На Берлин!

Висло-Одерская операция

Закончилась наша подготовка на Сандомирском плацдарме к предстоящим боям. В конце декабря 1944-го мы своим ходом вышли из села, где располагались, недалеко от переднего края обороны наших войск. Наш батальон сосредоточился в лесу, и несколько дней мы спали около костров на елочном лапнике, пока не построили землянки и не установили там печки-«буржуйки», сделанные из пустых бочек из-под топлива. Дверь землянки закрывали плащ-накидками, кусками брезента. Мороз, правда, был не очень большой, градусов 10–12, но и на таком морозе дрожь пробирала до костей. В землянке было, конечно, теплей. В этот период занятия не проводились, нам предоставили полный отдых. Мы отсыпались, проверяли оружие на исправность и занимались всякой ерундой — в основном играли в карты и писали письма родным.

Нас, офицеров, несколько раз возили на передний край, в траншеи, намечая маршруты движения танков с десантом и знакомя нас с экипажами танков. Когда начнется общее наступление, мы не знали, — эти вещи не разглашались. Но чувствовалось, что скоро наступит этот момент, и поэтому испытывали какое-то волнение, даже нервозность. Самое это паршивое — ждать и догонять.

Наконец этот день, 12 января 1945 года, наступил. После длительной артиллерийской под-готовки и ударов авиации общевойсковые части и соединения перешли в наступление, стремительной атакой захватили первый, а затем и второй оборонительные! рубежи противника. Артиллерийская и авиационная подготовка продолжалась, если мне не изменяет память, не менее полутора часов. По обороне противника вели огонь орудия от 7б-мм до 1 52-мм, минометы 82-мм, 1 20-мм, 160-мм, а также «катюши», ее бомбили бомбардировщики и штурмовики. Стоял сплошной гул, приходилось даже кричать, потому что не слышно было друг друга. Над обороной противника поднимался густой дым, там что-то летело вверх, что-то горело и взрывалось. Противник лишь изредка и кое-как огрызался огнем, почти вся его артиллерия и минометы были подавлены.

После прорыва обороны противника общевойсковыми частями настала очередь за нами. Задача нашей бригады и всей армии была войти в прорыв, развивать наступление к Одеру и захватить на его левом, западном берегу плацдарм.

Наша рота, как и другие роты батальона, на танках танкового полка бригады десантом начала движение колонной вперед. На дороге была неразбериха, кроме нашей бригады, двигались и другие части, различные тыловые подразделения, некоторые машины и повозки шли против нашего движения, мешая наступлению. Сворачивать с дороги было опасно — там все было заминировано, и саперы не успели еще обезвредить поставленные немцами мины. Машина М-1, эмочка, с командиром бригады подо-рвалась на мине, и полковник Туркин только случай но остался живым, отделавшись легкой контузией, хотя его шофер и ординарец погибли, а машину разнесло на куски. Командир взвода нашей роты лейтенант Шакуло был ранен 12 января, его чем-то задело и сломало ногу. Когда он убыл в госпиталь, мне было поручено командовать и его взводом, хотя во взводе старшим остался сержант Савкин — прекрасный парень, храбрый и умелый боец.

Весь день 12 января 1945 года мы успешно, хотя и медленно, продвигались вперед. Стояла низкая облачность, и авиации противника не было видно. В январе темнело рано, и уже под вечер мы столкнулись с противником перед селом, где был оборудован его опорный узел, и были обстреляны пулеметным огнем и из танковых орудий.

Быстро покинув танки, мы развернулись в цепь и залегли на открытой местности. Пытались окопаться, но от командира батальона и командира танкового полка последовала команда «вперед». Уже почти стемнело, и это было нам на руку — меньше будет потерь. Как это часто бывает в ночном бою, рота разделилась — взвод Вьюнова атаковал левее, а я с двумя взводами — правее. Несмотря на огонь противника, стремительной атакой мы ворвались в село, и противник бежал. Наши танки поддержали роту огнем, но в село не вошли, оставшись на прежнем месте. Они, видимо, боялись огня «Тигров», которые стояли за селом, в поле, и вели интенсивный огонь по ним. По нам, пехоте, они не стреляли, боясь поразить своих, немецких пехотинцев, которые удирали из села.

Двумя взводами я вышел на противоположную окраину села и занял немецкие окопы. Немцев уже не было видно. Последовавший затем ночной бой хорошо врезался в мою память, нам пришлось отражать немецкие контратаки почти до самого рассвета. У меня не было связи ни с командиром роты, ни со взводом старшего лейтенанта Вьюнова, и я даже не знал, где они. Командир пулеметного взвода роты лейтенант Александр Гущенков заметил направление моей атаки и, не растерявшись в этом кромешном аду, пришел мне на помощь с двумя пулеметами «максим» и своими ребятами, заняв позицию на правом фланге двух моих взводов, так как фланг был оголен. Левый фланг был прикрыт соседними ротами батальона, которые также вели бой. Где-то там и были третий взвод роты и ее командир. Пулеметные расчеты Гущенкова нам здорово помогли.

На какое-то время стрельба утихла, и я решил пройти вдоль только что взятых немецких окопов — поддержать солдат, показать, что я с ними. Для солдат, особенно в тяжелой обстановке, это важно. Сержант Савкин показал мне на немецкие гранаты, котелки, каски, обоймы патронов, спрятанные в нишах окопов. Я велел к ним не прикасаться, но один солдат, то ли забывшись, то ли стал прыгать, чтобы согреться, задел что-то — произошел взрыв, солдата подкинуло вверх метра на два, и он, как пустой мешок, мертвым упал в окоп. Больше потерь от этих сюрпризов не было.

Через некоторое время немцы контратаковали нас, но только пехотой — их танки оставались на месте. К нам к тому времени подошли наши «тридцатьчетверки», и общими усилиями мы отбили эту атаку. Пехота немцев отошла, а танки открыли огонь из орудий по деревне, стали поджигать дома. Ночной бой очень тяжелы й, а этот шел всю ночь. Видимости никакой, стреляешь только по вспышкам выстрелов или по едва заметным силуэтам людей. В темноте не видно результатов своего огня, и эффективность его, конечно, меньше, чем днем.

Мне вспоминается, что немецких танков «Тигр» было не менее 13-1 5, а сколько было пехоты, я не мог определить — было слишком темно. Меня же поддерживало всего три танка «Т-34-85». Экипажи в них были необстрелянные, впервые в бою. Огонь по танкам они вели редко, боясь, что их по вспышкам засекут немецкие танки, а когда стали гореть хаты, то они вообще постарались уйти подальше в тень. Их отход, хотя и не так далеко, плохо повлиял на моих воинов, большинство которых тоже не бывали в бою, да и на некоторых «старичков» находил «мандраж» — они держались из последних сил, но огонь по противнику вели. Правда, все оглядывались на наши танки — боялись, что они бросят нас и уйдут в тыл, поэтому мне приходилось бегать то к танкам, останавливать их, если они уходили слишком далеко назад, возвращать их ближе к нам и просить вести огонь, то посмотреть, какие дела у Гущенкова, и потом опять бежать к своим бойцам. Деревня была вся в огне, кругом рвались снаряды, с визгом пролетали пули и осколки снарядов. Строчили и наши пулеметы «ДП» и автоматы. Немцы попробовали ударить нам во фланг, но пулеметы Гущенкова расстреляли их почти в упор, и больше они не пытались атаковать.

Два или три солдата все же покинули окопы и затаились за хатой, которая' еще не горела. Я их возвратил на прежнее место — опять в окопы. Если вовремя не предупредить, не пресечь в корне панику, то воинство становится неуправляемым. Поэтому я строго предупредил тех командиров отделений, солдаты которых без приказа убежали из окопа. Так мне прешлось почти всю ночь бегать под огнем противника от окопов к танкам и от них опять к своим окопам. От меня шел пар, мне все время хотелось пить, хорошо, что рядом был колодец, ординарец котелком доставал воду, и эту холодную воду я с жадностью пил. В деревне все горело, было светло, как днем. В этих условиях мне приходилось руководить боем почти роты — два взвода и пулеметный взвод, да еще заставлять вести огонь наши танки, которые все время пытались уйти в безопасное место. Эта беготня чуть не стоила мне жизни. В горящем селе я был как на ладони, и только я спрыгнул в окоп, как на бруствере разорвался снаряд. Бруствер разворотило, а меня и рядового Иванова оглушило. Плохо было то, что этот окоп находился в нескольких метрах от горящего дома, и сидеть в окопе стало жарко. Окоп на фоне горящего дома был виден издалека, но второго выстрела не последовало, видимо, немцы посчитали нас убитыми. Я быстро перебрался в другой окоп, а Иванову разрешил уйти в медсанчасть, поскольку его слегка контузило.

Перед рассветом немцы прекратили огонь и атаки, а затем вообще скрылись. Видимо, их целью было не разгромить наш батальон или бригаду, а лишь задержать наше наступление, насколько возможно, чтобы спасти от разгрома и окружения свои войска на другом участке фронта. Несмотря на напряженность и продолжительность боя, потери с нашей стороны были незначительные. С рассветом мы с Гущенковым нашли командира роты Чернышава и командира третьего взвода Вьюнова. Я доложил ротному о потерях, и мы обменялись мнениями о бое. Батальонная кухня к этому времени успела приготовить завтрак, и мы, как обычно, выделили от каждого отделения два-три человека с котелками, принести еду. Мы с ординарцем поели вдвоем из одного котелка. Если была возможность, то котелки после еды мы мыли или вытирали травой. Если кому мало было — можно было сбегать за добавкой, ее мог получить любой, ведь еду готовили на полный штат батальона, а батальон нес потери…

После завтрака мы выступили в поход, сначала пешим порядком, а затем пересели на танки. Батальон двигался в передовом отряде бригады. Продвигались быстро, немцы не оказывали большого сопротивления, но к исходу дня мы были остановлены сильным заслоном противника. Роты несколько раз бросались в атаку, но все наши атаки были отбиты с потерями в наших рядах. Особенно усердствовала немецкая артиллерия, в основном противотанковая. Мы вынуждены были остановиться и окопаться. Днем противник не давал нам жить спокойно, чуть что — открывал огонь, и только с наступлением темноты мы «зашевелились» — привели себя в порядок, подсчитали потери. Я устроился было вздремнуть, но меня нашел связной и передал приказ командира. батальона явиться к нему. Когда я пришел, то застал у него заместителя командира бригады Старовойта и командира танкового полка Столярова. Все они находились в палатке, поставленной в низинке. В палатке горела переноска от аккумулятора. Ко мне обратился не командир батальона Козиенко, а командир танкового полка бригады Столяров. «Тебе, Бессонов, поручается ответственное задание, — сказал он. — Ты на трех танках со своим взводом должен перерезать дорогу, по которой двигаются немцы, остановить их, продвинуться вперед, захватить немецкую артиллерию и обеспечить продвижение бригады вперед». Мне не хотелось снова идти на смерть и очень хотелось спать. Это была вторая ночь и второй день без сна. Да, это был приказ, но меня «занесло»: «Неужели нет другого офицера, кроме Бессонова, в батальоне? Я и так все время впереди, вот уже двое суток!» На это подполковник Старовойт сказал мне: «Тебя выбрали не случайно, и считаем, что задачу ты выполнишь, на других у нас меньше надежды». Майор Козиенко подтвердил задание: «Давай выполняй приказ». Что поделаешь, приказ есть приказ, надо выполнять! Пришел и командир танкового взвода. Мы были знакомы по предыдущим боям, поэтому быстро разработали план взаимодействия друг с другом. Я и здесь влез со своим характером, сказал, чтобы танкисты именно помогали десанту, а не прятались, как это было в ночном бою за село прошлой ночью. Майор Столяров не обиделся на мое замечание, а, наоборот, обратил внимание танкиста на мою реплику: танк, мол, создан для боя, это не телега для десанта.

В ночь с 14 на 15 января мы приступили к выполнению задания. На каждый танк, а их было три, я разместил по отделению (7–8 человек). Танки друг от друга стали по фронту в 20–25 метрах. По моей команде танки двинулись на малых оборотах двигателя вперед. На дороге было интенсивное движение машин противника, поэтому шума моторов наших танков немцам не было слышно. Стояла темная и облачная ночь, звезд не было видно. Танки подошли к дороге и остановились от нее метрах в тридцати, и, как было согласовано, каждый танк произвел по одному выстрелу из орудия и длинную очередь из пулеметов, после чего прекратил огонь. В этот же момент десант покинул танки и стремительно бросился к дороге, на ходу ведя огонь из автоматов по автомашинам противника. Когда мы подбежали к дороге, колонна немецких автомашин остановилась. Легковые открытые машины стояли, набитые мешками и рюкзаками с продуктами и вином. Немцев как ветром сдуло, — я всегда удивлялся, как быстро они бегали. Видимо, это отступал или передислоцировался штаб крупного соединения. Противник был отброшен с дороги, и путь бригаде был открыт. Мы побросали мешки на танки и бросились вперед, захватив артиллерийскую батарею с тягачами, у одного из которых еще даже работал мотор. Немцев не было видно, но в темноте было слышно, как они убегали, ломая кусты и ветки деревьев. Да, немцы бегали быстро, здорово бегали, особенно когда смерть им смотрела в глаза.

На танках мы продвинулись еще немного, на 2–3 км от дороги. Танкисты доложили Столярову, что задание выполнено, немецкое движение остановлено, немцев не видно, и сообщили свои координаты. У меня рации не было, связь держали только танкисты по своей танковой рации. Поступила команда ждать основные силы бригады. Эти основные силы мы ждали долго, уже рассвело. Видимость была хорошая. Наступил морозный день, мы стояли в лесу — и ветра не было. Мы перекусили трофейными продуктами, естественно, поделились и с танкистами. Появились танки с десантом нашего батальона. Прибыл командир батальона майор Козиенко, а вот командира роты старшего лейтенанта Чернышава я не увидел. Вообще, почти всю операцию я получал задания от комбата или даже командира танкового полка майора Столярова, а ротного, по сути, и не видел. Сейчас комбат дал новое задание — осмотреть несколько домов, расположенных вдали от дороги.

Я развернул взвод в цепь, противник произвел по нам несколько выстрелов, но все мимо.

Домов мы достигли броском и в ближнем бою, вплоть до рукопашной, уничтожили фрицев. Некоторые убежали, и преследовать их мы не стали. Потерь во взводе не было. Задание, таким образом, было выполнено, и мы вернулись к батальону.

Появился командир бригады полковник Туркин, который опять отрядил меня в головной дозор на трех танках, дал мне маршрут движения на весь день и указал место, где я должен был остановиться на привал. Со мной был и поредевший взвод раненого Шакуло. Головной дозор двигается впереди основных сил бригады на расстоянии в 5–7 км, держа связь по танковой рации, чтобы предупреждать главные силы о появлении противника. Дозор первый получает удар противника, порой — смертельный удар из засады, поэтому надо было всегда быть внимательным.

Так начался для меня и моих бойцов далекий путь по польской земле, до самого Одера и далее до реки Нейссе. Вообще, на танке надо уметь ездить, спрыгивать и садиться на него. Для этого мы специально тренировались на формировании. Зимой это делать сложнее, чем летом, к тому же от брони идет холод и нет защиты от ветра, а надо еще держаться, чтобы не упасть с танка, часто идущего по пересеченной местности. На башне имеются скобы, но их мало, поэтому зимой бойцы стараются сесть позади башни, на корму танка, там от мотора через жалюзи идет теплый воздух. Был случай, когда во время движения в лесу по бездорожью одного солдата ветка от дерева, как рогатина, захватила за шею и сбросила с танка. Его исчезновения никто не заметил — видимо, все спали, поэтому солдату пришлось добираться одному по следам танковых гусениц. Хорошо, что колонна скоро остановилась, и этот солдат, из взвода Петра Шакуло, догнал батальон. Над ним еще долго потом беззлобно шутили «славяне».

Я чаще всего находился позади башни, где ночью сидел и дремал, а днем обычно стоял и смотрел вперед, чтобы видеть обстановку и иметь возможность своевременно сориентироваться. Обычно я ехал на втором или третьем танке, где лучше работала рация. Непрерывная связь — основа основ, особенно в тылу противника и в отрыве от главных сил бригады. Задачей нашей было наступление по маршруту польских городов Кельце, Лодзь, Петраков, Острув, Кратошки к реке Одер и на том берегу реки — к г. Кебе н. Быть впереди вообще опасно, прозеваешь противника, и весь его удар будет направлен на твои три танка и личный состав взвода. С другой стороны, чувствуешь себя лично свободно — начальства нет, и ты сам себе хозяин. Тем более трофейные продукты имелись, голодными мы не были, да и горло «промочить» было чем. Перед глазами раскинулись серые холмистые поля Польши, кое-где прикрытые снегом, поля бедноты. Справа или слева недалеко от дороги встречались мелкие населенные пункты с десяток домов. Иногда оттуда слышались выстрелы, но у нас своя задача: только вперед. По рации мы сообщали место, где нас обстрелял противник, но в бой не ввязывались. Иногда встречались огромные поля без единой межи. Обычно в центре таких полей стояли большие кирпичные дома, окруженные постройками, это были уже дома господ. Любоваться, однако, было некогда. Первый танк доложил: «Вижу обоз, что с ним делать?» Передаем с командиром танка: «Давить!» Мы налетели, разметали немецкий обоз, немного постреляли, не сходя с танков, и опять вперед.

К концу дня 15 января 1945 года мы достигли села Бобжа. Я, как всегда, расставил танки, оставив одно отделение для охраны танков и для наблюдения за дорогой. Только собрался доложить командиру батальона о выполнении задачи и спросить о дальнейших действиях, как вдруг раздался сильный взрыв. Я поспешил туда. Произошел трагический случай. Начальник инженерной службы батальона (начинж), грамотный сапер, ветеран батальона с Курской битвы, решил разминировать противотанковую мину. Верхний взрыватель он вывинтил, но мина примерзла к грунту, и он не мог сдвинуть ее с места. Тогда он взял кирку и ударил по мине. Произошел взрыв, и инженера разнесло на куски. Видимо, он забыл, что у немецких противотанковых мин имелся еще донный взрыватель. Проще было привязать веревку или телефонный кабель к мине, уйти в укрытие и дернуть за шнур, и все было бы в порядке. А в мине было не менее 8–1 О кг взрывчатого вещества… Вот так погиб наш инженер, скромный, хороший товарищ, допустивший такую трагическую оплошность. Все мы очень сожалели о его гибели.

Долго отдыхать нам не пришлось, я получил новую задачу. Нам выделили два танка, два 76-мм орудия из бригадного артдивизиона и пулеметный взвод пулеметной роты под командованием лейтенанта Василия Мочалова. Странно, что это был не пулеметный взвод нашей роты, но на фронте все бывает.

Задача была ответственная и смертельно опасная: надо было продвинуться на 5–7 км правее основной дороги до перекрестка и задержать отступающего противника хотя бы до утра или заставить его отступать другим путем, в неблагоприятных условиях — по грунтовым дорогам, а не по шоссе!. А было нас всего взвод — 20–25 человек да два пулемета «максим». Артиллерийские орудия по «Тиграм» слабоваты, да и танки, как выяснилось, были не те, с которыми мы действовали весь день, а другие, имеющие значительные повреждения. Они даже стрелять почти не могли, так что лучше бы нам их и не давали.

Мы благополучно достигли перекрестка дорог. Возле единственного дома заняли позицию артиллеристы и танкисты, а пехотинцы заняли оборону впереди дома. Но как мы ни старались, окопаться в мерзлой земле не смогли. Земля промерзла глубоко и была, как камень. Солдата в бою спасает земля — от разрывов снарядов и мин, а здесь солдаты лежали открыто, как на ладони. Противника пока не было видно. Стояла зимняя морозная ночь. Тишина была обманчива, как всегда бывает на фронте, и долго ждать нам не пришлось.

Ко мне прибыл на мотоцикле заместитель командира батальона, капитан Максим Тарасович Бурков, видимо, для поддержки и контроля, а может быть, не надеясь на меня и на мой отряд. Доставив его, мотоциклист снова уехал в село Бобжа. Бурков был замечательным человеком и пользовался среди офицеров большим уважением и авторитетом. Он сообщил, что подкреплений от батальона не будет (хотя ранее разговор об этом шел) и что надо держаться своими силами во что бы то ни стало до рассвета, а там видно будет. Мы зашли в дом, где отдыхала часть бойцов, там было тепло. Хозяев не было, они покинули дом еще до нашего прихода. Перекусили, благо было чем. Бурков, смеясь, сказал: «Где ты, Бессонов, все достаешь?» Правда, спиртного, даже трофейного вина, мы не стали употреблять. Я перехватил еще до отправки на перекресток, и с меня было достаточно, да и Бурков тоже не стал — обстановка не позволяла. Мы вышли из дома на воздух и услышали звук мотоцикла, который двигался от села Бобжа. Мы подумал и, что это снова свой, и Бурков даже подошел к дороге и поднял руку, но мотоцикл пронесся мимо нас на большой скорости. Солдаты открыли по мотоциклу огонь, но с большим опозданием, и он скрылся в темноте.

Через некоторое время к нам на перекресток из леса ворвался грузовой автомобиль. Бойцы открыли огонь по машине, и она остановилась в десяти метрах от танка, за которым я стоял. Я закричал ординарцу: «Огонь!» — но он замешкался. Из кузова машины стали выпрыгивать немцы, крича: «Иванен! Иванен!» Я выдернул из кармана шинели ручную гранату «Ф-1», разжал усики предохранительной чеки, выдернул ее и бросил гранату в кузов автомашины, продолжая кричать солдатам: «Огонь! Огонь!» Потом я бросил в кузов вторую гранату, но ни одна из моих гранат не взорвалась, хотя я точно помню, что чеку у запала выдергивал.

Немцы, а было их не менее 15 человек, все до одного убежали в ту сторону, откуда приехали на автомашине. Не может быть, чтобы от огня воинов взвода никто из немцев не пострадал, но на месте убитых не было. Преследовать мы их не стали — где их найдешь темной ночью? Может быть, мы и ранили кого, но убежавших мы не искали. Я также запретил солдатам обыскивать кузов машины, где должны валяться мои гранаты, боясь, что они могут взорваться. Взобравшись в кузов, я сам осмотрел его, но в темноте гранат не нашел. Я долго размышлял, почему гранаты не взорвались, и так и не пришел к какому-то выводу, но стал в дальнейших боях чаще менять гранаты на новые и хорошо их осматривать, особенно эапалы.

К середине ночи 16 января командир артиллерийского взвода доложил, что на опушке леса, впереди нашей обороны, появились немецкие танки «Тигр» численностью не менее 10 штук. Я приказал открыть огонь по танкам. Два орудия артбатареи открыли огонь по танкам, но в темноте было видно, как бронебойные снаряды, попадая в лобовую броню, рикошетировали от нее и со звоном уходили в поднебесье. Наши танки тоже сделали несколько выстрелов и замолчали. Танкисты доложили Буркову, что танки неисправны и огонь по противнику вести не в состоянии — у одного башня не поворачивалась, у другого были еще какие-то неполадки, да и экипаж состоял только из механика-водителя и командира танка. Бурков на это только плюнул, выругался и заявил, что в полку должны были знать о том, кого посылают на ответственное задание.

Наш огонь все-таки остановил танки противника, но его танки повели интенсивный обстрел нашей обороны бронебойными и фугасными снарядами. На этом перекрестке дорог мы провели кошмарную ночь. Снаряды противника рвались вокруг дома, рядом с танками и орудиями, но мы потерь пока не несли и даже покинутый нами дом не загорелся. У солдат были вырыты только ячейки для стрельбы лежа, спасавшие их от пуль, но не от разрыва снарядов и осколков, а у нас с Бурковым и того не было, и мы с ним сидели позади танка.

Капитан Бурков сказал мне: «Как ты думаешь, живыми мы выберемся отсюда или немцы нас здесь раздавят?» Что я, двадцатилетний лейтенант, мог ответить на это? Чтобы успокоить его и себя, я, как мне помнится, сказал: «Пересидим до утра под танком, осталось до рассвета немного, а там видно будет! Задача будет выполнена. Поднимемся вон на ту высотку, что позади нас». После этого мы закурили. Офицерам на фронте выдавали папиросы «Казбек» или легкий табак в пачке. Я курил редко, но в тяжелой обстановке обычно курил махорку, а табак отдавал любителям табака и папирос.

Нас на этом перекрестке дорог была горстка, а противник сосредоточил против нас и танки, и пехоту. Конечно, мы ему не могли оказать упорного сопротивления. Но танки не шли на нас, а атакующую позиции нашего взвода пехоту в течение всей ночи мои воины и пулеметы Мочалова огнем отбрасывали на исходные позиции. Вообще, немцы, как правило, ночью не ходили в атаку, только с рассветом или днем, поэтому я считал (и высказал это Буркову), что именно с рассветом немцы предпримут массированную атаку на нас. Противник, видимо, пока просто не знал, что за силы ему противостоят, ночью не видно, а с наступлением светлого времени немцы приступят к штурму. Им все равно надо овладеть дорогой для отступления на запад, чтобы не быть уничтоженными другими частями Красной Армии. Пехота для танков не помеха, 76-мм орудия тоже слабы, да и танки наши испорченные. тоже не смогут оказать сопротивления и будут сразу же подбиты «Тиграми».

Под утро капитан Бурков принял решение отойти на высотку, которая была позади нас, за дорогой. «Давай попрощаемся, видимо, живыми немцы нас с этой развилки не выпустят. Наступит рассвет, и танки фрицев нас раздавят», — сказал он мне. Пока не рассвело, мы сняли с позиций артиллерию, а затем и сами перебрались за высотку вслед за пушками. Выполнив этот маневр, мы хотели окопаться на высотке, но и там земля была слишком твердая, и мы просто залегли. Уже рассветало, и надо было осмотреться. Подошли и два наших танка, благополучно Перебравшихся за высоту, — склон на этой стороне был круче, чем обращенный к немцам.

С рассветом немцы начали атаку на высоту. На нас нахально лезло не менее десятка немецких танков. Да, картина была нерадостная. С левого фланга растянулась по полю цепь немецкой пехоты, справа тоже шел бой — строчили пулеметы, слышались выстрелы из орудий. Трудно было понять, что это. Один наш танк, тот, у которого башня не вращалась, немцы подожгли на этой высотке. Второй танк вел огонь по «Тиграм» и даже заставил несколько танков остановиться на середине этой высоты. Бой разгорался. Нам показалось, что подошло подкрепление, но все перемешалось, и не было понятно, где свои, а где противник. Потом Бурков приказал отводить артиллерию в лес, что виднелся позади нас, а мы остались на высоте, где даже негде было укрыться. Потом он приказал отходить и нам. Только позже я пойму, что Бурков дал команду всем отходить в лес, чтобы сберечь жизни солдат, сберечь их для последующих боев… Мы еще не дошли до опушки леса, когда Бурков был тяжело ранен — он ехал на подножке грузовика, и водитель, не рассчитав, ударил его о дерево. Мы положили его на плащ-накидку и понесли опушкой леса в сторону села Бобжа, откуда Козиенко послал меня на развилку дорог и приказал там держаться до рассвета. Задачу я выполнил — рассвет уже наступил.

Конечно, можно было бы остаться на развилке дорог и дольше, но противника мы уже не могли сдерживать, как ночью, — ему нужны были пути отхода, и он просто подавил бы нас танками — ведь мы не смогли выкопать окопы полного профиля. Но и так приказание командира батальона мы выполнили, сдерживая противника почти до полудня и отойдя только по приказу Буркова. Нести Максима Тарасовича было тяжело, солдаты часто менялись. Солдаты обратили мое внимание на следы немецкой обуви на снегу — подошва у них была вся в крупных гвоздях. Следы уходили в глубь леса. Выслав вперед отделение разведать дальнейший путь на с. Бобжа, мы следовали за ним на некотором расстоянии, но немцев не встретили. Затем мы достигли накатанной дороги, которая вела в это село и уходила вправо вдоль опушки леса. Собрались проверить, кто находится в деревне, когда появилась грузовая автомашина. В ее кабине сидел офицер, которого я знал. Он сообщил, что в селе Бобжа находятся наши — 2-й и 3-й батальоны бригады, а за бугром, в деревне, он видел командира первого батальона Козиенко.

Я попросил его доставить на машине в медсанчасть бригады капитана Буркова, он его тоже знал. Мы положили Буркова в кузов машины, для сопровождения я выделил солдат, машина ушла, а я и лейтенант Мочалов, командир пулеметного взвода, с личным составом отправились к батальону. Солдаты, да и мы с Васей Мочаловым, радовались, что в этой круговерти остались живы. По дороге шли толпой, смеялись, подначивали друг друга. Я потерял бдительность, что редко с: о мной случалось, и если бы была засада, то нас всех перебили бы, как кур, и «адреса бы не спросили». Некоторые солдаты даже уселись на брошенные немцами мотоциклы без горючего — под уклон они хорошо катили и без бензина.

Батальон нас встретил во всеоружии, оказывается, нас приняли за немцев. Как мне сказали, по нам были готовы открыть огонь, но увидели долговязые фигуры, мою и особенно Мочалова, которого за его высокий рост мы звали «фитиль». Нас встретили с радостью, так как считали погибшими на перекрестке. Я начал докладывать комбату о бое на этом перекрестке и всей обстановке, доложил, что его приказ держаться до рассвета я выполнил. В первую очередь я доложил о ранении капитана Буркова и о том, куда я его отправил на машине. Немедленно в медсанчасть выехали замполит батальона Герштейн и врач батальона старший лейтенант Панкова, которая была женой замкомбата Буркова. Через некоторое время они вернулись и сообщили, что капитан Бурков Максим Тарасович скончался. Было ему 25 лет от роду. Для батальона это была большая утрата. Погиб воин — офицер, прошедший войну с самого ее начала, порядочный человек, смелый, хороший наш товарищ и командир. В моих глазах он остался высоким, физически крепким и жизнерадостным, никогда не унывающим человеком. Его жена, батальонный военврач Прасковья Панкова была в это время беременна, и сын Максима Буркова родился уже после его гибели…

В этом населенном пункте, где стоял батальон, был тяжело ранен в пьяном виде командир 2-й роты нашего батальона старший лейтенант Штоколов — он любил выпить, и притом прилично. Ранен по своей дурости. Как мне рассказывал Александр Гущенков, Штоколов взял автомат и стал стрелять в брошенный немцами бронетранспортер, а тот возьми да взорвись. Покалечило его и еще несколько человек. Вот и так бывает на фронте — смелость иногда соседствует с дуростью. Кроме того, очевидцы рассказали, что в самом же селе Бобжа «славяне» проспали появление отступающих немцев, которые ночью ворвались в село. Бой продолжался всю ночь до рассвета. Спас положение 3-й батат, он нашей бригады под командованием майора Чуяха Александра Григорьевича, а также танкисты танкового полка бригады. Противник, с большими для него потерями, был отброшен, и положение восстановлено, но и наши потери были велики. Вывод один: спать — спи, но один глаз должен смотреть и одно ухо — слышать. Это война. Наш батальон с вечера был из села Бобжа отправлен в другую деревню, поэтому потерь не понес.

Мы простояли в обороне весь день 16 января в целях недопущения прорыва отступающего противника на запад. Но все обошлось благополучно, немцы не появлялись — видимо, обойдя нас стороной. На следующий день, 17 января, подошли танки нашего танкового полка и батальон десантом тронулся в путь. На больших скоростях мы должны были двигаться к реке Одер через города Петрокув, Острув и Кратошин. На маршруте были и другие, более мелкие населенные пункты, которые я не помню, — прошло с тех пор полвека, а дневник я не вел. Как обычно, опять меня со взводом на трех танках отрядили в передовой отряд. Движение в глубоком тылу противника — это не парадное движение, надо быть всегда осторожным. Перед нами ставилась задача не вступать в бой с мелкими группами противника, не задерживаться — только вперед! И все же мы несли потери и в людях, и боевой технике. В боях привыкаешь к героизму и самоотверженности бойцов, считаешь, что так должно и быть, однако к смерти людей привыкнуть невозможно.

По польской земле мы продвигались быстро, лишь иногда противник оказывал сопротивление, но я в бой не вступал — это задача других, основных сил батальона или бригады. Хорошо, что авиация противника не действовала из-за плохой погоды — стояла низкая облачность, туман, изредка шел снег. Привалы были короткие, в основном для отдыха механиков-водителей танков и из-за необходимости кое-что подремонтировать в танках, перекусить, размяться и оправиться. Попадались реки. Как правило, мы захватывали мосты целыми и невредимыми и переправлялись по мосту. Если мост был разрушен, а лед был крепкий, то танки проходили по льду. Иногда лед не выдерживал тяжести танков, и они проваливались и продолжали форсирование вброд. Таких переправ было всего одна или две, не больше. Некоторые из десантников в таких случаях не сходили с танка и сильно намокали, а сушиться потом времени не было. Обычно же десант переходил реку по льду, спешившись с танков и в стороне от места их переправы.

В ночь на 18 января 1945 года, преодолев сопротивление противника, мы ворвались в г. Петроков (или Петрокув). В городе бригада не остановилась, мы быстро проскочили Петраков, для острастки постреляв по домам прямо с танков. Пройдя город, мы стремительным маршем двинулись к г. Лодзь и на рассвете 19 января овладели южной окраиной города.

Спешившись за домами и в поле, мы стали окапываться на случай артиллерийско-минометного налета и появления вражеской авиации. Противник молчал. Некоторые солдаты пренебрегли моими требованиями, вырыв только ячейку лежа, пришлось их заставить копать землю. Не любили солдаты окапываться, труда много затрачивается, а необходимость иногда отпадает — или противник не открывает огня, или только выроешь окоп, а тут команда «вперед» или «по машинам». Я же заставлял окапываться по многим причинам: во-первых, меньше потерь будет от огня противника, но главное — бойцы могли не выдержать мощного артиллерийско-минометного огня или налета авиации противника и покинуть с испугу позиции и убежать в тыл, а в панике было бы еще больше потерь. Фронтовая практика научила меня этому, и я жестко проводил ее в жизнь. Возможно, и потерь мы несли меньше, чем другие роты. Я был требовательным ради жизни бойцов, подчиненных мне солдат и сержантов. Они ворчали на меня, обижались, но я всегда проводил свою линию.

Впереди виднелась панорама города Лодзь и немецкая оборона с танками, вкопанными в землю. Огонь противник пока не открывал, а мы и подавно. Весь день 19 января прошел спокойно. Правда, маленький танковый бой состоялся между своими. Недалеко от нас, несколько правее, к полудню появилась колонна танков. Несколько танков нашего танкового полка открыли по колонне огонь. В ответ те тоже обрушили шквал огня. Перестрелка продолжалась недолго и внезапно прекратилась. Оказывается, к городу подходили танки 1-й танковой армии 1-го Белорусского фронта, а мы, 4-я танковая армия, относились к 1-му Украинскому фронту. На фронте и такое бывает, хорошо, что быстро разобрались, кто есть кто, и потерь не было, мне кажется, ни с нашей стороны, ни у них.

На окраине Лодзи, где мы окопались, я проверял, как окопались солдаты, и ходил во весь рост впереди окопов, на виду у немецких танков и окопов, бравируя своей смелостью. Парторг нашего батальона заметил мне, что не стоило бы так в открытую ходить, могут и убить, и был удивлен, что я так смело поступаю. Помню, что я ему ответил, что танк по мне не будет стрелять, а огонь из автомата не достанет. После этого случая парторг проникся ко мне уважением и вторично обратил на меня внимание после произошедшего дальше.

Мы должны были уходить, так как, оказывается, в нашу задачу не входило брать Лодзь. Танки стали выстраиваться по улице в колонну, и последовала команда «ПО машинам». Наш танк стоял между домами. Я подошел к командиру танка и сказал ему, чтобы он продвинулся вперед и встал за домом, для того чтобы противник не видел нашу посадку на танк. Зачем, мол, светиться? В ответ на меня накинулись кто-то из танкового полка, а также из нашего батальона. Причин моей просьбы никто не понял, крик, мат-перемат и оскорбления в мой адрес… Танки не укрылись за дома, как я просил, а остались стоять, как стояли. Пока меня ругали, раздались два разрыва, и оба снаряда угодили в танки, которые стояли между домами. После этого танки моментально передвинулись за дома. Горе-руководители, которые меня ругали, подошли к этим танкам и увидели страшную картину. Фугасный снаряд от немецкого «Тигра» попал в кормовую часть танка, а на моторной части танка уже разместились солдаты нашей роты. Взрывом снаряда почти все были убиты, от отдельных солдат вообще ничего не осталось. Погибло, наверное, 7–8 человек. На другом танке солдат не было. Больше выстрелов не последовало. Подошел командир бригады полковник Туркин и, узнав, в чем дело, сказал Столярову и Козиенко: «А ведь Бессонов был прав».

Мы оставили предместье г. Лодзи, и опять взвод на трех танках был впереди бригады. Я уже говорил, что задачей армии, корпуса и бригады было как можно быстрее продвинуться к Одеру и захватить плацдарм на его западном берегу, в районе г. Кебен (севернее Бреслау). Пройдя от Лодзи километров 50, мы остановились на отдых, заправить танки, пополниться боеприпасами и вздремнуть, если позволит обстановка. Ведь в течение семи дней, с 12 по 18 января, мы прошли с тяжелыми боями более 200 км. За сутки, днем и ночью, мы проходили до 50 км и почти не спали. Измотались прилично. Проникая глубоко в тыл противника, мы должны были захватывать удобные переправы через реки и бить его резервы, если не смогли их обойти. Этот привал пролетел быстро, и в ночь на 21 января мы двинулись дальше. Не везде одинаково встречали поляки наших воинов. Иные с радостью, иные с затаенным недоверием. Иногда в деревне не было ни души — жители скрылись, как только узнали о приближении русских танков.

Когда батальоны остановились на привал после дневного марша, мне приказали ночью двигаться с пятью танками вперед и захватить важный узел дорог. Возглавил отряд лично командир танкового полка майор Столяров, и я размещался на его танке. Неожиданно мы за-метили фрицев, и Столяров спросил у меня: «Что будем делать?» «Давить!» — ответил я. Эту команду он и передал всем танкистам по рации. Было понятно, что иного выхода у нас и нет. Немцы превосходили нас числом, но благодаря внезапности мы разнесли хорошо вооруженный отряд немцев в пух и прах. Мои бойцы показали чудеса доблести, смелости и решительности, ведя скоротечный бой кто с танков, кто спешившись. Горели автомашины и бронетранспортеры, некоторые вообще были брошены экипажами, вокруг валялись трупы немецких солдат. Нам даже удалось сжечь два «Тигра», а немецкая пехота, кто остался живым, разбежалась. Почему-то пленных не было, разбежались все, кто уцелел. Незначительная часть колонны успела скрыться в потемках, и мы уцелевших не преследовал и. Путь бригаде был свободен.

Мои воины подходили ко мне, разгоряченные, довольные своей победой. Мы захватили кое-какие трофеи, но это неважно, главным был успех. Вот что значит внезапность нападения, да еще ночью. Немцы не ожидали такой дерзости от нас и не организовали охрану колонны, как обычно, и за это поплатились. Почему-то этот бой мне хорошо запомнился, видимо, из-за успеха и отсутствия потерь среди личного состава.

На радостях мы даже немного выпили и налили Столярову и его танкистам по символической стопке — в этом бою мы «наколотили» столько фрицев, что даже повидавшему войну боевому командиру Столярову стало плохо, но спирт привел его в порядок. До рассвета, выполняя поставленную задачу, мы шли вперед. Остановились погреться в какой-то деревеньке, где в ожидании главных сил бригады простояли до вечера.

В ночь на 22 января бригада пошла дальше. Теперь впереди наша рота действовала десантом на «ИС-2», а не на «тридцатьчетверках». Бригада была усилена тремя такими машинами.

Мы двигались со значительной скоростью, перегнав отступающие по другим дорогам немецкие части, и оторвались от частей наших общевойсковых армий почти на значительное расстояние. Обстановка требовала стремительного продвижения вперед, чтобы лишить немцев возможности занять удобные и порой уже подготовленные оборонительные руб ежи, особенно по р. Одер. Ночью 23 января мы ворвались в г. Острув и после короткого, но упорного боя овладели городом. В этом городе немцы впервые применили против наших танков «фаустпатроны», но промазали. Долго в городе мы не задерживались, хотя там имелись богатые склады продовольствия, которое у нас уже закончилось, и надо было бы его набрать — кухня как обычно отстала. Быстро покинув город, мы тронулись дальше. Я удобно устроился на корме «ИСа», благо она значительно больше, чем у танка «Т-34», и заснул, да так крепко, что не заметил остановку нашей колонны. Так получилось, что вместе с батальоном в эту ночь следовал и командир бригады со штабом.

Меня разбудили, я соскочил с танка и прошел вперед, где увидел лежащий на боку «ИС-2», упирающийся башней в лед промерзшей речушки. Из-под танка раздавались стоны и просьбы о помощи. Почему-то никто не проявил смелость и не пришел на помощь стонущим. Недолго думая, я подлез под танк и выдернул один за другим четырех солдат. Оказалось, что они целы, только немного придавлены и здорово напуганы. Под танком еще было 3–4 солдата, но они намертво были придавлены танковой махиной, и их мне вытащить не удалось. Как выяснилось, первый «ИС-2» прошел по деревянному мосту спокойно, но под вторым танком часть опоры моста не выдержала, и он упал на правый борт, придавив тех, кто сидел по правому борту, а также командира танка ко льду. Тех же солдат, которые находились по левому борту и на корме, отбросило в сторону, и они отделались ушибами. Сам я находился на третьем танке. Один из вытащенных мной солдат впоследствии стал моим ординарцем — это был Андрей Ульянович Дрозд, с которым мы провоевали до самого конца войны.

Мои солдаты разбрелись по домам, которые находились рядом, чтобы погреться и перекусить. Около перевернутого танка меня нашел связной и сообщил, что меня вызывает командир бригады полковник Туркин. Я подбежал к полковнику и доложил, как полагается. Здесь же находились майоры Скряго, Козиенко, Столяров и еще кто-то. Туркин мне сказал: «Бессонов, дай команду своим солдатам, чтобы они не расстреливали немецких солдат, которые расположились по хатам». Сказав «есть», я побежал выполнять приказание.

В деревне действительно были немцы, которых мои ребята выгоняли из хат, отбирая оружие. Если кто оказывал сопротивление, то могли прикончить, а так пальцем их не тронули. Часы, впрочем, тоже отбирали. Я приказал всех немецких солдат построить в две шеренги, но не расстреливать. «Да мы их не расстреливали, — сообщили мне командиры отделений, — оружие, винтовки только отобрали». Я вернулся к командиру бригады и доложил, что его приказ выполнен: все пленные собраны по хатам и построены. Расстреливать их никто не собирался. Я обратил внимание, что перед Туркиным стоял по команде «смирно» высокий человек в немецкой офицерской форме/ который держал фуражку на сгибе рук и докладывал на чистом русском языке. Оказывается, этот человек был по национальности узбек. Как он рассказал, в 1941 году он окончил Ташкентское военно-пехотное училище и получил звание лейтенанта, а в 1942-м попал в плен. Теперь он был у немцев командиром строительной, или охранной, роты, в воинском звании «обер-лейтенант» (по-нашему — старший лейтенант). В его роте были собраны почти все национальности Европы: русские, украинцы, поляки, белорусы, французы, чехи и другие, всего человек 60–80. По его словам, в соседней деревне стоял штаб немецкого батальона и две роты, состоящие из немцев. Эта деревня находилась в стороне от нашего маршрута, и мы туда не пошли.

Полковник Туркин приказал обер-лейтенанту вести всех его солдат на восток, уже к нам в плен, но охрану не выделил. Куда они потом делись — неизвестно. По моему мнению, они скорее всего разбежались.

Танк, как танкисты ни старались, перевернуть не смогли, и его пришлось оставить на месте. А бригада двинулась дальше, кое-где вступая в скоротечные бои. Мы и так надолго задержались с перевернутым танком.

На фронте каких только случаев не бывает. Как-то мы на трех танках слишком далеко оторвались ночью от своих, и по рации нам приказали остановиться и ждать подхода основных сил бригады. Солдаты поискали в этом населенном пункте что-нибудь съедобное и нашли. Золотые были ребята, из-под земли все доставали! Притащили две или три фляги молока и белый, еще теплый хлеб. Мы давно не видели белого хлеба и молока и с удовольствием перекусили. Сидим в доме и наслаждаемся теплом. Вдруг открылась дверь, и в дом вошел старший лейтенант. Я смотрю на него и узнаю в нем что-то знакомое. А он улыбается во весь рот и спрашивает: «Поесть, славяне, не дадите?» Я говорю ему: «Присаживайся, москвич, но, кроме молока и хлеба пока ничего нет». Он в ответ: «Откуда узнал, что я москвич?» Я не стал его мучить, а просто ответил, что он работал преподавателем труда в 1-й Советской школе, переименованной затем в 341-ю школу, и там же был комсоргом школы. А в этой школе я учился с 1931 года. Он подтвердил, что все точно, и мы даже вспомнили общих знакомых. Все были удивлены. Ведь надо же такому случиться, вдали от Москвы встретились знакомые на четвертом году войны. И такое в жизни бывает, даже на войне. И снова нам нельзя было долго задерживаться — только вперед.

В ночь на 24 января мы с ходу ворвались в г. Кратошин. Прошли его быстро, упорного сопротивления со стороны немцев не было, так, кое-где постреливали. Они смертельно боялись наших танков с десантом. В Польше мы часто проходили небольшие населенные пункты быстро, не спешиваясь, ведя огонь с танков, отбрасывали противника с пути. 25 января мы с боем вошли в г. Гернштадт.

Хорошо, что авиации противника не было, поэтому мы теперь двигались и днем и ночью. Как правило, ночью останавливались один раз часа на 2–3. Мы старались попасть в дом, в тепло. Днем же остановок почти не было, а если были, то короткие, не более одного часа. Лишь изредка мы останавливались на длительный привал для обогрева солдат. Пищу мы принимали лишь утром и вечером — если кухня поспевала за нами, то из котла. Поэтому, чтобы не чувствовать голод в середине дня, мы запасались трофеями — в основном мясными консервами и немецкими галетами. Иногда попадалась маленькая буханочка черного хлеба в целлофане, этот хлеб был не очень черствый, но безвкусный. Он нам не нравился, но ели и его. На морозе и наш хлеб замерзал в солдатских вещмешках, если вовремя его не съесть.

В одной крупной деревне мы остановились почти на всю ночь. Наша рота расположилась в доме бывшей деревенской школы. Как положено, выставили часовых и завалились спать. Мне даже есть не хотелось, да не только мне, но и некоторым из бойцов-устали мы зверски. Утром после завтрака (кухня с нами еще была) мы стали подходить к танкам для посадки на них, и смотрю — на нашем танке лежит туша свиньи. Спрашиваю Савкина: «Ты что, мародерствуешь?» Он божится — это не наша туша, а танкистов. Ну и черт с ней, с этой свиньей, танкистов так танкистов. Хозяев все равно не было.

Почти весь день мы продвигались без боя. Вроде забрались в тыл немецкой армии, а немецких войск нет, весь день ни одного выстрела. Такие дни бывали редко, и мы были им рады, тем более что и авиация противника не появлялась. В предыдущих боях мы несли потери от немецких самолетов, и хотя они были небольшими, но самолеты сдерживали наше продвижение. Наконец мы остановились, поставили танки около стен хаты, чтобы они сливались с очертаниями дома и не были так заметны с воздуха. Ко мне подошел офицер-танкист и говорит: «Бессонов, мой спирт, а твоя свинья!» И показывает танковый бачок для воды, который был наполнен спиртом. Я отвечаю: «А что, разве свинья не ваша, как сказал Савкин?» На мою реплику танкист ответил: «Ты на ребят не обижайся. Зная тебя и что им от тебя достанется, они сказали, что свинья наша».

Ну что делать? Не повезешь же ее обратно за 70 километров! Я подозвал Савкина и показал ему свой кулак. Он говорит: «Виноват!» Да что там — есть хотелось. «Эх, — говорю, — жарь и побыстрей, а то не ровён час последует команда «по машинам»». Короче говоря, нажарили отбивных на печке в доме (хозяев не было). И сами «от пуза» наелись, и накормили командира батальона с его окружением, и танкистов. Ели свинью и кормили всех, кто ни приходил. Готовил еду мой солдат Шамрай — партизан из-под Львова, на гражданке повар. Жаль, погиб он в Потсдаме. А тут как раз и команда «по машинам». И опять на большой скорости мы пошли вперед.

Были у меня случаи, когда я так крепко спал ночью, что не просыпался при прохождении не-которых населенных пунктов с боем. Солдаты, жалея меня, не будили, командиры отделений справлялись — при необходимости стреляли, не покидая танка. Днем нам попадались гужевые обозы. Все обозники и охрана обоза были одеты в немецкую форму. Среди них были, как правило, солдаты всех национальностей, кроме русских, — калмыки, узбеки, татары, казахи, кавказцы, поляки. Русским, видимо, немцы не доверяли служить в обозе. Мы относились к ним по-разному, но жестокости не проявляли, не свирепствовали, тем более не расстреливали. Кажется, один раз мы раздавили обоз, состоявший из калмыков и солдат других национальностей, но они пытались оказать сопротивление — одурели, стрелять в нас начали, а это моим бойцам не понравилось. Война есть война. Русских и украинцев я в обозах не встречал, но с «власовцами» в бою встречался не один раз. Они оказывали упорное сопротивление, да еще обидные слова выкрикивали, поносили нас матом. Они знали, что пощады им не будет, и мы ее не давали — пленных из них никогда не было, да они в плен и не сдавались — это не немцы.

Иногда танки из-за поломок останавливались для производства мелкого ремонта. В таких случаях с танком оставался, как правило, десант. Но если танк останавливался для длительного ремонта, то десант уходил с другим танком. Один из наших танков сломался, и сержант Николай Савкин остался с отделением в какой-то деревне. Отступающие фрицы уже после нас вошли в эту деревню и в бою сожгли танк. Погиб сам Савкин и его солдаты: Беспалюк, Полищук и другие… Вот так, хотя крупных боев и не было, во взводах оставалось все меньше бойцов…

С боями мы прошли всю Польшу. Иногда противником оказывалось упорное сопротивление, а порой наше появление в том или ином городке или селе для немцев было неожиданным. В одном населенном пункте было еще электрическое освещение и даже находился полицейский на перекрестке. Сначала он не понял, чьи танки идут, и только когда мы подошли ближе и он увидел, с кем имеет дело, то удрал со своего поста — как ветром сдуло. Я уже говорил, что немцы бегали очень быстро.

Вспоминается и такой случай. Мы остановились после марша около отдельных домов, и в один из них бойцы решили зайти погреться. В доме было тихо, и света в нем не было. Только ребята, человек пять, вошли в дом, как вдруг раздались выстрелы. Бойцы выбежали из дома, один из них был легко ранен, кровь текла по лицу. Я стоял рядом с домом у танка, и бойцы мне сообщили, что произошло. Я приказал забросать дом гранатами, но затем мы передумали — можно было поразить и своих. Ворвавшись в дом, открыли огонь из автоматов и осветили его ручными фонариками. В доме мы обнаружили двух мужчин и женщину, поляков, и спросили у них, кто стрелял. Они ответили нам: «швабы», то есть немцы, и показали на чердак. На чердаке мы нашли двух немцев, которые были убиты в перестрелке. Поляки сообщили, что один подполковник, а второй капитан. Подполковник был комендантом городка, а капитан его помощником. Поляки заявили мне, что они по боялись нас предупредить, так как немцы им пригрозили расстрелом. Солдаты остались в доме, а я покинул дом и разбираться с ними не стал, тем более что поступила команда «по машинам», и мы снова двинулись вперед, на запад.

Вообще, действия нашего батальона и бригады в глубоком тылу немцев зимой 1945 года оказались удачными в боевом отношении. Не знаю, как в других ротах, но наша рота больших потерь не несла. Бригада на танках поддерживала высокий темп, в результате мы оторвались от наших общевойсковых частей на значительное расстояние. Из-за этого создавались определенные трудности — в частности, усложнялось снабжение танков топливом и боеприпасами.

К реке Одер мы подошли 23 или 24 января 1945 года, причем подошла только наша рота и командир батальона со своими заместителями. Другие роты батальона, а также 2-й и 3-й батальоны бригады вели бои с подошедшими резервами противника. К этому времени Одер с тяжелыми боями уже форсировали другие бригады нашего корпуса — 17-я Гвардейская механизированная бригада и часть 16-й Гв. мехбригады. Через Одер мы переправились относительно благополучно, на каком-то малогрузном паромчике, хотя и под бомбежкой, — наконец появилась авиация противника. На той стороне немцы еще оказывали сопротивление, и рота, атаковав опорный пункт совместно с подразделениями 17-й Гв. мехбригады, сумела отбросить немцев. Между прочим, на переправе уже находился командующий нашей 4-й танковой армией генерал Лелюшенко, и это лишь на второй день после форсирования Одера подразделениями 17-й Гв. мехбригады!

Немецкий город Кебен был взят нами и ротой другой бригады. Выйдя на его западную окраину, мы остановились. Почему-то с нами оказался и командир батальона Козиенко. Он получал указания на наступление сначала от командира 17-й Гв. мехбригады, а через несколько дней от начальника штаба 6-го Гв. мехкорпуса полковника Корецкого. Наша рота охраняла переправу и другие опасные направления. В городе Кебен мы привели себя в порядок, даже подстриглись у санинструктора (наголо на фронте солдат не стригли), кое-как отмылись, в основном до пояса. Жалко, что немецкие самолеты нет-нет, да побеспокоят, а так почти курорт, даже кухня наша появилась. Отдыхали душой и телом и даже спали в тепле.

Через несколько дней прибыли основные силы бригады, а с ними 2-я и 3-я роты нашего батальона. Прибыли они изрядно поредевшими, но их тут же бросили на помощь 17-й Гв. бригаде, которая расширяла плацдарм, пока не прибыли крупные резервы немцев.

Командир батальона приказал мне явиться к начальнику штаба корпуса полковнику Корецкому. Когда я прибыл к нему, он осмотрел меня и сказал: «Вот что, Бессонов, ты, кажется, давно воюешь в бригаде. Козиенко тебя прислал по моей команде. Задача твоя охранять переправу, штаб корпуса, а также тушить пожары в городе. Занимай особняк напротив моего штаба и будь всегда на месте, под рукой. В особняк из других частей никого не пускай». Так я расположился со своим взводом и вторым взводом роты, но всего было не более 30 человек. А взводы Вьюнова и Гущенкова с командиром роты ушли с батальоном вперед.

Особняк был богатый, чего там только не было! Продуктов тоже хватало, сами солдаты готовили еду. Бойцы целыми днями что-то готовили, жарили, гоняли чаи. К спиртному не прикладывались, разве что иногда употребляли слабое вино — в подвале дома все было. Спали мы на кроватях. У меня была широкая кровать, богатая постель, атласное одеяло. Я спал раздетым! Заменили нижнее белье на немецкое шелковое, старое выбросили. Все было бы хорошо, если бы Корецкий не поднимал нас на тушение пожаров и при налете авиации на переправу. А дома поджигали солдаты наших пехотных частей, прибывших на расширение плацдарма, в отместку за сожженные немцами дома в их родных краях, на территории Советского Союза. Нам тушить было нечем, придем, постоим около горевшего дома, пока не сгорит до конца. Поэтому наиболее эффективной мерой было направление патрулей для борьбы с поджигателями. П омогало, но не всегда. Иногда мы изображали, что тушим пожар, создавая видимость, чтобы не влетело от Корецкого. Надо сказать, что для взвода этот период был отдыхом. До этого мы прошли с боями по Польше не менее 600 км за 12–13 дней: с 12 по 25 января 1945 года.

Мы теперь вступили на территорию Германии, и все здесь отличалось от виденного нами в Польше. Пошли асфальтированные шоссе, булыжные дороги вели в поля и к сараям и амбарам. Чистые, без единой хворостинки, сосновые леса, господские дворы и дома, мелкие придорожные поселки и фольварки с островерхими красными черепичными крышами. Но в городе — ни души. Население спешно эвакуировалось далеко за Одер, на запад, оставляя в домах все, в том числе скот и птицу. В Кебене при обследовании домов в поисках немецких солдат кто-то нашел двух древних старух, но больше никого не было.

Наш «санаторный» отдых продолжался недолго. Однажды пол ко вник Корецкий вызвал меня и приказал убыть в батальон, выделив грузовую машину и объяснив маршрут. С грустью покидали мы этот «дом отдыха». Батальон я нашел в одном населенном пункте, где он находился на дневном привале, и доложил о прибытии командирам батальона Козиенко и роты Чернышову. Разместил солдат, а сам пошел в дом, где за трапезой собрались некоторые офицеры. Встретили меня радостно, чуть ли не с криком «ура» — подвыпив маленько, офицеры дурачились. Усадили за стол, налили «штрафную». Я обратил внимание, что, кроме Вьюнова, Кеся, Гущенкова, Белякова, Цикановского и Мочалова, в доме находился незнакомый лейтенант. Меня с ним познакомили — это был Федор Попов, с которым мы потом провоевали до конца войны. Смелый, среднего роста, физически крепкий, скромный, он стал мне хорошим товарищем. Также в эти дни к нам в роту после ранения лейтенанта Петра Шакуло прибыл командиром взвода лейтенант Григорий Михеев. Сибиряк, он был плотный, физически крепкий парень, с которым мы также крепко подружились. Прибыл он к нам с должности командира взвода связи нашего батальона, с которой он был снят за то, что на марше сел «под градусом» за руль грузовой автомашины взвода связи, не справился с тормозами и управлением и перевернул машину. Правда, ее быстро поставили на колеса, никто не пострадал, но М ихеева наказали, назначив командиром взвода в мотострелковую роту.

Вечером 4 февраля мы выступили на танках вперед. Последующие бои были ожесточенными, немцы упорно сопротивлялись, цепляясь за каждый населенный пункт, за каждую высотку. Враг бросал против нас «власовцев» — мы и их били, но сопротивлялись они, надо сказать, лучше, чем немцы. Против наших танков немцы применяли в массовом порядке фаустпатроны, это было грозное для танков и другой техники оружие ближнего боя. Фаустпатрон свободно проб и вал танк «Т-34», сила его взрыва была огромной, а в борт он мог пробить и танк «ИС-2».

Как обычно, я со взводом следовал на танках далеко впереди батальона. Однажды, не доходя одного мелкого придорожного поселка, мы были обстреляны сильным огнем. Бойцы быстро спешились, танки отошли несколько назад. Я со взводом продвинулся по шоссе вперед, но из-за сильного огня пришлось залечь в кювете. Очень свирепствовали снайперы. Кроме того, нам преградили путь противопехотные «спринг-мины» и противотанковые мины. Если задеть проволочку от «спринг-мины», то мина подпрыгивает вверх до двух метров и разрывается, поражая людей своей начинкой. На шоссе были противотанковые мины.

Подошел со взводом Вьюнов, но он поступил хитрее — пошел не по асфальтированному шоссе, а принял правее и мелколесьем стал продвигаться вперед. Затем бойцы его взвода тоже залегли, не доходя до этого поселка. Прибежал Чернышов, я его давно не видел. Как всегда, он стал кричать: «Вперед, Бессонов, вперед!» Я ему говорю: «Подожди, Николай, осмотрись. Видишь, мины стоят, снайперы бьют. В этой обстановке положение Вьюнова лучше, ему надо атаковать поселок».

Мы стали кричать Вьюнову: «Вперед», но то ли он не слышал, то ли там тоже снайперы били, — его солдаты продолжали лежать. Чернышов собрался туда бежать, и я стал отговаривать его от этой затеи, прямо сказав — «убьют». Я посоветовал ему уйти назад, в тыл, и привести тяжелые танки «ИС-2», однако Чернышов не прислушался к моему совету, вскочил и только сделал два-три ускоренных шага от кювета, как раздался выстрел, и Николай упал. Мы втянули его в кювет, по кювету оттащили назад и там сделали перевязку, он был ранен в грудь. Затем его отнесли в тыл, Чернышов был в это время без сознания. Это было 8-10 февраля, и пробыл он в госпитале до 18 апреля 1945 года.

В этот момент к нам подошел танк «ИС-2». Командиру танка солдаты показали цели, и танк открыл из своей 122-мм пушки огонь. Смотрю, в нескольких метрах от нас из-за домов вдруг одна за другой выскочили три самоходки, мы их еще называли «штурмовыми орудиями». Наш танк открыл по ним огонь, но они быстро скрылись за поворотом шоссе. Я поднял солдат в атаку и с криком: «Вперед, за мной! Вперед!» стал бежать по кювету, перепрыгивая через параллельна натянутые проволочки от мин (вот дурень!). Солдаты были умнее меня, они бежали по полю, правее и левее шоссе, там мин не было. Мы ворвались в поселок, Вьюнов со своим взводом тоже ворвался в окраинные дома. Противник бежал. Вышли на противоположную сторону поселка. Ребята обыскали дома, но они были брошены хозяевами — ни души. Стали ждать командира батальона со штабом. Он уже знал о ранении Чернышова. Потом подошли танки «Т-34» с командиром танкового полка майором Столяровым.

Меня подозвал к себе комбат майор Козиенко, там же находились замполит батальона капитан Герштейн и начальник штаба батальона капитан Григорьев. Козиенко сказал мне, что вместо Чернышава они решили назначить командиром роты старшего лейтенанта Григория Вьюнова, который прибыл к нам в батальон только в октябре 1944 года и был старше меня по возрасту лет на 5-б. Я ответил Козиенко, что в батальоне я с августа 1943 года, участвую в четвертой операции, все время остаюсь в роте один из всех офицеров, фактически командуя ротой, и неужели я не заслужил быть ее командиром? Майор Козиенко сказал, что такое решение принято и Герштейном, и Григорьевым, не только им одним. Так я опять остался командиром взвода. Как-то не везло мне в этом отношении.

Последующие бои были очень тяжелыми, и люди стали быстро выбывать из строя. Немцы бросали против нас фолькштурм — вооруженных фаустпатронами стариков и молодых ребят, оказывавших нам невиданное нами по упорству сопротивление. Порой они отбивались до последнего человека. Каждый день мы теряли своих бойцов и технику. Глубоких прорывов в тыл немцев, как это было на Украине и в Польше, почти не было. Бои шли днем и ночью, и это очень изматывало нас. Батальон действовал компактно всеми ротами, всем, что от них осталось. А немцы отступали, лишь чтобы закрепиться на другом месте, подготовленном к обороне.

Население бежало от нас. Следы панического бегства были на каждом шагу — в кюветах валялись помятые чемоданы, велосипеды, подушки и разная утварь. Населенные пункты, мелкие и крупные, были без людей. Скот, птицу и другую живность немцы оставляли на месте, так что мы не голодали, а, наоборот, питались «от пуза» тем, что успевали приготовить на коротком привале. Однажды наша колонна танков догнала убегающих гражданских лиц. Двигались чопорные старики, дети, женщины разных возрастов. Передвигались они кто на подводах, кто пешком, катя коляски со своим имуществом, что успели захватить, некоторые — с рюкзаками на спине. Мы остановили весь этот на род и с грехом пополам стали разъяснять им, чтобы они вернулись по домам. Батальон от-правился дальше выполнять поставленную задачу, и куда направилась колонна немцев, мы не знаем — нам было не до того.

Гражданских немцев мы никогда не трогали, не грабили, не обыски вали их, ничего у них не отбирали. Если откровенно, то я в этом отношении был к бойцам строг, да и другие командиры, по-моему, так поступали и тогда, и в дальнейшем. Женщин не насиловали, во всяком случае, в нашей роте и батальоне такого не было, старшее командование строго подходило к таким военнослужащим как в батальоне, так и в бригаде. Кроме того, я лично многих предупредил о том, что буду строг. Не только в нашей роте, но и в других ротах батальона знали мое отношение к этому, и даже «отпетые» в своем роде бойцы боялись меня. Почему? Я был ветеран батальона, прошел «огонь, и воду, и медные трубы», и о моей строгости ходили слухи, «солдатское радио». С моими заслугами считались даже самые нахальные и самые недисциплинированные. Не раз я слышал: «Бессонов идет», особенно после того, как кто-то пустил слух, что я якобы кого-то чуть не расстрелял за безобразие. Этого на самом деле не было, но слух прошел, и некоторые поверили.

День был пасмурный, шел мокрый снег, на танках было холодновато, и все жались ближе к жалюзи машины. Паршивая погода для пехоты. В течение 9 и 1 О февраля шли ожесточенные бои, противник оказывал упорное сопротивление, бросая против нас танки, пехоту, фолькс-штурм, обрушивая на нас артиллерийско-минометный огонь. Нам пришлось тяжело, но сопротивление врага было сломлено, и, понеся потери, немцы вынуждены были отступить, бросая технику и вооружение, — танки без горючего, артиллерийские орудия и минометы валялись в кюветах. Местность была лесистая, иногда было не понять, откуда фрицы ведут огонь. Теперь танки в лесу или в населенных пунктах двигались осторожно, позади спешенного десанта, а нашей задачей было уничтожать Фаустников стрелковым оружием или указывать танкам цели, где засели фрицы, чтобы те уничтожали их орудийным огнем.

Противник старался остановить наше продвижение любыми средствами, действовал из засад, порой малочисленными группами, почти смертниками, лишь бы остановить нас и нанести нам потери. Однажды под вечер, только что стало темнеть, передние три танка подошли к опушке леса. Я со взводом в этот раз был в середине колонны танков, а в передовом дозоре были бойцы из другой роты батальона. Вдруг раздалось несколько артиллерийских выстрелов по передним трем танкам, и колонна остановилась. Я спрыгнул с танка, побежал вперед для выяснения обстановки. Уже совсем стемнело, но я увидел командира танкового полка Столярова, командира батальона Козиенко и еще кого-то. От опушки леса прибежали бойцы с тех передних танков и принесли на плащ-палатке тяжело раненного бойца, который скоро скончался. Как они доложили, их около опушки леса обстреляли немецкие штурмовые орудия. Один наш танк был подбит, десантники почти все погибли или были ранены. Два других танка ушли из-под обстрела. В одном из них экипаж покинул машину, но механик-водитель успел включить заднюю скорость, и танк продолжал двигаться задним ходом без экипажа. Командир танкового полка послал экипаж остановить танк и вернуть его к колонне, что и было выполнено.

Ночью командование не решилось атаковать противника, и удар решили перенести на утро. С рассветом батальон — все, что осталось от его трех рот, начал движение через лес, находящийся левее дороги. О противнике ничего не было известно. Сначала все было хорошо и тихо, со стороны противника стрельба не велась, он нас не видел, и мы его тоже, но долго это не продолжалось. Противник нас заметил и открыл ружейно-пулеметный огонь. Мы тоже стали отвечать и перебежками продвигались вперед. Атакованная нами малочисленная немецкая пехота отступила, вернее, бежала, однако по нам открыли огонь из орудий три самоходки, которые стояли от нас метрах в пятидесяти. Мы залегли за деревья, ибо самоходки открывали огонь чуть ли не по каждому бойцу. Я лежал с ординарцем за одним из деревьев, и один снаряд попал в это дерево приблизительно в метре от земли. Нас оглушило, дерево было срезано снарядом, но мы остались невредимыми и ползком перебрались за другое дерево.

Повезло нам уже в который раз. Что делать дальше, мы не знали. Танки нас не поддерживали, оставшись далеко позади нас. Однако командир 3-й роты Костенко не растерялся. Он привел почти к самой нашей цепи тяжелый танк «ИС-2» и указал его экипажу цель — самоходки. Танк произвел два выстрела из своего 122-мм орудия, и одна самоходка буквально развалилась, а второй снаряд пробил аж две самоходки сразу, такого «чуда>> я еще не видел. Путь был для нас свободен. Батальон продвинулся несколько вперед по лесу. Противника снова не было видно. Подошли наши танки, поступила команда «по машинам», и мы отправились дальше выполнять задачу.

Преодолевая упорное сопротивление врага, в ночь на 11 февраля наш батальон совместно с другими батальонами бригады форсировали р. Бобер, а затем, 16 февраля, р. Нейссе и оказались уже в 105–110 км от Берлина. В том месте, где мы переправлялись через Нейссе, река была широкая и глубокая. Через нее был перекинут хороший многотонный мост, но он был за-минирован, и немцы-минеры ждали только команды к взрыву моста. Однако ребята из разведывательной роты нашей бригады захватили мост и перебили минеров, в этом им помогла русская девушка, которую немцы, видимо, знали, — она жила рядом с мостом, работая у бауэра. Поэтому мы перешли речку по мосту, и рота заняла оборону на левом фланге бригады, не более ста метров от реки. Правее нас заняли оборону 2-й и 3-й батальоны бригады, тоже на расстоянии не более 250 метров от реки и моста. Дальше продвигаться сил у нас уже не было.

На плаадарм за р. Нейссе наша рота вышла, имея в своем составе 10–15 бойцов, у Гущенкова в пулеметном взводе осталось, наверное, три или пять бойцов с одним пулеметом «максим>>. Кроме того, оставались в строю командир Вьюнов, командиры взводов — Гущенков и я, старшина роты Братченко, санинструктор «Братское сердце», писарь Чулкин и ординарец ротного коман-дира. Всего у нас было 22–23 человека, а в начале операции 12 января 1945 года в роте было до 100 человек. Потери в роте, да и в других ротах батальона составили до 80 % личного состава. Был тяжело ранен командир роты Николай Чернышов и легко — командиры взводов Шакуло и Михеев. Тяжело достаются победы над противником, очень тяжело. Не только наш батальон понес значительные потери но и два других батальона бригады и танковый полк. Все танки вышли из строя, на ходу осталось лишь 3–4 танка, но и они не могли стрелять — вышли из строя их орудия. Но даже эти танки приходили к нам на плацдарм на р. Нейссе, чтобы создать звуковой эффект присутствия танков. В какой-то мере это противника сдерживало — танки есть танки. Командир бригады полковник Туркин был ранен и находился на лечении, и бригадой командовал начальник штаба бригады подполковник Аркадий Архипов. Произошло это так, что перед одним населенным пунктом противник обстрелял нас, танки остановились, десант спешился, мы немного продвинулись вперед и залегли. Надо было уяснить обстановку, где противник и сколько его. Со мной еще

кто-то был из офицеров. Я послал несколько человек разведать, «что к чему», — лезть, не зная ничего о противнике, я не любил. Возвратившиеся разведчики доложили, что противника не видно, но из подвалов и окон домов по ним велся огонь. Мои три танка наотрез отказались поддержать нашу атаку, но вот-вот должны подойти основные силы бригады. Пока я решал, стоит ли атаковать противника, подошла основная часть колонны. Появились командир бригады полковник Туркин и командир танкового полка бригады майор Столяров. Я доложил о причинах остановки, но они мне не поверили. Туркин заявил мне: «Испугались одного фрица, да и там нет никого! Это вам показалось. Вперед, Бессонов!» Они сели в бронетранспортер, и как только отъехали метров сто, их бронетранспортер был подбит фаустником. И Туркин, и Столяров были ранены, а экипаж бронетранспортера погиб. Подошли наши танки, открыли орудийный огонь, и рота пошла вперед, стреляя на ходу. Противник бежал.

Плацдарм на р. Нейссе был очень маленький, он простреливался даже пулеметным огнем, а артиллерия «долбила» нас и днем и ночью. Солдаты говорили, что обстрел вел бронепоезд, но я не был уверен в этом. Расширить плацдарм у нас уже не было сил, а немцы подбросили резервы, правда, тоже малочисленные и в основном пехоту, танков у них не было, видимо, они понесли в них слишком большие потери. Простояли мы на этом плацдарме дней пять или шесть, и немцы не давали нам передышки ни днем, ни даже ночью. Немцы располагались в посадках не более чем в 50 метрах от нашей роты и кидались в атаку по нескольку раз за день и ночь. Но бойцы моего взвода каждый раз открывали сильный огонь, а пулемет лейтенанта Гущенкова косил их безжалостно, и они откатывались назад, неся потери. Днем нас бомбила авиация, сбрасывая бомбы на мост, но, к нашему счастью, все мимо, а по реке немцы даже пускали торпеды по опорам моста. Их заряд имел большую разрушительную силу, но все торпеды проходили мимо, ударялись в берег и взрывались недалеко от моста. Против нашей пехоты немцы применили новшество, во всяком случае я такого еще не встречал. С самолетов сбрасывались ящики, контейнеры, которые в воздухе раскрывались на две половинки, и оттуда высыпались маленькие бомбочки, наподобие наших гранат «Ф-1», и поражали значительную площадь. Опять, к нашему счастью, они нас миновали, видимо, немцы не знали точно нашего расположения. Окопаться нам не было возможности, грунтовые воды подходили близко к поверхности земли, и мы вырывали окопы только для стрельбы лежа, не глубже. Но в итоге все обошлось благополучно, и потерь мы не несли.

Мы с ординарцем Андреем Дроздом спали по очереди, недалеко от берега мы обнаружили бетонные кольца, которые идут на облицовку колодцев, и это было хорошее укрытие от осколков снарядов и бомб. Там мы и отдыхали, когда немцы не атаковал и. Отдых — это два-три часа поспать, а так все время на ногах. Видимо, немцам здорово попало от пулеметчиков Гущенкова, который вел огонь в упор, кося атакующих. В результате фрицы прекратили атаки на нашу роту, и два-три дня было тихо. Бойцы смогли в спокойной обстановке привести себя в порядок, хотя бы побриться, кто уже брился, или умыться. Батальонная кухня приезжала к нам через мост утром перед рассветом и вечером с наступлением сумерек, и мы целый день подкреплялись только остатками трофейных продуктов. А когда немцы успокоились, старшина роты Михаил Братченко организовал прием пищи и днем, в обед. Они с ротным Гришей Вьюновым занимали отдельно стоящий домик недалеко от переднего края и там организовали кухню. Там же находились санинструктор, писарь, ординарец, иногда туда захаживал и Александр Гущенков. Уже имея 4 или 5 ранений разной тяжести, в этой операции он впервые не был ранен.