На краю пропасти

Часть первая. Августовская прелюдия

На вопросы корреспондента «Комсомольской правды» отвечает дважды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза А. М. Василевский:

…Вот чего не следует забывать: хотя и близка была Победа, но... еще предстояло провести нелегкую Восточно-Прусскую операцию, ставшую важной страницей завершающего этапа войны, пройти сотни километров фронтовых дорог до фашистского логова.

Вопрос: В чем суть Восточно-Прусской операции?

Ответ: Согласно замыслу, общая цель операции заключалась в том, чтобы отсечь армии группы «Центр», оборонявшиеся в Восточной Пруссии, от остальных сил противника, прижать их к морю, расчленить и уничтожить по частям, полностью очистив от врага территорию Восточной Пруссии. Успех такой операции в стратегическом отношении был исключительно важен... для исхода войны в целом».

«Комсомольская правда», 25 марта 1977 г.

«Мы знали, что перед нами сильный противник, упорство которого будет возрастать по мере нашего продвижения по его территории. Важно было сделать так, чтобы наше наступление не вылилось в затяжные бои, а было стремительным, неудержимым, чтобы враг не мог планомерно отходить, цепляясь за выгодные рубежи. Вот почему было уделено большое внимание тщательной разведке как переднего края вражеской обороны, так и всех рубежей в ее глубине...»

Из воспоминаний Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского.

«Командиру в/ч. Направляем в полк брошюру «Восточная Пруссия»- краткий географический, экономический и исторический очерк. Прошу ознакомить с этой брошюрой старших командиров вашей части.

Начальник оперативного отдела дивизии подполковник Панкратов».

«...Возникновение Восточной Пруссии относится к 1255 году, когда на высоком берегу реки Прегель, на месте сожженного рыцарями Тевтонского ордена поселения пруссов Твангесте, был заложен замок крестоносцев, впоследствии превратившийся в город Кенигсберг. Огнем и мечом, подавляя сопротивление пруссов, тевтонские рыцари захватили и онемечили прибалтийские земли вплоть до реки Неман...

Восточная Пруссия - район с резко выраженным господством дворянско-помещичьего (юнкерского) и кулацкого земледелия: с относительно большим, чем в остальной Германии, числом «наследственных крестьянских хозяйств» - 66 тысяч. Землю этих хозяйств (площадью от 7,5 до 125 га) законом запрещено дробить между наследниками, право наследования принадлежит только старшему сыну. Закон о «наследственных дворах» имел цель создать в деревне прочную опору фашизма. Помимо этого, после 1919 года о Восточной Пруссии созданы так называемые «новые крестьянские поселения» - 16 тысяч хозяйств, являющиеся по существу военными поселениями, так как участки отводились бывшим солдатам... Во главе провинции Восточная Пруссия - гауляйтер и оберпрезидент Эрих Кох... Отсюда, из Восточной Пруссии, в июне 1941 года двинулись на территорию Советского Союза отборные дивизии вермахта, прошедшие кровавым, разбойничьим путем до стен Ленинграда...»

Из брошюры «Восточная Пруссия».

Июль 1944 г. Белоруссия, местечко Б.

- Толя, погоди! - Пургин оглянулся.

Отводя от лица ветки, за ним бежала Зоя. Прямые, жесткие и черные, как у индианки, волосы выбились из-под пилотки, черно горели глаза. Майор усмехнулся: разведчица! Выследила. И откуда у женщин такое чутье? Догадалась, что вот-вот и расстанутся? Зоя перепрыгнула ручей и, мелькая коленками, бежала теперь через полянку, раскрасневшаяся, встревоженная. Пургин замедлил шаги, горько и сладко сжалось сердце, но к чему эта последняя встреча? И уже не оборачиваясь, легко и быстро зашагал по ельнику.

- Товарищ майор!

Еловая шишка пролетела возле уха. «Мимо», - подумал Пургин и шагнул в сторону. Вот и вторая шмякнулась о дерево. «Третья уж не промажет». Он весь напрягся: нет ничего страшнее, чем ожидать удара со спины, даже шуточного. Шишка ударилась как раз посредине лопаток. «Наповал!» Пургин, зябко передернув плечами, повернулся. Смеющаяся Зойка с разбега бросилась ему на шею, Пургин подхватил девушку, прижал к себе.

- Толик, что-то случилось? - прошептала Зоя, обмякая в его сильных руках. - Я выскочила из дома, смотрю - ты выходишь из штаба, и у тебя такое лицо...

- С чего ты взяла? Во-первых, товарищ младший сержант, у меня было обыкновенное лицо, а во-вторых...

- Нет-нет, я чувствую... Ты куда-то уезжаешь?

- Ну и нюх у тебя! А во-вторых...

- Когда?

- Через час. Но ты не волнуйся, Зоинька. Вызывают в разведотдел. Может, просто какие-нибудь сведения нужны.

- Ты так спокойно говоришь! Зачем ты понадобился разведотделу фронта?! Новое задание, да? - Зоя махнула рукой куда-то за спину Пургина. - В Германию? Так ты не забывай, что я тут лучшая радистка!

- Зайка, мне пора.

- Если я права... не забудешь про меня, а?

- Забуду, словно и нет Зойки на свете! Хватит рисковать.

- Выходит, другие должны рисковать, а я нет?

Зоя оттолкнула его, побежала прочь, но споткнулась о корневище и упала. Ойкнула, села, схватившись за колено, и Пургин увидел ее побледневшее, с закушенной губой лицо. Жалость и нежность к этой взбалмошной девчонке охватила его - он любил ее, любил! И майор направился было к ней, но потом резко повернулся и быстро зашагал между деревьями. Растирая ладонями ушибленное колено, Зоя долго глядела ему вслед, легла ничком, вжалась горящим лицом в сырой мох и заплакала. «Ненавижу! - с неожиданной злостью подумала она. - Ну и уезжай! Ну и пусть!»

Литва, местечко Карласки, разведотдел 3-го Белорусского фронта

- Майор Пургин, заместитель командира полка по разведке, прибыл в ваше...

- Добрались благополучно? Садитесь, майор. Размышляете, наверно, о цели вызова? Что ж, не буду томить неизвестностью: пройдет совсем немного времени, может, месяц, а то и меньше, когда наши войска подойдут к границам Германии, к ее восточной провинции, понимаете? А что там, в Восточной Пруссии? Какие оборонительные линии, полосы укрепления? Терра инкогнита!

- Начинаю догадываться, товарищ полковник.

- Вот и хорошо. Разведотдел знает вас как опытного, участвовавшего в сложнейших боевых операциях разведчика. Так вот, необходимо самое тщательное «освещение» обороны врага в Восточной Пруссии. Вам поручается подобрать состав двух разведывательных групп, которые будут заброшены фашистам в «гости». Где будет проходить подготовка разведчиков к заброске в тыл врага, вам сообщат завтра.

- Срок подготовки?

- Две недели. К работе приступайте немедленно, завтра с утра - быть в штабе с готовыми предложениями. Успеха вам, майор!

6 июля. Разведотдел 3-го Белорусского фронта

- Фамилия, имя?

- Курт Хейле. Мне – восемнадцать. Родился в городе Инстербурге, Восточная Пруссия. Там жил и учился. Родители? Отец погиб на восточном фронте в сорок втором, мать контужена во время бомбежки в мае этого года. Дом разрушен. .Мать уехала куда-то под Тапиау к знакомым.

- Когда на фронте, где формировалась часть? Номер? - задавал вопросы старший лейтенант, ведущий допрос. Обернулся к переводчику: - Думаю, на этом и закончим, сержант.

- Где учился? - спросил сержант Волков, разглядывая парня. Тот сидел посредине комнаты на табуретке, комкал в руках пилотку.

- Во второй городской мужской имени Шарнхорста.

- С какого времени на фронте?

- Всего две недели. - Немец как-то удивленно и жалко улыбнулся и развел руками: мол, вот ведь как все получилось. - В первом же бою мы попали под удар ваших «катьюш». Понимаете, у меня что-то было с животом... Выбрался из траншеи, устроился в воронке. И в этот момент - страшный рев, грохот, вой! Тучи земли! Меня всего засыпало. Еле откопался. Кинулся в траншею - а там из земли торчат руки, головы. Страшные, черные!..

Хлопнула дверь, кто-то вошел, кто - Волков не видел, он сидел спиной к двери, а старший лейтенант приподнялся за столом. Тогда и Волков обернулся, встал. Немец тоже вскочил, вытянул руки по швам. Вошедшим был майор Пургин.

- Продолжайте допрос, - майор сел у окна, дружески улыбнулся Волкову. - Продолжайте, сержант.

- Да, собственно говоря, допрос уже закончен. Обед, товарищ майор. Часовой! Уведите пленного.

- Сержант Волков поступает в мое распоряжение, - Пургин протянул старшему лейтенанту листок бумаги: - Вот приказ. Волков, за мной.

Они вышли из дома. Литовский городок, где разместился разведотдел, всего несколько дней назад был отбит у немцев. В одну сторону по его главной покрытой брусчаткой улице с тяжким грохотом и позвякиванием блестящих траков шла колонна запыленных танков «Т-34». Крышки башенных люков были открыты, из них выглядывали чумазые, белозубые танкисты. Они курили, что-то весело кричали друг другу, подставляя лица свежему утреннему ветерку. Танки, как обычно на переходе, напоминали собой громыхающий железный обоз. К их бортам были прикручены тросами бревна, запасные траки, бочки с горючим и еще какой-то скарб в ящиках, прикрытых брезентами. Навстречу танковой колонне группами и поодиночке брели возвращающиеся в родные края люди. Лица у них были встревоженными и счастливыми. Вернулись! Но цел ли дом?

Пургин и Волков перешли улицу, миновали небольшой с тенистыми, огромными липами парк и сели на скамейку у заросшего кувшинками пруда. Над его сверкающей под лучами солнца поверхностью кружили узкокрылые чайки-крачки, кричали резкими голосами.

- Взят Вильнюс, - сказал Пургин и внимательно поглядел в лицо Волкова, в его спокойные серые глаза. - Ферштеен зи?

Этого юного разведчика, которому только недавно исполнилось семнадцать, майор знал с весны сорок первого года. До войны Пургин работал секретарем Петроградского райкома комсомола Ленинграда. Перед самой войной он был приглашен на пионерский сбор в одну из школ его района. Старшей пионервожатой в этой школе работала Зойка. Там они и познакомились с Зоей, с ним, Володей Волковым, и его подружкой Ниной Песковой. А потом была блокада, жестокая, страшная война против германских дивизий, осадивших город, против лютого мороза и беспощадного голода. Зойка, Володя Волков, Мина... Судьба свела их, война свела. Девчонки и Волков окончили разведшколу, Нина и Зоя стали радистками, Володя, несмотря на свою молодость, умел все, что нужно разведчику, и к тому же прекрасно владел немецким языком. Несколько раз Пургин возглавлял разведывательные группы и включал в них всех троих. И вот предстоит новое, наверное, самое ответственное задание. Он еще внимательнее вгляделся в лицо Володи Волкова. Возмужал парень. Резко очерченное, будто подсушенное огневыми ветрами боев, лицо, холодноватый блеск глаз. Из-под пилотки сержанта выглядывает прядь совершенно белых волос. «Седой» - такая у него была кличка среди разведчиков. Крепкий, надежный парень.

- Вот-вот и наши пойдут за Неман между Алитусом и Каунасом, - сказал Пургин, - а это - ворота в Восточную Пруссию...

- Берете к себе в группу? Отправляемся... туда?

- Пургин кивнул. Сержант сощурил глаза, жадно затянулся папиросой. Лицо его вдруг стало таким мальчишечьим, любопытным, что Пургин усмехнулся. Володя заметил это и сердито свел брови.

- Как самочувствие после ранения? - спросил Пургин.

- Чувствую себя хорошо, товарищ майор. Сил нет, как надоело быть переводчиком!

- Что за публика военнопленные? Откуда народ?

- Все больше из Восточной Пруссии. Мне кажется, что теперь этот угол Германии я знаю так, как будто сам там пожил порядком. - Володя зачем-то понизил голос. - тот парнишка, которого я допрашивал, - вы заметили его? - чем-то на меня смахивает. И говорит, родных у него никого не осталось. Понимаете? Может, на всякий случай прихватить его документы?

- Дельная мысль. - Пургин поднялся, потер ладонями щеки, повторил: - Да, мысль! Сегодня же разыщи этого парнишку. Поговори-ка с ним. Во-первых, об учителях. О приятелях и подружках. Во-вторых, выясняй самые малые детали и подробности из его жизни, ясно?

- Ясно, товарищ майор. Вы уходите? Я побуду тут еще немного. Помозгую, как вести разговор с фрицем.

Пургин ушел, а Волков остался докуривать папиросу. Задумался. Все так же стремительно летали над озером чайки, далеко разносились их резкие голоса. Танковая колонна наконец-то отгромыхала, но вот еще один танк показался на узкой улице, - отстал, что ли? - рыкнул, резко затормозив правой гусеницей, развернулся и, кромсая мягкую землю, направился к берегу озера. Затих, качнув длинным стволом орудия. Четверо танкистов вылезли из машины и, шумно переговариваясь, двинулись к озеру. Один из них взглянул на Волкова и, замедлив шаги, удивленно воскликнул:

- Седой, ты?!

- Герка?!

Они обнялись. Это был Рогов, школьный приятель Володи, задавала, драчун, второгодник. Герка схватил его, стиснул сильными руками, захохотал, пахнув в лицо прогорклым запахом махорки.

- Гляжу: башка белая! Морда знакомая! Вот это да! Ты? Живой? Живой, черт! А я с Ленкой переписываюсь, - помнишь Ленку? Она медсеструха. Нашего брата, покалеченного, с поля боя таскает.

Рогов не говорил, а кричал: танкисты все орут, привыкли кричать в танке.

- Ты где? Все в разведке?

- Все там! - отчего-то вдруг закричал в ответ и Володя. - А ты прямо железный. Ну и ручищи! Куда катите?

- Помнишь, в Ленинграде мечтали, что до проклятой Германии доберемся? - Рогова окликнули. Ополоснув лица и руки, танкисты уже возвращались к танку. - Иду! Так вот: пройдет немного времени... Глядишь, и встретимся где-нибудь в Кенигсберге, а?

Герка ринулся к озеру, сволок до пояса комбинезон, скинул гимнастерку и, не разуваясь, шагнул в воду, загреб ее широкими, черными от машинного масла ладонями, начал плескать на себя. Захохотал: хорошо! И, одеваясь на ходу, побежал к машине, легко вспрыгнул на гусеницу, потом на башню.

- До встречи в Германии - крикнул Володя.

- А Нинка-то, Пескова, где? - Танк взревел двигателем. - Что? В госпитале? Увидишь - привет передавай от меня!

Машина круто развернулась и, выбрасывая из-под гусениц комья земли, рванулась к дороге. Рогов еще что-то кричал, но Володя не разобрал из-за грохота танка слов, махнул рукой, улыбнулся: вот так встреча!

Постоял немного, взглянул на часы. До встречи, Герка! Посуровел лицом и, застегивая воротник гимнастерки, направился в разведотдел. Курт Хейле... Восточная Пруссия. Кто знает, не доведется ли ему на время стать инстербургским гимназистом?

В тот же день. Расположение фронтового госпиталя

- Итак, представление начинается! Ап!

Нина сделала стойку. Мостик. Крутой- крутой - затылок почти у самых пяток. Распрямилась, с разбегу прошлась «колесом», а потом, сильно оттолкнувшись, сделала сальто назад. Сальто не очень-то и получилось - не докрутила. Еще чуть - и трахнулась бы прямо на затылок, все же столько лет без тренировок.

- Нинка, ты чудо!

- Нинка, да ты действительно циркачка!

Девушки, санитарки и медсестры, собравшиеся в этот погожий денек на берегу тихого лесного озера, аплодировали, смеялись, а некоторые с откровенной завистью смотрели на гибкую, сильную фигурку Нины. Лето стояло жаркое, и когда выдавался час-полтора свободного времени, девчонки обычно приходили на это озеро, с прохладной, слегка коричневой водой. Здесь можно было позагорать, искупаться, заняться мелкими постирушками, побыть вдали от мужчин, от их плоских шуток, бесконечных ухаживаний, побыть в своем, девчоночьем кругу. Вместе с санитарками и медсестрами на озеро ходили и выздоравливающие девчата из госпиталя - связистки, телефонистки, радистки - милые, славные девчушки, вчерашние школьницы, волею общей для всего народа судьбы оказавшиеся на фронте и в силу различных обстоятельств - в госпитале.

- Песко-ова! - послышалось в лесу.

- Не ходите сюда! Ай, ой... мы раздетые! - всполошились девчата и начали хватать свои вещички, прикрываться. - Нинка, тебя!

Затрещали кусты, и среди зеленых веток показалось веселое, любопытное лицо выздоравливающего радиста Пети Иванюка.

- Отвернись! Дай юбку застегну.

- Пескова-аа! - весело крикнул Иванюк, зыркая глазами во все стороны. - Ух!

Девчата с визгом, поднимая фонтаны брызг, бросились в воду. Плеск, хохот, притворно испуганные вскрики. Широко улыбаясь, разведя руки, будто приготовившись обнять всех разом, Петя остановился на берегу озера и, делая вид, что не замечает Нину, проревел на весь лес:

- Пескова-аа! К начальству-у-у! Песко...

Ком ила влепился ему в лицо. Второй, как снаряд, пролетел возле уха, третий попал в затылок.

- Сдаюсь! - паренек, дурачась, поднял руки вверх.

- Петенька, иди к нам Петька, ныряй, - верещали девчата. - Мы тебя выполощем!

- Ах вы, милые проказницы. Припомню я вам эту теплую встречу! - ворковал радист, ополаскивая лицо. - Нинка, за мной! Приказано разыскать и привести...

Литва, местечко Пуня.

Володя выпрыгнул из кузова «доджа», подхватил свой рюкзак и огляделся. Машина стояла возле двухэтажного, с островерхой крышей дома. Торчала высокая труба. Высился могучий, сложенный из камней- валунов забор-стена. Вязы с лохматыми кронами. Автоматчик у калитки.

- Держи! - окликнул его хрипловатый басок. Володя повернулся и ловко поймал рюкзак. - Молодец! Есть реакция.

На землю соскочил крепкий, коренастый парень. На смуглом лице весело щурились яркие темно-карие глаза, из-под пилотки торчал вихор. В расстегнутом вороте гимнастерки виднелся треугольничек тельняшки. Он забрал у Володи рюкзак, а из автомобиля, как медведь из берлоги, вылезал тем временем высокий, неповоротливый на вид разведчик. Он был таким тяжелым, что «додж» накренился, когда парень перекинул ножищу через бортик кузова и встал на колесо.

- Машину поломаешь! - крикнул шофер.

Разведчик улыбнулся, выволок из кузова необъятных размеров, сшитый, видимо, собственноручно из плащ-палатки рюкзачище, поставил его на землю, наклонился, подхватил машину за кузов и приподнял ее. Шофер ахнул. Парень засмеялся и, оставляя на сырой земле глубокие следы, затопал к дому. Это был Федя Крохин, подрывник.

Стукнула калитка. В одном из окон особняка мелькнуло чье-то лицо. Володя шел следом за «моряком», как он мысленно прозвал парня в тельняшке, с любопытством осматривался, а тот шагнул в полутемную прихожую и толкнул первую дверь направо. Володя вошел следом и кинул свои рюкзак на койку возле окна. Моряк хмыкнул, снял рюкзак и положил свой. Володя нахмурился, пожал плечами, - он не привык к такому обращению - шагнул к конке, но моряк предостерегающе глянул ему в лицо, сжал кулак: назад, пацан! Володя замер. Не хотелось ссориться, но и обид прощать он не привык. В это время вошел Крохин. Он поставил в углу свой огромный вещмешок, осмотрелся и неторопливо направился к возбужденно пыхтящим парням, положил свои тяжелые руки им на плечи. Сжал пальцы. И тот и другой охнули. Крохин сжал пальцы сильнее.

- Знакомьтесь, - сказал он. - В машине-то было не до того. Ну-ка, петухи: быстро!

- Николай Прокопенко, - засмеялся моряк. - В недалеком прошлом - моряк-рыбак с Черного моря. А ты? А кумпол чего белый?

- Седой, - Володя пожал широкую ладонь моряка. - В Ленинграде, в блокаду побелел. А это - Федя Крохин, Кроха. Мы с ним уже в трех операциях были вместе: великий мастер взрыва.

- Ладно уж, Вовка, - проворчал Крохин. - Может, пожуем чего? Что за разговоры на пустое брюхо?

Еще кто-то приехал. Вскоре дверь шумно распахнулась, и в комнату стремительно вошел высокий, угловатый, с резко очерченным лицом мужчина. Крупный горбатый нос, нависшие брови, из-под которых остро смотрели небольшие, широко расставленные глаза, делавшие вошедшего чем-то похожим на куперовского «следопыта». Он кивнул всем сразу, встретился со взглядом Волкова и кивнул ему отдельно, улыбнулся, едва раздвигая узкие губы. Буркнул:

- Грачев Павел. - Сунул под свободную койку рюкзак, протянул Володе руку: - Привет, юноша. Однако много воды утекло с нашей последней встречи. Жив?

- Привет, Паша. Ровно три месяца назад мы...

- Ровно три месяца и три дня, - подумав немного, поправил разведчика Грачев. - Ну что ж, рад тебя видеть, дружище. Пойду покурю.

- Великий мастер снимать охрану или брать языка, - сказал Володя, с уважением посмотрев ему вслед. - Страшной воли человек.

- Все у тебя великие мастера! - засмеялся моряк.

Со двора послышались женские голоса и плеск воды. Ага, вот и радисточки появились! - Он выглянул в окно и, удивленно присвистнув, поманил Володю: иди сюда. Одна из девушек лила из ковшика воду. Вторая мыла лицо и руки. - Какая девчонка! Та, что моется.

Это Сойка. Нина Пескова. Выдающаяся радистка.

- Сойка? И тоже - выдающаяся?! Кончай травить.

Чего травить? С ней мы в школе учились, блокаду Ленинграда пережили. - И он крикнул:

- Нина!

Девушка вытерла лицо, оглянулась и, радостно вскрикнув, махнула рукой: «Вовка?! Я сейчас!» Радистка, которая лила ей воду из ковшика, обернулась. Это была Зоя.

- Волков! Подходи, получай барахло и оружие. Держи: куртка маскировочная с капюшоном - одна, комбинезон - один, ботинки - одна пара, носки шерстяные - две пары. Фуражка фрицевская с козырьком - одна...

- Кэпи называется, - сказал Володя, надевая фуражку. - Очень удобная штука. Большой козырек хорошо прикрывает глаза от солнца... Такие носят альпийские стрелки и гренадеры. И куртки тоже. Где добыл, старшина?

- Секрет фирмы, - усмехнулся пожилой усатый старшина, польщенный замечанием разведчика: - Складик мы одни разыскали, фашистский, чего там только нет... Держи: перчатки - одна пара, автомат ППШ, патроны - пятьсот штук.

- Всего?!

- Пока пятьсот, а там видно будет, понял? Пистолет «парабеллум» и сто патронов к нему. - Гранаты. Какие берешь, РГД или «лимонки»?

- Конечно, «лимонки».

- Держи: четыре. Нож и компас ручной.

- Не надо, у меня есть свои.

- Как хочешь. Распишись вот тут. Крохин, подходи. Держи: куртка, комбинезон и чепчик. Подбирали самое большое. Ботинки еле-еле добыл. Носи! Чудо века - сорок восьмой размер.

- Братцы, неужели сорок восьмой? Ну и лапа! Слон! - оживились разведчики и окружили Федю, невозмутимо примерявшего свою редкостную обувку.

С шутками и смехом разведчики получали обмундирование, оружие, патроны и уходили в дом.

Конец июля. Пуня.

Они приехали в поселок под вечер - ответственные сотрудники разведотдела, полковник и его заместитель, которого Пургин раньше не видел. Позвав Пургина, все трое направились в одну из пустующих комнат дома.

- Загорел, майор, - сказал полковник. - Будто с курорта. И похудел. Много бегали? Это хорошо, там вам придется немало походить. Докладывайте о результатах подготовки группы разведчиков для выполнения задания.

- Отобранные в группу люди - физически крепкие, выносливые и опытные бойцы, - доложил Пургин. - За все время подготовки ни один не стер, не набил себе ноги. Огневая подготовка проводилась каждый день, стрельба, преимущественно, по целям из автоматов и пистолетов. Результаты удовлетворительные. Каждый день - отработка приемов самообороны и нападения, захвата языков и ликвидации часовых. Все разведчики умеют работать с картой и компасом на местности, обучены разжиганию бездымных костров.

- Как радисты?

- Все специалисты высокого класса. Неоднократно проверены в боевых операциях. Качество работы на ключе хорошее, радиостанцию «Север» знают в совершенстве.

- Отлично. Моральное состояние товарищей?

- Высокое. Все полны решимости выполнить любое задание.

- Полны решимости? Но этого еще мало для того дела, которое всем вам предстоит сделать. Я вас слушаю, майор.

- У каждого из разведчиков есть свои личные счеты с фашистами. У Грачева погибли на фронте отец и пятеро братьев, у радистки Песковой фашисты на ее глазах убили отца. Волков мальчишкой был в Ленинградской блокаде, всех родных там похоронил... Каждого знаю лично, почти со всеми участвовал в разведывательно-диверсионных операциях.

- Вооружение? Что берете с собой?

- Автоматы ППШ, бесшумные карабины, немецкие автоматы «шмайссер», пистолеты системы «парабеллум». Полагаю необходимым иметь в группах и немецкое оружие. Во-первых, легче будет на месте разжиться патронами, во-вторых, форма у нас трофейная, немецкая, так что...

- Хорошо, майор, - кивнул полковник. - Слушайте приказ. Вам необходимо сегодня же разбить разведчиков на две группы, по шесть-восемь человек в каждой. Одну из них возглавите вы, она получает наименование «Пурга», вторую - капитан Грачев. Называться она будет «Буря». Вы со своими бойцами отправляетесь первыми, спустя день-два - группа Грачева. Все ясно? Завтра - день подготовки к вылету, а вечерком, майор, разрешаю устроить вечернику, что ли... Пускай ребята повеселятся, песни попоют, потанцуют. А сейчас, подсаживайтесь к столу - обговорим кое-какие детали.

- «Был день осе-енний... и листья грустно опада-али-и...» - сиплый голос певца, - пластинка была заигранной, - разносился под низкими сводами комнаты. Стол с едой был пододвинут к одной стене, вдоль других расставлены скамейки и стулья. Последний вечер на своей, родной земле... Вернутся ли они с задания?.. Володе было немного грустно, но он бодрился, весело кивал входящим в комнату разведчикам, улыбался, шутил и, время от времени поглядывая на дверь, крутил ручку патефона: где же девчонки?

Хлопала дверь, ребята появлялись один за другим. Володя уже со всеми был хорошо знаком, но сейчас он с особым вниманием вглядывался в лица: с кем-то из них предстоит лететь на задание? Наклонившись, шагнул через порог Федя Крохин, улыбнулся Володе и тем парням, кто уже был в комнате. Быстро сориентировавшись, двинулся к столу. Половицы заскрипели под его тяжелыми шагами. Окинув тарелки теплым взглядом, Федя сел и приступил к сооружению праздничного бутерброда - положил на большущий кусок хлеба шмат сала, а сверху кругляк колбасы, подмигнув при этом Володе, и тоже поглядел на дверь, поджидая радисток. Ага, вот и «великий знаток поэзии», как его прозвал Володя, - тихий, спокойный парень Саша Петров. Пожалуйста, на танцы - и с книгой под мышкой! Лицо у Саши широкое, добродушное, с темными, пушистыми усами под несколько приплюснутым носом. Всего «Онегина» наизусть знает!

Вслед за ним, широко распахнув дверь, в комнату ввалился Коля-моряк: лицо красное, глаза блестят, явно где-то на радостях принял сотню-две граммов водочки. Улыбаясь, Коля раскланялся со всеми, прошелся с воображаемой дамой по комнате, выделывая замысловатые коленца, и бухнулся рядом с Викентием Бубнисом на скамейку, обняв литовца за плечи: «Хорошо жить, братишка!» Бубнис, как обычно, исподлобья глянул на него и ничего не сказал. Викентий вообще не отличался словоохотливостью, больше молчал. Что-то добродушное, медвежье было в его сильной, мускулистой фигуре и густо заросшем курчавой, золотистой бородой лице. И кличка у него была подходящая, уже лучше и не придумаешь: Медведь. Жил до войны Бубнис в приграничном с Германией городке Вирбалнсе и, как скупо рассказывал, в поисках работы исходил всю Восточную Пруссию. Надежный, ценный для разведки мужик, хорошо бы с ним оказаться в одной группе.

Дымя папироской, по комнате расхаживал Павел Грачев. Вот он направился в дальний ее угол, где, пристроившись у стола, расставлял на доске шахматные фигуры Геннадий Архипов, Генка-страх. Его стянутое бугристыми рубцами шрамов лицо действительно в первый момент могло испугать любого, поэтому Архипов не любил быть в центре внимания. Сядет где-нибудь в углу, уткнет острые локти в колени и замрет, сунувшись изуродованным лицом в ладони. А красивый, видать, был парень: большие, серые глаза, широкие брови, да уж, кому как повезет на войне!

- А вот и мы! - в дверях стояли Нина и Зоя.

Володя ахнул, Коля-моряк захлопал в ладоши, остальные ребята шумно поднялись со скамеек: какие девчонки сегодня красивые, вот это боевые подруги! Нина была в голубом платье и черных лакированных туфлях, а Зоя, как цыганка, закутана в цветастую шаль.

Оттолкнув Колю Прокопенко, Володя подскочил к Мине, девушка шагнула ему навстречу и положила легкую руку на плечо.

- Ниночка, принцесса ты наша цирковая, второй танец за мной, - попросил Коля и, опережая других, повернулся к Зое: - Мадам, старый морской волк приглашает вас на танго.

- Всю жизнь мечтала! - воскликнула Зоя. - Но вначале погадаю. Дай твою ручку, моряк. - Коля хмыкнул, но подчинился. Сведя брови, Зоя стала рассматривать его ладонь: - Так-так, морячок... Дальняя, опасная дорога ожидает тебя, милый, но будет она тебе удачной и счастливой.

- А мне? - Федя протиснулся сквозь толпу окруживших Зою ребят, выставил свою широченную, как саперная лопатка, ладонь. - Зоинька, ну-ка вглядись внимательно.

- И тебя, милый, ждет дорога, - проворковала Зоя, стреляя чернущими глазами. - И тебя, парнишечка, ожидают удача и счастье, но вот с пропитанием в той дальней дорожке будет туго. Так что не теряйся, милый!

«...Был день осе-енний...» - сипела и постукивала пластинка. Володя неумело топтался, пытаясь попасть в такт музыке, заглядывал Нине в глаза. Голова у него слегка кружилась.

- Мне кажется, что я тебя тысячу лет не видел, - заговорил он тихо. - Нин, я так скучал. Ведь четыре месяца, как мы расстались... Когда тебя ранило? Что с тобой произошло?

- Много чего со мной было, Володенька, всего не расскажешь, да и зачем? Ну-ка, дай я тебя поведу, хорошо? И раз-два-три... Весной в окружение попали, тогда-то меня и ранило в ногу... И раз-два-три... больше суток провалялась в болоте, думала, конец, чуть пулю себе в сердце не пустила... - Володя замер: «Ты?!» Нина грустно улыбнулась, провела ладонью по его волосам. - Я. А ты, как был мальчишкой, так и остался.

- Какой же я мальчишка? - обиделся Володя и оглянулся на громкие голоса: Костя Крапивин, красивый, стройный парень, пытался уговорить моряка, чтобы тот позволил ему потанцевать с Зоей, а «цыганочка» хохотала и, не теряя времени, уже всем сумела предсказать дальнюю, опасную, но удачливую дорогу.

Володя вновь задвигался в такт мелодии, ткнулся Нине лицом в плечо, еще что-то хотел ей сказать, но Коля Прокопенко хлопнул его по спине:

- Сержант, ваша вахта кончилась! Ниночка, прошу... Ах, эти листья, - пропел он басом.

Пластинка была одна-единственная. Танго - на одной стороне, песенка в ритме фокстрота про чье-то неудавшееся свидание: «С утра побрился и галстук новый, в горошек синий, я надел...» - на другой. Все падали и падали грустные осенние листья, все путал место свидания парень в новом галстуке. Разведчики курили, Федя жевал огромные бутерброды и крутил ручку патефона. Поскрипывали половицы, не танцевала, а летала по кругу Зойка, взметывались края ее цветастой шали. А моряк-то! Володя ревниво наблюдал, как Коля Прокопенко, тесно прижимаясь к Нине, что-то нашептывает ей на ухо. Ну прилип! Хоть бы оказался Колька в другой группе! Усилием воли он отвернулся и стал с завистью следить за легкими, мягкими, какими-то кошачьими движениями Кости Крапивина: как танцует! Лицо у Зои горело, черные глаза влажно поблескивали, она то и дело бросала обеспокоенные взгляды на дверь, и Володя догадался: Пургина ждет. Уже все приметили, что между командиром и радисткой существуют сложные отношения... Вот бы и у них с Ниной такие возникли!

Читал, придвинувшись к лампе, Саша Петров, передвигал фигуры по шахматной доске Генка Архипов, дымил папироской, щурил светлые, холодные глаза Грачев. «Му, Колька, затанцует он Нину!»

У Володи испортилось настроение. За две так быстро пролетевшие недели они и поговорить-то ни о чем толком не успели. Что ни день, то броски на десять-двадцать километров, отработка учебных заданий в сложнейших условиях. Дотащишься до дома и в койку. Володя опять хмуро посмотрел на Нину, тоже хороша, могла бы и сама сказать этому нахалу: «Хватит с вас, потанцую-ка с Володькой Седым». Ишь, разошелся моряк, изогнулся, чуть не на весу ее держит, да еще ногами кренделя какие-то выделывает.

Федя подналег на ручку патефона и послышался треск. Сломал, бегемот! В это время в дверь заглянул Пургин, поманил Зою пальцем. Костя Крапивин раскланялся с ней и руку, как настоящий джентльмен, поцеловал. Ругал Федю Коля Прокопенко: «Силищу девать некуда. Какой вечер испортил!», а Володя торжествовал - ну все, конец танцулькам и его страданиям. Больше он такого не допустит!

- Летная погодка, Зоя, - сказал Пургин, когда они вышли на крыльцо. - Это во-первых, а во-вторых...

- Улетаем? Когда?

- Завтра. Мы отправляемся первыми.

- «Мы»? Значит, я - в твоей группе?

- Зоинька, со мной радистом полетит Иванюк Петя, а ты будешь в другой. Парни приметили, что мы... что между нами... В общем, так будет лучше. Если судьба - там, в Восточной Пруссии, встретимся. Это, Зоя, во-вторых.

- Что ж, майор, обрадовали! - сердито сказала Зоя и резко отвернулась. Пургин обнял ее. Девушка прижалась щекой к его руке, прошептала: - Толик, каждую минутку я буду думать о тебе, а ты обо мне. Прошу тебя, и тогда мы всегда-всегда, как бы далеко ни были друг от друга, будем вместе.

А о выполнении ответственного задания кто за командира думать будет? - засмеялся Пургин и поспешно добавил: - Хорошо, Зоинька, буду думать и о тебе, родная. Удачи вам всем.

...3-й Белорусский фронт обладал по сравнению с противостоящим ему неприятелем некоторым превосходством в силах. Немцы тогда имели в Восточной Пруссии: пехотных дивизий 11 и танковых - 2, танковых бригад - 2, кавалерийских бригад – 2, а всего 17 соединений. В составе 3-го Белорусского фронта насчитывалось: стрелковых дивизий - 40, танковых корпусов 2, танковых бригад - 5. Итого - 47 соединений. Надо однако иметь в виду, что численность личного состава в пехотных дивизиях противника значительно превышала количество людей в наших стрелковых дивизиях. Боевые возможности советских танковых корпусов и танковых дивизий немцев были примерно одинаковы...

Из воспоминаний С. М. Штеменко, начальника оперативного управления Генерального Штаба Советской Армии.

«...В течение 1942-1944 годов мы произвели несколько десятков боевых вылетов в районы Восточной Пруссии по заброске разведчиков в тыл врага (Инстербург, Кенигсберг, Алленштайн и др.). Все задания выполнялись в ночное время. Сложность заданий состояла в том, что на большом расстоянии от линии фронта мы обязаны были доставить разведчиков к месту назначения с большой точностью.

Приходилось летать без средств навигационного обеспечения, не имея данных о ПВО противника, поэтому мы нередко попадали под огонь истребителей и зенитных средств врага. Были случаи, когда приходилось возвращаться на свою базу, как говорится, на добром слове: так самолеты бывали изрешечены снарядами».

Из воспоминаний гвардии полковника В. П. Солодова, бывшего штурмана специальной авиагруппы при штабе Северо-Западного (Прибалтийского) фронта.

26 июля 1944 года. Аэродром. 2 часа ночи.

«Студебеккер» рыкнул двигателем и затих. Приехали! Разведчики выпрыгивали на сырую после недавнего дождя землю, принимали из кузова груз, осматривались. В серебристой сумеречности летней ночи виднелся черный контур самолета. Итак, в полет. Уж скорее бы... Закурили. Тихо, озабоченно переговаривались. А холодит! Володя поежился, помахал руками: ишь, нервы разыгрались. Все ж не куда-нибудь летят, а в Германию!

К разведчикам подошли двое. Один в кожаном комбинезоне, второй - в плащ-палатке, под которой угловато обозначились погоны. Оба поздоровались. Ребята притихли, Федя даже бросил папиросу, затоптал ногой окурок. Тот, что в накидке, внимательно оглядев их, произнес:

- Командир группы Грачев и заместитель командира Крапивин, ко мне. Всем остальным построиться для инструктажа. Командиры - за мной.

«Направленец», так называли старших командиров разведотдела, которые давали последние инструкции группам и провожали их на задание, отошел чуть в сторону и достал из планшетки запечатанный конверт. Обратился к Грачеву:

- Погода хорошая, вылет разрешен. Вот приказ, Грачев.

- Посвети, Костя. - Грачев достал приказ из конверта, стал вслух читать: - «Приказываю. Ваша группа в ночь с 20 на 21 июля 1944 года на самолете Ли-2 должна направиться в тыл противника и выброситься с парашютом в районе северо-западнее местечка Меляукен. Местом сбора назначаю юго-восточную окраину лесною массива Мейхельнвальде, 12 км северо-западнее Меляукена. Приземлившись, зарыть парашюты, выяснить обстановку и немедленно приступить к выполнению задачи. Первое: освещение оборонительных сооружений врага в четырехугольнике, ограниченном городами Лабнау, Гросс Скайсгиррен, Инстербург, Тапиау. Второе: розыск централизованных складов боеприпасов группы армий «Центр». Радиограммы передавать только изученным вами способом за подписью «Буря».

- Вот карта, - направленец подал Грачеву второй конверт, проследил, как тот положил его в свою планшетку, проговорил задумчиво: - М-да, ребятки, на трудное задание летите. В самый центр Пруссии. Где-то там спрятаны гигантские склады патронов, мин, авиабомб. И что ни пуля или снаряд -то чья-то погибель... М-да. Представляете: поднять бы всю эту прорву боеприпасов на воздух, а? Вдруг скоро в наступление двинемся? Маленькая ваша группка, Грачев, но какое может громадное дело сделать, от скольких советских парней и девчат смерть отвести! - Направленец помолчал немного и, меняя тон, коротко, сухо проговорил: - Все силы, мастерство, смелость, хитрость, капитан Грачев, отдать выполнению задания! Вопросы есть?

- Вопросов нет. Трудненько будет, но...

- А где это сейчас легко, а? - вмешался Крапивин. - Задание выполним. Линию осветим, склады разыщем! - скороговоркой, будто короткими очередями, выпалил он. - Может, нам самим рвануть складики? Вот была бы симфонийка!

- Делать только то, что приказано, - властно сказал направленец.

Они подошли к разведчикам, Грачев и Крапивин встали в строй.

- Друзья мои! Вы летите в тыл врага! - Заложив руки за спину, направленец медленно шел вдоль строя разведчиков. - Вам предстоит вести разведывательную работу на территории Германии, ребята! От ваших действий, отваги вашей в большой степени будет зависеть успех многих крупнейших - понимаете? - боевых операций и, в конечном итоге, разгром подлого врага, ребята! - Направленец смолк, остановился перед Инной. - Ну, о чем размечталась?

- О чем? - Нина улыбнулась, поправила золотистую прядку, выбившуюся из-под шапки. - Да вот представила себе, что мы уже выполнили это задание. Вернулись назад и даже награды получили. Здорово, да? И еще...

- Нинка, - дернул ее за рукав Володя. - Понесло тебя!

- Отстань! И празднуем мы нашу победу, а вы, товарищ направленец, выполняете мою личную просьбу.

_- Что за просьба? Какой обелиск в вашу честь поставить? Золотой? Поставим.

- Да нет, не надо памятников, но уж если вернемся живыми, то победу бы отпраздновать в старинном замке. И чтобы в камине огонь горел, и стол был громадный, и свечи... Уж простите, хочу, чтобы красиво было, как у Вальтера Скотта.

- Выполните задание, ребята, будет такой ужин в замке! - громко и весело сказал направленец. - Есть еще вопросы? Пожелания? Тогда: успеха вам! Инструктор, приступайте.

- А теперь, герои, слушайте меня, и повнимательнее.

Инструктор вглядывался в лица разведчиков, смутно белеющие в сумраке ночи, будто пытался запомнить их на всю жизнь. Какие все еще зеленые мальчишки, какие милые, такие хрупкие на вид девчушки... Вздохнул. Инструктору было двадцать девять лет, и он казался самому себе уже далеко не молодым, достаточно зрелым человеком. А эти? Что ожидает их? Уже два года «возил» инструктор разведчиков в тыл врага и знал, какая необыкновенно сложная и опасная работа ожидает этих ребят. Случалось, и вывозил оттуда искалеченных, изрешеченных пулями. А многие навсегда остались там, на вражеской земле...

- Итак, ребята, внимание. Первым заходит в самолет тот, кто самый тяжелый... Отставить разговорчики!

- Я, наверно, - буркнул Крохин, - центнер во мне. Без груза.

- Да, не обидел бог. Ну-ка, топай на правый фланг, выпрыгивать из самолета будешь последним. А первым самый легкий разведчик... Р-разговорчики, ребята!

- Это, наверно, я, - сказала Нина. - Я самая изящная.

- Самая изящная прыгает первой, - продолжил инструктор. - Не подкачай, милая. Задержишься - толкну в спинку. Итак, ребятки...

- Может, мы уже полетим?

Инструктор был терпелив и спокоен. Он уже всякого насмотрелся за несколько лет нелегкой своей работы и понимал, что эта хорошенькая болтушка не хулиганит, а просто нервничает. Знает, куда летит и что, может, эта ночь - самая последняя ее ночь на Родине. Улыбнулся.

- А потом вы, Нина, - ведь так вас звать? - вы подходите к двери и без разговоров и вопросов хватаетесь за трубу-поручень. Все ясно? А...

- ...а второй кладет мне руки на плечи, прижимается вплотную, да не очень! а за ним - третий...

- Я буду вторым. И точка! - Оживился Коля-моряк.

- Еще чего не хватало! - возмутился Володя. - За Ниной иду я.

- Отставить разговоры! - притворно сердито крикнул инструктор. - Вольно! Пять минут на курение, окончательную подгонку снаряжения и... послушайте, что вы делаете?

- Рву цветы, - сказала Нина. - Возьму с собой...

- А я никогда не беру с собой в тыл мясные консервы, - Саша Петров вынимал из рюкзака банки со свиной тушенкой. - Вам, летуны. Примите и восславьте дающего!

- И я. Жратву и у фашистов добудем. - Коля-моряк выкинул из рюкзака несколько банок. - Мясо - продукт для организма вредный,

За минуту на траве образовалась гора банок свиной тушенки и сгущенного молока. Инструктор и направленец не возражали: знали, в такую минуту никакие уговоры и приказы уже не помогут.

- Мужики, мешочка у вас лишнего не найдется? - спросил Крохин у инструктора и стоящего возле него механика. - Мужики, мой организм постоянно требует пищи. Заберу я это, а.

- Кроха, парашютик лопнет, - сказал Коля. - И оверкиль.

- Переживай за себя, мореплаватель. Выдержит парашютик.

- Пускай берет, - сказал инструктор. - На посадку, ребята!

Наконец-то! Выстроившись цепочкой, разведчики один за другим начали подниматься в самолет. Нина, шутя, споткнулась на лесенке, и Володя подхватил ее, за ними вошла в самолет хмурая Зоя. С момента отправки группы Пургина у нее было тяжелое настроение: прощание было коротким, торопливым, даже поговорить ни о чем не успели, хотя о чем и говорить-то? Зоя закусила губу: не включил ее в свою группу! Трижды отправлялись на задание вместе, а теперь... Что-то случилось? Разлюбил? Петьку Иванюка взял! Ах, Толик, Толик. Противоречивые чувства боролись в ней - она и ненавидела его, и любила, и беспокоилась: как-то они высадились? Живы ли?.. Казалось, будь она рядом с ним, и все бы устроилось, и ей было бы спокойнее и ему, а уж если смерть бы настигла, то обоих сразу...

Они входили и неуклюже рассаживались по металлическим скамейкам, неповоротливые от грузов: тяжеленный рюкзак горбом впереди, парашют горбом позади. Автоматы. Карманы комбинезонов округло бугрились: в одном запасная кассета для автомата, в другом пара «лимонок». На ремнях по две фляги: в одной - вода, в другой - продукт номер шестьдесят один, водка. Распахнув на груди куртку, чтобы был виден краешек выцветшей тельняшки, ловко поднялся в самолет и устроился рядом с Володей Коля Прокопенко. Осмотрелся, подмигнул: «Отдать швартовы!» И тот ответил ему улыбкой - с моряком нигде не заскучаешь!

- Быстрее, быстрее! - Поторопил разведчиков инструктор.

- Занимать места согласно купленным билетам! - добавил Коля.

Топот ног, мягкое вздрагивание и покачивание самолета. Взревели двигатели, и машина покатила по неровному, кочковатому полю к взлетной полосе.

Полетели. Темная, спящая неспокойным тревожным сном земля ушла вниз. Большие и яркие, покачивались в черно-фиолетовой глубине неба звезды. Порой они исчезали, будто задернутые шторкой - это прикрывали их неплотные, разреженные летние облака. Нина повертела головой, зевнула, опустила голову на плечо Володи. Дремала, склонив голову к плечу Крапивина, Зоя, прикорнул возле нее Коля Прокопенко. Прямой, лицо, словно вырубленное из камня, сидел с закрытыми глазами Грачев. Почувствовав взгляд Володи, шевельнулся, медленно новел в его сторону головой. Жевал горбушку хлеба Федя Крохин.

В смутном свете тусклых лампочек лица разведчиков казались желтыми, с черными провалами глазниц, похожими на грубо вырезанные из дерева маски.

С полчаса полет проходил спокойно, но вдруг машину сильно качнуло, послышался трескучий грохот, и Володя закричал Нине в ухо:

- Зенитки лупят! Слышишь разрывы? Фронт пролетаем!

- Вижу. Ой, только бы не попали! Только б не попали!

- Спокойно! С мест не вставать! - приказал инструктор. Он вышел из кабины пилотов и, схватившись руками за трубу, укрепленную под фюзеляжем, заглянул в иллюминатор. - Все уже. Пронесло.

- Нина, гляди, - Володя постучал пальцем по стеклу: - Прошли фронт.

- Далеко внизу, словно вспыхивали и затухали угли, орудия стреляют. А вот забила малокалиберная счетверенная зенитная установка, и ярко-зеленая трасса снарядов сыпанула в их сторону, но не дотянулась, ушла куда-то за корму самолета. Володя отер ладонью вспотевший лоб.

Сообщение Восточно-Прусской службы воздушного наблюдения (Люфтендиенст). 3 часа 57 минут

«В три часа пятьдесят пять минут границу Рейха в районе Вирбалиса пересек транспортный самолет неизвестной принадлежности. Высота - пять тысяч метров, скорость - четыреста пятьдесят километров в час, направление - район северо-западнее Инстербурга».

«Командиру авиасоединения «Шверин». Поднять в воздух два дежурных ночных истребителя с целью поиска и посадки или уничтожения неопознанного самолета. Районы поиска - треугольник: Тильзит-Лабнау-Инстербург. Оперативный дежурный 6-го воздушного флота».

По тому, как поутих рев двигателей, и стало закладывать в ушах, Володя понял, самолет резко пошел на снижение, и опять прильнул к иллюминатору. Внизу виднелись темные ершистые контуры лесов, более светлые пятна полей, остро сверкнула лунным отсветом извилистая жила реки. Огонек. Поселок вроде бы - острым штырьком торчит шпиль кирхи. Самолет опускается все ниже. Еще поселочек. Черепичные крыши, блестящие под луной, как холодная рыбья чешуя... Рядом заглядывала в иллюминатор Нина.

- Приехали! - крикнул Володя. Восточная Пруссия! Вот отсюда они к нам и пришли! Понимаешь?..

Нина кивнула: да-да, понимаю! Вот она какая - чужая, ненавистная вражеская земля. От нее, как показалось девушке, исходили пугающий холод и угроза. Сердце вдруг сжалось от ноющего любопытства и страха. Нина схватила Володю за руку и сжала что было сил. Тот удивленно поглядел на нее, а она облегченно вздохнула, улыбнулась и отпустила его руку: «Это я просто так. Все хорошо».

Инструктор прошел в корму самолета - там возле двери уже ждал его механик Вдвоем они сняли с петель дверь, и тугой, холодный поток воздуха загулял по салону. Замелькала над входом в пилотскую кабину белая лампочка, взревел ревун. «Приготовиться!»- крикнул инструктор. Десантники зашевелились, поднялись со своих сидений, протянули сжатые кулаки с карабинчиками вытяжных фал. Инструктор взял у Нины карабин, застегнул его на трубе, девушка подошла к двери, схватилась за скобу, выглянула и отшатнулась: страшно! Володя встал позади, положил ей руки на плечи, прижался к ней всем телом, за ним встал Костя Крапивин и остальные разведчики. Нина оглянулась, и вдруг ей стало весело как они все сейчас похожи на многоногую, толстую гусеницу! И тут же краем глаза уловила вспышку зеленой лампочки.

- Поше-ел! - послышалась резкая команда.

Гусеница шевельнулась, Нина отпустила руки и нырнула в зияющую, залитую лунным светом пустоту. Седой шагнул следом, посыпались вниз и остальные десантники.

Самолет будто подбросило вверх и вперед, поток воздуха ударил в лицо, и Нина на мгновение задохнулась, а потом почувствовала сильный, резкий рывок и услышала над головой выстрел, парашют раскрылся. Земля перестала вращаться, медленно наплывала снизу. Справа, за лесом, голубым блюдом сияло озеро, слева виднелся крутой изгиб реки и лес на другой стороне, а внизу - поля и строения. Поселок? Хутор?.. Да-да, кажется, хутор! Большой кирпичной кладки дом под черепичной крышей и рядом еще несколько строений, образующих замкнутый четырехугольник с внутренним двориком. В одном из окон дома горел свет, и Нине показалось, что кто-то разглядывает ее оттуда. Страх охватил ее, она осмотрелась: где же товарищи? Один из парашютов виднелся несколько впереди и ниже нее, наверное, Володи, а слева уплывали вниз еще два серебристо-голубых в лунном свете купола. Земля неотвратимо приближалась. Только бы не занесло на хутор, лишь бы опуститься в лесу, да не на деревья, а на полянку бы какую!

- Володя-а! - крикнула она, сама не зная зачем. - Вовка-а!

Вот сейчас, сейчас... Нина окинула взглядом сужающийся горизонт: на востоке уже виднелась розовая полоска зари, а ее, кажется, относит от хутора в лес. Стремительно надвигались вершины сосен, темные шапки их крон, и девушка уловила острый запах смолы и земли. Как они быстро приближаются! Нина стиснула колени, вытянула, чуть согнув, ноги вперед и свела локти рук, закрывая лицо.

Послышался треск, ломкий хруст и шум жестких, будто металлических, цепляющихся за одежду, хлещущих и ломающихся веток. Нина вскрикнула и, проламываясь сквозь крону сосны, рухнула вниз. Рывок! Лямки стиснули тело, рюкзак с продуктами, патронами и питанием для рации невозможной тяжестью потянул к земле. Задыхаясь, девушка рвала пальцами застежки куртки, чтобы освободить стиснувший горло воротник. Расстегнула, вдохнула воздух во всю глубину легких и осмотрелась. Она зависла на дереве метрах в двух над землей.

4 часа 35 минут.

«Оперативному дежурному 6-го воздушного флота. Гросс Нойкуренский пост ВНОС зафиксировал неопознанный самолет, который на высоте три тысячи метров ушел в сторону моря».

«В штаб 6-го воздушного флота, оперативный отдел. Докладываю: экипажи самолетов ночной авиации «Мессершмитт-190» - бортовые знаки «23» и «27» - вернулись на аэродром. Самолет, нарушивший границы рейха, обнаружить не удалось. Командир авиасоединения «Шверин» Альфред Роде».

«Полундра! Кажется, эти чертовы летуны сбились с курса!» - подумал Коля Прокопенко, когда увидел под собой крыши построек хутора и лохматого пса на цепи в углу двора. Задрав башку, пес глядел на него и чесал задней лапой бок, а потом удивленно поднял уши торчком - мол, что за явление - и взлаял гулким, как из бочки, голосом.

Коля потянул что было силы одну из лямок парашюта в надежде, что его не донесет до хутора, и земля помчалась навстречу быстрее: при планировании скорость парашютиста немного увеличивается, а тут еще такой груз! Коля понял: нет, не миновать ему этого проклятого гнезда!

И Федя Крохин опускался на хутор. Он несся к земле, как чудовищный живой снаряд. Все же в самом центнер, в громадном рюкзачище - килограммов пятьдесят да еще этот дурацкий мешок с продуктами. «Может, перерезать лямки, бросить его? Бросить?! А кто их тут накормит? Нет, - подумал Федя, - погибать, так уж не на голодный желудок». Спустя мгновение он упал на крышу сарая. Посыпалась черепица, затрещали подгнивающие доски и стропила. «Приземлился!»

...Под ногами мелькнула высокая труба с флюгером в виде петуха, Коля поджал их, чтобы не зацепиться, и тотчас выпрямил. Невдалеке послышался глухой удар и вслед за тем звон ссыпающейся на камни двора черепицы. Быстро глянув вправо, Коля увидел, как один из десантников, пробив крышу, исчез в черной дыре, и как туда же поволоклись стропы, а затем и сам парашют. «Кто это?» - мелькнула мысль, но думать было некогда: несколько правее построек хутора он заметил зеленые грузовые машины. «Военные! Влопались, это уж точно!» Отпустив лямки парашюта, Коля дернул за шкертик, которым был прихвачен к телу автомат.

В то же мгновение стремительно наплыла снизу крыша. Разведчик страшно ударился о нее ногами, потом боком и заскользил с крутого ската, покатился, цепляясь руками за черепицу. «Влопались! - бушевало в голове. - Ух, черт, как влопались!»

- Ну, уж и не-ет... - зло, отчаянно выкрикнул он. Нет!

Лямки вдруг рванули с чудовищной силой, и он понял, что парашют зацепился либо за трубу, либо за скат крыши, и вот он висит, раскачивается, а до земли далековато. Шарахнешься с такой высоты со всем грузом - ноги переломаешь.

Да, Колька, попал ты в переплет! Но переживать некогда, надо что-то делать! Стиснутый лямками подвесной системы, ремнями рюкзака и автомата, Коля попытался расстегнуть замок, чтобы освободиться от парашюта, но тот не поддавался. В окнах дома загорелся свет, мелькнула тень - было видно, как человек с лампой идет к двери, бешено лаял, рвался с цепи пес. Ох, как влопались! Оставив замок. Коля потянул автомат - ремень его, прихваченный лямкой парашюта, туго скользнул по плечу. Напрягаясь до стона, Коля все же вытянул автомат под правую руку, взвел затвор и вдруг увидел, что нет диска. Видно, вывалился во время падения!

Стукнула задвижка. Вот и все: конец! Дверь распахнулась, и на каменные ступени крыльца вышла... Нет, такого Коля никак не ожидал!.. Высоко подняв керосиновую лампу и всматриваясь в сероватый сумрак наступающего утра, на каменных ступеньках крыльца стояла девушка в прозрачной кружевной рубашке. Золотистые ее волосы рассыпались по плечам. Прямо из постели выскочила! Теплый свет лампы будто стекал в широкий разрез рубашки по мягким округлостям едва прикрытой груди. Какая девчонка!

Все это длилось мгновение. Девушка ахнула и выронила лампу. Зазвенело стекло, хлопнула дверь. Зарычав, Коля перехватил рукой над головой стропы, выдернул из ножен острую, как бритва, финку и, потянувшись вверх, полоснул. И так скверно получилось - в этот именно момент парашют подался на метр-полтора вниз, и нож прошелся и по стропам, и по ладони, пальцам! Стропы тут же лопнули. Коля тяжело упал, повалился на бок. Вскочил: целы ноги, целы! И тут же увидел, как распахнулась дверь и через порог, выставив вперед автомат, шагнул мужчина. Был он в черных галифе, белой рубахе и босиком.

- Вер бист ду?! - выкрикнул немец. В голосе его слышались испуг и растерянность. И Коля понял почему: ведь все на нем, Кольке Прокопенко, немецкое. И кепи, и куртка. Вот она, удача! Прижимая левую, пораненную ладонь к груди, разведчик сунул правую руку в карман. Там лежал пистолет. Выручай, милый! Он сжал его широкую, рубчатую рукоятку и потянул из кармана, а немец опять крикнул:

- Вер бист ду?

- Ихь? Йа, йа! - прокричал Коля в ответ первое, что пришло в голову, и резко метнулся в сторону. - И точка!

Прогремела автоматная очередь. Из распоротого пулями вещмешка посыпались куски сахара. Колю отшвырнуло к стене, и немец подумал, наверно, что попал. Опустив автомат, он сбежал со ступенек и протянул руку, чтобы схватить парашютиста за плечо. Коля вытянул из тесного кармана пистолет и выстрелил в упор. Выронив оружие, немец плашмя, врастяжку упал на каменные плиты двора.

Чьи-то крики, собачий лай. Девушка, мелькнув белизной рубашки, метнулась из дома к немцу. Пес рвал цепь, плясал на задних лапах в углу двора. Дверь сарая распахнулась, и оттуда вышел весь усыпанный сеном и кажущийся от этого еще более огромным Федя. В одной руке он держал мешок с продуктами, в другой - легко, как игрушечный, автомат.

- Кроха, быстрее! - Коля сунул горящую ладонь под мышку, шагнул мимо девушки к выходу со двора. - Полный назад!

- Одна из створок ворот распахнулась, во двор качнулась серая фигура в шинели, мелькнул ствол винтовки - часовой! Коля поднял пистолет и нажал курок. Солдат рухнул, будто подрубленный. Коля перешагнул его, обернулся. Федя спешил следом, девушка сидела - возле убитого, тормошила его, отчаянно выкрикивая: «Хан-си! Ха-анси-и!..»

Володя опускался на полянку. Коснувшись земли, он спружинил ногами и упал на бок. Вскочил. Расстегнул лямки, освободил от ремня автомат и взвел затвор. Осмотрелся - вблизи никого. Скатав парашют, отбежал чуть в сторону и ножом начал вырезать пластину дерна. Невдалеке послышались выстрелы. «Неужели наших занесло на хутор? - подумал Володя. Опускаясь, он видел его постройки... Опять стреляют! Может, ребятам помощь нужна?»

Из глубины леса донесся крик сойки. Нина?

- Иду-у! - откликнулся он - таиться смысла не было, вон какая пальба идет! - и, присев, взвалил на себя тяжеленный рюкзачище. Как и все разведчики, Володя взял поменьше продуктов, зато побольше патронов... - Нинка, где ты?

- Да тут же я, зацепился парашют! Быстрее!

- Она раскачивалась на парашютных лямках, как на качелях, стараясь ногами и руками уцепиться за ствол дерева.

- Слышишь? Стреляют, - проговорила девушка сдавленным голосом. - Помоги же! Подставляй плечи.

- Это наши. Кажется, морячок и Федя свалились прямо на хутор! Ну что ты там копаешься?

- Держи меня, лечу! - Володя качнулся, потерял равновесие, и они повалились на землю. Нина вдруг расхохоталась, но тут же вскочила на ноги. Оба прислушались: кто-то идет. Володя метнулся к березе, приготовил автомат. Перебегая от дерева к дереву, к ним легкими кошачьими шагами приближался Костя Крапивин.

- Ну как вы? И меня чуть на хутор не занесло! - крикнул он. - Нинка, ищи остальных, а мы с Волковым глянем, что за пальба. Вот так увертюра у нас!

Оставив рюкзаки, они побежали на выстрелы и вскоре сквозь редкие деревья увидели поле, на котором высоко стояла рожь. Солнце уже взошло, и стебли ее золотисто сияли. От хутора бежали к лесу двое мужчин. Не стоило труда тотчас узнать их: таким громадным в группе был один Федя, а кряжистым, косолапым Колька-моряк. Бежал Прокопенко прихрамывая, и было видно, что ладонь левой руки он зажал под мышкой правой, в которой поблескивает пистолет. За ними, отстав метров на сорок, трусили трое мужчин с винтовками. Одни мелькал белой нательной рубахой, двое были в форменных куртках серо-зеленого цвета. Такую форму носили солдаты тыловых служб: обозники, похоронная команда, военные оркестранты... Да и то было видно - гробокопатели, а не солдаты... Бух! Бу-ух! - громыхнули одна за другой винтовки. Пригибаясь, прячась за деревьями, Крапивин побежал вдоль поля и стебанул из автомата длинной очередью.

- Быстрее в лес! - крикнул Володя моряку. - Жми, Коля!

И тоже ударил из автомата. Преследователи как кули повалились на землю, но потом снова вскочили. Володя сдержал себя, передохнул, взял на мушку первого, самого прыткого солдата. Бежал тот как-то странно, высоко задирая коленки, будто все время перепрыгивал через невидимые препятствия.

- Седой! Вжарь этим навозникам! - жарко прохрипел Коля, пробегая мимо. - Кросс мне устроили, гальюнщики!

- Кати в лес, разыскивай Зою и остальных. Н-ня!

Он плавненько даванул на спусковой крючок, и солдат, раскинув руки, роняя винтовку, упал в траву, двое залегли.

Подбежал Крохин. Мешок с продуктами, продырявленный пулями, он держал на плече. Шумно, с присвистом дыша, Федя положил его на землю и сел сверху, вытер лицо рукавом куртки. Коля повалился рядом. Морщась, стал разглядывать свою располосованную финкой ладонь.

Б-ба-бах... Б-бух! - палили солдаты, явно не целясь. Подошел, держа автомат наготове, Костя, настороженно поглядел в сторону поля:

- Прищучили это трио? Моряк, что с лапой?

- А-ааа, невезуха, вот что! - Коля дул в ладонь: фаланги указательного и среднего пальцев были почти отсечены. Порылся в кармане и среди патронов, сухарей нашарил индивидуальный пакет. - Не повезло. Костя! Помоги... м-м, какая боль!

Солдаты по-прежнему лежали в траве и палили из винтовок. Возле них весело носился и громко лаял сорвавшийся с цепи пес. Ему казалось, что люди играют, и очень хотелось принять участие в этой игре.

Из боевой характеристики командира специальной разведывательной группы П. А. Грачева: «Русский, 1917 г. рождения, член ВКП(б) с 1941 г., звание - капитан, три ранения (одно тяжелое), награжден четырьмя орденами... Службу начал в погранвойсках НКВД (Юрборгский погранотряд, 4‑я комендатура). С первых часов войны активный ее участник. После разгрома комендатуры собрал боевой истребительный отрад, в который вошли пограничники и бойцы-окруженцы Красной Армии... После окончания курсов «Выстрел» в феврале 1942 года заброшен с группой в шесть человек на территорию Литвы для создания боевых партизанских отрядов... Участник многих специальных разведывательных групп... Выдержан, стоек, требователен к себе и подчиненным при выполнении боевого задания...»

- Стоп! Передохнем, братки. - Грачев будто выдавливал слова: в горле сухо, горько. Отстегнул флягу, глотнул. - Никто не отстал?

Он снял с потной спины рюкзак и окинул взглядом шумно дышащих разведчиков. Кривился от боли, дул в черную кое-как замотанную бинтом ладонь Коля Прокопенко. Стоя на коленях, рылась в сумке с медикаментами Зоя. Она подняла голову, взглянула на Грачева, улыбнулась: ничего, командир, держимся! Грачев отвел глаза в сторону. Было горько не только во рту, кажется, горечь до краев наполнила всю его душу. Все можно было предполагать при полете в Пруссию, но такое! Раскрыли себя, ранение у Кольки. Хорошенькое начало!

Да, вот ведь положеньице! Сунув в рот папиросу, Грачев ходил взад-вперед по поляне и представлял себе, как уже где-то, может, и в самом Кенигсберге, звонят телефоны и начальство различных военных инстанций получает сообщение о русских десантниках. И, может быть, уже чья-то рука начертила на карте Пруссии квадрат или круг, внутри которого находятся они, советские разведчики.

- Командир! - окликнул Грачева Костя Крапивин. - Держи.

- Что? А, спасибо. - Грачев поймал коробок, закурил папиросу. Хмуро сказал: - Десять минут отдыха и - в путь-дорожку!

Зоя перебинтовывала руку Коле Прокопенко, удлинял лямки рюкзака Федя, что-то насвистывая, всем своим видом показывая, что вроде бы ничего особенного и не произошло, протирал тряпкой автомат Володя Волков. Нина села возле него и, сняв ботинок, стала поправлять сбившийся носок. Как обычно, уткнув лицо в ладони, то ли дремал, то ли вспоминал что-то Гена Архипов. Чуть в стороне напряженно вслушивался в звуки леса Викентий Бубнис. Бородатое лицо спокойно, на лбу ни росинки. Железный мужик! А Саша Петров рылся в своем вещмешке. На траву легли два диска от автомата, фляга и книга. Грачев удивленно посмотрел на своего бойца, спросил:

- Это что такое?

- Это? Стихи, - усмехнулся Саша. Он провел пальцами по усам, открыл книгу. - Данте это, «Божественная комедия», командир. Гм... вот что он тут пишет, вроде бы как и про нас: «Мы были возле пропасти, у края...» Слышишь, командир? У края пропасти.

- Вот уж нашел о чем читать в такую-то минуту! - сердито проговорила Нина. Разувшись, она выкручивала сырой носок: угодила в ямку с водой, промочила ноги. - Продекламировал бы уж что-нибудь веселенькое, для поднятия духа.

- Пожалуйста. Из «Евгения Онегина» желаете? «Музыка уж греметь устала, толпа мазуркой занята...» Тут мы немного пропустим и: «Когда ж и где, в какой пустыне, безумец, их забудешь ты. Ах, ножки, ножки! Где вы ныне? Где мнете вешние цветы.»

- Вот они, эти ножки! - засмеялась Нина и встала: одна нога босая, другая в ботинке. - И мнут они мох в лесу Восточном Пруссии! «Исчезло счастье юных лет - как на лугах ваш легким след». Когда-то. Сашенька, и мы отрывки из «Онегина» в школе учили.

- Собирайтесь-ка побыстрее, ребята, - строго сказал Грачев и достал из планшетки карту. Да, наверняка трезвонят телефоны где-то в Меляукене, ближайшем от того чертова хутора местечке, и в Гросс Скайсгирене, Лабиау, Кенигсберге: «Русские парашютисты!» Что трезвонят, - может, мчатся уже в район Меляукена грузовые машины с солдатами! Надо уходить, да побыстрее, но куда? Подошел Бубнис, и Грачев спросил у него:

- Что тут? На восток от Меляукена?

- Много фольварков. Много дорог. Не леса, а шилелис... лесики, - сказал Бубнис. - Бывал я там. Бауэры жадные. Злые собаки, злые люди.

- А если нам махнуть на юго-запад? - Грачев задал вопрос не столько Бубнису и Крапивину, сколько себе. - Но тогда группа, как в западню, попадет в треугольник шоссейных дорог Меляукен-Лабиау-Тапиау. Блокируют их фрицы и начнут цепями солдат, как гребнем, прочищать этот чертов треугольник. Вот что: уходим на северо-запад, к побережью залива. Судя по карте, там мало жилья, дорог. Низменности, болота, леса. Ведь так, Медведь?

- Так, командир, - ответил Бубнис. - Работал я там. Канавы рыл. Осушают пруссаки район... Платили мало, командир, очень мало.

- Ничего, Викентий, все с них взыщем! Однако житуха у нас тут будет трудненькой. Ну и высадка!

- Неудача, да? Так считаешь? - Костя отрицательно мотнул головой. - Э, нет, командир! Мы же все целы, а это удача! И потом - тут такая музыка, командир: если все удача, то жди серьезную неудачу. А если вначале неудача, то теперь нам будет одна...

- Стоп. Правильно сказал Сашка: ходить нам предстоит по самой кромочке пропасти. Слушайте, ребята: разведчика, как и волка, ноги кормят, и не только кормят, но и спасают. Всем ясно? А потому через пять минут делаем большой бросок к побережью, отдохнем там ночку и - за работу: склады. Только где нам их искать? Как считаешь, мой боевой заместитель?

- Вот где они, командир. - Костя положил ладонь на центр карты. Мизинец, средний и указательный пальцы прикрыли линии автострад, лучисто ветвящихся из-под Кенигсберга на северо-восток, восток и юго-восток Пруссии. - Здесь они! Почему? А где же им еще быть? По логике сюда удобнее подвозить боеприпасы с заводов, отсюда удобнее развозить их в армии. Разобьемся на группы, оседлаем автострады и шоссейки и будем выискивать автоколонны, везущие снаряды в сторону фронта. Разыщем! Вот будет симфония, командир!

- Дельно. Подъем, братки. - Грачев убрал карту. - Коля, как ты?

- Как я?! - зло выкрикнул Прокопенко, зажмурился: Зоя лила ему на ладонь йод. - Терплю. А вот как ты?! Почему мы так влопались? Прямо на хутор сели!

- Да нет тут на карте никакого хутора! - вспылил Грачев. - Построили его, может, пять-шесть лет назад. Карта-то издания тридцать восьмого года. Не делают карты каждый год, Коля.

- У кого еще болячки, царапины? - позвала Зоя. - Подходите, братцы-кролики, птицы-медведи.

- Ребята не замедлили откликнуться на ее призыв. У Феди было сильно оцарапано лицо, Саша Петров попросил залить йодом локоть: кожу содрал во время приземления. Сквозь мирный шорох листвы донеслись вдруг тревожные рыкающие звуки мощных автомобильных двигателей. Автоколонна? Или преследователи? И все поглядели на Грачева. Тот поднял с земли рюкзак, негромко сказал:

- Ходу, братки. Седой - вперед, Бубнис - замыкающий. Ходу!

Из докладной записки командиру СС и полиции Восточной Пруссии генералу СС Отто Неллвигу: «В районе Гросс Моссбрух запеленгована неизвестная радиостанция. По почерку радиста можно судить о том, что это новая радиостанция, не входящая в число тех, которые появились на территории провинции в течение последних двух недель и уже известны нам».

«Командиру 302-го полицейского батальона майору Иоганну Меркелю. Копия: командиру ландштурма Форстеру. Приказываю провести операцию по захвату русских десантников в прибрежном к Куриш-Гафф районе Гросс Моосбрух. Операцию разработать со всей тщательностью и учетом опыта борьбы с русскими десантниками. Объявить о награждении тех, кто сумеет взять русских живыми или ранеными. О проведении операции информировать каждые два часа.

Командующий войсками СС и полиции Восточной Пруссии Отто Неллвиг».

Сообщение по восточно-прусскому радио: «Несколько русских банд объявилось в провинции. Засланные в наш любимый цветущий край лишь с одной целью - терроризировать своими безответственными действиями мирное население, мешать высокопроизводительному радостному труду добрых германских крестьян, отважных патриотов, - русские объявляются вне закона! Никакой им пощады! Уничтожайте русских диверсантов, как бешеных собак!»

«Центру - Пурга. Железной дороге Кенигсберг-Инстербург 22 июля проследовало на восток тридцать семь эшелонов войсками и боевой техникой. На платформах - сорок два тяжелых танка «пантера» и сорок шесть артустановок...»

«Пурге - Центр. Розыск складов боеприпасов врага - одна из важнейших ваших задач. Примите все меры ее выполнению».

«Центру - Буря. Высадка тяжелая. Легко ранен Прокопенко. Вторые сутки находимся под активным воздействием противника. Обращаем внимание: карта устаревшая, последние годы топографической обстановке Пруссии появились новые поселки, хутора, дороги».

Район местечка Лукноген, пять-шесть километров севернее

- Зойка, быстрее, они идут.

Зоя отмахнулась: не мешайте! Она с трудом вылавливала из шороха и потрескивания эфира тонкий, прерывистый, как пульс больного, писк радиопередатчика далекого «Центра». Володя, стоя рядом на коленях, придерживал лист бумаги, Зоя писала столбики цифр. Как и все остальные, она тоже слышала лай собак, выкрики приближающихся немцев и, едва улавливая дробным голосишко морзянки, торопила «Центр»: быстрее же, быстрее. Нервно нажала на карандаш и вскрикнула: грифель сломался.

- Запасной иметь надо! - Грачев рванул планшетку. - Держи! Бубнис. Седой, Костя, прикрываете группу. Зойка, поторопи «Центр». Что там?

- Все! - Зоя скинула наушники, потянула тонкий шнур антенны, окликнула Петрова: - Шурик, помоги рацию в рюкзак запихнуть! - Быстро поднялась с колен, посмотрела на Грачева: - Склады, Паша.

- Ходу, братки! - Грачев поднял с земли рюкзак Седого. Петров подхватил вещмешок Бубниса, третий забрал Федя Крохин. - Ребята, остановите фрицев и ходу!

- И ходу, - устало повторил его слова Володя. - Все вперед и вперед...

Он взвел затвор автомата, побрел вслед за Крапивиным через густые, до пояса, заросли осоки. Под ногами захлюпала вода, мягкая почва податливо ушла вниз, остро запахло болотной гнилью. Оглянулся: группа уходила, скрываясь в тростниках. Нина остановилась, махнула рукой. Грачев подтолкнул ее: иди-иди!

Володя подцепил ладонью желтую воду, плеснул в лицо. Как они все устали! Вторые сутки на ногах. Тяжелый день и тяжелая ночь в бросках то на север, то на восток. Вспышки ракет, буханье винтовок, короткие, раскатистые очереди автоматов. Плотно их обложили немцы- как собаки по следу идут! В полусумраке гнилого, запущенного леса почувствовалось движение. Большим усилием воли Володя отогнал дремоту, сосредоточился: идут. От дерева к дереву проламывались через кустарники в его сторону двое солдат в серой форме. Они шли неторопливо, часто останавливаясь, прислушиваясь, но в их осторожности не ощущалось страха, они никого здесь не боялись, но знали, что за ненужную поспешность можно поплатиться и жизнью.

Сверкнула полукруглая бляха, тусклым полумесяцем висевшая под широким подбородком одного из немцев. «Полевые жандармы, - определил Володя и прижался щекой к липкому ложу автомата. - Этих черта с два остановишь». Ему, да и другим разведчикам Грачева, уже приходилось сталкиваться с упорными, волевыми солдатами из отрядов полевой жандармерии. Как правило, немолодые и потому несколько медлительные, жандармы в преследовании упрямы, как идущие по следу оленя голодные старые волки.

Усталость отступила - теперь главное не промазать! Сощуренный глаз выделил фигуру врага, и палец нажал на курок. Оба немца упали в крапиву. Попал? Промазал? Застрочили автоматы Кости и Викентия Бубниса, по лесу разнесся гром винтовочной пальбы. На голову Володе посыпалась сшибленная пулей трухлявая кора. Жандармы отстреливались. Послышался свист: Костя Крапивин давал сигнал к отходу.

...Солнце клонилось к горизонту, когда отряду Грачева удалось оторваться от преследователей. Пейзаж был все тот же: низменные, с озерцами луга, заросли ольховника, чахлые деревья, тростники. «Если бы знать, ушли фрицы или закидывают новую сеть? Где готовят засаду? Может, планируют уничтожить группу, прижав ее к заливу?» - размышлял Грачев. Он вдохнул прохладный к вечеру воздух и уловил в нем едва ощутимый запах гниющих водорослей: ветер дул со стороны залива, а шагать до него еще километра три-четыре. Грачев обернулся, посмотрел в потемневшие от усталости лица своих бойцов и вынул из планшетки карту: да, далековато!.. Костя догнал его, пошел рядом. Разговаривать просто не было сил, а думали они, наверное, об одном и том же: жандармы тоже вымотались, отдыхают сейчас, сушатся. Новую операцию начнут с рассветом... Значит, надо побыстрее добраться до залива, обсушиться, перекусить, поспать часа два-три и уходить.

Ночь выдалась тихой и теплой. Над заливом всплыла громадная оранжевая луна. Размеренно, как заводной, кричал дергач.

...Ощущая страшную усталость, Нина сидела на теплой земле. Она прислонилась спиной к стволу толстой березы и тупо глядела на залив, луну, а мимо проходили то Костя Крапивин, то Федя или Володя. Они нарезали ножами охапки тростника и таскали их в рощицу, протянувшуюся вдоль берега. Что-то сказал ей Федя, Костя кинул на колени белую лилию. В роще звякнул котелок, запахло мясными консервами. Подошел Володя, тронул ее за плечо.

- Что? Мыться? Вова, я потом... Хоть часок посплю.

- Вот вода. В котелке. - Володя улыбнулся. - У тебя на лице веснушки зеленые. Ряска налипла. Ты какая-то вся фантастическая... Умой лицо. Вот так. Ну-ка, поднимайся!

Володя подхватил девушку, поднял ее на ноги, и они медленно пошли в рощу. Все так же неутомимо покрикивал дергач. Тоненько просвистели в лунном небе крылья спешащих на ночную кормежку уток. Какая тишина и покой! Неужели завтра опять загрохочут автоматные очереди и надо будет куда-то уходить, бежать, отстреливаться?

Быстро поужинали, улеглись в низинке на постели из тростника и сразу затихли.

Заснули ребята! Прислушиваясь к их успокоенному дыханию, Павел Грачев свернул самокрутку, затянулся едким дымом. Прикрыв ладонями ее красный огонек, огляделся. С одной стороны сквозь редкие деревья рощицы просматривалась серебристо-голубая пластина залива, с другой - поля, перелески. Пряча самокрутку в кулаке, Грачев вышел на южную окраину рощицы, сел на валун и представил себе низкие, замаскированные металлическими зелеными сетями, будто вросшие в землю, склады с тысячами зеленых ящиков, наполненных снарядами, минами, маслянистыми пачками патронов. Все это будет лететь навстречу нашим, взрываться, рассыпаться раскаленными осколками. Сколько смертей! Сколько убитых и изуродованных навсегда парней! Грачев вздрогнул, огляделся. «Да, отсыпаться некогда, склады надо искать, - подумал он. - Через четыре часа подъем и - ходу!»

...А Володе Волкову снился Ленинград, родная его улица Гребецкая... Идут они с Нинкой из школы. Он ее портфель тащит, а навстречу - Герка Рогов. Наглая ухмылка, кепочка на затылке, чинарик в углу рта. Сейчас подойдет и скажет: «Ну-ка, ты, дохляк, отдай-ка мне портфельчик, а то ка-ак звездану!» Вот он кладет на плечо тяжелую руку и... Кто-то действительно потряс его за плечо, Володя открыл глаза: командир будил. Неужели он уже проспал два часа? Володя сел, растер лицо ладонями и вылез из-под плащ-палатки. Нина спала рядом. Три зеленые веснушки-ряски на щеке. Так и не отмылись. Грачев лег на место Седого.

- Все тихо, - сказал он. - Однако поглядывай.

Володя повесил автомат на ремень под руку: если что - так удобнее стрелять, выбрался из кустов, и привычное чувство настороженности и подозрительности к тишине овладело им. На войне, а тем более на вражеской земле, она всегда лжива и подозрительна, потому что способна взорваться вдруг, сразу, без малейшего намека, без предупреждения, как дождавшаяся своего момента мина.

Ярко светила луна. По земле раскинулись четкие, будто тщательно вырезанные из черной бумаги, тени. Все так же, без устали, кричал дергач. Володя усмехнулся: орет, как наш на болотистых лугах под Ленинградом, у хутора деда Ивана. Опять пролетели утки: уже возвращаются с кормежки на тихие плесы среди залива. Как все странно! Казалось, что земля врага совсем не такая, как его родная земля, что в Германии все другое: и люди, и дома, другие птицы, трава, деревья. А оказывается, тут такие же березы, и, наверное, немцы тоже сочиняют про березу песни, стихи и говорят: «моя любимая березка» - «майне ди либте биркен...» Как грубо звучит! И все же луна, шелест тростника, крик птицы... Великая, мудрая природа везде одинаково добра к человеку и приветлива, но вот люди... Люди везде разные. Есть просто люди, и есть - фашисты! Володя зло сплюнул и от дерева к дереву пошел вдоль залива.

Как светло! В Ленинграде, если небо было чистым, луна светила прямо в его окно. Он садился на подоконник и глядел на голубое море крыш, среди которых возвышались темные контуры многоэтажных зданий и соборов, будто черные корабли плыли по вздыбленному крутыми волнами морю... Сердце сжалось от глухой тоски - Володя вырос в городе и любил его, свой необычный, неповторимый Ленинград, свою вымощенную булыжником улицу, плиты тротуара, громадный, в несколько обхватов, тополь, растущий посреди двора. Говорили, что он тут и при Петре Первом рос. И будто царь Петр когда-то сказал: «- А мастерам гребцовых дел - жить возле тополя». Вот и поселились тут гребцы, а точнее - мастера гребцовых дел, ладившие из легких, сухих бревен длинные весла для галер, а слобода, впоследствии улица, получила наименование Гребецкая. Так все это было или нет, но люди привыкли к дереву, к его мощной, тенистой кроне, в которой селились сотни птиц. Кажется, упади дерево - и вся улица встанет дыбом, так оно крепко вросло корнями в эту землю.

Миром, спокойствием, уверенностью веяло от старого дерева, возле которого всегда играли дети, собирались мальчишки и девчонки с красными галстуками на шеях, ведь именно на их, Гребецкой, улице в двадцатых годах была создана самая первая в стране пионерская организация. А взрослея, назначали у тополя первые свидания. Вот какое это было дерево! Дед Володи, Иван, рассказывал тут удивительные морские истории притихшей детворе, мама как-то перевязывала перебитую ногу коту Феликсу, которого принесла из Собачьего переулка Нина. А во время бомбежек сорок первого года почти все жители дома собирались под деревом, будто оно могло спасти их от фашистских бомб.

Наверное, у каждого жителя дома, - да что дома - улицы, - были какие-то веселые или грустные воспоминания, связанные с древним тополем. Вот почему даже в лютые морозы блокады, когда люди умирали не только от голода, но и от холода, ни у кого не поднялась рука на дерево! Тут прощались, уходя на фронт. Сюда подвозили санки с телом погибшего обитателя дома: «Простись, родной, с улицей, домом, с деревом...» Володя вздохнул. Улыбнулся. Настанет день, и они вернутся с Ниной в родной город, пойдут по улице к его дому, к дереву. Да, так и будет. Но скорее бы!

Грачеву только показалось, что все разведчики уснули сразу же... Сон не шел к Зое. Устала смертельно, а заснуть не могла. Зоя прислушивалась к ночным звукам, и сердце ее сжималось от тревожных предчувствий. Опыт разведчицы подсказывал ей - с каждым часом, с каждым днем их жизнь на чужой земле будет все более опасной. Они не уходит от смерти, а приближаются к той страшной черте, за которой - тьма, небытие... Они спят, но где-то кто-то думает о них, планирует, как их уничтожить, и может уже в этот момент к рощице на берегу залива катят по пыльной дороге грузовики с жандармами... Да, настанет час и кто-то самым первым из их группы упадет на землю, и они похоронят своего товарища, поспешно вырыв неглубокую яму-могилу финками. Кто же будет первым? Может - она?.. И где-то здесь, на чужой земле, может, совсем недалеко от этой прибрежной рощи, лежит вот так же, на жесткой подстилке из веток и хвои, прислушивается к ночи самый дорогой для нее на свете человек, майор Анатолий Пургин. Вспоминает ли он о ней?.. Хоть бы ты выжил, любимый! Хоть бы миновала тебя вражеская пуля!

Крутился с боку на бок, скрипел зубами Коля Прокопенко: рука будто в кипяток опущена. Он совал ладонь то под мышку правой руки, то укладывал ее себе на грудь, то покачивал, словно капризного ребенка... Как же это он так оплошал - сам себя искалечил. Как воевать однорукому, мстить подлюгам-фашистам за погибшую родню?

Крепким, освежающим сном спал Грачев, не мучился бессонницей и Федя Крохин. Снился Феде Большой Взрыв. Десятки, сотни вагонов врага палятся под откос. Все горит: вагоны, паровоз. Такой сон.

И Костя Крапивин спал отлично. Многими удивительными качествами наградила его природа и очень важным для разведчика умением отключаться. Есть свободная минута - - закрыл глаза и спит! Но чуть ветка хрустнула - Костя мгновенно очнулся, и рука потянулась к пистолету. Да, немало ему было отпущено... «Я впервые сталкиваюсь с таким слухом, молодой человек. - говорил ему седой профессор, преподававший в консерватории. – Да-с. Этот слух надо беречь. Вы станете выдающимся пианистом, Крапивин. Да-с...» А стал Костя Крапивин «выдающимся», как о нем говорил Седой, разведчиком. На редкость везучим оказался: за всю войну - ни царапины. Нет, он не бегал от опасности, но всегда получалось так, что первым, на какую-то долю секунды, но все же первым, успевал заметить врага и первым нажимал на курок автомата. Что тут было? Слух уникальный спасал или необычно развитая способность вовремя уловить надвигающуюся опасность? Музыка... В тяжелую для Родины минуту он, не колеблясь, взял в руки автомат. Верил все у него впереди... И вот что еще: чтобы вдохновенно играть о любви в смерти, надо знать, что же это такое - любовь и смерть... Все он познал, Костя Крапивин, в эти годы лишений, гибели друзей и подруг, годы поражений и побед. Вот об этом-то он когда-нибудь и сочинит симфонию...

- Костя, проснись, – Володя будил Крапивина.

- Встаю, - Костя сел, осмотрелся. По-прежнему, не убавив яркости, светила луна, под утро ветерок усилился, и роща наполнилась ровным, неуютным гулом. - Все тихо, маэстро?

Кости взял свой автомат и, уже внутренне напрягшийся, свежий, готовый к опасности, словно и не ночь еще, не самый сон, пошел на южную окраину рощи. Остановился. Прислушался и уже собирался идти дальше, как что-то насторожило его. Разведчик пристально вгляделся в густую тень от деревьев, и вдруг его как током ударило - метрах в сорока под толстым деревом стояли двое солдат. Стояли, придвинувшись друг к другу так близко, будто шептались, прикрывая рты ладонями. Так что же один у другого прикуривает! Немецкие солдаты... Рощу окружают, и покурить во время операции захотелось! А, поджидают других... Костя торопливо окинул взглядом залитое лунным светом поле перед рощей и увидел цепочку солдат. Часть из них направлялась к западной окраине рощи, другая - к южной. Беда!

Костя попятился, постоял еще несколько секунд, наблюдай за солдатами: не заметили?.. - и легко, неслышно побежал. Потряс Грачева за плечо: тренога, командир!

В связи с указанием оберпрезидента и гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха об усилении борьбы с русскими разведчиками приказываю: I. Образовать специальный отряд под кодовым названием «Адлер». 2. Командиром отряда «Адлер» назначить штандартенфюрера СС, испытанного борца за идеалы национал-социализма Вальтера Кугеля. 3. Наделить командира отряда «Адлер» особыми полномочиями: в сфере его деятельности любой командир любой воинской части любого звания под страхом смертной казни обязан выполнять указания штандартенфюрера СС Вальтера Кугеля. 4. Выделить в распоряжение отряда «Адлер» необходимые подвижные средства (грузовые и легковые автомобили, бронетранспортеры, мотоциклы), передать отряду «Адлер» 1-ю роту 2-го батальона пешей полевой полиции и одну из рот ландвера Кенигсбергского округа, одну роту создаваемого отряда «Ягдфсрбанд». 5. Штаб отряда «Адлер» разместить в Полицайпрезидиуме (комнаты 47 48 и 49), расположение самого отряда в помещениях казармы на Томпель-плац.

Генерал СС и полиции Отто Неллвиг».

«...Вальтер Кугель, 1903 года рождения (г. Гумбинен, Шлиффенштрассе, 17), выходец из хорошо известной восточно-прусской военной семьи, сын генерала Отто Кугеля, героически проявившего себя при разгроме русских войск под Танненбергом в августе 1914 года... В НСДАП с первых дней организации партии. Принимал активное участие в создании штурмовых отрядов в Кенигсберге в 1926 году, громил «спартаковцев» на верфях Шихау в 1930 году... С первых дней войны - на восточном фронте. С первого дня русской кампании - в первых рядах отважных прусских гренадеров, бравших штурмом Либаву и Ригу. Особый военный и организаторский талант Кугель проявил в борьбе с украинскими партизанами в 1943-44 годах, за что награжден фюрером рыцарским крестом. Отличный спортсмен. Ариец. Чистота расы подтверждена окружной комиссией, что удостоверяется документально».

Из характеристики члена ПС ДЛИ штандартенфюрера СС Вальтера Кугеля.

«Центру Пурга. Квадрат 336, лес восточной его части армейский склад продовольствия, квадрат 164 - механический завод, переоборудованный танковые ремонтные мастерские. Настоящее время на ремонте примерно сорок шесть машин...»

«Центру Пурга. Минувшей ночью избежали окружения противником роще побережья залива южнее местечки Ювендт. Ушли свой район. Разбились на три группы. Первая оседлала шоссе Лабиау-Меляукен, вторая шоссе Кенигсберг-Тапиау. Ведем поиск автоколонн боеприпасами целью обнаружения их начальных и конечных маршрутов. Третья группа ведет освещение перебросок войск дороги Кенигсберг-Инстербург».

Два фронтовых письма:

«Лена, привет. Значит, ты на самом переднем крае? Таскаешь из-под пуль раненых? Молодчина ты. Вспоминаю тебя какая ты была маленькая, худенькая, и откуда у тебя силенки берутся волочь раненого с поля боя? Береги себя, так хочется надеяться, что мы опять встретимся. Странно, правда? Столько лет были в одной школе и внимания друг на друга не обращали, а теперь так хочется увидеться. Что ты знаешь о наших одноклассниках? Вовку Волкова я видел в последний раз - не поверишь! - совсем недавно в небольшом литовском городишке. Сержант, мужчина! Помалкивает, где он, кто он, но кажется, в разведке. А я еще медальку отхватил. В одном бою мы два фашистских танка спалили. Пиши, Лена. Жду!

Герман Рогов, танкист».

«Гера, здравствуй!!! Очень рада твоему письму. Поздравляю тебя с наградой - так, глядишь, и Героем станешь. Да, я все такая же, но разве я худенькая? Конечно, я не толстая, а просто сильная. Недавно приволокла на себе дядьку, в котором было килограммов сто. Дотащила до своих окопов - все, сил нет, придавил он меня, как каменной плитой! Ребята, кричу, помогите, погибаю! Втащили нас в окоп, глянула я на него: великан! Ну как я могла притащить такого? Знаешь, наверное, когда тебе очень надо спасти человека, то откуда-то берутся особые, необыкновенные силы. Все. Зовут меня, потом напишу еще. Вот цветок тебе посылаю, ромашку. Посчитан по лепесткам, может, кто тебя и любит, а кто - секрет.

Лена».

Железная дорога Кенигсберг-Инстербург, пять километров севернее Мильхбуде

Прошла неделя, как группа Павла Грачева, оторвавшись от преследователей, приступила к работе.

Тяжек труд войны для разведчика. Пожалуй, это самый тяжелый, самый опасный труд войны. Пилот, поднимая самолет в воздух, знает, что у него есть шансы вскоре вернуться на свой аэродром, где его ждут обед или ужин в чистой фронтовой столовке, улыбка буфетчицы Сонечки, а если погода испортится, то и успокоительный сон на собственной кровати в казарме при аэродроме.

Или возьмем пехоту. Хоть и сыро, тесно в окопах, но в сотне метров позади них есть землянки-берлоги, в которых, сгрудившись тесно вокруг гудящей печурки, можно отогреть застывшие в холоде и сырости кости, подымить самосадом, поговорить с дружком по душам. Жизнь! Хоть и страшен для любого пехотинца бой, но, встречая врага выстрелами из винтовки или автомата или идя в атаку, знает он: рядом - товарищи, чуть правее - пулемет усатого сержанта Петровича, левее - еще один, а в ближайшем лесочке свои танки.

Они подкатят в трудную минуту, выручат, да и ребята-артиллеристы в самый напряженный момент не подкачают, шарахнут прямой наводкой по прорвавшимся к окопам «коробкам», не дадут сгинуть под гремящими траками гусениц вражеских танков! А ранят - не бросят тебя товарищи на поле боя, утянут в укромное местечко, спасут и, уж если погибнешь в бою, похоронят с почестью, не оставят твой прах воронам на растерзание, поставят на могиле фанерный обелиск с жестяной звездочкой, напишут душевно родным: «Пал смертью храбрых. А могилка вашего мужа находится на восточной окраине елового лесочка возле деревни такой-то...»

Все по-другому у разведчиков. В составе небольшой группы уходят они в тыл врага, и ни один из них не ведает, вернется ли назад. Где ты приклонишь голову, браток, в любую из ночей твоего дальнего, долгого, смертельно опасного рейда? Чем набьешь свой вечно пустой желудок? Человек без документов, часто и без фамилии, имени, просто Рябой, Ворон, Дятел или Сойка, ты должен быть смелым и выносливым, как волк, хитрым, как лисица, и неприхотливым, словно черепаха. Ты не смеешь заболеть после ночи, проведенной в залитой водой канаве. Тебе нельзя сбегать в санпункт на перевязку, если получишь легкое ранение, а уж если пуля врага пробила руку или ногу, продырявила легкое, наступает страшный в твоей жизни момент, разведчик: быть или не быть? Конечно, товарищи попытаются спасти тебя, но как помочь, ведь кругом враги?!

Особый надо иметь характер, особую волю к жизни и спокойствие к смерти воспитать в себе тем, кто идет в разведку. Такими были парни и девчата в группе Павла Грачева. Избежав пуль жандармов, они делали свою работу, которая требовала и еще одного важнейшего для разведчика качества - невероятного долготерпения...

Федя Крохин и Саша Петров вторую неделю таились в зарослях ольховника в сотне метров от железнодорожного полотна Кенигсберг-Инстербург. Скукота. Пялься на дорогу да записывай, сколько поездов прокатило туда, на Восток, сколько назад. Федя недоумевал: уж если его и Генку Архипова взяли в группу, то должны же они оправдывать свой харч - рвать «железку», крушить толом склады, а может, подготавливать и осуществлять какой-то особый Большой Взрыв. Там, на Большой земле, это и была его, да и Гены Архипова тоже, главнейшая и ценнейшая для партизанского отряда работа: выводить из строя железнодорожное полотно, сносить мосты, водокачки и водонапорные башни, взрывать дзоты и дома, в которых заночевали фашисты. Крупным специалистом по опасному взрывному делу был Федя Крохин. В отряде к нему были приставлены двое бойцов для охраны: мало ли что может с ним случиться.

А сейчас угрюмый, злой и голодный, Федя лежал на спине, глядел сквозь ветви на небо, в то время как Саша Петров следил за железной дорогой. Осунулся Федя, похудел, в ремне три новых дырки пришлось сделать... Да, важным был человеком в отряде он, Федя, значительным. Парнишка, а командир с ним на «вы». «Вы, Федор, поспите как следует перед заданием, поспите. Как самочувствие, Федор?» Федя усмехнулся. Чувствовал он себя всегда хорошо и, честно говоря, тяготился таким повышенным вниманием. Разве худшим, чем он, подрывником был тот же Генка Архипов или его же друзья-«охранники» Ваня Косой да Семен Бояринов? Это он, Федя, научил их работать со взрывчаткой. Парни были смекалистыми, схватывали все на лету.

- Ставь еще палку, - сказал Саша. - Сорок шесть вагонов. Живая сила... так... Семь платформ: противотанковые орудия всего четырнадцать штук. «Мы едем-едем-едем в далекие края...» Ну как, объект для твоего Большого Взрыва?

- Мелочишка, - усмехнулся Федя. - И все-таки рвануть бы гадов!

- И пожевать бы чего, да?

- И не говори, Сашок. В отряде-то меня, знаешь, как кормили! «Вот вам шоколад, Федя, вот сгущенное молоко... Кушайте, пожалуйста». Двадцать два эшелона я, Сашок, под откосы свалил. Как-то замполит подсчитал: больше двух тысяч солдат да офицерья фашистского на тот свет препроводил, пять сотен цистерн с бензином - это ж целое море, Сашок! Около сотни танков да пушек разных. Стоит за это кормить, а?

- Стоит, Федя. На вот, погрызи сухарь. Это лично от меня в знак особой тебе признательности за твои боевые заслуги, хотя и приврал ты немного, а? Вкуси, друг.

- Спасибо и на этом, век не забуду. - Федя принялся грызть сухарь и проводил тоскливым взглядом удаляющийся эшелон. - Ушел! Эх, как бы я рванул его, Сашка! Понимаешь, там, у нас, рву мост или полотно железное, выполняю задание, а на душе смутно. Ведь свой родной мост в металлолом превратил! А тут? Тут все вражеское, не мое, как бы я тут работал!

- Да ты не переживай, Кроха. - Думаю, неспроста вас с Генкой сюда кинули, еще понадобитесь для какого-то очень важного дела. Овидий сказал: «Дум спиро, спэро», что означает: «Пока дышу, надеюсь». Вот и ты...

- Дышу пока, Сашка.

- Бронедрезина, Крошка, шпарит. С баншуцами.

- Значит, сейчас какой-то важный поезд покатит. Вот его бы и рвануть! Не Большой, но все же взрыв.

Федя отвел в сторону ветки и окинул взглядом сверкающие нитки рельсов. «Баншуцы», военная охрана дороги, сидели на бронированной, похожей на лохань платформе, прицепленной к дрезине. Как черные поганки торчали головы в касках. Через минуту-другую послышалось все нарастающее погромыхивание рельсов: идет! Федя сощурил глаза, сильнее забилось сердце, он весь подался вперед и, словно хирург перед операцией, потер ладонь о ладонь, пошевелил сильными, умелыми пальцами. Идет, дьявол его побери!

Сколько раз за свою не очень-то и долгую боевую жизнь он вот так схватывал взглядом несущийся по рельсам поезд и нетерпеливо ждал, когда же эта махина подлетит к той точке, в которой вдруг взметнется из-под полотна черный, косматый смерч земли, и, весь окутавшись паром, подпрыгнет паровоз, а потом с раздирающими звуками вскинется на дыбы и повалится набок. Со страшным скрежетом, лязгом, стоном вагоны будут карабкаться друг на дружку и, если в них боеприпасы, взрываться, разваливаясь на черное рванье железа. На фоне красных огненных всполохов в воздухе замелькают колеса, скрюченные, свернутые спиралями обрывки рельсов и толстые короткие спички шпал.

- Пассажирский, Федя. Спецназначения. Офицерье везет.

В открытых окнах виднелись зеленые, серые и черные фигуры. Поблескивали погоны. Спокойненько, гады, едут! Федя помрачнел еще более. К офицерам у него был особый счет. Ушел, простучал по стыкам рельсов поезд. Жаль!

Шоссе Кенигсберг-Инстербург, район местечка Вейсензее.

- Командир, полундра! Автоколонна большая и впереди - легковуха! – Коля Прокопенко шумно подул в замотанную бинтом ладонь, подмигнул Зое: «Все в порядке!» Торопливо, взволнованно и радостно опять повторил: - Громаднущая колонна. Та, что нам нужна! Что ж, не пора ли закинуть сети?

- Сейчас решим. - Грачев поднялся с плащ-палатки, отряхнулся. - Остаешься с радисткой, моряк.

- Что-о? - Глаза у Прокопенко округлились, он развел руками. - Да ты что? Быть тут, когда...

- Отставить разговоры. На тебе охрана радистки.

Коля что-то прошептал и повалился на плащ-палатку, а Зоя, засмеявшись, шутливо похлопала его ладонью по щеке: «Не нравится мое общество, братец-кролик?» Коля боднулся: если кому гнить в канаве возле шоссе, так ему, а если настоящее дело - так радистку охраняй?!

Отводя ветки и колючие лапы елей, Грачев быстро шагал к шоссе, до которого было метров восемьдесят. Сутки за сутками дежурили они возле него, вели наблюдение за движением, подсчитывали количество проследовавших на восток и запад автоколонн. Ждали «свою», ту самую, которая направлена с армейских складов боеприпасов на централизованные склады группы вражеских армий, обороняющих Восточную Пруссию, - армий «Восточного вала». Вероятно, уже не одна колонна автомобилей со снарядами, патронами, минами прошла мимо них с востока, от ближайших армейских тылов, на запад и, загрузившись там, вернулась в свою армию, дивизию и корпус. Шоссе не прекращало своей суетной, напряженной жизни и ночью, даже наоборот - в темное время суток по нему катили и катили автомобили, группы автомашин и автоколонны. В общем-то, так и должно быть: безопаснее, надежнее, легче обмануть разведку противника.

Колонны туда, в тыл, шли пустые, это можно было легко определить по большой скорости движения и работе автомобильных двигателей, оттуда - тяжело нагруженные. Как же установить - откуда они идут? Где те громадные склады патронов, снарядов, мин, которые «Центр» поручил разыскать? Выяснить это можно было лишь одним способом - захватив для допроса шофера из такой вот колонны. Но как это сделать? Грузовики идут плотно. Впереди военная легковая машина с охраной, а в некоторых колоннах и позади тоже...

Грачев пригнулся, скользнул под раскидистые лапы ели, увидел лежащих в ложбинке Костю Крапивина и Викентия Бубниса, устроился рядом с ними. Шоссе было рядом. Мимо катили один за другим тяжелые «бюссинги», способные везти в своих обширных кузовах, крытых брезентом, до десяти тонн боеприпасов. В кабинах - шофер и солдат с винтовкой.

Пятнадцать машин прошло, - сказал Костя Крапивин. - Артиллеристы: черные погоны, красный кант. Будем брать? Паша, другого такого концерта может больше и не состояться: вечер, но еще светло. Захватим шоферюгу, утянем в лес - ищи-свищи нас в темноте!

- Захватим... утянем... - проворчал Грачев. Викентий Бубнис протянул ему окурок самокрутки. Грачев откусил кончик, сплюнул, затянулся. Щуря глаза, он глядел на проходящие машины. Решать надо, очень быстро решать. Да, такого случая может уже и не подвернуться! Рискованно, конечно, ведь кто знает: может, за продуктами, медикаментами, может, за запасными частями, цементом, строительными материалами катит ночная колонна? Разве разглядишь в темноте, что за форма у солдат и шоферов. Грачев смял окурок, вдавил его в землю, присыпал хвоей. Хрипло сказал: - Будем брать. Последнюю машину. Медведь?

- Я готов, командир. Я очень давно готов.

- Бубнис лязгнул затвором, вогнал патрон в патронник карабина. Это был единственный в группе карабин «бесшумка».

Разведчик лег поудобнее, прижал ложе к щеке, замер, дожидаясь команды.

- Атакуем последнюю, - повторил Грачев. - А потом, когда они начнут менять колесо, нападаем. Однако...

- Вдруг в кузове солдаты, да? - нервно проговорил Крапивин, сделав вид, что закашлялся. - И вот что еще - вдруг легковуха с автоматчиками будет ждать у грузовика, пока...

- Отставить разговоры! Вот идут последние... Нет замыкающей легковухи, Костя. Везет нам! Ну, Кеша, не промажь, браток.

Викентий промолчал. Он «сажал» на мушку переднее правое колесо тяжелого грузовика. Все ближе машина, все ближе. Из открытого окна кабинки выглядывал молодой солдат без пилотки, встречный ветерок шевелил прядки его волос, губы сложены трубочкой: наверное, посвистывает от хорошего настроения... Пора!

- Пали, Кеша! - дал команду Грачев.

Бубнис нажал курок. Карабин дернулся в его руках, послышался негромкий, будто переломилась сухая ветка, выстрел. Под колесом грузовика поднялось белое облачко - воздух вырвался из пробитой пулей покрышки. Колесо осело, сплющилось. Солдат выглянул из окна кабинки, замолотил ладонью по дверке: стой, покрышка лопнула! Машина проехала еще метров двадцать, а потом, освобождая проезжую часть шоссе, свернула вправо. Солдат и шофер вылезли из кабинки. Шофер присел возле колеса, поднялся, зло пнул его: менять надо!

- Викентий! Остаешься тут. Прикроешь, если что. - Грачев застегнул верхние пуговицы комбинезона и поправил ремень. - Отлично, в кузове никого нет! Обоих будем брать. Однако...

- Ну что я говорил - легковуха охранения катит, командир! - зоскликнул Костя. - Вот так музыка!

Пятнистая военная легковушка круто развернулась, съехала с шоссе возле грузовика. В ней сидели трое солдат и два офицера. Один из офицеров, толстый, как туго набитый мешок, неповоротливо застыл возле шофера. Второй, не открывая дверки, упруго перемахнул через железный борт машины, - ловко так, красиво получилось. Немец был очень строен: широк в плечах, узок в талии, туго затянут ремнями портупеи, лаково блестел шлем, сияли начищенные сапоги. Похлопывая прутиком по голенищу, офицер подошел к машине, о чем-то спросил шофера, тот вытянулся, развел руками. Офицер коротко взмахнул прутиком. Грачев поежился: на побелевшем лице шофера вспухла багровая полоса. Толстяк заворочался в сидении, грузно, багровея, обернулся, сказал что-то и махнул шоферу: поехали! А, этого лощеного красавчика оставляют тут... Грачев облегченно вздохнул и посмотрел на шоссе - пустынно, лишь легковуха, треща двигателем воздушного охлаждения, быстро удалялась, догоняя колонну. Выждал еще несколько секунд, кивнул Косте: за мной! - и, выйдя из кустов, направился к офицеру.

Солдат и шофер возились с колесом. Похлопывая прутиком по голенищу, офицер нервно вышагивал по полянке: туда - обратно. Наклонился, сорвал цветочек, понюхал. Весь такой чистенький, наглаженный. Обостренным чутьем уловил разведчик даже тонкий запах одеколона. Заслышав шаги, офицер обернулся и, раскачиваясь с носков на пятки, уставился на Грачева. Лицо доброжелательное, но взгляд настороженный.

- Добрый вечер, господин лейтенант. Простите, но служба! Почему остановились здесь? - произнес Грачев по-немецки. - Разве не видели запрещающего знака? Прошу документы.

- Да вот покрышка лопнула, - проговорил офицер и потянулся к верхнему карману куртки, но тут же опустил руку, положил ее на кобуру пистолета. - Какой еще к черту знак?! Я офицер службы «АО», езжу по этому шоссе, сопровождая автоколонны, уже пятый месяц и...

- Следуйте за нами, - приказал Грачев и ткнул офицера дулом своего «шмайссера» в бок. Крикнул шоферу и солдату, которые в растерянности стояли возле машины. - Эй, и вы подойдите сюда. Быстро!

Офицер резко шагнул в сторону и рванул из кобуры пистолет. Грачев, коротко взмахнув рукой, ребром ладони ударил его по шее. Офицер упал. Подбежавший Крапивин подхватил его и поволок в кусты. Шофер дико вскрикнул и, замахнувшись тяжелым разводным ключом, бросился на Грачева. В кустах, где затаился Бубнис, послышался резкий хлопок. Солдат качнулся, схватился ладонью за левую сторону груди и упал. Бубнис уже бежал навстречу, и вместе с Крапивиным они понесли офицера в лес. Громко бухая сапогами, убегал по шоссе шофер.

Удача! Они захватили «абляуф-офицера», то есть офицера частей, регулирующих движение наиболее ответственных автоколонн и обычно участвующих в их сопровождении. Уж он-то знает все! И пункт начала движения, и где находится конечный пункт, а им могут быть только склады боеприпасов, и, надо полагать, именно те, нужные им, централизованные склады группы армий, обороняющих Восточную Пруссию!

«Удача! Удача!» - радостно размышлял Грачев. Офицерик молоденький, совсем пацан. Это не опытный, продырявленный пулями фронтовик, с теми «беседовать» трудно. Они упрямы, стойки, редко какой зубы разожмет. А лейтенантик, небось, и пороха-то еще не нюхал. Ни наград, ни ранений! На мундирчике ни одной бляшки «абцайхен» - значков «За участие в атаке», «За боевой поход», «За бой врукопашную». Тыловичок надушенный: такого стоит лишь чуть припугнуть, как все что знает выложит!

Ветка хлестнула по лицу. Быстро как стемнело! Небо затянуло тучами: ни звездочки, ни проблеска лунного. Чертыхнулся Коля, ойкнула Зоя, все шумно дышали. Идти офицер отказался, и Бубнис тащил его на себе. Может, тут и допросить?.. Нет, надо еще немного в лес углубиться.

- Давай языка, моя очередь, - командир присел, и Бубнис взвалил немца на его широкую спину. Грачев распрямился: - Ходу, братки!

Костя Крапивин шел впереди, предупреждая: «...Осторожнее, яма... ноги выше: коряга!..», а Грачев ломился за ним следом, как лось. Он чувствовал себя невероятно сильным: наверное, он смог бы протащить этого гансика и еще несколько километров. Удача воодушевляла. Однако отчего этот лощеный юнец отказался идти? Грачев встряхнул обмякшее, как куль, тело офицера, споткнулся, выругался. Упрямство пленного вдруг встревожило его. А, ничего! Видел он и таких! Задирают гордо голову: мы, арийцы, а потом...

- Стоп, братцы, река! - сказал Костя Крапивин. - Да вот и полянка, ельник.

- Дальше не пойдем. - Грачев разжал руки, и офицер мягко повалился на землю. Прокопенко, осмотри местность. Допрос начнем немедленно. Документы. Костя.

- Вот они. Офицерская книжка, фотоальбомчик. Держи.

- Зоя, набрось-ка на меня плащ-палатку. Костя, читай, ты ведь лучше знаешь немецкий.

Грачев сел, достал фонарик, рядом пристроился Костя, и Зоя накрыла их плащ-палаткой. Крапивин открыл офицерскую книжку: Вальтер Гейнц... 1921 год рождения, б июля... ариец... лейтенант спец-подразделения «АО»... Полистал, просматривая служебные отметки: поощрение за добросовестность в работе, благодарность командира за четко выполненное задание... так, что тут еще? Отметки спецраспределителя Кенигсбергской военной комендатуры на получение дефицитных товаров... ишь ты! Карманный фотоальбомчик был небольшим: Вальтер в детстве - симпатичный худенький мальчуган на палубе яхты: Вальтер в училище, в саду, наверное, своего дома - роскошный особняк с колоннами на заднем плане. Костя ткнул пальцем в одну из фотографий и выразительно поглядел на Грачева: а вот и белокурая Лотта. Она же в купальнике. Хороша! «Все расскажет, - окончательно уверился Грачев.

- Ради такой девчонки стоит жить!» - и он потушил фонарик.

Плотные облака над лесом прохудились, сквозь них будто протек свет луны, высветивший белое, напрягшееся лицо лейтенанта. На щеках пленного поблескивали две сырые полоски: э, да наш герои плачет! Грачев выдернул изо рта лейтенанта платок, и немец шумно, жадно задышал. Грачев взглянул на Костю Крапивина, тот кивнул: понял, командир! - и сказал по-немецки:

- Не вздумай кричать.

- Что толку кричать, - прошептал офицер. - Что толку!

- Несколько слов, и мы отпустим тебя. Откуда шла колонна и куда! Ты понял? Где находятся склады - знаешь?

- Знаю. - Тяжело, обреченно вздохнул офицер и, как ребенок, шмыгнул носом: - Боже мой, я все знаю.

- Вот и хорошо. - Грачев улыбнулся: какой молодец! все знает и готов все рассказать. Развернул карту, осветил ее зажатым в ладони фонариком. Приказал: - Зоя, выходи на связь. - И наклонился к пленному: - Отпустим. Вернешься к своей Лотте.

- Габриэли, - пробормотал пленный. - Габби.

- Да-да, Габби! - нетерпеливо проговорил Грачев. - Ну?!

- «Центр» на связи, - сказала Зоя. - Что передавать?

- Я жду, - сказал Грачев. Смутное беспокойство вдруг вновь охватило его: эта обреченность в голосе офицера! Торопливо заговорил: - Где склады? Отвечай быстро! И мы отпустим тебя. Ну что ты молчишь?.. Где?

- Я так просился на фронт, так жаждал настоящего боя, но меня держали в тылу! - страстно, с горечью и злостью на кого-то, заговорил офицер. Качнувшись, он поднялся на колени, глянул, кажется, в самые зрачки Грачеву, сузил глаза, скривил рот в ненавидящей гримасе. Выкрикнул: - Хотел в бой, чтобы уничтожать вас всех своими руками, а меня держали в тылу! Но я дождался открытого боя, понимаешь ты, большевик?! - Он истерично хохотнул. - Да, я все знаю, но не скажу! Это мой бой с вами, и я выиграю его!

- Молчать! - Грачев шумно вздохнул, усмехнулся. Сказал спокойно: Послушай, Вальтер, не сегодня, так завтра мы все же разыщем склады. И они взлетят на воздух, но тебя уже не будет... Понимаешь? Через три-четыре месяца война кончится, наступит мирная жизнь, но ты...

- Это мой бой! – выкрикнул офицер в лицо Грачеву. - Все знаю, но не скажу!

Грачев отпрянул. Стоя перед ним на коленях, немец захохотал. Руки у него были связаны за спиной, голова запрокинулась вверх. Грачев видел черную яму рта и темные впадины глаз, сверкнувших вдруг остро и вызывающе... Ничего! Сейчас он успокоится и... Вдруг, что-то сдавленно выкрикнув, немец ударил Грачева головой в живот. Грачев упал, но тут же вскочил. Офицер уже был на ногах. Крапивин попытался схватить его, но тот увернулся и бросился к реке.

Топот ног. Треск веток. Зойкин голос: «Центр» на связи, что передавать?!» Крик: «Га-а-абби-ии!» - и всплеск воды. Грачев прислушался: возвращались Костя Крапивин и Викентий Бубнис.

- Омут тут. Глубина, - сказал Костя, - бросился в реку и ушел, как камень, на дно. Вот ведь, а? - Грачев молча свернул карту и сунул в планшетку. Зоя опять спросила его, что передавать «Центру». Грачев буркнул: «Закрывай связь... Собралась? Пошли, братки!» - и поднял рюкзак. За ним поспешили Костя, Зоя, Коля-моряк и Бубнис. Путь предстоял не ближний, в район лесного массива Швентой-вальде, где в одном из глухих, заросших мелким, плотным ельником оврагов находился базовый лагерь группы. Там предстояло завтра собраться всем разведчикам.

Как же могло такое случиться?! Грачев ударил изо всей силы кулаком о ствол дерева, да так, что расшиб пальцы до крови... В свои двадцать три года он вдруг почувствовал себя разбитым, едва волокущим ноги стариком. Слишком понадеялся, что склады уже в кармане? Эти мальчишечьи слезы, вопли... Утопился. Какая неудача! Теперь вся надежда оставалась на группу Архипова. Может, им повезло и они что-то выведали?

«Родился в 1928 году в Ленинграде, где окончил восемь классов средней школы. Отец - кадровый военный. Погиб на фронте в 1942 году. Мать - ветеринарный врач зоопарка. Во время войны - служащая завода №209, умерла от голода в том же 1942 году. Как сын военнослужащего, по направлению райкома комсомола был принят воспитанником в в/ч 135647. Ходил в тыл к немцам. Немецкий язык знаю в совершенстве, так как бабушка - немка, она и научила. В конце 1942 г. направлен в разведывательную школу, которую закончил успешно. В составе группы капитана А. Пургина ходил на связь с партизанами Латвии (доставка карт, радиоаппаратуры и питания к ней), в составе различных групп забрасывался в тыл противника. За выполнение заданий награжден орденом Красной Звезды и двумя медалями «За отвагу».

Из автобиографии разведчика В. С. Волкова, «Седого».

«Родилась я в 1927 году в семье цирковых артистов Анны и Владимира Песковых (группа «Анет и Бип Пескуале»). С детства работала в цирке - вначале вместе с родителями, а после гибели матери, с 1935 года, в аттракционе «Валентино шесть» - групповой эквилибр на проволоке. Отец убит фашистами во время эвакуации Ленинградского цирка в сентябре 1941 года. Была ранена. Подобрана военными связистами, работала в в/ч 361249 телефонисткой. В октябре 1942 года направлена в разведшколу на курсы радисток. Многократно забрасывалась в тыл врага с боевыми заданиями. Два ранения. Награждена орденом Красного Знамени, тремя медалями. Имею одно взыскание за то, что обменяла трофейный пистолет «беретта» на комбинацию. Взыскание с меня снято. Боевая кличка «Сойка».

Из заявления 11. В. Песковой с просьбой направить ее из радиогруппы при штабе дивизии на боевую работу в тыл врага.

«С первых же дней войны сержант 4-й заставы 12-го НКВД Лиепайского погранотряда Геннадий Петрович Архипов проявил себя как отважный, верный делу Ленина - Сталина патриот. Участвовал в оборонительных боях за Либаву. Вместе с отрядом прорыва вышел из окружения под Либавой и был одним из создателей партизанской группы, которая некоторое время успешно действовала в районе г. Остров. В 1942 году направлен на учебу в разведшколу Центрального штаба партизанского движения. Школу окончил успешно по специальности диверсант-подрывник. Участвовал в ответственных боевых операциях. По характеру выдержан, стоек, непримирим к врагу. Беззаветно верен коммунистическим идеалам. Командование и политотдел отряда рекомендуют т. Архипова Г. П. в состав специальной разведывательной группы для работы в тылу противника».

Из боевой характеристики разведчика Г. П. Архипова.

Район местечка Лаукишен возле шоссе Кенигсберг-Лабиау.

Они устроились на высоком, густо поросшем колючим боярышником холме.

Обзор отсюда открывался великолепный. Метрах в ста от них тянулась широкая, матово сияющая под лучами жаркого солнца асфальтовая лента шоссе. Справа виднелась островерхая башенка кирхи и чистенькие, аккуратные домики местечка Лаукишен. Шел уже десятый день наблюдения за этим участком шоссе, и все уже было знакомо до мелочей: небольшое озеро, картофельные, с жирной ботвой поля. Чуть дальше - невысокие, покрытые лесом холмы, перекресток дорог.

- Колонна грузовиков, - сказала Нина и поднесла к глазам бинокль. Опершись на локти, она лежала, покусывая зубами сухую травинку. - В кузовах солдаты. Белый кант на петлицах. Пехота... Пиши: восемнадцать машин. Эй, заснул, Шерлок Холмс?

- Пишу, - Володя окинул взглядом шоссе. Да, не боеприпасы, пехота. Брезентовый тент одного из грузовиков был откинут, плотно сидели на скамьях вдоль бортов солдаты. - Двадцать два солдатика. Два отделения.

На шоссе показался зеленый, в пятнах маскировки военный автобус. Это катила полевая радиостанция, он же штаб на колесах.

- Ну, что еще узрела?

- Машины-тягачи с орудиями. Шесть. Все записал? Пехотный батальон на марше. Все не то, все не то!

- Все то, все то, - пробормотал Володя.

Все «то»! Там, в «Центре», куда уходят их радиограммы с сообщениями о движении войсковых колонн по маршруту Кенигсберг-Инстербург, все будет подсчитано, учтено. Военные специалисты разберутся и установят, какие воинские части перебрасываются с одного участка фронта на другой, какие соединения получают подкрепления, где, на каком участке фронта готовится контрудар.

Володя вдруг увидел эмблему, нарисованную синей краской на дверке автобуса: стрела в красном кружочке. Надо зафиксировать: каждое немецкое боевое соединение имеет свой знак, эмблему. Не зря, конечно же, они провели тут эти нудные, тягучие дни и ночи, хотя Нинка права, в общем-то: хоть и важные добывают они тут сведения, но пока все не «то»! За все время удалось засечь только три порожние автоколонны, едущие в сторону Кенигсберга. По-видимому, назад они прошли ночью - с дороги были слышны подвывающие звуки мощных двигателей, но что было в кузовах грузовиков? Сунуться бы в какую из машин, заглянуть под брезенты. Володя собирался уже осуществить проверочку, да Генка запретил: сунешься, а из кузова трах тебя из автомата.

- Что за колонна? - окликнул его Архипов. Геннадий лежал рядом в кустах. Дремал. - Не боеприпасы? Жаль.

Солнце быстро поднималось, и становилось жарко. Нина сняла свитер и была теперь в синей кофточке. Колонна прошла. Пел жаворонок, черной точкой ввинчиваясь в небо. Стрекотали кузнечики, озабоченно попискивала в боярышнике синичка. Нина повернулась на спину, закинула за голову руки. Володя покосился на нее. Хотелось смотреть и смотреть на этот четкий профиль, на густые, темные брови, длинные пушистые ресницы. Он подвинулся к Нине. Какая она стройная... И золотистый пушок над верхней губой... Смуглая ямка, уплывающая в разрез кофточки.

- На шоссе смотри, Вовка, на шоссе... - сказала Нина. - Ферштейн? Выслеживайте, сэр Холмс, фрицев.

- Ты становишься все красивее, Нинка...

- А ты, становишься все болтливее, Вовочка. Моторы опять загудели, а ты о чем?

- Танки, моторы, канты-погоны, - проворчал Седой. - Тупорылые. Шестнадцать танков... Запиши. Из ремонта идут. Видны швы сварки, свежая покраска. Эмблема четвертой танковой армии. Записала?..

Шоссе опустело, Нина положила подбородок на сгиб руки, поглядела на Володю. Улыбнулась, вздохнула: ближе и дороже Вовки Волкова не было у нее человека на этом свете... Если б не война!.. И Володя замолк, но ему очень хотелось поговорить с ней не о танках и войсковых соединениях, а о таких, кажется, недалеких днях мирной школьной жизни, когда она пришла в их восьмой класс, смешливая девчонка с синим бантом в золотистой косе, он сражался из-за нее тогда на «дуэли» в Собачьем переулке с самым сильным парнем в классе, Геркой Роговым, и был избит им... В тот памятный вечер они ходили с Нинкой по вечернему Ленинграду, сыпал снег, а они шли и шли вдоль Невы, и Нинка, балуясь, ловила языкам снежинки...

- Еще колонна грузовиков, - сказала Нина. - Видишь.

- Сворачивают. Очень большая колонна. Эй, Страх. Архипов шевельнулся, подполз к ним, взял из рук Володи бинокль. «Бенцы»... На них обычно и возят боеприпасы. Куда это они?

- Засеки время. Будем ждать возвращения, - сказал Архипов.

Большие грузовые машины шли с востока, со стороны Меляукена, но на перекрестке сворачивали на грунтовую дорогу и, поднимая пыль, быстро уходили к северу от шоссе, в сторону леса. Володя насчитал тридцать грузовиков. Пустые! Это можно было определить по звуку двигателей и по тому, как высоко были подняты кузова, да и рессоры не прогибались. Куда же, за каким грузом они спешат?

- И ночью туда уходили машины, - напомнил Володя. - Что там?

- Может, склады? - Архипов мотнул головой в сторону востока. - Идут бои, и возникла нехватка боеприпасов, а?

- Обуви, продуктов, шнапса?

- Подождем. - Геннадий нахмурился, вздохнул: - Эх, если бы!..

А шлейф пыли все вился над лесом, указывая направление, куда уехали машины...

Так, что еще можно увидеть на шоссе? Мчали, сверкая никелем и лакированными корпусами, изящные легковые автомобили с нарядными людьми. Мягко шурша, катили желтые, красные и синие пассажирские автобусы, громыхали тяжелые, на высоченных колесах фуры, в которые были запряжены рыжие, мордастые и короткохвостые кони-битюги. В телегах сидели «бауэры» в шляпах - такие же мордастые, здоровые, как и их кони. Вот одна повозка остановилась, битюг покосился на хозяина, тот медленно слез, выволок из-под скамейки большой мешок и...

Битюг задрал хвост, «бауэр» подставил мешок и качнулся от упавшей в него парной тяжести. Похлопал коня по крутой, лоснящейся ляжке - молодчина!.. Второй крестьянин достал из телеги веничек и совочек, что-то подмел, кинул в мешок и уложил поклажу. Сели. Поехали. Стайка мальчишек и девчонок прокатила на легких, сверкающих велосипедах: вот счастливчики! Володя с обидой и завистью вспомнил, что на всей их улице велосипед был только у одного мальчишки, Женьки Егорова, и, когда он ехал, вся ребятня со двора сбегалась. Женька крутил педали гордо, свысока поглядывая на них, а ребята бежали рядом, упрашивая его: «Дай прокатиться! Дай прокатиться!»

Со стороны лесной дороги послышался гул двигателей. Геннадий встрепенулся, отобрал у Володи бинокль. Неужели они возвращаются? На шоссе выехала легковая машина, встала поперек, перегородив проезжую часть. Из нее выскочил офицер, взмахнул палочкой с красным фанерным кругом на конце: стоп! И показал другой рукой: колонне путь свободен! Тяжко завывая, с грунтовой дороги один за другим выезжали тяжелые, пыльные «бенцы». Архипов подкрутил окуляры и, разглядев шофера и сидящего рядом с ним капрала, удовлетворенно хмыкнул: красный кант на погонах и петлицах - артиллерия! Значит, везут себе артиллеристы боеприпасы. Значит, там, в лесу, склады. Ишь, нагрузились. Кузова осели, рессоры прогибаются, двигатели глухо, напряженно рокочут. Та самая колонна, та!

- Пойти посмотреть, что там? - задумчиво, словно самому себе, задал вопрос Володя и встретился взглядом с Архиповым. - А? Склады, это точно. Но какие?

- Валяй, - согласился Архипов. - Все высмотри как следует.

Володя быстро натянул свитер, комбинезон, ремень, поправил тяжелую кобуру с «парабеллумом». Выждав, когда шоссе опустело, он ловко, скрываясь за кустами, приблизился к нему и пересек широкую асфальтовую ленту. Нина следила за ним в бинокль, но вскоре потеряла из виду, и ей стало очень страшно за него... Архипов отобрал у девушки бинокль: «Отдохни, я послежу за шоссе». Нина закрыла глаза и, словно наяву, увидела высокие, раскачивающиеся под тугими порывами ветра ели, их лохматые, опустившиеся к самой земле ветви, черную, усыпанную пожелтевшими иголками воду лесного болота... солдат-каратель моет руки...

Нина села, с ума можно сойти от этих воспоминаний! Глянула на лес - как-то там Вовка? Парень с девушкой шли от поселка в поле, девушка несла корзинку, а парень баловался, отнимал.

Ох, ну а жара! Сил нет. Она отвернулась, стянула с себя закатанный до пояса комбинезон, порылась в рюкзаке, достала легкую ситцевую юбчонку, которую сунула перед вылетом на операцию в свой вещевой мешок. Переоделась. Легла. Тихо на шоссе. Девчонка смеется... Нина крепко закрыла глаза - и опять всплыло: чавкая сапогами, идет к болоту солдат-каратель. Он фыркает, сморкается и ополаскивает руки метрах в шести от нее, а она лежит в воде, за срубленной пулей елочкой, и сквозь хвою видит молодое, красивое лицо с белесыми бровями и прядкой пшеничного цвета, упавшей на лоб. Держит на мушке этот высокий загорелый лоб и ждет: как только немец увидит ее, нажмет на курок. В обойме всего два патрона. Первый - для солдата, второй - себе.

...Володя пересек шоссе, перепрыгнул канаву и, двинувшись вдоль него, вскоре вышел к проселочной грунтовой дороге, по которой и углубился в лес. Минут через сорок разведчик обнаружил возле дороги столб с надписью по-немецки: «Стой! Запретная зона. Проход воспрещен!» Отойдя чуть в сторону, он затаился, вслушиваясь в тишину леса, ничего подозрительного не обнаружив, опять пошел, но теперь с еще большей осторожностью.

Вскоре Володя увидел то, что и ожидал: высокие бетонные столбы, а между ними - плотные ряды колючей проволоки. Он лег и пополз. Деревья и кустарник росли и по ту сторону проволоки: маскировка! Он подобрался к самому заграждению, опять полежал в опасении, а вдруг вдоль ограждения ходят часовые, но все было тихо. Тогда Володя, притянув к себе толстую ветку, срезал ее так, чтобы на вершине была рогулька, и подполз к ограждению. Осмотрелся. Конечно же, без тока! Если в проволоке ток, она была бы навешена на изоляторы. Он подсунул рогульку под нижний ряд, нажал, проволока приподнялась. Прополз. Трава была высокой, нетоптанной, никто тут вдоль ограждений не ходит.

Вдруг сердце учащенно забилось... Володя осторожно раздвинул стебли под рукой и увидел тонкий оцинкованный проводок. Едкий пот залил лицо: минное поле! Медленно повернул голову. Еще проводок. Пошарил ладонью справа, потом слева. Может, он уже и лежит на мине?! Эх, Генку бы Архипова сюда! Гена не только великий мастер минировать, но еще лучший специалист по разминированию. А может, рискнуть самому? Нет-нет, так рисковать нельзя, надо возвращаться, да побыстрее... Выбраться бы только благополучно, не натянуть какой проводок, не нажать бы взрыватель мины, закопанный в землю!

...Нина никак не могла успокоиться, отвязаться от своих воспоминаний... А случилось это в особом диверсионном отряде Полоцко-Лепельского партизанского края, куда Павел Грачев, Пургин, Зоя и она были заброшены осенью сорок третьего года. Занимались они там разведкой, диверсией, участвовали вместе с другими отрядами в многочисленных боях с карателями, жандармерией и полицаями. Весной сорок четвертого, пытаясь очистить свои тылы от партизан, фашисты направили в Полоцко-Лепельский партизанский край шесть дивизий регулярных войск и полтора десятка эсэсовских и полицейских полков. Заблокировав зону со всех сторон, одиннадцатого апреля десятитысячная армия германских солдат начала наступление... Страшные это были дни! Вой самолетов, лязганье траков тяжелых немецких танков, грохот взрывов, рев радиоустановок, призывающих партизан сдаться... Пожары. Леса, затянутые дымом. В одном из них, в Черной пуще, жестокую оборону держал и особый диверсионный отряд. Дни и ночи смешались в каком-то огненном, ревущем хаосе.

Сжималось кольцо, и командование отряда приняло решение о прорыве вражеской блокады. С одной из групп прорыва уходила через глухие топкие болота Нина. Туманным, холодным утром по отряду ударили в упор два пулемета и десяток автоматов. Засада! Через несколько минут все было кончено.

Нина лежала в ледяной воде под срубленной пулями елкой и слышала, как, чавкая сапогами, рядом бродили солдаты, то и дело гулко разносились пистолетные выстрелы: добивали раненых, как очень хорошо знакомый голос доверительно сообщал: «Глякося, господин лейтенант, ешшо одни шорохнулся. Во-он под березкой шорохнулся». И гремел выстрел. Нину не заметили. Воды там, где она лежала, было выше колена. Стиснув зубы от боли в ноге, сквозь густую хвою прикрывшей ее елки она видела высокие, крепкие фигуры солдат в подоткнутых за ремни шинелях и суетящегося мужичонку в ободранном кожухе и треухе, надетом почему-то задом наперед. Нина без труда признала в нем старосту одной из деревушек, прижавшейся к окраине Верховинского бора, Семеныча. Ночевала как-то в его избе и запомнила нервозную суетливость, слезливую горестность в опасении за свою «жизню», вдруг «хто и нагавкает полицаям...» Значит, или кто-то «нагавкал» на него, и не выдержал Семеныч первого же допроса, выдал те пути-дорожки, что знал, или работал сразу и на своих и на немцев, подонок... Да, не скоро забудутся те страшные дни и минуты. Пуля пробила правую ногу, и все тело сотрясалось от дикой боли и холода. Где-то в глубине леса громыхали взрывы гранат, били пулеметы, бухали винтовки, но эти десятеро солдат не торопились принять участие в бою. Выпив и закусив, они бродили между деревьями, шарили в кустах, разыскивая раненых партизан. Вот и к болоту, где она затаилась, неторопливо направился один из них, и Нина подняла пистолет. Не заметил! Помыл испачканные кровью руки и ушел...

У развилки дорог показалась колонна автомобилей, Нина взяла бинокль: колонна сворачивала на лесную дорогу.

...Володя уже подходил к знакомому холмику, как вдруг остановился и шагнул за дерево. Возле того места, где они таились с Геннадием и Ниной, стояли мужчина и женщина: немцы! У мужчины была плетеная большая корзина, он держал ее в левой руке, а правой обнимал женщину. Где же Архипов? Было видно, что они разговаривают с кем-то, но ведь Нина не настолько знает язык, чтобы вести свободно беседу с немцами!.. Володя подвинул на живот кобуру с пистолетом и быстро, уже не таясь, поднялся на холм. Увидев, что рубашка у мужчины гражданская, а брюки и сапоги войсковые, окликнул его:

- Хелло, камэрад, что случилось?

- Привет, камэрад, - отозвался тот, оборачиваясь. - Твоя девчонка? Ах, хороша.

- Моя, - ответил Володя, подходя ближе. - А тебе мало своей?

- Да нет. Кроме моей Эрны, мне никто не нужен, - засмеялся мужчина и прижал девушку к себе. - В отпуске я, вот приехал к своим. А старики погнали боярышник собирать.

- Так еще не созрел же!

- А ничего. Дозреет в подвале.

Нина сидела на земле под кустом, жевала травинку, лицо ее выражало спокойствие и безразличие. Володя перевел взгляд на отпускника. Мужчина был жилист, правая щека побита синими мушками, взгляд дерзок - так обычно фронтовики смотрят на разных тыловых крыс, к которым этот солдат причислил наверняка сейчас и его, а девушка глядела с игривым любопытством. Вся она была налита юной, женской силой: дыбилась, распирала тесную кофточку высокая грудь, выпирали из узкой юбки бедра. Лицо розовое, кровь с молоком, смешно вразлет торчат две короткие, толстые косы, сплетенные будто не из волос, а из хорошо высушенной на солнце, хрусткой соломы. Этакая Гретхен.

А ты оттуда? - Солдат махнул рукой в сторону леса.

- Угу. Из охраны. Вот подружка ко мне прикатила на денек. То туда сбегаю - не хватилось ли начальство? - то сюда бегу...

- Друкростен, йа? - сказал солдат и ухмыльнулся, а Володя посмотрел на него, не сразу поняв значение этого слова, ах да: «теплое местечко». - и тоже усмехнулся. Солдат подхватил корзину и повел свою подругу прочь, пожелав на прощание: «Не теряй времени зря, дружок. В окопах таких девчонок нет».

- Ауф видерзейн... дрекстампфер[1], - ответил Володя и, когда неожиданные «гости» скрылись за кустами, сердито сказал Нине:

- Ты что? Заснула?! Шляпа! А где Генка?

- Да отошел на минутку... по своим делам... а тут они и подоспели! - зашептала Нина. - Вдруг как-то сразу из-за кустарников вышли. «Эй, вер ист ду?» - спрашивает этот, длинный... А я молчу, как дура.

- Но где же Генка?

- Тут я, - Геннадий вышел из кустов, в руке пистолет. - Этих я на мушке держал. Ну? Что там?

- Минный пояс, по-моему! Склады! Придется тебе, Гена, туда топать...

- Уходим, - приказал Архипов. - Сбор!

- И побыстрее, - добавил Володя. - Не нравится мне этот фронтовичок. Глаз цепкий, так всего и прощупал. Диенстбюффел[2].

Остаток дня провели километрах в шести западнее перекрестка дорог. Маялись в заросшем камышом и крапивой высохшем болотце, гоняли злых комаров и слепней. Как медленно тянется время! Нервничали. Володя чуть не поссорился с Архиповым, доказывая, что проходить минный пояс надо засветло - трава там высокая, никто не приметит, да и проволочки будет легче обнаружить, но Геннадий все-таки остался при своем мнении: трава-то высокая, но человек не ящерица. С любой наблюдательной вышки, а они наверняка там имеются, будет хорошо видна полоса в траве, примятой человеком.

В девять вечера Архипов собрался в поход, взяв с собой лишь самое необходимое: пистолет, две гранаты, кусачки, отвертку, фонарик и плащ-палатку. Молча пожал руку Володе, поцеловал Нину в щеку и пошел. Неожиданно вновь зашелестели камыши: что это он, возвращается? Что-то случилось? Геннадий мотнул головой: да нет, все в порядке, сел, вытащил из кармана кисет с махоркой, неторопливо свернул кривобокую цигарку и закурил:

- Посидеть положено перед походом, - сказал он. Алый отсвет закатного солнца лежал на его изуродованном осколками лице: нижнее левое веко было сорвано, и глаз, казалось, вот-вот вывалится и упадет в траву. Ребята сидели молча, понимали: идет их друг на опаснейшее, со смертельным риском, дело - вот и медлит, собирается с духом. Нина вздохнула, опустила глаза. Архипов усмехнулся: - Такая страшная морда, что...

- С чего ты взял, Гена? - торопливо возразила девушка.

- А ведь и я когда-то был симпатичным, Нинка... - Архипов глубоко затянулся и поглядел куда-то поверх голов ребят. - Посидим еще пяток минут, а? Все же, минный пояс... Так вот, Ниночка, я был даже красивый, и в меня влюблялись девчонки! А как на мне сидела форма! Наглажусь, свежий подвортничок подошью, сапоги надраю до глянца, посмотрю в зеркало - ах, хорош отличник пограничной службы Геннадий Архипов!

- Разве дело во внешней красоте, Гена? - Нина подсела к нему, шутливо толкнула в плечо: - Не хнычь, мужик ты и сейчас ладный! И не торопись, расскажи хоть немножко о себе. Вот собрались мы тут, на краешке пропасти, а друг о друге почти ничего не знаем. Из каких ты краев, кто родители?

- Из всероссийских я краев, Ниночка, - засмеялся Геннадий. - Родители? Земля и небо - мои родители, дождь да солнышко! Не понятно? Подкидыш я, ребятки, годовалого меня кто-то в деревушке Воронино к доброй бабке Матрене подбросил... - Он нахмурился. - «Куском» меня в деревне звали, кусочничал я, попрошайничал, значит. Себя надо было, пса Полкана да бабушку кормить, а как померла Матрена, определили меня в детдом, где рос, учился, откуда и ушел в погранвойска. - Архипов поднялся, затянул потуже ремень. - Родина меня воспитала, ребята! Отец и мать она мне, и в бой за нее против фашистов вступил я в самый первый день, в самый первый час. Ну, до встречи!

- Ни пуха, ни пера, - сказала Нина. - Ни пули, ни осколка!

- Тьфу-тьфу, - добавил Володя, делая вид, что плюет через плечо. Засмеялся: - Это я так, на всякий случай!

- Все будет в порядке, - обернувшись, уже на ходу откликнулся Геннадий: - Пограничники - народ надежный!

Тихим к вечеру, хвойным лесом, тянущимся вдоль шоссе, Архипов быстро дошел до перекрестка, выждал, когда он опустеет, и, перейдя на другую сторону, зашагал вдоль проселочной дороги. Деревья, листья колючего боярышника и крапива, обильно растущая среди него, все было покрыто белесым слоем пыли. «Похоже, каждую ночь сюда идут машины», - подумал Геннадий, - все более убеждаясь в том, что напали они наконец-то на след, разыскали склады. И вид проселочной дороги указывал на это, всюду была рассыпана щебенка: видно, тяжелые, груженые боеприпасами машины проминали дорогу, и ее то и дело приходилось подновлять.

Разведчик остановился, прислушался: где-то позади, очевидно, возле развилки послышался глухой рокот автомобильных моторов. Неужели сюда? Геннадий заспешил. Несколько углубившись в лес, он побежал вдоль дороги, слыша все нарастающий гул, ощущая, как тяжело подрагивает земля: груженые шли машины. И если это действительно так, то уже не может быть никаких сомнений - это именно централизованный склад, склад-распределитель. Сюда везут боеприпасы с заводов, отсюда их вывозят на армейские склады!

А вот и проволока, о которой говорил Седой. Архипов осмотрел ее колючие нитки, натянутые на бетонные столбы, чутко пошел вдоль ограждения к дороге и вскоре увидел металлические ворота, перегородившие ее. Возле них стояла пятнистая легковая автомашина, топтались автоматчики. Несколько офицеров переговаривались, разглядывая какие-то бумаги. Сверкнул и потух луч фонарика. К воротам .медленно подъехал громоздкий «бюссинг». Шофер и солдат-охранник выскочили на дорогу, двое автоматчиков – видно, из охраны складов, подошли к грузовику сзади, откинув брезент, заглянули внутрь, посветили фонариком. Кузов был заполнен длинными зелеными ящиками. «Боеприпасы! - Архипов засмеялся, потер ладони. - Везут! Везите, голубчики, везите!»

Створки ворот разъехались, и грузовик тяжко заколыхался, погружаясь в темноту. Архипов отошел от пропускного пункта метров на пятьдесят и полез под ограждение. Состояло оно из четырех рядов колючей проволоки, и пришлось поднимать их одну за другой, действуя быстро и ловко. Все. Первый этап позади.

Разведчик полежал немного. Подвывали двигатели «бюссингов», в сгустившейся темноте мелькали летучие мыши. Ну, пора! Архипов снял с ремня, раскрыл плащ-палатку, накинув ее на себя, зажег фонарик, осмотрелся и плавным, скользящим движением вытянутых вперед ладоней ощупал траву. Есть! Тоненький, похожий на скрученный стебелек вьюнка проводок вился в траве. Геннадий подполз ближе, осмотрел его, ощупал: не электрический ли? Нет, просто проводок. От мины натяжного действия. Достал кусачки, перекусил. Выключил фонарик, отвел концы провода в сторону и подался вперед еще на метр-полтора, опять накрылся плащ-палаткой, включил фонарик. Он будто ласкал, оглаживал землю своими чуткими ладонями, ощупывал каждую впадинку, выпуклость. Еще один! Зажав ремешок фонаря зубами, раздвинул траву и разрыхлил пальцами землю. Неяркий синий свет все же позволил разведчику разглядеть узкую, едва присыпанную зеленую дощечку, которая была приподнята над землей. Архипов осторожно подцепил ее отверткой, - тут должны быть две пружины, - дощечка поддалась, отскочила, и луч фонарика скользнул в углубление, в центре которого стал виден взрыватель. Стоит нажать на эту дощечку, предположим, ногой, и дощечка придавит его... Геннадий осторожно вывинтил взрыватель и, почувствовав непреодолимое желание полежать спокойно, опустил голову на землю. Он лежал на деревянной противопехотной мине нажимного действия, ощущал ее угловатую твердость и мягкое, упругое подрагивание земли - все это шли и шли грузовики. Большая автоколонна пересекла по дороге минный пояс, втягивалась в лесистые холмы, над которыми уже опустилась черная, ни зги не видно, ночь.

«Ребятки, я еще жив, и все будет хорошо, пограничники народ надежный!»- подумал он. И сказал сам себе: «Не торопись, Гена, поспешишь и нет тебя!» Конечно, бывает, когда все надо делать по-быстрому, тогда уж как повезет. Но все же спокойненько все надо делать, потихоньку, ночь длинная, а жизнь - в твоих руках.

Архипов, не торопясь приступил к работе, а в памяти возникали дорогие до боли лица бабушки Матрены, пацанов из детдома, друзей-пограничников, сероглазой Вики и ее братишки Альгиса, с которыми он познакомился весной сорокового года. Вздохнул: опять один остался. Никого уже нет в живых - ни Матрены, ни друзей-товарищей по службе на границе, ни Вики с Альгисом...

Он ощупал землю впереди себя. Вот еще одна мина. Ну и понатыкали же их тут фрицы... Пальцы его сноровисто делали привычную работу. Геннадий продвигался на метр-полтора вперед, отыскивал мину, разряжал, нащупывал проводки и перекусывал их кусачками. Откинув плащ-палатку, прислушивался и снова начинал медленное, напряженное движение по минному полю, а в памяти всплывали те дни, когда познакомился с Альгисом и его сестрой Викой... Стоп! Сердце испуганно дернулось в груди: «минная ловушка»... От взрывателя, который он только что сжал пальцами, тянулась вниз, под мину, едва приметная стальная проволочка-ниточка. Начни он вывинчивать взрыватель, ниточка натянется и сработает второй взрыватель натяжного действия. Архипов перехватил проволочку кусачками, вывинтил оба взрывателя, затих, прислушиваясь к бурным толчкам сердца. «Вот какая нынешняя у меня работа, дорогие мои, - мысленно обращаясь к Вике и Альгису, подумал он. - Там, на границе, все было проще...»

Там, на границе, к лету сорок первого года заканчивался первый год его службы в Палангском, войск НКВД, пограничном отряде Особого прибалтийского округа. Ему было девятнадцать, он любил пограничную службу, любил заставу, своих товарищей, любил все то, что объединяло в себе слово «граница». И настороженную тишину дозора, и ощущение особой ответственности: ведь за твоей спиной - вся страна! Его не пугали ночные марши-броски в поисках нарушителя, короткие, жаркие, порой кровавые схватки...

Архипов зажал кожаный ремешок фонарика зубами и, обшарив ладонями землю, застыл. Еще одна мина, проводочек... «Вот какая, Алик, теперь у меня работа. Уж три года то сам ставлю мины, то обезвреживаю их...»

Вика и ее одиннадцатилетний братишка жили в Гируляе, небольшом приграничном местечке, а работала Вика на погранзаставе вольнонаемной. Вместе с несколькими другими женщинами кашеварила на кухне погранзаставы, а в свободное время вместе с женами пограничников училась стрелять: ей очень хотелось стать «ворошиловкой», так до войны называли девушек и женщин, обучающихся владеть оружием в кружках «Ворошиловский стрелок». И уж когда Вика была совсем-совсем свободна, да и у Генки Архипова появлялась возможность на несколько часов покинуть заставу, тогда-то и происходили короткие свидания... Тихие улицы Гируляя, звонкий стук подковок сапог, легкие всплески широкой юбки. Как надо ценить мгновение счастья! Ценить все то, что дарит жизнь, что может уйти безвозвратно. Геннадий вдруг представил свое обезображенное лицо и скрипнул зубами: если бы и жива была Вика, ничего уже нельзя было бы вернуть...

Выключив фонарик. Архипов продвинулся чуть вперед, протянул руки и ласково огладил землю ладонями. Вот еще проводочек, вот еще. Паутина смерти. Но дело-то идет! Еще немного - и минный пояс останется позади. Откинув плащ-палатку, Архипов лег на спину, замер, ловя взглядом бурную россыпь звезд.

...В то лето была у них с Викой лишь одна-единственная ночь в дюнах. Она была теплой, прозрачно-серебристой, какими бывают прибалтийские ночи в июне. Ветерок, пахнущий горько и пряно, плыл над голубыми горбиками песчаных гор. Он пах мелкими, ярко-оранжевыми цветами, растущими только в дюнах, и волосы Вики пахли так же пряно и горько: она бросала эти цветы в воду, когда мыла голову. «Дай твою руку, - сказала тогда ему Вика. - Слушай, как стучит мое сердце. Ты оставайся тут навсегда. Хорошо?» «Остаюсь, - ответил он. - Я люблю тебя. И Алика. Я буду ему старшим братом и... отцом».

Они оба засмеялись: и брат, и отец одновременно! Какая открывалась впереди полная счастья, труда и любви жизнь!..

В ту ночь, когда забыв обо всем на свете, они лежали на теплом песке, в десятке километров от них германские солдаты уже получали тяжелые маслянистые пачки винтовочных патронов. И тот солдат, что убил Вику, тоже начал нетерпеливо распаковывать пачки, рассовывать патроны в подсумки. Знать бы все это! Хотя какая разница-знать, не знать?..

...Светало, когда они шли полями, перелесками. Просыпались птицы. Обильная роса серебрилась на траве. Небо на востоке наливалось алым пламенем. Они еще постояли немного у калитки ее дома - так не хотелось расставаться... Он пошел, оборачиваясь, а Вика махала ему рукой, кричала: «До встреча, Генас!» И она, и Альгис уже прилично говорили по-русски, правда, перевирая некоторые слова, ударения, да и Геннадия называли по-своему: «Генас».

Повезло ему, Геннадию Архипову, что попал служить в эти зеленые, пахнущие морем прибалтийские края!.. Вот и рощица на вершине покатого холма показалась, крыши домов погранзаставы, смотровая вышка чуть в отдалении. «Ку-ка-а-ре-ку-у!» - донесся крик петуха Витьки, принадлежащего вместе с десятком кур завхозу, старшине Прокофьеву. И по этому петушиному крику, как по сигналу, что-то тяжко колыхнулось со стороны Восточной Пруссии. Земля вздрогнула, и среди деревьев и домов заставы вскинулись косматые, рыжие дымные столбы...

Несколько мгновений глядел Геннадий, как, подброшенные взрывами, рушились на дома и постройки деревья, метались в воздухе доски, балки, комья какого-то рванья, оглянулся в сторону Гируляя: и там над мирным, еще спящим поселком, вздыбились столбы взрывов...

Ну вот, кажется, и все. Геннадий сел. Как же он страшно устал, кажется, что даже шевелиться сил нет от страшного нервного напряжения: на минном поле каждая секунда грозит смертью. «Вот, какая у меня теперь работа, Вика...» - подумал он и вспомнил, как в то июньское утро, с отчаянием выкрикнув в сторону горящего уже Гируляя: «Вика-а!», побежал в клокочущим огнем и дымом ад... Война! В памяти возникло залитое кровью лицо начальника заставы и его перекошенный от боли рот, голос: «Второе отделение, в блокгауз! Ни шагу назад, ребята! Пулемет - на левый фланг! Ни шагу назад... Архипов - с «дегтярем» - на левом! Ни шагу назад!» Окоп... Столбы черного дыма над Гируляем. Серые туши танков, обходящих заставу и справа и слева, цепи вражеских солдат, бегущих вдали по полю. Он вел огонь по ним, а сам думал: «Что с Викой? Уходить им надо с Аликом!» Вдруг услышал крик «Генас, Генас!», обернулся: Альте бежал к окопу и что-то кричал, тыкая пальцем себе в лоб. Геннадий тогда сразу понял, что Вика убита, что пуля попала ей прямо в голову. Вика?! И сам вдруг почувствовал страшный удар в лицо. Все опрокинулось. Он лежал на дне окопа и сквозь красный туман смутно видел склонившегося над ним плачущего Алика...

Архипов поднялся, осторожно пошел вперед. Он уже был уверен, что это именно то, что разыскивают они, но необходимо убедиться в этом, тем более, что позади такой тяжелый, через мины и горькие воспоминания, путь. Он должен увидеть проклятые склады собственными глазами, чтобы потом все это взлетело на воздух и никогда больше не несло смерть людям: мужчинам и женщинам, парнишкам и девчонкам - всем-всем, кому бы жить да жить, любить да любить...

«...Группировка противника в Восточной Пруссии была весьма сильной и опиралась на мощные долговременные укрепления, естественные преграды, населенные пункты, приспособленные к обороне. Отсюда враг мог ударить во фланг нашим войскам на берлинском направлении. Следовательно, восточно-прусскую группировку надлежало не только связать боями, но и изолировать от остальных участков стратегического фронта, по возможности раздробить, не позволить ей действовать сосредоточенно».

Из воспоминаний С. М. Штеменко.

«Для окружения Восточной Пруссии русские использовали войска двух фронтов. На восточной границе сосредоточивались войска 3-го Белорусского фронта под командованием Черняховского в составе пятидесяти четырех стрелковых дивизий, двух танковых корпусов и девяти отдельных танковых соединений. Армии этого фронта должны были наступать на Кенигсберг, нанося главный удар севернее реки Писса, а затем севернее реки Прегель. В то же время 2-ой Белорусский фронт Рокоссовского должен был примерно такими же силами начать наступление с плацдарма между Палтуском и Варшавой, ворваться в Восточную Пруссию с юга и отрезать ее от остальной части Германии ударами на Эльбинг и Торунь...»

Из книги Г. Типпельскирха «История второй мировой войны».

«Командующему группы армий «Центр» фельдмаршалу Вальтеру Моделю от командующего тылом. На ваш запрос о налетах советской авиации во второй половине июля сообщаю следующее. Внимательное изучение действий советской авиации в этот период указывает на точность выбора объектов. Если ранее, например, в мае-июне, а также первой половине июля налеты в основном производились по портовым сооружениям Кенигсберга, Пиллау, Мемеля и Либавы, то во второй половине июля удары стали наноситься и по военным объектам, находящимся в глубине территории Восточной Пруссии, которые практически не могут быть обнаружены при помощи фоторазведки в связи с большой тщательностью их маскировки. Так, например, полностью уничтожен подземный патронный завод «89/А», тяжелой бомбежке подвергнут подземный авиасборочный завод «Фокке-Вульф», уничтожен склад «Домрау» и т. д. Все вышеуказанное приводит к выводу об эффективной работе группы русских разведчиков, заброшенных в июле на территорию нашей земли. Вывод: необходимо немедленное ужесточение борьбы с указанными группами советской разведки...»

«Гауляйтеру Эриху Коху. Работа по розыску и уничтожению русских разведывательных групп усиливается с каждым днем. Увеличена сеть пеленгаторных станций, специальная группа радистов-пеленгаторов работает круглые сутки, система пеленгации позволяет засекать точку, откуда ведется радиопередача, за считанные минуты с большой точностью по местности. За последние две недели имеются заметные успехи в нашей работе. Так, на днях в районе Меляукен у местечка «Альт Штернберг» полностью ликвидирована русская разведывательная группа, состоящая из двенадцати человек, в том числе двух женщин-радисток. К сожалению, пока не удалось взять живьем ни одного русского разведчика: при ранении они убивают себя. В эти дни мы ведем преследование еще трех разведывательных групп, и нет сомнения, что и они будут уничтожены. Обнаружен еще один труп русского, погибшего при выброске под местечком Розенкранц (нераскрытые парашюта).

Командир отряда «Адлер», штандартенфюрер Кугель».

«Центру - Пурга. Вашему указанию перешли пограничный район освещения оборонительного Восточного вала, начиная от Рассеняй, далее Шакай-Соловики-Ширвиндт. Приграничная оборонительная линия имеет две полосы сооружений глубиной десять-пятнадцать километров. На первой полосе района Лаукен-Гросс Зоденен протяжением двадцать километров установлено около шестидесяти оборон-сооружений, том числе двадцать четыре дота, тридцать бункеров».

«Центр - Пурге. Выделите своей группе двух разведчиков заданием продолжения розыска интересующего нас объекта».

«Центру от Бури. Шесть километров севернее развилки дорог Лабиау-Меляукен (ориентир - местечко Лаукшиен) склады боеприпасов. Замечено активное движение груженых автоколонн со стороны Кенигсберга, пустых с востока и загруженных на складах обратном направлении. Это даст основание предполагать наличие интересующего вас объекта».

«Центр - Буре. Благодарим за важнейшее сообщение. Завтра четыре утра подсветите объект. Результаты сообщите».

Два фронтовых письма.

«Ленка, привет. Извини, что долго молчал. Были тяжелые бои, спали по три-четыре часа в сутки: рвемся к границе подлой Германии, Ленка! Очень тяжело. Бои какие-то «вязкие», затяжные. Фрицы цепляются за каждый хутор, за каждую деревушку, за каждую яму. Оружие новое противотанковое придумали, гады. Называется фаустпатрон, в переводе - «кулак-патрон». Это вроде ракеты, которую запускают из короткой направляющей трубы прямо с плеча. Ох и страшно же бьет этот «кулак», Лена! Вчера в бою видел, как попал он в один из наших танков: башня сразу отлетела! Но ничего. Никакие ракетные «кулаки» не удержат нас! Граница близка, Лена, и я мечтаю быть на ней одним из первых!.. Да, прости, что почерк неровный, будто по кочкам еду. Опять меня царапнуло, рука побаливает, но слегка. Страшно хочется увидеть тебя. Странно, в школе не обращал на тебя внимания. Бывает! Береги себя. Может, перейдешь в госпиталь?

Командир танка «Т-34», «десятки», лейтенант Герман Рогов».

«Гера, здравствуй! Вчера у меня был самый радостный за последние тяжелые месяцы боев день: получила твое письмо. Гера, ты опять ранен?! Я так боюсь за тебя! Знаешь, мне часто снится все один и тот же ужасный сон. Будто среди каких-то развалин горит танк. Твой! А в нем - ты. И танк вот-вот должен взорваться. Я ползу, ползу и никак не могу доползти до танка, чтобы вытащить из него всех. Тебя! И знаешь, танк взрывается... Однажды вот так на моих глазах взорвался и сгорел танк. Вернее, он уже горел, а я ползла к нему и слышала стоны, крики: «Сестричка, помоги...» Наверное, танкист видел меня в смотровую щель. Я ползла, а немцы били из пулемета так, что головы не поднять. Гера, боюсь за тебя! Действительно, странно - я тоже в школе не обращала на тебя внимания. С Вовкой Волковым дружила. Хотя вру, обращала на тебя внимание. Всегда! Но ты был в классе таким недоступным для всех - Геракл! Береги себя, так хочется увидеться.

Лена».

Километр южнее местечка Лаукишен.

- Летят, - сказал Грачев и посмотрел на часы. - Без пяти минут четыре.

- Молодцы, летуны! Ну, братки, и рванет сейчас... Пора уже кидать ракеты!

- Будет взрывчик! Большой! - Федя радостно потирал руки, – Но, кажется, фрицы встречают наших! Слышите? Стрельба в воздухе... Ночные истребители? Пора подсвечивать!

- Где же ракеты? - не выдержал и Володя. «Подсвечивать» обнаруженные «Бурей» склады отправились Викентий Бубнис и Костя Крапивин. - Глядите, какой-то самолет падает... Наш? Немец?

Огненным метеоритом прочерчивал небо подбитый самолет. Глухой взрыв всколыхнул ночь. И в то же мгновение над лесом вспыхнули две ракеты. Роняя искры, они всплыли в небо, указывая расположение складов. Молодцы, ребята!

- Та-та-та... бам-бам... доносилась стрельба и резкие хлопки повисших над лесом осветительных бомб. Они медленно спускались, заливая окрестности белым холодным светом. Видно ли что-нибудь летунам сверху? Взорвались первые бомбы - заметили они сигнал, заметили! Вскоре взрывы слились в одни протяжный, стонущий грохот... Вот сейчас, вот сейчас раздастся и невероятной силы взрыв... Вот сейчас, вот сейчас!

Грачев переглянулся с Федей, нахмурился. Слышно было, как уходили от объекта самолеты, а новая волна бомбардировщиков словно наплывала из глубин неба... Неужели у складов такие толстые бетонные своды, что бомбы не могут их пробить? Да нет же: судя по взрывам, летуны кидают тяжелые бомбы! Такие, уж если и не пробьют бетон и железо, то так встряхнут дьявольское хозяйство, что... Уходят самолеты, но где же, где настоящий Большой взрыв?!

Разведчики столпились под кустом орешника, подавленно молчали. В чем же дело?.. Три коротких свиста: Крапивин и Бубнис возвращаются. Грачев ответил, послышались торопливые шаги, сбивчивое дыхание. Еще издали Костя выпалил:

- Командир, беда... ведь склады-то фальшивые! Вот такая музыка...

- Чего болтаешь? Какие еще фальшивые?!

- А такие! Бывают фальшивые аэродромы, орудийные позиции... - Костя рванул ворот комбинезона. - И грузовики под бомбы попали. А в них - ящики... С песком! Своими глазами видели!

Да. Не склады, - сказал и Бубнис. - Но и не фальшивые. Нет. Такой песок нужен для очень особый бетон, командир. Может, строят что?

- Черт бы их всех побрал! Вот так облапошили нас фрицы! - зло процедил Грачев. Помолчал, успокаиваясь. - Ходу, братки.

«Центру - от Бури. Объект уничтожен. Бомбы легли цель, однако ожидаемой детонации боеприпасов не последовало. В лесу, вокруг объекта, обнаружили ящики, каких возят снаряды наполненные песком».

«Центр - Буре. Объект фальшивый. Вашей вине погибли два бомбардировщика с экипажами. Возвращении задания ваши неквалифицированные действия станут предметом особого разбора. Примите меры отысканию интересующего нас объекта».

Кенигсберг, канцелярия

- Все собрались? - Эрих Кох, невысокий, но широкоплечий, массивный, поднялся из своего кресла и прошелся вдоль длинного покрытого зеленым сукном стола, за которым сидели генералы и полковники, высший командный состав группы армий «Центр» и первого Восточно-Прусского войскового округа.

- Буду краток. - Кох сел за стол, резким движением раскрыл кожаную папку с документами. Полистал их. Поднял от стола серые, слегка навыкате, в набрякших веках глаза. Цепкий взгляд гауляйтера пробежался по лицам собравшихся. - Враг движется к священным границам Рейха! - Голос у Коха сорвался, он коротко глянул в залитое солнцем окно и, совладав с собой, воскликнул: - Но тут он и найдет свою могилу! Я поклялся фюреру, что ни один вражеский солдат не перешагнет границ Рейха! А пока - рассмотрим положение дел. Фельдмаршал, прошу.

- Группа армий, которыми я командую, ведет очень тяжелые бон. Русские давят на нас с чудовищной силой. - Фельдмаршал Вальтер Модель медленно поднялся из-за стола. - По данным разведки, господин гауляйтер, русские имеют более чем двойное превосходство как в пехоте, так и в танках, орудиях, самолетах. И я полагаю...

- Русские! Имеют? А имеют ли русские такое величие духа, такие боевые качества, как наши славные германские солдаты? Вы об этом забыли? Мне не нравится ваш пессимизм, Модель.

- Я ни о чем не забыл, господин гауляйтер. - холодным, бесстрастным голосом сказал Модель. - Я называю цифры, господа, и считаю: положение настолько серьезно, что необходимо срочно просить ставку о выделении нам крупных резервов. У меня все.

- Садитесь, Модель, - несколько остыв, произнес Кох. - Мы будем просить у ставки танковую дивизию «Великая Германия» из Румынии и три пехотных, в частности сто девяносто шестую из Норвегии. Она формировалась здесь, в Кенигсберге, из уроженцев Восточной Пруссии, что должно придать ей особую стойкость. Начальник округа, слушаем вас.

- Из боевых, обстрелянных солдат, тех, кто должен демобилизоваться после лечения, формируются особые заградительные спецполки, батальоны и группы. Большую работу мы проводим и среди молодежи. В организациях «Гитлерюгенд» и «Союз германских девушек» формируются подвижные боевые отряды, которые проходят сейчас специальную, весьма напряженную подготовку. - Командующий первым войсковым округом генерал Водринг достал из кармана галифе платок, отер лицо. - Намечены энергичные работы на девяти новых оборонительных полосах.

- Намечены! - тихо, грозно сказал Кох. - Вот именно, пока лишь энергично намечены! На днях я побывал почти на всех полосах: работы ведутся вяло, господа. В чем дело? Или вы не понимаете сложности момента? В отличии от Моделя вы, генерал, оптимист?

- Не так давно вы, господин гауляйтер, говорили нам, что достаточно одного оборонительного восточного вала вдоль реки Шешупе. Вы говорили о том, что когда в тылу есть отлично оборудованные позиции, они притягивают обороняющихся, как магнит. И поэтому мы...

- Садитесь, генерал. - Лицо Коха побагровело. - Хватит рассуждении о том, что было! Властью, данной мне фюрером, приказываю немедленно, с сегодняшнего же дня, с особым рвением стараться завершить сооружение всех оборонительных линий, входящих в систему Ильменхорстского укрепрайона, выделяя из них несколько самых главных. Первая линия... - Резко отодвинув кресло, Кох подошел к карте... - Первая линия - вдоль старой германской границы. Вторая - по линии Тильзит-Инстербург-Гумбиннен-Голдап. Здесь удобное расположение рек: Неман, Писса, Инструч, холмы, высокие берега. Эта оборонительная линия получит название...

- Думаю, будет правильным, если эту линию мы назовем валом Коха, - приподнявшись с кресла, сказал заместитель гауляйтера Даргель. - Это придаст особую прочность линии и...

- ...Спасибо, мой друг, - остановил его Кох. - Следующая мощная линия пройдет по западному берегу реки Дейме и южному - реки Прегель. Ее наименование - «Дейме». И далее - форты внешнего оборонительного обвода Кенигсберга, связанные соответствующими оборонительными сооружениями в один мощнейший узел. Остальные линии располагаются между названными... - Указка Коха скользнула по красной паутине, пересекшей карту Восточной Пруссии во всех направлениях. - Я верю, что враг не перейдет границы, но... - Кох швырнул указку на стол, - но если перейдет - он устелет трупами поля и леса Пруссии! Как навоз, как удобрение! - Кох взглянул на часы. - Заканчиваем, господа. Немедленно приступать к работам! Саперные части, строительные и труд-батальоны, население, господа, - все на строительство. И военнопленных. Нечего им впустую жрать наш хлеб. И чтобы работали сутками, господа, сутками!

- Ваши указания будут выполнены, гауляйтер, - сказал Модель. - Мы можем идти?

- Минуту, господа. Тут я немного поразмышлял... Вы, военные, порядочные консерваторы. Да-да, это так! - Кох взмахом руки подозвал адъютанта, и тот поставил на стол перед ним несколько керамических цилиндров. - Мы должны беречь каждого бойца, господа. Это так важно в столь тяжелое для нас время. Так вот: это модель бетонного убежища для солдата, бетонная труба высотой в метр восемьдесят сантиметров и диаметром в шестьдесят сантиметров. Имеется бетонная крышка. Трубы врываются в землю вертикально на расстоянии двух метров друг от друга. Маленький индивидуальный бетонный дот, господа! - Кох довольным взглядом окинул генералов. - В таком убежище солдата не возьмет ни пуля, ни осколок. А от бомбежки он прикроется бетонным колпаком!

- Бетонный гроб, - буркнул Модель. Кох подозрительно глянул в его сторону. - Солдаты в траншее привыкли ощущать локоть друг друга, а в этой бетонной ловушке каждый почувствует себя заживо похороненным. Не с кем перекинуться словечком, выкурить за компанию сигарету. Надо знать психологию солдата, господин...

- Психологию?! - взорвался Кох. - Солдат идет в траншею не за тем, чтобы болтать с соседом о бабах и курить сигареты! Он идет умирать за отечество! Слишком много болтали, господа офицеры, слишком много выкурили сигарет - вот враг и стоит у границ Рейха! Делать, как я говорю. Все! А вы, Дорош, какого черта ваши полицейские отказываются вести борьбу с русскими диверсантами?

- Но отчего же? - Из-за стола поднялся тучный, краснолицый полицай-президент: - Да мы днем и ночью рыщем по лесам...

- Вижу, как вы рыщете! Поглядите-ка на него: он рыщет по лесам! Учтите, Дорош, если в течение недели русские разведчики не будут переловлены и уничтожены, как бешеные собаки, будете разжалованы в рядовые. Вот теперь все. Желаю успеха, господа. Хайль.

- Хайль! - гулко пронеслось род сводами громадного кабинета. Застучали стулья и кресла, послышались шарканье и топот ног.

Фельдмаршал Модель, прямой, будто насаженный на палку, сверкнув стеклами золоченых пенсне, встретился взглядом с маленькими, бульдожьими глазами имперского комиссара и слегка кивнул ему. Они знали друг друга с тысяча девятьсот двадцать восьмого года. В ту пору Кох создавал в Восточной Пруссии первые организации нацистской партии. Как-то он заявился и к Моделю, уже полковнику, командиру крупной воинской части, и от имени «пролетариата Пруссии, сплоченного великими идеями нацистского движения, от имени будущего Германии» попросил Моделя о материальной помощи партии. Худой, измученный каждодневными митингами и собраниями, в каком-то большом, явно с чужого плеча, пиджаке, Кох суетливо рассказывал Моделю о том, какие великие задачи стоят перед новой национальной рабочей партией, и обещал ему и тем военным, которые поддержат ее в трудную минуту, великие блага в будущем. Не подав руки, не дослушав речи Коха до конца, Модель вынул из кармана кителя и подал просителю бумажку достоинством в десять марок. Кох побагровел, но деньги взял. Ушел, пятясь задом к двери, кланяясь и что-то бормоча...

- Минутку, Модель, вы мне нужны, - остановил его Кох.

Фельдмаршал застыл у двери, лицо его напряглось. Кох зевнул, порылся в бумагах:

- Хотя нет, Модель, можете идти. Да, вот что: внизу ждет приема штандартенфюрер Кугель. Скажите, чтобы он поднялся ко мне. Успеха вам, фельдмаршал.

- Взбешенный Модель стиснул зубы. Он, старый боевой генерал, понял эту мелкую, злобную месть «пролетария», ставшего одним из крупнейших партийных чиновников Рейха, но чем на нее ответить? Разве грохнуть тяжелой дубовой дверью, да так, чтобы картины в золоченых рамах, развешанные по стенам кабинета Коха, посыпались на паркет? Модель стремительно распахнул дверь, но в последний момент придержал ее и мягко, бесшумно закрыл. «Плебей! Выскочка! - твердил он про себя, спускаясь по мраморной лестнице партийной канцелярии Восточной Пруссии. - И такие люди руководят нами. Бетонные доты для каждого солдата... Тьфу! Однако где же этот чертов Кугель?»

- Вальтер, дружище, проходи. Подсаживайся ближе.

Массивный, этакий ходячий шкаф, командир отряда «Адлер» Вальтер Кугель взмахнул рукой «Хайль!» и направился к столу, за которым сидел Кох. Его движения были медлительными, какими-то вялыми. Из тугого воротника выглядывала толстая, бурая от загара шея. Могучие плечи распирали китель, и казалось, что штандартенфюрер состоит не из костей и мышц, а откован, причем грубо, из тяжеленных железных болванок.

Кугель крутнул глобус, стоящий в углу кабинета Коха, ухмыльнулся, показав железные зубы, и, не спрашивая разрешения, рухнул в мягкое кресло.

Кох подвинул Кугелю золотой портсигар, и тот, наклонившись, выгреб из него короткими сильными пальцами сигарету. При этом колыхнулся на его бычьей шее высший орден Германии Рыцарский крест. Щуря глаза, Кох, выжидательно наблюдая за ним, разглядывал его грубое, со шрамом на левой щеке лицо. Шрам - память о бурной студенческой молодости Кугеля, о дуэли из-за какой-то девчонки, происшедшей в те далекие уже времена, когда был Вальтер Кугель студентом «Альбертины», филологического факультета Кенигсбергского университета. Филолога из него не получилось, как-то один из профессоров университета пошутил: «Вряд ли можно стать филологом с такой фамилией: «пуля»!» Пророческими оказались слова профессора: еще студентом Кугель приобщился к нацистскому движению и вскоре стал одним из организаторов штурмовых отрядов в Восточной Пруссии.

В те бурные дни они и познакомились, партийный функционер Эрих Кох и молодой, дерзкий командир чернорубашечников Кугель. Да, немало оба поработали, чтобы вбить в тугодумные головы пруссаков, какое это великое благо для будущего Германии - национал-социалистическая рабочая партия! Кугель старался. Сколько было схваток с тельмановцами, разогнанных митингов, красных коммун истов-агитаторов, погибших при «невыясненных обстоятельствах».

В кровавую ночь тридцатого июня, «ночь длинных ножей», когда Гитлер дал приказ уничтожить верхушку штурмовых отрядов, почувствовав, что штурмовики захватили слишком большую власть в стране, Кох спас голову Кугеля, спас, зная, как в будущем может пригодиться ему этот человек. И не ошибся! Именно он, Кугель, в сорок первом году, выполняя поручение Коха, принимал участие в доставке в Кенигсберг из Пушкина знаменитой янтарной комнаты, а потом привез с Украины в Восточную Пруссию, в поместье гауляйтера, такие 66 богатства, по сравнению с которыми «Бернштайнциммер» может показаться жалким мусором. По его, Коха, поручению Кугель ликвидировал поселки поляков в Цеханувском уезде, готовил для своего шефа обширнейшие охотничьи угодья, принимал участие в уничтожении еврейского гетто в Ровно... Командир его личной, Коха, охраны, в бытность последнего рейхскомиссаром Украины, Кугель был известен у партизан как фашистский палач по кличке «железная челюсть».

- Я слушаю тебя, Эрих, - проворчал штандартенфюрер. - Что-то случилось?

- Что-то случилось?! - мгновенно перестроившись, воскликнул Кох. - Вальтер, я недоволен! Время идет, а русские разведчики преспокойно разгуливают по всей Восточной Пруссии! - Кугель распрямился в кресле, взглянув на своего шефа блеклыми, близко посаженными глазами. - В чем дело? Не вижу оптимизма, воодушевления в работе.

- Мы очень много работаем, экселенц, - проворчал Кугель, кашлянув в кулак. - Рыщем по всей Пруссии, как стая гончих собак. С ног сбились! Мы полностью разгромили одну группу русских, экселенц: двенадцать человек и...

- Я уже слышал об этом! - Кох раскрыл папку. - Но вот командующий тылом группы армий «Ц» докладывает, что на территории Пруссии работают шесть разведывательных групп русских. Шесть! Такие же сведения я имею из органов контрразведки, дорогой мой штандартенфюрер! Эти бандиты, как черви, выедают сердцевину яблока. А яблоко - это наши укрепления, оборонительные линии, склады! Недавно русские самолеты разбомбили артиллерийский завод! Недостроенный подземный завод «Лаукишен». Как русские нашли его, а? Это работа их разведгрупп! А если они обнаружат склады «Гутлеген», «Зергиттен», «Тапиау»?! - Кох протянул Кугелю несколько бумаг: - Вот ознакомься. Это проект создания особых подвижных отрядов постоянной готовности. По моему приказу они срочно формируются во всех городах и крупных населенных пунктах. Общее руководство отрядами поручается тебе, и чтобы в течение ближайших недель ликвидировать русских, Кугель! Окружать лесные массивы, откуда идут радиопередачи, двойным, тройным кольцом. Организовать сотни засад! Возле дорог, перекрестков, одиноких хуторов, куда они могут сунуться за продуктами. Идти по следу каждой группы до изнеможения, не щадить себя в этой схватке с подлыми бандитами! Ты все понял?

- Да, экселенц. Меры, которые мы предприняли...

- Две недели, Кугель. Через две недели ты можешь получить «дубовые листья» к Рыцарскому кресту или... дубовый крест. Желаю успеха, мой боевой товарищ.

- Кугель поднялся, взглянул в лицо своего «боевого товарища», и по спине прокатился холодок - таким тяжелым был взгляд Коха.

- Коля, будем делать перевязку.

- О-оо, Зоинька, ты меня замучаешь своим вниманием. Может, лучше погадаешь, а?

Коля сел под деревом и протянул перебинтованную руку. С утра холодило. Зябко ежась, - за ночь одежда отсырела, разведчики быстро доедали «завтрак» - галеты, размоченные в воде, готовились к выходу на задание. С продуктами было скверно. Мясные консервы съедены, и сгущенное молоко тоже. Питаться приходилось в основном пшенной да гречневой кашей, иногда первыми грибами, их девушки собирали на привалах. Как-то уху сварили: ночью Володя с Костей Крапивиным наловили больших, толстых карпов в пруду возле какого-то хутора. Сунулись было во второй раз, а там охрана появилась. Чуть под пули не угодили.

Федя с каждым днем все больше мрачнел: что за работа на пустой желудок? Кроме этой беды на его правом ботинке отлетела подметка. Гнилыми нитками, что ли, был сшит? Прикрутил он ее проволокой к ботинку, но это был не выход из положения: скоро босиком придется шлепать по Пруссии.

Бинты присохли, разматывались плохо. Коля молотил каблуками землю, но молчал. Только пот, будто росой, усыпал лицо и шею. Ну вот, сняла наконец-то. Зоя наклонилась, рассматривая руку моряка, и уловила резкий, гнилостный запах. Посеченные ножом пальцы потемнели, а сама рука тяжело набухла кровью и жаром. Гангрена?!

- Ну, как мои грабки? Подживают? - спросил Коля.

- Да-да... будем надеяться. - Зоя попыталась улыбнуться. - Терпи, братец-кролик, рану буду спиртом промывать.

- Внутрь бы глоток. Слышишь? И точка.

- Зоя закончила перевязку, убрала медикаменты в сумку и выразительно поглядела на Нину, зевнула: поспим еще немного? Нина мотнула головой, скинула куртку, комбинезон и, оставшись в свитере и черных шерстяных трусиках, запрыгала через скакалку. Надо поддерживать форму.

- Вью! Вью! - поет парашютная стропа. Нина перекрещивает ее, прыгает то на одной, то на двух ногах, крутит скакалку вперед, назад. Лицо раскраснелось, густые волосы рассыпались по плечам, и девушка, поправив их рукой, улыбнулась Коле. Подняв воротник куртки, - знобило, - моряк глядел на нее, не отрываясь: ну ловкая, и как красиво все получается! Наверное, Седой не врет, что она когда-то выступала в цирке. Нина, отбросив скакалку, несколько раз глубоко вздохнула и попыталась сделать шпагат. Не получается! Теряет форму, теряет, мышцы уже не так эластичны... Ничего, она упрямая! Ну-ка стойку. Качнулась. Упала. Еще разок. Еще! Стоит? Стоит! Да-да, она упрямая, кончится война - она вернется в цирк!

Ребята ушли на разведку. Тихо вокруг. Солнце медленно всплывает над лесом, словно красный, воспаленный глаз. Как болит рука! Моряк устроился под деревом на окраине обширной поляны, положил рядом автомат. Сколько же будет длиться эта боль? Одно спасение - думать о том, что когда-то было в его жизни и чего уже никогда больше не будет... Коля поежился, закрыл глаза, и все отступило - этот чужой лес, и солнце, поднимающееся все выше. Он опять был в родных краях, в своей такой коротенькой морской, соленой юности, в прожаренном солнцем, продутом тугим, остро пахнущим водорослями и рыбацкими сетями ветром поселке моряков и рыбаков - Бары. Охряные, сложенные из мягкого камня-ракушечника стены домов, скаты черепичных крыш, черные, просмоленные днища лодок, лежащих на белом песке, как большие черные рыбины, сети, развешанные на кольях. Выцветшее на солнце белье, всплескивающееся на веревках возле домов, небольшие палисаднички с обязательными крупными фиолетовыми и красными георгинами на стеблях-будыльях, веселые табунки чаек на берегу, на коньках крыш, на лодках... Есть ли что-нибудь более прекрасное на свете, чем родной его кран?..

Коля открыл глаза и несколько минут прислушивался, уловив какие-то тревожные звуки, но это просто показалось. Он вздохнул, вновь стиснул веки и увидел своего отца. Вот он, батя, стоит во дворике дома, возле развешанных по заборчику сетей и ловко, сноровисто чинит иглицей продранное сетное полотно. Отец еще крепкий, красивый: черные, почти сросшиеся брови, длинные, с проседью запорожские усы, черные с белесыми прядками, стянутые кожаным ремешком, чтоб не мешали, волосы, карие веселые глаза.

А рядом с ним Валентин и Петька, старшие Колькины братья, - такие же прокопченные, как и батя, солнцем, кареглазые, белозубые. Латают сети, зыркают горячими глазами по сторонам: вон Анка за водой пошла, ишь как запокачивала бедрами. Ух, какая она вся ладная, глаз не оторвать! И Колька глядит на соседку, щурится в ее сторону из-под разломанного надвое козырька кепки. «Краса», - говорит отец, провожая взглядом гибкую, сильную фигуру Анки. «Мировецкая деваха!» - вторит старший брат Валентин. «Краля», - вздыхает Петька. «И чего вы в ней углядели? - сплевывает Колька. - Обыкновенная деваха». Все дружно смеются над его словами. «Завязь ты зеленая», - улыбается отец.

Скрутив большущую самокрутку, он распаляет ее и окутывается облаком дыма. «Теленок», - ласково говорит Валентин. «Сосунок», - добавляет Петька и натягивает Кольке кепку на уши. «И чего вы в ней такого, особенного узрели?» - упорствует тот и щелчком пальцев откидывает кепку на затылок, вглядывается в улицу: возвращается.

Все четверо оставляют работу, поворачиваются в ее сторону, а соседка идет еще плавнее - ведра полны-полнешеньки, и ни одна капелька не упадет в белую дорожную пыль. Плывет, как шаланда под легким ветром, упруго всколыхиваются груди под голубой кофточкой, будто там под тканью две крутые волны всплескивают. «Ну что, соседи, уставились? Кофтка сейчас задымит», - говорит Анка и улыбается всем сразу: и полиному отцу, - тот сразу распрямляется, крутит тугой ус, - усмехающемуся Валентину, покрасневшему Петьке. Только ему, Кольке, не достается улыбки. Взгляд Анки равнодушно скользит по его лицу, как вода по углаженному песку: вроде и зацепиться не за что.

«Бать, дай курнуть, - окликает отца Валентин и добавляет раздумчиво: - А не слазить ли мне сегодня к Анке, а?» «Я те слажу!» - взрывается отец и показывает свой мослатый кулак, но отдаст Валентину цигарку. «Не усасывай всю», - просит Петька. Пощипывая усики, он посматривает в окна соседки, где двигается легкая синяя тень. Говорит мечтательно: «И то дело: сговорюсь-ка я с ней сегодня. Может, и отправимся под вечерок в плавни. Лилий белых ей нарву, а она...» Отец сердито пыхтит, схватывает иглицу и спрашивает Кольку: «Может, и ты к ней на сеновал попросишься, а?» Немного помедлив, тот отвечает: «А на что она мне сдалась? Одному спать куда лучше». Все хохочут: ну, завязь зеленая, ну, телок, ну, сосунишко!.. «Петруха, оставь же хоть на одну затяжку», - просит Коля, но Петька делает такие глубокие вдохи, что самокрутка укорачивается на глазах. Все ж остаток протягивает Кольке, но в последний момент бросает на землю и давит черной от лодочного вара пятой. «Будешь мужиком, тогда и дымить табаками станешь», - говорит он. «Я и так мужик», - отвечает Коля. «Ты ишшо пацан, - произносит отец и прикрикивает на сыновей: - Ну что остановились? Эдак и до ночи ничего не сделаем...»

...Откуда было знать тогда отцу и братанам, что он уже почти месяц встречался с Анкой?

Собака лает. Коля насторожился: нет, не показалось! Отодвинув от лица ветки, он окинул взглядом большую поляну, расстилающуюся перед ним. Лай приближался, стали слышны еще какие-то звуки, будто бежали несколько человек. Вот и чьи-то фигуры мелькнули в дальнем, с того края поляны, перелеске. Коля поднял автомат, поморщился... ну и боль!, с тревогой всмотрелся в деревья на противоположной стороне поляны кто бежит? Наши? Может, фрицы выследили? Хотя вряд ли кто из разведчиков поведет врагов к «базе»... Тогда кто же это?

Кусты всколыхнулись, и на поляну выбежал человек, за ним показались еще двое. Оглядываясь, направились в его сторону, к лесу. Коле были хорошо видны их белые от усталости лица и черные провалы ртов, жадно хватающих воздух. Что за люди? На беглецах - выцветшие солдатские гимнастерки и продранные брюки, двое - в ботинках, третий, русоголовый парнишка, босиком. Свои?! А, вот и собака! На поляну вымахнула черная коротколапая овчарка, вслед за ней, сдерживая рвущегося с поводка пса, проломился через кусты жандарм. Пес вскидывался на дыбы, жандарм остановился. Беглецы, оглядываясь и спотыкаясь, бежали все медленнее, шумно, хрипло дышали.

- Хальт! Рус, хальт! - заорал жандарм. - Хальт!

Э, и жандармов трое! Пес рвался, танцевал на задних коротких лапах, и Коля невольно поежился: видывал он таких зверюг. Это особая порода немецких овчарок. «Черные дьяволы» - выносливые и необыкновенно злобные псы, не раз и не два шли они и по его следу, это чудовище не испугаешь, не остановишь, пока не убьешь. Жандарм наклонился, отстегнул поводок.

- Дик, фас! - прозвучала новая команда.

Пес стремительно метнулся через поляну. Один из бегущих остановился и крикнул:

- Уходите! Задержу гадов! Мишка, Ванюшку спасай!

- Каким-то судорожным движением он сунул руку за пояс и взмахнул ею. В руке остро сверкнуло лезвие ножа. Вва-а-а-а! - с хриплым, нетерпеливым лаем ринулся на него пес и пружинно взметнулся. Мужчина ударил ножом, пес увернулся. Выстрел! Мужчина упал...

- Сюда, ребята! Ко мне! - позвал Коля. «Что я делаю? Не имею права... - мелькнула запоздалая мысль, - но нельзя же их без помощи оставить!» Раздвигая колючие ветви, вскинул автомат. - Сюда!

Русоголовый Ванюшка уже преодолел поляну и подбегал к спасительным зарослям боярышника. Увидев Колю, он вначале бросился в сторону, но тут же понял, что свой это, свой. Выкрикнув что-то захлебывающимся, восторженным голосом, он вдруг остановился и, прижимая ладони к груди, опустился на колени, а потом повалился лицом в траву. Бежал, видно, из последних сил! Все это длилось мгновение, на его зов обернулся Мишка и тоже что-то закричал. В это мгновение пес, роняя из пасти хлопья пены, взметнулся беглецу на грудь. Тяжко бежали следом за ним, к лесу, еще не понимая, что произошло, жандармы.

Коля сделал шаг, второй навстречу, красный туман поплыл в глазах: ух вы, гады фашистские! Автомат дернулся, выстрелы тупой болью отдались в пораненной руке. Один из жандармов, глухо взвыв, согнулся пополам и повалился, будто боднув землю головой в шлеме. Второй попятился, позвал: «Дик! Цурюк!», но пес не слышал приказа. Пальба, хриплый лай, крики.. Следующей очередью разведчик свалил второго жандарма. Отбросив пса, беглец Мишка поднялся на ноги и тут же упал: третий жандарм выстрелил в него из карабина, да не успел еще раз нажать на курок - Коля прошил его короткой очередью. Жандарм распластался в высокой траве, шевельнулся и затих. Рычащим шаром накатывался на Колю «черный дьявол».

- На, жри свинец! - моряк в упор изрешетил пса. Позвал: - Ванюшка, а ну, глянь, жив ли Мишка? Быстрее!

Шатаясь, побрел через поляну спасенный русоголовый паренек. Из леса, перебегая от дерева к дереву, спешили радистки. Коля отер вспотевшее лицо. Ванюшка опустился на колени и прижался ухом к груди неподвижно лежащего Мишки, поднялся, развел руками: убит! В наступившей тишине звонко стрекотали кузнечики, деловито жужжа, пролетел над поляной толстый, мохнатый шмель.

- Колька? Что случилось? - выкрикнула запыхавшаяся Зоя.

- Не видишь, что ли?! - растерянно и отчего-то зло проговорил Коля. - Жандармы наших ребят... Ну-ка, помогите! Всех убитых - быстро в овраг! Ах, ч-черт... Ванюшка, ко мне! - И пробормотал, переводя взгляд с одного жандарма на другого: - Семьдесят второй... Семьдесят третий... семьдесят четвертый. Быстро всех в овраг!

- Семьдесят четвертый... четвертый... четвертый, - повторял он про себя ожесточенно, когда вместе с Ванюшкой волок последнего из убитых, толстого, откормленного, видать, на тыловых хлебах, жандарма. - Ну ничего... Грачев поймет... не сдержался я! Да и как можно было не защитить своих?.. Ах, ч-черт, место базового лагеря раскрыл, уходить придется.. Семьдесят четвертый... Ч-черт, ребят жалко... семьдесят четвертый!

- Это был его личный счет мести. А поклялся Коля Прокопенко отправить на тот свет восемьдесят шесть врагов. Именно столько, сколько жителей было когда-то в маленьком приморском поселке Вары, сколько погибло от фашистских пуль и снарядов на рассвете двадцать второго нюня.

- Тебе бы только стрелять! - Грачев быстро ходил взад-вперед, бросая яростные взгляды на стоящего перед ним с опущенной головой Колю Прокопенко. - Понимаю, что трудно выдержать, когда жандармы... - Он закашлялся, остановился. - Но ведь ты разведчик, ты был в охранении радисток и лагеря! А если бы это была провокация?

- Командир, исключено, - вступился за товарища Костя Крапивин. - Придумать такой сюжет? Побег русских, стрельба?..

- Сам знаю, что не провокация, но все же на будущее учти! - буркнул Грачев, остывая. - Объявляю выговор! Давайте сюда поляка. Седой, веди его.

- Послышались шаги, хрустнула ветка. Да, Ванюшка оказался поляком, это выяснили еще Коля и девушки и доложили Грачеву. Теперь командиру предстояло принять решение, что же с ним делать.

- Пан офицер, прошу бардзо меня выслушивать! - торопливо, возбужденно заговорил Ванюшка, увидев Грачева. Догадался, что это командир группы: - Я говорю немного по-российски, меня научили бардзо хорошо говорить мои российские други Мишка и Евдокимов. Мы вместе убегали из фашистский лагерь Хауенбрух, мы убегали с земляной работы, мы убегали...

- Стоп, стоп! - остановил его Грачев. - Отвечай только на вопросы.

- Так есть! - с готовностью отозвался Ванюшка, вытянулся и, прижав руки к бедрам, притопнул голыми пятками.

- Имя? Фамилия? Откуда родом? Почему звать - Ванюшка?

- Янко мой имя, а мой российский друг Мишка поймовал меня Ванюшка, понимайте, да? Янко Конопка с Поможья, Панове, с берегу Фриш-Гафа... - Паренек передохнул, лицо его с глубокой царапиной на щеке сняло от счастья. - Там моя родзина, а лет мне - шедемнасте...

- Поморье? - переспросил Грачев. - Где это?

- В двадесте тши километр на захуд... на запад от город Хайлигенбайль, пан офицер. Там мой отец и шостра Зоська, а оратек мой, Ежи, он повиетрзни... воздуховый...

- ...воздушный, - подсказал Бубнис.

- ...так есть! Воздушный стржелец на боевой английский самолет «Ланкастер»... А вы? Российские воины? Советские? И я могу сказать вам: я был связной из отряда армии Людовой. Я шел с заданий, но меня арестовали - так есть! И найперво я был в лагере Штуттгофф, а потом... - голос его задрожал. Облизнув языком губы, Ванюшка закончил свой рассказ: - а потом вот сюда, в этот прцекленский...

- ...проклятый, - перевел Бубнис.

- Так есть! Проклятый лагерь Хауенбрух. Вот! - Ванюшка наклонился, задрал ветхую рубаху. Вся спина его оказалась в фиолетовых кровоподтеках и глубоких ссадинах. - Это меня там били, на також поротовый машина. Человека кладут, вяжут, и машина бьет! - Он опустил рубаху и выкрикнул: - Бери меня, пан офицер, в свой боевой группа! Даю клятва, буду отважный боец против фашизма. Позвольте? Клянусь Родиной и маткой бозкой Ченстоховской, пан командир! Я все умею: стрелять, много ходить, я...

Грачев поглядел на небо, на часы, задумался. Надо было уходить отсюда. Жандармов уже, наверно, хватились и разыскивают. Да, пора покидать этот лес, в котором они ночевали несколько суток, но что делать с поляком? Брать с собой?.. Поморье, дом, где живет его отец... Побывать бы там, помыться в бане, барахлишко бы постирать, отдохнуть немного... У него не возникало сомнений в правдивости Ванюшкиных слов. Может, все-таки попозже следует воспользоваться неожиданным знакомством?

- Слушай приказ, Ян Конопка, - сказал Грачев, и парнишка опять вытянулся по стойке «смирно». - Мы тебя берем в свой отряд, но... но находиться ты будешь в Поморье. Ясно? Во что бы то ни стало ты должен добраться до своего дома, затаиться там и ждать, когда нам понадобишься. Час на отдых, Ванюшка, и - в путь.

- Так есть, пан командир! - Прихлопнул пяткой о пятку новый член группы «Буря» Ян Конопка. - Так есть!

Шоссе Кенигсберг-Иистербург, район местечка Пелонен

- Давай, Кеша, пали!

- Хорошая покрышка, - усмехнулся Бубнис. - Жаль портить. - Он повел стволом винтовки, ловя глазом передний скат грузовика. Нажал курок. Попал! Покрышка лопнула, грузовик клюнул тяжелым капотом, скосился и замер. Шофер засигналил, идущая впереди машина тоже остановилась, а за ней, будто по команде, замерла вся колонна. Грачев и Геннадий Архипов переглянулись, Володя присвистнул. Шофер и солдат не вылезали из кабины, но через несколько минут к ним подкатила легковая машина сопровождения, на шоссе выскочили автоматчики и, внимательно оглядывая подступивший к дороге лес, подошли к грузовику.

- И в кузове кто-то есть, - сказал Грачев. Словно в подтверждение этому, брезентовый тент шевельнулся, и в приоткрывшейся щели показался ствол автомата. Командир сплюнул: - Отставить операцию. Уходим!

Двое офицеров склонились над пробитой пулей покрышкой. К грузовику подбегали солдаты, которые, по-видимому, находились в охранении других машин. Одни из офицеров что-то крикнул, и жиденькая цепочка автоматчиков направилась в сторону леса. «Аа-ах!»- громыхнули одни за другим винтовочные выстрелы. «Ррр-а-ааа! - раскатились автоматные очереди. Пули секли ветви, листья, сочно чмокались в стволы, срезали с деревьев кору.

Пригнувшись, хоронясь за деревьями, разведчики углублялись в лес. «Ясно, что тот случай с захватом лейтенантика не прошел незамеченным. - с досадой подумал Грачев. - Видимо, уже есть приказ об усилении охраны колонн. Специалисты осмотрели покрышку грузовика и, конечно, не дураки, определили, что это не прокол или технический брак случился, а прострелена она пулей. Однако, что же дальше делать?»

Настроение было скверным: такая неудача с офицером - из своих рук выпустил! А жестокая промашка со складом? Погибли самолеты, летчики... Грачев поддал ногой подвернувшуюся коряжку. Что же предпринять? Как отыскать эти «заколдованные» объекты? В последней радиограмме «Центр» приказывал: «Все силы бросить на поиск объекта. Любой ценой разыщите объект!» А существуют ли вообще эти централизованные склады? Но приказы надо выполнять.

- Возвращаемся к дороге, - приказал Грачев, - только уйдем чуть западнее.

Вскоре группа вышла к окраине леса. Выбрали место поудобнее, под старым, с обширной кроной дубом, осмотрелись. До шоссе было метров сорок. Километровый столб белел у его края, а чуть дальше виднелась автобусная остановка с навесом под черепичной крышей. Несколько человек толпились под ним, ожидали автобус: две молодые женщины и длинный, в черном плаще мужчина с пухлым портфелем. Ожидавшие нетерпеливо поглядывали на шоссе. Когда показывалась машина, поднимали руки, выкрикивали: «Битте шен!.. Битте шен!» Но шоферы не реагировали на эти «будьте любезны...» Либо в машинах не было свободных мест, либо они очень спешили и просто не хотели брать случайных попутчиков.

- И все же их кто-нибудь заберет, - задумчиво сказал Володя. - Дрогнет же у кого-нибудь душа. Все уедут!

- Ты уверен в этом? - улавливая скрытый смысл в его словах, Архипов внимательно поглядел на Володю, потом опять на шоссе. - Посмотрим, найдется ли тут душа, которая дрогнет... А, нашлась!

Помятая легковушка жалобно скрипнула тормозами, кто-то изнутри открыл дверку, и обе молодые женщины юркнули в автомобиль. На остановке остался лишь мужчина с портфелем. Он нервничал. Подняв воротник плаща, бродил взад-вперед, все тревожнее и тревожнее поглядывал на лес, торопливее вскидывал руку, громче и настойчивее кричал: «Битте шен! Битте!»

- Глядика-ка, «наша» колонна катит. - Архипов отвел от лица ветви. - Она самая... Хотя, может, и другая?

- Плотно идут, - проворчал Грачев, глянув на Володю, - так говоришь, и этого с портфелем заберут?

- Будь я на его месте, захватили бы... - уверенно ответил Володя. - Будь я...

А мужчина взмахивал рукой, кричал, просил, но машины проезжали мимо. Слышались сухой шорох покрышек, постреливание выхлопных труб, синие лучики ночных фар освещали метров десять шоссе и заднюю часть кузова впереди идущего грузовика. И вдруг мужчина вспрыгнул на подножку одного из них и, всунувшись головой в открытое окошко, стал что-то горячо объяснять шоферу и солдату-охраннику. Уговорил! Тяжелая зеленая дверь приоткрылась, мужчина влез в кабинку и пристроился рядом с солдатом.

Прошла колонна. Стихла вдали. Грачев выжидательно поглядел на Володю: выкладывай, что придумал?

- Видели? Взяли все-таки! Понимают: страшно тут глядя на ночь оказаться одному! - Володя говорил увлеченно, лицо озарилось вдохновением. - Ведь русские бандиты кругом рыщут! А представляете, вот так же и Курт Хейле: вернулся с фронта, получил десятидневный отпуск после легкого ранения...

- Да-да. Курт Хейле, - кивнул Грачев. - И что же дальше?

- Он вернулся в свой родной город Инстербург, а дом разбомблен. Где же мать? Соседи по улице говорят, уехала то ли на какой-то фольварк под Тапиау, то ли в сам город Тапиау... Вроде бы там знакомые живут. Как же поступает Курт? Конечно же, отправляется ее разыскивать! Он приезжает в город днем, вышел из автобуса и потопал на фольварки. Побывал на одном, на другом. «Простите, я ищу фрау Хейле... Не знаете ли такой? А на соседнем хуторе? Схожу туда, пожалуй. Что? Автобусы ходят плохо, а вечерние и вообще отменены? Ничего. Доберусь на попутной машине...»

- Так-так... Значит, доберешься на попутке? - Грачев с неподдельным интересом уставился на Володю. - Что ж, все это пока у тебя здорово получается. Давай дальше, но вот что: поднимаешь ты руку, а останавливается не грузовик, а легковуха и...

- Ну ты даешь, зачем мне, солдату, проситься в легковую машину? - довольный собой, Володя засмеялся. - Я буду дожидаться вот такой пустой колонны военных грузовиков. Они меня подхватят, и я еду до...

- Так уж они и довезут тебя до объекта! - сказал Архипов.

- Может, и не довезут, ну и что? Высадят на повороте! Мне надо до Тапиау, а они сворачивают, предположим, влево или вправо. Им надо на объект! «Вылезай, парень, - скажет мне шофер. - Дальше сам добирайся...»

- А ты говоришь: «Ауф видерзейн, камэрад!», выскакиваешь из кабинки и, уловив момент, мотаешь в лес! - оживленно подхватил Архипов. - Находчивый, как пограничник!

- Ухожу и до утра наблюдаю! - весело подтвердил Володя. - Надо убедиться, что это наш объект, что на него везут боеприпасы с запада, а оттуда их вывозят на восток. И в ящиках не песок и камки, а снаряды и мины!

- Но как это сделать? - спросил Архипов. - Как?

- Возвращаемся, - приказал Грачев. Он расправил плечи, хлопнул Володю по спине. - Голова! Документы в лагере? Там все и обмозгуем.

- Небольшой лесок, окруженный полями пшеницы, где поздний вечер застал группу Грачева, просматривался насквозь, и командир еще не решил - остаться тут или искать отдых где-нибудь в другом месте. Запаренные разведчики молча уминали сухари со сгущенкой. Воды поблизости не оказалось, и во фляжках набралось лишь по глотку... А духота-то какая! К грозе, что ли?

«Как же, однако, быстры фрицы, ох, и быстры», - размышлял Грачев. Он ходил по заросшей мягкой травой поляне, скручивал вздрагивающими пальцами «козью ножку». Просто чудо, что они вчера не попали в окружение. Крапивин все торопил: «Уходим, ребята, тревожно что-то тут, уходим!», а Зоя никак не могла закончить переговоры с «Центром».

Но ушли, молодцы, как раз во время! Только пересекли дорожку, отделяющую один квартал от другого, как на нее выкатились военные грузовики. Солдаты цепью начали прочесывать ту часть леса, где они только что были. «Все четче работают, - с тревогой подумал Грачев. - Сеть стационарных и подвижных пеленгаторов, радиостанций, телефоны, мобильные группы захвата... Уж не вся ли Пруссия поднята на ноги против нас?» Он усмехнулся: расшевелили муравейник! Пальцы его обрели обычную твердость, да и в душе все поуспокоилось: состояние тревоги, жизнь под дулом чьей-то винтовки, автомата - это их обычные будни. Как там говорил Саша Петров? «Возле пропасти, на самом краю...» Ничего, оп!.. Грачев ловко поймал зажигалку, брошенную ему Костей, закурил... ничего, все будет хорошо. Группа жива и боеспособна, держатся ребята, не падают духом. С какой-то отеческой тревогой и любовью Грачев окинул взглядом своих боевых друзей. Зоя убирала в рюкзаки продукты. Нина, присев перед круглым зеркальцем, защепленным в развилке двух веток, расчесывала волосы. Какие они у нее густые, волнистые. Красивая девчонка... Грачев вздохнул: подумать только, что прошлой осенью они несколько суток были вместе и он, Грачев, выносил ее, раненую, из Черной пущи, но об этом не стоит думать, не надо.

- Командир, когда все-таки? - окликнул его Володя. - Не пора ли мне в путь собираться?

Грачев промолчал. Время шло, «Центр» требовал усилить работу по розыску объекта, они искали его как могли, но, увы, пока безуспешно, а отправить Седого в поездку вместе с колонной грузовиков по шоссе Инстербург-Тапиау - слишком большой риск! И все же наступит и его, Володи Волкова час... Послышались шаги, и между деревьями показалась фигура литовца.

- Какие хороший дуона, командир, - сказал Бубнис и протянул Грачеву пучок тяжелых, налитых крупными зернами колосьев. Грачев нетерпеливо кашлянул: - Тихо вокруг. Можно оставаться здесь. А дуона. Дуона, дуона! Спалить бы все эти хлеба! - зло сказал Коля Прокопенко.

- Зачем спалить? Очень хороший хлеб. Умеют они это...

- Умеют?! Фашисты и что-то умеют? - Коля кипел. - Просто тут земля хорошая, вот и все, понял?

- Я знаю, - упрямо повторил Бубнис, - я тут много работал.

- Да они на тебе катались, медведь ты этакий: «Умеют»!

- Уймись! Вот и постель готова. - Федя притащил с поля большую охапку пшеницы, кинул на землю, отдышался. - Пойду еще принесу. Эй, Медведь, помоги!

- Нельзя хлеб рвать. Это не постель - хлеб! - сказал литовец и встал перед Федором. - Хлеб - не постель, хлеб еда, понимаешь?

- Да это же... - Коля задохнулся. - Это же - фашистский хлеб!

- Хлеб не может быть фашистский. Хлеб только... - Бубнис замялся, подыскивая слова. - Человеческий, да! Для еды, а не...

- Успокойтесь, ребята, ну что вы? Нашли где ссориться! - Нина сбросила куртку и достала из рюкзака свою самодельную скакалку, подержала в руках, улыбнулась какой-то жалкой, извиняющейся улыбкой: - Хотя... Сил нет, мальчишки.

- Хлеб он, видите ли, немецкий пожалел, - ворчал Коля. - А ты видал сегодня, как фашисты двух наших пленных пристрелили? Гнали их куда-то, двое все отставали, вот и прихлопнули! Взорвать бы всю эту подлую Пруссию! И точка.

- И женщин? И детей? - спросил Саша Петров. - Интересно...

- А надсмотрщицы из концентрационных лагерей - это женщины?! - взорвался Коля.

- Ну как можно так рассуждать? - не удержавшись, воскликнула Нина. - Дети, да и некоторые немки, тут ни при чем...

- Ни при чем?! - опять вскипел Коля. - А они, что, посылки с фронта от своих мужиков-убийц не получали? С рубашонками, снятыми с расстрелянных наших детишек? С комбинациями, содранными с наших девчонок?.. Не они ли жрали сало, мясо, хлеб, которые вывезли из России, Украины, Белоруссии? Не они ли на заводах изготавливали патроны и снаряды? Все они виноваты перед нами, и все должны...

- Хватит! - остановил разошедшегося моряка Крапивин. - От такой злобы недолго и озвереть. Мы боремся в первую очередь против фашизма, против фашистов, а не вообще против всех немцев. Ясно?

- Не ясно! - выкрикнул Коля. - Не ясно мне это! Они боролись против всех нас, вот это мне ясно, а мы что - должны вначале каждого немчишку выспросить: милый, не воевал ли ты против нас, а? Да любой из них, припертый к стене, начнет выкручиваться: «Что вы, не виноват! Меня заставили!» А мы...

- Да хватит тебе, заладил одно и тоже, - прервал его Саша Петров. - Мы не убийцы, ребята, нет и нет. Эй, моряк! Ты бы мог изрешетить ту девчонку, на хуторе, которая с фонарем на крыльцо выскочила?

- Отстань... не шевели усами.

- Эх, Коля-Коля! Соленая твоя душа. Послушай, вояка: в человеке множество всяких чувств - гуманность и любовь, уважение к человеку, как к величайшему творению Природы, так можно ли позволить, чтобы только чувство ненависти захватило тебя целиком.. Не душа тогда это будет, а зловонный омут!

- Я поклялся убить восемьдесят шесть, и я их убью, сказал Коля. - Точка.

- Тьфу! Заладил одно и то же, но ведь Гитлер и его банда еще не вся Германия, мыслитель! Ведь это и многие великие изобретения, великая литература, музыка, искусство! Бах, Вольфганг Гете, Фридрих Шиллер... Вот послушайте:

Жизни годы

Прошли не даром, ясен предо мной?

Конечный вывод мудрости земной:

Лишь тот достоин жизни и свободы.

Кто каждый день за них идет на бой!

Всю жизнь в борьбе, суровой, непрерывной.

Дитя, и муж, и старец пусть ведет.

Чтоб я увидел в блеске силы дивной

Свободный край, свободный мой народ!..

Саша смолк, и все молчали. Лишь черные дрозды перекликались тонкими, певучими голосами, да легкий ветерок чуть слышно шелестел листьями в кронах деревьев.

- Вот мы и идем, ребята, каждый день на бой, - нарушил тишину Саша. - И в бою надо уничтожать врага, а не вообще просто так убивать... понимаете? Эй. Колька, чего отворачиваешься?

- Не могу я этого слышать! - Коля вскочил и, схватив свою куртку, ушел. Слышно было, как он повалился на землю и, устраиваясь на своем зеленом ложе, ворчал: - Родню бы твою под бомбы! Гуманисты...

- Братки, кончай разговоры: отдыхать, Костя! Ты, Архипов, и Седой - через час выход на задание. Э, дождь, кажется, начинается? Ребята, ставьте палатку. Седой, ко мне. - Грачев глубоко затянулся едким дымом и выпустил его через ноздри. Занудливо пищавшие комары серым облачком взметнулись над ним.

Дождь закапал. Федя и Бубнис ставили палатку, Володя подошел, сел рядом. «Быстры, фрицы, ох и быстры... - подумал опять Грачев. - Какой же тактики нам придерживаться? Ясно: наше спасение - ночь. И ноги. Не спасение, а победа! Ночью фрицы любят спать, а тем более в таких отрядах, как жандармерия, ландвер: люди-то тут в основном не очень молодые. Как только кинут по нашим следам молодняк да боевые части с фронта, худо нам будет... А когда все-таки лучше выходить на связь с «Центром»? Днем? Но тогда сразу же начинается преследование... Вечером, чтоб впереди была спасительная ночь? И уходить в тот же час? Но в темноте и нам трудно передвигаться, а к утру район, откуда мы «стучимся» в «Центр», уже бывает окружен. Реже на связь выходить? Информация скапливается, сеанс затягивается и...» Грачев сдавил окурок, глянув на Володю, спросил:

- Тебя кто немецкому-то выучил? Пургин говорил мне, будто бабка твоя - немка?

- Все верно, командир. Дед мой, Иван, был моряком и привез ее из Кенигсберга... Попали как-то в шторм, пароход получил повреждения, кое-как дотопали они до Кенигсберга да и застряли тут с ремонтом почти на полгода. Морские приключения, командир! Здесь-то и влюбился мой дедуля в рыбачку Марту из местечка Цвайбрудеркруг. Дед в каждом порту в кого-нибудь влюблялся. То в Бразилии в мулатку и чуть не привез ее в Россию, то в Африке... Представляешь, командир, и был бы я мулатом!

- Не отвлекайся. Дело серьезное.

- Тут он влюбился крепко, по-настоящему... Вот, пожалуй, и все. Привез ее в Петербург. Немецкому бабушка обучила отца моего, а потом и меня. Помню, одного военнопленного допрашивал, а тот интересуется: «Вы не из Кенигсберга? У вас выговор восточно-прусский».

- С этим все ясно. Значит так: отправляешься в Тапиау, как солдат Курт Хейле, выздоравливающий после ранения. Матушку свою разыскиваешь. Все понял? Дай-ка мне твои бумажонки.

- Володя достал документы, содержание каждого из которых знал наизусть. Солдатская книжка. Отпускное удостоверение. Справка о ранении. Продовольственный аттестат. Благодарность Инстербургского городского магистрата с единовременной выплатой двухсот марок за добровольное вступление в вооруженные силы Рейха в столь грозный и ответственный для всего отечества час...

- Вот и деньги - сто десять марок...

- Девяносто уже прокутил? Хорошо. Бумаги железные. Однако болтай там поменьше... пруссак. Что у тебя в справке написано? «Легкая контузия, слабое расстройство речи и некоторая потеря слуха?» Вот и используй это. Ну-ка, покажись, браток.

Грачев и Крапивин придирчиво осмотрели «Курта Хейле». Кажется, все в порядке. Слегка потрепанная куртка со значком «Доброволец Рейха» и нашивкой «За ранение в бою», сумка на ремне, и в ней кое-какие вещи: «флаклеуттел» - мешочек с принадлежностями для мелкого ремонта обмундирования, фляжка с водкой, три пачки сигарет «Рекс», коробка шоколада «Вильгельм Телль», кружка, ложка и затрепанная книжка Эрнста Юнгера «Герои не умирают». Все это было подготовлено еще в разведотделе при участии майора Пургина и офицера из контрразведки.

Грачев обнял его и сказал, что ждать они тут будут его ровно трое суток, а если произойдет нечто непредвиденное, то вот в этом углублении, под корой дуплистого граба, он найдет записку, куда ему идти, где дожидаться группу. Стали прощаться. Коля Прокопенко хлопнул Седого по плечу. Федя сграбастал его ладонь своей лапой, стиснул до боли, кивнул Саша Петров, одобряюще улыбнулась Зоя, протянула руку нахмуренная Нина. Как, и это все?.. Володя заглянул в лицо Нины, обнял ее за плечи, потянул к себе и, как-то неловко поцеловав в нос, прошептал: «Нинка... люблю тебя». «Возвращайся... Я так буду ждать тебя», - шепнула она в ответ, застегнула верхнюю пуговицу на его куртке и резко отвернулась, посмотрела на небо: дождь, только его и не хватало. Володя помедлил, потом кивнул Крапивину и Архипову: ну, потопали?

Через полчаса быстрого хода они вышли к шоссе. В сумерках подступающей ночи оно жило напряженной, нервной жизнью. Расплескивая лужи, мчали легковые автомобили, скрипели колеса груженных сеном фур, и укутанные в блестящие плащи возницы нетерпеливо подгоняли ленивых битюгов. Шуршали толстыми покрышками зеленые военные грузовики. Все спешили в свои казармы, города, конюшни. Спешили к теплу, уюту.

У знакомой автобусной остановки виднелись две фигуры. Володя переглянулся с Крапивиным и Архиповым, кивнул: до встречи! Поднял воротник куртки и быстрым шагом направился к шоссе. Ожидающие транспорта молодая женщина и парнишка лет шестнадцати в свитере и кепке, надвинутой на самые брови, равнодушно глянули на него и опять обратили все свое внимание на дорогу. Обдав их водой из лужи, промчался черный, матово сияющий лаком «хорьх», протарахтела старенькая «олимпия», одинокий велосипедист в красной майке пронесся мимо. Девушка, видимо, потеряв всякое терпение ждать, шагнула на проезжую часть. Взвизгнули тормоза, лязгнула распахнувшаяся дверка, и недовольный голос сурово произнес:

- Жить надоело, милая?

Выглянул офицер в черном мундире, в машине, очевидно, были и еще пассажиры, послышался веселый говорок: «Возьмем толстушку, Герд, только на колени! Садитесь, красавица». Возня, смех, тихий кокетливый вскрик, девушку потянули за руку внутрь, дверка захлопнулась, и машина сорвалась с места.

- А я тут второй час торчу, - сказал парнишка и улыбнулся Волкову. По этой робкой и просящей его улыбке Володя понял, что немец не прочь познакомиться с ним - полагает, наверное, что с фронтовиком он не останется без транспорта. - Б-рр, какая холодина, не так ли?

- И то не Африка, - Володя с неприязнью оглядел хлипкую, узкоплечую фигуру. Парнишка кривил свое застывшее лицо, изображая приветливость. Володя сплюнул: «Ах ты, немчура». Еще не хватало ему связаться с этим дохляком. А тот с надеждой заглядывал в его лицо и молча умолял: «Давай же подружимся, пропаду я тут один, пропаду». Что-то вроде жалости шевельнулось в душе разведчика, но он грубо сказал:

- А ты попрыгай, ручками помаши.

- Я шел к шоссе восемь километров, нитки сухой нет, - доверительно проговорил парнишка. - И прыгал, и руками махал. О-оо, какой холод!

- Скоро погонят в армию, закаляйся... прыгун.

- Карл меня звать. Да-да, Карл. А тебя?

- Меня? - Володя окинул взглядом шоссе. Промчались несколько легковых машин, но вот вдали, там, где соединялась аллея деревьев, росших вдоль асфальтовой ленты, показались несколько грузовиков. Володя пригляделся внимательнее - неужели колонна?! И тут же мелькнула мысль: «А может, вдвоем нам будет легче? Мол, знакомые. Уж этот-то настоящий фриц!» Идея понравилась ему. Он толкнул парнишку плечом, улыбнулся: - Что ж, держись возле меня, Зигфрид, и мы разыщем твою Брунгильду! Меня зовут Курт. Гляди, колонна!

Володя нетерпеливо и напряженно вглядывался в контуры мощных машин, в легковую, едущую впереди, та ли это колонна, которая ему нужна? Кажется, та! Офицер в легковой открытой машине высунул руку из-под плащ-накидки, энергично отмахнулся: «Прочь! С дороги», но Володя побежал рядом, выкрикивая:

- Я с фронта, заберите нас, я...

- Это мой брат, господин офицер! - подхватил парнишка. - Он с фронта, а я...

- ...после ранения! - выкрикивал Володя. - Разыскиваем свою мать!.. Дом наш разбомбило... Господин офицер, ночь уже...

- Хорошо! Документы! - офицер выхватил из руки разведчика солдатскую книжку и закутался в плащ. - В пятую машину!

- За мной, Карл! - весело и отчаянно позвал Володя, остановился, подождал пятый грузовик и вспрыгнул на подножку.

- Стекло кабины было опущено, и он прокричал шоферу:

- Командир колонны разрешил! Нам до... Кенигсберга.

- Но мы до Тапиау, - отозвался тот и потянулся к ручке: - Лезь, пехота.

Карл бежал рядом с машиной. Володя поймал узкую сырую ладонь, потянул, и «братишка» плюхнулся рядом на заскрипевшее сидение.

- С тебя пачка сигарет, приятель, - сказал шофер. - Найдется?

- С фронтовика сигареты берешь? - Володя достал пачку. - Хватит с тебя и пяти штук. - Шофер засмеялся, неторопливо сунул в рот сигарету, Володя щелкнул зажигалкой, дал прикурить. Парнишка теснее прижался к нему, его трясло: промок, бедняга, насквозь. Володя обнял его за плечи, - родственничек! - спросил шофера: - Где высадишь-то нас?

- Где высадим, там и высадим, - проворчал шофер, и стекла его очков настороженно блеснули. Был он не молод, на дряблых щеках неряшливо кустилась седая щетина. - Воевал уже? Ранен?

- Воевал, - охотно ответил Володя. Ему надо было кое-что рассказать, чтобы Карл хоть что-нибудь узнал о своем «брате». - Был добровольцем в пятьсот шестьдесят первой Восточно-Прусской дивизии народных гренадеров, ну и шарахнули нас «Иваны» под Жвиргждяй... тьфу, что за варварский язык... ждайчай. Эти их «катьюши»! Будто небо рухнуло на позиции. Так грохотало, что мои барабанные перепонки лопнули, как бумажные! Очнулся - лежу по горло в земле, вся наша рота с камнями и железом перемешана! Уж кто меня оттуда выволок - не знаю. Подштопали, дали два месяца отпуска. Прикатил домой, а дома нет... - Володя покосился на Карла: Хорошо, что братишка уцелел. Вот едем к знакомым: говорят, мать жива, но вроде немного не в себе, да еще отыскать ее надо.

- Дерьмовая воина, - проворчал шофер. - А братишка-то где был?

- А я на трудовой повинности был! - торопливо проговорил Карл и толкнул Володю кулаком в бок. - Возвращаюсь, а от дома одни головешки. Соседи сказали - брат твой с фронта вернулся, раненый. А тут и...

- Дерьмовая война, правда? - повторил шофер. - И скоро она кончится, правда? И придут русские... Эй, что молчишь? Так вот, придут русские, а мне наплевать. Я просто шофер. Мне сказали: вези! - я и везу, а что везу, какое мне дело, правда?

Володя промолчал, зло подумал: «Ух ты... «правдолюбец»... «Сказали: вези!» Сейчас вы все, наверное, уже обдумываете, что будете говорить, когда наши придут сюда».

- ...А тут и брат идет, - повторил Карл. - Вот мы и поехали!

- Вот мы и приехали, - прервал его шофер. - Нам направо. А вам прямо. Там через мост, с километр, - Тапиау. Автобусная станция. Э, пока выходить нельзя. Видишь, командир наш идет с жандармами? Сидеть!

«Да, так и есть... Идут! Выскочить? Бежать? Вдруг что-то в документах не так? - лихорадочно размышлял Володя. - Ведь ясно уже, куда сворачивают грузовики». Он видел и шлагбаум, перегородивший шоссе, и светлую щебенчатую дорогу, уходящую вправо, - вот, оказывается куда держит путь колонна! - и командира колонны в сопровождении двух жандармов, быстро идущего вдоль вереницы машин. Выскочишь тут! Хлобыстнут из автоматов вдогонку, и поминай как звали. Да не просто тебе: делу конец, разгадке нахождения «объекта» конец, а он, кажется, на верном пути... А, была не была. И он обнял Карла, шепнул ему на ухо:

- Да-да, я твой братишка, Карл. И мы...

- Я сбежал с трудовой повинности... - торопливо, жарко зашептал тот. - Я больше там не могу, не могу!

- Удружил! Ну, Карл! Выпорю.

- Выходите. Быстро!

Дверка распахнулась. В неясном свете синих маскировочных фар застыли фигуры жандармов в черных, до пят, прорезиненных плащах. Командир колонны протянул одному из них документы «Курта Хейле», тот осветил их фонариком. Володя спрыгнул на асфальт, подал руку Карлу. Парнишка растерянно жался к нему, и Володя как-то непроизвольно опять обнял его за худые плечи, быстро, громко проговорил:

- С фронта я! В отпуске! Вот вернулся, а дом наш...

- Чего орешь? - проворчал жандарм, листая солдатскую книжку. - Хейле?

- Так точно! По голове меня трахнуло. Контузия! Плохо слышу!

- Заткнись! - прикрикнул на него второй жандарм. - Видно, здорово тебя трахнуло, если не знаешь, что существует приказ о запрещении передвижения всем гражданским лицам, а также отпускникам по шоссейным и прочим дорогам после двадцати ноль-ноль.

- В крепость обоих! Фриц!

- За что я проливал свою кровь? - обиженно вскричал Володя.

- Да! Вот именно?! - подхватил и «братишка». - За что?!

- Молчать. - Устрашающе тихо произнес жандарм. - Фриц! Да где ты запропастился, навозная твоя душа?

- Иду-иду... - Долговязая фигура выплыла из дождя. - Иду.

- Отведи задержанных в крепость. Вздумают бежать - стреляй.

- Есть! А ну, путешественники, вперед.

Дождь лил и лил. Карл чихнул, споткнулся, что-то жалобно пробормотал. Володя осторожно повернул голову: длинный, как столб, шуршащий плащом жандарм шел в четырех шагах позади, автомат в руках. Повел стволом - не оборачиваться! Да, чуть что - всадит в спину пол-обоймы... И куда бежать? Справа - река, слева - черная гладь залитой водой низины. Впереди вырастали из мрака башни и стены Тапиауского замка.

Тревожно было в эту ночь в лагере Грачева. Сильный дождь загнал разведчиков в палатку. Ребята улеглись, тесно прижавшись друг к другу, ворочались, курили, переговаривались. Сыро было в палатке, зябко. Зоя кашляла, а Федя ворчал, что ботинки его совершенно развалились, надо просить «Центр», чтобы забросили новые, да и есть нечего. Слова его были адресованы командиру, но Грачев делал вид, что не слышит Федю: трижды уже сообщал он «Центру» о нехватке продуктов, да и про ботинки Федькнны. В ответ «Центр» обещал выполнить эту просьбу, но чуть позже, и благодарил, правда, весьма скупо, за обнаруженную группой несколько дней назад оборонительную линию вдоль западного берега реки Дейме и вновь требовал усилить поиск складов боеприпасов.

Уставившись в провисшую над головой ткань палатки. Грачев пытался представить себе, как складываются обстоятельства у Волкова. Удачным ли будет его поход? Хоть бы на этот раз повезло! На своей щеке он ощутил теплое дыхание Нины. Спит? Грачев повернулся к ней. Похудела-то как девчонка, осунулась. Он вздохнул: «Эх, взять бы тебя на руки и нести, нести, нести. Как тогда в пуще... Только не раненую, измученную болью, а веселую, смеющуюся». Да, трудно забыть Черную пущу, тяжелый, с ожесточенными боями, выход из окружения. Сразу после боя - и передохнуть-то они тогда не успели - вместе с двумя разведчиками Грачев, по приказу командира отряда, вернулся в глубь леса. Надо было выяснить, что с партизанским лагерем. «Выяснили!» - Грачев кашлянул. На другой же день их группка наткнулась на карателей. Оба его товарища в перестрелке были убиты, он ранен, но легко. За ним гнались, однако он обманул преследователей, отлежался в густом ельнике, замотал бинтом предплечье левой руки, пробитое пулей. Наверное, следовало идти к своим - как говорится, «один в поле не воин», да и в лесу тоже, но Грачев знал, что Нина не вышла из окружения...

Нина шевельнулась, открыла глаза, поглядела на него.

- Вспомнил, как я нашел тебя. Ну тогда, в болоте, у лагеря, - зашептал Грачев. - Как нес тебя. В глазах все плывет: деревья, кочки, рука от боли отламывается. Ты слышишь?

- А я вижу сквозь ветки, что ты идешь, да сил нет позвать, - ответила Нина. - Шепчу: «Паша, Паша», а ты не слышишь...

- Хорошо, что я в болото полез. Я тебя и сейчас бы взял на руки и...

- Паша, о чем ты? Я вот сейчас о Вовке думала, ругала себя, что так сухо попрощалась с ним. Паша, ведь мы знаем друг друга со школы... Ну зачем ты меня своей курткой накрываешь? И знаешь, все горит внутри от страха за него. Заплакать бы, да слез нет. Может, я все слезы выплакала там, в болоте? Три раза подносила пистолет к виску и все не могла нажать на курок.

- Что-то ты невесело поешь, Сойка.

- Прости. Действительно, что это я расхныкалась? Мы еще попляшем в замке! Туфельки да платье, то, голубое, в котором я на вечеринке в Пуне была, в рюкзаке лежат. Надеюсь, пригодятся.

- Вот это уже другой разговор! Спи, Нина.

Барабанил в намокшую ткань палатки дождь, то сыпал часто-часто, то затихал вроде. Докуривал цигарку Саша Петров, прислушивался к тихим голосам Грачева и Нины. Чем-то голос радистки напоминал ему голос его знакомой по институту, Наташи, - да-да, очень похож: низкий, чуть с хрипотцой. «Москва! Как много в этом слове для сердца русского слилось!» - Саша поерзал щекой по твердому, бугристому рюкзаку: - Москва, Тверской бульвар. Наташка... «Как много в нем отозвалось...» Неужели все это было? Было лето сорок первого года, последние дни сессии, солнечно, тепло. Закусив зеленый черенок кленового листа, идет с ним рядом Наташа. Суббота, двадцать первое июня... До глубокой ночи бродили они вдвоем по тихим улочкам Арбата и Тверскому бульвару. Оба студенты второго курса литературного института, а потому спорили, читали стихи. Она - стихи Пушкина о Москве, а он, кажется, - отрывки из «Фауста». В тот вечер он понял, что любит Наташу, что нет и не может быть для него во всем мире девушки прекраснее, чем она.

Саша поправил рюкзак: не очень-то удобно спать на подушке, в которую напиханы патроны. Усмехнулся, вспомнив, как горячо они рассуждали о немецкой поэзии, об ее удивительной не просто сентиментальности - душевности, от которой сердце вдруг сжимается и замирает... Подумать только, что в те счастливейшие для них мгновения германские войска уже скопились возле границ его Родины, дожидаясь команды: «В атаку!» Счастье... Это и было их коротенькое счастье! Они никак не могли расстаться, все ходили и ходили, а устав, садились на какую-нибудь скамейку в сквере. Может быть, какое-то седьмое чувство подсказывало им: будьте подольше друг с другом, не торопитесь расставаться, сегодня мир ваш, а завтра... «Встретимся завтра опять на бульваре», - сказала тогда Наташа... Он вздохнул, сел, стал скручивать новую цигарку: на другое утро он уже был в военкомате. А там - эшелон, фронт. Больше они не виделись, но обязательно встретятся после войны, надо только очень верить в это...

- Усы, сверни и мне, - послышался голос Коли Прокопенко. - Никак не заснуть. Ну, Зойка, нагадала ты нам счастливую дорогу!

- Все будет хорошо, - устало сказала из темноты Зоя. - Мое гаданье верное, Коленька. Разыщем склады и вернемся домой. Вот увидите.

Застонал во сне Бубнис, Саша Петров вздохнул и затих, устроившись поудобнее, а Коля Прокопенко никак не мог устроить свою раненую руку, ворочался с боку на бок, мешал Зое. Не нравилась ей его рука. Неужели гангрена пустила щупальца по всей ладони? Надо бы отправить Кольку к своим, в тыл, но каким образом? Эх, моряк!

- Что, рука мучает, братец-кролик? - прошептала Зоя.

- Горит, как в огне, Зоинька... Знаешь, боль будто растекается до самого плеча. Зойка, что же это, куда я с такой лапой? Это - конец? Только честно.

- Видела я раны и пострашнее, да все обошлось, - ответила Зоя и попыталась перевести разговор в другое русло: - Ты, кажется, с Черного моря? Рыбачил там, да?

- Рыбачил?! Да я родился в шаланде, Зоя! Эх, и умереть бы в шаланде, на сетях, пахнущих рыбкой! Зоинька, я каждую минутку, секунду каждую там, на море... - Зашептал ей Коля в ухо. - Видела бы ты, как красиво идут шаланды под свежим ветерком! Мачта поскрипывает, вода за бортом плещет, Лика с соседней шаланды рукой машет... Ты что, уже спишь?

- Сплю. И ты спи. Пускай тебе приснится море.

- Коля закусил рукав куртки: какая боль в руке, в сердце. Он уставился в темноту, а сам видел, как над самой водой летят самолеты с крестами на крыльях. Откуда они взялись? Зачем летят сюда? Вода, кипящая от взрывов. Оглушенный, но живой, он вынырнул, закружил среди обломков шаланд. Искал, звал, захлебываясь водой, отца, братанов, Анку, а над водой ходила тройка самолетов и прошивала невысокие волны трассами пуль... Как ему удалось выбраться на берег, где догорал разнесенный бомбами в щепы поселок? Для чего он уцелел, когда все люди, которых он так любил, были мертвы? «Заживет рука, заживет! - успокоил себя Коля. - Я еще не все на этом свете сделал, что должен сделать. Надо жить, чтобы отомстить за всех!»

Молотил в брезент палатки дождь, слышались тихие шаги - Бубнис охранял сон разведчиков.

- Итак, значит, ты жил в Инстербурге на Амалиенштрассе в доме номер пятнадцать? Отвечать быстро, Хейле!

- Так точно, оберштурмбаннфюрер, но русские разбомбили его и...

- Помню, как же, отлично помню этот дом. На первом этаже - булочная толстяка Фриче. Я там покупал булочки с изюмом.

- Что вы сказали? Булочная? - Володя сделал вид, что плохо расслышал вопрос. - Но в нашем доме булочной не было.

- Ах да, Курт, я перепутал. Булочки я покупал на Гренадерштрассе. Но вот ведь какая штука. Хейле... - Штурмбаннфюрер Герман Ланге, начальник Тапиауской службы СА, прошелся из угла в угол темной, без окон комнаты, и весело сказал: - Но вот ведь, какая штука, Хейле: дом-то ведь цел!

- Что вы сказали? Цел?! - Володя пожал плечами, поглядел на «брата» Карла и увидел, как тот побледнел, съежился. Цел? Не может этого быть! Неужели тот, настоящий Курт Хейле все это придумал? И потом же... Володя торопливо открыл сумку, нашарил в ней небольшой сверток, развернул его, взял в руку осколок кирпича и дрожащим голосом проговорил: - Вы очень жестоко шутите, штурмбаннфюрер. Это камень из развалин моего дома. Он стучит в мое сердце, взывая: «Иди и уничтожай врага!» - И Володя поцеловал кирпич. Это действительно был кусок кирпича от дома. От его родного ленинградского дома. Он всю войну таскал его с собой. - А вы?!

- Молчать! Смир-рно! - заорал Ланге. - Кр-ругом! Руки к стене! Полтора шага от стены! Так стоять! Почему врешь, что твой дом разрушен? Карл Хейле, ты подтверждаешь, что дом разрушен? За ложь - смерть! Отвечай, Карл Хейле!

- Р-разрушен!.. - проныл парнишка и еще раз отчаянно выкрикнул: - Разрушен, господин штурмбаннфюрер, разрушен!

- Володя с благодарностью глянул в несчастное мальчишеское лицо. Пока дожидались допроса, - а ждать пришлось почти три часа, - они о многом переговорили. Володя подробно рассказал про Курта Хейле, а Карл радостно сообщил, что знает дом, где жили Хейле, на Амалиенштрассе. Он стоит как раз напротив армейской поварской школы, правда, разрушили ли его русские во время майской бомбежки или нет, не знает, но если Курт говорит, что разрушили, значит так оно и есть. А он жил на Адальбертштрассе и отца совсем не помнит. Еще в тридцать восьмом году отец что-то не так сказал, и его забрали в армию. Служил он в штрафном батальоне номер двести девять и погиб во время «кровавого крещения», то есть польского похода. А мать не очень-то грустила по отцу... Что случилось с ней, Володя так и не понял, но выяснил, что живет Карл с бабушкой и жить тяжело, а тут еще его отправили в деревню на обязательную для молодежи трудовую повинность в государственное имение Героев Лангемарка, принадлежащее фактически гауляйтеру Восточной Пруссии Эриху Коху. Но какой из него, городского мальчишки, сельский работник. - Не выполнял он заданий. Наказывали его. К тому же сын управляющего оказался таким приставалой, что... В общем, сбежал он оттуда. А за побег с трудовой повинности можно и в лагерь для малолетних преступников загреметь! В общем, он будет говорить все, что скажет Курт. Да, он Карл Хейле, брат Курта. Да, он тоже жил на Амалиенштрассе в доме номер...

- Стоять так! Не двигаться. Молчать!

Стоять было очень неудобно: вес тела приходился на вытянутые, упертые ладонями в стену руки, а штурмбаннфюрер ходил по комнате, то появляясь в тусклом кругу желтого света единственной лампочки, то отступая в угол, словно растворяясь в сумраке плохо освещенного помещения. Как ноет шея, сколько еще это будет продолжаться? Пока все идет нормально: кажется, не соврал Хейле про свой разрушенный дом. Уф! Глубокая ночь, глаза слипаются, уже полтора часа допрашивает их этот человек в черном мундире.

- Алло! Говорит Ланге, - проговорил, сняв трубку телефона, штурмбаннфюрер. - Срочно разыщите мне директора гимназии имени Шарнхорста, - Бросив трубку на рычаг, скомандовал: - Смирно! Кругом! - Подошел к Карлу и ткнул его длинным пальцем в лоб. - Так значит и ты учился во второй городской гимназии имени Шарнхорста? О, это очень хорошая гимназия. Ее белое здание...

- Красное! - выкрикнул парнишка и повернулся к Володе, ожидая поддержки. Штурмбаннфюрер тоже поглядел на него с интересом, ожидая, что же скажет «Курт Хейле»?

А какая она на самом деле? Володя почувствовал, как озноб прокатился по всему телу: красная или белая? Он этого не знал! А если тут ловушка? Вначале Ланге беседовал с Карлом... Может, они о чем-то договорились?

- Ну что же ты молчишь, брат? Ведь красная же? - И Карл толкнул Володю. - Красная?!

- Красная, - выдохнул Володя. - Каждому это известно.

- Действительно, здание из красного кирпича, - подтвердил Ланге. Он закурил сигарету, огонек зажигалки высветил его белое, оплывшее, словно вылепленное из теста лицо. - Итак, подводим итог. Вы, братишки, оба учились в одной гимназии. Один - в девятом, другой- в седьмом классе. Ну-ка, припомните что-нибудь, о чем должна была бы знать вся гимназия. Ну-ка, Хейле, слушаю.

- Как только мы, штурмбаннфюрер, написали заявление об отправке нас добровольцами на фронт... - медленно начал Володя. Кажется, удача! Он вовремя вспомнил случай, рассказанный ему Куртом, случай, ставший событием для всей гимназии. - Так вот мы: я и еще трое ребят из десятого класса, - мы облили красными чернилами белую собаку директора гимназии Мюллера. Помнишь, Карл, какой был скандал?

- Помню! - радостно воскликнул Карл. - Об этом случае весь город знал! Молли стала красной!!!

- Вот как? - задумчиво проговорил Ланге и вздохнул, как показалось Володе, с облегчением. Видно, и ему надоел этот допрос, но он был отличным служакой и должен был убедиться, что эти двое - не враги Рейха.

Резко зазвонил телефон. Карл вздрогнул, с тревогой глянул на Володю. И у того как-то нехорошо стало на душе. Звонок из Инстербурга? Какие вопросы задаст штурмбаннфюрер директору гимназии? Ланге поднял трубку.

- Вы уж простите, господин Мюллер, что в столь поздний час... Да, дела службы требуют... Как поживает ваша собака Молли? Не переспрашивайте. Жива-здорова? - Володя затаил дыхание, потная ладонь Карла коснулась его руки. - Отмыли ее от красной краски? И она опять белая как снег? Ах, эти шутники. - Карл сжал ладонь Володи своими тонкими пальцами. - Так вот, Хейле сейчас у меня. Да-да, тот самый Хейле. Помните его? Простили его и передаете привет? Спасибо, господин Мюллер. Спокойной ночи. - Володя облегченно улыбнулся, а Ланге добавил: - И они передают вам привет. И Курт, и Карл, его брат. Что? Повторите... Вы не ошибаетесь? - Штурмбаннфюрер метнул недоуменный взгляд на Володю, потом на Карла. Каким-то деревянным голосом повторил: - Еще раз спокойной ночи. - Он кинул трубку на рычаг и резко повернулся: - Директор Мюллер передал привет сестре Курта Хейле. Магги! Ну?!

«Сестра!?» - что-то словно взорвалось в голове Володи.

- Простите меня! - вдруг выкрикнул Карл. - Но дело в том... в том дело, что я и есть сестра... Мы договорились с ним... так удобнее, а то солдаты... Вот же, вот!

«Братишка Карл» шагнул к штурмбаннфюреру и, конечно же девическими тонкими руками натянул свитер на груди. И под свитером вдруг явственно обозначились небольшие округлости. Ланге пожал плечами и, криво улыбнувшись, прикоснулся ладонью к груди «брата» Карла.

- Но оберштурмбаннфюрер! - окрепшим голосом проговорил Володя.

- Кха-ха-ха! - не то засмеялся, не то закашлялся Ланге, тестообразное лицо его покрылось багровыми пятнами. - М-да, с вами не заскучаешь! Вольно. - Сгорбившись, устало переставляя ноги, он зашагал к железной двери, распахнул ее, крикнул: - Пешке, ко мне! - Вернулся, сгреб документы Володи со стола, сунул ему в руку: - Чтоб вашей ноги завтра не было в Тапиау. Пешке, отведи их в дежурную.

Низкие сводчатые потолки, гул шагов, тусклый свет старинных фонарей. Мешковатый сонный солдат Пешке вел их бесконечным коридором, вдоль которого тянулись мрачные, без окон помещения. В одном из них громоздились патронные ящики, в следующем Володя увидел ряд трехэтажных нар, на которых спали солдаты. Куда все-таки их ведет этот увалень Пешке? . «Кажется, все обошлось. Спать, как хочется спать!» - лишь две эти мысли теплились в голове Володи. Хоть бы поскорее закончился их бесконечный путь по каменным казематам замка!

Ужасающе зевнув, Пешке наконец остановился перед железной дверью, что-то пробормотал и начал рыться в карманах, разыскивая ключ, а потом никак не мог попасть им в замочную скважину. Заскрежетав, дверь распахнулась, и мутный свет залил маленькую узкую комнатенку с застланной серым солдатским одеялом кроватью, стулом да вешалкой. Буркнув: «Спокойной ночи», Пешке опять разодрал в страшном зевке рот, захлопнул дверь, и его гулкие шаги вскоре стихли.

Володя осмотрелся, кинул на бетонный пол сумку, стянул с себя тяжелую, сырую куртку. В ботинках хлюпало, одежда противно липла к телу. Все надо сушить. Он потрогал острые ребра батареи: конечно же, холодные - экономят топливо. За его спиной скрипнули пружины: «братишка Карл», а точнее - сестренка Магги, ничком лежала на кровати. Уткнувшись лицом в сплющенную подушку, девушка плакала. Вот ведь не было печали! И на ней - ни сухой нитки. Грозно хмурясь, Володя стал стягивать с девушки свитер. Всхлипывая, Магги вяло помогала, шептала ему какие-то слова благодарности и умоляла простить ее за обман. Чихала, шмыгала носом. «Все надо сушить: брюки, комбинацию, чулки. Не простудилась бы», - подумал он озабоченно. И вдруг замер с ее свитером в руках: что же это он такое делает?! О ком заботится? Ведь это же немка! Обхватив себя руками за худенькие плечи, девушка подняла на него взгляд, и лицо ее напряглось: она почувствовала мгновенное изменение, которое произошло в отношении к ней «Курта». «Что еще случилось? - обеспокоенно спрашивал взгляд Магги.

- Прости же меня, прости за все!»

Володя молча, очень внимательно разглядывал ее. У Магги были темные, широкие брови, припухлые губы. Она была симпатичной, эта его «сестренка»... Вот только волосы... Грубо обкромсанные ножницами, да еще сырые, они торчали, как перья у птенца. Немка! А он то, он! И все же...

- Ну что сидишь? - с нарочитой грубостью сказал Володя. - Стаскивай с себя свое тряпье. Не бойся, не трону.

- А я и не боюсь, чего мне бояться? Я сейчас, сейчас... держи, - ответила девушка и торопливо разделась. - Как я з-замерзла... Погляди, какие у меня синяки на плечах... Это все Гельмут, приставала. Тот, из имения... помнишь рассказывала тебе? Повалил меня прямо на кирпичи, «Давай, - говорит, - поборемся...» Еле отбилась!

- Она опять всхлипнула, шмыгнула носом. Володя порылся в карманах брюк, нашел носовой платок, отер зареванное лицо. Ну-ка, высморкайся. Да, ситуация! Знали бы Нина и Грачев, как их боевой товарищ развлекается в немецком замке... Он вынул из сумки флягу со шнапсом, протянул девушке. Магги сделала глоток, закашлялась и легла, натянув на себя прожженное, пахнущее табаком, одеяло. Володя потушил свет, направился к кровати. Его вдруг тоже начало трясти. Он сел на край постели, пытаясь совладать с собой. Что это с ним? Со странным волнением Володя прислушивался к жаркому, сбивчивому дыханию девушки и, словно убеждая себя в чем-то, подумал: «Дрянь, ненавижу!» Но привычное чувство ненависти ко всему немецкому, возникшее у него еще в блокаду и стойко жившее в сердце все годы войны, не приходило. «Чертовщина какая-то... и лечь-то больше негде! - размышлял он в смятении, осторожно залезая под одеяло, боясь и желая прикоснуться к напрягшемуся телу притихшей девушки: - Немка она, немка!» Нет, не возникало ненависти к этому продрогшему, несчастному, измученному существу из вражеского стана.

- ...Утром нас выгнали из замка и хоть бы пожевать чего-нибудь дали, жмоты проклятые, - закончил свой рассказ Володя. - Парнишка... - он кашлянул, доложить Грачеву про девчонку решимости не хватало... - Так вот самым ранним, шестичасовым, автобусом мы умотали из Тапиау. Парнишка двинулся на...

- Да что ты заладил про этого парнишку?! - нетерпеливо перебил его Грачев. - Давай о главном: куда колонна-то укатила?

- Терпение, командир! Так вот, Карл покатил в Инстербург, а я сошел на остановке Пелонен да и махнул назад, по лесу, к контрольно-пропускному пункту. А там взял вправо, вышел к дороге и километра через полтора натолкнулся на заграждения: колючка, командир, под напряжением! А дальше проволочный забор, и тоже под током, проволока-то на изоляторах!

- Однако это уже кое-что, - взволнованно проговорил Грачев. - А что еще видел? Охрана? Какие-нибудь строения?

- Вышки пулеметные, вот что! Двое патрульных вдоль забора протопали, я выждал, через час - еще двое прошли, но в другом направлении. Строения? Лес там, холмы... А в холмах подозреваю: склады. Тот ценный объект, о котором нам «Центр» все уши продудел.

- Не торопись. Откуда известно, что склады?

- А что еще там может быть? Опять, что ли, фальшивые? - воскликнул Володя горячо. - И еще вот что, главное: только стемнело - по дороге от шоссе покатили колонна за колонной! Туда, за электрический забор, пустые, обратно - нагруженные. Командир, это наш объект, что тут сомневаться? Надо радировать в «Центр», а то...

- Радировать! Да еще в «Центр»! - прервал его Крапивин. - Прав Грачев: все надо проверить и перепроверить. Ладно, не петушись, может, ты еще что-нибудь там узрел?

- Узрел, представь себе! - обиженно проговорил Володя и тут же, возбуждаясь, сообщил: - На кузове одного из грузовиков значочек я приметил - три орудийных ствола на белом щите...

- Знак соединений третьей танковой армии? - Крапивин присвистнул. - Ну-ну, Шерлок Холмс, дуй дальше.

- Да, танкисты. Следовательно, колонна забирала боеприпасы на объекте! А на грузовиках другой колонны - красный лев в белом круге: вторая полевая армия. Понимаете? Тут войска всех армий забирают боеприпасы и везут их на свои армейские склады. - Володя пододвинул себе карту, повел по ней пальцем: - Вот здесь и находится наш объект, командир: в лесу между Фридрихсхаллем и Поппендорфом. Стучись в «Центр»!

- Второй промашки быть не должно. - Грачев свернул карту. - «Центр» заинтересовался «линией Дейме», и в ближайшие два-три дня мы пройдемся по ней, поглядим, что там за сооружения, а «Центр» попросим, чтобы летунов направили в этот твои райончик: пусть глянут сверху. Ну, а мы, когда вернемся с линии, понаблюдаем за твоим объектом. Тогда уж и решать будем, что нам предпринять. Ну, катись к ребятам, а мы еще с Костей посидим, поговорим.

Несколько разочарованный отношением командира к сообщенным им сведениям, Володя направился к палатке. Федя, устроившись на поваленном дереве, в который уже раз ремонтировал свои ботинки.

Зоя, порывшись в санитарной сумке, достала фляжку, на которой было написано «спирт», пакеты с бинтами. Чуть в сторонке сидел Коля и хмуро следил за ее действиями. Саша Петров, разобрав автомат, смазывал маслом затвор, а Нина раскладывала на плащ-палатке сухари и консервы. Володя подошел к ней, присел рядом, хотелось, чтобы хоть она подивилась его приключениям, его находчивости, но Нина остановила его:

- Вовка, молчи! Ни слова про склады, снаряды, объекты! Ребята, вечер-то сегодня какой тихий, теплый. Послушайте: какая-то птица поет, ветерок шелестит в деревьях - жизнь! Володя, вот скажи, неужели мы появились на этот свет, чтобы стать для кого-то мишенью? Наш каждый день - война, склады, мины, снаряды... Ребята, ну расскажите кто-нибудь что-нибудь веселое, а? Из мирной жизни! Костя, может, ты?

- Слушаюсь, о королева, рассказ мирный, добрый - для тебя. И для всех присутствующих! - отозвался Костя, а Федя замычал - во рту у него была зажата нитка. Костя устроился рядом с ним, стал помогать с ремонтом. - Представляете, в детстве я спал на рояле! Такая вот у меня была музыкальная жизнь. - Нина улыбнулась. Саша отложил затвор автомата, усмехнулся Коля - ну, выдумщик! - а Костя продолжил: - Не вру, вот честное мое слово! Комнатушка наша была махонькой: в одном углу - родительская кровать, в другом - стол, а всю остальную жилплощадь, ребята, занимал рояль. Не мы тут жили, а рояль! Не смейтесь слишком громко, а то фрицы услышат! На нем мне и стелили. Вы думаете, я возражал? Ха, не представляете, как я любил свое удивительное ложе. Это черное, блестящее чудовище казалось мне живым существом. Засыпая, я слышал, как из рояля доносились какие-то звуки: он то басовито ворчал, то вздыхал и тихонько поскуливал... Иногда, ребята, я шептался с роялем: «Ну что с тобой, у тебя что-то болит?» И он отвечал мне: «О-о-о, как сегодня сыро, как болит моя третья нога». А я успокаивал его: «Ничего, завтра будет теплый день, и твоя больная нога поправится». - Костя замолчал, а потом добавил: - Дома меня ждут трое: мать, отец и рояль...

- Держи, музыкант, покрепче, - проворчал Федя. - Вот тут. Это тебе не на пианинах спать.

- А хотите, и я вам историйку из мирной жизни расскажу? - предложил Саша Петров. Он провел пальцами по своим пушистым усам, пожал плечами: - Правда не очень-то она веселая, трагедия, пожалуй, про собаку Тяпку. - Саша вытер затвор автомата ветошью, сдул с него какую-то соринку. Ни на кого не глядя, продолжил: - Так вот. Собачонку мне в детстве подарили. Обыкновенную подзаборную дворняжку, но, мужики, какая это была умная собаченция. Нина, ты видела улыбающихся собак? Нет? А Тяпка улыбалась. Я ее так любил, что по ночам вылезал из теплой постели, шел в холодную прихожую и ложился на жесткую подстилку в углу, где спала Тяпка, возле калош и ботинок. Оп! - Саша собрал автомат, взвел и спустил курок. - А отец строгущий был у меня, ругался, запрещал мне спать с собакой, говорил, что блох от нее наловлю, а я... И вот однажды моя Тяпка пропала. «Удрала», - сказал отец, и я целыми днями бродил по городу, звал: «Тяпа, Тяпа!» - но разве найдешь? Сколько бы еще искал, не знаю, только однажды подзывает меня дворник и говорит: «Крепись, малыш, твой отец отвел собачонку на живодерню»... Мне было тогда восемь лет, мужики, но вы не представляете, как я возненавидел отца! Шли годы, а простить его не смог. Вырос. Поступил в литературный институт, война началась. Когда я уходил на фронт, отец заплакал и говорит: «Шурик, прости меня...» Ну, я, конечно, ответил: «Да, папа, ну о чем ты, папа», а в душе все равно было холодно... Детские сердчишки, мужики, такие ранимые. Помните об этом, когда своих пацанов да девчонок воспитывать будете. Вот и все, мужики. Командир, вам слово.

- Конец мирной жизни! - воскликнула Нина. - Вот что сейчас скажет наш «слуга отечеству, отец солдатам»: «Связь и ходу, братки», а ведь были... живой рояль и собака, которая улыбалась! Сашок, про ребятишек ты сказал в том смысле, что мы все выживем? И будем жить сто лет!.. - Грачев нетерпеливо кашлянул. Нина вздохнула: - Ходу братки, да?

- Связь и спать, братки и сестренки. Уходим утром, - приказал Грачев и встретился взглядом с Ниной. Какая она юная, красивая! Он отвел глаза, рассеянно поправил кобуру пистолета. Подошли Бубнис и Зоя. - Что тебе, Викентий?

- Покос рядом. Сено. Принесу девушкам на постели.

- Пускай с тобой Петров пойдет... Слушаю, Зоя.

- Очень плохая рука у Коли. Нужна операция. Гангрены боюсь.

- Говорила с ним? Утром идти сможет? Делай.

До покоса было с километр, Бубнис шел так быстро, что Саша Петров еле поспевал за ним и поругивался про себя - как будто на свидание спешит. А Бубнис действительно шел на свидание...

«Поторопитесь, ребята, уж поздно - вечер подходит. Завтра, встав чуть свет, начнем натачивать косы...» - пришли на память строчки из поэмы Кристионаса Данелайтиса, поэмы, которую знает каждый литовец. Он торопился к недалеким лугам. «Разве не слышите вы, что зовет уж давно перепелка... Сено косить да копнить». Почти не чувствуя дневной усталости, шел все быстрее и быстрее. Вот и покосы, трава как ножницами сострижена. Викентий наконец остановился, поджидая Сашу. В медвяно пахнущих свежим сеном тихих фиолетовых сумерках лежали перед ним, стиснутые лесом, холмистые луга. Бубнис почувствовал, как повлажнели глаза: эти запахи... ежик скошенной травы - все так напомнило детство, юность, непреодолимо потянуло к любимой, привычной работе. А вон там, правее, у леса трава еще не скошена. Увидев воткнутые рукоятками в землю косы, Бубнис пошел туда. Прислушался: тихо, ни души... Осмотрелся, взял одну, провел пальцем по лезвию - остра! Вздохнул и сделал широкий взмах... Вжж-ии-и... - пропела коса, и трава ровным полукругом легла на землю. Раздувая ноздри, Викентий размеренно, сильно взмахивал косой.

Легко, во всю глубину легких дышалось, и что-то пело в нем при каждом ее взмахе... Да, зовет перепелка сено косить и копнить!

- Эй, Медведь! - окликнул его Саша. - Кончай на фрицев трудиться. Идем, Кеша, к своим, еле на ногах держусь.

- Еще минутку... очень прошу: минутку.

Пела коса. Сонно покрикивала перепелка.

- Ну как, моряк-рыбак, настроение? - Грачев подошел к Коле Прокопенко. Привалившись спиной к дереву, тот мрачно глядел, как суетилась рядом с ним, готовясь к операции, Зоя. - Принял внутрь?

- Все в порядке, адмирал, - вздрогнув, мотнул головой Коля. Голова у него кружилась, командир дал полстакана спирта - для «храбрости и боль снять». Конечно, он и без спирта не пикнул бы, но какой смысл отказываться? Все же операция! Коля попытался улыбнуться Грачеву. - За боевые успехи группы эту пакость вылакал, командир! А обо мне не волнуйся, все будет нормально.

Отвернулся: без пальцев-то и - нормально? А как вязать морские узлы, парус поднимать? Хотя что думать о таких вещах... Коля стиснул зубы, прислушался: где-то в глубине леса гулко стучал клювом в дерево дятел, будто кто-то гвозди в гроб заколачивает. Сплюнул, нетерпеливо спросил Зою:

- Ну как там у тебя? Эх, гадалка ты наша!

- Уже все готово, Коленька. Паша, помоги.

Зоя уложила его распухшую черную ладонь на обмотанное бинтом ложе автомата. Грачев зажал Колину руку своими железными пальцами, чтобы не дернулся парень во время операции, и отвернулся.

- Слышала я, что нет на свете более волевых людей, чем моряки, - сказала Зоя. - Сейчас проверим. Терпи, Колька.

- Практикуйся. Для тебя - ничего не жаль.

«Самой бы только не закричать, - подумала Зоя. Ей приходилось видеть и перебинтовывать страшные раны, но никогда не доводилось заниматься ампутациями, - откуда делать надрез? Выше брать, ниже...»

...Коля действительно не вскрикнул ни разу, не застонал, не дернулся. Стиснув зубы, он все глядел и глядел в омытое красным закатным отсветом небо, на птиц, перелетающих с дерева на дерево. Тук-тук-тук: все медленнее и медленнее колотил клювом по дереву дятел. А может, это сердце так стучит в груди?

- Вот и все, умница ты моя, - с облегчением проговорила Зоя. - Слышишь? Ау, братец-кролик!

- Потерял сознание, - сказал, наклонившись над разведчиком, Грачев. - Уф!

- Дай и мне глоток спирта, командир, - попросила Зоя. - Все у меня внутри дрожит.

- Пальцы мои не выбрасывайте, - шевельнувшись, прошептал Коля. - Схороните.

31 июля 1944 г. «Волчье логово»

Совещание Гитлера с генерал-полковником Йодлем (Стенограмма). Гитлер: «Я вот обдумывал вопрос: каковы теперь те опасные моменты, которые, в принципе, могут оказаться для нас роковыми в масштабе всей войны? Это, конечно, прежде всего прорыв на востоке, который повлек бы за собой реальную угрозу нашей немецкой Родине, будь то Верхнесилезский промышленный район или Восточная Пруссия, и сопровождался бы тяжелыми психологическими последствиями. Во я думаю, что теми силами, которые мы сейчас формируем, и которые постепенно вступают в боевые действия, мы в состоянии обеспечить стабилизацию положения на Востоке - таково мое мнение - и что мы преодолеем этот человеческий, этот моральный кризис...»

«Солдаты! Враг стоит у границы Восточной Пруссии! Он пытается ворваться в пределы нашей Родины! Пока мы еще располагаем предпольем, на котором можем защищать священную землю нашего отечества. Наш фюрер, наш народ, наши товарищи, ведущие столь тяжелые бои на западе и юге, ожидают от нас, что мы будем держать это предполье и не дадим врагу подойти к немецкой земле. Необходимо, чтобы каждый до конца проникся требованием момента: теперь отступать больше некуда!.. Трусам нет места в наших рядах! Кто колеблется - тот поплатится жизнью!

Командующий группы армий «Центр» фельдмаршал Модель. Гумбиннен, 1 августа 1944 г.»

«Овладев 31 июля городом Мариамполь, войска 3-го Белорусского фронта продолжали развивать наступление и 2-го августа освободили от фашистских захватчиков города и железнодорожные станции Вилкавишкис и Кальвария. До границы оставалось всего 18 километров. Сопротивление противника было исключительным».

Из воспоминаний полковника К. А. Маланьина.

«Прорвав оборону промежуточного рубежа, 12-й и 45-й стрелковые корпуса (5-й армии - авт.) вновь перешли в преследование отступавшего противника... Тесня неприятельские арьергарды и с ходу уничтожая заслоны, они стремительно продвигались к главной приграничной полосе обороны противника, прикрывавшей ближние подступы к Восточной Пруссии»...

Н. И. Крылов, Н. И. Алексеев, И. Г. Драган.

«Навстречу Победе».

«...Я вступил в войну, как и весь наш полк, 22 июня 1941 года. Мы с тяжелейшими боями прошли весь путь отступления до Сталинграда. Задержали немцев и разгромили их на Волге, освободили Донбасс, Крым, Белоруссию, Литву, Эстонию, Латвию... И вот она - граница!

Вот оно - логово фашистского зверя! На нашем участке фронта мне было доверено сделать первый выстрел из пушки по Восточной Пруссии!»

Из письма командира орудия 9-ой батареи 7-го гвардейского пушечного Краснознаменного артиллерийского полка М. И. Тюльпанова.

Два фронтовых письма.

«Ленка, милая, привет! Вот-вот и мы пойдем в бой. Ленка, это будет необычный бой. Мы идем к границе. Отсюда, где мы находимся, - а находимся мы... (зачеркнуто цензурой) - можно докатить до границы за пять-шесть часов. Честное слово, мне кажется, что я слышу, как сопит фашистский зверь в своей берлоге! Прости, соврал - это сопит Шурик Панкин, мой заряжающий. Спит, положив голову на пенек, и сопит, как морж, вынырнувший из проруби.

Ленка, милая, чертовски хочется тебя увидеть. Часто думаю о тебе. Смеешься? Вот ты пишешь, что я, наверно, «кручу» с девчонками из санроты или телефонистками. Вот честное мое слово - нет. Конечно, бывают там какие-нибудь шутки, но и только. Да и когда нам крутить-то, а? Война! Так что ты за меня не беспокойся. Был опять немного ранен - одна пуля-дура задела плечо, а другая шаркнула по черепу над левым ухом. Ух и обожгло! Физиомордия у меня теперь - люди в сторону шарахаются! Хорошо хоть, что покарябана только с левой стороны, а правая - нормальная. Когда встретимся, то всегда будешь ходить от меня по правую руку. Эх, знать бы, где ты, а? Может, совсем рядом?»

Твой друг Герман Рогов».

«Гера, дорогой, здравствуй! Пишу тебе совсем коротенькое письмецо, всю последнюю неделю мы не знали ни минуточки покоя. Целыми сутками на ногах, и эти последние три дня - ну просто ужас! Готовимся (тут несколько слов зачеркнуто)... чувствую - будет большой бой. Произношу это слово и сразу слышу страшный грохот, свист пуль и жваканье осколков... Гера, ужас какой-то! Устаю до смерти. Кажется, вот-вот и стоя засну, но спать страшно - знаешь, и во сне все одно и то же, ползу по полю и вижу белые лица раненых, слышу их голоса: «Сестричка, миленькая, помоги!», «Я умираю, сестричка, спаси меня...» Ах, это бесконечное, все в воронках поле. Представляешь, когда я ползу, то кажусь себе огромной-огромной, а все пулеметы и винтовки нацелены лишь в меня и солдата, которого я волоку к своим, чтобы спасти для той, которая ждет его. Страшно все это, Гера, так страшно выбираться на поле боя, но всего для меня страшнее - когда танки горят. Как они жутко, трескуче горят. Железо, а горит! Увижу горящий танк, и сердце обрывается - не твой ли?! Только бы снаряд миновал твой танк, Гера. Хватит того, что ты уже получил. Целую много-много раз!

Лена».

Телефонограмма. «Командиру отряда «Адлер» штандартенфюреру СС Вальтеру Кугелю. Принята в 22 час. 4 мин. По сообщению хозяина хутора Ейхорн. В десять часов вечера группа вооруженных лиц, одетых в маскировочные куртки и комбинезоны, следуя из леса Красные сосны, прошла в стоящий на отшибе сушильный сарай. Полагаю, что это русские бандиты. Начальник районного отделения гестапо штурмфюрер СА Ганс Редер».

Телефонограмма. «Гансу Редеру. Немедленно соберите отряд в двадцать человек, с которым ожидайте меня в трех километрах севернее хутора Ейхорн на шоссе Гросс Скайсгиррен-Ауловснен. Выезжаю с группой в двадцать человек. Кугель».

- Командир, не нравится мне это место. Позади сарая болото, и на вид-то непроходимое, поля. - Костя Крапивин показал рукой в сторону леса. - Стоит этот лесок заблокировать - и мы в ловушке. Конечно, сено тут... Устроить бы музыкальный момент с храпом, а?

- Мне тоже это место не нравится. - Грачев выглянул в приоткрытые ворота. Метрах в ста от сарая виднелись постройки хутора. Крепкий, красного кирпича дом, каменный же, на фундаменте из могучих валунов, хлев. - Принимаю решение: после связи с «Центром» уходим на северную опушку леса Круквальде. Сейчас я приготовлю текст и - мотаем отсюда!

- Опять бег с препятствиями... Володя, помоги! - Нина раскрыла рюкзак, стала вынимать «Северок». Седой взял антенну, кинул ее на одно из стропил. - Командир, дашь ты нам немного отдохнуть?

- Отдохнем... Вот отбежим километров на двенадцать...

- Послушай, Паша, пока то да се, может, мы с Костей на хутор сгоняем? Ребята, я же подохну без харча! - Федя Крохин с надеждой поглядел на Грачева. Луна светила в приоткрытую дверь, на лицах разведчиков лежали резкие тени, и, может быть, поэтому лицо Крохина, да и других ребят, выглядели еще более утомленными, чем днем. Федя придвинулся к Грачеву и, зачем-то понизив голос, зашептал: - Рано или поздно, понимаешь? Все равно придется идти на хутора! В конце концов, они столько лет нашу страну грабили, так что - свое берем.

- Хорошо. Крохин, Бубнис, Волков и Крапивин - быстренько на хутор! Брать самое необходимое: хлеб, масло.

- ...грудинку, - жарко выдохнул Крохин. - Картоху, сало! Да и обувку бы какую! - Федя задрал ногу, пошевелил пальцами, торчащими из развалившегося ботинка. Засмеялся: - Даже ботинок каши просит.

- ...Повторяю - самое необходимое. И чтоб без пальбы! Петров и Прокопенко - в дозор на окраину леса, за дорогой поглядывайте!

Володя потуже затянул ремень, заправил под кепи прядки выбившихся волос. Усталость от тяжелого, длительного перехода как рукой сняло: идти на задание - это не то что уходить от жандармов, постоянно ощущая за спиной дуло автомата. «Быстрее же, Кроха, не передумал бы Грачев. Все в порядке? Потопали».

А командир устало опустился на сено - так хотелось лечь и хоть немного подремать, но он пересилил себя, крепко, до боли растер лицо ладонями, достал из планшетки листок бумаги и фонарик, окликнул Зою, и та накрыла его плащ-палаткой. Невозможно, как клонит в сон! Грачев мотнул головой, как усталая лошадь, отгоняющая надоедливых слепней, и начал составлять отчет. «На участке от Карпау до Куглек траншеи полный рост, через каждые двести метров сооружаются доты. Толщина наружных стен два метра, боковых - полтора. Каждые пятьсот метров бункеры вместимостью примерно двести человек, толщина потолка - два метра...»

Хутор обошли справа по низинке, тянущейся от болота. Костя кивнул на телеграфный столб: «Седой, связь!» Володя вынул нож, зажал его в зубах, вскарабкался наверх и перерезал телефонные провода, ведущие к хутору. Прижимаясь к стенам хлева, двинулись к дому. Взбрехнул, загремел цепью пес. «Рекс, вас ист дас? Фу!» - послышался чей-то голос. Собака затихла, потом залилась еще громче. Хлопнула дверь, звякнул засов. Свет в окнах дома потух. Пригибаясь, выставив автомат, Костя подбежал к хлеву, выглянул из-за угла. Громыхая цепью, пес носился по двору. Ч-черт! Сколько шума поднял. Пристрелить, что ли?

- Не надо, - остановил его Викентий Бубнис. - Здесь есть еще одна дверь. Я и тут работал, картошка выкапывал.

- Да на кого ты в Пруссии только не работал? - удивился Костя.

Хоронясь за дворовыми постройками, обошли дом с тыла, перелезли через забор в сад, по выстланной желтым кирпичом дорожке направились к каменному крыльцу. Темный, с крепкими, из толстых досок, ставнями дом таил в себе опасность и угрозу: может, кто-то из них уже взят на мушку? Федя зацепился ногой за лейку, она с громом опрокинулась, пес опять взлаял, загромыхал цепью. Костя метнулся на крыльцо и встал возле двери, Володя кинулся за ним, прижался к стене. Федя продрался к нему сквозь кусты крыжовника, легкой тенью скользнул к одному из окон Бубнис. Костя постучал в дверь прикладом автомата, глухой гром разнесся по дому. Володя крикнул по-немецки:

- Эй, откройте! Нам нужны продукты, и мы уйдем!

- Уходите, а не то будем стрелять! - донеслось в ответ и все услышали лязганье затвора. - Уходите, никто вам тут ничего не даст.

- Взломаем дверь! - крикнул Володя, а Костя еще раз стукнул в дверь прикладом автомата. - Открывайте!

- Р-рах! - громыхнул в доме выстрел, и из двери вылетела, выбитая пулей, щепка. Вот это да! За кусок хлеба - рисковать жизнью?! Костя потянулся к «лимонке», висевшей на ремне, но вдруг все услышали испуганные детские крики и плач. Федя приподнялся, схватил рукой железную скобу, на которую были закрыты створки ставен, и рванул. Посыпался шлак, вывороченный вместе с железом из стены, ставни распахнулись, и тотчас грохнул второй выстрел, в сад полетели стекла. И еще громче закричали, заплакали испуганные дети. Костя взглянул на Володю, Викентия Бубниса, тот махнул рукой – подождите - и, сложив ладони рупором, крикнул:

- Хозяин! Мы никого не тронем, слышишь? Но если через три минуты не откроешь дверь и не выбросишь ружье... - он передохнул, такая длинная речь, - подожжем хлев! Слышишь? У тебя там два десятка коров и пять лошадей?

В доме послышались чьи-то взволнованные голоса, кто-то с кем-то спорил. Шорохи, шепот, всхлипывания. Костя нетерпеливо ждал - время идет, такое драгоценное время идет! Если Нина вышла на связь, значит, они уже запеленгованы и через полчаса или чуть больше в район хутора примчатся ландверовцы или жандармы.

Вдруг в окно вывалился и упал в цветы карабин. Звякнул засов, дверь распахнулась, из дома пахнуло домашним теплом, запахом хлеба и детей.

- Зажечь свет! - приказал Володя. - И всем стать посредине комнаты. Быстро, черт возьми! - Он шагнул было в темный проем коридора, но Костя удержал его за руку: не спеши.

Вспыхнул свет. Оттесняя Седого, Костя ринулся в дом. Обитатели его - пожилая и две молодые женщины, угрюмый, лохматый парнишка лет пятнадцати, крепкий на вид, очкатый старик и трое детей - столпились посредине большой комнаты. На полу валялось короткоствольное охотничье ружье и топор. Володя окинул взглядом просторную, обставленную хорошей мебелью комнату с массивной кафельной печью в углу, шагнул к кухне и распахнул дверь. Щелкнул выключателем. В углу, возле корыта с бельем, застыла девочка лет одиннадцати. Худенькое, глазастое лицо, испуг, удивление и радость - все это мгновенно промелькнуло на нем, и девочка кинулась к Володе, закричала:

- Наши! Советские, да? Партизаны, да?!

- Ты... русская? Откуда?

- Угнанная я! Из-под Луги я. С мейне муттер, мамой, мы там на даче были! - затараторила девочка, мешая русский и немецкий языки, но вдруг лицо ее сморщилось, по щекам потекли слезы. Всхлипывая, торопясь, она выкрикивала: - Маму убили! А меня сначала в Литву угнали, коксагыз мы там сажали!.. Йа-йа, вир дорт арбайген, дети разные, кто из пионерлагеря, кто откуда...

- Хозяин где? - послышался из комнаты голос Бубниса, он говорил по-немецки. - Погиб на фронте? Туда ему и дорога. Жадный был! Злой был! Признала меня, хозяйка? Это я у вас в тридцать восьмом году все лето работал, а вы обманули меня. Сто марок не доплатили.

- О ботинках спроси, - бубнил Федя, - о ботинках!

- Ой, бегите все побыстрее отсюда! - крикнула девочка. - Я слышала... ой, бегите! Звонил он в район ин гебитскомиссариат, про вас, наверное, будто какие-то люди укрываются в сарае... А я - Люська меня звать, - такой детский лагерь был, абер ецт - вот сюда... Ой, бегите же!

- А ты, старый боров? - подступился Бубнис к старику. - Ты тогда еще таким бравым был. Помнишь, как шутил: «Сто марок тебе еще? А зачем медведю марки? А ну-ка, мои собачки: взять медведя!» Еле отбился! Ну-ка, раскошеливайтесь. Быстро продукты!

- У нас ничего нет. - плаксиво заныла пухлая, с бородавкой на пышном подбородке хозяйка. - Все приходится сдавать, такие трудности. Самим кушать нечего.

- Врет она, ох как она врет! - вскричала Люська и маленьким яростным смерчиком выметнулась из кухни. - Все у них есть! Полный подвал! Идите сюда, я покажу, где лежит. Ух, кулаки, фашисты, жадюги!

- Ах да, как же это я забыла? - всплеснула руками хозяйка. - И верно, там еще кое-что осталось... Сейчас я соберу. А ботинок такого размера нет, уж простите!

- На сто марок, - приказал Бубнис. - По довоенным ценам.

Федя уже крушил дверь в подвал: хозяйка сказала, что никак не может найти ключи. Яркая лампа осветила полки, уставленные банками с вареньем, жестяными коробками, ящиками и ящичками. Вдоль стен стояли сундуки и тугие мешки. В углу, в сумеречной прохладе закутка, гроздьями висели кругляки колбас и, как тяжелые снаряды, матово желтели окорока. Хозяйка только тихо ахала и как-то оседала, видя, как Федя Крохин швырял в мешок эти богатства: колбасы, окорока, тяжелые, как ядра, шары масла, завернутые в вощеную бумагу и усыпанные крупной солью, розовато-белые пластины сала. Побагровев, приподнял мешок, глянул на Бубниса.

- Всего-то марок на шестьдесят набрали, - сказал тот помертвевшей хозяйке. - Уходим.

- Возьмите меня с собой! - вцепилась Люська в рукав Володи: - Они меня так бьют! Я больше не могу, не могу... я каждый день по шестнадцать часов работаю!.. - Она закрыла лицо руками. Немцы угрюмо глядели на нее. Вспухли, бугрились на лице старика желваки, он шевелил губами, показывая еще крепкие, желтоватые от табака зубы. Люська прижалась к Володе: - Они убьют меня, убьют! А я пригожусь... я знаю немецкий... я многое-многое знаю!

- Уходим, - повторил Викентий. - Никому из дома не выглядывать! Слышите? - прикрикнул он на хозяев хутора.

- Возьмем девчушку? - спросил Володя Костю Крапивина. Пригодится, а?

- Собирай свои шмутки. Ну, что стоишь? - поторопил девочку Костя. - Но смотри, если что - не хныкать!

- Какие шмутки? Все на мне! - пискнула Люська и шмыгнула в дверь. - Сюда! Вот тут калитка... Битте!

Затрещали кусты, со звоном покатилось ведро - Федя наступил на него и, раздавив в лепеху, подфутболил. Чудовищным горбом высился на его плечах мешок с продуктами. Заливалась собака, кричал, выглядывая в дверь, старик, - разведчики быстро уходили по залитой лунным светом, тропке.

- Немцы! - Саша Петров выбежал из-за угла сарая. Грачев, Зоя, и Нина, уже готовые к походу, нетерпеливо поджидали разведчиков, ушедших на хутор. Командир предостерегающе поднял руку: - Тише! Машина с фрицами, человек пятнадцать, остановилась у опушки леса. Вылезли, ждут. Может, подкрепления ждут?

- А Прокопенко где?

- Остался наблюдать. Что мы медлим, командир?

- Ч-черт, где же наши любители ветчины? А, идут! Братки, быстрее сюда... а это еще кто?

- Девчушка, наша, - проговорил Володя. - Угнанная.

- Девчушка! Угнанная! - сердито проговорил Грачев, и девочка испуганно юркнула за широкую спину Феди Крохина. Тот положил ей тяжелую руку на плечи, прижал к себе: не бойся.

Командир шумно вздохнул:

- Немцы, кажется по наши души прикатили... Кто там? Ты, Коля?

- Еще машина! - Лицо Прокопенко лоснилось от пота, ворот рубахи был расстегнут. - Идут по низинке, охватывают полукольцом. Что будем делать, командир? В болото? Ну, влопались!

- А если глубокое, вязкое? - вслух подумала Зоя.

- В лесу что-то хлопнуло, и над деревьями, полем, болотом медленно всплыла и ярко вспыхнула ракета. Разведчики кинулись к сараю, все стало видно как днем: черная, застоявшаяся вода среди тростника, стволы деревьев придвинувшегося к самому болоту леса и черные фигуры людей, торопливо идущих через пашню к сараю. Зоя вскинула на плечи рюкзак:

- В воде мы как на ладошке. Перестреляют, словно уток.

- Глубоко тут? - спросил Грачев Люсю.

- Глубоко! С головкой и ручками... но я знаю, как пройти! Я за яйцами утиными сюда ходила, да за птенцами, я всегда голодная и... идите за мной! Ну, что же вы? Шнель!

- Так, это уже хорошо. - Ракета потухла, но на смену ей в небо взметнулась новая. - Зойка и Нина, марш за девочкой! В прикрытие...

- Командир, разреши мне? - торопливо попросился Коля Прокопенко. - Страсть, как пострелять охота! Ну?! И - точка!

- Хорошо. И - Петров. Остальные - за мной. Да брось ты мешок, Кроха!

- Столько жратвы фрицам отдавать? Нет уж! - буркнул Федя.

Люська уже шуршала в камышах, всплескивалась темная, дурно пахнущая вода. В руках у нее был длинный шест, который она втыкала перед собой в вязкое и податливое дно. Булькая, из-под ног всплывали пузыри. Ракета потухла. Грачев вошел в воду последним, оглянулся, прислушался, ожидая, что вот-вот и ночь всколыхнется автоматными очередями. Неужели везение изменит им?

- В бой, «потерянное дитя»! - возбужденно проговорил Саша Петров. - «Я знал, что здесь мои промчатся годы...» Это, Коля, стихи Генриха Гейне. «Потерянное дитя» называется. Так говорили о передовых бойцах... «И я не ждал ни славы, ни побед...» Эй, дитя, как рука?

- Пылает, Сашок. Кажется, что весь состою из одной руки... И я не жду славы, Сашок, но что победим - будь спокоен!

- Подпустим поближе... «Ружье в руке, всегда на страже ухо...» Это вроде бы про нас, разведчиков, правда? - Саша вынул из рюкзака, положил возле себя две гранаты-лимонки и диск для автомата. Идут! «Кто б ни был враг, ему один конец!» Как?

- Тише. Они уже близко! Стихи?.. Хорошие. Хоть и немец написал.

- Да, это стихи! Вот мне бы написать такие, но не успею да и вряд ли смогу. Слышишь, Колька?

Прокопенко не ответил: лежа рядом с Сашей, высматривал приближающиеся фигуры врагов. Надо еще выждать, еще... Ракета всплеснулась в небо. Коля повернулся, окинул взглядом болото и цепочку разведчиков, казалось, еле бредущих но пояс в воде вдоль стены камышей. Как они медленно идут! Устроился поудобнее. Не более пятидесяти метров отделяло теперь его с Сашей от цепи немцев. Тускло поблескивали шлемы, мертвенно-белые, выглядывали из-под них обрубки лиц. Несколько в стороне, сторожко, от дерева к дереву быстро шел высокий широкоплечий немец, вот он остановился и властно крикнул: «Форвертц, шнель!» Командир? Коля новел автоматом, но немец, будто почувствовав опасность, стремительно шагнул за дерево. Чертыхнувшись, Коля выцелил другую фигуру. Автоматные очереди разрушили напряженную тишину ночи.

Камыши плотной стеной стояли вокруг. Люська уверенно шла вперед, лишь время от времени втыкая шест в дно. Стало мельче. Вот вода уже чуть ниже пояса, вот - по колено. Несколько корявых, кажется, растущих из самой воды деревьев выплыли навстречу. Люська махнула в их сторону рукой:

- Гут! Дальше будут островки и вот такие деревья. Слушайте, я вернусь за ними, а? А вы идите и идите все прямо!

Не дожидаясь, что ответит командир, она быстро зашлепала назад. Ракета потухла, и ее тоненькая фигурка в облепившем тело платьишке скрылась в темноте...

- ...Второго уложил! - крикнул Коля. - А всего... Гляди: окружают! Как думаешь, ушли наши? - Он посмотрел через плечо: в дергающемся свете ракеты поблескивало пустое, без признаков жизни, болото. Но вот что-то там шевельнулось, и, напрягая зрение, Коля увидел спешащую к берегу девочку. Сказал радостно: - Сашок, за Нами. А ну, дуй перебежками. Прикрою!

Справа и слева били автоматы, и ночной лес отзывался раскатистым эхом. Вжикали пули, глухо ударялись в стволы деревьев, сшибали кору, осыпали вниз срезанные ветви. Петров приподнялся, но вдруг, ойкнув, повалился на траву. Извиваясь угрем, Коля подполз к нему. Саша пытался встать, свет ракеты дрожал на его белом, искаженном ужасной гримасой лице. Закусив губу, он прижимал правую руку к животу. Отнял ее, повернул ладонью вверх рука была черной от крови.

- Уходи. Колька... каюк мне! - выдавил он и вжался лицом в землю. Стиснув зубы, чтобы не закричать от страшной боли и отчаяния, подтянул к себе автомат, приподнялся. - В брюхо меня... это конец. Да не тр-рогай... ты меня! Уходи!

Коля наклонился, прижался щекой к липкому от нота лицу Саши, вскинулся, выпустил в ночь две короткие очереди и, схватив рюкзак, помчался что было сил к выбирающейся из болота Люське.

«Вот и все. Конец жизни. Еще немного - и он погрузится в темноту Вечности... Как жаль! Кончится война, Наташка придет на Тверской бульвар и по вечерам будет... будет ходить-ходить... она будет ждать его, ждать, а он...» - мысли, как вспышки, метались в голове. Саша все плотнее прижимался животом к земле, от которой исходил приятный холод, и чувствовал, как кровь вытекает из него. Пройдет немного времени, и он, весь истерзанный, истоптанный, уйдет в землю... Саша поймал на мушку мелькнувшую среди кустов фигуру и нажал курок. Мучительно обернулся: Коля и девочка брели вдоль тростников. Да побыстрее же вы! Отложив автомат, подкатил к лицу «лимонку» и вялыми, немеющими пальцами разогнул усики чеки. Зажал гранату в руке, затем, вытянув чеку зубами, сунул руку с гранатой под себя, в горячую жижу. Теперь, даже если он потеряет сознание, пальцы сами собой разожмутся. Последним усилием он повернулся: белый свет ракеты дрожал над пустынным болотом.

«Центру - от Бури. На участке линии от Тапиау до Фридрихсдорфа восемнадцать готовых дотов, четыре бункера, двадцать дзотов. Начато минирование восточной стороны, полоса минирования шириной сто пятьдесят метров. Среди построек хутора Фридрихсдорф построен дот и вкопаны два танка. Противотанковые орудийные позиции оборудованы двести метров севернее хутора. Проводится выселение ближайших к полосе хуторов и поселков. В засаде у местечка Ейхорн, прикрывая отход группы, героически погиб сержант Александр Петров, последний момент взорвавший себя гранатой. Испытываем серьезные трудности продуктами. Крайне необходимы ботинки сорок восьмого размера».

«Центр - Буре. Благодарим вас ценные сведения. Сержант Петров посмертно представлен правительственной награде. Постараемся организовать заброску необходимого вам имущества, продуктов. Фоторазведка указанном вами районе Тапиау ничего не обнаружила. Группе сняться «линии Дейме» и принять все меры изучению объекта. Предостерегаем вас повторных ошибок».

«Центру от Пурги. Участке Инстербург-Лакен четыре дота, два бункера, шесть зарытых землю танков, поставленных прямую наводку направлении Кальтвальде. Ведутся обширные работы откопке противотанкового рва. Минувшие сутки по желдорлинии на Гумбиннен прошло сорок девять эшелонов с войсками и боевой техникой, в том числе тридцать восемь танков «пантера». Тяжелое положение с питанием, конфискация продуктов хуторах имеет большие сложности. Вчера стычке жандармами погиб разведчик нашей группы Шевцов, всего группе осталось трое».

«Центр - Пурге. Благодарим весьма ценные сведения. Продолжайте освещение указанного участка. Ближайшее время поможем продуктами, боеприпасами, другим снаряжением. Успеха вам».

Из корреспонденции в газете «Кенигсбергише Альгемайне цайтунг» - «Бой у местечка Ейхорн». «Внимание! В этом районе действуют бандиты. Держать оружие наготове!» Такие объявления появились на многих дорогах и перекрестках нашей провинции. Вчера боевая группа отважного командира Вальтера Кугеля настигла еще одну русскую банду. Один из них остался на месте. Что можно сказать об убитом? Грубое, варварское, лишенное признаков интеллекта лицо недочеловека, лицо славянина далекого от вершин европейской культуры...»

«К исходу 13 августа Советские войска стояли наготове. А на следующее утро после 25‑минутной артиллерийской и авиационной подготовки на широком фронте от Немана до Шешупе они двинулись... к восточно-прусской границе. Одновременно нанесли удары по врагу справа 39-я армия генерал-лейтенанта И. И. Людникова, наступавшая севернее Немана в направлении Таураге, и слева 33-я армия... продвигавшаяся на Вирбалис. Враг упорно сражался...»

Н. И. Крылов, Н. И. Алексеев, И. Г. Драган.

«Навстречу Победе».

«Командующему группы армий Центр, Рейнгардту. В семь часов утра после сильной артиллерийской подготовки русские войска 5-й армии предположительно силами 215-й, 63-й, 169‑й, 184-й, 227-й и 157-й стрелковых дивизий при поддержке не менее двухсот танков перешли в наступление вдоль всего фронта моей 4-й армии. Ведем тяжелые, напряженные бои. Испытываем сильное воздействие русской штурмовой и бомбардировочной авиации. Просим немедленно помочь авиацией, очистить небо от русских самолетов. Генерал пехоты Фриц Госсбах».

«Срочно! Госсбаху. Держаться. Русских к границе не подпускать. В воздух поднята авиация. Держаться, Госсбах! Сообщить всем солдатам: за каждый подбитый русский танк - Железный крест и недельный отпуск. Трусов - расстреливать на месте.

Командующий группы армий «Центр» генерал-полковник Рейнгардт».

«Медленно, очень медленно мы приближались к границе. Не припомню таких тяжелых боев, и ведь я на фронте с июня 194! года. Совершенно не было пленных. Все же одного привели ни КП... Широкоплечий, очень сильный на вид солдат волком глядел исподлобья. Отвечать на вопросы отказался. Начал кричать: «Все вы тут погибнете у нашей границы, все!» Позже удалось захватить в плен еще двоих солдат из подразделения 549-й пехотной дивизии. Один из них доложил, что на девяносто процентов дивизия сформирована из уроженцев Восточной Пруссии, что дома многих из солдат находятся всего в двух десятках километров за их спинами... Генералом Госсбахом издан приказ: если они отступят, то будут расстреляны, а их владения - хутора, постройки, скот - уничтожены...»

Из воспоминаний командира полка 159-й Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии Ф. П. Новикова.

«Центр - Буре. Продолжайте настойчивый поиск объекта. Ваша работа приобретает особое, крайне важное значение. Мы ждем от вас обнадеживающих сообщений».

- Командир, проснись! Командир!..

Рогов открыл глаза. Шурик Панкин, заряжающий, тряс его за плечо. Отгоняя сон, лейтенант мотнул головой, Панкин протянул котелок с крепким чаем, и Рогов прильнул к закопченному краю. Отхлебывая горячий чай большими глотками, он приходил в себя, осматривался. Возле боевой машины топтался механик Валька Говоров, разглядывал траки левой гусеницы. Среди невысоких, посеченных осколками и пулями березок виднелись рыжие от грязи и глины танки.

- Валька, как машина? - хрипло со сна спросил Рогов, возвращая котелок Шурику. - Порядок в танковых войсках?

- Как часики, командир, - веселым голосом отозвался тот.

- Как часики!? А что же вчера они не тикали? - Рогов поднялся. - Что, кроме чая больше ничего нет?.. - И опять сорвался: - А что случилось вчера?! Прем на немецких пушкарей, они нам прямо в лоб целят, а танк еле ползет? Ну работнички, ну...

- Еле ползет! - взорвался Говоров. - Сутки мотались туда-сюда! Чуть двигун не сожгли! Вам - кататься, а мне - под трибунал?!

- Еще раз твои «часики» скиснут под прицелом фрицевской пукалки, и если уцелеем, я тебе сам, не вылезая из танка, трибунал устрою, - грозно сказал Рогов и прикрикнул на заряжающего: - Так, может, дашь командиру чего пожевать? Думаешь, я на этой водичке целый день продержусь? А где Петро?

- Уймись, чаю тебе дал, чтобы взбодрился со сна, - буркнул Шурик и протянул Рогову котелок с кашей. - На, лопай!

- Валька, подсаживайся, - позвал Рогов механика: - Петро, спрашиваю, где? Опять в санроту, к девчонкам махнул? Ну, работнички!

- Не проспался? Петька к радистам побег, - остывая, проговорил механик-водитель и, вынимая из-за голенища ложку, направился к командиру, - Мы уже с Шуриком пожевали немного, не стали будить тебя - думаем, пускай похрапит еще полчасика для хорошего настроения. А зря, выходит!

- Р-разговорчики! - улыбнулся Рогов.

Все трое притихли у котелка.

Небосвод наливался алым цветом. На западе, за невысоким лесочком, поднимались черные столбы - горел небольшой приграничный городок Кубелеле. Вчера во второй половине дня они уже были на его окраинах, да не удержались: мощная атака более сорока немецких танков, среди которых было восемь «тигров», вынудила откатиться от города. Значит, сегодня опять туда же, и им предстоит повторить тог же страшный путь под снарядами, по минным полям, по искромсанной взрывами и танковыми гусеницами земле. А, вот и Петро.

Светало. Томительно тянулось время. Говоров уже сидел в танке, прогревал двигатель. Глухо рокотали моторы соседних машин. Вот танк с белым номером «18» на башне - им командует приятель Рогова, Петр Галанов, а чуть дальше стоит «двадцатка», в которой воюет тоже хороший парень - Семен Водорезов.

Рогов махнул рукой: давай сюда! Семен выскочил из машины - высокий, подтянутый, два ордена на гимнастерке, - окликнул Петра Галанова, низенького, круглолицего крепыша, и оба подошли к Герману.

- Перекурим, мужики... - Рогов протянул свой портсигар с изображением танка - подарок, присланный откуда-то из-за Урала. - Будем сегодня на границе?

- Будем. - уверенно сказал Водорезов. - Как пить дать.

- Кто знает, - пробормотал Галанов. - Крепко гансики держатся. Точно в землю вросли.

- По машина-ам - послышался голос командира танковой роты: - По машина-ам!..

В ближайшем тылу, за лесочком, в котором укрывались танки, оглушительно заскрежетало, взвыло, ахнуло, и в сторону врага пронеслись огненные кометы реактивных снарядов. Орудийный грохот прокатился над всем передним краем обороны фашистов. В ответ за рекой Шешупе взревели «быки» - шестиствольные немецкие минометы, - и тяжелые реактивные снаряды с раздирающими душу стонами пронеслись с германской стороны на восток. Рогов пожал руки друзьям и направился к своему танку. Экипаж торопливо курил, пуская самокрутку по кругу.

- Только бы гусеница не соскочила, - буркнул Валентин.

- Боезапас бы не сдетонировал! - выкрикнул, как заклинание, Шурик.

- Кухни бы не отстали, - озабоченно проворчал Петро, молчаливый, вечно сердитый на кого-то стрелок-радист. - Поехали!

Зеленая ракета полыхнула в небо. Рогов захлопнул люк и услышал в наушниках шлемофона голос комроты Свиридова: «За мной, ребята! Делай, как я!» Из леса вымахнули и пошли месить землю гусеницами тяжелые машины.

Танк Рогова, раскачиваясь на ямках и выбоинах, ринулся следом. Мощно ревел двигатель. Рогов потуже затянул ремешки шлема, повел рукоятку прибора наблюдения. Впереди поднимался черный вал разрывов. Слева, метрах в десяти от его танка, мчалась машина Петра Галанова, на башне виднелась цифра «восемнадцать», справа, чуть уходя вперед, «двадцатка» Семена Водорезова. Рогов прижал пальцами ларингофоны к шее и проговорил:

- Петька, далеко влево не уходи! Не отрывайся!

- Понял тебя, - отозвался Галанов. - Сам не вырывайся. Быстро в одиночку расколошматят!

- Ближе к огневому валу! - послышался голос комроты.

- Валька, прибавь обороты, - крикнул Рогов. - Обороты!

Черный лохматый столб поднялся метрах в шести впереди танка, механик кинул машину влево, обходя воронку. По броне забарабанили комья земли и осколков, танк все же влетел правой гусеницей в яму, резко накренился, и двигатель страшно взвыл. Выскочили! Еще взрыв, чуть правее. Взрыв - левее. Плотненько колошматят! Глухой удар по башне, по броне прошелся снаряд. Кажется противотанковая батарея бьет! Откуда? Где она? Рогов прижался лицом к резиновому предохранителю прибора наблюдения, вгляделся в серую пелену, застлавшую Кубелеле. Ага, вот они! Остро, кинжально полыхнули одни за другим три выстрела возле красных кирпичных сараев и три столба земли встали перед танком. Недолет! «Вправо, Валюха!» - подумал или закричал Рогов механику, но тот и сам уже увидел выстрелы противотанковой батареи немцев, кинул машину вправо, потом снова влево и повел прямо на орудия, а Рогов, поймав в окуляр прицела длинный хобот орудийного ствола, торчащий из-за сарая, нажал на рычаг. Ударила танковая пушка, со звоном упала под ноги пустая гильза. Машина наполнилась едким дымом от сгоревшего пороха. Попал? Промазал!

- Батарея!.. Противотанковая у красных сараев! - закричал Рогов. Петя, Семка, лупите по ней!

- Вижу! Бью! - отозвался Галанов. - Н-на, гансик!

- Два орудия - справа, у церкви! - послышался голос Водорезова. - Как пить дать!

- Шестнадцатый и пятнадцатый! Обходите костел справа! - прозвучал в наушниках голос командира роты. - Шестнадцатый, что у вас, почему встали?! Делай, как я. Вперед, вперед!

- Женька наш, водитель убит наш!..

- Уводите танк из-под огня! Шестнадцатый, замените водителя. Вперед! Делай как я: вперед!

Вперед, спасение и победа лишь в стремительном броске на вражеские пушки. Раскатистый удар в правый борт, вот шарахнуло! Целы ли гусеницы?! Машина со скрежетом взлетела на груду кирпичного лома, на какое-то мгновение застыла и рухнула вниз, на противотанковое орудие. Рогов увидел чье-то белое, орущее лицо, вскинутые в ужасе к голове руки... Скрежет, лязг - танк на полном ходу протаранил кирпичную стену сарая. Ссыпая черепицу, крыша обвалилась на башню, и стало темно. Чертыхнувшись, Рогов крутнул башню, пытаясь сбросить крышу, но она держалась крепко. Еще один удар... Темно как в преисподней!

- Рогов! Куда прешь?! Уходи вправо! Делай как...

- Вправо, Валюха! - крикнул Рогов. - Вправо... а, ч-черт!

- Хорошо! Так и жми! Хорошо, Рогов! Впер-ред!

Дробный стук кирпичей по башне и корпусу машины. Танк Рогова опять врезался в высокий сарай, пробил его и, сбросив с себя обломки крыши, выскочил на узкую, крытую брусчаткой улицу. Рогов прильнул к прибору наблюдения: по улице прямо перед танком бежали немецкие солдаты. - Петро, из пулемета их!

Выстрелов слышно не было, но Рогов видел, как очереди трассирующих пуль стебанули по бегущим... Ну и узкая улчонка! Не застрять бы... Того и гляди, какой-нибудь фаустпатронщик шарахнет из подвала.

- Десятый, десятый! Где вы? Отзовитесь! - прохрипел в наушниках голос комроты. - Десятый, десятый!

- Прем какой-то улчонкой! - закричал Рогов. - Порядок!

- Живы? Молодцы! Прорывайтесь к центру города. Шестнадцатый, обходите костел! Восемнадцатый и двадцатый, прорывайтесь в центр, прорывайтесь в центр! Вперед! Делай, как я!..

Улочка внезапно кончилась, и танк вынесся на площадь. Справа возвышалась красная костлявая громада костела, к нему примыкали двух- и трехэтажные дома. Некоторые из них горели, из черных окон валил дым... «Тигр»! Во дворе одного из домов затаился серый массивный немецкий танк. Вот он выстрелил и весь подался назад. Ах, как он хорошо стоит!

- Валюха, стоп! - крикнул Рогов. - Шурик, бронебойный.

Машина резко остановилась, замерла. Только бы успеть, только бы «тигр» не вздумал развернуться - в лоб его ни за что не продырявишь! Скорее, скорее... «Десятка» повела стволом, перекрестие прицела совместилось с белым крестом на борту «тигра»... Выстрел! Взрыв! Восьмитонная башня вражеского танка вместе с орудием взлетела в воздух и обрушилась на брусчатку площади. Боезапас взорвался!

- Урр-аа, командир! - заорал Шурик. - «Тигра» лупанули!

- Подбил «тигра» на площади! - проговорил Рогов. - Товарищ капитан, Свиридов, слышите меня?

- Слышу! Поздравляю, Рогов. Представлю к ордену!

Справа, из улицы, на площадь вынеслась «тридцатьчетверка» с цифрой «двадцать», за ней танк Петра Галанова и еще две машины с пехотой на броне. Пехотинцы ссыпались с них и побежали, одни-к закрытым дверям костела, другие - по улице. Загремел железными колесами по брусчатке пулемет, его волокли двое солдат. Потом откуда-то из проулка на площадь ворвался черный дымящийся танк с бурой звездой на башне - это была машина командира роты. Свиридов выглядывал из распахнутого люка, танк резко развернулся, и, скрежеща гусеницами, вышибая из булыжников искры, прокатился боком. Комроты соскочил с него.

Потные, кажется, сами дымящиеся, танкисты, вылезали из машин через узкие люки, разминались, взмахивали руками, смеялись и тут же мрачнели: «пятнадцатую» фашисты сожгли, «шестнадцатую» подорвали, - и опять улыбались, громко, как глухие, кричали друг другу:

- Гляжу: прет на меня, целит! Думаю: хана, славяне! Он остановился, бухнул, да мимо, ну тут я ему и вжарил! Трах-бах: готов гансик!

- А я в воронку ухнул. Ну точно кабан в ловушку! Танк рычит, трясется весь, а не выбраться. И тут Петька Галанов подскакивает! Дали трос... Петька, дай обниму тебя!

- Вот мои «зверь», ребята. - Рогов кивнул в сторону черного, развороченного железа. - Командир, не забудь, чтобы все было в ажуре.

- Как твой? Это мой «тигр»! - запальчиво воскликнул Галанов. - Выперся он из-за дома, бабахнул по мне, промазал, ну тут я его в правый борт и жахнул!

- Ты, жахнул?! - воскликнул Шурик Панкин. - Я своими собственными глазами видел: толкнул бронебойный в казенник, тут Рогов и...

- Зашумели раскрасневшиеся от возмущения ребята из экипажа Галанова, Рогов зло щурил глаза, усмехнулся: может, ему приснилось, как он подбил этот «тигр»?! Комроты хмуро слушал ссорящихся танкистов, наконец, не выдержав, - нашли время! - осипшим голосом прикрикнул:

- Отставить! Потом разберемся! А, вот и снаряды.

Лихо, чуть не задев бортом угол дома, на площадь въехал «студебеккер». Левой дверцы у него не было, крыша кабины - в рваных дырах. Водитель одной рукой держал руль, вторую прижимал к боку. Затормозил и вывалился из кабины.

- Убитый я, - прохрипел он. - Берите снаряды.

Водитель был рыжим, пожилым. Его подхватили. Он кривил губы, кровь текла за воротник расстегнутой гимнастерки, на боку расплывалось черное пятно.

- Убитый я... - хрипел водитель. - Убитый!

- Санитара сюда! - закричал кто-то. - Вечно не сыскать. Сани-та-ар!

- Ребята, пополняйте боезапас. Быстро, быстро! - скомандовал комроты. - Кончай перекур, братва. По маши-инам! Вперед!

- Рогов затушил окурок. Оглянулся. Мимо бежали пехотинцы. Тяжело топал грузный минометчик - тащил на плече минометную трубу, за ним торопливо трусил щуплый боец с тяжеленной минометной плитой на спине, окликал товарища: «Погоди, Ваня, задохся!»

Шурик бегом подносил снаряды к танку, Валентин и Петро принимали их в открытый люк. Валька скрестил руки над головой: все! Рогов легким, стремительным рывком вспрыгнул на машину. Взревел двигатель. Танк комроты Свиридова круто развернулся и пошел в горловину широкой, обсаженной каштанами улицы. Высунувшись из люка. Свиридов махнул рукой - вперед, делай, как я! - и захлопнул крышку.

Рогов глубоко вдохнул пахнущий порохом, горелой резиной и соляркой воздух и стал опускаться в машину. Оглянулся: из узкой улочки бежала к раненому шоферу «студебеккера» девушка-санитарка. Что-то знакомое уловил Герман в этой тонкой фигурке и испачканном кирпичной пылью лице. «Неужели Ленка?» - подумал он и снова выглянул. Д-ддан-нн! - прошлась по башне пулеметная очередь. Рогов провалился в танк и с грохотом захлопнул крышку. Вряд ли это она. Разве может быть такое, что они воюют так близко друг от друга?!

- ...Гера! Рогов! Эй, в танке... остановитесь!

Лена бежала через площадь «Десятка»! Герка писал, что номер его танка «десять»! Это он выглянул из люка, Лена не могла ошибиться. Тяжелая санитарная сумка мешала, юбка задиралась выше колен. Лена бежала изо всех сил, и вдруг кто-то кинулся на нее, схватил, поволок. Ничего не понимая, она отбивалась, брыкалась, надеясь еще догнать Теркину машину.

- Куды мчишь, дуреха? - плотный, ряболицый красноармеец дохнул ей в лицо крутым запахом лука. - Вишь: пулеметчик на чердаке дома ожил. Срежет! Ну-ка, успокойся.

- Пусти! - Лена шевельнулась, солдат разжал руки. - Спасибо.

- А не за што. Танкист-то - милай, что ли?

- Да. И не увидел меня!

- Лучших девок в армии полоняют, - завистливо улыбнулся боец. - Хотя так, наверно, и должно быть: лихие вояки!

- По улице разрасталась пальба. Из-за угла дома выкатился бронетранспортер, шевельнулся рубчатый ствол тяжелого пулемета, и очередь прошила чердачные окна, со звоном посыпались стекла. Площадь опять ожила, из садов и двориков, распахнутых дверей домов выходили пехотинцы и, оглядываясь, настороженно всматриваясь в черные зевы окон, затопали по улице.

Лена одернула гимнастерку, подняла сумку и побежала к раненому. Там уже хлопотал, поддерживал голову рыжему водителю санитар Василий Петрович Громобоев, усатый, краснощекий и красноносый крупный мужчина в помятой, неряшливой гимнастерке. Уж так сложилось, что Лена и Громобоев работали вдвоем: ловкая и верткая, она проползала там, где неповоротливому санитару было не пробраться. Обнаружив раненого, Лена тянула его из опасной зоны, а дядя Вася, так она звала Громобоева, прикрывал ее огнем из автомата и кричал сиплым басом что-нибудь вроде: «Ленка, держи правее. За бочки, за бочки уползи. Счас я туда подгребусь». И он «подгребался», взваливал на себя раненого и тянул его из-под пуль и осколков, волок, как небольшой мощный тягач, приминая землю своим сильным тяжелым телом.

- Куда урванула, глупая? - ворчливо сказал он Лене.

- Рогов это, дядя Вася, - Лена опустилась на колени, расстегнула сумку, ласково сказала раненому: - Потерпи, милый, сейчас тебе полегчает... Слышишь? Герка Рогов это был, говорила я тебе про него.

- Ну и хорошо. Живой, значит. Видала, сколько сегодня они наших танков упалили?.. А он, небось, молодец. Уцелеет.

- Убитый я, - прохрипел раненый. - А у меня жена да пятеро ребятов... Ой, убитый!

- И ты, служба, уцелеешь, - гудел Громобоев, помогая задрать раненому гимнастерку. - Держи, Ленка, убинтуй.

- Это он, дядя Вася, это он, - все повторяла Лена. Слезы вдруг потекли, она смахивала их ладонью и не могла остановить, а сама бинтовала стонущего водителя. Рана была кровавой, но не опасной, пуля лишь скользнула по животу. Всхлипнув, прикрикнула: - А ну, хватит стонать! Царапина, понял, папаша?

- Неужто? - Шофер несмело улыбнулся, скосил глаза на свой живот. Сел, сам стал держать гимнастерку, и Лена быстро обмотала его бинтами. Раненый поднялся. Покачиваясь, застегнул брюки, опоясался. Вдруг ткнулся Лене в лицо, чмокнул в щеку и пошел к грузовику. Пнул ногой один баллон, пнул другой и полез в пропоротую пулями кабинку. Крикнул: - Спасибо, родные! Век не забуду... За снарядами я. Иэ-эх, «студер», рванули!

- Санита-ар! Эй, усы, чего заснул? - заглушая шум отъезжающей машины, послышался зов из распахнутых дверей костела. - Раненый у нас тут.

- Погребли? - Громобоев подтолкнул Лену к костелу и громко пробасил: - Идем-идем, ну что раскричались?..

«Верховному главнокомандующему вооруженными силами Германии Адольфу Гитлеру. Русские войска предприняли яростную атаку на пограничный укрепрайон Восточный вал на участке от Словики до Вирбалиса. Натиск врага усиливается с каждым днем, угрожая целостности восточной границы Рейха. Серьезные потери имеют 1-я, 549-я пехотные дивизии 4-й армии. Мы принимаем самые решительные меры, чтобы ни один русский солдат не перешел священных границ Рейха.

Командующий группы армий «Центр» генерал-полковник Рейнгардт.

«Мой фюрер! Если потребуется, все мы - от рядового члена НСДАП до меня лично, гауляйтера Восточной Пруссии - встанем у границы с оружием в руках, и русские взгромоздят горы трупов вдоль реки Шешупе, такие горы, через которые они сами не смогут перебраться!

Эрих Кох».

20.7.44 года я был послан в 220-й фузилерный полк в Гумбиннене, где должен был пройти 8‑месячное обучение. Однако уже 27-го июля я попал в 3-й Гренадерский полк 11-й Восточно-Прусской Гренадерской дивизии. 31-го июля сдался в плен...»

Из показаний военнопленного обер-ефрейтора В. Р-ра.

«Девушка, отпускавшая нам пиво на вокзале в Кенигсберге, спрашивала нас: «Скажите, неужели сюда придут русские, и нам придется отсюда бежать?» На вокзале стояли эшелоны, набитые ранеными с границы, и на все наши вопросы они отвечали односложно: «Там все идет вверх дном. Мясорубка. Положение такое, что нас бьют, а с каких сторон, даже разобраться не дают».

Из показаний военнопленного водителя танка полка «Великая Германия» Р. В-а.

«Враг обороняется с невероятным упорством. Взводы и роты моего батальона буквально вгрызались в его оборону. Казалось, что после такой мощной артподготовки весь передний край перемешан с землей, но множество железобетонных дотов, бункеров и укрытий различного типа уцелело, и враг, быстро опомнившись, встретил наши войска шквальным огнем. С каждым часом бой становился все ожесточеннее, вспыхивали яростные рукопашные схватки. Появились танки. Продвижение наших войск замедлилось...»

Из воспоминаний В. Рогачева, командира батальона 184-й стрелковой дивизии 5-й армии.

«Центр - Буре. Тщательная дополнительная авиафоторазведка не подтверждает нахождения объекта указанном вами районе. Проведите настойчивое, самое серьезное визуальное изучение объекта. Опасайтесь повторения имевшей вашей работе серьезной ошибки. Еще раз указываем на важность розыска интересующего нас объекта».

Район г. Тапиау, шесть километров к востоку

- Итак, братки, обсудим все еще раз. Крапивин, говори.

- Это склад, это наш объект, командир! Это то, что мы ищем, тут нет никаких сомнений! - зачастил Крапивин. - Сложнейшая система охраны, ритмика движения, будто по нотам: двенадцать колонн в сорок - шестьдесят машин с запада с боеприпасами, столько же - на восток. Это склад, командир. Это кульминация наших поисков и...

- Конечно же, это склады! - проговорил Геннадий Архипов. - Костя прав, и я еще не видывал такой охраны. Проволока под напряжением. И не просто под током, нет. Перережь такую - и на пульте в дежурке сразу красная лампа загорится. Стучи в «Центр», командир, пускай высылают авиацию.

- На границе бои, братки. Как там нужны фрицам патроны и снаряды! И если бы всю эту прорву боеприпасов...

- Эх, самим бы рвануть! - Федя Крохин возбужденно потер руки. - Но как туда прошмыгнуть... Летунов надо вызывать, командир.

- А фоторазведка ничего не подтверждает! - Грачев пожал плечами. Разведчики сидели на поваленном ветром дереве, а он нервно вышагивал перед ними, как заведенный. - Вот Федя говорит: самим бы, однако, рвануть. Неплохо бы... И вот еще о чем я думаю, братки. Уж если это те наши, так сказать, склады, где фрицы припрятали тысячи тонн боеприпасов, то думаю, лежат они глубоко в земле. А сверху - пять-шесть метров бетона! Тут нужна тяжелая авиация. А тяжелой авиации, братки, не так-то легко кинуть бомбы с нужной точностью... И вот что еще: только перелетят границу наши бомбовозы, как набросятся на них десятки стервецов с крестами... Помните, что в прошлый раз получилось? Вдруг склады опять на воздух не поднимутся? Летунов жалко. Сколько их...

- Что предлагаешь? - нетерпеливо прервал его Костя. - Выкладывай.

- Может, командир предлагает попробовать сунуться туда. На сами склады? - подал голос Володя. - Подсесть бы в машину, которая везет боеприпасы на объект или едет за ними, заложить там взрывчатку и укатить на другой машине. Верняк! Килограмм динамита и...

- Фантазия, - нервно засмеялся Крапивин. - Ха! «Укатить», «верняк»! А ведь туда через «КП» надо проехать, да и обратно.

- Не надо туда ехать. Пускай сама мина туда едет, - предложил Викентий Бубнис. В машине. И пускай она едет на склад. Химическая мина. Там она и рванет, пока идет погрузка или разгрузка.

- Есть у меня парочка! - Федя с готовностью поднялся, всем своим видом показывая, что он готов хоть сейчас отправиться на выполнение задания, и тут же смутился, развел руками: - Мины-то есть, даже магнитно-химическая, но как ее подложить?

- Как? Ночью удобно, - Бубнис говорил, как бы выдавливая из себя слова, чертил палочкой по земле. - Мы, двое-трое, прячемся в канаве, за километр от склада. Я делаю: бам! С бесшумки по скату. Понимаете? Машина останавливается. Фары уже не осветят грузовик... - Он помедлил, очень длинная получилась фраза, ругнулся по-литовски... - Понимаете? Который впереди - и кто-то лезет в него. А там...

- А там: охрана! Солдатушки-ребятушки, и все с автоматиками! - дополнил Крапивин. - Соло на автомате и...

- Солдаты могут и не быть. Машины идут плотно. Солдат и шофер из кабинки... Уф! наблюдывает... так, да?

- Наблюдают, - поправил Седой. - Наблюдают за впереди идущей машиной! Это верно. Катят медленно, расстояние между машинами - двадцать метров, не больше. И что же дальше?

- А все дальше просто! Один из наших лезет в кузов, закладывает мину и выскакивает...

- ...под колеса следующего автомобиля, под пули автоматчика, вот вам и финал всей этой музыки.

- Не перебивай, музыка, - недовольно проворчал Бубнис, - выскакивает не сзади - сбоку.

- Или уж путешествует с миной до самого конца, - задумчиво произнес Геннадий Архипов. - Командир, где наша не пропадала! Дело предлагает наш тугодум Викентий. И туда должен идти я. Почему? Федька неповоротлив, медлителен... Седой - не минер, да и остальные тоже. - Разведчик поглядел на небо. Затянутое тучами, оно прижалось, кажется, к самым верхушкам деревьев. Шумел ветер, накрапывал дождь: - Да и погодка нам должна подсобить! Командир, пусть Викентий пуляет, а я влезу в кузов: уж если и пропаду, так есть ради чего, командир!

- Ой, как рискованно, братки! - Грачев остановился напротив притихших в ожидании разведчиков. Шесть пар глаз неотрывно и тревожно глядели на него. «А где же Саша?» - вдруг подумал Грачев и опустил голову, сгорбился, словно страшная тяжесть навалилась на его плечи. Он еще не привык, что уже больше никогда не увидит среди своих «братков» Сашу Петрова. Да, все рискованно, однако надо что-то делать! - Ужинать. Отдыхать, братки, а я еще разок все как следует обкумекаю.

К восьми вечера Грачев принял решение сделать попытку заложить мину в один из грузовиков, идущих «туда». Он даже мысленно не произнес: «взорвать склад». Слишком сложной была задача! Слишком много было всяких «но», опасений, что из этой затеи ничего не получится. И все же: вдруг да и повезет?

- Посидим, подымим перед дорогой, - предложил вместо напутствия командир. - Седой, крути цигарку... Как настрой, Гена?

- Как перед очень дальней дорогой, - ответил Архипов. - Но ты не волнуйся, командир, задание будет... в общем... все сделаю, мы ведь пограничники, Паша, - ты, я. А уж если не вернусь - жены и детей у меня нет, да и матери не плакать, а Родина не забудет. Помните? Направленец обещал - бронзовый памятник отгрохают тем, кто погибнет!

- О золотом шла речь, Генка. Чего ухмыляешься? Поставят, но в этом ли суть? Да и ждет ли нас кто, не ждет, наше дело - выполнить задание. Пора, ребята. Гена, собрал свои игрушки?

- Архипов быстро сложил в рюкзак «подрывное» имущество: магнитно-химическую мину-«прилипалу», способную прилипнуть к любому металлу. Подрывалась она капсулой с серной кислотой.

Сердитый Федя - не ему, оказывается, суждено совершить Большой взрыв! - протянул Архипову еще одну мину, обыкновенную килограммовую толовую шашку, взрыватель и метровый отрезок бикфордова шнура. Буркнул: «На всякий случай». Геннадий сочувственно поглядел на его сумрачное лицо, кивнул: «Да, ты прав, Кроха!» - уложил подарок в рюкзак, сунул туда же кусачки, отвертку, фонарик. Крохин криво улыбнулся. Он понимал, что в данной ситуации ему, крупному и тяжелому, не сделать того, на что способен быстрый и ловкий Генка, и завидовал товарищу, но что поделаешь? Не судьба! И он обнял Архипова, хлопнул широкой ладонью по спине: успеха тебе, Генка.

Распрощавшись, трое разведчиков ушли, будто растворившись в холодной, ветряной дождливости и вечерней мгле. Крапивин шел впереди, шел быстро и вскоре вывел группу точно в назначенное место - на дорогу где-то посередине между шоссе и складами. Уминая мокрый гравий, по ней ехали тяжелые «Сенцы», «бюссинги» и «даймлеры». Машины, бросая впереди себя тусклые, синие полосы света, шли одна за другой. В кабинках, подсвеченные лампочками приборов, были видны шофер и солдат-охранник, оба внимательно глядели вперед - застывшие, будто неживые, лица. Хоронясь в залитом водой кювете, разведчики с полчаса понаблюдали за шоссе, и Архипова начала охватывать тревога: сильно трясет грузовики!

- Прилепишь ты мину, а она на какой-нибудь яме отвалится, - озабоченно проговорил Крапивин, будто угадав, о чем сейчас размышляет Геннадий. - И вот что еще, Генка: через сколько минут она рванет?

- Через тридцать... Чертов дождь! Сверху льет, снизу вода, - Архипов сплюнул, с досадой сказал: - не все мы продумали, Костя! Прилеплю я мину, и, предположим, не отвалится она, уедет на объект, но пока наша железная телега дождется своей очереди под погрузку...

- ...истекут тридцать минуток, да? И произойдет Большой взрыв... грузовика! Возвращаемся. Надо все обмозговать как следует!

- Ну уж нет! Раз пришли - мина должна поехать на объект. Ну что уставился? Вместе со мной поедет. Пали в шину, Викентий.

- Отставить! Это же меняет все дело!

- Да ничего не меняет! Влезу в грузовик, прокачусь до складов и пришлепну мину к кузову, когда он уже в склад покатит. Крапивин хотел что-то возразить, но Геннадий остановил его: - Хватит спорить, Костя! Повезет - уцелею, а не повезет... Стреляй, Кеша.

- Стреляю. Удачи тебе!

Из-за шума автомобильных моторов и шин выстрел карабина Бубниса был совершенно не слышен. Три пары глаз уставились на грузовик: резко отвернув вправо, он остановился, прекратили движение и едущие за ним машины. Послышалось хлопанье дверок, возбужденные голоса, топот ног по шоссе, хруст гравия. Геннадий выскользнул из кювета и подбежал к дороге, затаился среди деревьев возле самой обочины. Мимо быстро прошли офицер и двое солдат. Разведчик шагнул к ближайшему грузовику, но половинки брезентового тента, которым был закрыт кузов, вдруг раздвинулись, и на дорогу тяжело спрыгнул солдат. Он помахал руками, присел несколько раз, а потом неторопливо пошел к подбитому «бюссингу». «Ну что, вперед? А вдруг еще кто-нибудь сидит в кузове? - подумал Архипов и метнул взгляд на кабинку. Воспользовавшись остановкой, солдат-охранник давал прикурить шоферу, они склонились головами друг к другу. «А, где наша не пропадала!» - Архипов решительно подошел к грузовику сзади и бросился под брезент: никого! Затаился. Прислушался.

«Цурюк!» - послышался снаружи голос офицера, разгонявшего солдат по своим машинам, и хрипловатый басок: «Йа, йа, герр официр...» - очевидно, возвращавшегося к грузовику солдата. И новая команда: «Фарен зи! Форвертц!» Голос охранника из кабинки: «Гейнц, шнель!», опять хрипловатый басок медлительного Гейнца: «Йа, йа, Вальтер». Архипов вынул из кобуры пистолет. Напряженно билось сердце. Он ждал.

Края брезента раздвинулись, ругнувшись, в кузов влез солдат и, вытянув вперед руки, пошел в сторону кабинки. Там лежал свернутый брезент и пустой ящик. Машину тряхнуло на выбоине, и солдат нетвердо шагнул влево, в угол, где замер разведчик. Его пальцы ткнулись в лицо Архипова, солдат тихо ахнул, попятился. В то же мгновение разведчик взмахнул зажатым в руке пистолетом, норовя ударить немца в висок, но промахнулся, попал куда-то в бровь. Солдат вскрикнул, ухватился за куртку Архипова и, присев, ударил его головой в грудь. Тот охнул - дыхание перехватило!.. - вновь ударил изо всех сил солдата рукояткой пистолета, страшно боясь, что опять промажет и солдат заорет, но на этот раз не промахнулся. Немец застонал, повалился на пол кузова и затих.

Ровно и напряженно гудел двигатель, порывы ветра вспучивали сырой брезент, о чем-то громко переговаривались в кабинке шофер и охранник. Отдышавшись. Архипов стянул с солдата шинель, связал ему руки, заткнул рот носовым платком и прикрыл брезентом. Прислушался и через щель поглядел над крышей кабинки вперед. Машины замедляли ход, мелькнул синий контрольный фонарь возле шлагбаума контрольно-пропускного пункта при въезде на территорию складов, виднелись затянутые в блестящие прорезиненные плащи фигуры часовых.

Стоп, приехали! Разведчик надел шинель, подпоясался ремнем, нахлобучил шлем. «Эй, Гейнц!» - послышался голос из кабинки, и Архипов прокричал в ответ: «Йа, йа! Аллес гут!» Он смотрел вперед, где возле шлагбаума торопливо двигались охранники и офицеры из сопровождения автоколонны, и чувствовал, верил, что все у него получится. Главное, проехать на территорию объекта, а уж там... Что будет потом, он пока не думал - только бы миновать шлагбаум!

Двое охранников и офицер сопровождения шли от машины к машине, заглядывали под брезенты кузовов. Архипов сел на ящик, низко опустил шлем, поднял воротник. Возле ног, прикрытый полами шипели, лежал пистолет - если что... Приближающиеся шаги, говор. Лязгнув, открылась и захлопнулась дверка кабинки. Шорох брезента. Луч фонаря метнулся по кузову, скользнул по лицу Архипова, и вес в нем застыло... и темнота. Пронесло! Заворочался связанный солдат, Архипов поднялся, затопал по кузову, будто бы разминаясь. Выглянул в щелку: шлагбаум медленно всплывал... Поехали!

- Он уехал на склады к двадцать два часа сорок минут, - доложил Крапивин. Сел рядом с командиром, протянул руку: - Дай-ка подымить, душу отогреть. - Грачев откусил кончик цигарки, отдал Косте, а тот продолжил: - Ждать его там, в кювете, дело бессмысленное. Вернется оттуда, сам доберется до лагеря. Все разыграно как по нотам, командир, но это пока... Нам остается только ждать.

- Остается ждать. - повторил Грачев. - Ну что ж, будем ждать.

...Гравийная дорога кончилась, пошел чистый, ровный бетон. Архипов заглядывал в щель брезентового кузова и обдумывал свои действия на ближайшие минуты. «Машины подходят к складам, это ясно, по въезжают ли они внутрь? Пожалуй, въезжают. Разворачиваются. Подкатывают задней частью кузова к штабелям ящиков и...» А дальше все было как и тумане... Что там будет? Как там будет?

Темной глыбой надвинулся покрытый густым лесом холм. Грузовики ныряли под кроны исковых деревьев и мерно, один за другим шли по широкой бетонной, освещенной по краям фиолетовыми фонарями полосе. Впереди мелькнул сигнал. Перекресток! Часть машин свернула направо, другие, в том числе и та, в которой находился разведчик, покатила влево. «Так что же дальше?! Грузовик пятится кузовом к штабелям, а что делаю я? - лихорадочно размышлял Архипов. - Жду! Таюсь! Солдаты вылезают из машин. Наверняка и они участвуют в погрузке. Да, конечно же, участвуют! А я? Что должен делать я? Я тоже вылезаю из кузова, шофер и солдат-охранник глядят на меня и...» От бетонного шоссе ответвлялись короткие широкие подъездные пути к складам. Напрягая зрение, Архипов увидел металлические ворота, над которыми навис могучий массив кирпичной кладки, прижатый бетонной кровлей и толстенным слоем заросшей кустарником и деревьями земли.

Грузовик свернул влево, глухо взвыв двигателем, развернулся, створки массивных ворот дрогнули и начали раздвигаться. Архипов прошел в заднюю часть кузова, выглянул: осторожно пятясь, машина въезжала в обширный, как ангар, уставленным штабелями зеленых ящиков, склад. С лязгом сошлись и захлопнулись стальные створки ворот, и яркий свет залил помещение. Кто-то командовал: «Форзихт! Альзо... гут». Грузовик остановился, хлопнули дверки кабины, и шофер позвал:

- Эй, Гейнц, ком хэр!

Гейнц замычал, забился под брезентом. Архипов пнул его: не шевелись! Захватив свой рюкзак, он выпрыгнул из кузова м быстро осмотрелся: узкий проход между гигантскими штабелями ящиков вел е глубины склада. Вот ему куда надо! Сжимая в руке пистолет, разведчик быстро пошел по проходу, но вдруг, как от удара, остановился и в растерянности оглянулся, поняв, что отсюда ему уже не выйти. Голова слегка закружилась, и горький ком подкатил к горлу: неужели еще немного - и все кончится? Стремительно пронесутся минуты, и безумная прорва взрывчатки, превратившись в огненный ревущий шар, рванется в воздух... Кромсая бетон, землю, ослепительной яркости смерч разнесет к чертям собачьим весь этот бетонный, начиненный тысячами тонн патронов, снарядов и мин, город! Большой взрыв, в котором мелькнет и потухнет искорка, в которую превратится он, Генка Архипов...

- Гейнц! Во бист ду? - раскатился под сводом склада голос. Архипов услышал, как обеспокоенно переговариваются солдат-охранник и шофер, - и вот, кажется, они возвращаются к грузовику. Сейчас кто-то из них влезет в кузов и увидит связанного Гейнца. Да, уже. Послышались встревоженные голоса, топот ног, по складу разнесся пронзительный вой сирены. Тревога! Архипов открыл рюкзак, вынул мину-прилипалу, ввинтил запал. Он чувствовал ладонью: острый штырь мягко вошел в свинцовое основание капсулы, и представил себе, как потекла, обволакивая золотистое основание взрывателя, густая, маслянистая кислота. Куда бы ее?.. Архипов осмотрелся, сунул мину в углубление между ящиками и, почувствовав вдруг усталость, сел на пол, мстительно усмехнулся, представив, что сейчас творится там, снаружи. Бегают люди, звонят телефоны, мелькают чьи-то испуганные лица. Неожиданно для себя захохотал: ничто уже и никто не сможет предотвратить того, что должно сейчас произойти!

Но... что же это он? Ведь взрыв произойдет не сейчас, а через полчаса, и за это время десятки машин, уже груженных боеприпасами, покинут пределы склада! И наверняка уже сформирована специальная группа, которая вот-вот ворвется в склад на поиски его, Архипова. Конечно, он станет отстреливаться, но его ранят или убьют, а мину обнаружат... Они же не идиоты, поймут, уже поняли, с какой именно целью проник на склад посторонний человек! Мину найдут, и кто-то, рискнув, постарается вынести ее из склада. Может, она и взорвется в руках смельчака, но для складов этот взрыв опасен уже не будет! Чтобы произошла детонация, толовый заряд должен рвануть здесь, среди ящиков... «Ах, Федя, какой ты молодец, - подумал Архипов и торопливо зашарил в мешке, нащупывая тяжелую, угловатую толовую шашку. - Какой же ты молодец, Федя!» Вот и взрыватель. Разведчик ввинтил его в толовую шашку. Вынул шнур, ощупал - метр: на десять минут жизни... Десять минуток! Архипов вздохнул, достал нож, помедлил и укоротил шнур наполовину. Итак, в запасе - пяток минут. Теперь можно и покурить. Уж теперь-то все будет как надо!

Прислушиваясь: «Не идут еще?..», Архипов торопливо свернул цигарку и сделал несколько глубоких затяжек: ах, хорошо... Хорошо жить, курить, но - пора! Он поднес цигарку к кончику бикфордова шнура, и яркий снопик искр тотчас трескуче вырвался из его упругой сердцевины. Сжав зубами цигарку, Архипов уложил шашку между ящиками и откинулся затылком к штабелю.

Он глядел на огонек, а в голове метались обрывки каких-то мыслей, в памяти возникали и исчезали дорогие лица... Грачев, Костя Крапивин... Володя Седой и Нина. Идут рядом, решили немножко проводить его на это, последнее, как оказывается, в его жизни, задание...

Огонь обжег губы - какая досада, свернуть бы новую самокрутку, да уже не успеет. «Прощай, Вика, кто еще будет помнить тебя?» - подумал Архипов и представил ее. Наклонив голову, выходит из моря, выжимает руками воду из густых, золотистых, как песок прибалтийских дюн, волос. Улыбается ему, капельки воды на смуглом лице, плечах, руках. Архипов закрыл глаза, застонал от острой боли, словно ударившей в сердце: нет уже Вики, и братишки ее, Альгиса, нет, пройдет несколько мгновений и его не будет. Но как это так: его не будет? Архипов открыл глаза и качнулся к штабелю ящиков, между которыми весело сыпал искры бикфордов шнур. С тоской подумал: - «Скорее бы уж!»

Загромыхали, раздвигаясь, створки стальной двери. Послышался гомон многих голосов, лай собаки, торопливые шаги. Идите, идите! Не успеете! Архипов заглянул в щель между ящиками: вот сейчас и вы будете в воздухе!

По тесному проходу бежали к нему солдаты. Архипов поднялся, чтобы встретить смерть стоя, и в то же мгновение огненный смерч будто всосал его в свое ревущее, воющее, громыхающее нутро. Словно комета упала на холм, в чреве которого затаился бетонный город. Гигантская огненная вспышка осветила окрестности. В небо взлетели стальные балки перекрытий, деревья, грузовики... Взрывы следовали одни за другим. Они сдваивались, троились, а потом прогремел последний, самый мощный взрыв, от которого полопались стекла в домах города Тапиау. Тысячи тонн земли, деревьев и искореженного бетона вспучились дымящимся бугром и обрушились в невероятных размеров пылающую воронку. Некоторое время в сыром воздухе еще роились яркие искры. Одной из них, может быть, и стал бывший пограничник, разведчик из группы «Буря» Геннадий Архипов...

«Перед нашим выходом к Восточной Пруссии немцы привезли новую партию бронированных колпаков, чтобы укрепить подступы к реке Шешупе. Мы были в двенадцати километрах от реки, от границы, из них восемь километров были солидно укреплены... В первый день вместе с танками и с помощью артиллеристов мы прорвали оборону немцев и прошли четыре километра, на второй день - еще шесть. А там бросок, мы вышли к реке и закрепились. Немцы бросили резервы, танки. Но народ у нас бывалый. Мы нажимали так, чтобы немцам не дать опомниться. Наступали двумя эшелонами. А на третий день, когда противник был измотан, я ввел... свежую часть, которая только ждала сигнала. Успех полный: сожгли танки врага, пушки захватили, пехоту частью перебили, частью утопили. С тем и вышли на границу Восточной Пруссии».

Из воспоминаний командира 184-й стрелковой дивизии генерал-майора Б. Б. Городовикова.

«В то утро, о котором рассказал Б. Б. Городовиков, весть о знаменательном событии облетела всю армию, фронт. О нем узнала странна, весь мир. Ведь это, действительно, было событие огромного значения: советские войска, победоносно наступавшие от Москвы и Сталинграда, вышли к границе Восточной Пруссии - той самой земли, откуда враг в июне 1941 года вероломно напал на нашу Родину. И была во всем этом еще одна немаловажная особенность: первой отбросила противника за довоенную границу та самая 184-я стрелковая дивизия, которая три с лишним года назад на этом же участке фронта одной из первых приняла на себя удар вторгнувшихся на нашу территорию гитлеровцев... И это как-то особенно ярко подчеркивало неотвратимость ожидавшего фашистов возмездия за все их преступления перед нашей страной, перед всем миром».

Н. И. Крылов, Н. И. Алексеев, И. Г. Драган.

«Навстречу Победе».

«...Уже к середине августа общая длина всех траншей и противотанковых рвов была такова, что ее можно протянуть от Восточной Пруссии до Тихого океана. Тут были вынуты миллионы кубометров земли. «Мы копали до тех пор, - заявил ответственный за строительство гауляйтер Эрих Кох, - пока не убедились в том, что последний большевистский танк не запутается в тенетах нашего Восточного вала».

Корреспонденция из газеты 3-й танковой армии «Панцерфауст».

«...Для защиты Восточной Пруссии сформировано пятьдесят новых заградительно-гренадерских дивизий. Сражаться они должны до последнего человека. Ни один солдат не имеет права сдаться в плен даже в том случае, если он будет окружен десятью русскими! Слово «плен» исключается! Исключается признание какого бы то ни было безнадежного положения, при котором сдаются врагу. Исключается и положение, при котором бросают оружие. Оно может выпасть из руки раненого только вместе с самой рукой или при потере сознания. Всякий, кто во время атаки врага будет встречен за артиллерийской позицией, тут же расстреливается! Всякий, кто побежит с поля боя, должен быть сейчас же застрелен любым человеком. Офицер, который не застрелит бегущих солдат, должен быть расстрелян сам. Бегущий офицер застреливается любым солдатом! Семьи тех, кто окажется плененным на восточно-прусской земле, навсегда репрессируются. Не будет пощады ни для малого, ни для преклонного возраста, а обстоятельства пленения не станут рассматриваться...»

Из выступления Гиммлера на совещании старшего офицерского состава группы армий «Центр» в г. Торн.

...Сколько прошло дней? Три? Пять? Неделя? Все перемешалось в голове. Рогов сидел, привалившись спиной к обгорелому стволу яблони, держал на коленях котелок с горячей гречневой кашей, а сам глядел в небо. От страшной усталости даже есть не хотелось, хотя последний раз довелось перекусить вчера на западной окраине Кубелеле. Бой утихал. Танки немцев, сдерживавшие с утра городок, частью были уничтожены, другие откатились к реке Шешупе, упрятались, как звери в берлоге, среди каменных построек хуторов, в лесочках и оврагах приграничья... Какие тяжелые бои, сколько потерь!.. Вчера утром, во время очередной атаки, погибли Петр Галанов и весь его экипаж. Их танк попал под выстрел затаившейся в саду немецкой самоходки. Ах, Петро!.. Все что осталось от ребят, зарыли в том же саду, возле развороченной взрывом «тридцатьчетверки».

Рогов воткнул ложку в густую, как глина, кашу. «Прости, Петя, за тот дурацкий спор из-за «тигра», - подумал он с досадой на себя. - Прости, дружище...»

- Командир, надо есть. Слышь, командир? - заряжающий Шурик Панкин тронул Рогова за плечо. - Может, масла добавить?

- Ем я. Отстань. - Рогов ковырнул ложкой кашу. На зубах что-то хрустнуло, Рогов выплюнул кусочек металла и отставил котелок: - Что, поваришка, вместо мяса осколков накидал?!

- Не сярчай, дружок! Пуляли по мне, пока катил свою кухню. - отозвался пожилой повар, с лицом, побитым, как шрапнелью, оспой. Под угрюмым взглядом Рогова, он стал неловко оправлять на себе длинную гимнастерку, подтянул брезентовый ремень. - Качу по улке, а ктой-то по мне с автомата, с подворотни: «та-та-та!» Слышу: бам-бам-бам по кухне. Хлестнул я свою лошаденку, кричу: «Бяги, .Машка, постряляють!» Какой-то наш пяхотинец орет мне: «Худы прешь, рябой? Бой там!» А я яму: «А хто танкистов моих кормить будет?» Пронясло. А уж железки - не мой это навар, извиняй.

- Извини, брат, - хмуро сказал Рогов и, увидев, что к ним направляется комроты, поднялся. - Кончай жевать, ребята.

- Топливо получили? Боезапас? - подходя к танкистам, торопливо спрашивал Свиридов. - Сейчас двинемся, гвардейцы. Задача - перескочить на ту сторону реки... В Германию пойдем, ребята! - Свиридов пожал руки Рогову и Семену Водорезову. Нервно закурил, протянул пачку танкистам. Был он черен лицом, густо росла по щекам и скулам жесткая щетина, лихорадочно сверкали белки глаз. Сказал, глубоко затягиваясь: - Шесть машин от всей роты осталось... Но подходит подкрепление. Слышите, гудят моторы?.. Осторожнее в бою, ребята. Хоть кто-то да должен прорваться за реку Шешупе. В Пруссию!

- И до Кенигсберга дойдем, - пообещал Водорезов. - До Берлина!

...За домами натужно взревели «катюши». Пушечно-минометный гром прокатился над городком, и в небо взметнулись стаи птиц. Рогов надел шлем, перчатки и почувствовал, как усталость отходит, тело опять наливается силой, обостряются зрение и слух.

Сокрушая заборчики, подминая кустарники и мелкие деревья, «десятка» Рогова выкатывалась на исходную позицию. Шли и бежали пехотинцы. И на броне танка сидел десант - восемь парней- автоматчиков. Курили, передавая друг другу гигантскую самокрутку, говорили про какого-то Петруху, в бедро которому угодила маленькая противопехотная мина, да не взорвалась. Так его с той миной и повезли в госпиталь. Рогов выглядывал из люка, прислушивался к разговору автоматчиков, шлем был сдвинут на затылок, но он слышал в наушниках, как комроты перекликался с экипажами танков: «Исходный рубеж для атаки: сады на западной окраине Кубелеле!.. Все меня поняли? Основной ориентир для атаки - приметный холм у реки! Его берут пехотинцы, мы обходим холм с флангов...»

Вот и сады, исходный рубеж. Танки остановились, пехотинцы на броне притихли. Рогов осмотрел лежащую впереди местность: справа лесок с вывороченными снарядами деревьями, холм. Вспаханная минами и бомбами, в черных воронках, земля, тяжелый грузовик «студебеккер», запрокинувший колеса вверх. По сырой рыхлой земле вокруг него рассыпаны желтые, похожие на большущие зерна, снаряды. Возле сорванного взрывом заднего колеса лежит лицом вверх шофер. Рыжеватые волосы, нос картофелиной. Неужели тот самый, что давал им снаряды у костела? Значит, снова на передовую двинул, не пошел в госпиталь. Ох, батя! Ведь у тебя же в России пятеро малышей осталось!

Ударила артиллерия, и огненно-земляной вал всплеснулся у реки, возле лесочка, вскипел на холме. Дымной дугой ушла в небо сигнальная ракета: пора!

- Р-рота! Делай, как я! - послышался в наушниках голос Свиридова: - За рекой фашистская Германия, ребята. Вперед!

- Герка, не отрывайся от меня, - услышал Рогов голос Семена. - - А то тут, как пить дать... не отрывайся!

- Понял тебя, Семен, понял. Вперед!

Машины рванулись с места, понеслись, из-под гусениц полетели комья черной земли. Прежде чем закрыть люк, Рогов огляделся: десятки машин катили и справа и слева от него - видно, подкрепление подошло. И уже по всему полю вставали лохматые столбы взрывов, дым, похожий на клочья белесого тумана, стлался над воронками и колдобинами. Удар в броню! Кто-то закричал, снаряд, полоснувший башню, сшиб троих автоматчиков. Остальные спрыгнули на землю и побежали за танком, прячась за его стальным, грохочущим, пышущим жаром корпусом... Какая-то машина горит! Кто?

- Башенный люк заклинило! - ворвался в наушники страшный крик. - Ноги перебиты!.. Проща... - и грохот взрыва.

- Герка, орудие справа! Бьет по тебе! - это голос Семена.

- Валька, круто вправо! Где пушка, где?

- У разбитого транспортера!

- Вижу! - Рогов поймал в перекрестие пестрый, черно-зеленый щит орудия, рванул рукоятку. - Попал, Семка! Сшиб!

- Рогов, горю!.. - тут же вскричал Водорезов, - Гера, прикрой, автоматчики во рву!

- Валюха, к машине! Круче вправо! Видишь «двадцатку»?..

Над двигателем танка Семена Водорезова поднимался пухлый столб черного дыма. У машины была сорвана правая гусеница, и она, скособочившись, уткнулась орудием в землю. Танк Рогова помчался ко рву, в котором засели немецкие автоматчики, и прошелся по его краю, обрушивая пласты земли. Круто рванулся, помчался к «двадцатке». Петро бил из пулемета по бегущим вдоль рва вражеским солдатам, а Рогов увидел, как из распахнутого люка своей подбитой машины вылезает Семен. Все лицо его было залито кровью, лез он медленно, тяжело... Но что же это?! Над «двадцаткой» поднялся огненный столб, башня взлетела вверх... Прямое попадание! Рогов скрипнул зубами, прошептал: «Прощай, Семен. Прощай!»

Не дожидаясь команды. Валентин развернул машину, и они понеслись к реке, огибая холм слева. Слышались взрывы и гулкие, тяжкие удары по броне. Грохот своей танковой пушки. Что-то выкрикивает Шурик, мечется рядом в тесной, душной башне, вталкивая в казенник орудия снаряды. Звон гильз, едкая вонь от сгоревших пороховых газов... Какие-то команды в наушниках... Ага, борт немецкого бронетранспортера!.. Солдаты выскакивают... Перекрестие прицела... Попал! Наш танк горит... Что это? На башне пузырится бурая краска большой звезды. Два горящих трупа на земле. Свиридов?! И кто-то из его ребят... Прощай, комроты!

Река! Вода кипит и пенится от взрывов. Солдаты прыгают с высокого берега, бредут на ту сторону, подняв над головой автоматы, плотик со станковым пулеметом тянут. Вот чей-то танк с ходу бросается в реку. Каскады воды, круги, пена.

- Куда? Командир, куда мы?.. - это Валька кричит.

- В Пруссию. Валюха! Вперед!

- А если глубина?! Потонем!

- Вперед! - Рогов толкнул водителя в спину.

Машина обрушилась в воду, и вражеский, затянутый вспышками взрывов берег скрылся из глаз. А ну как, действительно, тут глубина большая? и вновь все показалось, но мутно, неясно, расплывчиво грязная вода омыла стекла прибора наблюдения.

Рогов откинул крышку люка: машина, мощно раздвигая воду, шла через реку. Только бы по залило двигатель! Взрывы, волны, оглушенная, вверх белым брюхом, рыба... Солдат тонет, кричит, протягивает руки к танку... Вот и чужая, вражеская земля! Напряженно взревев двигателем, машина тяжело полезла на берег, подмяла одни за другим несколько рядов колючей проволоки, перемахнула через окоп, от которого разбегались немецкие солдаты, и вдруг Рогов не увидел, а почувствовал, что справа ему грозит какая-то опасность, он крутнул башню, глянул: на его «десятку» черной глыбой несся немецкий танк. В то же мгновение от мощного удара Рогов вывалился из своего железного кресла на дно танка, в темноте, в дымной вони копошился рядом, пытался подняться Шурик, что-то хрипло выкрикивал Петро, сыпались снаряды. Один страшно ударил по колену, двигатель вдруг смолк, но скрежет не стихал, немец пытался завалить танк в окоп. Ну, гады, завалят ведь, а потом спалят, как тараканов в духовке!.. В этот момент снаружи раздался мощный взрыв, и наступила звенящая тишина.

- Да вылезай же! - донесся хриплым голос Шурика Панкина. - Скорее, горим!

- Выходите через нижним люк! - ответил Рогов.

Нащупав автомат, он рванулся вверх и, откинув крышку, выбрался из машины. Рядом, уткнувшись в бок «десятки», жарко горел вражеским танк, а по земле катались немец и русский. Рогов спрыгнул и, изловчившись, ударил немца прикладом автомата по голове. Шумно дыша, отплевываясь кровью, с истоптанной травы поднялся широколицым парень. Лицо его было располосовано ножом, края раны разошлись, виднелись зубы.

Это я танк гранатой... рванул! - выкрикнул он. - А потом бутылку с горючкой добавил! М-мм, поуродовали... - Он прижал ладонь к лицу, но вдруг выкрикнул: - Гляди, еще г-гады!

Из-за немецкого танка выскочили двое немцев. Раздался выстрел, и парень, охнув, схватился за горло. Рогов полоснул из автомата, один из танкистов упал, другой метнулся в сторону, и в то же мгновение чьи-то руки схватили Рогова сзади за шею - третий фашист!.. Нагнувшись, он швырнул немца через себя, не давая опомниться, упал на него, схватил за комбинезон и, приподняв, ударил затылком о блестящий гусеничный трак. И сам вздрогнул от выстрела в спину. Разжав пальцы, начал подниматься, поворачиваться, чтобы взглянуть, кто же его так? Но в глазах все потемнело, и он упал, раскинув руки. Тук-тук-тук... колотилась в висках кровь.

Тот же день, восточная окраина местечка Кубелеле, опорный пункт санроты

- Не могу больше, нет никаких сил, Лена опустилась на теплую землю, поджала коленки. - Дядя Вася, хоть полчасика сосну, голова кружится.

- Полежи, доченька. Подремли. Вот я тебя уплащ-палаткой накрою. - Громобоев сел рядом, разлепляя тяжелые веки, добыл из кармана большущий кисет с махрой, начал скручивать цигарку. - А я посижу рядышком, - устало гудел он. - Часишко передохнем и упять потопаем.

Такой злой махры, как у Громобоева, во всем полку больше не существовало: мертвого поднимет! Было забавно наблюдать, когда кто-нибудь попросит санитара: «Эй, усы, дай курнуть разок!» - затягивается и тут же, вытаращив глаза, хватается за горло. Такую махру выращивали в родном селе Василия Петровича Громобоева, Грачевке, что на Псковщине. Знаменитое село. Говорят, еще гренадерам Петра поставляло это чудовищной силы зелье.

Громобоев курил, щурил глаза от едкого дыма и чувствовал, как сон отходит. Задумался. Скорее бы домой. Жена пишет, деревушка почти вся спалена фашистами, но их домишко уцелел, хотя крыша снарядом сбита, да в колодец, уходя, фашист трупы покидал. Одни бабы в деревушке, поэтому колодец так и остался не очищенный - некому. Несет из него - как из преисподней... А табак-самосад уже сеют. Вот, посылочку собрала из прошлогоднего урожая. Эх, побыстрее бы добить этого проклятого Гитлера да домой, в родные края.

- Кострова! - послышался чей-то голос. - Где Кострова?

- Тише вы, - сказал Громобоев, завидев идущего к ним военврача Самсонова. - Неделю уж на ногах, почитай, без сна, без отдыха.

- Спит? Замоталась, бедная, но, дорогой мой, на ту сторону реки срочно надо: раненые там! - Капитан медицинской службы Самсонов говорил неторопливо, убедительно, то и дело рассеянно поправляя очки с толстыми, выпуклыми стеклами. - Как же быть, Василий Петрович?

- Послать боле некого? - проворчал Громобоев, хотя и сам понимал, что некого, если их с Ленкой на ноги поднимают. - Сколько их там, уребятов-то?

- Не знаю, не знаю, - вздохнул Самсонов. - Но очень прошу вас...

- Ужо, ужо, - Громобоев зевнул и потряс Лену за плечо, - Ленка, проснись, доченька... Ну, поднимайся. Давай и твою сумку.

...Черная августовская ночь то и дело вспарывалась ярким светом ракет и огненными нитками пулеметных трасс. На той стороне реки слышались взрывы гранат, уханье пушек, беспорядочная стрельба. Из глубины нашей территории тоже били орудия, и снаряды с рокотом продирали вязкую, тревожную темень. Всплески в реке, тяжкие всхлипы воды. «Петька, куда пялишься?.. - кричал кто-то под берегом. - Одерживай плот, одерживай». Рокотали моторы, торопливо переправлялись через реку солдаты. «Правее не ходить, глыбь! - командовал невидимый строгий голос, - топай по вехам, топай! Сколь глубины? Скидай портки - по грудь воды, по грудь, говорю».

Лена поежилась - еще сонная, вялая, она покорно брела за Громобоевым. Хрум-хрум, гибла под его тяжелыми ногами трава, потом зачавкало, вот уже и вода: б-рр! Громобоев стянул с себя сапоги и галифе, присел и махнул рукой: давай на закорки! Лена вскарабкалась на его широченную, как дверь, спину, Громобоев подхватил ее снизу за ноги и побрел в воду. Кто-то засмеялся: рядом, поднимая автоматы над головами, шли пехотинцы. Один из них шлепнул Лену ладонью по колену, и Громобоев осердился, обругал молодого солдатика, а потом все притихли: с правого фланга вдоль реки стебанул крупнокалиберный пулемет - и впереди кто-то закричал, а потом сразу смолк, видно, утонул.

Вспыхивали и меркли ракеты. Посредине реки торчала из воды башня подбитого танка, слышен был звон металла, натруженное урчание двигателя на нашем берегу: танкисты цепляли к поврежденной машине стальные тросы, сейчас танк потянут на берег. «Не Геркин ли? - встревоженно подумала Лена. Она думала так всегда, когда видела обгоревшие, пробитые снарядами «тридцатьчетверки». Взрыв! Пенный столб взметнулся метрах в десяти правее бредущих по реке солдат. Накатилась волна, пахнуло сгоревшей взрывчаткой и тиной. Громобоев качнулся, но устоял, пошел еще быстрее. Вскоре помельчало, и показался высокий берег. Солдаты, хлюпая водой в ботинках, побежали, а Громобоев, белея в темноте обвислыми подштанниками, прошел еще метров двадцать и лишь потом опустил Лену на землю.

Что-то ворча, он медленно натянул галифе, сапоги и, забрав санитарные сумки, оба полезли по крутому берегу.

Гром пальбы разрастался. Кажется, немцы Пошли и контратаку. Ракеты вспыхивали одна за другой, вьюкали пули, шмякались и в землю осколки. «Танки справа! Обходят справа!»- - послышался чей-то отчаянный крик и лязг траков, а затем хлесткие выстрелы противотанковой пушки. Громобоев и Лена спрыгнули в траншею, прижавшись к ее скату, стреляли в полыхающую ракетами ночь пехотинцы, белели повязки раненых.

- Хто ураненый? - хрипло спрашивал Громобоев. - Ребяты, кто ураненые?

- Куда прешь, усы? - заорал на них один из бойцов. Вон раненые, возле танков сгоревших!

Громобоев дернул Лену за рукав гимнастерки, они двинулись по траншейке, ведущей назад, в тыл, к реке, и вскоре увидели черные, угловатые остовы трех подбитых машин. Как рука со сжатым кулаком. Торчало вверх орудие, серебристо сверкали траки разбитых гусениц. Тошнотно воняло сгоревшей резиной, горячим железом и горелым мясом. Внутри одной из машин еще бушевал огонь, борт танка малиново светился, а по его поверхности весело пробегали россыпи ярких искр.

- Санитары! Сюда! услышали они и свернули вправо, - Сюда!

Лева споткнулась обо что-то и при дергающемся свете очередной ракеты увидела труп обгоревшего, с черными, обуглившимися руками и лицом, танкиста. Девушка вскрикнула, шагнула в сторону, но их снова позвали, и она вместе с Громобоевым побежала по воняющей соляркой траве в низинку, где смутно виднелись медленно шевелящиеся фигуры людей с перевязанными головами и руками. Девушка-санинструктор стояла на коленках, обматывала бинтом стонущему бойцу голову. Лена села рядом, стала помогать.

- Уносите и уводите раненых вниз! Там, в тростниках, большая надувная лодка, быстро проговорила девушка в облизнула сухие губы. - И когда назад пойдете, водички принесите, ладно? Вот котелок.

Громобоев подхватил двух бойцов и потащил их к реке. За ним побрели, поддерживая друг друга, еще трое солдат и танкист. Лена тоже подняла раненого, он положил ей руку на плечо и прытко пошел, засеменил рядом. Дышал солдат с тяжелым, прерывистым всхлипом, цепко держась за Лену. Они почти бегом спустились под горку, к реке. Зашуршал тростник. Громобоев, бурно всплескивая ножищами воду, поспешил навстречу, подхватил из рук Лены раненого, уложил в лодку, где уже лежали и сидели несколько танкистов и солдат.

Зачерпнув котелок воды, Лева начала карабкаться по откосу. Громобоев, шумно дыша, топал следом, потом вдруг схватил ее за руку, и они оба прислушались. Вспыхивали и гасли ракеты. В той стороне, Куда они шли, мелькнули чьи-то теин, послышались возня и отчаянный женский вскрик: «Немцы! На помощь!..» Срывая с плеча автомат, Громобоев ринулся на зов, Лена выдернула из расстегнутой кобуры «вальтер» в побежала за ним. Резко хлобыстнула автоматная очередь, донесся чей-то стон. Под откос с тихим лязганьем покатился оброненный Леной котелок. Замирая от ожидания чего-то страшного, она подбежала к Громобоеву. Наклонившись, санитар переворачивал раненых, окликал их:

- Робятки! Что же вы! Эй, парень! – Распрямился и яростно выругался. - Гады, всех ножами порешили! А где же девчушка то?

Шагнул и сторону и, опустившись на колени, начал поднимать девушку-санинструктора, Лена подхватила ее запрокинутую голову и увидела темную, глубокую полосу на тонкой, белой шее. Она отвернулась: и девчонку не пощадили, подлецы!

Вспыхивали и гасли ракеты. То стихала, то разгоралась винтовочная и автоматная стрельба. Кто-то бежал и их сторону по траншее. Опустив мертвую девушку на истоптанную землю, Громобоев вскинул автомат, но тут же облегченно передохнул: наши! Вдруг, что-то сообразив, вскочил, взмахнул рукой: ребята, к реке, за мной! - громадными прыжками понесся вниз. Лена бросилась следом. В темноте послышались злобные, полные ненависти крики, всплески воды, короткие очереди и пистолетные выстрелы. Кто то вдруг бросился к Лене: отпрянув в сторону, она увидела высокую фигуру в пятнистом немецком комбинезоне и, вскинув пистолет, нажала курок... Да где же Громовое»? Петляя, как заяц, Лена сбежала к реке:

- Дядя Вася! - позвала она отчаянно. - Дядя Вася-а!

- Н-наших ураненых? Робяток убивать наших? - слышался мощный голос Громобосва уже где-то у лодки. - Н-на, гад! Н-на-а!

- Вон еще один побег! - донесся чей-то крик и вслед за тем автоматная очередь, всплеск воды. - Не убег, гад... Хлопцы, а ну вертаемся в траншею!

- Шаги стали затихать, послышался чей-то нервный хриплый смех. Где же опять дядя Вася? Вот кто-то идет... Это он? Громобоев продрался через густые заросли тростинка к лодке, поддерживая левую руку, позвал:

- Ленка, рука у меня, кажись, простреленная, замотай. Эй, где ты?

- О господи! Тут я, дядя Вася... Ну что с тобой?!

- Раненые-то наши все целые?

- Все мы тут целы, все! Перехватили вы фашистов-то, но уходить надо, уходить! - зачастил, подойдя к лодке, солдат с забинтованной головой. - Уходить надо отсюда, побыстрее бы, а?

- Уходим, уходим, – проворчал Громобоев. Он сел на тугой резиновый борт лодки, в которой плотно сбились раненые. Один из них, и танкистском комбинезоне, держал и напряженно вытянутой руке пистолет.

- Свои, свои, милок, - успокоил его санитар и поторопил Лену: - Ну что ты копаешься, эк тебя трясет усю.

- Пальцы бинт не держат, - пробормотала Лена. Она никак не могла совладать с собой. - Дядя Вася, кажется, я убила одного! Он бросился на меня, а я...

- Лена... Кострова, это ты? - проговорил танкист. - Лена!

- Что? Да, это я Кострова, - отозвалась Лена. - А вы кто?

Танкист молчал. Схватившись здоровой рукой за веревку, Громобоев потянул за собой глубоко осевшую в воду лодку. Лена шла сбоку, подталкивала. Раненые лежали плотно, кто-то тихо стонал, звал какую-то Сонечку: «Ох, помираю... Сонечка... ох, помираю!» Один из бойцов пытался помочь санитарам: свесившись над тугим бортом, подгребал воду рукой. Дно уходило из-под ног, вот вода уже выше пояса. Несколько снарядов упали в реку, и крутая волна всколыхнула лодку. Танкист шевельнулся, положил свою ладонь на руку Лены, и ее вдруг словно током ударило. Девушка склонилась над бортом, ожидая когда очередная ракета высветила ночь. Наконец, нервный, пульсирующий свет расплылся над крутым, в черных провалах воронок берегом, зеленой стеной тростника, черной, маслянистой поверхностью воды. Лена заглянула в изрезанное шрамами лицо танкиста и вскрикнула. Это был Герка Рогов.

«...Южнее 184 й стрелковой дивизии наступала 159-я стрелковая дивизия генерала И. В. Калинина. Ее войска были утомлены двухмесячными непрерывными боями и понесли значительные потери в личном составе. Многие роты и батареи насчитывали по 20-30 человек. И все же они нашли в себе силы, чтобы продолжить наступление. Первым из полков дивизии с тяжелыми боями вышел к восточно-прусской границе в районе Кудиркос-Науместиса 558-й стрелковый полк полковника М. Е. Волкова... В эти решающие часы все политработники дивизии, да и вообще все коммунисты, были в передовых подразделениях. Они увлекали за собой воинов на штурм последнего оплота вражеской обороны на пути к фашистскому логову...»

Н. И. Крылов, Н. И. Алексеев. И. Г. Драган.

«Навстречу Победе».

«В числе первых границы достигли красноармейцы Сурин, Рябцевич, Серафимович, Шевалда, Борковский. Выкрикивая проклятия в адрес фашистов, они на бегу стреляли из автоматов, бросали гранаты, били не успевших удрать гитлеровцев прикладами... Несмотря на сильный огонь из-за Шешупе, радостно возбужденные бойцы обнимались и целовались. На месте пограничных знаков устанавливали красные флаги. Запомнился такой эпизод. Сержант Рзаев был ранен в ногу буквально за несколько десятков метров до границы. Санитары подхватили его, чтобы унести в тыл, но Рзаев отстранил их и пополз к заветному рубежу. Лишь окропив его собственной кровью, он успокоился. «Теперь можно и в госпиталь», - прошептал он... Я понимаю порыв Рзаева. Он так хотел видеть родную землю полностью освобожденной от фашистской нечисти, что нашел в себе силы проползти последний отрезок, который ему не суждено было пройти!»

Из воспоминаний командира 159-й Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии генерал-майора Н. В. Калинина.

Рейнгардт! Сам фюрер пристально следит за событиями на участке 4-й армии. Примите все возможное и невозможное, чтобы остановить русских. Бросайте в бой все, что у вас есть под рукой. Я жду хороших вестей, Рейнгардт!

Кох».

«Гауляйтер! Мои войска истекают кровью, мы ощущаем нехватку боеприпасов. Где воздушный флот? Где обещанные танки? Где свежие дивизии? Фронт трещит, а мне нечем затыкать дыры. Прошу о немедленной помощи.

Генерал-полковник Рейнгардт».

«В тот день (17 августа - авт.) прорвались на вражеский берег и подразделения 631-го стрелкового полка. Геройский подвиг при этом совершил стрелок Мартын Акимович Сурин... Он первым поднялся и с криком «Ура»! бросился к реке, увлекая за собой остальных бойцов. Выскочив на берег, он, недолго думая, бросился в воду. Переплыл реку и там, на противоположном берегу, уничтожил вражеский пулемет, чем обеспечил всему взводу свободное форсирование реки...»

Н. И. Крылов. Н. И. Алексеев. И. Г. Драган.

«Навстречу Победе».

«В 12 часов 05 минут 17 августа 1944 года я доложил Военному совету 5-й армии о том, что 159‑я стрелковая дивизия вышла на государственную границу... Еще больше обрадовались мы, узнав, что одновременно с нами государственного рубежа достигли наши соседи - подразделения 184-й стрелковой дивизии. Бойцам и командирам не терпелось поскорее ступить на землю врага... Горстка храбрецов захватила узкую прибрежную полоску. Командовал ими сержант Коробов. Фашисты четыре раза пытались сбросить их в воду, но не смогли этого сделать. К вечеру за Шешупой реяло уже несколько советских флагов. Они звали солдат туда, где еще томились в неволе их соотечественники, где ждали освобождения от фашистской тирании порабощенные народы Европы».

Из воспоминаний командира 159-й стрелковой дивизии

Н. В. Калинина.

«Центр - Буре. Благодарим группу уничтожение важного вражеского объекта районе Тапиау. Старший сержант Архипов посмертно представлен высокой правительственной награде. Впредь запрещаем какие-либо действия без согласования «Центром». Дальнейшая ваша работа - освещение южного участка «линии Дейме», имеющего очень важное значение. Перебазируйте группу выполнение этого задания».