Московские гости

— Жизнь прекрасна и удивительна, — уныло бубнил Турецкий. — Удивительна. И прекрасна.

Шквальный ветер не давал вертолету ни секунды покоя. А сильная облачность заставляла «Ми-8» искусно нырять стрекозой вверх-вниз, выискивая прозрачные коридоры, и иногда лишь чудом не задевать верхушки скал. Казалось, пилот нимало не заботился о том, что чувствуют при этом пассажиры. Впрочем, он думал в тот момент лишь о собственной жизни, а пассажиров это должно было устраивать.

Турецкий заставил себя посмотреть в иллюминатор и тут же почувствовал, как манят и притягивают смертельные ущелья. Турецкому даже показалось, что он разглядел обломки металла, большой винт и какие-то темно-красные предметы… Да это же расплющенные человеческие тела!

Он летел вместе с Рагдаем, и верный колли оставался единственным живым существом на борту вертолета, пребывающим в хорошем расположении духа. Все остальные были откровенно близки к панике. Набегавшись вдоволь перед полетом, Рагдай преспокойно улегся возле ног Турецкого и самым наглым образом заснул.

На лицах немногочисленных пассажиров был уже написан самый настоящий страх.

— Все, хватит! — закричал кто-то. — Надо возвращаться!

Огромный детина в кожаной куртке с оттопыривающимся карманом извлек оттуда гранату и заорал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Вашу мать! Можете считать меня террористом! Я захватываю гребаный вертолет! Передайте этим блядским уродам в кабину: пусть летят куда угодно, только медленно и печально, как на похоронах! Иначе я сейчас сам их устрою!

Вертолет еще раз сильно мотнуло, Рагдай встрепенулся. И, плохо соображая со сна, кинулся на детину, кусая его за руку.

— Нет, Рагдай, нельзя! Назад! — закричал Турецкий.

Но было поздно: граната выпала на пол. Чека осталась у парня в руке. Тупо разглядывая ее, он открыл рот.

И в ту же секунду яркая вспышка заслонила все…

Турецкий проснулся. Лоб его покрылся испариной. Он почувствовал, что страшная болтанка прекратилась, и огляделся. Мощный «Ту-154» летел так плавно, что это не ощущалось вовсе. Погода за бортом была изумительная. Никакого Рагдая рядом не было и в помине, конечно же он остался дома. А в соседнем кресле сидел беспокойно ерзающий Слава Грязнов. Этот огромный, знающий всему на свете цену мужик в кожаной куртке боялся только одного — летать самолетом.

Однако же полетел, поскольку этому событию предшествовал ряд не менее важных.

Началось с того, что новый генеральный прокурор, назначенный в конце прошлого года, быстро разобрался в скверных деяниях своего предшественника и уговорил вернуться в Российскую прокуратуру Константина Дмитриевича Меркулова — на прежнюю должность, зама по следствию, а бывшего «важняка» Турецкого, уже с помощью Кости, — обратно в его же кабинет с широким подоконником и с напольными часами, остановившимися в день падения Бастилии.

Затем, ввиду острой нехватки высокопрофессиональных сыщиков, по личной просьбе генпрокурора, тоже «молодой» министр внутренних дел по-своему «уговорил» директора частного охранно-розыскного агентства «Слава» Грязнова временно переложить руководство на заместителя, а самого вернуться хотя бы на время в МУР и войти в состав следственно-оперативной группы Турецкого. Поработать со старым своим другом Грязнов был не прочь, но вот самолет…

— Если ты еще раз скажешь что-нибудь про прекрасную и удивительную жизнь… — выдавил Грязнов.

«Хорошо, что он со мной, — подумал Турецкий, — мы всегда так действуем друг другу на нервы, что мозги лучше начинают работать». И ехидно осведомился:

— Слава, ты когда-нибудь прыгал с парашютом?

— Отстань. — Грязнова явно подташнивало.

— Когда я прыгал первый раз, парашют раскрывался автоматически — от натяжения тросика…

— Саша, помолчи, ради Бога.

— Так вот, когда я прыгал первый раз, я забыл отключить запасной парашют, а он тоже открывался автоматом, и я, представь, приземлился под двумя куполами. Так что падал я чудовищно долго.

— Слушай, какого черта, а? Лучше найди мне какое-нибудь снотворное, — сказал Грязнов, завистливо глядя на безмятежно спящего в соседнем ряду белобрысого парня в дорогом костюме с цветастым галстуком. Его длинные ноги уходили далеко под следующее кресло. Грязнов по рабочим обстоятельствам не спал двое суток.

— Не советую тебе спать, старик, — искренне сказал Турецкий. — Там во сне сейчас такие вещи показывают. Костей не соберешь. А знаешь, есть такой фильм Хичкока — «Головокружение»? Очень рекомендую, и исключительно в терапевтических целях. Кстати, это детектив. Там один сыщик уронил себя с крыши и не мог с тех пор подняться выше второго этажа. Как ты думаешь, что его вылечило?

— Баба, надо полагать, — хмуро сказал Грязнов.

— Точно. Но есть еще и другие народные средства.

— Какое участие! — фыркнул Грязнов. — Лучше расскажи, что ты знаешь о Малахове.

— Ну, это много времени не займет. О Малахове я до того, как его санировали, вообще не слышал. Теперь вот знаю, что за два дня до гибели он связался с генеральным прокурором и попросил прислать следователя. Впрочем, он ведь скорее по твоей части, а, Славутич?

«Славутич» тоскливо посмотрел на прошелестевшую мимо миловидную стюардессу. Родинка над верхней губой ничуть ее не портила.

— Санировали? Что это за терминология?

— Санировать — значит очистить. Это терминология смежников — фээсбэшников.

— Ох уж мне эти ученые словечки! Санировали, — произнес Грязнов с отвращением. — Грохнули мужика — так нет же, видите ли, — санировали… Честно говоря, — признался Грязнов, держась одной рукой за горло, другой — за живот, — я знал одного Малахова, его однофамильца. Был в Москве такой довольно известный хоккеист, защитник, сейчас в НХЛ шайбу гоняет. Он у нас проходил свидетелем по одному пустяку. А у этого твоего я успел только несколько бумажек посмотреть. Значит, говоришь, грохнули его на охоте?

— Охота — дело темное, — хмыкнул Турецкий.

— Ну конечно, — через силу съязвил Грязнов. — Малахов упал на охотничье ружье и случайно зацепил курок. Поднялся, споткнулся и снова упал. И так девять раз. А все стояли и смотрели.

— Там был еще кто-то? — спросил Турецкий. — Ты разве что-то знаешь?

Грязнов пожал плечами. И убежал в туалет.

А Турецкий вытащил из кармана переднего кресла журнал «Аэрошоп» и с удовольствием погрузился в чтение. Обнаружив что-то интересное, он живо подозвал стюардессу с родинкой и ткнул в журнал пальцем:

— Что я могу отсюда заказать?

Когда Грязнов вернулся, на маленьком откидном столике стояла бутылка коньяка «Реми Мартен».

— Сейчас, — лукаво улыбнулся Турецкий, — я буду лечить твой вестибулярный аппарат. Сделаем из тебя космонавта. Можешь не сомневаться: я знаю старинный турецкий рецепт. Что ты об этом думаешь?

— Но ведь если мы приедем подшофе, — Грязнов никогда принципиально не произносил слово «прилетать», — это будет несколько ненатурально. Или нет? — оживился он.

— Или! — скомандовал Турецкий.

Спустя полчаса заметно возродившийся Грязнов безапелляционно провозгласил:

— Что там ни говори, Саня, а в последнем деле ты проявил себя натуральным лопухом. Я внимательно следил: ты постоянно вызывал огонь на себя, как мальчишка. Спрашивается, кому это надо?! Если собираешься выпендриваться и дальше, лучше скажи сразу: по крайней мере, у меня будет время поставить тебя на место.

— Вот как?

— Да, натурально так. Никакого понятия об элементарной логике, мать ее! Не бывать тебе генпрокурором. Ты хоть помнишь, что такое дедукция, Конан Дойла в детстве читал?

— Был грех.

— Ну так перечти, черт возьми. Предупреждаю, в Сочи вначале мы будем собирать факты, а не лезть на рожон. Я говорю, сперва нужно иметь на руках все данные, а уж потом решать, каким именно мерзавцам крутить бошки.

— Логично, мистер Холмс. Только то, что ты говоришь, называется индукцией. А дедукция — это как раз наоборот: выдвижение гипотезы, на которую проецируются все предыдущие события. Или подверстываются.

— Ты на что-то, кажется, намекаешь?

Турецкий улыбнулся и пожал плечами.

Грязнов посмотрел на него слегка помутневшим взглядом и сказал:

— В той истории я, натурально, был ни при чем. А вот послушай лучше о пользе вина!

Бутылка была пуста.

— Это коньяк, — напомнил Турецкий. — Причем отличный.

— Не важно. О пользе коньяка. Ты только представь, насколько по-другому могла бы повернуться история, если бы в семнадцатом году Ленин оказался не в состоянии влезть на броневик?! Индукция? — И он заказал еще одну бутылку.

Спящий парень в соседнем ряду напротив них так и не проснулся.

— Это ты уже сам, — предупредил Турецкий. — А мне еще разговаривать с аборигенами. Кстати о броневиках. Нас встречают, я надеюсь, какие-нибудь местные Шерлоки?

В иллюминатор было уже видно море.

— Встречают? — удивился Грязнов. — С чего бы это?

Оживленная толпа действительно встречала пассажиров самолета беспрерывными криками «браво». Щелкали вспышки фотоаппаратов, гудели съемочные камеры, скрипели диктофоны.

— Ну уж нет, давай подождем, — сказал Турецкий, поддерживая Грязнова. — Кого это они так могут встречать, Киркорова?

— Ты уверен, что не нас?

Как только на трап ступил заспанный молодой человек в дорогом костюме, толпа взревела от восторга, зашаталась и стала давить сама себя.

— Господин Кафельников! — вопила тетка, придавленная сверху коллегами-журналистами. — Сочи гордятся вами! Или гордится? Ваш родной город просто счастлив, что, выиграв открытое первенство Франции, Евгений, вы нашли время…

Кафельников юркнул в неизвестно как оказавшийся на летной полосе черный автомобиль и был таков. Толпа журналистов моментально рассосалась. И пассажиры смогли уже спокойно погрузить себя и вещи в подъехавший автобус.

Солнце жарило вовсю.

В аэропорту Турецкого и Грязнова встретил худой загорелый и улыбчивый человек, представившийся майором угрозыска Андреем Трофимовым. Он был в потертых джинсах и футболке.

На вид ему можно было дать не больше сорока лет. Брови редкие, глаза голубые, постоянно щурится, ресницы короткие, взгляд рассеянный, но движения резкие, экономные, рост метр семьдесят пять — семьдесят восемь. Зато речь по-южному плавная, спокойная и обильная ненужными эпитетами и прилагательными, привычно фиксировал Турецкий. Затем спохватился: «Фу, черт, зачем это я?! Да, еще на левой руке внушительное кольцо-печатка. Редкая вещь для мента, и это хорошо…»

Казалось, Трофимов готов был разговаривать о чем угодно, кроме дела, но удивительно, что в то же время он постоянно куда-то торопился, укоризненно поглядывал на часы и пританцовывал на месте, видя, что собеседники не спешат. Сейчас он выдавал множество разнообразной информации о погоде, температуре воды, атмосферном давлении, количестве отдыхающих, президентских дачах и пр.

— Что с Малаховым? — спросил Турецкий.

— Малахов скончался, — любезно откликнулся Трофимов. И добавил: — А все же не слабо Кафельников уделал всех во Франции! Ну что, поехали? — Он подталкивал их к припаркованному на стоянке милицейскому джипу «паджеро» темно-синего цвета.

— Неплохо в Сочах упакованы, — оценивающе сказал Турецкий. — Как тебе, Слава?

Слава, погрузившись на заднее сиденье, реагировал довольно вяло.

— Это заслуга Малахова, он выбил пять машин для управления из одного тутошнего коммерсанта, — криво усмехнулся Трофимов.

— Ну а мы сейчас в управление?

Трофимов замотал головой:

— На похороны.

— То есть как — похороны?! Неужели кого-то еще?…

— На похороны Малахова. Мы успеем, если постараемся, — объяснил Трофимов, прямо-таки подпрыгивая за рулем. — В нашей гостинице для вас приготовлены одноместные номера.

— Я думал, со дня убийства прошло уже не меньше недели, — притворно удивился Турецкий. — Похоже, мы здесь здорово кому-то понадобились? Но почему такая суета, я так ничего и не понял.

— Когда убивают начальника угрозыска — не до смеха, — улыбнулся Трофимов и дал по газам. — А «дэзу», честно говоря, я пустил, чтобы вы поскорей прилетели: боюсь, что дело прикроют. А тут — все же столичные спецы, глядишь, начальство не посмеет. Я ведь вас помню, Александр Борисович. Пару лет тому назад был я в Москве на переподготовке и попал на ваши лекции в МВД. Вы тогда что-то рассказывали о новой практике нейро… лингвистического программирования, так вроде бы, да? Довольно интересно, но, как выяснилось, у нас в провинции — совсем неприменимо, — усмехнулся Трофимов.

— Вот как?

— Ага, я же все конспектировал, как честный пионер, тащился от этого страшно, а потом тут внедрять пытался. Завалил быстренько пару дел, получил пистон от Малахова — на этом все и закончилось.

Трофимов гнал невероятно, даже и не пытаясь попасть в «зеленую волну» и совершенно игнорируя светофоры. Искушающе-летний курортный город стремительно проносился мимо. Непостижимым образом ощущалось близкое присутствие моря. Это чувство расслабляло и умиротворяло.

«А нельзя, нельзя, — подумал Турецкий. — Сколько же я здесь не был? Последний раз, кажется, мы с Иркой года четыре назад в „Жемчужине“… Или больше?… Да-да, эту холяву нам Меркулов подкинул…»

Раздавшийся негромкий храп засвидетельствовал глубокий и здоровый сон Грязнова.

— Давайте по порядку, Андрей… по отчеству?…

Трофимов махнул рукой: обойдусь, мол.

— Жена Малахова говорит, что об этой охоте она ничего заранее не знала. Дети тоже не слышали.

— Я хочу с ними поговорить, — сразу сказал Турецкий.

— Конечно. Но не на похоронах же. Значит, об охоте муж наговорил ей на автоответчик: дескать, приехали два старых приятеля, и мы с ними немного порыбачим там, постреляем. Вернусь через два дня. Жена переполошилась: как — через два дня, у нас же завтра то-се, пятое-десятое. Позвонила в управление помощнику — тот ничего не знает. Проходит день, два, три. На исходе третьего Малахов выползает на дорогу из яковлевского леса и там умирает, на руках у случайного водителя.

— Что на нем было?

— Охотничье снаряжение вы имеете в виду? Было, было. Все чин чинарем.

— Понятно. С этим вашим случайным водителем тоже нужно пообщаться.

— А вот это — дудки, — ухмыльнулся Трофимов. — Не выйдет. Вчера вечером он разбился на машине.

— Сам? Или его разбили?

— Выясняем. Но похоже — нет. Молодой дюжий парень, хотя всего девятнадцать лет, пацан еще фактически! Но уже — профессиональный автогонщик. Должен был выступать в «Формуле-3». Забавно, правда? Спрашивается: как такой субъект мог банально разбиться? Алкоголя в крови не нашли. — Трофимов глянул на спящего Грязнова и подмигнул Турецкому.

Турецкий промолчал, задумавшись.

«Не слишком ли вольно ведет беседу Трофимов? Что-то есть, пожалуй, в этой свободе настораживающее. Или истерическое? Или я фантазирую?»

Трофимов глянул на часы:

— Можем опоздать. — Он прибавил газ. — В общем, тупик — полный. Малахов лично занимался многими делами. И врагов у него, я полагаю, хватало. Но ничего конкретного у нас на них нет, мотивы отсутствуют. Надо искать этих его приезжих приятелей. Но как?! Уму не постижимо. Никто про них ничего не знает. Все приятели Малахова — наперечет. Сидим тут как идиоты, думу думаем.

— А кто теперь будет начальником уголовного розыска?

— Боюсь, что я, — признался Трофимов. — Пока что исполняю обязанности. Сто лет он мне был нужен, этот геморрой. Я что-то не то сказал?

— Какими делами последнее время занимался Малахов?

— А вы были с ним знакомы? — прищурился Трофимов.

— Отчасти, — соврал Турецкий, сам не зная зачем.

— Ну тогда вы знаете, что его никогда не хватало на что-нибудь одно. Вот информация по этому поводу, я специально захватил. — Он протянул Турецкому папку. — Дело о большой партии наркотиков из Таджикистана… Похищение помощника личного представителя президента… Пожар в гостиничном комплексе… Пропажа тринадцати фильмов из программы кинофестиваля…

— Кинофестиваля? — удивился Турецкий. — Это так важно?

— А как же. Из всех искусств для нас важнейшим является оно. Это же политика. А фильмы пока что не найдены. Скандал разгорелся приличный.

Они проехали мимо украшенного бесконечными рекламными щитами зимнего театра. «Кавказский пленник», «Ревизор», «Тот, кто нежнее»… Перед ним стояло слишком много машин, преимущественно иномарок, суетились десятки людей. Очень странно, но буквально все их физиономии показались знакомыми. Играла музыка.

«Жара, — подумал Турецкий, — это все жара».

— Сегодня открытие, — объяснил Трофимов, — «Кинотавр», международный кинофестиваль, разве вы не слышали? Янковские там, рудинштейны всяческие.

— И что, среди этих тринадцати, — усмехнулся Турецкий, — были хорошие фильмы?

— Голосуй! Или проиграешь! — вдруг сквозь сон сказал Грязнов.

— Я знаю, что такое работать в Москве, — сообщил Трофимов. — Все вокруг начинают казаться преступниками. Но поверьте, и у нас здесь сейчас это недалеко от истины. И встревать в их дела иногда себе дороже.

Турецкий совершенно искренне согласно кивнул. Потом спросил:

— А как насчет леса?

— То есть?

— Где охотился Малахов. Прочесали? Там вполне могло что-то остаться. Разве не ясно, что нужно проследить путь — как он выполз на дорогу?

— Это же огромное пространство. Туда надо полк солдат закинуть, чтобы что-то найти! Не говоря уже о том, что дождь в тот день сильный был, вряд ли что сохранилось.

Турецкий пожал плечами:

— Дождь дождем. Значит, придется отправить полк.

Трофимов довольно потер руки:

— Чего нам тут всегда не хватало, так это московского размаха.

— На особенный разгул не рассчитывайте, но в меру пошерстить все придется.

— С вашим приятелем пошерстишь, — снова ухмыльнулся Трофимов, кивнув на Грязнова.

— Об этом не волнуйтесь. Он еще свое слово скажет.

Джип уже давно выехал за город. Море было все время справа. Казалось, цивилизация осталась далеко позади. Дикие каменистые пляжи, прозрачно-чистая вода. Но уже через пятнадцать минут показался первый волнорез. Пляжи теперь были небольшие — через каждые сорок метров они разделялись двухэтажными бетонными понтонами. «Грибки» от солнца, раздевалки, душевые, спасательные и лодочные станции. Было очень жарко. Ленивые отдыхающие нехотя вносили себя в воду и оставались там надолго.

— Между Сочи и Адлером есть такое местечко — Бургас, — сказал Трофимов.

— Болгарское вроде бы слово?

— Ага, болгары когда-то отстраивали нам побережье. Многие даже жить здесь остались… Вот на тамошнем кладбище у Малаховых — семейные могилы. Через пару минут мы будем на месте.

Грязнов проснулся. В нескольких шагах от него стоял гроб с покойным. Турецкий с Трофимовым уже вышли из машины.

Турецкий смотрел на серое лицо человека, который, возможно, предчувствуя свою гибель, еще две недели назад просил прислать следователя-«важняка» из Москвы. Широкие скулы, приплюснутый нос, тяжелый подбородок, уши плотно прижаты к голове — лицо боксера, в любой момент готового к схватке.

«Но уже поздно, — подумал Турецкий. — К несчастью, для тебя, мужик, все уже закончилось».

Удивляло, что Малахова хоронили как мирного, штатского человека.

Невдалеке, на дороге, стояло полтора десятка машин, хотя людей на кладбище было не так уж и много. Местные власти представлял вице-мэр. Начальник городского управления МВД полковник Самсонов пожелал удачи Турецкому и Грязнову и уехал прежде, чем панихида завершилась. Многочисленную семью Малахова — жену, четверых детей, двух братьев, сестру и тетку — окружали сослуживцы, подчиненные убитого начальника уголовного розыска. Всех их Трофимов тихо называл Турецкому и Грязнову по именам. Присутствовало еще несколько молодых мужчин, про которых трудно было что-либо сказать, кто они, Трофимов их не знал.

Турецкий обратил внимание, что о заслугах Малахова, как обычно принято в таких случаях, практически не было сказано ничего. Но говорили при этом много и явно искренне о чисто человеческих качествах полковника: его дружелюбии, честности, мужестве и так далее. Отметили, что незаменимых у нас, конечно, нет, но, похоже, это именно такой случай, в человеческом, личном плане. Сказали, что память о таком человеке не может не остаться навсегда. Вице-мэр добавил:

— Иван Сергеевич Малахов был человек во многом уникальный. К несчастью, трагическая нелепость оборвала эту достойную жизнь в самом расцвете.

«Да уж, — подумал Турецкий, — три пули — это, конечно, нелепость».

— …А ведь у него были такие планы. Такие планы…

Вдова Малахова сокрушенно покивала головой.

— Саша, что ты об этом думаешь? — спросил Грязнов. — Он определенно чувствовал неловкость за свое полупохмельное состояние.

— Не знаю пока. Это может не значить ничего. А может быть — многое.

Солнце жарило уже не так сильно, более того, небо с востока заволокло облаками.

Когда последняя горсть земли упала в яму, Трофимов попрощался со вдовой Малахова, его детьми и родными и подошел к Турецкому.

— Ну что, теперь в управление и в гостиницу?

— Нет, Андрей, давайте в яковлевский лес.

Трофимов покачал головой, но предпочел промолчать.

Дорога заняла не больше сорока минут. Небо хмурилось все больше и уже напоминало Турецкому давешний сон в самолете.

Еще в машине Турецкий просмотрел материалы по гибели Малахова.

— Калибр оружия?

— Стандартный: 7,62 мм. Стрелять могли из чего угодно.

— Количество пулевых ранений?

— Три. Два в область живота и одно в голову.

— Другие следы насилия? — настаивал Турецкий.

— Отсутствуют.

— Выстрел в голову похож на контрольный?

— Вполне. За исключением того, что явно сделан с большого расстояния, как и два предыдущих, судя по результатам баллистической экспертизы, там у вас в папке это все есть. Но именно ранение в живот было смертельным. Так что не похож он на контрольный, — ухмыльнулся Трофимов, делая поворот.

— Неужели с такими дырками сумел выползти из леса?!

— Вот это, конечно, самое поразительное. Судя по большой потере крови, Малахов полз довольно долго, есть подробное заключение судмедэкспертизы.

— Или лежал на самой опушке без сознания, затем в последний момент очнулся и выполз?

— Едва ли, судя по одежде. Он прополз порядком.

— Понятно. А возможно ли по грязи на одежде определить его путь?

Трофимов задумчиво покачал головой.

— Я же говорил, был сильный дождь. Сами видите, как погода все время меняется, — он показал на небо. — Разве только Малахов в лесу что-нибудь выронил и мы действительно сгоним на поиски этого полк солдат…

— Жена может знать, что у него было с собой? Кто с ним обычно охотился? — Турецкий буквально засыпал вопросами, причем делал это специально. — Он вообще часто это делал? Есть тут постоянный егерь? Вас Малахов с собой никогда не приглашал?

— Я — человек довольно мирный, — спокойно реагировал Трофимов, продолжая гнать с бешеной скоростью. — А остальное — выясним, оплошали, это точно. Но вы же сами знаете, на такие дела всегда хорошо смотреть с расстояния.

Шоссе было свежеасфальтированное и довольно узкое. Со стороны моря оно было ограничено редкими столбиками, кювет за которыми был пугающе глубоким. Но наконец приехали.

— Действительно, здесь очень мало места, чтобы разъехаться. Кстати, в то утро движение тут было более оживленным. Юный автогонщик успел сказать: когда раненый мужик выполз на дорогу, едва не случилась авария.

— Где это место?

Трофимов показал. За стеной бурьяна ничего не было видно. Но начинавшийся через десяток метров густой и темный лиственный лес мог вообще скрыть любую тайну.

— Да, — кивнул Турецкий. — Теперь я понимаю ваш скепсис относительно поисков. Но других вариантов пока что нет. Существует какая-нибудь карта этой местности?

— Есть, — улыбнулся Трофимов. Он сломал тоненький прутик и, ни секунды не задумываясь, начертил карту. — Эта дорога относительно леса — кольцевая. Здесь заканчивается лиственный лес и начинается хвойный — очень рекомендую. А тут заканчивается и хвойный и начинается уже песчаная отмель.

— Отмель?

— Да-да. Здесь каскад из трех озер. По сути, это водохранилище, оно ни с чем не связано, ниоткуда не вытекает и никуда не втекает. Я думаю, Малахов там рыбачил. Потому что стрелять тут можно только куропаток — довольно сыро, и они гнездятся на берегах озер. Основная живность начинается дальше, километров через тридцать, где кольцевая размыкается и лес расширяется примерно до семидесяти километров в диаметре, если можно так сказать. Вот там уже настоящие джунгли. Там диких кабанов навалом. У Малахова было с собой очень серьезное ружье — охотничий «Мосберг».

— Где оно сейчас?

— Было на Малахове, когда он выполз.

— Ну и ну! — поразился даже Грязнов, растирая свои ноющие виски.

— Жена говорит, что «Мосберг» ему подарил еще в советские времена министр МВД Щелоков за отлично организованную охоту для московских шишек.

— В каком состоянии было ружье?

— Было сделано не меньше десяти выстрелов, это судя по упаковке патронов… Но… — Трофимов замялся.

— Договаривайте.

— Ствол был уже чистый. То есть…

— …То есть выстрелы были сделаны на охоте, а не по людям, правильно?

— Да. Естественно, никаких охотничьих трофеев, даже куропаток, при нем не было.

— Ну вот, а говорите, в лесу нечего искать, — укоризненно обронил Турецкий. — Жизнь прекрасна и удивительна.

— Просто ситуация абсурдная, — объяснил свои чувства Трофимов, хотя они были ясны и понятны каждому. — Если его так называемые приятели действительно были охотниками, то добычу запросто могли забрать себе, охотники в этом отношении бывают — просто маньяками. Если, конечно, вообще эта добыча была. Но рыбачил-то Малахов всегда сам. Если он оказался в этом перелеске, значит, он именно рыбачил: на куропаток Малахов размениваться не станет — это подтвердили все.

— У него были снасти с собой?

— Снасти он держал в сторожке егеря.

— Значит, егерь все-таки есть?

— Есть только сторожка, егеря нет. Малахов его сам посадил за браконьерство: старикан тот еще был — рыбу гранатами глушил.

— А снасти где?

— Неизвестно, в сторожке — пусто.

— Значит, Малахов поохотился, возможно, с кем-то, потом пришел на водохранилище, порыбачил, а потом его кто-то подстрелил? Мог он доползти от водохранилища?

— Мог-то мог, — почесал голову Трофимов. — Но, честно говоря, я не уверен, что он вообще охотился.

— Ну да, — скривил губы Турецкий, — он рыбачил, на него напали, он отстреливался. Потом они решили, что добили его, и ушли. После этого умирающий Малахов почистил свое ружье и пополз на дорогу, так, что ли?

Грязнов предпочитал молчать.

— Действительно, какой-то бред, — пробормотал Трофимов. — Если ружье чистое, хотя патроны израсходованы, значит, он все же охотился, а не отстреливался.

— А что вот там дальше? — Они прошли с десяток метров вперед по широкой, регулярно вытаптываемой тропе.

— Там заканчивается городской лесопарк, но это только название, до города довольно далеко. На самом деле — здесь дачный поселок. Практически все боссы города тут живут. Удобно: лес под боком, хочешь — море, хочешь — озеро.

Они вышли к лесопарку, и Турецкий с Грязновым смогли убедиться в том, что домики местной элиты действительно выглядели — будь здоров.

— У Малахова, конечно, тоже была здесь дача? — Грязнов безразлично развернулся обратно в сторону оставленной на дороге машины.

— У Малахова родительский дом в поселке, и тот разваленный. Он был почти поэт. Кроме своей работы и охоты, чихать на все хотел. Детьми и домом жена занималась. То есть занимается, конечно… — торопливо поправился Трофимов.

— Вы слышали? — сказал вдруг Турецкий.

Раздался приглушенный крик. Затем — снова.

— Пожалуй, да, — согласился Трофимов.

— Это оттуда, — резво вернувшийся Грязнов показал на двухэтажный особняк из красного кирпича.

— Разве? Далековато будет, — засомневались и Трофимов и Турецкий.

— Ветер сильный, натурально доносит, — объяснил Грязнов.

Следующий крик не оставил сомнений в его правоте: полным отчаяния голосом кричала женщина…

Загрузка...