Мычка

Глава 1

Лес изменился, поредел. Все чаще появляются прогалины и лужайки, сперва небольшие, полностью заросшие травой и кустарником, но, чем дальше, тем прорех в прежде непрерывном теле леса становится больше. Разрывы множатся, растут, сливаются словно быстро прибывающие лужицы во время сильного дождя. Открытое пространство, манящее и страшное одновременно, ширится, накатывает жаром, давит пронзительной синевой и лес отступает, теснимый напористым и чуждым, чему нет названия.

Исчезли щетинящиеся хвоей великаны, сменились лиственными родственниками, жизнерадостными и исполненными жизни. Если раньше каждое дерево билось за жизнь, тянулось, что есть мочи, стремясь выйти из-под сени собратьев, ухватить частичку света, то здесь совсем не так. Небольшие рощицы, жалкие остатки былой мощи, шелестят листвой, купаются в горячих лучах щедрого светила. Деревья растут вширь, тянут ветви далеко вокруг, растопыриваются, не ограниченные ничем.

Изменился и воздух. Влага ушла, сменилась непривычной сухостью. Ветер свободно гонит небесные потоки, переливает, закручивает вихриками. В ноздрях свербит от сладковатого запаха пыльцы. Другие существа, иные звуки. Пищат, переливаются трели невиданных птах, скрипят, скрежещут удивительные букашки, под ногами, в траве, шныряют мелкие зверьки.

От непривычного жара пот катит градом, не спасают даже легкая рубаха и штаны — одежда мгновенно намокает, неприятно липнет к телу. Бурдюк с водой, до того не покидавший заплечного мешка, висит на поясе, жажда, редкий гость в лесу, здесь постоянный спутник: горло дерет, гортань пересыхает, а губы трескаются. Язык ворочается с трудом, и для того, чтобы произнести что-то внятное, нужно плеснуть воды, чуть-чуть, немного, но плеснуть, иначе лишь сухое сипенье и невнятный шепот.

В памяти всплывает лик наставника, взгляд суров и прохладен, но, нет-нет, да в глубине глаз блеснет ободряющая искра. Все верно, все правильно. И хотя до завершения задания еще далеко, часть пути пройдена, и не самая простая часть. Филин довольно кивает, истаивает в дымке, на его месте возникают лица родных и знакомых, мутные, едва различимые за пеленой времени и пространства. Они машут руками, что-то говорят, но голосов не слышно, а лица смазываются и не различить, что шлют вслед заблудшему сыну: недовольство ли, упрек, или благословенье и счастливое напутствие.

— Я сейчас, только присяду ненадолго, что-то с ногой.

Зимородок обессилено опустилась на землю, застыла, раскинув руки и распахнув рот. Мычка смахнул пот со лба, устало обернулся. В десятке шагов позади, там, где заканчивается тень и прохлада рощицы, иссушенная небесным огнем почва. Поднимаясь от земли, дрожит горячий воздух, закручиваются вихрики пыльцы. Жуткая, небывалая картина. И хотя высокие, в пояс, сочные травы как будто даже рады зною, а скрытая от глаз под густым зеленым покровом, жизнь не замирает ни на мгновенье, здесь намного, намного лучше. Листва над головой умиротворяюще шелестит, защищая от немилосердных лучей, воздух влажен, а идущая от земли прохлада настолько желанна, что хочется броситься ничком, и впитывать холод подземных вод всем телом, испытывая бесконечное, невероятное блаженство.

Ноги угодливо подкосились, тело потянулось к земле, но невероятным усилием воли Мычка преодолел искушение. Это Зимородок может расслабиться, не обременяя себя заботами о грядущем, ему же надлежит сделать еще кое-что. Опасных зверей в рощице скорее всего нет, людей — тем более, но, как говорится, лучше перебдеть…

Мычка снял заплечный мешок, сбросил перевязь, скинул рубаху, оставшись в одних штанах, двинулся в глубь рощицы. Без ноши стало значительно легче. По-хорошему, стоило бы снять и штаны, но не хочется выслушивать едкие шуточки Зимородок, если она вдруг решит прогуляться следом.

Трава приятно холодит подошвы, с зеленого купола над головой накрапывают мелкие капельки не то влаги, не то древесного сока, отчего хочется от души тряхнуть ствол, чтобы окатило так, словно в разгар хорошего дождя. Спасаясь от палящих лучей, под сенью деревьев звенит мелкая мошкара, липнет к телу, щекоча и покалывая. Порой, подлетают кровожадные слепни, но быстро уносятся, предпочитая тепло открытых пространств расслабляющей прохладе тени.

Под ногой чавкнуло. Не веря в удачу, Мычка опустил глаза, всмотрелся пристально. За разросшейся зеленью травы не видно землю, но и без того можно сказать — вода близко. Он зашагал дальше, с трудом сдерживая нетерпение. Зачавкало громче. Насытившись влагой, земля проминается под ногой, подается, не в силах сопротивляться нажатию. А если повернуть голову, можно заметить, как оставшиеся от ног глубокие оттиски заполняются водой.

Ноздри ощутили влагу, а воображение нарисовало картину задолго до того, как кустарник расступился, обнажая крупную лужу с прозрачной, как слеза, водой. Едва ступив в лужу, ноги занемели от холода, а стоило лишь плеснуть воды в рот — зубы заломило. Ключ! Чистейшая, насыщенная холодом глубин, водяная струйка, нашедшая брешь в земляном панцире. В этом краю палящего солнца и пересохших ручьев — редкостная удача.

Не раздумывая ни мгновенья, Мычка сперва опустился на колени, принялся черпать воду, забрасывая горстями в рот и мыча от удовольствия, а когда жажда перестала мучить, лег, разбросал руки, отдавшись наслаждению забытого, но невероятно приятного ощущения холода.

Когда грудь сковало ледяным обручем, а конечности застыли настолько, что едва двигались, Мычка выбрался из лужи, направился назад, спеша порадовать спутницу хорошей новостью. Однако, Зимородок лежала на прежнем месте с закрытыми глазами, не то погрузившись в оцепенение, не то просто уснув, и на шум шагов не обратила никакого внимания. Поразмыслив, Мычка решил не тревожить девушку. Подхватив заплечный мешок и рубаху, он вернулся к источнику. Наполнив бурдюк так, что тот раздулся, как насосавшийся крови комар, Мычка приступил к стирке.

Рубаха, затем штаны — все удостоилось тщательного внимания. Мычка скреб и выжимал, используя в качестве скребка собственные ногти и горсть мелких камушков, затем полоскал и снова скреб. Вода потемнела, приобрела неприятный запах и цвет, но Мычка продолжал занятие. Когда, удовлетворенный результатом, он вышел из воды, на месте источника колыхалась зловонная черная лужа.

Не дожидаясь, пока вещи высохнут, Мычка оделся, двинулся назад. Вернувшись, он наткнулся на внимательный взгляд девушки, что успела прийти в себя, и теперь сидела нахохлившись, и опасливо озираясь.

Осмотрев лучащееся довольством лицо спутника, она спросила с подозреньем:

— Что-то ты чересчур радостный. Не иначе — пакость какую сотворил.

Мычка улыбнулся, сказал бодро:

— Жизнь прекрасна. Не вижу повода для грусти.

— А я не вижу для радости, — огрызнулась Зимородок.

Мычка пожал плечами, сказал рассудительно:

— Было бы желанье. В одном и том же событии можно найти как плохие, так и хорошие стороны.

Зимородок поморщилась, буркнула:

— Интересно, какие хорошие стороны можно найти в бесцельном шатании под палящим солнцем по пересохшим от жара полям?

Мычка покачал головой, сказал с подъемом:

— Мы узнали много нового, побывали там, куда наши соплеменники и не мечтали попасть. А что до солнца — не такое уж оно и палящее, а поля сухие. Филин рассказывал, что есть гораздо более жуткие места, где солнце иссушает, а жар таков, что трескается кожа, где вместо деревьев и трав — бесконечный песок.

Зимородок отмахнулась, промямлила:

— У меня уже и так все иссохло, а что не иссохло — растрескалось. А про песок даже думать не хочу. Какой песок, если воды ни капли?

Мычка ухмыльнулся, подняв бурдюк повыше, тряхнул, прислушиваясь к бульканью, сказал в раздумье:

— Не так, чтобы совсем ни капли. Но, ты права. Воду нужно беречь.

Он не успел опустить бурдюк, как Зимородок оказалась рядом, вырвала из рук, откупорив, припала к горлышку. Мычка с улыбкой смотрел, как спутница пьет, трясясь от жадности, спешит восполнить запасы влаги в теле, раздувается, как лягушка. Наконец она отняла бурдюк от губ, замерла, тяжело дыша и осоловело глядя вокруг. Перехватив исполненный радости взгляд спутника, спросила с удивленьем:

— Я выпила больше половины, почему не остановил?

Мычка сказал с улыбкой:

— А мне не жалко.

Зимородок покачала головой, сказала с мягким упреком:

— Не спорю, мне приятно такое слышать, но… не слишком ли это расточительно?

Мычка улыбнулся шире.

— Возможно это и так, но… почему бы и не сделать себе послабление?

Зимородок благодарно улыбнулась, вновь припала к бурдюку, но вскоре прервалась, сказала с чувством:

— А ты умеешь удивить, проявить чувство, понимание. И хотя обычно ведешь себя как безмозглый дикарь…

Кивая в такт словам, Мычка сказал с прежней улыбкой:

— Да ты пей, пей… там еще много.

Зимородок поперхнулась, спросила с удивленьем:

— Что значит много, и где это «там»?

— Там, в роще. Я набрел на ключ и теперь у нас вдосталь воды.

Щеки девушки запылали, прерывающимся от возмущения голосом, она спросила:

— Здесь неподалеку ключ, а ты едва не насильно вливаешь в меня воду?

Улыбка потускнела, Мычка сказал с грустью:

— Ты хотела пить…

— Я думала, это последняя вода!

— А в чем разница? — Мычка развел руками.

— В чем разница? В чем разница!? — Зимородок задохнулась, заверещала тоненько и зло: — Болван лесной, дикарь неотесанный! Я думала, ты от всего сердца, не хотела обижать, пила — давилась, а ты, ты…

Зимородок метнула бурдюк с такой силой, что Мычка едва успел перехватить, с трудом избежав неприятного шлепка по лицу, бросилась вглубь рощицы. Прислушиваясь к затихающему треску кустов, Мычка пожал плечами, спрятал изрядно полегчавший бурдюк в заплечный мешок, после чего лег, с наслаждением предавшись долгожданному отдыху.

Накатила дремота, мир отодвинулся, и хотя звуки по-прежнему слышны, доносятся словно через толстое одеяло. Вот неподалеку хлестнула ветка, отведенная, и раньше времени отпущенная неумелой рукой, раздался обиженный вскрик. Невольно представив недовольное лицо спутницы, Мычка улыбнулся, но глаза открывать не стал. Прошуршали легкие шаги, затихли рядом. Над головой посопело, брызнуло мелкими капельками. Вновь зашуршало, но уже чуть дальше, завозилось деловито. Послышалось чавканье.

Когда слух привык, и почти перестал различать сопенье и плямканье, чавк прекратился. Вновь зашуршало, но уже гораздо ближе. В бок толкнуло, заерзало, устраиваясь удобнее, вздохнуло тяжко. Краем уха Мычка прислушивался, с любопытством ожидая продолжения, но кроме умиротворенного сопенья ничего не услышал. Бок нагрелся, будто рядом нагребли неостывших угольев, от тепла и забытого ощущенья уюта потянуло в сон.

Мычка проснулся с неясным ощущением тревоги. Что-то изменилось вокруг. Вот только что? Мгновенье он лежал недвижимо, вслушиваясь в малейшие звуки, затем приоткрыл глаза, немного, совсем чуть-чуть. Кто бы ни находился рядом — зверь, или человек, ему вовсе ни к чему знать, что охотник проснулся. Ничего. Все те же деревья, трава, разве тени несколько сдвинулись, следуя движению солнца, да примолкли птицы. Ага, птицы! Вот и разгадка. Конечно, здесь не лес, и, вполне вероятно, в это время птицы не поют, но расслабляться все же не стоит.

Мычка поднялся, накинул перевязь, стянул и забросил на плечо мешок, и лишь тогда, ощутив себя увереннее, вздохнул с облегчением. Даже если неподалеку кто-то есть, и этот кто-то не слишком дружелюбен, это уже не важно: перевязь привычно сдавливает плечи, ноги крепко стоят на земле, а сон сделал свое дело — усталости как ни бывало.

Взгляд перешел на спутницу. Зимородок лежит разметавшись, лицо расслаблено, на губах легкая улыбка. Мычка поколебался, стоит ли будить спутницу, что наверняка не успела восстановить силы, однако осторожность взяла свое. Он подошел ближе, коснулся плеча.

— Просыпайся.

Веки дрогнули, поднялись, открывая затянутые пеленой сна глаза. Зимородок некоторое время смотрела прямо перед собой, наконец в глазах протаяло узнавание, она вздохнула, спросила с зевком:

— Что случилось?

Мычка улыбнулся, но голос прозвучал строго:

— Пора двигаться дальше.

Зимородок потянулась, так что хрустнули суставы, сказала обиженно:

— Почему бы еще не поспать? Ведь мы никуда не торопимся.

— Уже торопимся.

Готовый к потоку колкостей, Мычка заготовил подходящий ответ, но, против ожидания, Зимородок не стала спорить, поднялась, взъерошенная и сонная, как разбуженная посреди ночи птаха, протянула жалобно:

— Дай хоть попить. У меня от этой жары опять в горле пересохло. Да и помыться не мешает.

— Пойдем мимо источника, там и попьешь и умоешься.

Не допуская возражений, Мычка взял девушку за руку, повлек за собой. Вялая со сна, Зимородок покорно пошла следом, не в силах сопротивляться, чем вызвала у спутника вздох облегченья. Однако Мычка зря радовался. Зимородок не сопротивлялась, но и не спешила помогать, клевала носом, подолгу перетаптывалась возле малейшей ямки, не в силах решить, как именно преодолеть столь сложное препятствие, словно специально цеплялась одеждой за кусты, а когда ветви царапали кожу, всхлипывала и ныла.

Мычка издергался, переводя девушку через ямки и спасая от коварных ветвей, сказал с досадой:

— Не могла бы ты идти хоть чуточку быстрее?

— Куда еще быстрее, я и так несусь, как лань, — произнесла Зимородок с обидой.

Желая подстегнуть подругу, Мычка сказал, придав голосу тревоги:

— Все же попробуй, соберись с силами. Мне кажется… мы здесь не одни.

Зимородок остановилась так резко, словно налетела на дерево. Глаза распахнулись, мгновенно очистившись от сна, а голос зазвучал с вызовом.

— Что значит не одни?

Мычка помолчал, подбирая слова, сказал с запинкой:

— По-моему, где-то неподалеку люди.

Зимородок воскликнула с возмущеньем:

— И ты все это время молчал?!

Голос девушки заметался под кронами, унесся вглубь рощи. Мычка нахмурился, сказал с досадой:

— Не хотел тебя пугать. И будь добра, не кричи так. У меня все в порядке со слухом.

Зимородок скрестила руки на груди, сказала с великолепным презреньем:

— Со слухом может и в порядке, да только со смелостью не заладилось. Это ж надо, после стольких дней пути нам попадаются люди, а он, словно речная крыса, спешит прошмыгнуть незаметно!

Мычка покачал головой, сказал с осужденьем:

— Я уже говорил о смелости и безрассудстве, только, похоже, впустую. Но дело не в этом. Ни я, ни ты не знаем этих людей, не ведаем чем живут, какие исповедуют обычаи.

Зимородок фыркнула.

— Какая разница? Все что нам нужно — поесть, помыться, да поговорить. — Она запнулась, поправилась: — Вернее, нужно мне. Тебе, похоже, вообще ничего не нужно, раз боишься лишний раз людям на глаза показаться.

Мычка прищурился, сказал замедленно, роняя слова, как камни:

— Помню, зашел я в одну деревню. Я погибал от голода и едва стоял на ногах, что не помешало местным устроить на меня охоту и почти убить. Если бы не некий отшельник, волею случая отыскавший мое остывающее тело, мы бы сейчас не разговаривали.

Зимородок с неудовольствием произнесла:

— Не пытайся меня разжалобить. Все равно никогда не узнаю, что произошло у вас с местными на самом деле, а ты не скажешь.

Мычка пожал плечами, сказал невесело:

— Ответ не настолько сложен, чтобы не догадаться самой.

Зимородок кивнула, сказала злорадно:

— Не дура, поняла. Только мне как-то все равно, какого цвета твоя кожа и форма у ушей. А уж за других не отвечаю. — Ощутив, что перегибает, добавила примирительно: — А вообще, если так боишься, прикрой голову, вымажи лицо землей. Впрочем, последнее не обязательно, ладно бы еще мылся почаще, а так…

Она махнула рукой, стремительно пошла вперед, легко огибая кусты и перепрыгивая ямки, что еще совсем недавно представлялись непреодолимыми препятствиями.

Глава 2

Не доходя до источника, ухо уловило не характерные для безлюдной рощи звуки. Мычка вслушался до боли в ушах, но производимые Зимородок хруст и шуршанье заглушали все вокруг. Пытаясь догнать девушку, Мычка ускорил шаг, однако, та словно почуяла, пошла шибче. Он закусил губу, бросился следом, ухватил за руку, но в этот момент кусты разошлись, взорам открылась лужица ключа и… три мужские фигуры.

Мычка резко остановился, потянул спутницу, но та вырвалась, сделала несколько шагов, сказала с подъемом:

— Приветствую. За столько дней ни единой живой души… Если бы вы знали, как я рада!

Мужики разом повернулись и улыбка девушки поблекла, а глаза испуганно расширились. Небритые лица с густыми шапками спутанных волос, рты перекошены в недобрых улыбках, глаза заинтересованно обшаривают нежданных гостей. Тела курчавятся густым волосом, прикрыты рубахами без рукавов, да короткими, до колен, штанами. На потемневшей от загара коже заметны многочисленные светлые пятнышки — старые шрамы. У каждого в кулаке тяжелая палка, а у того, что в центре, повыше, и пошире в плечах чем остальные, за пояс заткнут нож — длинный и кривой.

Один из мужиков распялил губы в улыбке, ощерив гнилые пеньки зубов, глумливо произнес:

— Ба! Кто тут у нас?

— Вот уж удача, так удача — парень с девкой! — брякнул в тон второй.

— И явно не местных, — с усмешкой добавил третий. — Откуда идем, и куда путь держим?

От шарящих по телу жадных взглядов Зимородок пошла пятнами, а когда один из мужиков сдвинулся на полшага, ойкнула, спряталась за спину к Мычке. Оказавшись в перекрестье недобрых взглядов, Мычка ощутил, как неприятно заныло в груди, но виду не подал, сказал приветливо:

— Идем издали, здесь проходом. Беспокойства не учиним, но и от помощи не откажемся.

— Помощь, какая помощь? — удивился первый.

— Чем могут помочь трое захудалых бродяг? — жалобно протянул второй.

— К тому же столь серьезному парню, — насмешливо добавил третий.

Ощущая, как в предчувствии нехорошего холодеет в желудке, Мычка произнес с прежним радушием:

— Мы ищем город. Город под огромной скалой. Говорят, он где-то в этих местах. Если вы знаете путь, подскажите. Наша благодарность будет безмерна.

Мужики переглянулись, лица разом расплылись в улыбках, но в глазах… Лучше бы они не улыбались. Первый прорычал:

— Раз говорят, значит так и есть.

— А город — да, где ж ему быть, как не здесь, — эхом откликнулся второй.

— Совсем рядом — рукой подать, — с прежней ухмылкой добавил третий.

Мычка ощутил, как Зимородок высунулась из-за спины, но раньше, чем успел удержать, брякнула:

— Какое счастье. Надеюсь, вас не затруднит указать дорогу, или даже проводить?

Мычка закусил губу, рванул девушку за руку, так что она ойкнула от боли, сказал поспешно:

— Нет-нет, моя спутница пошутила. Мы не можем себе позволить тратить ваше время, так что дойдем сами. Можете даже не указывать дорогу, мы уже все поняли и пошли, пошли…

Он сделал движение в сторону, собираясь обойти мужиков, но те резко сдвинулись, отрезая дорогу. Тот, что повыше и пошире в плечах, наконец перестал улыбаться, сказал серьезно:

— Не торопись. Путь не близок, а ноша тяжела. Зачем таскать груз? Оставь лишнее, дойдешь быстро и легко.

— Точно. Девку оставь, намного быстрее управишься, — поддакнул второй.

Третий добавил с ухмылкой:

— Да и перевязь тоже. Зачем тебе это железо?

Главарь покивал, сказал с преувеличенным миролюбием:

— Край здесь мирный, оружие ни к чему. Видишь, мы тоже почти без оружия. Так только, самую малость.

Радуясь удачной шутке, мужики заржали в голос. Мычка мрачно осматривал мужиков, ощущая, как позади, влипнув в спину, всем телом трясется спутница. Дождавшись, когда веселье утихнет, он произнес задумчиво:

— А ведь верно говорите. Край и вправду мирный. Раньше-то я сомневался, а как вас встретил — уверился, точно мирный. Да и девка, если по правде, замедляет: то поесть, то поспать, то пос… гм, отягощает в общем.

Мужики слушали оторопело, и с каждым словом изумление в лицах росло. Наконец первый не выдержал, спросил осторожно:

— Так ты согласен?

— Оставишь девку и перевязь? — поинтересовался второй.

— И так и пойдешь, облапошен… к-хм, облегченный?! — воскликнул третий.

Мычка развел руками, сказал с великой скорбью:

— Рад бы, да не могу.

— Почему? — разом воскликнули три глотки.

Мычка помялся, сказал неохотно:

— Есть у меня правило — не отягощать жизнь людям. Вот оставлю я вам перевязь, девку свалю на шею. Это ж выходит со своих плеч трудности переложу на чужие. Не правильно это, не честно.

Мужики возмущенно затараторили, перебивая друг-друга.

— Да нам ведь плевое дело!

— Ты ж один, видно ж мучаешься. А для нас, троих — легче лекого!

— Поможем, не боись. Или мы не мужики?!

Мычка тяжело вздыхал, прислушиваясь, как за спиной уже не дрожит — бьется от ужаса подруга, кивал, его лицо становилось все темнее и несчастнее, наконец не выдержал, сказал с великой мукой:

— Благодарю. Вы люди чистейшей души. Другим бы не выдержал, точно отдал, вам же… не могу.

Понурившись, он двинулся вперед, прямо на мужиков, не забыв захватить спутницу. Ощутив на запястье железные тиски пальцев, та охнула, засеменила следом, опустив голову как можно ниже, только бы не встретится взглядом с ужасными бродягами. Оторопев от неслыханной наглости, мужики пораскрывали рты, и Мычка беспрепятственно прошел мимо.

Первый мужик почесал в затылке, сказал с сомненьем:

— Так это, отпустим?

Второй пожал плечами, отозвался в замешательстве:

— Ну, вишь как получается-то…

Побагровев, и жутко выкатив глаза, главарь заревел:

— Вы чего несете, пни лесные? Кого собрались отпускать!? А ну быстро: бабу схватить, а этому зубы выбить, да язык вырезать, а то шибко разговорчивый.

Мужики спохватились, рванулись следом, угрожающе перекосив рожи и занося дубинки для удара. Топот отразился в черепе угрожающим грохотом, оборвал натянутую до предела нить ожидания. Мычка крутанулся, толкнул девушку, добавляя скорости, отчего Зимородок с жалобным воплем унеслась вперед, с треском вломилась в кусты. Руки взлетели, рванули рукояти мечей. Клинки с шорохом выскользнули из ножен, вспыхнув на солнце, застыли, изящные и смертоносные, как зубы ядовитой змеи.

Распаленные предстоящей схваткой, мужики не обратили на мечи внимания, а быть может не разглядели в хрупком парне достойного противника, рванули вперед, подгоняемые наказом старшего. Распяленные рты, вытаращенные бездумные глаза, и наглая, непоколебимая уверенность — сейчас бой закончится, мальчишка отправится к духам, ну а девчонка… девчонка принесет немало приятных мгновений.

В груди заклубилось темное, наполнило тело дерзкой злой силой, но, вместе с тем, возникло ощущение нереальности, неправедности происходящего. Ведь он не сделал этим людям ничего плохого, да и они, если подумать, просто пошутили, не умно, без должного изящества, но это всего лишь слова. Стоит ли такое грядущей крови, не лучше ли остановиться, разойтись, пока не стало слишком поздно?

Мычка отступил, сказал скороговоркой, стараясь, чтобы голос не дрожал:

— Остановитесь, вы поступаете не правильно.

Ближайший мужик хохотнул, взмахнув палкой, воскликнул:

— Еще как правильно!

Мычка легко ушел от удара. Судя по удалому уханью, и тому, как повело противника вслед за оружием, бродяга больше уповал на силу, чем какие-либо навыки.

— Нельзя проливать кровь людей, лишь потому, что они случайно оказались рядом! — прорычал Мычка, отступая на шаг.

— Еще как можно! — хмыкнул второй, примериваясь, как бы половчее достать противника в голову.

Враги напирают, довольные и уверенные в себе. Противник один, значительно уже в плечах, и почти не вооружен. Можно ли считать за оружие эти тонкие полоски металла? В глазах насмешка и похоть. И хотя ему есть что сказать, слова бессильны. Противники глухи к уговорам.

Чувствуя, что боя не избежать, Мычка отступил еще на шаг, воскликнул с мукой:

— Что же вы за люди, если понимаете только голос силы?!

Главарь, что успел приблизиться, и теперь кружил рядом, норовя зайти сзади, произнес с насмешкой:

— Уж какие есть. Предлагали тебе по-хорошему — не захотел. Теперь пожинай.

Надежда угасла, челюсти сомкнулись с такой силой, что противно заскрипели зубы. Рядом, поигрывая дубьем от избытка сил, кружат враги. И не важно, что они отличаются лишь самой малостью, внутри это звери, вышедшие на охоту опасные хищники, а он — добыча. Неужели Филин был прав, и в этом мире по-другому невозможно? Перед внутренним взором возникло лицо наставника, суровое и скорбное одновременно. Губы беззвучно шевельнулись, но под черепом громом раскатилось одно только слово — бейся!

Плотина рухнула. Сдерживаемая до последнего момента, сила потекла по жилам, наполнила мышцы огнем. Чувства обострились, рассудок отодвинулся в тень, уступая место древним как мир инстинктам. Восприятие расширилось. Мелкие, и до того маловажные детали выдвинулись, обрели объем и значение. Время замедлилось.

Ближайший противник размахивается, собирая для удара силу, достаточную чтобы вместе с врагом снести ближайшее деревце. Глупец. Взмах, точное движение. Клинок взблескивает на солнце, рассекает воздух, коротко и легко. Со стороны кажется, будто металл коснулся кожи мягко, играючи. Но это конец. Вернее, начало — первый шаг в мир духов. Небольшая царапина, легкий росчерк. Противник еще не понимает что произошло, но рядом уже соткалась черная тень смерти, оскалилась в довольной ухмылке.

Прыжок в сторону, уворот. Дубинка проносится возле головы, обдав кожу холодным ветерком опасности. Рывок. В отблесках солнца клинок чертит огненный символ, что сменяется багрянцем. Кровь разлетается веером, орошая ближайшие кусты и землю алой горячей капелью. В расширенных глазах врага полыхает ужас и отражение падающего на землю предплечья, с намертво зажатой в холодеющих пальцах дубиной.

Остался последний противник. Короткий, на пределе скорости, взгляд назад. Один, размахивая культей и тоненько подвывая, кружится на месте, второй уже на земле, слабеющими пальцами зажимает рану на шее, откуда вместе с кровью толчками выплескивается жизнь. Не опасны. Взгляд возвращается назад, влипает во врага, что по-прежнему напирает, но уже без прежней уверенности. Глаза противника то и дело возвращаются к товарищам, что выбыли из боя так внезапно и непредсказуемо. Еще есть шанс, бросить оружие прямо сейчас, и бежать что есть сил. Возможно, странный парень с длинными светлыми волосами и небесной голубизной в газах не погонится, оставит жизнь.

Но… нет. Гордость не позволяет, а быть может разум излишне неповоротлив, а мысли неторопливы, чтобы принять решение вовремя. Уже не важно. Рывок вперед. Мечи сходятся крестом, на мгновенье замедляются, и… проскальзывают дальше, преодолев сопротивление плоти. Кровь взметается фонтанчиком, на лицо брызгает теплым. Лишившись головы, тело некоторое время стоит неподвижно, миг, другой, и вот оно замедленно валится, обращаясь бессмысленной грудой мяса.

Мычка отер лицо, оглядел место битвы: кровь, обрубки конечностей, недвижимые тела. Мужик, что зажимал горло, лежит без движения, глаза остекленели, с шеи уже не течет, крови не осталось. Другой едва шевелится, кожа на лице побледнела, губы шепчут невнятное, двигаясь все медленнее, из культи густой струйкой течет красное, смешиваясь с водой источника, расплывается мутным пятном. Нужно бы помочь, перетянуть рану, а лучше — прижечь, но тело не движется, словно кто-то внутри, холодный и бездушный, не дает позволения.

С трудом преодолев оцепенелость, Мычка порывисто подался вперед, присел рядом. Сперва медленно, со скрипом, как тяжелые жернова, но все быстрее и быстрее зашевелились мысли: как обработать рану, чем перетянуть, сколько понадобиться для разведения костра? Заметив движение, мужик ненадолго пришел в себя, дернулся всем телом. Заметив плеснувший в глазах страх, Мычка произнес:

— Не бойся, я помогу. Нужно остановить кровь.

— Нет, нет, не подходи!

Тот не поверил, задвигался, пытаясь отползти, но лишь расплескал грязь. Губы еще некоторое время шевелились, что-то шептали, но изо рта пошла кровавая пена. Дернувшись, мужик застыл. Руки коснулось мокрое, потекло по пальцам. Мычка опустил глаза. Рубаха погибшего с одного боку покраснела, напиталась кровью. Похоже, в пылу боя, он даже не заметил, как проткнул противнику ребра. Легкие наполнились кровью, и бродяга захлебнулся.

Хрустнуло, послышались сдавленные всхлипывания. Мычка поднял глаза. Из-за куста выглядывает Зимородок, лицо белее снега, от глаз, через щеки, пролегли мокрые дорожки, руки дрожат, а каждый вздох сотрясает тело сильнейшими спазмами. Не в силах оторваться, девушка смотрит на останки, что еще совсем недавно были живыми людьми.

Мычка покачал головой, встал, двинулся к спутнице. Заметив движение, та вздрогнула, попятилась, закрываясь руками. Ее затрясло сильнее, а всхлипы слились воедино, прорвались рыданьями.

— Не подходи, не подходи!

Девушка развернулась, бросилась бежать, однако споткнулась, распласталась на земле, но не остановилась, поползла, словно ящерка, что пытается уйти от неминуемой и ужасной угрозы. С тяжелым вздохом Мычка поднялся, вложил клинки в ножны, двинулся за подругой. Мелькнула расчетливая мысль, пока металл не потемнел, надо бы протереть кровь, очистить клинок от грязи, мелькнула и исчезла, не в силах пробить нарастающее оцепенение.

Мычка догнал девушку, поднял, прижал к груди, не взирая на сопротивление и вопли. Та сперва дергалась, пыталась бежать, раз за разом повторяя невнятные слова, но вскоре утихла, замерла, лишь время от времени по ее телу пробегала дрожь, выплескивая остатки пережитого ужаса.

Мычка гладил ее по волосам, баюкая, словно маленького ребенка, шептал что-то успокаивающее. Но мысли витали далеко, покинув реальный мир, устремились в мир иллюзий и мечты, и не желали возвращаться, избегая даже малейшего напоминания о произошедшем. Но и там, в области грез, где все заполнено призрачным маревом, а в блистающей дымке мелькают неведомые образы, не нашлось покоя. Белая мгла окрасилась пурпуром, то и дело рвалась искажаясь в мучительных пароксизмах, а за белесой дымкой, в возникающих ненадолго разрывах, проглядывал лик наставника. Суровый и неподвижный, наставник пронзал взглядом ученика насквозь, но глубоко в глазах затаилась скорбь и понимание, словно Филин сожалел о возложенной на хрупкие плечи ученика тяжелой ноше.

Глава 3

За всю вторую половину дня не перекинулись и парой слов. Зимородок кривила губы, и время от времени всхлипывала, а глаза подозрительно поблескивали, однако, замечая на себе взгляд спутника, лишь виновато пожимала плечами, да лезла вытаскивать несуществующую соринку. На краю зрения, за рощицами, то и дело мелькали группы домишек, но по молчаливому согласию оба делали вид, что не замечают жилья. Узрев вдали очертания изб, Зимородок поспешно отворачивалась, а Мычка каменел лицом.

Когда в дрожащей дымке курящегося от жара воздуха исчезла очередная группка изб, Зимородок осторожно произнесла:

— Может, все же зайдем, узнаем, что да как? — Перехватив мрачный взгляд спутника, поспешно добавила: — Но если что не так — сразу убежим!

Мычка молчал долго, так что Зимородок уже отчаялась услышать ответ, наконец обронил тяжко:

— У меня из головы не идут те трое, и… слова Филина.

Обрадованная ответом, Зимородок спросила с интересом:

— А что Филин, он что-то говорил?

— Он много говорил. — Мычка вздохнул. — Да только я не верил. Вернее, не особо задумывался. Рассказы о невиданных землях и суровых народах тогда казались не более чем сказкой, что навсегда останется уделом фантазий. И даже если все существует на самом деле, уж меня-то это не коснется. Видят духи леса, как же я ошибался.

Зимородок сочувственно посопела, сказала осторожно:

— Может, все не так уж и плохо, а те люди… Ну, не повезло, попались случайно. Ведь, знаешь сам, в семье не без урода. А остальные — люди как люди, ни плохие, ни хорошие. Или даже не так — остальные хорошие, просто, не повезло.

Мычка взглянул на спутницу, спросил горько:

— Настолько не повезло, что вот так, сразу, наткнулись на единственную на весь край троицу уродов?

Не найдя что ответить, Зимородок выдохнула эхом:

— Не повезло… — Но тут же поперхнулась, понимая, как нелепо и жалко выглядят слова оправдания.

Мычка вздохнул, продолжил с болью:

— Нет, Филин был прав. Его слова казались нелепыми, страшными в безмятежности древних лесов, где иди день на пролет — не встретишь живой души, а если встретишь, охотник охотнику друг, товарищ и брат, поможет, подскажет, поделится пищей и пригласит к костру. Хотя, конечно, бывали и исключения.

Мычка метнул короткий обжигающий взгляд на спутницу. Зимородок ощутила, как к щекам прилила кровь, хотела ответить колкостью, но сдержалась, произнесла кротко:

— Под этим крылись лишь недоверие и опаска.

Мычка кивнул.

— Пожалуй. И хотя кончилось все не так уж хорошо, признаю, отчасти виноват сам, нужно было уйти сразу.

Стремясь сменить неприятную тему, Зимородок спросила:

— А что же Филин? Продолжай, пожалуйста. Все же мы родственники, хотя ничего хорошего я от него не помню.

Мычка произнес в раздумье:

— Филин казался странным. Но теперь я понимаю, это оттого, что он видел иную жизнь, жил по другим, не известным в лесу правилам. Я не знаю ваших отношений, но, думаю, Филин бы отдал многое, чтобы тебе было хорошо, и он отдал.

Зимородок покачала головой, сказала недовольно:

— Не знаю, не знаю. Конечно, может ты и прав, но… — Она осеклась, спросила с удивлением: — А что он отдал?

Мычка усмехнулся, сказал невесело:

— Я долго не мог понять, зачем отшельнику потребовалось возиться с полумертвым парнем, тащить, выхаживать, учить? Сначала казалось, это естественное побуждение — помочь ближнему. Потом, узнав наставника получше, я понял, что неправ. Слишком много видел Филин в предыдущей жизни, слишком много пережил, чтобы придавать значение жизни незнакомца. Признаюсь честно, меня это возмутило до глубины души. Однако, он меня спас и учил, так что со временем я смирился.

Глаза Зимородок заблестели любопытством, она спросила с придыханьем:

— А что потом? Что ты думал потом?

— Потом я решил, что это от одиночества. Как бы ни был силен человек, ему не выжить одному. И дело не в хищных зверях и трудностях с пропитанием, хотя и это важно. Но человек не бер, и хоть иногда нужно с кем-то поделиться мыслями, послушать рассказ охотника, или просто побыть рядом. Однако, я ошибся и на этот раз.

Мычка замолчал, ушел в себя. Зимородок шла, приплясывая от нетерпения, наконец не выдержала, спросила вкрадчиво:

— И в чем оказалась правда?

Заметив, как щеки спутница порозовели, как заблестели глаза, Мычка улыбнулся краешком губ. Не то из-за пережитого, не то просто настало время, но сказанное не пропало даром. Воздвигнутая при первом знакомстве девушкой стена недоверия, хоть и не исчезла полностью, но заметно пошатнулась, пошла трещинами.

— Под конец я решил, что наставник не хочет, чтобы наработанные годами воинские умения пропали, желает передать мастерство как нельзя кстати подвернувшемуся ученику. Но я ошибся снова.

Зимородок всплеснула руками, произнесла с придыханием:

— Невероятно. Я еще никогда не слышала столь увлекательной истории. Так ты пришел к какому-то выводу, или до сих пор пребываешь в неведении?

Мычка улыбнулся шире, кивнул.

— Я не был до конца уверен, но события сегодняшнего дня позволили понять наверняка. Филин ушел в лес, но его душа осталась где-то там, на далеких просторах. Он принял решение навсегда порвать с прошлым, но не желал подобной судьбы тебе.

— Он сам тебе сказал? — Зимородок нахмурилась.

Мычка покачал головой, сказал мягко:

— Нет, он вообще говорил мало и не всегда понятно. Лишь теперь до меня начинает кое-что доходить, но далеко не все.

— Так что же со мной? — напомнила Зимородок.

— Он не хотел, чтобы ты провела жизнь в глухом уголке леса, но и не хотел заниматься этим сам, и потому нашел помощника.

— Тебя? — Зимородок ахнула.

— Меня. — Мычка кивнул. — Он спас меня, тем самым заручившись невольным согласием, научил искусству боя, обезопасив от случайной гибели.

— Тебя? — повторила Зимородок чуть слышно.

Мычка вновь кивнул.

— Меня. Но тебя в первую очередь.

Зимородок долго молчала, спросила в раздумье:

— И что же получается, ты мой… хранитель?

Мычка повел плечами, так что хрустнули косточки, сказал с подъемом:

— Хранитель и проводник. Я обещал наставнику, что доведу тебя до указанного места, чего бы это ни стоило.

Зимородок вскинула глаза, взглянула пытливо.

— И ты собираешься следовать слову?

— Конечно. — Мычка развел руками. — Как же иначе?

Зимородок прищурилась, спросила с едва заметной язвинкой:

— А если что-то пойдет не так, скажем, нам встретятся непреодолимые препятствия, или… буду не согласна я?

Мычка сказал серьезно:

— Придется преодолеть. А насчет последнего… Вообще-то я не припомню, чтобы ты хоть раз была согласна.

Зимородок закусила губу, а Мычка улыбнулся, зашагал бодрее, ощущая, как на сердце становится легко, а из тела уходит напряжение, не отпускавшее с того самого момента, как закончился жуткий бой у источника.

Ближе к вечеру впереди обозначились силуэты домиков, но, на этот раз, Мычка не стал менять направление, двинулся прямиком к селу, чем вызвал немалое удивление спутницы. Предположив, что, утомленный дорогой, Мычка просто не заметил изб, девушка произнесла негромко:

— Впереди деревня, и если мы не свернем…

— Мы не свернем.

В голосе спутника прозвучала столь непоколебимая уверенность, что Зимородок вздрогнула, спросила с испугом:

— Ты что-то задумал?

Мычка пожал плечами, сказал просто:

— Ничего особенного: найти кров, пищу, посмотреть чем живут люди. Ну и, главное, спросить путь.

Глаза Зимородок расширились от испуга, но в голосе прозвучала страстная надежда:

— Кров над головой, чистая постель, неужели это возможно! — Она запнулась, закусив губу, взглянула виновато.

Не обратив внимания на прорвавшиеся эмоции спутницы, Мычка сказал серьезно:

— За сегодня нам на глаза попались две или три деревушки. Думаю, дальше будет не меньше. Раньше или позже, но к людям придется выйти. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что идем в верном направлении. Должен же хоть кто-то знать о городе под скалой.

Зимородок сказала с опаской:

— А если, здесь живут такие же… ну, как те, что попались у источника?

Мычка шевельнул плечами, убеждаясь, что перевязь с оружием никуда не делась, сказал чуть слышно, но с такой суровостью, что у спутницы по спине разбежались мурашки:

— Придется поискать ночлег в другом месте.

Зимородок втянула голову в плечи. Стало неуютно, мысль о ночлеге вдруг показалась не настолько привлекательной, да и далекие силуэты домиков как-то разом растеряли очарование, наполнились опасностью и угрозой. Перед внутренним взором промелькнуло утреннее, ужасное. И хотя, перепугавшись, она зрела происходящее лишь мельком, увиденное запало в память надолго. Лицо спутника, обычно спокойное, порой виноватое, часто улыбчивое, окаменевшее, словно маска мертвеца, лишь пульсирующая в глазах жуткая ярость, да короткие, быстрые движения, превращающие живых, полных сил мужчин, в безжизненные, брызжущие кровью куски мяса.

Похоже, дядя оказался достаточно мудр, подобрав ей в спутники не одного из соплеменников, преисполненных высокомерия и спеси, ленивых парней, а лесного дикаря. Вершинник прост и бесхитростен, часто не понимает остроумные шутки, но в вопросах жизни и смерти десятку соплеменников она предпочтет одного его. Хотя, конечно, на будущее стоит быть осмотрительнее. Если уж он, не моргнув, раскрошил троих здоровяков-незнакомцев, что станет с ней, хрупкой девушкой, если очередная колкая шутка не понравится спутнику: отрежет язык, оставит одну, посадит голышом в муравейник?!

Оценив застывшее на лице спутницы сомнение по-своему, Мычка потрепал девушку по плечу, сказал ободряюще:

— Думаю, все будет хорошо. Ну не может вся деревня состоять из одних злодеев! В конце концов, даже в вашем замечательном селе убить меня решились всего четверо, хотя народу добрых полсотни.

Зимородок вскинула глаза, от услышанного ее повело, но Мычка уже бодро топал вперед, стремительно удаляясь, так что пришлось бежать следом, чтобы в наползающих сумерках не потерять товарища из виду. Зимородок догнала, пошла рядом, поглядывая то на спутника, то на приближающиеся огни деревни. Заметив, что Мычка хмурит брови, раз за разом осматриваясь, поинтересовалась:

— Что-то не так?

Тот потер лоб, сказал в раздумье:

— Вероятно, наблюдение не к месту, но трава здесь на удивление однообразна. Ты не находишь?

Зимородок некоторое время осматривалась, пожала плечами.

— Возможно. И что с того?

Услышав в голосе девушки напряжение, Мычка улыбнулся, сказал успокаивающе:

— Ничего. Просто, складывается ощущение, что ее специально растят. Взгляни, травинки — одна к одной.

Зимородок мгновенно успокоилась и лишь покачала головой. В тот момент, когда на них вот-вот набросятся жители деревни, чтобы схватить, связать, и потащить в укромное место, жарко дыша и сладострастно облапывая за все что только можно… Ее спутник приглядывается к какой-то там травке. Подумать только! Высаживают ее, или не высаживают? Да наплевать! Гораздо важнее — окажется ли в селе подходящее место для ночлега, или придется, как всегда, тащиться в ближайшую рощу, вдыхать едкий дым костра, чтобы хоть как-то отогнать крылатых кровопийц, отдавливать бока о камушки и ветки, а ближе к утру стучать зубами от холода, и вытряхивать из одежды наползших за ночь жуков да гусениц.

Домики приблизились, разрослись, из смешных темных букашек превратившись в полноценные избы. Послышался брех собак и приглушенные разговоры невидимых во тьме селян. Миновали Одину избу, другую. Мычка остановился, покрутив головой, сказал неуверенно:

— Пожалуй, стоит постучать в один из домов. Надеюсь, хозяева не спят, или легли совсем недавно, и не будут слишком недовольны.

— Погоди, — Зимородок коснулась его за плечо, — вон идет человек. Спросим сперва у него. Может и не придется будить людей попусту. Эй, любезный!

Идущая навстречу тень вздрогнула, отступила. Похоже, незнакомец шел задумавшись, и испугался резкого звука, однако, заметив, что ничего страшного не происходит, сделал пару шагов вперед, остановился в ожидании.

Замедленно, не делая резких движений, Зимородок подошла, сказала с улыбкой:

— Не бойся. Мы, хоть и не местные, но мирные.

Незнакомец оказался молодым парнем. Хмыкнув, он произнес преувеличенно весело:

— Кто-то боится? Тебе показалось, красавица.

Зимородок кивнула, сказала примирительно:

— Вижу, ошиблась. Темно, так что не обессудь. Скажи, есть ли здесь где переночевать и подкрепиться?

Парень развел руками.

— Есть, еще бы не быть. Вон, чуток дальше, сразу за теми избами.

— А что там? — осторожно поинтересовался Мычка, стараясь говорить как можно дружелюбнее.

Парень хоть и храбрится, но, судя по подергиванию рук и ломающемуся неровному голосу, явно трусит. Одно неверное движение, и разговорчивый незнакомец задаст стрекача, и хорошо, если не за подмогой. Отбивайся потом от толпы услужливых местных, что вместо крова и еды наперебой начнут предлагать крепкие увесистые дубинки.

— Что-что, известно что. Корчма старого Дерюги, — парень фыркнул, словно в жизни не слышал вопроса глупее. — Неужели не слышали?

Зимородок оттерла Мычку в сторону, так что парень наконец перестал испуганно коситься на торчащие над плечами вершинника рукояти мечей, промурлыкала:

— Конечно слышали! Все слышали о, как ты сказал? В корчме Дерюги… Вот только бывать не доводилось. Окажи любезность, проводи, чтобы мы ненароком не заплутали, в другой дом не сунулись.

Польщенный, парень расплылся в улыбке, но взглянув девушке через плечо, вновь нахмурился, буркнул:

— Провел бы, да тороплюсь. Идите, куда указал, не заблудитесь, тут совсем рядом.

Не дожидаясь дальнейших вопросов, парень свернул в сторону, юркнул за ближайший забор и исчез из виду. Мычка почесал в затылке, сказал задумчиво:

— Вроде бы до разговора он никуда не торопился.

Зимородок повернулась, сказала сердито:

— Такого как ты ночью встретишь — враз заторопишься. Ты зачем спрашивать начал, поговорить захотелось?

Мычка пожал плечами, сказал с неловкостью:

— Да как-то не подумал, что такой страшный.

— Такой-такой. И даже еще страшнее, — обвиняюще бросила Зимородок. — Так что, будь добр, постарайся не распускать язык. У нас появилась отличная возможность нормально отдохнуть, и я не хочу бежать в лес лишь потому, что кто-то с перепугу схватится за нож, а ты начнешь защищаться.

— А что плохого в том, чтобы защищаться? — протянул Мычка озадаченно.

— Если ты сможешь убедить местных, что разбросанные вокруг кровавые ошметки их товарищей были до нашего прихода — ничего, — едко ответила Зимородок. — Только мне отчего-то кажется, они не поверят.

Глава 4

Как и предупреждал парнишка, найти корчму отказалось не сложно. Крепкое массивное здание, гораздо больше и основательнее окружающих хижин, оказалось на перекрестье сходящихся со всей деревушки путей явно не случайно. Густой черный дым из трубы, невнятный шум голосов и явственный запах пищи окончательно развеяли сомнения. Прислушиваясь к доносящемуся гомону, Мычка сказал с улыбкой:

— Похоже, местные не так уж плохи. Возвести специальный дом, чтобы приятно провести время за беседой, трапезой, а если негде, или далеко идти, то и заночевать, могли только очень хорошие люди.

Принюхиваясь к сочащимся сквозь ставни ароматам, и приплясывая от нетерпения, Зимородок произнесла:

— Пойдем быстрее, а то я от голода сейчас забор начну грызть. — Добавила с запинкой: — А о местных поговорим после, если до того мнение не изменится.

Она устремилась ко входу, толкнула дверь. По ушам ударил гул голосов, а ноздри забило волной запахов. От чада и спертого воздуха запершило в горле так, что выступили слезы, Зимородок невольно закашлялась, с испугом огляделась. Мрачное помещение с почерневшими стенами и закопченным потолком, большая часть пространства заставлена массивными столами с приземистыми тяжелыми скамьями. Чуть свободнее возле дальней стены с широким проемом, откуда тянет жаром, и катятся волны одуряющего запаха пищи.

Комната погружена в полутьму, отблески тлеющих в очаге углей слабы и дальние углы тонут во мраке. Корчма полна людей, но во тьме не разглядеть фигур, а лица — словно бледные пятна, лишь время от времени влажно поблескивают глаза, отчего кажется, что за столами не люди, а жуткие лесные духи.

В спину легонько толкнуло. Зимородок испуганно дернулась, поспешно посторонилась, дождавшись, когда спутник выдвинется вперед, засеменила следом. Отыскав взглядом свободное место, Мычка направился к столу, стараясь не задевать посетителей, тем более, что некоторые едва сидят, покачиваясь, словно от сильного ветра. Его провожали настороженными взглядами, но, едва Мычка поворачивал голову, все тут же отводили глаза, словно вовсе и не интересовались припозднившимся посетителем.

Остановившись у свободного места, Мычка спросил дружелюбно:

— Можно присесть?

Сидящий за столом плюгавый мужичок произнес нечто невнятное, другие двое не прореагировали вовсе, продолжили сидеть недвижимо, уткнувшись лицами в тарелки. Пожав плечами, Мычка присел, бросив взгляд на спутницу, сделал приглашающий жест. Зимородок поморщилась. Даже клубящийся в комнате дым и недостаток света не скрывают въевшиеся в дерево столешницы темные разводы. Тщательно стряхнув крошки со скамьи, она села, с брезгливой гримаской отодвинула в сторону полную обглоданных костей миску, приняв горделивую позу, застыла.

Пока Мычка вертел головой, высматривая, у кого бы узнать местные правила, из проема в стене выдвинулся тучный мужик в засаленном кожаном переднике. Окинув зал внимательным взглядом, он безошибочно вычленил новых посетителей, направился прямиком к столу.

— Что будете заказывать? — рявкнул так неожиданно и громко, что Зимородок ойкнула, подпрыгнула на месте.

Мычка развел руками, сказал просительно:

— Мы здесь впервые. Объясни, что это за место.

Мужик не выказал удивления, прорычал:

— Это корчма Дерюги, стало быть, меня. Здесь едят, пьют и спят. Конечно, если есть чем заплатить. Надеюсь, у вас есть?

Не переставая улыбаться, Мычка произнес:

— Заплатить. Я не понимаю о чем ты.

Дерюга нахмурился, взглянув на Зимородка, рявкнул:

— Твой парень прикидывается, или и в правду дурак?

Заметив, как, не смотря на улыбку, закаменело лицо спутника, Зимородок поспешно произнесла:

— Не обращай внимания. Седьмицу назад ему сук на голову упал. С тех пор заговаривается.

Хозяин корчмы кивнул, сказал с жалостью:

— То-то я смотрю — лыбится без причины. Теперь понятно. — Он пошерудил в кармане передника, извлек горсть плоских металлических кружков, сунув под нос вершиннику, произнес: — Деньги, деньжата, монетки… есть такое? Иначе ни еды, ни крова, и лучше выметайтесь сразу. И так места нет.

Зимородок спала с лица, однако Мычка вдруг просиял, полез в заплечный мешок. Пошарив, он извлек кружочек, подобный тем, что показал хозяин, только заметно крупнее, и совсем другого, не зеленоватого, а темно-желтого цвета, протянул.

— Пойдет?

Дерюга лапнул монетку, его глаза расширились, а голос разом просел.

— Конечно! — Сглотнув, он просипел в странном возбуждении: — Сейчас все будет: поесть, выпить, ну и конечно комната. Ведь вы не пойдете дальше на ночь глядя.

Хозяин корчмы исчез. Зимородок наклонилась ближе, потрясенно прошептала:

— Ты откуда это взял?!

Мычка отмахнулся.

— Когда у тебя дома рылся в сундуке, случайно под руку попало. Хотел оставить, но чуток взял, а теперь, гляди-ка, пригодилось.

Зимородок ахнула, схватилась за голову, прошипела сдавленно:

— Чурбан лесной, ты вообще представляешь, сколько ты ему сейчас дал?! Да за эту монету таких три корчмы можно выменять, вместе с хозяином, припасами и всеми посетителями вместе взятыми!

Мычка сморгнул, силясь понять, чем вызвал ярость спутницы, но в этот миг вернулся хозяин, притащив здоровенное блюдо, и мысли исчезли, вытесненные проснувшимся аппетитом. Хозяин опустил блюдо на стол, бесцеремонно столкнув прочие миски на самый край, тут же исчез, но вскоре вернулся с двумя пузатыми глиняными кувшинами с блестящими черными крышками и парой глиняных же чарок. Выложив принесенное на стол, он промурлыкал:

— Кушайте, наслаждайтесь. Если что понадобится — зовите.

Осмотрев стол, Мычка ощутил, как рот наполняется слюной, а желудок голодно завывает. Засыпанные зеленью ломти горячего мяса, глубокие миски парующие обжигающей похлебкой, ранее не виданные, но вкусные на вид корнеплоды и здоровенный кусок чего-то серого, ноздреватого.

Глаза разбежались, не в силах выбрать. Мысль еще только обозначилась, а руки уже подтянули ближайшую миску, ухватили кусок побольше, забросили в рот. Рядом хрустит и чавкает Зимородок. Изредка, перехватив насмешливый взгляд, спохватывается, начинает есть с достоинством, но вскоре забывает, принимается чавкать и хрустеть еще громче.

Выплюнув очередную кость, Мычка скептически осмотрел опустевшую тарелку, отодвинул, придвинул следующую. Миска с похлебкой. Жидкость чуть подостыла, подернулась пленочкой жира, но внутри по-прежнему обжигающе горяча. Ложка так и замелькала, не успевая двигаться ото рта к миске и обратно. Взгляд остановился на ноздреватой массы, что при помощи подруги уменьшилась едва не вдвое. Мычка оторвал кусочек, принюхался, осторожно положил на язык, и вскоре уже упоенно жевал, заедая очередную порцию похлебки.

И мясо и похлебка оказались насыщены терпкой приправой, и вскоре Мычка ощутил сильнейшую жажду. Взгляд упал на кувшины, стоящие там, где и поставил хозяин. Плюгавый мужичок с мутным взглядом, косился на кувшины с явным вожделением, но трогать не решался. Мычка взял ближайший, потянул за крышку. Хряснуло, крышечка с натугой вышла. К запахам пота и дыма примешался кисло-сладкий аромат. Похоже, хозяин откупорил для ценных гостей одно из своих лучших вин. Мычка плеснул в чарку, глотнул, скривился, ощущая, как по рту разливается жидкий огонь, проникает в глотку, заполняет желудок, поджигая все на пути, идет дальше.

Подобное он уже пробовал в деревне. Тогда изделие охотников показалось гораздо менее приятным, правда, это было давно, и, возможно, вкусы успели поменяться. Он опорожнил чарку, но больше наливать не стал, памятуя, насколько вино коварно. Если где-нибудь в лесу, вдали от людей, еще можно напиться до беспамятства, то терять бдительность в незнакомом селе явно не стоит.

Зимородок, однако, успела хлебнуть, и явно не один раз. Глядя, как у спутницы раскраснелись щеки, а глаза непривычно заблестели, Мычка покачал головой, спрятал непочатый кувшин, а открытый с остатками вина протянул плюгавому соседу, со словами:

— Испей, не откажи в милости.

Заметив придвигающийся кувшин, тот мигом вышел из оцепенелости, схватив подарок, буркнул:

— Уж не откажу, не бойся.

Запрокинув кувшин, мужичок стал глотать столь жадно, будто не пил несколько дней. Глядя, как ходит вверх-вниз кадык соседа, Мычка с удовлетворением кивнул. Зимородок же покосилась с недовольством, спросила злым шепотом:

— Зачем отдал? Если не хочешь сам, не значит, что другим не надо.

Мычка коснулся заплечного мешка, сказал укоряюще:

— У нас есть еще, но, не думаю, что это хорошая мысль. Вино коварно. Посмотри на них, — он кивнул на дремлющих соседей по столу, — эти люди спят, одурманенные напитком. Если произойдет что-то нехорошее, они даже не заметят.

Зимородок наморщила носик, фыркнула:

— Было бы чего бояться. В глухом лесу, среди диких зверей, еще понятно. Но здесь…

Мычка лишь вздохнул, убеждаясь, что убрал вино вовремя. Еще немного, и Зимородок начнет лезть с разговорами к местным, вон как раскраснелась, глазенками так и сверкает, а там и до драки не далеко. Конечно, можно и подраться, уже почти цикл, как он не схлестывался в хорошей кулачной забаве, но отчего-то кажется, что местные не поймут. Да и Зимородок не одобрит, когда, вместо желанной чистой постели, очнется посреди леса, замерзшая и вымазанная в грязи.

Он завертел головой, отыскивая корчмаря. Тот возник, словно этого и ждал, спросил с приторной улыбкой:

— Еще мяса, вина?

— Благодарю, не нужно. — Мычка покачал головой. — Наверное, мы все же отправимся спать. Конечно, если я не ослышался, и у тебя действительно есть комнаты.

Корчмарь всплеснул руками, отчего его огромный живот колыхнулся, воскликнул:

— Конечно есть, как не быть! Вот только… — он на мгновенье запнулся, — все комнаты заняты. Все, кроме одной. Но смею вас уверить — лучшей! Там есть окошко, ларь, и отличная большая кровать.

Зимородок кивала в такт словам, но едва услышала последнее, вспыхнула, воскликнула с негодованием:

— Как одна? Что значит одна? Нам нужны две!

Корчмарь захлопнул рот так, что клацнули зубы, взглянул с непониманием, перевел глаза на Мычку. В его глазах удивление мешалось с подозрительностью. Заметив, как лицо корчмаря твердеет, а в глазах зажигаются нехорошие огоньки, Мычка примирительно улыбнулся. Вспомнив, как именно в его деревне обозначали перебравших вина, он кивнул в сторону девушки, незаметно пощелкал себя средним пальцем по краешку челюсти, не особо надеясь, что Дерюга поймет.

Однако жест оказался универсален, и корчмарь понимающе закивал, расплылся в улыбке, пробормотал:

— Конечно, конечно. Все, как пожелаете. Раз нужны две — будут две.

Мычка с облегчением выдохнул, поднялся, заодно подхватив спутницу, произнес:

— Что ж, веди. Сил нет, как спать хочется.

Корчмарь двинулся вперед, дойдя до дальнего угла, отворил дверь, застыл в ожидании. Крепче ухватив девушку за руку, Мычка пошел следом, не обращая внимания на нахмуренные брови и недовольное сопенье спутницы. Перед дверью Мычка обернулся, мельком оглядел помещение, перехватив несколько внимательных взглядов, что, впрочем, тут же исчезли, потеряв всякий интерес.

Дверь захлопнулась, отрезая от шума и запахов помещенья. Одновременно стало темно. Прислушиваясь к тяжелым шагам хозяина корчмы, Мычка пошел следом. Вот шаги затихли, что-то протяжно скрипнуло.

— А вот и ваша комната. Заходите. Тут несколько темновато, но внутри окно, так что света хватит.

Мычка осторожно обошел Дерюгу, больше похожего на сгусток тьмы, вошел в помещение. Дверь захлопнулась. Послышалось приглушенное — «доброй ночи», заскрипели удаляющиеся шаги, хлопнуло вторично и все стихло.

Рядом засопело, донеслось недовольное:

— Ты это все специально подстроил! Думаешь, я не видела, как вы переглядывались с корчмарем?

— Я лягу на полу, — произнес Мычка отстраненно.

Зимородок помолчала, не ожидав столь простого решения, сказала неуверенно:

— Какая разница, все одно подглядывать будешь.

Дождавшись, когда глаза привыкнут, и смогут различить хотя бы общие очертания интерьера, Мычка осмотрел комнатку. Небольшая, три на четыре шага, комнатушка не поражает богатством: кровать у одной стены, ларь, а по совместительству стол, у противоположной. Мелкое, затянутое помутневшим от старости звериным пузырем окошко почти не пропускает свет, и огни в окнах ближайших изб кажутся далекими и бледными, словно звезды.

Зимородок скользнула к постели, проворчала:

— Отвернись.

Мычка послушно повернулся. В ожидании, пока за спиной затихнет шуршание, взгляд мазнул по двери, вверх, затем вниз, не обнаружив на пути препятствий, прошелся вновь и вновь. Мычка произнес в раздумье:

— Похоже, здесь и впрямь живут хорошие люди.

— Это почему? — донеслось сонное.

— У двери нет засова.

Шорох за спиной затих, Зимородок воскликнула в изумлении:

— То есть как нет, совсем?

Мычка пожал плечами.

— Ну да. А зачем, если к двери кроме постояльцев никто не притронется?

— Что значит никто? — пискнула Зимородок в возмущении. — А если сквозняком распахнет, а я тут голая?

Позади отчаянно заскрипело, громко зашуршало одеяло, будто и впрямь дверь вот-вот распахнется, и в комнату ввалится развеселая толпа постояльцев, примется с пристрастием и интересом пялить глаза.

— Ты закончила? — Мычка нетерпеливо передернул плечами. — Вообще-то я бы тоже прилег.

Из-за спины донеслось задушенное, будто Зимородок не просто завернулась в одеяло, но и забилась под кровать:

— Да. Но только чур, ложись на пол. Ты обещал!

Для верности Мычка постоял еще немного, чтобы уж точно не увидеть даже кусочка обнаженного тела, что без ведома хозяйки, неким удивительным образом, случайно высунулось из-под одеяла, после чего повернулся, принялся раздеваться. Он не стал открывать ларь, а просто сложил вещи сверху, сперва перевязь, затем заплечный мешок.

Со вздохом облегченья Мычка опустился на пол, подложив рубаху под спину, а штаны, в качестве подушки, под голову, поерзав, и устроившись удобнее, затих. Навалилась усталость, натруженные дорогой, приятно заныли мышцы. Однако сон не шел. Непривычная, после свободы леса, теснота комнаты давит, порождая смутные опасения и невнятное беспокойство.

Мычка прислушался. Сверху доносится равномерное сопенье, Зимородок уже спит. Приглушенные стенами, слышны разговоры оставшихся в зале людей, откуда-то издали доносится частый брех собак и заунывная песня. Он еще некоторое время прислушивался, но вскоре глаза закрылись, звуки истончились, и мир исчез, погрузившись в мягкую долгожданную черноту.

Глава 5

Тихий скрип царапнул острым коготком, отчего уши разом дернулись, повернулись к источнику звука. Сон мгновенно слетел, как уносятся остатки утреннего тумана под порывом свежего ветерка. Не открывая глаз, Мычка прислушался до ломоты в черепе. Тишина. Ни звука. Словно шорох почудился. Может и так, вот только откуда взялось ощущение, что в комнате появился кто-то еще?

Мычка приоткрыл глаза, принюхался. Ноздрей коснулся запах лука и специй, мощный, будто к лицу поднесли тарелку с пищей. Похоже, ночной гость перед визитом не удосужился прополоскать рот. Вновь скрипнуло. Визитер явно пытается ступать как можно тише, но получается плохо. Возможно, если бы в комнатке остановились обычные люди, от подобного шума никто и не почесался, но только не вершинник.

Темное пятно в проеме качнулось, сдвинулось, сперва на шажок, затем еще. Мычка смутно удивился, что гость до сих пор не отдавил ему ногу. Шажок. Еще шажок. Фигура нависла над ларем, руки протянулись к вещам, зашуршала ткань. Мычка с облегченьем выдохнул. Визитер оказался обычным воришкой, и заглянул всего лишь проверить содержимое мешка, не имея за душой более жестоких намерений.

Мягко, стараясь не шуметь, Мычка поднял руку, примерившись, цапнул незнакомца за ляжку. Тот вспикнул, шарахнулся к выходу, однако запнулся, вылетев в коридор, с грохотом приложился об стену. Судя по звуку, удар получился не слабым, однако страх оказался сильнее, и визитер рванул к выходу, жалобно поскуливая и жутко топоча. Хлопнуло, где-то в отдаленье приглушенно зазвенело, и все стихло.

Полежав некоторое время, но так больше ничего и не услышав, Мычка поднялся, проверил вещи, не унес ли чего с перепугу незадачливый грабитель, после чего тщательно притворил дверь и улегся обратно. Не смотря на произведенный гостем изрядный шум, Зимородок даже не почесалась, дышала размеренно и тихо. Похоже, шума не слышали и снаружи, по крайней мере никто не пришел поинтересоваться. Подождав еще немного, Мычка уснул вновь.

Вновь заскрипело. Мычка мгновенно пробудился, готовый к новым неожиданностям, однако, услышав протяжный, с завыванием, зевок, успокоился. Руководствуясь старой привычкой, глаза Мычка не открыл, но судя по пробивающемуся через веки свету утро давно наступило. Зевок повторился, заскрипела постель. Обдав щеку воздухом, рядом опустилась нога, за ней вторая. Мычка чуть приоткрыл веки, скосил глаза. Перед глазами, подсвеченная льющимся из окна светом, возникла стопа, пальцы смешно торчат в стороны, сквозь бледно-розовую кожицу видны голубенькие жилки.

Мычка улыбнулся, закрыл глаза вновь. И как раз вовремя, потому что мгновенье спустя Зимородок встала. От мысли, насколько интересный вид открывается из его положения, Мычка едва не распахнул глаза, но, представив, что случится, если спутница это увидит, зажмурился покрепче, а для верности еще и нахмурился.

Сверху завозилось. Судя по слабому касанию воздуха и скрипу половиц, девушка шагнула. Однако, мгновенье спустя донесся испуганный вспик, постель хрястнула, будто сверху бросили нечто тяжелое, раздался негодующий шепот:

— Вот ведь разлегся, демон лесной! Напугал едва не до икотки.

С трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос, Мычка произнес:

— С добрым утром.

Ответом стал задушенный всхлип, Зимородок произнесла с ужасом:

— Так ты не спишь?

— Возможно бы и спал, если бы кое-кто не начал топтаться по голове, — ответил Мычка с усмешкой.

Зимородок сказала виновато:

— Я не заметила. — Опомнившись, сменила тон, воскликнула обвиняюще: — Да ты подсматривал!

Мысленно приготовившись к утомительной беседе, Мычка произнес ровно:

— Не подсматривал.

Зимородок фыркнула:

— Как же, ври больше! Подсматривал, не мог не подсматривать!

— Это почему? — удивился Мычка.

— Любой бы на твоем месте подсмотрел, — заявила Зимородок с непоколебимой уверенностью.

— А я, представь, не подсматривал! — произнес Мычка упрямо.

Зимородок помолчала, сказала упавшим голосом:

— Но, почему? Разве я такая страшная?

Мычка поперхнулся, некоторое время собирался с ответом, наконец вздохнул, сказал примирительно:

— Ладно, ты права, я подсматривал.

Зимородок запрыгала в кровати так, что взметнулась пыль, заорала победно:

— Я же говорила, говорила! А еще врал. У, нечисть лесная.

Мычка лишь вздохнул, поднялся подчеркнуто неторопливо, позволяя подруге получше спрятаться в одеяло, выглянул в окно. За мутным пузырем ничего толком не разглядеть, смутные тени да яркие пятна света, остальное лишь угадывается, почти не выделяясь на фоне почерневшей от времени пленки.

Рука наткнулась на мягкое, пальцы невольно сгребли, поднесли к глазам, в тот же миг раздался негодующий вопль:

— И не лапай мою одежду! И без того мятая. А после твоих пальцев станет и вовсе непотребной.

Мычка сгреб рубаху и штаны, не глядя, бросил через плечо, сказал отстраненно:

— Пойду, осмотрюсь. А ты одевайся и выходи. Если не будешь тележится, авось к завтраку поспеешь.

Он двинулся к выходу, отворил дверь. Позади завозилось, донеслось наставительное:

— Будешь заказывать еду — меня подожди, а то подсунут черствое. Тебе-то без разницы, а я подавлюсь. И больше не давай этому пройдохе-хозяину монет, он и так нам до конца жизни должен. В смысле, мне должен. Вы оба должны!

Мычка поспешно шагнул наружу, захлопнул дверь. Звук как ножом отрезало. Он с облегчением вздохнул, повел плечами. Порой Зимородок становилась настолько несносной, что хотелось бросить все, плюнуть на данное наставнику слово и бежать не оглядываясь, лишь бы не слышать занудных наставлений. Причем, ладно в лесу, там хоть можно пригрозить муравейником, или припугнуть бером, но здесь, в деревне…

Отмахнувшись от неприятных мыслей, Мычка прошел через коридор, мимо ряда одинаковых дверей, судя по всему ведущих в такие же комнатушки для гостей, отворил ведущую в зал дверь. С вечера зал не особо изменился, разве поубавилось посетителей, да стало ощутимо светлее. Огибая столы, и перешагивая тела перебравших с вечера гостей, мирно дремлющих возле лавок, Мычка вышел наружу.

Ноги ступили на твердое, взбили облачка пыли. У дверей лишенное травы серое пятно, земля вытоптана до состояния камня. Похоже, заведение Дерюги пользуется популярностью. Что не удивительно. Село гораздо больше, чем родное, как по размеру, так и по количеству домов.

Мычка повертел головой. Домов много, но стоят не абы как, рядками, а между — пустой промежуток. В памяти всплыл диковинное слово — улица. Мычка повторил про себя пару раз, покатал на языке, кивнул с одобрением. Умно и удобно. Люди позаботились, чтобы оставить свободное пространство для подвоза материала, да и для прохожих.

Осмотревшись, он вернулся в корчму, после жарких солнечных лучей ощутив приятную прохладу помещенья. Навстречу шагнул хозяин, расплывшись в улыбке, поинтересовался:

— Хорошо ли спалось?

Мычка кивнул.

— Неплохо. Вот только…

— Что?

Дерюга задал вопрос чересчур поспешно, а глаза забегали. Мычка улыбнулся, махнул рукой.

— Шумновато, да в дверь кто-то среди ночи долбился, не иначе — комнаты попутал.

Дерюга задумался, сказал отстраненно:

— Да-да, бывает, гости перебирают с вином, вот и… — Он шагнул в сторону, но, словно что-то вспомнив, тут же вернулся, спросил с великим радушием: — Может завтрак? Для столь щедрых гостей только самое лучшее.

Вспомнив наставления Зимородок, Мычка произнес с расстановкой:

— Вчера я впотьмах спутал монеты, так что… почему бы и позавтракать, раз оплачено?

Лицо хозяина вытянулось, похоже, за завтрак он рассчитывал получить еще столько же, если не больше, однако спорить не стал, лишь произнес с кривой улыбкой:

— Конечно, конечно. Сейчас все будет.

Мычка проводил Дерюгу взглядом, заметив, как недобро сверкнули глаза хозяина корчмы, однако значения не придал. Сев за ближайший стол, прямо напротив входа, он замер в ожидании. На фоне потемневших стен дверной проем с распахнутой настежь дверью кажется входом в неведомый мир. Вот, совсем рядом, задымленные балки потолка, грязные половицы, серые брусья стены, но стоит сделать шаг, попадаешь в наполненный сочной зеленью, пышущий зноем мир с белоснежными шапочками облаков и пронзительным синим небом.

Замечтавшись, Мычка пропустил момент, как оказался не один, а когда повернул голову, наткнулся на вопрошающий взгляд спутницы.

— Надеюсь, прежде чем попусту таращиться на улицу, ты успел заказать завтрак?

Мычка кивнул, произнес отвлеченно:

— Сколько живу, не перестаю удивляться, насколько мир прекрасен.

Зимородок заглянула в глаза спутнику, перевела взгляд в проем, вновь вернула, спросила с подозрением:

— Никак, девку красивую увидел?

Мычка вздохнул, сказал с чувством:

— Небо, облака, роща… Вроде бы одни и те же, но всякий раз видятся по-разному. Если смотреть из леса — одно, стоя посреди поля — совсем другое, а отсюда, из темного зева корчмы — то и вовсе иначе.

Зимородок некоторое время сверлила Мычку недовольным взглядом, затем улыбнулась, сказала понимающе:

— Это у тебя с голодухи. Я, когда в животе урчит, тоже начинаю цветочками любоваться, чтобы отвлечься. Ничего, сейчас принесут завтрак, поешь, и все наладится.

Зашуршали шаги. На столешнице возникли миски — то же, что и вчера: мясо, похлебка, горстка овощей и ноздреватый ломоть. Мычка пододвинул миску, принялся с аппетитом есть, Зимородок же долго принюхивалась, тыкала мясо пальцем, наконец, откусила кусочек, проворчала с недовольным видом:

— Так и думала, что черствое подсунет. Мог бы и подогреть.

Мычка пожал плечами, сказал с подъемом:

— А по мне, так неплохо, твердовато в меру, а то, что холодное… так и не хочется горячего с утра. Особенно понравилось это, только не могу понять, из чего сделано. — Он подбросил на ладони ноздреватый кусочек.

Зимородок покосилась на спутника, наморщила лоб, словно что-то вспоминая, сказала с запинкой:

— Кажется, это называется хлеб, а готовят из травы.

Мычка забросил кусочек в рот, сказал, будто пробуя на вкус:

— Хлеб… Какое необычное слово! — Спросил пытливо: — Скажи, откуда ты все знаешь?

Ковыряясь в мясе, Зимородок буркнула:

— Что все?

— Ну, о деньгах, о хлебе? И ведь наверняка это далеко не все.

Зимородок с отвращением отодвинула мясо, отщипнув кусочек хлеба, сказала задумчиво:

— Я не всегда жила в лесу. Давным-давно меня привезли в деревню рыбарей.

— Филин? — выпалил Мычка осененный догадкой.

Зимородок кивнула.

— Да, только тогда его звали иначе, и он был гораздо моложе.

Пытливо заглянув девушке в глаза, Мычка поинтересовался:

— А где ты… вы жили до того?

Зимородок помрачнела, глаза заволокло пеленой, а взгляд ушел вглубь, будто девушка созерцала не почерневшую стену напротив, а нечто давно минувшее, невидимое для окружающих. Она произнесла чуть слышно:

— Это было очень давно, и я почти ничего не помню. Высокие здания, просторные улицы, смех и разговоры. Лица размыты, а образы тусклы. Потом крики, шум, долгое путешествие через лес, и, наконец, деревня.

Не желая обидеть подругу неловким словом, Мычка спросил мягко:

— Ты сказала, Филин привез тебя. Почему вы живете порознь?

Зимородок вздохнула.

— Сперва жили вместе. Та изба, где ты меня нашел — его рук дело. Однако, местные дядю жаловали не особо, а он отвечал взаимностью. — Она помолчала, добавила с горькой улыбкой: — Тебе это должно быть понятно лучше, чем кому-либо. Ведь и с теми и с другим ты имел дело.

Мычка передернул плечами, представив, что пришлось бы жить в поселении рыбарей, сказал поспешно:

— Я понял. Он ушел. Но почему не забрал тебя?

Зимородок пожала плечами.

— А зачем? Ушел он недалеко, да и не на совсем. Заходил, проведывал. Сперва часто, потом, правда, все реже. К тому же ко мне деревенские относились гораздо спокойней, не обижали, даже помогали по мелочи.

Мычка произнес с пониманием:

— Наверное, тяжело жить среди чужих.

— Не сладко. — Девушка кивнула.

— Тогда почему ты не согласилась идти со мной?

Зимородок поджала губы, сказала едко:

— Ты ввалился посреди ночи, напугал, начал плести небылицы.

Мычка вздернул бровь, спросил недоверчиво:

— И это все причины?

Зимородок сдвинула брови, сказала недовольно:

— Не все. Но, я привыкла жить, как живу, сроднилась с местными, хоть и ограниченными, но в чем-то милыми людьми. И бросать все, бежать сломя голову неизвестно куда, с незнакомым парнем, пусть даже посланным дядей… Такой поворот событий, уж извини, тогда не показался мне привлекательным.

— А сейчас? — Мычка улыбнулся. — Сейчас кажется?

Зимородок произнесла в раздумье:

— Порой, когда все хорошо, я рада, что ты утащил меня насильно. Сидела бы сейчас в избе, чистила опостылевшую рыбу… — Заметив как Мычка расплылся в улыбке, добавила сердито: — Но, порой, хочется тебя убить!

— И что останавливает? — поинтересовался Мычка лукаво.

— То и останавливает, что леса не знаю. Куда я одна в чаще сунусь?

Мычка сказал мягко:

— Но здесь не чаща.

— Вот и подумаю! — бросила Зимородок с вызовом. — Может и подамся куда. Только до села побольше дойдем, а лучше — до города.

Мычка произнес с убежденьем:

— Лучше до города. А еще лучше до города, что возле горы.

Зимородок сердито сверкнула глазами, но промолчала, взялась за похлебку. Мычка же поднялся, исчез за ведущими в комнаты дверьми. Когда ложка заскребла по дну, Зимородок со вздохом отодвинула тарелку, потянулась за миской с овощами. Крепенький в пупырышках огурчик смачно захрустел на зубах: один, второй. Над ухом негромко кашлянуло. От неожиданности Зимородок охнула, втянув вместе с воздухом огрызки огурца, зашлась в жестоком кашле.

По спине пару раз несильно хлопнуло, послышалось задумчивое:

— И куда торопишься, боишься, отберут?

Зимородок крутанулась, взглянула гневно. Мычка стоит тут же, укоризненно качает головой, в глазах осуждение. Проклятый дикарь! Мало того, что напугал, так еще глумится. Дождался, паразит, пока она набьет рот огурцами, кашлянул ни раньше, ни позже. Негодяй, наглец, вершинник! Научился красться, как лесной кот, и пользуется вволю, честных людей пугает.

Видя, что спутница угрожающе вращает глазами, и не собирается отвечать, Мычка назидательно произнес:

— На миг оставить нельзя: или в лужу залезет, или обожрется так, что глаза вылазят и из ушей торчит. Пойдем, пока последних посетителей корчмарю не разогнала, вон, уже косятся.

Глава 6

Зимородок испуганно присела, зажав рот руками и уронив глаза в пол, выскочила наружу. Мычка задумчиво проводил девушку глазами, одновременно провел рукой над плечом, проверяя, все ли на месте: рукояти мечей, охвостья стрел, лапка лука, поправил лямку заплечного мешка.

— Уже уходите?

Мычка неторопливо повернулся. Рядом стоит корчмарь, в одной руке обрубок кости, в другой здоровенный тесак, губы раздвинуты в улыбке, но в глазах нет радушия, скорее наоборот. Будь они посреди леса, Мычка бы поостерегся стоять так близко, а лучше и вовсе обошел. Окинув взглядом хозяина корчмы, он произнес с деланным радушием:

— Погостили, пора и честь знать. Благодарю за кров, за угощение.

Дерюга поморщился. Гость заплатил, и заплатил с лихвой, и благодарить за подобное мог либо откровенный дурак, либо искусный насмешник, что, в общем, одинаково противно. Однако, роль корчмаря быть радушным, к богатым посетителям — радушным вдвойне. Дерюга всплеснул руками, воскликнул сокрушенно:

— Всего-то и переночевали, никак торопитесь?

Мычка развел руками, ответил:

— Не скажу, что торопимся, но и задерживаться не спешим.

Корчмарь покивал, сказал со вздохом:

— Что ж, понимаю, дела, дела… — Он отступил на шаг, но, словно только вспомнив, хлопнул себя по лбу, воскликнул: — Так может чем помочь, подсказать что? Ведь вы не местные. А на чужбине, в местах незнакомых, и простой совет пригодится.

Дерюга не вызывал теплых чувств, как и желанья беседовать по душам, но расспросить о дороге стоило, тем более, возможность представилась сама собой. Помедлив, Мычка произнес:

— Не слыхал ли ты о большом городе?

Корчмарь сморгнул, сказал в раздумье:

— Мож и слыхал. А что за город?

Мычка развел руками, произнес с досадой:

— В том и дело, что названья не ведаю. Знаю лишь, что на юге.

Дерюга ухмыльнулся, сказал с усмешкой:

— На юге много чего есть, особливо, ели долго идти. Ты путем скажи, что за город, кто живет? Может там колдун какой обитает, или дева прекрасная. Чем знаменит?

Мычка растеряно смотрел на корчмаря, лихорадочно вспоминая рассказы Филина. Хоть что-нибудь, хоть малейшую зацепку! Корчмарь явно не при мамке рос, видно, что бывалый, может и впрямь укажет путь. Воспоминание вспыхнуло молнией. Конечно, как он мог забыть! Мычка выдохнул, сказал победно:

— Ты прав. Есть нечто, что отличает город от прочих, но это ни колдун и не дева. Гора. Огромная гора над городом, видная за много. Не слыхал?

Глядя, как Дерюга морщит лоб, Мычка затаил дыхание. Неужели духи удачи потворствуют по-прежнему, и судьба свела с тем единственным человеком в округе, кто знает путь? Ну же, ну!

Перехватив исполненный надежды взгляд гостя, корчмарь расплылся в улыбке, сказал с подъемом:

— Да кто ж о нем не слыхал? Слыхал вестимо.

Ощутив ликование, Мычка спросил, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в голос:

— Насколько далеко? А, главное, куда путь держать?

Дерюга пожал плечами.

— Не далеко, но и не близко. Быстрей пойдешь — быстрей отыщешь. А путь у нас один. Сразу за деревней начинается дорога. Туда и иди. Разве что крюк придется сделать. Она ведь не напрямки, стороной идет.

Мычка вздохнул с облегченьем, махнул рукой.

— Была бы дорога. А крюк шибко большой?

— Седьмицы две, не меньше. Есть путь и покороче, но… — корчмарь замялся, замолчал.

— Что за путь? — Мычка взглянул заинтересованно.

Дерюга произнес уклончиво:

— Разное говорят. Одни мертвяками пугают, другие разбойниками. Но, как по мне, сказки все: лес потемней, зверья побольше, трава погуще, вот и вся разница. — Перехватив исполненный сомненья взгляд собеседника, Дерюга прервался, сказал поспешно: — Да ты не думай, я не уговариваю. Иди, где все. Там и почище, и посветлее. А что две седьмицы коту под хвост, так кто их считает, седьмицы эти? Рано или поздно дойдешь.

Покинув корчму, Мычка оглянулся, отыскивая взглядом подругу. Зимородок ждала неподалеку, спрятавшись от солнца в тени забора, с отвлеченным видом сидела на пеньке, однако, едва Мычка приблизился, тут же вздернула носик, обиженно отвернулась.

— А у меня хорошие новости, — встав напротив, произнес Мычка с подъемом.

— Напоследок прикончил корчмаря? — поинтересовалась Зимородок едко. — Надеюсь, монету не забыл?

Мычка покачал головой, сказал с укоризной:

— Корчмарь, хоть видом страшен, но широкой души человек.

Зимородок распахнула глаза, сказала ехидно:

— Да ты что! Никак выменял у тебя последние деньги взамен черствой буханки?

— Не угадала. Рассказал, как добраться до города что возле горы.

Зимородок помрачнела, произнесла с сомненьем:

— Не нравится мне этот корчмарь. Я бы ему не доверяла. Еще заманит куда.

Мычка пожал плечами.

— А он в спутники и не набивался. Сказал в двух словах, куда идти и как долго. Да еще и два пути указал.

— Зачем два? — Зимородок взглянула непонимающе.

Мычка произнес назидательно:

— Затем, что человек хороший. Увидел, что не местные, решил помочь.

Зимородок покачала головой, на ее лице явственно читалось недоверие ко всяким там корчмарям, что, едва завидев незнакомое лицо, спешат предостеречь, помочь, соломку подстелить… Да только как бы бока от той соломки после не отвалились. Не став более спорить, она спросила:

— Надеюсь, припасов тебе этот добрый человек выдал?

— А как же! — Мычка похлопал по раздувшимся бокам мешка — Хлеба дал, мяса. Ну и так, по мелочи.

Пока шли по селу, Мычка вертел головой, с интересом присматриваясь к особенностям быта местных. Вот, до половины зарывшись в грязь, развалился боров, уши чуть заметно подрагивают, пятак испачкан черным, блаженно похрюкивает; собака лениво грызет старую, пожелтевшую от времени кость; важно выступают гуси, поводят головами, свысока поглядывая на попадающуюся по дороге живность.

У домов, в гороженных частоколом дворах, возятся ребятишки, в тени, у заборов, степенно сидят старики, поглядывают на прохожих, провожая исполненными осуждения взглядами. Земля под ногами испятнана глубокими ямками от копыт, словно в село сдуру забрался лось, и долго топтался, не находя обратной дороги.

Проследив за взглядом спутника, Зимородок произнесла со смешком:

— Что, охотник, и здесь следы разбираешь?

Мычка развел руками, сказал покаянно:

— Сам понимаю, что глупо, но перестать не могу. К тому же, здесь много интересного. Эти многочисленные ямки от копыт, или, вон, смотри, странные полосы, будто кто-то волочил за собой полено, вернее, сразу два. Хотя, явно что-то другое, от бревна след гораздо кривее, да и ветки оставляют царапины.

Зимородок сказала с улыбкой:

— Я даже немного завидую. Тебе столькому еще предстоит удивиться. Конечно, я тоже помню далеко не все, но могу сказать с уверенностью, что ямки оставили коровы, а эти ровные полосы — следы от телег. Кстати, а вот и коровы, а немного дальше, там, за домом, телега. Видишь?

Мычка с величайшим удивлением рассматривал телегу — деревянный короб с приделанными снизу кругляшами, любовался диковинными животными, снова и снова убеждаясь — не зря, ох не зря покинул лес. В родном селе, пусть и жилось легко и припеваючи, но он бы не узрел и десятой доли того, что пришлось встретить в пути, а что еще доведется!

Деревня закончилась, последние разрозненные домишки остались позади. Дорога сошла на нет, сузилась до размеров тропки, пошла петлять, словно заяц. Зимородок поинтересовалась:

— Ты что-то говорил о дороге, их две?

Мычка покивал, ответил:

— Верно. По крайней мере, корчмарь сказал именно так. Собственно, все просто, один из путей не очень удобен, а второй излишне долог.

Зимородок покачала головой, сказала с ехидцей:

— Хорош выбор, ничего не скажешь.

Мычка улыбнулся, поправился:

— Давай по-другому: первый путь короче, второй удобнее.

Зимородок улыбнулась в ответ.

— Так гораздо лучше. По крайней мере, звучит не так пугающе. И что мы выберем?

— Сперва я выбрал короткий. Местные там не ходят: то им трава высокая, то тень густая. Но нам не привыкать. Потом остановился на втором.

— Это почему? — Зимородок удивленно вздернула брови.

Мычка помялся, сказал нехотя:

— Там попроще, посветлее, да и ты…

— Что я? — Собеседница насторожилась.

— Ты привыкла к удобствам, а там удобнее. Будешь меньше зудеть, — произнес Мычка, поджав губы.

Зимородок набычилась, глаза сверкнули угрозой.

— Это я привыкла к удобствам? К каким удобствам? Бесконечная грязь, от которой чешется тело, стаи зудящих комаров, жуткий холод с утра — ты это называешь удобствами? — Она некоторое время прожигала спутника яростным взглядом, затем поинтересовалась спокойнее: — Первый путь… он на сколько короче?

— По словам корчмаря — седьмицы на две.

Зимородок изменилась в лице, выдохнула с ужасом:

— На две? На две! Ты хочешь, чтобы я лишних две седьмицы таскалась по жаре, дышала пылью и сбивала ноги в кровь? Ты этого хочешь?!

Мычка отступил, выставив перед собой ладони, сказал защищаясь:

— Да как скажешь. Короткий, так короткий. Все быстрей дойдем.

Зимородок надула губы, бросила обвиняюще:

— Это ты потому так легко согласился, что хочешь от меня отделаться побыстрее! Вот сейчас подумаю, и решу, что лучше длинный.

Мычка поиграл бровями, сказал с неопределенным выражением:

— Это да, длинный, оно конечно лучше. Кто ж спорит-то?

Ухмыляясь, он двинулся вперед. Зимородок некоторое время буравила спину спутника взглядом, пытаясь понять, что тот имел в виду, наверняка очередную пакость! Но, так ничего и не придумала, засеменила следом, на всякий случай придав лицу оскорбленное выражение.

На очередном повороте Мычка свернул, двинулся в сторону темнеющей неподалеку рощи. Зимородок некоторое время вертела головой, пытаясь увидеть знак, или хотя бы след, указывающие на некую дорогу, но, в итоге, бросила тщетные попытки, предоставив спутнику самому отыскивать едва заметные наметки. Взялся ее вести, вот и пусть ищет! Тем более, кому еще заниматься подобным вздором, вроде разглядывания невнятных отпечатков чьих-то ног, как не охотнику?

Мычка двигался легко, изредка поглядывая по сторонам, однако, сердце нет-нет, да екало: что если корчмарь обманул, или ошибся, и они идут вовсе не в ту сторону, удаляясь от места назначения? Конечно, не сложно вернуться, переспросить, а то и вовсе двинуться своим путем, но, раз зародившись, надежда не отпускает, требует искать дальше. Опять же, неудобно перед спутницей. Ладно бы промолчал, но дернуло же покрасоваться, перья распустить. Теперь выход один — идти до конца.

Роща приблизилась, вознеслась зеленой стеной. Опушенные листвой ветви растопырились, отгоняя непрошенных гостей: ни дорог, ни тропок. Мычка нахмурился. Если уж здесь, рядом с деревней, нет даже намека на проход, откуда возьмется дальше? Взгляд метнулся в одну сторону, вернулся, вновь устремился вдаль. В сочной зелени листвы что-то показалось неверным. Ощутив, как в предвкушении забилось сердце, Мычка прошел несколько шагов.

А вот и искомое. Иссеченный молнией здоровенный обломок ствола, почерневший, изъеденный жуками-древоточцами, но по-прежнему возвышающийся, словно бессменный страж. А прямиком возле ствола — прореха. Пушистый, как перья глухаря, подлесок раздвигается, образует неширокий проход. Случись кто рядом, не знающий о тропе, не заметит, пройдет мимо.

Уткнувшись в спину Мычке, Зимородок очнулась, завертела головой, заметив зев прохода, округлила глаза.

— Это она и есть, тропка?

Мычка кивнул, сказа довольно:

— Она самая. Конечно, если я ничего не напутал. Хотя, не думаю, не так уж много здесь дорог.

Зимородок передернула плечами, сказала с опаской:

— Странная какая дорога, из ниоткуда начинается, в никуда ведет.

— Действительно, начинается странно. Ну а куда ведет, скоро узнаем, — отозвался Мычка бодро.

Он сделал шаг, другой, и вскоре растворился в зелени, Зимородок бросилась следом, не желая оставаться одна даже на миг. Случай у источника накрепко засел в памяти, и меньше всего ей хотелось при следующей подобной встрече оказаться одной. Конечно, вершинник непонятлив, а зачастую просто невыносим, но уж лучше он со своими странными понятиями о чести, чем местные молодчики без стыда и совести, с горящими похотью глазами.

Сперва шли гуськом, кусты по сторонам хоть и не теснили плеч, но двоих не пропускали. Однако вскоре кусты разошлись, тропа расширилась. Зимородок догнала, пошла вровень, опасливо посматривая по сторонам, однако быстро разохотилась, заинтересовавшись какой-то мелочью, забежала вперед, да так и пошла, опережая на десяток-другой шагов.

Мычка хотел одернуть, но передумал. Уж лучше так, скачущая поодаль с улыбкой и фырканьем, чем плетущаяся позади, с надутыми от обиды губами и укором в глазах. Тем более, что может случиться в лесу, да еще посреди тропы? Зверь с человеком пересекаться не любит, а что касается случайных путников… Вряд ли кто попадется. Конечно, если верить словам Дерюги. Но не верить резона нет, тем более, что повода усомниться в советах корчмаря пока не возникло.

Тропинка расширилась еще, настолько, что, будь их трое, шли бы плечо в плечо, не задевая ветвей. Кустарник по краям заалел яркими пятнами цветов, воздух наполнился тягучим сладковатым запахом. Повизгивая от удовольствия, Зимородок шла, уткнувшись лицом в листву, принюхиваясь, срывала наиболее крупные соцветья. И Мычка почти перестал замечать восторженные вздохи и восклицанья спутницы, когда очередной вскрик заставил насторожиться.

Зимородок скрылась за поворотом, а спустя мгновенье донесся возглас удивленья.

— Кто-то потерял мешок!

Мычка насторожился, крикнул в ответ:

— Какой еще мешок?

— Заплечный. Да какой большой! Сейчас посмотрю что там, только узел развяжу. Такой тугой…

Здоровенный заплечный мешок посреди леса на забытой тропинке? В груди шевельнулись подозрения. Мучимый нехорошим предчувствием, Мычка ускорил шаг, воскликнул:

— Не трогай. Не прикасайся к нему!

В ответ донеслось звонкое:

— Да тут совсем немного осталось. Сейчас узелок распущу.

Голос прервался, а мгновенье спустя по ушам стеганул визг, послышался невнятный скрип и шорох листьев. Ругая себя последними словами, Мычка рванулся следом, оставив поворот за спиной, выметнулся на прямой отрезок. В глаза бросился аккуратно прислоненный к дереву мешок, а над ним… На высоте двух ростов, дергаясь всем телом и истошно вереща, зависла Зимородок, лицо искажено ужасом, руки болтаются, ноги перехвачены кожаной петлей. Петля уходит вверх, перегибается через могучую ветвь и исчезает в листве.

— Сейчас!

Мычка рванулся на помощь. Шуршанье листьев под подошвами сменилось оглушительным треском. Земля ушла из-под ног. С коротким воплем он низринулся в черное жерло провала.

Глава 7

Темно. Голова раскалывается, в висках стучат молоточки, во рту привкус земли. В ступнях пульсирует тупая боль, а плечи сдавливает, будто кто-то накрепко обмотал веревкой. С трудом справляясь с дурнотой, Мычка попытался сдвинуться, однако не преуспел, лишь дернулся, отчего в боку закололо, а перед глазами поплыли красные круги.

Превозмогая дурноту, Мычка повел глазами. Ничего, лишь откуда-то сверху струится слабый свет. Вокруг земля, белые пятна плесени и корявые пальцы корней. Слабо шевелятся бледные тела личинок, поспешно вбуравливаясь в почву, подальше от беспокойного соседа. Мелкими каплями сочится вода.

Мычка со свистом выдохнул, в досаде закусил губу. Попасться в ловчую яму, как бездумное животное, худшего позора для охотника не может и быть. Хорошо, что сейчас его не видят соплеменники. Сгорел бы со стыда, вбурился в землю следом за личинками, только бы избежать насмешливых взглядов. И ведь еще легко отделался. Поставивший ловушку охотник не стал, или попросту забыл воткнуть в дно заостренный кол, как обычно делают. Иначе путешествие уже бы закончилось сколь мучительной, столь и позорной смертью.

Дурак, болван, бестолочь! Кем нужно быть, чтобы не смотреть под ноги в таком странном и подозрительном месте. Еще удивительно, как в яму не угодила Зимородок. Видать, лазая по кустам, обошла ловушку сторонкой. Но рачительный хозяин подстраховался, и поставил еще одну, и в итоге попали оба, один по дурости, вторая по неуемному любопытству. Однако, если он с удобством сидит в яме, то девушка болтается вниз головой, а в таком положении лучше не оставаться.

Мычка поднял голову, напрягся, ожидая услышать знакомые интонации. Слух уловил приглушенный голос, но не привычный, высокий и мелодичный, как разговаривала Зимородок: хриплый и низкий, с нотками затаенной угрозы.

— Веревку ослабь, да девку опусти. Видишь, посинела совсем.

Невидимый собеседник отозвался с сомненьем:

— А может пусть еще чутка повисит? Ну, чтобы после не вспомнила, что делали.

Первый бросил зло:

— Еще немного, и она вообще ничего не вспомнит. Сдохнет, как есть, или с ума двинется. Много ли с такой проку? Ни продать, ни выменять.

Послышался звук шагов, что-то хрустнуло, зашуршало, раздался жалобный стон. Мычка дернулся, заскрипел зубами. Где-то там, наверху, мучают подругу, а он, хоть и рядом, но может лишь прислушиваться, бессильный помочь.

— А может оприходуем, пока в себя не пришла? Смотри, ничего так фигурка, — вновь прозвучал второй голос.

Первый усмехнулся, сказал сухо:

— За девственниц платят больше. Готов уступить свою долю в качестве разницы? — оприходуй.

Второй воскликнул обиженно:

— Так что там от моей доли останется? Получится — зря работал!

Первый процедил:

— Не хочешь? Так закрой рот и делай дело!

Послышалась возня, Зимородок охнула, попыталась что-то сказать, но, судя по сменившему речь недовольному мычанию, рот быстро заткнули. Мир поплыл, глаза залило красным, а в груди зародился низкий, угрожающий рык. Руки потянулись к оружию, но узкие стенки западни не позволили, сдавили в жестоких объятьях: ни разомкнуть, ни выскользнуть. В бессилии сделать хоть что-либо, Мычка уткнулся лбом в стенку, принялся дышать глубоко и часто, сбрасывая излишки силы, что, не находя выхода, вот-вот разорвет, расплескает по стенкам колодца.

Шуршанье и возня прекратилась, послышался исполненный довольства голос:

— Ну вот и все, никуда не денется. Связал так, что и бер не вырвется. — Помолчав, добавил с придыханьем: — Послушай, а если она вовсе не девственница? Может, проверим, и если не впервой, то…

Первый отозвался с насмешкой:

— А если впервой, от соблазна удержишься?

Второй застонал, сказал с мукой:

— Что за жизнь! В кои веки девка рядом, и вокруг ни души, а все без толку.

— Почему не души? Вон, в яме ее спутник сидит, если шею не свернул при падении.

Послышался шорох, свет поблек, а на голову посыпалась пыль и мелкие веточки.

— Слышь, паря, ты там живой?

Раздался смешок, в голову больно клюнуло. Мычка лишь стиснул зубы, про себя обещая насмешнику страшные кары, но виду не подал.

— Ну что там, — послышалось раздраженное, — живой?

Над головой завозилось, раздалось насмешливое:

— Живой, только виду не подает. Хотя… может и сдох. Демон его знает, отсель не видать. Вроде не шевелится.

— Пусть его, пойдем, — бросил первый со сдержанным нетерпением. — Не наша забота.

— Может добить, че он там мучается? — злорадно отозвался второй.

В голосе первого прорезались металлические нотки.

— С Дерюгой потом сам будешь объясняться, если окажется, что парень живой был потребен?

— Да на что он ему? — усмехнулся голос над головой, однако без особой уверенности. — Если только плоть потешить, так за Дерюгой такого не водится.

Стало светлее, послышались удаляющиеся шаги. Голоса стали тише, неразборчивее. Несколько раз слабо вскрикнула Зимородок, но вскоре звуки истончились, а затем и вовсе пропали, поглощенные извечным дыханьем леса.

Земля приятно холодит лоб, успокаивающе пахнет сыростью, но череп раскалывается, а в груди нестерпимо жжет от мучительного чувства вины. Провалиться в яму, не защитить подругу, а главное, довериться разбойнику, что под видом корчмаря проворачивает темные делишки! От затопившего разум стыда хочется выть, настолько все нелепо и неправильно. Ведь можно было догадаться гораздо раньше, сперва ночью, когда неведомый воришка зашел «на огонек», и не куда-то, а именно к ним, рассчитывая на богатый куш. Можно было заподозрить и с утра, когда корчмарь с преувеличенным интересом узнавал — хорошо ли спалось, уточняя — не закралось ли у гостей сомнений. И уж совсем несообразной казалась щедрость, с какой владелец корчмы принялся разъяснять особенности предстоящего пути.

Не заподозрил, не насторожился, предпочел пребывать в приятных иллюзиях. А ведь уже ни раз находился на волосок от гибели. Сколько можно биться об одну и ту же стену, сколько еще придется мучиться последствиями доверчивости, бесхитростно полагая, что люди действительно хотят помочь, подсказать, предостеречь от опасностей? Наверное, уже никогда. Замшелые стены ловчей ямы станут последним, что он увидит в жизни. Даже Дерюга, что вскоре придет за добычей, останется незримым, ударит сверху копьем, избавив себя от укора в прощальном взгляде жертвы.

Может это и к лучшему? Не умеющий вовремя заметить ловчую яму охотник, не способный защитить спутницу хранитель, оставивший семью без помощи сын. Быть может это духи, что раз за разом пытаются остановить, прервать бесполезное существование ушедшего из родных земель отщепенца? А он упорно выворачивается, избегает гибели, продолжая бессмысленное путешествие в неведомые земли, следуя чужой воли.

Мысли разлетелись, накатило безразличие. Образы отдалились и поблекли, взамен пришло холодное равнодушие. Не может, не должно живое существо сдаваться, пока бьется сердце, пока остается хоть малейшая надежда, так его учили. Но если старейшины ошибались? Если на самом деле все не так, а жизнь пуста и бессмысленна. Существование мириадов существ, что двигаются, едят, оставляют потомство, чтобы мгновенье спустя исчезнуть, и больше не появиться никогда, зачем оно, для чего?

Перед глазами мелькнула былинка, закачалась, привлекая внимание. Взгляд сфокусировался. Маленькая, зеленоватая гусеница зависла на блестящей тонкой нити. Только что она ползала там, наверху, где множество света и пищи, а сейчас низринулась в темные сырые глубины. Вот она висит недвижимо, испуганная неожиданным падением. А вот зашевелилась, принялась двигать лапками-крючками. Тело изгибается, сокращаются лапки, вытягивая хозяйку обратно к солнцу. Не взирая на расстояния, ведь до теплых лучей и лакомых листьев бесконечность, крохотное существо ползет, поднимается все выше и выше. Мгновенье назад она была на уровне подбородка, а теперь поднялась до глаз, полезла выше, так что вскоре придется задирать голову, иначе не увидеть.

Грудь замедленно поднялась и опала, холод отступил, а губы поползли в стороны. От крохотного, полупрозрачного существа, что карабкается вверх, спеша выбраться из темной и неуютной сырости, повеяло такой мощью жизни, что поселившийся в груди мертвенный холод содрогнулся, истаял бестелесным облачком. Сердце застучало сильнее, по жилам, возвращая к жизни, понеслись потоки крови, бодря и будоража. Мычка запрокинул голову, рассмеялся в голос. Духи дали знак, и он понял. Жизнь не окончена. И даже если его путь вскоре оборвется, то не здесь и не сейчас.

Пальцы согнулись ковшиком, загребли землю раз, другой. Перепревшая, насыщенная влагой и остатками растений, почва подается легко. Конечно, намного лучше и сподручнее использовать засапожный нож, но места недостаточно, ни согнуться, ни поднять ногу. Возможно потом, позже, когда осыплется внешний слой земли, станет проще, но пока руки раз за разом вгрызаются в землю, словно челюсти оголодавшего волка выкусывают огромные куски из исходящей кровью, еще трепещущей плоти жертвы.

Утомившись, Мычка остановился, недолго передохнул, прислушиваясь к доносящимся сверху шумам, вновь принялся за работу. Пальцы скребут, отрывают кусочки земли, ноги перетаптываются, уминают скопившуюся россыпь. Ощутив, что стало достаточно просторно, Мычка покрутился, присел, одновременно вытянув руки вниз. Кончики пальцев ощутили рифленую поверхность рукояти ножа. Ниже. Еще ниже! Колени уперлись в землю, плечо ноет, а суставы хрустят, растягиваемые изо всех сил. Пальцы тянутся дальше, еще дальше. Есть!

Со вздохом облегчения Мычка выпрямился, устало улыбнулся. Руки крепки, но нож крепче, к тому же, зажатое в ладони, оружие придает уверенность. Дело пошло быстрее. Теперь, распоротая отточенным острием, земля осыпалась целыми пластами. Вскоре места образовалось настолько много, что стало возможно поворачиваться, не задевая плечами землю, а немного позже и сесть. Мычка то и дело вскидывал глаза, отмечая, как сулящий свободу светлый круг приближается, светлеет. Запахи становятся ярче, а звуки отчетливее.

Из правой, нож перешел в левую руку, затем обратно, но, не смотря на все ухищрения, движения становятся все медленнее, а удары слабее. Наконец, в очередной раз погрузив оружие в землю, пальцы соскользнули, не в силах далее удерживать рукоять. Обливаясь потом, и тяжело дыша, Мычка сел, дав зарок, отдохнуть совсем немного и тут же продолжить. Но усталость оказалась сильнее.

С края ямы, осев под собственным весом, скатился пласт земли, забарабанил по голове. Вздрогнув, Мычка открыл глаза, мгновенье непонимающе озирался, затем вспомнил, досадливо дернул плечом. Стало заметно темнее, забывшись, он проспал почти весь день. Охотник налегке за день может пройти по лесу очень много, остается надеяться, что невидимые ловцы людей не охотники, да и плененная девушка волей-неволей создаст дополнительные сложности, замедлит движение. Хотя и в продолжительном сне есть свои преимущества. Силы вернулись, и теперь можно заняться делом с удвоенным рвением.

Рука потянулась к ножу, но в этот момент голодно взвыл желудок. Поразмыслив, Мычка оставил нож в покое, раскрыл заплечный мешок. При падении горшок разбился, оставив лишь горсть острых черепков да крепкий запах вина, но остальное не пострадало.

Мясо захрустело на зубах песчинками, скатилось по пищеводу неприятным сухим комом. Но Мычка не обратил внимания. Слипшиеся, пропитанные вином и землей кусочки показались вкуснее самых изысканных яств. Закончив с ужином, Мычка встал. Мешок занял привычное место, нож вновь лег в ладонь. Примерившись, откуда лучше начать, Мычка с неудовольствием отметил, что почти ничего не видит. Он вскинул глаза. Круг над головой заметно потускнел, но все еще выделяется ярким пятном, низ же затопило тьмой. Пока она плещется на уровне пояса, но вскоре поднимется выше, поглотит, выплеснется из ямы, сливаясь с бесконечной чернотой праматери ночи.

Мычка вздохнул, но лишь пожал плечами. В его положении тьма не помеха, в земляную стену не промахнуться, а чтобы притоптать осыпающуюся горку не нужны глаза. Перехватив нож удобнее, он завел руку для удара, как вдруг слуха коснулся звук. Уши невольно навострились, а рука замерла. Ритмичный звук на пределе слуха, словно кто-то шаркает ногами. Не поверив, Мычка опустил нож, вслушался что есть сил. Звук все сильнее, громче. Кто-то действительно приближается. Но кто? Случайный путник? Мало вероятно. Дорогой пользуются не часто. Да и не разгуливают путники ночами по лесам. Зверь? Нет, шагает явно человек, и шагает уверенно, не таясь.

Сердце екнуло, а руки затряслись. Неужели удача вновь улыбнулась, послав спасение в виде странствующего охотника? Само собой, опытный охотник заметит яму, но станет ли проверять, не обойдет ли стороной, продолжив прерванный путь? От волнения пересохло в горле. Нужно крикнуть, привлечь внимание. Отбросив гордость и стыд, воззвать о помощи. Ведь на чаше весов не только его жизнь, но и жизнь спутницы.

Набрав воздуху, грудь раздулась, рот приоткрылся для крика. Догадка пронзила молнией, перехватив горло железной лапой. Желваки вздулись, а пальцы сжали рукоять ножа так, что хрустнули суставы. Глупец! Как же слаба человеческая природа, что даже в безвыходной ситуации тешит себя иллюзиями. К яме, похлопывая ладонью по рукояти тесака, приближается никто иной, как хозяин. Проверить ловушку, и, в случае успеха, забрать причитающееся. Достойный повод для ночной прогулки.

Мысли спутались, понеслись вихрем, сталкиваясь и разлетаясь. Одна идея сменяет другую, за ней теснится следующая. Что делать, попытаться метнуть нож? Но во тьме, из столь неудобной позиции, бросок не получится удачным. Расчехлить лук, наложить стрелу? Но тетива в заплечном мешке, времени не хватит даже на то, чтобы нащупать упакованный на самое дно клубок. Достать меч, ударить хоть кончиком. Но яма глубока, а мелкий порез на ноги лишь взъярит корчмаря.

Шаги приблизились, со стенок посыпалась мелкое крошево, забарабанило по голове земляным дождем. Еще немного, и последует удар, что оборвет бесплотные мучения. Разум вскипел, не в силах изобрести достойный выход из ситуации, откуда выхода нет. Отчаянье плеснуло волной, накатило оцепенение. Закрыв глаза, Мычка осел, ткнулся головой в землю, застыл, не двигаясь, и почти не дыша.

Шорох прекратился, донеслось тяжелое дыхание, будто кто-то навис над ямой. Тишину разорвал грубый голос:

— Эй, есть кто живой?

Увесистый камень ударил в спину, заставив поморщится от боли, за ним последовали еще пару поменьше. Клацнуло, зашуршало. Где-то сверху занялся огонек, разросся, осветив ловчую яму до самого дна. Послышалось сопенье. Похоже, ночной гость пристально рассматривал добычу.

— Слышь, паря, хорош прикидываться! — В голову ударил камушек, другой. Голос хмыкнул, проворчал в раздумье: — Неужели убился? Вроде, не шибко и высоко. Ну да ладно, не придется руки марать.

Вновь посыпалась земля. Мычка уже приготовился к очередному удару в голову, но вместо этого что-то мягко шлепнулось, вскользь коснувшись бока. Пользуясь отблесками пылающего над ямой факела, Мычка скосил глаза. Толстенная веревка и крюк. Веревка дернулась раз, другой, пошла вверх, крюк ушел следом, вновь вернулся. Очень медленно и осторожно Мычка сдвинулся, не намного, совсем на чуток, но этого хватило, крюк зацепил перевязь и край рубахи.

Сверху победно воскликнуло, потянуло. Крюк дернулся. Мычка с трудом сдержал крик. Металлическое острие прошлось по ребрам, оставив глубокую царапину. Заскрипели ремни перевязи, веревка натянулось. Его тряхнуло, неумолимо потянуло вверх. Мычка расслабился, вспоминая, как в подобных случаях ведут себя тела животных. Голова упала на грудь, а руки повисли плетьми. Лицо безмятежно, как и должно быть у мертвеца, голова бессильно болтается, лишь в черепе огненными рунами бьется заполошная мысль — только бы выдержала перевязь!

В плечо больно ударил земляной выступ, крепкие грубые пальцы перехватили за руки, бросили в сторону от ямы. В живот болезнен ткнулись камушки, зубы лязгнули, едва не прикусив язык, но ощущения не вызвали привычного отклика, притупленные взметнувшимся в груди черным вихрем ярости.

Позади затопало. Невидимый спаситель приблизился, остановился рядом, тяжело дыша и отдуваясь. Пальцы ухватили за плечо, рванули. Небо и земля поменялись местами. Подсвеченное воткнутым в землю факелом, во тьме возникло знакомое лицо, ни чуть не изменившееся с последней встречи в корчме. Их взгляды пересеклись, заледеневшие, как небо в зимний полдень, глаза охотника, и тусклые, как отблеск потертых монет в задымленной полутьме трапезной, корчмаря.

Дерюга вздрогнул, в глазах метнулся страх, но тут же исчез. Недобро ухмыльнувшись, корчмарь замедленно произнес:

— Значит все же прикидывался…

Глава 8

Не двигаясь, и не отрывая взгляда о корчмаря, Мычка холодно поинтересовался:

— Куда увели девушку?

Дерюга окинул оценивающим взглядом собеседника: хрупкая стать, узкие плечи, тонкие черты лица — противником тут и не пахнет, произнес с усмешкой:

— Тебя сейчас должно волновать другое.

— Что же? — Мычка приподнял бровь, ловя малейшее движение корчмаря.

— Собственная жизнь. Вернее… — Дерюга оскалился, — смерть.

— Хочешь меня убить? — произнес Мычка ровно. — Позволь узнать за что.

Дерюга хохотнул, сказал с презрением:

— Ты, парень хоть и смелый, но дурак. Торговля намного прибыльней, чем сдача комнат и кормежка посетителей… Если понимаешь, о чем я.

Сердце колотится молотом, мышцы переполнены силой настолько, что еще немного — не выдержат, разорвутся на мелкие клочки. Противник могуч и внимателен. Губы шевелятся, глотка извлекает звуки, но глаза смотрят не мигая, прикипев к добыче. Рука помахивает тяжелым тесаком, расслабленно и игриво, но сразу за запястьем начинается переплетение могучих мышц. Миг, и железная игрушка превратится в жестокое орудие, рванется вперед, чтобы рассечь, раскрошить, прервать жизнь случайного свидетеля.

Медленно, только бы не выдать охватившее тело напряжение, губы шевельнулись.

— И за все время ни одной неудачи?

Дерюга пожал плечами.

— Я осторожен. Кто годится на продажу — не возвращается. Кто не годится… не возвращается также. Впрочем, нужно заканчивать. Заболтался я с тобой.

Рука взметнулась, занося тесак для удара. Тускло сверкнуло лезвие, рванулось, целя точно в голову, чтобы закончить за один удар. И одновременно опали невидимые путы. За спиной оружие, что может замедлить, не позволив вовремя совершить движение, и тело рвется изо всех сил, выплескиваясь в движении. Небо и земля меняются местами, и почти сразу же почва сотрясается от могучего удара — тесак достиг земли. Успев занеметь от напряжения, рука разворачивается, поворачивая клинок влипшего в ладонь ножа назад и немного вверх. Вновь рывок. Назад, в прежнее положение. Молниеносный высверк металла. И, разогнанный изо всех сил, нож погружается в плоть до рукояти.

Корчмарь охнул, невольно выпустив тесак, выпрямился. Мычка взлетел следом, с силой ударил по руке, что вновь потянулась к рукояти, выбросил руки вперед, вкладывая в толчок накопленную ярость. Дерюга отступил, нелепо взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, несколько мгновений балансировал, но край ямы не выдержал, обвалился, увлекая за собой незадачливого хозяина.

Раздувая ноздри, и тяжело дыша, Мычка прошелся взад вперед, прислушиваясь, как из мышц уходит напряжение, а в глубине оседает, сворачивается тугими кольцами змея ярости. Послышался шорох, донесся полурык-полустон. Выхватив факел, Мычка подошел к краю ямы, взглянул вниз. Покатые валуны плеч, побагровевшее от напряжения и ярости лицо, свирепый высверк глаз. Дерюга настолько велик, что заполнил собой все пространство ямы, стоит, не в силах шевельнуться.

— Быстр, паскудник. — Слова прозвучали тяжело и глухо, словно каждый вздох давался корчмарю с трудом.

— Все хотят жить. — Мычка пожал плечами. — Или ты привык, что жертвы сдаются без боя?

Корчмарь не ответил, сказал тускло:

— У меня в боку нож, а руки зажаты стенками ямы… Дай спокойно подохнуть. Уходи.

Мычка кивнул, сказал одобрительно:

— Решил принять смерть достойно? Похвальное решение. Но у меня пара вопросов. По этому… поговорим.

— Пацан, — выдохнул Дерюга презрительно, — удача вскружила голову? Пошел отсюда, нам не о чем говорить.

Мычка ощерил зубы, выдохнул зловеще:

— Ты, видно, привык убивать лишь беззащитных женщин и беспомощных стариков. Да вышла промашка. Не распознал достойного противника.

Ответом стал смех, больше похожий на карканье ворона. Отсмеявшись, Дерюга бросил презрительно:

— Достойный противник? Пацан, я убивал людей задолго до того, как ты появился на свет, и это были вовсе не старики! Тебе улыбнулась удача. Что ж, радуйся, да только, сделай милость, уходи, не звени над ухом, никаких ответов ты не дождешься.

Мычка поиграл желваками, сказал сдавленно:

— Может ты и прав, и это всего лишь слепая удача. Но это не имеет значения. Значение имеет другое. Нас было двое, и теперь меня мучает любопытство. Если ты понимаешь, о чем я.

Дерюга ухмыльнулся.

— О девке забудь. Даже если каким-то чудом нападешь на след, это ничего не изменит. Ее отдадут в надежные руки, упрячут за крепкие стены, куда оборванцам, вроде тебя, путь заказан.

Кровь бросилась в лицо, мир закачался, грозя расколоться на куски, разлететься алыми брызгами, однако, сделав над собой усилие, Мычка сдержался, невозмутимо произнес:

— Может быть, а может и нет. Я считаю, попытаться стоит, даже если исход предопределен. Скажи, куда ее увели, и я сразу уйду. И не упорствуй, у меня не так много времени.

Дерюга скривился в ухмылке.

— Я скоро сдохну. В голове мутится, а язык ворочается с трудом. Чем ты можешь меня напугать, чучело?

Мычка отвел глаза, помолчав, произнес отстраненно:

— Знаешь, лес полон самых разных животных: мелкие, бесформенные, с трудом различимые даже на ярком свету, и огромные, величественные, красивые настолько, что не оторвать глаз. Но больше всего меня восхищают муравьи. Удивительная слаженность, с какой они прокладывают тропы, возводят дом, или нападают на вторгшегося в пределы противника. Их смелость вызывает восхищенье, ведь часто противник настолько велик — не охватить и взглядом.

Дерюга нахмурился, спросил с подозреньем:

— К чему эти побасенки?

Мычка наклонился, так что лицо корчмаря прорисовалась во всей неприглядности, произнес с мягкой улыбкой:

— Как думаешь, что произойдет, если муравейник со всеми жильцами вдруг провалится в некую ловчую яму, где в тишине и спокойствии отдыхает от трудов известный корчмарь?

Лицо Дерюги закаменело. В глазах метнулось жуткое понимание, словно когда-то давно корчмарь уже видел нечто подобное, если не сказать больше. Ощутив, что вновь впадает в ярость, Мычка оборвал мысль, не стал углубляться в страшную догадку.

С огромным трудом, будто челюсти сжимают невидимые руки, Дерюга прорычал:

— Что ж, убеждать ты умеешь. Девку увели в городок по соседству. Сразу за рощей начинается тропа, по ней и пойдешь, не заблудишься.

Ощутив, как с плеч свалилась непомерная тяжесть, Мычка поспешно спросил:

— Город велик, где именно искать?

— Терем, где живет местный правитель. На женской половине.

Мычка кивнул, поспешно поднялся, бросив на прощанье:

— Благодарю. Ты сдержал слово, сдержу слово и я. Прощай.

— Погоди, — хрипло воскликнул Дерюга. — Погоди… Я не хочу подыхать здесь один, от голода и диких зверей.

Мычка прищурился, произнес с прохладцей:

— Предлагаешь тебя вытащить?

Корчмарь помотал головой, сказал тихо:

— Я хоть и злодей, но не дурак. Вижу, у тебя за плечом лук. Окажи честь, не пожалей стрелы. Только… чтобы сразу, без мучений.

Мычка мгновенье смотрел на корчмаря. Лицо осунулось, щеки побледнели, в глазах мольба и надежда. Не говоря ни слова, Мычка вынул лук, сбросив заплечный мешок, запустил руку внутрь. Клубок обнаружился сразу. Сгибаясь, скрипнул лук, стрела заняла место.

Все это время Дерюга не отрывал от него глаз, смотрел не мигая, лишь лицо становилось все бледнее. Заметив, что приготовления окончены, он прошептал:

— Только… без мучений, прошу.

Не отворачивая лица, он закрыл глаза, застыл, лишь на виске, выдавая сильнейшее напряжение, яростно и бессильно забилась голубая жилка. Мычка вздернул лук. Зажав пальцами тетиву, резко отвел руку. Миг, и стрела сорвалась. Голова Дерюги дернулась, упала на бок. В глазнице, погрузившись наполовину, застыло оперенное древко.

Лук занял свое место, мешок вернулся на плечо, а рука ухватила факел. Мычка развернулся, деревянно шагая, двинулся по тропе, за заполнившей душу болью и пустотой, не замечая текущей по рассеченному тетивой предплечью крови.

Достигнув края рощи, Мычка остановился в раздумье. От похитителей отделяет день пути. Если идти всю ночь, можно изрядно сократить расстояние, а то и нагнать, свалившись, как снег на голову. Но это если повезет. В темное время, даже с факелом в руке, шибко не разбежишься. Следы почти не видны, зато сам, как на ладони. Это днем факел — тускла искра, пройдешь рядом — не заметишь, ночью даже самый слабый свет виден издали. Голодное зверье не замедлит приблизиться, а то, чего доброго, нагрянут лихие люди, коих, как оказалось, в здешних местах ни чуть не меньше, чем в лесу хищников.

Забежать наперед бредущего по дороге одинокого путника, сделать засаду — что может быть проще? От брошенного невидимой рукой камня не спасут мечи, засевший в придорожных кустах, скрытый во тьме лучник легко убьет сколь угодно умелого воина. И даже если все сложится удачно, в конце наверняка ожидает схватка. Вряд ли похитители так, запросто, отдадут «товар». Придется драться. Да только пользы от такой драки, когда от усталости дрожат ноги, а в глазах двоится, не особенно много.

Приняв решение, Мычка свернул в сторону. Достаточно удалившись от тропы, он приглядел место поудобнее, нарвав с кустов молодой поросли, соорудил подобие кровати, куда и улегся, предварительно затушив факел. Выбросив россыпь искр и недовольно зашипев, огонь погас, тьма накрыла непроницаемым пологом. Тщательно укутавшись в плащ, Мычка закрыл глаза, постарался расслабить мышцы, но еще долго ворочался, не в силах уснуть. Перед внутренним взором мелькало лицо корчмаря, а в ушах отдавался жалобный голос спутницы. Небо начало светлеть, когда Мычка наконец забылся тревожным сном, но и там, в зыбком царстве духов, волнения дня продолжали преследовать, отчего лицо скорбно кривилось, а из груди раздавался исполненный горечи стон.

Солнечный луч мягкой лапой уперся в лицо, осторожно прошелся по щеке, опасливо коснулся носа, после чего, подумав, со всей дури ткнул в глаз. Мычка замотал головой, недовольно поморщился, отвернулся, пытаясь скрыться от докучливого гостя, и, одновременно, вернуться в сон. Но мир грез поблек, подернулся рябью и испарился, вытесненный всепобеждающим светом дня.

Мычка потянулся, открыв глаза, повернул голову, отыскивая спутницу. Воспоминание ударило обухом, едва не выбив из глаз искры, перед внутренним взором пронесся вчерашний день: яма, похищение спутницы, Дерюга… Проспал! Застонав от досады, Мычка вскочил, завертел головой, пытаясь понять насколько сильно проспал. Над головой колышется зеленое море ветвей, почти не пропускает света, мерцающие осколки неба слишком малы, чтобы посчитать точно, но понятно и так — проспал изрядно.

Из груди потоком рвутся ругательства, но бичевать себя — удел слабых духом, сильные побеждают молча. Отбросив ненужные мысли, Мычка сосредоточился на сборах, лишь брови сошлись над переносицей, да закаменели желваки. Стряхнуть с рубахи наползших за ночь жуков, не забыть — забросить мешок за спину, проверить перевязь — не ослабли ли ремни, легко ли выходит из ножен оружие. Все в порядке. Можно выходить. Вот только сосет под ложечкой, да голодно взрыкивает желудок. Но это не страшно, позавтракать можно и на ходу.

Роща осталась за спиной. Где-то там, под сенью деревьев, в яме вырытой для других, но ставшей могилой хозяину, покоится Дерюга. Злодей в жизни, но достойный в смерти муж, чей пример надолго останется в памяти. Его рассудят духи. Что до тех, кто сейчас двигается впереди, таща на поводу плененную девушку… Духи рассудят и их, но чуть позже. Сейчас об этом лучше не думать. Лучше не думать вообще. Так будет проще и быстрее. Тем более, желания — желаниями, а уж как выйдет на деле не знает ни кто.

Под ноги ложится тропка, взгляд неотрывно следует всем изгибам, отмечая малейшие следы. Вот один из похитителей оступился, трава еще не успела выпрямиться, в мягкой от небольшой лужи по соседству земле остался оттиск подошвы. А вот в горстке пыли обозначились следы Зимородок: отпечатки мельче мужских, шаги короче. А это и вовсе непонятно что. В другое время стоило бы остановиться, рассмотреть, подумать, но не сейчас. И ноги вновь попирают пыльную плоть земли, направляясь к неведомым горизонтам бесконечной знойной степи, миг за мигом, вздох за вздохом, шаг за шагом.

Двигаясь по тропе, Мычка неспешно жевал мясо, доставая из заплечного мешка, и забрасывая в рот кусочек за кусочком. Горсть вяленых кусков, взятая у корчмаря перед уходом, оказалась как нельзя кстати. Тугие волокна, уплотнившись от тщательной сушки, требовали усиленного пережевывания, отвлекая от невеселых мыслей. Солнце медленно вползало на небосвод, пока не утвердилось на самой вершине, изливая все более плотные потоки жгучего зноя.

Бурдюк с водой заметно полегчал. Отхлебнув в очередной раз, Мычка покачал головой, упрятал емкость на самое дно мешка, подальше от соблазна. От жажды он не умрет. Не смотря на невыносимый жар, на пути то и дело встречаются рощицы и опушенные густым кустарником небольшие группки деревьев. Найти сырое место, сделать углубление, и вскоре на дне ямки выступит влага, а если подождать подольше, можно легко наполнить бурдюк. Вот только время поджимает, так что придется потерпеть. К тому же, если подумать, пить не так уж и хочется.

Мычка вернулся мыслью назад, когда они с Зимородок впервые вышли из леса. Жар открытых пространств показался невыносим, солнце обжигающе, а от бурдюка почти не отрывались, восполняя стремительно улетучивающуюся из тела воду. Однако, сейчас он идет средь полей, под палящими лучами, не ощущая жажды, и чувствует себя совсем неплохо.

Мычка мельком осмотрел себя. Кожа на руках заметно потемнела, приобрела коричневатый оттенок. Если бы не штаны и рубаха, он бы давно стал таким же, как барахтающиеся в пыли дети, виденные в прошлом селе — темно-коричневый, не отличимый от местных. Если же взъерошить волосы, чтобы не выглядывали кончики ушей, никто и не заподозрит в нем вершинника.

Мысль показалась интересной. Мычка остановился, снял перевязь, мешок, после чего скинул рубаху и штаны, оставшись в набедренной повязке. Стало заметно легче. Под напором ветерка влага испарилась, кожа высохла и лишь свернутое под мышкой белье напоминает о недавних мучениях: струящихся по спине соленых ручейках и пропитанных потом, липнущих к коже шкурах.

Время от времени Мычка вскидывал глаза, всматривался в трепещущее марево воздуха. И хотя видимость не шла ни в какое сравнение с лесом, подавляя поистине безграничным, непостижимым уму простором, окоем всякий раз оказывался пуст. Мычка вновь ронял глаза, продолжал шагать, медленно но неумолимо приближаясь к цели. Подошвы сапог гулко ударяют в землю, горло пересохло, а в глазах время от времени плывет, но это не имеет значения. Не важно, придется ли идти день, или седьмицу, но, рано или поздно, он достигнет цели, отыщет девушку, что успела стать намного больше, чем просто спутницей, и вместе они двинутся в далекий загадочный город, раскинувшийся в неведомых краях, у подножия высокой горы.

Иногда вдалеке виднелись домишки, предвестники сел, но Мычка продолжал упорно идти дальше. Лишь единожды, когда избы возникли совсем рядом, он зашел в деревню. Напившись вволю, и пополнив запасы воды, он сердечно поблагодарил пожилую женщину, что не поленилась вынести незнакомцу наполненную до краев здоровенную бадью, после чего зашагал вновь.

Дорога расширилась, стали попадаться люди, бредущие, как навстречу, так и в ту же сторону. Изредка встречались телеги, до верху груженые мешками, с сонными мужичками на передках, и такими же сонными быками в упряжке. Мычка сторонился, провожал удивительные конструкции взглядом.

Солнце покатилось в закат. Жара начала спадать, стало ощутимо прохладнее. Мычка оделся и сразу ощутил себя спокойнее. Рубаха и штаны вернулись на свое место, разом придав уверенности, и избавив от удивления во взглядах прохожих. Небо потемнело, могучие космы далеких облаков зажглись алым. Следы на дороге поблекли, начали растворяться в растущих тенях. Мычка задумался: устроиться на ночлег прямо сейчас, или двигаться, пока видно хоть что-то, когда, в очередной раз оторвавшись от земли, взгляд уперся в преграду.

Мычка сморгнул, оторвавшись от размышлений, вгляделся в непонятное. Глаза прищурились, ноги замедлили шаг, а губы растянулись в улыбке. Впереди, неподалеку, вознеслась деревянная стена. Посреди стены окаймленный вратами проем, куда ныряет дорога. В проеме, если приглядеться, виднеются непривычных очертаний дома, едва заметные, движутся букашки людей.

Город, о котором говорил Дерюга. Тот самый, куда силой увели подругу. Осталось лишь войти, и отыскать Зимородок, а там будет видно. Улыбка истаяла, губы сжались в тонкую полоску. Ускорив шаг, Мычка направился к вратам.

Глава 9

У ворот, прислонившись к стене, развалился воин, на лице скука, пальцы поигрывают рукоятью ножа, взгляд лениво шарит по прохожим, перескакивает с одного на другого, на одних задерживается, других же пропускает сразу. Ощутив на себе внимание стража, Мычка прикрыл глаза, напустил на лицо безразличие.

— Эй, а ну-ка подойди. Тебе говорю!

Словно вынырнув из глубоких раздумий, Мычка замедленно повернул голову, взглянул с вопросом. Страж кивнул, поманив пальцем, поднимаясь навстречу. Мычка покосился на врата. Проем совсем рядом, лишь один прыжок отделяет от входа в город, а там народу столько, что даже будь воин о ста глаз, не увидит, не найдет. С другой стороны, лишнее внимание ни к чему. Вдруг стражу всего лишь захотелось поговорить.

Внутренне напрягшись, готовый в любой момент сигануть в сторону, Мычка приблизился с прежним отстраненным видом, поинтересовался:

— В чем дело?

Страж пробежался взглядом с головы до ног, надолго задержавшись на плечах, где, выпирая из-под плаща, топорщатся рукояти мечей и дуга лука, сказал с подозреньем:

— Не многовато оружия для одного?

Мычка замедленно повернул голову, распахнул глаза, будто только сейчас обнаружил за спиной целый арсенал, сказал с досадой:

— И это по-твоему много? Был бы ты охотником — знал бы, сколько оружия нужно в лесу. Это тебе не город. Если с оружием что-то случиться — замену не найти.

Воин покивал, сказал с недоверием:

— Что-то я не слышал, чтобы охотники таскали с собой охапками мечи.

Мычка закусил губу, столь нагло врать еще не приходилось, однако, страж смотрит требовательно, и он вздохнул, понизив голос, доверительно произнес:

— Ты прав, в охотничьем деле мечи ни к чему. Но кроме зверей в лесу рыщут намного более опасные существа.

Воин подобрался, спросил, невольно понизив голос:

— Что еще за существа?

Не выдавая охватившего ликования, Мычка произнес с мукой:

— Лихие люди. И ведь ладно бы забирали добычу, их можно понять — каждый промышляет, как может, но ведь норовят отнять и жизнь.

В лице собеседника испуг вновь сменился унынием, похоже, страж ожидал чего-то более интересного. На глазах теряя интерес, он бросил:

— Это да, лихие люди, они завсегда…

Страж вернулся на место, а Мычка прошмыгнул во врата, довольный, что не пошел на поводу у страха, а разобрался с вопросом, как и подобает настоящему мужчине — глаза в глаза. Мелькнула мысль, что надо бы поинтересоваться у воина — не видал ли двоих мужчин и девушку, но, поразмыслив, лишь махнул рукой. Даже если страж видел, то вряд ли вспомнит, слишком много людей проходит через врата, к тому же похитители могли пройти ночью, или даже прошлым вечером, когда у входа стоял совсем другой человек.

Отбросив неуместные сожаления, Мычка осмотрелся. Ноги замедлили шаг, а дыханье прервалось. Так вот он какой, город! Вокруг возвышаются дома, не привычные покосившиеся избы, обычные для любого села, а аккуратные, из тщательно подогнанных бревен, крепкие, как молодые грибочки. Стены в узорах, в окнах резные рамы, рисунок затейлив, глаз не сразу разберется в хитросплетениях канавок и завитков.

Не смотря на вечер вокруг полно люду. От ярких нарядов пестрит в глазах. Таких как он, в шкурах, почти не видно. Одежда большинства поражает яркостью и изяществом. Что же до материала, совершенно не ясно из чего сделана, хотя на вид мягка и удобна. Кто-то торопливо бежит по делам, нагруженный мешками, кто-то вальяжно прогуливается. Есть и те, что зазывают звонкими голосами, разложив на деревянных скамьях всякую всячину. Некоторые вещи знакомы по обиходу, другие когда-то попадались на глаза, о назначении прочих можно лишь догадываться.

Земля под ногами непривычно плотная, утоптанная до состояния камня, а может камень и есть. Если приглядеться, в пыли сверкает золотистое крошево песка, не иначе — специально разбросанного, чтобы не разводить грязь во время дождя. Мычка брел по улице, не переставая удивляться. Вот набитая снедью телега, от запаха пищи сводит живот: все свежее, ароматное. А вон прошагали десяток воинов, лица суровы, доспехи поскрипывают, вызывая зависть качеством исполнения и подгонки. А это что такое, тоже дом? И впрямь, но какой огромный, в два поверха! Над крыльцом изящный козырек, на крыше небольшие башенки, не то для лучшего обзора, не то в качестве украшения.

Из распахнутых настежь дверей доносится приглушенный говор, тянет вином и мясом. Неужели корчма? Да не одна — несколько! Мычка двигался вдоль улицы, потрясенный лавиной впечатлений. Он и помыслить не мог, что в одном месте может оказаться так много всего и сразу. Солнце спускается все ниже, вскоре сумрак заволочет улицы. Но, нет. Из окошек льется слабый свет, над вывесками таверн призывно загорелись смоляные факелы, то здесь то там у людей в руках вспыхивают тонкие лучинки, ненадолго освещая все вокруг.

Глядя на баловников, Мычка лишь качал головой. И как не боятся? Конечно, здорово, что ночь не властна, намного приятнее идти до дому в отблесках огня, чем пробираться по стеночке на ощупь. Но огонь в неумелых руках — зверь опасный. Устроить пожар — раз плюнуть. Дома вокруг деревянные, бревна иссушены жарой. Как не бояться?

Сбивая с мысли голодно заворчал желудок. Струящиеся отовсюду аппетитные запахи распалили голод, заставили чаще сглатывать слюну. Безумно захотелось есть. Едва глаза останавливались на вывеске корчмы, а ноздри наполнялись ароматами, ноги сворачивали ко входу, и лишь величайшим напряжением Мычка удерживался, чтобы не зайти в гостеприимно распахнутые двери. Даже мысль о взимаемой с посетителей плате останавливала слабо. Превозмогая муки голода, Мычка упорно двигался дальше, и лишь отойдя от заведения подальше чувствовал облегченье. Вот только не надолго. Возле очередной корчмы все повторялось вновь.

Однако желудок все же победил. Узрев очередную корчму, Мычка махнул рукой, двинулся в раскрытые створки дверей, словно в объятья желанной женщины. Ароматы пищи и дымок обволокли плотной пеленой, проникли в нос и рот. Уши наполнились гулом разговоров. Голова закружилась, а в глазах поплыло. С трудом протиснувшись мимо забитых людьми столов, Мычка бухнулся на свободное место, ощущая себя словно после доброй чарки крепкого хмеля, коим иногда, в редкие дни праздников, угощал дед.

Радуясь, что во всеобщей толчее остался незамеченным, Мычка вытащил из мешка остатки мяса, набив рот, в блаженстве откинулся на стену, прислушиваясь, как по языку растекается сладостное ощущение, через глотку проваливается в желудок, а оттуда расходится по телу волнами тепла и силы.

Гул голосов сливается в монотонный шум, что успокаивает, навевает сон, даже резкие крики, или исполненные угрозы обращения подвыпивших посетителей друг к другу не заставляют открыть глаз, лишь уши лениво поворачиваются в сторону шума, оценивая степень опасности. В гудении разговоров негромкая беседа за соседним столом привлекла внимание: не то глубоким, как из бочки, голосом одного из собеседников, не то чем-то еще. Мычка чуть повернул голову, продолжая жевать мясо, и по-прежнему не открывая глаз, вслушался в слова.

— Наместник-то наш совсем заелся, сундуки от злата ломятся, а ему все мало, — прогудел певый.

— Небось врут, — лениво отозвался второй. — Знаешь ведь — в чужих руках и обух, хе-хе, толще.

Первый громко рыгнул, прогудел:

— Это верно. Да только тут не далеко от истины. Наместник, это тебе не шваль подзаборная. По статусу положено деньгу иметь.

В ответ донеслось едкое:

— Никак завидуешь?

Первый всхрапнул, сказал запальчиво:

— Чему завидовать? У самого хватает — девать некуда! Сундуком больше, сундуком меньше, не велика печаль.

— Оно и видно, — бросил второй насмешливо. — По злачным местам высиживаешь, добрые заведенья пропускаешь. Явно от избытка добра.

Первый громко забулькал, судя по силе и долгости звука осушив не меньше кувшина, произнес сурово:

— Говорю тебе, ерунда это, пыль! — Помолчав, добавил с придыханьем: — Я другому завидую. Все бы отдал, чтобы хоть глазком взглянуть на женскую половину. Говорят, у него не то тридцать, не то пятьдесят жен!

Второй хмыкнул, проблеял со смешком:

— Глазок-то не отвалится, тридцать баб оприходовать?

— Пятьдесят! Говорю тебе — пять десятков девок, не меньше. И все в самом соку!

Челюсти перестали двигаться, а рука остановилась на полпути ко рту. Сон как рукой сняло. Мычка заерзал, лишь величайшим усилием воли удержавшись, чтобы не вскочить, не заорать дурниной, не выколотить из мужиков подробности прямо здесь и сейчас, использовав в качестве убеждения все, даже самые нелицеприятные средства. Сердце затрепыхалось раненой птицей, в висках заломило от невыносимого желания что-то делать и куда-то бежать. Но он удержался. Стиснув челюсти так, что скрипнули зубы, Мычка чуть развернулся, по-прежнему не открывая глаз, вслушался, что есть сил.

Меж тем мужик продолжал вещать, от выпитого вина распаляясь все больше.

— А еще говорят, что если какая-то девица не понравится, на следующий день исчезает, а ее место занимает новая, еще лучше да краше.

— И откуда же она берется? — давясь от смеха просипел второй. — Что-то я не замечал возле терема наместника толпу вожделеющих баб. Наоборот, сторонкой обходят.

Первый цыкнул, брякнул громким шепотом:

— Ходят слухи, что из захожих набирают. А то и вовсе издалека. Да не по своей воле, насильно! Потому и исчезают предыдущие, чтобы некому было языком трепать, честное имя наместника порочить. Но, только чур, я тебе этого не говорил.

Мычка похолодел. Догадка обернулась жуткой правдой. Неужто и впрямь Зимородок приволокли, чтобы обменять у местного правителя на монеты. Превратить в одну из многих, чей удел ублажать наместника. Как там говорил Дерюга — прибыльная торговля? Вот значит что имелось в виду. Но это же немыслимо, невероятно, не подвластно разуму! Можно обменять пищу, дом, животное, но… человека!? Хотя, после того, что намеревался сделать с ним корчмарь, да и не с ним одним, если подумать, можно допустить всякое. Когда-то он сам, умирая от голода и холода, пришел в деревню рыбарей, в твердой уверенности, что все люди братья, постучал в первую попавшуюся дверь. Да только с тех пор многое изменилось.

— Эй, парниша!

Суровый голос отвлек от размышлений. Мычка вздрогнул, поспешно открыл глаза. Рядом, нависая массивной тушей, застыл корчмарь, руки комкают передник, губы растянуты в подобии улыбки, но в лице подозрение.

Мычка сморгнул, спросил с запинкой:

— В чем дело?

Корчмарь сдержано произнес:

— Хочешь чего заказать — не тяни. Ежели нет — выметайся. Спать в другом месте будешь.

Под суровым взглядом корчмаря рука невольно потянулась к заплечному мешку, пальцы коснулись тесьмы, принялись теребить. Где-то там, на дне, должны оставаться забавные металлические кругляши. Стоит вынуть один, как лицо корчмаря тут же расплывется в улыбке, на столе появятся блюда, а в одной из комнат найдется место для ночлега. Однако почему так скверно на душе, а пальцы движутся все медленнее, не в силах справится с простеньким узелком? Не потому ли, что эти монеты не его? Случайно захваченные вместе с прочими вещами в доме Зимородок, монеты принадлежат ей. И то, что он сейчас собирается потратить на себя, без спроса хозяйки, чем-то очень напоминает действия встреченных у источника бродяг, вызывая глубоко внутри стойкое отвращение. Конечно, он никого не принуждает, к тому же, если бы не он, монеты до сих пор лежали в сундуке никому ненужным хламом… но все же, все же.

Убрав руку от мешка, Мычка поднялся, взглянул на корчмаря столь холодно, что тот отшатнулся, однако произнес подчеркнуто мягко:

— Я не местный, в вашем городе впервые. Хочу взглянуть на терем наместника. Говорят он очень красив. Сделай милость, подскажи путь.

Корчмарь набычился, холодный взгляд и подчеркнутая вежливость гостя не пришлись по нраву, однако, покосившись на торчащие из-за плеч рукояти мечей, снизошел до ответа, буркнул:

— Нечего там смотреть. Терем, как терем. Но, коли приспичило… Топай по главной дороге. Как пройдешь рынок — сверни направо.

— А дальше?

— А дальше увидишь, мимо не пройдешь, — фыркнул Корчмарь. Развернувшись, чтобы уходить, бросил неприязненно: — Раньше выйдешь, раньше дойдешь.

Поблагодарив кивком, Мычка покинул корчму. Улица встретила липким сумраком. Огоньки окон и факелы таверн мерцают бледными пятнами, выхватывая из тьмы то украшенный орнаментом участок стены, то серое пятно дорожной пыли, но лишь дразнят глаза. Шаг в сторону, и мир погружается в черноту. Отвлеченные светом, глаза бессильны различить детали. Видны лишь серые громады зданий, все прочее теряется из виду, расползаясь мутной хмарью.

Мычка зашагал вдоль улицы, поспешно отводя взгляд, лишь только поблизости появлялся очередной огонек, и вскоре глаза привыкли. Сперва обозначились сами здания, затем заборы, а вскоре протаяли и прочие мелочи. Мычка поглядывал по сторонам, раздумывая, стоит ли идти к терему прямо сейчас, или, отыскав уютное место, подождать до утра. Судя по всему наместник не простой человек, и вряд ли впустит запоздалого посетителя. К тому же вполне может статься — терем стерегут, а уж ночью тем более. Это в родной деревне такое и в голову не могло прийти, охранять дом: зачем, от кого? Здесь же подобное в порядке вещей. И, если вспомнить Дерюгу, да и не только его, вопросы исчезают.

Взгляд зацепился за верхушку ближайшего дома: здоровенный, как и прочие рядом, в два поверха, высокая двускатная крыша чернеет провалами окошек. Отсюда, с земли, провалы как будто невелики, но если прикинуть расстояние — самое то, чтобы пролезть, тем более, если не особо широк в плечах. Мычка воровато оглянулся. Поблизости никого. Однако, если чего-то не видно, не значит, что этого нет. Мимолетный взгляд из соседского окошка, лежащий без движения выпивоха, случайный прохожий, что не поленятся рассказать хозяину дома о нежданном «госте». Нет, нужно действовать наверняка.

Огораживающий дом забор высок, жерди подогнаны плотно: ни протиснуться, ни даже взглянуть что там, внутри. Не хотелось бы сигать не глядя. Что это, неподалеку, неужели щель? Мычка двинулся вперед, и вскоре убедился, глаза не подвели. Меж заборами двух домов открылся узкий дурнопахнущий переулок — то что надо! Оглянувшись еще раз, Мычка вдвинулся в щель. Под ногами зачавкало, запах стал сильнее. Стараясь не думать, по чему сейчас ступают подошвы сапог, Мычка прошел несколько шагов, подпрыгнул, ухватившись за край забора, подтянулся.

Короткий взгляд во двор: кусты, садовые принадлежности. А это что, напротив? Небольшой сарай, почти вровень с забором, примыкает задней стеной к дому. Словно специально поставленный как раз для таких случаев. Мычка сгруппировался, ощущая себя лесным котом на охоте, застыл, вслушиваясь в черноту двора. Ничего. Тело напряглось, готовясь к рывку. Миг, другой. Ноги резко отталкиваются, с силой бросая вперед. Только бы выдержала крыша!

В ступни мягко ударило, скрипнуло негромко. Не останавливаясь, Мычка прыгнул еще, подскочил, ухватившись за нижнюю часть оконца. Рывок. И вот он уже внутри. Сердце колотится, грозя перебудить грохотом всю улицу, слух напряжен до предела, каждое мгновенье ожидая уловить крик тревоги, но губы растягиваются в победную ухмылку. Не услышали. И хотя он изрядно нашумел, вряд ли кто-то обратил внимания на негромкий хруст. Здесь не лес. Люди не вслушиваются в малейший шорох, спокойно спят за крепкими стенами, привыкнув к уличному шуму и не боясь нападения диких зверей.

На чердаке темно. Если снаружи помогает хотя бы слабый отблеск звезд, то здесь, в помещении, остается лишь догадываться, да шарить на ощупь. Вот какие-то шкуры, а здесь груда деревянных вещей, не то стулья, не то еще что. Дальше рядками выстроены глиняные горшки, судя по шершавым бокам и острым сколам. Решив лишний раз не искушать судьбу, и не бродить по заполненному хламом чердаку, где запнуться и загреметь на весь дом — пара пустяков, Мычка снял лук, колчан со стрелами, осторожно стянул перевязь, после чего улегся, предварительно бросив на пол найденные тут же шкуры.

Прислушиваясь к доносящимся через окошко звукам, вдыхая запах пыли, Мычка ощутил, как погружается в воспоминания детства, когда вот так же, как и сейчас, он забирался на чердак. Забравшись поглубже в забытый, пропыленный хлам, воображал невероятные приключения, порой, заигрываясь настолько, что спохватывался, лишь когда раздавался строгий голос матери, зовущей детей к ужину.

Так, с улыбкой на лице, и теплыми воспоминаниями детства, он и уснул.

Глава 10

Пыль забилась в нос, защекотала. Рот приоткрылся, грудь поднялась, набирая воздуха. Однако, за миг до того, как могучий чих разорвал тишину, Мычка вспомнил где находится, зажал рот рукой. Грудь содрогнулась, воздух тугой струей ударил в ладонь, отразившись от преграды, вернулся, встряхнув, словно по хребту приложили мешком с вяленым мясом. Очумело тряся головой, Мычка сел, повел плечами, разминая затекшие с ночи мышцы, зевнул с привыванием.

В свете солнца чердак преобразился, придававшая тайны тьма исчезла, лишенные загадки, вещи проявились во всей своей пыльной обыденности: побитые личинками шкуры, сломанная утварь, горки растрескавшейся от времени посуды. Однако, Мычка лишь пожал плечами. Время воспоминаний прошло, наступающее утро не оставило для грез места.

Пошарив в мешке, он обнаружил несколько кусочков мяса, принялся с удовольствием жевать. Подслушанный разговор в таверне уже не казался столь убедителен. Мало ли что нафантазировали набравшиеся гуляки. Есть ли у наместника наложницы? Мычка несколько раз повторил про себя новое слово, поморщился: неблагозвучное и неприятное. Хотя, быть может это с непривычки? А если и есть, действительно ли девушек приводят насильно? Ведь наместник, насколько он успел понять, богатый человек, и в этом мире, где людей оценивают не по смелости и чести, а по количеству тусклых кругляшей в сундуках, многие должно быть хотят стать его… наложницами.

Мычка сплюнул. Слово раздражало, скрипело, словно песок на зубах. Догадываясь, что на самом деле вызывает недовольство, Мычка постарался отрешиться от чувств, вновь задумался. Он многого не знает в этом новом мире, где живут странные люди по непривычным правилам. Возможно и с наложницами не все так гладко. Но даже если все услышанное правда… Город велик, наверняка наместник не единственный богатый человек. Не случилось ли, что Зимородок отдали кому-то другому, не менее важному и богатому? Как узнать, к кому обратиться? Будет ли вообще кто-то разговаривать с ним, вышедшим из леса дикарем, каким видится всякому встречному незнакомый юноша в грубых шкурах с пронзительно голубыми глазами и космой нечесаных волос?

Мычка закусил губу. От потока мыслей голова раскалилась, заломило в висках. Куда бежать? Что делать? Вчерашняя мысль посетить терем наместника вдруг показалась нелепой и смешной. Что он там будет делать, о чем говорить? Если важный человек скрывает нечто, как сможет он, случайных прохожий, вызнать тщательно оберегаемую тайну?

Перед глазами всплыло лицо наставника: взгляд холоден, губы кривятся в усмешке. Образ возник столь явственно, что Мычка замер, некоторое время сидел недвижимо. Руки потянулись к перевязи, коснувшись рукоятей, облапили, стиснули изо всех сил, ожидая помощи от единственного, что неизменно в этом странном меняющемся мире.

Мысли улеглись, волнение испарилось, сменившись уверенностью. Мычка глубоко вздохнул, замедленно отнял руки от оружия, страшась потерять возникшие словно из ниоткуда удивительные спокойствие и твердость. Что бы ни случилось, каким бы глупым не показалось, нельзя поддаваться слабости, и, тем более, нельзя отступать от цели. Он сделает, что задумал, не важно как, но сделает. И если окажется, что наместник не причем, он продолжит поиски, методично и расчетливо, шаг за шагом, пока не отыщет искомое. Главное, не падать духом.

Успокоившись окончательно, он принялся перебирать одежду. Очистив штаны от грязи и вытряхнув из рубахи пыль, перешел к оружию. Перевязь в порядке, ремни кое-где потерлись, но по-прежнему крепки. Клинки чисты, ни пятнышка, поблескивают тускло и угрожающе. Лук цел, тетива в мешке, не отсырела и по-прежнему готова к употреблению, хотя, можно бы и заменить. А вот стрелы…

Перевернув колчан, Мычка с сожалением проследил за россыпью обломков. Тонкие древка не выдержали падения в яму, и большая часть сломалась. Удивительно, как не треснул лук! С помощью ногтей и лезвия меча Мычка вынул металлические оглавки, спрятал в заплечный мешок, а оставшиеся стрелы вернул в колчан. Неспешно одевшись, затянул перевязь, закрепил лук и колчан, подхватив мешок, приник к окошку, осторожно выглянул.

Не обнаружив во дворе ни единой души, Мычка взглянул вниз, хмыкнул. Прямо под забором изрядная куча рыжего от ржи металла щетинится изогнутыми кончиками. Спрыгни он впотьмах с забора, мало того, что грохотом поднял бы весь дом, так еще и без ног остался. Еще раз оглянувшись, Мычка скользнул в окно. В ноги ударило твердое. Короткий разбег. Пространство двора смазывается, искрой вспыхивает искореженная куча металла. И вот он вновь в переулке. Запах бьет по ноздрям с утроенной силой. Не то солнце разогрело скопившиеся на земле отбросы, не то добросовестные жители за ночь успели добавить еще, но Мычка выскочил на улицу, как ошпаренный, стремительно зашагал, стараясь уйти от источника запаха как можно скорее.

Дома, дома, дома. Всюду, куда ни кинь взгляд: слева, справа, позади. Мычка не переставал изумляться, откуда набралось столько народу в одном месте. Конечно, понятно, что сперва появились несколько домишек, потом возникли еще и еще, село строилось, разрасталось. Но ведь всему есть пределы. А сколько они едят? Ведь это просто прорва мяса и зелени! Правда, Зимородок говорила, что тут научились готовить из травы, как она тогда сказала — хлеб? Но все равно верится с трудом. Хотя, сомнения — сомненьями, а глаза не врут, вокруг люди, здоровые и сытые. Значит как-то живут.

Улица раздалась, здания потеснились, отступили в стороны. Мычка замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. В глазах зарябило от цветов, а в ушах загудело от гомона. Все видимое пространство впереди заставлено прилавками с товарами, высокими и низкими, широкими и в руку длиной. Часть открыты, другие под прикрытием навеса, кое-где виднеется потемневшее от времени дерево, но большая часть новенькие, едва срублены.

Возле каждого прилавка хозяин, а то и два, машут руками, расхваливают товар на все голоса. Народу вокруг столько — не продохнуть, кто-то ругается во весь голос, кто-то примеряет красивости, а иные ходят с брезгливым видом, презрительно поглядывая по сторонам. Так вот он каков, рынок! Открыв рот от изумления, Мычка медленно двинулся меж рядов, вслушиваясь, осматриваясь, принюхиваясь.

Взгляд теряется в лабиринте рядов, ноздри щекочут сотни ароматов, а в ушах гудит от шума. Однако, хаос вокруг творится лишь на первый, поверхностный взгляд. Стоит немного обвыкнуться, как отличия возникают, словно по волшебству. Однородный до того, рынок распадется на части. Вон там лотки полнятся мясом, маслянисто блестят сочные куски плоти, сложенные горкой, мертво таращатся застывшими глазами головы коров и свиней, с деловитым гудением закручиваются вихрики мух.

А оттуда разносится сладкий запах удивительных растений. Крупные, в голову размером, и совсем мелкие, с ноготь, россыпью и по одному, ярко-красные, медово-желтые, синие, как полуденное небо плоды. Тут же торгуют грибами: мохнатые, яркие рыжики и крепкие, ядреные боровики, пятнистые шляпки опят и блеклые кустики грибов-палочников.

Мычка ускорил шаг, стараясь как можно быстрей проскользнуть через рынок, не в силах смотреть на все это вкусное великолепие. Вызывающие обильное слюноотделение и недовольное ворчанье желудка лотки остались позади, сменились столами с одеждой. Рубахи и штаны, платки и сарафаны. Все разных расцветок, форм, и даже материала. Мычка смотрел с изумлением, трогал, принюхивался, не переставая удивляться качеству материала, что мягок, приятен на ощупь, и прозрачен на просвет. Конечно, в лесу от такой рубахи враз останутся клочья, но в городе, где отовсюду не торчат жесткие ветви кустарника, а под ноги не выпрыгивают узловатые щупальца корней, лучше не придумать.

Мимо рядов с кожаными изделиями Мычка прошел, не замедляя шага, все то же, что и в родной деревне, только намного больше, да качество выделки чуток получше, но дальше… Глаза расширились, а рот невольно открылся, когда впереди заблистало металлом. Забыв обо всем, Мычка шел мимо рядов, словно завороженный глядя на выставленные красоты. Мечи и топоры, ножи и дубины. Всевозможных форм и размеров: обоюдоострые и заточенные лишь с одной стороны, идеально прямые и изогнутые. Кистени с тяжелыми шипастыми шарами на цепях, витиеватые кастеты, и еще много невиданного, удивительного настолько, что и не сразу догадаешься как ухватиться.

Рынок остался позади, утих гомон, исчезла тяжелая взвесь запахов, отброшенная налетевшим ветерком, но Мычка продолжал двигаться, как в тумане. Перед глазами, в облаке искристых брызг, плавает оружие, дразнит изящными обводами, манит хищным блеском клинка, далекое и недоступное. Едва не налетев на идущего навстречу мужичка, что опасливо шарахнулся, Мычка встряхнулся, с усилием отбросил мысли.

В десятке шагов впереди улицу пресекает другая, чуть поуже, но дома заметно богаче: брусья стен мощнее, заборы крепче, а во двориках раскинули ветви-руки могучие деревья, что значит место не берегли, строили на широкую руку, оставляя вокруг дома больше земли, со всем, что росло изначально. Местами ветви разлапились настолько, что полностью закрывают крышу и часть верхнего этажа, днем спасая хозяев от полуденной жары, а ночью умиротворяя нежным шепотом листвы.

Вспомнив наставления корчмаря, Мычка двинулся вперед, достигнув улицы, свернул направо. Ноги невольно замедлились, а брови взлетели на лоб. В дальней части улицы высится здание, гораздо больше и массивнее прочих, и на поверх выше! Тут же еще несколько, похожих очертаниями, но поменьше. Вокруг возвышается стена, скрывая от взоров внутренний двор, однако, врата распахнуты, можно рассмотреть снующих внутри людей.

Мычка закусил губу. Похоже, наместник и впрямь человек непростой. И совершить задуманное будет сложнее, чем представлялось. Мычка нахмурился, упрямо нагнув голову, двинулся к вратам. Терем приблизился, став еще больше и внушительнее, навис деревянной громадой. Три поверха, пять зданий, десятки комнат. Как найти нужную? Куда, а, главное, как пробраться, чтоб взглянуть хотя бы глазком — действительно ли наместник в тайне обзавелся наложницами, или все не более чем досужие выдумки завистливых горожан?

Через врата входят и выходят люди, все, как на подбор, плечистые, высокие, в доспехах и при оружии, лица суровы, взгляды тяжелы. Не зашибли б ненароком. Мычка остановился возле врат, потоптавшись, робко вошел, озираясь по сторонам.

— Парень, тебе чего?

Сразу за вратами длинный дом, на крыльце трое воинов. Двое о чем-то негромко переговариваются, третий повернулся вполоборота, смотрит пристально.

Мычка замедленно приблизился, сказал с запинкой:

— Мне бы наместника увидеть.

Теперь уже три пары глаз взглянули с неприкрытым удивлением. Тот, что задал вопрос, ухмыльнулся, сказал с издевкой:

— Да ты что! Вот прям так сразу и наместника? А может еще золотишка в придачу, не желаешь?

Мычка помотал головой, сказал твердо:

— Золото мне ни к чему, мне наместник нужен.

Один из мужчин, рыжий, с тяжелой нижней челюстью и побитым шрамиками лбом, сказал с угрозой:

— Сам за ворота выйдешь, или помочь?

Внутри похолодело, но Мычка лишь прищурился, сказал с насмешкой:

— Да, вроде, выходить не собираюсь. Только пришел, если кому не по глазам.

Мужик побагровел, подался вперед, но стоящий рядом, не то товарищ, не то просто знакомый, высокий, с цепким взглядом водянистых глаз, придержал за плечо, сказал с укоризной:

— Рудый, тебе еще мальчишек по улице гонять! Уймись, стыда не оберешься. — Взглянув на Мычку, произнес холодно: — Парень, иди по добру. Наместник сегодня не принимает.

Рудый оскалился, добавил с насмешкой:

— А бродяг в обносках, вроде тебя, не принимает вообще.

Подчеркнуто не замечая рыжего, Мычка сухо произнес:

— Одежда доступна каждому, достоинство — удел немногих. — Добавил, обращаясь к остальным: — Как я могу поговорить с наместником, если не сейчас, и не в этих… обносках?

Воин, что обратился первым, и с тех пор молчал, оскалился в белоснежной улыбке, воскликнул весело:

— Вот неугомонная душа! Сказали тебе — не будет он говорить, хоть в перья ты нарядись, хоть в рубаху расписную.

Чувствуя, как земля уходит из-под ног, но не желая сдаваться, Мычка спросил в отчаянье:

— Но разве может такое быть? Или… наместник не разговаривает вообще?

Парень гоготнул, бросил со смешком:

— Разговаривает, еще как разговаривает, но не абы с кем. Вот если бы ты был каким купцом, одним из старейшин города, или сотником стражи… ну, пусть даже десятником, иногда он снисходит и до них, тогда пожалуйста. А без того — даже не думай.

Ощутив, как вновь затеплился угасший уголек надежды, Мычка вкрадчиво произнес:

— Чтобы получить звание старейшины, нужно долго прожить на одном месте. У купца должно быть много денег. Но… что необходимо, чтобы стать десятником?

— Как минимум попасть в сражу, — терпеливо произнес высокий. — Ты узнал все что хотел?

Мычка расплылся в улыбке, сказал с подъемом:

— Благодарю за подробные объяснения… А, как попасть в стражу?

Из-за проема дверей, где уже некоторое время стояли несколько воинов, с интересом прислушиваясь к беседе, донесся смешок. Рудый, что уже успел успокоиться, нехорошо оскалился, сказал обманчиво мягко:

— Хочешь попасть в стражу? Легко! Только сперва небольшая формальность.

— Рудый… — Высокий поморщился.

Тот развел руками, сказал со злой улыбкой:

— Никакого позора. Он сам напросился. — Он перевел взгляд на Мычку, сказал свистящим шепотом: — Конечно, если не боишься.

Мычка расправил плечи, сделал шаг вперед, и хотя от нехорошего предчувствия сжалось сердце, сказал просто:

— Я готов.

— Рудый. — Высокий поморщился, будто хлебнул горечи, сказал укоризненно: — Мальчишка, хоть и понавешал на себя оружия, хорошо, если знает с какой стороны за меч браться. Он же тебе на один зуб, даже разогреться толком не успеешь. А тем кто рядом потом рубахи чистить. Ведь не можешь же аккуратно.

Рудый сделал невинное лицо, сказал радостно:

— Я и не полезу. Вон, пусть из парней кто выйдет, все одно глаза лупят попусту.

Высокий покачал головой, не глядя на Мычку, произнес:

— Парень, пока есть возможность, шел бы ты…

Мычка упрямо тряхнул головой, так что волосы взметнулись, взблеснув на солнце, сказал тверже:

— Я готов. В чем заключается испытание?

Высокий вздохнул, махнув рукой, сошел с крыльца, встал неподалеку, подчеркнуто глядя в сторону. Зато рыжий оскалился, впечатав кулак в ладонь, сказал со злой радостью:

— Ну вот и славно. А испытание простое. Против тебя выйдет один из наших. Ты должен остаться на ногах. — Заметив, как лицо Мычки разгладилось, он нехорошо прищурился, добавил без улыбки: — Но это обычная проверка. Ты же у нас случай особый. Оружие, вижу, неплохое, да и вид бывалый. Так что кулачным боем не обойтись.

Мычка понимающе кивнул, повторил с ноткой нетерпения:

— Я готов.

Глава 11

Рудый бросил одному из вышедших:

— Щербень, выходи, видишь, новичка надо, ха-ха, проверить.

Названный Щербнем плечистый, приземистый парень, с коротким ежиком волос и широкой щербинкой меж передними зубами, вышел из-за спин товарищей, поинтересовался с понимающей улыбкой:

— Проверять быстро, или растянуть удовольствие?

Рудый ухмыльнулся.

— Растяни. Не зря же мы пришлого слушали, время теряли. Да и народу понабежало, глядишь, кому настроение поднимешь.

Народу заметно прибавилось. Из дома появились еще с пяток воинов. Кто-то выглянул из окошка, кто-то просто повернул голову, смотрел с вялым любопытством. Щербень лапнул рукоять, потащил меч из ножен, не отрывая от соперника презрительного взгляда. Шелестнуло, тускло сверкнул клинок, крутанулся, с гулом разрубив воздух.

Мычка сбросил заплечный мешок, потянулся к мечам. Не дожидаясь, пока соперник вооружиться, Щербень перекосил рожу, угрожающе качнулся вперед. Мычка не пошевелился, лишь улыбнулся краешком губ. Слишком грубо, чрезмерно напористо. Так не начинают бой, тем более, если времени в избытке, а противник незнаком. Мечи прыгнули в руки, пальцы стиснули рукояти, ощутив успокаивающую потертость кожаных ремней, взгляд ушел с лица соперника, привычно спустившись на уровень груди. Что бы соперник ни сделал, сперва шелохнется корпус, совсем немного, всего чуток, но этого хватит.

Противник ухмыльнулся, рванулся, целя в живот, но на этот раз уже по настоящему. Вспыхнуло пламя клинков, звякнуло коротко и зло. Донесся шепоток удивления, а Щербень оторопело уставился на меч, что вдруг разом оказался в пыли под ногами. Косясь на Мычку, он осторожно поднял меч, встал наизготовку.

Мычка чуть пригнулся, замер в ожидании. Щербень потемнел лицом, в глазах зажглись нехорошие огоньки, не иначе заподозрил — противник не из легких. Шушуканье и разговоры зрителей отдалились, отошли на задний план, окружающее истаяло, подернулось дымкой, остался лишь соперник. Нельзя отвлечься, пропустить даже малейшее касание. Ведь правил ему так и не сказали, и вполне может случиться, единственная капля крови склонит чашу весов не в его пользу.

Удар. Клинки соприкасаются, высекая россыпь мелких злых искр, разлетаются, чтобы встретиться вновь. Еще удар. Противник стал осторожнее, на рожон не прет. Но это не имеет значения. Один клинок против двух не выстоит, лишь потеряет время. Или он решил взять измором? Пожалуй, пора заканчивать.

Мычка взмахнул руками, двинулся танцующим шагом, так что клинки взвихрились, замелькали, как крылья. Щербень отшатнулся, попятился, с трудом успевая парировать. Удар. Удар. Удар. Один из клинков шаркнул по груди, прочертив в коже доспеха глубокую борозду. Другой ужалил незримо, отчего кожа на предплечье разошлась, набухла красным. Щербень побледнел, в глазах метнулся страх. Отбросив осторожность, он взревел, кинулся занося руку для сильнейшего удара, что сокрушит врага, разрубит, вобьет в землю по ноздри.

Пригнувшись, Мычка бросился вперед и чуть в сторону, нырнул, уходя от удара, чтобы мгновенье спустя появиться сзади, хлестнул обеими руками, метя в незащищенный затылок. Ушей коснулся исторгнутый десятком глоток вздох. Но, за долю мгновенья до удара, руки повернули мечи, одновременно ослабляя силу, и вместо того, чтобы начисто срезать голову, клинки лишь звучно шлепнули соперника по затылку.

Щербень с грохотом завалился на землю, некоторое время пытался встать, но лишь скреб пальцами пыль, да слепо ворочал глазами, оглушенный и беспомощный. Мычка поднял глаза. Меньшая часть воинов смотрели на поверженного, кто с сожалением, а кто и со злорадством, взгляды же остальных прикипели к гостю. Мычка ощутил на себе десятки шустрых жуков, что деловито обшаривают руки, топчутся по лицу, щекочут лапками кожу, еще не решив, вспорхнуть ли, полетев по своим делам, либо вонзить крючья челюстей.

Отыскав глазами рыжего, Мычка взглянул с вопросом. Рудый стоит на прежнем месте, скрестив руки на груди, на лице безразличие, однако желваки вздулись, а глаза мерцают недобрым огнем. Медленно-медленно воин повернув голову, их взгляды пересеклись. Разум подсказывает, что лучше бы опустить глаза, а то и вовсе повернуться, ведь прямой взгляд везде расценивается, как вызов. Нужно ли показывать силу, обретая врагов прямо с порога? Ведь цель совсем в другом. Лучше остаться незаметным, словно мелкая лесная мышь, так легче достичь цели, не привлекая ненужного внимания. Вот только что-то глубоко внутри не дает отвернуться. Темная и древняя, как мир, сила не желает покориться, вздыбливает шерсть, скалит незримые клыки, не желая признавать превосходство чужака.

Ощутив вызов, Рудый задышал чаще, губа приподнялась, обнажая зубы, плечи раздались. Однако, высокий воин, что до последнего мгновенья словно бы не обращал внимания на происходящее, громко произнес:

— А парень неплохо владеет оружием! Одеть, обуть, подучить немного… Глядишь, что путнее и получится. Что скажете?

Произнесенные в полной тишине, слова будто сломали некую преграду. Воины заулыбались, послышались шутки, кто-то принялся помогать Щербню, кто-то наоборот, ушел, разочарованный, что веселье закончилось. Его обступили, принялись хлопать по плечам, одобрительно похохатывать. Мычка сперва напрягся, но, не ощутив вражды, расслабился, заулыбался в ответ. Откликаясь на просьбы, охотно показывал оружие, и позволял щупать «невиданные лохмотья», как обозвали местные его рубаху и штаны.

Внезапно шум прекратился, будто у всех вокруг поотнимались языки, лица посерьезнели. Воины начали поспешно расходиться, словно получив неслышимую команду. Мычка сперва не понял что происходит, а когда повернулся, прямо на него, от крыльца самого большого здания двигались трое мужчин.

По краям двое могучих воинов в кожаных, с металлическими бляхами, доспехах с головы до ног, меж ними пожилой мужчина в красивых блестящих одеждах. Воины больше похожи на каменных истуканов, до того недвижимы лица и неспешны движения, но в глазах, скрытый внешним безразличием, таится вызов. Движения пожилого мужчины, напротив, резки и сбивчивы, походка быстра, а в лице напряжение, взгляд устремлен в пространство, будто прямо сейчас решает некую сложную задачу.

Рассматривая незнакомцев, Мычка ненадолго замешкался, а когда собрался с мыслями, ощутил пару тяжелых взглядов. Воины разом положили руки на оружие, сделали шаг вперед. Мычка невольно попятился, настолько велики и могучи. Однако в этот момент пожилой мужчина вынырнул из раздумий.

— В чем дело? — резкий, как карканье ворона, окрик резанул по ушам.

Мычка скосил глаза. Все, кто еще миг назад с интересом обсуждал бой, исчезли, остался лишь он, по-прежнему не пришедший в себя Щербень, подпирающий спиной стену, да высокий воин, что удерживал Рудого. Высокий воин вдруг шагнул вперед, склонив голову, сказал почтительно:

— Все в порядке.

— Это кто? — Пожилой взглянул требовательно. — Что за бродяга?

— Новичок. — Высокий сделал незаметный жест, призывая Мычку отойти. — Проверяли на пригодность.

Под недружелюбными взглядами стражей Мычка поспешно отскочил, влип в стену рядом с Щербнем. Пожилой покивал, сказал в раздумье:

— Я к Мартыну. Если не вернусь засветло, отправь людей навстречу. Что-то беспокойно стало в городе ночами.

Он вновь ушел в себя, двинулся дальше, судя по отрешенному взгляду, начисто забыв о существовании Мычки. Проводив троицу внимательным взглядом, высокий повернулся к Мычке, сказал:

— Ну все, можешь располагаться. Это казарма, твой будущий дом. Одежку выдадут новую, оружие тоже, свое отдашь на хранение. — Перехватив удивленный взгляд собеседника, сказал с нажимом: — Я понимаю, свой меч дороже девки, но есть определенные правила, так что придется потерпеть. По крайней мере по началу. А там посмотрим.

Мычка внимательно выслушал, кивнул, однако, не в силах противиться зудящему любопытству, спросил:

— А этот, с кем ты говорил… он кто?

Собеседник чуть заметно усмехнулся, сказал:

— А это и есть наместник. — Заметив, как дернулся Мычка, добавил ледяным голосом: — Надеюсь, у тебя хватит ума не бежать следом, чтобы задать вопрос. Те двое не чета Щербню, сморгнуть не успеешь — в землю по уши вколотят.

Мычка поежился. Навыки — навыками, но таких чудовищ никаким мечом не одолеть, разве уронить на голову дерево, или заманить в ловчую яму, присыпать камнями, а потом еще попрыгать сверху для верности. В очередной раз возблагодарив духов удачи, что судьба сразу не вывела на наместника, Мычка двинулся в здание, но, спохватился, поинтересовался:

— Ты что-то говорил об одежде. С кого спрашивать?

Высокий лишь покачал головой, поманив пальцем, двинулся ко входу. С трудом скрывая охватившую радость, Мычка поспешил следом, в дом со звучным названием «казарма». Помещение заставлено лежаками, возле каждого объемистый ларь, со вбитых в стены крюков свисает оружие. В дальнем углу сгрудились воины, что-то негромко обсуждают.

Привлекая внимание, высокий кашлянул. На звук повернулись разом несколько голов. Высокий кивнул, указал взглядом на Мычку и вышел, не говоря ни слова. Один из воинов поднялся, вразвалочку подошел: округлое мятое лицо, заплывшие жиром глазки, на пузе рубаха вздувается холмиком, а ремень на штанах натянулся так, что того и гляди треснет. Окинув Мычку взглядом, воин произнес с зевком:

— И откуда вас таких берут, задохликов? Ладно, посмотрим что есть. Рубаха какая может и отыщется, но штанов по размеру не обещаю, сапог тем более. Пойдем, покажу что тут где. А чтобы время попусту не терять, сказывай, как Щербня одолел. Он, конечно, так себе боец, но и ты, как погляжу, не гигант…

Рухнув на лежак, Мычка ощутил небывалое облегченье. Тело наполнено приятной усталостью, ноги гудят от напряжения, а в голове кружатся образы, сталкиваются, рассыпаются разноцветным крошевом. Перед глазами вспыхивают лица, в ушах звучат голоса, а в пальцах еще не угасло ощущение от новой одежи: шероховатая кожа рубахи, выпуклые пластинки железных блях, новое и непривычное облачение, а если точнее, доспех.

За один день он узнал больше, чем за предыдущий десяток седьмиц. Некоторые вещи оказались похожи на привычный деревенский быт, разве под другими названиями, но многое стало диковинкой. Огромный, обнесенный стеной двор с десятком построек, здоровенные железные замки на дверях, а главное, разное достоинство людей, когда в некоторые места вход открыт всем, в другие лишь некоторым, а в иные может зайти только наместник, да пара приближенных лиц.

Хранилище оружия и доспехов, куда его привел разговорчивый проводник, отгороженный хозяйственной постройкой пятак с деревянными чучелами — место тренировок охраны, источающая ароматы трапезная, да и сам дом наместника — высоченный терем с витиеватыми башенками на крышах, все поражало размерами, вызывая неподдельный интерес и легкий трепет.

Да и сами стражи — подтянутые, крепкие ребята в ладных доспехах, в меру веселые, дружные, как одна большая семья, вызывали восхищение и страстное желание присоединиться, стать одним из них, на равных выполнять работу, будь то вечерний обход или ночное дежурство. Безумно захотелось ощутить успевшее забыться чувство локтя, когда, на пару с товарищем, приступая к опасному делу, знаешь, случись что, он поможет, протянет руку помощи в тяжелый момент, а то и примет на себя удар, спасая от неминуемой гибели.

Как обычно, в моменты задумчивости, рука привычно потянулась к плечу. Не обнаружив оружия, пальцы беспомощно пошевелились, двинулись дальше, пока не наткнулись на ларь. Ощупав препятствие и обнаружив щель, зацепили, потянули наверх, проникли под крышку. Когда рука ушла под крышку по локоть, ладонь коснулась мягкого, поглаживая, прошлась раз, другой. Получив одежду, Мычка не выбросил старую, аккуратно свернув, спрятал в ларь, и теперь, ощупывая свалявшиеся ворсинки шкуры, ощутил умиротворение. В этом новом и пугающем мире поношенные шкуры — единственное, что связывает с прошлым. Хватает одного касания, чтобы успокоиться, почувствовать поддержку затерянной в далеком лесу, но не ставшей менее родной деревни.

Вспомнились родные и близкие. Как там они, все ли в порядке? Ведь последовав указу наставника, он так и не зашел в деревню, и теперь уходит все дальше, погружаясь в пучины неизведанного мира. Будь он сейчас с ними, скажи, где был, что видел, и, главное, кем стал, они бы порадовались. Старшие бы взглянули с уважением, ровесники с завистью, а девушки…

Улыбка сползла с губ, а брови сошлись над переносицей. Будь он один, происходящее показалось бы мечтой наяву: город, достойная работа, новенькие доспехи… Но, он не один, и все достижения меркнут, оборачиваются ступеньками тяжелого пути, где награда не почести и сундуки с монетами, а сдержанное слово и гордость за себя.

Мычка открыл глаза. В казарме темно, лишь в окна пробиваются далекие отблески огней. На лежаках застыли фигуры стражей. Напротив, закрыв голову руками, спит Щербень, чуть дальше полный парень Вишена, сегодняшний проводник, за ними прикорнул приятель Рудого, чье имя он так и не узнал. В будущем эти достойные парни могли бы стать соратниками, а впоследствии и друзьями. Могли бы, но…

Отбросив тяжелые мысли, Мычка поднялся, посидел, вслушиваясь в приглушенное дыханье спящих. Тихо, лишь изредка скрипнет лежак, да всхрапнет один из стражей, но, словно испугавшись произведенного шума, тут же замолчит, перевернется на другой бок. Мягко, стараясь не шуметь, Мычка поднялся, сделал шаг. Новая одежа не разношена, сковывает движения, к тому же выделанные из толстенной кожи элементы доспеха трутся друг о друга, скрипят при ходьбе.

Мгновенье поразмыслив, Мычка вернулся, поспешно разделся, после чего решительно распахнул ларь. Привычная одежда придала сил. Мычка ощутил уверенность, расправил плечи. Мелькнула мысль, что, застань его кто в таком наряде, явно не похвалят, а то еще и доложат десятнику. Но Мычка лишь тряхнул головой, отгоняя ненужные сомнения, крадучись двинулся ко входу.

Дверь распахнулась без звука, мягко затворилась за спиной. Уши наполнились шерохами, а в глазах заплясали многочисленные огоньки: окна домов, факелы стражей, даже тусклый свет звезд после тьмы помещения показался ярким. Мычка втянул голову в плечи, поспешно скользнул вдоль стены, и лишь оказавшись за углом, в густой тени деревьев, вздохнул с облегченьем.

Здания и деревья создают нагромождение теней, где легко затеряться, не спеша пройтись по владениям наместника, рассмотреть внимательнее, прикинуть, а то и заглянуть в места, куда не пускают днем. Мычка двинулся вперед, избегая открытых и освещенных мест. Не прошла даром и дневная ознакомительная прогулка. Разговорчивый проводник подробно объяснил где именно стоят дозорные, и теперь Мычка двигался без страха, зная наверняка, где можно пройти не таясь, а какие места лучше обойти сторонкой, даже если вокруг кромешная тьма. Ведь в черноте ночи стража не разглядеть, а застывшего в неподвижности так и вовсе не услышать. К тому же удача слишком переменчива, чтобы рисковать без нужды, понапрасну растрачивая драгоценное расположение духов.

Мычка принюхался, повел головой в сторону темнеющего слева здания, не заинтересовавшись, скользнул дальше. Не узнать трапезную сложно и с закрытыми глазами, даже после наступления темноты запах окружает здание плотной стеной. А это арсенал. Дальше хозяйственные постройки. Мычка крался неслышимой тенью, стелился, проскальзывая открытые места словно уж, заслышав малейший звук, надолго затаивался, а при приближении людей влипал в ближайшую стену, или обхватывал древесный ствол, становясь невидимым для ослабленных светом факелов глаз дозорных.

Дом наместника возвышается черной скалой, гребень крыши вздымается к небесам, так что требуется задрать голову, чтобы узреть верхотуру. Многие окна темны, но в некоторых по-прежнему горит свет, мелькают неясные силуэты, доносятся приглушенные голоса. Что ж, вот и цель прогулки. И хотя вход стерегут стражи, а Вишена строго-настрого запретил даже думать, чтобы зайти в покои наместника, правила придется нарушить.

Глава 12

Мычка пошел кругом, держась от дома на достаточном расстоянии, чтобы видеть детали, и не попасть под брошенный из окна случайный взгляд. На первом поверхе вряд ли размещается что-то важное, а вот на втором, и, тем более, третьем… Глаза прошлись по стене, поднялись до крыши, затем опустились, прикипели ко второму поверху, где, выступая над ровной поверхностью бревен, встроен балкон, в дальней части смутно чернеет проем входа. То что нужно. Осталось лишь как-то добраться.

Взгляд прошелся по стене, туда — обратно, остановился на углу, где срезы бревен сходятся, образуя подобие лесенки. Выждав подходящий момент, Мычка метнулся к дому, подбежав, на мгновенье застыл, выжидая, не раздастся ли гневный окрик, полез, быстро перебирая конечностями. Смутно удивившись, как могли не стесать бревна, оставив столь удобный для любого ловкого человека путь, Мычка зацепился за кромку балкона, рывком закинув ногу, повисел, приноравливаясь, затем переместил и остальное. Полежав, пока в ушах успокоиться грохот сердца, он мягко поднялся, держась стены, двинулся к проходу.

Тьма накрыла пеленой, заставив напрячь обоняние и слух. Ступая как можно мягче, чтобы, попадись скрипящая половица, успеть убрать ногу, Мычка двинулся по коридору, для верности касаясь пальцами стен. Ноги ступают в мягкое, ни скрипа, ни шороха, толстый ковер поглощает звуки. Ладонь скользит по стене, вторая выставлена перед собой. Мало ли. Врезаться лбом в невидимый во тьме выступ мало приятного, а уж опрокинуть какую-нибудь металлическую фигуру, или чем тут украшают дом? Хуже некуда. Есть еще вероятность наткнуться на стража, от особой исполнительности задремавшего на посту, но об этом лучше не думать. Как лучше не думать и о том, что, не надеясь на людей, наместник может дополнить охрану собаками. А уж этим ни тьма, ни тишина не помеха: учуют, отыщут и разорвут в клочья.

Ведущие в покои двери: одна, другая… Сколько их тут? И все заперты. Внутри мертвая тишина, сколько ни прислушивайся. Если бы кто-то был, пусть и спящий, случайный стон, скрип лежака, негромкий храп выдали бы хозяев. Но ни звука, ни даже запаха. Выбрав одну из дверей, Мычка попытался открыть, навалился всем телом, но не преуспел, как и со следующей, как и с той, что за ней.

Глаза привыкли к тьме, или стало светлее? А вот и разгадка. Впереди коридор резко сворачивает. Что там: бдительный страж, или забытый кем-то факел? Опустившись на корточки, Мычка осторожно выглянул из-за угла. Впереди короткий отрезок, шагов в пять, и вновь поворот. Шаг, другой. И вновь на корточки, чтобы, если за поворотом кто-то есть, не оказаться лицом к лицу, успеть спрятаться.

И вновь никого. Точно такой же коридор, с той лишь разницей, что, воткнутые в подставки, в стенах торчат пару масляных ламп, чадят тусклыми огоньками, выбрасывая больше копоти чем света. Прислушиваясь к слабым отзвуком голосов, Мычка пошел вперед. Дверь, дверь, а вот и лестница. Можно спуститься, а можно и подняться. Гораздо лучше, чем прыгать по стенам с немалым риском быть замеченным, или обвалиться под ноги стражам.

И здесь двери заперты. Не больно-то доверяет наместник своим людям, что даже в собственном доме держит комнаты на запорах. Ан нет! Местные комнаты уже заняты. Слева доносится раскатистый храп, справа кто-то шепчет, не иначе перед сном возносит благодарность духам. Здесь тишина, но через щель несет столь мощным ароматом специй и вина, что понятно без слов — хозяин отдыхает после обильного возлияния.

Негромкий разговор привлек внимание. Мычка остановился возле двери, некоторое время прислушивался, но вскоре потерял интерес, отошел. Размеренная беседа об урожае, ценах на мясо и заботах купцов может и заинтересовала бы в другое время, но не сейчас. Дойдя до конца коридора, и удостоверившись, что искомого нет, Мычка двинулся назад.

Неожиданно одна из дверей впереди скрипнула, начала отворяться. Мычка в панике обернулся. Спрятаться некуда, коридор пуст. Можно убежать назад, вжаться в стену, и хорошо, если человек пойдет в другую сторону, а если нет? Мысли пронеслись вихрем, в черепе вскипело от напряжения, но тело решило по-своему. Повинуясь наитию, Мычка рванулся вперед, едва касаясь ногами пола, пронесся мимо двери, ушел за поворот. А мгновенье спустя позади хлопнуло, кто-то громко откашлялся, послышались тяжелые шаги, будто по коридору идет некто очень грузный.

Мычка приготовился бежать дальше, но шаги затихли. Похоже, человек шел на другой этаж и воспользовался лестницей. Успокаиваясь, Мычка приложил руку ко лбу, несколько раз глубоко вздохнул. Сердце с грохотом колотится о ребра, рубаха промокла от пота. Поиск дается не легко. Такого напряжения он не испытывал даже выслеживая волчью стаю.

Успокоившись, Мычка вернулся, принялся подниматься. Одна ступенька, вторая. До конца пролета осталось три ступеньки, когда позади кашлянуло. Сердце екнуло, а ноги подогнулись. Чувствуя, как от лица отливает кровь, Мычка повернулся. Сверху, у входа, спиной к лестнице замер страж, подсвеченная лампадой фигура недвижима, лишь чуть заметно поднимаются и опускаются, в такт дыханию, плечи. С трудом двигая пережатыми от ужаса ногами, Мычка сделал шажок назад, затем еще один, каждое мгновенье ожидая жуткого хруста под ступней. Одна ступенька, вторая.

Словно ощутив нечто, страж заволновался, дернул головой, начал поворачиваться. В панике Мычка скакнул, преодолев последние ступеньки одним огромным прыжком, унесся за спасительный угол. Оперевшись о стену, съехал на пол, закрыл глаза. От перенапряжения накатила дурнота. Нет, все-таки насколько проще было в лесу! Живя в суровых условиях, среди диких зверей, он и не знал, что можно пугаться так сильно.

Что ж, значит подняться по лестнице не удастся. Придется как-то по другому. Так, а это еще что? В глубине дома зародились шорохи, перестук шагов, послышались приглушенные голоса. Мычка поспешно вскочил. Двое поднимаются по лестнице, разговаривая в голос. На повороте замешкались. Может, пройдут мимо?

— От этих разговоров уже башка трещит… Кстати, у меня завалялась баклажка — другая, хе-хе, лекарства. Пойдем, угощу. Думаю и тебе лишним не будет.

— Не откажусь. Вот только сверток проверю.

— Да брось! Кто в здравом уме сюда полезет?

— Ясно, что никто. Но, как говорится, лучше перебдеть. Мне служба пока дорога. К тому же Вышата сказал, что кто-то по двору рыскал. Ты иди, я быстро обернусь.

Голоса затихли. Невидимые собеседники разошлись. Шаркая и бормоча, один удалился в глубину коридора, а вот второй… Мычка подскочил, попятился. Поворот, еще один. Шаги следуют по пятам. Свет померк, может тьма задержит не в меру ретивого стража? Нет. Шаги замедлились, но с упорством достойным лучшего применения преследователь продолжал топать.

Мычка выдвинулся на балкон, принялся отступать, пока не оказался возле комнатушки. Спрятаться, отступить в тень. Может страж не пойдет до конца, ограничившись осмотром балкона? Нет, рисковать нельзя. Мычка упал на руки, протиснувшись под ограждением, повис, вцепившись в край. А спустя мгновенье на балконе появился страж, зайдя в комнату, пошуршал, по всей видимости ощупывая стены. Мычка с облегченьем выдохнул, хорош бы он сейчас был, поленись перебраться в свое нынешнее место.

Страж вернулся, не торопясь прошелся взад вперед, остановился, облокотившись на перила, задумчиво вперился в пространство. Мычка стиснул зубы, желая любителю ночного воздуха скоропостижной и мучительной смерти. Бывало, приходилось висеть, но чтобы настолько неудобно! Медленно но верно пальцы слабеют, начинают разгибаться. Вот потеряли чувствительность мизинцы, почти распрямились безымянные. Еще немного, и приключение закончится самым неприятным образом.

Скрип удаляющихся шагов отдался в ушах сладкой музыкой. Мычка закинул ноги, передвинулся, ощущая спиной спасительную твердь. Уверенности в благополучном исходе дела заметно поубавилось, но отступить сейчас, значит повторить тоже самое в дальнейшем, а как говаривали охотники, собираясь в дальний путь за дичью: нет хуже, чем свернуть на полпути.

Отдохнув, и хорошенько размяв пальцы, Мычка выбрался с балкона, полез выше. По счастью, скат оказался не настолько крут, как казалось снизу и перебраться на крышу сложности не составило. Ухватившись за край, Мычка подтянулся, зашарил взглядом. Вовремя не замеченный страж сведет на нет все усилия, так что, как сказал не в меру ретивый воин этажом ниже — лучше перебдеть.

Никого. Хотя… вполне может статься, что витиеватые башенки вовсе не для красоты, так что стоит быть осторожнее. Мычка подтянулся, мельком порадовавшись, что какой-то светлой голове пришло на ум украсить край ската толстой жердью — отличной опорой для пальцев, пригнувшись, двинулся вдоль края. Двор как на ладони, а если поднять глаза чуть выше, то и половина города. Мычка засмотрелся, не в силах оторвать взгляд от чарующего зрелища.

Зубчатые изломы крыш, лохматые шапки деревьев, дрожащее марево многочисленных огней, подкрашивающее город слабым сиянием, мерцающим и таинственным. С трудом оторвавшись от зрелища, Мычка двинулся вперед, раз за разом свешиваясь с карниза, и внимательно глядя на окна — не мелькнет ли где знакомый лик, не звякнет ли колокольчик голоса. Большая часть окон темна, что внутри — не разглядеть, некоторые лучатся светом, но за мутной пленкой пузыря не разобрать, есть ли кто в комнате, или это всего лишь забытая на столе лампа.

Половина дома позади. Надежда жива по-прежнему, но сомнения одолевают все сильнее. Что если нет никаких наложниц? Ведь люди падки на сомнительные истории, с удовольствием перескажут услышанную карем уха байку, приукрасят, добавят подробностей, воплощая собственные несбыточные мечты. И ничего удивительного, что один из уважаемых людей города занимается важными делами, а не ищет сомнительных утех у согнанных насильно, заточенных в тайном узилище женщин.

Ощущая все большее смятение, Мычка перегнулся вновь, и… Удача! Внизу, совсем рядом оконный проем, подсвеченная лампадой комната словно на ладони: ни ставень, ни пузыря. Все лишние мысли мигом исчезли, Мычка повис, вытянувшись насколько возможно, и обратившись в слух. Тишина. Взгляд шарит по комнате не находя хозяина. Либо человек спрятался специально, либо действительно никого нет. Окно по соседству также распахнуто настежь, судя по вспышкам света ведет в то же помещение.

Мычка подтянулся, пробежав до следующего окна, вновь свесился, вздохнул с облегченьем. И тут пусто. Такой шанс нельзя упускать. Сменив положение, так что небо и земля поменялись местами, Мычка качнулся несколько раз, примерился, и разжал пальцы. Подоконник упруго толкнул в ступни, словно не желая принимать незваного гостя, сила падения повлекла назад. С трудом удержавшись от вопля, Мычка взмахнул руками, ухватился за края окошка, рванулся, влетев внутрь, и лишь в последний миг успев выставить руки перед собой, чтобы мягко перекатиться через голову.

Запоздалый ужас накрыл ледяной волной. Он глубоко и часто задышал, давая зарок: как только отсюда выберется — больше никаких лазаний по крышам! Никогда. Ни за что. Страх еще не успел истаять, как проснулось любопытство. Взгляд забегал по комнате, отмечая мельчайшие детали обстановки: густой ворс ковров, тусклый блеск кубков, ребристые грани окованных металлом сундуков.

Даже на первый взгляд заметно выпирающее отовсюду кичливое богатство, а уж если приглядеться… Попасть бы сюда в другой раз, когда некуда спешить и нечего бояться, провести ладонью по коврам, коснуться массивных кубков, заглянуть в сундуки. Однако, время не терпит, еще предстоит пройтись по коридору, осмотрев поверх изнутри. Мычка поднялся, подошел к двери. Пальцы коснулась ручки, нажали.

Перхающий надсадный кашель прозвучал громом. Мычка дернулся всем телом, отпрыгнул. С протяжным скрипом дверь принялась отворяться. Вот в стыке прорезалась узкая щель, принялась расти, словно черный зев распахивающейся пасти. Мычка отступил на шаг, затем еще, загнанно заозирался. Дверь отворяется все больше, не торопясь, словно зная — жертве некуда деваться. Вот появилась рука в длинном ярко-красном рукаве. Еще миг, и на пороге возникнет хозяин.

В длиннейшем прыжке Мычка отскочил к кровати, извернувшись в воздухе, влетел под спадающий почти до самых половиц полог. А мгновеньем позже с протяжным скрипом дверь затворилась, шаркнул засов. Мычка обратился в слух и чуть повернул голову, во все глаза рассматривая видимый участок комнаты. Из-под кровати видны лишь ступни, но, судя по тяжелому дыханью и замедленным, шаркающим шагам ночной гость немолод.

С одной стороны хорошо, незнакомец вряд ли полезет под кровать. Но, с другой… Если молодой сразу упадет в постель, вскоре превратившись в бесчувственное бревно, то сон старика короток и хрупок. Если же не повезет совсем, можно пролежать под кроватью до зари, так и не дождавшись, пока хозяин комнаты изволит улечься.

Мычка некоторое время следил за ногами незнакомца, затем отвернулся, вперил взгляд в нависающий над самым лицом свод кровати, а потом и вовсе закрыл глаза. Мгновенья потянулись медленно, словно густая смола, томительные и бесконечные. Как Мычка и подозревал, старик не спешил укладываться. Сперва он долго копался в сундуке, шелестел и шуршал, затем принялся пересчитывать монеты. Мелодичный звон металлических кружков раздавался так долго, что под конец из всех образов перед внутренним взором остался лишь один, удивительно яркий и выпуклый: омерзительный старикашка, спутанный по рукам и ногам, сидит в ловчей яме, а ему на голову бесконечным ручьем сыплются тяжелые металлические кружки, и каждый следующий увеличивается в размерах, становится больше, толще, тяжелее…

Негромкий стук в дверь прервал затянувшуюся пытку. Звон монет прекратился, раздался недовольный голос хозяина:

— Кому там еще не спится?

Из-за двери донеслось скороговоркой:

— Это Свят, Свят беспокоит.

— Чего потребно?

— Поговорить бы надо. Разбирая списки представленных купцами товаров, обнаружил недоимку. И существенную! Мне зайти?

Хозяин отозвался ворчливо:

— Погоди, сейчас выйду.

Монеты зазвенели вновь, но не по одной, как прежде, а скопом, словно хозяин сгребал обеими руками, бросал в сундук. Хлопнула крышка, зашаркали шаги. Вот она, возможность! Если старик выйдет, да что там, просто повернется спиной, можно успеть… Нет, не так. Успеть нужно! И он успеет.

Мычка подался к самому краю кровати, напружинился. Глаза прикипели к проему окна, где черная пасть ночи успела посветлеть, подернуться бледно-розовым. Шаркнул засов, дверь заскрипела. Ну же, сейчас! Или еще не время? Что там, хозяин стоит у двери, задумчиво осматривая комнату — все ли прибрал, или успел выдвинуться в коридор, и драгоценные мгновенья утекают впустую? Ну же, еще один звук, один единственный, чтобы понять!

Хлопок отозвался в груди сладким щемом. Краем уха вслушиваясь в приглушенные голоса, Мычка выскользнул из-под кровати, мельком глянув на вход, подскочил к окну, высунулся до половины. Стена уходит в стороны и вниз ровной поверхностью: ни зацепки, ни упора. До угла не достать, слишком далеко, земля еще дальше. Можно бы свесится на руках, скакнуть, понадеявшись на удачу, но, со стороны приближается тусклый огонек — факел в руке стража, не лучшая мысль.

В коридоре за дверью по-прежнему говорят, но это не надолго. Нужно что-то решать, и решать быстро. Вот только что? Взгляд мельком мазнул по козырьку крыши, ушел в сторону, но тут же вернулся. А вот и выход. Можно бы догадаться и сразу, где вход, там и выход. Да только смущает черная пропасть под ногами, куда придется шагнуть, а скорее — прыгнуть.

Здесь же совсем рядом — рукой подать. Разбежаться и прыгнуть. Но как ухватиться, если карниз выходит вперед, а вовсе не обратно, как не приложиться лбом о выступающую балку? Голоса за дверью затихают. Еще немного и хозяин зайдет. Нужно прыгать, но как? Нужно бы повернуться спиной, тогда не придется мучиться, пальцы ухватятся сами собой, да и голова избежит удара. Только как себя заставить прыгнуть в чернеющую под ногами бездну.

Мычка осторожно развернулся, закинул голову. В груди похолодело, руки дернулись, вцепились в края окна. Он замотал головой, беззвучно замычал. Тело скрутило ужасом, ноги одеревенели, а в животе заныло от безнадежной тоски. Скрип двери прозвучал погребальной песней. Сейчас или никогда! Закусив губу так, что полилась кровь, Мычка разжал пальцы, рванулся, что есть сил.

Тело зависло в пустоте, сердце замерло, а глаза расширились, охватив весь мир целиком: и полное поблекших звезд небо, и желтое марево города, и даже далекую кромку леса. Пальцы ударились в твердое, впились, что есть сил, руки рванули, в безмерной жажде жизни вытаскивая из распахнутой пасти бездны. Мычка ударился спиной, застыл, не мигая глядя в бездонный купол неба. Дыхание выровнялось, сердце замедлило стук. Пора возвращаться в казарму, но прежде предстоит спуститься. Мычка поднялся рывком, двинулся к ближайшему углу.

Глава 13

Спрыгнув на землю, Мычка отбежал к ближайшему дереву, и уже там, в кромешной тьме, вздохнул с облегченьем. Страх ушел, однако желанного удовлетворения не наступило. Потратив полночи, едва не поседев от ужаса и не упав лишь чудом два, а то и три раза, он так ничего и не узнал. Вернее, узнал, что в доме наместника, кроме самого наместника и десятка стражей, особо никого нет. Конечно, проверить удалось не все комнаты, но этого и не требовалось. Звуки, запахи, обстановка в тереме сугубо мужские. Будь где-то поблизости женщины, как-то да проявились бы.

Небо неумолимо светлеет. Внизу, близь земли пока темно, но вскоре сумрак рассеется. Уже сейчас чернота поблекла, четче выступили очертания домов. Стоит поторопиться, пока тьма в силе. Мычка пошел напрямую, но впереди показались огоньки обхода. Не долго думая, он свернул, двинулся в окружную.

По правую руку стена: высокая, непрерывная, с небольшими башенками-коморками на местах стыков бревен. В каморках можно отдохнуть, укрыться, если во время дежурства застал дождь. Удобно и приятно. Хотя, если подумать, все эти стены, башни, да и сама охрана лишние. Хватило бы пару стражей на входе, да по одному на этаже. Ну и на крыше, на случай рыщущих в ночи сумасшедших вершинников.

Дорогу преградила темная громада здания. Мычка попытался вспомнить, для чего нужна постройка, но не смог. Дом не маленький, в два поверха, засажен деревьями так, что не сразу и найдешь. Узрев у входа стража, он двинулся в обход. Меж домом и стеной пяток шагов, и все те же деревья, чернота такова, что можно не скрываться, идти в полный рост, а то и подпрыгивать, призывно размахивая руками. Никто не увидит.

Задумавшись, Мычка прошел большую часть здания, когда ноздрей коснулся тонкий запах. Коснулся, и тут же исчез, но сердце застучало сильнее, а ноздри расширились, пытаясь ухватить вновь. Мычка отвлекся от мыслей, заозирался, стараясь понять причину волненья.

Когда, бросив бесплотные попытки, он двинулся дальше, запах вновь проявился, на этот раз сильнее. Мычка затаил дыханье. Женщина! Где-то поблизости находится, или только что была женщина. Этот аромат не спутать ни с чем. Очень похоже пахла Зимородок, когда, на привале, засыпала, пригревшись под боком, а он, созерцая бесконечную пляску огня, отправлялся в мир фантазий и грез.

Мычка завертел головой, пытаясь понять, откуда струится запах. Ни ветерка. Двор огорожен стеной, так что аромат вряд ли принесло снаружи. Взгляд устремился вверх, туда, где, наполовину прикрытые ставнями, чернеют провалы окон. Чернеют ли? Вон, на втором поверхе вспыхнул блик, следом еще один. Дом отнюдь не пуст.

Раскидистый древесный ствол лучше всякой лестницы. Мычка взлетел наверх быстрее, чем напуганный лесной кот, всмотрелся в окна. Тусклый огонек лампады трепыхается слабой искрой. В бледном пламени видна часть стены, стол. Он прищурился, пытаясь рассмотреть замершие у стола силуэты. В этот момент огонек пыхнул особенно сильно. Мычка с трудом удержался от возгласа. За столом, в немой неподвижности застыли женщины, не то дремлют, не то погружены в размышления. Вот одна шевельнулась, поднялась. В отсвете лампады прорисовалась стройная фигура, длинные, до плеча, волосы, высокая грудь.

В возбуждении Мычка заерзал, быстро спустился с дерева, полез на другое. Соседняя пара окон закрыта, а в следующем, хоть и не видно света, зато отчетливо доносятся приглушенные, вовсе не мужские голоса. Догадка подтвердилась самым неожиданным образом. Спрятанные в дальней части двора, отгороженные от входа постройками, а от города стеной, обсаженные плотной стеной деревьев, в неприметном доме обитают наложницы. Коротают время, в ожидании хозяина, охраняемые бдительными воинами, запертые в четырех стенах, лишенные свободы чуждой волей. Конечно, остаются небольшие сомнения, что это вовсе не наложницы, а нечто совсем, совсем другое, но что-то подсказывает — гуляка из корчмы оказался прав, а дух удачи по-прежнему благоволит, коль скоро подсказал двигаться именно этим, обходным путем.

Усталость как рукой сняло. Надежда вспыхнула с новой силой, возвращая поколебавшуюся уверенность. Двигаясь к казарме, Мычка почти не смотрел вокруг, размышляя, как удобнее и проще осуществить задуманное. Даже когда голова коснулась подушки, он еще долго ворочался, просчитывая возможности, и уснул уже под утро, незадолго до подъема.

Следующий день смешался в разноцветную карусель. Он куда-то шел, что-то делал. Вместе с остальными стражами выслушивал речь десятника, тренировался бить тяжелым, неудобным мечом по соломенным чучелам, стоял с копьем у плеча, в итоге был отпущен под самый вечер. С трудом успев на рынок, Мычка обменял выданные наперед, за следующую седьмицу службы, монеты на моток крепкой веревки с небольшим крюком на конце. Торговец, щуплый мужичок с лысиной и плутоватым взглядом, сгреб почти все деньги, клятвенно пообещав, что веревка настолько прочна, что можно, обвязав вокруг, сдвинуть хоть терем наместника. А когда Мычка, обвязав веревку вокруг пояса, и прикрыв сверху рубахой, собрался уходить, придержал за руку, сказал с хитрой улыбкой:

— Не буду спрашивать, для чего тебе потребовалась веревка, да еще с таким острым крюком, но предполагаю, что и это может пригодится.

— Что это? — поинтересовался Мычка, взглянув на тонкий, хитро изогнутый металлический прутик.

Понизив голос, и сделав большие глаза, торговец прошептал:

— Это очень, очень нужная и полезная вещь. К примеру, если ты запер сундук или комнату, а потом потерял ключ, можешь помочь себе с помощью этой открывашки.

Мычка пожал плечами, сказал просто:

— Я не собираюсь открывать комнаты, да и сундуков у меня нет.

Торговец истово закивал, так что Мычка испугался, как бы у того не отлетела голова, сказал поспешно:

— Конечно, конечно, я в этом вовсе не сомневаюсь. Но вдруг сундук есть у твоего товарища? Сможешь ему помочь. Да и комнат в округе хватает. А уж насколько неудобные сейчас делают ключи: маленькие, гладкие, того и гляди потеряются. Всего-то пару монет. За дополнительный ключ замочники берут гораздо дороже!

Пожав плечами, Мычка выловил из притороченного к поясу мешочка оставшиеся пару монет, получил «открывашку», и вернулся в казарму. После бессонной ночи и утомительного дня в голове шумело, а ноги подкашивались. Мычка прилег, рассчитывая отдохнуть совсем немного, а когда раскрыл глаза, обнаружил, что уже глубокая ночь.

Прежняя одежа вновь сменила новую. Мычка скользнул к двери, однако у самого выхода едва не столкнулся с Щербнем, что, озирая мутным взглядом окрестности, забрел в помещение, почесываясь, и подтягивая штаны. Отшатнувшись в тень, Мычка пропустил стража, не дожидаясь, пока затихнет скрип лежака, выскочил, на ходу успев порадоваться, что, в отличие от остальных зданий двора, казарму не догадались охранять. Само собой, страж бы не обратил внимание на короткую отлучку, всем рано или поздно приспичивает до ветра, но вот долгое отсутствие пришлось бы как-то объяснять.

Массив арсенала, хозяйственные пристройки, дом наместника… А вот и нужное здание. Осмотревшись, не забрел ли случаем в укромное место особо бдительный страж, Мычка подошел к углу, рассчитывая подняться так же, как прошлой ночью к наместнику. Однако, концы бревен оказались ровно срезаны: ни упора для пальцев, ни опоры для ног. Мычка пожал плечами. Если неведомый строитель подобным образом собирался обезопасить жильцов, стоило ли оставлять вокруг такие заросли?

Выбрав наиболее удобное дерево, Мычка взобрался до второго поверха, на мгновенье ощутив себя ребенком, когда с приятелями на спор лазали на самый верх — кто быстрее. Проемы окон близки, но все же не настолько, чтобы вот так, запросто, одним шагом очутиться в комнате. Однако, дерево высоко, часть ветвей заходят на крышу. Что лишь упрощает задачу. Прыгнуть наобум, с риском перебудить грохотом весь дом, или неспешно спуститься, осмотревшись и не делая резких движений? Выбор очевиден.

Закрепив крюк за конек, Мычка спустился по веревке вниз головой, удерживаясь лишь ногами и всеми силами гоня шаловливую мысль — что произойдет, если крюк не выдержит. Первые пару окон оказались заперты, ставни не поддались пальцам, а рисковать — выламывать Мычка не стал. Следующие два окна слабо сияли, и Мычка не решился даже заглядывать: ослепленный светом, глаз не разберет деталей, зато обитатели комнаты смогут рассмотреть незваного гостя во всех подробностях. А вот дальше…

Пара окон черны, словно пустые глазницы черепа, ставни призывно распахнуты, изнутри не доносится ни звука. Перебравшись по крыше к нужному месту, Мычка спустился в уже привычной манере, по паучьи, некоторое время с напряжением всматривался, пока в глазах не поплыло, наконец, решившись, перевернулся, вдвинулся в окно, придерживаясь одной рукой за боковину, другой отвязал от себя веревку, положил тут же, на подоконник.

Нога ступила на пол, сразу утонула в ковре. Мычка сделал шаг, другой, замер, ожидая, пока глаза привыкнут. Внутри еще темнее чем снаружи, как бы не пришлось искать на ощупь. Воздух полнится ароматами женских тел. Если снаружи это ощущалось едва-едва, то здесь запах кружит голову, будоражит плоть, отчего сердце стучит сильнее, а перед внутренним взором мелькают вовсе неуместные образы.

Глаза привыкли, тьма разошлась. Просторная комната: на стенах ковры, по углам тумбы с множеством баночек и ящичков. Стол, стулья, и, главное, четыре кровати, каждая в своем углу, и на каждой кровати человек! Глаза расширились, а ноздри шевельнулись. Боясь издать хоть малейший звук, Мычка подошел к ближайшей кровати, взглянул.

На постели, разметавшись во сне, лежит девушка, голова запрокинута, рот полуоткрыт, грудь едва заметно приподнимается в такт дыханию, полупрозрачная простыня не скрывает роскошных форм. Уже понятно, что не Зимородок. Но все же нужно набраться сил, взглянуть для полной уверенности в лицо. Медленно, словно тяжеленный камень, Мычка оторвал глаза от девушки. Во рту пересохло, ноги враз стали деревянными, и как будто пустили корни, отчего каждый шаг дается величайшим трудом.

Шаг, еще один. Вот и другая. И еще краше предыдущей. Даже сумрак не в силах скрыть совершенство форм. Тонкая талия, тяжелые чаши грудей, белая, как свежий снег, кожа. Челюсти свело, начали трястись руки. Рубаха прилипла к спине, а по виску скользнула капля. И ведь это всего лишь вторая! Сколько их у наместника: десяток, два, или полсотни, о чем говорят в тавернах? И придется обойти всех, посмотрев каждой в… лицо? Да он не выдержит!

В мыслях он уже покидает комнату, заходит в следующую, мельком осмотревшись, идет дальше. Только отчего-то кровать все ближе. Видимо, в этом углу тень наиболее густа. Чтобы после не возвращаться, требуется взглянуть ближе, убедиться, что девушка не знакома, не похожа на Зимородок лицом, талией, грудью…

— Кто ты?

Вопрос прозвучал мягко, но Мычка ощутил, как внутри разом заледенело. Девушка, что мгновенье назад крепко спала, сейчас внимательно смотрит, брови вопросительно изогнуты, глаза таинственно блестят.

— Я… — голос прозвучал хриплый и сухой. — Страж.

Брови девушки взлетели еще выше, донеслось чуть слышное:

— Что ты делаешь здесь?

Голова раскалилась от нахлынувших мыслей и чувств. Что делать? Бежать? Но он еще не нашел Зимородок. Да и куда убежишь, ведь стоит девушке крикнуть, слетится стража со всего двора. Успокоить, объяснить, что он не хочет ничего дурного, а всего лишь ищет спутницу? Да кто поверит. Если только заткнуть рот, связать, используя так кстати захваченную с собой веревку. Вот только времени не хватит, ему нужно сделать многое, а ей — лишь крикнуть.

Так и не решив, что делать, Мычка произнес сдавленно:

— Я пришел за подругой, она где-то здесь, в доме. Ни тебе, ни кому еще не сделаю зла.

Брови девушки вернулись на место, зато губы разошлись в стороны. Она выдохнула:

— Прийти в дом к наместнику за подругой… Как интересно.

Чувствуя, что девушка не верит, но, не зная, как убедить, Мычка прошептал с чувством:

— Но это правда! Я сейчас уйду, и мы больше никогда не встретимся. Пожалуйста, не мешай.

Девушка выгнулась, так что грудь разом увеличилась в размерах, сказала томно:

— А ты приятный. И пахнет от тебя как-то по-особому, совсем не как от этих отвратительных мужланов. И, раз уж ты меня разбудил, иди сюда.

Мычка ощутил головокружение, сказал, с усилием проталкивая слова:

— Наверное, я все же пойду. Время не много, да и не хотелось бы разбудить остальных.

— А мы не будем шуметь, — промурлыкала незнакомка. — Ведь тебе не трудно сделать такую малость. Иди сюда. А не захочешь, мне стоит только закричать. Но ведь ты захочешь?

От неловкого движения рукой покрывало сползло, обнажив безукоризненную фигуру, ко всему прочему девушка чуть повернулась, отчего бедра раздвинулись, бесстыдно открывая взору сокровенное. Разум еще пытается противиться, но руки уже деловито стаскивают рубаху, затем штаны. Набедренная повязка упала последней.

— Иди же ко мне, ты такой сильный, такой… ах.

Жаркий шепот сменился слабым стоном, когда он занял надлежащее место. Девушка вздрогнула всем телом, подалась навстречу, отчего последние мысли унесло, как пожелтевшие листья под осенним ветром. Внизу живота запылало, а в груди заворочалось нечто древнее, могучее, подняло голову, расправило плечи, приступив к главному, что рано или поздно совершает каждый.

Снизу трепещет жаркое, извивается, шепчет бессвязное, ногти впиваются в спину, удерживая, вжимая все сильнее. В черепе уже не стучит — грохочет камнепад, мир вокруг истаял, остались лишь широко раскрытые, черные, как ночь, глаза, где трепещет пламя желания, тело движется все быстрее, бьется в пламени страсти, наращивая темп. Сильнее, еще сильнее, еще! Мир содрогается, раскаты грома сотрясают мир, а слепящие молнии пронзают пространство.

Всполохи померкли, грохот утих, лишь подрагивают пальцы, да легкими толчками отдается биение в груди случайной подруги. Не хочется никуда идти и ничего делать. Вот так бы и лежать, во мраке и тишине, с приятной слабостью в мышцах и чарующим девичьим телом, доверчиво прижавшимся к боку. Однако надо идти, где-то там, за стенами, ждет Зимородок.

Пересилив себя, Мычка поднялся, принялся поспешно одеваться, каждое мгновенье ожидая злых окриков и ударов в дверь, ведь их шумные откровения наверняка слышал весь дом! Однако тишина по-прежнему нерушима, не скрипят половицы, прогибаясь под весом тяжелых стражей, не кричат разбуженные девицы. Закончив, Мычка повернулся к девушке, воздел руку в прощальном жесте.

Та счастливо вздохнула, поманила пальцем. Мычка помедлил, оглянулся на окошко, где уже зарделась заря, но подошел, подставил ухо, готовый выслушать несвязный лепет счастья.

— Как зовут твою подругу?

Голос девушки прозвучал на удивление собранно. Мычка взглянул с изумленьем, но задавать вопросов не стал, сказал просто:

— Зимородок.

Нежные пальчики прошлись по щеке, взъерошили волосы, коснулись кончика уха. Приблизившись настолько, что губы коснулись уха, девушка произнесла:

— Третья комната направо по коридору, ближайшая слева кровать.

Мычка отстранился, ошарашенный нежданной помощью, но девушка уже отвернулась и слова благодарности так и не сорвались с языка. Движимый наитием, Мычка наклонился, взял девушку за плечи, мягко, но решительно развернул. Долгий поцелуй отозвался в теле щемящей тоской. Девушка вздрогнула, обхватила руками, прижала изо всех сил. Наконец руки опали. Мычка отстранился, двинулся к двери, ощущая в груди странную смесь радости и тихой грусти, подобною той, что оставляют воспоминания о чем-то очень приятном, но ушедшем навсегда.

Глава 14

За плечо грубо схватили, принялись теребить. Зимородок поморщилась, недовольно отмахнулась, однако тряска лишь усилилась. Она уже собралась разразиться недовольной тирадой, когда, открыв глаза, ойкнула, вновь поспешно закрыла. Нависающий темный силуэт показался жутким чудовищем. Пальцы похолодели, грудь раздалась, набирая воздух для крика, но на рот предостерегающе легла чья-то ладонь, а в ухо прошептали:

— Пикнешь — останешься тут навсегда.

Чтобы окончательно развеять сомнения, Мычка приблизил лицо, откинул волосы. Убедившись, что подруга узнала, с удовлетворением кивнул, поманил пальцем.

Не веря себе, Зимородок потрясенно прошептала:

— Это ты! Но, откуда?

— Некогда. Быстро собирайся и уходим, пока не подоспела стража. Где твои вещи?

Растерявшись от подобного напора, Зимородок указала куда-то в глубь комнаты. Однако, Мычка никуда не пошел, пошарив на тумбе, протянул ворох одежды. Натягивая неудобное, и, судя по расположению застежек, чужое платье, Зимородок прошептала:

— Как ты меня нашел? Эти свиньи, что меня увели, сказали будто ты погиб.

Поглядывая по сторонам, и напряженно вслушиваясь, Мычка отмахнулся.

— Погиб, да не совсем. Готова?

Мучаясь с последней застежкой, что упорно выскальзывала из пальцев, Зимородок нахмурилась, прошептала капризно:

— А с чего ты взял, что я вообще куда-то пойду? Кормят здесь неплохо, спать мягко, и никаких тебе комаров.

Не ожидав подобного поворота, Мычка оторопел, спросил ошарашено:

— То есть как с чего? Разве оттого, что на стенах ковры, а пища мягка и вкусна, клетка перестает быть клеткой?

Зимородок поморщилась, прошептала капризно:

— Не перестает. Вопрос в другом — стоит ли твоя хваленая свобода таких мучений.

Изумление истаяло, в груди заворочался темный зверь. Вместо того, чтобы молча помогать, девчонка решила выяснить отношения. И где, в покоях дома наложниц, в личных владениях сильнейшего из людей города, лишь по одному слову которого набежит отряд охраны и поднимет нарушителя спокойствия на копья!

Раздувая ноздри, и перекосив лицо, он приблизил голову, так что их глаза встретились, прошипел зло:

— Ты вообще представляешь, где я был и что делал, чтобы тебя найти? — Заметив, как девушка отшатнулась, он помолчал, добавил спокойнее: — Времени на споры нет. Если согласна — идем, если нет — я уйду один, но больше мы не увидимся. Никогда.

Зимородок втянула голову в плечи, ощутив нутром, что лучше не прекословить. Таким ее спутник бывал крайне редко, и по очень серьезным поводам. Поднявшись с кровати, и опустив глаза, она прошептала покорно:

— Пойдем.

Когда Мычка подвел ее к одной из комнат девушек, Зимородок попыталась выразить удивление, но спутник лишь отмахнулся, приложив палец к губам нетерпеливо вошел. Она вдвинулась следом, обеспокоено поглядывая на кровати — все ли спят? В груди захолонуло, когда с одной из кроватей она перехватила внимательный оценивающий взгляд, но Мычка едва не силой протащил к окну, и когда она взглянула снова, увидела лишь мирно спящую девушку.

Мычка сунул в руки веревку, указал вниз. Не понимая, что хочет спутник, Зимородок оторопело уставилась сперва на веревку, затем взглянула в черный провал за окном, прошептала в замешательстве:

— Не проще спуститься по лестнице?

Мычка дважды обмотал веревку вокруг талии спутницы, пару раз дернул, убеждаясь, что крюк по-прежнему держит, и резким движением вытолкнул девушку из окна. Зимородок охнула, невольно вцепилась в веревку. Однако, вопреки ожиданиям, она не рухнула вниз, а съехала плавно и с достоинством. Земля мягко толкнула в ноги, паника ушла, сменилась уверенностью. Преисполнившись гордости, Зимородок задрала голову, ожидая, когда Мычка появится следом, но заметила лишь мелькнувшую тень, а спустя мгновенье веревка упала к ногам.

Зимородок непонимающе взглянула на веревку, когда над ухом раздалось негромкое:

— Потеряла что?

Она подпрыгнула, развернулась ужом. Мычка стоит рядом, почти невидимый, черный и страшный. Скорее ощутив, чем узрев вопрошающий взгляд, Зимородок прошептала зло:

— Ты меня совсем решил доконать? Разбудил посреди ночи, в окно выпихнул, веревкой едва не пришиб… Теперь вот сзади подкрался, напугал, едва не до смерти.

Мычка подобрал веревку, шагнул в сторону и… исчез. Послышался шорох, ветка над головой слабо дрогнула, щеки коснулся упавший лист. Так же внезапно, как исчез, Мычка вернулся, торопливо произнес:

— Скорее всего меня никто не видел, твой побег тоже пока не заметили. Будем надеяться, что не заметят до утра. Однако, не стоит злоупотреблять терпением судьбы, оно не бесконечно. По этому поторопимся.

Он взял ее за руку, повел сквозь черноту, обходя невидимые препятствия. Остановившись, Зимородок вытянула руку. Пальцы наткнулись на преграду, ощупали шероховатую поверхность.

— Где мы?

Пропустив вопрос мимо ушей, Мычка произнес с нажимом:

— Слушай внимательно. Мы возле внешней стены. Сейчас ты заберешься мне на плечи, встанешь во весь рост. Стена не высока, так что останется лишь зацепиться за кромку и подтянуться. Над головой веревка. Спустишься с ее помощью, чтобы не привлекать внимание шумом прыжка. Когда окажешься на той стороне, забери веревку, отойди от стены и жди в укромном месте.

— А ты? — голос Зимородок дрогнул в испуге.

— Я приду чуть позже. Нужно забрать свое и оставить чужое.

Зимородок задышала чаще, прошептала в волненье:

— А если меня опять украдут?

Терпеливо и мягко, словно маленькому ребенку, Мычка объяснил:

— Отыщи укромное место, не шуми и не откликайся на голос. Я найду тебя сам. И не забудь веревку, поняла?

Зимородок поколебалась, раздумывая, что бы еще спросить, только бы оттянуть жуткий момент, но Мычка словно догадался, повелительно произнес:

— Все, разговоры после. Полезла!

Тяжело вздохнув, Зимородок ухватилась за плечи спутника, подергала, проверяя на прочность — выдержат ли? — принялась карабкаться. Мычка чуть присел, дождавшись, когда девушка выпрямится, распрямил ноги. Некоторое время сверху доносилось пыхтенье, сыпались мелкие щепочки, затем все затихло. Уловив донесшийся с противоположной стороны мягкий шлепок ног о землю, Мычка отвязал веревку, несильно дернул. Миг, другой, и веревка выскользнула из рук, с тихим шорохом исчезла за кромкой стены.

Подождав еще немного, и не услышав воплей о помощи или криков тревоги, Мычка двинулся назад. Идти не хотелось. Можно покинуть негостеприимный дом прямо сейчас. Стена рядом. Всего несколько шагов, хороший прыжок, и вот они с Зимородок уже уходят, забыв о пережитых за последние дни неприятностях. По-хорошему так бы и поступить, не искушать судьбу понапрасну. Но в стенах арсенала осталось подаренное наставником оружие. В сравнении с достигнутым — не велика потеря, но что-то внутри противится, не позволяет уйти, бросить служившие верой и правдой мечи. Да и память о наставнике, пусть и воплощенная в металле, значит многое.

Окунувшись во тьму казармы, Мычка осмотрелся, удостоверившись, что за прошедшее время никто не вскочил, и даже не пошевелился, чтобы отыскать потерявшегося новичка, прошел к лежаку. Крышка ларя подалась без скрипа. Несколько быстрых движений, и заплечный мешок оказались снаружи, а новая одежда аккуратно сложена внутри.

Подходя к арсеналу, Мычка замедлил шаг, смутно припоминая, что склад с оружием должны охранять. Однако, возле входа пусто. Страж отошел до ветру, или, может, он что-то не так понял из рассказов проводника? В любом случае, стоит поторопиться. Несколько быстрых шагов, и в однотонной поверхности стены протаяли очертания двери. Пальцы нащупали ручку, обхватили. Мычка потянул на себя, ощутив сопротивление, рванул сильнее. Дверь чуть подалась, слабо звякнуло.

Он зашарил по двери, наткнувшись на скобы, ощупал, и едва не застонал от бессилья. Замок! Выпуклые пластины защищают механизм, мощная дуга, соединяя петли скоб, концом уходит вглубь — не сбить и топором! Скобы толстенные, засажены в дерево до упора — не вырвать. Память услужливо нарисовала картину здания во всех подробностях: крыша без чердака, оконца слишком узки, запертая дверь единственный вход.

Неужели придется уйти так, бросить перевязь, без которой плечам непривычно легко, ставшие родными мечи, лук, с чьей помощью так легко набить дичь на пропитание. Всего лишь ряд нетолстых бревен отделяет от столь нужных и дорогих вещей, но препятствие не преодолеть. В груди заныло, а зубы скрипнули от бессилья. Нужно уходить. Как бы не было больно, но в этот раз потеря неминуема.

Мычка двинулся к стене. В бок уперлось острое, кольнуло раз, другой. Когда кольнуло в третий, Мычка поморщился, провел по мешку ладонью. Кожу царапнуло острое. Из мешка, пропоров ткань, высунулся изогнутый железный прутик. Перед глазами всплыло лицо торговца, а в ушах прозвучали слова — «если ты запер сундук, или комнату, а потом потерял ключ…». Комната! Вернее, целый арсенал, и запертый вовсе не им, но, судя по хитрому взгляду торгаша, имелось в виду нечто подобное. И как он догадался?

Выдернув открывашку из мешка, Мычка вернулся, воткнув в замочную скважину, принялся ковырять. Сперва получалось плохо, прутик то застревал то проворачивался, не производя видимых изменений. Попытка за попыткой, терпеливо, раз за разом, Мычка продолжал двигать прутиком, цепляя и проворачивая невидимый глазу хитроумный механизм.

Щелчок. Замок провис, бессильно распахнув пасть. Сердце забилось радостно и сильно. Он все же смог! Пусть и не без помощи духов удачи, но смог. Вытащив замок, и отворив дверь, Мычка вошел, остановился у входа. В арсенале чернота, лишь на потолке, проникая через отверстия окошечек, лежат слабые пятна света, отчего внизу становится лишь темнее. Закрыв глаза, чтобы не отвлекаться, пытаясь высмотреть путь во мраке, Мычка вызвал в памяти картину внутреннего убранства помещения, двинулся вперед.

Несколько шагов вперед, затем повернуть, обходя ящик с оружием, пройти три шага. Где-то здесь, у стены, свалены в кучу мешки. Вот и они. Еще немного, ощупывая путь руками, чтобы случайно не выбить глаз о свисающие со стен клинки. А вот и ларь, куда убрали оружие. Приподнять крышку, осторожно прислонить. Звяканье металла вряд ли услышат снаружи, но лучше не шуметь.

Руки принялись ощупывать, перебирать, отыскивая знакомые формы. Вот лезвие топора, а это рукоять, судя по весу, небольшого ножа. Ткань, кожа, еще ткань. Похоже, за прошедший день сверху успели набросать множество всего, и теперь придется это вытаскивать, складывать рядом. Захватывая сразу по несколько вещей, Мычка переносил собранное через край, мягко опускал возле. Один раз, другой.

А вот и перевязь! Пальцы пробежались по ремешкам, узнавая, дотронулись до рукоятей. Все на месте. Набросив перевязь, Мычка ощутил, как возвращается уверенность, принялся искать истовее. Вскоре обнаружился колчан, а за ним и лук. Сложнее всего оказалось найти плащ. Размер во тьме не угадать, цвета не видно, а чтобы нанести специальные метки в свое время не возникло даже мысли.

Сложив вынутые вещи обратно, Мычка закрыл ларь, зашагал назад, ощущая небывалый подъем. Возле выхода как будто посветлело, но Мычка не обратил внимания, распахнул дверь. Слепящий свет ударил по глазам, заставил зажмуриться. Мычка вскинул ладонь, защищаясь от безжалостных лучей, застыл, ослепленный.

— Крысеныш полез воровать, да попал в мышеловку! Значит я все же не ошибся.

Знакомый голос, где-то он уже слышал эти интонации, причем совсем недавно. Ладонь перед глазами скрывает лицо и большую часть тела, оставляя в виду лишь сапоги. Но, не стоит удовлетворять любопытство, открывать глаза свету, по крайней мере пока. Собравшись с мыслями, Мычка отстраненно произнес:

— Что ты хочешь?

— Чего я хочу? — собеседник хмыкнул. — Каков наглец! Все же надо было тебя убить тогда, на воротах. Зря доверил дело Щербню, не вышел сам.

Насмешливый голос с прорывающимися нотками ярости. Рудый. Значит рыжий воин не забыл обиды, следил, отыскивая повод чтобы поквитаться. А быть может наткнулся случайно. Но это не важно. В любом случае, договориться вряд ли удастся. Нужно что-то придумать, и придумать быстро. Время работает против. Разговор на повышенных тонах вскоре привлечет внимание, а если нет, Рудому стоит лишь крикнуть, и тогда не уйти. Что делать, что?!

И хотя внутри все сжалось от нехорошего предчувствия, Мычка произнес как можно прохладнее:

— Вышел бы сам, разделил бы судьбу Щербня.

Собеседник всхрапнул, сказал низким от ярости голосом:

— Щенок показывает зубки. Что ж, сперва я хотел всего лишь обозначить происшествие. Чтобы тебя, предварительно хорошенько исхлестав розгами, выбросили на улицу. Но, похоже, наука впрок не пойдет. Так что я тебя просто убью, как шелудивого пса.

Мычка опустил руку, но глаза так и не открыл, пробивающегося сквозь веки света достаточно чтобы совершить задуманное. Только бы не промахнуться. Хорошо, что враг — человек, будь на его месте вершинник, не открыл бы и рта, не позволяя сориентироваться на звук. Люди недооценивают слух, тем лучше. Иначе шансов бы не было.

Рывок вперед, с места, не открывая глаз. Противник инстинктивно отшатнется, оставив руку с факелом на прежнем месте. Должен отшатнуться, обязан! Иначе все зря. Негромкий вздох невольно вырывается из глотки врага, указывая новое местоположение и, одновременно, убеждая — все так, как нужно. Рука выстреливает вперед, загребая к себе, предплечье второй выходит следом. Предплечья сталкиваются, зажимая меж собой факел, пламя опаляет брови, обжигает кожу на лице, но это уже не важно.

Зажав руками факел, Мычка продолжил движение, полетел лицом в землю, и Рудый не удержал, выпустил древко. Ударившись руками, и мягко перекатившись через голову, Мычка подскочил, метнул факел, вложив в движение всю силу, и лишь после открыл глаза. Ухватив краем взгляда уносящуюся искру, пригнулся, побежал стелющимся шагом в гущу деревьев.

По ушам резанул крик. Рудый оправился от неожиданности, зарычал, призывая помощь. И соратники откликнулись. В разных концах двора послышались вскрики, застучали, приближаясь, шаги, зазвенело оружие. Осознав, что несется прямиком к месту, где двор покинула Зимородок, Мычка резко свернул, добежав до стены, подпрыгнул, но, не рассчитав, не сумел погасить скорость, ударился с шумом. В ребрах кольнуло, перед глазами поплыли цветные пятна, но мышцы рук сократились, вытянули наверх, а затем и перебросили на противоположную сторону.

Земля с силой ударила в подошвы, не удержавшись на ногах, Мычка завалился, но тут же вскочил, побежал, раз за разом оглядываясь, не мерцают ли позади огни, не прыгают ли через стену разъяренные стражи. Ощутив на плечах натяжение ремней, Мычка охнул, вздернул руки, нащупав оружие, с облегченьем опустил. Все на месте: мечи, лук. Не рассыпались даже стрелы.

Подходя к месту, где перебросил подругу через стену, Мычка замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Вокруг пусто, хищным оскалом топорщится забор, навалены кучи мусора, пахнет гниением и нечистотами. Чернота всепоглощающа, только в одном месте светлеет одинокое пятно. Мычка вгляделся пристальнее, и лишь покачал головой. Пятно на удивление напоминает человеческую фигуру в женском одеянии, словно некая девушка, волей случая, забралась неведомо куда, и теперь стоит в сомненьях, не зная как выбраться.

Заметив движение, Зимородок вздрогнула, но, узнав, с облегченьем вздохнула, раскину в руки, порывисто подалась вперед. Однако Мычка лишь сказал строго:

— Вроде бы я сказал тебе спрятаться.

Зимородок выпятила губу, сказала с упреком:

— Я пыталась, но тут повсюду грязь. Платье бы запачкалось. Посмотри, как оно блестит, даже ночью! Правда, здорово.

Мычка набрал воздуха для жесткой отповеди, но лишь махнул рукой, сказал устало:

— Пойдем, нам нужно поспешить, выйти из города. А платье покажешь, когда взойдет солнце. Все равно во тьме толком ничего не видать.

Взявшись за руки, они двинулись в лабиринт лазов и переулков, стремясь поскорее покинуть столь многолюдный, удивительный, и, вместе с тем, негостеприимный город.

Глава 15

Пока шли от города, стремясь уйти как можно дальше, небо посветлело настолько, что проявились малейшие камешки на дороге. Когда же последние домишки скрылись из глаз, свернули в одну из рощиц, выбрав самую, как показалось, непролазную. В свете наступающего дня костер казался излишеством, но где, как ни у пламени, отдохнуть, переживая волнения минувшего дня? И теперь оба сидели рядышком, неотрывно глядя в изменчивые языки огня.

Мычка подкинул в костер дров, пошевелил, глядя на брызнувшие во все стороны сердитые искры, сказал задумчиво:

— Я провел в городе совсем немного, но успел соскучиться по всему этому, — он повел взглядом вокруг, — словно не был в лесу добрую половину цикла.

Зимородок отозвалась чуть слышно:

— А я даже и не знаю. С одной стороны, меня привели силой, но с другой, там столько всего необычного и прекрасного!

— Прекрасные застенки? — Мычка взглянул с любопытством.

Зимородок вздохнула, ответила с грустью:

— То, что неприемлемо для мужчины, женщина воспринимает совсем, совсем по-другому.

— Что же там хорошего? — Мычка в изумлении вздернул бровь. — Мягкие ковры да вкусная пища?

Зимородок поморщилась, сказала с неудовольствием:

— Не нужно все сводить к одним лишь удобствам! — Помолчав, произнесла мечтательно: — Большой город, много интересных людей, увлекательных занятий. Со мной на этаже жили прекрасные, умные девушки, мы могли говорить бесконечно. А одежда, какая там одежда. Чего стоят одни лишь ткани: мягкие, полупрозрачные, почти невесомые! А украшения. У меня в жизни не было ничего подобного. А там — целые шкатулки. Бери, что хочешь, носи на здоровье.

Мычка покачал головой, сказал скептически:

— Даже забитая под завязку драгоценностями, клетка остается клеткой.

Зимородок дернула плечом, сказала с досадой:

— У вас в деревне девушки разве не создают семью?

Удивленный очевидностью ответа, Мычка пожал плечами.

— Создают. Но при чем тут…

Зимородок перебила, продолжила сердито:

— Не готовят пищу, не нянчат детей, не убирают дом?

Не понимая, к чему клонит подруга, Мычка ответил честно:

— Все так. И готовят, и нянчат, и убирают, и много чего еще.

Зимородок сверкнула глазами, сказала недобро:

— А ты не думал, что для женщины семья — та же клетка? С той лишь разницей, что с драгоценностями не густо, а вот работы хоть отбавляй.

Мычка несколько мгновений внимательно смотрел на спутницу, пытаясь понять, шутит ли она, однако, убедившись, что девушка более чем серьезна, сказал потрясенно:

— Но ведь это совсем, совсем разные вещи. У нас в деревне девушка выходит за кого хочет, по взаимному согласию и ко всеобщей радости. А у тебя… у вас, тех кто делил с тобой темницу… Ведь вас всех стащили насильно, не спрашивая, заставили служить единовластному хозяину. Как животных, как вещи!

Зимородок поморщилась, сказала с неудовольствием:

— Ну, положим, не всех, кое-кто этого долго и упорно добивался. Да и насчет вещей ты, скажем прямо, погорячился. Вполне себе человеческое отношение. Да, согласна, не без ограничений. Когда захочешь не выйдешь, куда попало не пойдешь. Но в целом положение более чем достойное. Обязанностей меньше, удобств больше.

Мычка смотрел очумело, будто из чащи вдруг вышло невиданное чудо, присело у костра, и сидит себе, рассказывает. Сглотнув, он выдавил с натужной улыбкой:

— Надеюсь, это все же шутка.

Зимородок вздохнула, сказала с горечью, какой он раньше никогда не замечал:

— Возможно, в вашей деревне все именно так, но в других местах все совсем по-другому, и, поверь, не в лучшую сторону.

Мычка молчал так долго, что Зимородок погрузилась в мысли, решив, что спутнику надоела беседа, наконец шевельнулся, сказал вымученно:

— Получается, все что я сделал, оказалось никому не нужной тратой времени и сил, и лучше было оставить, как есть?

Под пронзающим взглядом вершинника Зимородок потупилась, сказала чуть слышно:

— Нет, конечно же нет. Просто… там так красиво и хорошо. У меня в деревне не было и сотой доли таких удобств, а уж после бесконечного, зачастую мучительного путешествия, когда от голода сводит желудок, ноги покрыты кровоточащими мозолями, а одежда грязна настолько, что стирай — не стирай, чище не становится, дом женской половины показался небесными чертогами.

Мычка ощутил, как запылали щеки. Он и не думал, что путь причиняет спутнице такие мучения. Всегда подтянута, бодра, быстра на колкость и легка на подъем, девушка казалась воплощенным идеалом спутника. А оказалось, что под панцирем язвительности и бравады крылась хрупкая, чувствительная сердцевина, которую, не смотря на все чутье, он так и не смог раскрыть.

Ощутив безотчетное побуждение, он порывисто встал, шагнув к девушке, крепко обнял, прижал, ощутив, как та сперва испуганно вздрогнула, но тут же расслабилась, прижалась доверчиво и открыто, признавая в нем защитника и хранителя. Так они стояли еще долго, ощущая удивительное единение, когда не требуется слов, а все что нужно, это вот так, стоять, прижавшись друг к другу. А потом, когда костер угас, а солнце поднялось выше, заснули в обнимку, словно брат и сестра, под умиротворяющий шелест листьев и пение птиц.

И вновь луга сменяют друг друга, сливаются, растекаются рекой, словно лужицы в ливень, так что не различить, где кончается одно, а где начинается следующее. Рощи встречаются все реже, мельчают, разбиваются небольшими группками деревьев, где от одного до другого края десяток — другой шагов. Воздух становится суше, прокаленный солнцем, обжигает легкие, высушивает ноздри, так что даже мелкие речушки и полупересохшие озерца кажутся даром небес, где можно вволю напиться, постирать одежду, омыть зудящее от пота и пыли тело.

Каждый день, едва занималась заря, Мычка будил Зимородок, наскоро перекусив, и собрав вещи, выступали в путь. Прохлада ночи и влажные космы тумана бодрили, придавали сил, и к моменту, когда солнце, выглянув из-за окоема, начинало неспешно взбираться на небосклон, оба окончательно просыпались, бодро шагали вперед, поглядывая вокруг и оживленно переговариваясь.

Заметив подходящее место, останавливались перекусить, но чаще жевали на ходу, доставая из заплечного мешка остатки ужина. Ближе к полудню, когда воздух прогревался, а солнце начинало нестерпимо жечь, отыскивали рощицу, или заросли кустов, где, погрузившись в дремоту, пережидали жаркое время.

Утомившись лежать, Мычка поднимался, уходил на охоту, некоторое время спустя возвращался с парой-тройкой куропаток, или охапкой сусликов под мышкой, разводил огонь и готовил. В итоге суслики превращались в насаженные на заостренные палочки ароматные кусочки, а птицы в раскаленные глиняные шары, что при ударе раскалывались, обнажая сочную сердцевину. С началом заката поднимались вновь, покинув насиженное место, шли дальше, и лишь незадолго до наступления тьмы опять отыскивали место для ночевки.

Деревни не пропускали, но и не особо задерживались. Мычка расспрашивал местных о жизни, за одно менял добытую дичь на хлеб и соль. Увлеченные торгом, селяне делились важными новостями, жаловались на жизнь, рассказывали о несправедливости соседей. Однако, на вопрос о городе под горой, лишь разводили руками. Порой, люди подробно описывали окрестности, указывали, где ловчее пройти, но чаще лишь пожимали плечами, лишенные малейшего желания выбираться далеко за пределы деревни. Мычка благодарил, шел дальше.

Он по-прежнему выдерживал указанное наставником направление, упорно шел, преодолевая слабость и лень, поднимался, не смотря на погоду: в удушающий зной, когда пот разъедает глаза, а в голове гудит от жара, и под проливным дождем, когда ветер сбивает с ног, а хлещущие с силой струи взбивают землю, забрызгивая с головы до ног.

Иногда силы заканчивались, и, остановившись на привал, они не двигались с места целый день, а то и два, но, отдохнув, и вволю належавшись, вновь поднимались и шли. Все чаще одолевали сомнения: верно ли двигаются, не ошиблись ли направлением, пройдя совсем рядом, и не заметив городок? Ведь в этом бескрайнем мире без точных ориентиров легко заплутать, уклониться в сторону. От мысли, что, вместо того, чтобы приближаться к цели, они уже давным-давно идут в другую сторону, бросало в дрожь. Мычка гнал сомнения, стискивал челюсти, через силу улыбался спутнице, но мысли возвращались, прокрадывались неуловимыми тенями, подтачивали уверенность, как скрытый в глубине ствола, подтачивает дерево жук-короед, ослабляя, изматывая, лишая последних сил.

Порой доходило до того, что, казалось, будто никакого города под горой не существует, а наставник жестоко посмеялся, отправив в бесконечный путь, или, что еще хуже, тронувшись рассудком от одиночества, вообразил себе то, чего никогда не было и быть не могло. И теперь, они, на пару с Зимородок, сбивая ноги и глотая пыль, бродят по бескрайним степям, и проведут остаток жизни в поисках невиданных земель порожденных воспаленным разумом затерявшегося в далеких лесах одинокого отшельника.

В очередной раз поднявшись с утра, и обнаружив далеко на границе окоема небольшую тучку, Мычка сперва не обратил внимания. Однако, по мере того, как шло время, взгляд все чаще обращался в сторону странной тучи, что за это время почти не сдвинулась с места. Солнце поднялось в зенит, воздух раскалился, задрожал, и тучка исчезла, но вечером, когда жара спала, и окоем очистился, появилась вновь.

Мычка поглядывал на странное образование с подозрением, но с Зимородок, что шла рядом, устало передвигая ноги и повесив голову на грудь, делиться наблюдением не спешил. Тьма опустилась на землю. Занявшись приготовлением ко сну, Мычка отвлекся, и вспомнил о непонятном явлении лишь на следующий день, когда, двинувшись, как обычно, с утра, застал тучку на том же месте.

Сердце забилось сильнее, от сладкого предчувствия заныло в животе, но Мычка смирил волнение, отстраненно произнес:

— Наставник упоминал, что в путешествиях часто бывал в горах. И хотя я слышал рассказы не раз, так и нее смог представить, что это.

Зимородок пожала плечами, сказала задумчиво:

— Я тоже не видела, но, судя по тому, что слышала, сложного ничего нет. Просто огромное нагромождение камней. А почему ты вспомнил?

Стараясь не выдать охватившего возбуждения, Мычка произнес:

— Смотри, вон там, на границе окоема. Может ли это оказаться чем-то подобным?

Зимородок взглянула в указанном направлении, пожала плечами.

— Даже и не знаю. Больше похоже на облако.

Мычка покивал, сказал отстраненно:

— Вот и мне так кажется. Да только это облако там со вчерашнего утра.

Зимородок округлила глаза. Взглянула в указанную сторону вновь, но уже гораздо внимательнее, произнесла в сомнении:

— Все же больше похоже на обычную тучу. Но, если со вчерашнего утра, тогда да, тогда конечно… Ты уверен, что не ошибся?

Мычка покачал головой, сказал кратко:

— Смотрел весь день.

Зимородок произнесла рассудительно:

— Выглядит похоже на кучу камней. А если гора — та же куча, только большая, значит… — Охнув, она порывисто схватила Мычку за плечо, воскликнула: — Так ведь это гора!

Мычка почесал в затылке, произнес с сомненьем:

— Уверена? Может все же тучка?

Зимородок затрясла головой так, что волосы угрожающе вздыбились, произнесла скороговоркой:

— Да нет же, нет! Ну, смотри, форма, будто кто камней насыпал, сверху узко, снизу шире. Облако бы давно ветром унесло, а это стоит — не шевелится.

Мычка покачал головой, произнес с уважением:

— Догадливая. А я бы и не подумал.

Зимородок разрумянилась, победоносно вздернула нос, и хотя в глазах у спутника замерцали насмешливые искры, сказала с облегченьем:

— Лучше поздно, чем никогда. Наконец-то ты это понял. — Словно что-то вспомнив, вдруг нахмурилась, спросила с подозрением: — Интересно, а откуда взялась гора здесь, посреди степи?

Мычка глубоко вздохнул, сказал с трудом сдерживая радость:

— Одинокая гора посреди степи, с раскинувшимся у подножья городом. Очень похоже на то, о чем говорил Филин.

Зимородок открыла и закрыла рот, прошептала ошарашено:

— Неужели мы… Но этого не может быть! По крайней мере, не должно…

— Почему? — Более не сдерживаясь, Мычка широко улыбнулся.

Зимородок вдруг разом стала растерянной и поникшей, сказала чуть слышно:

— Я не знаю. Я уже привыкла, смирилась с тем, что путь бесконечен. Чистое небо над головой, бескрайний простор вокруг. Дни текут чередой, рассвет сменяет закат, а мы идем и идем, свободные от преград, вольные двигаться дальше, или остановиться на ночлег, повернуть в ту или иную сторону.

Мычка взял подругу за плечи, заглянув в глаза, где плескался испуг, мягко спросил:

— Ты боишься конца пути?

— Я боюсь неизвестности. — Зимородок вздохнула. — Здесь все привычно, все знакомо. А там, что будет там? Новое место, незнакомые люди. Ведь я ничего и никого не помню. Как встретят, что скажут вернувшейся из небытия родственнице?

Мычка потрепал девушку по щеке, взъерошил волосы, произнес ободряюще:

— А вот это мы и узнаем на месте. Не стоит загадывать, тем более не стоит горевать. Ведь мы еще даже не приблизились. Вполне может оказаться, что это не та гора, или и не гора вовсе, а у подножия живут неведомые чудовища, и вместо разговора с родней предстоит опасная схватка. Так что выше нос! Путешествие продолжается.

Зимородок улыбнулась в ответ, сперва слабо, но Мычка продолжал скалиться и ее щеки порозовели, а в глаза вернулся блеск. Она отстранилась, сказала с деланной строгостью:

— И все-то тебе хаханьки. Ни слова серьезно. Что за несносный вершинник!

Впервые за долгое время похода цель обрела видимые очертания, вернув угасшую надежду и добавив сил. Предчувствие окончания пути отозвалось в груди странным щемом, заставило сердце биться сильнее, а ноги ступать шибче. Мычка ощутил забытое чувство легкости и подъема, когда ноги несут сами, не чувствуя усталости, а мысль опережает тело, давно и прочно обосновавшись там, куда предстоит попасть лишь несколько дней спустя.

Зимородок преобразилась: на щеки вернулся румянец, глаза заблестели, а спина выпрямилась. Поглядывая на подругу, Мычка с удивлением замечал, как из усталой, поникшей бродяжки спутница превращается в исполненную достоинства и красоты женщину.

По молчаливому согласию прерываться на полуденный отдых не стали, перекусив на ходу, и разбили лагерь лишь ближе к ночи, когда, не смотря на подъем, ноги окончательно одеревенели, а в глазах зарябило от напряжения. Ночь проспали, как убитые, не разжигая костра, а на следующий день, едва небо забрезжило на востоке, вновь двигались вперед, с каждым шагом приближаясь к заветной цели.

Гора увеличивается на глазах, обрастает деталями. Вот она размером с кулак, а вот уже как небольшая кочка. Расстояние велико, но для сильных духом нет преград, а упорству нипочем любые пространства. Гора все больше, дух захватывает от величины и мощи. Каменный гигант растет, размеры потрясают воображение. Совсем недавно он был с небольшой холм, но становится все больше. И уже не с чем сравнить, в памяти нет ничего даже близко по величине. Невероятно, удивительно, невообразимо!

Гора растет, но разрастаются и сомнения. Где город, что раскинулся у подножья? Конечно, расстояние пока велико, но хоть что-то да должно быть, хоть какие-то признаки: случайные домишки, выбитые колесами телег дороги, спешащие в город и обратно путники. Возможно, все это еще предстоит увидеть, только, чуть позже. Но на душе не спокойно, а от назойливых мыслей отмахнуться все сложнее и сложнее. И где-то в самой глубине, темное и бесформенное, уже зарождается жуткое подозрение, о котором не то что вымолвить — подумать страшно.

Глава 16

Громада горы вздыбилась, заслонила небо. Куда не глянь, повсюду сплошной камень: искореженный, покрытый трещинами, словно где-то под землей неведомая сила долго мяла, крутила, а затем мощным ударом выбила огромный пласт недр, да так и бросила. Ближайшая к земле часть склона поросла травой, и даже небольшими кустиками. Колышутся на ветру мелкие красноватые цветки, яркими пятнами расцвели лишайники, то тут, то там мелькают шустрые ящерки. Но если поднять глаза выше — лишь голые камни, за прошедшие века покрошившиеся, обветренные, иссеченные дождями, но, подобно зубам старого бера, по-прежнему не утратившие сурового оскала.

Зимородок повертела головой, сказала с удивлением:

— Ты говорил, здесь должен быть город. Но я вижу лишь камни.

Сердце болезненно сжалось, однако Мычка лишь улыбнулся, сказал с подъемом:

— Поднимемся. Сверху видно намного лучше и дальше.

Зимородок запрокинула голову, сказала с трепетом:

— Наверное, это будет удивительное зрелище. Я никогда не забиралась так высоко.

— Значит, подняться нужно тем более. Я ведь тоже выше деревьев не лазал. А порой, так хотелось туда, к облакам, чтобы как птица, взглянуть на мир сверху.

Зимородок зябко поежилась, сказала с опаской:

— Пойдем, хотя от одного взгляда вверх кружится голова. Что будет, когда поднимемся выше?

Двинулись вперед. Сперва уклон не ощущался, холм как холм, та же трава под ногами, те же небольшие кустики вокруг. Однако, вскоре кусты сошли на нет, трава исчезла, сменилась жестким неприветливым камнем. Ветер, почти не ощущавшийся ранее, стал злее. Если внизу он лишь мягко ерошил волосы, то здесь, на высоте, принялся бросаться, словно оголодавший волк, толкать в бок, трепать за плечи.

От напряжения загудели ноги, дыханье участилось, а в висках застучали молоточки. Последние редкие пучки травы пропали, вокруг сплошной камень, испятнанный проплешинами лишайников. Идти все сложнее. Изрезанная щелями и трещинами стена встала на дыбы, так что приходится уже не идти — ползти, цепляясь руками и отыскивая надежное место для ног. Камень, такой крепкий и устойчивый на вид, на деле ненадежен, крошится под пальцами, оседает песком, даже крупные угловатые булыжники начинают колебаться, стоит лишь поставить ногу.

Рядом ползет Зимородок, в глазах страх, движения дерганые, чуть хрустнет под ногой, тут же замирает, вцепляется в камни так, что белеют костяшки. Ощутив взгляд, пренебрежительно морщит носик, вздергивает голову, но, как бы ни пыталась скрыть, видно, что панически боится сорваться, унестись назад, где, вместо привычной поверхности, бездонная пропасть, отчего даже не поворачивает голову, лишь бы не видеть, не чувствовать что происходит «там», иначе уже не сдвинуться, не разжать окаменевшие от ужаса пальцы.

— Давай остановимся, отдохнем немного. Да и осмотреться не мешает.

Слова чуть слышны. Спутница устала настолько, что едва шепчет, или это ветер уносит звук? Мычка осмотрелся, неподалеку, вверху, удобный уступ, словно специально созданный для отдыха: ровная поверхность, сбоку защищающий от ветра козырек. Вот только бы добраться, на Зимородок уже и лица нет. Еще немного, хлопнется без сознания, придется изворачиваться, тащить на себе. А ведь силы уже совсем не те, что в начале подъема.

Мычка указал на уступ, сказал умоляюще:

— Давай еще немного, совсем чуток, вон туда.

Зимородок проследила за рукой, заметно побледнела, но лишь вымученно улыбнулась, поползла дальше, едва-едва переставляя конечности, словно замерзающая ящерка. Медленно, очень медленно уступ приблизился. По-очереди перевалились через край, разлеглись, тяжело дыша, и хватая воздух ртами, как выброшенные на берег рыбы.

Повернув голову, Мычка застыл, от нахлынувшего восторга не в силах вымолвить ни слова. Вокруг расстилается мир, настолько неохватный и большой, что захватывает дух. Испятнанная зелеными точками рощ, степь тянется и тянется на бесконечное расстояние вокруг, исчезает за виднокраем. Голубенькие прожилки речушек едва заметны, вьются тонюсенькими волосками. Окоем настолько велик — не охватить взглядом, отчего внутри то замирают то вздрагивают невидимые струны.

Рядом зашевелилось, донесся исполненный восхищенья вздох. Зимородок повернулась следом, рот приоткрылся, а глаза округлились. Она выдохнула:

— Невероятно. Отсюда, с высоты, все видится настолько по-другому. Мы словно птицы…

Мычка вытащил из заплечного мешка остатки ужина. Восполняя потерю сил кусочком мяса, Зимородок повертела головой, сказала со смесью досады и радости:

— А города так и нет.

Проглотив забившее рот мясо, Мычка деловито произнес:

— Мы видим не все, большую часть закрывает гора. Нужно подняться на самый верх. Благо, осталось немного.

Зимородок повернула голову, заметно побледнела, сказала с нервным смешком:

— Это называется немного? Я умру, если сделаю еще хоть один шаг вверх.

Мычка кивнул, сказал одобрительно:

— Оставайся здесь, отдыхай, а я все же поднимусь. Потом расскажу, что увидел.

Зимородок нахмурилась, произнесла с издевкой — Мне бока отлеживать, пока ты будешь видами наслаждаться? И даже не думай.

И вновь истертые о камни, пальцы отыскивают малейшие ямки, вцепляются, подтягивая тело вверх. Ноги упираются, гудя от напряжения, толкают снова и снова. Все выше и выше, шаг за шагом, вздох за вздохом. Несмотря на слабость, на ноющие от усталости мышцы, на заливающий глаза пот.

Гора кончилась внезапно. Мгновенье назад они еще ползли, тыкаясь лбами в камни, царапая бока об острые грани, и вот уже стоят во весь рост. Мир навалился, огромный и бесконечный, как беспредельная чаша. Бескрайний простор, пронзительно синее небо и…

Зимородок схватила за руку, прошептала потрясенно:

— Смотри, он все же есть!

Мычка опустил глаза, и ощутил, как губы расползаются в улыбке, а в груди рождается могучее, словно скала, и бесконечное, как мир вокруг, чувство победы. Далеко внизу, у основания горы, раскинулся огромный город. Перед глазами закружилось, в ушах тоненько зазвенело от всеохватывающей радости. Он смог, пройдя через бесконечные просторы, сразившись с могучими противниками, преодолев слабость и обман, выполнил наказ наставника!

Повинуясь безотчетному побуждению, Мычка полез в заплечный мешок, отыскав тетиву, натянул лук. Стрела заняла свое место. Резкий скрип, короткое усилие, и вот оперенное древко уже несется вверх, пронзая бесконечность, туда, где исполненный свободы, витает дух победителя.

С улыбкой проследив за полетом стрелы. Зимородок опустила глаза, произнесла потрясенно:

— Какой же он все-таки огромный! Даже отсюда, сверху, пока домишки кажутся размером с ноготь, а людей и вовсе не видать. Как в этой череде зданий найти нужное, как не затеряться в бесконечном хитросплетении переулков?

Мычка вновь засунул руки в мешок, на самое дно, где, дожидаясь нужного момента, покоится один из даров Филина. Пальцы нащупали, потащили наружу. Заметив краем глаза движение, Зимородок повернула голову, с интересом взглянула на испятнанный значками пожелтевший свиток, перевела взгляд на Мычку, что с сосредоточенным видом переводил глаза с карты на город, и обратно.

— Ты правда надеешься с помощью этого листа что-то найти?

— Уже нашел. — Мычка протянул руку. — Смотри, вон там, справа, неподалеку от башенки. Видишь?

Зимородок долго шарила взглядом в указанном направлении. Поначалу в хаосе нагромождений построек ничего нельзя было разобрать. Но постепенно глаза свыклись, вычленили из пестроты улицы, а затем и отдельные дома. Для удобства Мычка подставил карту ближе, продолжая указывать рукой. И вскоре Зимородок начало казаться, что небольшой участок в центре города действительно отдаленно напоминает изображенный на листе набросок.

По-прежнему пребывая в сомнениях, она произнесла с запинкой:

— Действительно, некое подобие есть. Но как это возможно?

Пряча карту, Мычка задумчиво произнес:

— По всей видимости, кому-то потребовалось запечатлеть участок города, вот он и нарисовал. Не так, чтобы совсем хорошо, но достаточно, для узнавания сторонним взглядом.

Зимородок покачала головой, сказала с великим удивлением:

— Кому это могло понадобиться?

Мычка забросил мешок на плечо, пожал плечами.

— Уже не узнать, хотя, я догадываюсь, кто это мог быть.

— Дядя! — осененная догадкой, воскликнула Зимородок. — Но как он смог? И для чего?

— Возможно, когда вы уходили, он думал о возвращении уже тогда, и, не надеясь на память, решил составить карту. Хотя, возможно, дело совсем в другом.

— В чем? — Зимородок взглянула пытливо.

Мычка сказал задумчиво:

— Насколько я успел узнать Филина, думаю, он знал уже тогда, что не вернется. Но предполагал, что вернешься ты. Для чего и обучил меня, отрядив тебе в спутники, для чего и нарисовал карту, забравшись на вершину горы. Ведь нарисовать такое, находясь внизу, среди домов, невозможно.

Зимородок потупила глаза, сказала чуть слышно:

— Надо же, я всегда считала его сумасшедшим отшельником. А оказывается, он обо мне заботился, и заботился так, как мало кто может себе позволить.

Мычка привлек подругу к себе, сказал мягко:

— Сожаления подождут. Пойдем, нам предстоит тяжелый спуск, а затем прогулка вокруг горы. Посмотри, здесь не спуститься.

Он указал вниз, на идущий до самой земли, почти отвесный обрыв, словно неведомый великан огромным мечом разрубил гору надвое. Одна половинка со временем рассыпалась, превратилась в пыль, а вторая осталась немым свидетелем чудовищных событий минувших времен.

Спускаться оказалось не намного легче, а местами гораздо тяжелее. Для ног не видно опоры, приходится нащупывать, крепко удерживаясь руками, но и после, когда ступня упрется, нужно нажать всем весом, проверить, так ли прочна опора, не провалится ли в самый ответственный момент камень, что мгновенье назад казался непоколебим, увлекая за собой в пропасть. Сказалась и накопленная на подъеме усталость. К тому времени, как спуск закончился, солнце коснулось виднокрая. Собрав остатки сил, добрели до ближайшей группки деревьев и, как есть, не раздеваясь и не разводя костра, рухнули на землю. Мычка забылся сразу, Зимородок некоторое время ковырялась в остатках пищи, вяло грызла мясо, с трудом заставляя челюсти двигаться, но, так и не дожевав, заснула с куском во рту.

Измученные восхождением, спали до полудня. Лишь когда, пробившись сквозь ветви, солнце начало припекать, наконец пробудились. Сжевав оставшиеся крохи мяса, двинулись в путь. И хотя желудки недовольно ворочались, а под ложечкой неприятно ныло, о полноценном завтраке так никто и не заикнулся. Слишком сильно оказалось желание поскорее попасть в таинственный город, куда стремились так долго, а нашли столь неожиданно.

Гора поворачивается столь неспешно, что, кажется, они не идут — топчутся на месте. Прошло не мало времени, прежде чем далеко впереди появились первые домишки. Всматриваясь в постройки, Мычка лишь качал головой. Когда дома наконец приблизились, Зимородок поняла, отчего спутник хмурится. Обломки стен, пустые глазницы оконных проемов, провалившиеся крыши… Окраины города оказались заброшены. Ветер уныло гудит в прорехах крыш, меж окаменевшими от старости кучами мусора шныряют крысы.

Мычка невольно поднял руки, проверяя оружие. Пальцы наткнулись на лапку лука, ощупали, коснулись тетивы. Он досадливо дернул щекой, однако, снимать тетиву не стал, лишь пошел мягче, зорко поглядывая по сторонам. Зимородок прижалась к плечу, пошла быстрее, испуганно озираясь. Среди развалин мелькают странные тени, подозрительные фигуры скрываются от глаз: не то мерещится со страха, не то кто-то действительно живет, предпочтя городу заброшенные руины.

Выбравшись из руин на улочку, пошли бодрее. Хоть ям и выбоин хватает, но все проще, чем перелазать через груды камней, опасаясь, как бы ветхие стены не рухнули на голову. По мере продвижения вглубь город изменился. Исчезли развалины, домишки, хоть и по-прежнему ветхие, уже не светят насквозь прорехами, в окнах мелькают лица людей. Появились прохожие, стайки веселой ребятни, улочка заполнилась говором и шумом.

И чем дальше, тем дома прочнее, а люди наряднее. По-прежнему большинство прохожих в лохмотьях, но все чаще попадаются опрятно одетые горожане. Улица незаметно расширилась, народу стало больше, появились торговцы, то здесь, то там заметны распахнутые настежь двери, судя по крепкому запаху пищи и доносящемуся изнутри гомону — корчмы.

Кое-где, в особенно оживленных местах, прогуливаются воины, негромко переговариваются, поглядывают вокруг. Судя по одинаковой амуниции и цепкими взглядами — стражи. Каждый раз, заметив стражей, Мычка тайком осматривался, пытаясь понять, кого именно охраняют, однако, так никого и не обнаружил, махнул рукой. Он уже успел понять — в разных местах люди живут по-разному. Мало ли какие обычаи здесь.

Зимородок вертит головой, заглядывается на все яркое, блестящее, необычное, любуясь разложенными на лотках товарами, замедляет шаг, а иногда и вовсе останавливается, не в силах отвести взгляда от яркого платка или сверкающих украшений. Мычка не торопил, шел рядом, с интересом наблюдая за жизнью города: шумная толпа, крикливые торговцы, густой дух пищи и нечистот, висящий плотной волной — все кажется новым и необычным. Когда от гула голосов заболели уши, а от мельтешения лиц утомились глаза, Мычка свернул в ближайший переулок, повел подругу задворками.

Народу поубавилось, идти стало легче. Удерживая в памяти намеченный на вершине маршрут, Мычка уверенно продвигался по переулкам, нырял в незаметные щели, перебирался через груды мусора. Несколько раз заходили в тупики, приходилось возвращаться, искать обходной путь. Когда, в очередной раз, вынырнув из удушливой вони подворотни, выбрались на небольшую тихую улочку, Зимородок заметно побледнела, замедлила шаг. Глядя, как на лице подруги стремительно сменяются чувства, Мычка поинтересовался:

— Что-то случилось?

Пристально разглядывая ближайший покосившийся дом, Зимородок ответила с запинкой:

— Это место кажется смутно знакомым. Видишь, эту скособоченную избу? И забор, вон тот, дальше, рядом с засохшим деревом! Правда, воспоминания слабы, все словно в тумане. Как будто-то я была здесь но очень, очень давно.

Мычка молча следил за спутницей. Память не подвела, они вышли точно к указанному на карте месту. Конечно, не поднимись заранее на гору, узнать в корявых значках на карте возвышающиеся вокруг здания он бы не смог. Даже сейчас он до конца не уверен, что нашел верное место, хотя, вон башенка, а вот невероятно длинный дом, взятые в качестве ориентира еще на горе. Но, раз у Зимородок всколыхнулись воспоминания, значит ошибки нет.

Зимородок тем временем двигалась вдоль улицы, касалась рукой заборов, стен, останавливалась, по долгу глядя в одну точку, совершенно не обращая внимания на прохожих, бросающих на странную девушку удивленные взгляды. Чтобы окончательно увериться, Мычка полез в заплечный мешок, вытащив карту, развернул. Да, все верно. Эти два значка — дома напротив, вот тот, длинный, здание, где сейчас стоит Зимородок. Отмечено даже дерево на углу! А десяток шагов спустя, на противоположной стороне, короткое, но высокое здание с заостренной крышей, помеченное на карте жирным крестом. Значит не ошибся.

Глава 17

Руку рвануло, щеку обдало воздухом. Ошарашенный, Мычка замедленно поднял голову: согнутая спина, грязные лохмотья, вороватые движения. Впереди поспешно удаляется человек, зажав под мышкой нечто скомканное, серое, смутно знакомое. Мычка пошевелил пальцами, где мгновенье назад удерживал заплечный мешок. Понимание пронзило молнией.

— Стой, отдай мешок!

Крик разнесся по улице, резкий, как удар бича. Прохожие вздрогнули, с ближайшей крыши вспорхнули испуганные птицы, а человечек впереди бросился бежать. Услышав вопль, повернулась Зимородок, взглянула с удивленьем, однако, поняла все мгновенно. Дождавшись, когда человечек приблизится, шагнула навстречу, ухватив мешок, потянула.

Мычка невольно залюбовался. Щеки подруги разгорелись, глаза сверкают огнем, на лице хищная гримаска, пальцы крючками впились в ткань мешка — не отпускают. Человечек рвется, дергает изо всех сил, но Зимородок вцепилась крепко, не оторвать. Ненадолго обзор заслонил крупный мужчина, а когда, заметив напирающего вооруженного незнакомца, отшатнулся, Мычка похолодел. За прошедшие мгновенье взгляд человечка изменился, глаза заледенели, а губы изогнулись в нехорошей усмешке.

От предчувствия непоправимого сердце болезненно заныло. Грудь раздалась для вопля. Брось, оставь мешок, будь он проклят! В руке человечка блеснуло. Короткое, смазанное движение, и вот он уже убегает, прижимая добычу к груди, а Зимородок… Слова примерзли к языку, глаза расширились, а дыханье прервалось. Прижав руки к горлу, Зимородок замедленно оседает. В глазах застыло удивление, щеки стремительно бледнеют, а из под пальцев, густое и темное, медленно расплывается кровавое пятно.

Гигантским прыжком Мычка оказался рядом, подхватил, осторожно уложил на землю, мягко отнял пальцы. Мир выцвел, посерел. Злодей ударил точно, одним махом перерубив жизненно важную жилу. Он уже встречал подобное, когда в деревню приносили охотников с разорванным зверем горлом. Такую рану не закрыть, не вылечить. Кровь выйдет раньше. Но, даже если вовремя сомкнуть плоть, конец неминуем. Можно лишь попрощаться, пока еще остается время.

Мычка замедленно поднял голову, взгляд прикипел к силуэту. Отбежав на небольшое расстояние, воришка перешел на шаг, идет спокойно, уверенный в безопасности. Прохожие смотрят с опаской, обходят по широкой дуге. Удивительный город, странный мир, где полупустой мешок по ценности равен жизни. Нет мыслей, нет ярости, лишь холодная неизбежность. Руки замедленно всходя к плечам, пальцы смыкаются одновременно. С протяжным стоном сгибается лук, оперенное оглавье касается щеки, щекочет кожу. Щелчок. Со злым гуденьем стрела уносится в даль.

Там, впереди, выгнувшись от невыносимой боли, невзрачный человечек скребет землю, пытаясь дотянуться до вонзившегося в спину хищного жала. Где-то кричат, кто-то зовет на помощь. Слух наполняется воплями и топотом ног. Но все это бесконечно далеко, за гранью чувств. Все это лишь кажимость, просто ветер шумит в листве, мягко гладит кожу, треплет осторожными пальчиками вихры цвета ворона крыла, а в бесконечно глубоких глазах, наполненных неземным сиянием, отражаются облака.

Надежда вспыхнула ослепляющим пламенем, хлестнула, поднимая на ноги. Люди, вокруг полно людей, они помогут, вылечат! Мычка рванулся к ближайшему дому, забарабанил в дверь. Нет ответа, лишь негромкое перешептывание за спиной да пугливые глаза за занавесками. Он бросился к следующему дому, затем еще. Кулаки бессильно бьют в жерди, оставляя на желтой поверхности красные следы, грудь исторгает вопли, череп раскалывается от невыносимой муки. Перед глазами колышется горькая пелена понимания, стекает по щекам, оставляя соленые дорожки. Нет ответа. Город не рад чужестранцам. Помощи не будет, не будет и сочувствия, лишь перешептывание за спиной, да настороженные взгляды из-за занавесок.

Мычка вернулся к Зимородок, опустился на землю, бережно и нежно коснулся лба, провел по щекам, погладил волосы. Губы шевелятся, проговаривая беззвучные слова. Слабеющие пальцы подрагивают, силясь обхватить, прижать на прощанье. Не надо, милая, не трать сил. Я все понимаю без слов. Расставание неизбежно, как неизбежна встреча. Мы обязательно встретимся вновь. В краях вековечного леса и бескрайних полей, где воздух чист, а травы мягки и душисты. В краях, где нет денег, где люди братья, где жизнь не измерить потертым заплечным мешком.

Плечо тряхнуло, раздался грубый голос:

— Вставай!

Мычка поднял голову. Муть расступилась, протаяла фигурой воина. Широкие плечи, мощная челюсть, суровый взгляд. Воин возвышается, громадный и сильный.

С трудом проталкивая слова, Мычка выдохнул:

— Что тебе нужно?

— Ты пойдешь со мной, — произнес воин строго.

Мычка опустил голову, произнес бесцветно:

— Я никуда не пойду.

Воин повысил голос, рявкнул:

— Ты убил человека, и будешь делать, что я скажу! — Видя, что собеседник не реагирует, рыкнул: — Поднимайся, пока я не повел тебя пинками!

Холодным, как зимнее небо голосом, Мычка произнес:

— Я убил зверя. Уходи, не мешай оплакивать друга.

Ошарашенный наглостью, воин воскликнул:

— Я заставлю тебя силой!

— Тогда ты умрешь, — сказал Мычка просто.

Воин побагровел, несколько мгновений вращал глазами. Бродяга выглядит слабым, ни разворота плеч, ни сурового мужества в лице. Конечно, за плечами рукояти мечей, но не оружие делает мужчину мужчиной. Вот разве только голос… Что-то очень неприятное скрыто за тихим, совсем не зычным голосом, что-то опасное. Отбрасывая сомнения, воин тряхнул головой, прорычал зло:

— Вставай, болтун, или сдохнешь на коленях.

Глубоко в груди нечто темное подняло голову, взглянуло недобро. Губа приподнялась, обнажая клыки. Медленно, очень медленно, Мычка вновь поднял голову, выдохнул страшно:

— Надеюсь, это твое последнее слово?

Руки поднялись к плечам, ладони влипли в рукояти, сжались с такой силой, словно в притороченных к спине отточенных кусках металла сосредоточилось все самое дорогое и важное. Мягко шелестнув, клинки покинули ножны. Разминая руки, Мычка повел плечами, резко взмахнул, крест накрест, вспарывая воздух.

Воин переменился в лице, отступил, торопливо оглянулся раз, другой. Послышался топот, раздалось бряцанье металла, из-за угла выметнулись несколько стражей, узрев товарища, бросились на помощь. Двое, четверо, шестеро… Ощутив поддержку, воин обнажил меч, рванулся вперед, и… осел, хрипя разрубленным горлом. Опустив клинок, Мычка ждал приближения, неотрывно глядя на стекающую по клинку кровь: недвижимый, холодный, опустошенный. Лишь внимательный взгляд мог бы заметить, как нехорошо блестят глаза, да едва заметно подрагивали руки, в преддверии боя полнясь силой.

Однако, едва стражи приблизились, иллюзия растаяла. Поникший, потерявший от ужаса голову, парнишка обратился демоном. Взметнулись руки, вспыхнули на солнце клинки, заплясали, неуловимые для глаза. Первый лишился руки, схватился за обрубок, покачнулся, лицо исказилось от боли, но земли коснулось уже мертвое тело. Второй пошатнулся, лезвие пропороло бок, достав до сердца, завалился навзничь, стремительно бледнея. Узрев скорую гибель друзей, оставшиеся остановились, попятились, но время раздумий закончилось, как и время жизни. Окруженный сверкающий стеной металла вихрь налетел, искромсал, оставив после себя истекающие кровью, корчащиеся обрубки тел.

Мышцы стонут от переполнившей силой. Текущий сквозь тело безудержный поток злой силы пронзает насквозь, отдается в самых дальних уголках болезненными спазмами. Движенья быстры настолько, что взгляду не уловить. Уворот, блок, удар. На лицо плещет теплым, заливает глаза, стекает по щекам. Мир погрузился в красное, и уже не различить, случайные ли капли дождя, или осколки чьей-то жизни, оборванной безжалостным металлом, льются на дорогу, стремительно высыхают под жгучими солнечными лучами.

Удар, блок, уворот. С каждым взмахом, с каждым всплеском крови врагов внутри что-то обрывается, сгорает вера в людей, в честь, в справедливость, опадает черными хлопьями, обнажая почерневший остов души, наполненный болью и страданьем. Мир мутнеет, расходится черно-красными разводами, мелькают перекошенные злобой и болью лица, исчезают. Им на смену приходят другие, исчезают следом. С каждым выплеском силы, отнимающим чью-то жизнь, уходит толика боли, крохотная, едва заметная. Но бой продолжается. Еще, еще, ну же!

Блок, удар, блок. Ярость истаивает, а вместе с яростью утекает и жажда жизни. И каждая новая рана, пропущенный толчок, полученный удар, приближают встречу с той, кого он не смог защитить в этой жизни, но обязательно защитит в следующей. Из груди, разрывая пересохшее горло корявыми крючьями, рвется не смех — клекот. Еще немного, еще! Вот уже с трудом поднимается рука, нога почти не гнется, а плечо превратилось в сплошной сгусток боли. Ну же, сколько еще нужно пролить крови, чтобы этот кошмар закончился, скольких убить?

Руки повисли плетьми, пальцы с трудом удерживают мечи, ставшие невероятно тяжелыми, дыхание вырывается с хрипом. В ушах стихает звон, а зрение очищается. Вокруг, куда не кинь взгляд, лишь мертвые тела. Отрубленные конечности слабо подергиваются, кучками разбросаны вывалившиеся внутренности, а желтоватая мягкая пыль превратилась в осклизлую черную кашу, где копошатся жирные мухи. Улица пуста, лишь неподалеку, закутанная в плащ, стоит женщина. Испугана до смерти, или просто задумалась, уйдя мыслями вдаль и не обращая внимания на происходящее?

Мычка убрал мечи, прихрамывая, вернулся к Зимородок. Подруга лежит в стороне, бледная и неподвижная. Если бы не пропитавшая рубаху кровь, могло бы показаться, что она всего лишь прилегла вздремнуть. Стоит коснуться плеча, погладить волосы, и глаза откроются, а губы растянутся в улыбке. Мир вновь заволокло пеленой, по щекам побежала влага, окропила грудь. Мычка опустился на колени, осторожно, словно хрупкую вещь, поднял девушку на руки, зашагал в сторону дома, куда еще совсем недавно, исполненные надежд, они шли вместе.

Покрытый пылью дворик, заколоченные ставни, покосившиеся жерди пристройки. Уже понимая, что не ответят, Мычка дважды постучал. Немного подождав, с силой ударил ногой. Дверь распахнулась, потянуло запустением и пылью. Одна комната, другая. На стенах лохмотья ткани, на столах пустые горшки. Хозяева давно покинули это место, оставив после себя лишь ветшающую от времени постройку, да мелкие предметы быта.

Стряхнув со стола пыль, Мычка осторожно положил Зимородок, рывком распахнул окно. Лучи солнца ворвались в комнату, веселыми зайчиками заиграли на стенах, но уюта не прибавилось, лишь проступили до того невидимые следы разрушения: подгнивший пол, осыпавшаяся труха стен, осколки посуды. С улицы донеслись крики, послышался звон оружия. Прислушиваясь к шуму, Мычка неторопливо подошел ко входу, задвинул остатки засова, для верности подпер дверь лежащим тут же хламом, после чего вернулся в комнату.

Взгляд приковал очаг. Почерневший, покрытый слоем пыли, очаг щерится, словно пожелтевший череп давно умершего зверя. Мычка опустился рядом, провел рукой. Под слоем пыли пальцы нащупали кремень, осторожно извлекли, очистили от грязи. Некоторое время спустя на сложенной шалашиком куче деревянного мусора запрыгали веселые огоньки, затрещали веточки, потянуло жаром. Сидя возле очага, Мычка краем уха прислушивался к уличному шуму.

Вот шум приблизился, распался на отдельные кусочки. Послышались слова команды. Загремел металл, затопали ноги. С протяжным хрустом рухнула калитка. Гулко забухало в дверь. Застучало с другой стороны, в окне замелькали силуэты. Мычка сидел, обхватив колени руками, и неотрывно смотрел в огонь.

Вот они с Зимородок бредут по лесу, он поддерживает за руку, а она насмешливо морит носик. А вот продираются сквозь заросли кустов. Лицо девушки сосредоточенно, на щеке пламенеет глубокая ссадина. А вот они по пояс в воде, зачерпывая полные горсти, брызгают друг на друга, заливаясь хохотом. Вытащив из очага разгоревшуюся палку, Мычка встал, несколько мгновений смотрел в лицо подруге, после чего решительно ткнул факелом в стену.

Толпа расступилась, когда из окон дома, где заперся искрошивший полтора десятка стражей безумец, повалил дым. Послышались предостерегающие крики. Стражи, к этому моменту почти сломавшие дверь, не решились сунуться внутрь, немного отошли, обнажив оружие, застыли в ожидании. Дым повалил гуще, показались языки огня, и вскоре здание вспыхнуло целиком. Однако из дома так никто и не показался, словно укрывшийся внутри страшный воин на поверку оказался демоном.

Иссохшие бревна быстро прогорели, огонь потух, а дом рассыпался, превратившись в источающую жар груду углей. И подоспевшим с водой горожанам осталось лишь затушить кострище, чтобы огонь случайно не перекинулся на соседние здания. Первыми ушли воины, за ними разошлась толпа, лишь женщина у соседнего дома по-прежнему стояла, вперив задумчивый взгляд в пространство. Когда последний уголек угас под струей воды, Женщина шевельнулась, развернувшись, зашагала вдоль улицы.

Черные закопченные стены, негромко переговариваются посетители, источая ароматы пищи, разносит заказы корчмарь. В дальнем углу, подальше от любопытных взглядов и солнечного света, скрючился неприметный парень. Взгляд не заметит, скользнет мимо. Случайный сосед уйдет, попытавшись завести беседу, но так и не получив ни единого ответа. Лишь корчмарь, нет-нет, да покосится недовольно, но промолчит. Посетителей не так много, а незваный гость особо места не занимает. Тем более, парень третий день ничего не ест, а это значит, скоро можно будет выбросить на улицу, а вещи оставить в качестве компенсации. Вроде бы за спиной у оборванца неплохое оружие.

Входная дверь скрипнула, пропуская очередного посетителя. Прозвучали негромкие шаги. Мычка не пошевелился, и даже не открыл глаз, когда шаги затихли возле его столика. Лишь слабо дернул ухом, прислушиваясь к шелесту одежды, да втянул ноздрями воздух, улавливая запах незнакомца, вернее — незнакомки.

Корчмарь неслышно приблизился, поинтересовался мягко:

— Еды, выпивки?

Глубоким грудным голосом, от которого по телу разошлась сладкая волна, гостью произнесла:

— Вина, только качественного.

Звякнуло. Коротким отточенным движением корчмарь сгреб монету, также мягко удалился. Мычка шевельнулся, приподнял веки. От слабости в голове мутится, силуэт незнакомки колеблется, плывет. Резким движением женщина сбросила капюшон, сдвинулась чуть в сторону, открывая лицо свету. Серая, землистого цвета кожа, чувственные губы, тяжелые полукружья грудей и густая грива иссиня-черных волос. Перехватив пронзительный взгляд бездонных, исполненных тьмы, глаз, Мычка вздрогнул, прошептал чуть слышно:

— Кто ты, и что ты хочешь?

Гостья улыбнулась уголками губ, ответила вкрадчиво:

— Кто я — не важно. Гораздо интереснее — кто ты. Впрочем, не важно и это.

— А что же важно? — поддавшись обаянию незнакомки, Мычка слабо улыбнулся.

Гостя кивнула, словно удостоверившись в чем-то для себя важном, сказала просто:

— Я набираю людей в гильдию. Не буду вдаваться в частности, но ты мне подходишь.

Мычка покачал головой.

— Наблюдательность полезное качество. Но я бы поостерегся договариваться с первым встречным даже не спросив имени.

Женщина чарующе улыбнулась, сказала проникновенно:

— Имя в нашем переменчивом мире имеет столь же мало значения, как и внешность. Но на человека, убившего больше десятка гвардейцев, и ушедшего живым, думаю, можно положиться.

Мычка вздрогнул вновь. Всмотрелся пристальнее. Красивое, без тени изъяна лицо, полная достоинства осанка. Мягкий, и в то же время пронзающий взгляд. Гостья совсем не проста. Взгляд вновь прошелся по внешности, заостряя внимание на мелких деталях: серая кожа, огромные черные глаза, едва заметные в гриве волос, заостренные кончики ушей. Подземница! В облике незнакомки на мгновенье почудился лик наставника, мелькнул и растаял, вновь приняв очаровательные черты.

Мычка покачал головой, сказал горько:

— Я бы не назвал это достойным поступком.

Женщина кивнула, словно и не сомневалась в ответе, сказала понимающе:

— Я и не предлагаю повторять подобное. Однако, талант нужно направлять, а мастерство оттачивать, иначе самое лучшее начинание угаснет.

Мычка вздохнул, произнес с болью:

— Боюсь, оно того не стоит. Я не сдержал слово, не выполнил обязательства. Я должен умереть.

Женщина подалась вперед, произнесла с нажимом:

— Оно того стоит! Ты защищал девушку, пусть даже от нее осталась лишь память. Ты должен жить. Пойдем, продолжим беседу на свежем воздухе. А детали я объясню потом.

Женщина решительно поднялась, взглянула выжидательно. Подчиняясь невольному порыву, Мычка встал следом. Незнакомка кивнула, указав глазами на дверь, двинулась ко входу. Мгновенье постояв, Мычка зашагал следом, ощущая, как в выжженной дотла душе впервые за последние дни проклюнулся росток. Крохотный, едва заметный росток, что вскоре взрастет могучим побегом, взметнется, сокрушая застывший ледяной панцирь. Всепобеждающий и ярый росток жизни.

Вернувшись с горшочком вина, корчмарь остановился, в удивлении повел глазами. Женщина ушла, а вместе с ней исчез и незваный гость. Постояв в задумчивости, и пожав плечами, корчмарь двинулся назад, прижимая горшок к груди. Глупцы сбежали, оставив оплаченную выпивку. Тем лучше. Не пропадать же добру!