Мычка поднял руку, лишь сейчас заметив, что по-прежнему сжимает лук.

Перед глазами вихрем пронеслось лицо Филина, насмешливо блеснули глаза. Мычка в очередной раз возблагодарил наставника за науку и прощальный подарок. Не будь с собой лука — не превозмог бы он отшельника. Ни могучие мышцы, ни отточенные навыки, ни даже покоящиеся за плечами клинки не помогли бы против жуткой волшбы. А если хорошо подумать, не помог бы и лук, будь лесной маг знаком с его устройством. Ведь он, даже не сходя с места, полностью подчинил одного, и едва не проломил ребра второму «гостю». Мог ведь и стрелу поймать, если бы знал, что именно надо ловить.

Мычка мстительно ухмыльнулся. Уже второй раз, второй раз он одерживает победу над могучим противником. Это ли не повод для гордости? Конечно, без оружия и полученных от Филина навыков этого бы не случилось. Но ведь и лучший меч бесполезен, если не лежит в умелой руке!

Он вновь взглянул на тело отшельника. Из груди, едва заметная, торчит стрела. Древка почти не видно, лишь белый клок оперенья парит над грудью поверженного. Мычка лапнул колчан, пальцы нащупали охвостья: одно, второе… Стрел достаточно, но путь не близок, и, кто знает, что случится в будущем. Хватит ли запаса? Нужно обязательно вернуть стрелу. Вот только почему каждый следующий шаг короче предыдущего, а волосы на загривке вздыбливаются, словно, даже лишенное хозяина, жилище остается смертельно опасным? Или, это всего лишь остатки страха, а на деле никакой опасности нет, и можно спокойно подойти, забрать свое, а заодно пополнить припасы. Наверняка в доме мага есть что-то съестное. Да и прочее, что больше не понадобится ушедшему в мир духов хозяину.

— Мычка!

Исполненный страха голос резанул по ушам. Мычка резко развернулся, готовый отразить новую напасть, но позади пусто, лишь спутница с побледневшим от пережитого лицом. Отпустив рукояти мечей, Мычка опустил руки, сказал с легким упреком:

— Почему ты кричишь, ведь все спокойно?

Зимородок сделала шаг, сказала с заметным напряжением:

— Мне как-то не по себе. Уйдем отсюда.

Мычка произнес успокаивающе:

— Нужно забрать стрелу. К тому же в доме может оказаться что-нибудь полезное.

Он уже хотел сделать шаг, но Зимородок подскочила, вцепилась в рукав, прошептала со страхом:

— Не ходи! Не ходи туда. Если мы войдем… то не выйдем.

Мычка покосился на девушку: в глазах плещется ужас, губы мелко дрожат, а кровь отхлынула от щек настолько, что кажется рядом не живая девушка — утопленница. Не испытывая особой уверенности, он попытался успокоить подругу, произнес:

— Что может быть страшного в обычном доме?

Та помотала головой, сказала чуть слышно:

— Не знаю. Но… пусть с ним, с тем что внутри. Даже самые красивые серьги не стоят, чтобы за них умереть.

Мычка лишь покачал головой. Чтобы сказать такое, девушка действительно должна испугаться не на шутку. И, даже если на самом деле дом безопасен, а все их страхи — следствие пережитого, наверное, лучше махнуть рукой. Не стоит лишний раз пугать спутницу и испытывать судьбу. Они уйдут, не потревожив опустевшее логово отшельника, а стрела останется в груди почившего хозяина, в качестве прощального подарка.

— Хорошо, уйдем отсюда.

Мычка повернулся, осторожно повлек девушку в сторону леса. Зимородок не сопротивлялась, лишь раз за разом оглядывалась, вздрагивая всем телом, когда под ногами с громким треском ломался сухой сучок, или звонко щелкали отведенные руками спутника, а затем отпущенные, ветви кустов.

Поначалу шли ходко, подстегиваемые засевшими в теле остатками страха. Желая уйти от страшного места как можно дальше, двигались, почти не ощущая усталости. Однако, силы все же истощились. Зимородок замедлила шаг, стала чаще цепляться за кустарник, где подолгу стояла, не в силах выпутаться, а Мычка ощутил, как все тяжелее поднимать ноги, чтобы не запнуться о торчащие там и тут узловатые корневища. К тому же наступил вечер. До поры до времени прятавшаяся в яминах, скрывающаяся за валежинами, тьма выступила, словно вода в половодье, затопила лес, отчего видимость разом сократилась вдвое, затем вчетверо, а некоторое время спустя уже с трудом угадывались и очертания стоящих совсем рядом деревьев.

— Думаю, нам стоит разбить лагерь.

Голос прозвучал непривычно глухой и хриплый. Испугавшись, что спутница не услышит, Мычка прокашлялся, собираясь повторить, но Зимородок словно того и ждала: осела кулем наземь. Мычка заподозрил, что девушка до последнего крепилась, не желая проявлять слабость и просить об отдыхе, но догадку проверять не стал: слишком насыщенным выдался день, чтобы тратить остатки сил на пустые разговоры.

Пользуясь последними лучами солнца, Мычка мельком осмотрелся. Место оказалось удачным: высокое, сухое, без источников дополнительного холода — остатков сугробов, без луж, к тому же с изобилием валежника. И вскоре на сложенных шалашиком ветвях уже плясали веселые огоньки, создавая уют и распространяя вокруг волны тепла.

Наскоро поужинали. Зимородок без возражений съела предложенный кусок мяса из оставшихся запасов, и тут же провалилась в сон. Мычка еще некоторое время бодрствовал, героически преодолевая сильнейшее желание последовать примеру спутницы, однако не преуспел. Растратив за день большую часть сил, тело властно требовало отдыха. Глаза закрылись, земля мягко толкнула в бок. Лес погрузился в сонное оцепенение, нарушаемое лишь потрескиванием пламени, что охраняло покой путников недремлющим оком, неторопливо подъедая подложенные с запасом толстые вкусные сучья.

Глава 14

— Мясо, мясо, мясо… Сколько можно питаться этой дрянью? У меня уже желудок сводит!

Недоеденный мясной огрызок полетел в костер, а Зимородок отвернулась, надув губы, недовольно засопела.

Мычка развел руками, сказал с искренним удивлением:

— Если не есть мясо, то чем питаться?

Зимородок словно только этого и ждала, развернувшись, сверкнула глазами, выкрикнула:

— Рыбой! Рыбой нужно питаться, а не этими твоими заячьими лапками, к тому же совсем старыми.

Мычка покивал, сказал с пониманьем:

— Не хочешь старое? Правильно делаешь. Я тоже засохшее не люблю. Сегодня наловлю новых, а может даже птицу подстрелю.

Зимородок вновь надулась, сказала капризно:

— Не хочу я новых, и птицу не хочу. У меня от перьев в носу першит, и пальцы чешутся!

Ощутив раздражение, Мычка сдвинул брови, сказал:

— Где я тебе посреди леса найду рыбу?

— Уж попытайся. — Зимородок сложила руки на груди, поинтересовалась насмешливо: — Кто тут у нас великий охотник?

Раздражение разрослось, усилилось. Мычка ощутил сильнейшее желание подхватить спутницу, и посадить в громадный муравейник по соседству. Конечно, пока еще холодно, и суровые обитатели муравейника толком не проснулись, окопавшись в теплой уютной глубине. Но и тех немногих, снующих сверху в качестве разведчиков, более чем достаточно, чтобы надолго сбить спесь с бесцеремонной девчонки.

Похоже, кровожадные мысли как-то отразились в лице, потому как Зимородок попятилась, в глазах мелькнул испуг. С усилием отбросив сладостные мечты, Мычка согнал с лица злорадную ухмылку, сказал примирительно:

— Хорошо. Сейчас даже самые мелкие речушки полны воды, а озера напитываются многочисленными ручьями. Попадется подходящее — будет тебе рыба.

Зимородок подпрыгнула, засобиралась, довольная хоть маленькой, но победой. Как говорят — вода камень точит. Понемногу, потихоньку, она обуздает дикаря, заставит выполнять малейшие капризы, а то возомнил о себе невесть что. Не иначе, считает, что он здесь главный. Наивный! Они двигаются вперед ровно до тех пор, пока это устраивает ее. Будет настроение — свернут в сторону, а захочется, так и вовсе пойдут назад. Другой вопрос, что пока не особо и хочется. Необременительная прогулка по красивым местам. Почему бы и нет? Ведь вернуться никогда не поздно.

Поглядывая на Зимородок, что едва не мурлыкала от удовольствия, Мычка копался в мешке, подсчитывая, как скоро придется отправиться на охоту. Мясо хоть и осталось, но уже подсохло и неприятно попахивает, так что, не позднее чем завтра с утра, а возможно и сегодня, следует поймать зайца, или пару-тройку глухарей. Остатки пряной травы, перетянутый нитью небольшой пучок, почернел и свернулся. Рука лапнула ушедший на самое дно бурдюк, всколыхнула. Донесся едва слышный бульк.

Мычка покачал головой. В суматохе последних дней он совсем упустил из внимания этот вопрос, вспоминая о необходимости пополнить припасы ближе к ночи, когда сил хватало лишь на то, чтобы натаскать хворосту да запалить костер. Зимородок также не удосуживалась вспомнить. Мычка подозревал, что, прожив всю жизнь в лесу, девушка должна хоть что-то знать о съедобных растениях. Однако, спутница не делала никаких попыток отыскать что-нибудь съестное, и он не переставал удивляться, насколько далеко простирается упрямство девушки. Оставаться голодной, чтобы не «облегчить» похитителю жизнь даже в малом… он бы так не смог.

Затоптав костер, двинулись в путь. Зимородок, как обычно, шла чуть позади, предоставляя спутнику, в случае чего, встретить опасность первым. К тому же сзади оказалось намного сподручнее разглядывать ползущего по ветке огромного жука, или нюхать едва раскрывшиеся, но уже одуряющее благоухающие, огницы. Мычка догадывался, чем занимается спутница, но не подгонял. Пусть Зимородок идет сама, хоть и медленно, но все же лучше, чем стоять, ожидая, пока девушка перестанет дуться, обидевшись по очередному пустяковому поводу, или, того хуже, тащить упрямицу на горбу. Далеко он не уйдет, зато сил потратит вдосталь, к тому же, лишенная развлечений, Зимородок запросто проест плешь, с удовольствием предавшись излюбленному занятию. Разве только завязать девушке рот, но и тогда будет не легче.

Время от времени Мычка глубоко втягивал ноздрями воздух, стараясь уловить присутствие поблизости речушки или озерца. Но, насыщенный влажными испарениями, воздух сбивал с толку, и Мычка лишь упрямо наклонял голову, продолжая двигаться в прежнем направлении.

Солнце поднялось в зенит, стало заметно теплее. Закурились дымком лужи, зажурчали ручьями редкие шапки снега, подмерзшая за ночь, почва раскисла, смачно зачавкала под ногами, норовя стащить сапоги, чтобы забраться внутрь, сладострастно растечься по стопе серо-черной слизью. Привыкший к подобному, Мычка обходил особо топкие места, а если оступался, быстро и легко выдергивал ноги, так что жижа лишь обиженно чавкала, оставшись без желанной добычи. Зимородок везло меньше. Увлеченная красотами, она то и дело оступалась, проваливалась в скрытые хвоей лужицы, а под конец, не удержавшись, завалилась, распластавшись всем телом.

Глядя, как девушка барахтается, пытаясь подняться, Мычка двинулся на помощь, но Зимородок поспешно подхватилась, принялась соскребать с одежды налипшие черные куски. И хотя глаза у девушки подозрительно блестели, а губы обиженно выпятились, она удержалась от проявления чувств. Содрав с себя основную грязь, Зимородок холодно поинтересовалась:

— Мы остановились на привал, или ты просто решил отдохнуть? — Заметив, что Мычка открыл рот для ответа, добавила с приторной заботливостью: — Нет-нет, что я спрашиваю? Конечно же ты устал. Отдохни, присядь, а лучше — приляг. А я, хоть и полна сил, постою, не рассыплюсь. Ведь надо же дать великому охотнику отдых.

Мычка захлопнул рот, так что лязгнули зубы, молча двинулся дальше. Посетившая с утра мысль о муравейнике казалась все более привлекательной. Распаляясь в мечтах, он принялся невольно вертеть головой, приглядывая муравьиную постройку побольше, однако от сладостных фантазий отвлек запах. Мычка потряс головой, отбрасывая неуместные мысли, принюхался. Ноздрей коснулся тонкий, но удивительно стойкий запах древесного сока и… влаги.

Древесный сок интереса не вызвал. В это время, когда лес пробуждается ото сна, а по стволам, подгоняемая мощной системой корней, начинает циркулировать древесная кровь, подобный запах не редкость, а вот влага… Забыв о едком выпаде, Мычка повернулся к спутнице, поинтересовался:

— Ты ничего не чувствуешь? — Заметив, как, готовясь к колкому ответу, Зимородок сморщила мордочку, поспешно уточнил: — Влага. Я чувствую запах влаги. Быть может речушка, или даже озерцо. Не ощущаешь?

Зимородок застыла. Ее лицо изменилось, из презрительного, став настороженным и отстраненным. Мгновенье она смешно морщила нос и шевелила ноздрями, наконец покачала головой, сказала с сожаленьем:

— Я ничего не чувствую. Но ничто не мешает нам проверить. Заодно узнаем, насколько у тебя хорошее обоняние.

Последние слова она произнесла с вернувшимся сарказмом, но Мычка уже не слушал, весело хрустел веточками, деловито удаляясь в нужном направлении. Зимородок некоторое время буравила спину спутника гневным взглядом, но тот не оборачивался. Прошептав нечто невразумительное, но явно нелицеприятное в адрес «нахальных вершинников», она засеменила следом.

Запах влаги разрастается, набирает мощь, но вместе с ним усиливается и аромат древесного сока. Раз за разом втягивая воздух, Мычка пытался понять, откуда взялся аромат «древесной крови». Конечно, за долгое время зимней спячки деревья получили множество ран, часть ветвей сломали звери, другие, не выдержав тяжести снега, обломились сами, и теперь лесные великаны блестят каплями смолы, поспешно заживляя многочисленные увечья. Но это естественно, и пряный, чуть горьковатый запах смолы равномерно разлит по всему лесу. Однако здесь аромат на удивление силен, и с каждым шагом лишь крепчает, что не может не тревожить.

Мычка морщился, с подозрением оглядывался вокруг, пытаясь обнаружить источник запаха. Зимородок наконец обратила внимание на странное поведение спутника, поинтересовалась:

— Что ты все кривишься?

Мычка покачал головой, сказал коротко:

— Запах. Мне не нравится запах.

Принюхиваясь, Зимородок поводила носом, пожала плечами.

— Ничего не чувствую, запах как запах.

Мычка покосился на прилипшие к груди и животу спутницы многочисленные комочки грязи и мелкие веточки, произнес с насмешкой:

— Не удивительно.

Перехватив взгляд спутника, девушка ахнула, прошипела с угрозой:

— Ты на что, нечисть лесная, намекаешь? Хочешь сказать, это от меня запах? Да ты… ты!.. — Она задохнулась от ярости и обиды, не в силах продолжать.

Мычка тоскливо заозирался, подыскивая, куда бы деться, пока тлеющее в глубине желание породнить спутницу с муравьями не переросло в нечто более страшное. Заметив неподалеку просвет, он поспешно двинулся вперед, пробормотав с облегченьем:

— А вот и рыба.

Позади зашуршало, послышался негодующий вопль, но Мычка не обратил внимания. Перепрыгнув глубокую ямину с чернеющим влажным оком на дне, и проломившись сквозь кустарник, он выметнулся на открытое пространство и… застыл. Следом, ругаясь и шумя, как три бера разом, выскочила Зимородок, остановилась рядом, готовая высказать все-все, что думает о ненавистных дикарях, но лишь вздохнула, очарованная открывшимся видом.

Деревья расступились, раздались в сторону, открыв залитую солнцем просторную поляну. Над головой нависает синяя чаша небес, по краям зеленый пушок подлеска, а вместо травы — сине-зеленое зеркало. Озеро! Над водой реют стрекозы, меж колосящихся у берега травин снуют жуки-водомерки, а дальше, на свободном от ряски и водорослей месте, гоняет рябь веселый ветерок.

Завизжав от восторга, Зимородок кинулась вперед, забежала в воду, вздымая тучи брызг и ликующе размахивая руками, не в силах сдерживаться, замолотила ладошками, отчего гревшиеся неподалеку лягушки в панике брызнули в стороны. Мычка неспешно приблизился, не доходя до воды шаг, остановился. Ноздри начали раздуваться, а взгляд двинулся вокруг, пока не прикипел к дальнему берегу. Нахмурившись, Мычка приложил руку козырьком ко лбу, некоторое время всматривался, после чего сказал негромко:

— Не могла бы ты некоторое время не шуметь. — Увлекшись занятием, девушка не услышала, и он повторил громче.

Зимородок развернулась, вскинув глаза, сказала с удивленьем:

— Что случилось?

— Пока ничего, но может случиться. По этому прекрати шуметь и выйди из воды.

Девушка хотела возразить, и уже открыла рот для колкого ответа, но Мычка выглядел непривычно напряженным, и она послушалась, вышла на берег, отвернулась, надув губки и что-то недовольно шепча. Убедившись, что спутница не смотрит, Мычка с облегченьем выдохнул. Стоило лишь придать лицу соответствующее выражение, как взбалмошная родственница Филина унялась, не пришлось даже прибегать к многострадальному муравейнику. Размышляя, что стоит получше отработать соответствующее надвигающейся опасности убедительное выражение лица и голос, Мычка двинулся вдоль берега, бросив лишь короткое:

— Я скоро.

Зимородок ответила яростным высверком глаз, но смолчала. Довольный результатом, в кои-то веки удалость утихомирить спутницу столь легко, Мычка пошел вдоль края озерца, дыша полной грудью. В лесу, закрытый от очищающих лучей солнца, без доступа вольного ветерка, воздух казался ощутимо тяжелее. Здесь, на открытом пространстве, дышалось легко и свободно, и Мычка лишь порадовался, что уступил спутнице. Благодаря упорству Зимородок можно насладиться свежим воздухом, полюбоваться бездонным озером небес, после крошева отгороженных ветвями голубых осколков кажущимся бесконечным, помыться. Причем, не как обычно, поплескав на грудь из ручейка или лужи, а по настоящему, с головой. Выстирать и просушить одежду. Под прямыми лучами солнца шкуры просохнут намного быстрее, чем если проделать тоже самое в лесу.

Предавшись мыслям, Мычка ушел в себя, отстранился от окружающего мира мерцающей завесой мечтаний. Резкая боль рывком вырвала из мира грез. Ойкнув, Мычка схватился за ногу, зашипел, потирая больное место. Убедившись, что нога в порядке, он поднял глаза и ощутил, как волосы на загривке встали дыбом. В шаге впереди вздымается черно-зеленая каша из травы, грязи и ветвей. Земля перемешана с зеленью, будто здесь рылось стало диких вепрей. Но если бы только земля. Небольшие деревца расщеплены, а местами перемолоты в мелкое крошево, деревья побольше лежат, сбитые неведомой силой: ветви обломаны, на стволах глубокие прорехи. Уцелели лишь самые старые и массивные деревья, но и те не обошлись без повреждений: содранная кора, вырванные с мясом ветви. Из рассечений выступил сок, загустел под солнцем, превратившись в блестящие желтоватые шарики, источающие густой аромат смолы.

Мычка втянул ноздрями воздух, понимающе кивнул. Так вот откуда шел запах. Не удивительно. Даже на фоне расцветающего весеннего леса, такое количество разом растекшегося сока не могло остаться незамеченным. Мычка дотронулся до ближайшего ствола, провел по коре, ощущая, как пальцы липнут, погружаются в смолу. Судя по клейким, тянущимся нитям, и свежей, не успевшей обсохнуть листве, деревья повалили совсем недавно, день — два назад, не больше. Вот только что, или кто это сделал?

Он двинулся вперед, мягко переступая через стволы, дотрагиваясь до ветвей и насторожено осматриваясь. Ни следов топора, если бы разрушения устроили люди, ни набросанных куч ветвей, какие бывают после ураганного ветра. Деревья поодаль целехоньки, ни сломанной веточки, ни оборванных листьев. Взгляд раз за разом возвращается к глубоким узким царапинам, разбросанным по ветвям и стволам тут и там. Одна, две, а то и несколько сразу. Очень похоже на царапины, что оставляют когти хищников, только намного, намного глубже.

Представив, какого должно быть размера оставившее такие отметины животное, Мычка похолодел, невольно сглотнул, освежая враз пересохшее горло. Мышцы напряглись, готовые драться или нападать, глаза прищурились, отыскивая силуэт врага, а уши развернулись, улавливая малейшие сигналы опасности. Мгновенье, другое. Но, нет. Вокруг лишь тишина и покой. Умиротворяюще шелестит ветер, ласково касается кожи солнышко. Никого. Мычка замедленно выдохнул, ощущая, как разглаживаются вздыбленные страхом волосинки, а в животе тает холодный ком, двинулся назад, продолжая смотреть и слушать.

Вернувшись, он застал Зимородок в прежнем положении. Девушка так и не сдвинулась с места, только вместо обиженной гримаски лицо лучится радостью. Спасаясь от яркого солнца, веки прищурены, отчего по углам глаз залегли веселые лучики морщинок, губы растянулись в полуулыбке, а изо рта, облизывая губы, то и дело выглядывает кончик язычка, розовый и мокрый.

Взгляда не видно, густые ресницы скрывают глаза, но Зимородок наверняка давно следит за спутником, однако предпочитает подчеркнуто не замечать. Под ногой громко хрустнула веточка. Зимородок замедленно повернула голову, сказала с ленцой:

— Ах, это ты. Что интересного выходил?

Мычка помолчал, раздумывая, стоит ли говорить о находке. Подчеркнутое пренебрежение спутницы раздражало, отбивая всякую охоту делиться увиденным, но, чувство долга пересилило. Не выказывая недовольства, он кротко произнес:

— Пойдем, покажу кое-что.

Зимородок дернула плечиком, сказала с ноткой недовольства:

— Ну вот опять. Куда-то идти, что-то смотреть… Мне и тут отлично сидится. — Однако Мычка смотрел выжидательно, и она встала, сказала со вздохом: — Ну хорошо, хорошо. Пойдем. Может там и впрямь что-то достойное внимания.

Дойдя до завала, Мычка отступил, застыл в ожиданье. Зимородок подошла, без интереса мазнув взглядом по рассыпанным впереди деревьям, сказала с нетерпеньем:

— Ну, и где интересное?

Мычка повел рукой, сдержано произнес:

— Вот, впереди. Да и повсюду вокруг. Разве это не интересно?

Зимородок проследила за его рукой, пожала плечами.

— Если ты имеешь в виду сломанные деревья — нет.

Глава 15

Мычка распахнул глаза, спросил с запинкой:

— Как, разве тебе не интересно?

Зимородок закатила глаза, сказала сердито:

— Мне — нет. Да и что тут может быть интересного: сломанные деревья, вырванные кусты?

Ощутив, что над ним издеваются, Мычка насупился, сказал сердито:

— В кустах и деревьях действительно нет ничего интересного. Но, тебя не удивляет, что, вместо того, чтобы преспокойно стоять, они тут вповалку, да еще и с жуткими царапинами по всем стволам?

При упоминании царапин Зимородок нахмурилась, но мгновеньем позже брови вернулись на место.

— Знаешь, вот совершенно не интересно.

— Наверное, не интересно и почему это произошло? — окончательно раздраженный, бросил Мычка зло.

— Ни капельки.

Не понимая, как подобное вообще возможно, он возопил с возмущеньем:

— Да почему же, почему?!

Зимородок широко и открыто улыбнулась, как улыбаются маленькие дети, сказала нараспев:

— Ты здесь был? Был. Вернулся? Вернулся. И хотя вовсе не понятно, для чего приволок сюда меня, совершенно точно ясно одно — опасности нет. А раз нет — то и ломать голову не за чем. Лежат деревья — и пусть себе. В общем, ты займись чем хотел — костер разожги, рыбы налови, а я пока помоюсь… конечно, если ты не против. Хотя… если даже против — помоюсь все равно.

Зимородок деловито оглядела озерцо, направилась к небольшой заводи по соседству, окаймленной пышно разросшимся ивняком. Миг, и фигурка скрылась за ветвями, а немногим позже донесся плеск и довольное фырканье.

Ошарашенный, Мычка стоял молча. Услышанное не укладывается в голове. Как можно постоянно плеваться в товарища, строить мелкие пакости, дуться и обижаться при малейшем поводе и без, и… столь безоглядно доверять? Что это, тонкая насмешка, безнадежная глупость, или что-то иное? В груди теснятся противоречивые чувства, в ушах вновь и вновь звучат слова, но, не смотря на сомнения, внутри зарождается нечто теплое и радостное, отчего хочется кричать и прыгать, нечто, заставляющее выпячивать грудь и раздвигать плечи.

Сердце стучит сильнее, а препятствия выглядят мелкими и незначительными, от такой, казалось бы простой и несущественной мелочи, как высказанное женщиной признание в доверии. Ведь она сказала напрямую, возможно, даже не поняв, что именно произнесла, и насколько пошатнула любовно пестуемую собственную независимость и силу. От буйной, всесметающей радости закружилась голова, губы растянулись в широченной улыбке. В этот момент он простил ей все прошлые придирки и будущие на седьмицу вперед. Захотелось сделать подруге что-то приятное, чем-то отблагодарить за короткое, но удивительно глубокое чувство радости.

Не переставая улыбаться, он сбросил заплечные мешки, развязал тесьму, и полез в глубь, туда, где на самом дне, скрытая под прочими вещами, припрятанная на крайний случай, покоится леса и несколько костяных крючков. Краем уха прислушиваясь к фырканью и плеску, Мычка быстро сложил шалашик из хвороста, благо обломанных ветвей и обрывков коры вокруг оказалось в избытке, развел огонь, после чего выбрал из засохшего старого ствола несколько особенно толстых личинок и направился к озеру.

Крючок с приманкой без всплеска ушел под воду. Потянулось томительное ожидание. Время от времени Мычка теребил лесу, то подтягивая, то забрасывая подальше, вспоминая, как именно занимались этим охотники племени. Ветви прогорели, так что пришлось подложить новые, а леса так ни разу и не дернулась. Мычка то и дело поглядывал в сторону кустов, опасаясь, что спутница шумом отпугивает рыбу, для верности, даже отошел на несколько шагов.

Погруженный в занятие, он пропустил момент, когда плеск затих, и очнулся лишь когда к костру, мокрая и освеженная, вышла Зимородок. Он сперва лишь вскользь мазнул взглядом, но вскоре не выдержал, повернулся, залюбовавшись спутницей, что, искупавшись, и смыв грязь, как будто похорошела. Блестя каплями влаги и лучась улыбкой, Зимородок подошла к огню, разложила на веточки мокрое белье, после чего неспешно извлекла из заплечного мешка гребень и занялась волосами.

Мычка отвернулся, насадил свежую личинку, а когда повернулся вновь, ахнул. Волосы подруги преобразились. С головы исчезла привычно спутанная, набитая веточками и хвоей копна, расчесанные и подсохшие, волосы заструились по плечам иссиня-черными струями, удивительно гармонируя с изящными, вразлет, бровями и черными угольками глаз. Заметив внимание спутника, девушка вздернула подбородок, раздвинула плечи и чуть выпятила грудь, замерла, предоставив возможность оценить красоту момента.

Наконец, лукаво улыбнувшись, она отошла, а Мычка все смотрел, безуспешно пытаясь вернуть взгляд к лесе, что вроде бы начала слабо подергиваться. Однако шею словно заклинило, и лишь спустя некоторое время, сделав над собой усилие, он повернул голову. Но и после, когда глаза прикипели к поверхности озера, незримая сила упрямо тянула, разворачивая взгляд в прежнем направлении.

Привлекая внимание, леса натянулась, задергалась сильнее, вырываясь из пальцев. Мычка спохватился, потянул, вспоминая, как учили: отпустить, если натяжка слишком сильна и леса грозит порваться, но едва добыча даст слабину, остановится на недолгий отдых, тут же тянуть.

Руки дрожат от нетерпения, дыхание прервалось, чтобы, не дай лесные духи, не спугнуть долгожданную добычу. Но пальцы продолжают работу, равномерно сдвигаются, как ножки паука, что плетет сеть, тщательно и неторопливо, без скачков и остановок, движимый лишь инстинктом и голодом — лучшими помощниками в этом мире.

Поверхность воды пошла рябью, вздыбилась мелкими волнами, что тут же устремились к берегам, словно спасаясь от поднимающейся со дна рыбины. Захваченный азартом, Мычка выбирал и останавливался, дергал и ослаблял, чтобы миг спустя вновь потянуть, приближая сладостный миг. Как вдруг натяжение исчезло. Мычка зарычал от досады, рванул, в тлеющей надежде, что измученная борьбой, добыча сменила направление, но вытянул лишь обрывок снасти.

— Не ловится?

Задорный голос спутницы лишь подлил масла в огонь, усилив и без того растущее раздражение. Мычка с трудом сдержался, чтобы не брякнуть в ответ что-нибудь злое, подходящее моменту. Не в силах смотреть на озеро, как будто смеющееся над неудачливым рыболовом, он вскочил, но не успел сделать и шага, как вода неподалеку взбурлила, плеснул фонтанчик брызг. Не веря в удачу, Мычка замер. Неужели его усилия не пропали даром, и добыча, судя по всему весьма крупная рыбина, сейчас всплывет? Глаза хищно прищурились, неотрывно следя за водой, рука потянулась к сапогу, где в удобном кармашке ожидает своего времени надежный охотничий нож.

Ну же, ну, всплывай, хотя бы ненадолго! Он столько ждал, что без раздумий прыгнет в воду, не побоявшись вымокнуть, лишь бы вытащить добычу. Давай, всплывай!

Вода заволновалась сильнее, в глубине замерцало нечто темное, вздыбился фонтан брызг. Мычка нахмурился. Что-то пошло не так. Слишком высоки волны, чересчур крупны вздымающиеся гроздья пузырей. Обычная рыбина, пусть даже вымахавшая в рост человека, не может настолько… настолько… Мысль запуталась, оборвалась, вытесненная поднимающимся из глубин холодным ужасом, а мгновенье спустя озеро встало на дыбы.

Взметнулся фонтан брызг, словно в воду упал обломок скалы, капли ударили с силой, забарабанили по рукам, лицу, груди, мгновенно промочив одежду. По ушам стеганул исполненный ярости рев. В расширенных от ужаса глазах отразилась жуткий облик, нелепая харя, чудовищное переплетение изломанных линий, рвущееся из озера на берег.

Позади ойкнуло, тоненько заверещало, а спустя мгновенье Мычка истошно заорал:

— Беги! Беги что есть сил!

Он ужом развернулся, скакнул так, что разом долетел до костра, перемахнув добрый пяток не малого размера стволов. Вновь заревело. Звук отдался болью в черепе. В спину ударил тугой кулак из воздуха и воды, бросил наземь. По щеке царапнул сучок, от удара о пень занемело плечо. Но ужас заставил забыть о боли, подбросил, метнул следом за улепетывающей гигантскими скачками Зимородок. Пальцы сомкнулись, успев ухватить один из заплечных мешков, ноги заработали, подкидывая и бросая тело так, словно он стал легче раза в два, и втрое сильнее.

Зимородок с разбегу вломилась в лес, затрещала, прорываясь сквозь кусты так легко, будто это и не кусты вовсе, а так, травка. Мычка понесся следом, мертвея от одной только мысли, что вот сейчас подошва скользнет, сорвется с влажной листвы, или, неудачно ступив на ветку, подвернется нога, и то неведомое, смертельно опасное, что преследует по пятам, догонит, втопчет, превращая тело в набитую костным крошевом кровавую кашу, примется пожирать еще живого.

От диких мыслей сил как будто прибавилось, ноги понесли шибче, хотя мгновенье назад казалось — быстрее некуда. Однако выяснилось — есть куда. Еще как есть! Не мешай деревья, можно было бы задать такого стрекача… Однако, деревья никуда не делись, и пришлось лавировать, чтобы со всего маха не впечататься в корявые стволы лесных великанов, совсем не мягкие, чтобы безболезненно биться головой, или еще чем похуже.

Позади ревет, от надсадного топота сотрясается земля, жалобно трещат деревья, сминаемые непреодолимой силой невиданной твари. Однако грохот постепенно удаляется, взревывания все тише, а земля подрагивает едва-едва, и вскоре остается лишь хруст хвои под ногами да грохот бьющихся на пределе ритма сердец.

— Все, не могу больше, — коротко выдохнула Зимородок, рухнула, хватая ртом воздух и надсадно дыша.

Испытывая непреодолимое желание присоединиться, Мычка остановился, принялся ходить кругами, успокаивая дыхание и настороженно поводя ушами: шум затих, но тишина может оказаться обманчивой! Однако, замаявшись в конец, вскоре прекратил бессмысленные попытки, присел рядом.

— Что… что это было? — сглатывая, и прерываясь на вздох, сипло вопросила Зимородок.

— Не знаю. — Мычка глубоко вздохнул, переведя дух, повторил: — Не знаю…

— Но ведь ты охотник. Разве существуют неизвестные тебе животные?

В голосе девушки вновь промелькнули доверительные нотки, с какими ребенок обращается к взрослому, что намного больше, умнее, и конечно же знает все-все. Ощутив, как в груди распускается теплый бутон, Мычка улыбнулся, ответил растеряно:

— До сегодняшнего дня я тоже так думал, но… мир полон сюрпризов.

Зимородок нахмурилась, сказала с ноткой недовольства:

— Не нравятся мне такие сюрпризы. — Помолчав, добавила с грустью: — А рыбы так и не поели.

Мычка вымученно улыбнулся, сказал натянуто весело:

— Ничего, другое озерцо отыщем. — Зимородок глянула так, что он прикусил язык, добавил поспешно: — В том смысле, что нормальное озеро, не такое.

Преисполнившись сарказма, девушка произнесла:

— Интересно, как собираешься различать?

Мычка расплылся в улыбке, сказал самодовольно:

— А как я это отличил? По обстановке, по следам. Я ж тебе не зря на поваленные деревья показывал, ой не зря.

Зимородок недоверчиво процедила:

— Что-то я не помню, чтобы кто-то о чудовищах говорил. А! Поняла. Один небезызвестный охотник решил сделать сюрприз, и приготовить к ужину некую необычную тварь. Да что-то не заладилось.

Мычка ощутил раздражение, бросил зло:

— Если бы ты проявила хоть каплю рассудка, задалась вопросом, что же там на самом деле произошло, предложила отойти от озера, так, на всякий случай. Не пришлось бы скакать, теряя вещи!

Сделав невинное лицо, Зимородок произнесла с великой кротостью:

— Вопросы? Какие вопросы может задать глупая девушка, если ее спутник настолько могуч, умен и опытен, что в единоличном порядке решает: куда ей идти, когда спать и что есть?

Мычка закусил губу. И хотя внутри все бунтовало, требуя излить недовольство в обличающих словах, разум холодно и насмешливо подтвердил — так и есть. Не он ли, пусть и с соизволения Филина, но все же силком уволок девушку из родного дома, не он ли требовал вставать с утра и ложиться за полночь, стараясь за каждый переход пройти как можно больше, не из-за него ли за последние дни она подверглась такому количеству опасностей, коих не пережила за всю предыдущую жизнь?

С неловкостью отводя глаза, он произнес примирительно:

— Тварь отстала, но мы ушли недостаточно далеко. Пойдем, пройдем еще немного, конечно… если у тебя остались силы.

На удивление, девушка не стала спорить, со стоном поднялась, двинулась, с трудом переставляя ноги. Ощущая вину, Мычка пошел рядом, предупредительно отводя ветви и поддерживая за руку, если на пути попадались кочки или ямины с крутыми обрывистыми боками.

Зимородок шла молча, уткнувшись взглядом в землю, без привычных едких замечаний и насмешливого блеска глаз. То и дело поглядывая на девушку, и не получая ответных знаков внимания, Мычка в конец измучился совестью, и, скрепив сердце, остановился на отдых, не смотря на солнце, что по-прежнему висело над головой, и до вечерних сумерек осталось еще очень и очень долго.

Разведя костер, и разложив вокруг лишние вещи, Мычка отправился на охоту, рассчитывая, что к возвращению спутница придет в себя. Так и получилось. Когда он вернулся, с парочкой жирных зайцев под мышками, первое, что бросилось в глаза — недовольное лицо Зимородок. Мычка ощутил, как отлегло от сердца. Недовольство подруги стало уже привычным, чем-то неотъемлемым, вроде вечернего звона комаров, или ночной сырости, и хотя по-прежнему раздражало, воспринималось уже как нечто само собой разумеющееся.

Распотрошив тушки, и насадив мясные кусочки на воткнутые вокруг костра веточки, Мычка присел под дерево, устало прикрыл глаза, не желая лишний раз тревожить девушку. Однако, Зимородок явно не рассчитывала молчать. Сперва раздалось недовольное сопенье, затем что-то зашуршало, треснуло, послышался исполненный раздраженья голос.

— И за что мне это наказанье? Мало, что осталась без вещей, так еще и мешок с припасами потеряли.

Мычка открыл глаза, повертел головой, отыскивая мешок, обнаружив, пристально осмотрел, сказал мягко:

— Возможно, ты не заметила, но мешок на месте, и, если мне не изменяет зрение, без единой прорехи.

Зимородок произнесла едко:

— Я что-то сказала о съестном? Потерялся мешок с моими припасами! Гребень, одежда, украшения… Вернее, что я говорю? Он вовсе не потерялся, нет. Кто-то, не будем указывать пальцем, оставил его специально, вместо жизненно необходимого, захватив никому не нужную ерунду!

Улыбнувшись уголком рта, к девушке явно вернулось расположение духа, Мычка произнес примирительно:

— Я схватил первое, что попалось под руку. Разбираться не было времени.

Зимородок поджала губы, повторила упрямо:

— Если бы времени не было на самом деле, о мешках бы и речи не шло, но ты все же взял один, и это один, по какой-то удивительно случайности, оказался вовсе не тем, что нужно.

— Предлагаешь вернуться? — Насмешливо прищурив глаза, Мычка взглянул на собеседницу. — Сейчас, погоди немного, дожарится мясо, и можем выдвигаться — спасать твой мешок.

Глава 16

Зимородок обиженно засопела, отвернулась, но вскоре повернулась вновь, сказала рассудительно:

— Ты же охотник, как ты мог не понять, что в озере живет такое… такое… — она запнулась, всплеснула руками, подыскивая подходящее сравнение, — страшилище! Ведь я там чистила белье, и даже купалась. А если бы тварь выскочила немного раньше, и поперла не абы куда, а прямиком в мою сторону?

Не желая обострять беседу, Мычка не стал напоминать, что тварь оказалась настолько велика, что, куда бы ни поперла, в итоге кончилось бы одним, сказал мягко:

— Сколько бы ни было опыта, как бы умен не был охотник, рано или поздно он натыкается на что-то, с чем не встречался ранее. На нечто необычное, странное, неведомое.

— Но ведь ты говорил, все звери похожи повадками! — перебила Зимородок скороговоркой. — Одни больше, другие меньше, но похожи. И всегда можно сделать предположение, предсказать, просчитать? Ты же говорил, ведь говорил же!

Мычка кивнул.

— Говорил. И не отказываюсь от сказанного.

— Тогда почему не использовал знание в этот раз? Почему не подумал, не сделал выводов?

Мычка взглянул испытывающе, сказал с усмешкой:

— Почему же не использовал, использовал, оттого мы с тобой сейчас живы, а не лежим разрозненными кусками в желудке чудовища. Да и выводы никуда не делись. И в ближайшем будущем это позволит нам не тратить силы попусту.

Зимородок произнесла с сарказмом:

— О своих подвигах расскажешь в другой раз, кому попроще и подоверчивее. А про будущее можно и послушать. Конечно, маловероятно, но… вдруг что умное?

Собираясь с мыслями, Мычка подбросил дров, по-очереди повернул палочки, чтобы мясо обжарилось равномерно и не подгорело, сказал:

— Понимаешь, этой твари… ее не должно там быть.

Зимородок поморщилась, на лице промелькнуло такое неприкрытое недоверие, что Мычка сказал обижено:

— Не хочешь слушать — не слушай, но и рассказывать не проси.

Девушка сказала с притворным удивлением:

— С чего взял? Видишь, сижу — слушаю, не перебиваю даже. Ты говори, говори, глядишь, и усну потихоньку. Все польза будет.

Пропустив колкость мимо ушей, Мычка продолжил:

— Лес вокруг густой, заросли плотные, из прорех только волчьи тропы, а из следов — отпечатки птичьих лап. Да и озерцо мелкое, неглубокое: ни щелей, ни отнорков.

Зимородок ухватила ближайшую палочку, где кусочки мяса успели потемнеть, покрылись хрустящей корочкой, поднесла к носу, желая лишь понюхать, но как-то так вышло, что зубы сами ухватили, разорвали на мелкие кусочки. Давясь и чавкая, словно здоровенный кабан, Зимородок сказала с набитым ртом:

— Ты рассказывай, рассказывай, внимания не обращай. Только объясни, какая связь между тварью, лесом и… о чем ты там еще говорил?

Задумчиво глядя, как девушка поспешно жует, давясь и мыча от удовольствия, Мычка произнес:

— Вот ты сейчас зайца трескаешь. Сколько потребуется, чтобы наесться?

Ошарашенная вопросом, Зимородок застыла, отвесила челюсть, но ощутив, что тщательно разжеванный и готовый к глотку кусок сейчас вывалится на землю, поспешно захлопнула рот. Глядя, как от невозможности ответить на наглость лицо спутницы пошло пятнами, Мычка усмехнулся, поспешил успокоить:

— Да ты ешь, ешь. Это я так, в качестве сравнения пример привел. Допустим, наешься одним, хотя, как ты лопаешь, понадобится минимум два, если не больше. Ну ладно, будем считать от малого, так — червячка заморить, так что пусть будет один.

Если взять зверя покрупнее, к примеру меня, а лучше бера, то ему зайца уже не хватит, не хватит даже двух. Потребуется олененок, а лучше молодой лось. И таких лосей ему нужно одного в седьмицу… ладно — в две. Надо все ж таки и меру знать, а то никаких лосей не напасешься.

Зимородок наконец справилась с куском. Громко сглотнув, она произнесла низким от негодования голосом:

— Это ты сейчас что хотел сказать, что я много ем? А раз много ем, значит я толстая? И задница у меня колышется, и бока отвисают, ты это хотел сказать, нечисть лесная?

Рванувшись к костру, Мычка мгновенно выхватил палочку с самым крупными и сочными кусками, столь же быстро сунул в руки собеседнице и пододвинул к лицу, так что соблазнительный мясной кусок краешком вдвинулся девушке меж губ, изогнутых в гневном оскале. От неожиданности Зимородок сомкнула зубы, откусив изрядный кус. Потеряв возможность говорить, она зло сверкнула глазами, но не выплюнула, начала жевать.

Избавленный от необходимости отвечать на обвинения, Мычка продолжил:

— Я это говорю к тому, что всем надо есть. И чем животное здоровее, тем ест больше. Это я не про тебя сейчас. Так вот тварь, что на нас напала, больше самого большого бера раз в десять, если не в двадцать пять, и есть должна соответственно: часто и много.

Довольный, что закончил такую длинную и сложную мысль, Мычка с удовлетворением выдохнул, замолчал, ожидая вопросов. Дожевав, Зимородок произнесла с отвращением:

— Что за народ пошел, нет, чтобы объяснить в трех словах, будет бубнить, пока солнце не сядет. У вас в племени все такие?

Мычка нахмурился, сказал уязвлено:

— Не все, но к делу это отношения не имеет. Объясняю совсем просто, для тех, кто в погребе. Каждому надо жрать, и жрать вдоволь. Хотя бы изредка. Если еды нет, или мало, то сил не остается, сперва на развлечения, а потом и на охоту. Нечем такому страшилищу тут питаться, не хватит ему ни лосей, ни беров. Сдохнет с голоду. Вернее, должно было уже давно сдохнуть, прежде чем до таких размеров вымахало.

Мычка в досаде сплюнул, отвернулся к огню. Однако, пламенная речь не прошла даром. Под впечатлением от услышанного, Зимородок испуганно сжалась, и даже перестала жевать, спросила чуть опасливо:

— И что это значит? — Заметив, как гневно сверкнули глаза спутника, поспешно поправилась: — В том смысле, чем это поможет нам?

По-прежнему хмуро, но уже гораздо мягче, Мычка произнес:

— Поможет тем, что я могу с уверенность сказать: встреч с подобными тварями можно не опасаться.

Зимородок выдохнула, расплывшись в улыбке, вновь зачавкала кусочком. Глядя, как подруга расправляется с остатками зайца, Мычка ободряюще улыбался, хотя внутри, прикрытый ворохом умных слов, по-прежнему тлел уголек сомнений. Как-то ведь это существо очутилось посреди леса, и если появилось одно, что помешает появиться остальным? Другой вопрос, когда это произойдет, и произойдет ли вообще, но для обсуждения таких вещей нужен собеседник более уравновешенный, чем тот, что сейчас сладострастно поглощает зайца, восстанавливая силы и заедая недавно пережитый страх.

Задумавшись, Мычка неторопливо жевал мясо, стягивая с палочки, по одному забрасывал в рот кусок за куском. Опомнился он лишь когда, потянувшись за очередной палочкой, рука нащупала пустоту. Мычка охнул, невольно скосил глаза, ожидая наткнуться на осуждающий взгляд Зимородок, но та спала. Переживания и усталость сделали свое дело, а ранний ужин лишь подвел черту, мягко сопроводив девушку в здоровый, восстанавливающий силы сон.

Дневной свет еще не погас, позволяя завершить необходимые дела. Поразмыслив, Мычка взялся за оставшегося зайца, и вскоре тот последовал примеру товарища, упокоившись в виде аккуратно нарезанных кусочков на воткнутых вокруг костра палочках. Закончив с пищей, Мычка зачерпнул горсть жухлой хвои, тщательно обтер руки, после чего прилег, закрыл глаза. Однако сон не шел, глаза сами собой открылись, а взгляд заскользил вокруг, не задерживаясь на чем-то одном.

На глаза попался заплечный мешок. В черепе сверкнула бледная искорка воспоминаний, зазудила занозой. Мычка несколько мгновений сидел, мучительно пытаясь понять причину беспокойства. Воспоминание ослепило, заставило вскочить, рвануть лямки мешка. Чувствуя, как холодеют ноги, а в груди расползается противное тянущее чувство потери, Мычка запустил в мешок руку, зашарил, затаив дыхание. Спутаный клубок тетивы, бурдюк, мягкий ворс шкуры… Есть!

От сердца отлегло. С великим облегчением Мычка вытащил руку, взглянул на зажатый в пальцах желтоватый сверток. Он замедленно вдохнул и выдохнул, успокаивая дрожь. Иначе, чем великой удачей такое не назовешь. Убегая от твари, он не думал ни о вещах, ни о, тем более, карте. Пальцы ухватили мешок случайно, почти помимо воли. А ведь он мог пробежать стороной, или схватить тот, другой мешок, с бесполезными вещами Зимородок. И вместо того, чтобы лежать сейчас, разглядывая снующих по дереву мурашей, шел бы в сторону озера, в слабой надежде, что чудовище не втоптало припасы в землю, привалив для верности стволами древних великанов в два обхвата толщиной.

Мычка осторожно развернул свиток. Взгляд разбежался по заполненному значками пространству полотна, выхватывая из общей массы отдельные части. Десятки, если не сотни значков. Не то дома, не то бревна или кусочков скал. Конечно, он уже видел эту картинку, и даже смутно что-то запомнил, но определить, какой именно дом нужен, без карты не представлялось бы возможным. Путешествие бы потеряло всякий смысл, а он окончательно подорвал к себе доверие спутницы, и без того не радующее избытком.

Значки, значки… весь лист исчиркан обозначениями. Если проявить фантазию, можно в невнятных квадратиках увидеть домишки, а в бледных прерывистых линиях — окружающие дворики заборы. Однако, как странно. Дома располагаются не хаотично, как духи на душу положат, а в строгой симметрии. Если смотреть мелкими сегментами, то дома располагаются рядом — едва не слипаются, задевая друг-друга краями, но, стоит взять покрупнее, и плотный строй распадается, бьется на небольшие кучки, разделенные равномерными прослойками, не то оврагами, не то особо толстыми стенами.

Мычка задумался, пытаясь представить, как должен выглядеть город на самом деле, но перед внутренним взором вырисовывалось только чудовищное нагромождение из изб и сараев, и он лишь вздохнул, вновь взглянул на карту. Конечно, карта удивительно сама по себе, но намного интереснее процесс создания. Ведь дома изображены не сбоку. Судя по пропорциям и масштабу, такое можно нарисовать лишь будучи очень, очень высоко, намного выше крыш, или даже самых высоких деревьев.

Фантазия вновь заработала, подсовывая догадки, одна сказочней другой. Вот художник завис над городом, окруженный стайкой птиц, от каждой, прикрепленный за лапку, тянется тонкий поводок, не позволяя человеку упасть. А вот птицы исчезли, сменившись диковиной шкурой, что недвижимо застыла в небесах, управляемая неведомой магией.

Отрезвляюще всколыхнулось воспоминание, отдалось в черепе голосом наставника. Улыбка поблекла, а из груди вырвался невольный вздох. Гора. Филин упоминал, что рядом, почти над самым городом, расположена высокая скала. Даже здесь, на карте, если взглянуть в верхнюю часть, стоит пометка. Будь он внимательнее, не пришлось бы ломать голову, изобретая безумные фантазии.

Стало заметно темнее. Поразмышляв еще немного, Мычка спрятал карту, поднялся. Мясо испеклось, насытило воздух вокруг сладковатым запахом. Вдохнув поглубже, Мычка невольно сглотнул слюну, но возникшее желание подкрепиться отмел с негодованием. Выдернув из земли палочки, прямо так, целиком, не снимая мясных кусочков обернул листьями, сверху обмотал шкурой, а получившийся узелок спрятал под ветвями. Осмотревшись, он подгреб хворост поближе, заменил сгоревшие сучья свежими, и лишь когда пламя вновь разгорелось, лег с чувством выполненного долга.

Лес заметно изменился. Мрачный сосняк поредел, ели потеснились, уступив место лиственным собратьям, отчего вокруг стало светлее и просторнее. Мычка с удивлением и любопытством посматривал на доселе не виданные деревья и кустарники с усыпавшими ветви широкими зелеными пластинками, вместо привычных тонких острых иголочек. Большую часть деревьев он знал, и даже изредка встречал неподалеку от родной деревни, но некоторые видел впервые.

Изменился и запах. Исчезла затхлость, воздух наполнился пряными ароматами от растущих тут и там цветов, с крупными, нескромно-яркими бутонами всевозможной расцветки. Серое покрывало хвои запестрело островками травы. Островки ширились, разрастались, заполняя все свободное пространство, топорщились влажной зеленью. Мычка ступал осторожно, хмурился. За разросшимися стеблями не видно земли, небольшие ямины и узловатые корни деревьев превращаются в коварные ловушки. Легко не заметить, запнуться, растянувшись во весь рост под насмешливое фырканье спутницы, а то и вовсе повредить ногу, или напороться на сук.

Опасаясь, что спутнице придется тяжелее, Мычка то и дело поглядывал в сторону Зимородок, готовый поддержать, помочь, если возникнет необходимость. Но девушку подобные вопросы не заботили вовсе. Широко улыбаясь, Зимородок вдыхала воздух полной грудью, наслаждаясь путешествием, вертела головой, с любопытством поглядывая вокруг, а под ноги смотрела, лишь заметив особо яркий цветок или маслянисто поблескивающую шляпку гриба, от времени не успевшего потускнеть и скукожиться.

В очередной раз втянув ноздрями воздух, Зимородок произнесла с подъемом:

— До чего же здесь хорошо! Я и не думала, что лес может быть таким приветливым.

Обойдя по широкой дуге подозрительно сильно разросшуюся травяную кочку, Мычка покачал головой, сказал в раздумье:

— Приветливый? Может быть. Но и непознанный, а оттого опасный.

Зимородок скосила глаза, сказала со смешком:

— Не узнаю нашего великого охотника. Куда делась самоуверенность, где безрассудная смелость? Ведь ты же просто оплот выдающихся качеств и достойных черт!

Мычка пожал плечами.

— Никогда не отличался самоуверенностью и уж тем более безрассудством. Не лучшие для охотника качества.

Зимородок скривилась, сказала недоверчиво:

— Это с каких пор?

— Всегда так было, — произнес Мычка с достоинством.

Девушка прищурилась, спросила с ехидцей:

— А «всегда» это до того, как ты искромсал несчастного бера в клочья, или уже после?

— Это был выдающийся случай, — ответил Мычка кротко.

Зимородок покивала, сказала с преувеличенной серьезностью:

— Конечно, конечно. Кто бы спорил. А случай, когда некто нашпиговал бедного отшельника стрелами, тоже был выдающийся?

Мычка нахмурился, сказал сдержано:

— Не нашпиговал. Там была всего одна стрела. К тому же этот «бедный» отшельник едва не утянул тебя в свое логово, а меня не задушил.

Зимородок фыркнула.

— Естественно. Что ты еще можешь сказать. Убил, ограбил, а потом, оказывается, что тот еще и сам виноват.

— Кого ограбил? — У Мычки отвисла челюсть.

— Отшельника! — ответила Зимородок с вызовом. — Или не помнишь, как в избу рвался?

Не ожидав подобных нападок, Мычка произнес ошарашено:

— Но ведь я… мы даже близко не подошли.

Зимородок подбоченилась, сказала снисходительно:

— Потому и не подошли, что со мной был. Так бы точно все вверх дном перевернул, землю перекопал, и хозяина выпотрошил — вдруг тот что ценное сглотнул?

Мычка вздохнул, порой Зимородок становилась вовсе несносной, сказал устало:

— Я вообще не хотел туда идти. Только кое-кого понесло в гости наведаться, покушать вкусно, да поспать мягко.

Зимородок вспыхнула, сказала с обидой:

— Ну и топал бы дальше! Зачем следом пошел?

Мычка всплеснул руками.

— Так ведь обидел бы!

— А может не обидел?! — передразнивая, ответила Зимородок в тон. — Может это он от ревности, или от испуга? Головой двинулся, вот и попер во всех подряд магией шмалять.

Мычка усмехнулся, сказал злорадно:

— Приревновал, еще бы. Краса немытая из леса выбралась, раззявив рот в кладовку понеслась. Тут не тот что отшельник, любой двинется.

Зимородок побледнела, воскликнула срывающимся от ярости голосом:

— Это я-то не мытая, я? На себя глянь! Ты давно в лужу смотрел, рожа вершинничья, нечисть проклятая?! Ты вообще в жизни мылся, кроме как под дождем? Да от тебя потом разит — мошкара наземь сыплется, беры разбегаются, черви расползаются! Дикарь, дурак, вершинник!!!