N-P

*

Я встретилась с мамой. Не видела ее два месяца.

Внезапно она позвонила: «Пообедаем завтра вместе?» После нас с сестрой мама больше не рожала. Ее муж (у меня о нем самое общее представление, нам не довелось жить вместе) работал главным редактором одного журнала. Он женился первый раз, детей у него, естественно, не было. Они уговаривали меня жить вместе, но я отказалась. Иногда раскаиваюсь в этом, иногда чувствую себя виноватой. Раскаиваюсь, когда мне кажется, что чем позже становишься самостоятельной, тем лучше. Чувствую себя виноватой, когда слышу по телефону грустный мамин голос.

Было время ланча, ресторан переполнен. Я опоздала минут на десять. Мама сидела одна и пила чай. На ней был темно-синий костюм, накрашена в самый раз. Она смотрела в окно и выглядела почему-то как вдова, но это у нее уже давно.

– Мама, – позвала я.

Она обернулась и заулыбалась.

– Ты похудела, – сказала я за едой.

– Пожалуй. Летом из-за жары почти ничего не ем.

– Вся в делах?

– Да. После ланча меня ждет заказчик, – мама улыбнулась. Конечно, она постарела с тех пор, как мы жили вместе. Я живу так, словно времени нет, и всякий раз, когда встречаюсь с мамой, меня словно машина времени переносит в неизбежное будущее. Благодаря изменениям в мамином облике я впервые осознала течение времени.

– Работаешь переводчиком?

– Иногда приходится. Утомительная работа в моем возрасте, я все чаще стала от нее отказываться.

– А письменные переводы?

– Ими в основном и занимаюсь.

– Это надолго.

– Почему?

– В последнее время я тоже много перевожу. Затягивает.

Мама сказала:

– Мне кажется, ты для переводов не годишься.

– Потому что неаккуратная?

– Как сказать? Слишком слабая, вернее, слишком добрая – и потому сохраняешь структуру чужого языка, – сказала мама.

Болезненный вопрос, мне хотелось бы прервать этот разговор. «Перестань, перестань», – думала я.

– При переводе, как бы хладнокровно ты его ни делала, тебе не удается отделиться от текста. Ты слишком чувствительна, Кадзами, и твои нервы непременно сдадут!

– Ты так думаешь?

– Я в этом уверена. И Сёдзи для этой работы тоже не годился.

– У тебя отличная память, – сказала я. Мать кивнула – конечно же, она хорошо его помнила.

– Тому, кто слишком погружается в текст, трудно воссоздать его на другом языке! Так я считаю. А переводить книгу, которая не нравится, просто мука, – мама улыбнулась. – Вполне понимаю состояние Сёдзи. Я десятки лет перевожу и то, бывает, устаю. У переводчиков специфическая усталость!

Официант принес десерт и кофе, и наш разговор о переводе прервался. Непривычно было слышать мамины рассуждения, обычно она о своей работе почти не говорила.

– Чужому стилю следуешь как своему собственному, по многу часов в день проводишь с чужим сочинением, и тебе начинает казаться, что это ты его написал. Потом начинаешь мыслить синхронно автору. Иногда я так погружаюсь в его мысли, что перестаю им сопротивляться, и тогда перестаю понимать, где его мысли, а где мои, причем даже тогда, когда я уже не занимаюсь переводом. Если писатель является сильной личностью, перевод его произведений затягивает гораздо сильнее, чем обычное чтение!

– Даже профессионалов?

– Да, но я задумалась над этим только недавно. Когда я начала переводить, как раз во время развода, все было по-другому. По ночам я думала, выдержу ли одна с двумя детьми, и не могла заснуть… А весь день проводила в чужих сочинениях… чувство одиночества сильно давило на меня. Все что угодно, только бы отвлечься, только бы прервать свои мысли. И я нашла способ.

– Воспитание детей?

– Воспитание детей – это труднейшее дело. – Мама улыбнулась. – У меня была кэндама[6].

– Что? – переспросила я.

– Кэндама. Сейчас смешно сказать, а тогда все было очень серьезно. Я часто играла.

«Вот оно что», – вспомнила я. Когда я вставала среди ночи в туалет, из-за запертой двери маминой комнаты нередко доносился неприятный стук.

– А я думала, ты забиваешь гвозди в куклу вуду – засмеялась я.

– Я была чемпионом школы по кэндама. Сейчас тоже иногда играю, но тогда я безумно им увлеклась. Странно, что именно им. Компьютерные игры мне не подходят. Телевизор, чтение, спиртное тоже не годятся.

– Какая разница? Главное чем-то увлечься.

– Не уверена, если это стойка на руках, кусачки для ногтей, сауна, обливание водой… Наверное, необходимо было задействовать тело. Возможно, это касалось только меня. Сейчас мне тоже иногда хочется бежать туда, где нет переводов, книг, истории…

История… недавно я слышала это слово. От Суи.

– Необходимо полностью погрузиться в то, что ты делаешь, будь это чтение сутр или медитация, – сказала я.

– Именно так.

– И я, и Сёдзи слишком любим истории, наверное, поэтому мы и увлеклись переводом, – сказала я. Вряд ли кэндама или кусачки для ногтей смогут полностью меня вовлечь.

– Потому что ты впитываешь все что угодно, вплоть до последнего дыхания. Помнишь, как ты потеряла голос? Ты очень чувствуешь окружающих тебя людей и однако же не желаешь участвовать в их мелодрамах. Возможно, это и делает тебя сильной. Но я не хочу, чтобы ты еще раз плакала так, как плакала, когда умер Сёдзи. Ты – странная девушка, Кадзами! Немного похожа на своего отца.

– Он звонил.

– Как он?

– Ничего хорошего.

– Вот как.

– Совсем не меняется. Ты, мама, тоже, такая же молодая.

– Ты так думаешь? – она улыбнулась.

Физически она стареет, это заметно, но, когда с ней разговариваешь, в ее лице проглядывает сущность ее характера. Эта сущность сопротивляется времени, и иногда мне кажется, что я разговариваю с молодой женщиной внутри нее.

– Ты весело живешь, Кадзами?

– Очень.

Это было правдой. И потому сожаление о том, что это время скоро уйдет в прошлое, становится еще сильнее.

«Кажется, я понимаю маму и те чувства, которые она испытывала в разное время. Я ведь уже не ребенок и именно поэтому чувствую себя невероятно одинокой».