Мыльная опера для олигарха

1. Свидание с Россией

В автобусе было душно. Кондиционеры, изготовленные норвежской фирмой, кажется, не были рассчитаны на тропическую жару, внезапно обрушившуюся на северо-западную часть Европы. Проехав таможенный пост, пассажиры заметно оживились, зазвенели бутылки, зашуршали пластиковые стаканчики. Три невероятно толстых парня на задних сиденьях затянули какую-то задорную финскую песню. В Выборге почти все вылезли — оживленные и не потерявшие интереса к окружающему заигрывали с местными девушками, стоявшими у лотков с матрешками, старинными военными гимнастерками и русской водкой.

Маленькая, рыжая, похожая на Пеппи Длинный чулок Фанни выходить из автобуса не стала. Не было никакого настроения выходить, да и вообще… Ей боязно было ступать на эту загадочную и, вероятно, заколдованную, по ее мнению, землю. Сделать это рано или поздно, конечно, придется, но если можно оттянуть этот момент, то она его будет оттягивать изо всех сил. Если бы не Бьерн и его вечные шуточки, Фанни так всю поездку и просидела бы в автобусе. Одно дело русский язык изучать в Стокгольмском университете, совсем другое — общаться с русскими и по русским дорогам ездить… В это сомнительное предприятие, называющееся «Русское турне», втравил ее, конечно же он, Бьерн. Целый год, сидя рядом с ней на лекциях и семинарах, парень только тем и занимался, что уговаривал Фанни поехать на каникулы в Россию. «Невероятно, — говорил он, — что лучшая студентка русского факультета до сих пор не посетила эту замечательную страну, не общалась с людьми, для которых русский язык является родным. Это большой пробел в твоем образовании».

В отличие от Фанни, Бьерн ездил в Россию каждый год. Потому что наполовину был русским.

Таня Ласточкина, впоследствии Татьяна Ларсен — мама Бьерна, родилась в семье простых питерских инженеров, закончила школу и институт в Питере и несколько лет проработала в Публичной библиотеке младшим библиографом. Возле Публички она и столкнулась с долговязым смешным парнем из Швеции. Причем, смеясь рассказывал Бьерн Фанни, столкнулась в буквальном смысле этого слова. В то утро она опаздывала на работу, а Эмиль Ларсен гулял по Невскому в компании своих соотечественников. Как и они, под ноги он себе не смотрел, а все больше по сторонам оглядывался и фотографии делал. Татьяна же как раз смотрела себе под ноги, боясь поскользнуться, шмякнуться оземь и что-нибудь себе сломать, ибо дело происходило ранней весной в жуткий гололед. Обходя опасные ледяные накаты, она со всего размаху врезалась в живот шведу, подошвы скользнули, и то, чего она боялась, случилось. Неловко завалившись на бок, она вдруг почувствовала острую боль в предплечье…

Несколько дней Эмиль навещал ее в больнице, тяжело переживая свою вину, а когда срок туристической поездки подошел к концу, вдруг понял, что кроме чувства вины, он испытывает и иное чувство. Но только через три года ему удалось уговорить Татьяну перебраться на его родину, но она поставила условие: дети, которые у них когда-нибудь будут, должны несколько месяцев в год проводить в России. Чтобы не забывали своих корней. Эмиль не стал спорить, он разделял принципы любимой супруги. Поэтому и старший Бьерн, и младшие Петер и Кристина, едва научившись ходить, каждое лето отправлялись к русским бабушке и дедушке в Санкт-Петербург, где проводили полтора месяца в скромной коммунальной квартирке на улице Маяковского, а другие полтора месяца гостили в большом деревенском доме у прабабушки в Новоладожске. Бабушка и дедушка прививали детям любовь к русской культуре и строгой петербургской красоте. Прабабушка и новоладожская шантрапа помогли пройти «школу выживания в России». В результате Бьерн, как и его братишка с сестренкой, не только отлично знал русский язык и русские обычаи, но и по сути своей был почти русским.

Последние два года традиционные каникулярные поездки для юноши превращались в тягостную обязанность, ибо ему страстно хотелось, чтобы рядом с ним в это время была любимая девушка — Фанни Свенсон. Но любимая девушка в Россию ехать наотрез отказывалась. Сначала, после первого курса, она объясняла свой отказ недостаточным знанием языка, а когда овладела русским почти в совершенстве, призналась Бьерну, что Россия ее пугает. «Я иногда смотрю русские каналы, — говорила она. — То, что там показывают — ужасно». Напрасно Бьерн пытался объяснить Фанни, что русские каналы просто предпочитают сюжеты-ужастики другим темам. Насмотревшись передач о российской действительности, она пребывала в твердой уверенности, что в России жить невозможно.

Однако Бьерн не сдавался. Он продолжил осаду с иной стороны. На третьем курсе Фанни всерьез увлеклась экологическими проблемами и даже вступила в европейскую экологическую ассоциацию. Ни одна серьезная акция «зеленых» в Европе не обходилась без ее участия — будь то митинг против вырубки старых деревьев в Осло или демонстрация в защиту бездомных кошек в Касабланке. «Все это очень похвально, — сказал как-то ей Бьерн. — Но ни одна страна так не нуждается в деятельности вашей ассоциации, как Россия. Уровень просветительской работы в области экологии там весьма низок. Вот где ты сможешь сполна проявить свою неуемную энергию». Фанни снова сказала «нет», но Бьерн понял, что зерно упало на благодатную почву. А перед самым началом летних каникул она ему позвонила и решительным тоном сообщила, что готова ехать в Россию. Правда голос ее при этом слегка дрожал…

Бьерн вышел из автобуса вместе со всеми, а Фанни единственная из группы осталась мучаться в духоте — кондиционеры при остановке автобуса автоматически отключались. Впрочем, сквозь щель приоткрытой двери легкий свежий ветерок все же проникал, и Фанни утвердилась в своем решении не покидать своего места.

Из окошка была видна почти вся площадь, на которой они сделали остановку. Перед ними возвышалась невысокая старинная крепость, которая не произвела на Фанни никакого впечатления. Общий убогий вид, ржавые водосточные трубы снаружи, груды мусора вокруг. Допотопный базар на самой площади представлял тоже жалкое зрелище. Бедно одетые старушки, предлагавшие свой никому не нужный товар: детские свистульки, пожелтевшие кружевные салфеточки… Возле туристов довольно-таки быстро скакал одноногий инвалид неопределенного возраста и пытался продать какую-то награду. Возле длинного тощего шведа с пушистыми усами по имени Олаф сгрудилась стайка мальчишек. Фанни вдруг заметила, что пока основная компания наперебой что-то ему предлагала, самый маленький и юркий стремительным неуловимым движением выхватил из заднего кармана Олафа пухлый бумажник и мгновенно растворился в толпе. Открывать окно и кричать было поздно. Фанни любила старинные детективы и читала о трюках карманных воров, поэтому понимала тщетность поисков бумажника. Скорее всего, он валяется тут же неподалеку, но уже без содержимого. Оставалось только пожалеть пышноусого.

Бьерн вернулся быстро, неся в руках огромного плюшевого медведя. Он торжественно вручил игрушку Фанни и только потом уселся в кресло, весело отфыркиваясь.

— Этот русский приятель теперь будет твоим охранником. Надеюсь, вы подружитесь, — проговорил он.

Фанни равнодушно смотрела на медведя.

— Только такого приятеля мне и не хватало, — пробормотала она. — Надеюсь, он не очень дикий.

— Ну, если и так, ты его быстро приручишь, Фанни, — рассмеялся Бьерн. — Почему-то я в этом нисколько не сомневаюсь.

Фанни с некоторой оторопью покачала головой.

— Этому парню нужно, кажется, отдельное место. Или ты думаешь, что я весь оставшийся путь буду везти его на коленях?

— Мы посадим его к крошке Малин. Чтобы не скучала, — подмигнул Бьерн, указывая на переднее сиденье, где располагалась чопорная дама средних лет — типичный «синий чулок», — путешествующая в одиночестве. Фанни подозревала, что та купила два билета, чтобы рядом с ней никто не сидел. Или, наоборот, в тайной надежде, что кто-нибудь захочет составить ей компанию? Впрочем, желающих подсесть к ней во время путешествия не оказалось.

— Она этого не переживет, — усмехнулась Фанни.

— Может быть, простой русский парень растопит ее замерзшую душу? — предположил Бьерн, но сажать медведя на переднее сиденье не решился. — Ладно, если хочешь, пусть пока сидит у меня.

— Слушай, я проголодалась, — сказала Фанни. — Надеюсь, что в гостиницах Петербурга и того городка, куда мы потом отправимся, найдется европейская еда.

— Мы же договорились… — у Бьерна мгновенно испортилось настроение. — Бабушка с дедушкой уже приготовили комнату для тебя. А в городке Новоладожске в нашем распоряжении целый дом. Доставшийся мне в наследство от прабабушки. Честное слово, это гораздо лучше гостиницы.

— Мне не хотелось бы обременять твоих бабушку и дедушку, — вздохнула Фанни. — А в доме твоей прабабушки нет душа. Ты сам говорил.

— Подумаешь, — обиженно хмыкнул Бьерн. — Зато в гостинице может не быть воды. А в колодце перед домом она есть всегда.

— Как это — в гостинице может не быть воды? — поразилась Фанни.

— А вот так! — рассмеялся он и скорчил рожу мальчишке, заглядывавшему в их окно.

Фанни, не вполне пришедшая в себя от сообщения Бьерна, посмотрела на мальчика и рассеянно проговорила:

— Кстати, у нашего симпатичного Олафа кошелек украли. Профессионально, как в кино про Оливера Твиста. Может быть, даже этот парень.

— Профессионалов в России хватает. Во всех сферах деятельности, — заметил Бьерн. — А Олафу не следовало хлопать ушами. Только не понимаю, почему ты называешь его симпатичным? Русские таких называют «верста коломенская».

— И что это означает? — поинтересовалась Фанни.

Бьерн развел руками и промолчал.

— Олаф, — громко сказала Фанни, когда автобус тронулся с места, — мне очень жаль, но у вас украли бумажник. Простите, что не успела вас предупредить — все произошло молниеносно.

Пышноусый долговязый Олаф самодовольно ухмыльнулся и слегка поклонился Фанни.

— Вы, вероятно, впервые в России? — спросил он самодовольно.

— Да, — подтвердила Фанни. — Это заметно?

— Немного, — засмеялся Олаф. — Нечто во взгляде… чуть испуганное выражение — общее для новичков. А я езжу регулярно, раз в месяц. К невесте. И до сих пор не могу себе отказать в удовольствии поразвлечься на выборгском базаре.

Пассажиры автобуса притихли.

— Перед поездкой я обязательно покупаю самый дешевый бумажник, — Олаф расправил сутулые плечи, ободренный вниманием благодарных слушателей, — и рулон туалетной бумаги. Затем до отказа набиваю ею бумажник…

Кто-то не утерпел и фыркнул.

— Затем, — Олаф артистичным жестом очертил рукой круг в воздухе, — кладу это произведение искусства в задний карман брюк и с нетерпением дожидаюсь остановки в Выборге.

Автобус потряс громовой раскат хохота.

— И что интересно, — пытался прорваться сквозь всеобщий рев Олаф, — эту процедуру я повторяю уже шестой раз. И шестой раз они попадаются. То ли их там слишком много и у них плохо поставлена информация между собой. То ли у одного и того же воришки плохая зрительная память… (Автобус, казалось, раскачивался от безудержного веселья.) Ну, или этот парень живет надеждой, что я наконец набью для него кошелек совсем другой бумагой.

Толстые парни с задних сидений не удержались и вскочили, хлопая его сильными ручищами по плечам и зазывая отметить вновь удавшуюся шутку. Олаф не стал отказываться и прошел в конец салона.

Фанни утирала слезы смеха.

— Давно никто меня так не смешил, — с трудом проговорила она Бьерну. — А говорят, мы, скандинавы, мрачный народ. И после этого ты будешь утверждать, что он не симпатичный?

— Да, — согласился Бьерн. — Приятный парень. И между прочим, всю эту историю только что выдумал, кажется, специально для тебя. Артист.

— Вот как? — Фанни перестала смеяться.

— Видел я его реакцию, когда он обнаружил пропажу. Еще там, на базаре. Похоже, у него в этом кошельке находилась вся наличность, а возможно, и документы. Если у тебя взгляд испуганной мышки, впервые попавшей в кошкин дом, то у него был взгляд человека, в одночасье потерявшего все. Я сразу понял, что его обокрали.

— Тогда он не только артист, но и герой, — сказала Фанни. — Лично я на его месте выскочила бы из автобуса и пошла бы до границы пешком. Проклиная свою доверчивость.

— Хороший парень, — подтвердил Бьерн. — Надо ему помочь.

— А по-моему, он выпутается, — сказала Фанни, оглянувшись на задние сиденья, где уже со смехом доставали бутылки с русской водкой и пластиковые стаканчики. — Такие ребята могут без гроша в кармане объехать весь свет, и везде им будут рады, как близким родственникам.

— Наверное, — кивнул Бьерн. — Не взять ли нам его в компанию?

— По-моему, у него другие планы, — ответила Фанни. — Всегда у тебя в голове проносятся какие-то диковатые идеи. Может быть, оттого, что ты треть своей жизни провел в этой стране?

2. Лето — пора отпусков

Полковник Барсуков возвращался из Главка в тяжелом расположении духа. По дороге в родное Управление он дважды извлекал из внутреннего кармана мундира упаковку с валидолом. Лейтенант Митя Кавалеров — личный шофер Барсукова — несколько раз в беспокойстве посматривал на шефа, а затем, решившись, предложил заехать в ведомственную больницу. Николай Трофимович с сердитым видом отрицательно покачал головой, но про себя отметил, что предложение Мити, возможно, не так уж и нелепо — сердце ныло все сильнее и сильнее. Добравшись до своего кабинета, он тяжело опустился в кресло и признался себе, что возраст все-таки неприятная штука. Раньше он об этом как-то не задумывался. Он посидел еще немного, а затем по внутреннему телефону вызвонил своего подчиненного Андрея Мелешко. Майор, к счастью, оказался на месте, что было несколько странно для этого времени суток и погоды «за бортом». Барсуков почему-то предполагал, что начальник отдела уголовного розыска должен сейчас находиться где-нибудь на «оперативном мероприятии» возле воды в обществе каких-нибудь красоток. Хорошо, что ошибся.

— Хорошо, что я ошибся, — проговорил он вслух, когда Мелешко вошел в кабинет полковника.

— В чем, Николай Трофимович? — широко улыбнулся Андрей.

— В том, что в данный момент ты загораешь в приятном обществе своих оперативных агентов на травке, — ответил Барсуков.

— Вы почти не ошиблись, — засмеялся Мелешко, пораженный провидческим даром начальства. — Только что вернулся с травки, распрощавшись с приятным обществом.

— Хорошо, что вернулся, — вздохнул Барсуков. — Хочу тебе сообщить, чтоб потом не свалилось на тебя это известие как снег на голову.

— От снега я бы сейчас не отказался, — сказал Андрей. — А что случилось? Прокурора сняли? Или наш министр на повышение пошел?

— Это куда? — удивленно спросил Барсуков. — Нет, пока все на местах. А я ухожу в отпуск. Будет вместо меня в этом кабинете сидеть мой зам.

— Ой, — Мелешко театрально взмахнул руками. — Он же у нас больше по хозяйственной части. Будем на каждое оперативное мероприятие смету составлять. Глядите, вызовут на службу в разгар купального сезона. У вас же никогда отпуска не было.

— Вот именно, — кивнул Барсуков. — Непорядок. На это мне и в главке сегодня указали.

— Оп-па… — пробормотал Андрей. — Я присяду? А то ноги что-то задрожали… от неожиданности.

— Конечно, извини, что сразу не предложил. Что-то я сегодня плохо соображаю.

— Я тоже… — признался майор. — У нас же самая пахота. Как всегда.

— Ну, в конце концов, имею я право… осуществить свое право, — проворчал полковник.

— Да, конечно, — подтвердил Андрей. — Интересно, а я имею это право? Я тоже третий год без отпуска. У меня зам потолковее вашего будет. Отдел не пострадает.

— Отставить, — сказал Барсуков. — Хочешь управление под монастырь подвести?

— Управление — это неодушевленный объект, — возразил Мелешко. — А до неодушевленных объектов мне нет никакого дела. Они объяснили свою… добрую волю?

— Намекнули, конечно, — после паузы проговорил полковник. — А что тут, собственно, объяснять? На родную дочь дело завели. Могу я после этого исполнять свои обязанности?

Мелешко нахмурился.

— И что вы собираетесь делать? — спросил он недовольно.

— На виллу поеду. Газон поливать, а то он у меня там совсем зачах.

— От Саши никаких известий?

Барсуков помотал головой.

— Мобильник молчит, — сказал он. — Вернее, говорит, что абонент недоступен.

— Это я и сам знаю, — произнес Мелешко. — Позваниваю. Я думал, может, она сама выходила на связь.

— Не выходила, — глухо ответил Барсуков.

— Как Тамара Сергеевна на все это реагирует? — осторожно спросил Андрей. — Она здорова?

— Бог миловал, — ответил Николай Трофимович. — До поры, пока вокруг нашего дома агенты национальной безопасности кругами ходить не станут.

— А ведь ей бы, Сашке, сейчас наверняка любая помощь не помешала бы, — задумчиво проговорил Мелешко. — Николай Трофимович, пока вы дела не передали, подпишите отпуск, а? При исполнении очень трудно некоторые вещи осуществлять.

— Андрей, я в отставку уходить не собираюсь! — повысил голос Барсуков. — А посему не хочу лишаться толкового начальника ОУРа.

— Первый раз! — воскликнул Мелешко. — Первый раз я слышу правильные слова в свой адрес. Да не собираюсь я им морды бить. Я хочу Александре помочь. Подпишите отпуск, а?

— А где ты ее собираешься искать? — подозрительно спросил Барсуков.

Мелешко немного подумал и сказал:

— Исходя из того, что я видел по телевизору в ее сюжете, думаю, искать ее нужно в Новоладожске.

— Умный? — снова нахмурился Барсуков.

— Подпишите отпуск, — вздохнул Мелешко и не стал рассказывать любимому начальнику о разговоре с Аленой Калязиной. Ведь это именно она составила ему «приятное общество» с утра. Правда, не «на травке». А в здании, принадлежавшем телеканалу «Невские берега».

С Аленой они были знакомы давно. Еще в те достославные времена, когда Андрей Мелешко, тогда еще рядовой опер, заходил к майору Барсукову, тогда еще начальнику отдела уголовного розыска, домой «на огонек». Частенько все оперативные вопросы по отделу решались по вечерам у Барсукова дома. Как сложилась такая традиция, Андрей уже не помнил. Помнил только, что в квартире Барсуковых на Лесном собирались только «свои», «правильные» менты. С остальными обсуждения проходили официально — в Управлении. Так уж сложилось. Как говорится, исторически… В узком коридоре квартиры «правильные менты» иногда сталкивались с двумя «правильными девчонками» — Сашей и ее старшей подругой Аленой. Уже тогда Алена была гордой, неприступной красавицей, презрительно кривившей ротик при виде незнакомых «дяденек-милиционеров». Кажется, она до сих пор не изменила отношения к «ментовскому» сословию. Впрочем, в редких, как правило, экстренных случаях с Андреем общалась. А сегодня утром она сама попросила его о встрече.

— Андрей, дело принимает плохой оборот, — начала она без предисловий после краткого приветствия. — Сначала мне казалось, что все обойдется. Но теперь я уверена, что Александре угрожает самая серьезная опасность. Ей нужна охрана. Из надежных и профессионально обученных людей. Иначе произойдет беда.

— Объясни, — потребовал Мелешко. — Я в курсе скандала вокруг Александры, но не могу разделить твоей паники, исходя из того, что мне известно. Журналистка выдала какую-то информацию, и это не понравилось каким-то боссам. Но ведь такое случается. Правда, все реже, потому что честные журналисты, как и честные менты, вымирают, подобно мамонтам. Ледниковый период в самом расцвете, черт побери!

— Верное наблюдение, — сердито хмыкнула Алена. — А теперь послушай меня, пожалуйста, внимательно. Я довольно давно варюсь в той каше, которая называется телевидением. И по тому, что на нем происходит, не только на отдельном канале, а вообще, в целом, научилась судить о некоторых процессах как государственного, так и местного масштаба. Если не веришь, прими мои слова просто за аксиому.

— Менты, конечно, дураки, — улыбнулся Мелешко. — Но не все. Я тебе верю.

— Хорошо, — серьезно кивнула Калязина. — Вчера я забросила дела и долгое время отсматривала информационные программы всех каналов — от государственных до частных.

— Мы с Николаем Трофимовичем тоже, — сказал Мелешко, нахмурившись.

— И какой сделали вывод? — строго спросила Алена.

— Кто-то сильно испугался Сашкиной информации, — ответил он. — Хотя отбивались они неграмотно. Слишком навязчиво пихали в эфир опровержения. И эта навязчивость убедила меня в их неискренности.

— В целом, ты прав, — поморщилась Алена. — Главное, что из всех этих воплей можно было понять: опровержение должна дать сама Александра. И даст. В самое ближайшее время. На нас тоже наседали, но мы пока отбились. Потому что официально в данный момент Сашка не имеет к нам никакого отношения. Феликс ее уволил.

— Ну вы и… — Андрей выругался.

— Вот здесь ты ошибаешься, — спокойно сказала она. — Это был единственный шанс… не попасть под ледник. Для нас и для Александры.

— А вот теперь я тупее всех ментов, — сердито проворчал Мелешко. — Отречься от Александры означает остаться честными?

— Любой сотрудник канала подчиняется его руководству, — быстро проговорила Калязина. — Руководство любого канала в ответе за своих сотрудников. Останься она у нас формально, мы даже в ее отсутствие могли бы выступить с опровержением от ее имени. И вся история потеряла бы всякий смысл.

— Но могли бы и не выступать, — твердо сказал Андрей.

— Да, — кивнула она. — И остались бы без работы. А город — без нашего канала. Ни один порядочный поступок не стоит такой жертвы.

— Не знаю, — пробормотал Мелешко. — Когда у нас будет больше свободного времени, наверное, стоит обсудить эту проблему подробнее. Значит, Александра вляпалась в дерьмо, прикрывая своим хрупким телом ваш канал?

— Да, — тяжело вздохнула Алена. — И я прошу тебя о помощи. Тебя и всех, кто любит Сашку и может ей помочь. Я вчера не только программы смотрела. Я вчера беседы имела. Подробности рассказывать не буду — меньше будешь знать, лучше будешь спать. Но ее поисками занимаются очень неприятные люди. Неприятные — и в плане моральном, и в плане профессиональном. Им ничего не стоит ее найти и заставить делать то, что им надо. А потом… Я боюсь думать, что может быть потом.

— Я понял, — сказал Мелешко. — Тебе осталось сообщить мне, где она скрывается.

— Боюсь, что она не скрывается, — снова вздохнула Алена. — А искать ее надо в Новоладожске. Так мне кажется. Попробуй связаться с местным журналистом Аркадием Брыкиным. Саша наверняка находится с ним в контакте.

Несмотря на то что дело не терпело отлагательств, выехать в Новоладожск Николай Трофимович и Мелешко смогли только во второй половине дня. Во-первых, полдня они сдавали дела и давали ценные указания своим замам. Особенно долго возился полковник, поскольку его зам — человек педантичный и основательный, пока все бумажки вместе не сложил и не посчитал несколько раз, не успокоился. Во-вторых, два часа подряд — уже дома у полковника — семья Барсуковых и Мелешко ловили котяру Кешку, который, вероятно от жары, немного сбрендил и никак не хотел лезть в корзину для перевозки. Собака Клякса тоже приняла участие в ловле, отчего дело не продвинулось, а напротив, осложнилось. Слетали со столов и полок мелкие предметы (иные очень даже ценные), падали стулья, рухнул карниз с кружевной шторой, угрожающе покачивалась люстра. Наконец, запыхавшийся Андрей схватил с вешалки (не без разрешения хозяев, конечно) старую куртку, принял позу тореадора, умильно улыбнулся кошаку, сладким голосом пропел «кыса-кысонька моя» и ястребом кинулся на ошалевшее животное. Раздался душераздирающий вопль Кешки, потом заорал от боли расцарапанный в кровь Андрей, но дело было сделано: буяна водворили в клетку. Еще несколько минут ушло на то, чтобы залить руки Мелешко перекисью водорода. Потом Барсуков наговаривал новый текст на автоответчик. Специально для Саши. И только ближе к вечеру, когда духота в городе начала спадать, Николай Трофимович вывел старенькую «ниву» из гаража, и семейство вместе с Мелешко тронулось в путь. А добраться до «загородной резиденции» оказалось непросто.

Помощник Шефа, например, предполагавший добраться до центра этого провинциального городка за полтора-два часа, ибо гонял по трассе, не заботясь о запретах и предупреждениях дорожных знаков, не доехав до города каких-нибудь десяти километров, попал в необычную для этих мест пробку. И впервые подумал о том, что давно следовало бы попросить вертолет для особых случаев. Для таких, как, допустим, этот.

Он отправился в Новоладожск для того, чтобы привести ситуацию в надлежащий вид. Потому что в этом городе случилось слишком много событий, которые не были предусмотрены. В частности — появление на сцене питерской журналистки. И как следствие — дальнейшие неграмотные действия друзей и недругов. В том, что она запустила информацию в эфир, не было, в сущности, ничего плохого. Даже наоборот — при определенном раскладе событий это было им на руку. Но Александру Барсукову следовало найти и вступить с ней в контакт. Объяснить — что к чему. Заставить в дальнейшем делать то, что требуется. Направить ее энергию в определенное русло. А потом… Насчет того, что будет потом, он пока колебался.

Машины на шоссе стояли в два ряда, клаксоны пели на все голоса, при этом сдвинуться с места не представлялось никакой возможности. Помощник не постеснялся бы выехать на встречную полосу — ни один дорожный патруль к нему — с его-то документами! — не придрался бы. Но встречная полоса была точно так же забита. В голову Помощника полезли самые фантастические варианты причин подобного безобразия. Например: террористы взорвали железную дорогу. Или какой-нибудь состав столкнулся с «КАМАЗом». Поэтому переезд закрыт и не скоро откроется. Или на шоссе рухнул вековой дуб и перегородил путь. Или в Новоладожске активно заработали профсоюзы, организовав жителей на какую-нибудь многолюдную акцию. Возможно, где-нибудь лежит народ на пыльной грунтовке, живой щит изображая, и улучшения жизни требует. А может быть, «гринписовцы» какую-нибудь гадость затеяли. Вертолет поперек дороги поставили и противогазы бесплатно раздают. С них станется.

Но фантазии промелькнули в голове Помощника мгновенно, он быстро вышел из машины и отправился на поиски достоверной информации. Потому что фантазии фантазиями, а знать истинное положение вещей необходимо. Идти пришлось довольно-таки долго, водительская братия, хоть и была возбуждена и словоохотлива, питалась, однако, досужими домыслами и такими же, как у Помощника, фантазиями. Наконец он добрался до патрульного «уаза», продемонстрировал свое удостоверение разомлевшему от жары сержанту, и тот поведал, что впереди к городку идет колонна экскаваторов, которые на большой скорости ездить не умеют.

— За каким рожном? — с простоватым выражением лица спросил Помощник.

— А леший их знает, — равнодушно пожал плечами сержант. — Стройку какую-нибудь затевают. У нашего мэра планов, как в голове тараканов.

— А в ту сторону отчего затор? — поинтересовался Помощник.

— Так ваш поток на восьмом километре перекресток перегородил, — тоном прокурора проговорил сержант. — Стадо, блин. Сейчас наши там завал разгребут. Не волнуйтесь, скоро проедете.

— Угу… — пробормотал Помощник и отправился обратно.

«Скоро» обернулось двумя часами.

В новоладожской пробке, изнывая от ожидания и жары, стояла и «нива» Барсукова, и «бумер» частного сыщика Игоря Пирогова, друга Андрея Мелешко, и… старенький джип Ершова с пассажиркой на борту. К слову сказать, «нива» от джипа стояла не так уж и далеко — всего десяток машин их разделяло. И, конечно, Николай Трофимович из машины своей видел, как выходили из джипа скромно одетый молодой человек с пожилой, ссутулившейся женщиной. Видели они друг друга, наверняка видели. Только вот Барсукову в самом страшном сне не могло присниться, что это его дочь. Поэтому профессиональная наблюдательность здесь его не спасла. Девушек он, конечно, высматривал, мысленно сопоставлял их параметры с Сашиными, а вот по старушке взглядом мазнул и думать о ней забыл. А напрасно.

На холмах возле колокольни стояла удивительная, умиротворяющая тишина. Саша сидела возле палатки, разбитой специально для нее одним из реставраторов по просьбе Николая, и в раздумье вертела в руках мобильный телефон. Очень хотелось позвонить Алене и родителям, но ее останавливала мысль, что по ее звонку какие-нибудь крутые ребята, которые за ней охотятся, смогут вычислить ее местонахождение. Она не очень понимала, как это возможно, но почему-то верила сериалам, в которых этот процесс не представлял для преследователей никаких трудностей.

В общине наступали часы отдыха. С того места, где находилась Александра, был хорошо виден весь палаточный городок с его вечерней неторопливой суетой, нехитрыми проблемами и делами. Бегали от палатки к палатке малыши, женщины возились с посудой у кострищ, мужчины, уставшие от дневных трудов, передвигались устало и расслабленно, сбивались в компании, о чем-то весело переговаривались. Она увидела Евгению и Ершова, беседующих возле корявой, поникшей березы, и какое-то непонятное чувство всколыхнулось в ней. Было одновременно и досадно, и приятно смотреть на них. «Наверное, — подумала Саша, — такие чувства испытывают все одинокие женщины, не имеющие рядом крепкого и надежного плеча. Или я просто ревную? Но это же глупо… с какой стати?» Впрочем, рассудительно подумала она, крепкое плечо сейчас бы очень не помешало.

Наконец она все-таки решилась позвонить Калязиной. Неизвестно из каких соображений руководитель строительства выставлял на колокольне на ночь часового. Так что, даже если ее и вычислят и нагрянут, она успеет скрыться.

Алена отозвалась сразу.

— Ты где? — обеспокоенно спросила Саша, опережая соответствующий вопрос к себе.

— Дома, — сдержанно проговорила подруга. — С тобой все в порядке?

— Да, да, — торопливо ответила Саша. — А с тобой?

— Аналогично. Не считая того, что я сейчас получила разнос от руководителя канала. Знаешь за что? За то, что запланировала на завтра командировку в Новоладожск. Хочу взять интервью у мэра. Как тебе идея?

— Ничего, — одобрила Саша. — Что нового?

— Проблем много, — ответила Алена. — И много интересной информации. Повидаться бы…

— Хорошо бы… — вздохнула Саша. — Я что-нибудь придумаю насчет места встречи.

— Не при на рожон, — посоветовала Алена. — Береги себя. Родители твои сегодня, кстати, на дачу укатили. Вместе с Мелешко. Я ему кое-что объяснила.

— Спасибо за информацию, я все поняла, — сказала Саша, отключила связь и подумала, что неплохо бы поспать несколько часов.

Ее разбудили громкие резкие голоса и шум. Она торопливо оделась и вышла из палатки. В палаточном городке царила непривычная для общины суета. Возбужденно кричали мужчины, метались от палатки к палатке женщины, и кое-где даже слышалась брань, что было и вовсе явлением для этих мирных «шатров» из ряда вон выходящим.

— Что случилось? — спросила девушка пробегавшего мимо мальчишку лет двенадцати.

— А вы посмотрите сами, — махнул он рукой в сторону холмистой местности.

Саша посмотрела, и по спине ее побежали мурашки. Чудесный пейзаж был обезображен громадными ковшовыми экскаваторами, которые расположились в беспорядке по всему пространству. Были они похожи на страшных чудовищ, зачем-то упорно клюющих землю. От их передвижений на холмах оставались безобразные следы.

— Пойдемте, — позвал ее мальчик. — Дядя Коля всю общину собирает возле колокольни.

Возле колокольни царило необычное для этих мест возбуждение. Члены общины, спокойные и доброжелательные в естественной обстановке, сейчас напомнили Саше ее соотечественников на каком-нибудь митинге девяностых годов. Мужчины, женщины и даже дети кричали, ругались и махали кулаками. В руках у некоторых были инструменты — топоры, пилы, лопаты, от этого картина была еще ужаснее. Наверное, подумалось Саше, так начинались все народные бунты. Интересно, что скажет им Николай? Поведет напролом? А ведь такое количество людей вполне могут справиться и с бульдозерами, и уж тем более с бульдозеристами.

Но Ершов не повел общину в бой, под гусеницы громадных машин. Он вышел к людям и сразу нашел нужные слова, от которых они сразу притихли и успокоились. Между прочим, он призвал мужчин продолжать работы, сообщил, что собирается отправиться в город — к высокому начальству, чтобы разобраться в ситуации, а женщин… попросил отправиться туда, где машины вгрызались в грунт.

— Я думаю, — сказал он мягко, но решительно, — вы сможете убедить этих ни в чем не повинных людей на время прекратить варварство. Постарайтесь доказать им, что задание, которое они выполняют, дано им по недоразумению. Расскажите им об истории этого места, о том, что сейчас это единственный зеленый оазис возле города. В общем, девочки, не мне вас учить. Только прошу вас, не махайте кулаками так, как вы это проделывали минуту назад.

Женщины невесело рассмеялись, но в глазах их сверкала решительность. Да, сейчас они были готовы убедить кого угодно и в чем угодно. Саша некстати подумала, что если бы их руководитель сейчас отдал иной приказ, например, лечь под гусеницы бульдозеров, они бы сделали это, не задумываясь. «Занятно, — думала она. — Ничего в нем особенного нет. И слова он говорил самые обычные, не заботясь о красноречии. Но почему-то его слушают, верят ему. Дар убеждать людей редок. Но Ершов им обладает в высшей степени».

— Как вам это удается? — спросила она, когда Николай, озабоченный, подошел к ней.

— Что именно? — удивился он ее вопросу.

— Останавливать смуту.

— Не знаю, — пожал он плечами. — По-моему это нетрудно. Главное — самому верить в то, о чем просишь людей. Вы собирались сегодня в город снова искать Брыкина. Я могу вас подвезти.

— Спасибо, — сказала Саша. — Только я теперь и не знаю, где его искать. Дома его нет, здесь он не объявляется. Я уже стала думать о чем-то… нехорошем. Вдруг он все-таки встретился с тем человеком, о котором говорил, получил документы, а его…

— Знаете что, Александра, — поколебавшись, произнес Ершов. — Я, пожалуй, дам вам один адресок. Или так — мы вместе туда съездим. Если Аркаши и там нет, то его нет вообще в Новоладожске. Может быть, он уехал в Питер. А может быть, не дай Бог, случилось, действительно, то, о чем вы думаете. Но по адресу съездить надо. Это недалеко от центра, полчаса положения не спасут, встречусь с мэром позже.

— А вы не хотите привлечь к делу новоладожского настоятеля? — спросила она. — Ведь мэр наверняка не сможет его проигнорировать.

— Если у меня совсем ничего не получится, то обязательно, — серьезно ответил Николай. — Но я не привык перекладывать на плечи других то, что могу сделать сам.

3. ЧП районного масштаба

Две недели в Санкт-Петербурге пролетели незаметно. В первой половине дня они обычно ходили в какой-нибудь музей, а во второй — садились на велосипеды, которые Бьерн купил сразу же по прибытии в город, считая, что многие достопримечательности Питера стоит осматривать, крутя педали, а не ходя пешком или выглядывая из окна комфортабельного автобуса. Потому что в пешей прогулке многого не увидишь, а из автобуса любоваться городом — все равно что телевизор смотреть. Уже на третий день Фанни перестала возмущаться мусором на тротуарах, пьяными людьми у ларьков и нищими в подземных переходах. А на седьмой слово «ужасно» почти исчезло из ее лексикона. Зато словарь ее пополнился многими выразительными словами и оборотами. В основном, звучавшими по утрам из уст соседа на кухне. Лишь с двумя вещами не смогла смириться девушка — с грязью на лестничной площадке и информационными программами по телевидению. С первым она справилась достаточно простым способом — каждое утро брала ведро, тряпку и швабру, но Бьерн выхватывал все это у нее и сам мыл лестницу. Со второй проблемой справиться было труднее — телевизионщики по-прежнему выдавали негативную информацию с большим удовольствием и даже сладострастием, нежели позитивную.

— А зачем ты вообще все это смотришь? — удивлялся Бьерн, когда Фанни с каким-то маниакальным упорством каждый вечер садилась рядом с дедушкой и бабушкой перед экраном старенького телевизора.

— Я не понимаю, как можно жить без информации, — отвечала его подруга. — Но, к сожалению, русское телевидение отбирает и освещает события своеобразно. Вот посмотри: сегодня в вечерних петербургских новостях почти три минуты говорили о том, что у какого-то чиновника украли машину. Ты говорил, что в России автомобильные кражи — достаточно распространенное явление. В чем же тут новость? А вот про то, что в твой любимый городок Новоладожск скоро должна приехать комиссия из нашей экологической ассоциации, потому что там что-то не в порядке с химическим комбинатом, не сообщают. А ведь если там что-то не в порядке, значит, и здоровье петербуржцев под угрозой. И они должны об этом знать, требовать ответа от руководителей производства. Сегодня мы были на прекрасном концерте русской народной музыки в Михайловском саду. Но об этом в передаче не сказано почему-то ни слова. Зато слишком много говорят об артистке, которая уже давно не выступает: где нынче отдыхает, с кем встречается. Откуда такое внимание к частным лицам? Я не понимаю.

— И не поймешь, — усмехался Бьерн. — У нас умные люди вообще телевизор не смотрят.

— У вас? — улыбнулась Фанни.

Бьерн хлопнул себя по лбу.

— Стоит мне приехать в Россию, как я начинаю считать себя ее гражданином. Наверное, русский ген более силен, чем шведский, — засмеялся он.

В один из вечеров за просмотром передач он удивленно воззрился на Фанни и увеличил громкость телевизора.

— Все-таки телевизионщики услышали твои пожелания! — воскликнул он. — Вот тебе и про новоладожский комбинат, и про комиссию, и про чертовщину какую-то… Интересно, они про синие лица сами для пущего ужаса придумали или все-таки это правда?

— Разве в таких программах можно придумывать? — наивным тоном произнесла Фанни.

— Тебе известна русская поговорка: «Ради красного словца не пожалеют и отца»? — вместо ответа спросил Бьерн.

— У меня по русским поговоркам не лучший балл, — нахмурилась Фанни. — Может быть, потому, что здесь требуется хорошее знание русской психологии. А в ней я пока слабо разбираюсь. Но вот в чем я уверена точно: мы должны срочно ехать в этот городок.

— Почему срочно? — удивился Бьерн. — Мы еще в Царском Селе не были, и в Павловске тоже.

— Это подождет, — безапелляционно заявила Фанни. — А вот комиссия ждать не будет.

— Соскучилась по коллегам? — рассмеялся он не без ревнивых ноток.

— Мне кажется, что лишние руки, ноги и глаза сейчас там не помешают, — сказала она. — Если все так серьезно, как собирают в новостях, того количества наблюдателей, которое было послано в Новоладожск, явно не хватит. Я сейчас же позвоню Марку.

— Какому еще Марку? — возмутился Бьерн.

— Президенту ассоциации, руководителю комиссии. Кстати, очень милый молодой человек, — добавила она ехидно, заметив беспокойство своего друга.

— Я вообще не понимаю, чем мы можем помочь, — проворчал Бьерн. — Тебе не хватает приключений в России?

— Никаких приключений я не хочу! — рассердилась Фанни. — А помочь есть чем. Возможно, потребуется организовать пикет местной организации «зеленых». Наверняка понадобится произвести анализ воды и почвы, замеры радиоактивности на большой территории. Впятером они будут год возиться.

— Так им и дали замерять радиационный фон, — вздохнул Бьерн. — А организации «зеленых» в Новоладожске, насколько мне известно, нет. Вот «синие», я имею в виду «синелицых», кажется, скоро организуются…

Фанни поднялась.

— Что бы там ни было, а я пошла собирать вещи, — твердо произнесла она. — И тебе советую сделать то же.

В эту минуту дедушка Бьерна, переключавший каналы в попытке уйти от навязчивой рекламы, крякнул.

— Смотрите-ка, ребята! — проговорил он. — Тут тоже про Новоладожск вещают. Только все наоборот. Кто из них брешет-то?

Программу с опровержениями материала Александры они просмотрели в ошеломленном молчании. А затем Фанни тряхнула рыжими кудряшками.

— Я пока еще не очень разбираюсь в российской жизни, — сказала она и сморщила веснушчатый носик. — Но мне кажется, что дело здесь нечисто. Теперь я уверена, что ехать нам нужно обязательно.

Новоладожск встретил молодых шведов бог весть откуда взявшимся холодным ветром и первым за пару недель дождем.

— Наконец-то родная погода! — воскликнул Бьерн, вылезая из «маршрутки» и подавая руку Фанни. Кстати, к жесту этому ему пришлось девушку приучать — она была уверена, что помогать таким образом выйти из машины, автобуса или другого средства передвижения мужчина должен либо пожилым дамам, либо всем, но только если он привратник. «Слава Богу, что ваш европейский феминизм не докатился до России, — говорил на это Бьерн. — Воспитанные русские джентльмены еще и пальто дамам подают, как гардеробщики». Фанни ужасалась. Бьерн смеялся над ее реакцией. От предложения пожить в прабабушкином доме девушка отказалась категорически. Ее можно было понять — после смерти прабабки Бьерн наведывался в наследные владения редко, а жилище без хозяина быстро приходит в запустение. На одну только генеральную уборку потребовалось бы дня два, не говоря уже о починке покосившейся двери и прохудившейся крыши.

— Ладно, поехали в гостиницу, — вздохнул он, с тоскою оглядывая когда-то теплый и уютный дом.

— Что-то я не вижу никакой гостиницы, — заметила Фанни, оглядывая большую площадь. — Или я ошибаюсь, и это здание с российским флагом — отель?

— Это здание с флагом, судя по всему, — мэрия, — усмехнулся Бьерн. — А гостиница — вот, с табличкой.

Фанни оторопело уставилась на трехэтажное здание квадратной формы безо всяких архитектурных излишеств.

— Это? — воскликнула она. — Но у ее хозяина наверняка нет клиентов. Какое убожество!

— Это единственная гостиница в Новоладожске, — возразил Бьерн. — Поэтому клиенты здесь иногда появляются. Например, члены европейской экологической комиссии.

Фанни приоткрыла рот, а белесые брови ее поползли вверх.

— О, нет!.. — простонала она. — Ты думаешь, они поселились здесь? Если она такая снаружи, то что же творится внутри?

— Там может твориться все, что угодно, — весело проговорил Бьерн. — Но, надеюсь, что до тараканов дело не дойдет. И воду, наверное, к нашему приезду все-таки пустили.

— Какую воду? — было видно, что девушке вот-вот станет дурно.

— Возможно, даже горячую, — серьезно сказал Бьерн. — Но вот за это я не ручаюсь. Обычно в это время года по всей России горячую воду отключают.

— Что значит отключают? — не поняла Фанни. — Как можно отключить водогреи?

— Водогреи нельзя, — кивнул юноша. — В старых петербургских квартирах, как у бабушки с дедушкой, горячая вода есть всегда, потому что там как раз водогреи. В России они называются колонками. А вот в современных домах с этим проблемы.

— В старых — есть, в новых — нет… — как сквозь сон, пробормотала Фанни. — Не понимаю.

— Не бойся, ты со мной, — бодро произнес Бьерн, видя, что Фанни перепугана всерьез. — Если тебе не понравится гостиница, купим палатку и будем жить в ней на берегу речки. А хочешь, я построю шалаш?

Фанни сделала глотательное движение, словно новая информация стала ей поперек горла. К такой романтике она готова не была.

Брыкин провел выходные великолепно. Никогда он так не отдыхал душой и телом. Мариночка оказалась идеальной женщиной в понимании Аркаши. Она была прекрасным кулинаром и ни разу за все время брыкинского пребывания у нее не повторилась в меню. Она предупреждала каждое его желание: стоило ему подумать о том, что неплохо бы сейчас выпить холодного пива, а Мариночка уже вскакивала с дивана и приносила ему запотевший бокал с янтарным напитком. Она была внимательной слушательницей: какой бы бред ни нес Аркадий, Мариночка внимала ему, словно он открывал ей божественные истины. И конечно, самым главным было то, что она хороша в постели. Правда, это обнаружилось не сразу, а по мере того, как Аркадий добрел и начинал говорить красивые слова, порожденные, в свою очередь, Мариночкиными заботами. Но когда это удалось, Брыкин почувствовал себя на вершине блаженства и подумал, что вся предыдущая его личная жизнь была, в сущности, сплошной неудачей. Почему он раньше не понял, что именно Мариночка — женщина его мечты?

В перерывах между любовными утехами и обильными трапезами они изучали документы, переданные Брыкину Иваном Ивановичем Аржанухиным. И надо сказать, что дело это оказалось сродни разгадыванию непростых кроссвордов и увлекло их не меньше, чем прочие занятия. Иногда они так погружались в бумаги, что забывали пообедать или приласкать друг друга. Брыкин и не подозревал, что прежде чем он сможет опубликовать где-нибудь эти материалы, придется над ними изрядно попотеть. Чего греха таить, задал им Иван Иванович задачку.

Сначала им пришлось рассортировать все материалы по трем кучкам. В первую они отложили официальные документы, представлявшие какие-то специальные сметы, в которых разобраться не было никакой возможности. Самым понятным в них были суммы. А вот чему эти суммы соответствовали, мог догадаться лишь человек посвященный. Ну и в самом деле, что может означать код «Х-П-23-ТД»? Прибор? Вещество? Или какую-то услугу? Эти документы Брыкин с Мариночкой отложили, после того как помучились над ними часа четыре. Вторую группу составили разрозненные листки, исписанные неразборчивым почерком, по-видимому, как и говорил Аржанухин, его дневник. Листки не были пронумерованы, фразы и слова обрывались в конце страницы, и чтобы составить связное произведение, нужно было потрудиться. Это напоминало игру в пазлы. Тексты были странными и наводили на мысль о том, что их писал человек с неустойчивой психикой. Чего стоили, например, такие пассажи: «Каждый хоть раз в жизни должен совершить поступок. Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Я прожил пятьдесят шесть лет и не совершил до сих пор ни одного поступка. Это странно? Быть может. Но до сих пор я не вставал перед этой необходимостью. Все происходило само собой. Не нужно было принимать решений, потому что все решалось само собой. Не нужно было отказываться от чего-либо, потому что ничего не было. Нам нечего терять, кроме цепей?.. Да! Да! Да! Вот он, поступок! Разорвать цепи. Как на каком-то плакате. Негр, разрывающий цепи. Негр разорвал! А я не могу?»

Когда они прочитали этот кусок, Мариночка покачала головой и с недоумением произнесла:

— При чем тут негр? Все-таки его заносит.

— Свободная цепь ассоциаций, — сказал Аркадий. — Ты еще молодая, а я этот плакат хорошо помню. «Свободу народам Африки!» — кажется, так там было написано. А негр был похож на Тайсона.

— Ты уверен, что у этого Ивана Ивановича все в порядке с головой? — спросила она.

— А черт его знает! — пожал плечами Брыкин. — Во всяком случае, ни болезни Альцгеймера, ни афазии, ни дисфории не наблюдается. Слова в предложения связывает кое-как. И даже где-то на дешевую философию тянет. Пока непонятно, зачем он передал этот дневник. Никаких тут страшных секретов нет.

«И все-таки все происходит само собой, — читали они дальше. — Я словно снова плыву по течению. Интересно, смог бы я сам сделать первый шаг? Трудно сказать. Мне ведь и в голову не могло прийти, что это выход. Выход для меня, для моего города, для моей страны. Высокопарно? Но ведь это правда. Они все сделают сами. Мне ничего не нужно делать. Даже документы. Это трусость? Трус тот, кто не признается в своем страхе, а просто боится. А я признаюсь. Или это неважно? Но откуда узнали они? Ведь были даны гарантии. Вот оно — время поступка…»

— Да, — проговорил Брыкин. — Содержательной информации здесь маловато. Хотя дает некоторое представление о человеке. Он трус и прекрасно сознает это. За него кто-то что-то решил. Он получил какое-то предложение. Может быть, ему предложили продать документы? Те, в которых мы ни черта не понимаем? Возможно, они представляют большую ценность. Здесь без специалиста не обойтись. Тупик.

— Ну почему? — осмелилась возразить Мариночка. — Специалиста не так трудно отыскать. Главное, чтобы он потом не связался с теми, кто хочет этому Ивану Ивановичу доставить неприятности. Как ты думаешь, они не станут его убивать?

— Если это единственный экземпляр документов, и если они представляют какую-то ценность, то не станут, — уверенно произнес Брыкин. — Но вот пытать они его могут. И тогда он вполне может вывести их на меня.

— Ой! — воскликнула она. — И ведь правда! Нам нужно уехать. Но куда?

— Некуда, — усмехнулся Брыкин. — Если это серьезные люди, они на краю света найдут. Единственное спасение — обесценить эти опусы.

— Как это?

— Сделать достоянием гласности. Секрет, известный всем, не стоит ни черта.

— А вдруг… — задумчиво проговорила Мариночка. — Вдруг здесь что-то очень страшное? Может быть, просто уничтожить их?

— Ну, во-первых, никто не поверит, что мы их уничтожили, — рассудительно заметил Аркадий. — А во-вторых, это будет подло по отношению к Ивану Ивановичу. Ведь он нам доверился. Хороши же мы будем с тобой, если спрячем голову в песок.

— Конечно, ты прав, милый, — согласилась она. — Но я за тебя боюсь.

Лицо Брыкина расплывалось в довольной улыбке.

И, наконец, третью группу составляли самые простые тексты. В них содержался перечень тех нарушений, которые были допущены в процессе производства на комбинате в течение трех последних лет. Самым последним пунктом значилась организация цехов по переработке ядерных отходов. «Вот это да, — подумал Брыкин. — Это, действительно, бомба. Эти материалы срочно требуется передать в Европейскую комиссию. Кажется, она уже должна прибыть в Новоладожск. Да и Саше Барсуковой не мешает рассказать о данном факте. Она найдет способ обнародовать его».

— Все, — сказал он Мариночке, когда последняя часть документов была прочитана. — Пора действовать. Я сейчас же еду в гостиницу, нужно увидеться с членами экологической комиссии.

— А если тебя уже ищут? — с ужасом проговорила Мариночка.

— Но что же делать… — нахмурился он. — Не сидеть же тут безвылазно до старости.

При последних его словах раздался звонок в дверь. Резкий и настойчивый.

— Ты кого-нибудь ждешь? — испуганно спросил Брыкин.

— Нет… — прошептала она.

— Тогда не открывай! — приказал он.

Саша и Ершов еще некоторое время постояли перед дверью подруги Брыкина, прислушиваясь к звукам за ней, затем Николай вздохнул и развел руками:

— Это был последний вариант. Правда, можно еще приехать сюда вечером. Но что-то подсказывает мне — Аркадий скрывается неспроста. Возможно, что те документы, которые он собирался получить, заставили его исчезнуть из города.

— Мне это не нравится, — сказала Саша, наморщив лоб. — Придется проверять милицейские сводки. Не дай Бог, если он фигурирует в списке криминальных жертв.

— Будем надеяться на лучшее, — бодро произнес Николай. — Ну, а теперь — к мэру? Составите мне компанию?

— Да, — сказала Саша после недолгого раздумья.

Но к мэру прорваться не удалось. В ста метрах от здания администрации они натолкнулись на серьезное препятствие.

На площади, куда подъехал джип Ершова, шла настоящая демонстрация, как в былые времена. Сашу, еще совсем крошку, водила на ноябрьские и первомайские шествия мама. Вернее, не водила, а держала на плечах. У отца эти дни были рабочими и самыми напряженными. Потом Саша видела другие демонстрации. Они были, наверное, более «сознательными» со стороны их участников, но ей иногда казалось, что большего единения, чем во времена ее детства, на массовых прогулках люди не испытывали. Может быть, потому что их объединяло общее отношение к происходящему? Например, ирония по отношению к самим себе, машущим флажками и бессмысленными плакатами? Или все-таки уверенность в завтрашнем дне?

Нынешняя демонстрация в Новоладожске могла быть вызвана чем угодно, только не этой уверенностью. Хотя народ к площади стекался энергично — из улочек и переулков, соединявшихся с площадью. Виднелись тут и люди с флажками, но в основном в руках демонстрантов красовались пивные бутылки и банки. На удивление было много молодежи — и бритоголовой, и длинноволосой, и в широких штанах-«трубах», и в пятнистых армейских брюках, и в драных джинсах с бахромой.

Ершов не выдержал и воскликнул:

— Господи помилуй! Что происходит?

— А мы сейчас у кого-нибудь спросим, — сказала Саша. — Что-то плакатов с требованиями не заметно.

И словно в ответ на ее слова на площадь въехал большой грузовик-«шаланда», на котором находилось несколько человек, державших в руках огромные яркие плакаты.

— Вот это да! — выдохнул Николай. — Мы, Саша, с вами, действительно, пропустили что-то очень важное.

Они переглянулись, протиснулись в самую гущу толпы и приблизились к грузовику. Крепкие мужички с суровыми обветренными лицами, на которых запечатлелся опыт нелегкой жизни, держали в руках транспаранты с весьма занятными надписями.

«Химический комбинат — террористам! Взорвать к… матери!» «Двухголовых детей пусть рожают жены и любовницы чиновников!»

Были надписи и попроще.

«Насильники! Оставьте природу в покое!», «Могильники — в Европу! России — жизнь!», «Недолицымов, прячь лицо! Мы тебе его намылим!», «Мэр! Не рой могильник! Сам в него попадешь!»

Ершов осторожно прикоснулся к плечу пожилого мужчины с относительно спокойным взглядом и интеллигентным лицом.

— Нельзя ли узнать, зачем здесь народ собрался? Что это все означает?

Мужчина оглянулся и посмотрел на него, как на инопланетянина.

— Не местный что ли? — слегка усмехнулся он. — Народ против власти выступает.

— Ну, это мы поняли, — кивнул Ершов. — А чем народу власть не угодила?

— Известно — чем… — лицо мужчины приобрело злое выражение. — Город наш за гроши капиталистам продали. Сволочи!

— Это как — продали? — поразился Ершов.

— А как продают? Деньги — товар.

— Что прямо весь город продали? — не отставал Ершов.

— Зачем им весь город продавать? — зло усмехнулся мужчина. — Комбинат продали и холмы с лесами. Помойка теперь тут будет ядерная. А то, что здесь люди живут и кости отцов и дедов лежат, кого волнует?

— Э-ге, постой-ка! — воскликнул Ершов. — Холмы, говорите, продали? Откуда это известно?

— Нет ничего тайного, что бы не стало явным, — наставительно проговорил собеседник. — Нашлись информаторы. Только народ не дурак. Терпит-терпит, а потом как жахнет! Чтоб помойку им здесь устраивать, прежде кладбище всеобщее придется соорудить.

А народ все прибывал и прибывал. Лишенные всякого руководства, задние ряды потихоньку напирали на передние.

— Надо выбираться, иначе нас здесь затопчут, — бросил Ершов Саше. — Здесь, в гостинице (он указал жестом), в одном из магазинчиков мой приятель охранником работает. Оттуда мы все увидим. Или вы предпочитаете совсем покинуть эпицентр событий?

— Нет, конечно, — пробормотала Александра.

Через две минуты они очутились в маленьком магазине одежды с довольно-таки приемлемыми ценами и перепуганными продавцами. Охранник о чем-то пошептался с бледным от страха администратором, который только что руководил процессом опускания жалюзи, а потом поманил рукой Ершова. Саша и Николай поднялись на полэтажа, где через узкое лестничное окно, перегороженное решеткой, можно было наблюдать часть площади.

— Да, — протянул Ершов. — Отсюда мы вряд ли что увидим.

Он шепотом подозвал своего приятеля. Еще через несколько минут на крыльцо здания осторожно вышли любопытствующие сотрудники офисов и магазинов, располагавшихся в гостинице. Среди них находились два охранника и несколько девушек в униформе продавцов — темных бордовых халатиках с бейджами на нагрудных карманах и таких же бордовых бейсболках. Узнать в этой компании журналистку Александру Барсукову было практически невозможно — униформа делает любого человека невидимкой.

Толпа тем временем волновалась все больше и больше. На «шаланде» установили импровизированную трибуну, и неприметный, но горластый человек с интонациями, весьма напоминавшими начинающего фюрера Третьего рейха, в мегафон стал призывать народ к справедливому бунту и расправе над продажной властью. Народ не остался равнодушным к призывам и ответил свистом и крепким словцом, скандируемым хором. Потом «фюрер» потребовал к ответу мэра. Толпа стала скандировать его последние слова.

Саша озадаченно крутила головой в поисках стражей порядка, присутствие которых обязательно в такого рода «мероприятиях». И… не увидела ни одного человека в форме. Это обстоятельство превращало происходящее в странный фантасмагорический сон. Понятно, что в Новоладожске милицейские подразделения не так многочисленны. Но хоть какие-то милиционеры здесь должны быть? Или они все испугались толпы и попрятались в своих отделениях?

— Вас что-то беспокоит, Саша? — спросил Николай, заметив ее растерянность.

— А вас нет? — откликнулась она. — Как человека, привыкшего работать с людьми…

— Как человеку, постоянно работающему с людьми, мне все это очень не нравится, — глухо проговорил он. — Мне трудно понять, что происходит. И что еще произойдет без настоящего руководителя…

— Этот клоун на грузовике на вождя никак не тянет. У меня создается впечатление, как будто снимают кино, — сказала Саша и осеклась. — Нет! В кино на массовых эпизодах работает целая армия ассистентов во главе с режиссером… — Она нахмурилась.

— Вы хотите воспользоваться камерой? — спросил Ершов, видя ее растерянный взгляд.

— Да, конечно… — ответила она и посмотрела в сторону нескольких журналистов, суетливо бегавших в толпе в поисках наиболее удачных ракурсов.

Толпа тем временем стала скандировать какой-то нецензурный лозунг, справа еще громче зашумела компания молодых людей в коже и цепях, и вдруг стекло огромного окна здания администрации звякнуло, треснуло и осколки, как в замедленной съемке, стали осыпаться. Народ словно ждал этого знака. В сторону здания полетели бутылки. Некоторые сотрудники, стоявшие на крыльце гостиницы, спешно скрылись за дверями. Ершов взял Сашу за локоть.

— Нет-нет, — взволнованно проговорила она. — Мы-то всегда успеем спрятаться. Такое впечатление, что в здании администрации никого нет.

— Спрятались, — предположил ее собеседник и, вытянув шею, спокойно произнес: — А вот и развязка. Никогда не думал, что в этом городке имеются такие машины.

— О Боже! — воскликнула Саша. — А я-то мучаюсь вопросом: где милиция?

На площадь со стороны трех улиц и переулка с ревом въезжали самые настоящие «бэтээры»…

Все остальное произошло в считанные секунды. Пулеметы, установленные на крышах бронетранспортеров, стали давать очереди поверх голов. Толпа взревела, заколыхалась, стали падать на землю мало что соображавшие люди: кто сознательно, укрываясь от пулеметных очередей, а кто попросту сбитый с ног обезумевшим потоком.

— Я знала! — воскликнула Фанни. — Я знала, что ничем хорошим эта поездка не обернется. И надо было нам приехать в город именно сегодня! Теперь они тут объявят чрезвычайное положение, и нам будет не выбраться.

— Я тебя не узнаю, — удивленно качал головой невозмутимый Бьерн. — Ты вроде бы уже перестала паниковать от всяких выходящих за рамки твоего понимания штук. Что, собственно, произошло? Обычные волнения недовольной общественности. Ты что, весну в Европе забыла? Когда пацифисты американские консульства громили? Там было гораздо страшнее.

— Ничего подобного, — проворчала она. — По телевизору показывали — все было очень пристойно.

— Ах, по телевизору, — рассмеялся Бьерн.

— Да… — проговорила Фанни рассеянно, потому что кое-что заметила. Вернее, не кое-что, а кое-кого. — Бьерн, может быть, я и ошибаюсь, но это она…

— Кто?

— Журналистка, которую мы видели по телевизору. Ну, которая про синелицых людей говорила, а ее потом на другом канале опровергали. И еще уверяли, что она скрывается. Во всяком случае, эта девушка очень на нее похожа.

Бьерн присмотрелся к стайке девушек в униформе, стоявших на ступеньках гостиницы.

— Да… — произнес он нерешительно. — Похожа. Но, к сожалению, это не она.

— Почему ты так решил? — с вызовом произнесла Фанни.

— Потому что журналистка не может одновременно работать горничной в гостинице.

— А с чего ты взял, что она там работает? — невинным тоном спросила девушка.

— Потому что на ней форма обслуживающего персонала гостиницы, — терпеливо, как ребенку, объяснил Бьерн. — Зачем журналистке так наряжаться? — пробормотал он, снова вглядываясь в компанию девиц.

— Работа у журналистов такая, — в свою очередь пояснила Фанни. — Иногда приходится переодеваться и кем-нибудь прикидываться. И потом, не забудь, она скрывается от властей. Карнавал для нее в этой ситуации просто необходим. Правда, я на ее месте совсем изменила бы внешность. Нарядилась бы… дряхлой старухой. Или мужчиной.

Бьерн посмотрел на нее с иронией.

— Смешной бы из тебя получился мужчина, — сказал он. — Мужичок-с-ноготок.

— Это Некрасов! Я помню, — воскликнула Фанни и тут же запоздало обиделась. — А тебя вообще невозможно преобразить. Верста коломенская.

— Запомнила? Молодец, — улыбнулся Бьерн.

— Вот бы с ней поговорить. Давай попробуем? — оживилась Фанни и вдруг вздрогнула от мощного рева моторов, раздавшегося совсем близко. Она оглянулась, увидела въезжавшие на площадь бронетранспортеры и почувствовала, как от ужаса у нее перехватило дыхание.

4. Это есть наш последний и решительный бой…

Сашу трясло. Администратор магазинчика умолял Ершова увести ее, потому что все сотрудники уже вышли через черный ход гостиницы и он намеревался закрыть заведение. Но Саша сидела на кожаном пуфике в кабинке для переодевания и уходить никуда не собиралась.

— Саша, — тихо проговорил Николай. — Ничего страшного не произошло. Серьезно никто не пострадал. Я видел. Они стреляли поверху. И это наверняка были учебные снаряды. А сейчас нам лучше отсюда уйти.

— Я не могу, — хриплым голосом произнесла она и… заплакала.

Как сказал оператор Валерка Братищев, и Алена была с ним совершенно согласна, интервью с мэром Новоладожска накрылось медным тазом. По независящим от администрации причинам. Но жалеть об этом не пришлось. Группе Калязиной посчастливилось снять гораздо более интересный материал. Правда, слово «посчастливилось» по отношению к происходящему было не совсем уместно. «Тивишники» рисковали не только аппаратурой, но и головами. Впрочем, потом, когда кошмар кончился, Алена удивленно, хотя и не без гордости подумала, что съемочная группа в эти страшные минуты была поистине на высоте профессионализма.

С такими людьми и на войну не страшно отправиться. Их смелость граничила с безрассудством. Потому что стоять под пулями (кто знал, холостые или настоящие выстрелы прозвучали на площади?) в полный рост человек разумный просто не в состоянии. Но они стояли. Валерка — на крыше автобуса, крепко держа в руках работающую камеру, редактор Мила — на земле, щуря близорукие глаза, а сама Алена… Алена только потом поняла, что она не только стояла, но еще и команды отдавала Валерке, какой план в ту или иную секунду брать. И на Милу кричала, чтобы та в машине укрылась, и шоферу Георгию приказала мотор завести на случай, если придется прорываться. Хотя еще через несколько мгновений стало понятно, что прорваться сквозь плотный ряд военных машин не удастся. Еще через несколько секунд она заметила бегущих к ним военных, велела Валерке вынуть кассету, поймала ее на лету, протянула Миле, а Миловская молниеносно, словно всю жизнь проделывала такие фокусы, сунула ее куда-то в недра своей просторной одежды и приняла вызывающую позу.

Парни в камуфляже приблизились. Камеру отняли, группу попросили сесть в автобус, приставили охрану. Но обыскивать немолодую и тучную Миловскую все же не решились. На высоте оказался и Валерка, когда бравый служака, поманипулировав с камерой, тоном шефа гестапо ласково спросил: «Где кассета, мальчик?» «Мальчик» выпучил глаза, потом виновато взглянул на Алену и быстро затараторил: «Простите, Алена Ивановна! Я заряжал, честное слово, заряжал! Не знаю, куда она подевалась! Вот черт! Такие кадры!» Алена подхватила игру, прошипела: «Ты что же, пустую камеру крутил?», а потом во весь голос высказалась с изрядным количеством эпитетов, что она думает о сопливых мальчишках, которые безо всяких на то оснований лезут в операторы. Вояки не только позволили повесить лапшу на уши, но и проглотили ее.

А потом был разговор с мэром, который, как оказалось, со слов простодушной секретарши Недолицымова Нюси, вместе со своими ближайшими сподвижниками и охраной отсиживался в подвальных помещениях, оборудованных по последнему слову техники на случай ядерной катастрофы. Алена знала, что такие помещения имеются в любом здании администраций крупных городов, но никак не предполагала, что Новоладожск в этом вопросе ничем от этих городов не отличается.

Мэр Недолицымов, к которому несколько часов назад народ высказывал свою любовь, был бледен, испуган и предупредительно вежлив. Руки он почему-то держал на своем сильно выпиравшем над брючным ремнем животе, словно беременная женщина, пытающаяся таким способом оградить будущее чадо от бед. «У каждого человека есть самое дорогое в жизни», — подумала Алена, глядя на живот и толстые руки мэра.

Кроме хозяина в кабинете находился двухметровый богатырь с квадратной челюстью и маленькими колючими глазками, которого Недолицымов представил Алене небрежно, сквозь зубы: «Полковник Сорокин». Сорокин не счел нужным встать, равнодушно и даже с каким-то пренебрежением к гостье кивнул. Алена оскорбилась до глубины души, ответила ему тем же и думать про него забыла.

— Мне очень жаль, что так получилось, Алена Ивановна, — говорил Недолицымов, изо всех сил стараясь придать своему лицу выражение невозмутимости. — Того, что случилось, не мог предположить никто. Это просто в голове не укладывается. Прошу простить меня, но сейчас я не готов к интервью, о котором мы договаривались.

— Я не настаиваю, — холодно произнесла Алена. — Мне только хотелось бы получить назад свою аппаратуру, изъятую военными.

— Да-да, — закивал Недолицымов. — Я распоряжусь.

— Спасибо, — слегка усмехнулась Алена. — Насколько я понимаю, распоряжаться этими военными вполне в вашей власти?

— Не совсем так, — Недолицымов попытался расправить свои покатые плечи.

— Следовательно, то, что произошло на площади, было вызвано не вашими распоряжениями? — продолжала интересоваться она.

Лицо мэра на глазах стало покрываться алыми пятнами.

— В определенной степени, — сказал он. — У нас не было другого выхода. Надеюсь… Я благодарен за ту помощь, которую мне оказали… Естественно, я не мог не обратиться за помощью. Что бы вы сделали на моем месте?

— Меня вполне устраивает мое место, — жестко произнесла Алена. — Но если бы случилось чудо, и я оказалась на вашем месте, я бы не стала стрелять в безоружных людей ни при каких обстоятельствах.

— Это были холостые выстрелы, — торопливо заявил мэр.

— Это легко проверить, — заметила Алена. — Достаточно поковыряться в стенках окружающих зданий.

— Никто не пострадал, — упорствовал Недолицымов. — Пулеметы стреляли поверху.

— Если не считать трех десятков людей с переломанными конечностями и раздавленными грудными клетками, — безо всякого выражения проговорила она.

— Вы знаете иные способы борьбы с разъяренной и пьяной толпой? — обиженно поинтересовался он.

— Знаю, — кивнула Алена. — Нужно работать так, чтобы люди не превращались в разъяренную толпу. Будь я на вашем месте.

— Все знают, как руководить, — тем же тоном произнес мэр. — А как сядете в это кресло, так поймете, что это не такая уж и большая радость.

— А вы в это кресло в поисках радости сели? — спросила она.

Недолицымов растерянно засопел. Алена не стала дожидаться ответа на вопрос, который оказался для мэра риторическим, и задала другой:

— Насколько обвинения людей в адрес руководства города соответствуют действительности?

— Ч-что вы имеете в виду? — напыжился мэр.

Алена подумала, что если он все это время отсиживался в подвале, то наверняка не видел лозунгов. Она воспроизвела по памяти наиболее приличные из них.

Лицо Недолицымова покрылось мелкими капельками, и он в растерянности оглянулся на Сорокина. Сорокин задвигал желваками и произнес:

— Инсинуации. Все инсинуации.

Недолицымов, ободренный поддержкой начальника УВД, закивал:

— Именно! Инсинуации. И я бы даже сказал — провокации! Администрация города никому ничего не продавала. И не собирается продавать.

— Могильники под Новоладожском — тоже инсинуации? — не отставала Калязина. — А зачем в город перегнали более двух десятков тяжелых экскаваторов? Что за строительство здесь затевается?

— В свое время вы получите об этом подробную информацию, — важно изрек Недолицымов. Но уже сейчас можно сказать, что планируется расширение производства химического комбината. В свою очередь, это требует строительства дополнительных корпусов и реконструкции старых. И никаких могильников, клянусь честью!

— Строительство будет вестись на противоположном от комбината берегу реки? — невинным тоном поинтересовалась Алена. — Ведь экскаваторы находятся, если я не ошибаюсь, там?

— А почему вас это удивляет?

— Ну как же? — усмехнулась она. — Строительство новых корпусов комбината логичнее было бы осуществлять поблизости от старых, а не на расстоянии десяти километров.

— Вы рассуждаете, как дилетант, — скривился Недолицымов. — Проектировщикам виднее, где строить.

— Допустим, — примирительно кивнула она. — Но обычно люди выходят на площадь в самых крайних случаях, а не просто пар выпустить. Вы можете успокоить общественность и официально заявить перед камерой, что могильники под Новоладожском строиться не будут?

— Да, — Недолицымов выпрямился и посмотрел Калязиной прямо в глаза. — Это я могу заявить со всей ответственностью. И могу представить все документы проектировщиков. Более того. Сейчас в городе работает европейская экологическая комиссия. Она также сможет подтвердить, что от химического комбината не исходит никакой угрозы для жизни и здоровья граждан.

— Я обязательно встречусь с представителями этой комиссии, — пообещала Алена, а про себя подумала, что в Новоладожске происходит какое-то грандиозное светопреставление, не поддающееся квалификации. Требовалось срочно связаться с Александрой. Вдруг у той появилась новая информация о неразберихе в городе?

Возвращаясь поздним вечером в Питер, некоторое время группа ехала молча. После пережитого каждому было необходимо привести в порядок чувства и мысли. Потом Мила Миловская угрюмо пробасила:

— Не сходится.

— Что? — встрепенулась Алена.

— Ничего не сходится, — сказала Мила. — Слишком быстро они подавили волнения. Даже если военная часть находится неподалеку, они слишком быстро приехали.

— А они заранее знали, что толпа соберется, — высказал предположение Валерка. — Стукачи в таком деле всегда найдутся.

— Согласна, — ответила Мила. — Ты, Валерий, не по годам умный. Только не забывай, что нас пригласили не народный бунт снимать, а совсем другое. Колобок этот ясно дал понять, что ему очень не хочется, чтобы мы показали произошедшее. Да и кому захочется!

— То есть о митинге он заранее не знал? — задумчиво проговорила Алена.

— Получается… — кивнула Мила.

— Не сходится, — согласилась Алена.

— Не сходится, — отозвался эхом Валерка. — В новости будете материал давать?

— Обязательно, — сказала Алена. — Зря, что ли, ты жизнью рисковал?

— А я — своей невинностью, — заулыбалась Миловская. — Слава Богу, что им не пришло в голову меня пощупать. Плакала бы кассетка.

— Посмотрел бы я на них после этого, — засмеялся Валерка, глядя на необъятную фигуру редактора программы. — Сделала бы из них наша Мила что-то маленькое и плоское. Как в анекдоте про слепых слонов.

— Не сходится, — сказала Фанни Бьерну. — Если взглянуть на этот бедлам объективным взором, то есть во всем происходящем какая-то неправильность. Я помню, что ты говорил. Что эту страну нельзя мерить привычными мерками. Но даже для нее это чересчур.

Они с Бьерном находились на площади до самого конца. И не потому, что ничего не боялись, в том числе и выстрелов. Просто при всем желании им не удалось вовремя выбраться из толпы. А когда к площади стали приближаться бронетранспортеры и толпа заволновалась, их стиснули со всех сторон, и все превратилось в один сплошной кошмар. «Я знала… я знала… — бормотала себе под нос Фанни. — Ничем хорошим поездка в Россию обернуться не могла…» Каким образом им удалось вылезти из этой мясорубки целыми и невредимыми, для них до сих пор оставалось непостижимым, хотя с момента кровавого столпотворения прошло уже более двух часов. Александру они, конечно, упустили. Но благодарили Бога, что с ними ничего не случилось. Сейчас они сидели в номере Фанни, пили светлое пиво и пытались прийти в себя.

— Не сходится, — повторила Фанни упрямо.

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Бьерн.

— Подумай, — попросила девушка. — Ты почти полжизни провел в России. Объясни мне, что это все означает?

— Слишком много впечатлений, — усмехнулся он. — Если бы это произошло в кино, я бы сказал: перебор у этого парня-сценариста с фантазией.

— Вот именно, — кивнула она. — Бронетранспортеры, разгоняющие митинг, это вообще ни в какие рамки не укладывается. Неужели они не могли справиться силами городской полиции?

— Милиции, — поправил ее Бьерн.

— Хорошо, милиции. Но я не видела на площади ни одного стража порядка. В России они занимаются другими проблемами?

— Да нет… — неуверенно пожал плечами молодой человек. — Они должны были там быть, безусловно. Но они, наверное, находились в другом месте. Вот и пришлось поэтому вызывать военных.

— Допустим, — согласилась Фанни. — Это хорошее объяснение для представителей власти. Они этим могут оправдаться перед демократической общественностью. Скажут, что у них не было выхода. Но вот что мне непонятно. Никакой достоверной информации о перевозке сюда из Европы ядерных отходов нет. Это я точно знаю, мне Марк говорил. В средствах массовой информации такие данные тем более не публиковались. Теперь я тебе хочу сказать одну вещь. Знаешь, почему сюда приехали представители нашей экологической ассоциации? Потому что пришло письмо от одного местного журналиста. У него какая-то смешная фамилия, только я забыла, потом можно будет у Марка уточнить. Это он написал о всяких нарушениях на химическом комбинате и ужасной экологической обстановке в регионе. Но в письме не было ни слова о ядерных отходах. А люди вышли с плакатами протеста против могильников.

— Сарафанное радио, — сказал Бьерн по-русски.

— Что-что?

— Одна бабушка сказала другой бабушке, — объяснил он. — Бабушка сказала племяннику. И пошло-поехало. Бабушки в сарафанах. Это такая русская национальная одежда. Поэтому — сарафанное радио. Вчера в город пришли экскаваторы. Этот факт народ связал со строительством могильников.

— И сразу вышел на площадь? — покачала головой Фанни. — Так не бывает, понимаешь? Для того чтобы человека довести до акции протеста, неприятная информация должна капать ему в мозги неоднократно. А если верить твоим словам, что русских вообще трудно вывести из себя, то должна быть какая-то очень веская причина. Приезд экскаваторов и слухи о ядерных отходах, передаваемые бабушками, — этого мало.

— Ты умница, — кивнул Бьерн. — Два часа назад здесь произошло страшное событие. Его кто-то организовал — такие вещи, действительно, не происходят спонтанно. Зачем? Чтобы кому-то что-то продемонстрировать. Уж не вашей ли комиссии?

— Можешь считать меня сумасшедшей, — проговорила Фанни, — но именно это и пришло мне в голову прежде всего. Митинг организовали к приезду комиссии. Но с какой целью?

— Ну как? Допустим организаторы митинга узнали, что комиссия приехала, и решили дать понять, что в Новоладожске все плохо.

— А руководство города повело себя совершенно странно, — продолжала девушка. — Вместо того чтобы выйти к людям, попытаться разубедить их в том, о чем они кричали — о могильниках, о продаже земли, об отравленной воде и так далее, — оно вызывает военных. Или в России митинги всегда разгоняются подобным образом?

— Всякое бывает, — неопределенно ответил Бьерн. — Но в одном ты права: руководство города повело себя ужасно странно, даже глупо. Что будем делать дальше, госпожа Свенсон?

— Наверное, ребята из комиссии сейчас в гостинице, — сказала Фанни. — Пойдем узнаем, не требуется ли наша помощь. И наконец, я тебя познакомлю с Марком.

Бьерн поморщился. Вот уж чего он совершенно не жаждал, так это знакомиться с Марком. Частое упоминание этого имени злило его чрезвычайно. Интересно, почему она все-таки поехала в Россию с ним, а не напросилась в компанию к Марку? Или Марк ее просто не взял с собой?

Самые худшие опасения Бьерна подтвердились. Фанни была более чем неравнодушна к невысокому рыжему парню в очках с серьезным лицом и манерами скучного школьного учителя. Девушка смотрела на этого зануду с обожанием. «Теперь понятно, почему Фанни так увлеклась проблемами экологии, — с тоской подумал Бьерн. — И почему, наконец, поддалась на мои уговоры посетить Россию. Но черт возьми, что в нем такого необыкновенного? Неужели она не видит, что перед ней просто надутый индюк, воображающий себя спасителем человечества?»

О спасении человечества от экологической катастрофы Марк говорил много и с удовольствием. Они встретились в маленьком баре гостиницы на первом этаже, где кроме них находилась еще одна компания иностранцев — несколько солидных мужчин в белых рубашках и при галстуках. На реплику Бьерна, что новоладожская гостиница по контингенту вполне смахивает на филиал «Европейской», Марк небрежно заметил, что «белые рубашки» — серьезные бизнесмены из Лондона, инвестирующие местное химическое производство и ожидающие его, Марка, выводов об экологической ситуации в Новоладожске. Бьерн сильно сомневался, что англичанам нужны эти выводы. Ведь им здесь не жить. Главное, чтобы комбинат прибыль приносил. Если их интересует другая сторона дела, то это формальность. «Впрочем, — возразил сам себе Бьерн, — может быть, я рассуждаю, как типичный российский обыватель, а „белые рубашки“ — люди вполне цивилизованные».

Марк разглагольствовал о неизбежном апокалипсисе уже минут сорок. Бьерну хотелось встать и уйти, но он не желал оставлять Фанни наедине с занудой. Пожалуй, сейчас его впервые посетила мысль о непостижимости женской натуры. До сегодняшнего дня он был уверен, что типы, подобные Марку, не могут нравиться женщинам.

— Вы молодцы, что приехали, — высокомерно произнес руководитель экологической комиссии, одарив подобием улыбки Фанни и едва скользнув взглядом по Бьерну. Бьерн понял, что скучная часть доклада о спасении человечества закончена. Сейчас начнутся распоряжения и инструкции. Так и получилось. — Члены комиссии заняты работой двадцать четыре часа в сутки, — («Например, как ты сейчас», — подумал со злостью Бьерн.) — но времени все равно не хватает. В частности, совершенно некогда встретиться с местным журналистом, который первым забил тревогу и вызвал нас. Я запишу вам его координаты, а вы его отыщете и пригласите сюда.

— Этого нельзя сделать по телефону? — не удержался Бьерн.

Марк на несколько секунд замер, глядя на Бьерна поверх очков. Но Бьерн выдержал взгляд соперника, спокойно ожидая ответа. Наконец Марк поправил очки, деланно нахмурился и покачал головой.

— В том-то и дело, в том-то и дело… — проговорил он, усиленно изображая чрезвычайную озабоченность. — Я боюсь, не случилось ли что-нибудь с уважаемым господином Брыкиным. Ведь в сущности его поступок был вызовом, брошенным местной власти… В конечном итоге нам удалось настоять на своем визите. Но журналисту могли отомстить.

— В этом случае мы вряд ли сможем пригласить его к вам в гости, — сказал Бьерн.

— Молодой человек! — с пафосом воскликнул ровесник Бьерна и вскинул указующий перст к потолку. — Надежда умирает последней. Мы должны делать все от нас зависящее, и только сказав себе: «Я сделал все, что мог, и даже больше», мы можем позволить себе опустить руки. Я дам вам его адрес. И адрес редакции, в которой он работает. Вы знаете русский язык, расспросите о нем соседей и сослуживцев.

— Конечно, мы все сделаем, — заверила Фанни, опережая очередную реплику Бьерна. — Не беспокойся, Марк. А чем еще мы можем помочь?

— Необходимо выяснить, что правда, а что ложь в телевизионных сюжетах последних дней о Новоладожске, — заметил Марк. — Если бы вам удалось разыскать еще и ту журналистку, вокруг которой разгорелся скандал…

— Мы ее видели! — радостно воскликнула Фанни. — На митинге. Только потом, когда начался весь этот ужас, потеряли… к сожалению.

— Значит, она в Новоладожске, — важно произнес Марк. — Я так и думал. Найдите ее и договоритесь о встрече со мной.

— Пойди туда — не знаю куда, — по-русски сказал Бьерн. — Интересно, а чем будет заниматься он? И оплатит ли нам расходы на общественный транспорт?

— Перестань! — Фанни обожгла юношу сердитым взглядом. — Мы обязательно должны помочь ему. Ты же видишь, что здесь творится.

— Конечно, — вздохнул Бьерн и вдруг успокоился. Потому что Марк не собирался составлять им компанию в прогулках по Новоладожску. А прогулки под лозунгом «пойди не знаю куда» обещали быть долгими. Так что все складывалось замечательно.