Мышеловка капитана Виноградова

1

В дальних камышах громыхнуло — сначала один раз, а затем, перекрывая рассыпчатое эхо первого выстрела, дуплетом.

— Вон они! — Фомин уже стоял на дне лодки, и ствол его «бокфлинта» описывал короткую неторопливую дугу, в конце которой обычно… — Нет, черт, далеко!

Только сейчас Виноградов разглядел в темно-синем, загустевшем от ранних сумерек небе два силуэта: селезень шел впереди и чуть ниже утка старалась не отстать, часто перебирая крыльями.

— А может… — ощутив в онемевших от гребли руках холодную тяжесть ружья, он не мог сразу так взять и смириться с мыслью об упущенной добыче.

— В другой раз, Саныч. Поехали. — Фомин опустился на кормовую банку, вальяжно раскинулся, создавая телу максимум удобств для отдыха. Оружие он пристроил рядом с собой, предварительно щелкнув планкой предохранителя. — Сменить тебя?

— Да тут осталось-то… — вопрос был задан из вежливости, оба это знали. — Догребу!

Поправив под собой сырой брезент чехла, капитан милиции Владимир Александрович Виноградов навалился на весла.

К костру они вышли минут через десять, чуть ли не самыми последними.

— Ну наконец! — с упреком протянул непомерно тучный, из-за черных «запорожских» усов похожий на добродушного моряка, мужчина. Он только что закончил нарезать хлеб и теперь, пыхтя, раскладывал его на заменявшем скатерть куске брезента. — Здорово, мужики!

— Привет! — Виноградов пожал протянутую руку. Ехали они сюда на разных машинах, в озеро ушли, не дожидаясь дуг друга, поэтому даже поздороваться толком не успели. — Как сам?

— Жив пока…

Владимир Александрович помнил подполковника Смирнова еще стройным, подтянутым офицером — до Афганистана, тяжелого ранения, многомесячного кочевания по госпиталям, завершившегося неудачной «гормональной атакой». Рискованный эксперимент с не разрешенным еще к применению медицинским препаратом сохранил Герою Советского Союза капитану Смирнову жизнь, но… кителя и брюки теперь шились ему в ателье, каждый раз пробивая огромную брешь расходом материала в небогатом бюджете ХОЗУ. Впрочем, Юрий Михайлович не комплексовал, форму надевал только по крайней надобности, благо должность заместителя начальника службы по работе с личным составом Главка позволяла.

— Ну-ка, подвинься!

Виноградов шагнул в сторону, пропуская пятящегося Фомина, — вместе с молчаливым Толиком Польских из регионалки, регионального бюро по борьбе с организованной преступностью, они, аккуратно держась за концы струганой жердины, снимали с огня котелок с картошкой.

— Готово! Тушенка у тебя?

— Здесь… — выгреб откуда-то из-под коряги десантный ранец Смирнов.

— Пусть капитан открывает, ему по сроку службы положено!

— Ладно! Развели, понимаешь, годковщину… — уже орудуя охотничьим ножом, проворчал Владимир Александрович.

— А эти где? — зная, что его поймут, спросил Фомин.

— К машинам пошли. Добычу прятать… — хмыкнул Смирнов. — Да что ж ты творишь, нехристь! Разве ж так делают!

Он вырвал у Фомина большую деревянную ложку, придвинул к себе котелок и принялся энергично перемешивать консервированное мясо и картошку.

— Вот как надо! А еще — ОМОН… Совсем, что ли, сил нет?

— Много взяли? — поинтересовался Виноградов у Польских.

Толя пожал плечами.

— Не то чтобы… Я двух, Герой одну. И у них четыре, кажется.

— А мы — пять! Да еще двух, самое меньшее, не нашли. Там камыши, черт, не продерешься…

— О! Потихоньку, я вижу, собираемся… Пора, пора! — из зарослей в очерченный огнем круг вступили двое. Тот, что постарше, седой, в армейском камуфлированном ватнике, нес две бутылки коньяка и пакет яблок. Виноградов встречался с ним пару раз в Управлении налоговых расследований, а вот со вторым познакомился лишь сегодня, знал только, что из Москвы, зовут Виктор.

— Ну-ка, похвастайтесь!

— Смотрите… — Фомин мотнул головой в сторону, где живописно были выложены добытые им и Виноградовым утки.

— Неплохо, неплохо! Надо признать, что в командном зачете…

— В личном тоже. — Владимир Александрович справедливости ради поступился славой. — Моя тут одна только. Остальные — доблестный ОМОН. Плюс еще двух не достали.

— Не достали! Чуть-чуть — не считается. Мы, может, тоже не нашли в камышах, еще побольше вашего! — с профессиональным нахрапом встряли в разговор подошедшие последними Саша и Андрюша, молодые и румяные сыщики из Управления уголовного розыска — один из «убойного» отдела, другой — по квартирным кражам.

— Все, время! Прошу, наконец, к столу, — пробасил Смирнов.

— Нет, так на конец — или к столу, я не понял? — не удержался Фомин.

— Да садись ты. Водка греется! — пихнул приятеля Виноградов.

Последний раз зачерпнув треснутой деревянной ложкой, Владимир Александрович передал котелок с варевом примостившемуся рядом Польских:

— Не могу больше. Не лезет.

— Да ну… Слабак! Смотри, как надо! — Анатолий плеснул себе на донышко «Пшеничной», благо пили уже давно без тостов, по самочувствию, и азартно принялся за еду.

— Еще пару полешков подкинь, кто там ближе! — привычно скомандовал взявший на себя роль распорядителя застолья Герой.

— Щас нарисуем! — не без труда оторвался от земли Фролов.

— Нет, я вот что имею в виду… — голос Саши-«убивца», как его здесь называли, зазвучал неожиданно громко. Он, не закончив, смущенно закашлялся. — Простите!

— За что! Вы на охоте сегодня в первый раз, восприятие свежее, — ободрил его москвич.

— Я имел в виду, что вот утки летают и чайки. Над одним озером. Уток бьют изо всех дыр, из-под каждого камыша, чуть зевнешь — и приветик. А чайки на хрен никому не нужны, тут же от берега к берегу болтаются, орут, галдят. Плевать им на все!

— Ну и что?

— Да ничего… Просто, вот как они между собой, нет, точнее, как утки к этим сукам относятся? Или никак?

— Эка ты да-ал! — хохотнул далекий от отвлеченных материй Фомин. — Силен! Птицу сукой назвать, а?

— Мораль сей басни такова: воняй больше и ори громче, тогда не тронут! — вставил Виноградов.

Расхохотались все, даже чопорный гость из Москвы.

— Ладно, товарищи офицеры. Давайте-ка к делу. — Михаил Анатольевич, тот самый седой из «налоговой», самый старший из присутствующих, произнес это хотя и не громко, но выделив голосом обращение. Легкомысленное настроение разом испарилось. — Прошу. Виктор Евгеньевич представляет координационный совет движения…

— …Таким образом, работа ведется по всей стране. Никого из присутствующих не надо убеждать в том, что времени остается крайне мало. Однако и рисковать, торопиться мы не имеем права — история вряд ли предоставит нам возможность второй попытки. Да, и особо хочу подчеркнуть: мы не стремимся к свержению существующего конституционного строя, речь не идет о вооруженном перевороте, хотя на определенном этапе, вероятно, и придется использовать имеющийся потенциал… — Москвич говорил уже минут десять, ни разу не сбившись, грамотно, аргументированно, однако, как показалось Виноградову, с внутренней скукой. Так умные замполиты застойных времен справляли свои обряды в воинских частях и милицейских подразделениях.

И как бы в подтверждение мыслей Виноградова прозвучало:

— Пользуясь известным постулатом, скажу: налицо революционная ситуация. Очевидно, что «низам» все до смерти надоело, не менее очевидно, что и «верхи» уже не могут контролировать ситуацию… Вот Михаил Анатольевич описал мне в целом ситуацию в вашем городе, вы ее знаете не хуже!

Нахал, подумал Виноградов, вот твое писарское высокомерие и проявилось. Что значит — «не хуже»? Мы ее на своей шкуре чувствуем… Это на наших глазах начальники сначала пестуют разветвленную преступную инфраструктуру города, а затем с бухты-барахты, к очередной политической кампании сажают тех, на ком держалось хоть какое-то подобие стабильности — Тамарина, Старышева… Кидают братьев-омоновцев против черных — а потом отдают их со всеми потрохами, с кепками-дубинками, прокуратуре. Из органов вышибают лучшие кадры, а замполиты как протирали штаны — так и продолжают… Фашисты, сионисты, коммунисты, националисты и прочие патриоты — кого сажать, кого не сажать? Тут не только у сержантов голова кругом идет! Устроили, понимаешь, единый фронт против злополучных торговцев с Кавказа, лишь бы люди опять на Смольный и Таврический не пошли.

— На кого же опираться? Где та сила, которая способна вытащить страну из кризиса? Армия? Нет, не те времена, да и армия не та, даже если захватит власть… Что там говорить, и так ясно. Рабочий класс, крестьяне, интеллигенция? Ну, это мы уже проходили, комментариев не нужно. Госбезопасность? Сами понимаете — нет… — Виктор Евгеньевич сделал уместную и строго дозированную паузу. — Только органы внутренних дел, милиция способны взять и с честью выполнить эту миссию! Мы есть везде, нас достаточно много… Техническое оснащение, каналы связи, структура управления, вооружение, наконец — по каждому из этих показателей в отдельности мы, разумеется, уступаем чекистам и армии, но в целом… Обширная сеть источников информации, даже вся пресса, что тоже немаловажно! А кадры? Кто, скажите, лучше оперативника ОБХСС знает бреши в экономике на своем обслуживаемом участке? Кто лучше знает взяточников, расхитителей, просто хреновых руководителей? А уголовный розыск? Этим бы ребятам чуть бы больше правовой свободы — и улицы наших городов превратятся в места не только красивые, но и безопасные… Вы извините меня за прописные истины, если бы они были вам не знакомы — мы сейчас не сидели бы здесь. Именно такие, как вы, образуют сейчас становой хребет Движения, координационный совет которого я представляю, а в недалеком будущем возглавят командные структуры обновленной Державы!

— Знаешь, что мне все это напоминает? — шепнул Виноградов соседу.

— Ну?

— «Союз меча и орала»… Ильф и Петров… «Я дам вам парабеллум»… Вы в каком полку служили?

— Ты что, Саныч, дурак? — вскинулся недоуменно Анатолий.

— Ага, — бесхитростно подтвердил Владимир Александрович. При такой постановке вопроса он никогда не спорил.

На утренней зорьке все отстрелялись одинаково плохо.

— Как тебе?.. Я не про охоту. — Фомин утрамбовывал в багажнике рюкзаки, и Виноградов даже не сразу понял, что приятель обращается к нему.

— Я понял… А никак. Игры со спичками в детском саду.

— Ну да-а, — вздохнул омоновец. — Но что-то делать надо?

— Надо… Да-да, иду! — Владимир Александрович подхватил закопченный котелок, кружки, несколько ложек и заторопился к берегу, повинуясь приглашающему жесту Михаила Анатольевича.

Через несколько минут посуда была вымыта, но ни тот, ни другой не торопились вернуться к машинам.

— Что решили, Владимир Александрович?

— Согласен.

— Все взвесили?

— Мы ж не дети, товарищ полковник… Авось пронесет.

— Не пронесет.

— Да это я так, сам понимаю… На вас не рассчитывать, так?

— Не рассчитывать. Шансы на то, что после этого вас оставят в органах, — почти нулевые. При большом везении придете в себя участковым где-нибудь в области.

— Да-а… Ладно, давайте!

— Держи, капитан.

Из-под ватника появился бело-голубой полиэтиленовый пакет, небольшой, но, судя по всему, довольно тяжелый. Виноградов аккуратно принял его, отогнул край. Взглядом выхватил плотную белизну упаковок, строчки типографского шрифта…

— Проверяли?

— Сам. Лично. Все чеки — подлинные. Ровно три тысячи пятьсот.

— Расписку надо?

— Нет.

— Тогда все. Как договорились.

— Ни пуха!

— К черту! Я первым вернусь, не возражаете? — И Виноградов, рывком поднявшись, направился в сторону охотбазы.

2

Едва ступив на перрон, Владимир Александрович оказался в крепких и довольно бесцеремонных объятиях.

— Товарищ полковник! Город-герой Приреченск приветствует доблестную питерскую милицию!

Черная щетина усов дважды, по местной традиции, ткнулась в щеки Виноградова, и старинный приятель Сергей Кинчев отпустил наконец гостя. Пахнуло вином и хорошим одеколоном.

— Вольно! Та-ак… Выглядишь неплохо, толстый, загорелый… Усы на месте, а с этим как? — Владимир Александрович ткнул неожиданно сложенной в горсть ладонью в низ живота встречающего.

— Порядок! Никто не жалуется… — самодовольно хохотнул Кинчев.

— А салют где? — капризно огляделся Виноградов.

— Чего-чего, а этого у нас хватает. Даже слишком, — произнесла приблизившаяся женщина лет пятидесяти, полная, с усталыми умными глазами и тяжелым пучком собранных на затылке седоватых волос. — Римма Ивановна! — представилась она.

— Очень приятно.

— Наша главная медицинская начальница, — уважительно прокомментировал Кинчев. И хлопнул по плечу стоящего рядом с ней русого, носатого парня:

— Штефан — самый лихой водитель системы Министерства внутренних дел… Ну и по другим вопросам тоже не промах, кличка — Осеменитель, ха-ха! Мой ординарец теперь.

— Приветствую, — мужчины обменялись рукопожатиями. — А где Василий?

— Потом… потом! — ломая возникшую было тяжелую паузу, заторопился Кинчев. — Вещи где?

— Все здесь, — показал на небольшую спортивную сумку, висящую на плече, Виноградов. — Командуйте, товарищ майор!

— Между прочим, подполковник. Без шуток, уже почти месяц, — назидательно подняв палец, остановился хозяин. — И должность — заместитель министра самых что ни на есть внутренних дел, самой что ни на есть героической Приреченской республики, так что…

— Убил… унизил, растоптал! — шутливо схватился за сердце Владимир Александрович и сделал вид, что пытается рухнуть на колени. — Не вели казнить!

— Ладно… прощаю! — под общий смех смилостивился Кинчев и вдруг хлопнул себя по лбу: — Ох, забыл! Давай быстро! — скомандовал он Штефану, уже свинчивавшему крышку с пластиковой канистры. — За встречу — по паре капель!

Рубиновая жидкость плеснулась в подставленные стаканы.

— Вижу, встретили? — Как из-под земли вырос огромного роста широкоплечий офицер в камуфляже с трехцветной российской нашивкой на левом плече. Издали за происходящим наблюдали два солдата; по манере носить кепки, закатанным рукавам и вольно расстегнутым воротникам на загорелых шеях Виноградов безошибочно определил профессионалов.

— А как же, Дмитрий Иваныч! Знакомься, Володя: помощник военного коменданта, наш добрый друг и защитник. Мировой мужик!

— Да ладно тебе, Сергей… Бубликов!

— Виноградов! — здоровяк пожал руку корректно, стараясь не повредить, что Владимир Александрович сразу же оценил.

— Как Питер? Я сам оттуда…

— Дожди. Но не стреляют. А здесь как?

— Увидишь. Не куришь, случайно?

— Сам — нет. Но для хороших людей, тем более — земляков… — Виноградов достал приготовленную для такого случая пачку «Беломора», по старому — фабрики Урицкого. — Подарок!

— Достойно. Спасибо. Сергей, друзья у тебя… уважаю!

— Ну, как! — Кинчев приосанился, он любил, когда ему говорили приятное, и не скрывал этого.

— Что у гостя с документами? Решили?

— Вот на всякий случай. — Виноградов протянул бордовое, с золотым тиснением удостоверение корреспондента газеты «Невский берег». Этот документ прикрытия нигде не значился, газеты такой в помине не существовало. — А для домашнего использования больничный лист, со вчерашнего числа — до пятницы. Острое респираторное заболевание. Температура. Кашель.

— Ох, мальчики… — покачала головой Римма Ивановна.

— Мы не об этом, — взглянув на бумаги, вернул их Бубликов. Потом перевел глаза на Кинчева. — Ладно, что ж поделаешь… Выручим.

Он достал из кармана сброшюрованную пачку розовых бланков, аккуратно вырвал один из них, что-то пометив для себя на перфорированном корешке.

— Сами заполните. Под твою ответственность! — протянул он листок Кинчеву.

— Ну спасибо! Саныч, это знаешь что такое? Это пропуск военного коменданта, «вездеход»! Ува-ажил… Чуть-чуть за встречу? Из собственного подвала, а?

— Возражений нет… Будем здоровы! — Бубликов со вкусом выпил, закусил грушей.

— Двинулись!

Уже с сине-желтого милицейского «уазика», прощаясь, офицер чуть придержал ладонь Виноградова:

— Не лезь куда не надо без нужды. Понял?

— Постараюсь.

— Ничего, он завтра утром — назад! — высунулся из окошка Кинчев. — Как-нибудь сбережем…

— Уж постарайтесь. Счастливо отдохнуть!

Взревев и чуть не встав на дыбы, машина сорвалась с места.

— Что наделали, гады! — не удержался Виноградов, когда за очередным поворотом открылась панорама центральной части города.

Пышная, еще не тронутая в этих благодатных краях осенней желтизной зелень не могла скрыть страшных разрушений, причиненных недавними бомбежками. Изуродованные витрины универмага, причудливый излом осыпавшейся стены горсовета, на месте здания милиции — закопченный остов. Огромное жаркое солнце в безоблачном небе беспощадно высвечивало самые мелкие детали.

— Ты Микрорайон не видел… Помнишь, мы в позапрошлом году с Яковлевым туда ездили? С Генкой еще?

— Помню.

— Так там уличные бои были… Лучше не смотреть. У больницы останови! — сказал водителю Кинчев. Они сделали традиционный круг по площади, мимо великолепного монумента фельдмаршалу, основателю города и одному из символов Российской державности, проехали еще два квартала.

— Сходи осмотрись!

Штефан достал прикрытый курткой автомат, повесил его на плечо и, аккуратно прихлопнув за собой дверь, вышел из машины.

— Привез?

— Да. — Виноградов, чуть повозившись, вытянул из-за пазухи туго спеленутый полиэтиленом и перетянутый аптечной резинкой брусок. Протянул женщине. — Здесь шесть тысяч. Долларов. Проверьте.

— Что вы!

— Проверьте! — уже тверже сказал Владимир Александрович.

— Порядок такой, — пояснил, принимая у Риммы Ивановны валюту, Кинчев. Он аккуратно стянул черное эластичное кольцо, развернул прозрачную пленку, затем газету. Пересчитал купюры. — Шестьдесят на сто. Все верно.

— Спасибо вам, Володя! Спасибо, милый… — Женщина вдруг заплакала, неуклюже заталкивая доллары в карман цветастого платья.

— Да мое-то дело, Римма Ивановна, голубушка… — Виноградову стало не по себе, защипало глаза. Кинчев молчал, отвернувшись в сторону.

— Если бы вы знали… Благослови вас Господи!

Идти было довольно приятно, хотя и несколько жарко. В голове шумело от молодого, нежного и терпкого домашнего вина, сытый желудок норовил ввергнуть организм в сонную истому. Виноградов обернулся: сзади, в нескольких километрах, белел в густом кольце деревьев Приреченск, столица одноименной, никем не признанной, но вполне ощутимо существующей республики. Отсюда он казался нетронутым и тихим.

— Красота-а! — вздохнул Владимир Александрович.

— Угу, — кивнул Штефан.

— Ваше превосходительство! — окликнул Виноградов ушедшего вперед Кинчева. — Ау! Куда идем-то?

— К хорошим людям, брат. К очень хорошим! — не оборачиваясь, ответил молодой подполковник.

Судя по географическим картам, река была в основном не очень извилистой, с редкими излучинами и разливами. Место же, куда хозяева привели Виноградова, представляло собой весьма крутой изгиб русла, заметно вклинивший кусок республиканского берега на территорию, с некоторых пор ставшую враждебной.

На высоком холме, доминировавшем над прилегающей территорией и являющемся для нее, что называется, «господствующей высотой», было оборудовано немудреное фортификационное сооружение из мешков с песком и плетеных, наполненных землей корзин, кое-где дополненных железобетонными блоками. Постоянные обитатели и нечастые журналисты прозвали это место «кордоном», и это старое казачье название привилось, попало в официальные сводки, приказы, разного рода мирные договоры и протоколы.

— Мир дому! — спрыгнув в траншею, поздоровался Кинчев.

— Привет начальству! — милиционер в форме, трое приреченских гвардейцев и казак, лохматый и бородатый дядька, ни на минуту не снимавший пыльную, ломаную фуражку с синим околышем.

Один из гвардейцев полулежал у пулемета, остальные обильно закусывали.

— Присоединяйтесь, мужики! — после того как все перездоровались, пригласил милиционер.

— Ну-ка, Штефан… — на импровизированный стол Кинчев выставил бутылку водки, початую канистру и несколько пакетов снеди. В ответ откуда-то из-под папиросных ящиков возник баллон — трехлитровая банка самогона. Как заметил Виноградов, она была уже не первой; еще в одной, небрежно отставленной в сторону, мутноватая жидкость едва прикрывала дно.

Выпили. Поговорили. Потихоньку прикончили две пачки выложенных Виноградовым папирос. Начало темнеть.

— Можно поглядеть? — переместился к дежурившему у пулемета Владимир Александрович.

— Поглядеть?.. Ну глянь. — По тону капитан понял, что Кинчева кордонники уважали, если привел гостя, значит, обижать его нельзя… но любовь с первого взгляда здесь не в ходу.

— Только дуру не трогай! — из дальнего угла траншеи крикнул казак. Усмехнулся: — А то тут приезжали… Любители пульнуть, так их мать! Он, гад, стрельнул — и уехал, а мы неделю голову поднять над бруствером не могли.

— Имей совесть, Борода! — вступился за гостя Кинчев. — Видишь же — человек серьезный. Ну-ка, подожди!

Он ловко перебрался к Виноградову и ткнул рукой влево:

— Машину мою помнишь? Ласточку?

— Ну?

— Смотри туда!

У самого берега, там, где некогда оживленная дорога упиралась во взорванный мост, топорщилась куча скомканного, некогда выкрашенного в белый цвет металла с неестественно задранной, оплавленной таблеткой колеса.

— Когда летом мы их из города выбили, я вернулся домой — нет машины. Соседи говорят, те, суки, угнали, все же знают чья, тачка известная… А тут Васька мой — ты его еще «Петькой-ординарцем» дразнил, помнишь? — прибежал, говорит, видел машину у границы, бросили ее, бензин, наверное, кончился… Я говорю, стемнеет, сходим отгоним. Тогда у снайперов еще инфракрасных прицелов не было, риск минимальный… А к вечеру закрутился, в штаб вызвали, потом президент собирал… Василь и говорит, я один, а что — он моего «Москвича» как облупленного знал, не хуже, чем свой «козел» милицейский! Я ключи дал.

— Подстрелили?

— Хуже. Они думали я лично за своей ласточкой прибегу, так бы и было, но… В общем, он завелся, тронулся — тут и рвануло! Аж две мины заложили…

— В Афгане так трупы заряжали, — сказал прислушивавшийся к разговору гвардеец.

— А здесь — кто ждал? Так что Васька мою смерть принял, я теперь как Кащей Бессмертный! Ладно, давайте — за помин души…

Ночь прошла, на юг прогромыхал пассажирский поезд и не по-северному внезапно начало темнеть.

— Через час — твой. — Кинчев глянул на часы, циферблат был уже вполне различим. — Может, задержишься? До послезавтра?

— Да знаешь же, Сергей, не могу. Больничный липовый, врачиху подведу… И дел навалом.

Они стояли на балконе стандартной хрущевской пятиэтажки, в комнате спали сыновья хозяина и его молодая, очень милая жена.

— Саныч, ты Гусенко помнишь?

— Конечно. Он ведь замначальника горотдела был, так? Я его еще раньше, чем тебя, узнал, в первую командировку…

— Саныч, он весной к тем ушел, в полицию. Ба-альшим начальником стал, чуть ли не главным комиссаром… Мы вместе среднюю школу милиции закончили, работали дверь в дверь, да что там — росли на соседних улицах! — Кинчев зябко передернул плечами. — А в июле я его застрелил. Седьмого числа, утром. Они пытались фабрику удержать, а наши их выбивали… Вот так!

— Да-а…

— Ты готов? А я пойду оденусь, пора идти. — Кинчев шагнул в квартиру, стараясь не разбудить семью.

Виноградов пожалел, что не курит.

С Сергеем Кинчевым они впервые встретились в антиалгокольном восемьдесят пятом. Молодой опер ОБХСС Володя Виноградов высунув язык мотался по необъятной тогда стране, собирая и увязывая раскинутые от Мурманска до Одессы нити и ниточки одной развеселой компании спекулянтов-гастролеров. Занесло его и в Приреченск, где на удачу дежурил по горотделу недавно выписанный из госпиталя по причине ножевого ранения знаменитый местный розыскник капитан Кинчев. Слово за слово — дела побоку, все на помощь доблестной ленинградской милиции! Вдвоем накопали столько — на пять командировок хватит… Ну и отдохнули, конечно, — что-что, а гостей здесь принимать всегда любили. А провинциальная милиция — это не в большом городе, всегда вес имела. Они понравились друг другу сразу, Виноградов и Кинчев — грубоватый, бесцеремонный, отчаянный женолюб, гурман и ценитель вин, влюбленный в себя, что не редко, и в свою милицейскую работу, что встречается значительно реже. Сдружились семьями, друг у друга проводили отпуска, выдумывали себе командировки такие, чтобы ненароком, хоть на сутки, — но заглянуть по знакомому адресу.

Потом стали видеться реже, и Виноградов только по телевизору в репортажах из горячих точек высматривал с тревогой, не мелькнет ли в кадре знакомое лицо с лихим разлетом усов.

А теперь — заместитель министра, не хухры-мухры! Хотя какой был — такой и остался, с болгарским огненным темпераментом и милицейской хваткой.

— Пошли! Прощаться не надо, пусть спят.

— Как скажешь…

По привычке ускоряя шаг, они направились по просыпающемуся городу на вокзал.

— Еще раз спасибо, дружище. На эту валюту мы сможем купить столько всего для госпиталя — это даже не представить! Серьезно.

— Я знаю. Поэтому и подписался.

— Эх-ма! А может, обойдется? Давай мы бумагу от министра пришлем… Хочешь — расписку официально оформим?

— Ага. И еще прессу подключим — газеты, телевидение. Этакий легкий скандальчик всем на потеху.

— Ладно, выгонят — перебирайся к нам. Начальником отдела сразу же, квартиру изыщем. Восстановим в органах — имеем право.

— Буду иметь в виду.

— Я серьезно.

— Я тоже не шучу. Лишь бы не посадили.

— Отобьем, Саныч! У нас теперь такие «коммандосы» есть — любую тюрягу по кирпичикам разнесут, хоть слона выкрадут и сюда доставят… А в Приреченске — поди достань тебя!

— Сплюнь три раза! Трепло ты, а не замминистра.

— Ну не скажи… Ты мне вот что, Саныч, проясни напоследок… Все эти конспирации, комбинации, акции — мастурбации, мать их! — словом, все это движение — как, серьезно? Или, блин, очередная авантюра, после которой опять всех с голой задницей оставят? Может, это там наверху кабинет побольше и кусок пожирнее поделить не могут? Только честно!

— Честно… Не знаю. Идея вроде благая, лозунги тоже — но это же, сам понимаешь, шелуха. Из координационного совета никого не знаю, с режимом секретности у них все в порядке, а что касается своих, питерских… Мужики стоящие, я думаю лучшее, что в нашей системе сохранилось. Вам-то уже помогли чем-нибудь?

— Присылали людей, оружие… Формы милицейской через Москву подкинули. На прессу, чувствовалось, влияли — словом, грех жаловаться. Ну, и ты тут с зеленью, тоже факт!

— Так и плюнь. Не напрягай мозги — жизнь покажет.

— Постой! — Кинчев придержал Владимира Александровича за рукав. Они находились уже на территории станции, между беспорядочно перемешанными платформами, истекающими вонью цистернами и бурыми товарняками.

— Будь здесь, не двигайся!

Сергей решительно, но аккуратно, стараясь не запачкать щеголеватый джинсовый костюм, нырнул куда-то вниз, под мазутное брюхо вагона. В руке его Виноградов разглядел матовый брусок пистолета.

Коротко прошуршал гравий, и теперь уже сам Владимир Александрович услышал звуки, привлекшие внимание его спутника; они доносились, судя по всему, от грузового двора: мужские нервные голоса, приглушенные вскрики, металлический лязг.

Посмотрев на часы и тревожно вздохнув, Виноградов полез вперед за старшим по званию…

— A-а, все-таки не удержался? — удовлетворенно спросил спрыгнувшего с очередной подножки Владимира Александровича Сергей. — Ничего, сейчас уже пойдем…

Он откинул в сторону недокуренную сигарету и, не прерывая движения освободившейся руки, коротко и сильно ударил в живот стоявшего рядом с ним мужчину. К еще большему удивлению Виноградова, мужчина не упал, а только конвульсивно дернулся, мотнув безвольно свешенной головой. Вглядевшись, капитан понял причину — правое запястье задержанного было приковано никелированным наручником к ржавой скобе, торчащей на двухметровой высоте из пыльного бока вагона-рефрижератора.

Стоящие рядом милицейский сержант с усталым небритым лицом и вохровец в синей тужурке внимательно рассматривали подошедшего.

— Взяли, наконец, — счел необходимым пояснить Кинчев. — Четвертую ночь в засаде, и не зря! Молодцы ребята, орлы! Понимаешь, Саныч, гниды такие, повадились потрошить станцию — мясо, водку, детское питание… Вся Россия от себя последнее отрывает, шлют, чего у самих в магазинах нет, а эти с-суки… — Кинчев еще раз приложился кулаком, теперь к окровавленной физиономии вора. Брезгливо вытер руку о его же куртку. — Одного задержали, двое самое меньшее ушли, вот что плохо.

— Молчит, собака, как пионер! — возмущенно, но не без уважения сказал вохровец.

— Точно… Скажешь, гад? — приблизился вплотную к задержанному милиционер.

Тот, ощерившись, мотнул головой.

— Видел? — пожаловался Кинчев. — Что ж поделаешь… Ты вроде из Южно-Чапаевки? Да? — подполковник назвал шахтерский городок на востоке республики, у самой границы с Украиной. — Вот пусть с тобой местные мои коллеги и разбираются… Отправим тебя сейчас туда — а чего тянуть? Недалеко, прямо с этим поездом и отправим. Только вот билеты на товарные поезда не продают, что за жалость! Ну ничего — рядом пробежишься… Понял?

Взгляд задержанного метнулся сначала к наручнику, затем в голову состава, наполнился ужасом.

— Вижу, понял. И ладушки…

Кинчев шагнул назад, от вагона, принял от милиционера желтый железнодорожный флажок и махнул в сторону локомотива. Трехсотметровый поезд лязгнул по всей длине громоздкими сочленениями и нехотя тронулся с места. Задержанный начал пятиться, но сразу же потерял равновесие и заскреб ногами по гравию.

Кинчев опять взмахнул флажком:

— Стой! Так не честно, надо тебя другой рукой перестегнуть, чтобы по ходу движения, как у порядочных водится… — огромную массу мгновенно остановить было невозможно, поэтому вора еще метров десять проволокло.

— Или, может, расскажешь нам что интересное? Чтоб зря твоего участкового не беспокоить, а?

— Отцепите… отцепите, сволочи! Я все скажу, все…

— Еще ругается… — удивился милиционер, доставая из кармана ключи.

— Осуждаешь, а, интеллигенция? — спросил Кинчев, когда они прощались у вагона скорого пассажирского.

— Не мое дело.

— Эт-то верно… Пойми, мы имеем право. Мы его не заслужили, мы его завоевали… Веришь ли, каждый раз действует! Уже третьего вора на понт берем, с помощью операции «Паровоз» — это я так назвал, действует безотказно. Тем более что времени нет по всем правилам колоть. Да ты, Саныч, не думай — мы ж не убийцы. Машинист свой парень, все равно далеко б не поехал!

А Виноградов в первый раз не знал, верить ему или нет…

3

— Значит, вы не можете объяснить, откуда у вас чеки Внешторгбанка?

— Почему не могу? Могу… Я ж говорил, — закончил высшую мореходку, сам за границу ходил, хотя и немного. Друзей — полпароходства, вето на курс младше выпускался, кто — раньше…

— А конкретно кто сколько дал — говорить не хотите?

— Отчего ж это не хочу? Хочу… Но как-то вот не вспоминается! Время прошло, голова другим занята; если б знал, что вам понадобится, обязательно все документировал.

— Но хоть кого-то должны вы вспомнить!

— А кричать зачем?

— Простите…

— Бывает!

— Хорошо, но ведь это же уйма денег — полтора миллиона нашими. Где все-таки они? Может быть, вы что-то купили — дачу, машину… я не знаю — акции, что ли?

— Ива-ан Павлович! Ну стоит ли по новой, а? Вопрос, куда я их истратил, — дело мое, личное… Даже налоговой инспекции тут ловить нечего, при таком раскладе этот доход не облагается… — Виноградов почувствовал, что он почти на пределе. Господи, третий день подряд — всю душу вымотали, это они умеют! Таких бы мастеров, да в райотделы, на борьбу с бандитами и жуликами, а они, суки, в инспекциях по личному составу штаны просиживают.

Опрятный, довольно молодой мужчина с бережно зачесанными на явственную лысину каштановыми волосами и плоским невыразительным лицом канцелярской крысы — Иван Павлович Николаев, инспектор по особым поручениям аж из самой столицы, — обернулся на скрип открывшейся двери:

— A-а! Вот и товарищ Храмов.

— Не помешаю? — начальник морского отдела робко топтался у порога собственного кабинета. Виноградов не в первый раз за эти дни пожалел этого высокого, сильного и умного человека, своего первого учителя и бессменного шефа на протяжении девяти лет. Все управление знало, что до окончания проверки подполковнику Храмову задержали документы на присвоение очередного звания — представление, говорят, вынули прямо из машинки. И в стремлении вернуть ускользающую из рук папаху, он стремительно терял лицо. Судя по тем объяснительным, которые Виноградов читал, учитель отдал его даже без особого трепыхания.

— Нет-нет, заходите! Виталий Степанович, с вашими подчиненными совершенно невозможно разговаривать!

— Владимир Александрович, — пройдя и после некоторого замешательства решившись все-таки присесть на один из стульев, счел необходимым реагировать подполковник. — Ведите себя разумно.

Виноградов с трудом сдержал нервную усмешку. Сколько раз они с начальником теми же словами уговаривали, убеждали, обволакивали обнадеживающей паутиной кажущихся компромиссов, чтобы очутившиеся в кабинете подозреваемые по мере возможности собственными руками сокращали себе путь на скамью подсудимых. Что ж, умный учится на чужих ошибках.

— А я и пытаюсь вести себя разумно… непонятно, почему товарищ инспектор по особым поручениям обижается!

— Ладно… — Николаев положил перед собой массивный, матово отсвечивающий «паркер». — Ладно. Попробуем обобщить… а вы слушайте, подполковник, вас это тоже касается!

Начальник морского отдела поежился. Виноградов сел поудобнее.

— Почти десять лет назад Владимир Александрович Виноградов закончил высшее мореходное училище. На загранпрактике получил некоторое количество чеков Внешторгбанка или, как их еще называют, «бонов»…

— В восемьдесят втором году была их замена, так что эту сумму можно не учитывать — старый образец никто сейчас не принимает, — хотя его никто не спрашивал, вставил Храмов. — Так, Владимир Александрович?

— А я и не спорю, — пожал плечами Виноградов, — там чеков-то было — кот наплакал, сорок копеек в день курсантских суточных!

— Хорошо, — ровным, без интонаций голосом продолжал Николаев, — эту валюту мы не считаем…

— Э, стоп! Определимся сразу, я ведь уже десять раз объяснял. Чеки выдавались работникам плавсостава загранплавания взамен валюты, без права их обращения в таковую. До девяносто первого года статус их был совсем не тот, что сейчас.

— А что же с ними можно было делать?

— Или купить что-нибудь в «Альбатросе» — это такой специализированный магазин был, наподобие московских «Березок», или сдать в кассу — один к одному на рубли.

— Какие-то другие варианты?

— Можно было свернуть их в трубочку и засунуть…

— Владимир Александрович! — зашелся Храмов.

— Извините. Сотый раз — одно и то же… Объясняю: восемьдесят восьмая статья УК РСФСР на них не распространялась — ни в части скупки, ни при обмене, ни при дарении. Административный кодекс наказывал только за сбыт, ну и пару раз удалось дела по спекуляции возбуждать, пока прокуратура не решила, что предметом спекуляции они также не являются.

— Интересно…

— Да уж точно. Это наше хитроумное государство придумало: вроде как и начисляется моряку валюта, но вместо нее — шиш, бумажки не понять какие!

— Вижу, вопросом Владимир Александрович владеет! — кивнул хозяину кабинета Николаев.

— Еще бы, — справедливости ради согласился Храмов. — Он пять лет «Альбатрос» обслуживал, лучшие показатели в управлении!

— Оттуда наверное, и чеки? Прикупали, а? Скажите честно?

— Ну, что вы… как можно! Использование служебного положения — нехорошо. К тому же в этом случае имели бы место сомнительные сделки, а значит, и дальнейшее не совсем законно… Нет, я же сказал: когда «Альбатрос» закрыли, мои многочисленные друзья и знакомые из числа, естественно, моряков пароходства, не знали, что с ними делать. Вот так — честно заработали и, как считали, остались с носом… Ходили слухи всякие, точно никто ж ничего не знал? Я, кстати, тогда уже на Морском терминале работал, к использованию чеков по должности никакого отношения не имел, от меня ничего не зависело.

— Так уж прямо!

— Воля ваша — можете не верить. Ну вот тогда и появились у меня эти злополучные три тысячи пятьсот чеков…

— Три с половиной тысячи?!

— А что вы удивляетесь? Даже по тем временам сумма не смертельная, если считать один к одному.

— Но ведь на черном рынке чеки шли к десяти, было время — и один к двадцати пяти! Вы это лучше меня знаете.

— Серьезно? Ну надо же… — покачал головой Виноградов.

— Ведите себя прилично! — не преминул вставить Храмов.

— А я что — я ничего…

— Каким образом они у вас появились? Подробнее. И зачем? — инспектор держался на уровне возложенной на него миссии.

— Кто-то долги ими отдавал, знаете, нам, молодым морякам, постоянно советских денег не хватало… На дни рождения и праздничные даты, опять же, дарили… Да и так просто оставляли — сами же в море, а я авось сумею распорядиться. Вот и скопилось — без особой конкретной цели, на всякий случай.

— Конкретно: кто?

— Господи, прости меня, грешного! Тут — помню, тут — нет, в который раз повторять… Но точно знаю, — голос Виноградова отвердел: — Все эти чеки были заработаны и получены моряками загранплавания пароходства — именно нашего пароходства, подчеркиваю! — и относятся к категории, подлежащей обмену согласно положению от прошлого года. Точка.

— Это невозможно проверить!

— Наверное… Но это не моя проблема.

— Давайте дальше.

— Больше года они у меня без толку валялись, а тут как раз пароходство на аренду ушло, начальник объявил об обмене чеков на СКВ по тому курсу, которым когда-то государство своих граждан обманывало — около шестидесяти копеек за доллар.

— Но это же не реально!

— Интересно… Двадцать лет вы этот курс во всех газетах видели, он вас не смущал, а теперь… Впрочем, это не ко мне вопросы, верно?

— Да. Разумеется. Но ведь обмен длится уже больше года, почему же вы их только сейчас использовали?

— Это я уже объяснял. Право на обмен чеков имеют только лица, работающие или работавшие в плавсоставе пароходства, обычно — через судовую кассу того теплохода, в команду которого они входят.

— Так строго?

— Достаточно строго. Можно было, конечно, как кое-кто не совсем порядочный, сунуть свои или скупленные чеки кому-нибудь из находящихся в зависимости моряков, чтобы без шума обменяли…

— Вы кого-то конкретно имеете в виду? — тревожно нахмурился начальник морского отдела.

— Упаси Господи! А вы считаете, это возможно?

— Что я считаю — к делу не относится. Сейчас о вас речь! — Храмов встал и отошел к окну.

— Сейчас — да-а… — грустно согласился Виноградов. — Так вот. Как всем известно, с этого лета пассажирские суда пароходства сопровождаются сотрудниками милиции — после того, как с них убрали штатных чекистов. Работали мои милиционеры, офицеры — из отдела, оперативники, санкционировало все это управление… Поэтому вполне естественно, что в конце концов наш генерал, товарищ Храмов и я решили посмотреть, как все это в натуре выглядит.

— Благое желание… — понимающе улыбнулся Николаев.

— Вы же читали документы, — засуетился подполковник. — Необходимо было решить вопросы с размещением, уточнить порядок начисления им суточных, потом — должностные инструкции, ряд других нормативных документов.

— Я понимаю… Понимаю.

— Позволите продолжить? Мы все трое были внесены в судовые роли — ну, то есть, в экипаж «Наташи Ростовой» в качестве офицеров безопасности. Паспорта моряков получили. И только потом, фактически попав в категорию лиц, имеющих это право, я в установленном порядке написал заявление… Оно у вас есть.

— Да, есть. Вы, как офицер безопасности такого-то судна, просите в установленном порядке обменять заработанные вами чеки…

— Не надо! Не «заработанные», а «имеющиеся у меня», сверь с текстом!

— Допустим. И вам, как работнику контролирующей организации, главбух, конечно, отказать не смог…

— Пожалуйста, отметьте: уважаемый главный бухгалтер пароходства не находился и не находится в какой-либо должностной зависимости от меня, скромного маленького начальника милиции на одном из маленьких структурных подразделений в сфере пассажирских перевозок.

— Ну, о взятке или злоупотреблении служебным положением никто не говорит. Тут, скорее, речь идет о нарушении этических норм. Итак, документы на обмен вам подписали. Чеки сдали, и в ходе рейса в судовой кассе капитан Виноградов получает валюту. Сколько всего?

— У вас проблемы с памятью? Посчитайте. Примерно шесть тысяч долларов или около того.

— Своим спутникам вы об этом говорили? — не стесняясь Храмова, спросил инспектор.

— Нет. Это вопрос не служебный, сугубо личный… Не только не говорил, но и, еще раз повторю, ничего из этой суммы я ни начальнику морского отдела, ни генералу не передал!

— Я об этом не спрашивал! — повысил голос Николаев.

— Как же? Вчера этот вопрос вас очень интересовал, помните, что вы мне предложили?

— Прекратите!

— Действительно, Владимир Александрович… — не зная, как себя вести, вмешался подполковник.

— Где сейчас находится полученная вами валюта? На что вы ее потратили?

— Если вам больше нечего спрашивать — может, закончим на сегодня? Отвечал ведь уже…

— Да ладно, Владимир Александрович… — инспектор по особым поручениям вдруг превратился в обычного не очень здорового человека.

— Собственно, проверка уже закончена, завтра уезжаю в Москву и через недельку получите заключение. Ограничимся, видимо, мерами дисциплинарными…

— Тем более что уголовное дело возбудить не получилось, — не удержавшись, перебил Виноградов. — Вас ведь в трех прокуратурах послали, так?

— Действительно, признаков состава преступления в действиях не усмотрено, хотя… Нарушение служебной этики, использование служебного положения — нет, не злоупотребление, а использование, я в этих нюансах разбираюсь… Может быть, вы уволитесь?

— Ничего себе!

В этот момент в дверь постучали.

— Товарищ подполковник! На минуточку, пожалуйста…

— Не возражаете? — И, дождавшись небрежного кивка инспектора, Храмов вышел вслед за секретаршей.

— Знаете, Виноградов, — доверительно придвинулся в Владимиру Александровичу москвич, — по-человечески я вас понимаю. Сейчас все поднимаются на чем могут, в основном — криминалом, а кто поумнее — используя ситуацию.

Он мечтательно и завистливо прищурился:

— Повезло тебе… Много всяких условий совпало: и происхождение чеков худо-бедно объяснить можешь, и в рейс тебя законно включили, и при всех нюансах нигде букву закона не нарушил, это же надо всю пароходскую систему насквозь знать… Но тут большая игра, надо тебя сожрать, вот и жрем! Я ж понимаю, чеки тебе начальник с генералом дали, подставили, а на троих — сумма не такая уж страшная получилась. Вот молчишь про них, а за тебя слова никто не скажет, не надейся…

— А я и не надеюсь.

Кофе был крепкий, но, на вкус Виноградова, Михаил Анатольевич положил слишком много сахара.

— Значит, можно поздравить… Я, в общем, рассчитывал на худшее.

— Я, признаться, тоже.

— Неполное служебное… Бред, конечно! — Кабинеты во временном помещении, которое занимали сотрудники Управления налоговых расследований, были такими крохотными и холодными, что напоминали карцеры заштатной гарнизонной гауптвахты. Михаил Анатольевич постоянно ходил простуженным, ломило поясницу — очевидно, и возраст сказывался.

— Предложили по-тихому уволиться — я уперся. Тогда на шефа надавили… Ну и генералу, конечно, эта головная боль ни к чему, он при моей фамилии вздрагивает, хотя мужик и неплохой, много чего в жизни повидал.

— Его понять можно.

— Конечно… В общем, предложено искать место. Обидно до слез — я ж вокзал из дерьма вытащил, сейчас такие перспективы!

— Знал, на что шел.

— Да, это так. Еще счастливо отделался… Теперь вот хожу по кабинетам, себя предлагаю. — Виноградов вопросительно посмотрел на Михаила Анатольевича.

— Я уж понял! Тебе майора когда?

— Через год.

— Хм-м… А в личном деле что?

— Там — чисто. Но ведь земля слухом полнится, кадровики же обычно перезваниваются.

— Ладно, посмотрим. — Михаил Анатольевич встал, давая понять, что пора расходиться. — Позвони в понедельник.

— Только если нет — значит, нет, хорошо? Главное, знать определенно.

Эту уже ставшую за последние две недели привычной фразу Владимир Александрович произнес уже с порога…