На 127-й странице

Сцена 11

Утро Терезы Одли в тот роковой день началось, как обычно. Стук копыт лошадки молочника, пауза, перезвон и перестукивание бидонов для молока, один из которых принадлежал Сьюзан, служанке Терезы. И вот, пожалуйста, никакого будильника не нужно.

Сам будильник у Терезы был. Он гордо стоял на прикроватной тумбочке и показывал, что наступило 8 часов утра. Стоял гордо, потому что сопровождал семью Одли во всех ее скитаниях по южным штатам во время войны.

Эти скитания не способствовали и без того слабому здоровью матери Терезы, и она первой покинула это мир. Отец держался значительно дольше и многое успел. Вместе с отцом они, наконец, закончили свои скитания в Сан-Франциско, где отец купил ту большую квартиру, в которой Тереза сейчас жила. С окончанием войны мистер Одли несколько раз возвращался в Теннесси, где смог продать их полуразрушенную усадьбу, плантацию и винокурню. Вырученные деньги мистер Одли положил в банк. Он рассчитывал участвовать ими в каком-то новом предприятии, но не успел. Его хватил удар, и он вскоре скончался. Банк же регулярно выплачивал Терезе ренту, которая хорошо дополняла то небольшое вознаграждение, которое молодая женщина получала в редакции. Вот и получалось, что будильник оказался в их семье одним из самых стойких, чем, наверное, сильно гордился.

– Ну, и, пожалуйста, – сказала Тереза будильнику. – Не очень ты и нужен.

Для Терезы, которая с детства начала сочинять разные истории, разговор с будильником был обычным делом. А не заводила она его, потому что боялась сломать. Давно, еще в детстве, она попыталась передвинуть тоненькую стрелку будильника, но у нее не получилось. Стрелка, вместо того, чтобы двинуться на назначенное ей место, погнулась. И вот что интересно. Сколько всего после этого произошло, сколько упаковок и распаковок пережили эти часы, погнутая стрелка оставалась единственным повреждением внешнего вида часов.

Проснувшись Тереза не торопилась вставать. Она так устроила свою спальню, что, если лечь на правый бок, то был виден фотографический портрет матери Терезы. Она смотрела на дочку, и Тереза вспоминала ее слова. «Воспитанная девушка никогда не будет вскакивать с постели проснувшись. От этого может произойти кровяное смятение и, если это делать раз за разом, то приведет к головной боли или параличу». Мать Терезы была дочкой доктора и, наверняка, знала, о чем говорила. Может быть поэтому ее отца и хватил удар. Ведь он был деятельным человеком и не залеживался в постели.

Портрет отца тоже был в спальне Терезы, но висел на другой стене. Поскольку спальня было большой комнатой, то Тереза разместила в ней и диван, спинка которого опиралась на спинку постели, и журнальный столик, стоящий перед диваном, и рабочий письменный стол перед большим окном.

За письменным столом Тереза работала. Это было удобно. Иногда мысли приходили ночью, во время сна. Она вскакивала, включала новомодную электрическую лампу, садилась за стол и начинала писать. Если мысль ускользала, она поворачивала голову направо, и вот тогда ее взгляд встречался со взглядом мистера Одли.

Так и получалось, что мать со своего портрета наблюдала за Терезой, когда та была в постели, т.е. в достаточно интимной обстановке и со своего портрета следила за нравственностью дочери. Отец же наблюдал за тем, как дочь работает и даже порой помогал ей в этом. Это было какое-то чудо! Секунду назад мысль, казалось, была потеряна, но хватало лишь одного взгляда на портрет отца, как мысль возвращалась, и слова снова послушно ложились на бумагу.

– Вы уже проснулись, мисс Одли? – Раздался стук в дверь. Ее служанка Сьюзан порой работала лучше любого будильника.

– Вот ваша почта и сейчас я принесу ваш утренний кофе. – Она положила несколько газет и писем на постель рядом с Терезой и убежала, стуча каблучками.

Тереза подвинула подушку повыше к спинке кровати и оперлась на нее спиной. Она отложила в сторону газеты и счета, а сама взялась просматривать почту. Несколько ее друзей откликнулось на ее приглашение к сегодняшнему чаепитию у нее дома в 5 часов вечера. Были приглашения ей самой на такие же чаепития в другие дни недели, одно приглашение на ужин в одно почтенное семейство, приходящееся ей дальней родней, а еще ее портной просил найти сегодня время зайти к нему на вторую примерку платьев, которые она заказала ему на прошлой неделе. Прочтя все письма, она еще раз прочитала приглашение и подумала, что хорошо бы надеть на этот ужин новое платье. Пятичасовые чаепития были приятным способом общения, но приличия заставляли Терезу приглашать на них только женщин, что совсем не устраивало еще пока молодую, незамужнюю девушку. Приглашение на ужин к дальней родне было интересно тем, что, зная круг их знакомых, можно было предположить, что на ужине будут и мужчины. Например, полковник Джеймс Меллори.

Мистер Меллори уже несколько лет, как оставил военную службу, но его продолжали по привычке называть по званию, Полковник. Сказывалось эхо войны, которое еще не до конца улеглось. Полковник занимал важный пост в управлении транс американской железной дороги. Тереза уже несколько раз пересекалась с ним на разных мероприятиях подобных, предполагавшемуся на следующей неделе, ужину. Каждый раз полковник очень радушно здоровался с ней, а два раза даже поцеловал руку, найдя для этого повод и пользуясь отсутствием рядом других людей. Эти два раза заставляли помнить о Полковнике и рисовать в ее воображении картинки, которые рисовать не подобает благовоспитанной девушке.

Были в жизни Терезы и другие мужчины. Например, Мартин Кастер, преподаватель литературы и истории местного университета. Они тоже пересекались на различных благопристойных вечеринках. В ходе одной из них Мартин по секрету рассказал Терезе, что пишет большую работу по древнегреческой литературе, после чего рассчитывает получить в университете профессорскую должность. Мартин был моложе Полковника и картинки с его участием, которые рисовала в своем воображении Тереза, были, скажем так, более живые.

– Вот ваш кофе, мисс Одли. – Это вернулась Сьюзан. На небольшом подносе кроме чашки черного кофе был круассан и несколько чернослив.

– Это новый сорт кофе, – сообщила Сьюзан. – Продавец его очень хвалил, говорил, что специально для кофе негро.

Для Сьюзан, чьи далекие предки прибыли в Америку из Испании, слово «негро» означало только цвет, но для Терезы оно значило значительно больше. Это слово обозначало для нее уставших, плохо одетых людей, работавших на плантации ее отца и его соседей. Кроме усталых глаз этих людей объединял цвет кожи «негро». Потому их все и называли – негры.

Пока не началась война для уже подросшей Терезы приглашали разных учителей. Такое образование было бессистемным и обрывочным. Но уж Декларацию о независимости юная Тереза за время своего такого обучения прочла не единожды. Неизвестно, чего хотели добиться учителя, рассказывая девочке об этом основополагающем для Америки документе, но Тереза запомнила такие строки: «Мы считаем самоочевидными истинами, что все люди paвны по рождению, что они наделены творцом определенными и неотчуждаемыми правами, в частности правом на жизнь, свободу и стремление к счастью». Эти слова Тереза разделяла всей душой и сердцем. Из Старого завета, о котором она также узнала от учителей, Тереза запомнила, что в последний день творения Бог сказал: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему».

"Но как же так?" – думала Тереза. – "Не мог же Бог быть одновременно белым и черным!" Объяснение пришло позже из проповеди священника местной церкви. В ней священник доходчиво объяснил, что сначала все люди были белыми. Но потом некоторые их них отступили от заповедей Бога, погрязли в грехе и дикости. За это Бог и отметил их черным цветом. Получалось, что все эти черные мужчины, женщины и дети расплачивались своей тяжелой жизнью за проступки своих предков. Поэтому Тереза негров жалела. "Но ничего," – успокаивала себя Тереза. – "Сейчас негры упорно трудятся, к ним приходит священник, они его слушают и со временем Бог их простит. Их дети побелеют и будут жить счастливо". Но одно произошедшее событие неожиданно поменяло мнение Терезы о неграх. Ей стало казаться, что негры никогда не получат божьего прощения.