На Диком Западе. Том 3

Глава I Француз и мексиканец

Известно, что Луи Наполеон, президент французской республики, овладел императорской короной в результате государственного переворота 2 декабря 1851 года и последовавшей за ним двухдневной резни в Париже и водворился на французском престоле под именем Наполеона III. Кровавая ночь 4 декабря прошла, и завеса утреннего тумана медленно поднималась над столицей. Испуганные жители нерешительно выходили из домов, отыскивая тела своих домочадцев, случайно или из любопытства оставшихся на улицах и вследствие того погибших насильственной смертью.

На опустевших площадях и бульварах расположились солдаты: пешие и конные патрули прохаживались и разъезжали по безлюдным улицам. При виде солдат испуганные жители прятались в своих домах, и только убедившись, что все снова затихло, решались продолжать свое печальное занятие.

Около 7 часов утра из одной великолепной улицы, примыкавшей к бульварам, вышли двое мужчин и, останавливаясь по временам, рассматривали опустошительные следы, оставленные на стенах, окнах и дверях домов пушками и ружьями озлобленных солдат. По-видимому, эти двое людей направлялись в предместье Сен-Дени.

Один из них — человек на вид лет тридцати, от силы — сорока, атлетического телосложения, что, впрочем, не лишало его грации и изящества. Руки его, в тонких шведских перчатках, были малы, также как и безукоризненно обутые ноги; тонкие черты лица, обрамленного темными кудрями, имели решительное выражение, усиливавшееся благодаря отблеску глаз. Вся его наружность обличала знатное происхождение и, действительно, граф Сент-Альбан мог бы похвалиться происхождением по побочной линии от королевского дома Бурбонов. Спутник его, маленькая подвижная фигурка, состоявшая, казалось, только из мускулов, костей и нервов, казался, по крайней мере, на десять лет старше графа и, судя по сильно загоревшему лицу, темным глазам и черным, как смоль, волосам, был южанин. Одет он был просто, но хорошо; в его движениях, во всем его облике чувствовалось какое-то стеснение, как будто ему мешало его платье и он мечтал о легкой одежде рыбаков Лионского залива, где была его родина.

Граф Сент-Альбан, которому события минувшей ночи помешали выехать из Версаля, куда он отлучался вчера, торопился к себе. Когда он уже почти достиг дверей своего дома, его невольно остановил стон, раздавшийся из полутемной ниши в стене.

— Если вы христианин, помогите мне, — послышался чей-то слабый голос, и эти слова, произнесенные на испанском языке, тем более привлекли внимание графа, что он отлично говорил по-испански. Он и его спутник поспешно подошли к нише, находившейся в стене, и увидели человека в полулежачем положении: бледное, как смерть, лицо его указывало, что он был тяжело ранен при столкновении народа с войсками.

— Вы ранены, сеньор? — спросил граф также по-испански.

— Caramba![5] Пуля одного из солдат угодила мне в спину и свалила на землю, как мешок; я едва дополз до этого убежища. Конечно, всякому придется когда-нибудь умереть, но я лучше предпочел бы испустить дух на моей далекой родине — Мексике, в битве с моими исконными врагами, краснокожими. Злой дух, в образе мошенника-янки, привел меня в эту страну, где, вместо удачи, я нахожу бесславную кончину.

— Надеюсь, что этого не случится, — утешил незнакомца граф. — Во всяком случае, следует сделать все для вашего спасения. — Евстафий!

— Monsieur le comte![6]

— Мы должны укрыть этого человека в моем доме, так как туда всего ближе. Возьмите его осторожно и помогите мне перенести его.

Спутник графа улыбнулся:

— Хотя я и не обладаю вашей исполинской силой, граф, однако моих мускулов хватит на то, чтобы нести одному этого бедолагу, иссушенного тропическим солнцем.

Последнее замечание как нельзя более подходило к фигуре раненого, так как он был еще более худощав и сух, чем сам Евстафий. На нем были надеты мексиканские панталоны из коричневого бархата с разрезами по бокам, куртка из той же материи и поверх куртки синий полотняный камзол, какой обыкновенно носят французские мастеровые и поселяне.

— Ну так бери его, — сказал граф, — я следую за тобой. Евстафий взвалил на плечи мексиканца, который невольно застонал от боли, и все трое вышли на улицу, где, по-видимому, не было солдат. Только при входе на бульвар находился жандармский пост. Один из жандармов, кажется, заметил подозрительную группу, потому поскакал по направлению к ней.

— Поспеши со своей ношей в дом, — крикнул граф провансальцу, — я прикрою отступление.

Пока провансалец дошел до дома, находившегося в нескольких шагах, и дернул шнурок колокольчика, граф, не имевший при себе никакого оружия, кроме тонкой трости, поджидал жандарма, скакавшего к нему с обнаженной саблей и кричавшего: «Стой! Стой!»

— Что вам угодно, сударь? — спросил граф.

— Мне угодно, — закричал полупьяный жандарм, — арестовать этого проклятого бунтовщика, которого вы стараетесь унести, да и вас тоже., вы все, видно, также мятежники! Прочь с дороги, иначе эти мошенники скроются в доме!

— Позвольте, сударь, — сказал граф с холодным спокойствием, тем более зловещим, что оно было предвестием вспышки бешеного гнева, — я граф Сент-Альбан и настолько известен в Париже, что всякий сумеет найти меня, если ему это понадобится. Тот человек ранен, он отдался под мое покровительство, и я намерен спасти его, так как нахожу, что довольно уж было резни.

— Значит, ты сам бунтовщик, как я и думал! — злобно выкрикнул жандарм. — Вот же, получай!

Он замахнулся саблей, но граф мгновенно отбросил трость, схватил одной рукой ногу всадника, другой — седло, последовало одно мощное усилие — и всадник с лошадью покатились по мостовой.

— Черт подери! Я тебя научу, милейший, быть вежливым, когда говоришь с потомком своих старых королей.

Он вошел в дверь, так как увидел, что товарищи жандарма спешили к нему на помощь, и запер ее за собой.

Приказав швейцару не беспокоиться об уличной суматохе, и как можно скорее привести доктора, он поднялся по лестнице в прихожую. Между тем Евстафий с помощью другого слуги уже раздевал в соседней комнате раненого, чтобы уложить его в постель.

Граф Анри де Сент-Альбан, родившийся в древнем городе Авиньоне и принадлежавший к одной из богатейших фамилий в крае, был одним из тех мужественных, но легкомысленных и любивших приключения людей, которые блистали при французском дворе во времена Франциска II. Молодой, богатый, одаренный особенной мужественной красотой и исполинской силой, образчик которой мы уже видели при вышеописанной сцене с жандармом, он с юношеским задором предавался прожиганию жизни, и в течение нескольких лет спустил большую часть своего состояния. Вскоре затем беспокойный нрав привел его в Алжир, где он своим беззаветным мужеством приобрел дружбу маршала Бюжо и отличился на его глазах во многих сражениях, так что получил чин полковника. Возвратившись во Францию, где в это время королевская власть была свергнута и водворилась республика, он был избран в народное собрание. Депутатство досталось ему тем легче, что его земляки, а в особенности известное товарищество авиньонских грузчиков, питали большую привязанность к Monsieur le Comte — как его называли там. Мужество, щедрость, древняя провансальская фамилия и исполинская сила графа еще с молодости привязали к нему этих людей; из их среды вышел Евстафий, уже в течение многих лет бывший его верным спутником, наполовину слугой, наполовину товарищем и другом. Евстафий полез бы в драку со всяким, кто вздумал бы неуважительно отзываться о графе, к которому провансалец питал смешанное чувство собачьей преданности и материнской любви.

Когда переодевшись, граф вошел к раненому, там уже находился врач, осматривавший рану. По выражению лица граф тотчас догадался, что рана внушала серьезные опасения. Эта догадка подтвердилась, так как врач отвел графа в сторону и шепотом сообщил, что пуля засела между спинными позвонками и раненый через несколько часов умрет. Произвести операцию невозможно, не потревожив нерв спинного мозга, что вызовет неминуемую и мгновенную смерть. Итак, он поручает графу сообщить о неизбежной кончине больному, который, быть может, пожелает сделать какие-нибудь распоряжения, а сам считает излишним свое дальнейшее пребывание здесь, так как никакой помощи он оказать уже не в силах.

После этого неутешительного сообщения человек науки удалился, предоставив графу печальную обязанность уведомить несчастного чужестранца о предстоящей кончине. Граф исполнил это с сердечным участием солдата и, к своему утешению, нашел мексиканца более покорным судьбе, чем ожидал. На вопрос о последних распоряжениях умирающий выразил желание поговорить с графом наедине, на что последний и согласился, между тем как Евстафий, по просьбе мексиканца, отправился в Сент-Антуанское предместье, чтобы отыскать в одной из тамошних гостиниц американца по имени Джонатан Смит и уведомить его о состоянии больного. Последний сообщил графу, что упомянутый американец, хотя и был его спутником и компаньоном, но мошенник с головы до пят; подробности об их отношениях граф тотчас узнает.

— Я бедный человек, сеньор, — продолжал мексиканец, с трудом выговаривая слова, — хотя, без сомнения, видел больше золота, чем любой князь его держал в своих руках. Я — гамбузино, — золотоискатель, за что и получил в пустыне прозвище Золотой Глаз, хотя мое настоящее имя Хосе Гонзага. Семьи у меня нет, но есть двое верных друзей, которые, вероятно, находятся теперь на берегах Рио-Гранде и только тогда узнают о моей смерти, когда я в назначенное время не явлюсь в Сан-Франциско.

— Но как же вы попали в Париж? — спросил граф, невольно заинтересовавшийся рассказом мексиканца.

— Я вам объясню, сеньор. Мой отец был, как и я, гамбузино и кончил жизнь под томагавками краснокожих; мой брат занимался тем же промыслом, и кожа с его головы украшает вигвам Серого Медведя, вождя племени апачей. Но мне Всевышний послал особенную удачу, и вот теперь перед лицом смерти, быстрое приближение которой я чувствую, я говорю, что не раз находил богатые золотоносные жилы, за которые мог бы взять огромные деньги, но этот желтый металл, из-за которого я так часто подвергал свою жизнь опасности, имеет так мало цены в моих глазах, что я при первом удобном случае проигрывал или дарил свои находки.

Граф Альбан с возрастающим удивлением посмотрел на странного рассказчика.

— Около 9 месяцев тому назад я и мои друзья, француз Фальер или Железная Рука, как его прозвали апачи за его силу, и молодой предводитель команчей Большой Орел находились в дикой пустыне, в стране апачей. Преодолев множество опасностей и препятствий, проникли мы так далеко во враждебную землю для того, чтобы проверить справедливость предания об удивительной залежи, в которой золото будто бы лежит самородками на поверхности земли, предания, уже несколько столетий передававшегося из поколения в поколение среди соплеменников Большого Орла.

— Что же, — спросил граф, — разыскали вы это место?

— Мы нашли золотую россыпь, — отвечал золотоискатель, — и подивились чуду, которое Господь показал нам в пустыне. Да, сеньор граф, — продолжал он, повышая голос, — сокровища этой россыпи так велики, что вся Франция со всеми ее городами и деревнями, полями, лесами и виноградниками не могла бы окупить их.

Хотя граф думал, что больной вследствие лихорадочного состояния преувеличивает в своем воспоминании количество найденных сокровищ, но так как в правдивости рассказчика нельзя было сомневаться в виду близкой смерти, то несмотря на преувеличения, мексиканцу удалось поразить воображение графа. Он, беспечно промотавший сотни тысяч, чувствовал теперь странное внутреннее волнение; но пересилил себя и попросил гамбузино продолжать.

— Пробыв в том месте два дня, мы отправились в обратный путь к вигвамам команчей и в доказательство нашей находки захватили с собой кусок золота около двух фунтов, который нам удалось отбить от огромного самородка.

— Этот кусок у вас? — спросил граф.

— Он у Джонатана Смита, моего спутника. Нужно вам сказать, сеньор граф, что я заключил договор с этим янки, познакомившись с ним в одной из американских гаваней. Чтобы добыть сокровища, требуется целый отряд отважных людей и такие средства, каких не в состоянии раздобыть три бедных охотника. Мы не могли обратиться к мексиканцам, так как, к сожалению, я сам должен сказать о своих соотечественниках, что они, по большей части, лживые и ненадежные люди; поэтому Железная Рука, сохранивший привязанность к своей родине, предложил открыть нашу тайну королю французов. Я был выбран для этого путешествия и, как человек, не сведущий в языках, взял в спутники американца, который говорил на нескольких языках. Он малый не промах, и охотно бы выманил у меня тайну; да я и сам хитер и дал ему только некоторые указания, возбудившие его жадность и побудившие его сопровождать меня в Европу. Несколько дней назад я прибыл сюда с Джонатаном Смитом и убедился в справедливости его уверения, что французский король, лишенный престола, умер в изгнании. Итак, я очутился в беспомощном положении и колебался, не доверить ли нашу тайну племяннику великого Наполеона, слава которого в свое время проникла и в нашу пустыню. Но теперь и об этом поздно думать, так как скоро я стану таким молчаливым человеком, который никому ничего не разболтает.

Граф стоял, погруженный в глубокую задумчивость.

— Я полагаю, — сказал он наконец, — что задуманная передача сокровища покойному королю должна была послужить на пользу и народу французскому; так, по крайней мере, я понимаю желание моего земляка, вашего товарища. Теперь спрашивается — согласились ли бы ваши товарищи сделать то же предложение потомкам законных королей Франции.

— Что вы хотите этим сказать, сеньор? Каким потомкам?

— Я хочу сказать — роду Бурбонов, у которого похитили его законное наследство — французский престол, и один из членов которого имеет удовольствие беседовать с вами в настоящую минуту.

Больной попытался приподняться, но со стоном упал на подушку и сказал слабым голосом:

— Должен ли я так понимать ваши слова, сеньор граф, что в вашем лице я вижу перед собой потомка Бурбонов?

— Вот именно, — кивнул граф.

— А вы бы взялись за это дело? — продолжал гамбузино со сверкающими глазами. — То есть могли бы вы снарядить в Сан-Франциско экспедицию из 200–250 решительных людей, так как, по меньшей мере, столько бойцов необходимо, чтобы противостоять Серому Медведю со всем его племенем; могли ли бы вы снабдить экспедицию съестными припасами на два-три месяца и сами стать во главе ее?

Беспокойный дух графа неудержимо побуждал его взяться за такое многообещающее предприятие и он немедля ответил:

— Почему же нет, сеньор? Если предприятие вообще исполнимо, и если ваши товарищи согласятся оказать мне поддержку, то есть стать нашими проводниками, то я готов.

Теперь раненому удалось приподняться, но видно было, что его силы быстро иссякают.

— Итак, все прекрасно, — прошептал он, — и я рад, что мое последнее дело в жизни будет вместе с тем делом благодарности. Подойдите поближе, сеньор граф.

Граф придвинулся к постели.

— Помогите мне снять этот мешочек! — сказал умирающий, раскрывая воротник своей рубашки и указывая на кожаный мешочек, висевший на крепком шнурке на его груди.

Граф повиновался, снял шнурок через голову тяжело дышавшего больного и минуту спустя держал мешочек в руке.

— В этом мешочке, — продолжал мексиканец торжественным тоном, — хранится тайна золотой руды. Вы найдете в нем кусочек кожи с точным обозначением местности и дороги к ней от Рио-Гранде и берегов Бонавентуры. Только тот, кто владеет этим планом и понимает его значение, может отыскать сокровище. Мы изготовили три экземпляра плана, и каждый из нас владеет одним. Планы служат также доказательством нашего права на находку, и каждый волен продать или подарить право на свою часть.

Глаза графа с напряженным вниманием следили за губами говорившего, которого возрастающая слабость заставила снова лечь, хотя голос его еще был ясно слышен.

— В благодарность за ваше человеколюбие и согласно желанию Железной Руки, чтобы это сокровище досталось потомку королевского рода Бурбонов и вместе с тем послужило на пользу французскому народу, — я решил передать вам мешочек и мое право на находку, если вы только согласитесь на два легко исполнимых условия.

— Объяснитесь, сеньор, — сказал граф.

— Во-первых, я бы желал, если уж мне не пришлось умереть в свободной пустыне, быть похороненным на христианском кладбище, по христианскому обряду.

Граф кивнул головой в знак согласия.

— Мое второе условие — оставить в собственности Джонатана Смита самородок, о котором я говорил, передать ему те из моих вещей, которые он захочет иметь, и… — при этих словах лукавая улыбка мелькнула на истощенном лице мексиканца, — и не мешать ему обыскать мой труп, если он захочет посмотреть, нет ли на нем чего-либо ценного.

— Оба условия, собственно говоря, подразумеваются само собою, — серьезно сказал граф, — но я охотно даю слово в том, что исполню их, если это может вас успокоить.

— Вы истинный дворянин, сеньор; все идет к лучшему, — пробормотал гамбузино. — Теперь выслушайте самое важное, пока еще силы не оставили меня. Найти моих друзей, без поддержки которых вы не в состоянии будете выполнить предприятие, не так трудно, как вы, может быть, думаете. Как я уже сказал, мы назначили два свидания. Первое состоится через 9 месяцев, в первый день первого полнолуния в сентябре, в Сан-Франциско. В ту минуту, когда часы на соборе, находящемся на восточной стороне Plaza Major[7] в Сан-Франциско, пробьют 10 часов, Железная Рука и Большой Орел будут как раз на том месте, куда верхушка колокольни отбросит свою тень.

— Вы уверены, что ваши друзья будут так верны своему слову? — спросил граф, который теперь, когда предприятие приняло осязаемую форму, был весь как огонь и жизнь.

— Непременно, если только они еще живы. Впрочем, мы условились, что прибывшие на свидание будут являться наследниками не явившихся. Второе свидание назначено на 6 месяцев позднее, в пустыне, у источника Бонавентура. Это место обозначено на плане красной отметкой. Вот все, что вам необходимо знать, сеньор граф, да и пора мне кончить; силы мне изменяют… Но, постойте, кто-то стучит. Это, наверно, янки, итак, мне придется его увидеть еще раз перед смертью.

В самом деле, дверь отворилась и вошел Евстафий в сопровождении какого-то незнакомца.

— Вот американец, за которым меня посылали, граф. Янки был типичный представитель своей расы: худощавое лицо, квадратный лоб, острый нос. Выдающийся подбородок и беспокойный взгляд слегка косящих глаз обличали характер решительный и задиристый. На голове его красовалась измятая шляпа, которую он не потрудился снять, даже войдя в комнату; коричневый сюртук, в карманах которого были засунуты его руки, болтался на его тощем теле.

— Я слышал, мистер Золотой Глаз, — сказал этот нелюбезный субъект, обращаясь к больному, — что вы по собственной вине подверглись несчастью, выйдя без всякой надобности на улицу, когда эти ветрогоны-французы подняли там пальбу; и поскольку вижу, что вы должны умереть, то и думаю, что вы обманули меня насчет следуемой мне платы.

— Caramba! — простонал раненый. — Вы должны быть довольны, что я избавляю вас от забот обо мне. И перед лицом смерти я призываю этих сеньоров в свидетели того, что… — он должен был остановиться, чтобы перевести дух, — что у меня нет никаких обязательств перед вами… Согласно нашему договору, вы должны были получить только четверть миллиона долларов, в случае, если… — тут его голос превратился в шепот, — если вы исполните до конца взятое вами на себя дело.

— Я думаю, для вас будет большим облегчением, если вы перед своей кончиной откроете мне вашу тайну относительно известной нам залежи и передадите мне ту вещь, которую носите на груди. Мне кажется, я имею на нее право.

Глаза умирающего были пристально устремлены на американца, прежняя насмешливая улыбка, или отражение ее, мелькнула на его губах. Три раза пытался он заговорить, и всякий раз у него прерывался голос. Наконец, он произнес прерывающимся голосом.

— Мешочек… ваше право… Казнитесь за свою жадность, из-за которой я терпел нужду в дороге… Убирайтесь к дьяволу, от которого вы явились!..

Послышалось хрипение, голова больного упала на подушку — он умер.

Граф поспешно вскочил, но Евстафий еще быстрее очутился у постели; он приложил руку к груди мексиканца, наклонился к его бледному, истощенному лицу, и убедившись, что последнее дыхание жизни отлетело, прочел вполголоса краткую молитву, перекрестил усопшего, бережно закрыл ему глаза, сложил на груди руки и после непродолжительного молчания сказал:

— Помощь ему уже ни к чему: он умер. Ваше сострадание к чужестранцу не могло его спасти, господин граф.

— Очень жаль. По крайней мере, я могу исполнить его последнюю волю.

— Я думаю, — сказал мистер Джонатан Смит, подходя к постели, — что никто не будет оспаривать у меня право наследства после покойного.

— Ваше право никто не собирается нарушить, — сказал граф. — Я похороню тело на свой счет.

— Это меня не касается; я хочу только взять то, что мне принадлежит, и затем избавить вас от моего присутствия.

Он расстегнул воротник рубашки у мертвого, и в ту же минуту отшатнулся с криком испуга:

— Мешочек! Где мешочек? Дьявольщина! Меня обокрали!

Глаза его блуждали по комнате и остановились на одежде усопшего, лежавшей на стуле подле кровати. Он бросился к стулу и поспешно обшарил платье. Не найдя там ничего, он повалился на стул бледнее смерти.

— Мешочек, — закричал он, — мешочек, который этот человек носил на шее; это моя собственность, я должен получить его!

Внезапно его блуждающие глаза остановились на графе; в ту же минуту он схватил своими руками руку графа.

— Он у вас; вы его взяли! Отдайте мне его сейчас же, или я вас убью.

Едва заметным движением руки граф далеко отбросил от себя американца.

— Mort de ma vie! — сказал он, не скрывая своего презрения к негодяю. — Этот человек осмелился дотронуться до меня! Еще одно слово, мошенник, и ты узнаешь графа Альбана. Смотри сюда, и затем убирайся.

Рядом стоял стол палисандрового дерева, крышка которого была не менее дюйма толщиной. Без малейшего усилия кулак графа опустился на этот стол, и кусок, шириною в руку отскочил от крышки, как будто отрубленный топором.

Американец задрожал при виде такой неимоверной силы; холодный пот выступил на его лбу и глаза невольно опустились под взглядом графа, полным гордого презрения.

Но неожиданно Смит бросился на колени и, обнимая ноги графа, завопил жалобным голосом!

— Простите меня, я совсем обезумел; вы, я вижу, все знаете. Но пожалейте бедного, обманутого человека, и отдайте мне мешочек.

Граф задумался.

— Если бы я и захотел снизойти к вашей просьбе, — сказал он наконец, — хотя я и обещал умершему совершенно противоположное, то это не принесло бы вам пользы, поскольку вы не посвящены в тайну.

— Я посвящен, я знаю тайну, поверьте мне.

— Ну, — сказал граф, — докажите мне это, укажите, где и когда вы встретитесь с остальными участниками дела.

Американец недоверчиво посмотрел на него.

— С остальными участниками? Я их не знаю и не понимаю вашу милость. Я единственный наследник мистера Золотого Глаза, который один нашел залежь.

— Лжец! Так я и думал. Ты ничего не знаешь кроме того, что касается твоего условия с гамбузино, и ты достаточно вознагражден самородком, который у тебя находится. Покойный передал свое право мне, а не тебе.

— Это ваше последнее слово?

— Последнее, и больше я с тобой говорить не намерен. Янки вскочил, глаза его загорелись свирепым огнем.

— Не будь я Джонатан Смит, если не отомщу за это. Не радуйтесь вашей победе, вы увидите, что я не такой человек, который позволит ограбить себя знатному разбойнику.

Произнеся эту угрозу, он связал в узел платье покойного и вышел с ним из комнаты.

Глава II В Сан-Франциско

В светлое зимнее утро, через несколько недель после описанных нами происшествий, граф де Сент-Альбан, в сопровождении верного Евстафия, отплывал из Гавра в Нью-Йорк на одном из больших атлантических пароходов. Для того чтобы снарядить экспедицию, он продал все свое имущество, выручив за него значительную сумму. Плавание было удачным; без каких-либо приключений граф и его спутник достигли через несколько недель Нью-Йорка; здесь они отдыхали не более двух дней, затем отправились на пароходе в Сан-Франциско.

Джонатан Смит следовал за ними как тень и в апреле 1852 года прибыл вместе с ними в Сан-Франциско.

Евстафий, суеверный, подобно большинству южан, видел дурное предзнаменование в этом преследовании. Но граф, в гордой уверенности, смеялся над опасениями своего товарища и ревностно принялся вербовать всевозможных авантюристов для отыскания «сокровища инков» в Соноре. Такое название своему предприятию он дал для того, чтобы сохранить тайну и в то же время подбросить приманку авантюристам и золотоискателям, так как уже целые века по всей Южной Америке ходил рассказ о спрятанных сокровищах прежних владетелей Мексики, инков.

К сентябрю месяцу, когда, как читатель, вероятно, помнит, должны были явиться в Сан-Франциско Железная Рука и Большой Орел, граф уже завербовал для экспедиции около 150 человек и постоянно объявлялись новые охотники, в числе которых было немало всяких проходимцев, которые в то время отовсюду стекались в Калифорнию.

Нашим молодым читателям известно из географии, что полуостров Калифорния составляет часть западного берега Северной Америки и отделен от материка калифорнийским заливом. Против этого полуострова по берегу материка лежит мексиканская провинция Сонора с гаванью Сан-Хосе. На востоке она ограничена цепью Кордильер, на севере отделяется Рио Хилой от Новой Мексики, которая уступлена Соединенным Штатам[8]. В этой области находятся необозримые равнины и прерии, населенные воинственными индейскими племенами апачей и команчей.

Летом того же 1852 года, когда граф де Сент-Альбан прибыл в Сан-Франциско, эти дикари несколько раз врывались во владения белых, сопровождая свои набеги страшными опустошениями. Ходили даже слухи о готовящемся союзе двух больших доселе враждебных друг другу племен апачей и команчей с целью общего нападения на мексиканские колонии.

До сих пор, однако, жители прибрежных городов Соноры, равно как и богатые владельцы гасиенд внутри страны, тщетно просили правительство принять меры для их защиты.

При таких обстоятельствах граф послал Евстафия в Мехико, чтобы переговорить с правительством о своей экспедиции в Сонору и предложить ему свою помощь в деле усмирения диких индейских орд.

Отсутствие Евстафия продолжалось уже три месяца, и граф с нетерпением ожидал его возвращения.

В 8 часов вечера 3 сентября, в первый день полнолуния в этом месяце, следовательно, в тот день, когда должно было состояться свидание трех золотоискателей на Plaza Major, — граф Сент-Альбан, нетерпеливо считая минуты, прохаживался взад и вперед по своей комнате, между тем как его секретарь, мексиканец, сидел за заваленным бумагами столом и читал графу список людей, заявивших в этот день о своем желании присоединиться к экспедиции; их оказалось 20 человек.

— Родриго, — читал секретарь, — бывший староста цеха грузчиков Сан-Хосе; из-за удара ножом, имевшего смертельный исход, убежал на рудники, там услыхал о предприятии вашего сиятельства и явился в Сан-Франциско. Принимать ли его?

— С какой стати человек станет наносить удары ножом? — спросил граф. — Не могу же я принять явного убийцу.

— Caramba, сеньор генерал! У моих соотечественников кровь горячая, и ссоры из-за пустяков часто случаются в кабаках, — спокойно возразил мексиканец, для которого удар ножом казался почти равнозначным удару кулаком.

— Ну, ладно, запишите его, хотя у нас и так уже набралось много всякой дряни. Дальше!

— Два английских матроса, бежавших со шхуны, которая стоит сейчас на рейде.

— Их капитан не потребует назад?

— Сеньор, мы находимся в свободной стране.

— Ну, хорошо, примите обоих. Они, наверное, пьяницы, но, может быть, честные ребята!

— Только на матросов-янки нельзя положиться. Кстати, я вспомнил об одном американце, который, как он говорит, приехал вместе с вами из Европы. Я уже несколько раз отказывал ему, согласно приказанию вашего сиятельства, но он утверждает, что имеет право участвовать в экспедиции и жалуется на свою крайнюю нищету.

— Его имя — Джонатан Смит?

— Да, кажется, так.

— Дайте этому нахалу несколько долларов и пусть он оставит нас в покое. Ни в каком случае не принимать его. Кто там еще?

Секретарь прочел еще несколько имен различных наций. Почти все были приняты.

— Вы закончили, сеньор? — спросил граф.

— Еще двое, ваше сиятельство. Один оставил свою карточку… вот она; другого зовут Крестоносец.

— Странное имя; откуда он? — спросил граф.

— Это француз из Канады; он поклялся на серебряном кресте, который носит на груди, убивать каждый месяц, по крайней мере, четверых апачей. Я не знаю в точности, что за причина такой лютой ненависти, но, кажется, апачи напали на него с его семейством в пустыне, убили его жену и детей, а самого его захватили в плен и держали в рабстве, пока ему не удалось убежать. С тех пор он из года в год исполняет свою клятву и, понятно, что его враги боятся его, как дьявола.

— Как же он явился сюда?

— Вероятно, услыхал о нашем походе и захотел в нем участвовать, так как он направлен против его заклятых врагов, апачей.

Это объяснение показалось графу достаточным; он взглянул на карточку, переданную ему секретарем, и прочел: «Барон фон-Готгарт, поручик в отставке».

— Очевидно — немец, вероятно, бывший прусский офицер. Посмотрим. Здесь ли волонтеры, сеньор?

— Я велел им всем придти сюда, чтобы представиться вашему сиятельству.

С этими словами мексиканец встал, отворил дверь в прихожую и впустил толпу людей, которые с поклоном остановились перед графом.

Тут собрались люди всевозможных национальностей: двое английских матросов, которые, как и угадал граф, оказались сильно под хмельком, несколько испанцев, шведов, итальянцев и мексиканцев. Между ними особенно выделялся один датчанин, геркулесового сложения, уже довольно пожилой и с отталкивающею физиономией, в которой с первого взгляда можно было угадать моряка, если не морского разбойника. Рукой он все время держался за рукоятку маленького кинжала, заткнутого за кожаный пояс.

Несколько в стороне от толпы стояли еще двое. Один молодой человек, лет двадцати, в поношенном, но чистом сюртуке, застегнутом доверху; лицо его, носившее отпечаток благородства, было бледно и худо, как после долгой болезни или нужды, в глазах стыла тяжелая печаль.

Мужчина, стоявший рядом с ним, резко отличался от него. Он был, по крайней мере, вдвое старше, судя по изборожденному морщинами, обветренному лицу и густой белой бороде. Поверх кожаной индейской рубашки, составлявшей вместе с кожаными штиблетами его костюм, висел на шнурке серебряный крест — редкое украшение трапперов — длиною в 3 дюйма. Вооружение его состояло из длинного ружья, на дуло которого он опирался, ягташа, сумки для пуль, рога для пороха и ножа, заткнутого за пояс.

Окинув взором толпу, граф в течение нескольких секунд с видимым удовольствием смотрел на обоих людей, в которых он угадал прусского офицера и Крестоносца; потом он подошел ближе и сказал:

— Итак, вы хотите присоединиться к экспедиции в Сонору, и вам уже известны условия. Первое и самое главное — это безусловное подчинение моим приказаниям. Согласно договору, вы присоединяетесь ко мне и к моему предприятию на год. Задаток — 40 долларов, ежемесячное жалованье — 4 дублона[9]. Кроме того, пятая часть всего золота, которое мы найдем или добудем, разделяется поровну между членами отряда.

— Хорошо, или, лучше сказать, довольно плохо, — произнес грубый моряк, когда граф замолчал, — а кто нам поручится, что и это немногое не будет уменьшено или вообще достанется нам?

— Порукой в том слово графа де Сент-Альбана, — гордо возразил граф.

— Дьявол! — воскликнул моряк с усмешкой, — этого мне мало. Самое лучшее, это глядеть в оба и держать кулак наготове, чтобы охранить свои права.

Граф сделал шаг вперед и сказал, по-видимому, без всякого раздражения:

— Как вас зовут?

— Ну, — проворчал корсар, — мое имя довольно хорошо известно, чтобы избавить меня от любой неприятности. Меня зовут Черная Акула.

— Морской разбойник, заслуживший такую дурную славу?

— Да, если вам угодно знать. Всякий добывает свой хлеб, как умеет, и так как мой корабль погиб, то я хочу попытать счастья на суше. Но я вам вперед говорю, господин граф, что Черный Пират не станет подчиняться всякому вашему капризу.

Граф понял, что необузданность этого человека повредит его авторитету в глазах других, если останется безнаказанной, и решился поступить сообразно с этим.

— Ну, любезнейший, — сказал он холодно, — теперь я вас знаю и постараюсь обеспечить себе повиновение с вашей стороны, если только еще позволю вам присоединиться к экспедиции. Во всяком случае я вам даю добрый совет никогда больше не выражать сомнений в честности графа де Сент-Альбана, иначе…

— Что иначе? — нахально перебил корсар.

— Иначе с вами каждый раз будет случаться то же, что сейчас, — при этих словах кулак графа с такой силой ударил разбойника в лоб, что тот грохнулся навзничь. Заревев, как раненый буйвол, он вскочил, выхватил кинжал и бросился на безоружного графа.

Гибель последнего казалась неизбежной; общий крик ужаса огласил помещение; но разбойник пользовался такой недоброй славой, что, несмотря на гибель его корабля и банды, несмотря на то, что он сам теперь скрывался в Сан-Франциско от преследования, — никто не решался подступиться к нему.

Только молодой пруссак бросился между двумя противниками, чтобы отвести удар пирата, но в ту же минуту был отстранен рукою графа, который очутился лицом к лицу с разъяренным матросом. В то же время зрители увидели, что правая рука графа, оцарапанная острием кинжала, схватила руку разбойника чуть выше кисти.

Последовавшая затем сцена была столь же ужасна, как и поразительна. Ни одна черта не изменилась в лице графа, ни малейшего движения мускулов его руки не было заметно, а между тем атлетическое тело корсара изгибалось подобно змее, силясь освободиться от хватки графа. Лицо пирата побагровело, пена выступила на его губах, стоны его становились все сильнее и сильнее, и, наконец, этот сильный человек, не пощадивший, быть может, сотню жертв, упал на колени и простонал:

— Пощадите!

Граф выпусти его руку и оттолкнул его.

— Я заплачу за твое леченье. Когда ты поправишься, заяви моему секретарю о твоем желании присоединиться к экспедиции; я даю свое позволение.

Побежденный корсар отвечал на это стоном и, поддерживая беспомощно висевшую руку, вывернутую из суставов, другой рукой, шатаясь вышел из комнаты.

Оставшиеся молча поглядывали друг на друга. Происшествие произвело глубокое впечатление на этих заносчивых людей, и граф увидел, что его цель, без сомнения, достигнута.

Он подошел к молодому пруссаку и протянул ему РУКУ-

— Вы один поспешили ко мне на помощь; узнаю истинного солдата. Я принимаю вас в число участников моего предприятия и, если вам угодно, назначаю своим адъютантом.

В глазах офицера выразилась радость при таком отличии; он от души поблагодарил графа и представил ему старого траппера с серебряным крестом, как своего испытанного друга и товарища в странствиях по пустыням Скалистых гор.

— Я слыхал о вас, господин Крестоносец, — сказал ему граф приветливо, — а также о том, что вы поклялись мстить апачам за то горе, которое они вам причинили.

— Будь прокляты эти ядовитые гады! — произнес старый траппер и лицо его приняло мрачное выражение. — Я надеюсь, благодаря вашей экспедиции, завершить свою месть.

— Как так?

— Как только вождь апачей, Серый Медведь, падет от моей руки, мой обет будет исполнен.

— Я уже слыхал имя индейца, о котором вы говорите, только не помню, где и когда.

— Это самый храбрый, но и самый свирепый воин из племени апачей, — сказал Крестоносец. — Благодаря его силе и дьявольской хитрости его соплеменника Черной Змеи народ апачей сделался ужасом Соноры. Кроме меня, — прибавил он с гордостью, — только двое решатся вступить в единоборство с ними — француз Фальер, прозванный Железная Рука, и его неразлучный товарищ, Большой Орел из племени команчей.

Можно себе представить, с каким вниманием граф стал слушать Крестоносца, услыхав эти имена. Между тем ничего не подозревавший охотник продолжал:

— Странно, что нам ни разу не пришлось встретиться, хотя весьма вероятно, что и они слыхали обо мне. Они предпочитают охоту в горах, я же — в прерии; впрочем, я надеюсь познакомиться с ними здесь.

— Как здесь? — невольно вырвалось у графа.

— Да, я слышал, что они отправлялись в Сан-Франциско повидаться с одним старым товарищем.

Граф чуть было не выразил своего удовольствия; теперь он видел, что его планы сбываются.

— Господа, — сказал он с благосклонной улыбкой, — вы можете передать своим товарищам, что через несколько дней мы отправляемся водою в Сан-Хосе. Теперь же позвольте мне пригласить вас, как своих гостей, в ближайший ресторан.

Угощая своих новых спутников, граф раз десять посматривал на часы, как будто бы мог ускорить этим течение времени, и глубокий вздох вырвался из его груди, когда, наконец, назначенный час наступил. Он встал как раз в то время, когда рассказ о каком-то охотничьем приключении приковал к себе внимание собравшихся в зале, и надеялся уйти незаметно; но это ему не совсем удалось. Два внимательных глаза, принадлежавшие янки Джонатану Смиту, который тоже находился в ресторане, упорно следили за графом, и как только он подошел к двери, американец вышел из-за колонны, за которой прятался, и незаметно последовал за графом, в некотором отдалении.

Как нам известно, это был первый день полнолуния. Тени зданий резко обрисовывались при лунном свете. Граф медленно пошел к собору и вдруг ему показалось, что он видит три темные тени на назначенном месте. Это число удивило его, так как, по словам покойного гамбузино, только двое людей, знавших о сокровище, должны были явиться на свидание. Граф ускорил шаг, чтобы выяснить, в чем дело, как вдруг хорошо знакомый голос заставил его остановиться.

— Вон там находится жилище графа, — говорил этот голос. — Мы сейчас будем там, дон Альфонсо!

В ту же минуту граф увидел пять или шесть всадников, ехавших через площадь.

— Евстафий! — крикнул граф.

— Клянусь душою, это его сиятельство! — раздался радостный голос верного слуги. В то же мгновение Евстафий соскочил с лошади и, передав ее одному из своих товарищей, поспешил к своему любимому господину и другу.

— Я являюсь к вашей милости с почетными гостями, — сказал он после первых приветствий, — и с самыми счастливыми известиями.

Между тем подъехали остальные всадники и при свете луны граф увидел впереди пожилого господина и молодую даму в испанских костюмах, очевидно принадлежавших к знати. Евстафий выступил вперед и с поклоном представил друг другу графа и вновь прибывших:

— Дон Альфонсо де Гусман, и вы, прекрасная донья Мерседес, позвольте вам представить моего господина графа де Сент-Альбана — начальника Сонорской экспедиции. Граф, вы видите перед собою одного из знатнейших сановников Мексики и его дочь. Дон Гусман является в качестве посланника от его превосходительства господина президента мексиканской республики, чтобы переговорить с вами лично о различных частностях контракта, который вы предложили правительству.

Окончив это церемонное представление, храбрый провансалец вздохнул с облегчением и присоединился к свите; испанец же слез с лошади и со свойственной его нации величавостью приблизился к графу.

— Сеньор граф, — сказал он с церемонным поклоном, — я явился сюда, чтобы передать вам предложения господина президента. Он вполне сочувствует вашему предприятию, и желает вам славнейшей победы над язычниками-апачами.

Как ни была неприятна графу эта неожиданная помеха, однако он был настолько умен и вежлив, что проводил гостей к своему жилищу и сделал распоряжения принять их как можно лучше. Затем он попросил у них позволения оставить их на время, и вторично поспешил на Plaza Major. Неожиданное прибытие гостей отняло у него около получаса; но граф не беспокоился об этой отсрочке, так как теперь знал, что двое людей, столь важных для успеха его предприятия, прибыли в Сан-Франциско, и был уверен, что у тех, кто прошел тысячу миль, хватит терпения подождать каких-нибудь полчаса. Итак, он дошел до места, где соборная колокольня бросала тень, но тут никого не оказалось. Ужас графа, обыкновенно так хорошо умевшего владеть собой, был беспримерен. Он еще раз осмотрелся вокруг — это было то самое место, о котором говорил гамбузино; посмотрел на часы — они показывали половину одиннадцатого. Оставалось только предположить, что какое-нибудь неожиданное препятствие помешало обоим людям явиться вовремя, так как граф не мог думать, что они ушли, не дождавшись его. Итак, он решился подождать их, и стал медленно прохаживаться взад и вперед перед собором. Но время текло и никто не являлся. Наконец, когда соборные часы пробили полночь, терпение графа истощилось. Надеясь, что завтра ему удастся отыскать запоздавших где-нибудь в городе при помощи Евстафия или, еще лучше, Крестоносца, он вернулся домой, и, по примеру своих гостей, лег спать. Но если бы он знал, что произошло на месте свидания в эти полчаса — его сон не был бы так спокоен.

Глава III Друзья гамбузино

Читатель, вероятно, помнит, что Джонатан Смит следовал за графом, как шакал за тигром. Они находились шагах в пятидесяти друг от друга, когда неожиданное появление всадников заставило графа уклониться от своего первоначального пути. Проницательность подсказала американцу, что граф изменил таким образом свой первоначально задуманный план. Подстрекаемый жадностью и смутным сознанием, что граф должен был встретиться с какими-нибудь лицами, янки продолжал идти по прежнему направлению и минуты через две заметил в тени соборной колокольни трех лиц, из которых двое были мужчины, а одна — женщина. Вид их тем более возбудил внимание Смита, что он вспомнил, как часто золотоискатель говорил о своих друзьях, оставшихся в пустыне.

Вдруг, словно молния озарила ум почтенного Джонатана: это, наверно, те два участника великой тайны, имена которых граф спрашивал у него в Париже, в доказательство его права на мешочек; ради них-то граф так долго задержался в Сан-Франциско, вместо того чтобы отплыть в Сан-Хосе.

Можно себе представить, с какими чувствами смотрел янки на незнакомцев, которых он мог хорошо разглядеть при лунном свете. Один из них был человек лет пятидесяти, крепкого телосложения. Он был одет и вооружен совершенно так же, как Крестоносец, только, конечно, не носил серебряного креста.

Другой незнакомец — молодой, полный сил индеец высокого роста. Два орлиных пера, украшавших его голову, указывали, что он — вождь племени. Сквозь вырез рубашки из оленьей кожи виднелась его высокая коричневая грудь; панталоны из такой же кожи были обшиты вместо бахромы скальпами; на ногах он носил красиво расшитые мокассины. На груди его висело ожерелье из зубов и когтей гризли — страшнейшего из обитателей Скалистых гор.

Вооружение молодого вождя состояло из испанского карабина, ножа для скальпирования в кожаных ножнах и национального оружия соплеменников, томагавка. Нож и томагавк были заткнуты за пояс, рядом с ними висела короткая трубка, кисет с табаком, рог для пороха и сумка для пуль.

Рядом с прекрасным лицом юноши виднелось не менее красивое личико молодой девушки такого же цвета, как и первое. Нежная и стройная, как лесная лань, она прислонилась к юноше, подобно лиане, обвившейся вокруг мощного ствола, и глядела на него с выражением детской наивности. У ног девушки лежал узелок со скудными припасами, которые они захватили с собой в дорогу, согласно обычаю своего народа.

— Любопытно мне знать, — говорил траппер своему спутнику, — неужели мы напрасно пришли сюда и следует ли нам в будущем году отправиться к источнику Бонавентуры. Назначенный час наступил, а Золотого Глаза нет. Я начинаю думать, что нашему другу понравилась жизнь в больших городах и он забыл о нас.

— Разве мой отец может заставить буйвола жить вместе с домашними быками? — серьезно возразил индеец. — Золотой Глаз — сын прерии и может жить только там, где желтый металл растет в земле.

— Пожалуй, ты прав, — сказал охотник, — водяная птица никогда не сделается орлом, и всякое создание стремится туда, куда влечет его инстинкт. Ну, так с нашим другом могло случиться какое-нибудь несчастие, помешавшее ему явиться сюда. Ты не представляешь, команч, какие опасности угрожают христианину в цивилизованной стране.

— Великий Дух всюду со своими детьми, — сказал индеец с тем же спокойным достоинством. — Если скальп Золотого Глаза сушится над очагом его врага, Большой Орел со своим белым отцом будут одни странствовать по пустыням.

— Не одни, вождь, — возразил француз траппер, носивший прозвище «Железная рука». — С тех пор как апачи разрушили твою деревню и твоя сестра Суванэ сопровождает нас, мы уже не одни странствуем по пустыням. Эта девушка, — прибавил он, бросив ласковый взгляд на молодую индианку, — истинное утешение для нас, как по своему искусству шить и варить пищу, так и еще более по своей милой болтовне; но я боюсь, что этот нежный цветок не вынесет трудностей нашего странствования, и думаю, что на обратном пути нам следует зайти в гасиенду дона Гусмана и оставить Сува-нэ на попечение донны Мерседес.

Лицо команча омрачилось.

— Суванэ дочь вождя и никогда не будет прислужницей белой женщины, — сказал он гордо. — Апачи же собаки, и их скальпы будут украшать новые вигвамы команчей.

В эту минуту Суванэ прервала разговор мужчин восклицанием «хуг», обычным восклицанием индейцев, когда они хотят выразить свое удивление или привлечь чье-либо внимание.

— Что случилось, Суванэ? — спросил траппер.

— Какой-то незнакомец смотрит на Железную Руку и Большого Орла, — сказала индианка своим нежным голосом, указывая на то место, где стоял американец.

Он же, увидев, что его заметили, не стал дожидаться пока его окликнут, а пошел прямо к незнакомцам.

Сначала траппер, обманутый лунным светом, подумал, что его ожидаемый друг позволил себе невинную шутку с ними.

— Это ты, Золотой Глаз? — крикнул он, однако ответ незнакомца тотчас вывел его из заблуждения.

— Я не Золотой Глаз, — сказал Смит, — а только его посол, который радуется, что нашел обоих друзей мистера Гонзага. Я прибыл к вам с важным поручением, только здесь неудобно нам беседовать, так как поблизости находится ваш опасный враг, которого вы не знаете. Пойдемте в мое жилище, сеньоры, там никто нам не помешает.

— Это невозможно, незнакомец, — возразил траппер. — Мы обещали нашему другу Хосе Гонзага, которого индейцы называют Золотой Глаз, ожидать его здесь, а тебя мы видим в первый раз. Итак, если у тебя есть какое-нибудь поручение от Гонзаги, говори здесь же.

Янки понял, что его наскоро задуманный план рухнет, если граф вскоре отделается от своих неожиданных гостей, и, вернувшись на Plaza Major, еще застанет тут друзей золотоискателя. Он решился действовать напролом и сказал наудачу, припомнив все, что ему удалось заметить, находясь подле гамбузино и графа:

— Хорошо, я вам приведу доказательства. Вы послали вашего друга во Францию, чтобы там навербовать людей в отряд для отыскания золотой залежи в стране апачей. Я являюсь к вам послом сеньора Хосе Гонзага прямо из Франции.

— Так Золотого Глаза нет в Сан-Франциско?

— Честное слово, нет.

Траппер задумался, потом обратился к индейцу:

— Как ты думаешь, вождь, следует ли нам остаться здесь или пойти с этим человеком?

— Пойдем, — отвечал индеец, не задумываясь. — Если он лжет, и Золотой Глаз в городе, то мы скоро узнаем о нем; след белого человека не затеряется.

— Твое предложение разумно, вождь, и должно быть исполнено, — решил охотник. — Указывайте нам дорогу, незнакомец; мы выслушаем ваше поручение, где вам будет угодно.

Американец немедленно пошел вперед, за ним последовали траппер и индеец со своей сестрой, гуськом, по индейскому обычаю.

Едва успели они свернуть в одну из улиц, выходивших на площадь, как с противоположной стороны показался граф, спешивший к месту встречи, где, однако, как мы уже знаем, не нашел никого, и бесполезно прождал до полуночи.

Хотя Джонатан Смит, для более удобного наблюдения за графом, поселился поблизости от него, однако он не хотел вести своих спутников кратчайшей дорогой, опасаясь встречи с графом. Только после длинного обхода, пришли они на двор гостиницы, в глубине которого находилось сколоченное из досок жилище Смита. Внутренность его была, однако, уютнее, чем можно было судить по наружному виду; там находился даже довольно роскошный шкаф, из которого хозяин вынул хлеб, кусок жареной оленины и бутылку водки.

— Милости просим, господа, — сказал он, разыгрывая роль радушного хозяина, что вовсе не сочеталось с его грубыми манерами, — вы, конечно, много прошли сегодня и должны чувствовать голод и жажду. Если девушка устала, она может отдохнуть в соседней комнате, пока мы будем беседовать.

Охотник не заставил себя долго упрашивать, и, вооружившись ножом, с поразительной быстротой проглотил добрую часть мяса, запив его водкой. Индеец же удовольствовался своей провизией, которую Суванэ вынула по его знаку из узелка и которая состояла из нескольких кусков вяленого буйволового мяса и черствой маисовой лепешки. Принесенная индианкой из колодца во дворе вода, помогла проглотить эту скудную пищу.

Только когда брат кончил есть, Суванэ, в свою очередь, принялась за незатейливый ужин. Американец, познакомившийся с обычаями индейцев во время своего пребывания в Техасе, с тайным неудовольствием наблюдал эту сцену, так как знал, что нежелание индейца принять предлагаемую ему пищу служило признаком его недоверия к хозяину.

Наконец, почтенный траппер насытился и утолил свою жажду последним большим глотком. После этого он взглянул на своего краснокожего друга, но, убедившись, что тот вовсе не проявляет желания закурить трубку мира, обратился к янки:

— Ну, чужестранец, теперь вы можете сообщить нам ваше поручение. Где вы оставили нашего друга?

— В столице Франции.

— Клянусь моей душой, это чертовски далеко! Что же там делает Золотой Глаз так долго?

— Он спит, — ответил вместо Смита вождь.

— Как так?

— Он спит, — повторил команч, — тем глубоким сном, от которого люди пробуждаются только в обители Великого Духа.

Смущенный и слегка испуганный, траппер взглянул на обоих своих собеседников, потом поглядел по направлению руки индейца, указывавшего на одну из стен, где висели ружье и ягташ.

— Глаза моего белого отца застилает огненная вода, иначе он бы давно уже узнал оружие нашего друга.

В одно мгновение француз очутился у стены и с первого же взгляда убедился в истине слов индейца. Он сорвал со стены ружье и ягташ и, показывая их американцу, крикнул громовым голосом:

— Человек, говори правду! Откуда у тебя взялось это, и что ты сделал с нашим другом?

Американец из осторожности подался назад и сказал:

— Потише, сеньор Железная Рука, не подозревайте невинного, а приберегите-ка вашу ненависть для убийц вашего друга. Эти вещи — наследие сеньора Гонзаги, которого, к несчастью, как уже угадал прозорливый вождь, нет более в живых.

При этих словах на лице траппера появилось выражение глубокой скорби.

— Двадцать лет, — сказал он, — мы странствовали вместе по пустыням и делили все опасности. И вот, случилось то, чего я боялся. Проклятое золото погубило его, и мы виновны в этом, так как дали свое согласие на его отъезд.

Произнеся эти слова, он погрузился в задумчивость под влиянием внезапного прилива скорби, но вскоре взял себя в руки и бросил недобрый взгляд на американца.

— Вы говорили об убийцах Золотого Глаза, чужестранец, — сказал он мрачно, — значит, это не был честный бой, и на нас лежит обязанность отомстить за его смерть, если это только возможно.

— Вполне возможно, — отвечал коварный янки, — вам не нужно для этого даже переплывать океан, так как убийцы сами отдаются в ваши руки.

— Как так? Говорите яснее, у нас нет ни времени, ни охоты отгадывать загадки.

Янки увидел две пары глаз, с угрозой глядевших на него, и почувствовал, что ему необходимо пустить в ход свою ловкость и хитрость, чтобы усыпить недоверие своих собеседников. С успокоительным жестом взял он у француза ягташ, открыл его и вынул окровавленную одежду гамбузино. Порывистое движение траппера показало ему, что тот узнал одежду своего друга. Судя по неподвижности индейца, можно было усомниться, узнал ли он ее тоже, если бы не взгляд, полный ненависти и жажды мести, брошенный им на печальные улики.

— Выслушайте меня, сеньор Железная Рука и вы также вождь, — сказал американец, — и вы узнаете все, что мне известно о вашем друге.

Он рассказал, как гамбузино нанял его в провожатые для путешествия в Европу; как он не хотел верить, что король французский умер в изгнании, пока не узнал об этом в Париже, и как он потом, не зная, что делать, сообщил свою тайну одному знатному французскому дворянину и воину. Во время восстания в столице, — продолжал лгать Смит, — этот дворянин велел одному из своих слуг застрелить неосторожного золотоискателя, напавши на него сзади, и похитил у него план, на котором была обозначена дорога к золотоносной жиле. Он, янки, которого умирающий назначил своим наследником и мстителем, сам едва спасся от убийц, но, благодаря своей осторожности, успел незамеченным переплыть вслед за ними через океан и выследить их до Сан-Франциско, где он рассчитывал также встретить обоих друзей покойного, что и случилось действительно, и вместе с ними осуществить дело мести, и помешать злодеям отыскать золотую залежь.

Эта лживая сказка была рассказана с таким лицемерным выражением печали и негодования, что даже люди, и более знакомые с хитростями света, чем эти простодушные дети природы, пожалуй, поддались бы обману.

Янки вполне мог быть доволен впечатлением, которое произвел его рассказ, потому что в то время, как траппер мрачно нахмурил лоб и судорожно схватился за рукоятку ножа, индеец, без всякого приглашения, опустился на стул, от которого до сих пор отказывался, и сказал:

— Косая Крыса, — этим нелестным прозвищем команч довольно верно охарактеризовал наружность янки, — сказал Большому Орлу, что убийцы Золотого Глаза здесь; пусть он укажет их или назовет их имена, и нож Большого Орла пронзит их сердца.

Подобный результат переговоров вовсе не согласовался с намерениями Смита, который покачал головой и сказал трапперу:

— Я думаю, сеньор Железная Рука, что вы, как человек более спокойный и благоразумный, поймете, какими тяжкими для нас последствиями будет сопровождаться безрассудное убийство здесь, в городе. Притом я уже сказал, что организатор преступления — знатный господин; поэтому, прежде чем я вам назову его имя, и в результате, может быть, сам попаду в петлю, я хочу знать, ради чего я рискую. Короче говоря, если вы согласны признать меня наследником Гонзаги, имеющим право на третью часть сокровища, и дать мне клятву привести в исполнение свою месть не прежде, чем мы окажемся в пустыне, то я вам назову убийц.

Почему янки хотел пощадить своего врага? — спросит удивленный читатель. Дело в том, что ему пришла в голову дьявольски хитрая мысль, осуществление которой казалось вполне возможным. Он знал, что без помощи траппера и индейца ему в одиночку не удастся отыскать сокровище, но понимал также, что и их помощь недостаточна, так как два серьезных препятствия встали на пути к сокровищу: опасности пустыни и Сонорская экспедиция графа Сент-Альбана. Поэтому он вовсе не имел намерения мешать походу графа, надеясь, что тот расчистит для него путь, победив и разогнав апачей; при этом, думал он, добрых три четверти отряда графа погибнут в стычках с индейцами. Останется незначительное число людей, с которыми он легко справится при помощи своей хитрости и, таким образом, овладеет сокровищем, переступив через труп графа. Вот какие мысли мелькали в голове американца, пока он с бьющимся сердцем ожидал ответа своих собеседников.

Эти последние в течение нескольких минут переговаривались о чем-то между собою на команчском языке, и результат этих переговоров превзошел все ожидания американца.

— Чужестранец, — сказал траппер торжественным тоном, — кровь нашего друга вопиет к небу, но великий сашем[10] тойахов (одно из команчских племен) и я решили отложить месть до более удобного случая, так как мы видим, что город — неподходящее место для ее осуществления. Что касается обещания нашего друга относительно вашей доли, то оно, само собою разумеется, будет исполнено. Неправда ли, вождь?

Команч презрительно улыбнулся:

— Желтый металл имеет цену только для белых людей; пусть Косая Крыса присоединит к своей и мою часть сокровища.

— Черт возьми! И мою также! — воскликнул траппер. — Хотя в моих жилах течет кровь белого, но я также мало дорожу золотом, как любой краснокожий. Доставьте нам пороха и свинца и два хороших новых ружья, чужестранец, и берите себе все сокровище.

Несмотря на все свое хладнокровие и лукавство, янки с трудом подавил внутреннее волнение, услыхав, как равнодушно эти простые люди, едва снабженные самым необходимым, уступают ему громадные сокровища. Его косые глаза засверкали, но он успел овладеть собой, опасаясь, что его жадность снова возбудит недоверие в его собеседниках и, чего доброго, разрушит все его планы. Итак, он как можно спокойнее подошел к шкафу, достал оттуда чернила, перо и бумагу и, поставив их на стол, сказал:

— Я думаю, сеньор Железная Рука, что следует нам составить письменный договор, не потому, что я не доверяю вам или этому храброму вождю, но во избежание всяких, могущих возникнуть, недоразумений.

— Черт бы побрал вашу писанину! — сердито крикнул траппер. — Всякое зло происходит от нее. Слово мужчины стоит в пустыне больше, чем вся ваша пачкотня.

Команч сделал нетерпеливый жест.

— Пусть мой белый отец позволит Косой Крысе написать договор. Глаза вождя открыты, когда он рисует свой тотем.

— Ну, — сказал добродушно охотник, — если ты согласен, вождь, так и я могу согласиться. Пишите же, чужестранец, только, смотрите, не вздумайте обманывать нас.

Не теряя ни минуты, янки сел за стол и написал короткий и ясный договор, стараясь сообразоваться с понятиями своих собеседников.

Окончив писать, он прочел:

Траппер взял перо и поставил три креста вместо своей подписи, так как он был неграмотен; индеец же нарисовал свой тотем — грубое изображение царственной птицы, от которой он получил свое имя, и сверху какие-то таинственные знаки.

Выражение торжествующей жадности мелькнуло на физиономии американца, когда договор был подписан. Теперь он объявил им, что убийцы Золотого Глаза — граф де Сент-Альбан, начальник знаменитой Сонорской экспедиции, и его верный слуга Евстафий. Это сообщение вызвало гневное «хуг!» со стороны индейца и свирепое проклятие у траппера. Этими выражениями гнева они и ограничились, так как больше привыкли действовать, чем говорить. Вскоре затем трое детей пустыни спали крепким сном, тогда как янки еще долго ворочался на своем ложе.

Проснувшись поутру, граф велел Евстафию позвать Крестоносца, чтобы попросить его помочь ему найти тех, кого он вчера тщетно ожидал на Plaza Major. Но тщетно Евстафий и Крестоносец, привыкший выслеживать людей и зверей, целый день потратили на поиски; они не нашли никаких следов индейца и траппера и, наконец, пришли к убеждению, что те либо вовсе не являлись в Сан-Франциско, либо ушли ночью из города.

Джонатан Смит был слишком хитер, чтобы не догадаться о возможности поисков. Поэтому он убедил своих гостей укрыться в его доме, а сам, чтобы отвести от себя подозрение, как можно чаще показывался на улицах и на площади, пользуясь этими прогулками для того, чтобы закупить все необходимое для предстоящего путешествия. Он решил отправиться, как только отплывет Сонорская экспедиция.

Среди участников экспедиции кипела оживленная деятельность и царило возбуждение; каждый спешил раздобыть себе вооружение, прежде чем экспедиция отплывет в Сан-Хосе.

В следующие дни поиски Евстафия и Крестоносца тоже не привели ни к какому результату, и граф не мог уже скрывать от себя, что упустил случай встретиться с друзьями Золотого Глаза, если только они вообще явились в Сан-Франциско, и что теперь ему придется довольствоваться только неполными указаниями, имевшимися на плане покойного гамбузино. Но граф Альбан был не такой человек, чтобы прийти в уныние из-за первой же неудачи. Прежде всего он полагался на свое счастье, а кроме того, надеялся отыскать в пустыне обоих людей, столь необходимых для него, при помощи Крестоносца, славившегося как опытный следопыт.

Во всяком случае, он не собирался обнаруживать перед другими свою неудачу или откладывать отъезд экспедиции, так как это возбудило бы недоверие в ее участниках; поэтому приезд дона Гусмана оказался как нельзя более кстати.

Последний, один из самых богатых и знатных пограничных землевладельцев, получил от президента республики предписание помогать графу и сопровождать его в экспедиции. Хотя граф понимал, что это содействие имело целью также и надзор за ним и его действиями, но он чувствовал в себе достаточно мужества, чтобы в случае надобности нейтрализовать любое нежелательное вмешательство в свои дела.

Торговцы Сан-Хосе, а также общество крупных землевладельцев, обязалось предоставить графу 150 000 долларов на вооружение экспедиции и жалованье ее участникам и, кроме того, наделить всякого, кто по окончании войны пожелает остаться в стране, известным количеством моргенов[11] плодородной земли.

Следующие два дня были посвящены приготовлениям к экспедиции; на третий день после полудня отряд был перевезен на корабли. Когда все было готово, пушечный выстрел дал знак столпившимся вокруг кораблей шлюпкам приблизиться и высадить находившихся в них людей. Однообразное пение матросов, вертевших кабестан, сливалось со скрипом снастей и канатов. Граф вместе с доном Гусманом и его прелестной дочерью стоял на палубе, окруженный толпою участников экспедиции.

Раздался сигнал к отплытию; якоря были вытянуты на бушприт, и капитан прокричал в рупор приказ поднять паруса.

Корабли отплыли в Сан-Хосе.

Публика, толпившаяся на берегу, напутствовала медленно отплывавшие корабли прощальными криками, махала платками и кидала шляпы кверху. Из толпы лодок, теснившихся вокруг, внезапно отделился легкий челнок и быстро приблизился к кораблю, на котором стоял граф. В челноке гребли двое мужчин, индеец и белый, на корме стояла индейская девушка. Третий человек стоял на носу. Когда они проплывали мимо шхуны, стоявший снял свою широкополую шляпу, и граф увидел злобное, лукавое лицо янки.

— До свидания в Соноре, сеньор граф!

Это длилось не более минуты, но граф узнал своего презренного, но все же опасного врага. Взглянув еще раз на спутников янки, он сразу сообразил, что последний предупредил его и успел сойтись с друзьями золотоискателя. Он хотел закричать им, но голос капитана, приказывавшего шкиперу лечь на курс, и окружающий шум заглушили бы его слова. Шхуна пошла быстрее, и челнок предателя скоро исчез в толпе окружающих лодок.

Глава IV Губернаторский подарок

Плавание прошло успешно, и экспедиция благополучно достигла гавани Сан-Хосе. Как только суда стали на якорь, граф Альбан, в сопровождении дона Гусмана, решился сделать визит губернатору провинции Сонора, полковнику Хуарецу, резиденция которого находилась в Сан-Хосе. Полковник Хуарец был индейцем по происхождению; впоследствии он заслужил себе печальную известность, расстреляв австрийского принца Максимилиана[12]. Молва о предполагаемой экспедиции для отыскания со-. кровища инков опередила графа, и городское население давно уже с нетерпением ожидало его прибытия.

Когда шлюпка графа пристала к берегу и исполинская фигура знаменитого предводителя появилась перед столпившимся на берегу народом, раздались оглушительные виваты.

Граф поклонился с достоинством знатного сеньора и обратился к дону Гусману, которого уже окружила толпа знакомых, сообщивших ему печальную новость о вторжении индейцев в мексиканские владения. Члены общества землевладельцев, с нетерпением ожидавшие прибытия графа, почти все собрались в Сан-Хосе, и граф тотчас же получил приглашение посетить их собрание, тем более, что губернатора не было в городе: он отправился с отрядом войск на помощь городу Ариспе, которому угрожали индейцы.

В виду этого, пришлось отказаться от визита губернатору, но граф утешился тем, что торговцы и землевладельцы обещались ему доставить деньги для двухмесячного жалованья отряду, а также и лошадей, необходимых для него, и без содействия губернатора; притом же последний, как местный уроженец, относился враждебно ко всем вообще иностранцам, а следовательно и к графу.

На пути в собрание землевладельцев, куда граф отправился немедленно, ему пришлось на деле убедиться в недоброжелательстве губернатора, хотя оно и скрывалось под видом подарка. Офицер в мундире мексиканских драгун приблизился к графу и остановился перед ним.

Двое рослых солдат вели за ним взнузданного вороного мустанга, огненные глаза и порывистые движения которого показывали, что он еще совсем недавно покинул прерию. Солдаты с трудом удерживали его, и толпа боязливо расступалась, испуганная его порывистыми движениями.

Офицер, молодой человек с мрачным, решительным лицом, вежливо поклонился сенатору дону Альфонсо, с которым был знаком, и обратился с таким же приветствием к его спутнику, одетому во французский полковничий мундир.

— Так как я полагаю, что имею честь видеть перед собой его сиятельство, графа де Сент-Альбана, начальника Сонорской экспедиции, то позволю себе передать его сиятельству это письмо господина губернатора, полковника Хуареца, который весьма сожалеет, что не может лично приветствовать графа.

Граф с вежливым поклоном взял письмо и сказал, что прочтет его, как только придет в дом собрания.

— Я имею еще одно поручение от господина полковника, — сказал офицер с насмешливой улыбкой. — Он полагал, что вы, сеньор граф, прибыв в Сан-Хосе морем, еще не успели достать себе лошадь. Поэтому господин полковник посылает вам этого благородного коня, произведение нашей страны, в знак своего к вам уважения.

— Caramba, сеньор! — воскликнул дон Альфонсо, обращаясь к офицеру, — эта лошадь, кажется, только что из прерии. Невозможно чужестранцу сесть на нее, притом же у меня достаточно лошадей.

Насмешливая улыбка мелькнула на лице графа, который тотчас же понял, что этот двусмысленный подарок был сделан только для того, чтобы уменьшить его обаяние в глазах толпы, с любопытством теснившейся вокруг.

Он многозначительно взглянул на испанца, давая ему понять, что не желает дальнейшего вмешательства с его стороны; и обратился к драгунскому офицеру.

— Очень благодарен полковнику, — сказал он с выражением насмешливого высокомерия, — за прекрасный подарок, а также и вам, сеньор, за его доставку. Я сейчас же воспользуюсь этим даром в соответствии с его назначением.

С этими словами граф спокойно подошел к мустангу.

— Осторожнее, сеньор, — послышались голоса из толпы.

— С этим дьяволом пришлось бы повозиться самому лучшему укротителю лошадей, — воскликнул кто-то.

Граф поблагодарил собравшихся за это участие к его особе дружеским кивком головы, но продолжал спокойно идти, и остановился в трех шагах от лошади, которая при его приближении громко заржала и поднялась на дыбы, увлекая за собою испуганных солдат.

— Крепка ли эта узда, сеньор? — хладнокровно спросил граф у следовавшего за ним офицера.

— Она сплетена из буйволовой кожи и вполне надежна, — отвечал офицер, на которого хладнокровие графа начинало производить впечатление. — Но у вас нет шпор, сеньор граф! Позвольте мне…

Он взглянул на свои тяжелые серебряные шпоры.

— Я надеюсь и так справиться. Дайте-ка узду, ребята!

Солдаты тотчас же исполнили его приказание и отскочили в стороны, между тем как граф, схватив узду, стал по левую сторону лошади, которая взвилась на дыбы.

Внезапно затаившая дыхание толпа увидела, что граф протянул руку и схватил левую ногу лошади.

Испуганные женщины вскрикнули в один голос:

— Помогите кабальеро! Он погиб, лошадь опрокинет его!

Но, странное дело, конь стоял как стена все в том же положении; он попробовал опустить ноги на землю, но мощь человека превозмогла силу животного.

Огненные глаза лошади, казалось, хотели выскочить из орбит, он бил свободной ногой по воздуху, но не мог достать своего укротителя. Тогда граф схватил узду ближе к морде и, выпустив ногу лошади так сильно дернул поводья, что лошадь тяжело опустилась на передние ноги.

В то же мгновение смелый укротитель схватил правой рукой ноздри лошади и с такою силой нагнул ее голову, что лошадь опустилась на колени. Теперь, по-видимому, она признала себя побежденной, так как осталась на коленях и хриплый стон вырвался из ее груди.

Граф увидел, что победа осталась за ним, выпустил морду лошади и в один прыжок очутился на высоком мексиканском седле.

Громогласное «браво!» толпы потрясло воздух, между тем как конь, поднявшись на ноги, дико озирался по сторонам. Еще раз попытался он вернуть утраченную свободу и взвился на дыбы; но граф так сильно сдавил ему бока, что конь, задыхаясь, стал на ноги и потерял всякую охоту к дальнейшим шуткам. Он признал господство человека, и сделав по воле графа два круга, как вкопанный остановился перед смущенным мексиканским офицером.

— Великолепный подарок сделал мне господин полковник, — сказал граф с полнейшим спокойствием. — Господа, пора в путь. Господин офицер, я попрошу вас сопровождать меня в собрание.

Казалось, народ только и дожидался этого доказательства хладнокровия графа, чтобы дать волю своему восторгу. Виваты гремели без конца; женщины подымали кверху детей и показывали им храброго иностранца; девушки вынимали цветы из своих волос и бросали их графу, мужчины клялись своими патронами, что он первый наездник в мире. Со стороны народа, в котором даже последний бедняк привык путешествовать верхом, такой восторг не казался странным.

Граф отдал Евстафию приказания относительно высадки экспедиции и отправился со своими спутниками в дом собрания.

Когда он вошел в обширную залу, в ней оказались не только крупные землевладельцы, но и много именитых торговцев; они радостно приветствовали графа и сенатора.

— Нужно принять меры как можно скорее, — сказал старшина торговцев после обмена приветствиями. — Мы все понимаем, какие убытки пришлось нам потерпеть от прежних нападений индейцев; мы знаем также, что со стороны правительства нечего ожидать ни защиты, ни компенсации за убытки, если индейцы перейдут сиерру[13].

Сеньоры гациэндеро согласятся с нами, так как опасность и потери угрожают прежде всего им.

— Стены гасиенды дель-Серро достаточно крепки, — гордо возразил сенатор, — ей уже не в первый раз выдерживать осаду апачей.

— Но на этот раз соединились все племена, — настойчиво сказал кто-то, — так что опасность гораздо больше, чем прежде. Поэтому я предлагаю решить сообща спорные пункты касательно экспедиции и…

В эту минуту граф, который тем временем распечатал и прочел письмо губернатора, остановил говорившего движением руки.

— Прежде чем вы примете какое-нибудь решение, сеньоры, — сказал он, — не угодно ли вам ознакомиться с содержанием письма полковника Хуареца, так как оно касается вас столько же, сколько и меня.

Он прочел вслух письмо, которое в самых вежливых выражениях обращалось к собранию с просьбой оказать содействие графу де Сент-Альбану, чтобы он мог как можно скорее отправиться на восток, укрепить пограничные форты и отразить индейцев, между тем как правительственные войска займут северную границу до Рио-Хилы.

Пока собравшиеся в зале молча обдумывали это предложение губернатора, граф велел одному из слуг сенатора сходить на площадь и пригласить в собрание офицеров экспедиции; затем он вынул из кармана карту Соноры.

— Я прежде всего обязан, — сказал он, обращаясь к присутствующим, — охранять ваше имущество, и потому прошу вас указать мне пункт, который подвергается наибольшей опасности, все равно, находится ли он в той местности, которую указывает мне полковник Хуарец, или нет.

— Самый опасный пункт, разумеется, гасиенда дель-Серро, — сказал представитель торговцев.

Несколько голосов поддержали его.

— Стало быть, ваше имение, дон Альфонсо? — спросил граф испанца.

— Да, граф. Я не хотел сам говорить об этом, но нет сомнения, что индейцы нападут на мою гасиенду, так как она защищает проход из области сиерры в равнину. Уже дважды выдерживала она нападение индейцев, и, клянусь моим патроном, выдержит и третий раз, если еще есть время; так как я через полчаса отправлюсь туда и приму свои меры.

Граф наклонился над картой и отыскал пункт, о котором шла речь.

— Черт подери! Гасиенда располагается как раз в середине указанной нам местности; невозможно найти места более удобного для главной квартиры, если только вы согласитесь принять нас, дон Альфонсо.

Между тем офицеры, за которыми было послано, один за другим входили в зал собрания.

— Мой дом к вашим услугам, — сказал испанец, видимо обрадованный решением графа. Это было неудивительно, так как с потерей гасиенды, он лишился бы половины своего состояния.

— Во сколько времени вы можете доставить нам лошадей, сеньоры? — спросил граф, обращаясь к присутствовавшим землевладельцам.

— Не ранее 48 часов, — последовал ответ. — Лошадей нужно привести из коралей, а ближайшие из них находятся в 12 милях от города.

— Тогда следует отправить вперед столько всадников, сколько у нас найдется. Господин Бельский!

— Здесь, господин полковник!

— Прикажите вашим людям седлать коней; через час они должны быть на площади. Сколько лошадей вы можете выделить нам, дон Альфонсо?

— Не более шести, остальные шесть необходимы для моей дочери и ее свиты.

— Как? Разве вы не оставите донью Мерседес здесь, в городе?

— Вы не знаете моей дочери, — сказал сенатор с улыбкой, — она ни за что не согласится остаться; притом я думаю, под нашей защитой она будет в полнейшей безопасности.

Граф кивнул головой в знак согласия.

— Господин Крестоносец!

Крестоносец подошел.

— Приготовьтесь сопровождать нас вместе с вашим товарищем, я знаю, что вы оба можете оказать нам большие услуги. Капитан Марильост, позаботьтесь о вооружении людей и через два дня отправляйтесь с остальными вслед за нами.

Вслед за тем были сделаны остальные распоряжения; сенатор так быстро собрался, что через час уже выезжал из Сан-Хосе в обществе своей дочери и сопровождаемый Крестоносцем и поляком Бельским.

Спустя несколько часов, граф также был готов, и вышел из дома к тому месту, где стоял его вороной конь. Половина населения Сан-Хосе, а также все оставшиеся участники экспедиции собрались перед домом сенатора, чтобы проститься с генералом; тут же находился и доктор экспедиции. Громовое виват встретило графа, который поклонился с гордой, но благосклонной улыбкой и сказал, обращаясь к толпе: «До счастливого свидания!»

Затем он хотел сесть на коня.

В эту минуту произошло нечто странное, событие, о котором мы расскажем позже, а теперь обратимся к остальным героям нашего повествования.

Глава V В пустыне

Вечером того же дня, в который граф Альбан высадился в Сан-Хосе, небольшая группа людей быстро, но осторожно продвигалась, по высокой сухой траве через дикую пустыню, окаймленную горными цепями, недалеко от Рио-Казас.

Впереди шел молодой вождь команчей. За ним следовала Суванэ, несшая узелок с провизией и винтовку, принадлежавшую прежде гамбузино; за ней шел янки, а Железная Рука замыкал шествие.

Когда солнце уже склонялось к западу, и путешественники по тропинке, протоптанной дикими зверями, достигли предгорий, янки остановился в полном изнеможении.

— Я не могу больше, — простонал он, вытирая платком вспотевшее лицо, — остановимся здесь на ночлег, краснокожий.

— Разве Косая Крыса решил подарить свой скальп апачам? — спросил насмешливо команч, останавливаясь.

— Мы не встречали никаких апачей с самого озера Гусмауль, — проворчал мистер Смит, вскидывая, однако, снова винтовку на плечо при воспоминании о скальпировании.

Индеец снова пошел вперед, ответив на вопрос траппера о близости врагов, что между ними и апачами расстояние около двух часов хода. Через четверть часа им начали попадаться деревья и обломки скал; а вскоре затем им удалось найти место, вполне пригодное для ночлега.

У подножия крутой и неприступной скалы находился отлогий склон, на котором рос огромный пробковый дуб, густо обросший белым испанским мхом, свешивавшимся до самой земли. Из узкой трещины у подошвы скалы вытекал светлый ручеек, убегавший в прерию.

Индеец первый пролез под ветвями дуба; его спутники последовали за ним и увидели возле скалы несколько белых костей.

— Бедренная кость оленя, — бросил равнодушно траппер, — дикие звери разорвали его здесь.

Команч покачал головой:

— Где дикие звери терзают свою добычу, там остаются их следы; а я не вижу их здесь.

— Верно, — кивнул траппер, пристально вглядываясь в почву. — Других следов не видно. Ладно, нет следов — нет врагов. Заночуем здесь.

Суванэ начала собирать сучья для костра, а немного отдышавшийся Смит достал небольшую подзорную трубку и полез на дерево. Команч молча последовал за ним. Милях в трех справа от небольшого водоема, расположенного неподалеку от скальной гряды, они увидели лагерь индейцев.

— Там их множество, — крикнул испуганный янки и, спрятав трубку в карман, начал поспешно спускаться.

Оказавшись на земле, Большой Орел сказал уверенно:

— Апачи. Собираются завтра охотиться на бизонов.

Пока не стемнело окончательно, траппер и команч решили осмотреть подходы к их убежищу со стороны индейского лагеря. Примерно в миле от дуба они наткнулись на удобно расположенную скрытую в скалах расщелину. Посоветовавшись, решили, что на рассвете Железная Рука засядет в ней, а Большой Орел укроется неподалеку от него, чуть левее, в траве, и таким образом им, возможно, во время охоты удастся разжиться мясом какого-либо невзначай забежавшего сюда раненого бизона и пополнить свои скудные запасы провизии.

Затем оба возвратились к дубу, где уже горел небольшой костер. После скромного ужина — маисовых лепешек и вяленого мяса из узелка Суванэ и свежей воды из ручья — вконец измученный янки тотчас уснул; девушка вскоре последовала его примеру, траппер же и вождь уселись неподалеку от дерева на берегу ручья.

— Неплохо бы выяснить, что за племя собралось здесь поохотиться, — сказал после некоторого раздумья Железная Рука. — Пойдем на разведку, вождь.

— Мой белый отец должен остаться. К апачам пойдет апач, — хитро улыбнулся молодой индеец и принялся смывать с лица боевую раскраску.

Траппер сразу сообразил, что задумал Большой Орел. Команч снял с пояса мешочек с красками, и спустя несколько минут уже ничем не отличался от обыкновенного апачского воина.

— Будь осторожен, Орел, — напутствовал друга Железная Рука.

Индеец кивнул и бесшумно растворился в быстро густеющем ночном мраке.

Траппер возвратился под дерево, расстелил возле угасающего костра бизонью шкуру, улегся на нее и спустя несколько мгновений заснул чутким сном обитателя пустыни.

Спустя час после полуночи его разбудило прикосновение руки команча.

— Ну, что удалось выяснить, сын мой? — шепотом спросил траппер.

— Вождь тойахов прав: завтра с рассветом начинается большая бизонья охота.

Железная Рука нахмурился.

— Бели апачи ненароком обнаружат наше убежище, нам ведь не выбраться из этой мышеловки. Может быть, ты заметил, вождь, к какому племени апачей принадлежат непрошенные гости?

— Между ними находится тот, которого мой белый отец поклялся убить — Черный Змей мескалеров.

— Проклятие мошеннику, который завлек твоего отца в ловушку, где его прикончил Серый Медведь! Ну, а больше ничего не приключилось с тобой, сын мой?

Вместо ответа команч приподнял край своей рубашки, и траппер увидел на его поясе окровавленный скальп.

— Чертовски скверно, — проворчал траппер. — Как это произошло, вождь?

— Один из их разведчиков встретился со мною, когда я возвращался назад, и я показался ему подозрительным.

— Ну, — сказал Железная Рука, — делать нечего! Что ты сделал с трупом?

— Спрятал в рытвине и забросал травой насколько позволяло время.

— Дай Бог, чтобы они его не нашли. Теперь, сын мой, ложись спать; утром нам еще понадобятся наши силы.

Молодой индеец повиновался и, растянувшись на земле, заснул. На рассвете Железная Рука разбудил его.

— Пора вставать, команч, — сказал он, — через четверть часа мы услышим крики и выстрелы апачей.

Затем траппер сообщил Суванэ, которая тоже проснулась, о задуманном им и индейцем предприятии и приказал сидеть вместе с янки в убежище и ни в каком случае не выходить из него. После этого он вышел с индейцем в прерию.

Пропускаем последовавшие два часа, в течение которых охота на бизонов была во всем разгаре. Индейцы рассыпались по прерии группами и поодиночке, но еще ни один из них не приближался к убежищу наших путников.

Железная Рука все это время сидел в расщелине, надеясь, что какой-нибудь счастливый случай пошлет ему раненого бизона. Наконец, утомленный бесплодным ожиданием, он собрался выйти из своего убежища, как вдруг пронзительный крик, раздавшийся поблизости, заставил его остаться на месте. Траппер насторожился, но крик так и не повторился более; зато с противоположной стороны послышался топот и шорох сухой травы и появился громадный раненый бизон, который грохнулся на землю почти у ног охотника. Осторожный траппер подождал в своем убежище еще немного, чтобы посмотреть, не гонятся ли за бизоном, но все было тихо; казалось, охота переместилась в другое место равнины.

Железная Рука выполз из расщелины, положил ружье возле себя и принялся вырезать лучшие куски из бизоньей туши. Совершенно погрузившись в это занятие, он внезапно вынужден был прекратить его, так как услышал вблизи чей-то голос, он оглянулся и увидел на расстоянии десятка шагов всадника. За плечами у апача висел карабин, левая рука беспечно опиралась на копье, а в правой, как это хорошо заметил траппер, он держал лассо.

— Мой белый отец, — сказал индеец на ломаном испанском языке, — достаточно стар для того, чтобы знать охотничьи правила. Моя рука убила этого бизона.

Канадец был застигнут врасплох, даже его мужественное сердце невольно сжалось, когда он подумал, что участь его и его друзей зависит сейчас от его хладнокровия в эту опасную решающую минуту.

— Моим друзьям, краснокожим воинам прерии, — сказал он с притворной беспечностью, — сегодня посчастливилось на охоте; они, наверно, уступят это мясо своему голодающему белому брату.

— Мой отец, должно быть, очень, очень голоден, — сказал индеец, насмешливо указывая на значительное количество мяса, положенного на кожу бизона.

— Ты прав, апач, — отвечал канадец. — Притом мне еще нужно проделать длинный путь до поселений, и я должен запастись провизией.

Говоря это, он как бы невзначай протянул руку, чтобы взять винтовку, лежавшую по другую сторону бизона, но мрачный взгляд индейца заставил его отказаться от этого намерения.

— Пусть отец мой поглядит назад, — сказал индеец, сохраняя наружное спокойствие, — он увидит еще четыре глаза, которые недоверчиво смотрят на его грозное ружье.

Траппер поспешно повернул голову и, в самом деле, увидел двух апачей, державших свои копья наготове. Сердце охотника забилось сильнее, он почувствовал, что ему следует немедля на что-нибудь решиться.

— Если мой отец друг апачей, — продолжал индеец, лицо которого приняло мрачное выражение, — то как это случилось, что труп апача со скальпированной головой лежит в прерии?

Этот вопрос не оставил у траппера никакого сомнения относительно того, что ему делать; им объяснялся также и крик, услышанный охотником недавно и, очевидно, вырвавшийся из груди апача, когда тот обнаружил труп соплеменника. Траппер схватил ружье, но прежде чем он успел направить его на врага, черная полоса мелькнула перед его глазами, и петля лассо захлестнула его шею.

Он бросил ружье и схватился обеими руками за лассо, но индеец уже успел повернуть лошадь и, несмотря на всю силу траппера, лассо опрокинуло его на землю.

С криком: «Бледнолицая собака! Пусть твои члены послужат пищей койотам!», апач пришпорил лошадь, и Железная Рука, почти задохнувшийся в сдавившей горло петле лассо, счел себя безвозвратно погибшим, как вдруг раздался выстрел, всадник, державший лассо, с раздробленным черепом рухнул на землю, и в следующее мгновение полу задушенный траппер почувствовал, что кто-то приподнимает его и освобождает его шею от петли.

— Пусть отец мой сядет на лошадь, которую его сын привел ему, — послышался дружественный голос около самых ушей траппера, — эти койоты сейчас будут здесь.

Железная Рука глубоко вздохнул и в недоумении осмотрелся кругом. Рядом с ним стоял команч, держа под уздцы двух лошадей, прежние владельцы которых валялись на траве с раздробленными черепами.

Времени для объяснений не было. Охотник собрался с силами, схватил свою винтовку и завернутое в бизонью кожу мясо и вскочил в седло. Индеец в то же мгновение вскочил на другого коня, и оба помчались к своему убежищу возле дуба.

Да и пора было им бежать, потому что со всех сторон слышались вопли апачей, спешивших к месту происшествия.

Пока Железная Рука и его молодой спутник мчатся к убежищу, мы расскажем читателю, как команчу удалось выручить траппера.

Молодой вождь, который, подобно своему товарищу и на небольшом расстоянии от него, дожидался, спрятавшись в траве, не пошлет ли ему судьба раненого бизона, был замечен одним из апачей. Прежде чем краснокожий успел опомниться, команч убил его ударом томагавка и овладел его оружием и лошадью. Благодаря своей окраске, он был так похож на апача, что индеец, проезжавший мимо и привлеченный криком, который слышал также и Железная Рука, принял его за воина своего племени и позвал с собою к тому месту, откуда раздался подозрительный крик. Команч не мог отказаться от этого приглашения, но надеялся без труда найти случай ускакать, и сохранил все свое хладнокровие, когда они приблизились к индейцу, захватившему врасплох траппера. Большой Орел догадался, чем кончится разговор между апачем и Железной Рукой. Поэтому, когда апач кинул свое лассо, ружье команча уже было наготове, и пуля раздробила голову метавшего лассо. Затем с быстротою молнии схватил он дуло еще дымившегося ружья и, прежде чем его спутник успел сообразить в чем дело, с такой силою ударил его прикладом по голове, что тот замертво свалился с лошади. Команч схватил ее за узду и секунду спустя оказался подле своего старого друга.

Глава VI Серый Медведь и его тезка

Беглецы находились в полумиле от пробкового дуба, но их настигали около полудюжины апачей, за которыми скакала еще целая толпа.

Железная Рука и молодой вождь увидели, что минуты через две их догонят, и обменявшись взглядом, без слов поняли друг друга. В ту же минуту они разом остановили своих усталых коней, соскочили на землю и скрылись в высокой траве. Преследователи испустили бешеный рев, видя, что их перехитрили, однако, продолжали нестись вперед, как вдруг с вершины дерева раздался выстрел и опрокинул лошадь переднего всадника. Второй выстрел свалил с лошади другого. Преследователи остановились — торжествующий крик индейца и громовое «ура» траппера достигли их слуха, они увидели, как их враги, пробежав по холму, скрылись под завесой мха, и должны были сами отступить от склона, чтобы избежать пуль беглецов. Пока эти последние переводили дух, красивая фигура Суванэ, державшая в руке карабин своего брата, спустилась с дуба и остановилась перед ними.

— Эти два выстрела были сделаны вовремя, — сказал, наконец, траппер. — Так как у мистера Смита только одно ружье, то второй выстрел, должно быть, сделан тобою?

— Суванэ видела, что ее брат в опасности, — отвечала девушка застенчивым, но сердечным тоном.

— Это хорошо, — спокойно сказал команч. — Возьми это мясо и разведи огонь.

Говоря это, он снова зарядил ружье и подошел к трапперу, который уже сидел на корточках перед завесой мха, просунув сквозь него дуло своей смертоносной винтовки.

Один из апачей, которого Железная Рука заметил со своего возвышенного пункта, пешком пробирался сквозь траву и неосторожно приподнял голову; этого оказалось достаточно для траппера. Раздался выстрел, незадачливый индеец высоко подпрыгнул и упал ничком на землю.

Снова раздался дикий рев; но удачный выстрел возымел свое действие, и апачи поспешили благоразумно удалиться из радиуса поражения смертоносной винтовки. Зато к ним прибывали все новые и новые толпы соплеменников.

Янки тоже спустился с дерева и в изощренных ругательствах выражал свой страх по поводу сложившихся обстоятельств.

— Что ты думаешь, Орел, о нашем положении? — спросил Железная Рука у команча, не обращая ни малейшего внимания на американца. — Я, со своей стороны, считаю его весьма неприятным, хотя еще вовсе не собираюсь запевать свою предсмертную песнь.

— Нас погубит трава, а не апачи, — отвечал индеец.

— Ты прав, вождь. Как бы мы не остерегались, но рано или поздно некоторым из этих негодяев удастся подползти так близко, что их стрелы начнут попадать в нас.

— Нам еще остается огонь. Пусть отец мой сидит на своем месте, пока я все не устрою.

Траппер кивнул; индеец вернулся к костру и взял из него несколько головешек. Затем он вынул из колчана три стрелы, обернул мхом, привязал к каждой по тлеющей головешке и, вернувшись к трапперу, пустил эти стрелы по трем различным направлениям. Раздуваемое во время полета пламя вспыхнуло, и лишь только стрелы исчезли в высокой траве, — из мест их падения поднялись облака дыма, и вслед за тем показалось пламя.

Новый бешеный рев апачей явился ответом на хитрость осажденных, и скоро перед скатом не оставалось ни одного врага; они спасались от пламени, которое теперь в виде огненной стены окружало холм и распространялось дальше в степь.

При виде бегущих врагов Железная Рука разразился веселым смехом.

— Мошенники должны поторопиться, если не хотят изжариться лучше, чем наше бизонье мясо, или же они догадаются бежать к пруду, который мы видели по дороге сюда. Во всяком случае, их лагерь погибнет от огня.

— Черный Змей мескалеров собака, — возразил команч, который, стоя рядом с траппером, с таким же интересом следил за распространением огня, — но он вождь. Отец мой не должен забывать, что огонь можно одолеть огнем. Пусть он взглянет туда.

Говоря это, он указал на несколько всадников, которые с быстротою ветра мчались к лагерю, чтобы вблизи его на удобных местах поджечь траву, это доказало облако дыма, поднявшееся с той стороны. Между тем остальные апачи по зову своих вождей собрались к пруду.

Так как почва могла охладиться настолько, чтобы по ней можно было пройти не ранее, чем через пару часов, то осажденным оставалось достаточно времени, чтобы утолить голод и обсудить свое положение. Теперь местность вокруг убежища сделалась открытой, так что никто из врагов не мог подкрасться незамеченным, но что делать, когда наступит ночь? Бегство было также невозможно, потому что враги, без сомнения, подстерегали вблизи, чтобы напасть на беззащитную компанию; в то же время янки, который снова взобрался на дерево с подзорной трубкой, объявил, что с той стороны, откуда они пришли вчера, приближается новая толпа индейцев.

Тем временем вождь смыл с лица краски апачей и заменил их военными цветами своего племени, тогда как траппер разговаривал с человеком, жадность и корыстолюбие которого поставили их в это столь опасное положение, утешая его тем, что двух смертей не бывает, и что апачи возьмут на себя их месть французскому графу. Как вдруг среди разговора американец испустил вопль ужаса и шлепнулся с дерева на землю так, что углья костра полетели во все стороны.

— Что с вами, мистер Смит? — воскликнул изумленный траппер. — Уж не увидал ли вы апача на дереве?

— Ради Бога, там, там! — стонал испуганный янки, указывая рукой на дерево, сквозь ветви которого слышалось теперь какое-то глухое ворчанье, становившееся все громче и громче.

Железная Рука, по-видимому, еще не мог сообразить, в чем дело, тогда как индеец уже влезал на дерево, откуда он через несколько минут спустился к трапперу и сказал ему серьезно, но с полнейшим спокойствием:

— Отец мой не нашел Серого Медведя гиленов[14] в числе своих врагов, зато теперь он может увидеть поблизости серого медведя Скалистых гор.

Траппер поспешно схватил винтовку и прошептал:

— Орел, где гризли?

Команч бесшумно подвел канадца к дереву и показал сквозь ветви на скалу, с которой снова послышалось свирепое ворчанье.

На поверхности скалы, примерно в 12 футах от земли находилась трещина шириною около трех с половиной футов, которую раньше никто не заметил, так как она была закрыта мхом. Из нее глядели на траппера два зеленоватые блестящие глаза, глубоко сидевшие между серо-бурыми волосами над страшной пастью, которая иногда разеваясь, показывала два ряда острых белых клыков, способных перегрызть железную полосу.

— Черт возьми! — прошептал охотник. — В самом деле гризли! Почему ты мешаешь мне выстрелить в это животное, Орел? Если оно спустится, по крайней мере, двое из нас погибнут.

Но молодой вождь снова удержал его и поманил американца.

Мистер Смит подошел, дрожа от страха, так как появление опаснейшего зверя гор и прерий, убить которого считается величайшим подвигом у индейцев, лишило его последних остатков мужества.

— Что ты думаешь о нашем теперешнем положении, Орел? — спросил Железная Рука. — Мы должны поскорее решиться на что-нибудь и пустить в голову зверя разом три пули.

— Если апачи услышат наши выстрелы, они слетятся сюда, как жадные вороны, — возразил индеец, бросая гордый взгляд на свое ожерелье из медвежьих зубов, которое он добыл с помощью томагавка после того, как семь пуль не смогли уложить животное.

— Правда, — но что же делать?

— Отец мой видит кости оленя, — продолжал индеец улыбаясь, — но никаких следов гризли. Пусть он измерит глазами расстояние от земли до трещины и, вспомнив, что серый медведь не может лазить по гладкой скале или по дереву, пусть скажет мне, каким образом зверь забрался в эту берлогу?

Железная Рука тотчас понял, что хочет сказать индеец.

— Это верно, Орел, — воскликнул он, — ты умнейший из нас! Трещина должна иметь другой выход сквозь скалу, который мог бы спасти нас, если бы зверь не загораживал дорогу. Стало быть, я все-таки прав: мы не можем уйти без схватки с ним.

— Почему же не свести этого врага с другими нашими врагами? — возразил команч. — Мой отец, Косая Крыса и Суванэ взберутся на дерево, я же останусь здесь и раню медведя стрелой, так что он бросится вниз, чтобы дать мне почувствовать силу своих когтей и зубов. Тем временем друзья Большого Орла переберутся в трещину по ветвям и поспешат к выходу.

— Все это прекрасно, но что будет с тобой, Орел?

— Серый медведь, — сказал индеец, — неповоротлив, хотя и быстр на бегу. Пока он оправится от падения и соберется напасть на меня, я успею взобраться на дерево, так что апачи найдут под деревом только своего четвероногого друга.

— Он отлично примет краснокожих, — сказал траппер улыбаясь. — Твой план великолепен, Орел, приступим к его исполнению.

После этого Суванэ и янки взобрались на дерево, первая захватила узелок с припасами, второй ружье команча, которое теперь могло бы только помешать вождю.

Между тем Железная Рука привязал к нижней ветке дерева кожаный ремень, которым раньше был обвязан узелок Суванэ, чтобы команчу легче было влезть на дерево, подошел к своему молодому другу и протянул ему Руку.

— Кажется, пора, мой сын. Я знаю, мы можем положиться на тебя, но прошу, не играй бесполезно с опасностью. Если будешь нуждаться в помощи, позови меня, я тотчас явлюсь.

— Хорошо; отец мой может быть спокоен.

Железная Рука влез на дерево и в последний раз осмотрел окрестность. Хотя ему и показалось, что он видит несколько подозрительных теней позади обломков скал, но теперь было все равно, рискнут ли апачи пробираться дальше или нет.

Между тем Большой Орел перекинул свое шерстяное одеяло на левую руку, поправил за поясом томагавк и нож, взял лук и подошел к скале, с которой медведь все еще ворча смотрел вниз.

Команч наложил стрелу, тщательно прицелился и спустил тетиву. Стрела глубоко вонзилась в самое чувствительное место животного — в его черный нос.

Зверь испустил душераздирающий рев от ярости и боли, бросился вперед, хотел было стать на ветку, которая почти касалась трещины, но ветка переломилась под его тяжестью, и он тяжело рухнул на землю.

Тотчас вслед за тем траппер и его спутники по ветвям перебрались в трещину. Суванэ, следовавшая за траппером, еще раз бросила взгляд на брата, и так как увидела его уже под самым деревом с ремнем в руках, то поспешила за охотником. Янки замыкал шествие.

Железная Рука, которому пришлось пробираться ползком, пока высота туннеля не позволила встать во весь рост, спросил немного погодя у американца, идет ли за ним вождь, но успокоился, получив в ответ, что все обстоит благополучно; на самом деле янки с трепетом спешил вперед, так как ему казалось, что позади раздается пронзительный крик. После этого канадец снова устремился вперед, пока наконец по прошествии четверти часа показался вдалеке слабый свет. Еще сто шагов, и Железная Рука вышел из подземного хода на маленькую площадку, у подножия которой расстилалась дикая равнина, усеянная камнями и редкими кустами и деревьями.

Они были спасены! Подняв благодарственный взор к небу, которое так чудесно спасло их, траппер обернулся к товарищам, чтобы поздравить их.

Суванэ скользнула из отверстия; за ней следовал янки, которого чуть не задушил удушливый воздух подземелья; за ними не было никого, — Большой Орел команчей исчез.

Суванэ вскрикнула от ужаса, траппер стремглав бросился к отверстию, опрокинув по дороге янки, выкрикнул изо всей мочи имя своего друга, но только эхо отвечало на его зов. Свалившись на землю, медведь переломил стрелу, но острие ее еще глубже воткнулось в его морду, и некоторое время он катался по земле, рыча от боли и ярости.

В это время индеец легко мог бы убежать; он уже схватился за ремень, чтобы взобраться на дерево, но внезапно остановился, как вкопанный, и пристально посмотрел на своего врага.

Очевидно, охотничья страсть овладела им, и когда он подумал, какую славу доставит ему вторичная победа над гризли, и притом один на один, то забыл обо всем остальном.

Медведь приподнялся и увидел своего врага. Он встал на задние лапы и направился к индейцу, испуская страшный рев, между тем как пена и кровь струились с его оскаленной морды. Это был один из самых крупных медведей и имел действительно устрашающий вид.

Теперь было поздно бежать, да вождь и не помышлял о бегстве. Он смотрел на грозного зверя хладнокровно и решительно, взял в правую руку нож, в левую одеяло и, бросившись на медведя, накинул ему на голову одеяло и всадил нож в его тело по самую рукоятку.

Два раза с быстротою молнии повторился удар, пока медведь освобождался от одеяла, затем чудовище бросилось на охотника и повалило его на землю. В течение нескольких минут оба противника катались по земле в бешеной борьбе. Удар за ударом сыпались на зверя, но и он схватил индейца зубами и когтями и наконец сжал его, как в тисках, мощными лапами.

Медвежье объятие решило исход схватки. Окровавленная рука индейца беспомощно упала, нож выскользнул из разжавшихся пальцев, голова опрокинулась назад, и помертвевшие глаза увидели перед собой окровавленную пасть зверя с двумя рядами острых клыков.

В то же мгновение блеснул топор, сильные удары посыпались на голову зверя, и чудовище тяжело рухнуло на землю.

Когда лапы животного разжались, индеец опустился на землю, и словно во сне увидел перед собой странную сцену.

Над убитым зверем стоял индеец могучего телосложения и уже зрелых лет, в волосах которого развевались два орлиных пера; его грудь была украшена таким же ожерельем из когтей и зубов серого медведя, как у предводителя команчей. Мрачное, суровое лицо его было раскрашено военными красками гиленов, в правой руке он держал тяжелый томагавк, по которому струилась кровь убитого зверя.

За этим индейцем, который очевидно был воином высшего ранга, стоял полукругом ряд темных, угрожающих фигур, опиравшихся на копья или ружья.

Суровый индеец поднял руку и с торжеством указал на убитого зверя:

— Серый Медведь апачей великий воин, — сказал он, — ожерелье молодого вождя тойахов — ложь. Большой Орел команчей у ног своего врага.

Торжествующий крик апачей, когда они услышали имя страшного врага, попавшегося в их руки, отозвался в скалах. Этот крик достиг ушей янки и заставил его солгать, будто команч идет за ними.

Возвратимся к Железной Руке и его спутникам. Несмотря на все просьбы и ругательства янки, желавшего во что бы то ни стало продолжать путь, траппер вернулся в трещину, чтобы отыскать своего друга.

Через два часа он вернулся и с гневом набросился на янки, укоряя его во лжи, так как команч, очевидно, вовсе не входил в трещину, как показывал ремень, оставшийся на дереве и указывавший на способ их бегства, — ремень, который острожный вождь ни за что бы не оставил на дереве.

Затем почтенный охотник попытался утешить плачущую сестру Орла, уверяя, что ее брат, должно быть, жив. Он нашел около дуба несомненные доказательства того, что Орел вступил в борьбу с медведем, был им ранен и захвачен апачами, которые взяли его в плен и увели в свой лагерь.

В настоящую минуту его жизнь была в безопасности, так как Суванэ хорошо знала, что краснокожие никогда не убивают своего пленника, пока он не вылечится, чтобы предать его пытке вполне здоровым.

Железная Рука предложил отправиться к лагерю апачей, который следовало обогнуть, чтобы подойти к нему с противоположной стороны; Суванэ должна была прийти в лагерь и просить гостеприимства, выдавая себя за девушку союзного племени, также объявившего войну бледнолицым, заблудившуюся в прерии. Таким образом, можно будет иметь сообщение с Орлом, без чего спасение невозможно.

Суванэ тотчас одобрила этот план и стала торопить с его исполнением, но трусливый янки горячо восстал против него, требуя исполнения договора и говоря, что команч должен сам выпутываться из беды, в которую попал по своей вине.

Но когда траппер, с трудом скрывавший свое презрение, объявил, что без Большого Орла им невозможно добраться до залежи, так как для предприятия требуется вся хитрость индейца и ловкость юности, янки дал свое согласие, хотя и сопровождая его самыми отборными ругательствами, и вслед за тем все трое спустились в долину под предводительством траппера, несшего оба ружья, свое и индейца.

Глава VII Донья Мерседес в плену

То, что мы собираемся рассказывать, происходило на пятый день после вышеописанных событий и отъезда дона Альфонсо с всадниками экспедиции из Сан-Хосе в двадцати с лишним милях от того места, где был взят в плен молодой вождь.

Соединение индейских племен совершилось, но после продолжительного совещания они снова разделились, чтобы опустошать всю границу Соноры. Но при этом не была упущена из виду главная цель — нападение на богатые города запада, для чего должны были проложить путь соединенные племена апачей, которым было поручено захватить и разрушить гасиенду дель-Серро, известную у индейцев под названием Каменный Дом.

Так как граф де Сент-Альбан ни на первый, ни на второй день не присоединился к дону Альфонсо, то последний, заботясь о своем имении, поспешно отправился в гасиенду дель-Серро вместе с Бельским, Крестоносцем и отрядом всадников, между тем как донья Мерседес с несколькими вооруженными слугами должна была дожидаться прибытия графа.

Это решение было принято на третий день после их отъезда из Сан-Хосе, и сенатор Альфонсо уже в течение суток находился в хорошо укрепленной гасиенде и с большим нетерпением ожидал прибытия дочери и подкреплений, так как некоторые вакеро[15] уже заметили следы индейцев в горах.

Крестоносец, которого трогали опасения отца и беспокоило продолжительное отсутствие генерала, предложил наконец отправиться ночью на поиски, и действительно выехал в одиннадцатом часу ночи в сопровождении молодого вакеро Диаса, любимца сенатора, так как последний ни за что не хотел отпустить охотника одного.

После непродолжительного размышления Крестоносец согласился взять проводника, поскольку у него могла возникнуть необходимость послать срочное известие в гасиенду; теперь оба они находились на дороге из гасиенды в Сан-Хосе.

Часом раньше отряд апачей также вышел из своего лагеря, из котловин Сьерра Верде, под предводительством Серого Медведя гиленов, Скачущего Волка липане-зов и Летящей Стрелы мимбренов, тогда как Черный Змей мескалеров остался стеречь пленника — Большого Орла. Суванэ уже находилась в лагере апачей. Ее рассказ, будто она отстала от своих и заблудилась, был принят доверчиво; ее не только приняли, но и позволили разговаривать с пленником, относительно которого девушка держала себя как чужая, чтобы она по возвращении к команчам могла сообщить им, что последний вождь тойахов, несмотря на заключение общего союза, решился поднять топор войны и убил нескольких апачей, и за это, по решению Серого Медведя, ему назначена мучительная казнь после того, как гасиенда дель-Серро будет взята.

Молодой вождь, который в жестокой схватке с гризли пострадал не столько от когтей или зубов зверя, сколько от его мощной хватки, довольно быстро поправлялся. Хотя он был подвергнут строгому надзору, но ему позволили ходить не связанным.

Суванэ уведомила его, что Железная Рука находится поблизости.

Причиною ночного похода Серого Медведя было известие, которое хитрому Черному Змею удалось выманить у Суванэ, а именно, что знаменитый бледнолицый воин с большим отрядом идет на помощь Каменному Дому.

Хотя это известие показалось невероятным вождям апачей, но оно было подтверждено Большим Орлом, который в своей ненависти к французскому графу не имел причин скрывать его поход, хотя умолчал о цели, которая привела в пустыню предполагаемых убийц гамбузино.

Так как на следующий день было назначено нападение на гасиенду, то известие оказалось очень важным для апачей, и целью их ночного похода было узнать, вступил ли уже французский воин в гасиенду или находится так близко от нее, что может помешать нападению индейцев.

Крестоносец и его молодой спутник Диас, оставив гасиенду, спустились по ущелью, находившемуся около кораля для рогатого скота и лошадей, а потом повернули на юго-восток к броду через речку Ваквиль.

Луна взошла, и Крестоносец, который уже несколько раз нагибался к земле, внезапно остановился недалеко от одиноко стоявшего дуба.

— Подозрительные следы! Они все ведут к броду, а ни одна из лошадей или коров, стоящих в корале, не выходила из него уже двое суток, как мне сообщил старший вакеро.

Молодой вакеро стал на колени и начал рассматривать следы.

— Следы совершенно свежие, — сказал он, — тут проезжали не более получаса тому назад. Вероятно, — испуганно прибавил Диас, — здесь прошли индейцы.

— И я могу назвать тебе племя, даже вождей, — отвечал старый искатель следов. — Посмотри сюда, сын мой, — он указал на землю, — их тридцать человек, и они отправились на разведку так же, как и мы. Так как они пришли с той стороны, а мы знаем, что там расположились гилены и мескалеры, то это и должны быть они. Несомненным подтверждением моих слов может служить вот это место, тут стоял Серый Медведь гиленов на своем белом мустанге.

— Почему вы это знаете, сеньор? — спросил удивленный юноша.

— Три года слежу я за этим дьяволом, по милости которого я теперь одинок, и который так гордится своим именем, что вырезает свой тотем на всех своих вещах. Вот и здесь я вижу на земле отпечаток его копья, украшенного когтями серого медведя. Посмотри сюда, след виден ясно; теперь нам следует постараться разрушить какой-нибудь из его дьявольских планов, если только еще не поздно.

Они поспешно пустились в путь и через четверть часа услышали в отдалении выстрел. За ним последовал второй и непродолжительная беспорядочная перестрелка.

— Вперед, Диас, — крикнул Крестоносец, — и будь хладнокровен.

Они бросились вперед и уже подбегали к броду, когда ветер донес до них пронзительный вой.

Крестоносец остановился.

— Боже, помилуй их души, — сказал он, — мы опоздали! Эти черти одержали победу. Взгляни туда — это зарево пожара!

— Хижина перевозчика Хосе как раз на их пути, — прошептал взволнованный юноша, но тотчас замолчал, так как Крестоносец схватил его за руку и вместе с ним спрятался за большой камень.

— Ни звука, мальчик, или ты лишишься скальпа. Они кончили свою кровавую работу и идут мимо нас.

Говоря это, Крестоносец едва успел приложить к щеке приклад винтовки, так как дикая толпа уже неслась мимо них; впереди всех виднелась мощная фигура вождя гиленов, который держал левой рукой какую-то женщину, платье которой развевалось по ветру. Две других человеческих фигуры лежали поперек седел у следующих за вождем всадников; другие вели за узду несколько прекрасных коней.

Крестоносец прицелился в вождя гиленов и уже хотел спустить курок, но увидев женщину, опустил винтовку, — и зловещая толпа пронеслась мимо как буря.

Крестоносец поднялся и погрозил кулаком вслед своему смертельному врагу.

— Я еще встречусь с тобой, — пробормотал он и прибавил, обращаясь к своему спутнику, — пойдем, мальчик, я думаю, нам придется увидеть кошмарное зрелище.

Наши читатели помнят, что на третий день после своего отъезда из Сан-Хосе дон Альфонсо оставил свою дочь Мерседес с горничной и несколькими слугами дожидаться прибытия графа. Однако нетерпеливая сеньорита, гордость которой была задета медлительностью французов, отдыхала всего сутки, а затем отправилась в дальнейший путь, так что на пятый день вечером достигла брода через реку Ваквиль.

Перевозчик явился на зов со своим челноком и, целуя платье сеньориты, объявил, что было бы неблагоразумно переправляться через реку до восхода солнца, так как апачи бродят в окрестностях гасиенды.

— Тем скорее следует мне оказаться дома, — отвечала Мерседес. — Когда мой отец переправился через реку?

— Вчера, за час до заката солнца.

— С тех пор никто не переправлялся?

— Никто, сеньорита.

— Возьми же свое весло и перевези нас. Я подожду в твоей хижине, пока взойдет луна, и тогда отправлюсь в гасиенду. Так как оставаться здесь опасно, то ты можешь сопровождать меня со всей своей семьей.

Никто не осмелился возражать сеньорите, и через десять минут все оказались на другом берегу. Здесь, перед хижиной, развели огонь, подле которого девушка села на принесенный из хижины стул.

Прошло около часа, пока горничная варила на костре шоколад, а пеоны поили коней, как вдруг послышался топот лошадей со стороны Сан-Хосе. Оттуда могли появиться только друзья, и в самом деле, скоро на противоположном берегу реки показались 7 или 8 всадников, и послышался голос, спрашивавший, не свита ли благородной госпожи де Гусман находится на противоположном берегу.

Получив утвердительный ответ, всадники переехали на другой берег.

Донья Мерседес думала, что между ними находится граф Альбан, но вместо него предводителем маленького отряда оказался ее знакомый, молодой барон фон Готгардт, который рассказал ей следующее:

— Граф хотел около полудня отправиться с главными силами в путь и уже протягивал руку, чтобы сесть на коня, но неожиданно, к ужасу всего отряда и присутствовавшей толпы, на него напал столбняк. Рука графа неподвижно повисла в воздухе, здоровый цвет лица сменился смертельной бледностью, глаза остановились неподвижно, и рот остался открытым. Человек двадцать бросились к нему, подбежал доктор, который покачал головой с озабоченным видом и приказал отнести больного в дом и уложить в постель. Все испробованные им средства оказались бесполезными, так что пришлось предоставить болезнь ее естественному течению. По мнению доктора, припадок графа был следствием раны от малайского кинжала, нанесенной ему морским разбойником, но можно было надеяться, что болезнь будет иметь счастливый исход, хотя не известно, через сколько часов или дней.

Евстафий остался при графе, а офицеры экспедиции собрались на совет и решили подождать сутки, а потом, как и было решено с самого начала, отправиться в гасиенду дель-Серро.

Поручику Готгардту поручили отправиться вперед и уведомить сенатора. На следующее утро он выехал с семью всадниками, в числе которых был один пеон в качестве проводника; по дороге у них захромала лошадь, которую пришлось заменить другой, найденной в покинутой хозяевами гасиенде; это и другие обстоятельства задержали их, так что они только теперь могли присоединиться к сеньорите.

Последняя не без тревоги выслушала сообщение о положении графа, так как замедление экспедиции ставило ее отца в затруднительное положение, и хотела сообщить офицеру о появлении поблизости апачей, как внезапно грянул выстрел, — один из пеонов взмахнул руками и упал в предсмертных судорогах.

Раздались крики: «Индейцы! Апачи!» Поднялась невообразимая суматоха; отряд темных всадников появился откуда-то и напал на испуганных людей;

Один из волонтеров, уроженец Кентукки, случайно державший ружье в руках, свалил пулей апача, но потом бросил ружье в кусты и сам спрятался в них.

Поручик Готгардт, так неожиданно прерванный в разговоре, едва успел заслонить сеньориту и отразить охотничьим ножом удар копья, направленного на него вождем гиленов.

Острый клинок перерубил древко, и Серый Медведь, не успев остановить коня, промчался мимо, а молодой офицер воспользовался этим временем, чтобы схватить на руки сеньориту и броситься с нею к челноку.

Но это ему не удалось, так как Скачущий Волк и двое пеших индейцев, лошади которых были застрелены во вспыхнувшей перестрелке, догнали барона.

Офицер вынужден был положить почти лишившуюся чувств сеньориту на землю и выхватить из-за пояса револьвер:

— Проклятые убийцы! Отправляйтесь в ад!

Первая пуля пробила грудь одному из краснокожих, другая раздробила руку Скачущему Волку, но третий индеец, сильный и ловкий воин, бросился на офицера и обхватил его руками; началась борьба, во время которой оба все более и более приближались к высокому скалистому берегу.

Между тем сражение продолжалось, апачи убивали всех, и хотя полдюжины их соплеменников пало от руки двух волонтеров, дорого продавших свою жизнь, однако, перевес силы был на стороне диких, и менее чем через четверть часа последние белые пали под ударами томагавков и копий индейцев, которые украсили свои пояса кровавыми скальпами.

Когда кончилась резня, один из индейцев увидал при свете зажженной хижины спрятавшегося в кустах кентуккийца; безоружный был после кратковременной борьбы скручен и привязан к коню.

По окончании кровавой схватки индейцы оставили на берегу 12 трупов, между которыми не было, однако, офицера и его противника.

Серый Медведь держал в объятиях свою добычу — донью Мерседес; кентуккийца привязали самым неудобным образом к лошади, горничную сеньориты захватил один из воинов.

Когда торжествующие апачи вернулись в свой лагерь, Большой Орел сразу понял, что произошло; горечь и запоздалое сожаление захлестнули его сердце. Горечь потому, что он был бессильным пленником, который не мог ничего сделать для спасения сеньориты, и сожаление, так как вынужден был сознаться, что его сообщение о французском воине, вероятно, вызвало этот ночной поход, и, следовательно, явилось причиной захвата в плен Мерседес.

В эту минуту кто-то дотронулся до его плеча; он оглянулся и увидел Суванэ. Никакое лицо не могло быть в эту минуту приятнее для индейца; он ласково улыбнулся и прошептал:

— Я рад видеть свою сестру. Пусть Суванэ выслушает поручение своего брата. Видит ли она эту белую девушку, которая попала в плен к Серому Медведю?

— Я вижу ее! — отвечала Суванэ.

— Это цветок Каменного Дома, и Большой Орел хочет, чтобы она стала свободна. Сестра моя оставит лагерь до восхода солнца, отправится в дом великого гасиендера и сообщит ему, где находится его дочь. Я сказал.

Девушка сложила руки на груди.

— Мой брат не захочет, — отвечала она печальным тоном, — чтобы Суванэ оставила его в беде. Она убежит или погибнет вместе с ним.

— Суванэ забыла, — сказал вождь сурово, — что друг Большого Орла находится поблизости, и что белые освободят и Орла вместе с цветком. Суванэ подчинится словам последнего в нашем роду.

Девушка наклонила голову в знак согласия и, не возразив больше ни слова, исчезла в темноте.

Когда Крестоносец и молодой вакеро прибежали на место схватки, хижина перевозчика рухнула.

Оба разведчика осмотрели местность, но должны были убедиться, что никого не осталось в живых. Они нашли винтовку и сумку с пулями, брошенную кентуккийцем, а также небольшой саквояж, не замеченный индейцами.

Они принесли эти предметы к огню, и в это время услышали слабый голос:

— Крестоносец, вы ли это?

В то же время кусты раздвинулись, и появился прусский офицер, мокрый с головы до ног.

Можно себе представить удивление Крестоносца.

— Во имя неба, — воскликнул он, бросаясь к офицеру, — вы здесь? Где полковник?

— В Сан-Хосе, лежит больной. Меня послали вперед уведомить дона Альфонсо об этом несчастии; когда же я догнал донью Мерседес и сообщил ей эту печальную весть, на нас напали индейцы.

Он рассказал о сражении и о том, как ему удалось спастись. Во время борьбы с индейцем оба противника упали в реку, и так как офицер был превосходным пловцом, ему удалось держать голову индейца под водой до тех пор, пока тот не задохнулся и не выпустил его. Разбитый и окровавленный при падении, офицер с трудом выбрался на берег и спрятался в кустах, так как сражение уже давно окончилось. Теперь он, несмотря на свою слабость, убеждал Крестоносца догнать индейцев и отдать жизнь за сеньориту.

Крестоносец, однако, не согласился.

— Излишняя торопливость, — сказал он, — редко ведет к добру. Притом мы уже не догоним краснокожих. Подождем до рассвета. Вы можете воспользоваться этим временем, чтобы подкрепить ваши силы кратковременным сном. В этом саквояже найдется для вас сухое платье, есть порох и пули, а на берегу мы нашли винтовку.

Хотя офицер чувствовал, что отдых для него необходим, однако, он еще пытался возражать, но должен был уступить настояниям Крестоносца, положившего конец спору словами:

— Положитесь на меня! Мы освободим пленников или, по крайней мере, сообщим в гасиенду, где они находятся, — это также верно, как то, что я смертельный враг краснокожего дьявола.

Глава VIII Лагерь апачей. Штурм Каменного Дома

Несмотря на тревожную обстановку, поручик с хладнокровием солдата проспал два часа. Затем все трое отправились к сьерре и после трудного перехода достигли гористой местности, в которой находился лагерь апачей.

По дороге они встретили Суванэ, спешившую в Каменный Дом по приказанию своего пленного брата. Сначала девушка отнеслась к ним недоверчиво, но потом рассказала о местоположении лагеря, о захваченной в плен сеньоре, о несчастном кентуккийце, обреченном на мучительную смерть у столба пыток и, наконец, о Железной Руке, который находится где-то поблизости. Крестоносец, недоверие которого к индианке исчезло, когда он узнал, что она сестра вождя тойахов, искренне обрадовался, услыхав, что знаменитый траппер находится поблизости и просил девушку сопровождать их. Она охотно согласилась, так как могла содействовать освобождению брата. Крестоносец, слава которого как смертельного врага апачей была хорошо известна Суванэ, выразил сомнение, не возбудит ли подозрение ее бегство из лагеря; но она застенчиво объяснила, что этого бояться нечего, так как ее ожидают в соседнем лагере липанезов, вождь которых предложил ей стать его женою.

После этого Крестоносец предложил отправиться в путь, но сначала офицер отдал индианке револьвер, найденный им в саквояже, и объяснил, как из него стрелять.

Затем они двинулись дальше по гребню горы, и после двухчасовой ходьбы Крестоносец посоветовал всем быть как можно осторожнее, так как теперь нужно было зайти в тыл лагеря.

Дорога становилась все труднее и труднее, взбираться на высоту можно было только по сухим руслам горных потоков. Наконец, Крестоносец велел своим спутникам остановиться и пошел вперед один. Минут через десять он вернулся.

— Как я предполагал, — сказал он с досадой, — так оно и есть. Единственный путь, которым мы можем пройти, проходит под скалою, на которой стоит часовой-апач. Стрелять нам нельзя; значит, остается только пустить в ход твое лассо, Диас.

— Что я должен делать? — спросил вакеро.

— Скала, на которой стоит часовой, имеет высоту около 20 футов и очень крута. Ты должен без шума взобраться на нее, для чего тебе потребуется, пожалуй, всего несколько минут, так как ты мастер лазить. Взобравшись на скалу, крикни по-орлиному. Мы отвлечем внимание часового — у тебя есть лассо, остальное — твое дело.

Диас обмотал лассо вокруг правой руки и стал взбираться слева по скале; между тем его товарищи тихонько проползли вперед до обломка скалы, из-за которого можно было видеть часового. Тут они дожидались около четверти часа, когда послышался орлиный клекот.

— Слава Богу, — прошептал траппер, — теперь наша очередь.

Он несколько раз топнул ногой о землю, затем вскочил на камень, — испустил радостное восклицание и бросился вперед большими прыжками, не обращая внимания на офицера, который с удивлением увидел на противолежащей скале темное тело, полувисевшее в воздухе.

Диас отлично справился со своей задачей. Взобравшись на скалу, он крикнул, подражая голосу орла, что заставило часового взглянуть вверх. В ту же минуту апач услыхал внизу топот и схватился за ружье. Этого ожидал Диас, и на это рассчитывал Крестоносец.

Вакеро набросил на краснокожего петлю лассо, уперся ногами в камень, и, натянув изо всех сил ремень, приподнял полузадушенного апача в воздух. Но у юноши не хватило сил долго удерживать тяжелое тело, и Крестоносец подоспел как раз вовремя, чтобы заколоть часового, которого Диас снова отпустил на землю, и тем помешать ему крикнуть.

Офицер, в глазах которого только крайняя необходимость могла оправдать такой отвратительный способ войны, тоже взобрался на скалу и помог Диасу втащить наверх труп, чтобы скрыть его от зорких глаз апачей, между тем как Крестоносец постарался по возможности уничтожить все следы происшествия.

После того, как они снова спустились со скалы, Суванэ взяла ружье и сумку с пулями убитого апача, и все четверо продолжали путь к лагерю, до которого добрались в шестом часу вечера.

Лагерь находился на дне ущелья, заросшего лесом, и с трех сторон был окружен скалами, но в то время как высота их с этой стороны доходила до 70–80 футов, с противоположной стороны, где стояла палатка сеньориты и неподвижно сидел на камне молодой вождь тойахов, она была гораздо меньше. Маленький ручеек стремился вниз между скалами, за которыми укрывались разведчики, и протекал далее по ущелью. В южной стороне ущелья стояли лошади, привязанные к воткнутым в землю копьям.

Воины племен мескалеров и гиленов собрались у костров, а Серый Медведь и Черный Змей сидели в стороне; вождей липанезов и мимбренов не было видно.

Страх смерти и хитрость Черного Змея вынудили у захваченного в плен кентуккийца признание, что вследствие неожиданной болезни начальника отряд волонтеров не поспеет в гасиенду дель-Серро раньше вечера следующего дня. Поэтому было решено, что Скачущий Волк и Летящая Стрела отправятся к своим отрядам и ночью подойдут к Каменному Дому с юга и запада. В третьем часу утра планировалось общее нападение на гасиенду с западной стороны, так как только с этой стороны можно было подобраться к ней верхами. С других сторон выстроенная на холме гасиенда была неприступна.

Но если кентуккиец рассчитывал спасти свою жизнь изменой, то он жестоко ошибся, так как, выслушав его признание, Черный Змей приказал привязать его к столбу пыток. В таком положении он оставался до вечера, и опытный Крестоносец тотчас понял, что ему предстоит мучительная смерть.

Толпы воинов уже собирались по зову знахарей, увешанных змеиными кожами, сушеными жабами и звериными хвостами, и становились вкруг перед несчастным. Когда все собрались, Черный Змей подал знак к началу пытки. Она началась тем, что толпа женщин, размахивая ножами и горящими головнями, подобно фуриям, бросилась на несчастного, чтобы как следует запугать его, что им и удалось вполне.

Затем выступили молодые воины и стали бросать в пленника томагавки и метать стрелы, вонзавшиеся в дерево рядом с ним.

Хотя эта ужасная игра также имела целью лишь запугать пленника, но она была так опасна, что вскоре кровь стала струиться из мелких ран и царапин, нанесенных несчастному.

Эта пытка, сопровождаемая насмешками дикарей, еще продолжалась, когда выступил один из знахарей, державший над головой заостренную и зажженную лучину, которую он воткнул в бедро пленника.

Кентуккиец заревел как раненый бизон, в отчаянии рванул петлю, привязывавшую его к столбу, и неожиданно почувствовал себя свободным.

Один из ранее брошенных томагавков на половину перерезал ремень, и так как у пленника были связаны только руки, то он, воспользовавшись кратковременным замешательством апачей, ринулся сквозь толпу и бросился к соседней скале.

Хотя замешательство апачей длилось всего несколько мгновений, длинноногий беглец успел воспользоваться этим, и когда погнавшиеся за ним индейцы подбежали к подошве скалы, он уже взбирался по ее склону. Тут грянули два выстрела, и двое апачей упали, остальные остановились в замешательстве.

В ту же минуту раздался голос Серого Медведя, призывавшего соплеменников к оружию.

Вслед за тем апачи увидели, что беглец остановился перед отвесной скалой, на которую невозможно было взобраться. Объятый ужасом, осыпаемый градом стрел и пуль, он в смертельной тоске позвал на помощь, и помощь пришла. Петля лассо упала ему на плечи, а чей-то голос произнес: «Постарайтесь опустить петлю и усесться в ней». Кентуккиец последовал совету, дрожа от страха, и вслед за тем был поднят на вершину скалы, и тотчас

спрятался в кустарнике. Между тем его спаситель встал во весь рост и, сняв с груди серебряный крест, поднял его над головой.

Вопли «El Crucifero! El Crucifero!»[16] доказали ему, что он узнан. Почти половина воинов бросилась преследовать беспощадного врага своего племени, а тот поспешил присоединиться к своим товарищам.

— Теперь нам следует улепетывать во весь дух, — сказал он, — времени у нас немного, а Серый Медведь не такой человек, чтобы с ним безнаказанно шутить.

Эти слова траппер произнес уже на бегу. В течение 10 минут они мчались за Крестоносцем, как вдруг он остановился и разразился проклятием: перед беглецами простиралась широкая и глубокая расселина с крутыми склонами. Невозможно было ни перескочить через нее, ни обойти, так как она далеко простиралась вправо и влево. Спуститься на дно и карабкаться на противоположный крутой откос нечего было и думать: индейцы успели бы за это время догнать и прикончить всех пятерых.

С первого взгляда все поняли, что им остается только подороже продать свою жизнь.

— Пусть каждый спрячется куда-нибудь, — приказал Крестоносец, — через несколько минут они будут здесь.

Поручик Готгардт подошел к своему старому товарищу и объявил, что он попытается перепрыгнуть через пропасть и закрепить на противоположной стороне конец лассо.

— Это безумие, молодой человек, — возразил траппер, — ширина тут около 20 футов, кто же в состоянии сделать такой прыжок?

— Я прыгал и дальше, — заверил офицер. — Если мне удастся — мы спасены. А вы с Диасом прикроете нас в случае необходимости.

Он подошел к расселине, подозвал к себе Суванэ, объяснил ей, что она должна делать, затем разбежался и прыгнул.

Хотя только одна из его подошв опустилась на противоположный край, он все-таки успел ухватиться за ветвь разлапистой ели, росшей на краю расселины, и таким образом встал на твердую почву. Тотчас за тем индианка перебросила ему конец лассо, который он обвязал вокруг пня. То же самое Суванэ сделала с другим концом лассо, таким образом был сооружен висячий мост, по которому индианка и кентуккиец тотчас переправились через пропасть. Окликнув Крестоносца и Диаса, офицер последовал за кентуккийцем. Да и пора было, так как выстрел старика, ответом на который был дружный залп со стороны апачей, послышался уже очень близко.

Крестоносец и Диас с разряженными ружьями подбежали к расселине.

— Ловко, молодец, — похвалил траппер поручика. — Ну, Диас, перелезай живее, враги рядом!

Молодой вакеро, не теряя времени, последовал совету и счастливо перебрался через пропасть; но Крестоносец не успел за ним следовать, так как враги стремительно приближались. Он обернулся, бросил свое ружье и схватил за дуло ружье офицера, которое также было с ним. Два воина, опередившие своих товарищей, бежали к нему на небольшом расстоянии друг от друга, третий — шагах в двадцати.

Крестоносец выбил томагавк из рук переднего воина и так сильно ударил его по голове, что тот свалился замертво, а приклад разлетелся вдребезги. Несмотря на то, что в руках Крестоносца осталось одно дуло, он бросился на другого апача и нанес ему такой удар по лицу, что тот покатился в пропасть.

Хотя двое врагов были повержены, траппер уже не надеялся на спасение, так как третий воин, краснокожий атлетического телосложения, был в нескольких шагах от него, а за ним в сотне футов следовала целая толпа апачей.

Индеец подбежал к своему противнику, размахивая ножом, который он направил в грудь Крестоносца — способ борьбы, в котором особенно искусны южные племена индейцев. Он уже готовился нанести удар, и дьявольская радость отразилась на его лице; но в эту минуту раздался выстрел, апач взмахнул руками и рухнул на землю. Следовавшая за ним толпа остановилась, напуганная выстрелом, воины поспешно попрятались за кустами и камнями.

Крестоносец понял, что от этой минуты зависит его жизнь. Он поднял свое ружье, не мешкая перебрался на другую сторону ущелья и, перерезав лассо, скрылся в зарослях, где встретил своих товарищей.

— Где девушка? — сразу же спросил он, так как индианки не было видно.

— Здесь, — отвечал тихий голос, и Суванэ вышла из-за обломков скалы, сопровождаемая человеком высокого роста в костюме траппера.

— Кто это с тобою, дитя мое? — спросил удивленно Крестоносец, останавливаясь при виде незнакомца.

— Этот человек был для Суванэ отцом с самого ее детства. Железная Рука стоит перед Крестоносцем.

Обрадованный Крестоносец подошел к ним и пожал руку траппера.

— Итак, — сказал он, — я вижу наконец знаменитейшего траппера пустыни.

— Я рад, — отвечал траппер, — что своим выстрелом смог оказать ничтожную услугу человеку, слава которого гремит от Рио-Колорадо до мексиканского залива.

— Благодарю, — отвечал старый искатель следов, тронутый этим обращением, — я думаю, что если бы нам удалось найти подходящее место для засады, то мы вдвоем могли бы защититься от всего племени апачей! Но я опасаюсь, что времени у нас осталось в обрез, так как краснокожие наверняка найдут другую дорогу и возобновят погоню за нами.

— Я отлично знаю местность, — сказал Железная Рука, — и стану вашим проводником. Но сначала мне нужно позвать одного человека, с которым я уже два дня брожу здесь. Наш путь лежит к гасиенде дель-Серро, как раз в том направлении, где стоят кони апачей. Если нам удастся достигнуть этого места, мы сядем на коней и умчимся отсюда. Подождите меня, я скоро вернусь.

Минут через пять траппер возвратился в сопровождении своего ворчливого спутника, Джонатана Смита, и все общество двинулось в путь. Скоро они услышали фырканье коней. Железная Рука раздвинул ветви кустарника и осмотрел окрестности.

— Лошадей охраняют всего двое часовых, но в отдалении я вижу целую толпу апачей. Вперед! Вперед!

Он кинулся к лошадям, молодой вакеро почти одновременно с ним вскочил на лошадь. Кентуккиец и янки последовали их примеру. Крестоносец, Суванэ и Готгардт бежали последними.

Часовые, молодые воины, вероятно, впервые вышедшие на тропу войны, сосредоточили все свое внимание на событиях, происходивших в ущелье, и теперь, устыженные своей беспечностью, бросились на беглецов.

Крестоносец, уже собиравшийся было вскочить на коня, бросил поводья и ринулся на молодого апача, который при виде страшного креста бросил лук и томагавк и обратился в бегство.

Другой апач, зная, что неисполнение обязанности покроет его несмываемым позором, решился хоть сколько-нибудь загладить свою вину убийством, по крайней мере, одного врага. Он подскочил сзади к офицеру, помогавшему Суванэ сесть на лошадь, схватил его за волосы и замахнулся томагавком. Поручика спасла находчивость Суванэ. Вспомнив о револьвере, она выхватила его из-за пояса, выстрелом в упор уложила краснокожего.

— На коня, сеньорита, и вперед, я прикрою отступление, — крикнул Крестоносец, сидевший верхом и державший за узду лошадь для офицера. Последний одним прыжком очутился на ее спине, и все трое помчались вслед за остальными.

Можно себе представить бешенство апачей. Многие из них вскочили на лошадей и погнались вслед за беглецами, но те уже далеко опередили их, так что через полчаса апачи поняли бессмысленность погони и вернулись в лагерь.

В это время начало темнеть. Железная Рука остановил, наконец, своих спутников и сказал им:

— Во истину славная была скачка. Но теперь я должен возвращаться к лагерю, так как не могу оставить в беде моего молодого друга.

Суванэ молча пожала руку трапперу.

— Я не согласен, — крикнул янки. — Вы должны подумать о моей безопасности, мистер Железная Рука, и я запрещаю вам возвращаться.

— Я еду с вами, — решил Крестоносец, не обращая ни малейшего внимания на возглас янки. — Причем это вовсе не так опасно, как кажется с первого взгляда, все апачи уверены, что мы отправились в гасиенду. Теперь мы знаем, когда они нападут на нее; оба американца могут предостеречь дона Гусмана, а мы подождем в убежище Железной Руки ухода апачей и освободим пленников из рук стражи.

Это предложение было всеми одобрено. Кентуккийца и мистера Смита проводили до того места, откуда они одни могли найти дорогу в гасиенду; затем Железная Рука, Крестоносец, Диас, поручик и Суванэ снова пошли к лагерю апачей.

Для успешного осуществления замысла Крестоносца потребовалась вся сноровка и мужество маленького отряда. После того как главные силы индейцев двинулись в поход, они поспешили к лагерю.

Суванэ, оставив своих друзей в засаде, открыто пошла в лагерь и, воспользовавшись удобной минутой, подошла к брату, который стоял, прислонившись к дереву. Она шепотом сообщила ему о намерении друзей и просила его держаться наготове. В то же время она украдкой уронила на траву кинжал.

Команч молча наклонил голову, между тем как его сверкающие глаза остановились на оружии.

Затем Суванэ проскользнула в вигвам Мерседес и просила ее не выходить, какой бы шум она ни услышала, но приготовиться к бегству.

Нападение вполне удалось; они одолели стражу, освободили пленников, затем все сели на коней и немедленно покинули лагерь.

До гасиенды они добрались как раз в то время, когда около нее разыгрались заключительные сцены сражения.

К сожалению, по дороге к гасиенде Суванэ была увлечена толпою отступающих в панике апачей.

Но не будем опережать события и перенесемся в гасиенду, обитатели которой с минуты на минуту ожидали нападения апачей, так как ни Крестоносец, ни Диас не возвращались.

Хотя в течение дня ничего не было слышно об индейцах, никто не осмеливался выходить из гасиенды, и дон Альфонсо с Бельским воспользовались этим временем, чтобы усилить, насколько было возможно, средства защиты.

Весь день прошел, таким образом, в оживленной работе, а о волонтерах графа Альбана не было ни слуха, ни духа. Поздно вечером перед восточными воротами гасиенды явились два американца, и когда их впустили, они, к ужасу дона Гусмана, сообщили, что его дочь захвачена в плен апачами, которые собираются напасть на гасиенду нынче же ночью.

Настроение защитников гасиенды после этого сообщения омрачилось, но мужество их нисколько не поколебалось, хотя их насчитывалось не более 60 человек, между тем как индейцев было несколько сотен.

Уже два дня назад лучший скот и чистопородных лошадей перевели на широкий внутренний двор гасиенды и здесь привязали, но еще более тысячи лошадей и две тысячи голов скота остались в большом корале на равнине, по которой должны были прийти краснокожие.

Так как апачи могли воспользоваться этими животными, чтобы под их прикрытием подобраться к воротам гасиенды, дон Гусман решился пожертвовать этой частью своего состояния и уже хотел отдать приказание отворить ворота кораля и выпустить животных, когда волонтер-мексиканец из отряда Бельского предложил лучший вариант. Предложение его было принято тем охотнее, что два вакеро вызвались помогать мексиканцу при осуществлении его довольно опасной затеи.

Трое людей отправились в ближайший кораль, раскачали там некоторые из столбов загородки, так что она должна была обрушиться при первом натиске животных, затем связали двух быков и одного жеребца, повалили их на землю недалеко от ворот кораля и привязали к ним пучки сухих сучьев, обмазанных смолою и маслом. Устроив все это, они спрятались за связанными животными, а мексиканец укрылся перед внешней оградой кораля. Наступал уже второй час ночи, и с минуты на минуту можно было ожидать индейцев. Вскоре послышался шум, какой бывает, когда неподалеку идет многочисленная толпа. Шум затих по направлению к востоку. У защитников гасиенды невольно сжалось сердце, как это случается с самыми мужественными людьми, когда они чувствуют приближение невидимой опасности.

Мексиканец слышал топот удаляющегося отряда и отлично понял его значение. После этого его внимание удвоилось, он прислушивался к малейшим звукам и вскоре заметил, что окружавшие его животные стали выказывать признаки беспокойства. Он осторожно встал на колени, посмотрел через спину лежавшего рядом животного и увидел перед собою два глаза, блестевшие как у хищника.

Оба противника смертельно испугались, увидев друг друга, но мексиканец опомнился быстрее апача. Мгновенно протянул он руку, схватил врага за шею и, прежде чем тот успел крикнуть, вогнал ему в горло кинжал по рукоятку.

Покончив с апачем, он как можно скорее пополз к своим товарищам.

— Готовы? — спросил он.

Чуть слышное «да» послышалось в ответ.

— Так зажигайте во имя Бога и Пресвятой Богородицы!

Пучки хвороста тотчас вспыхнули, веревки, связывавшие животных, перерезаны, и трое людей бросились к воротам, считая бесполезным скрываться далее и надеясь только на быстроту своих ног. Сотни индейцев ринулись за ними, перепрыгивая через лежавших животных и оглашая воздух пронзительным криком.

По свистку дона Гусмана одна из дверей отворилась, чтобы принять беглецов, которые и успели укрыться за нею, прежде чем их настиг хоть один краснокожий.

Между тем затея мексиканца принесла свои плоды. Обезумевшие от огня животные бросились в стадо, и без того испуганное криком индейцев, и произвели страшную суматоху. Множество индейцев погибло под копытами или на рогах, многие были тяжело ранены, и только две трети апачей спасли свои жизни поспешным отступлением. Между тем взбесившиеся животные опрокинули изгородь и рассеялись по равнине.

Насколько сильна была радость в гасиенде при этом успехе, настолько же велико было бешенство индейцев; однако они не стали терять время в бесполезных сожалениях, и так как число боеспособных воинов все еще было более семисот, то Серый Медведь и другие вожди немедля приступили к обсуждению плана штурма гасиенды.

В результате наступила пауза, длившаяся около четверти часа. Начинало уже светать, облака зарозовели на востоке, и вскоре защитники Каменного Дома увидели странное зрелище.

По прерии неспешно двигался ряд коров по направлению к гасиенде, и знакомые с обычаями индейской войны защитники прекрасно знали, что за каждым животным скрывается воин, укрытый таким образом от выстрелов. Несколько коров были убиты, но скрывавшиеся за ними индейцы тотчас прятались к своим товарищам. Таким образом они неудержимо двигались вперед, пока не подошли на близкое расстояние; тут туча стрел, обвязанных горящим мхом и обмазанных смолою, полетела в гасиенду. В то же время апачи открыли огонь из ружей против окон и балюстрад здания, и хотя их поспешные выстрелы не могли нанести особенного вреда защитникам, но все-таки мешали им хорошенько прицеливаться.

Вскоре дикий рев нападающих ознаменовал их первый успех. Одна из крытых камышом построек загорелась, и хотя вред от пожара не мог быть значителен, однако пламя напугало лошадей и коров, которые вырвались из стойла и заметались по двору. Нескольким вакеро пришлось сойти вниз и отвести лошадей в конюшни.

Этого только и ждали апачи: раздался резкий протяжный звук — то был сигнал Серого Медведя к общей атаке.

Было уже настолько светло, что можно было видеть нападающих. Несмотря на выстрелы защитников гасиенды, индейцы бросились вперед, и хотя пушечный выстрел поляка уничтожил сразу около 30 апачей, а выстрелы из другой маленькой пушки, которую наводил сам дон Гусман, сеяли смерть и опустошение в рядах нападающих, — угрозы Серого Медведя заставили их преодолеть свой страх, и вскоре они уже толпились под стенами гасиенды и пытались влезть на них с помощью принесенных с собою лестниц и шестов.

Серый Медведь, вскочив на плечи двух индейцев, возвестил, что им удалось в разных местах взобраться на стены.

Женщины и дети, собравшиеся в большой зале, выбежали во двор с отчаянными криками.

Темные фигуры показались на платформах нижних крыш и соскакивали во двор, за ними следовали другие; в то же время ворота затрещали под ударами кольев из изгороди кораля и вскоре были сорваны с петель.

Гасиенда была взята.

В эту критическую минуту из прерии донесся резкий звук трубы.

— Ура! Смелей, друзья! — крикнул поляк, выхватывая саблю, и устремился на врагов. — Это граф! Наши идут на помощь!

Сильный удар старого солдата поразил предводителя отряда апачей, пробравшегося в гасиенду по крышам.

Выстрелы загремели снова, звук трубы снаружи становился все сильнее и сильнее, и наконец грянул мощный залп перед самой гасиендой.

— Ура, граф! Ура, Альбан! Ура! — слышалось со всех сторон. Снаружи гремели залпы за залпами и раздавалась команда офицеров: «Смерть краснокожим! Не щадить никого!»

В самом деле, это был граф, подоспевший в самую критическую минуту.

Наши молодые читатели помнят, в каком критическом состоянии оставили мы графа, но это состояние так же быстро прекратилось, как наступило. На бледном лице внезапно появился румянец, больной приподнялся и, к удивлению и восхищению ухаживавших за ним слуг, крикнул громовым голосом:

— Вперед! Оседлайте мою лошадь! Через час мы должны быть в дороге!

Напрасно верный Евстафий пытался удержать его в постели. Граф, казалось, знал все, что происходило вокруг него во время его забытья, и потребовал только отчет об отъезде экспедиции. Через час после своего выздоровления он уже находился во главе отряда, который встретил его радостными криками. Не теряя времени, граф двинулся в поход со всей энергией полководца, умеющего в случае необходимости быть беспощадным и, таким образом, как раз вовремя явился в гасиенду.

Он первым вступил в нее в сопровождении четырех или пяти всадников и бросился на толпу апачей, проникших вслед за Серым Медведем в главное здание. Двое или трое из них были растоптаны его конем, привыкшая к фехтованию рука графа, вооруженная тяжелой дамасской саблей, отбила направленный на него томагавк и разрубила туловище апача от плеча до седла.

Демонстрация невероятной силы вселила такой ужас в остальных индейцев, бросившихся было на графа, что они без всякого сопротивления были перебиты его спутниками.

А граф соскочил с лошади и, бросившись к балкону, заставил отступить новую толпу индейцев, выбегавших во двор.

При виде знаменитого француза можно было вспомнить предания о грозных богатырях, сохранившиеся в северных легендах. Лицо его было бледно, как мрамор, что у некоторых натур служит признаком гнева; глаза его метали молнии, он размахивал тяжелой саблей как перышком, хотя от каждого удара валился кто-нибудь из врагов.

Пораженные ужасом апачи бросились назад в здание, но неумолимый враг преследовал их по пятам.

Достигнув главной залы, он остановился, так как навстречу ему выступил сам Серый Медведь, который слышал звук трубы и хотел было вернуться на место битвы перед гасиендой, но был задержан толпами врывающихся в здание воинов.

Противники приближались друг к другу со сверкающими глазами. Оба сразу узнали друг в друге вождей.

— Сдайся, и я дарую тебе жизнь! — сказал граф по-испански.

— Бледнолицая собака, издохни сам, — крикнул вождь гиленов и бросился на своего противника замахнувшись томагавком.

Граф отразил удар с такой силою, что томагавк вылетел из рук индейца. Тогда граф бросил саблю, ступил шаг вперед и схватил вождя одной рукой за пояс, а другой за короткие кожаные штаны.

В течение нескольких мгновений индеец боролся со своим противником, затем граф поднял его кверху и с такой силою бросил на пол, что вождь растянулся без движения.

— Свяжите его! Я решу позже, что с ним делать, — сказал граф своим спутникам, которые вошли в залу, истребив всех индейцев, встреченных ими внутри здания.

Не обращая больше внимания на побежденного врага и бросив только беглый взгляд на двор, где еще происходили отдельные стычки, так как апачи потерпели решительное поражение внутри и вне гасиенды, граф поздравил дона Гусмана, который вошел в залу усталый, опираясь на свою длинную испанскую шпагу.

— Победа, господин сенатор! Победа, благородный дон! — воскликнул он и спросил. — Где же донья Мерседес?

— Мое несчастное дитя в плену, — сказал испанец. — В руках апачей. На что мне победа, если я должен заплатить за нее жизнью дочери!

— Пусть они осмелятся тронуть хоть волосок на ее голове — за это ответит краснокожий дьявол, которого я взял в плен. Скажите только, дон Альфонсо, где донья Мерседес, и на коней, друзья, в погоню за краснокожими!

— Вчера вечером, — отвечал сенатор, — я получил известие о Мерседес через двух послов и знаю, что верные друзья находятся поблизости ее.

— Если эти послы еще здесь, — перебил граф, — то пусть они явятся ко мне.

Сенатор приказал отыскать их, но оказалось, что кентуккиец тяжело ранен в битве, а янки исчез бесследно.

Услыхав об этом, граф спросил у сенатора, какие друзья находятся поблизости от его дочери.

Сенатор назвал Крестоносца и двух охотников: Железную Руку и Большого Орла команчей.

Граф вздрогнул, он чувствовал, что эта случайность не лишена значения для него и что не следует опять упустить случай встретиться с друзьями гамбузино.

— Всякий, у кого лошадь еще в состоянии двигаться, пусть готовится в путь, — приказал он. — Загоним лошадей, лишь бы спасти сеньориту!

Он хотел проститься с сенатором, но в эту минуту снаружи послышалось громогласное виват, и на лестнице появились Крестоносец, поручик Готгардт и Диас, сопровождаемые толпою; из-за толпы выскользнула легкая фигурка Мерседес и бросилась в объятия обрадованного отца.

Мы уже рассказали читателям, каким образом сеньорита была освобождена из рук апачей, теперь нам осталось только объяснить, почему Железная Рука и Большой Орел не явились в гасиенду. Дело в том, что они не хотели являться туда, где находился предполагаемый убийца их товарища, гамбузино Хосе. Что касается Суванэ, то, как мы уже знаем, она была увлечена апачами, когда неосторожно вышла из кустарников взглянуть на сражение.

Глава IX Вызов. Речной остров. У истоков Бонавентуры

Была ночь. Великолепное звездное небо, блеск которого сливался с мягким светом луны, простиралось над гасиендой. В промежутке между лагерем графа и гасиендой появилась человеческая фигура — при лунном свете можно было видеть, что то был индеец, носивший два орлиных пера на голове. Молодой вождь тойахов, так как это был он, по-видимому, очень хорошо знал, что в лагере белых воинов все, не исключая даже часовых, спали мертвым сном. Он подошел к гасиенде и ловко взобрался на балкон, откуда проник в комнаты, где прежде помещалась Мерседес, а теперь — связанный вождь гиленов.

Через четверть часа команч вернулся на балкон в сопровождении другого человека, в котором читатель не без удивления узнает свирепого вождя гиленов, и оба без шума спустились на землю. С минуту они стояли прислушиваясь, потом неслышными шагами пошли по направлению к сьерре. После часа ходьбы они пришли к долине, простиравшейся далеко на восток в горы. Здесь индеец, шедший впереди, остановился и сказал:

— Оружие бледнолицых осталось далеко позади, и ни один белый не помешает вождю возвратиться к своему народу.

— Хорошо. Серый Медведь сумеет найти своих друзей.

— Тойах освободил великого вождя гиленов из постыдного плена, потому что тот спас его от когтей своего четвероного друга. Но вождь гиленов убил родителей Орла. Их скальпы украшают стены его вигвама. Серый Медведь не станет отрицать права молодого воина. Когда он согласен выйти с ним на поединок?

— Когда в третий раз появится полная луна, — отвечал вождь гиленов после некоторого размышления.

— Хорошо! Пусть будет так. К тому времени война с белыми окончится.

— Пусть мой молодой брат назначит место!

— Серый Медведь знает истоки реки, которую белые называют Бонавентура?

— Знаю.

— Поблизости от нее стоят три пробковых дуба. Великий вождь гиленов встретит там в назначенное время Большого Орла с двумя товарищами.

— Хорошо. Серый Медведь явится туда с двумя вождями. Нет ли у моего брата еще какого-нибудь желания?

— Сестра Орла попала в руки мескалеров. Будет ли она наказана за свой обман?

— Я возьму ее под свою защиту, пока Великий Дух не решит нашего спора.

— Благодарю вождя гиленов. Желаю ему счастливого пути.

Произнеся эти слова, тойах повернулся и пошел назад, между тем как Серый Медведь отправился дальше через долину.

Так расстались два смертельных врага, после того как вызов был сделан и принят.

На следующий день в гасиенде поднялась большая суматоха. Бегство предводителя апачей было вскоре замечено, и граф строго наказал часовых, которым поручили стеречь пленника.

Посланные лазутчики вернулись около полудня и донесли, что индейцы направились в горы в юго-восточном направлении, вероятно, для того, чтобы соединиться с другими индейскими племенами. Решено было отправиться в погоню за ними, и отряд выступил из гасиенды в тот же день. Что касается Железной Руки и вождя тойахов, о которых граф тоже велел навести справки лазутчикам, то о них не было ни слуха ни духа, и граф едва мог скрыть свою досаду при этом известии.

События следующих месяцев мы передадим в нескольких словах.

Граф де Сент-Альбан удачно продолжил свой поход против индейцев, несмотря на зависть и интриги местных властей, старавшихся даже помешать его предприятию. Нападение индейцев можно было считать вполне отбитым. Между апачами и команчами уже во время войны возобновились прежние распри, и воины обоих племен вернулись на традиционные места своего обитания.

Зато и отряд Сент-Альбана понес большие потери в битвах, а также вследствие лишений всякого рода, неразлучных с жизнью в пустыне. Только уверение графа, что теперь, после окончательного поражения индейцев, наступило время добыть сокровище инков, смогло удержать при нем около пятидесяти авантюристов, тогда как остальные оставшиеся в живых члены экспедиции вернулись на гасиенду дель-Серро, а оттуда в цивилизованные страны.

Через шесть месяцев после отъезда экспедиции из Сан-Франциско небольшой отряд графа находился у истоков реки Бонавентура в весьма незавидном положении.

Зная приблизительно местоположение золотой залежи, граф мало-помалу приближался к истокам Бонавентуры в надежде встретить здесь в назначенное время друзей Гонзага и остановился однажды на берегу ручья, в котором оказался золотоносный песок; это обстоятельство, разумеется, наполнило авантюристов новыми надеждами. Здесь на них напал многочисленный отряд апачей; энергия, с которой велось нападение, доказывала, что отряд состоит из отборных воинов. В самом деле, Крестоносец заметил среди нападающих своих давнишних врагов: Серого Медведя, Черного Змея и Летящую Стрелу.

Несмотря на мужество графа и его спутников, перевес оказался на стороне индейцев, и отряд, потеряв около 20 человек, принужден был отступить на островок, находившийся посреди реки. Здесь он мог пользоваться, по крайней мере, относительной безопасностью.

Как выяснилось впоследствии, отряд апачей отправлялся в горы на охоту и лишь случайно наткнулся на белых.

Мы сказали, что отряд находился в сравнительной безопасности на острове, куда он переправился при помощи челнока, найденного подле берега; так как, вследствие быстрого течения по обе стороны острова, переплыть реку на конях было невозможно. Несмотря на то, белые вскоре убедились, что им придется выдержать настоящую осаду, так как индейцы переправились через реку выше острова, где течение было спокойнее, и расположились по обоим берегам.

Так прошел день, другой, и граф уже начинал приходить в отчаяние, так как через день должно было наступить полнолуние, и ему следовало явиться на место свидания. Он отыскал Крестоносца, который стоял на страже, подле челнока, и тот сообщил ему, что исток реки находится в пяти или шести милях от острова.

Француз колебался, не зная, стоит ли довериться старику, но времени оставалось мало, и он, наконец, решился.

— Мне известно, — сказал он, — что когда наступит полнолуние, к источнику явятся двое людей, с которыми мне необходимо повидаться и с которыми я, к несчастью, до сих пор не смог встретиться. Вы знаете этих людей. Это Железная Рука и его друг, молодой вождь команчей.

Крестоносец подумал с минуту, потом обратился к графу.

— Я бы не хотел вмешиваться в ваши тайны, граф, — сказал он, — но считаю своей обязанностью предостеречь вас от этих людей; они готовят вам кровавую месть.

— Кровавую месть? Мне?

— Да, они уверены, что вы и Евстафий убили за морем их друга, одного известного гамбузино.

— Кто вам сказал это? — быстро спросил граф.

— Сам Железная Рука, когда мы скрывались подле лагеря апачей, поджидая случая освободить сеньориту.

— Черт подери! — воскликнул взволнованный граф. — Тем более, мне необходимо увидеть их и развеять их ложное мнение, благодаря которому наше предприятие до сих пор не удавалось.

Затем он объяснил Крестоносцу в чем дело, и тот посоветовал ему попросить у отряда отпуск на три дня, дав клятву вернуться по истечении этого срока, если только останется в живых. Сам Крестоносец предложил свои услуги в качестве проводника и уверял, что им удастся пробраться ночью в челноке незамеченными мимо осаждающих.

Во время этого разговора они заметили на поверхности реки какое-то темное тело, и граф уже прицелился, когда чей-то тихий голос произнес: «Amigo! Друг!»

Крестоносец бросился к реке и протянул свое ружье пловцу, который успел схватиться за него, иначе он был бы унесен быстрым течением.

Через несколько мгновений перед Крестоносцем стояла сестра команча.

— Суванэ! Дитя мое, откуда ты взялась? — воскликнул он с радостным изумлением, между тем как граф поспешно подошел к ним.

— Из лагеря Серого Медведя и его друзей, — отвечала девушка, — мой белый отец может видеть их огни.

— Так ты ничего не знаешь о Железной Руке и о своем брате.

— Суванэ давно, давно не видала их, и ради них боролась с волнами Бонавентуры. На следующую ночь Большой Орел со своими друзьями будет ожидать Серого Медведя у источника Бонавентуры, но там его погубит предательство Черного Змея.

Не ожидая дальнейших расспросов, она рассказала им о предполагаемом поединке между ее братом и Серым Медведем, о покровительстве, которое ей оказал вождь гиленов, о своем бегстве из лагеря апачей и, наконец, об изменническом плане Черного Змея, который приказал отряду своих воинов следовать без ведома Серого Медведя за тремя вождями, когда они отправятся к источнику Бонавентуры, и там напасть на Большого Орла и его друзей и умертвить их. Ей удалось подслушать этот план, после чего она бежала из лагеря апачей.

Эти известия имели огромную важность для графа Альбана и доказывали безусловную необходимость явиться на место свидания, прежде чем состоится поединок. Поэтому он отправился вместе с Крестоносцем и Суванэ к отряду, который расположился подле костра посреди острова. Здесь граф поручил Суванэ покровительству поручика Готгардта, столь же удивленного, сколько обрадованного, а сам, по обычаю индейцев, попросил у своих спутников отпуск на три дня. Они охотно согласились на его просьбу, после того как он поклялся, что вернется через три дня, если останется в живых.

Час спустя граф и Крестоносец сели в челнок и, простившись с отрядом, провожавшим их до берега, отплыли от острова.

Мы у истока Бонавентуры. Долина, из которой вытекает эта река, защищена горами от северных ветров и представляет собою роскошный уголок южной природы. Пышная растительность свидетельствует о близости воды. Ветви пробковых дубов, магнолий и красильных деревьев обвиты лианами, цветы которых блестят всевозможными красками. В ветвях олеандра и душистого дикого жасмина поет мексиканский соловей, голубые сороки скачут по цветущему лугу, а зеленые ящерицы с быстротою молнии шныряют между камнями.

За час до солнечного заката у небольшого костра, расположенного на берегу реки, сидели трое мужчин, в которых мы узнаем Железную Руку, тойаха и янки.

Несмотря на роскошную природу, долина таила в себе нечто мрачное, главным образом, благодаря развалинам древнего храма ацтеков, находившимся у подошвы высокой скалы. Даже местные жители-индейцы боязливо сторонятся этих остатков древних времен, опасаясь духов, населявших, по местному поверью, развалины.

Янки, который тотчас после поражения апачей у гасиенды дель-Серро присоединился к своим товарищам, оказался, наконец, недалеко от цели своих корыстолюбивых стремлений и надеялся завтра увидеть сокровище. Он было хотел продолжать путь сегодня же, но Железная Рука заявил, что сегодня уже поздно пускаться в такую трудную и даже опасную дорогу. В эту ночь, как нам известно, должен был произойти поединок.

Пока небольшое общество ужинало, в долине стало уже темнеть, и выпала обильная роса, заставившая янки встать и пойти за сюртуком, который он положил в нескольких шагах от огня.

Вдруг он вскрикнул и отскочил к огню; перед ним появилась исполинская фигура графа Альбана, рядом с которым стоял Крестоносец.

— Ад и черти! Граф! — завопил американец, оправившись от первого испуга, и схватил ружье. — Убейте его! Застрелите его!

— Тихо! Не двигайся! — рявкнул Крестоносец, выступая вперед. — Или моя пуля пробьет твой подлый мозг. Железная Рука, и ты, команч, выслушайте графа, а потом поступайте, как знаете.

— Пусть он говорит! — серьезно сказал траппер, опуская ружье, которое он тоже схватил.

Тойах спокойно сидел перед огнем и только иногда бросал угрожающий взгляд на графа, который скрестил руки на груди и спокойно стоял перед людьми, поклявшимися убить его.

— Я пришел сюда, — сказал он серьезным тоном, — согласно желанию вашего покойного друга, гамбузино Хосе, после того как тщетно ожидал вас в Сан-Франциско на Plaza Major.

В то же время он расстегнул свою охотничью рубашку, снял с шеи кожаный мешочек, достал из него небольшой кусок кожи и протянул Железной Руке.

— Посмотри, Орел, — сказал Железная Рука, — это тотем Золотого Глаза.

— Он украл его у меня, это моя собственность! Сеньор Хосе подарил его мне! — закричал янки.

— Негодяй! — сказал граф. — Не пятнай своей ложью память несчастного. Хосе Гонзага передал мне, когда умирал в моем доме; он не хотел, чтобы этот план достался тебе.

— Ложь! Жалкая ложь! — закричал янки, опуская руку в глубокий карман своего сюртука. — Но Джонатан Смит не такой человек, чтобы позволить обобрать себя какому-то авантюристу. Умри, негодяй!

Янки сделал шаг вперед и выхватил из кармана тяжелый нож, но в ту же минуту выронил его и с криком тряхнул рукой. Маленькая темно-бурая лента, не толще ивового прута, обвилась вокруг нее.

— Боже мой! Culebrilla![17]

Крестоносец, у которого вырвалось это восклицание, прикладом ружья стряхнул змею на землю и растоптал ее каблуком.

Но все, не исключая команча, с ужасом глядели на укушенного.

— Положи свою руку на камень, — сказал траппер. — Дай сюда томагавк, Орел, я отрублю ему руку.

— Вы с ума сошли! — закричал напуганный американец. — Я не желаю терять руку из-за ничтожного укуса змеи. Несколько листьев вашей целебной травы достаточно, чтобы вылечить ее к завтрашнему утру.

— Человек, — сказал Крестоносец с грустной серьезностью, — понимаете ли вы, что случилось? Вас укусила редко встречающаяся, но тем более страшная темная culebrilla и через десять минут вы умрете[18]. Это суд Божий!

— Умру! — несчастный бросился на колени и протянул товарищам руку, которая уже почернела и вспухла. — Отрубите мне руку! Железная Рука, Орел, помогите!

— Слишком поздно! — сказал охотник. — Подумайте о спасении вашей души и просите у Бога прощения вашим грехам.

Янки бросился к ногам графа:

— Пощадите! Я признаюсь, что лгал! Вы заботились о Хосе в его последние минуты, вам следует отдать половину всего золота, только не дайте мне умереть!

Глаза его выступили из орбит, голос становился все слабее и слабее и наконец совершенно умолк: Джонатан Смит умер.

Крестоносец перекрестился и наступило продолжительное молчание, которое никто не решался прервать.

Наконец Железная Рука и тойах подошли к графу и протянули ему руки.

— Простите, сеньор, — сказал траппер, — что мы относились к вам несправедливо, и будьте уверены, что мы признаем вас наследником нашего друга.

Так как было слишком темно, чтобы закопать труп, то Железная Рука и индеец отнесли его пока в развалины; затем все уселись вокруг огня и со спокойствием людей, привыкших ежедневно видеть смерть, принялись за прерванный ужин. При этом граф и Крестоносец сообщили о бегстве Суванэ, о предательском замысле Черного Змея, и граф, со свойственной его нации любезностью, предложил заменить янки при поединке, если он состоится, несмотря на изменившиеся обстоятельства.

— Как ты думаешь, Орел? — спросил траппер у своего молодого друга.

— Слово вождя неизменно, — гордо отвечал команч. — Большой Орел будет ожидать Серого Медведя на этом месте.

— Я так и думал, — заметил Железная Рука, — и не оставлю тебя. Пусть негодяи подавятся своей изменой! Но вы сказали смелое слово, граф, и мы с благодарностью принимаем ваше предложение. Не правда ли, Орел?

— Двое вождей будут сражаться друг подле друга, — отвечал команч, — и сделают все, что от них зависит.

— Вы затеяли глупость все трое, — сказал Крестоносец. — Я уж не говорю о неравном бое, но кроме отряда Черного Змея, вы со всех сторон окружены врагами. Я нашел на дороге несомненные доказательства того, что другой отряд индейцев бродит поблизости. Вот в доказательство стрела.

Едва команч взглянул на находку, из уст его вырвалось восклицание «хуг»!

— Стрела команча, — сказал он уверенно.

Траппер вскочил на ноги при этом неожиданном известии и закричал:

— Ура! Мы соединимся с ними. Воины твоего племени не бросят в беде тойаха. Очевидно, они отправляются в сьерру охотиться на медведей и дошли до этих мест. Если бы мы могли послать кого-нибудь в их лагерь, то они, конечно, вовремя поспели бы сюда.

— Пошлите меня, — предложил Крестоносец, — пусть команч даст мне какой-нибудь знак, чтобы мне поверили его соплеменники, и если лагерь их находится не дальше трех миль отсюда, то я приведу их еще до восхода солнца.

После непродолжительного совещания решили, что Крестоносец отдохнет два часа и затем отправится в путь. Тойах снял со своей шеи тотем и вручил его Крестоносцу вместо удостоверительной грамоты.

После этого все, за исключением Железной Руки, который остался на страже, улеглись спать. Через два часа Железная Рука разбудил Крестоносца и проводил его в горы.

Когда он возвратился, команч заменил его, а траппер лег подле француза и спокойно спал до тех пор, пока слабый свет на востоке не указал на близкое появление луны и начало дня.

Индеец встал, прислушался и разбудил спящих.

Железная Рука и граф в одно мгновение были на ногах.

— Время пришло, — сказал траппер, — я слышу топот копыт…

— Теперь, сеньор, — сказал Железная Рука, — согласно нашему вчерашнему уговору ложитесь подальше, прикройте вашу одежду одеялом, а лицо шляпой.

Пока граф приводил в исполнение этот совет, на востоке появился полный диск луны и озарил долину мягким светом.

В ту же минуту у входа в долину показались три всадника; они неслись с быстротою ветра и через две минуты остановились перед индейцем и траппером, которые, опершись на ружья, неподвижно ожидали своих соперников.

— Третье полнолуние наступило, — сказал вождь гиленов. — Серый Медведь явился сюда с двумя товарищами, согласно своему обещанию.

— Большой Орел ожидал его, — сказал команч, наклоняя голову с достоинством владетельного князя.

— Серый Медведь, — продолжал апач, — привел с собой Черного Змея и Летящую Стрелу, но глаза его видят только двух противников.

— Должно быть, его глаза ослабели от старости, — сказал траппер, — вон лежит третий, но он спит, потому что пришел издалека и устал.

Взоры трех вождей с любопытством обратились к тому месту, куда указывал траппер, индейское самообладание тотчас заставило их подавить это любопытство.

— Какие условия боя предложит молодой вождь тойахов? — спросил Серый Медведь.

— Каждый сражается тем оружием, которое у него есть, пешим или на лошади. Сражение начнется, когда солнце бросит в долину свой первый луч.

— Хорошо, будь так! Едем!

Он повернул лошадь и медленно поехал ко входу в долину, не принимая никаких мер предосторожности; двое других вождей последовали за ним.

Граф тотчас присоединился к своим товарищам, которые сообщили ему об условиях боя. В случае появления отряда Черного Змея решили укрыться в развалинах храма, где можно было успешно обороняться и наклеить предателям великолепный нос, — как заметил смеясь траппер. Но затем его лицо приняло серьезное выражение, и он сказал товарищам:

— Не следует забывать, что сражение может кончиться смертью того или другого из нас, так как мы имеем дело со знаменитыми воинами. Что будет с твоей сестрой, Орел, если тебя убьют?

Молодой вождь молчал.

— Обещание за обещание, — сказал граф. — Если я останусь в живых, то я буду заботиться об этой девушке, как о своей дочери; если же буду убит, — тут он вынул записную книжку, вырвал из нее листок и написал на нем несколько слов, — то передайте эту записку моему старому слуге и другу Евстафию. Из сокровища вы возьмете столько, чтобы заплатить моим людям.

— Благодарствуйте, сеньор, все будет исполнено согласно вашему желанию. Но теперь станем по местам, так как сейчас покажется солнце.

Все трое стали в одну линию на расстоянии двадцати шагов друг от друга и ожидали своих противников. Их пронзительный соевой клич послышался в эту минуту, как только первый луч солнца озарил долину.

— Они приближаются. Стойте твердо, друзья, и цельтесь хорошенько.

Трое вождей, наклонившись к гривам своих коней, неслись во весь опор, направив длинные копья на своих противников. Хотя последние приготовились к нападению, но всадники неслись так быстро, что никто из их противников не решился выстрелить, так как при таких поединках считалось постыдным ранить коня вместо всадника.

Команч, знакомый со всеми способами индейского боя, спешился и бросился на землю в ту минуту, когда Серый Медведь готовился нанести ему удар, и вождь гиленов промчался мимо. В ту же минуту команч вскочил и прицелился. Но и гилен с непостижимой быстротой уже успел повернуть лошадь, бросил копье, привязанное к седлу длинным ремнем, и схватился за ружье. Два выстрела слились в один, но ни одна из пуль не попала в цель. Апач бросил винтовку на землю, снова схватил копье и помчался на своего противника.

Железная Рука ожидал аналогичного нападения, однако не принял в расчет коварства Черного Змея, и это едва не стоило ему жизни. Хотя Черный Змей тоже замахнулся копьем, которое траппер отбил ружейным стволом, но то была лишь уловка индейца. В другой руке мескалер держал ружье, и, проезжая мимо траппера, бросил копье, откинулся на седле и выстрелил в своего противника почти в упор, так что опалил ему волосы.

Вероятно, именно это обстоятельство и спасло жизнь трапперу. Пуля, направленная слишком высоко, сбила шляпу, оцарапала голову и на несколько мгновений ошеломила траппера, так что он зашатался как пьяный. Пока он оправился и снова прицелился, Черный Змей был уже вне выстрела и мчался к выходу из долины, вовсе не желая вторично схватываться с опасным противником, так как знал, что ему не удастся еще раз провести его.

Совершенно иной исход имел поединок графа.

Летящая Стрела, уже находясь близко от графа, узнал страшного предводителя белых и в панике натянул поводья коня, который поднялся на дыбы перед самым графом. Последний, не долго думая, отбросил винтовку, схватил коня за ноги и опрокинул его на землю вместе со всадником. В течение нескольких мгновений лошадь барахталась на земле, затем вскочила на ноги и умчалась, волоча за собой копье. Но всадник лежал неподвижно, и когда граф подбежал к нему с охотничьим ножом, то увидел, что Летящая Стрела мертв, — он разбил себе череп при падении.

Все это происходило почти одновременно. Избавившись от своего противника, граф огляделся и увидел траппера, с любопытством наблюдавшего продолжающийся поединок между апачем и команчем.

Мы оставили команча в ту минуту, когда он выстрелил столь же неудачно, как и вождь гиленов, и последний вторично бросился на своего противника. Тойах готовился отразить нападение с томагавком в руке, но изменил свой план, так как в эту минуту лошадь Летящей Стрелы проносилась мимо. Команч заткнул томагавк за пояс, схватился за ремень, на котором висело копье, вскочил в седло, и, схватив копье, помчался навстречу своему противнику.

Теперь началось состязание в верховой езде, и граф должен был признаться, что ему никогда не доводилось видеть такой ловкости и мужества. Но вскоре стало очевидно, что лошадь Серого Медведя была сильнее лошади его противника, и Большой Орел медленно отступал к реке. Наконец, Серый Медведь решил окончить поединок одним ударом и во весь опор помчался на команча. Невольное восклицание вырвалось из уст встревоженного траппера; но его опасения за судьбу Орла оказались преждевременными. Команч внезапно остановил лошадь, откинулся на бок и нанес противнику такой удар копьем, что вонзившееся в бок гилена острие вышло под правым плечом, а рукоятка, переломившись от сильного напора, выбила из седла самого команча. Кровь хлынула из раны Серого Медведя, но с силою, напоминавшей упорство и силу зверя, имя которого он носил, он выхватил из-за пояса томагавк и хотел было метнуть его в своего врага, но пошатнулся и рухнул с лошади в тот момент, когда у входа в долину раздался пронзительный рев.

— В развалины! В развалины! — крикнул траппер, и все трое, не теряя мгновения, помчались к храму. Они достигли цели прежде, чем передовые воины отряда, состоявшего из тридцати человек, успели отрезать им путь.

Апачи увидели трупы двух вождей, и яростные крики, огласившие воздух, показали, какое бешенство и горе возбудила в них гибель храбрейших воинов.

Черный Змей тотчас велел напасть на развалины, с предусмотрительностью опытного воина не желая дать остыть ярости своего отряда. Все слезли с лошадей, спутали их и затем разделились на две части: одни намеревались, под прикрытием травы и камней, ползти к развалинам, а другие открыли беглый огонь по человеческой фигуре, неосторожно показавшейся у входа в храм.

Наконец, пули свалили на землю этого неосторожного человека, и в ту же минуту апачи, по сигналу Черного Змея, с диким ревом бросились к храму и ворвались в него, не встречая никакого сопротивления. В храме оказалось пусто, только почерневший труп янки, изборожденный пулями апачей, валялся у порога.

Суеверный ужас охватил индейцев, и они в панике бросились вон из храма.

Но снаружи их ожидал неприятный сюрприз.

Нападение на развалины так заняло Черного Змея, что он не обращал внимания больше ни на что и теперь был немало смущен, когда, случайно обернувшись, увидел в долине отряд воинов, по крайней мере в 60 человек. Сначала он думал, что это остальная часть отряда, оставленная вождями для осады острова и зачем-то последовавшая за ним, но заметив среди всадников фигуру Крестоносца понял, что это враги.

По его свисту воины бросились к лошадям, но опоздали: отряд команчей настиг их и после слабого сопротивления апачи были перебиты. Никто не избежал копья или томагавка нападающих, и сам Черный Змей нашел заслуженную гибель в кровопролитной схватке.

По окончании битвы, продолжавшейся не более четверти часа, из развалин вышли граф, Железная Рука и Орел, внезапное исчезновение которых обескуражило апачей, и приветствовали Крестоносца, подоспевшего так кстати.

Разумеется, все согласились довершить одержанную победу и напасть на апачей, осаждавших остров. Во время совещания об этом нападении граф объявил, что он с Железной Рукой и команчем останутся здесь и явятся на остров на следующий день. Около полудня отряд команчей двинулся к острову, граф проводил его немного и по пути дал Крестоносцу указания относительно своих людей. Но при этом он умолчал о причинах, заставлявших его остаться в долине, а деликатный Крестоносец не счел возможным спрашивать о них.

Глава X Золото! Золото! Золото!

Когда граф вернулся к своим спутникам, они стали снаряжаться в путь к золотой жиле. Несмотря на все свое самообладание, француз не мог скрыть волнения, думая о сокровищах, которые ему предстояло увидеть через несколько часов. Он нетерпеливо торопил своих спутников, которые не спеша увязывали одеяла на спину, чтобы не быть стесненными в движениях. Команч нарубил из сосновых веток несколько факелов, которые они также привязали себе на спину. Ружья спрятали внутри храма.

На первый взгляд в храме не было заметно никакого другого выхода. Но когда трое путников впервые вошли в темный угол храма, перед ними оказалась узкая лестница, сложенная из камней и ведшая наверх. Здесь-то они и укрывались во время нападения апачей. Место было так удобно для защиты, что один человек мог бы задержать здесь всю толпу, если бы она сама не рассеялась под влиянием суеверного страха.

Через несколько мгновений все трое стояли на первой террасе храма. Здесь перед ними открылась такая же пирамидальная постройка, как и та, по которой они взобрались, но никакого другого входа не было видно.

— До сих пор, сеньор, — сказал Железная Рука, — дорога вам известна. Мы также не знали, куда идти дальше, когда случайно открыли это место, и только интуиция Хосе, внимание которого привлек кусочек золота, найденный им на лестнице и, вероятно, пролежавший здесь не одно столетие, помогла нам отыскать дальнейший путь. Его баррета[19], которую мы найдем в руднике, и которой он стучал в каждый камень, открыла нам путь.

С этими словами он изо всей силы налег на квадратный камень, который повернулся на железных петлях и открыл вход в постройку. Внутри ее также имелась каменная лестница, выводившая на третью террасу, на которой виднелась еще одна пирамидальная постройка, прислоненная к скале. На внешней стороне этой пирамиды были выбиты ступени, по которым наши странники взошли на маленькую площадку. Перед ними возвышалась на головокружительную высоту почти отвесная скала, по которой в разных местах струилась вода. В скале были выбиты ступени на расстоянии двух футов одна от другой; поросшие мхом кольца из сплава цинка с медью, заменявшего у древних мексиканцев железо, были вделаны в стену, чтобы облегчать восхождение.

— Нам нужно подняться наверх, сеньор, — сказал траппер, указывая на ступени.

— Однако, здесь не долго и шею сломать, — заметил граф.

— Но это единственная дорога к золотой жиле, и до нас по ней прошли тысячи людей, если верить преданию…

— Какому преданию? — оживился граф.

— В древние времена, — сказал траппер, — у правителей этой страны всегда было много золота, так как они одни и некоторые из священников знали место, в котором золото выступает из недр земли, и теперь еще лежит в огромном количестве, несмотря на то, что из этого источника черпали в течение столетий. Великие касики ежегодно в известный день отправляли за золотом сотню рабов, и когда они возвращались из пещеры нагруженные золотом, священники убивали несчастных, чтобы они не могли разгласить тайну. Их кости покоятся под курганом, который мы видели в долине.

— Теперь, Орел, — продолжал траппер, — ступай вперед и показывай нам дорогу, а вы, сеньор, прижмитесь крепче к скале. Опасность не так велика: нужно только быть осторожным.

Тойах начал взбираться по ступеням, за ним последовал француз, а Железная Рука замыкал шествие. Около часа продолжалось и трудное, и утомительное восхождение, наконец, скала сделалась более отлогой.

При этом граф заметил, что камень принял пористый вид, что объяснялось, вероятно, просачиванием воды сверху. Восхождение продолжалось еще час, наконец, индеец остановился и сказал:

— Дух Желтых вод близко, следует обратиться к нему, прежде чем вступить в его владение.

Траппер пожал плечами:

— Закоренелый язычник, — сказал он графу, как бы оправдывая вождя, — он еще не избавился от суеверий своих предков.

Индеец протянул руку поочередно на все четыре стороны, произнося какие-то заклинания. Потом он встал на колени и три раза прикоснулся лбом к земле.

Граф схватил траппера за руку.

— Итак, это верно? — сказал он. — Мы недалеко от золотой залежи?

— Опомнитесь, сеньор, — сказал траппер почти невольно, — и не дайте индейцу возможность увидеть, как храбрый воин белых теряет самообладание при одной мысли о презренном металле.

Команчский вождь поднялся с колен.

— Пора, — сказал он, — Дух Желтых вод разрешает нам вступить в его владения.

— Ну, так вперед, во имя Господа, — сказал Железная Рука.

Индеец поднялся на последние двадцать ступеней, и все трое остановились на вершине скалы.

Перед ними простиралась золотая долина.

Граф де Сент-Альбан стоял и безмолвно смотрел; единственные слова, которые, наконец, вырвались из его уст, были: «Золото! Золото!»

Последние лучи солнца освещали долину, которая казалась вся объятой огнем.

Когда граф пришел в себя и мог рассмотреть подробности, он увидел перед собой котловину около сотни шагов в длину и около пятидесяти в ширину, окруженную с боков крутыми обрывами и замкнутую высокой каменной стеной, у подошвы которой виднелась широкая трещина. Из множества других мелких трещин и дыр просачивалась грязная вода, протекавшая по длине в виде ручейков и собиравшаяся на той скале, где стоял граф, откуда, по-видимому, не было никакого стока. Легко было понять, что она просачивается сквозь пористый камень, и стекая вниз, образует источники Бонавентуры.

На дне долины виднелись многочисленные высохшие русла, наполненные блестящим песком и камнями.

Этот песок, эти камни — были чистым золотом!

В лучах заходящего солнца котловина казалась каким-то огненным снопом. Отложение золота в течение столетий было так громадно, что некоторые зерна превратились в огромные комки, и когда солнечные лучи проникли внутрь котловины, глаза едва могли выносить ее блеск, потому что вся она, сверху донизу, была усеяна золотыми самородками.

Граф едва мог преодолеть свое волнение при этом удивительном зрелище, он хотел сойти в долину, но сильная рука траппера удержала его.

— Успокойтесь, сеньор. Будьте сдержаннее, не дайте золотой горячке овладеть вами. Следуйте осторожно за команчем.

Индеец спустился по широким ступеням, граф последовал за ним и, остановившись на дне долины, мог воочию убедиться, что гамбузино говорил правду и что сокровища были, действительно, неисчислимы.

Итак, граф достиг наконец цели трудного, утомительного странствования, стоившего жизни стольким людям!

Пока де Сент-Альбан стоял, будто зачарованный, думая о том, как мало людей из его храброго отряда остаются еще в живых, какими опасностями и трудностями грозит им ближайшее будущее, — солнце село, долина оделась тьмою, и только звезды отражались на золотых скалах.

Наконец граф очнулся от своего забытья, чувствуя, что какие-то смутные опасения овладевают им против его воли. Вспомнив, что его проводники захватили с собой факелы, окликнул Железную Руку и попросил его зажечь факел.

Траппер молча исполнил его желание. Запалив факел, он прошел впереди графа в котловину, стены которой заиграли тысячами огненных бликов.

Глаза графа блуждали по сверкающим стенам. Вдруг, точно желая убедиться, что он не грезит, он схватил ржавую баррету Хосе, оставленную в котловине еще два года тому назад, и со всей мощью своей исполинской силы принялся отбивать огромные куски золота от стены.

— Все это и в тысячу раз больше, — сказал он трапперу, который, качая головой, следил за его лихорадочными движениями, — должно достаться людям, делившим со мной труды и опасности — никто из моих друзей не будет забыт или обделен.

Вдруг он остановился и провел рукою по лбу, ощутив какую-то тяжесть в голове.

— Вы правы, Железная Рука, это золото туманит мой рассудок. Уйдем скорее, пока его чары снова не овладели мной.

Граф поспешно вышел из котловины и подошел к индейцу, который сидел молча и неподвижно. Там он укрепил факел между камнями, выпил глоток воды из фляжки траппера, собрал в кучу несколько самородков и помог увязать их в одеяло, которое они принесли с собой. Он говорил теперь без умолку, будто в бреду.

Наконец француз умолк, подпер голову руками и погрузился в глубокую задумчивость.

Железная Рука, по-видимому, ждал этого момента. Он кивнул индейцу, давая понять, что графа следует оставить в покое, затем оба растянулись на камнях. Минуту спустя их тихое дыхание показало, что они погрузились в глубокий сон.

Граф все еще сидел на том же месте, в том же положении. Грезы, самые фантастические, наполняли его голову, разгоряченное воображение рисовало грандиозные замыслы.

Чего не может он достигнуть с этими бесчисленными сокровищами? Франция под владычеством новой ветви Бурбонов — военная сила, какой нет ни у одного народа в мире, — Париж, прекрасный, величественный Париж у его ног, — могущество, блеск, все земные почести в этом золоте, и он — его единственный обладатель!

Граф встал, лицо его налилось кровью. Факел почти догорел, он зажег новый, неслышными шагами пошел к котловине и исчез в глубине ее.

Когда траппер проснулся, солнце уже всходило.

Железная Рука протер глаза, вскочил и осмотрелся, — графа не было подле них. Проснувшийся индеец также не знал, куда девался француз.

Они стали искать графа, пошли к котловине; в ней царил мрак. Железная Рука послал индейца за факелом, а сам несколько раз окликнул графа, но только эхо отвечало на его зов. Им овладело тревожное беспокойство, он вырвал факел из рук подошедшего индейца и бросился в котловину.

Волосы встали дыбом на его голове, — этот сильный бесстрашный человек должен был прислониться к стене: перед ним лежал бездыханный уже окоченевший труп француза с широко раскрытыми глазами.

Сначала траппер не решался поверить своим глазам; но, убедившись в печальной истине, закрыл лицо своей широкой мозолистой рукой; крупные слезы покатились между его пальцами и скатились на холодный металл.

Между тем индеец опустился на колени возле тела и попытался было вернуть его к жизни, так как он слыхал от Крестоносца о странной болезни графа и думал, что с ним опять случился припадок. Однако, посмотрев в безжизненные глаза графа, он убедился в его смерти.

Предсказание немецкого врача в Сан-Хосе сбылось; припадок, вероятно, вызванный сильным нервным возбуждением, возобновился и окончился смертью.

Товарищи вышли из котловины и, усевшись у входа, стали совещаться, как им поступить с трупом. Вырыть могилу в каменистой почве было невозможно; поэтому они решились оставить тело там, где его постигла печальная участь.

Железная Рука вспомнил, что граф положил свой бумажник под камнем в долине. Поэтому он ограничился тем, что снял с руки француза кольцо с гербом, чтобы передать его спутникам, как знак, удостоверяющий его гибель, прочел еще один Pater noster[20] за упокой души усопшего, перекрестил тело и вышел из котловины.

Вспомнив последние слова покойного, он решился исполнить его волю и отнести его спутникам золото, увязанное графом в одеяло. Лошадь, на которой граф провожал Крестоносца, должна была перевезти тяжелый груз к лагерю экспедиции.

Навьючив на себя золото, траппер и индеец поднялись на стену; Железная Рука еще раз бросил печальный и негодующий взгляд на котловину, сиявшую в лучах солнца, затем они стали спускаться со скалы.

Так как Железная Рука не принимал на себя никаких обязательств относительно членов экспедиции, то он поклялся, во избежание новых несчастий, что мертвец, оставшийся в котловине до судного дня, будет последним, кому открылась тайна котловины.

Перенесемся теперь на остров, покинутый графом двое суток назад.

В отсутствие графа его волонтеры занимались постройкой плота взамен челнока, время от времени обмениваясь выстрелами с апачами, но не ожидая серьезного нападения. Конечно, на острове не знали, удалось ли графу и Крестоносцу добраться до берега, но, по крайней мере, можно было быть уверенным, что они не попались в руки апачей, так как последние непременно отметили бы такую удачу торжествующими воплями.

Эпилог

Однако члены экспедиции начинали беспокоиться и с удвоенным вниманием охраняли остров. Съестных припасов оставалось всего на один день, так что следовало принять какое-нибудь решение.

Наступила третья ночь, под покровом которой должны были вернуться граф и Крестоносец, или, по крайней мере, хоть один из них, если только оба не были захвачены в плен или убиты.

Поручик фон Готгардт сменил часовых и хотел еще раз пройти остров, как вдруг на правом берегу реки прогремел выстрел. За ним последовал другой на левом берегу; раздался истошный рев сотни индейских глоток; потом загремели залпы один за другим.

— Люди, сюда! Где наш плот? Граф дерется с апачами, — поспешим к нему на помощь!

Молодой пруссак с быстротою оленя сбежал к реке, за ним бросились остальные.

Залпы следовали за залпами, и гром выстрелов сливался с криками авантюристов и воплями апачей.

Восходящее солнце осветило картину полного поражения и истребления краснокожих. Немногие избежали пуль и томагавков команчей и спаслись бегством. Белые освободились от осады и находились уже на левом берегу реки, между тем как команчи и Крестоносец ожидали графа и его товарищей на правом берегу.

Несмотря на победу, члены экспедиции находились в беспокойном настроении и нетерпеливо ожидали своего предводителя, который должен был вести их к давно обещанному сокровищу. Евстафий, чувствовавший, сам не зная почему, какое-то смутное беспокойство, переправился на правый берег, чтобы поговорить с Крестоносцем о графе, вместе с ним отправился и Готгардт, которому хотелось поболтать с Суванэ.

За час до заката солнца один из команчей вернулся из прерии и сообщил, что с юга к лагерю команчей идут двое людей и ведут с собой лошадь.

Вскоре все узнали Железную Руку и вождя тойахов. К общему удивлению, они шли одни.

Когда они подошли, все окружили их и с беспокойством спрашивали траппера о графе.

Лицо траппера было серьезно и непроницаемо. Он обратился к Крестоносцу и спросил:

— Где сеньор Евстафий? У меня есть поручение к нему.

— Я — Евстафий. Где мой дорогой господин? С ним не случилось никакого несчастья?

— Граф умер, — отвечал Крестоносец. — Божья воля назначила ему могилу в пустыне. Вот его кольцо в доказательство истины моих слов.

Он протянул Евстафию кольцо графа.

Удар был так неожидан, так тяжел, что в первую минуту никто не мог произнести ни слова. Верный Евстафий закрыл лицо руками и зарыдал.

— Железная Рука, — сурово сказал Готгардт, — я знаю и уважаю вас и не сомневаюсь в истинности вашего печального известия. Но граф оставил здесь многочисленных друзей, которые потребуют у вас отчета о его смерти, поскольку Крестоносец оставил его в обществе вас и индейца целым и невредимым.

— Мы не пригласили к себе покойного, — сказал траппер, — он пришел к нам по собственному желанию, и никто не мешал ему вернуться. Поэтому никто не имеет права возлагать на нас ответственность за его участь. Однако я готов, насколько мне позволяет клятва, рассказать о его кончине человеку, которого он сам указал. Сеньор Евстафий, я хотел бы поговорить с вами наедине.

Спокойная твердость траппера не допускала мысли о каком-нибудь подозрении. Евстафий тотчас отошел с ним в сторону. Траппер вынул записку, которую граф написал на случай своей гибели, и передал ее Евстафию.

Француз развернул записку и прочел следующее:

Евстафий, глотая слезы, прочел эту записку трапперу, который внимательно слушал.

После этого они долго беседовали и вернулись к огню уже поздно вечером. По зрелому обсуждению они решили скрыть от всех тайну смерти графа в золотой котловине, — о которой траппер и Евстафию рассказал только то, что мог рассказать, не нарушая клятвы, — но сообщить доверенным людям о последних распоряжениях графа и посоветоваться с ними, как удовлетворить членов экспедиции.

Крестоносец, Готгардт и Суванэ, мирно беседовавшие между собой, были приглашены на совещание, и Железная Рука показал им золото, привезенное на лошади. По приблизительной оценке его вес составлял около 200 фунтов.

— Друзья, — сказал Евстафий, — я должен сообщить вам, что граф, мой господин, умер, отыскивая золотую залежь. Железная Рука доставил мне несомненные доказательства этого и сообщил последнюю волю покойного, — ни этот храбрый человек, ни его спутник ни в чем не виноваты; напротив, я благодарю их за их добросовестное и честное отношение к графу. Они привезли сюда золото, найденное графом, которое должно быть разделено между членами экспедиции. Я сам возьму на себя этот дележ.

Золото было снова завязано в одеяло и положено у огня, затем все легли спать. На следующее утро Евстафий переправился через реку с лошадью, нагруженной золотом, и с частью команчей на случай ссоры между членами экспедиции.

Оставшиеся на правом берегу могли наблюдать за всем, что происходило на левом. Они видели, как члены экспедиции окружили Евстафия и его спутников. Евстафий в коротких словах сообщил им о смерти графа, разделил между ними золото с помощью наскоро устроенных весов, и наконец простился.

Тогда как эти последние отправились к гасиенде дель-Серро, чтобы оттуда разбрестись во все концы света, Евстафий, Крестоносец и поручик Готгардт решили остаться некоторое время с траппером и по приглашению команчей посетить их родину.

Впоследствии Евстафий вернулся во Францию; барону фон Готгардту так пришлась по душе жизнь в прерии, что он сделался траппером, подобно Железной Руке и Крестоносцу, и через год после описанных выше событий воспользовался прибытием миссионера в команчские деревни, чтобы обвенчаться с Суванэ, принявшей католическую веру.