Часть вторая. Прорыв
«Описание последних событий показывает, что Восточный фронт находился на краю пропасти... Я бы стал в своих глазах подлецом и трусом, если бы отказался от попытки спасти Восточный фронт и Родину - Восточную Германию - ведь я сам пруссак!»
Г. Гудериан «Воспоминания солдата».
«...Все сильнее начинали сказываться усталость наших войск, а также потери, понесенные ими в ходе непрерывных двухмесячных боев... С этой целью Ставка Верховного Главнокомандования 29 августа приказала перейти на этом участке фронта к обороне. То же самое сделал противник. В результате, на переднем крае стало тихо. По обе стороны знали, что впереди новые, решительные схватки. И усиленно готовились к ним».
Н. И. Крылов, Н. И. Алексеев, И. Г. Драган.
«Навстречу Победе».
1-й парашютно-танковый фузилерный батальон дивизии «Герман Геринг»
«Секретный приказ. Только для командиров рот. После ознакомления сжечь. 1. В случае захвата русских пленных одного из них доставить в штаб батальона, остальных расстрелять. О каждом солдате 1-го фузилерного батальона, захватившем пленного, доложить в штаб батальона для предоставления ему трехдневного отпуска. 3. Каждый командир роты получает одну бутылку коньяку. Этот коньяк выдается командиру разведывательной группы в качестве поощрения и должен рассматриваться как награда...
Командир батальона».
«Во второй половине 1944 года и до конца Восточно-Прусской операции разведывательная деятельность... над Восточной Пруссией усилилась. Безусловно, полеты сопровождались большими трудностями: летали без средств навигационного обеспечения, не имея данных о ПВО противника, поэтому нам часто приходилось попадать под огонь истребителей и зенитных средств противника. Были случаи, когда возвращались на свою базу, как говорится, на «честном слове», так как самолеты были изрешечены снарядами».
Из воспоминаний гвардии полковника В. П. Сололова.
«Пурга - Центру. Понесшая тяжелые потери на границе 196-я дивизия отведена на переформирование Инстербург. Дивизия укрепляется пополнением основном из жителей Восточной Пруссии. В Гумбиннен прибыла дивизия «Герман Геринг», где она будет доформировываться».
«Буря - Центру. По сообщению захваченного в плен ефрейтора Р. Г-ова, из Румынии прибыла в Восточную Пруссию танковая дивизия «Великая Германия». На ее перевозку потребовалось 11 эшелонов из 460 вагонов и около тысячи платформ. Все танки - «тигры» и «пантеры», специальный дивизион штурмовых орудий, отдельный дивизион шестиствольных минометов, артиллерийском полку больше орудий, чем положено по штату. Последнее время значительно усиливается преследование нашей группы, леса, откуда ведем радиосвязь, мгновенно блокируются, выходим с боями».
«Начальнику Генерального штаба сухопутных войск Германии Гейнцу Гудериану. В результате августовских боев на границе мы потеряли несколько десятков тысяч наших лучших бойцов, громадное количество танков, орудий и самолетов. Одно утешает: враг остановлен у границы - навсегда!
Генерал-полковник Ганс Рсйнгардт».
- Хальт!
Володя метнулся за толстый ствол дерева, Крапивин упал под куст и стремительным рывком, уминая траву, откатился под другой. В то же мгновение раздалась автоматная очередь. Срезая ветки и листья, пули прошили то место, где только что лежал Костя. А, черт, все заблокировано, теперь не выбраться! Боясь шевельнуться, слыша шаги приближающихся к ним солдат, Володя прижимался к дереву. Осторожно выглянул: несколько парней о пестрых маскировочных комбинезонах перебегали полянку. Откуда такие свеженькие? Новенькие, матово сияющие каски, засученные рукава, один - в кожаных перчатках. Лица волевые, жесткие. Что за отряд? Это не медлительные тихоходы-ландверовцы, осторожно бредущие от дерева к дереву и падающие на землю при первом же выстреле, а отлично подготовленные бойцы.
Костя тихонько свистнул, показал Володе кулак, а потом, растопырив пальцы, махнул ладонью два раза: подпустим метров на десять. Володя кивнул, встал поудобнее, начал медленно поднимать автомат, но немцы вдруг остановились, посовещались о чем-то и, оглядываясь, повернули назад. Ушли! Разведчик облегченно вздохнул. Легко и неслышно к нему подошел Костя, вгляделся в лес, махнул рукой: за мной. От куста к кусту, таясь за толстыми стволами деревьев, короткими перебежками ребята подошли к дороге. Крапивин вдруг присел, и Володя шагнул за пушистую елку. Сквозь редкие деревья и кустарник виднелась дорога и солдаты, выстроившиеся вдоль нее. Справа - зеленый, раскрашенный серыми пятнами бронетранспортер, небольшая группа немцев: офицер в фуражке с высокой тульей, а возле него те трое, на которых чуть было не натолкнулись разведчики. Один из них, энергично жестикулируя, показывал в сторону леса - да, это он видел русского! Командир что-то сказал, и к нему подбежали с десяток солдат. Наверное, командиры отделении.
- Седой! - зашептал Крапивин. - Ходу назад! Облава.
Володя попятился, повернул в лес, побежал. С дороги доносились свистки: сигналили, поднимая своих бойцов, командиры. Да, очередная облава!
Бежали, что было сил, каждая минута ценилась теперь на вес золота, да что там золота! - цена ей - жизнь! Они ссыпались в заросший малинником овражек, где остановилась группа, и почти одновременно с другого его ската подбежали взмокшие, запыхавшиеся Коля Прокопенко и Федя Крохин.
- Немцы, командир!.. - прохрипел Федя. - С западной окраины в нашу сторону идет цепь солдат!
- И с восточной, - торопливо добавил Крапивин. - Наверняка весь лес окружен. Экипировка - на большой палец, какой-то специальный отряд, черт бы их побрал...
- Опять влопались! - буркнул Коля и подул на забинтованную ладонь. Рука горела. Несколько дней назад ему показалось, что все страшное позади, что рана заживает, и вдруг ладонь опять будто огнем охватило. - Что ж, дадим бой! И - точка.
- Отставить разговоры, - приказал Грачев. - Прорвемся! Что ты хочешь сказать, Люся?
- Я знаю дизе вальд, ой как хорошо знаю! - торопливо, боясь, что ее перебьют, проговорила девочка. - Я в этот малинник ходила! Хозяин меня посылал и говорил, чтобы корзину малины принесла, а не принесешь, запру в подвал к крысам! Вот я...
- Да покороче, болтушка!
- Надо идти в овражек и ползти малинником, он густой-прегустой и переходит в другой - Водяной лес - Вассервальде, он такой большой, что... Шнель!
Сборы были короткими, да и что собирать? Продукты, добытые на хуторе, были частью съедены, частью рассованы по вещмешкам. Федя отобрал рюкзак у Нины, Коля - у Зои, и, вытянувшись цепочкой, разведчики выбрались из оврага. Впереди, обогнав Грачева, бежала Люська. Легкая, стремительная, тоненькая. Как ей хотелось хоть чем-нибудь помочь разведчикам! Девочка собирала хворост для костров, мыла котелки, зашивала порванные комбинезоны своих спасителей и напрашивалась «в охрану», когда ребята, затаившись в глубине леса или овраге, отдыхали. И вот она - проводница в отряде, она уводит группу «Буря» от врагов!
Босиком, - хозяин отбирал у Люськи ботинки в апреле и выдавал лишь в конце октября, - в легком драном платьишке, девочка стремительной легкой тенью мелькала среди деревьев, чем-то похожая на мотылька, вдруг вспархивающего и так же неожиданно исчезающего в густой траве. Полностью доверившись ей, разведчики спешили следом.
- Сюда! Теперь вниз! - вдруг сдавленно прошептала Люська, остановившись: - Слышите?
Откуда-то справа, быстро приближаясь, доносился рев двигателя. Грачев переглянулся с Крапивиным, командир уже понял, что бронетранспортер, съехав с дороги, катит вдоль опушки леса к оврагу с малинником. Машина остановилась. Слышно было, как солдаты выпрыгивают на землю, бегут. Грачев бросился вниз, в овраг, вломился в густые, колючие заросли, разведчики последовали за ним. Ойкала, вскрикивала Люська, ругался сквозь стиснутые зубы Коля - ветки задевали больную руку, последние в группе, Волков и Крапивин, поправляли ветки малины, маскируя следы. К счастью, малинник всюду пересекали чуть приметные тропки, по одной из них и уходили разведчики.
Ушли? Успели? Махнув рукой: замрите!.. - Грачев осторожно приподнялся и осмотрелся. Впереди виднелись откосы поросшего малиной оврага и высокие медноствольные сосны Водяного леса, позади, всего метрах в сорока от них, спускались в малинник солдаты в комбинезонах. «Кажется, успели... Еще бы две-три минуты и... - не веря этой великой удаче, подумал Грачев. - Однако не пойдут ли фрицы по оврагу? Тогда нам конец!» - Он крепче сжал ладонями автомат и тут же увидел, что, миновав малинник, солдаты выходят на его противоположный склон, маскируются в кустах. Усмехнулся: захлопнули ловушку, из которой они уже выскользнули. И все же надо уходить из малинника, да поживее.
- Ползком, - тихо сказал он. - И чтобы ни веточка не колыхнулась...
Ползти пришлось метров тридцать. Люська, как маленькая шустрая ящерка, ползла перед Володей. Локти в ссадинах, ноги в цыпках, струпьях подживших ранок и свежих царапинах. На раскрасневшемся, напряженном милом личике - ни капельки страха! Чего ей теперь бояться, когда она среди своих.
Да, опять повезло группе, успели уйти! Вдруг в глубине леса послышались выстрелы. Солдаты на склонах оврага дружно ударили по малиннику из автоматов. С криками побежали вниз. Что такое? Кого они там обнаружили? Ага, вот кого-то тащат... Грачев достал бинокль, подкрутил окуляры: немцы выволакивали на склон оврага изрешеченную пулями косулю.
- Впереди все свободно, - послышался повеселевший голос Крапивина. - Прорвались, командир. Теперь вперед, только в темпе, так сказать, «анданте»!
...Тяжелый и нервный переход пришлось сделать группе. То в одном, то в другом месте слышались голоса и звуки пилы. По тропинке наперерез разведчикам прокатил на велосипеде пожилой, но крепкий на вид, буролицый от загара мужчина. Трубка в зубах, замшевая куртка, начищенные сапоги, карабин за плечами: лесничий, наверно. Вислозадая, мордастая собаченция, лениво бегущая следом, вдруг загомонила, почуяв чужих в лесу, и немец остановился, снял ногу с педали, поразмышлял: идти взглянуть, что ли? Не знал он, что в этот момент уже «сидел на мушке». Собака, призывно взлаивая, крутилась невдалеке от штабеля дров, за которым замерли разведчики. Лесничий посмотрел на часы - приближался уже обед, позвал собаку: «Микки, Микки!»- и поехал дальше. Святое это дело - обед, тут уж медлить ни минуты нельзя! Вот ведь уцелел, покатил к своей Марте или Хильде...
Заботливая Люська, - откуда только силенки? - убегала то в одну сторону, то в другую. Вот отстала, крикнув: «Я сейчас!» - и вскоре догнала группу: в котелке несколько горстей сочной ежевики и малины, всем досталось понемногу. И вновь убежала - мелькнуло ее платье и золотистые, выгоревшие на солнце волосы. Грачев проследил за ней потеплевшим взглядом: «Ах ты, хлопотунья!» Поглядел на часы - пора бы и передохнуть, но идти предстоит еще километров десять.
«Лечь бы прямо на сырую землю и забыться на часок-два...» - так, наверно, думал сейчас каждый из разведчиков, об этом же мечтал и сам командир, но шел все быстрее. «Вперед, братки, вперед. В этом - успех работы, в этом - жизнь!»
«Однако, где же Люська? Не отстала бы!» - Грачев сорвал травинку, пожевал, сплюнул... От скольких случайностей зависит их жизнь. Не прихвати Седой эту девчушку на хуторе Ейхорн, не прекратилось ли бы существование разведывательной группы «Буря» возле болота, через которое провела их девочка? А эти ловкие парни в новеньких комбинезонах, на которых чуть было не натолкнулись Волков и Костя Крапивин? И правы ребята: положение у группы очень серьезное, теперь по их следу идут не собранные на скорую руку и каком-нибудь городке жандармы или ландверовцы, а отлично подготовленный, возможно, нацеленный на уничтожение именно его, Грачева, группы, отряд. Просто чудо, что «Буря» еще цела, что они еще продолжают работу, хотя... - ветка стебанула по лицу, Грачев потер теку, - какое тут чудо: сколько сил это стоило! Вон как вымотались, командир обернулся. Хромала Нина - ударила вчера коленку. Закусила губу, подсунув руку под лямки тяжелого рюкзака, Зоя. Судорога боли застыла на потемневшем лице Коли Прокопенко. Уставившись в землю, тяжело шагал Федя. Подметка правого ботинка у него отвалилась, нога была замотана мешковиной, из второго, стянутого проволокой, торчали темные, оббитые о коряги, пальцы. Стоп! Куда это он? Качнувшись, Федя вдруг шагнул с тропинки вправо, шедший следом Володя окликнул его, но тот, наткнувшись на березу, вскинул голову. На ходу заснул, браток...
Мрачно поглядывал из-под нависших броней Викентий Бубнис. До воины, – а давно ли это было? - когда он метался по всей Восточной Пруссии в поисках работы, довелось побывать и в этом лесничестве. Велосипедист, прокативший только что мимо них, был действительно лесничий Альфред Кайзер, скотина жадная. Викентий сплюнул. Два месяца очищал он ему лес от сушняка, пилил, колол дрова, а тот торговался за каждый пфенниг, металлическим метром вымерял плаху за плахой и придумывал штрафы да вычеты. Как-то случилось, кепку зеленых еще орехов набрал, так и их стоимость изъял лесничий из заработка. А собака! Ишь, сука... Живучая! Вся семья лесничего хохотала, когда эта подлая тварь подскакивала к нему и, вцепившись мертвой хваткой в штанину, повисала толстой сарделькой. Викентий опять сплюнул, вспомнив, как лесничий заставлял его собирать опилки и шишки, учил чистить картошку так, чтобы сквозь снятую шкурку можно было газету читать. И все попрекал, жадюга: «Не бережливы вы, литовцы, потому и бедные». Тьфу!
Они прошли еще километров семь. Зарядил мелкий, холодный дождь, а лес изменился потянулись густые ельники с глубокими, плотно заросшими боярышником и березками оврагами. «Где же Люська? Грачев с беспокойством вглядывался в сумрак вечернего леса. - Действительно, не заблудилась ли?» Командир, как и все разведчики, уже привык к девочке, полюбил ее.
...А Люська тем временем отыскивала овраг поглубже да посуше. Бежала вся внимание, глаза расширены, каждая жилка напряжена, только бы не нарваться на немцев! Вдруг девочка вздрогнула, метнулась за дерево, притаилась. Глухо забилось в груди сердце... Фу, показалось! Она перевела дыхание, оглянулась на куст, за которым ей почудился человек, да не просто человек, а хозяин хутора... «Люсия, почему сегодня ты плохо сложила навоз? Я отбираю у тебя тюфяк, спи на досках», – «воспитывал» он ее по вечерам. «Люсия, это ты сожрала морковку из корыта свиноматки Эммы? Ну-ка, иди сюда, влеплю тебе ремнем...» Люська поежилась, оглянулась назад: нет, показалось, просто ветви так плотно сплелись! Быстро пошла дальше, кажется, до того оврага, который она разыскивает, осталось совсем немного!
Дважды убегала она с хутора, шла этим лесом на восток, в сторону восхода солнца на Родину. Ее ловили, и хозяин избивал каждый раз до потери сознания... Крак-крак-крак - хрустит своим деревянным протезом. Лицо бурое, надутое от домашнего пива, в руке толстенный ремень с бляхой «гот мит унс»[3]. «Люсия, лежать!» - хрипит, и Люська, стиснув зубы, покорно ложится на скамейку. «Не буду плакать, не буду!» - говорила она себе, а слезы и сейчас сами собой наворачиваются на глаза...
О-оо! Люська запрыгала на одной ноге: надо же, не заметила в траве такую корягу... Стиснула зубы: - некогда реветь! - поднялась, наступила на корягу: вот тебе, вот тебе! Эх, на хозяина так бы наступить! «С нами бог, Люсия!» - весело хрипел он и взмахивал ремнем. Люська прижималась лицом к скамейке, кусала губы до крови, а кругом, наблюдая экзекуцию, сидели и стояли все обитатели хутора. «Пеленки плохо постирала сегодня. - говорила хозяйка. - Дай ей как следует». Все мутилось в голове от боли, и Люська не выдерживала, начинала кричать. «То-то! Сегодня на десятом ударе завопила, - удовлетворенно говорил хозяин. Крак-крак, покряхтывал его протез. - Ну, чего развалилась? Марш кухню мыть!»
Люська подставила лицо дождю: «Мамочка, родная моя, где ты? Мамочка, я еще живая, теперь меня никто не будет бить, меня спасут, я вернусь домой!» Она осмотрелась - не заблудиться бы - и снова устремилась вперед.
- Подойти всем ко мне, - негромко приказал Грачев, привычно пробежался пальцами по ремню, тронул ладонью гладкие, только что побритые щеки. - Товарищи бойцы! Отличный овраг отыскала Люся! Крутые откосы, заросли, чистый ручеек. Вот тут и заночуем - пока это наш базовый лагерь. За хорошую службу объявляю благодарность... гм, бойцу группы «Буря» Людмиле Михеевой. - Обнял ее, поцеловал: - Молодец, Люська!
- Служу Советскому Союзу! - зардевшись от радости, выкрикнула девочка. Тоненький голос ее сорвался. - Служу...
- Слушайте меня внимательно, братки. - Грачев погладил Люську по волосам. - Успокойся! - И, понизив голос, продолжил: - Согласно приказу «Центра», мы прибыли в новый район работы: треугольник Велау-Альтенбург-Боккелен. Предстоит освещение южного участка линии укреплений «Дейме», а кроме того, розыск и подготовка площадки для приемки самолета с необходимыми нам грузами. Выход на работу завтра в пять утра. Мужчинам поставить палатки и побриться! В охранение - Волков и Бубнис. Крапивин, подойди ко мне.
- Все разошлись, Костя подошел к командиру, и оба склонились над картой.
- Какая тишина, - вдруг сказал Грачев, оглядевшись. - Прямо тайга. Ни машин, ни собак, ни фашистов. Заповедник, что ли?
Лес действительно был заповедным. Откуда было знать Грачеву и его разведчикам, что свой базовый лагерь они устроили в обширных охотничьих угодьях гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха?
«Центру - Буря. За минувшие пять дней собран обширный разведматериал. Учитывая большой объем радиопередачи, выделите для приема текста наиболее опытного радиста. Прокопенко серьезно ранен, подозревается гангрена руки. Место посадки самолета: большая поляна в десяти километрах севернее Ешервальде. Условный сигнал - пять костров «конверт с маркой».
«Центр - Буре. Завтра пять утра принимайте самолет. Составьте подробный отчет южному району «Дейме», объяснение по фальшивым складам. Сообщите Люсе: мама жива, здорова: отец на фронте, майор артиллерии. Отправьте самолетом Люсю и Прокопенко. Высылаем вам все необходимое дальнейшей работы».
Конец лету! Туманная, влажная осень... Вот и сегодня дождь заладился с самого утра. Холодный, тягучий, льет не переставая. Ни обсушиться, ни согреться. Тронешь ветку - водопад сверху, в разбитых ботинках хлюпает, мокрая одежда липнет к телу. Сырые еловые «постели» по ночам, едкий дым хилых потаенных костериков. Разведчиков замучили простуды, кашель, да и просто все очень устали - ведь сентябрь, почти два месяца находятся они в Пруссии, а «Центр» требует все более полных, подробных сведений о «линии Дейме». Видно, очень важная это в обороне фашистов линия!
И в этот день четверо из группы ушли к укрепленному району, а девушки, Коля Прокопенко и Федя Крохин остались в лагере. Нина и Зоя хозяйничали, а парни дежурили по два часа, охраняя овраг, базовый лагерь группы «Буря».
Отдежурив, Коля и Люська лазали по крутым откосам оврага и собирали грибы, их тут оказалось множество. Девочка то и дело опускалась на колени и обминала упружистый мох, из которого выглядывала глянцевито-коричневая шляпка боровика.
Стоп, суши паруса! - Коля встряхнул полный котелок. - Юнга, курс на костер.
- А про море расскажешь? Про дельфинов? - попросила Люся. - Коля, я больше всего на свете хочу увидеть море, ой, как хочу!
- Война кончится, заберу тебя к себе, в Бары, - пообещал Коля. - Построим новый дом, новую лодку и начнем рыбачить.
Они подошли к костру, возле которого тихо переговаривались девушки, сушили выстиранные в ручье гимнастерки разведчиков. Коля поставил котелок, сел на обрубок дерева, Люся пристроилась рядышком.
- О чем беседуем, сестренки?
- Да вот, Коленька, жизнь свою вспоминаем, - ответила Зоя. Она стала вынимать из котелка грибы. - Итак, сегодня у нас опять грибы - на первое, второе и третье... А вспоминали мы, как с Толей Пургиным с парашютом прыгали, а Нина в цирке по проволоке разгуливала.
- И про то, как мы с Вовкой Волковым пять раз «Остров сокровищ» смотрели, - вздохнула Нина. - - «Джим, дай мне твою правую руку!..» Школа, пионерские сборы, первомайские демонстрации... Какая была удивительная, прекрасная жизнь.
- Не Джим, а «Билли, дай твою руку», - поправила ее Люся. - Этот фильм и я четыре раза видела, а еще «Большой вальс»... Ой, Коля, ты ведь про море обещал рассказать?
- Про море? Про море, дорогие мои, не расскажешь. Его видеть надо... - Коля вздохнул, улыбнулся. - Видели бы вы нашу шаланду, как она скользит по волнам! Вода играет, блестит, дельфины к нам подплывают, здороваются...
- Здороваются? - удивилась Люся, бровки ее выгнулись двумя крутыми дугами. - Дельфины?
- Ага. Думаете, что треп морской? Подплывают и переговариваются с нами тоненьким таким свистом: - «Эй, люди-и! Расскажите, что вы делаете на суше-е?» Они такие тугие, будто воздухом накачанные, а глаза хитрющие и веселые. Свешиваюсь я, к примеру, с шаланды, кричу: «Эй, дельфины, а где большущие косяки кефали шастают? Знаете, да? А купеческий корабль, полный золота, где лежит?»
- И они отвечают: «Лежи-ит корабль на дне, но где - тайна-а... Но вы ищите и найдете»!
- Ну и как? Искали? - - засмеялась Нина. - Нашли?
- Искали... Но только не золото, а кефаль.
- Ой, а я бы так на самое дно нырнула! - воскликнула Люська. Она не отводила от Колиного лица своих серых глаз, готова была хоть целый день слушать его рассказы. - Коля, я приеду к тебе... Вот кончится война, разыщу маму и папу - и приеду обязательно! Ну рассказывай.
- Что золото, нам рыбка нужна, - продолжил Коля. - Ставим мы сети, сбиваются шаланды табунком - выждать надо, пока кефаль в сети не попадет, а мы с Анкой прыгаем в веду и...
- Анка? Это кто? - ревниво спросила Люська.
- Анка?.. Сеструха моя. Так вот, мы прыгаем в воду и плывем за дельфинами: может, они и впрямь покажут нам такие косяки кефали, что весло воткнешь, а оно торчком стоит? Плывет рядом Анка... - Коля замолк: - Ну и дым, все глаза выел... Не сети бы выбирать, все бы море с ней переплыли!
- А где она, сестренка-то твоя? - спросила Нина.
- Фашисты, подлюги, убили, - опустив голову, ответил Коля. Поднялся. - Вот и наш мамонт сквозь чащобу ломится, смена вахтенных.
Закинув автомат за плечо, он направился навстречу Феде.
- Как там? Штиль?
- Все тихо, - ответил Федя. - Брр, холодрыга!
- Феденька, костер гаснет, подуй, а? - позвала его Зоя. - И сам погреешься. Садись вот сюда. Феденька, сделай так, чтобы горело, а?
- Подуй... чтобы горело... - проворчал Федя. Костер был устроен в песчаной яме у основания могучей ели, прикрывшей яму и девушек, спрятавшихся от дождя под ее лохматыми ветвями. Сизый дым жидким столбиком поднимался вдоль дерева и терялся в зеленой хвое. Встав на колени, Федя стал мощно дуть в основание костерка, и огонь веселее заплясал на сырых дровах. Вытирая глаза, разведчик устроился на толстом корневище, вылезшем из песка, уныло поглядел на свою обувку. Сбегав тем временем к ручью за водой, Люська стала помогать девушкам чистить грибы.
А вот нам Коля опять про море рассказывал, - сказала она Феде. - Ого, как он плавал вместе с дельфинами! Федя, а ты кем до войны был, а? Расскажи.
- Сапожником.
- Сапожник и без сапог! - усмехнулась Нина. - Что ж это ты, а? Вот и мне бы починил: видишь, правый ботинок тоже прохудился?
- Починил бы! Да я бы вам новенькие, - что там ботинки, - туфельки бы сшил, будь хоть какой-нибудь инструмент. А, что говорить! Девчонки, я в палатку. Зачахнет костришко, кликните.
- Погоди, побудь с нами, - попросила Нина. - Мы тут про мирную жизнь вспоминали... Федя, а ты сапожничал, значит?
- Сапожничал! Да мы с батей две деревни обувкой обеспечивали! - Федя протянул к огню руки. - Видите, пальцы черные? Это от вара и дратвы, до сих пор не отмыть... - Федя вздохнул. - Хотите верьте, девчонки, хотите нет, но нет для меня вкуснее запаха, чем запах кожи и дратвы. - Федя подложил смолистую коряжку, опять мощно подул в уголья. - Мирная жизнь... И у меня она была, да еще какая! Из Белоруссии я, хоть и русский. С Витебщины. А деревуха наша называлась Большой, на холме раскинулась. Кругом - леса, внизу - озеро и другая деревуха. Нижняя. Посередке - новенькая школа, как раз перед войной отгрохали. Клуб. Базар... Какой это был базар! Масло, сливки, сметана, колбаса... - Федя сглотнул слюну, пожал плечами. - Вот ведь, о чем ни вспоминай, все к обеду клонится. Так вот, девчонки, хотите верьте, хотите нет, но лучше нас с батей вряд ли кто обувку шил да починял. Утро ли, вечер - сидит батя за низеньким столиком, стучит молотком, тягает просмоленную нитку через кожу. И я, как прибегу со школы, рядом с батей сажусь и тоже: тук-тук-тук, молотком. - Федя понюхал ладони, словно пытаясь уловить дорогие ему запахи. - Стучим. Ага, бежит кто-то: «Федюшка, пристукни каблучок», «Мужики, подмет отлетел, присобачьте». Все просят, для всех мы с батей - нужные люди. Ну вот, батя шьет, я - на подхвате. А вот и Юлька из Нижней деревни бежит...
- Сойка вскрикнула, порхнула среди елей, сверкнули на ее угольных крыльях голубые «зеркальца». Все сидящие у костра притихли, проследили за полетом птицы.
- Федя, ну что же ты? Рассказывай про свою Юльку, - тронула Крохина за локоть Зоя. - Самая, наверно, красивая во всей твоей деревухе, да?
- Федя махнул рукой: «Отстань!» - и пошел в палатку. Скинул ботинки, повалился на сырой лапник. Юлька... Зачем рассказывать девчатам про нее?.. Бежит она, спешит к его дому. Синеглазая, густобровая, в красной клетчатой юбке. Хотя не бежит, нет, идет неторопливо и гордо, будто бы и не к ним, а куда-то по своим делам мимо их дома. Отец толкает его в бок и ухмыляется в прокуренные усы, а сердце в груди Федьки начинает стучать чаще, - вот так, как и сейчас, когда он опять вспомнил про нее.
Молотил в сырую ткань палатки дождь, шумел ветер, а Федя слышал голос Юльки. Не прошла мимо... «Вот, совсем распались!» - говорит она, зайдя в мастерскую и не глядя на Федьку, сует ему завернутые и газету туфли. «Юлька, чегой-то у тебя туфли каждую неделю рассыпаются?» - ворчит Федор-старший. Покраснев, Юлька сердито щурит свои глазищи: «А потому, Федор Петрович, что сын ваш никудышный мастер! Опять плохо сделает, ноги моей тут больше не будет!» Батя смеется, а Юлька наклоняется к Феде и, покраснев еще больше, торопливо шепчет: «Сегодня в восемь. У Большого карьера...» - и, не дожидаясь ответа, мотнув толстой косой, уходит. «Если завтра война-а! - запевает Федя, разглядывая Юлькины туфли: целые! - Если завтра-а в поход...» Батя весело подмигивает: «Поход-то завтра, как всегда, в восемь вечера, а?» Он насаживает на «железную лапу» ботинок и говорит задумчиво: «А что, не пригласить ли и мне Софью, матушку Юлькину? Она одинокая, да и я... Вот и будем гулять - ты с Юлькой, а я с Софьей. Она еще молодая, красивая». «Вот-вот! С края карьера в яму песчаную прыгать будем!» - смеется Федька...
- Федя, костер гаснет, - сказала, заглянув в палатку, Нина. - Замучились, исплакались все. Подуй, а?
- Что? Ах, костер. Иду. - Федя потянулся к «обуви», отшвырнул, полез из палатки. - Иду.
Кенигсберг, Остполицай- президиум
Скрипнув тормозами, возле западного входа серого пятиэтажного Полицай-президиума на узенькой Хендельштрассе остановилась забрызганная грязью серо-зеленая армейская машина. Шофер выключил зажигание, но перегретый мотор еще некоторое время работал. Из машины вышел командир отряда «Адлер» Кугель. Буркнув шоферу: «Отдыхай, Карл», он толкнул тяжелую железную дверь и поднялся к себе на третий этаж.
Сотрудники штаба отряда, постоянно дежурившие в отделе, вскакивали, приветствуя его. Кто-то спросил, как дела? Кугель не ответил. Дежурный офицер предложил чашку кофе, и штандартенфюрер кивнул: пожалуйста, да побыстрее! Проходя мимо карты Восточной Пруссии, занявшей всю стену, он остановился и, раскачиваясь с пятки на носок, понаблюдал, как две девушки в солдатской форме, слушая выкрики телефонистов, растягивают по карте черные шнуры. Сеть пеленгаторных станций, раскинутая по границам провинции, засекала работу вражеских раций на территории Пруссии и, сведения о координатах радиопередатчиков немедленно поступали в эту комнату.
Кугель стиснул зубы, ярко выделился крестообразный шрам на щеке: одновременно работали три станции! Что, обнаружена еще одна?! Девушка-солдат потянулась к верхнему краю карты, ее короткая юбка задралась, открыв стройные, сильные ноги, затянутые в черные чулки и подвязки с какими-то бантиками. Кугель хмыкнул: солдат! Однако эта картина несколько взбодрила его. Телефонисты выкрикивали координаты озабоченно-бодрыми голосами, а девушка все никак не могла дотянуться до края карты. Кугель резко обернулся, все четверо дежурных безотрывно глядели на девчонку, на ее длинные ноги.
Здесь что, ночной клуб? Смирно! - во всю мощь своих легких гаркнул командир отряда «Адлер». Телефонисты вскочили, и девушка тоже застыла, прижав руки к упруго изгибающимся под юбкой бедрам. - Вольно. Продолжайте работу!
Он распахнул дверь в кабинет и изменившейся тяжелой походкой двинулся к столу, расстегнул ремень, воротник, повалился в кресло. Легкой тенью в кабинет впорхнула все та же девушка-солдат, поставила перед ним чашечку с кофе, выжидательно заглянула в лицо. Кугель махнул рукой - иди! Открыл дверку бара, достал бутылку шнапса и стакан, палил полный и выпил. Посидел несколько минут, откинувшись головой к высокой спинке кресла, допил кофе.
Чувствуя, как по всему телу побежала горячая живительная волна, Кугель закрыл глаза. И тотчас перед ним замелькали деревья, поляны, черные настороженные хуторские постройки. Более двух суток гонки по шоссе, дикой скачки в мотоцикле по раскисшим проселочным дорогам, беготни по сырым лесам, полянам и перелескам, хлюпанье по болотам... Охота! И с каждым днем все более ожесточенная охота. К сожалению, дичь не похожа ни на зайца, ни на косулю. Говорят, что югославы отличные бойцы, он, Кугель, этого не знает, не бывал в тех краях, но во всей остальной Европе отчаяннее, беспощаднее к себе нет бойцов, чем русские. Вот это он знает точно.
Кугель потянулся за бутылкой, налил еще. Все в нем бушевало: столько усилий и такие ничтожные результаты! Двое убитых бандитов - слишком слабое утешение...
- Ну кто там еще?
В кабинет вошел заместитель Кугеля штурмбаннфюрер СС Ганс Легниц, вскинул руку в приветствии и положил на стол несколько листков бумаги. Вид у него был утомленный: щеки впали, глаза лихорадочно блестели из-под темных надбровий. Он со вторым взводом прочесывал сегодня леса и болота северо-восточнее Лабнау. Одного русского подстрелили - троих своих парней потеряли!
Кугель достал другой стакан, налил, чокнулся с Легницем - он верил в него, как в самого себя: шутка ли, рядом, плечо к плечу с победных дней двадцать восьмого года, когда в этой затхлой сонной дыре они создавали штурмовые отряды. Кугель вздохнул: да, лихое промчалось времечко... Они были молодыми, сильными, как кабаны хитрыми, как гиены, бескомпромиссными в борьбе за свое Движение! Все ушло. Русские загнали их в угол. Сколько продлится агония? Месяц, два? Полгода? Ну что ж, это - последняя битва. Бежать некуда И он не побежит, как крыса с дырявого бота. Он вырос вместе с Движением и будет биться до конца, до последнего вздоха за идеи национал-социализма, он утащит за собой в могилу еще не одного русского!
- Работающие радиостанции бандитов. Видишь, сколько их! Засечены сегодня под Тильзитом, Тапиау, Лабнау и Млавой, - доложил Легниц и повел плечами, словно под китель попала колючка. Он все время подергивался: то поднимал, то опускал плечи. - Я уже связался с командованием полиции, СС и гестапо этих городов, потребовал, чтобы в районы, где обнаружены русские, были направлены отряды. Но плохо шевелятся наши, Вальтер, плохо! Что?
- Там, откуда ведет работу рация «Иванов», уже никого нет. - Заговорил Кугель коротко и резко. - Там только радист, Ганс, да один-двое телохранителей. Отработали пять-десять минут и прочь! Пока мы тут разворачиваемся, Ганс, их уже как ветром сдуло. Ну-ка, ответь мне, на сколько километров они могут отбегать со своей рацией? От базового лагеря, Ганс?
- Думаю, километров на десять, не больше.
- Так вот, Ганс, от точки, где работала рация, надо делать окружение радиусом в десять-двенадцать километров. И блокировать этот участок, Ганс. Ну что ты все дергаешься?
- Но сколько потребуется войск!
- В том-то и дело, мой боевой товарищ. Буду просить у гауляйтера войска, Ганс. Потребуется несколько тысяч бойцов. Нам надо устроить настоящую большую охоту на иванов, но это не сегодня, а...
- Выпьем за успех, экселенц!
- ...а сегодня я посплю часа три. Утром ты отправишься под Лабнау, а я - в район Фронертсвальде. Судя по почерку, там работает группа, которая рыскала под Тапиау. А потом там склады взлетели на воздух! Я поклялся, Ганс, что уничтожу ту группу. Иди, Ганс. Да! Пришли-ка мне ту девчонку, что задирала юбку у карты. Побеседовать мне с ней надо.
Юго-западная часть Фронертсвальде.
- Зоя, пиши: у местечка Копперсхаген, западнее два километра, - противотанковый ров направлением на север, в сторону Гросс-Нур. Работы практически закончены. Ров отрыт, глубина три, ширина четыре метра, устанавливаются железобетонные надолбы, работы идут круглые сутки... Зоя! - Грачев тронул ее за плечо. - Что с тобой?
- Паша, как я устала... От дождя, от сухарей, беготни, - медленно проговорила Зоя. - От ожидания, от мыслей разных... Нам бы с Ниной помыться горячей водичкой. Я ведь, как дерево, корой обросла...
- Девчонки, дорогие, да где же нам взять баню, где?
- На хутор бы Поморье сходить, к Ванюшке, - поддержала подругу Нина. - Хоть бы на денечек-два, командир. Одну бы ночку в постели уснуть...
- Э, бойцы, не раскисать! - Грачев обнял радисток за плечи, прижал к себе. - Ну же, дорогуши мои, держитесь. Вот прилетит самолет, получим свежее белье, продукты и придумаем какое-нибудь мытье. А сейчас быстренько закончим донесение. Что там еще у пас? Описание дотов и блиндажей? Давай бумагу, сам сочиню. - Он забрал у Зои карандаш и бумагу, начал писать, но, о чем-то вспомнив, поднял голову. Разведчики сгрудились вокруг костра, курили, разгоняя едким дымом комаров. - Готовьтесь к походу, братки! - Грачев встал. - Выход в три утра. В лагере остаются Седой и Нина. Коля, завтра ты и Люська будете отправлены домой.
- Ура! - обрадовалась девочка. - Неужели?!
- Да ты что, Паша!? Командир, мне никак нельзя! - Коля весь взмок от волнения. - Мне еще десять фрицев на тот свет... Командир, ребята, да вы что?!
- Коленька, тебе надо срочно на Большую землю, - сказала Зоя. - Если ты хочешь плавать, вязать свои морские узлы...
- Ребята, я продержусь, вот чувствую - продержусь! - взмолился Прокопенко. - Я же должен отомстить за своих! И рука заживет, вот честное слово, Зойка! А там и наши подойдут... И - точка!
- Отставить разговоры! - резко прервал его Грачев. - Отбой.
Коля Прокопенко и Федя Крохин ушли в дозор, остальные забрались в палатку. Дождь прекратился, но ветер встряхивал ели, и на брезент падали тяжелые капли. Люська закрыла глаза - в голове гудело от усталости, от земли исходил зябкий холод, и она все теснее прижималась к Нине, возле которой пристроилась.
Неужели утром она полетит на Большую землю, и кончатся все ее страхи? «Надо заснуть, - твердила девочка про себя, - чтобы скорее наступило утро». Люся крепко закрывала глаза, но сон не шел, в голове, как кадры, мелькали родные, такие дорогие образы... Вот мама в узкой, длинной лодке - она была тренером спортивного общества «Красное знамя». А папа в военной форме... Уходит, оборачивается, машет рукой: до свидания, до свидания! - таким она его видела в самый-самый последний раз... Вот... Вдруг вместо добрых, хороших лиц в памяти возникли лица злые, ненавистные. Сколько она за эти три года видела жестоких, страшных людей! Они заглядывали в приоткрытую дверь товарного вагона, битком набитого такими же, как Люська, голодными, умирающими от жажды детьми. Как они тогда просили у фашистов: «Пить! Дайте пить!» А немцы улыбаются: «Йа, йа!» - и подают ведерко, но не с водой, с мочой. Хохочут: им так весело - дети пьют!.. Вот надсмотрщица детского «трудового» лагеря, жирная, распаренная летним зноем, ходит по полю, взмахивает тонкой длинной палкой. Трах по спине - «Шевелись, русская свинья!» Трах по голове - «Смирно, руки по швам!» Трах по лицу - «Не шевелись, убью!» Бурое от пива лицо хозяина...Длинное, прыщеватое - его сына, много хохочущих мальчишеских лиц, его приятелей. Ее «расстреливают». Люська стоит на краю помойной ямы, а мальчишки с расстояния в десять шагов швыряют в нес тухлыми яйцами. Бац! - в лоб. Бац! - в висок. Бац-бац-бац! «Убита!» - орет хозяйский сын, и Люська падает в грязь... Неужели настанет утро - она полетит домой и никогда больше не будет этого кошмара?
Лагерь ожил еще затемно. Тихий говорок, шорох одежды, Люська прыгала, колотила себя руками по бокам - ее знобило от утреннего холода и нетерпения: «Скорее бы, скорее!»
Коля ткнулся лицом в шею Володе, шепнул: «Вовка, повоюй тут за меня! Нинку береги. Она мировецкая девчонка...» Поцеловал Нину в щеку: «Нинка, уцелей. Живи, Нинка!»
В путь! Грачев впереди, за ним - Зоя, Люська и остальные. Костя Крапивин замыкает маленький отряд. Шелест травы, ветка хлестнула по одежде. И все стихло.
Кенигсберг, 2 часа ночи.
Заместитель командира отряда «Адлер» Ганс Легниц вежливо постучал в дверь, никто не отозвался, и он вошел в кабинет Кугеля. На него пахнуло дешевыми духами, вином и кофе. Легниц нащупал выключатель лампы, вспыхнул свет. Командир, раскинув руки, спал как убитый прямо на полу, девчонка, прикрытая его курткой, - на узеньком диванчике. С чувством жгучей зависти Легниц жадно обшарил ее едва прикрытое тело, с каким-то всхлипом втянул в себя воздух и тряхнул Кугеля за плечо. Тот мгновенно поднял голову, уставился на Легница: взгляд трезвый, внимательный, будто и не спал вовсе, а просто лежал с закрытыми глазами.
- Важное сообщение, экселенц.
Командир отряда в ответ страшно зевнул, - и Легниц невольно поежился: ну и пасть! - стянул с девушки-солдата куртку, кивнул ему: продолжай.
- Заработал русский передатчик в двух километрах севернее деревушки Ешервальде.
- В охотничьих угодьях Коха?! Да не дергайся ты!
- Там, где гауляйтер охотится на кабанов. Работал всего три минуты, но наши ребята успели застукать его... Что? С нервами у меня плохо, Вальтер, вот и дергаюсь.
- Три минуты? Это не передача сведений, Ганс, это какой-то сигнал. - Кугель схватил графин и стал пить прямо из горлышка. Легниц, не отрывая глаз, следил, как в раскрытую глотку лилась вода, и опять подумал: «Ну и утроба». Кугель утерся рукавом. - Продолжай, Ганс.
...Пост воздушного наблюдения, расположенный в частях четвертой армии, сообщил, что пять русских «этажерок» примерно в час ночи начали бомбить передний край... Что? Каждую ночь? Но вот какое дело - четыре машины, отбомбившись, повернули назад, а пятая углубилась в нашу территорию. Русские, видно, хотели перехитрить посты наблюдения, думали, что во время бомбежки наши не заметят, как один из самолетов... Что? Так вот, если протянуть прямую между точкой, откуда велась радиопередача, и точкой, где был засечен перелетевший границы Рейха русский «фанер-самолет», то...
- Какие меры приняты? Ночные истребители пошли на перехват? Отставить! - Кугель быстро застегнул ремень. - Взвод поднят? Молодец, Ганс, твои мозги - мои мозги! Самолеты вернуть на аэродром. Мы сами захватим эту «этажерку». Позвонил в Алленбург? Боевой отряд Куммеля уже поднят? Молодчина, Ганс, мчимся туда. Русскому лететь час. Пока сядет, пока разгрузится, пока погрузится, может, и зацапаем, а повезет - и всю группу захватим на месте. Собак добыл? Опять нет?! Ганс, послушай меня внимательно. - Кугель схватил своего щуплого заместителя за портупею, подтянул к себе: - Ты должен добыть хоть двух-трех «черных дьяволов». Понял?
- Но ты же знаешь, как трудно с собаками! Почти все собаки - в гестапо... Что?
- Но-но, Ганс! И ты уже заговорил, как враг Рейха?
- Хорошо, сегодня собаки будут, господин штандартенфюрер. А что с этой... гм?
- Пусть выспится, - буркнул командир отряда и, надев шлем, стал еще более громоздким, устрашающим в своей черной форме, во всех этих ремнях, туго обхвативших его мощную фигуру. Натянул кожаные перчатки: - Едем!
Фронертсвальдс, два километра севернее хутора Ешервальде
рачев окинул взглядом небо: прилетит или прилетит? В разрывах туч виднелись серебристо-голубые лунные проталины. Подошел Крапивин, доложил, что сушняк для костров подготовлен, ребята дежурят возле них. Как только будет сигнал, костры вспыхнут. Грачев кивнул: хорошо! - и тут же обеспокоенно подумал, а хватит ли места для посадки? Кажется, все до мелочей проверено и обсуждено: луг обширный, трава на нем скошена, но все же! Он поглядел на часы: стрелки будто прилипли к циферблату...
...В то самое время, когда Грачев вглядывался в ночное небо, поджидая самолет, Володя и Нина лежали в палатке, замаскированной в заросшем частым ельником овраге. Володя косил взглядом и порой, когда лунный свет проникал сквозь завесу туч, улавливал в темноте смутный профиль притихшей Нины. Казалось, что она не дышит даже. Спит? Притворяется? Нина осторожно шевельнулась - вот она, рядышком, только протяни руку...
- Ну-ка, убери руку, - вздохнув, сказала Нина. - Знаешь, о чем я сейчас думала? У нас такая страшная война, а люди ведь где-то ходят по освещенным улицам, стоят на балконах над морем и любуются луной. Сытые, веселые... Женщины в платьях, чулочках, туфельках. - Она помолчала и, опять вздохнув, чуть отодвинулась от Володи. - Знать бы, что нас всех ожидает, Вовка! Помнишь, как мы бродили по набережной Невы? Был поздний-поздний вечер. Пустынно. Какой-то таинственный корабль стоял у пирса, весь засыпанный снегом... Ты говорил, что по ночам каменные боги, которые у Ростральных колонн, оживают и бродят по набережным города, взявшись за руки, и следы у них огромные-преогромные... Как все было сказочно хорошо!.. Убери же руки, Вовка! Сейчас война, а ты?!
- Нина, но разве для того, чтобы любить, надо выбирать какое-то специальное время? Да мы же здесь, - ты, я, все, - как под дулом пистолета. И курок уже взведен, ты понимаешь? А мы? Мы вот так и умрем?
- Что значит «так и умрем»? Как?
- Не знаю, как тебе сказать. Ведь мы уже столько лет дружим, любим...
- Любим? - переспросила Нина.
- Любим друг друга, но в любви есть еще что-то очень важное... ну как бы тебе объяснить...
- Мне объяснять? - Нина засмеялась. - Ох, какой ты еще ребенок, Володька!
- Да-да! Не смейся! Что-то должно быть и у нас с тобой! Ты понимаешь? - Володя осторожно положил свою ладонь Нине на грудь и почувствовал с трепетом ее тугую, горячую упругость... Нина сжала его ладонь. Ах, Вовка, Вовка! Как объяснить ему, что совсем это не любовь, а... ну, может быть, влюбленность. Наивная, детская влюбленность с его стороны к ней, а у нее... Но как об этом сказать, чтобы не обидеть этого дорогого ей мальчишку? Она повернулась к нему, поцеловала в щеку. Володя потянулся к ее губам, зашептал: - Ниночка, не потому, нет-нет, что мы можем погибнуть, а потому что я...
- Вовка, о таких вещах не говорят, все это ведь происходит даже не по чьей-то воле, а само... - шепнула Нина. - Не время, Вовка, понимаешь? Ты охранять меня должен, а сам?.. - Володя откинулся на спину. - Ну не сердись на меня, слышишь? Мы будем живы, Вовка, все еще впереди! - Володя обиженно молчал. Нина провела ладонью по его лицу: - И вот что еще, давно хочу у тебя спросить... Грачев, он... - Нина замялась: догадается, обидится мальчишечка, - он ведь из пограничников?
- Грачев? А ты разве не знала? Он с тридцать девятого был где-то здесь, на западной границе, здесь его и война застала, - неохотно ответил Володя. - Весь их отряд полег утром двадцать второго. Его оглушило взрывом и... а что это тебя так заинтересовало? - Нина молчала, и Володя подозрительно посмотрел на нее. - И его, как мертвого, - представляешь? - немцы зарыли в лесу вместе с другими убитыми пограничниками. А ночью в лес пришли литовцы и откопали всех, а он еще живой! Редкой судьбы человек.
- А... он женат? Я это просто так спрашиваю, из любопытства.
- Неужели? - Володя приподнялся, пытаясь увидеть в сумраке палатки глаза Нины. Что это она так расспрашивает о Грачеве? Он молчал, прислушивался к ее дыханию, вспоминал Нинин рассказ, как Грачев выносил ее из Черной пущи. Как-то она тогда по-особому говорила о командире... Да и после, в разведке, он иногда замечал, как Нина, словно зачарованная, смотрит на него совсем не так, как на других, и улыбается ему совсем не так, как другим. - Нина, ты...
- Ну, нравится он мне, только и всего.
- У него очень хорошая жена. Он ее очень любит. - Жестко сказал Володя, помолчал немного и добавил: - И она его очень ждет. Все поняла?
- Ага, все поняла, Вовочка. Пускай ждет. А мы... - Она схватила его за руку: - Ой, кто-то идет!
Володя тоже услышал шаги, шорох, Вот, кажется, ветка хлестнула по одежде. Он потянул к себе автомат, осторожно выглянул из палатки, и все в нем захолонуло. На откосе оврага, шагах в десяти от них стояли двое... Володя выдвинул левое колено вперед, уперся в него локтем, поднял автомат. Луна опять нашла окошко в тучах, зыбкий свет ее упал на лес, черный провал оврага, и стали видны шлемы, короткие стволы «шмайссеров»... Немцы!
Солдаты тихо, озабоченно переговаривались, осматривали овраг, вот один отвел в сторону лохматую лапу ели, очевидно, намереваясь спуститься вниз. Володя прижал холодное ложе автомата к горящей щеке, возле своего плеча он слышал сдавленное дыхание Нины. Один из солдат зябко поежился и нервно засмеялся чему-то. Туча закрыла луну, стало темно, и послышались удаляющиеся шаги.
Володя опустил автомат, Нина ткнулась ему лицом куда-то в шею и всхлипнула. Вот и снова смерть заглянула в лицо, да замешкалась и ушла!.. Девушка никак не могла успокоиться, плакала, зажимая рот ладонью, а Володя гладил ей спину, плечи, что-то шептал, успокаивая, а сам вдруг с горечью подумал: неужели все-таки смерть не обойдет их стороной?
Поляна во Фронертсвальде, 5 часов утра
Время уже, время, но где же самолет? Грачев беспрестанно поглядывал на часы, беспокойство охватывало его с каждой минутой все сильнее. Сбился с курса? Зоя вышла на связь и получила сообщение из «Центра», всего два слова: «Вылетел. Ждите». А здесь лететь-то всего двести пятьдесят - триста километров! Час лету, не больше... Может, фашистские истребители перехватили?
Грачев вышел на поляну, обостренный слух его ловил каждый ночной шорох. Где-то далеко, наверное, на хуторе Ешервальде, глухо, одиноко залаял пес, сова вскрикнула, ветер слегка шелохнул кроны деревьев. Какая напряженная тишина! Ребята уже несколько раз обошли луг, но ничего подозрительного не обнаружили. Все тихо. Вот такая же тревожная, напряженная тишина была и на границе в ночь перед войной. Грачев потер лоб и вспомнил последний мирный день... Это была суббота. На вражеской стороне слышалась музыка духового оркестра: по площади немецкого приграничного города Эйдкунена маршировали отряды «Гитлерюгенда». Бил барабан, смуглые, загоревшие в летних спортивных лагерях юнцы высоко задирали ноги и, вскинув руки, дружно кричали: «Хайль! Хайль! Зиг хайль!» А в погрангородке в тот день были соревнования сандружинниц. Девушки и молодые женщины - в основном жены и дочери пограничников - бегали, перепрыгивали канавы с водой, делали перевязки «раненым». Охрана границы, по указанию из округа, была усилена, но свободные от дежурств бойцы, среди которых был и сержант Грачев, наблюдали за девушками, за их азартом, ловкими движениями, любовались раскрасневшимися, веселыми лицами, подбадривали: «Манечка, поднажми! Манечка, быстрей бинтуй раненого!»
Старались милые девушки, не подозревая, что меньше суток отделяет их от тех страшных часов, когда придется перебинтовывать не дурашливо стонущих парней, а истекающих кровью солдат...
Где же все-таки самолет? Неслышно вышел из леса Костя Крапивин, сообщил, что вдалеке вроде гул автомобильного мотора послышался.
Грачев прислонился спиной к стволу дерева: что-то волновало его, и вся эта тишина казалась очень подозрительной, как и в ту светлую, теплую июньскую ночь на границе... В три утра пришла телеграмма из округа: «В течение ночи на двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года поднять по тревоге пограничные заставы, скрытно занять оборону основной полосы... В случае провокационных действий немцев огня не открывать». Тревога! Слова команд, топот ног... Он хорошо запомнил, как, спускаясь с лестницы казармы, зачем-то выглянул из окна и увидел, как к границе быстро катили несколько фур с сеном. Мысль еще мелькнула: «Зачем? Почему они везут сено ночью?.. И в то же мгновение за речкой разнесся грохот, из телег стали выпрыгивать на дорогу автоматчики, упал возле полосатой будки пограничник в зеленой фуражке, а затем - страшный гром над головой, треск, скрежет... Удар по голове, плечу, звон вышибленных взрывом снаряда окон, россыпь осколков стекла, чей-то пронзительный крик. И - провал в памяти... Наверное, он потерял сознание. Потом еще раз увидел себя словно со стороны: на первом этаже казармы, возле крайнего окна с карабином в липких от крови, посеченных осколками стекла руках...
Грачев потрогал рубчик шрама на виске. Да, трудненько им пришлось! А потом... Сколько они еще продержались? Кажется, до захода солнца. Вечером немцы расстреляли казарму из орудий, поставленных на прямую наводку. Последнее, что он запомнил тогда, - это обрушивающийся, накрывающий его стропилами и досками потолок...
- Паша! - окликнул Костя Крапивин. - Летит? Слышишь?
- Что? - Грачев тотчас сосредоточился, напряг слух: летит! Поджигать костры? А не рано ли? Все тут должно быть рассчитано по минутам: зажжешь раньше - враг может заметить огни в лесу, опоздаешь - летчик проскочит луг, а все это время, время! Он достал фонарик, поднял его над головой, включил трижды: - Поджигаем костры. Костя. Быстро!
«Кукурузник» вынырнул из-за деревьев, резко пошел вниз, коснулся колесами земли, подпрыгнул и покатился, заметно накренившись на правый бок. Грачев и разведчики побежали тушить костры, а пилот уже выкидывал из кабинки тяжелые рюкзаки. Вот и все! Что же с правым колесом? Он спрыгнул на траву, заглянул под брюхо самолета и присвистнул: пулеметная очередь, выпущенная немцами по машине над линией фронта, угодила в ось колеса, и его заклинило. Вон какую полосу пропахало! Ну, дела-а!
- С прилетом!.. - шумно выдохнул за его спиной Грачев и вынул из планшета пакет. - Держи! Спасибо, браток! Курево привез? Жратву?
- Все привез, все привез! - Пилот спрятал пакет. Он крепко пожимал руки разведчиков, быстро взглядывал в их худые лица. Прокричал (мотор работал и заглушал его голос): - Ни минуты не имею. Кто со мной? Девочка, вот тебе ботинки. Ты со мной?
- Вот я! - выкрикнула Люська и потянула за рукав Прокопенко. - И он! Коля, лезем быстрее! Коленька, ну что же ты?!
- Да, быстрее, ребятки! Ну, привет! - И пилот полез в кабинку. Коля с мольбой глядел на командира. Тот обнял его, подтолкнул к машине, Люська кошкой вскарабкалась во вторую кабинку, замахала рукой. Коля что-то выкрикнул и тоже полез в самолет, отвернулся. - Отходите - закричал пилот. - Отходите!..
Разведчики хватали рюкзаки, отбегали. Федя волок на себе сразу четыре вещмешка. Э, а обувка? Он остановился, повернул назад, крикнул, заглушая рев мотора:
- В мои ботинки, летун?!
- Прости, забыл... н-на, дружище!
Пара огромных ботинок, связанных шнурками, тяжелым метательным снарядом вылетела из кабинки и упала возле ног Феди, тот захохотал, схватил их, перекинул через плечо и побежал догонять товарищей.
Пилот прибавил газу, машина медленно покатилась, но ее все сильнее заносило вправо. Ну дела, не отвалилось бы колесо! Лес с противоположной стороны поляны стремительно надвигался, однако летчик чувствовал - не разбежалась машина как следует, не подняться ей с таким колесом, вот если бы облегчить... Он сбросил газ и начал разворачиваться на новый заход.
- В чем дело? - закричал Коля, потянувшись к нему.
- Колесо подшиблено. Да и машина тяжелая... не взлететь! Сейчас еще разок попробуем!
- Глядите! Немцы! - вдруг закричала Люська. - Ох, дяденька пилот, ох, взлетай побыстрее!
- Ну, дела! - И пилот увидел, как с северной стороны поляны из леса выбегали фигурки в шлемах. - Чертово колесо... Не взлететь мне, ребята!
- Люська! Подрастешь, поезжай в Бары! - Коля прижал ее к себе. - Я тебе рассказывал, где она была. Хорошо? - Он вылез из кабинки, спрыгнул на крыло. - Люсенька, живи за меня!
- Куда? Н-назад!
- Коля! Я поеду туда, Коля, я обещаю!..
- Прощай, Люська! Живи!
Он скатился с крыла, отпрыгнул, мимо промелькнуло хвостовое оперение машины. Стреляя из автоматов, немцы бежали к самолету, но облегченная машина быстро набирала скорость, подпрыгнула и оторвалась от земли. Полетели! Молодцы! Победа! Коля прижался к сырой траве, - немцы, наверное, и не заметили, как он вывалился из кабинки, - приладил автомат на больной руке и услышал, как у южной окраины поляны, а точнее уже в лесу, вспыхнула беспорядочная пальба. Неужели и там фрицы? Это что же - влопались?
Трое солдат неторопливой рысцой бежали в его сторону. Ну вот и настал его последний и решительный бой!.. Он почти в упор, метров с восьми, стебанул по ним длинной очередью и сразу отполз в сторону. Так, трое есть! Еще бы семерых уложить - и рыбацкая деревушка Бары будет отмщена, а вместо него Люська поедет туда... Идите, идите сюда!
- Командир! Крапивин тяжело ранен...
- Что?! Федя, бросай рюкзаки, помоги Косте. Быстрее! Прорвались? Зоя, не отставать. Уходим в болота! Крохин, выполняй приказ!
- Ребята! Не оставляйте фрицам продукты! - прохрипел Федя. Пригнувшись, он подсаживал Крапивина себе на спину. Распрямился. На одном плече вещмешок, на втором - два, сзади обмягший Костя Крапивин. Пошатнувшись, пошел. - Не бросайте... - Ботинки болтались у него на груди. - Рубон там, ребятишки!
- Викентий - вперед! Ты лучше всех знаешь это болото, Зоя за ним! - Грачев вгляделся в темную чащобу леса. - Как думаете, улетел? Улетел, я спрашиваю?!
- Улетел, - сказала Зоя. Она тащила два рюкзака, рация была у Бубниса. Немцы бежали следом, стреляли, но самолет улетел!
- Хоть бы они все... благополучно... долетели! - Грачев тоже волок на себе два вещмешка. Прислушался, не слышно ли собак? Да, вроде, все тихо... Прорвались! Костя первым заметил фрицев - человек шесть, затаившихся в кустах. Ударили по ним сразу из четырех автоматов, но немцы опередили их, и Костя сам попал под нулю. А самолет улетел. Через час Люська с Колей будут дома, на Родине!
...А изрешеченный пулями труп Коли Прокопенко пинали озверевшие солдаты отряда Кугеля. «Сволочь, свинья русская, двоих уложил, одного ранил!» Стоял чуть в стороне взбешенный штандартенфюрер. Фары машин освещали поляну, распотрошенный рюкзак: сахар, галеты, концентраты и группу взбешенных солдат у трупа русского. Подошел Ганс Легниц, и Кугель зло спросил:
- Хорошо прочесали лес? Да не дергайся ты!
- Нет никого. А эти - в болота ушли. Окружить?
- Рехнулся, Ганс? Тут полк нужен! Едем в Кенигсберг, Ганс. И чтобы сегодня собаки у нас были!
«Важной частью подготовки было изучение новых образцов отечественного вооружения и военной техники. Оно проводилось в армейском военном городке вооружения и техники, оборудованном в лесу, в десяти километрах от КП командарма... Здесь же совершенствовалось использование танков-тральщиков и инженерных средств для создания проходов в немецких заграждениях, совместная блокировка штурмовыми группами и артиллерией неприятельских огневых точек, блокгаузов, блиндажей и уничтожение их гарнизонов... В сентябре на переднем крае была развернута пропаганда в сторону противника. В его расположение снарядами и минами забрасывались тысячи листовок... Прислушивались немецкие солдаты и к нашим передачам через окопные репродукторы...».
Н. И. Крылов. Н. И. Алексеев, И. Г. Драган.
«Навстречу Победе».
«В основу подготовки всех родов войск было положено обучение их прорыву глубоко эшелонированной обороны противника на глубину 5-6 километров при наличии большого количества инженерных, противопехотных, противотанковых заграждений и минных полей... Пехота училась вести рукопашный бой в траншеях и ходах сообщений, а также бороться с контратакующими мелкими подразделениями пехоты и танков противника. Особое внимание обращалось на умение вести бой ночью, на высокие темпы наступления, охваты и обходы опорных пунктов и узлов сопротивления...»
Из воспоминаний командующего 11-й гвардейской армией генерал-полковника К. Н. Галицкого.
Совещание у имперского комиссара, гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха. Присутствуют старшие командиры группы армий «Центр», 6-го воздушного флота, гестапо
- Два вопроса, очень важных, господа, я оставил на конец совещания. Вот они. Наши попытки окружить и уничтожить пятую армию генерала Крылова, армию, буквально нависшую над нашей Родиной, к сожалению, не привели к желаемому результату. Враг у самого порога, а мы?! - Кох вылез из-за стола, прошелся по кабинету. - Мы болтаем, болтаем об особой, самой высокой боеспособности восточно-прусского солдата, а на самом деле что получается? Мы не пустили врага в Германию, но наше контрнаступление захлебнулось! Русские притихли, - и тридцать девятая и одиннадцатая армия, и весь фронт русских замер, но, господа! притих для гигантского скачка! И, как показывают данные разведки, они там не теряют времени зря... Конечно, и мы не сидим без дела. Необыкновенно усилена оборонительная полоса вдоль всей границы. Практически закончены работы на всем протяжении укрепленного района «Ильменхорст». Каждый день в войска прибывает пополнение: еще никогда в провинции не было сосредоточено столько сил, техники, как сейчас. Даже в сорок первом году!
Кох налил в стакан воды, медленно выпил.
- Вот на что надо обратить внимание всем: на воспитание фанатической веры солдата в то, что мы устоим, и что мы вновь двинемся на восток. Нет в мире более дисциплинированного солдата, чем германский солдат. Если мы скажем ему: «Иди и погибни во благо Германии!» - солдат пойдет и погибнет! Однако этого сейчас недостаточно.
Кох передохнул, прошелся по кабинету, строго глядя в лица собранных на совещание старших офицеров группы армий «Центр».
- Всем нам сейчас не нужно слепое, тупое повиновение. Сегодня нам нужен солдат, который действительно верит, что если он сейчас не погибнет ради великой Германии, то враг растопчет ее... Нужно взять в руки сердце и душу солдата, господа. Да-да! Надо набить эти сердца и души фанатичной верой в нашу победу. Молодой солдат должен быть весь от каблуков до шлема напичкан примерами героизма своих предков. Кто лучше всего и в кратчайший срок может воспринять все то, о чем я сейчас говорил? Юный человек, впитавший в себя в школе, в организации «Гитлерюгенд» великие идеи нашего движения. Я делаю ставку на молодежь, господа! Новые формирования юных бойцов вольют живительную силу в уставшее, измученное отступательными боями тело всей нашей армии...
- Но у молодых нет боевого опыта, гауляйтер, - сказал командующий группы армий «Центр» Рсйнгардт. - А на фронте, знаете, без опыта...
- Великий дух патриотизма восполнит нехватку опыта! - воскликнул Кох.
- Мы эту работу проводим и будем проводить, - невозмутимо продолжил Рейнгардт. - Но вы, гауляйтер, не ответили на два моих вопроса. Я уже неоднократно просил отдать Общие войска СС в мое подчинение. Пора решить этот вопрос, гауляйтер! И второе: авиация. Вы говорили, что мы вооружены, как никогда... Но русские беспрерывно бомбят нас, даже эти «фанер-самолеты» и те каждую ночь висят над нашими позициями.
- Я отвечу вам Рейнгардт. - Из-за длинного стола поднялся сухощавый, седоватый командующий шестым воздушным флотом фельдмаршал фон Грейм. - В течение июльских к августовских да и сентябрьских воздушных боев я потерял больше половины своих самолетов. Положение катастрофическое. Аэродромы под Гумбинненом. Инстербургом, на Земландском полуострове и под Кенигсбергом буквально перепаханы бомбами «илов» и Як-9 русских. У нас совершенно нет бомбардировочной и штурмовой авиации, господа, и я...
- Не плачьтесь, Грейм, - остановил его Кох. - У нас не так уж и мало самолетов. Только один сборочный завод «Фокке-Вульф» поставляет несколько десятков машин в сутки! Но тем не менее я поддержу вашу просьбу перед Герингом. Думаю, что машин сто пятьдесят-двести он нам даст. Где собираетесь их разместить?
- На Хайлигенбайльском аэродроме, гауляйтер. Благодарю.
- Садитесь. И последнее. Несмотря на усилия отряда «Адлер» и его командира штандартенфюрера Кугеля банды русских разведчиков продолжают действовать на территории провинции. Приказываю еще раз: командирам всех, - слышите, господа? - всех воинских частей оказывать немедленную посильную помощь отряду и его командиру. За невыполнение этого важнейшего предписания я прикажу расстрелять виновного, не беря во внимание все его предыдущие заслуги», слышите? Второе: еще раз через радио и газеты известить все население провинции, что за помощь, оказанную русскому, - смерть! За поимку русского разведчика - награда в сумме пять тысяч марок, за ликвидацию русского разведчика - тысяча. Все, господа. Прошу остаться генерала СС Неллвига и шефа гестапо.
Кабинет быстро опустел. Кох закурил сигарету, пододвинул пачку Канарису и Неллвигу. Оба они выжидающе глядели на гауляйтера. Щуря маленькие, в бурых помятых веках глаза, Кох спросил:
- Кто там у нас в Хайлигенбайле?
Шеф гестапо районного отделения Хайлнгснбайля - ветеран нашего движения, оберштурмбаннфюрер Рудоль Кернер. - Ответил Канарис. - До этого был ответственным сотрудником гестапо в Кенигсберге, направлен в район для усиления там работы, шеф.
- Хорошо. Передать ему в подчинение службы СС, СА и криминальной полиции. Всю работу построить так, чтобы враг ни в коем случае не узнал про перелет наших самолетов из глубин Германии на Хайлигенбайльский аэродром.
- Чтобы враг узнал?! Это невозможно, гауляйтер. Наши службы...
- Ваши службы! - тихо, зло проговорил Кох. - А как русские пронюхали про склады под Тапиау? Где были ваши службы, Канарис?
- Простите, гауляйтер. Я все понял. Все меры будут приняты.
- Это другой разговор. Теперь вот что. Неллвиг, я все же решил передать твои Общие войска Рейнгардту. Что за вздохи?
- Но, гауляйтер!! Как можно лучшие силы...
- Тихо, Неллвиг! Войска СС будут стоять не «на», а «за» позициями пехотных соединений. Ты все понял, Неллвиг? Твои ребята будут следить, чтобы не побежали парни Рейнгардта.
- Спасибо, гауляйтер. - Неллвиг облегченно вздохнул, сел поудобнее. - Ваше высказывание о молодых силах в армии верно, гауляйтер, но вот что меня смущает. Пожилые и старики, бог с ними, пусть гибнут. Многие из них еще носят в себе отрыжку социал-демократизма и коммунизма, но молодые! Они вылеплены нашими руками, это каша надежда и наше будущее, гауляйтер. Погибнут они, кто продолжит наше движение?
- Послушайте, Неллвиг, я ведь тоже думаю о будущем Германии. Предположим, - теоретически, конечно, - что русские сомнут нас, разгромят, захватят Европу. Знаешь, кого они в первую очередь попытаются перевоспитать в свою большевистскую веру? Молодежь. Неужели это не понятно, Неллвиг? Немец среднего и пожилого возраста, в башке которого все смешалось - и марксизм, и речи социал-демократов, и великие устремления национал-социализма, - этот немец останется глухим к новым идеям, но молодежь! Разочарованная, побежденная, потерявшая всех вождей и героев, она, как сухая земля, будет впитывать все то, что ей будут болтать агитаторы Вильгельма Пика! Я думаю о будущем Германии, Неллвиг. Если нам суждено погибнуть, то погибнуть вместе с нами должно и самое дорогое, что мы имеем: молодость Германии, ее будущее, ее семена, из которых могут вырасти не коричневые» - понимаете? - а красные цвети. Идите, друзья, я устал.
Северо-западная окраина Фронертсвальде, базовый лагерь группы «Буря».
Распогодилось. Небо опять стало ярко-синим как в августе. Яркое солнце, теплынь, в воздухе плывут серебристые паутинки, оседающие на еловых лапах. Разведчики наконец-то смогли просушить свою одежду. Зоя и Нина готовили королевский обед - макароны с тушенкой, Володя нарезал тонкими ломтями хлеб: кто-то, - спасибо ему, - догадался, сунул в рюкзак с галетами несколько пачек «Беломорканала» и буханку настоящего, русского свежего хлеба... Но не чувствовалось веселья - в палатке жестоко мучился Костя Крапивин.
- Зоя, подойди-ка сюда, - позвал Крылову командир, отвел ее в сторонку: - Однако, как нам быть? Говори откровенно.
- Дела у Кости очень плохи, - грустно сказала Зоя. - Пулей раздроблена голень правой ноги и проникающее ранение в брюшину.
- А если опять запросить самолет? Хотя вряд ли серьезно можно рассчитывать на это... сажать машину на поляну под Ешервальде нельзя, немцы так возбуждены... - Грачев потер лоб, пожал плечами. - А где сейчас найти другую площадку? Только на поиск надо потратить трое - четверо суток! Как считаешь - выдержит, если понесем его?
- Он не транспортабелен, командир, - Зоя отвела глаза. - Правда, всякое может случиться. Вот Нинка... Ты же сам знаешь - почти двое суток лежала в болоте с пробитой ногой. Все зажило!
- На том и порешим. Обедаем - и группами в два человека отправляемся на поиски подходящей поляны.
Зоя ушла. Грачев задумался, прутиком поворошил усыпанную иглами, мягкую лесную землю, глядел, как бегают крупные коричневые муравьи. Ах, Костя, Костя...
А Косте было очень плохо: рана в живот, во внутренности. Все там разрывалось в его животе, и в ноге тоже... Что же это - конец? Смерть?! Вначале - будто горячим утюгом обожгло, он как-то гладил рубашку и прикоснулся животом к раскаленному утюгу... Женька Невзорова еще смеялась: «Теперь и не прижмешься к тебе». Обожгло! И вначале он подумал - скользом прошла пуля, скользом! А потом все будто взорвалось внутри. За всю войну - ни царапины... Позади такой длинный, тяжелый путь, еще три - четыре месяца - и конец войне, а он?! Монодрама в душной сырой палатке, последний монолог...
Зоя... во-оды-ы... - позвал Костя. - Зоинька!
- Нет-нет, дорогой, хороший, нет... - Зоя положила на лицо Кости сырое полотенце, улыбнулась ободряюще. - Держись, заместитель командующего, сейчас ребята пойдут искать новую поляну для самолета.
- Да-да, Зойка... я выдержу еще суток трое... четверо.
Зоя вышла из палатки, Костя слабой рукой стянул со лба полотенце и закусил его зубами, чтобы не закричать от невозможной, нестерпимой боли и отчаяния. Поляна... Ее еще надо найти. Самолет... Костя закинул голову и уставился в низкий серый полог палатки, с исступлением подумав: и все же выдержу! Выживу! Я... а это что за мальчик в черном костюмчике? Это он. Мама сидит рядом, ее пальцы легко касаются клавиш рояля... «До-оо... ре-ее ми-ии-...»- тянет Костя, мама улыбается, кивает: очень хорошо, мой мальчик, очень хорошо. Детство, маленькая прелюдия его жизни, вся пропитанная музыкой, звуками. «До-ре-ми...» «И мой сурок со мной...» Музыкальная школа, училище: «Берегите себя для будущего, молодой человек». А он?.. Может, действительно, надо было беречь себя? В стране много людей, есть кому сражаться с врагом, но много ли по-настоящему талантливых музыкантов? «Дурак, ты же необыкновенно способный, ты же умеешь играть, а не убивать!» Это Женька Невзорова, веселая, черноглазая толстушка-болтушка. Они учились в одной музыкальной школе, в одном училище, в одной группе. У нее была забавная красная шляпка, почему-то всегда спадавшая с головы, когда они целовались... «Ты талантлив! Пойми же ты это, пойми!» Он понимал это и то, что Женька очень любит его, но не мог заниматься в училище, ехать в тыл, когда враг жег и топтал его землю... М-мм, какая боль!.. Он сделал свое дело, не спрятался за нотами в трудный для Родины час, и он еще не сдался, он перетерпит боль, устоит перед смертью, он еще не допел свою песню... Какая жуткая, какая нестерпимая боль... Песня... какая Песня?
...Побыстрее, братки, - поторапливал Грачев разведчиков. – Федя, ты остаешься с девчонками в лагере, а я с Седым и Викентием проберусь на восток, в Грабенвальде. Судя по карте, там есть большие поляны. - Грачев отодвинул котелок и поднялся. - Если что отыщем приличное - сразу же выходим на связь по аварийной волне, снимаемся и уносим Костю к той поляне. Ходу, братки, время не...
Он не докончил фразу, замер, и все мгновенно застыли - кто с ложкой в руке, кто с котелком: где-то совсем рядом, выше по оврагу, послышались детские голоса, смех, треск веток, и... со склона прямо к костру скатились мальчик лет одиннадцати и девочка лет семи-восьми. Увидев незнакомых людей, мальчик испуганно вскрикнул и метнулся в сторону, но Федя схватил его за плечо, зажал рот ладонью. Девочку удержал Володя. Все настороженно поглядели вверх, ожидая услышать голоса взрослых. Нет, ничего не слышно...
Откуда здесь дети, да еще одни? Грачев кивнул Бубнису, тот взял автомат, пригнувшись, шагнул под тяжелые ветви елей. Пискнув, как зайчонок, мальчик рванулся из рук Феди, но тот не отпустил его, и мальчик затих. Из палатки доносились глухие стоны. Послышались шаги, шелест ветвей, это возвращался Бубнис.
- Никого, - сказал он. - Дети одни.
Володя разжал пальцы, и девчонка метнулась к мальчику, прижалась к нему. Она была белокура, как большинство немецких детей, две косички закручены в колечки-баранки, большие испуганные глаза, синее платье в белую клетку. Федя отнял от лица мальчика ладонь, погрозил ему пальцем: не вздумай кричать! Белое лицо мальчика покрылось розовыми пятнами и бисеринками пота. Волосы его топорщились, рубашка расстегнулась, на коленке багровела ссадина. Наверное, баловались, гнались друг за другом, вот и скатились на дно оврага. Володя поднял корзинку, из которой высыпались грибы, поставил возле мальчика: какие красивые - грузди и рыжики, один к одному. Спросил по-немецки:
Кто такие? Откуда? Грибы собираете?
Мы здешние, да-да, мы за грибами!.. - выпалил мальчик. - Мы с хутора Ешенбрук, это километров пять отсюда. Меня зовут Эрвин, а это моя сестренка, Гретхен. Грет! - Он шевельнул плечом, строго поглядел на Федю, и тот разжал пальцы, но руку с плеча не снял. Эрвин ласково сказал девочке: - Не бойся, Грет, они нам ничего плохого не сделают. - И поглядел на Грачева, будто догадавшись, кто тут командир. - Ведь вы нам ничего не сделаете?
- А ты знаешь, кто мы? - спросил Володя.
- Я? Нет, не знаю, - чуть замявшись, проговорил Эрвин, но тут же покраснел: наверное, он никогда не врал. Нахмурился, ответил твердо: - Знаю! Вы русские! И я... - он замолчал, обнял сестренку, прижал к себе. - Не бойся, не плачь, Грет. Ведь я с тобой.
- Что «и я»? Говори. Прибежишь, если мы тебя отпустим, домой и обо всем расскажешь отцу?
- Деду! А отец у меня на фронте! - выкрикнул мальчик. - А почему «если мы тебя отпустим?» Разве вы можете нас не отпустить?
- Твой дед не лесничий ли? - угрюмо спросил Викентий Бубнис. - Вы тут одни?
- Нет, что вы, почему лесничий? Мой дедушка Руди - ветеран мировой войны, вот! - с гордостью и вызовом сказал мальчик. - Да, мы тут одни. Это наш лес, наш грибной овраг. Никто о нем не знает, а мы тут всегда собираем с Грет грибы для засолки. Да, Грет? Чего молчишь?
- Да, это верно, - прошептала Грет. - Мы тут одни-и.
- Вы не тронете нас, ведь это так? - начал опять Эрвин и, проглотив слюну, побелел, как мел, вдруг сразу все поняв. - Ведь я... мы... Вы же не сделаете этого!
- Но ты же все расскажешь! И сюда сразу придут жандармы» чтобы убить нас. Ведь расскажешь?
Я обязан рассказать. Таков приказ. Уже столько об этом говорилось по радио из Кенигсберга, а приказ есть приказ!
- Послушай, Эрвин. - Володя поглядел на Грачева, Бубниса, Федю, в растерянные лица Нины и Зои: все понимали, о чем он разговаривает с мальчиком и какая нелепая, чудовищная возникла ситуация. Наверное, можно было бы уйти, отпустив детей, хотя так жаль бросать этот лагерь, но в палатке лежит изрешеченный пулями Костя Крапивин. Володя взял мальчика за плечи, заглянул ему в глаза. Гот опустил их, Седой поднял ладонью его лицо. - Послушай, Эрвин. Если ты все сообщишь, то... мы тогда не сможем отпустить ни тебя, ни Грет. Ведь жандармы сразу же примчат в этот район и уничтожат нас. Но если ты дашь клятву, что ничего не скажешь...
- Не могу я дать такую клятву, - твердо произнес мальчик, и губы его задрожали. - Я уже дал клятву в школе, что буду верен фюреру и родине. Нельзя давать две клятвы, ведь верно?
- Все верно, Эрвин, - сказал Володя. Мальчик исподлобья, враждебно поглядел на него. Это же волчонок! Выросший в этих лесах, воспитанный нацистами, смелый, маленький, но стойкий враг! И тем не менее нельзя было не отнестись к его мужеству с уважением. И Володя повторил: - Да, все верно.
- Убьете нас? - вдруг осипшим голосом спросил Эрвин. - И ее? И... Грет?!
- И меня? - повторила девочка. Но глаза наполнились слезами. Володя отошел. Зоя кинула ложку в котелок, она звякнула, и все вздрогнули. Из палатки, приподнявшись, глядел на детей Костя. Он все слышал, и он все понял. Ведь ради его жизни этих двоих немчат придется... он облизнул губы и в изнеможении повалился на покрытый плащ-палаткой еловый лапник. Даже произнести это слово трудно...
И все замолчали, каждый из разведчиков лихорадочно соображал, что же еще можно предпринять... Держать детей здесь, в овраге, пока не будет найдена посадочная площадка, и они не отправят Костю на Большую Землю? Но уже к вечеру дед Эрвина начнет поиски... - размышлял Володя. - Захватить деда? Но все это пустое... Значит - «война есть война»?! И ради великой цели, - а этой целью сейчас является их важнейшая работа в Восточной Пруссии, - ради этой цели и жизни Кости... - Володя поежился, нет, он лично не сможет сделать этого, произойдет что-то ужасное: сотрется грань между войной и убийством!»
- Я видел, ребята, как немцы расстреливали наших, - сказал вдруг тихо Федя. - Потом убитых мужчин и женщин утрамбовывали танкеткой в глубоком рву... А детей, ребята, живых детей бросали туда, прямо под гусеницы танкетки. Вы бы слышали тот крик... - Федя опустил глаза, - тогда в ту ночь я поклялся: «Такое же будет и с вами, подлецы! С немками и немчатами!» Я поклялся и...
- И что же? - спросил Грачев. - Ты хочешь сказать, что...
- Я хочу сказать, ребята... - Федя шумно вздохнул, сжал плечо Эрвина пальцами. - Вот что я хочу сказать, ребята. Я тогда погорячился. Нельзя вымещать свое зло на детях, командир. Надо что-то придумать, командир!
Наступило тягостное молчание. Все глядели теперь на Грачева, и мальчик Эрвин с хутора Ешенбрук глядел ему в лицо, обхватив обеими руками за плечи сестренку.
«...Так вот от чего зависит: жить ему или не жить?! - Костя приподнялся, все поплыло в глазах, огнем полыхнуло в животе, груди. Преодолев боль и слабость, он раздвинул тяжелую ткань палатки, глянул на сникшие фигурки детей. - Я бы выжил. Выкарабкался бы!.. - лихорадочно метались в гудящей голове мысли. - Какого черта они пришли, эти подлые немчата? Боже, как все глупо... О чем они все там размышляют? Кому остаться в живых, мне или им?»
Костя наклонился к выходу из палатки и вдруг встретился глазами с девочкой. И в безумном от страха и отчаяния детском взгляде прочел все, что кипело, бурлило, рыдало в нем: жить хочу, жить! Костя криво улыбнулся ей и откинулся на свое жесткое ложе. Нашарил рукой пистолет. Закрыл глаза и до боли в челюстях стиснул зубы, почувствовав, как ствол пистолета холодно и твердо вжался в висок.
...Вскоре группа выступила в поход. Завернутый труп Крапивина нес Федя Крохин. Решили похоронить его подальше от лагеря, чтобы не нашли немцы. Мальчик и девочка остались в овраге. Потрясенный всем увиденным, поняв, почему застрелился русский, ради чего, а вернее - кого, он это сделал, Эрвин поклялся, что до вечера не выйдет из оврага. И разведчики поверили ему: не обманет.
К вечеру группа Грачева была уже далеко от этих мест. В тот примерно час, когда они ставили палатку в гнилом болотистом лесу Патерсвальде, дедушка Руди жестоко порол своего внука: почему, гаденыш, сразу не сообщил про русских? Вжикали измочаленные о твердый зад мальчишки зеленые, из ивняка, розги, плакала Грет, вздрагивал, рвался из рук деда, но молчал Эрвин.
Местечко М. в двенадцати километрах от границы Германии
- На вына-ас знамени! Полк! Смир-нна-а!
Звонко и яростно оркестр заиграл марш «Прощание славянки», почему-то в полку особенно любили эту музыку и играли при любом торжественном случае. Полк замер. Печатая шаг, к длинному столу, накрытому красной тканью, шел знаменосец и его охрана, тяжелые складки боевого знамени проколыхали мимо группы генералов, среди которых возвышалась приметная фигура командующего Третьим Белорусским фронтом генерала армии Ивана Даниловича Черняховского. Сегодня многим танкистам, отличившимся в боях при подступе к Восточной Пруссии вручались ордена и медали.
Невдалеке от стола, на котором сверкали в раскрытых коробочках награды, застыл командир танка «Т-34» лейтенант Герман Рогов, рядом с ним вытянулись в стойке «смирно» члены его экипажа: водитель танка Валентин Прохоров, заряжающий Шурик Панкин и стрелок-радист Петро Еремеев. Все они только неделю назад вернулись в родную часть. Трудяги-врачи заштопали их, залатали рваные дыры у кого на плече, у кого в боку, подняли на ноги. В первый раз, что ли? Главное, что они опять все вместе, а это не очень-то просто - почти в одно время выписаться из госпиталя и вернуться в родной полк. Одно плохо: «безлошадные» пока.
Командующий армией выкрикивал слова, ветер сносил голос:
- ...Вы - герои, богатыри! Отлично повоевали, ребята, но самые жаркие сражения еще впереди. Они там вопят, что уж теперь-то ни один русский не перешагнет границу, но не для того мы цеплялись за каждый клочок земли в сорок первом году, не для того страдали, гибли, горели, умирали наши советские люди, чтобы мы остановились возле логова фашистского зверя! Он будет уничтожен в собственной берлоге. Уничтожен навсегда! Вперед, танкисты, смело - вперед!
Черняховский обнял командира полка, оркестр опять грянул «Славянку», а командующий вышел вперед и взял в руки коробочку с орденом.
- ...Награждается лейтенант Герман Рогов! - выкрикнул командир полка. - За форсирование реки...
Рогов быстро пошел к столу, поднес ладонь к шлему. Командующий фронтом подал ему коробочку, - в ней лежал орден Ленина, - пожал руку, весело сказал:
- Поздравляю, танкист. Воюй так же смело, как и воевал.
А командир полка тронул Рогова за рукав, шепнул:
- Скажи что-нибудь, лейтенант. Смелее!
- Да, мне хочется сказать. - Рогов поглядел на орден, лежащий в ладони, потом на своих товарищей, Шурика, Петра и Валентина. - Первый бой, в котором я участвовал, был в сентябре, в сорок первом, под Ленинградом. Подлюги-фашисты рвались в город, но весь город всколыхнулся, все кинулись на его защиту! Рабочие, женщины, школьники... вот и я... В общем, мы отстояли свой Ленинград. Рогов опять взглянул на орден. - И клянусь, я и мой экипаж - мы пройдем через всю Пруссию и первыми ворвемся в ее главный город - Кенигсберг. Клянусь!
- Урр-аа! - разнеслось над поляной. - Урр-аа!
- Вот только пока... - Рогов повернулся к командующему армией, - ...только танка пока у меня нет.
- Будет. - засмеялся Черняховский. - А если первым войдешь в Кенигсберг, сам вручу тебе «золотую звездочку». Успеха, Рогов. Учти: припомню при встрече!
Ордена получили Валюха, Петро и Шурик. Тут же, в строю, танкисты протыкали в гимнастерках дырочки и привинчивали награды. По окончании торжества в глубине леса, под густыми кронами которого расположился полк, был дан концерт джаз-оркестра Леонида Утесова. Знаменитый артист ездил в эти дни по воинским частям Третьего Белорусского фронта, выступал перед пехотинцами, летчиками, танкистами.
- Шагай вперед, комсомольское племя! - пел Утесов на эстраде из двух «студебеккеров», у которых были откинуты борта кузовов. - Шути и пой, чтоб улыбки цвели-и!
Рогов слушал песни, а сам думал об одном: «Машина нужна! И мы первыми ворвемся в Кенигсберг!»
«Центру - Пурга. Тяжело ранен радист. Передачи прекращаю, работаю только на прием. Группе осталось трое».
«Центр - Пурге. Пургину приказываю возглавить группу «Буря». Встреча группой на южной окраине Биеберсвальде вечером двадцать пятого сентября. Объединенной группе продолжать работу по освещению линии «Дейме» самым тщательным образом, с разделением участков на трехкилометровые зоны, с указанием отсеченных точек этих зон. При первой возможности получите продовольствие, боеприпасы. Желаем вам успехов».
«Центр - Буре. Двадцать пятого южной окраине Биеберсвальде вечером соединитесь группой «Пурга», которой переходит командование. Работа тех же участках. Люся доставлена Ленинград, встретилась матерью».
«Генерал-полковнику Рейнгардту. Требую от Вас, генерал, в период с двадцать пятого сентября по десятое октября выделить подвижные боевые группы, отдельные взводы, роты и батальоны для прочесывания лесов и болотистых местностей в сфере действия вверенных Вам армий. Необходим массированный удар по русским бандам, действующим на территории Пруссии. С нашей стороны в этих операциях будут участвовать крупные формирования ландвера, полевой жандармерии, войск СС и С А. Я надеюсь, генерал, что вы понимаете необходимость этих действий.
Эрих Кох, имперский комиссар обороны, гауляйтер».
Дожди! Накинув тяжелые, жестко шуршащие о траву и кустарники плащ-палатки на плечи, разведчики группы Грачева пробирались через залитый водой, пересеченный узенькими, но глубокими каналами Биеберсвальде на его южную окраину. Тяжко, мучительно кашлял Викентий Бубнис: ему было то жарко - и он расстегивал куртку, то спустя несколько минут охватывал озноб - и он кутался в плащ-палатку, стучал зубами, прятал стынущие ладони под мышками. Грачев с тревогой прислушивался к его захлебывающемуся кашлю. Градусника не было, но и без него можно было определить, что у Викентия жар. Может, воспаление легких? Но сколько надо еще ему прошагать километров, прежде чем группа сможет расположиться на отдых.
Условия работы ужесточились: базовый лагерь потерян, немцы, будто взбесились, рыщут по лесам и перелескам, устраивают засады на опушках, у развилок дорог, в оврагах и на хуторах. Три дня назад «продовольственная экспедиция» на один из фольварков едва не закончилась трагически. В поход за продуктами отправились Федя Крохин, Седой и Бубнис, который чувствовал себя тогда немного лучше. Едва стукнули в дверь, как из окон спящего, казалось, дома раздалась такая пальба, что разведчики чудом ушли живыми. Рисковали жизнью, а вся добыча - десяток грязных брюквин, которые Федя выдернул на огороде, пока Седой с Викентием отстреливались.
- Отдых, - сказал Грачев, сворачивая с тропинки под кроны трех плотно стоящих елей. - Викентий, отдай свой рюкзак Крохе. Ты совсем плох, однако... Как тебя прихватило, парень!
- Сам понесу, - прохрипел Бубнис. - Простыл. Пройдет.
- Это Пруссия или Венеция? - Володя сплюнул: - Каналы какие-то, ручьи. Ну и накупались! Бррр.
Бобров они тут разводили, - буркнул Бубнис. - И я здесь месяц эти каналы копал. А потом - в долине...
- Вот аспирин, выпей сразу две таблетки, - сказала Зоя.
- ...в долине Фришинг. Слышишь, Павел? - Викентий проглотил таблетки. - Километров пятнадцать на юго-запад отсюда. Там болота. Осушать их хотели. Не осушили. А посредине островок... Думаю, там можно базовый лагерь сделать.
- Встретимся с Пургиным - решим, как быть.
Зоя встрепенулась, поправила волосы и тут же погасила улыбку: как некстати!., а в душе у нее все пело, ликовало... И страшилась она чего-то, и боялась, а вдруг... «Нет-нет, ничего плохого не случится, и мы сегодня встретимся! Толя. Толечка... мы с тобой сегодня встретимся!» Бубнис опять закашлялся, и Зоя свела брови. Думает о своих личных, амурных делах... Нашла время! И все-таки какой сегодня счастливый день!
Володя намочил сухарь в воде, тронул Нину за плечо. Она сидела под елью, закрыв глаза, сонная, полуживая от усталости. Лицо бледное, с синевой под глазами, какое-то чужое, не Нинкино лицо. Девушка покачала головой: не трогай меня, вяло провела узкой ладошкой по щеке, откинула со лба сырую прядку. Чувствуя на себе встревоженный взгляд Володи, опять качнула головой: не смотри, не трогай меня, не трогай. Волков сел рядом, потянул ее к себе, обнял за плечи, и Нина склонила ему голову на грудь. Взбулькивала в узкой речушке мутная вода, порой какие-то шлепки доносились оттуда.
- Бобры плотину строят, - медленно проговорил Бубнис, - таскают глину и хлопают по ней хвостом, как лопатой, уминают...
Стремительно пролетел час отдыха. Грачев разбудил уснувших разведчиков. Преодолевая усталость, Нина достала из кармана круглое зеркальце и большую красную гребенку. Расчесала волосы, поглядела на себя в зеркальце, улыбнулась Седому: «Все в порядке, Вовка. Чуть подремала и опять в форме», протянула руку, и Володя помог ей встать.
В путь! Близился вечер, а идти на окраину Биеберсвальде, на встречу с Пургиным, еще километра четыре. Не рассчитали, что придется преодолевать столько ручьев и речушек... Вот еще одна. Мостик искать времени не было. Грачев воткнул палку, с которой не расставался, в дно - не глубоко - и вошел в воду. Холодновато! Федя Крохин пригнулся, Зоя вскарабкалась на его широченную спину, а Володя перенес на другую сторону Нину. Снова зачавкала под ногами раскисшая почва, лог поредел, и шли теперь с особой осторожностью. Впереди Грачев и Волков, у обоих в руках автоматы на спусковых крючках.
- Вот и окраина Биеберсвальде, острым мысом выступающая в обширное поле. Грачев поднял руку, и все остановились, чутко замерли. Показалось или нет? Вроде бы ветки кустов шевельнулись на противоположной стороне заросшей высокой травой поляны. Прошла минута, другая, ветки опять качнулись, и чья-то фигура метнулась к дереву... Пургин и его люди? Или немцы?
- Толя, ты? - нарушая напряженную тишину, вдруг выкрикнула Зоя. - Толя!
- Буря? - послышалось в ответ.
- Пурга? - отозвался Грачев. - Ребята, вы?!
Кусты на той стороне поляны всколыхнулись, и Грачев опустил автомат, вздохнул облегченно: он узнал угловатую фигуру майора Пургина, его характерную, словно против сильного ветра, выставляя правое плечо вперед, походку. Вскрикнув, Зоя бросилась через поляну. Остальные разведчики стояли под деревом рядом с Грачевым, глядели на группу майора Пургина. Двое?.. Володя переглянулся с Ниной, та закусила губу, опустила глаза.
А Зоя бежала к Пургину, узнавая и не узнавая его. Неужели этот постаревший, устало бредущий через поляну человек - ее Анатолий? Шрам на лбу, темные, будто высушенные губы, глубокие морщины у переносицы. И Пургин строго, неулыбчиво глядел на Зою... Комбинезон и куртка как на вешалке болтаются, заострившиеся, словно после долгой болезни, черты лица - Зойка? Глаза у нее были всегда черными-пречерными, как горячие уголья, а сейчас - будто подернуты пеплом...
Он подхватил ее, качнулся, вжался колючим лицом ей в шею, от Зойки пахло горьким дымом и хвоей... С щемящей сердечной болью Пургин прижал к себе девушку - как она похудела, как они все тут «дошли», в этой проклятой Пруссии! Зойка, родная, неужели это ты?!
Однако не время переживать! Пургин осторожно, но настойчиво отодвинул от себя Зою, поправил фуражку и быстро пошел через поляну, низенький, узкоплечий, похожий издали на мальчишку, разведчик шел за ним следом. Майор обнял шагнувшего из-под дерева Грачева, потом Володю, пожал руки остальным. Говорить он от волнения не мог, махнул рукой: за мной! И разведчики, вытянувшись цепочкой, пошли в глубину леса.
- Где остальные-то? - тихо спросил Грачев.
- Погибли. Вдвоем мы остались, я да Федорчук, - ответил Пургин. - Углубимся в лес, переночуем, в четыре часа уходим. Надо где-то оборудовать базовый лагерь. Предстоит большая работа на линии «Дейме».
...Заночевали в сыром, заросшем орешником овражке. Выставив охрану, плотно набились в палатку. Покашливая от застарелой простуды, Пургин рассказывал о том, как работали его ребята, как гибли.
Два месяца беспрерывных погонь, засад... Петю Иванюка очередью из пулемета, как швейной машиной, прошило, - тихо говорил он. - Мы с Федорчуком прорвались и Петьку унесли. Вечером вышли на связь, на последнюю. Посреди ночи умер наш Петька.
- Ах, Петя, Петя! Я с ним в одном госпитале была, - сказала Нина. Она вспомнила, как выздоравливающие девчата купались в теплом лесном озерке, как весело кричал, таращился на них Петя Иванюк: «Пескова-аа!..»- Такой веселый был парнишка... И он убит!
- Уйдем в болота на островок, о котором ты, Паша, говорил, и оборудуем там базовый лагерь, это во-первых. Отдохнем сутки-двое, это во-вторых, - проговорил Пургин. - С продуктами опять плохо... Где бы ими разжиться?.. Обязательно надо нам отыскать этот необитаемый островок... Ну, спать, ребята. Подъем и четыре.
- Боже, и этот: «Ходу»! - невесело засмеялась Нина. - Смена руководства, но ничего новенького!
«Командующему группы армий «Центр» Рейнгардту. Радиосообщение. Выполняя Ваш приказ, специальные отряды прочесывают леса в районе треугольника Голдап-Млава-Норденбург.
Командующий третьей танковой армией Раус».
«Командиру отряда «Адлер». Батальон, сформированный из солдат гарнизона, бойцов ландштурма, фельджандармерии, полиции и ветеранов войны под командованием майора Герхардта выехал на автомашинах для поиска русских бандитов в районе лесов Фронертсвальде (две роты с четырьмя бронетранспортерами) и Биеберсвальде - Прегесвальде (две роты с четырьмя бронетранспортерами и группой поисковых собак). Все население хуторов и поселков предупреждено о готовящейся операции, организовано круглосуточное наблюдение за близлежащими к населенным пунктам местностями.
Командующий гарнизоном Тапиау полковник Эркхардт».
«Эриху Коху, гауляйтеру. По сообщению штаба группы армий «Центр», выполняя ваше указание, сегодня в четыре часа утра начинается массированная операция «Охота» по розыску и уничтожению русских разведчиков на территории Восточной Пруссии, в осуществлении которой принимают участие несколько тысяч человек. Специальные поисковые отряды образованы в Тильзите, Гумбиннене и других городах и районных центрах провинции. Сам я с отрядом выезжаю в район юго-западнее Тапиау для поиска в районе обширной низменности Фришинг.
Штандартенфюрер Вальтер Кугель».
«Смерть русским бандитам! Безответственные большевистские элементы продолжают нарушать мир и покой доброго прусского жителя. Этому должен быть положен конец! Каждый житель Восточной Пруссии - будь бдителен! Враг подсматривает, подслушивает, враг таится возле твоего дома, возле кроватки твоего ребенка! Каждого подозрительного - на проверку! Задержи его, доставь в местное отделение гестапо или полицию. Помните, за поимку и смерть каждого русского - крупное вознаграждение. Пруссия, будь бдительна как никогда!»
Сообщение из газеты «Кенигсбергише Тагеблатт».
«Я - участник кампании на восточном фронте и отлично знаю, что такое «партизан», что такое «русский»! Русский неистов в достижении своей цели, лишь пуля может остановить его. Вот почему, когда опасность нависла над всей нашей провинцией, никто из нас не должен остаться в стороне. Двое моих сыновей, бойцов отряда СС, взяли в руки оружие, беру оружие и я. Проводником, плечом к плечу с юными бойцами Рейха, я иду в бой, не зная ни отдыха, ни сна, днем и ночью мы будем выслеживать подлых русских бандитов. Отцы! Призываю вас - ведите своих сыновей в бой!»
Из интервью с лесничим хозяйства Прегесвальде Альбертом Гекке, опубликованном в газете «Кенигсбергише Альгемайне цайтунг».
По темному еще лесу разведчики двинулись на юго-запад. Вскоре «бобровый» лес кончился. В предрассветных сумерках по другую сторону обширного поля, уставленного скирдами, виднелась синяя полоска Прегесвальде, который следовало преодолеть по пути к болотистой долине Фришинг. От скирды к скирде пошли к нему. Жесткая стерня колола щиколотки, раскисшая от дождей, податливо расплывалась под ногами земля. Пургин торопил: пока темно, надо добраться до леса. «Не отставать! Не отставать!»
Все шли быстро, разогрелись. Подняв воротник куртки, шагал за новым командиром группы «Буря» Грачев, обернулся: ходу, ходу! И сам прибавил скорость. Хорошим ходоком был Грачев, да и то сказать - с детства его кормили ноги. Жило многочисленное семейство Грачевых в сибирском селе на берегу Иртыша, и, как большинство селян, лето со своим отцом Степаном Петровичем и пятью братанами проводил на полях, отвоеванных у леса, а зиму - в тайге, на промысле зверя. Стреляли белку, охотились на «рыжух» - пушистых белогрудых сибирских лисичек, ставили капканчики на горностая и соболя, а но весне хаживали на медведя! В общем - от зари до зари, все на своих двоих... Ходу, ходу, братки!
Внезапно Пургин остановился, и маленький отряд тоже замер: прислушались, обостренным слухом улавливая отдаленные звуки автомобильных моторов, - неужели опять облава? И ускорив шаг, почти побежали. Лил дождь, шумел ветер в кронах деревьев, сырой, какой-то мутный рассвет растекался над лесом... «Быстрее, ребята, быстрее!» Грачев по привычке оглянулся - никто не отстает? - и вернулся к своим воспоминаниям.
Какая хорошая, дружная была у них семья! Жили «коммунией» в громадном, сложенном из кедровых бревен, доме. Сытно жили. Земля обильно родила хлеб, в тайге добывали разное зверье. Меткие были стрелки в семье Грачевых, шкурку не портили - белке в голову попадали... Да, хорошая была житуха! Много работали, много ходили по тайге, но и для отдыха находили время... Лес, поля, качели за околицей, «свиданки» с пышными, высокогрудыми девахами... Такая была семья! Братаны - все один к одному, все - старшие, уже отслужившие в Красной Армии, а весной тридцать девятого пришла пора идти в армию и ему, Пашке Грачеву, Петьке Кошелеву, соседу, да еще десятку его дружков-селян. И увез их из родного села по Иртышу дымный, глубоко осевший в воде пароходишко под названием «Бебель». Бежала за ним по берегу Пашкина невеста. Танюшка, цветастым платком махала, кричала что-то отчаянное и жалостливое, а с палубы парохода неслись крики: «Мы вернемся, ждите, милые!..» Удалой перебор гармошки, и сбивчивый хор мужских голосов, тянущий «Ты-ыы мо* ря-як, кра-асивый сам с-собою-ю...» Стоял он, Паша Грачев, в синей в белый горошек рубашке, махал Танюшке картузом, плыло все в глазах его, кричал в ответ: «Не беги так, упадешь, береги себя, Танюшка!» Пожениться-то не успели: решили - осенью, а ребенок уже был у Тани под сердцем... Грачев споткнулся и прислушался - гудят моторы!
...Сын родился, когда Павел уже служил в погранвойсках на западной границе. Научился ходить - когда война началась, заговорил, как писала Танюшка, - когда Павел Грачев гнал фашиста из-под Москвы. Скоро шесть лет стукнет мальцу. Грачев улыбнулся: в одном из писем сообщала Таня, что в лес, шкодник, норовит утопать, знать, тоже охотником будет. Просил в письмах Грачев: «Хоть карточку-«фотку» мальца пришли». Да нет на селе фотографа, лишь листок бумаги в клетку как-то прислала Таня в своем письме, а на нем ручонка Санькина с пальцами растопыренными - карандашом обвела...
Он распахнул ворот куртки, поддал носком ботинка расшелушенную дятлом еловую шишку и подумал с бесконечной, гнетущей тоской, что из всех мужиков большой семьи Грачевых лишь он один в живых остался... Один! Отец погиб под Смоленском, брат Степан - под Воронежем, Кирюха - на Курской дуге в танке сгорел, Алеха в Белоруссии сгинул, Никанор во время переправы через Дон потонул, а старший брат Василий совсем недавно убит снайпером в Литве... Взглянуть на карту - полегли Грачевы в тысяче километров друг от друга, а соедини одной линией места их последнего боя - и протянется та линия на запад, в ту сторону, откуда на их Родину пришел враг. Не линия - стрела, острием которой был он, Павел, последний из братьев Грачевых, шагающий в этот холодный осенний день уже по самой Германии...
...Командир отряда «Адлер» Вальтер Кугель тронул шофера за плечо. Стрекотнув двигателем, зеленый автомобиль БМВ затих. Навстречу по дороге ехали солдаты-велосипедисты, передовая разведывательная группа из Тапиауского отряда. Старший из них, капрал, доложил Кугелю, что в трех километрах южнее, в поле, обнаружены следы. Примерно, человек семь-восемь прошли из Биеберсвальде в Прегесвальде. Когда? С час-два назад. Дождь еще не размыл следы.
Кугель достал из планшетки карту, расстелил ее на сидении. Из других машин вылезли и подошли командир Тапиауского отряда майор Герхардт, Ганс Легниц и плотный, с обветренным лицом мужчина в кожаной куртке и тирольской шляпе с фазаньим пером, лесничий Альберт Гекке, великолепный знаток этих мест.
Все некоторое время вглядывались в карту. Итак, русские вышли вот отсюда, пересекли поле и дорогу. Куда же они направляются? Вот Прегесвальде, рассеченный грунтовыми дорогами через каждые пятьсот метров на кварталы. Шахматная доска с квадратами площадью в два с половиной километра. Да, шахматы... Только вместо доски лес, а вместо фигур – люди. Знать бы, где они? Кугель поднял глаза на лесничего, и тот, сразу поняв, что от него требуется, хрипловатым баском проговорил:
- Лес ухоженный, тщательно вычищенный... - Герке самодовольно кашлянул, он любил свою работу, любил этот лес и хотел обратить на это внимание командира отряда, но Кугель нахмурился, и лесничий торопливо продолжил: - укрыться в нем трудно. Ни густых зарослей, ни скрытых оврагов, не то что бурелом в соседних лесах, гм... Окружим лес, тут русским и конец! Кстати, господин штандартенфюрер, если выдастся время пообедать, то прошу ко мне в гости. Я предложу вам изумительную...
- Если они прорвутся через наши цепи, что тогда?
- Тогда они попадут в болота долины Фришинг! И в сухие-то осени она почти непроходима, а после таких ливней! Правда, посредине там есть островок, куда по весне хозяева окружных хуторов выгоняют молодняк: телок, бычков на откорм, а к началу дождей забирают их. В этом году из-за дождей еле-еле вывезли, даже несколько телок потеряли... Так вот, очень трудно туда пройти! Канавы, топкие ямы, к тому же под водой оказались ограждения - бетонные столбики с колючей проволокой...
- Могут ли знать русские про остров? - спросил Кугель. Лесничий Гекке поднял лохматые брови, усмехнулся: откуда им знать? - Верно. А если сунутся туда, так потонут как крысы. Майор! Прикажите отряду окружить лес. Легниц! Выставляй наших людей по центральной дороге. За дело, ребята! Думаю, мы сегодня будем пить вино за победу. В вашем доме. Гекке! Надеюсь, закусить найдется чем?
...Черный с желтыми подпалинами пес вымахнул из кустов и молча, стремительно полетел через поляну, нагоняя разведчиков. Постарался Ганс Легниц, добыл несколько «черных дьяволов». Громадные, мрачные эти овчарки отличались не только необычной злобностью и цепкостью, но и тем, что нагоняли человека молча, как бы подкрадываясь к нему. Миновав в несколько прыжков полянку, пес взметнулся на спину Волкова, замыкающего группу, и, зарычав, вцепился зубами в куртку, заплясал на задних лапах, потянул жертву за собой на землю. Володя качнулся и изо всех сил ударил пса в брюхо прикладом автомата.
- Ножом его! - крикнул, оборачиваясь на шум, Федя Крохин, и сам, вскинув автомат, опустился на колено: еще один «черный дьявол», оскалившись, мчал через поляну. Володя изловчился и, выдернув нож из тугих ножен, полоснул. Пес свалился в траву, визжа, пополз прочь... Да-да-аах! - прогремел рядом автомат Феди Крохина, и второй «черный дьявол», взметнувшись свечой, упал на спину... Оба разведчика, оглядываясь, побежали. Несколько фигур мелькнули за деревьями на той стороне поляки, и Федя еще раз стебанул туда короткой очередью...
Охота за советскими разведчиками по всей Восточной Пруссии началась! Воинские подразделения, полиция, жандармерия, «ягд-команды», отряды, подготовленные для борьбы с русскими в лесах, и отряды, сформированные в городах, поселках и местечках из ветеранов первой мировой войны, «друзей природы», «Общества имперской охрани могил героев», «Любителей германской старины», двинулись в леса. Вооруженные хозяева хуторов затаились на опушках, на окраинах опустевших после уборки полей, залегли на вершинах копен соломы с охотничьими штуцерами и трофейными французскими винтовками. Взводы, роты и даже батальоны были отозваны с фронта в тыл для осуществления этой операции. С врагами Рейха на территории провинции надо покончить раз и навсегда!
Охота началась, большая охота. Сведения о том, как разворачиваются события, поступали в Кенигсберг, в ведомство генерала полиции и войск СС Отто Неллвига. Звонили телефоны, радисты принимали первые радиограммы: «Штурм-отряд Тильзитского укрепрайона завязал бой с русскими разведчиками в лесу недалеко от местечка Гершунен». Сообщалось, что туда выехал сам гауляйтер Кох. Группы русских обнаружены в двадцати километрах северо-восточнее Лабнау, в лесу под Даркеменом, двое русских разведчиков убиты возле Голдапа... К сожалению, не удалось пока захватить ни одного живого большевика. Но все еще впереди, скоро поступят и более впечатляющие сведения!
Светало. Чуть выставив правое плечо вперед, Пургин быстро шел во главе маленького отряда. Когда он оборачивался взглянуть, не отстал ли кто, Зоя, ловя его взгляд, улыбалась: все в порядке, командир, мы тут кое-чему научились, и эта погоня - не первая, выдержим! Но командир будто и не замечал этих ее преувеличенно бодрых взглядов, хмурился, на душе у Пургина становилось все тревожнее: лес оживал, наполнялся все новыми и новыми звуками. Рыкали двигатели грузовиков, приглушенные шумом ветра и расстоянием, раздавались слова команд... А девчата устали - еле бредут. Отдых! Пять минут. Они уже миновали с десяток узеньких дорог-просек, но чутье, обостренное опасностью, подсказывало - где-то рядом их поджидают враги. Остановились, торопливо закурили. Бубнис прислонился спиной к стволу сосны, лицо его пылало... Подозвал Грачева и, облизывая сухие губы, проговорил:
- Паша, плохо мне... Слушай. К острову надо идти от большого дуба на берегу... От него к побитому молнией дереву. От дерева опять к большому дубу. - Павел протянул руку: давай, понесу рюкзак, но Викентий мотнул головой и напряженно прислушался: - Собаки!
- Кончай перекур, - приказал Пургин. - Седой, не отходи от Нины. Зоя, держись за мной след в след. Федя, прикрой с тыла. За мной!
Бубнис качнулся, Грачев поддержал его за плечо:
- Держись, Медведь!
- Медведь? - пробормотал Викентий. - Да, держусь...
Спина Грачева темно-зеленым пятном колыхалась перед ним. «Главное, не потерять ее из вида», - подумал разведчик. Он уже механически шел, бежал, падал и поднимался: «Держись, Медведь... Вперед, Медведь»! Порой все исчезало из глаз: лес, редкие кустики, ели, и Бубнис видел мрачного, бородатого старика, своего деда, прозванного за тяжелую, медлительную походку, силу и диковатую нелюдимость Саулюсом - «медведем». «Держись, Медведь... Вперед, Медведь», - это не Грачев сказал, нет, это дедушка так говорил, когда еще мальчонкой Кешка уставал в дальних лесных походах и дед поторапливал, подгонял его...
Бубнис поднял лицо, подставляя его холодному ветерку, голова кружилась, к горлу подступала тошнота... Что с ним? Вряд ли он выдержит эту безумную гонку... Только бы фрицам в руки живьем не попасть, продержаться бы до вечера, до островка среди болот, куда он должен вывести группу! Как-то они провели там с дедом почти месяц, канавы осушительные рыли, но это было позже, когда уже стали ходить на заработки в Пруссию, а до того он жил с дедом на хуторе Медвежьем, в Западной Литве, километрах в трех от пыльного и скучного приграничного городка Вирбалиса... Бревенчатый, под тростниковой крышей дом, черные потолки, тяжелые, отполированные до блеска чьими-то задами скамьи... Небольшое, отвоеванное у леса поле... Дед Саулюс тянет плуг, - лошади у них не было, - а Викентий цепко держит ручки. «Вперед, медведь! - подгоняет сам себя дед и, тяжело бредет по серой, глинистой земле, оборачивается к нему, Викентию: «Держись, Медвежонок!»
Держусь, - пробормотал Викентий. - Спасибо тебе, дед, за все спасибо...
...Где-то в дешевых кафешках пела глупые песенки взбалмошная, беспутная мама, мотался по всей Литве коммивояжер немецкой фирмы «Зингер» отец Викентия... Где они? Что с ними?.. Бубнис пожал плечами: он вырос под низким, черным потолком хутора Медвежьего, дед был для него и отцом и матерью. В молодости немало побродил он по свету, многое знал и тому, что знал, обучал своего внука. А как он понимал лес! Время от времени дед Саулюс на два-три дня уходил в чащу и возвращался с бочонком меда диких пчел. Странно, пчелы не кусали его. И где он их находил? Как отнимал мед? «Медведь, - говорили про него соседи. - И жена его, твоя бабка, Викентий, Медведица. Живет она в самой глубине леса, вот он и наведывается к ней...» А по вечерам дед собирал детей из соседних хуторов и медленно читал поэму Кристионаса Донелайтиса «Времена года»: «...Солнце, все выше вздымаясь, уснувший мир пробуждает. Рушит, ломает со смехом все то, что зима сотворила...» Пахло керосином, потрескивал фитиль, заливался сверчок, огромная черная тень металась по стенам.
«Главное, дети, верить в будущее, - говорил дед, закрывая книгу. А лучшая жизнь придет к нам не оттуда... - он взмахивал рукой в сторону недалекой Пруссии, - а...» И запевал старинную литовскую песню: «Светит солнышко с востока, светит, светит в лица нам!» Светило солнышко, но жизнь не улучшалась, они еле-еле сводили концы с концами, и Викентий уже в двенадцать лет, едва кончались занятия в школе, отправлялся вместе с дедом Саулюсом на летние заработки в Восточную Пруссию...
Но что это за шум? Лан собак, голоса? Бубнис внезапно налетел на остановившегося Грачева, разведчики столпились под сосной. Нет, это Викентию не показалось - по всему лесу разносится разноголосый лай. Теперь их не спускали с поводков, слышались гулкие крики людей, какой-то стук, рыканье двигателей... И спина Грачева опять закачалась, то удаляясь, то словно наплывая... Дед только с виду казался страшным. Каким он был добрым, дед! Вдвоем ходили они на мелкую, быструю речушку Руду, дед отворачивал тяжеленные плиты-камни, под которыми таились юркие гольцы, и он, Викентий, ловко колол их вилкой. Дед водил его в лес и показывал грибные и ягодные, «нужные», как он говорил, места. А на лесном ручейке увидели они однажды удивительную золотисто-синюю птицу, которая ныряла в воду. «Не нужная для нас вроде бы птаха, смущенно сказал ему тогда дед, - но какая красивая»! Это был зимородок. Дед помог ему понять, что и красота нужна человеку не меньше, чем картошка, грибы и ягоды... Наверно, потому-то и вел его километров двенадцать к тому ручейку.
...Ах, дед, дед! Он пропал незадолго перед войной. Ушел в лес и не вернулся. Спустя с полгода кто-то из соседей сказал, будто видел деда Саулюса в лесу, только он совсем стал медведем, весь шерстью оброс... «Дедушка-а!» - звал он, уходя в лес, уже взрослый, семнадцатилетннй парень. «А-ааа-аа...» - разносилось эхо по глухим зарослям. Той же осенью приезжий охотник из Вильнюса убил километрах в пятнадцати от их хутора медведя. «Беги, твоего деда подстрелили! - закричал в окно дома сосед Юозас. - Везут! На телеге!»...
- Вот и я стану медведем. Настоящим, - сказал Бубнис. - Я - медведь!
- Уходим правее! - крикнул Пургин, - не отставать!
- Я - медведь, - повторил Бубнис. - И охотятся на меня...
Грачев придержал его за локоть, и Викентий с трудом сосредоточился, начиная понимать происходящее. Он осмотрелся, поправил автомат. Впереди лес становился реже, светлел - очередная, более широкая просека, что ли?.. Пургин и Грачев от дерева к дереву пошли к ней. Преодолевая головокружение и слабость, Бубнис двинулся следом за Ниной, рядом шел разведчик из группы Пургина - Миша Федорчук, мелькнуло серое от усталости лицо Зои, позади - Седой в разодранном собакой комбинезоне, Федя Крохин.
Пургин приподнял ветку густого орешника и попятился. На узкой, разбитой глубокими колеями дороге-просеке стоял мотоцикл с прицепом, в котором был установлен пулемет. Один из мотоциклистов осматривал заднее колесо, второй, в длинном, глянцево блестящем прорезиненном плаще, склонился над пулеметом. Командир поглядел вправо. По раскисшей дороге месили сапогами грязь несколько солдат с заткнутыми за ремни полами шинелей, впереди бодро вышагивал мужчина в странном наряде: короткополая шляпенка с пером, кожаная куртка, короткие брюки, пестрые гольфы. А по ту сторону дороги, под елью, толпились молодые парни в черных эсэсовских касках и комбинезонах. Один из них - старший, наверное, - что-то объяснял, взмахивая рукой. И Пургин понял этот жест: «Расходитесь вдоль просеки, затаитесь и ждите!»
Вовремя разведчики вышли к дороге! На несколько минут позже и угодили бы в засаду... Пургин осторожно опустил ветку, вернулся к группе.
- Идем на прорыв, ребята. Гранаты и огневой кулак в шесть автоматов - приличная сила! Федя и Седой, прикрывайте девчонок. Ну, все готовы? За мной, товарищи!
Гранаты взметнулись в воздух, одна упала в лужу возле мотоцикла. Пулеметчик отшатнулся, мотоциклист упал. Грохнули взрывы, ударили очереди автоматов, послышались крики и чей-то стон.
В развевающихся плащ-накидках разведчики выбежали на дорогу. Валялся перевернутый вверх колесами мотоцикл, бился в серой жиже колеи пулеметчик, солдаты отбегали, оборачивались, вскидывали винтовки... Р-рр-раа-ахх! Р-раа-ахх! - гремели выстрелы. На опустевшей дороге столбом застыл мужчина в шляпе, вытаращив глаза, он судорожно рвал из-за плеча карабин. Володя пробежал мимо него, поскользнулся и упал в заполненную коричневой водой канаву. Федя метнулся к нему, протянул руку, рванул Володю за воротник, и тот выбрался из воды, оглянулся: мужчина в шляпенке целился в него из карабина и выстрелил, мелькали серые фигуры солдат, а вдали, на перекрестке дорог-просек, показалась грохочущая глыба бронетранспортера и донесся мощный рокот двигателя. Володя бросился за ствол дерева, продрался через колючие заросли боярышника и устремился следом за мелькающими между деревьями разведчиками с неприятным чувством самого последнего в группе... Стоп! А Нинка где?! Как же он потерял ее из виду? Ага, вот же она! Догнал, побежал рядом. Федя подождал их, дал несколько коротких очередей в сторону просеки, хрипло выдохнул:
- Вот гонят, собаки! Ух, р-рвануть бы их!
Все сюда! - позвал Пургин. - Ко мне.
Тяжело, запаренно дыша, расстегиваясь, оттягивая воротники свитеров, поправляя снаряжение, разведчики столпились возле командира. Пургин снял фуражку, от волос шел пар, оглядел своих бойцов. Зоя по-прежнему улыбается: все в порядке, командир! И сердце майора сжалось от жалости - выглядела девушка скверно, даже от этой сумасшедшей гонки с препятствиями не порозовела... Нина, присев, зашнуровывала ботинок, шумно дышал Володя, очень утомленными выглядели Федя и Грачев. Только Миша Федорчук, разведчик из группы Пургина, щуплый, ушастый паренек, будто и не бежал вовсе, дышал нормально, даже не вспотел. «Малыш», как звали его в группе, был всегда в норме. Редкой приспособляемости к любым условиям человек! Ни пить не попросит, ни есть, без сна может, кажется, сутками обходиться... А Бубнис совсем плох. Лицо красное, взгляд какой-то странный, отсутствующий.
Прислушались. Передохнули. Сориентировались в обстановке. Звуки моторов доносились и справа, и слева, машины катили вдоль квартала. А позади, со стороны дороги, слышались одиночные выстрелы и автоматные очереди, будто кто-то быстро-быстро колотил палкой по сухому дереву, и крики: «Улю-лю... улю-лю-у!» Гулкое эхо расплывалось по лесу. «Как облава на зверей, - подумал Володя, - а этот-то, шляпа с перышком, - взаправдашний охотник. Развлекается!» Володя с неожиданной яростью возненавидел не просто всех фашистов, преследовавших их уже не одну неделю, а именно вот этого человека в нелепом наряде. Ишь, любитель охоты на людей! «Ну, погоди, - зло подумал он, - сочтемся!»
- Слушайте меня, ребята, - сказал Пургин. - Во-первых... Они хотят перехватить нас в следующем квартале, а мы перехитрим их! Свернем сейчас влево, будем прорываться по боковой просеке, где нас не ждут... Во-вторых: если кто отстанет, выходите на юг, через болота - на островок. Бубнис!
- От большого дуба - прямо... На сгоревшее дерево. От него, опять на большой дуб, - вяло проговорил Викентий. - Канавы тут, топи... А встретите медведя, то...
- О чем ты?! Какого еще медведя? Прорываться будем опять плотной группой, - приказал Пургин. - Девчонки, не отставать. За мной, ребята!
Двинулись быстрым шагом. Квартал быстро кончился, и группа выскочила на просеку, по которой, согнувшись, пряча лица от встречного, секущего дождем ветра, торопливо шли их преследователи. Дождь, ветер, грязь под ногами - это все против врагов, проклинающих мерзостный день, лес, раскисшую, в ямах с водой, дорогу...
И опять грохот автоматов разнесся по лесу, заглушил все остальные звуки, кто-то из солдат, роняя винтовку, упал лицом в грязь... Бегом. Скорее на ту сторону!
А, вот и «доброволец», выбрасывая ноги в большущих ботинках на толстой подошве, несется по дороге, выставив вперед карабин. Кожаная затертая куртка распахнута, из-под шляпенки выпирает бурое, оскаленное лицо. Следом бежали двое парней в комбинезонах, и лица всех троих показались Володе очень похожими. Отец и сыновья, что ли? Хотя, какая разница!
Охотник выстрелил, и Нина вдруг вскрикнула и упала на колени. Ранена? Ух ты, гад! Володя дал короткую очередь из автомата и, кажется, попал в «охотника», тот шумно повалился в канаву, а Володя подбежал к девушке, схватил ее за плечи:
- Что с тобой? Споткнулась? Ранена? Поднимайся!
- Нет-нет! - закричала Нина, голос у нее был испуганный и радостный. - Только царапнуло! - Она прижала ладонь к левой груди, вскочила на ноги. - Ну что уставился? - Глянула на испачканные кровью пальцы. - Бежим, Вовка, потом перевяжусь!
- Уходи! Догоню!
Володя подтолкнул Инну, оглянулся: «охотник», целый и, похоже, невредимый, только весь испачканный грязью и мокрый с головы до ног, сбегал с небольшой придорожной насыпи в лес, а парни следовали за ним. Ну, гад живучий! Володя поднял автомат, выделил бурое лицо под шляпой и мягко, плавненько, чтобы не дернуть спуск, чтобы уж наверняка, нажал на курок. Длинная очередь прошила лес. Теперь-то, кажется, не промазал... Сидел бы ты дома, «папаша»!
Еще одна просека... Нет ли и тут солдат? Не успели еще блокировать, не успели! Схватив Нину за руку, Володя потянул ее за собой, но она вдруг качнулась, пошла как-то боком и села на сырой мох. Володя опустился возле пес на колени. Девушка прерывисто дышала, комбинезон с левой стороны набухал кровью. Она прижала к груди ладонь - кровь стала сочиться и через пальцы. Володя достал из кармана индивидуальный пакет, разорвал его, расстегнул девушке комбинезон и подсунул под сырую ткань к горячему телу марлевую подушечку. Где же ребята? Крики и выстрелы позади, гнетущая, полная опасности тишина впереди... Далеко ли ушла группа, как теперь ее разыскивать? Володя потянул Нину за руку, идем! Девушка медленно поднялась.
...А разведчики Пургина между тем миновали еще несколько кварталов. Кажется, преследователи запутались. Не знал командир, что вся южная окраина леса, к которой они приближались, уже оцеплена войсками, и что впереди еще будет обширная просека со штабелями дров, за которыми поджидают их солдаты Кугеля. Самое трудное и опасное было еще впереди. Но пока то перебежками, то быстрым шагом группа уходила в сторону болотистой низменности Фришинг.
Тот же день, район местечка Н. в десяти километрах от реки Шешупе. Расположение танкового полка.
- …А теперь перед вами, танкисты, выступит руководитель делегации, потомственный питерский рабочий товарищ Попов. Пожалуйста, Василий Федорович!
Полковник отошел в сторону, а к краю кузова грузовика, своеобразной трибуны, шагнул высокий, сутулый мужчина в кожаном пальто и кепке. Делегация Путиловского завода приехала из Ленинграда на фронт для передачи полку двадцати новеньких танков. Поблескивая броней, машины стояли позади грузовика, и танкисты то и дело бросали на них завистливые взгляды: кому-то они достанутся? «Теперь и нам, наконец, машину дадут! - с надеждой думал Герман Рогов. - Дадут машину, ведь сам Черняховский обещал!»
Попов сдернул с головы кепку и окинул взглядом притихших танкистов.
- Дорогие вы мои, милые! - сказал он и провел пальцами по желтоватым усам. - Эти машины сделали для вас питерские рабочие! - Он кивнул головой в сторону танков. - Их собирали мы, старая гвардия, женщины и пацаны-«фезеушннки». Поглядите - на борту каждого из танков написано: «Ленинградец»... И наш наказ вам, ребята, - раздавить гусеницами этих машин фашистскую гадину! Дойдите на этих танках до Кенигсберга,а потом - и до Берлина! Слышите? Чтобы навсегда, ребятки, было разгромлено змеиное гнездо! Ну, в добрый боевой путь!
- Лейтенант Рогов, как ленинградец, принимай танк номер один! - приказал командир полка. - Родина ждет от тебя подвигов, лейтенант.
- Есть принять машину, товарищ полковник. Доверие оправдаю.
Рогов подошел к путиловцу, они обнялись. «Лейтенант Федоров, принимай танк номер два. Старшина Петров, принимай танк номер три...» - звучал за спиной Рогова голос командира, а он весело глядел на новенькую, еще пахнущую краской, могучую машину, призывно задравшую длинный ствол-хобот орудия. Вот это «конь»!
- А ты, значит, из Ленинграда, парень? - спросил путиловец. - С какой же улицы? С Гребецкой? Да мы почти соседи. Рогов радостно кивнул и похлопал танк по крутому, чуть шершавому боку: да, повезло им! Валька уже сидел в башне, вот и Шурик нырнул внутрь танка. Ах, какая машина! Попов тем временем порылся за пазухой и вынул небольшой тугой мешочек. - Тут горстка земли, друг... с Пискаревского кладбища. Возьми ее, пускай она при тебе будет всегда. Про Пискаревское-то кладбище слышал?
- Мама там моя.
Герман взял в руки теплый мешочек, поглядел в глаза путиловцу, прижал землю к губам и положил в нагрудный карман комбинезона.
- Ты мне пиши, хорошо? Мои-то трое сыновей... - Попов отвернулся, провел ладонью по глазам, - мои-то все сгинули на фронте... Вот адрес, сынок, пиши, а?
- Напишу, отец.
Герман обнял путиловца, вспрыгнул на машину. Взревел двигатель. Синее облако отработанных газов повисло над обширной лесной поляной.
- Рогов, веди взвод на базу, - услышал он в шлемофоне голос нового командира роты старшего лейтенанта Федора Соколова. - Получайте полный комплект боеприпасов, топливо - под завязку. Действуй, гвардеец.
- Значит, в бой? - отозвался Рогов. Поднял руку вверх: «Взвод, внимание!» Резко опустил ее вниз и вперед: «Все за мной». Машина рванула, из-под гусениц подстели комья земли и травы. -Валюха, вперед. Порядок в танковых войсках!
Взревев, машина пронеслась мимо группы офицеров полка, пожилого путиловца, оркестра, игравшего любимый марш «Прощание славянки». «Мама, - подумал Рогов, - мама...».
В этот день в жизни танкового полка произошло еще одно мало приметное для всех, но имеющее особое значение для командира второго танкового взвода лейтенанта Германа Рогова событие: в полк прибыли два новых санитара - худенькая молодая женщина, старшина Елена Кострова и высокий усатый сержант Василий Петрович Громобоев.
Полдень. Прегесвальде.
Неужели отстали от своих? Где же группа? Нина прислонилась к дереву, Володя тронул ее за плечо: «Как ты?» Девушка слабо улыбнулась: «Ничего, просто устала». Володя поежился, окинул взглядом низкое, лохматое небо, нависшее над кронами деревьев. Какая же прорва в нем воды! Неделями льет... Достал из кармана компас, определил, где юг, тронул Нину за руку: идем!
Голоса немцев приближались. «Цепью по кварталу топают, словно сеть закинули, чтобы нас выловить, - со злобой и ненавистью к «ловцам» подумал разведчик и погрозил кулаком в сторону пока невидимых людей. - А мы все равно уйдем!» Однако голоса многочисленных преследователей приближались, теперь слух улавливал и собачий лай. Загонят! Володя и Нина побежали.
Лесное болотце преградило им путь. Волков оглянулся, схватил девушку за руку и потянул в воду. Вздымая каскады брызг, двинулись вброд. Вскоре болото сузилось и перешло в заросшую осокой канаву. Воды в ней вначале было чуть выше колена, потом по пояс. Быстрее, быстрее! Собачий лай все громче, все ближе...
Вплотную к канаве подступали густые заросли орешника. Место скрытное, и Володя подумал, что, наверное, они тут смогут затаиться, пропустить через себя облаву. Они прошли еще метров сорок и увидели широкую бетонную трубу, словно обклеенную снаружи зеленым губчатым мохом. Володя присел, заглянул в ее темное широкое жерло, прислушался: голоса и шум облавы совсем близко, где-то рядом, размышлять долго было некогда, снял со спины рюкзак, стянул заплечный мешок с Нины и подтолкнул ее: лезь, да быстрее же!
Нина наклонилась, - вода поднялась выше пояса, - ойкнула и, хватаясь за осклизлые скаты, побрела в гулкое жерло. Посредине трубы торчали из воды полусгнившие сваи, и Володя уложил между ними рюкзаки и автоматы, окликнул шепотом девушку: «Дальше не ходи. Замри. Идут!»
Солдат в длиннополой серой шинели с винтовкой в руках прошел вдоль болотца и ручья, потом еще один. Сипло дыша, протащила за собой толстого, одетого в высокие охотничьи сапоги проводника коротколапая собака. «Пст-пст» - поощрял ее к поиску проводник и толкал в воду, но собака не слушалась, тянула на сушу, и вскоре они замаячили уже с другой стороны болотца. Пронесло! И тут же Володя почувствовал, какая ледяная вода в этой черной гулкой трубе... Все его тело сотрясалось от дрожи, зубы стучали, даже кожа на голове, кажется, съежилась. Но оглянувшись, вновь забыл и о воде, и о холоде, увидев «охотника» и двух так похожих на него парней.
Солдаты шли выше ручья, лица у них были усталыми, скучными, один из них что-то сердито говорил «охотнику», а тот, глядя себе под ноги, энергично топал вдоль самой воды. Вот присел, поднял ком грязи, понюхал. Солдаты засмеялись, и Володя, несмотря на всю трагичность ситуации, невольно усмехнулся. Немец зло прикрикнул на парней и, встав на четвереньки, отведя от лица ветки и осоку, попытался заглянуть в трубу.
- Ныряй, - выдохнул Володя. - Нина!
Немец выстрелил из карабина, пуля вжикнула по бетону, и гул прокатился по трубе. Володя сколько мог не поднимался из воды, а когда вынырнул, никого возле трубы уже не было. Послышались чавкающие, удаляющиеся шаги, и все стихло. Ушли? Или притаились? О-оо, какой холод!
- Вова, з-замерзаю... - едва шевельнула фиолетовыми губами Нина. - Ум-мру от х-холода.
- П-потерпи еще немножко... Неужели обошлось?
Володя напряг слух: в лесу все стихло. В чем дело? Он взвалил на себя рюкзаки, автоматы и побрел из трубы. За ним, спотыкаясь, держась за его руку, медленно шла Нина. Выглянули. Все так же лил дождь, пузырилась вода в канаве... Тишина. Никого не видно и не слышно.
- Миттагессен, Нинка! Святое для немца время! - вдруг догадался Володя и хрипло засмеялся. - Быстренько. Пока они лопают, мы рванем к долине.
- Обсушиться бы, Вовка... Я вся как ледышка.
- Обсушимся! Как рана?
- Ноет слегка... И холодно - сил нет!
- Миттагессен, - повторил Седой и почувствовал сам, как хочется есть. Но надо терпеть, ведь в их распоряжении всего-навсего один час!
А группа «Буря» тем временем приближалась к центральной просеке. Прислушиваясь к неожиданной тишине, - лишь шум ветра да шорох дождя в листве, - Пургин тоже понял, что наступил полдень, час обеда, и принял решение воспользоваться этим так неожиданно дарованным им временем, напрячь все силы и, совершив бросок, уйти к болотам долины Фришинг. Вот только Седой и Нина... Что с ними? Их схватили? Ранены? Убиты? Командир потер щеку, рассеченную шрамом: когда он волновался, шрам начинало ломить... «Прорвутся. Ребята опытные, выйдут на остров, - с надеждой подумал он. - А пока тишина - скорее вперед!»
...Если бы взглянуть в этот момент с высоты, то можно было бы увидеть, как небольшая группка разведчиков: Пургин впереди, за ним Грачев и Зоя, спотыкающийся, бредущий, как во сне, Бубнис, Миша Федорчук и Федя Крохин - быстро приближалась к широкой, прямой, вытянувшейся с запада на восток центральной просеке, уставленной штабелями распиленных на метровые плахи и приготовленных к вывозке дров. С обратной их стороны сидели на дровах, обедали бойцы отряда майора Герхардта. Сам майор тоже пристроился на мне, а его ординарец вытаскивал из ранца алюминиевую коробку-термос, расстилал на сложенных рядком поленьях скатерку, раскладывал вилку, ложку, нож. Привалившись к поленнице, майор попивал маленькими глоточками из фляжки и мрачно глядел на своих солдат, пытающихся разжечь костер. Настроение у него было пресквернейшее. Натер ногу, устал, как бездомный пес, а результата от облавы пока никакого. Эх, домой бы сейчас!
Обедали на перекрестках просек мотоциклисты, жевали жесткий хлеб с искусственным медом в железных утробах бронетранспортеров бойцы отряда «Адлер». Устроившись на полянке под елью, утолял голод Альберт Гекке, лесничий Прегесвальде. Надвинув шляпу на шишковатый лоб, папаша Гекке рвал отварную косулятину крепкими зубами и говорил сыновьям, - а эти крепкие, похожие на него молодые солдаты, Вилли и Эрнст, действительно были его сыновьями, - что еще немного - и русские повалятся на траву, как загнанные олени.
Вилли и Эрнст тоже работали челюстями, у обоих за воротники заткнуты салфетки, входящие в экипировку войск СС. Умяв большущий кусок мяса, Вилли проворчал: «Сволочи, сколько из-за них по лесу таскаемся! Постреляем их... стащим на поляну и... Эрнст, подай масло! И сфотографируемся...» А по одной из просек ехал на мотоцикле взбешенный Вальтер Кугель. Он только что побывал в отряде на окраине долины Фришинг и остался недоволен. Цепочка жиденькая, ненадежная. Приказано же: по солдату через каждые десять метров! А солдаты, скоты этакие, выискивают сухие островки и собираются толпами, жгут костры, сушатся, дымят сигаретами. Решето, а не заслон!
Мотоцикл застревал в разбитых колеях, и приходилось толкать его, увязая в грязи по колено, тащить на себе, но не это бесило Кугеля, а тишина, опустившаяся над лесным массивом ровно в двенадцать дня. Миттагессен! Как он забыл предупредить всех командиров: никаких перерывов в погоне, никаких обедов, все потом, все потом! Сейчас штандартенфюрер был готов разорвать в клочья и майора Герхардта, и своего заместителя Ганса Легница... А, проклятие, мотоцикл опять забуксовал! Кугель тяжело вылез на раскисшую дорогу, выжимая полный газ, уперся в руль. Столбы жидкой грязи и воды летели из-под заднего колеса. Проклятие, проклятие!
- Нина, согрелась?
- Немного... Вот кровь по боку т-течет...
- Иди сюда.
- Володя потянул ее за руку в густой ельник, сбросил рюкзак. Нина опустилась на землю, стянула с себя куртку. Движения ее были вялыми, колотил озноб, а лицо кривилось от боли.
- Вовка, помоги. Сил нет.
- Вот, держи. Сухая рубаха. Снимай комбинезон, свитер... Вот так.
Зябко обхватив себя руками за плечи, Нина пыталась унять дрожь, о Володя рылся и рюкзаке, отыскивая индивидуальный пакет. Ну вот, нашел. Он отвел ее левую руку в сторону, девушка скосила глаза: пуля прошла вдоль тела, под основанием налитой, с розовым соском, груди.
- Ну что же ты? - прошептала она побелевшими губами.
- Да-да, я сейчас... Пустяковая ранка, правда, крови много вытекло... - Володя ободряюще улыбнулся ей, перебинтовал рану и помог натянуть сухую рубаху. - До свадьбы заживет! - пошутил он. Помедлил немного и добавил: - До нашей, Нинка, свадьбы.
Она кивнула, достала из рюкзака какие-то вещички. Володя отвернулся, начал выжимать ее куртку, комбинезон, свитер. Порядок. Теперь надо уходить, пока фрицы не закончили свой обед.
- Стой! Что там такое? - Пургин поднял руку, вгляделся сквозь сетку опять зачастившего дождя. Какой-то шум, выкрики. Дымок. Солдатские каски за штабелями дров. - Гранаты к бою!.. За мной, ребята!
А за поленницами буйствовал Кугель. Расшвыривал ногами костер, поддал ведро с варевом, и на зашипевшие уголья вывалились куски мяса и картошка: «Свиньи! Нашли время жрать!» Возле костра с салфеткой в одной руке и вилкой, на которой была нанизана половинка помидора, быстро ходил майор Герхардт и выкрикивал:
- Штандартенфюрер, что вы делаете? Остановитесь!
- Кто вам дал р-разрешение, кто? - рычал Кугель и топтал мясо, картошку, дымящиеся головешки. - Это облава или пикник, черт возьми?! Отвечайте!
- Но по уставу гарнизонной службы!.. - выкрикивал майор... - С двенадцати и до часу... обед, господин штандартенфюрер!
- Я тебе покажу, устав гарнизонной...
Кугель потянул из кобуры пистолет. Побледнев, майор бросил салфетку, попятился. И в этот миг один за другим раскатились взрывы гранат и кучно, почти одновременно ударили автоматные очереди. Что это?! Штандартенфюрер с недоумением оглянулся и вдруг увидел, как через штабель дров прямо в их сторону летит какой-то темный предмет. Граната! Герхардт рванул его за рукав, оба упали на землю, и совсем рядом раздался оглушительный взрыв. Кугель сел, отряхнулся, ощупал себя руками: цел! Чуть-чуть бы и... Охваченные паникой солдаты метались вдоль поленницы, хватали винтовки, а среди них мелькали люди в плащ-палатках... Да что же это такое? Русские?!
- Солдаты! К бою! - закричал Кугель и начал подниматься: - Скоты! Сволочи трусливые, да хватайте же русских... В погоню!
В следующее мгновение от страшного удара в лицо он качнулся, и все поплыло в его глазах... Это Федя Крохин налетел на штандартенфюрера и ударил его прикладом автомата. Увидев, что пытается подняться с земли пехотный майор, Федя и его долбанул своей ножищей в зад, а потом рванул к себе Кугеля и, зажав левой рукой, поволок за собой. Не понимая, что же такое происходит с ним, штандартенфюрер хрипел, задыхался, а Федя, как щитом прикрываясь командиром группы «Адлер», уже миновал просеку. Из-за деревьев, поджидая его, отстреливались Пургин, Грачев и Викентий Бубнис. Немцы отвечали беспорядочной пальбой: боялись попасть в Кугеля.
Застонав от тяжести, Федя с разбегу, как тараном, ударил штандартенфюрера головой в каске о дерево, сорвал с него планшетку и побежал в лес. «Отходим, ребята, - послышался голос Пургина. - За мной!»
- Быстрее, Нина, быстрее, - умолял, просил, подгонял Володя, но девушка все чаще останавливалась и садилась на землю. Он возвращался, поднимал ее, подталкивал: - Ну же, Ниночка... Осталось еще немного... Да шевелись же, Нина!
- Не могу больше. Голова кружится. Оставь меня тут...
- Нинка, взбодрись! Да что ты так раскисла?.. - Володя закинул ее руку себе на шею. - Ну же, собери все силы! Обопрись на меня!
День клонился к вечеру. Быстро смеркалось. Время от времени определяя направление, Володя смотрел на компас, по его предположениям, до южной окраины леса было еще километров пять-шесть... Выдержит ли Нина этот путь? А потом переход через болота к острову, который еще надо отыскать? Нина опять замедлила шаги и прислонилась к стволу высокой сосны. Прижалась к ней щекой, закрыла глаза. Сказала:
- Минутку постою... И ты отдохни.
Из ствола могучего дерева доносился глухой, то нарастающий, то затихающий гул... Будто множество голосов... Как в цирке, перед представлением... серебристая струна проволоки над ареной... Девочка с длинными, украшенными красным бантом, распушенными волосами идет по проволоке. Это она... неужели это она? Пружинит под ногами струна-проволока, напряженно, взволнованно гудит внизу зрительный зал и вдруг замирает: она закачалась, вот-вот упадет!
- Не упаду, - сказала Нина. - Не упаду! Идем, Володя.
Группа Пургина в эти часы уже была на южной окраине леса. Забившись в поросший мелким осинником овраг, ждали ночи, чтобы уйти в болота. Все устали, были подавлены. Пропали Нина и Седой, во время боя на центральной просеке попал под пулю Миша Федорчук. Пургин вспомнил, как тот обычно подшучивал над собой: «Я узенький, между пулями проскользну...» Не проскользнул. Да, смерть не обманешь: бежал рядом с Бубнисом, вскрикнул и упал. Пуля попала ему прямо в лоб.
Послышался шорох, возвратился Павел Грачев: майор посылал его обследовать окраину леса. Сел рядом, получил от Зои сухарь, устало сказал:
- Заслон перед болотами, но измотались, как и мы, солдатики за день, закоченели. Чуть стемнеет: прорвемся... Смотрел, однако, что в сумке?
- Нет еще, - Пургин расстегнул планшетку, захваченную Федей. Все придвинулись к майору. Только Викентий Бубнис не шевельнулся, его сотрясала лихорадка, и он лежал, поджав колени к животу, мерз. Пургин вынул удостоверение, раскрыл его, прочитал: «Штандартенфюрер СС Вальтер Кугель. Командир особого отряда «Адлер»... Пояснил: - Это особый отряд, друзья. Создан, чтобы бороться с нами. Как-то в руки нам газетка «Кенигсбергише Альгемайне цайтунг» попала, так в ней Кугель хвастался, что в течение двух недель перебьет всех нас до одного... Давненько, между прочим, это уже было! - Поглядел на фотографию Кугеля: бульдог - мощная челюсть, маленькие, цепкие глаза. Захлопнул удостоверение - пригодится, а что тут есть еще? Калька района Прегесвальде и долины Фришинг с отметками, где, какой отряд будет располагаться в операции «Охота».
И это пригодится, нахмурился: придумали же - «Охота»! Была тут еще пачка сигарет, коробка шоколада и газета «Кенигсбергише Тагеблатт». Ладно, все потом. Он подал шоколад Зое: раздели - и, убирая все в сумку, сказал: - Если Федя не угробил штандартенфюрера, мы приговариваем его к смерти!
По расчетам Володи, они уже подходили к южной окраине Прегесвальде, как вдруг какие-то странные, чуждые лесу звуки привлекли их внимание. Вроде бы музыка. Что это? Галлюцинация? Володя удивленно поглядел на Нину, та на него, кивнула: да, и я слышу музыку. И тут же догадка осенила Володю, он остановился: уж не в лесничестве ли развлекаются их преследователи?
Надо уходить. Нина опять согласно кивнула, и они пошли в сторону, обходя невидимые строения лесничества, и музыка стала стихать, заглушаемая шорохом дождя и ветра. Володя замедлил шаги: стоп-стоп. Уж не хозяин ли этого леса «охотник» в шляпчонке принимает у себя гостей? Опасный в таком случае для их группы человек! Наверняка он знает и долину Фришинг и проходы к островку, где можно хоть на небольшой срок укрыться, отоспаться, обсушиться. Наверняка знает, чертов «охотник», эту долину и остров!
- Жди меня здесь, - сказал он девушке и положил рюкзаки на траву. Нина попыталась возразить, удержать его, но Володя не слушал. Этот чертов «охотник» приведет солдат на остров и устроит их группе западню!
Он достал из своего рюкзака запасной диск и две гранаты. Поднялся, затянул потуже ремень. Настолько важным было то, что он задумал, - даже усталость вроде бы пропала. Володя почувствовал себя бодрым, сильным. Проговорил:
- Я скоро.
Он шел на звуки музыки, как по компасу. Тягучее, слащавое танго доносилось из темноты... Вот мелькнул свет, разведчик пошел осторожнее: в доме, кроме лесника-охотника, могут быть и солдаты из отрядов, ведущих облаву, и охрана дома. Хотя вряд ли! Кому из немцев может прийти в голову мысль, что измученные погоней русские вместо того, чтобы воспользоваться темнотой для отхода, вздумают еще и нападать! И все-таки...
Володя остановился, отвел колючие еловые лапы от лица и увидел массивный, под крутоскатной черепичной крышей дом. Яркий свет в окнах, чьи-то фигуры в глубине большой комнаты. Одно из окон было открыто, занавеска отдернута. Виднелся большой стол, уставленный с края посудой, человек в черной форме, сидящий у стола, а напротив, возле тумбочки, - другой, в котором Володя без труда узнал своего «старого знакомого» - «охотника».
Плыла, растекалась из синего раструба граммофона тягучая мелодия, краснолицый лесничий прихлебывал чай из большой кружки и что-то рассказывал, то и дело взмахивая рукой. Возле него сидели сыновья, такие же плотные и краснолицые, крепкие, как и их папаша. «Переоделись в сухое, напились горячего чая, наелись...» - с завистью и злостью подумал Володя и осмотрел двор. Невысокий забор, саран, мотоцикл с коляской. Охраны, кажется, нет...
От дерева к дереву пошел к дому, у заборчика под деревом потянул автомат из-под руки. До окна метров двадцать, трудно промазать с такого расстояния... А потом гранатами на всякий случай...
«Охотник» встал, отдал одному из сыновей кружку и пригнулся, выкинул вперед руки, будто держал в них карабин, щелкнул пальцами. Поглядел на сыновей, те дружно закивали, и Володя догадался, о чем там идет разговор: да, да, так оно и было, и ту трубу в болоте они проверили, но куда же подевались русские? Остролицый человек в черном поманил «охотника» к себе, и оба склонились над столом. «Уж не карту ли рассматривают? - подумал Володя. Он разжал у гранат чеки и, положив их на толстый брус забора, поднял автомат. Офицер, поводя плечами и дергаясь, что-то спрашивал, лесничий возил указательным пальцем по столу, потом подозвал сыновей, и те, подойдя, дружно закивали: да, да, отец говорит правильно. - Конечно же, карту рассматривают, подходы к острову!»
Автомат забился в руках. Володя видел, как метались и падали в комнате люди, сыпалось стекло, разлетелись подвески хрустальной люстры. Свет в доме погас. Разведчик швырнул в раскрытое окно гранату, из дверей сеновала выбежали трое солдат, и вторую гранату он бросил им под ноги... Пошел прочь от дома, затем побежал, оглядываясь. Натолкнулся вдруг на дерево и почувствовал, что сильно поранил лицо о сук. Выстрелы позади, крики, вой собаки... Навстречу ему спешила Нина. Володя подхватил рюкзаки, Нина что-то спрашивала, вытирала ему лицо ладонью, а он даже и сказать от волнения ничего не мог. Удача, удача! Усталости как не бывало. Бойцу, чтобы чувствовать себя бойцом, время от времени надо побеждать!
Ракета за ракетой взмывали в небо и освещали южную окраину леса, там, где деревья и кустарники вплотную подступили к болотам долины Фришинг. Собравшись на сухих буграх, солдаты грелись и сушились у костров и время от времени пускали ракеты. Бум-бум-бум! - торопливо, будто задыхаясь, бил по болоту пулемет. Пули веером расходились над стоящим сплошной стеной тростником, черными омутами и заводями, с которых, всполошенно крякая, срывались утки.
Несмотря на свое состояние, Бубнис нашел тот приметный дуб, от которого начиналась тропинка к острову. Обильные дожди подняли воду в болотах, скрылась под водой и тропка, но это было лишь на руку разведчикам. Дождавшись темноты, они проскользнули сквозь вражеским заслон, и теперь Викентий уводил группу «Буря» в глубины обширной, болотистой долины. Втыкая в воду шест, он медленно шел впереди. Теперь, в болоте, вспышки ракет не мешали, а наоборот облегчали путь: высокий тростник надежно скрывал разведчиков. Вперед же, вперед!
Часа через два грунт под ногами стал более твердым, помельчало, и на обширной, сухой поляне показались темные контуры построек. Павел Грачев и Федя Крохин обследовали островок: нет ли тут засады? Ворота вместительного сарая распахнуты, в дальнем его углу послышался шорох. Фонарь высветил каменные стены, сено и... лежащую грязную телку. Бирюзово сверкнули ее глаза, «му-уу!» - страдающе разнеслось по сараю: одна нога у нее была вывернута. Видно, отбилась от стада, заплутала в болотах да кое-как выбралась на сухое место... И в тесном, на одну комнатушку, пастушьем домике никого. Грачев свистнул три раза, позвал остальных, а Федя поспешил в сарай. Решили прямо там разжечь костер, в домишке всем не поместиться. Огня побыстрее, огня!
- Вот этот дуб. Идем.
Ракета, роняя красные искры, упала в тростник, Володя и Нина сделали короткий бросок, упали, вжались в траву за бугорком. Полыхнула еще одна ракета. Приподнявшись, Володя осмотрелся: теперь надо перебежать во-он к тому кусту, а за ним - болото! Справа, метрах в шестидесяти от них, пылал костер. Солдаты сушили возле огня одежду, подтаскивали хворост, готовили ужин. Дождь прекратился, но усилился ветер, он колыхал тростник, тонкие стебли которого с шуршанием плавно изгибались и распрямлялись. Ветер подхватывал искры из костра, они красными мухами уносились в сторону долины. Второй костер горел слева, на опушке леса... Осталась еще одна пробежка. Повезет-не повезет?
- Бежим, Нина! Пока темно, пока нет ракеты. Давай!
Пробежали, кинулись под куст: повезло, никто их не заметил! Володя поднялся и, раздвигая тростник, вошел в воду. Поежившись, чувствуя, как от вида черной, холодной воды к горлу подступает тошнота, Нина последовала за ним. Да, она все еще идет, переставляет чугунные ноги!
Уже не останавливаясь, когда болото освещалось белым, дергающимся светом, разведчики уходили вглубь долины, ориентируясь на черное, одинокое дерево. Правда, прежде чем они обнаружили скрытую водой тропку, оба несколько раз «искупались», да и потом то и дело погружались в воду то по грудь, то по пояс. Однако, сознание, что, по крайней мере, сегодня они ушли от своих преследователей, что еще какой-то час-полтора - и болото кончится, что наконец-то можно будет раздеться, обсушиться, согреться, помогало им медленно, но брести и брести вперед, веря и не веря, что когда-нибудь настанет конец этому мучительному переходу.
Поддерживая девушку, Володя все больше начинал тревожиться: уж не заблудились ли? Существует ли на самом деле тот островок, о котором говорил Викентий Бубнис? Может быть, повернуть назад и затаиться в каком-нибудь овражке? Сил нет. Нет, не мог, не должен был обмануться Бубнис! Словно в каком-то кошмарном полусне, чуть живые, ребята наконец почувствовала, что вода пошла на убыль. Неужели остров? Из темноты перед ними возникла знакомая фигура. Это был Грачев, обходивший по приказу Пургина островок.
...А в сарае пылал огромный костер. Искры и дым поднимались к высокому потолку, сонная Зоя сидела возле костра, тянула к нему руки, накрытый плащ-палатками, лежал рядом с ней Бубнис, Пургин обшаривал сарай в поисках хоть какой-нибудь посудины, а Федя разделывал прирезанную телку. Увидев Волкова и Нину, Зоя вскрикнула, подбежала к ним, стала помогать подружке стаскивать с себя тяжелую, облепленную тиной и ряской одежду. Ноги у Володи подогнулись, он опустился на колени и привалился боком к стене, дошли все же, нашли своих...
- Чертовы пастухи, все с собой унесли, - сказал Грачев, входя в сарай, - однако вот что я нашел, хлопцы. Сгодится? - И поставил возле костра тридцатилитровую флягу-бидон. - Чистая.
Вскоре, набитый кусками мяса и залитый водой, он был поставлен в самый центр костра на три камня. Чтобы варево побыстрее закипело. Грачев закрыл бидон крышкой. И все стихло в сарае, только сухие плахи, впрок наготовленные пастухами, весело потрескивали в огне, да девушки перешептывались в дальнем углу сарая, Зоя делала Нине перевязку. Жар от костра валил с ног. Вот и они, не дождавшись ужина, улеглись рядышком, заснули. Бурно храпел Федя, затих Викентий Бубнис.
Возле двери сарая дежурил Павел Грачев, тяжелая, будто из свинца, голова клонилась к коленям... Родина... Высокий обрывистый берег реки. Поднимается он от пристани к селу, спешит, а навстречу бежит - рубашонка вздувается парусом - вихрастый, белобрысый мальчугашка. Сын его, Санька, будущий охотник, будущий пограничник... А Танюшка... не придет на пристань встречать его Танюха, не выдержала долгих лет разлуки, вышла замуж за Петьку Кошелева, дружка его. Сама написала. «Прости меня, прости! Вернулся с фронта Петька, весь покалеченный. Глаза нет, рука одна. Уж и не знаю, как получилось, милый мой, прости меня, прости дуру окаянную»... Что ж тут поделаешь? Прощай, не прощай... Ничего. Все уладится.
- Нельзя спать! - громко сказал самому себе Пургин и поднялся с сена. Кажется, и он, сморенный теплом, вздремнул, как к черный, бездонный омут окунулся. Надел уже сухие горячие брюки, майку, свитер. Подпоясался, поправил тяжелую кобуру. Грачев вздрогнул, посмотрел на командира мутными глазами.
- Отдыхай, Паша, а я поброжу вокруг, - сказал Пургин. Потом меня подменишь.
Вышел, постоял, привыкли к темноте. Ветер подразогнал тучи, и кое-где в черном небе засветились лунные прорехи. Со стороны леса изредка погромыхивал пулемет и еще реже вспыхивали ракеты. И там солдаты, побежденные сном, притихли у костров, но утром... Что-то будет утром?
Пургин скрутил «Козью ножку», глубоко, отгоняя цепкий сон, затянулся. Что же будет утром? Как поведет себя командир отряда «Адлер»? Хоть Володя и утверждает, что лесничий, который, по-видимому, лучше всех знает эти места, погиб, вряд ли штандартенфюрер Кугель отступит, прекратит преследование и утром уйдет из леса, не прочесав с отрядом долину и болота!
Во-первых, наверняка найдутся другие проводники, а во-вторых... в четыре утра надо уходить. Там, в лесных массивах на юге, они пропустят «через себя» облаву и опять вернутся сюда. Да, здесь они организуют базовый лагерь, отсюда будут выходить на линию «Дейме», к тому же такая удача: телка! Недели на две мяса хватит. Федя уже засолил его и подвесил и углу сарая к стропилам. Может, не обнаружат фрицы?
Чутко прислушиваясь, Пургин обошел островок, прикинул путь через болота на юг. Луна все чаще выглядывала из-за туч, и ее серебристый свет отражался в темных водах... А знает ли Викентий, как выбраться отсюда? Да и сможет ли он вообще идти?
Когда командир вернулся и сарай, разведчики вес так же крепко спали. Жарко пылал костер, а посреди него возвышалась закопченная фляга. Она буквально шевелилась, готовая вот-вот взорваться от накопившегося внутри пара. М кто это догадался намертво закрыть крышку? Не хотелось будить ребят и надо было срочно что-то делать. Пургин подобрал портянку, выволок тяжеленную, раскаленную посудину из костра. Чертыхаясь, жгло, налило пальцы - потянул запорную рукоятку на себя, и крышка вдруг с лязгом отскочила, кипящее варево ударило в лицо.
- Глаза! Ничего не вижу! - закричал Пургин, прижимая ладони к лицу. - Глаза...
Его крик разбудил всех. Столб пара поднимался из горловины фляги. Майор стоял, широко расставив ноги и наклонившись вперед. Зоя бросилась к нему, стала отрывать ладони от ошпаренного лица. Когда ей это с трудом удалось, она вскрикнула от ужаса. Лицо Пургина было обварено до мышц, багровыми пузырями вздулась кожа, заплыли обваренные веки. Он ослеп!
...В четыре утра штандартенфюрер Кугель поднял отряд на ноги. Увы, лесничий и его сыновья участвовать в операции не могли: папаша Гекке убит, ранены Эрнст и Вилли, тяжелую контузию получил Ганс Легниц. Но путь к острову хорошо известен, и один из жителей соседнего хутора с готовностью взялся провести туда солдат.
Кугель сам возглавил отряд. Страшный: голова обмотана полотенцем, смоченным и уксусе, лицо как мел, глаза в фиолетовых кровоподтеках, ощущая боль и голове от каждого шага, Кугель повел своих бойцов и болото. Время от времени штандартенфюрер прикладывался к фляжке со шнапсом и, взбадривая себя, представлял, как уже захватил большевиков в плен, и русские ползают перед ним на коленях, молят о пощаде, но он не проявит жалости! Не было, кажется, в жизни штандартенфюрера еще такой минуты, когда бы он так ненавидел русских! Столько усилий, и все пока впустую... Он лучше потонет в этом болоте, чем вернется в Кенигсберг с пустыми руками!
«Так. Спокойно, майор! Во-первых, надо взять себя в руки, как следует все обдумать - все «за», все «против» - и принять решение. Во-вторых... но кто же забрал пистолет?..» - Пургин еще раз ощупал кобуру, пошарил рядом: нет оружия! Грачев отобрал, Зоя? Трещат в костре дрова, тонко попискивает ветер в стропилах, дым, густой запах разваренного мяса. Приглушенные, встревоженные голоса, куда-то что-то тащат... стук топора, что они делают? Пургин откинулся на сено, попытался сосредоточиться.
«Итак, майор, нет у тебя никаких «за», все против тебя! Ночь, труднопроходимые болота, враги кругом. И ты - нетранспортабелен. Конечно, можно идти... Но как? Ничего не видя? Быстро идти! Да еще в воде, с глубинами до пояса, а то и выше... Канавы, ямы. А потом, уже на берегу, надо не идти, бежать! Кто тебя понесет, поведет за ручку? Зойка? Паша Грачев? Конечно же, командира не бросают, но можно ли ради своей жизни поставить под удар всю группу? Да что группу - все то, что ей еще предстоит сделать, те задания, какие еще нужно выполнить! Итак, надо вернуть пистолет...»
Пургин почувствовал, как сердце его будто остановилось, а потом забилось гулко и торопливо: так-так-так!.. Очень болело ошпаренное лицо, подбородок, шея. Было такое ощущение, будто оно разбухает, и в обваренные мышцы впиваются тугие бинты. Как же это он так, а? Конечно, пуля может в любую минуту подстеречь и его... Он понимал и внутренне был готов к этому, но предположить подобную ситуацию: ошпариться, да еще так! Вот оно, невезение! И майор опять зашарил вокруг себя, отполз вправо, влево... Болели обожженные руки: правая - в бинтах, как в варежке, на левой пальцы свободны. Вот и хорошо. Теперь главное - получить назад пистолет... Обидно! Хотя, что тут обидного? Не зря они работали и погибали в Восточной Пруссии! Что поделаешь! «Разведчик должен всегда быть готовым к тому, что смерть он примет не дряхлым стариком у камина, а в бою, среди врагов, - говорил отец, сам в прошлом чекист. - Погибнет молодым, еще полным сил и жажды жизни...» Да, это так, отец, это так. И главное сейчас: пистолет. Зоя даст ему свой, она любит его и все поймет.
Постукивал топор, Пургин улавливал вокруг себя движение, шорох, кто-то входил и выходил из сарая. Зоя присела возле командира, огонь костра освещал его белую, замотанную бинтами голову. Пургин окликнул ее, но, словно догадавшись, зачем она ему нужна, девушка тихонько отошла и стала быстро собирать свои вещи, складывать в рюкзак: Грачев решил немедленно покинуть остров, уходить через болота на южную окраину долины.
- Грачев, ко мне! - позвал Пургин. - Грачев, слышишь?
- Иду, командир. Все уже готово.
- Что уже готово? Слушай приказ, Грачев: всем немедленно уходить, это во-первых, а во-вторых - мой пистолет? Кто позволил...
- Ребята, поднимайте его... вот так! Взяли! - Пургин почувствовал, как его подхватили, понесли куда-то, возле своего лица он услышал чуть хриплый голос Грачева: - Однако и тяжел ты, командир. Такой тощий, а...
- Куда вы меня? Что надумали?
- Плотишко мы тут из створок ворот сварганили. - Чавканье раскисшей земли под ногами, шумное дыхание, плеск воды. Его положили на плот. - Все. Поплыли-поехали, командир. Викентий, как ты? Оклемался чуток? Ну и хорошо. Ходу, братки, ходу!
...Да, если бы взглянуть сверху, то можно было бы увидеть обширную, с пятнами лунного света на воде болотистую долину, леса, окружившие ее, и отряд штандартенфюрера Вальтера Кугеля, пробирающийся от южной окраины Прегесвальде к островку. А с востока и запада, охватывая болота, спешили солдаты майора Герхардта.
Кенигсберг, поместье Эриха Коха
Телефонный звонок мгновенно разбудил Коха. Кто это? Кох зажег лампу-ночник, поморщился - он чувствовал себя совершенно разбитым: минувший день гауляйтер провел в районе Тимбер-канала, где отряд жандармерии прочесывал лес в поисках русских. Кто же это звонит? Номер его домашнего телефона знал лишь ограниченный круг лиц, и звонок ночью означает что-то очень серьезное. Американские самолеты приближаются к Кенигсбергу? Фюреру не спится, Гиммлеру?
- Слушаю вас.
- Извините, что беспокою, - услышал он голос Рейнгардта. - Гауляйтер, наша разведка добыла крайне важные и очень неприятные для нас сведения.
- Короче, Рейнгардт. Пять утра.
- В ближайшие день-два должно начаться наступление Третьего Белорусского фронта, гауляйтер. Сведения точные. Они подтверждаются и фоторазведкой: идет стремительное подтягивание сил русских к самой границе, из тыла прибывают все новые и новые части. - Кох сел, потянулся за сигаретами, проснулась жена Клара, тревожно поглядела на него. - Очень большое оживление в пятой, тридцать девятой и одиннадцатой советских армиях.
- ...слушаю, Рейнгардт, слушаю. Какие меры приняты?
- Войска в полной боевой готовности. К сожалению, гауляйтер, почти бездействует наш воздушный флот. Что с обещанными самолетами?
- Геринг намеревается вот-вот решить этот вопрос.
- Надо поспешить, гауляйтер. Второе: будут мне переданы войска СС, или моя настойчивая просьба повисла в воздухе?
- Войска СС сегодня же будут выдвинуты к фронту. К сожалению, я отдал приказ о возвращении всех воинских подразделении, участвовавших в операции «Охота», к местам своего постоянного сосредоточения. Кто знает, вдруг русские...
- Отмените приказ, Рейнгардт! Это приказываю я.
- Не спешите со своим решением, гауляйтер. Если русские пойдут в атаку, мне понадобится каждый солдат... - Он замолчал.
- Кох , сердито пыхтя, шарил глазами, куда бы сбросить пепел с сигареты, Клара поднялась из постели, принесла и поставила на письменный столик пепельницу из желтоватой кости в виде чаши. Надо бы как следует отчитать Рейнгардта за самоуправство, но вдруг русские действительно начнут наступление? А чуть войска попятятся на границе, Рейнгардт, старая лиса, обязательно нажалуется в Берлин, что Кох отнимает у него солдат!
- Будут какие указания, гауляйтер?
- К вам придет мой заместитель, Даргель, для ознакомления с делами во вверенных вам армиях. Я вызову вас на совещание. Там и поговорим. И держитесь, Рейнгардт! Смотрите у меня, если хоть один русский опять перейдет границы Рейха!
Бросил трубку. Лег, закинув мускулистые руки за голову. Дымок, извиваясь, поднимался из пепельницы. Кох покосился на нее. «Что жизнь человеческая?» - любил философствовать он в кругу друзей. - Вот пепельница из черепа некоего европейца, как утверждают недочеловеки - великого ученого, писателя, вроде бы даже лауреата Нобелевской премии. Недочеловек всю жизнь корпел над своими дурацкими книжками, постигал науку, пытался понять: в чем смысл жизни? Знал бы он, что его предназначение - стать пепельницей!»
Потушил свет. Клара прижалась, положила ладонь на его грудь, что-то сонно проворковала. «Я сплю», - буркнул Кох и отвернулся, задумался. Да, что жизнь человеческая? Уж он-то хорошо знал, что ничего-то эта жизнь не стоит... Гауляйтер ворочался, глядел в темноту, а в памяти всплывали картины, которые невозможно забыть. Опустошенное еврейское гетто на окраине города Ровно, рвы, заполненные трупами... женщины, дети, военнопленные... рвы-могилы... рвы в Бабьем яре под Киевом. Уж он потрудился, очищая Украину от недочеловеков! Русские, украинцы... Они же обо всем помнят... А если они все же придут сюда?..
Вот и жизнь человеческая... В муках человек рождается, в муках и умирает, а раньше или позже - какая разница? Нет, лично он не хотел умирать, он хотел жить - это недочеловеки, размножающиеся как черви, должны умирать... Хотя и они так хотели жить! Как кричали, плакали, когда солдаты сталкивали их в пахнущие сырой землей и кровью рвы... Да, эти громадные могилы долго сохраняли в себе их тепло. Даже в холода снег над могилами таял, и места захоронений выделялись на белом поле, как черные, выпуклые рубцы. Земля выставляла их напоказ: вот где зарыты убитые! И весной, и летом места массовых захоронений лезли на глаза: мертвые не хотели навсегда уйти под землю, грунт надо рвами вспучивался, особенно обильно и высоко росли здесь трава и дикие цветы. Невозможно было упрятать эти гигантские могилы, когда русские пошли в наступление, и вот они уже рядом!
Как тревожно, неспокойно на душе, каждый день доставляет столько забот! Покушение на фюрера... Розыск заговорщиков... Восстание поляков в Варшаве... Русские на самой границе! Они идут. Они - рядом... Но что это? Вроде бы чьи-то шаги под окном! Кох сунул руку под подушку, сжал рукоятку пистолета, зажег свет. Послышалось? Тьфу... Вытер холодный пот, выступивший на лбу, откинулся на постель и опять увидел черные, длинные и широкие, полосы земли, ярко выделяющиеся на белом снегу... Они идут! Надо срочно просить Геринга о бомбардировщиках, надо бомбить их, сжигать, убивать! Надо... Неужели и для него пуля уже отлита?
Долина Фришинг.
Наверно, этому болоту не будет конца. Дело к рассвету, уже пятый час, как разведчики отправились в путь с острова, но плес тянется за плесом, глубокая, холодная вода да густые, стеной, заросли тростника, которые приходится обходить.
- Зоя, где мы? Далеко еще до берега? - позвал Пургин. Плот ударялся о бетонные столбики, торчащие из воды, кренился. Пургину казалось, что вот-вот и он скатится в воду. - Зоя, далеко еще?
- Немного осталось. И мы преодолеем болото!
«Преодолеем? А потом что? Зачем они мучают себя и меня? - думал Пургин. - Преодолеем... Вся жизнь человека - преодоление времени, пространства... трудностей, потерь... боли, преодоление самого себя... «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор!» Это была их любимая песня, его и Зойки. Как только в его жизни появилась она, жизнь стала совсем другой, радостной, как эта мелодия.
Они познакомились в парашютной школе Осоавнахима: он - уже опытный, имеющий за плечами полсотни прыжков, парашютист, а она - начинающая, самая внимательная, самая нетерпеливая парашютистка. «Это мы уже знаем. Это мы уже проходили! Давайте, я быстрее всех сложу парашют... Когда же мы начнем прыгать?»... И первые полеты, первые прыжки, долгие вечерние прогулки. Оказалось, что они и живут в одном районе. Последние, спешащие в депо трамваи, стук каблучков по гранитным плитам мостовой и разговоры-мечты о небе, затяжных рекордных прыжках. О преодолении пространства, долгом-долгом полете над землей! «Я вся там! - Зоя глядела на светлое серебристое небо. - Сплю: лечу, лечу, лечу. Бегу в школу... что? Да, я пионервожатая в школе... А вы секретарь нашего райкома? Как здорово! Так вот: бегу в школу, а воображаю, будто лечу!» «Да у тебя, кажется, и крылья уже растут», - как-то сказал он и положил ей ладонь на спину... Зойка замерла, остановилась...
Они вместе ездили на аэродром, поднимались в небо на одном самолете... Земля и небо! Безбрежный глубокий простор... «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Это была их юность... «Мы и свадьбу сыграем и небе!» - фантазировала Зойка. Война зачеркнула все, оставив лишь это гнилое болото и какие-то недолгие, час-два жизни. Итак во-первых...
- Зоя! Где пистолет? спросил Пургин. - Верни!
- Что? Да, совсем немного осталось, - отозвалась она.
Впереди послышался всплеск. Викентий Бубнис ввалился в глубокую илистую канаву, вынырнул, оперся о шест.
- Правее идите. Канава, - прохрипел он. - Проволока.
Днище заскрежетало, Федя - он тянул плот за веревку - налег изо всех сил, и сооружение прочно зацепилось за бетонный столбик: стянутые проволокой, они отделяли одно летнее пастбище от другого. Володя, Зоя и Нина начали раскачивать плот, и Пургин схватился за его края, чтобы не скатиться в воду. Столкнули. Затем, помогая друг другу, перелезли через ограждение. Ни вскрика, ни проклятия. Все так устали, что на эмоции уже не оставалось сил...
...Идти оставалось совсем немного. До такой желанной суши было каких-то двести-триста метров. Двести! Но и передовой группе «восточного отряда» майора Герхардта надо было пройти всего с полкилометра до того места, где разведчикам предстояло выйти из болота, расстояние между группой Пургина и солдатами Кугеля тоже быстро сокращалось. Серый, неровный рассвет уже растекался над долиной, и штандартенфюрер обнаружил в болоте мутно-рыжий след: взбитый ногами ил долго не опускался в стоячей воде на дно. Как собака, почуяв следы подранка, несмотря на усталость, убыстряет бег, так и штандартенфюрер, завидя эту извилистую, мутную полосу, усилил темп движения. То и дело оборачиваясь, он подгонял солдат хриплым, сорванным голосом: «Быстрее! Подохли там? Шевелите ногами, канальи, шевелите!»
Из низкого, слоистого тумана, опустившегося к утру на долину, выплыли вершины первых, редких еще деревьев. Шатаясь, цепляясь ногами за траву, разведчики спешили выбраться на сушу. Зоя взяла Пургина за руку, тот слез с плота и пошел следом.
- Ходу, братки! Вот же лес!.. - приказывал, торопил Грачев. - Кеша, а ты что?
- Идите, - Бубнис опустился на кочку. - Догоню.
- А ну: встать! Некогда рассиживаться!
Интуиция опытного разведчика подсказывала Грачеву - опасность рядом, нельзя расслабляться, надо выжать из себя последние силы и уходить, пока их не отсекли от леса, не загнали назад, в болото!.. Ну еще немножко, еще одно усилие... Кончились заросли осоки, из тумана показались кусты и деревья близкого уже леса, но как медленно идут ребята! Отстает Бубнис, хромает Нина, еле бредет Пургин, окликает Грачева:
- Павел, ко мне! Грачев, мой пистолет!
Грачев вернулся, молча сунул в кобуру на ремне майора пистолет, и все остановились, прислушались - грязные, промокшие до нитки, измученные. Воспользовавшись минутой отдыха, Зоя скинула рюкзак, порылась в нем и достала парашютную стропу, на которой сушили белье. Грачев удивленно взглянул на нее, а девушка быстро привязала одни ее конец к ремню Пургина, повернулась к Седому спиной: привязывай второй конец к моему! И тут же обостренный слух разведчиков уловил слева от них какие-то новые звуки - кажется, вода чавкает под чьими-то ногами.
- Немцы, - сказал Грачев, - Седой, уводи девчонок и Пургина в лес, мы прикроем... Ну что встали? Ходу!
Темные фигуры солдат майора Герхардта словно вынырнули из тумана и, пытаясь отрезать разведчиков от леса, рассыпаясь цепью, тяжело затопали по сырой, вязкой земле. Встав на колено, открыл по ним огонь Федя Крохин, за ним Грачев. Бубнис швырнул гранату - она гулко разорвалась, расшвыривая грязь, воду и траву, черный дым шлейфом лег на зыбкую полосу тумана. Прикрывая радисток и Пургина, бегущих к лесу, разведчики и сами медленно отходили. Скорее, девчонки, скорее! Ухватившись за веревку, откидываясь всем телом назад, Пургин тяжело бухал следом за Зоей. Он бежал нелепо, высоко задирая ноги, боясь споткнуться о кочку. Бежал, спиной затылком ожидая каждую секунду: вот сейчас, вот сейчас и пуля догонит его!
- Форвертц, шнель! - резко, властно командовал кто-то в тумане. - Шнель!
Время от времени останавливаясь, стреляя, разведчики оглядывались - далеко ли еще девчонкам до леса? Уходят, мелькают уже среди деревьев! Крики, гулкие выстрелы, топот ног... А где же Бубнис? Грачев остановился: он что, спятил? Прижав автомат к правому боку, Бубнис шел... навстречу немцам.
- Бубнис, на-азад! - закричал Грачев. - Викентий!
- Я - медведь! И они охотятся на меня! - откликнулся тот. - Пусть убивают!
«Я медведь, медведь, - билось в воспаленном мозгу Бубниса. - Ну да, это облава на меня». Он мотнул головой, нажал на курок. Черные фигуры надвигались, обходили его, брали в кольцо. Все тот же властный голос приказывал по-немецки: «Обязательно взять русского живьем!» Кого живьем? Его, Викентия Бубниса?
- Нет, я не медведь! - выкрикнул Бубнис. - Это вы - звери! Огнем и мечом, да? Огнем и...
По ногам будто ломом ударило. Падая, Бубнис выпустил длинную очередь, а когда автомат замолк, выдернул из кобуры пистолет:
- Не возьмете живьем! Не возьмете!
...Стрельба стихла. Шумно дыша, Пургин бежал все медленнее и вдруг зацепился ногой за кочку, упал врастяжку, ударился лицом о землю. Застонал. И Зоя упала. Подбежал Володя, помог подняться, и майор опять побежал, держась руками за натянутую веревку. Полная темнота окружала его, и из этой темноты хлестали ветви кустов, били его по ошпаренным рукам, груди, по забинтованному втугую лицу.
- Родной мой, держись! - послышался голос Зои.
- А немцы?.. Зойка, будут настигать, слышишь? Не дай им захватить меня, слышишь? Скажи когда... хорошо?
- Мы уйдем! Спрячемся в лесу! - с отчаянием выкрикивала Зоя. Она сама от усталости была чуть жива. Просто непонятно, как еще хватает сил бежать, идти, тащить за собой незрячего командира. - Лес! Уже лес! Ну же, еще чуть-чуть!
Земля под ногами стала тверже, остро запахло еловой хвоей. Ослабив веревку, Зоя взяла правее, а Пургин с разбега налетел на дерево. Отшатнувшись, почувствовал, как кровь потекла под прилипшими к лицу бинтами, шатаясь, побрел куда-то в сторону, зацепился ногой за валежину и упал.
- Толя, поднимайся! Быстрее!
- Веревку укороти, я так не могу! А, ч-черт...
Топот чьих-то ног, запыхавшийся голос Волкова:
- Зойка! Грачев приказал... нашли яму, заваленную сушняком, много тут валежника на поляне и... Идемте. Спрячем там Пургина, отвлечем на себя погоню, а потом...
- И я останусь... ногу подвернула!
- Вот сюда!
Втроем они быстро пошли вперед. Зоя потянула Пургина за рукав. Володя помог, и командир спустился в глубокую, с водой на самом дне яму. Зоя нырнула следом. Пургин лег, она затихла рядом. Володя вместе с Крохиным быстро набросали сверху груду ветвей с коричневыми, сырыми листьями и побежали через поляну мимо других таких же куч срубленного мелколесья и кустарника.
И все стихло. Лишь сбивчивое дыхание двоих да падение частых, тяжелых капель: с рассветом небо опять затянулось непроницаемыми тучами, и пошел дождь. Зоя осторожно придвинулась к Пургину.
- Как все глупо, Зойка, - прошептал Пургин. - Отлетались, а?
- Тихо. Ты слышишь? Идут. Прижмись ко мне. Еще полетаем.
- Как только они поволокут ветки с ямы, я... - Пургин не закончил, снял свою ладонь с руки Зои и поднес пистолет к виску. - И ты... тоже. Иначе замучают.
- Ти-ше. Идут.
Подтянув к себе автомат, Зоя чуть приподнялась. Через небольшой просвет в ветвях она увидела троих солдат. В тяжелых, мокрых насквозь, испачканных землей шинелях, они, как большие заводные куклы, механически переставляя ноги, шли через поляну. Затаив дыхание. Зоя следила за каждым их движением. Вот один из солдат показал другому на груду хвороста, поднял винтовку и выстрелил, потом в другую, третью. Клацали затворы, прыгали в траву гильзы.
Немцы неторопливо приближались к яме, в которой притаились разведчики. Девушка уже держала на мушке автомата одного из солдат, носатого, ряболицего парня. Б-баа-ах! - громыхнула винтовка, и пуля, пробив толщу ветвей, сочно шмякнулась в землю где-то за спиной Пургина... Идут. Приближаются! Краем глаза Зоя увидела вдруг на поляне еще нескольких солдат. Эти были в комбинезонах, более подтянуты, а в лицах, кроме усталости, чувствовалась неостывшая горячка погони.
У одного из них на черном лацкане куртки, торчащей из расстегнутого комбинезона, сверкнули две серебряные молнии. «Эсэсовцы, - определила разведчица. - Молодые, крепкие, спортивные... Ишь, топают!»
Один из эсэсовцев о чем-то спросил носатого, показав рукой на груду хвороста, и тот закивал головой, прокричал в ответ, как пролаял: «Йа, йа», затем поднял винтовку и раз за разом выстрелил сначала в одну, потом в другую груду хвороста.
Эсэсовцы ушли, приказав, наверное, солдатам внимательно осмотреть груды сушняка: те вновь дружно закивали: «Йа, йа!» - и один из них, доставая на ходу обойму, направился к яме, где замерли разведчики. «Как только тронет ветки - стреляю... - подумала Зоя, до боли в кистях сжимая автомат. - И все...» Солдат остановился, двое других подошли к нему. Медленно, гулко стучало сердце: тук-тук-тук... как маятник часов, которые должны вот-вот остановиться. «Неужели все? Вот сейчас и конец?..»
- Дерьмо собачье, - сказал одни из солдат. - Ботиночки, комбинезончики, подштанники с нашивкой «Только для войск СС». Пускай сами разгребают! Верно, Гуго?
- Какая холодина, давай-ка закурим, Фриц. Доставай сигареты. Я тебе давал утром, а ты гони мне сейчас... Все внутри заледенело.
- Ишь ты: «Все разгрести!» - ворчал солдат. - С-скоты.
Хрустнула ветка. Стихают шаги, ушли.
...Пургин сунул пистолет в кобуру, Зоя выпустила из рук автомат и ткнулась лицом ему в грудь. Командир обнял ее, прижал к себе. Он сжимал ее все сильнее и сильнее, веря и еще не веря, что опять - в который уже раз за эту войну!.. - смерть опять прошла в двух-трех шагах от него, от Зои. А что же дальше? Ведь он-то ничего не видит? Ничего! Сколько же ему еще ходить за Зоей на веревке, быть обузой для группы?.. И он снова нашарил ладонью рукоятку пистолета...
А в это время на одной из просек леса, носящего название Дитрихсвальде, шло бурное объяснение между майором Герхардтом и штандартенфюрером Кугелем. Майор только что получил радиосообщение, в котором ему приказывалось прекратить участие в операции и срочно привести отряд в Тапиау. Машины уже высланы. Повеселевшие солдаты плотной толпой стояли позади майора, отделение эсэсовцев - рядом с штандартенфюрером.
- Властью, мне данной гауляйтером, я отменяю приказ начальника войскового округа! - кричал Кугель. - Майор, прикажите солдатам продолжать прочесывать лес! Иначе я вас...
- Приказывайте своим подчиненным, а не мне! - возражал майор. Он не забыл позора у штабелей дров и теперь, имея приказ самого командующего войсковым округом, своего непосредственного командира, торжествовал. Плевать он хотел на этого штандартенфюрера с железными челюстями. - Командиры взводов, ко мне! Автоматчики, ко мне! Солдаты! Мы выполнили свой долг, а теперь...
- А теперь я вас расстреляю! - Кугель поднял «парабеллум». - Расстреляю, как последнюю сволочь!
- Но, но, штандартенфюрер! Еще одно слово - и я нас арестую за неуважение к германской армии. Прочь с дороги!
Солдат было значительно больше, чем эсэсовцев. Серой, возбужденно гудящей толпой, выставив стволы автоматов и винтовок, они надвигались на штандартенфюрера и его бойцов. Ради возвращения в Тапиау, в свои, хоть и не очень уютные, но теплые казармы, к своему, хоть и не ресторанному, но сытному обеду, они готовы были уничтожить этих зазнаек в ботиночках и комбинезончиках! Потеряв дар речи от бешенства, штандартенфюрер отступил.
В полдень Грачев и остальные разведчики вернулись за своими товарищами. Володя окликнул Зою, но никто не отозвался. Да что же с ними, неужели? Он начал торопливо разгребать хворост, Федя и Пина помогали. Зоя лежала на боку, уткнув лицо в грудь Пургина, тот был неподвижен, руки на плечах Зои, в правой зажат пистолет. Убиты?! Как же так... Володя спрыгнул в яму, тряхнул Пургина за плечо, тот пружинно распрямился и вскинул пистолет:
- Свои! - отпрянул Володя, засмеялся: - Э, да вы неплохо тут вздремнули!
Через полчаса маленький, уменьшившийся еще на одного бойца, отряд двинулся в путь. Решили лесами обойти долину с юга и, если войска сняты с облавы, вернуться на остров тропинкой, указанной Бубнисом. Вечная ему память, и вечная ему благодарность.
Под вечер отряд Кугеля добрался до Кенигсберга. Еле переставляя ноги, штандартенфюрер медленно поднимался по мраморной лестнице Полицай-президиума. Вид его был страшен. Грязный, заросший бурой щетиной, с засохшей кровью на лице и забинтованной головой, на которой нелепо торчал шлем, Кугель толкнул тяжелую дверь. При виде его со стульев и кресел повскакивали младшие офицеры штаба отряда, радисты и телефонисты. Кугель с раздражением глядел на них: он там кровь проливает, а эти, - бездельники! - ишь морды нажрали в светлых, теплых комнатах! Его чуть не пристрелили в лесу, а эти накрашенные девчонки пеленгаторного поста чем тут занимались? Юбочки укорачивали-круглые коленки так и лезут в глаза!.. Вытянулись все, застыли, пытаясь изобразить на лицах усталость от работы, волнение за свои труд, беспокойство за своего командира. Ха-ха! Так он и поверил!
Тяжко ступая, Кугель вошел в кабинет, достал из бара бутылку и стакан, рухнул в заскрипевшее кресло. Выпил шнапса, нажал кнопку, и в кабинет торопливо вошел его второй заместитель - худощавый и рыжеватый, с серыми, слегка навыкате глазами оберштурмфюрер Раух. Кугель поднял на него взгляд: ну что? И Раух, положив перед ним бумагу, деловито сообщил:
- Засечена работа девяти русских радиопередатчиков. Под Тильзитом, Лабиау...
- Что?! - выдавил из себя Кугель и начал подниматься. - Девять?! Отвечайте!
- ...Рагнитом, в районе долины Фришинг в десяти километрах восточнее хутора Акерау...
- Что-о? Откуда девять?! Было шесть! Отвечайте!
- ...на побережье залива Фришес-Хафф в пяти километрах от... - пятясь к двери, докладывал Раух. - ...в пяти километрах...
- Вон! - Кугель схватил настольную лампу и швырнул ее в своего заместителя. Промазал! Лампа со звоном врезалась в дверь. Раух выскочил из кабинета.
- Бездельники! Штабные коты! Всех бы вас на фронт, под русские пули! - кричал штандартенфюрер и, не в силах успокоиться, метался по кабинету. - Ну, погодите! Вы у меня зашевелитесь, вы...
Дверь опять открылась. Как?! Раух посмел войти без вызова?.. Кугель резко обернулся. Томно улыбаясь, протягивая руки, к нему шла девушка-солдат Лиззи. Кугель сгреб ее, прижал к своему пахнущему тиной мундиру и глухо всхлипнул. Жутким был этот плач, больше похожий на стенания голодной гиены, у которой из-под самой морды ушла добыча.
...В этот холодный осенний день командующий Третьим Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский, прибыв в пятую армию, знакомился с разведданными об укреплениях противника, выслушивал доклады о том, какие действия тот предпринимает в последнее время. Вместе с генерал-полковником Н. И. Крыловым он побывал на передовой, встречался с командирами дивизий и полков, беседовал с разведчиками, осматривал в бинокль укрепления врага. Его интересовало все: границы и расположение минных полей, траншей, огневых точек, наблюдательных пунктов, ближайшие тылы врага.
...А Кох ездил в Вольфшанце, где встречался с Гудерианом и Герингом. Кох просил о помощи, о дополнительных дивизиях, танках, самолетах. Он получил новые соединения и заверение Геринга, что в ближайшие дни большая группа бомбардировщиков будет направлена в Восточную Пруссию. «От своего сердца рву, от своего тела, говорил Геринг, имея в виду под словом «тело» всю Германию, в которой уже ощущалась серьезная нехватка самолетов, и бил себя пухлой ладонью в необъятное брюхо, увешанное орденами. - Цените это, гауляйтер. Берегите каждый самолет!»
Не сидел без дела и генерал СС и полиции Отто Неллвиг: составлял отчет для имперского комиссара и гауляйтера Эриха Коха об итогах операции «Охота». Перелистывал рапорты, донесения, сообщения и все больше хмурился: скудными были итоги. Ни одна группа русских полностью не ликвидирована! Шестеро убитых разведчиков, вот и все. Мало того, что операция не принесла успеха, - в провинции появились новые группы... И сорок шесть убитых в боях с русскими солдат и офицеров жандармерии, ландвера, боевых гарнизонных групп, эсэсовцев из отряда Кугеля. Отто Неллвиг отшвырнул бумаги: позор! И как докладывать об этом Коху? Конечно, в отчете можно кое-что добавить, ведь во время прочесывания лесов уничтожено более пятидесяти бежавших из лагерей русских и польских военнопленных. Услужливый и догадливый заместитель Кугеля Раух уже назвал их «группами»: «Натиск», «Прорыв», «Месть»... И все же - позор, позор. Неллвиг встал, заходил по кабинету: борьба с русскими разведчиками проиграна. Конечно, Кугель кого-то еще сумеет уничтожить, но вряд ли можно устроить еще раз такую тотальную облаву, какой была операция «Охота»...
Вернулся за стол, вновь пододвинул бумаги. Так, что еще? Рапорт Кугеля на манора Герхардта с требованием предать последнего военно-полевому суду, докладная командующего первым войсковым округом генерала артиллерии Водринга на оскорбительные действия Кугеля по отношению к кадровым офицерам. Черт бы их всех побрал! Неллвиг поглядел в окно: дождь льет и льет... «А этого генерала-артиллериста пора убирать, - подумал он. - Никакого почтения к силам СС. Такого терпеть нельзя. Герхардта же - на передовые позиции».
...В этот день танковый взвод лейтенанта Рогова уже был на исходных, для предстоящего боя, позициях. Они встретились - Герман и Лена. По бревенчатым накатам землянки, где собрались танкисты, стучал дождь, а в землянке было тепло, накурено, шумно. Молодые раскрасневшиеся лица, кружки на столах, толстенные куски хлеба с колбасой. Громобоев сидел в углу, дымил ядовитой цигаркой, танкисты пробовали этой «самокруты», как уважительно отзывался о своем дымящемся сооружении Громобоев, кашляли, утирали слезы, льющиеся из глаз. «Теперь мне не страшно даже гореть в танке, - сказал Рогов Лене. - Знаю: ты рядом! Спасешь». Та зажала ему рот ладонью: «Что ты говоришь?! Ты не сгоришь, вы все будете жить, ребята, вы все!» Увы, не всем было суждено остаться в живых после тех боев, дыхание которых уже витало над рекой Шешупе.
...А в сыром, холодном доме хутора Ешенбрук ветеран первой мировой войны опять порол своего внука Эрвина. Что-то странное происходило с мальчишкой: дерзил, не слушался, называл русских героями! Выпоротый Эрвин убежал в лес. Сел на поваленное дерево. Горел посеченный ремнем зад, пылали от стыда уши. Эрвин встал на колени, прижался лбом к холодному стволу дерева. Послышались осторожные шаги. Грет пробиралась среди кустарников, и Эрвин окликнул ее.
Что же происходило в душе мальчика? Этот русский застрелился, чтобы жили он, Эрвин, и она - Грет!? Как это понять: убить себя ради жизни других людей, да еще их, немцев. Не понять, никак не понять этого! «Они совсем не такие, как о них пишут в газетах и говорят по радио, совсем не такие, размышлял Эрвин. Весь его привычный мир рушился. - Но почему они такие, почему?»
...В этот день, как и во все предыдущие, шла напряженная работа штабов советских и немецких полков, дивизий, армий, фронтов, укрепленных линий и центров обороны. Мчали к фронту составы с боеприпасами, танками, орудиями, скрытно подтягивались воинские соединения. В спецотделы штабов поступали запечатанные сургучом пакеты с орденами и медалями для тех, кто в ближайшее время проявит себя героем в боях с врагом. В похоронных командах усатые крепыши-«дядьки», все пожилые солдаты, тоже готовились к предстоящему наступлению: строгали доски для гробов и точили заступы. Жизнь и смерть готовились к новой схватке.
«Уже день клонился к вечеру, когда командующий фронтом и командарм вернулись на КП армии. Здесь они сразу же склонились над длинным столом, на котором генерал Н. Я. Приходько развернул карту оперативной обстановки. И. Д. Черняховский долго всматривался в нее. Потом, не отрывая взгляда от карты, заговорил: - Здесь ничего в лоб не возьмешь. Каждый шаг потребует своего решения - обходного маневра, блокировки и обмана противника... Думаю, вам следует, начиная со второй декады октября, правым флангом армии подключиться к наступлению генерала Людникова. Он наносит удар на Таураге, а вы будете наступать вот здесь. - Карандаш уперся в междуречье Немана и Новы. - Нанесите удар в направлении Вобалишки и Панове с задачей выйти на Шешупе...
В тот же вечер генерал И. Д. Черняховский выступил на совещании руководящего состава армий, корпусов и дивизий... Он обратил серьезное внимание командиров и начальников родов войск и служб на задачи подготовки наступательной операции в трудных условиях укрепленных районов Восточной Пруссии. Командующий фронтом также напомнил, что армии предстоит необычная операция - вторжение на территорию вражеской страны. Это означало, что противник будет сопротивляться яростнее, чем когда-либо, и потому следовало быть готовыми к этому, а также к отражению мощных контратак...».
Н. И. Крылов, Н. И. Алексеев. И. Г. Драган.
«Навстречу Победе».
...3-му Белорусскому фронту ставилась задача во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом разгромить тильзитско-инстербургскую группировку (3-я танковая и 4-я полевая армии) и овладеть районом Кенигсберга. Глубина операции достигала 150 километров, ближайшей задачей фронта являлся прорыв обороны противника... Во исполнение поставленной задачи командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский решил силами 5-й и 11-й гвардейской армий прорвать оборону на 19-километровом участке, нанося удар на Гумбиннен-Инстербург, и на 8-10-й день овладеть рубежами Инстербург-Даркемен-Голдап, в дальнейшем наступать на Кенигсберг».
«Нелегкую задачу выполняли минеры. Пренебрегая опасностями, они производили контрольную проверку проделанных накануне на переднем крае нашей обороны проходов и обозначали их, резали проволочные заграждения, делали проходы и минных полях противника. Руководили ими: на главном направлении - полковник М. Г. Григоренко, а на участке 8-го гвардейского корпуса - старший помощник начальника штаба инженерных войск подполковник А. И. Степанов. Начала действовать наша авиация. В небе непрерывно слышался гул самолетов. Это ночные бомбардировщики 213-й дивизии генерал-майора В. С. Молокова и 6-й гвардейской полковника Г. А. Чучева подавляли артиллерию и «обрабатывали» опорные пункты на переднем крае и в глубине обороны противника... Не бездействовал и противник. Чувствовалось, что гитлеровцы нервничают. Их артиллерия вела методический огонь по расположению наших войск. Местность систематически освещалась ракетами, раздавались пулеметные очереди. Немецко-фашистское командование, видимо, догадывалось о предстоящем нашем наступлении...»
Из воспоминаний командующего 11-й гвардейской армией
генерал-полковника К. Н. Галицкого.
Гумбиннен, Штаб группы армий «Центр»
Присутствуют: командующий - генерал-полковник Рейнгардт, командующий третьей танковой армией генерал-полковник Раус, командующий четвертой полевой армией генерал пехоты Госсбах, командующий второй полевой армией генерал-полковник Вейс. Начальники штабов, оперативных и разведотделов, заместитель имперского комиссара обороны Даргель и группа сопровождающих его лиц.
Даргель: В течение недели мы, по поручению имперского комиссара обороны гауляйтера Эриха Коха, побывали в большинстве соединений наших доблестных войск от Августова до Рассейняя, а перед этим обследовали оборонительные линии на территории нашей провинции, побывали в штабах армий, встречались и беседовали со многими офицерами и солдатами.
Господа! У нас сложилось самое благоприятное впечатление. Отлично оборудованные позиции, укрепленные районы и оборонительные полосы! Невероятная сеть железобетонных огневых точек, капониров и блокгаузов крепостного типа, сплошь прикрытых проволочными, электрифицированными и минными заграждениями, поражающие воображение противотанковые препятствия: рвы, бетонные надолбы «зубы дракона», сплошная сеть хуторов, приспособленных для долговременной обороны! И наконец - войска. О, как загорелись глаза наших замечательных восточно-прусских солдат при слове «русский»! Они рвутся в бой! Они ждут радостного момента схватки с врагом, они преисполнены...
Рейнгардт: Простите, Даргель, но тут не партийная канцелярия, не будем впустую сотрясать воздух. Давайте по делу.
Даргель: Все остальное я изложу на бумаге, господа, в своем донесении Коху, копию его получите и вы. Теперь же я хочу выслушать вас.
Рейнгардт: Общий план оборонительной операции, к которой мы усиленно готовимся, я уже отослал в генеральный штаб и Коху. В случае прорыва через границы...
Даргель: Никакого прорыва, Рейнгардт! О чем вы?
Рейнгардт: ...В случае прорыва русских на территорию Рейха, прикрываясь Мазурскими озерами, мы будем маневрировать нашими силами севернее и южнее их, перебрасывая войска на наиболее опасные участки и громя русских по частям. Второе: предположительное направление удара русских. Начав наступление пятого октября, войска Баграмяна прорвались к Балтийскому морю в районе Паланги и вышли к границам Восточной Пруссии в районе Таураге. Тридцать девятая армия Людникова ведет бои южнее Сударги, пятая армия Крылова - под Словиками...
Все говорит о том, что русские вот-вот попытаются вновь прорваться на территорию Восточной Пруссии. Где именно? На наш взгляд, это может быть северное направление и центральное, на Ширвиндт-Шталлупенен-Гумбиннен: удар в центр, страшный, рассекающий удар... И мы не совсем готовы, господин Даргель, к этому удару. Мы плохо прикрыты авиацией, очень редки бомбовые удары по ближайшим тылам врага! Далее: войска. Новые формирования, поступающие в действующую армию, крайне плохо обучены. Третье: у нас совершенно нет резервов. Вы говорили о нашем доблестном восточно-прусском солдате, господин Даргель? К сожалению, у него, как и у любого солдата, лишь одно сердце и слишком тонкая шкура. А дух... дух, увы, не может спасти от лавины бомб, снарядов, осколков и пуль! И тем не менее мы тут будем стоять насмерть, никто и ничто не сдвинет нас с занимаемых позиций! Передайте это имперскому комиссару.
«Генералу СС и полиции Отто Неллвигу. Докладываю. По вашему указанию на базе егерского взвода Роминтеновского леса создана усиленная боевая диверсионная группа «Роминтен», получившая задание в случае прорыва русских остаться в тылу для ведения диверсионной и разведывательной работы. В лесу оборудованы три базы-землянки. На вооружении группы - пулеметы, автоматы, гранаты, взрывчатка, запас продовольствия на три месяца: сухари, галеты, консервы, концентраты. Связь осуществляется по рации и с помощью десяти почтовых голубей. Центр связи с группой: Кенигсберг, Ленцштрассе, 32. Пароль группы: «Только храбрые достойны жизни». Вчера, по просьбе командира группы майора Ферварта, отправили дополнительно в Роминтеновский лес 50 килограммов взрывчатки, 2 тысячи патронов, простыни, наволочки и 2,5 килограмма туалетной бумаги из фондов «Только для СС» Подобные группы готовятся и для других лесных массивов, всего - тридцать групп. Общее наименование всей организации: «Вервольф». Эмблема - волчий капкан...
Командир восточно-прусской организации «Вгрвольф» штурмбаннфюрер С С Шмитц».
«Центру - Буря. Длительное время не выходили связь, опасаясь пеленгации. Тяжелое увечье лица у командира, полагаем, что ослеп. Просим разрешения перебазироваться побережье Фришес-Хаффа, месту проживания освобожденного нами плени поляка. Там подыщем место для посадки самолета за Пургиным».
«Центр - Буре. Эвакуацию Пургина и переход группы на залив разрешаем. Подыщите место для самолета. Приказываю начать изучение аэродрома Хайлигенбайль, есть сведения переброски туда большой группы самолетов. Крайне необходимо выяснить день и час переброски. День и час».
«Вервольф», Шмитцу. Патроны и взрывчатку получили, однако почему-то не получили туалетную бумагу. Просим ускорить ее доставку. «Роминтен».
Это был очень трудный, - к побережью Фришес-Хаффа. - опасный и долгий путь: Зоя так и вела Пургина за собой на веревке. Вела через леса, поля, болота. Грачев, Волков и Нина - впереди, Федя - замыкающим группу. Шли в темное время, днем прятались. За две недели, минувшие с той страшной ночи на острове, Пургин очень изменился: сгорбился, все время молчал, лишь, порой глухо охал, когда ветка или сук задевали замотанное бинтами лицо.. Черная щетина проросла через присохшую к ранам марлю. Темный провал рта. Страшно было взглянуть в это «лицо». Лишь однажды попросил Грачева:
- Паша, давай будем мужественными. Ты и я. Мне пора!..
- Будем! Ты и я, - ответил устало Грачев. - Во всем и везде надо идти до конца, командир... Ходу!
Сколько раз во время этого мучительного похода возникали неожиданные, буквально катастрофические ситуации! В один из переходов, уже в темноте, разведчики устроили привал в заросшем мелким ельничком овражке. Улеглись. А когда проснулись, обнаружили, что в сотне метров от них расположена тыловая база обмундирования какой-то армии. Весь день мимо ельника катили машины, шагали туда и обратно солдаты. Беспутная собака, сопровождавшая вереницу войсковых повозок, забежала в ельник, - увидев людей, взвыла от неожиданности и страха, с лаем кинулась назад. Спустя час, низенький, в обмундировании не по росту, солдат-обозник ринулся в ельник по малой нужде. Не знал, бедолага, что шагни он чуть дальше - и свалил бы его на землю железный кулак Феди Крохина...
Один день провели в сенном сарае какого-то хутора. Какое это было блаженство - лежать в теплом, душистом сене! Как они спали! В полдень Володя - он в этот час охранял сон разведчиков - увидел, как к хутору подскакал небольшой, из одиннадцати человек, кавалерийский отряд. Утомленные, пыльные кавалеристы стали о чем-то спорить с хозяином хутора, что-то требовать от него. Володя прислушался: ага, сена просят для лошадей, а хозяин клянется, что сарай у него пустой, что нет у него сена ну ни единого клочка! Володя разбудил товарищей, и с автоматами наготове все стали ждать, чем же закончится спор.
Теснимый кавалеристами, широко раскинув руки, хозяин медленно отступал к сараю. В конце концов он прижался спиной к двери и выкрикнул: «Видит бог! Нет у меня сена!» Бог видел, что сено все же есть, причем полный сарай, и обозленные кавалеристы, догадавшись об этом, уже поволокли жадюгу от двери, как вдруг за их спинами прозвучал выстрел - на крыльце с ружьем в руках стояла хозяйка хутора. «Первый выстрел - в воздух, второй- в вас!»- закричала она. Чертыхаясь, плюясь, кавалеристы отступили. Поминая их отнюдь не лестно, хозяин ушел в дом.
Чуть стемнело, разведчики покинули свое убежище. Ушли, проломив в крыше сарая порядочную дыру: знал бы хозяин хутора, кого он защищал своей широкой спиной!
Пришлось и поголодать. Из продуктов оставалось немного сухарей, сахара да соли, килограмма три гречневой крупы. Отыскав место для отдыха, Грачев отправлял на поиски чего-нибудь съедобного «продовольственные команды», но что можно было добыть с голых уже, всюду почти убранных полей? Две-три сахарные свеклы, «хряпу» - верхние раскисшие от дождей листья капусты, десяток картофелин да пару морковок... Ходить за продуктами на хутора Грачев не рисковал, разведчики уже убедились, что прусский крестьянин скорее умрет, чем отдаст свое добро, да и хутор-то каждый - крепость! Каменный забор, дубовые ворота, злющие собаки, вооруженные хозяева...
Как-то Володя, забравшись в стоявший на отшибе сарай хутора Золау под Крейцбургом, добыл пол-мешка пшеницы. Грачев лишь плечами пожал: что с нее толку? А Нина загорелась: «Командир, что если сделать муку и хлеб испечь?» Место, где они остановились на дневку, было глухим, заболоченным, рискнули разжечь костер, сушили одежду, а Нина и Володя принялись за дело. Володя разыскал два плоских камня, Зоя пожертвовала свою чистую рубашку, на нее положили камень побольше. Нина сыпала зерна, а Седой растирал их вторым камнем - такой способ изготовления муки он видел еще мальчишкой на фотографии в какой-то из книг знаменитого географа Элиза Реклю, не думал, что когда-нибудь пригодится. Но что за тяжкий труд... Взмок! Федя пришел на помощь, потом Грачев. Намололи несколько килограммов «муки», перемешанной с золотистой остью. Теперь надо было очистить ее.
Нина сыпала «муку» на Зойкину рубашку, а Володя размахивал пучком веток. Крупная, тяжелая мука отсеивалась, ость отлетала. Замесили муку. Уложили тесто на раскаленных в костре камнях и стали ждать. Хлеб получился черным от пепла, подгоревшим, пахнущим дымом, но, кажется, ничего более вкусного в жизни ни один из разведчиков не едал никогда.
Побережье залива Фришес-Хафф, местечко Поморье
Мутный, холодный вечер. Раскачиваясь, жестко шуршал тростник, всплескивалась за его стеной серая вода залива. Мокрые, с желтыми, опадающими уже листьями кусты ивняка вдоль берега, несколько построек на взгорке. Ветхий, крытый тростником, домишко, сараи, из крыши которого, как остов погибшего кита, выглядывают стропила. Неужели это и есть поместье Поморье Ванюшки Конопки?
Пригибаясь, Володя медленно подходил к постройкам, часто останавливался, прислушивался. Дома ли Ванюшка? А если нет, то предупредил ли отца и сестру Зоську?.. Ни души. Лодка, перевернутая вверх просмоленным днищем, весла у стены сарая. Разведчик шел к дому, внимательно вглядываясь в его темные окна: а вдруг Ванюшку выследили, схватили, и немцы, засев в доме, ждут «гостей»?
...Не выследили жандармы Яна Конопку. Благополучно добравшись до Поморья, он днем прятался на чердаке, отсыпался, отъедался. Ждал своих спасителей. Вот и сегодня слез он с чердака и устроился в углу горницы. Цвиркал за печкой сверчок. Когда-то, еще ребенком. Ян засыпал под эту уютную песенку. Из угла строго и грустно смотрел на него темный лик матки боски Ченстоховской. На колени Яна вспрыгнул пушистый одноглазый и хромой кот Руди, прозванный так за свой рыжий цвет. Ян погладил кота, и тот прильнул к нему, замурлыкал низким, хрипловатым голосом. Настоящий литовский кот. Старый бродяга, но еще такой крепкий! Яну было лет десять, когда его котенком. - маленький, пушистый комочек, - привезли из Вильнюса, не прошло и года, как Руди стал грозой соседских котов. Каким только опасностям он не подвергался, отправляясь на очередное свидание на тот или иной немецкий хутор! Сломанная в капкане лапа, выбитый глаз, простреленное из винтовки ухо... Жив, дружище! «Вот и я жив», - думал Ян, гладя кота. Скрип половиц, легкие шаги: сестра Зоська пришла с кухни. Высокая, сероглазая, она быстро ставила на массивный, из толстых досок, стол глиняные миски, хлеб, огурцы.
- Зоська, это я, твой брат, - позвал он. Поймал за руку, сжал ее холодные пальцы. - Зоська, это я... Ну взгляни же на меня! Помнишь, как мы хотели улететь с тобой? Вместе с лебедями? Зоська, ну скажи что-нибудь!
Сестра равнодушно поглядела в его лицо пустыми, ни живинки, глазами, высвободила руку. Ян откинулся затылком к стене: нет, не узнает... В соседней комнате покашливал отец, слышно было, как он шаркнул спичкой по коробку, и под дверью засветилась желтая полоска света. Ян закрыл глаза: месяц дома, а все еще никак не верится, что бараки лагерей уже позади. Родной дом... Родные запахи. А пахло в доме сушеной рыбой, травой зверобоем, дымком из печи и свежим хлебом. Отец вошел, прикрывая лампу ладонью, поставил ее на стол, загремел ставнями.
О, матка боска, он дома! Всюду война, разрушение, смерть, а тут, кажется, все так же, как было всегда. Вечно покашливающий, с трубкой, зажатой в крупных зубах, седоусый отец, скрип половиц, жаркий огонь в печи, лодка во дворе, неумолчный сочный шорох тростника, всплески воды.
А лебеди! Сколько помнит себя Ян, - а помнит он себя, наверно, лет с пяти, - возле самого берега, на крохотном островке, что напротив Поморья, из весны в весну селились лебеди, «папаша» Казимеж и тихая, спокойная «мамаша» Регина. Лишь только на заливе стаивал лед, обитатели Поморья уже ждали с нетерпением: прилетят в этом году или не прилетят? Не случилось ли чего с лебедями?.. Летят, летят! И все втроем: он, Зоська и старший брат Ежи - бежали к берегу, прыгали, кувыркались: прилетели, здравствуйте, лебеди! А спустя несколько дней, накалывая босые ноги о сломанные стебли тростника, торчащие из ила, он и Зося подбирались к самому островку: Регина уже в гнезде, скорее бы появились лебедята! И они появлялись - серые пушистые комочки. Гордый, сердитый «папаша» Казимеж поднимал крылья парусами и грозно шипел, пугая Яна и Зосю, но они нисколечко не боялись, знали - не тронет. Быстро проходило лето, и птицы начинали собираться к отлету. Время от времени вся лебединая семья взмывала в воздух и кружила над заливом и Поморьем. «Возьмите нас с собой! - кричал он, выбегая из дома. - Меня и Зоську! Возьмите, возьмите!..»
Отец вошел, сел за стол, прислушался. И Ян насторожился: вроде бы шаги - уж не хозяин ли хутора Розенберг бродит под окнами? Оттуда, из богатого немецкого хутора, постоянно приходила беда. «Убирайтесь в свою проклятую Польшу! - орали шумные соседи. Ломали весла, мачты, пробивали днище баркаса. - Убирайтесь с нашей земли, паршивые поляки!» Наверное, они давно сожгли бы Поморье, не будь отец Яна, Бронислав, участником первой мировой войны, отличившимся под Варной в бою против англичан, за что и был награжден двумя германскими крестами и тремя медалями. Когда соседи особенно сильно расходились, отец, сплюнув, надевал все свои награды и выходил на крыльцо дома. Немцы обычно смолкали, поворачивали со двора, а отец, вернувшись в комнату, швырял награды в ящик комода...
Тихий, осторожный стук в окно кухни. Три удара! Отец Бронислав положил ложку на стол, посмотрел на сына, тот поднес палец к губам: тише... Вот еще два удара. Они! Отец тяжело поднялся из-за стола, направился к двери, за ним пошел Ян. Скрипнули петли, сырой, пахнущий водорослями ветер наполнил прихожую, отец и сын глядели в темноту, ждали. От стены отделилась фигура в комбинезоне. Ян, отодвинув отца, шагнул навстречу: он узнал русского седого парня.
- Входите, проше бардзо! Зараз будет баня и ужин.
- Сейчас я остальных приведу, - сказал Володя.
Хозяин Поморья пожимал руки вошедшим, помогал снимать рюкзаки, стаскивать мокрые куртки, с удивлением и теплотой в светлых, сощуренных глазах поглядывал на Зою и Нину. Разведчики сбрасывали в прихожей тяжелые грязные ботинки, надевали шерстяные носки, шлепанцы, легкие деревянные клумпы, все, что нашлось в доме, и рассаживались на длинных скамьях, осматривались. Бревенчатые стены, громадная, похожая на русскую, расписанная синими и зелеными диковинными птицами и рыбами печь, пестрые, из обрезков тряпья, половички на чисто выскобленных половицах, блеклые фотографии в деревянных рамках, темные иконы. Мирно тикают часы. Тепло, чисто.
Отец Бронислав рылся в сундуке, вытаскивая рубахи, брюки, женские домотканые рубашки. Ян ему помогал, а Зоська была во дворе. «Глаза у нее, что у филина, - сказал отец Яну, когда тот пришел в Поморье. - - Слух, что у совы. Все услышит, все увидит».
- Слушай, Ванюшка... - Зоя откинула волосы со лба, поглядела на Пургина, молча, каменно застывшего в углу. Сжала зубы, вздохнула: - Принеси-ка теплой воды и тазик. Надо посмотреть, что у него с глазами. Понимаешь?
- Так есть! Я зараз...
Она пошарила в санитарной сумке, нашла пузырек с марганцовкой, разорвала на бинты какую-то ткань, посадила Пургина к столу. Все затихли. Ян еще раз проверил, плотно ли закрыты ставни, занавешены окна, и пододвинул ближе лампу. Зоя сырым комком марли стала смачивать присохшие к лицу, превратившиеся в черную маску с проросшей щетиной бинты. Пургин откинулся к спинке стула, вцепился в него руками, выпрямился. Какая-то надежда затеплилась в его душе, маленькая-маленькая надежда... Зоя потянула за бинт, он сухо стал отставать, и Пургин почувствовал, как от боли слезы покатились из глаз.
- Терпи, - сказала Зоя.
Пришел старший Конопка, - он уже растопил баню, - шепнул сыну, что все тихо... Темень, дождь, кто сунется в такую погоду? Но все же Зоська дежурит. Закурил, сел рядом с Федей Крохиным, притих, глядя, как Зоя срывает с лица разведчика бинты. Пургин вздрагивал, глухо охнув, сжал руки в кулаки так, что костяшки побелели. Наконец Зоя отодрала от лица майора последний бинт. Какие ужасные шрамы! Стиснутые, будто сросшиеся, веки... Зоя бросила бинты в тазик, смочила веки водой. Вздохнула, тронула командира за плечо.
- Открывай глаза!
- Боюсь, - ответил Пургин. Веки его дрогнули, струпья лопнули трещинами, и по лицу потекла кровь. - Не могу открыть.
- Терпи! - Зоя стала протирать глаза смоченной в воде тряпицей, пальцами. - Терпи... Вот так. Открывай!
Пургин медленно разлепил веки, глухо вскрикнул и тотчас закрыл лицо руками. Неужели совсем ничего не видит?! Зоя отрывала его руки от лица, выкрикивала:
- Хоть что-нибудь видишь?! Да говори же!
- Вижу! - закричал майор. - Ребята, вижу! Видно, успел закрыть глаза! И ошпарило только веки, а потом... - Он распрямился, встал. Обвел всех взглядом, всех, оставшихся в живых, - сам живой, зрячий, вернувшийся к жизни, к работе! Обнял Зою, Нина кинулась к нему, Володя подошел. Он обнимал всех и бормотал: - Спасибо, спасибо!
- Баня уже готова, - сказал Ян. - Мыться, панове!
А спустя час все сидели за столом - вернее почти все, потому что по приказу Пургина первым ушел на дежурство Федя Крохин, - и пили мутную и крепкую польскую самогонку под названием «Поморская слеза», ели душистую, круто усыпанную укропом, рассыпчатую картошку с соленой рыбой, утренней выпечки хлеб - чистые, помолодевшие, одетые в рубахи и порты старшего Конопки и двух его сыновей. Нина сидела рядом с Володей, поглядывала украдкой на него и улыбалась странной, влекущей улыбкой. От этих ее взглядов на душе у парня становилось еще теплее и радостнее: что-то обещал лукавый прищур Нинкиных глаз, улыбка припухлых губ. А может, ему это просто казалось?
Ян сидел с другого бока Володи, рассказывал:
- Мать умерла еще два года назад. А Зоська... - он бросил взгляд на сестру, - сошла с разума, разумеешь? Старовина Розенберг спортил Зоську. Ойтец сказал: его одного, ойтца, понимает Зося... Это я, твуй брат, - он схватил девушку за руку, потянул к себе, но в лице ее по-прежнему ничего не изменилось. Ян ударил кулаком по крышке стола. - Ну, старовина Фриц!
...Знал бы Ян и его отец Бронислав, что старый по годам, но еще крепкий, как хорошо просмоленный брус, ненавистный хозяин соседнего хутора Фриц Розенберг уже несколько недель ведет наблюдение за их домом по поручению шефа гестапо Хайлигенбайля - Кернера. Звериное чутье гестаповца подсказывало, что одиноко стоящий на берегу залива дом поляка наверняка привлекает внимание врагов Рейха. И он не ошибся. Время от времени Поморье навещали бойцы Армии Людовой из группы «Руху опору», пробирающиеся с боевым заданием в Кенигсберг.
Осторожен был старый Конопка, умело прятал гостей, но и Фриц Розенберг был чертовски упорен и дисциплинирован: приказ есть приказ!.. Как только темнело, подкрадывался к Поморью и, таясь в чащобе старых, продутых ветрами сырых ветел, наблюдал за домом соседа. Вот и сейчас он мок под дождем, и казалось ему, - а может, и не казалось?.. - что мелькнули там, возле дома, чьи-то тени. Надо бы убедиться, что глаза не подвели, надо понаблюдать еще две-три ночи и уж тогда докладывать Кернеру...
Бронислав Конопка попыхивал трубкой, кивал Зоське: «Положи еще картошки, принеси еще одну рыбину», - а сам тревожно размышлял: как же укрыть столько людей? Дело в том, что на огороде, в схороне, умело построенном им, спали в этот момент трое парней из «Руху опору». Они тоже совершили большой переход из Алленштайна и уйдут из Поморья только под утро... Что ж, дай бог, пронесет беду, благополучно переночуют русские сегодня в доме.
И вот все стихло. Скрипнула дверь - Ян ушел в охранение. Холодный сквознячок прокатился по дому. Тикали ходики, распевал свою песню неутомимый сверчок, бурно храпел в дальней комнатушке Федя Крохин, шептались о чем-то Зоя и Нина в соседней, Грачев и Пургин устроились на полу большой комнаты, а Володя - в узкой, на одну койку, «темненькой», как ее называл Ян. В этой комнатушке он спал в детстве.
...Такая радость - Пургин опять все видит!., этот гостеприимный польский лом. Зоська... ее отец... баня! Володя лежал на спине, испытывая давно забытое наслаждение от чистого своего, ставшего таким легким, тела, от тепла, сытости и ожидания еще чего-то необычно важного, чего никогда не бывало в его жизни, что должно вот-вот произойти в эту ночь. Послышались легкие торопливые шаги. В проеме двери мелькнула тонкая фигурка в длинной белой рубашке, Володя отодвинулся к стенке, и Нина легла рядом. Теплая, трепещущая, она пугливо затихла на краю постели, прошептала: «Не трогай меня, не трогай, я просто так, я сейчас уйду...», но знала, что любит именно его, Володю, и что уже никуда не уйдет, что вечная жажда жизни и любви, завладевшая всем ее существом, заглушила стыдливость и уготовила им, ей и Вовке, эту коротенькую, первую и, - кто знает? - может, последнюю в их жизни, ночь...
...В своем кабинете Хайлигенбайльского ЗИПО - отдела, объединяющего тайную, государственную и криминальную полицию - засиделся в эту ночь его новый начальник Рудольф Кернер. Главной особенностью характера этого сотрудника гестапо была невероятная въедливость, с которой он вникал в каждое поручение, в каждую работу, хотя она и могла быть временной, как эта его своеобразная ссылка в небольшой городишко на побережье Фришес-Хаффа. «Побудешь там с годик, наведешь порядок, - сказал ему Герд Канарис, шеф гестапо Восточной Пруссии. - Потом вернешься в Кенигсберг. К тому же дело весьма серьезное. Да?» «Да, господин Канарис». Предполагающаяся перегонка двухсот самолетов на Хайлигенбайльский аэродром - дело, действительно, очень серьезное. Самолеты шестого воздушного флота, охранявшие небо Восточной Пруссии, гибли каждый день! Вот почему Кернер сутками пропадал на работе, изучая личные дела пилотов боевых машин, технического и обслуживающего состава, зенитчиков, прожектористов, шоферов, всех, кто имел хоть какое-то отношение к аэродрому.
Отдельно высилась груда папок с личными делами подозрительных лиц, живущих в Хайлнгенбайле и его окрестностях, а к таковым Кернер относил прежде всего поляков и литовцев. Шелестели бумаги. Чтобы не заснуть за столом, Кернер то и дело прихлебывал из чашки черный кофе, делал пометки в тетради. Наверно, никто никогда не подсчитает, сколько человеческих жизней было уничтожено благодаря вот таким работящим чиновникам, каким был в течение последних десяти лет и Кернер.
«Товарищи красноармейцы, сержанты, офицеры и генералы! Войска нашего фронта, выполняя приказ Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина, сегодня переходят с решительное наступление на врага. Мы идем в Восточную Пруссию. Настал час, когда величайшая историческая битва советского народа, его Красной Армии за свободу и независимость своей отчизны переносится на территорию гитлеровской Германии, в логово фашистского зверя! На долю воинов 3-го Белорусского фронта выпала великая честь первыми вступить на землю Германии, чтобы со всей Красной Армией добить раненого фашистского зверя и утвердить вековую славу русского оружия... Помни, воин! Там, в Германии, прячется враг, который убил твоего ребенка, опозорил жену, сестру, расстрелял мать, отца, сжег родной твой очаг. Иди вперед с чувством неугасимой ненависти к врагу. Твоя святая обязанность - во имя справедливости, во имя светлой памяти погибших от рук фашистских палачей - прийти в звериное логово и покарать фашистских преступников. Кровь павших в бою товарищей, муки умерших в душегубках, стоны заживо погребенных, неутешные слезы матерей зовут вас!.. Вперед, советские богатыри!.. Родина-мать благословляет вас на новые ратные подвиги!.. Да здравствует победа!
Военный совет и Политуправление 3-го Белорусского фронта. Октябрь 1944 года».
«Во второй половине дня 16 октября на командный пункт армии прибыл Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Он заслушал доклады только что вернувшихся из частей командующих родами войск, начальников оперативного отдела, разведки... уточнил некоторые вопросы. «Завтра начинаются активные наступательные действия наших войск по уничтожению немецко-фашистской группировки, прижатой к морю на Курляндском полуострове. - - сказал нам Александр Михайлович перед отъездом... - Вы же завтра начинаете борьбу за Восточную Пруссию. Тяжелую и трудную борьбу... Я надеюсь на гвардейцев и желаю успехов в предстоящей операции». Я заверил маршала, что 11-я гвардейская с честью выполнит поставленные перед ней задачи.
Из воспоминаний командующего 11-й гвардейской армией генерал-полковника К. Н. Галицкого.
«Наступление началось 16 октября боем передовых батальонов, продолжавшимся с 3 до б часов утра... Вой передовых батальонов позволил установить, что противник по-прежнему держал довольно значительную часть сил на позициях полевой обороны, не отводил их в свой укрепленный район... что его артиллерийские и минометные батареи находятся на тех же, ранее выявленных нами позициях. Все это облегчило задачу нашей артиллерии, заранее хорошо пристрелявшейся... Вскоре после этого в 9 часов 30 минут началось артиллерийское наступление. Первыми прогрохотали наши «катюши». Затем на позиции гитлеровцев обрушился ураганный огонь артиллерии. Почти два часа били ранее пристрелянные по целям орудия всех калибров, вплоть до 203-миллиметровых гаубиц большой мощности. Впервые массированно была использована для наземной стрельбы малокалиберная зенитная артиллерия... Пошла а атаку наша пехота. Это было в 11 часов 30 минут. Полки наступали дружно. Гитлеровцы в первой траншее оказали слабое сопротивление, так как после удара пашей артиллерии их там осталось немного... Воодушевленные этим успехом, танкисты с десантами на броне... ринулись штурмовать вторую траншею. Здесь все было по-иному. Головные танки наскочили на мины и понесли чувствительные потери...»
Н. И. Крылов. Н. И. Алексеев. И. Г. Драган.
«Навстречу Победе».
«В дни наступления по земле Восточной Пруссии в нашей армии часто бывал военный корреспондент «Правды» журналист и писатель гвардии подполковник Василий Величко. Увидев серое прусское небо, низко нависшее над землей, и седую мглу густого тумана, которая медленно ползла по линиям дотов и траншей, увидев прусскую землю, одетую в железо, бетон и камень, он сказал коротко, выразительно, словами солдата: «Замурована вся наглухо...» Генерал армии Черняховский вызвал меня из района Юрбаркаса на свой командный пункт. Выразив благодарность за успешно проведенную Таурагскую операцию, тут же определил задачу 39-й армии. Из второго эшелона фронта ее введут в бой на второй день наступления...»
Из воспоминаний командующего 39-й армией генерал-полковника И. И. Людникова.
...«Я не страдаю недооценкой германского солдата, он был выдающимся воином, его можно было без всяких опасений бросать в наступление против противника, превосходящего в пять раз. При правильном управлении он, благодаря своим блестящим качествам, сводил на нет такое численное превосходство и побеждал! Восточная Пруссия! Для нас, жителей Пруссии, речь шла о близкой Родине, с таким напряжением созданной в боях и сражениях...»
Г. Гудериан. «Воспоминания солдата».
«Солдаты! Ни шагу назад! Тот, кто отступит, тот будет мертв!»
Из приказа командующего группы армий «Центр» Рейнгардта.
«Центру Буря. Командование группой вновь принял Пургин. Начали активное освещение аэродрома Хайлигенбайль. Две пересекающиеся углом тридцать пять градусов взлетно-посадочные полосы, под которыми уложены магистрали водяного отопления, большое количество приземленных, замаскированных с воздуха травяным покровом и кустарниками ангаров, закрывающихся металлическими зелеными дверями. Капитально оборудованные лесу северной окраине жилые помещения пилотов, механиков. Офицерский клуб, казино».
«Центр - Буре. День и час прилета. День и час».
- Шурик, бронебойный! Быстрее. - Рев мотора, вой вентиляторов. шум и попискивание в наушниках, чьи-то голоса, выкрики, русская и немецкая речь, взрывы, выстрелы, душная вонь от сгоревшего пороха... Вот снаряд ударил в пятнистый борт немецкого бронетранспортера, и машина окуталась дымным облаком. Удар! Хватающий за душу скрежет. Танк подмял под себя бронетранспортер, прошелся по нему. Валька прибавил газу, и машина рванулась вперед, мимо горящих домов, разрушенных пристроек, разбитых и опрокинутых грузовиков. Бортом зацепила осевший на правую сторону грузовик «шкода» и перевернула его. Из машины посыпались тяжелые зеленые ящики. Падая, они ломались, крышки у них отскакивали, и на брусчатку сыпались винтовочные патроны.
- Рогов! Проскакивай быстрее улицу! - слышал Герман голос командира роты Феди Соколова. - Фаустпатронщики пятерку нашу спалили! Слышишь меня? «Пятерку» гробанули!
- Вас понял! Я и так мчу на полной!..
Ах-ах! Ударила пушка, снаряд, посланный Роговым, пробил щит вражеского противотанкового орудия, оно подскочило и перевернулось вверх колесами. «Вовремя! Молодец! - похвалил сам себя Рогов. - Не успели гансики выкатиться на прямую наводку!..» Под гусеницами заскрежетало: эта «пукалка» больше не сделает ни одного выстрела... Но что за узкие улчонки! Дома горели и справа и слева, сплошной дымно-огненный шатер поднимался над мостовой, и из него сыпались пылающие головешки и доски. Не вспыхнул бы запасной бак! Может, скинуть? Но как? Ведь надо останавливаться, вылезать: вдруг угодишь под пулю, но топливо - это движение, бой, это жизнь! Останешься без «горючки» - и пиши пропало...
- Командир! Куда? - закричал Валентин. - Вправо?
- Вправо!
Машина свернула на другую, будто сдавленную домами, улицу, и тут же Рогов чертыхнулся: поперек нее шла баррикада! Ага, какое-то движение за ее кирпичной кладкой... Рогов почувствовал, как все его тело напряглось: да там же фаустпатронщики, и танк под их прицелом! Вперед! Валюха прибавил газу, и танк со страшной силой врезался в баррикаду... Что-то загремело, заколотило по броне, Рогов ударился лицом о панораму, из носа хлынула кровь. Дрожа, раскачиваясь, перемалывая гусеницами кирпичи, железо и бревна, машина лезла через препятствие и, наконец, с грохотом обрушилась вниз. Проскочили! Мотор взревел еще сильнее, и танк помчался пэ улице. Ах, какая машина! Ну и силища, надежность! Рогов отер ладонью лицо и вновь припал к панораме. Он не ошибся: за баррикадой поджидали их трое фаустпатронщиков и несколько солдат. Теперь они, бросив винтовки, испуганно оглядываясь, метались в узком каменном ущелье улицы, и лишь один из них тащил на плече тяжеленный фаустпатрон. Вдруг солдат повернулся, припал на колено и поднял свой ракетный снаряд... Вместо того чтобы стрелять из пулемета. Рогов нажал педаль орудия, и пушка жахнула по немцу чуть ли не в упор... Сшиб его? Пронесло? Оглушенный выстрелом, фаустпатронщик качнулся и исчез из поля зрения. Рогов откинулся в кресле, весь сжался: сейчас «фауст» рванет под гусеницей! Проехали! Пор-рядок в танковых войсках...Ох, пронесло!
- Валька, сворачивай влево!
Сокрушив кирпичный забор, танк промчался по саду - по броне застучали еще не снятые яблоки, яблоки! - и выскочил на северную окраину городка. Справа и слева «пахали» сады и сараи танки роты Феди Соколова, а чуть дальше ползли приземистые, широкие «испорченные танки», как шутили танкисты, - самоходные орудия.
- Рота! Уходим на север! - раздался голос командира. - К немецкому городу Ширвиндту. - «Единица», «двойка», «тройка», уходим на север. Слышите меня? Не отставать, гвардейцы!
- Слышим, слышим! - отозвался Рогов. Ну, держись, Германия!.. Он сунул руку за пазуху, прижал ладонь к теплому, сплющенному мешочку с ленинградской землей. - Вперед, ребятишки!
- Очень прошу, шевелитесь, да, да, пожалуйста, шевелитесь! - начальник санпункта капитан медицинской службы Самсонов, близоруко щуря глаза, суетливо хватался за жесткий брезент и тянул его, но совсем не в ту сторону, куда было надо, подавал железные штанги стояков, но совсем не те, какие были нужны в этот момент. Ставили большую «главную» палатку для раненых, которые вот-вот должны поступить. - Шевелитесь, прошу вас. шевелитесь!
Пожилые, молчаливые, спокойные санитары - среди них приметный своим ростом Громобоев - работали быстро, сноровисто. Девушки-санитарки помогали им. Знали: могут и не закончить установку палатки, как уже побредут по одному-двое раненые, понесут попавших под пули своих товарищей, обгоревших, изуродованных танкистов. Вот-вот зазвонит полевой телефон, - ждала со страхом Лена, - и вбежит в еще раскачивающуюся палатку связист: «Санитары, быстрее! Экипаж из горящего танка лежит на...»
- Санитары! - раздался задыхающийся голос за спиной Лены, которая устанавливала в это время кровать-раскладушку. - На окраине Науместиса экипаж погорелый! Вот солдат покалеченный сообщил.
- Громобоев и Кострова, прошу вас: за ранеными! - приказал капитан Самсонов. Он уже был в белом халате и шапочке. - Стол вот сюда... Петрова, почему еще не подготовлен инструментарий?! Громобоев и Кострова... Шевелитесь, прошу вас, шевелитесь!
- Уже ушли, - прогудел Громобоев и поспешил за Леной. - Шевельнулись уже.
«Только бы не он!» - думала Лена. Тяжелая сумка била по боку, Лена придерживала ее рукой. Наверно, нельзя так думать, плохо так думать, ведь если не он, то кто-то другой, такой же молодой, кого тоже кто-то очень ждет, очень любит. И все-таки она опять и опять повторяла: «Нет, это не он... Это не они!»
...Ночь опустилась над дымящейся окраиной Восточной Пруссии, и Марс, притомившийся бог войны, умолк. Лишь время от времени он словно очищал легкие от дыма, гари и поднятой в небо земли, то в одном, то в другом месте выплевывал еще и еще одни оружейный залп, пулеметную или автоматную очередь.
Без устали звенели телефоны в кабинетах штаба группы армий «Центр» в Гумбиннене, надрывались радисты, вызывая воинские части и соединения. Генерал-полковник Рейнгардт вел тяжелые разговоры с командующими армиями, выслушивал цифры потерь, настойчивые просьбы о помощи командующего четвертой армией, а потом возмущенные упреки в его адрес командующего третьей танковой армией генерала Рауса, у которого Рейнгардт решил взять пятую танковую дивизию на помощь Госсбаху. Позвонил Гудериан, сообщил, что вот-вот подойдет дивизия «Норвегия», она уже в пути. Звонил Кох, напоминал Рейнгардту об особой силе духа восточно-прусского солдата и требовал - в который уже раз! - уничтожать изменников, трусов, дезертиров на месте...
Другая, приподнятая, обстановка была в штабе Черняховского. Командующий пятой армией Крылов докладывал, что войска уже воюют на территории Восточной Пруссии! А завтра они пойдут на штурм первого немецкого города Ширвиндта, хотя бои носят чрезвычайно упорный характер. Немцы без конца идут в контратаки, бьются за каждый метр траншей жестоко и беспощадно, в войсках серьезные потери. Глубокой ночью позвонил командующий одиннадцатой гвардейской армией генерал-полковник Галицкий и сообщил, что в целом дела идут успешно, хотя задача, поставленная на этот первый день наступления, выполнена не полностью. И все же фронт прорван на десятикилометровом участке, преодолена главная полоса обороны врага, армия вклинилась на восемь километров в глубину Восточной Пруссии. К сожалению, наши потери весьма серьезные, в частности в двести тринадцатой танковой бригаде. Погиб ее командир, полковник Клименко, подбито и сожжено немало танков, убиты и ранены многие командиры рот... Немцы устраивают танковые засады, ловушки, бьются отчаянно, смело. В полосе военных действий появился танковый батальон «Норвегия», и засечены позывные радиостанций двенадцатой танковой дивизии, как видно, идущей на передовую позицию.
Звонки, вызовы, запросы, ответы. «Василек. Василек, отзовись Махорке!» «Петух, Петух, я - Рябчик. Петух, что там у вас?..» «Ахтунг, их бин Вольф! Ахтунг, ахтунг!..» - звучали, переплетались в эфире радиоголоса, и в эти переговоры открытым текстом врывалось тонкое, резкое, торопливое попискивание морзянки. Сведения, которых так ждали в разведотделе Третьего Белорусского фронта! Одна из групп передавала, что части танковой дивизии проследовали через Тильзит на фронт...
А на вскопанном минами и снарядами, перепаханном танковыми траками, увитом колючей проволокой поле боя, заваленном дымящимися танками, взорванными орудиями и серыми, неподвижными трупами, коротко вспыхивал едва приметный свет. Санитары выносили раненых, а угрюмые дядьки из похоронных команд - убитых. Лена брела по мягкой, взрыхленной снарядами земле, обходила воронки-кратеры, приседала, ощупывала чьи-то тела, руки, ноги... Трясла: «Эй! Ты жив?» Встав на колени, зажигала фонарик и всматривалась в белые, с открытыми, запорошенными землей глазами лица. И этот мертв, и этот убит, и этот... одна голова, а где же тело?.. Невдалеке, громадный и неторопливый, шагал Громобоев: э, что это там за возня? Василин Петрович сунул руку в карман за трофейным «парабеллумом», окликнул Лену, и она, подойдя к нему, вгляделась в темноту, нажала на кнопку фонарика. Возле сожженной «тридцатьчетверки» тяжело, вяло, боролись двое измазанных глиной танкистов. Русский и немец, «пантера» которого уткнула хобот орудия недалеко от «тридцатьчетверки».
Громобоев стал отдирать руки немца от комбинезона русского танкиста и тут же насторожился, прислушался: идет кто-то! Лена подняла фонарик: из-за «пантеры» к ним направились двое. Немцы! Сутулый солдат в очках и девушка. Остановились. Громобоев облегченно чертыхнулся, завидя на рукавах немцев белые повязки с крестами.
- Ком, ко мне! - хрипло позвал он. – Сюда, ком.
Все вчетвером они стали разнимать дерущихся и с трудом растащили их. Сами измученные за день, сели прямо на землю. Сипло выдохнул русский танкист:
- Наших... пожег... фриц? Всех наших... пожег?
- Алле тот!.. - выкрикнул немец и заплакал, размазывая по лицу кровь и слезы. И он остался единственным живым из экипажа «пантеры». - Алле тот...
Удерживая возле себя танкиста, Лена рылась в сумке с медикаментами. Девушка в немецкой форме окликнула ее: бинты кончились. Лена помедлила немного, достала из сумки индивидуальный пакет, кинула. Затих, уткнувшись лицом в колени очкастого санитара, танкист взорванной «пантеры». Громобоев скрутил гигантскую цигарку, слюнявил языком краешек бумаги. Немец ткнул себя пальцем в грудь, оглянулся и, понизив голос, проговорил: «Социал-демократ... битте». Щелкнул зажигалкой, поднес огонь Громобоеву, жадно вдохнув табачный дым, кивнул на цигарку: «Битте шен!..» «Демократ, - проворчал Громобоев. - Проворонили там, в своей Германии, фашистов? Эх вы! Ладно уж, курни. Враз мозги прочистятся».
«Мы говорили с перебежавшими на нашу сторону солдатами 432-го полка. Разговор велся групповой, коллективный. Один дополнял другого. Тут трудно было сказать что-то не то. И вот все эти люди показали, что офицеры по собственному почину говорили солдатам: «Нам всем суждено погибнуть здесь...», «Если в отделении все перебиты, а ты единственный жив, ты не будешь жить!». «Родина прислала нас сюда не уцелеть для нее, а умереть за нее». В дивизионный штаб вели группу пленных. Я подошел к ним, они оказались из боевой группы Кнебеля. Заглянул в данный мне на днях список противостоящих частей - там такой не было. Новые формирования прибывают теперь ежедневно и обнаруживаются вот так, после боя, когда спрашиваешь пленных, откуда они. Солдаты оказались прямо из боя и сами не могли объяснить себе, как уцелели. Полковник Кнебель с пистолетом о руках бегал за каждым дрогнувшим солдатом и стрелял ему в спину. «Мы не знаем, как это произошло, что мы живы». На их глазах ротный командир пристрелил накануне солдата, заползшего в блиндаж от огня «Умереть страшно, - сказал один из пленных, - и остаться живым тоже страшно».
Из воспоминаний военного переводчика В. Померанцева.
«Наша артиллерия открыла огонь. Вся оборона противника была плотно покрыта разрывами снарядов и мин. На наблюдательном пункте командующего армией находился И. Д. Черняховский. Он вышел из окопа и стоя смотрел а бинокль, наблюдая, как ложатся снаряды нашей артиллерии и как ведет себя враг. Командующий армией генерал-лейтенант Людников И. И. обратился к И. Д. Черняховскому и попросил его спуститься в окоп, но тот как бы не слышал этих слов. Сказал: «А знаешь, Иван Ильич, вот в этих самых местах в июне тысяча девятьсот сорок первого года я вел тяжелейшие оборонительные бои с немцами. Командовал тогда танковой дивизией. И наконец-то мы опять здесь. И бьем врага!»
Из воспоминаний начальника штаба артиллерии 39-й армии полковника П. Д. Засовского.
«Роминтен» - Шмитцу» В лес входят русские войска. Уходим в Насован. Просим забросить туда затребованную нами бумагу.
Из Кенигсберга: «Кратко радируйте военное положение вашем районе».
В Кенигсберг: «Враг усиливает давление в направлении северо-востока на Роминтеновский лес. Ликвидировали одного русского связиста».
Из Кенигсберга: «Происходит ли движение вражеских войск с восточной окраины леса на север, юг или через лес?»
В Кенигсберг: «Враг движется по шоссе Веркихен - на Голдап».
Из Кенигсберга: «Действуйте смелее, активнее, побольше терактов. Туалетную бумагу вышлем первой возможности».
Берлин (Агентство Рейтер). Из сводки верховного главнокомандования: «По обеим сторонам от Вилкавишкис (Вилкавишкен) русские перешли в большое наступление на фронте протяжением более сорока километров. После многочасовой артиллерийской подготовки достигли границ Восточной Пруссии. Нет сомнения, что наши героические войска своими боевыми действиями навсегда отучат русских нарушать покой мирных границ Германии».
«Берлин (Агентство Рейтер, вечернее сообщение). Несмотря ни героические усилия наших доблестных воинов, русские произвели несколько прорывов в германских оборонительных линиях близ Нейштадта, который находится непосредственно на границе Восточной Пруссии. Нет сомнений, что наши отважные восточно-прусские воины немедленно отбросят русских назад»
«Центр - Буре. День и час прилета самолетов. День и час!»
- Гвардейцы, за мной. Взгляните-ка, что происходит с «тридцатьчетверкой», когда в нее попадает фаустпатрон.
Командиры танков, наводчики, заряжающие, водители молчаливой толпой пошли следом за своим ротным, старшим лейтенантом Федором Соколовым. Кто-то гулко, протяжно зевнул - пятый час, самый сон, танкисты «стреляли» друг у друга сигареты, закуривали на ходу. Петро жаловался кому-то, что кухни опять отстали, заснули вчера на «голодное брюхо», что всегда так бывает - они впереди всех, под снаряды лезут, а кашевары где-то в тылах ошиваются.
Впереди послышался стук железа, голоса: «Подержи вот тут... Отцепил? Поехали!» И неясно проступили контуры двух танков. Это трудились эвакуаторы, «гробовщики», как их порой называли между собой танкисты, они выволакивали с ноля боя подбитые танки. Значит, еще один притащили... Взревел двигатель, танк-эвакуатор резко развернулся, из-под гусениц посыпались искры, и укатил с грохотом, лязгом и чадом в темноту. А возле подбитой машины остались еще два человека. Рогов присмотрелся и пошел быстрее, узнав в громоздкой, угловатой фигуре сержанта Громобоева. А кто же это еще, неужели?.. Конечно же, Ленка! Санитары выволакивали из танка что-то тяжелое, завернутое в плащ-палатку. Герман окликнул девушку и, опередив товарищей, подошел к ним, помог. Лена вымученно улыбнулась: она еле держалась на ногах. Все втроем сволокли тюк на землю. Рогов притянул к себе Лену, поцеловал.
- Как ты? - спросил Рогов. - Жива, жива! И я тоже!.. А что это вы добыли? Трофеи?
- Все, что осталось от экипажа танка, - глухо буркнул Громобоев. - - Сунулись унутрь машины, думали, раненые есть, а там...
- Гера, Гера! - Лена прижалась к нему. - Я с ума сойду. И когда это все кончится!
- Не волнуйся. Я уже свою порцию свинца получил.
Рогов гладил ее по вздрагивающей спине, молча дымил цигаркой Громобоев. Подошли остальные танкисты, окружили страшный тюк. Из темноты выехала «полуторка» - старый, разбитый «газик» похоронной команды. Громобоев окликнул шофера, грузовичок остановился, санитар влез в кузов, откинул заднюю стенку и с помощью танкистов затащил туда же тюк. Позвал Лену, и та, не попрощавшись, забралась в кабину. Машина шла в направлении расположения санроты. Девушка махнула Рогову рукой и захлопнула дверку.
- Да, вот что такое фаустпатрон, гвардейцы. - Соколов осветил лучом фонарика правый борт танка. В нем зияла оплавленная дыра. - Входное отверстие. Снаряд ударяет в броню и как бы прожигает ее, а потом начинает носиться внутри, сжигая, разрывая всех в клочья, - жуткий шар-молния... Лупят «фаустом» с коротких расстояний. Слышите? Из подвалов, подворотен, окон нижних этажей! Бойтесь узких улиц, гвардейцы, старайтесь проскочить их на большой скорости... Все. Через два часа - в бой, на Ширвиндт! Готовить машины.
Танкисты молча разошлись, Петро побежал к хозяйственникам за завтраком. Валентин и Шурик, тихо, яростно матерясь, орудовали натяжным ключом, «крокодилом», подтягивали правый «ленивец»: цепь несколько провисла. Попыхивая слабенькой, пахнущей одеколоном трофейной сигаретой, Рогов ходил вокруг танка, размышлял: сбросить запасные топливные баки или нет? Петро тем временем принес кашу с тушенкой, сели кружком, но есть не хотелось: тюк с останками экипажа, подбитого фаустпатроном танка, маячил у всех перед глазами.
...В этот ранний утренний час, когда войска той и другой стороны с верой и надеждой на успех готовились к очередному, страшному сражению, весь мир ждал новых сообщений. Красная Армия перешла границу Германии! Красная Армия воюет уже на территории врага! Друзья и враги страны Советов с нетерпением ждали - что даст очередной день боев? Не повторится ли август? Смогут ли русские на этот раз сокрушить небывалую, как заявил Геббельс, мощь германских вооруженных сил, пойдут ли русские вперед, вспарывая дивизиями, как ножом, восточные окраины нацистского государства, нацеливая удар в глубины Германии?
Утро накануне боя... Тысячи солдат торопливо завтракали, пили свои фронтовые граммы водки, проверяли оружие, писали трогательные, возможно, последние в своей жизни письма. И в каждом из них была вера в победу, в собственную удачу, что их-то обязательно минует пуля, осколок мины, снаряд, и что они обязательно вернутся домой. Да, солдат, уходя в бой, знает, что он может погибнуть сегодня, сейчас, но он должен верить, что уцелеет и сокрушит врага, ибо в этой человеческой вере и есть главный залог грядущей Победы!
А в маслянистые чрева орудий вползали начиненные взрывчаткой снаряды. Уже были наполнены бомбами люки самолетов, задрали станины ракетные установки «катюши», уставились в темное еще небо шестиствольные минометы - «быки», ждущие сигнала, чтобы с воем и скрежетом выметнуть свои тяжелые снаряды...
И комроты Соколов уже готовил своих гвардейцев к бою: переговаривался с экипажами, шутил, взбадривал. Пятясь, лейтенант Герман Рогов махал руками: «Давай, давай, Валюха. Правее! Так!» Рыча двигателем, танк выползал из укрытия, сидел на башне Шурик Панкин, беззаботно насвистывал - все у него готово, снаряды, патроны: полный боекомплект! Доедал кашу Петро, шел за танком, постукивал ложкой в опустевшем котелке. Рогов поднял руки: «Стоп!» Танк замер, и лейтенант вскочил на его гусеницу, полез в люк. Уже светает! Вот-вот артиллерия откроет огонь, прозвучит команда: «Вперед, гвардейцы!». И они помчат следом за огневым налом. Кровь за кровь. Смерть за смерть!
Группа Пургина в это утро затаилась на восточной окраине аэродрома Хайлигенбайль. Командир поглядывал на восток, - быстрее бы рассвело! - и думал все об одном и том же: как узнать день и час прилета самолетов? «Надо брать языка, - решил он. - Но кто может знать точные сроки? Очевидно, только старшие офицеры эскадрильи, базирующейся сейчас на аэродроме, командир противовоздушной обороны и радисты... Но как, где, каким способом захватить этих «языков»? Где гарантия, что, попав в их руки, фриц все расскажет и действительно будет знать то, что их интересует? М-да, кажется такой задачки тебе еще решать не приходилось, майор!»
...А самолеты уже готовились к дальнему перелету. Где-то на аэродромах Германии летчики уже получили летные карты и изучали маршруты. Трудный предстоял перелет. Запас горючего - только дотянуть до Хайлигенбайля. Случись какие неприятности - резкое ухудшение погоды или невозможность посадки в пункте назначения, катастрофа, - дотянуть до ближайшего аэродрома топлива не хватит...
«Завтра возьму взвод своих ребят и махну под Хайлигенбайль», - решил в это утро командир отряда «Адлер» штандартенфюрер Вальтер Кугель. В третий уже раз перечитал он докладную своего заместителя Рауха, в которой говорилось о том, что одна из радиостанций русских выходила в эфир в районе Хайлигенбайля. Штандартенфюрер не знал о том, что туда вот-вот должно перебазироваться крупное соединение самолетов, но опыт разведчика подсказывал ему: русских заинтересовал аэродром. Крутятся там, что-то высматривают, вынюхивают. «Да, надо обязательно ехать в Хайлигенбайль!»
Новый день, новые заботы! Поднявшись чуть свет, старик Фриц Розенберг накачивал шины велосипеда. Неделю он, как волк возле овчарни, рыскал вокруг Поморья, следил за домом соседа, и то, что ему удалось высмотреть, должно было заинтересовать шефа районного гестапо Кернера. Как ни осторожен был полячишка, ни хитер, но он, старый солдат, застукал Конопку: на огороде поляка, под грудой старой соломы, устроено тайное помещение. Тени мелькали там. Кто-то уходил, кто-то приходил. Кто? Явно враги Рейха! И если это так, то ожидает его, Фрица Розенберга, добрая награда! Ч-чертов насос, еле качает... Да-да, награда будет. Большая!
...А Кернер готовился к поездке в Кенигсберг: поздно вечером позвонил Канарис и приказал с утра приехать для получения чрезвычайно важного задания. В тот момент, когда старик Розенберг садился на велосипед, Кернер хлопнул дверью черного «мерседеса»...
16 октября. Граница в районе г. Ширвиндта
И вот - началось! Взревели дальнобойные орудия, и тяжелые снаряды с рокочущим шелестом пронизали серебристо-серый рассветный воздух. Загромыхала дивизионная и полковая артиллерия, зачастили счетверенные зенитные автоматы, бьющие по наземным целям, сплошной поток свинца и стали настильно прошелся над полем боя, крышами поселков и хуторов, ударил по притихшему приграничному городу Ширвиндту. Тяжко вздохнули и ухающе, подвывая, швырнули в сторону врага огненные кометы реактивных снарядов батареи «катюш». Все окуталось дымом, пеплом, кирпичным крошевом, столбы земли черной, лохматой ширмой взметнулись над позициями врага, и оттуда в ответ загромыхали уцелевшие мортиры, орудия, простонали шестиствольные минометы.
Командир танковой роты старший лейтенант Федор Соколов прокричал: «Гвардейцы! Слышите меня?.. Впере-ед!» - и захлопнул крышку люка.
- Ребята, вперед! - скомандовал и Рогов, приняв сигнал командира. - За Родину, ребята. За Ленинград! За всех погибших, замерзших там!
- Лишь бы гусеницы выдержали! - услышал он озабоченный голос Валентина. - Ну, железная коробочка, не подведи...
- И боезапас бы не сдетонировал! - привычно отозвался Шурик. Он уже держал в руках снаряд, - только бы...
- Бронебойный, - оборвал его Рогов. - Давай!
Танковый полк, его батальоны и роты, устремились за огневым валом, но не так все складывалось, как хотелось бы, как мечталось накануне нового боя! Враг не был сломлен. За ночь он подтянул резервы, усилил войска в передовых линиях обороны, переместил огневые точки, устроил артиллерийские и танковые засады, начинил землю тысячами нажимных, натяжных, прыгающих противопехотных мин, мин противотанковых, и которые взрывались сразу десятками, стоило тронуть хоть одну... Сплошные столбы черно-бурых взрывов! Дымное облако повисло над полем боя. Остановился, вспыхнул один из танков, залп шестиствольных минометов накрыл другой, провалился в яму-ловушку и тотчас был расстрелян немецкими артиллеристами третий...
- Командир, гляди лучше! - орал Валька. - Где-то засада!
- Да и ты как везешь?! От своих отстаем! Вперед!
- Сплошные ямы! Колдобины!.. Держись!
Танк ухнулся в наполненную жижей яму: ловушка? Бешено взревел, затрясся и вымахнул из провала. Пронесло! Мелькнул сапер, он что-то кричал, размахивал флажком, показывая проход в минном поле. Не спали ночью мужики, трудились! Спасибо, солдат, видим вешки... И тут же голос комроты:
- Гвардейцы! Слышите меня? Пехоту - на танки!
Резко затормозили. Из ям, воронок, траншей быстро выскакивали пехотинцы. Слышно было, как, топоча, они карабкались на танк. Рогов откинул крышку люка и увидел круглое лицо одного из них.
- Казах? Узенькие щелки глаз солдата еще больше сузились, он хлопнул командира по плечу:
- Давай, танка, поехала-поехала! Почему опаздывал? Кататься немного будем!
- Танк не поезд, никогда не опаздывает! - засмеялся Рогов. - Эй, куда задницей на решетку?! Даст газу водитель, и жаркое получится. Валька, покатили!
Помчали. Огневой вал уходил вперед. Все больше взрывов поднималось со всех сторон. Взлет на горку, стремительный бросок вниз, к узкой, кипящей от снарядов и осколков речушке Ширвинте... Каскады воды и ила. Кто-то из пехотинцев свалился в воду, с ходу взлетели на некрутой берег. Раскачивающаяся, стремительная пробежка по черной, в малых и больших еще дымящихся воронках, земле. Скрежет попавшего под гусеницы железа, мелькание вражеских солдат, выскакивающих из ям, перепаханных снарядами окопов, из-за бугорков поля: тут бились с фашистами роты второго батальона двести девяносто седьмой дивизии, а впереди уже виднелись башни и шпили, черепичные крыши и мелкая россыпь окраинных домов Ширвиндта. Город горел. Над ним проносились «илы», огневой вал приближался к окраинам города. Еще двадцать-тридцать минут этой безумной езды, и они ворвутся в самый первый на их боевом пути немецкий город!
...От звонкого, резкого удара в правый борт Рогова выбросило из железного сидения, и он упал на Шурика... Звякали вывалившиеся из пазов снаряды, что-то вопил, вцепившись в рычаги, Валька. Машина резко развернулась и замерла, стих мотор. Рогов потянулся к запорному рычагу люка, но Шурик дернул его за ногу:
- Назад! Сшибут! Лезем через нижний!
- Гусеницу сорвало! - доложил Валька. - Я сейчас!
Лязгнула откинутая дверка люка. Шурик ловко скользнул в него, за ним Валька и Петро. Рогов приник к панораме, осмотрелся - танки их роты уходили вперед, пехота бежала за ними - и представил себе свою машину, стоящую посреди поля. Какая она отличная мишень! Наверняка кто-то из вражеских артиллеристов уже наводит орудие, выцеливая его «ленинградца»... Мороз прошелся по спине...
- Валюха, что там? - крикнул он.
Гусеница к хренам перебита, вот что! - зло отозвался Валька. Он доставал из своего ящика «паука» с выколоткой, позвякивал инструментом. - Шурка! Держи тут! Петро, помоги.
Рогов вылез из танка. Серебряной лентой распласталась по земле гусеница. Валька уже прилаживал «паука» к лопнувшему траку, рядом с кувалдой в руках стоял на коленях Шурик, из-под шлема выбилась белесая прядка, лицо черное от пороховых газов, на щеке ссадина. Взмахи кувалды, - звонкий стук. Стержень-палец никак не хотел вылезать из соединительного паза, и Шурик, поднявшись во весь рост, бил и бил по выколотке изо всех сил.
- Хлопцы, «летучка» катит! - радостно крикнул Валька.
Уродливый, без орудийной башни, нагруженный всяким ремонтным скарбом, танк ремонтников подскочил к «единице», и из его ревущего чрева повыскакивали чумазые, в замасленных комбинезонах, все как на подбор широкоплечие, высокие крепыши-ремонтники.
Короткий говорок, веселая перебранка: «Вам не на танках, на телегах ездить...» - «Работай... масленка!» Столб земли и дыма, взметнувшийся возле машин: выцеливают, гады! Торопливое мелькание рук, напряженные лица, выкрики, охи: кто-то палец придавил, кто-то оступился, - рев двигателя... Скорее! Еще взрыв, еще... Гусеница уже была накинута на колеса, теперь ее тянули, а Валька подрабатывал мотором... Скорее! Стук кувалды, маслянистый стержень туго вползал в соединительные отверстия. Все! Пор-рядок в танковых войсках. «Спасибо, «масленка», за нами не заржавеет!» - «Вперед, вперед, берегите телегу, ребятки!»
«Единица», что у вас? - донесся из шлемофона голос ком роты, как только Рогов подсоединился к связи. - «Единица», слышите меня?
- Все в порядке! Ремонтировались, куда ехать?
- Ориентир на одинокую башню, прорываемся к центру города, как понял?
Рогов не ответил - в этот момент где-то позади танка раздался взрыв, он прильнул к панораме: из развороченной «летучки» поднимался бурый, жирный столб дыма... Рогов почувствовал, как закипели в уголках глаз слезы, крутнул башню: из-за одиноко стоящего среди сада двухэтажного дома выползала серая меченная крестом туша фашистского танка. Ага, гад, борт подставил! Жадно заглатывая бронебойный снаряд, звякнул казенник. Н-на! Снаряд проломил корпус танка, и внутри его жарко полыхнул огненный смерч. Готов. Это вам за ребят-ремонтников!
17 октября. Канцелярия Восточно-прусского гестапо.
В приемной шефа гестапо, кроме его адъютанта, не было никого. Кернер посмотрел на часы - Канарис должен принять его через десять минут. Адъютант кивнул: «прошу вас, подождите». Двери кабинета распахнулись, и под охраной двух офицеров гестапо, споткнувшись о порог, вышел пожилой генерал. Лицо у него горело, один погон был сорван, второй болтался. Все трое быстро прошли через приемную. Генерал обернулся, поймал взгляд Кернера, хотел что-то сказать, но один из офицеров подтолкнул его: идите же! Выполняя приказ Гитлера об искоренении заговорщиков по делу от двадцатого июля[4], Канарис усиленно разыскивал врагов Рейха и их пособников в войсках группы армий «Центр». Шеф гестапо очень старался: был арестован его однофамилец, начальник абвера, германской разведки и контрразведки адмирал Фридрих Канарис, и люди Гиммлера принюхивались, а не родственник ли он адмиралу? Нет и нет! Герд Канарис выбивался из сил, не досыпал, не доедал, выискивая врагов фюрера.
Адъютант кивнул Кернеру, тот поднялся и вошел в кабинет шефа. Хмурый, с синевой под глазами, Канарис достал из открытого сейфа пакет.
- Вы. Кернер, с охраной? Да, нет?
- Да, шеф. Со мной двое моих подчиненных.
- В пакете сведения по операции «Бросок». Там все написано, поэтому не будем терять напрасно времени, я очень занят... Но вот что скажу, Кернер: эти новые боевые машины, что будут переброшены в Хайлигенбайль, думаю, последнее, что мы сможем получить в этом году с заводов Германии. Понимаете? А русские ломятся к нам в дверь! И если что случится, вы лишитесь своего поста и чина, Кернер... Вместе с головой! Вопросы есть? Да, нет?
- У меня? Гм...
- Желаю удачи. Кернер. Всего доброго. Да?
- Да, шеф. Всего доброго.
Кернер еще несколько секунд оставался в кресле: почему-то он полагал, что шеф поговорит с ним, расспросит, как идут дела в Хайлигенбайле, а там, может, намекнет и о возвращении в Кенигсберг. Но Канарис стал просматривать бумаги, и Кернер, убрав пакет в портфель, поднялся. Обидно. «Да, нет...» Всем некогда! Этот сонный, тихий городишко Хайлигенбайль, самолеты... «Ну, ничего. Операция по приемке самолетов будет проведена блестяще, - взбодрил себя Кернер. И я вернусь в Кенигсберг, шеф меня не забудет».
...Пургин допрашивал схваченного возле аэродрома телефониста из штаба третьей истребительной эскадрильи, базирующейся на аэродроме Хайлигенбайль. Недавно призванный в армию, хлипкий, испуганный до смерти, солдат готов был рассказать все-все, но единственное, что он знал: завтра должно произойти нечто необычное. По всему аэродрому объявлено состояние особой, повышенной боеготовности, в штабе проводятся одно за другим совещания. Но что должно произойти завтра и в какое именно время, он не знает. Нет-нет, он клянется богом, всей своей семьей - женой Хильдой b тремя детьми, не знает. А, вот! Он слышал о какой-то операции «Бросок», да-да, это он слышал!
Разведчики переглянулись, телефонисту затолкали в рот его же перчатку, - а происходило это метрах в двухстах от шоссе Кенигсберг Хайлигенбайль и уложили рядом с багровым, пыхтящим от злобы и ненависти капралом взвода аэродромной охраны. Час назад вместе с телефонистом они направились на западную окраину аэродрома: там, на одном из постов, плохо работал телефон - и вот!.. Капрал пнул телефониста связанными ногами. Пургин посмотрел на Волкова, Володя выдернул изо рта капрала тряпку, приказал:
- Говорите, что завтра должно произойти на аэродроме?
- Вы от меня ни слова не добьетесь! - прохрипел тот. - На помощь!..
Федя навалился на немца, зажал ему нос, капрал разинул рот, и Волков затолкнул в него сбитую в ком тряпку, капрал при этом попытался боднуть его. Этот матерый службист лучше погибнет, чем выдаст военную тайну! Однако кое-что уже известно. Во-первых - завтра. Во-вторых - операция «Бросок». Вряд ли можно сомневаться, что речь идет о самолетах. Но в какое время они тут приземлятся!
...Точное время прилета самолетов на Хайлигенбайльский аэродром знали лишь несколько человек, и в их числе штандартенфюрер Кернер, который вот-вот должен был вернуться в Хайлигенбайль.
Кенигсберг, партийная канцелярия Эриха Коха. Совещание командного и партийного состава Восточной Пруссии при участии командующего армией резерва Г. Гиммлера.
«Гиммлер: Я прибыл в Кенигсберг с личным посланием фюрера, которое содержится в трех словах: «Ни шагу назад!» Мы уже вели переговоры с командованием группы армий «Центр», с имперским комиссаром обороны Эрихом Кохом, командованием СС и гестапо, поэтому положение дел, сложившееся здесь, мне ясно. Тем не менее, я еще раз готов выслушать вас, господа. Уезжая из Кенигсберга, я должен увезти с собой уверенность, что Германия была, есть и остается непотопляемым броненосцем, несущим идеи национал-социализма всему миру, и что восточный борт этого корабля - Восточная Пруссия - останется целым и невредимым. Итак, кто желает высказаться?
Рейнгардт: Хочу напомнить, что, по имеющимся разведданным, превосходство русских в технике в настоящее время весьма ощутимо. Слишком велика торпеда, господин Гиммлер, слишком тонок борт нашего корабля! Нам нужны дивизии из Курляндии, танки, самолеты.
Гиммлер: Сколько сейчас самолетов в Восточной Пруссии?
Кох: Пятьсот боевых самолетов. Всего пятьсот.
Гиммлер: Всего!? Господа, на западном фронте мы имеем полторы тысячи боевых машин, на всем фронте! А тут - пятьсот. Вы просите еще двести? Не знаю, какое количество, но завтра, по распоряжению Геринга, новые боевые машины, ведомые опытными пилотами, прибудут в Восточную Пруссию...»
«Расписка. Мной, подполковником А. Н. Федоровым, замначтыла дивизии, принято от лейтенанта Сорокина К. С. группа военнопленных двух восточно-прусских пехотных дивизий и их частей усиления в количестве ста пятидесяти пяти человек, в том числе: генералов - один, подполковников - два, прочих офицеров - двенадцать, рядовых и прочих - сто сорок, а также одна легковая машина марки «Мерседес-Бенц» в исправном состоянии (генеральская), лошадь (мерин) и генеральская собака-бульдог по кличке «Черч». Подписи сдавшего группу и принявшего военнопленных 17 октября 1944 года, пункт Гребеке».
«Центру - Буря. Операция «Бросок» аэродром Хайлигенбайль назначена на восемнадцатое. Шоссе Кенигсберг - Хайлигенбайль закрыто движение гражданских лиц. Повсюду усиленные патрули. Аэродроме введена повышенная боевая готовность. Усилена противовоздушная защита аэродрома. Шесть батарей восточном секторе, восемь южном, восемь батарей западном секторе, четыре со стороны залива. Множество легкой зенитной артиллерии типа «эрликон». Воздухе постоянно барражируют четыре пары «мсссершмиттов», две пары на взлетной полосе пилотами кабинах. Завтра попытаемся уточнить сроки подхода самолетов. Следите нами на «тревожной» волне течение всех суток».
«Центр - Буре. Благодарим очень ценные сведения. Ждем сообщения на «тревожной» волне часа прилета. Желаем успеха».
«Большое внимание политорганы и партийные организации армии уделяли разъяснению норм поведения советских воинов на территории врага. Советский воин пришел на германскую землю не жечь, грабить и убивать мирных жителей, как это везде и повсюду делали гитлеровцы. Он пришел сюда уничтожить фашизм, сбросить с человечества его иго, покарать фашистских преступников. Это прекрасно понимали наши гвардейцы. Вот как выразил эту мысль в беседе с бойцами рядовой 21-го полка 5-й гвардейской стрелковой дивизии Козлов: «Мы в Германии должны вести себя так, чтобы показать немцам, что русский солдат... зайдя в дом, по сундукам и печкам не шарит, как это делали гитлеровцы...»
Из воспоминаний командующего 11-й гвардейской армией генерал-полковника К. Н. Галицкого.
«Битва достигла огромного накала. Немцы сражаются с дикой яростью. Каждый дом превращен в крепость, каждая яма - пулеметное гнездо. Каждая полянка минирована... Красная Армия продвигается вперед медленно, и ценой значительных потерь ей приходится сдерживать яростные контратаки немцев. Ночью грохот боя, который доносится с передовой, настолько силен, что мешает нам заснуть. Все горит... Горизонт почернел, небо затянуто плотной темно-серой тучей дыма... Вокруг аэродрома, в радиусе тридцати километров, все в зареве пожаров».
Из воспоминаний летчика эскадрильи «Нормандия-Неман» Франсуа де Жоффра.
«Хотя мы оба, я и мой муж, имеем боевые награды, не считаем, что совершили что-то героическое. Война запомнилась нам прежде всего как тяжелый труд, труд, когда по нескольку недель кряду не было передышки. Я и Фрося Корсакова (ныне Аптасова) прокладывали и обслуживали телефонные линии между штабом полка и дивизионами, а также стрелковыми частями.
Сколько километров этой связи нам пришлось проложить и обратно смотать за годы войны! Ведь путь от Ворошиловграда до Севастополя, а затем - от Смоленска до Кенигсберга, который мы прошли, немалый. Каждая бухта телефонного кабеля (восемьсот метров одножильного провода) весила шестнадцать килограммов. Кабель нужно было всегда проложить или смотать как можно быстрее, так как полк очень часто менял боевые порядки.
Не успеешь проложить - порыв. И одна из нас остается дежурить у полевого телефона, а другая бежит с запасным куском кабеля по линии, чтобы найти и устранить повреждение. В отдельные дни жарких боев устраняли до сорока порывов! И несмотря на любую погоду, в дождь, снег или ночью, под любым обстрелом противника нужно было быстро найти порыв, зачистить и соединить концы кабеля... Ведь связь - это нерв армии!
Хуже всего было, когда танки наматывали кабель на гусеницы. Тогда вырывались десятки, а то и сотни метров кабеля, и его приходилось прокладывать заново. И вот наступление в Восточную Пруссию! Я вместе с командиром одной из наших батарей и радистом находилась в одной из передовых стрелковых рот. Взрывы, грохот, пыль, взметнувшаяся и повисшая в воздухе. Когда рацию переключили на прием, в наушниках послышался голос немецкого радиста, который на ломаном русском языке стал говорить нам, что мы свою землю освободили, и нам не надо идти на чужую. Мы посмеялись – ишь, чего захотел! - и двинулись вместе с пехотой вперед. Бой начался удачно. Вот и полосатый столб границы, рядом ровик. Вот и все. Но как много это значило!..»
Из воспоминаний В. Д. Гордюк (Булавкиной), гвардии рядовой.
«К началу наступления пришло много писем. Я их разложила на пачки: одну - для первого взвода третьей роты, вторую - для второго взвода, ну и так далее, сложила все в вещмешок и побежала. Там меня подвезли на грузовике, там танкисты подхватили. И вот - впереди бой. Пули свистят, осколки шмякаются, а мне надо на передовую. Раненые говорят: «Первый взвод вон в той балочке!» Ползу, перебегаю, хлопаюсь то в грязь, то в лужу. Так хочется доставить солдатам письма! Часа четыре добиралась до той балочки. Кругом хаос, Ямы, воронки, битая техника, убитые кони и люди, собака безногая ползет ко мне... Скатилась в балочку, встала, отряхнулась, ко мне помкомвзвода идет. Говорю: «Письма прилетели, танцуйте! Где все ваши?» Он отвернулся, махнул рукой на холмик: «Да вот где все наши... Шестеро от всего взвода осталось. Ну, давай твои письма». Раздала я письма тем, кто жив. А письма тех, кто погиб, завернула в брезентик и закопала в основание того холмика-могилы...»
Из воспоминаний фронтового почтальона А. Н. Свирской.
«Уже во второй половине дня наш «доджик» хозвзвода танкового полка, груженный термосами с кашей и мешками с хлебом и консервами, подкатил к полю боя. «Дальше сами топайте! - говорит шофер, пинает ногами скаты: - Сами видите, не проеду». Да и то, где там проехать? Вся территория за речушкой Ширвинтой, которую мы по наплавному мостику миновали, будто изъедена: воронка на воронке, ямина на ямине. «Ориентир - башня со шпилем, - говорит шофер, - где-то там наши. Топайте, родимые». Взял я свой термос и рюкзак с пятью буханками хлеба да банками консервов с тушенкой. Взвалил все на себя, чуть носом в землю не воткнулся и пошел в сторону пальбы. Знаю, парни наши, танкисты, ждут не дождутся, когда каша да хлеб к ним придут. Да что пошел, на брюхе пополз. Пули свищут, осколки шмякают. Слышу – бац! - осколок в термос, каша из дыры лезет. Заткнул я дыру. То иду, то ползу, глянуть кругом страшно. Там - немец вверх лицом лежит, там грузовик со снарядами вверх колесами, там танки дымят. А пальба все сильнее. Ползу, тяну на себе два пуда еды. Термос и мешок как горбы у верблюда. Фрицы шпарят: цель-то заметная! Привязал я тогда термос к правой ноге ремнем и ползу. А тут - артналет! Я скатился в глубокую воронку, а она - с водой. Тянет меня термос на дно, карабкаюсь я по откосу, как жук: еле-еле выбрался. Ползу, держу ориентир на башню. И тут: бац-бац-бац! Очередь из другой воронки по мешку с хлебом, по мне. Сколько-то пуль в хлеб: три - в правый бок и ногу. Все ж дополз. Знаю, как ждут танкисты хлеб да кашу. Нога-то от термоса на полметра вытянулась. Тут и сознание от ран потерял. Вот как каша да хлебушек на передовую доставлялись...»
Из воспоминаний сержанта хозвзвода А. С. Сергуненко.
Восточная окраина г. Ширвиндта.
- Ребята!? Живы! Я знала, верила!
- Ленка?! Громобоев, подсаживайся... Лена, дорогой мой солдатик, ты?
Отставив котелок. Рогов поднялся, обнял пахнущую медикаментами, испачканную глиной Лену, прижал к себе, поцеловал в щеку. Она стянула с головы берет, мотнула головой, откидывая на спину волосы, поглядела в его лицо, улыбнулась и шевельнула плечами: пусти. Старшина Громобоев выволок из кармана огромную, как видно, сделанную по специальному заказу, ложку. Шурик, к которому он присоседился, с опаской поглядывал, как быстро начала исчезать из котелка фронтовая перловая каша - «шрапнель».
- Как ты? спросил Рогов. - Питайся, Ленка.
- Восемнадцать человек с поля выволокли... - ответила Лева, - человек сорок на машине в тыл отправили... Ребята с «девятки» погибли, все до одного... А как вы, ребята? Гера, на тебе лица нет. Одни глазищи!
- «Пантеру» гробанули, бронетранспортер раздавили. Да вот и это умяли... Он стукнул ложкой по станине разбитого орудия, кивнул в сторону рыжих кустов крыжовника: там лежали рядышком немецкие артиллеристы. Пока все нормально. К вечеру, думаю, вышибем фашиста из Ширвиндта... Одни глазищи? А у тебя?
В крыжовнике вдруг послышался шорох и треск сломавшегося сучка, все разом оглянулись: прямо в них летела брошенная оттуда длинная, на деревянной рукоятке немецкая граната-колотушка. Она упала в нескольких шагах от танкистов. Все будто окаменели, уже в следующее мгновение повалились на землю, а Рогов, опрокинув Лену, упал на нее, закрыл ей голову руками. В наступившей тишине до слуха каждого донеслось слабое шипение: детонатор догорал! Вот сейчас рванет, вот сейчас... Не рванула! Первым опомнился Шурик. Он схватил автомат и дал по кустам длинную очередь. Кто-то там вскрикнул, забился.
- Б-брачок, - сказал срывающимся голосом Герман и поднялся с земли. Опасливо косясь на гранату, протянул руку девушке, неуверенно засмеялся: - Ж-живём, солдатик.
- Голова кружится, - Лена качнулась, прижалась лбом к его груди. Постояла так немного, зашевелилась: - Пусти. Посмотрю, кого вы там...
- «Единица»! «Единица»! - послышался голос комроты Соколова. - «Единица», где вы? Отзовитесь!
- Тут мы, в садике, возле водонапорной башни, - отозвался Рогов, подхватывая шлемофон, висящий из башни на радиошнуре. - Слушаю!
- Кончайте обед, обойдите башню справа и дуйте к домам, где хлебный магазин. Рогов, слышишь меня?.. К хлебному, говорю, магазину! Там в подвале дот. Пехота лежит, просит помощи, а мы уже дальше ушли. Слышишь меня, Рогов?
- Слышу, командир, слышу! Ребята, по коням. Лена, где ты?
- И поесть спокойно не дадут, - буркнул Петро. Он нехотя побрел к танку: в руках - вскрытая банка консервов. Проворчал: - то гранаты сыплются, то опять ехать надо... Аппетит сбили!
- А гусеничка-то, держится! - Валентин навалился на правую гусеницу, качнул ее, проверяя, хорошо ли натянута, поглядел на Панкина. - только бы... да, Шурик?
- ...Черта с два, не сдетонирует! - весело воскликнул тот и надел шлемофон, выпустив из-под него курчавый вихор. - Поехали, мужики.
- Лена! - позвал Рогов, оглянулся, бросил шлемофон, быстро пошел к кустам. Санитары стояли на коленях возле раненного в плечо немецкого солдата. Весь потный от боли и страха, с широко раскрытыми глазами, паренек лет семнадцати что-то жалко лепетал, закидывал стриженую голову. Попыхивая цыгаркой, Громобоев ворчал: «Ах ты, ущенок сопливый. Пристрелить бы тебя, паскудника... Да не рвись, укуриная голова». Рогов встретился взглядом с немцем, показал ему кулак и наклонился к Лене.
- До встречи. Береги...
- И ты! - Лена подняла лицо. - Береги себя. Гора!
Громобоев откусил кончик цигарки и подал Рогову, тот затянулся, из глаз хлынули слезы, а в голове все прояснилось, даже усталость отступила. Живительный табачок! Оглядываясь, он неторопливо подошел к машине, вспрыгнул на броню и влез в башню.
Сокрушая заборчики и беседки, стряхивая с яблонь тяжелые зимние яблоки, машина покатила и сторону разрастающейся, напорное, у хлебного магазина пальбы.
Темнело, а группа Пургина еще вела наблюдение за аэродромом, и командир все больше утверждался в мысли, что именно завтра здесь должно произойти очень важное событие. Усиленные наряды мерно вышагивали вдоль колючей проволоки, которой было ограждено летное поле. Грузовики подвозили к зенитным батареям боезапас, над аэродромом с ревом проносились пары истребителей, к штабу то и дело подкатывали легковые автомобили, а перекрытое постами фельджандармерии шоссе Кенигсберг-Хайлигсибайль было почти пустынным. Лишь время от времени по нему проскакивала легковая автомашина, и Пургин, провожая ее взглядом, каждый раз думал: «Может, вот в этой машине едет тот, кто знает, когда именно прилетят на аэродром самолеты... Или - в этой?»
В наступивших сумерках на шоссе показались три грузовика с эсэсовцами, впереди ехали два легковых автомобиля: зеленый армейский и черный «мерседес». «Мерседес» вел гестаповец, - это было видно по его форме, - а рядом сидел высокий, мордатый офицер в шлеме. Пургин торопливо поднес к глазам бинокль и вздрогнул, разглядев его: это был штандартенфюрер Вальтер Кугель, чьи документы хранились в кожаной сумке майора. «За нами, гады!» - с тревогой подумал он.
Примерно в это же время дежуривший на крыше замерзший и промокший солдат кенигсбергской организации «Вервольф» увидел, как к клеткам-ловушкам, установленным на крыше здания номер семнадцать на Ленцштрассе, опустилась стайка почтовых голубей. Солдат захлопнул дверки клеток и, переловив птиц, снял с их лапок ампулки с донесениями. Бегом помчался к штурмбаннфюреру СС Шмитцу. Отправив дежурного, Шмитц нетерпеливо вскрыл первую из ампулок, подумав при этом: «Опять, кретины, туалетную бумагу будут просить». Развернул узенькую ленту послания, с удивлением уставился в него: что-то написано по-русски! Шмитц позвонил, потребовав срочно переводчика. Он распаковал все ампулки, вынул полоски бумаги, исписанные карандашом, и нервно пододвинул ему «послания» из Роминтеновского леса. Переводчик прочитал, нахмурился, достал пухлый словарь и долго рылся в нем, потом, вытянувшись перед Шмитцем, доложил, что на одном листочке написано «Пошли вы...» - но куда именно, объяснить не может, так как эти слова отсутствуют даже в самом полном русско-немецком словаре. Шмитц усмехнулся, отпустил переводчика и, закурив, сжег на огоньке зажигалки бумажки. Задумался. Очевидно, русские уже захватили базы «Вервольфа» в Роминтеновском лесу, и группы «Роминген» больше не существует.
В тайном убежище на огороде Бронислава Конопки было душно, тесно и шумно. Кроме разведчиков Пургина, вернувшихся к ночи из-под Хайлигенбайля, здесь, в убежище, скрывались и двое поляков, о которых хозяин Поморья сказал, что это «добрые хлопаки», что идут они в Кенигсберг по заданию своих боевых организаций. Одни из «хлопаков», чернявый, широколицый крепыш по имени Леонард, разливал в стаканы, составленные на ящике, «водку народову-подпольну», а точнее - обыкновенную самогонку, второй «хлопак», назвавшийся Грац, что в переводе, как объяснил он, означает «удалец, парень-хват», кромсал финкой розоватую пластину сала. Хлеб, нарезанный большими ломтями, уже лежал на ящике. Картошка, помидоры, соленые огурцы, сало! Разведчики зачарованно глядели на обильный стол, а поляки, восторженно жестикулируя, громко выкрикивали какие-то слова и фразы, из которых, однако, можно было понять, что оба когда-то учились в одном и том же классе первой Алленштайнской польской гимназии, потом воевали и побывали в плену у немцев, но только в разных лагерях, бежали оттуда и стали подпольщиками. Оказывается, что всего неделю назад оба сражались на баррикадах Варшавы, но в разных отрядах: Леонард - в районе Воли, а Грац - в Старом Мясте - и еще до окончания восстания покинули сожженный, разграбленный фашистами город для выполнения ответственных заданий своих организаций. Вдруг все одновременно как-то замолчали, задумались, потом взяли в руки стаканы, ближе придвинулись к столу-ящику.
- За Варшаву. За всех погибших там, - сказал тихо Леонард.
- За победу над проклятыми фашистами, - добавил Пургин. - За скорую победу, друзья...
Тесно сдвинувшись, потянулись к еде. Зоя сидела рядом с Пургиным, он обнял ее за плечи. Кутаясь в плащ-палатку, девушка закашлялась, было ей очень плохо, даже есть не хотела, и майор с тревогой глядел в ее нездоровое, в красных пятнах лицо, лихорадочно блестевшие глаза. Заставили и ее сделать глоток водки и поесть, но сидеть Зоя не могла. Пригибаясь, - потолок был очень низким, - ушла в угол и зашуршала сеном, затихла...
- А Ванда твоя где? - спросил Леонард приятеля. - Твоя милая?
- Погибла, милая, - ответил Грац. - В Варшавском гетто.
- В гетто? - переспросил Федя. Разведчики к поляки поглядели на него, и он глухо проговорил: - И моя Юлька тоже была в гетто...
Потрескивала свеча. Сизое облако плавало под потолком. Тихо переговаривались поляки, вспоминали школьных товарищей, кровавые бои тридцать девятого года, лагеря, жестокую, страшную битву восставших против подлых оккупантов за родную Варшаву...
Все кашляла Зоя, пришел Ян Конопка, - а с ним с дежурства продрогший на ветру Володя Волков, - сказал, что все кругом тихо. Нина окликнула ребят, пододвинулась, они сели рядышком, потянулись к столу. Взглянув на часы, покинул убежище Грачев: была его очередь охранять схорон.
«Гетто, гетто, гетто», - повторял про себя страшное, ненавистное слово Федя Крохин и видел высоченный, с колючей проволокой поверху забор. Уже через три недели после прихода немцы огородили им Нижнюю Деревню, и Федя, да и все жители Большой Деревни, впервые услышали это непонятное, но таящее в себе опасность, какое-то ползучее на звук слово.
- Гетто, - сказал Федя. - Гетто!
- Ты чего там бормочешь? - обернулся Волков.
- Я просто так, Вовка, про себя...
...Пулеметные вышки, собаки, патрули за дощатым, побеленным известью забором - другой, страшный мир, в котором осталась его Юлька... Раз в сутки, обычно утром, вдоль забора медленно ехал армейский грузовик, а по ту сторону бежали люди и кричали: «Хлеба, хлеба, хлеба!» Время от времени грузовик останавливался, и солдаты кидали в толпу голодных людей тяжелые, как кирпичи, буханки глинистого, сырого хлеба, и не просто швыряли, развлекались, пытаясь попасть буханкой кому-нибудь в голову, лицо.
Юлька там, за этим забором! Федя бродил вдоль него, придумывая, как бы пробраться в гетто, спасти ее. Солдаты, вышки, собаки, фанерные щиты: «За подход к стене гетто - расстрел!» ...Юлька! Жива ли ты еще? Обитатели страшного мира за беленым забором гибли сотнями, но гетто не вымирало: каждый день к его воротам подъезжали автобусы и грузовые автомобили, переполненные уставшими, запыленными людьми. Откуда, из каких городов и районов везли их сюда?
По вечерам тяжелые створки ворот распахивались вновь, и из гетто выезжали крытые брезентом, тяжело оседающие на осях грузовики. Натужно рокоча, опадая в глубоких ямах, наполненных водой, они везли свой груз в Большой карьер, в тог самый, где Федя с Юлькой прыгали с крутых откосов в песок. Платье Юльки взвивалось на ее длинных, крепко стиснутых в коленках ногах, а каштановые волосы красиво всплескивались над плечами. «Юлька, прыгни еще раз! просил он. - Ты вся такая... как птица!» И она прыгала, а он стоял внизу, любовался ее полетом и ловил, а потом долго не отпускал из рук. «Пусти, - просила она. - Ну что же ты? Фе-дя!..»
... - Федя, ты что, оглох? - Володя толкнул Крохина в плечо. - Спишь, что ли, с открытыми глазами? Вот Ян не верит, что у его Зоськи все пройдет, слышишь? Мы с Ниной втолковываем ему: у Зоськи шок памяти. Об этом же и Зоя говорила. Она очень испугалась, и что-то сдвинулось в ее мозгу...
Это все старовина Фриц! Напал на Зосю и... - Ян сжал кулаки, - но это правда? Поправится голова?
- Ей нужно какое-то новое, очень сильное потрясение, - сказала Нина, - и все в головке твоей Зоси встанет на свое место. Правда, Федя?
- Что? Да-да, и все встанет на свое место...
...Все чаще приезжали в Нижнюю Деревню автобусы и грузовики, все торопливее и жаднее заглатывало гетто толпы людей, и все больше его обитателей совершали коротенький рейс в Большой карьер, откуда деловито погромыхивали пулеметные очереди и жахали винтовочные залпы... Что с Юлькой? Жива ли еще?.. Днем Федя вместе с отцом все также стучал молотком в крошечной мастерской и, как чуда, ждал, что вот-вот послышится знакомый стук каблучков, и Юлька вбежит к ним с туфлями под мышкой... «Юлька, Юлька, где ты, что с тобой?» - каждую минуту, каждый час мучительно размышлял в те дни Федя.
Вскоре он получил ответ на свои вопрос: как-то в мастерскую зашел кряжистый длиннорукий солдат, зашуршал газеткой и швырнул на низкий столик несколько пар обуви. «Починяйт, - коротко приказал он. - Шнель». С сильно забившимся сердцем Федя взял одну из туфель в руки. Он не спутал бы ее ни с какой другой, будь их хоть миллион! «Откуда они? - выдавил он из себя. - Чьи они?» Солдат был слегка пьян, развязен. «О, один молодой девушк, - ухмыльнулся он. - Но она... фью!» - и он показал пальцем вверх, помахал руками, как крыльями: «Улетьель». Федя прижал туфли к лицу, и ему показалось, что от кожи исходит еще живой Юлькин запах. Осторожно поставив их, он взял в руки молоток и поднялся. «Вас ист дас?»- отступив, визгливо выкрикнул солдат. Федя коротко взмахнул молотком, и немец, обрушивая полки с обувью, повалился на замусоренный обрезками кожи и резины пол. В ту же ночь они с отцом ушли в лес...
- Ребята, плесните еще глоток, - попросил Федя.
- Заканчиваем ужин, друзья, - приказал Пургин. - Завтра - очень тяжелый день... Завтра...
- Завтра будет наш последний и решительный бой! - прервала его Нина и зябко повела плечами. - Что-то мне страшно, командир. Какое-то предчувствие томит... Знаете, будто мы в последний раз сидим все вместе...
- Пескова, что это за разговоры?
- Ой, как мне чего-то страшно! - Нина мотнула головой, а потом засмеялась: - Ну вот, кажется, все прошло, но мы еще чуть-чуть посидим, хорошо? Вовка, что ты на меня так смотришь?
- Да просто так... Вдруг вспомнил, какое у тебя было синее, в горошек платье. Оно так тебе шло.
- Оно тебе нравилось? Минуточку!
Нина ушла в угол убежища, о чем-то пошепталась с Зоей, та опять закашлялась, тихо сказала: «Глупости все это...». А Нина крикнула: «Сидите и не оглядывайтесь, хорошо?» - слышно стало, как зашуршала одежда.
- А теперь можно! - сказала она и подошла к мужчинам. - Ну как?
Володя обернулся: девушка надела то синее платье, в котором танцевала на вечеринке перед вылетом в Пруссию. Он с восторгом глядел на нее, поляки захлопали в ладоши, а Грац поднялся и с поклоном прижался губами к руке Нины. Легкая, худенькая, вся какая-то воздушная в этой синей, мягко льющейся с плеч ткани, Нина села возле стола и, подперев руками лицо, уставилась на огонек свечи.
- Такой я буду и в замке. На нашем вечере Победы, - сказала она мечтательно, - только красивую, высокую прическу сделаю, как у Карлы Дониер - помните, в «Большом вальсе»?
Догорая, коптила свечка. Скрестив руки на груди, Пургин глядел на тусклый уже огонек и прислушивался к тихим голосам Нины и Володи, которые вспоминали о чем-то очень важном, что было в их жизни, о ночных прогулках по набережным Невы, о драке Володи с каким-то Геркой Роговым, драке из-за нее, Нины...
«Час прилета... час прилета! - подумал с тревогой командир. Вся его жизнь, все то, что он в этой жизни делал, совершал, к чему стремился, - сейчас вдруг словно сконцентрировалось в одной терзающей его мозг фразе: «Час прилета!» Как это выяснить? Как узнать?..»
...А в Кенигсберге бродил из угла в угол по своему огромному кабинету Эрих Кох, ждал обнадеживающих вестей от Рейнгардта о том, что русские, захватившие города Ширвиндт, Эйдкунен и Вирбалис, уже выбиты оттуда с громадными для них потерями, но Рейнгардт молчал, а гауляйтер со страхом ждал: вот-вот раздастся звонок из Берлина, - придумывал, что же сказать в оправдание?
На дальних германских аэродромах томились в казармах - покидать их было запрещено! - уже готовые к полету в Восточную Пруссию летчики, пили черный кофе, дулись в карты и ждали, когда поступит приказ: «По самолетам!»
...Прислушиваясь, как ветер позвякивает оконным стеклом, старик Розенберг латал велосипедную камеру. Завтра, рано утром он во что бы то ни стало должен обо всем доложить Кернеру...
...В пять утра Пургин повел своих разведчиков к аэродрому. Зою будить не стали: под утро она заснула, жар у нее, кажется, несколько спал. Майор присел возле девушки, положил холодную ладонь на горячий лоб, вгляделся в заострившиеся черты лица. Зоя шевельнулась, что-то прошептала. Испугавшись, что разбудит ее, Пургин поднялся. Разведчики уже выбирались из бункера, слышно было, как скрипела лестница и ругнулся Федя: опять дождь! В углу тихо о чем-то спорили, тоже готовились уходить поляки. Пургин пошел к лазу, но вдруг мысль, что он больше никогда не увидит свою Зойку, обожгла его. Он вернулся, наклонился к девушке и прижался щекой к ее горячим сухим губам. «Да, вряд ли мы вернемся сегодня с аэродрома. Прощай, Зоенька».
У выхода из убежища стоял Ян: на его попечение оставлял Пургин свою вторую радистку. Вылезли из бункера поляки, отдали честь Пургину, и Леонард сообщил ему, что они решили пойти в Кенигсберг вместе, так будет надежнее. Когда поляки отошли, майор сказал Яну, что если группа не вернется, то пусть он, Ванюшка, дожидается Красную Армию в Поморье. Зоя должна рассказать командованию, как все у них сложилось. Они обнялись, и Ян пообещал, что все будет «бардзо добже». Пургин кивнул: да, конечно, все будет хорошо, поднял воротник куртки, поправил на плече автомат и быстро зашагал в темноту.
...Часом позже выехал из своего небольшого поместья старик Розенберг. Попыхивая трубкой, он крутил педали. Велосипед скрипел, колыхался по раскисшей дороге. Старик, проклинал колдобины, дождь, разбитый велосипед и стреляющие боли в левом бедре: там еще со времен первой мировой войны сидела русская пуля, застрявшая возле самого нерва. В плохую погоду она напоминала о себе. Проклиная все к всех на свете, он тем не менее упрямо катил в промозглую темень: большая награда ждет его за сообщение, которое он везет шефу гестапо Кернеру! Полячишку-соседа, конечно же, угонят в лагерь, а Зоську стоит забрать себе. Он еще крепок, он еще... К-ха! Быстрее же!
Скрип его велосипеда разведчики услышали в восьми километрах от Хайлигенбайля. Они сошли с дороги, затихли в кустах, пропустив мимо согнутую фигуру. Ранний велосипедист мерно крутил педали, попыхивал трубкой, и над его головой, отбрасываемые ветром, проносились красные искорки.
В седьмом часу утра Пургин вывел группу на восточную дорогу, ведущую от Хайлигенбайля к аэродрому. Кусочек шоссе тут был очень коротким, всего два-три километра. С небольшой возвышенности, на которой мокли под дождем разрушенные во время летнего налета на аэродром советской авиации стены молокозавода, можно было обозреть сам Хайлигенбайль с его невысокими двух-, реже - трехэтажными домами и красной башней кирхи и аэродром с пустынными пока взлетно-посадочными полосами.
Сразу за развалинами начиналась заросшая крапивой и ольхой низина, по которой, если возникнет необходимость, можно попытаться уйти в сторону лесного массива Клейнвальде. А может, и не потребуется никуда уходить, и эти развалины - их бастион, где они будут держать оборону до последнего патрона? Пургин осмотрелся: над головой нависли массивные бетонные своды. Сырые стены во многих местах зияли провалами, кажется, толкни какую рукой - и все посыплется, обрушится на головы...
Сердитый Федя, мечтавший все эти месяцы о Большом взрыве, о том, что настанет день и он проявит себя как следует, сидел в углу, вытаскивал из рюкзака толовые шашки, завернутые в тряпку, детонаторы и клубок тугого зеленого бикфордова шнура. Пургин повернулся к Нине, которая готовила рацию к работе, а Федя разгреб в углу здания кирпичи, заложил туда тол, ввинтил в одну из шашек детонатор и приладил метровый отрезок шнура. Кто знает, как сложатся обстоятельства? Может, последний в его, Феди Крохина, жизни взрыв он устроит в этих сырых развалинах?
Володя помогал Нине: закинул на ржавые стропила антенну, подложил под «Северок» несколько кирпичей, что-то сказал девушке, та благодарно кивнула, застегнул ей на куртке верхнюю пуговицу.
Грачев, посматривая в их сторону, вынул из рюкзака запасные диски, уложил рядышком две гранаты, достал третью, подержал ее на ладони, будто взвешивая, и с горечью и досадой подумал вдруг о Танюшке. Как же так получилось? Не дождалась!.. А сын? Ведь он его и в глаза-то еще не видел, да и увидит ли? Ах, Таня, видно, не судьба быть вместе... Он сунул гранату в карман комбинезона. Да, не судьба, а может, это и к лучшему? Выберутся ли они отсюда? Грачев опять украдкой поглядел на Нину и Володю - шепчутся о чем-то: вздохнул.
Ему казалось, что там, к партизанском отряде, между ним и Ниной возникло нечто большее, чем дружба, да ошибся. Видел он, как девушка ночью шла в комнату, где спал Седой... Что ж, будьте счастливы, ребятишки, хоть бы вы уцелели в этом смертельном походе...
И Пургин, тоже приготовившись к возможному бою, рассматривал в бинокль шоссе: вот какая-то машина показалась из города. Подкрутил окуляры: развалился на заднем сидении тучный офицер-артиллерист, это видно по форме, - что ж, пусть едет своей дорогой, вряд ли он что-нибудь знает о предстоящей операции «Бросок»... Затем три грузовика, груженные ящиками со снарядами, проехали, а за ними почтальон с тяжелой, набитой газетами и письмами сумкой на боку проехал на велосипеде... Все не то!
Рассвело. День был летным, истребители парами уходили в низкое серое небо, вонзались в тучи и гудели моторами где-то наверху, наверное, там, где сияло солнце, а потом с глухим утробным рокотом пыряли вниз и совершали несколько кругов над аэродромом, заливом и притихшим Хайлнгенбайлсм.
...В этот утренний час брел к городу старик Розенберг. Проклятая камера на заднем колесе опять спустила, он катил свою тяжелую машину и глухо постанывал: болела старая рана. И все же стоит пострадать! Сколько ему дадут за его сообщение? Тысячу марок? Должны дать! А ради тысячи марок он готов и на животе доползти до Хайлигенбайля!
Спешить надо было старику. Кернер уже пришел в свой кабинет и доложил в Кенигсберг, что дороги, ведущие к аэродрому, перекрыты, и ни один человек без ведома гестапо и коменданта города не смеет выйти из Хайлигенбайля, а сам он отправится сейчас в город, затем - на аэродром, чтобы лично проверить, как выполняются его указания. Ужасно болела, просто трещала голова: до трех утра просидели с Кугелем. Оба были давно знакомы: вот и вспоминали свою молодость, жаркие битвы с тельмановцами из рабочего пригорода Кенигсберга, Косса, как разгоняли митинги социал-демократов и громили их газетенки... Позвав двоих помощников, Кернер направился к машине. Хромая, скособочившись, к нему спешил старик Розенберг, просил выслушать его, но Кернер отмахнулся: некогда! Сел в машину, высунувшись в приоткрытую дверку, приказал старику: «Ждать здесь. Скоро вернусь!»- и повернул ключ зажигания.
В одиннадцать часов утра Вальтер Кугель большую часть своего отряда направил прочесывать леса вокруг замка Бальга на вдающемся во Фришес-Хафф мысе Горн, - именно оттуда вчера и позавчера выходила в эфир русская радиостанция, - а сам с отделением бойцов разместился в помещении Хайлигенбайльского гестапо. Отсюда он держал связь с Кенигсбергом, приказав немедленно известить его, если случится что-либо важное.
Солдаты Кугеля, расположившись в большой комнате, листали пожелтевшие подшивки газеты «Фолькишер Беобахтер», работало радио, Кенигсберг передавал бравурные марши. У самой двери сидел, привалившись к стене, косоплечий старик. Завидя штандартенфюрера, он поднялся, приложил ладонь к мясистому, как старый груздь, уху и что-то забормотал, но тот не стал его слушать. И у него болела голова. К тому же он вдруг почувствовал, что скучает по девушке-солдату Лиззи. Зайдя в кабинет Кернера, Кегель повалился на кожаный промятый диван и, закинув руки за голову, уставился и серый, давно не беленный потолок. Бр-р, провинция!
- Зоська, дай руку.
На лице девушки застыла странная гримаска-улыбка, будто она все время пытается что-то понять, делает страшное для этого усилие, но ничего у нее не выходит.
- Идем! Ян взял сестру за руку. - Помнишь, как мы с тобой выбегали из дома утром смотреть восход солнца? - Ян потянул ее с собой и, прикрываясь постройками Поморья, повел к заливу.
- Оно выкатывалось во-он оттуда, и ты спрашивала: «Янек, а откуда оно вылезает!» А я говорил: «Далеко-далеко, еще дальше, чем город Крулевиц, в земле есть большой- большой овраг. Там и живет солнышко. Вечером оно прячется в тот овраг, а утром, зевая и потягиваясь, вылезает. Вот будет тебе лет десять, мы пойдем туда, и я покажу тебе тот солнечный овраг...» Помнишь?
Он опять заглянул в ее холодное лицо... Ах, Зоська! Она верила в сказки брата, а может, делала вид, что верит, все звала его пойти в «солнечный овраг».
- Вот я и вернулся, - с отчаянием выкрикнул он. – Зосенька, ну как мне встряхнуть тебя?! Гляди: вот старина Казимеж со своей подругой - старушкой Региной. Эй, Казимеж, возьми и нас с собой в южные страны! Ну же, Зоська, попроси и ты!
Ян тормошил девушку, показывал ей на лебедей. Даже Казимеж и тот, кажется, понял в чем дело: приподнявшись, он захлопал тяжелыми крыльями. А молодые лебеди, загалдев, вдруг побежали по воде, поднялись и полетели. Как это было красиво, и так было чего-то жаль до слез... Все как в детстве! Ян опять поглядел на Зосю. Гримаска-улыбка по-прежнему блуждала по ее милому, такому бездумному личику. Приложив руки ко рту, Ян закричал лебедям:
- Постойте! Казимеж, и мы с вами!
Лебеди развернулись, сделали круг над серой водой, крышами Поморья и полетели вдоль залива лишь одной им известной воздушной дорогой. Ян долго глядел им вслед. Состарившийся, сгорбившийся отец гремел ведром в колодце. Потерявшая рассудок сестренка зябко поводила плечами. Ян набросил ей на плечи свою куртку и повел в дом.
Восточная окраина г. Ширвиндта.
...В борт танка постучали чем-то тяжелым, и звонкий гул прокатился по машине. Рогов шевельнулся - прижавшись друг к другу, танкисты спали в своей машине, укрывшись сырым брезентом. Сутки не выходили из боя! Всю ночь танковая рота Соколова вышибала фрицев из дотов и дзотов, из подвалов, кирпичных сараев и домов Ширвиндта, превращенных в огневые противотанковые засады. Хотя разве это рота - четыре машины? К утру кончились снаряды, но последние вражеские солдаты были выбиты из городка, и Рогов, загнав машину в перемолотый гусеницами танков садик, приказал отдыхать... Ч-черт, вот умаялись, на гильзах спали.
- Эй, танкисты! Есть там кто? Открывайте хату!
- Снаряды, что ли, привезли?
Рогов откинул крышку люка. Возле танка стояли три пехотинца, и в одном на них Рогов признал казаха с широким узкоглазым лицом. Улыбнулся: жив, дружище! Спрыгнул на землю, потянулся: хотя и на гильзах, а неплохо вздремнули. Казах весело прокричал:
- Стучима, стучима в танка, а оттуда никакой звука!
- А в чем дело, мужики? Разбудили, черти, не заснешь теперь.
- На парада. На центральный площадь, - проговорил казах. - Маленький парада за большой дело. Вот приказа, выполняй: ходим, ходим, солдата, танкиста, артиллериста собирай. Ходи-ходи!
- Ходю-ходю, - отозвался Рогов. - Эй, славяне, поднимайтесь!
Ощупал лицо: ну и щетина вымахала, как жнивье. Присмотрелся, приметил водяную колонку и, скинув на ходу кожаную куртку, направился к ней. Остановился, оглянулся: черепичные крыши, шпиль кирхи, вонзившейся в небо. Что, неужели взяли первый немецкий город?
«Для характеристики ожесточенности боев показательно, как они велись в Ширвиндте. В центре и западной части города мы не видели ни одного уцелевшего города дома. Все они были превращены в доты, и за каждый шел бой. Пулеметы стреляли не только вдоль улиц, но и дворов во дворы на другой стороне. А когда тот или иной пулемет был подавлен, из подвала начинали стрелять автоматчики… Естественно, что и наши войска и сами несут немалые потери. Но когда вокруг котла ротной кухни собралось меньше бойцов, чем наварено было порций в котле, я не чувствовал той хватающей за душу невыразимой тоски, что была в глазах у людей, ужинавших после боев на Смоленщине... Теперь боль одолевалась сознанием, что и кухня уже въехала в логово фашистского зверя».
Из воспоминаний военного переводчика В. Померанцева.
«184-я стрелковая дивизия после этого боя была выведена в резерв, и ее воины получили возможность привести себя в порядок, отдохнуть. А на следующее утро они построились на площади Ширвиндта, где состоялся митинг по овладению первым городом на территории Восточной Пруссии. С речами выступили генерал Б. Б. Городовиков, полковник А. Е. Кашурин, многие солдаты и офицеры частей и подразделений… И им вторило могучее «Ура!», гремевшее в то утро на площади Ширвиндта.»
Н. И. Крылов. Н. И. Алекееев. И. Г. Драган
«Навстречу Победе».
«Увеличилось количество раненых в руку. Как правило в левую. Трусы и изменники поднимают над траншеей руку и ждут, когда русская пуля пробьет ее. Ранение! Значит, можно уйти с поля боя. В армии уже расстреляно десяток таких «раненых». Их позорная смерть должна стать предупреждением всем. Пуля, выпущенная настоящим бойцом, верным идеалам национал-социализма, фюреру и народу, попадет трусу не в руку, а в голову!»
Из газеты 3-й танковой армии «Панцерфауст».
«Уходите при приближении русских! Если кто-либо из вас останется, то ни один порядочный немец не посмотрит в вашу сторону!»
Из обращения бургомистра Кароса к жителям местечка Егерсхаген, Гумбинненского округа.
Хайлигенбайль, гестапо.
- Ну что ты хочешь, старик? - Кугель поднял мутный взгляд на Розенберга. Растягивая рот в подобострастной улыбке, старик кланялся у порога, мял мосластыми, какими-то плоскими пальцами потерявшую форму и цвет шляпу. Кугель поморщился: это еще что за тип?
- Солдаты сказали, что вы ищете русских бандитов, - промямлил Розенберг и попытался выпрямиться, так грозен был этот одетый во все черное офицер. - Так вот, я знаю, где они, но я хотел узнать насчет премии. Сколько можно...
- Отвечай, что знаешь о русских?
- Слушаю вас, господин офицер! - выпалил бывший бравый вояка и распрямился, насколько это ему позволяла сутулая спина. - Предполагаю, что в соседнем со мной хуторе Поморье, принадлежащем поляку...
- Так-так. И что же?
- Я вел наблюдение по указанию господина Кернера...
- Говори о деле, черт бы тебя побрал!
- Видел своими глазами, что какие-то люди приходят туда и уходят!
- Далеко это? - Кугель решительно поднялся, сон как рукой сняло! - Близко? Поедешь с нами. Что? Какая премия? Хорошо-хорошо, там видно будет... Эй, ребята, в машину!
Топая сапогами, солдаты быстро вышли во двор, кто-то подсадил Розенберга в кузов, швырнули туда же его велосипед, и грузовик выкатился со двора на узкую, мощеную серым гранитом улицу...
Пургин поглядел на часы: четверть первого. Странно. Время обеденное, но на аэродроме ничто не указывает на это. Зенитчики все так же дежурят возле орудий, ни один человек не покинул штаб, пусто возле офицерской столовой. Вдоль взлетного поля так же вышагивают солдаты взвода охраны, а вчера они в это самое время, подменяя друг друга, дружно топали к передвижной кухне. И никто не спешит с дымящимися судками к четверке истребителей, в которых сидят дежурные пилоты. Значит, что-то очень важное должно произойти на аэродроме в самое ближайшее время! И, по-видимому, этим «что-то» может быть лишь операция «Бросок».
- Нина, как связь? - спросил майор.
- Центр на связи! - ответила Нина. - Ждут наших сообщений.
- Глядите, черная машина, - сказал Грачев. - Кажется, мы ее видели вчера. На дороге никого. Будем брать?
В машине офицеры... Что ж, ждать больше нельзя! - Пургин отложил бинокль, взял автомат. - Грачев, останавливай машину. Федя, остаешься с Ниной. Седой, за мной!
Все трое сбежали вниз с холмика и скрылись в густых придорожных кустах. Дорога в этом месте ныряла в ложбину, по краю которой росли могучие липы. Все складывалось удачно, место скрытное: полтора километра - до Хайлигенбайля, столько же - до аэродрома.
Машина выскочила из-за поворота, и Грачев, подняв руку, вышел на шоссе, встал, широко расставив ноги, в правой руке автомат «шмайссер». Пятнистый комбинезон, кепи, ботинки, автомат - обычная форма немецких десантников, «айнзацгрупп» и «ягдкоманд».
Кернер - это он ехал на аэродром - сбавил скорость, переглянулся со своим помощником, поджарым, как гончая собака, унтерштурмфюрером Фрицем Кноппом. Тот быстро взял в руки автомат, взвел затвор. За его спиной завозился, готовя оружие, заскрипел пружинами сидения второй помощник Кернера, старший следователь районного отделения гестапо рыжий, веснушчатый Вальтер Кенцель. Машина медленно подъезжала к солдату, стоящему на шоссе. Кто такой? Может, из отряда Кугеля? Ну да, по-видимому, так и есть: у них такая же форма - Кернер сбросил газ, нажал рычаг тормоза. И тут, вблизи, он увидел, как зарос щетиной «солдат Кугеля», какое у него худое - скулы вот-вот пропорют кожу - лицо! Нет, бойцы из отряда Кугеля выглядят браво, они живут в городе, бреются каждый день. А с такой заросшей физиономией они даже не решатся показаться на улицах Кенигсберга, их сцапает первый же комендантский или жандармский патруль... Так кто же это?
- Стой! - услышал он приказ. Держа автомат наизготовку, солдат быстро подошел к машине. - Документы, пожалуйста!
- В чем дело? - нервно выкрикнул Кернер, и в это время Фриц Кнопп толкнул его в бок. Кернер повернул голову: справа подходили еще двое и один из них с русским автоматом. - Кто такие?! - закричал Кернер н, дав газ, рванул машину навстречу «солдату Кугеля»: - Фриц! Стреляй!..
Грачев отскочил, ударился спиной о дерево и, падая, нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь пропорола левый борт машины. Зазвенели стекла, осколки посыпались на дорогу. Из машины раздались ответные выстрелы, прячась за стволами деревьев, били из автоматов вслед «мерседесу» Пургин и Волков. Круто рыскнув, машина врезалась правым крылом в дерево, отскочила, пересекла дорогу и, ломая кусты, скатилась в канаву.
Распахнулась дверка. Виляя из стороны в сторону, один из офицеров побежал вверх, к развалинам молокозавода. Пургин бросился за ним, а Грачев ринулся к машине, схватил за шиворот и страшным рывком выдернул из «мерседеса» офицера-водителя, закрывавшего руками в кожаных перчатках окровавленное лицо, сосед его был мертв.
Грачев свалил офицера на траву, быстро и ловко стянул ему припасенной веревкой руки за спиной, Сверху скатился Пургин:
- Не ушел гад! Вот, третий... на Федю и Нинку наткнулся. Нинку ранил! Федя его свалил!
- Нину ранил? - переспросил обеспокоенно Володя. - Тяжело?
- Толкаем машину. И р-ра-аз!.. Вовка, беги к ней!
Мягко оседая на рессорах, «мерседес» съехал в широкую ложбинку, заросшую боярышником. Грачев вышел на шоссе. Ревели самолеты - вряд ли кто в городе и на аэродроме услышал пальбу на дороге. Сломав несколько веток, он смел осколки стекла в канаву, присмотрелся: машина с шоссе была не видна. Вместе с Пургиным они подхватили раненого под руки и повели к развалинам молокозавода. Там у стены лежал, будто прикорнув на рассыпанных, обмытых дождем кирпичах убитый рыжий гестаповец, а и углу здания, держа на руках Нину, сидел Федя. Рядом на коленях стоял Волков. Лицо у девушки было совершенно бескровным, выделялись темные пятна под глазами, ссадина на лбу - видно, ударилась, когда падала.
- Нина, куда они тебя?! Нина? - упавшим голосом спрашивал Володя. - Федя, ты перевязал ее?
- Опять в бок, чуть выше бедра, - ответил Федя. Перевязал.
- Нина, держись! - выкрикнул Пургин. - Паша, во-первых, осмотри карманы у этого... Ниночка, держись!
Он вытряхнул из сумки офицера бумаги, быстро начал просматривать их. Это не то, не то!.. Отчеты, докладные, заявка на продукты повышенной калорийности со склада войск СО... Все не то, не то! Докладная о задержании какого-то Римаса возле складов боеприпасов, список жителем местечка Бранденбург не немецкой национальности. Не то!.. А Грачев выворачивал карманы гестаповца - тот не сопротивлялся, кашлял, плевался кровью, ранен он был легко, в правую руку, но осколки лобового стекла сильно посекли лицо.
- Скорее же... - Нина шевельнулась, медленно, с усилием селя. Крохин и Володя поддерживали ее. Девушка поморщилась, закусили губу: - Скорее. Плохо мне...
- Ничего нет! Пургин отшвырнул сумку, схватил гестаповца за отвороты куртки, встряхнул, спросил по-немецки:
- Когда прилетят самолеты? Отвечай! В два? В три?
Захрипев, гестаповец рванулся из рук Пургина и вдруг вцепился окровавленным ртом в его плечо. Майор отшвырнул немца, и тот повалился на кирпичи. Что же делать? Радистка ранена... «Центр» ждет... Что сообщить «Центру»?
- Нина, я сейчас. Вот... уже готово, - Пургин быстро набросал текст донесения. - Седой, помоги ей... Бумагу, бумагу ей подержи! Передадим, что знаем: «На аэродроме отменен обед, все в ожидании»... - Сплюнул: ну что это за сведения? Все не то, не то! Оглянулся: - Паша, что у тебя?
Удостоверение на имя Рудольфа Кернера, пропуск в офицерскую столовую «Дома правосудия»... Письма... - Грачев потрошил толстый бумажник Кернера. - Пропуск на посещение кинотеатра «Урания» для просмотра трофейных фильмов. Стоп... Что-то есть! - Он развернул тонкий листок бумаги, сложенный вчетверо: - Так... «Совершенно секретно». Только для Р. Кернера... Ребята: вот!.. «Операция «Бросок». Аэродром... перекрыть все дороги...» так: «Восемнадцатого октября посадка самолетов в период с четырнадцати до пятнадцати часов! Принять все меры...» Командир, мы нашли то, что искали!
- Уже пишу текст! «Самолеты аэродроме будут между четырнадцатью и пятнадцатью часами. Буря». - Пургин подсел к радистке. - Держишься? Шифруй. Не умирай, Нина!
- Что? - Нина поглядела на Пургина пустыми, ничего не видящими глазами. Сознание ее уплывало. Она едва различала лицо командира, его шевелящиеся губы, но не понимала, о чем он говорит. Мотнула головой: - Пить...
- Держи! - Володя поднес к губам девушки фляжку. Нина сделала несколько глотков, подставила ладонь, Володя налил в нее воды, и девушка плеснула ее себе в лицо. Седой пододвинул ей планшет с бумагой, сунул в руку карандаш. - Ниночка ты слышишь меня? Надо передать радиограмму, ты понимаешь? Вся наша работа... Скорее... Где текст? - Нина начала медленно водить карандашом по бумаге, переводя значение слов в строчки цифр. - Готово... Наушники дайте... Ой, как бо-ольно.
Она взялась за «ключ», точками и тире набирая позывные «Центра». Переключилась на прием, «Центр» ждал, и Нина начала передавать текст очень важного сообщения.
...Зоська подняла голову и прислушалась, Ян поглядел на нее: что это она? Отец Бронислав отложил ложку, - все трое обедали, - выглянул в окно. Вскочил, опрокинув миску с супом, лицо его побелело:
- Швабы! Янек, беги!
- Поздно, отец! - и Ян смотрел в окно. Из подъехавшего к дому грузовика выпрыгивали солдаты в пятнистых куртках, пригибаясь, окружали хутор, а несколько человек бежали к огороду, к груде темной картофельной ботвы, под которой была дверь-лаз в потайное убежище. Э, а это кто?! Неужели сосед? Зося вдруг страшно закричала. Ян обернулся: она протягивала руку в сторону согнутой фигуры Фрица Розенберга, лицо ее было искажено ужасом. И пустые глаза ожили, в них был страх! Так вот какое ей нужно было потрясение, чтобы...
- Он, он! - выкрикнула Зося и поглядела на Яна. - Он меня...
- Зоська, милая! А меня ты узнаешь? Ян перегнулся через койку, вытащил спрятанный там автомат, взвел затвор. Отец, присев возле печки, выворачивал топором половицу, доставал припрятанный еще со времен первой мировой войны карабин. - Зоська, это я, твой брат!
Громкий стук прикладом в дверь и голос:
- Выходите! Дом окружен! Все выходите!
Ян поднял автомат. Грохот, едкий запах дыма, щепа, вышибленная очередью из двери, посыпалась на пол, кто-то с той стороны ее вскрикнул, упал. Звон разбитых оконных стекол, роем белых осколков разлетелась суповая миска. Пули дырявили стены и печь, упала, выплеснув керосин, лампа. Что-то шепча, передергивал затвор карабина хозяин Поморья Бронислав Конопка, вжимался в угол комнаты Ян. Вот возле колодца мелькнул солдат в пятнистой куртке, и Ян стебанул по нему из автомата.
Зажав уши ладонями, сидела на полу Зоська, глядела на Яна по-прежнему полными страха, но живыми глазами...
Вальтер Кугель не лез в свалку. С некоторых пор, а точнее с того вечера, когда Лиззи, девчонка-солдат, вошла в его кабинет, ему отчего-то не хотелось лишний раз соваться под пули. Все же шкура такая тонкая! Подумать только: малюсенький кусочек свинца прошивает ее насквозь, дробит кости, дырявит внутренности... Попыхивая сигаретой, он стоял возле грузовика, а чуть в стороне топтался старик Розенберг, повторяя уже в который раз:
- Господин офицер! Как же насчет премии? Господин офицер!
- Отряд в районе замка Бальга заканчивает прочесывать лес, - доложил радист, - пока никого не обнаружил... Минутку: на связь выходит штаб отряда.
- Господин офицер, как насчет премии? - ныл старик.
- Отстань! На вот, держи, - Кугель кинул старику пачку сигарет, подошел к радисту: - Что там? Отвечайте!
- Радиостанция русских только что засечена возле самого аэродрома, там, где находятся развалины молокозавода.
- Что-о?! Срочно вызывай отряд, прочесывающий лес. Есть? Давай! - схватив микрофон, Кугель громко закричал в него: - Раух, ты? Говорит Кугель. Срочно направляйтесь к развалинам аэродро... тьфу! молокозавода! Знаешь где? Возле аэродрома. Сколько? Три километра? Собирай отряд и - бегом! И я сейчас буду там!
Возле построек хутора раздавались взрывы, солдаты забрасывали дом поляка гранатами, и над его крытой тростником крышей занимался столб огня. Черный дым валил из окон. А ведь отстреливаются еще! До чего же эти поляки живучи... Но вот из дома послышался чей-то крик:
- Не стреляйте!
- Сдаются? - удивился кто-то из солдат.
Все стихло. В одном из окон шатнулась чья-то фигура, и на опаленную траву упала небольшая четырехугольная доска, а следом пушистый ком. Кот? Задрав хвост, кот метнулся в одну сторону, в другую и понесся прочь. Солдаты засвистели, заорали, а из окна раздалось еще несколько выстрелов. Кугель сплюнул: вот подлые поляки. Взрывы. Грохот автоматов. Пламя охватило весь домишко, и опять все стихло, только стропила и доски потрескивали.
Поднимались с земли, отряхивались, направляясь к грузовику, солдаты, несли раненых. Кугеля не очень-то волновали потери - что поделаешь, на войне, как на войне! Слышалась ругань, нервный хохоток, торопливые разговоры: «Гляди, пуля пилотку прошила! А вдруг - на миллиметр бы правее?..» «Доска с бабой, икона, что ли? Я ее кинул назад, в огонь...» «А что это он выкрикивал: «курка, цурка»?» «Да это «дочка» по-польски...» «Цурка»? Ну и словечко... все сгорели, дикари...»
С огорода солдаты волокли кого-то, подталкивали: «Марш, марш, не брыкайся!» Еще не веря в свою великую удачу, командир отряда «Адлер» быстро пошел навстречу солдатам, которые тащили вырывающуюся из рук девушку. Кугель схватил ее за волосы:
- Русски? Отвечайт!
Девушка плюнула ему в лицо. Кугель утерся и расхохотался: русская! Плевок был ярким подтверждением тому. А комбинезон, свитер, в общем - экипировка девчонки, ее агрессивность, тайник, в котором ее обнаружили, - все указывало на то, что это не просто русская, сбежавшая из какого-то поместья, а русская разведчица. Радистка?.. Шифры, запасные и аварийные волны, которые, конечно же, она знает, черт побери! Удача, да еще какая! Победа!
Не-ет, он не отдаст эту девчонку гестапо! Он сам все вытянет из нее - все, что нужно! Переполненный радостью, Вальтер Кугель погладил девушку по черным сырым волосам и приказал отвести в машину. Нет, нет, в кабинку! Сегодня ему везет. Глядишь, и остальные русские, те, что засели в развалинах молокозаводика, попадут в его руки!..
- Приказано... уходить на восток, - медленно проговорила Нина и откинулась головой к плечу Володи. - На соединение со своими... в районе Голдапа. Плохо мне, ребята... Очень.
Послышались шаги, хруст кирпичного крошева, и в узкий, пробитый взрывом в стене проем протиснулся Грачев, бросил на пол два шеста, вырубленных из тонких осинок. Стал торопливо прилаживать к ним плащ-палатку. Пургин и Володя перенесли на самодельные носилки Нину, уложили, подсунули ей под голову свернутый мундир гестаповца. В это время с запада донесся быстро разрастающийся гул десятков моторов, и все трое выбежали из развалин здания: неужели самолеты? Да-да, летят!
Чуть не прижимаясь к вершинам деревьев, в сторону аэродрома пролетела группа тяжелых бомбардировщиков «Юнкерс-87». Они уже построились для посадки, шли цепочкой, один за другим. Выше их пронеслись группки «Мессершмиттов» и «Фокке-Вульф-190»... Но где же наши самолеты?
Надо было как можно скорее уходить - ясно, что их уже засекли, что мчат сюда солдаты Кугеля, надо уносить Нину в безопасное место, но майор Пургин медлил. Почему нет наших?! Что-то случилось? «Центр» не поверил достоверности разведданных? Или летчики были направлены на более важные объекты, и все их старания, смертельный риск, жертвы - напрасны?.. «Юнкерсы» уже заходили на посадку. Выставив тяжелые шасси с черными катушками колес, они быстро снижались. Вот покатился по бетонной полосе первый бомбардировщик. Оглушительно, восторженно ревя двигателями: «Долетел!», он мчал по серому бетону... За ним коснулся колесами посадочной полосы второй «юнкерс», из-под колес пыхнул синий дымок... и третий бомбардировщик пошел на посадку...
Грачев тронул майора за рукав - со стороны Хайлигенбайля несся крытый брезентом грузовик, и Пургин кивнул: да-да, сейчас уходим, но не сдвинулся с места. Все в его душе кипело, протестовало: что же вы там, в «Центре»? Как же так? Почему эти бомбовозы сейчас один за другим спокойно идут на посадку и расползаются, как громадные, хищные птицы, по углам-гнездам аэродрома!?
И в этот момент показались стремительные силуэты несущихся с востока самолетов. Пургин тотчас узнал знакомые осиные силуэты: это были истребители-бомбардировщики Як-9! Вокруг аэродрома загрохотали зенитные орудия и счетверенные зенитные пушки «эрликоны». Трассирующие снаряды прошили воздух, взорвался и рухнул в лес одни из «яков», но другие уже стреляли по зенитчикам, по бомбардировщикам. На посадочной полосе вспыхнул «юнкерс», завалился на правое крыло. В него с громом и треском врезался второй бомбардировщик, катившийся следом, и пилот которого не сумел погасить скорость. Третий, уже коснувшийся колесами бетона, напряженно взревел двигателями, попытался «перепрыгнуть» через груду пылающего железа на посадочной полосе, но зацепился колесами и рухнул, вздыбив вверх фюзеляж с черным раскоряченным пауком свастики на хвостовом оперении.
- Уходим! - закричал Пургин и поглядел вниз. - - Ч-черт, солдаты Кугеля? Уже прикатили...
- Гляди: да вот же он, наш знакомый штандартенфюрер! - ответил Грачев. - Все же выследил, гад! Видишь? Возле грузовика торчит!
Внизу беззвучно - такой грохот стоял вокруг! - выпрыгивали из кузова на дорогу солдаты, пригибаясь, бежали к развалинам молокозавода. Грачев швырнул одну за другой гранаты. Беззвучно вздыбилась земля, посыпались срубленные осколками ветви, немцы залегли за деревьями, а с обгорелых стен здания посыпалась штукатурка и осколки кирпичей. Еще два грузовика катят... Ах ты!.. Грачев схватился за левое плечо - по рукаву куртки расползлось темное пятно. Зацепило!
- Отходим долинкой, - приказал Пургин. - Федя, прикрой! Грачев, что у тебя? Ранен?! Седой, понесли Нину. Павел, глянь в пролом - никого?
Пургин и Володя подняли носилки с Ниной, спотыкаясь и скользя по кирпичам, тяжело побежали в дальний тыловой угол здания, где зияло в стене обширное, выходящее в сторону лесистой долинки отверстие. Зажимая рукой рану, Грачев обогнал их и выглянул в пролом: никого! Пропустив разведчиков, оглянулся: Федя стоял на коленях, разбрасывал кирпичи. Что он там возится?
- Федька, ходу! - крикнул Грачев. - Федя, чего копаешься?
- Иди! Догоню! - отозвался Федя. - Рвану их!
- Боль расплывалась по немеющей руке, плечу, шее. Грачев пролез в пролом, бросился догонять товарищей. Оглянулся: вот-вот в проломе должен показаться Федя, ну что же он?!
- ... - Спички! Были же здесь... - говорил сам с собой Федя и рылся в кирпичах. Он не мог просто так уйти, скрыться, ему хотелось хоть немного, но пошуметь на прощанье, поднять на воздух остатки развалин молокозавода... - но где же спички?.. Он подожжет бикфордов шнур, постреляет немного, а потом догонит группу, немцы набегут в здание, и в этот момент... Где же спички? А, вот они! Федя схватил коробок и похолодел: сырой! Он вынул спичку, шаркнул ею по коробку, и сера отвалилась... Ах, вот в чем дело... Рядом со спичками лежала пробитая пулей фляжка с водой... Не будет взрыва! Ну и балда! Федя поднялся и, прижимаясь к стенам, быстро пошел к пролому. Шагнув за каменный столб, он вскинул автомат: в пролом заглядывал солдат. Федя почти в упор выстрелил короткой, экономной очередью и метнулся назад, в свой угол: окружен! Провозился он тут с этим чертовым коробком, эх, балда! Вот тебе и Большой взрыв!
- Рус! Сдавайс! - услышал он. - Рус, давай, сдавайс!
- Чего захотели! - отозвался Федя и дал еще одну очередь. - Берите меня, вот он я, берите!
Ушли наши? Федя прислушался: нет, разве разберешь, где пальба идет... Наверно, ушли! Значит, вот тут и состоится его последний бой... Жаль, патронов маловато, не больше половины диска, но толовые шашки... Неужели он уйдет из жизни без приличного взрыва?..
...А в воздухе шел ожесточенный бой. Одни «яки» шли на бомбежку аэродрома шестерками, другие прикрывали их, отбивались от «мессеров». В воздухе - стена зенитного огня, даже в серой пелене облаков были видны огненные трассы и красные шары вспышек крупнокалиберных зенитных снарядов. И карусель самолетов! Внизу же - горели, взрывались пытающиеся идти на посадку «юнкерсы». Бомбы рушили взлетные полосы, ангары, склады... А к аэродрому подходили новые партии «юнкерсов» и «фокке-вульфов»: у них кончалось топливо, им некуда было деться...
Захватить русского Кугель поручил своему заместителю Рауху. Пускай отличится в бою, покажет себя. Собственно говоря, на этого парня ему, Кугелю, уже наплевать. Захватят ли его живьем, пристрелят - какая разница? Главное: вот! Кугель повернулся. Рядом с ним в кабинке автомобиля сидела русская радистка. Штандартенфюрер осклабился, грубо обнял ее. Девушка рвалась из его рук, а Кугель хохотал, оскалив железные челюсти: о, мы еще поиграем с тобой, крошка. Мы еще побеседуем с тобой в Кенигсберге!
Спотыкающегося, окровавленного шефа районного отделения гестапо Рудольфа Кернера вели к машине. Выждав момент, когда Федя менял диск в автомате, Кернер вскочил на ноги и, бросившись в пролом, скатился вниз, в заросшую крапивой канаву. Извиваясь, - руки были связаны за спиной - раздвигая разбитым лицом жесткие стебли крапивы, он полз, как червь, пока его не заметили солдаты Кугеля. Жив! Спасся! Обвисая в руках солдат, он брел к грузовику, в кабине которого виднелась могучая фигура его давнишнего приятеля...
А Кугель уже доложил и Неллвигу, и шефу гестапо Канарису событиях под Хайлигенбайлем и получил приказ: Кернера немедленно арестовать, доставить в Кенигсберг... М-да... Этот аэродром, гибнущие самолеты... Мало приятного ожидает Кернера в Кенигсберге! Однако русский все еще отстреливается?..
Патроны кончались. Сколько их в диске? Десяток или еще меньше?.. - какие-то образы мелькнули в его памяти... Желтые усы отца, рука, сжимающая молоток: тук-тук-тук... Он погиб в конце сорок третьего года... Юлька, вся облитая солнцем... И она погибла! Вот и он... Жаль, что жизнь прожита, а ничего-то путного в жизни он не видел, не сделал!.. - мысли неуклюже ворочались в мозгу Феди, - только б не просчитаться. Последние три-четыре патрона себе.
Стоп, что это он? Это же толовая шашка с ввинченным детонатором! Спичек нет? Вот заработался, всякое соображение потерял! Стоит только ударить по детонатору кирпичом!.. Федя встрепенулся: надо как можно больше заманить в здание фашистов, чтобы они набились в него, как тараканы в мусорное ведро... Будет, будет взрыв! Разведчик поднял автомат, нажал на курок. Все, кончились патроны... Он швырнул автомат вниз, высунулся в проем стены, замахал руками, закричал:
- Идите! Ком, ком! Все сюда, ко мне!
Из-за деревьев появились солдаты. Они неторопливо вылезали из канав, ям, отряхивались, настороженно поглядывали на развалины молокозавода. Откинувшись спиной к стене, Федя сидел, стискивая в руке кирпич.
Под низкие своды осторожно вошел солдат, зашевелил губами, крикнул, наверно: «Хенде хох» - в громе воздушного боя трудно было разобрать слова, за ним вошли еще двое... Идут, идут! Закидывают за плечи автоматы, тянут из карманов помятые пачки сигарет, посмеиваются, глядя на Федю, закуривают. А это кто - лупоглазый, в комбинезоне? Офицер? Увидев в руке Феди кирпич, офицер засмеялся и, обернувшись, что-то сказал одному из солдат. И Федя засмеялся: удача! Наверно, за командиром послал солдатика! Сейчас придет Кугель, тот самый, которого они все приговорили к смерти. И конец: за все, за всех! Он, Федя Крохин, приведет приговор в исполнение!
Бежит, торопится солдат, что-то докладывает офицеру, но где же Кугель? - неужели не придет? Жаль!.. И Федя, что есть силы, бьет - кирпичом по детонатору.
Взрыва Кугель не слышал, но увидел, как качнулось здание, потом стены вспучились и рассыпались, а тяжелые перекрытия, балки, стропила и кое-где сохранившаяся крыша - все это обрушилось вниз, погребая под собой русского разведчика, незадачливого Рауха и его солдат. Этот взрыв, потерявшийся в громе затихающего уже воздушного боя, был как бы последним, прощальным салютом разведчикам групп «Буря» и «Пурга», их делам, их трудной военной работе и тем, кто погиб, выполнив свой долг до конца...
Бой продолжался! Как тараном проламывая оборону фашистских войск, войска Третьего Белорусского фронта вклинивались все глубже на территорию Германии и сокрушали сражавшиеся с невероятным упорством восточно-прусские дивизии. Нацелившись на Гумбиннен, прорывали огненные заслоны танковых засад, линий и ловушек танкисты второго танкового корпуса и гвардейцы одиннадцатой армии, и казалось, что от тяжелых машин колышется и вздрагивает земля на десятки километров окрест, дрожат и позвякивают стекла в окнах здания, где расположился штаб группы немецких армий «Центр».
Склонившись над столом, генерал-полковник Рейнгардт и офицеры его штаба разглядывали на карте боевых действий черные стрелы с севера и юга, направленные на местечко Вальтеркемен. По замыслу штаба, русские, как и в первую мировую войну, должны именно тут попасть в ловушку! Но канонада все усиливалась, тоненько, переливчато перекликались хрустальные висюльки в люстре, из города уходили последние жители, и уже кто-то будто бы видел русские танки на южной окраине Гумбиннена...
Бой продолжался! Рвалась в глубины Восточной Пруссии и поредевшая рота старшего лейтенанта Федора Соколова, а в ее составе и помятый, черный, с обрубленными запасными баками, весь в глубоких вмятинах от попаданий снарядов танк номер один, «Ленинградец», в душной башне которого прильнул к панораме лейтенант Герман Рогов. По вспаханному гусеницами и взрывами полю бежали пехотинцы, катили свои пушки артиллеристы, тащили минометы минометчики. Спешили за войсками кашевары и санитары, и среди них Лена Кострова и Василий Громобоев....
...А навстречу наступающим войскам, побывав возле сгоревшего Поморья, все дальше на восток уходили Пургин, Грачев и Волков, уносили потерявшую сознание Нину. И Фриц Розенберг посетил хутор погибших в огне соседей. Попыхивая трубкой, старик неторопливо копался в уже остывших угольях: чего добру пропадать? Вот вилка, еще одна, нож и массивный медный подсвечник. Вот еще какой-то черный горшок выкатился - старик наклонился и отпрянул: человеческий череп!
«В течение двенадцати дней (октябрьских боев 1944 года - авт.) войска 3-го Белорусского фронта прорвали в полосе до ста километров... оборону противника, продвинулись на 30-60 километров на гумбинненском и голдапском направлениях. От гитлеровцев было освобождено до восьмисот населенных пунктов, в том числе такие крупные, как Вирбалис, Кибартай, Виштынец, Гросс Роминтен, Вальтеркемен и Голдап... В битве за Восточную Пруссию Гитлер ставил на карту все, так как он понимал, что исход ее решит судьбу не только Кенигсберга, но и Берлина... Гумбинненская наступательная операция вошла в историю Великой Отечественной войны одним из наиболее поучительных примеров прорыва сильно укрепленной пограничной, глубоко эшелонированной обороны противника».
Из воспоминаний командующего 11 й гвардейской армией генерал-полковника К. Н. Галицкого.
28 октября. Район г. Голдап
- Стой! Руки вверх!
- Ребята, мы свои... Проводите нас к командиру.
- Молчать! Лежать! Бросай оружие! Ишь, «свои»... фашисты!
- Так что же: стоять, «руки вверх»? - вскипел Пургин. Или - лежать?!
- Молчи, сволочь, фашистская. Власовец?
- Да свои же мы, свои! - сказал Володя. - Разведчики, черт бы вас побрал!
Красноармеец коротко взмахнул прикладом автомата и ударил его в «поддых». Охнув, хватая разинутым ртом воздух, Володя согнулся, второй боец сорвал с него ремень с «парабеллумом», стянул рюкзак и толкнул в спину. Двое других красноармейцев, обезоружив Пургина, стягивали с него кожаную сумку.
- Ну, попались! - торжествовали бойцы. - Отродье фашистское! За сколько продались фрицам, а? Марш!
От голода и усталости кружилась голова. Володя качнулся и, чтобы не упасть, привалился к Пургину, тот поддержал его. «Так и должно быть, - думал он, успокаивая себя. - Откуда этим парням знать, что мы разведчики? Пришли «оттуда», в немецкой форме. И все же...» Горький комок перехватил горло: обидно, когда свои видят в тебе врага, да еще не просто врага, а предателя! Хоть бы побыстрее встретиться с каким-нибудь командиром.
А командир - совсем юный, розоволицый, пухлогубый лейтенант в свеженькой, еще не обмятой гимнастерке, чистеньких погонах и скрипучей, не потерявшей лаковой свежести портупее - сидел за столом и, оттопыривая губы, дул в блюдечко. Был он командиром пехотного взвода и лишь три недели назад прибыл на фронт после окончания пехотного училища, лейтенант страшно гордился, что он фронтовик, что его взвод уже в Германии, а явный недостаток опыта заменял грозными приказаниями и повышенной требовательностью к подчиненным: почему подворотничок не подшит? почему сапоги не начищены? почему... Напротив него, хрупая сахаром, попивал чаек его помкомвзвода, молчаливый, со шрамом через все лицо и тремя орденами Сланы на выцветшей гимнастерке старшина Петров.
Шумной, галдящей толпой в комнату ввалились солдаты, захватившие пленных, и, перебивая друг друга, стали рассказывать:
- Идем это, значит, и вдруг видим! - начал низенький боец в огромной, до пят шинели. Бредут, крадутся как волки! Я тут..
- Я тут - автомат на сготовку и кричу «Руки вверх!»… - подхватил другой боец.
- Фашисты, стал быть! По-русски шпарят. Власовцы, стал быть. - прокричал третий. - Враги, стал быть!
- Отставить! Молчать, - прикрикнул лейтенант и резко поставил блюдце на стол. Чай выплеснулся на гимнастерку. Лейтенант покраснел, поднялся: - Смир-рна! - Подошел вплотную к Пургину:
- Вер ист да? Вас волен зи хиер, битте?
- «Анна унд Марта баден»? - усмехнулся Пургин. Мы говорим по-русски, лейтенант. Мы выполняем задание особей важности, лейтенант, и потрудитесь немедленно...
- Мол-чать! - грозно проговорил лейтенант и развернул одно из удостоверений, поданных кем-то из красноармейцев. Курт Хейле, солдат пятьсот шестьдесят первой восточно-прусской гренадерском дивизии... - Взглянул на Володю. - Ты? Молчать!.. Штандартенфюрер Вальтер Кугель... О-оо! - лейтенант присвистнул, с повышенным интересом поглядел в заросшее щетиной лицо Пургина. - Какая птица: полковник СС! - Лейтенант даже вспотел. Вот это удача! Да за это и ордена не пожалеют... Резко проговорил: - Куда шли? Зачем? Какое задание выполняли? Отвечать, иначе - к стенке!
- Только что из училища, лейтенант? - устало спросил Пургин. - Мое звание - майор, и я прошу вас немедленно связаться с особым отделом дивизии и доложить, что...
- Молчать! - Лейтенант рванул из кобуры пистолет, но тугая новенькая кобура не поддавалась. Покраснев еще больше, лейтенант вес же вытащил его и фальцетом закричал: - Говори, кто ты есть, фашистская сволочь?
- Лейтенант, отставить, - лениво проговорил старшина. Во время всего этого нервного диалога он спокойно пил чай, шумно прихлебывая из блюдца. Командир взвода метнул на него гневный взгляд, а старшина сказал одному из бойцов. - Карпухин, одна нога тут, другая там - бегом в «смерш» к капитану Семенову. Лейтенант приказал.
- Есть бегом у смерж! - браво ответил боец, глянул на лейтенанта и выскочил из комнаты.
- Садитесь к столу, - сказал старшина, поглядев на разведчиков. - Есть хотите? Садитесь, садитесь, лейтенант приглашает. Шевцов! Еще две чашки, да сала там накромсай, хлеба. Живо!
- Да-да, садитесь, - Лейтенант неумело заталкивал пистолет в кобуру. - У нас гуманное отношение к пленным... Ешьте, а потом... - И лейтенант вдруг опять закричал: - Старшина! Встать! Кто вам дал разрешение тут командовать?
- Уймись, Саша, - миролюбиво проговорил старшина. Он поднялся, поправил ремень и опять опустился на заскрипевший стул. - У тебя еще нет фронтового чутья, Саша. Это наши. И они очень устали, они голодные, Саша, а ты на них орешь. Стыдно.
- Простите, - буркнул лейтенант и совсем по-мальчишески, виновато улыбнулся: - Ешьте. Вы что-то хотели сказать... майор?
- В трех километрах отсюда, на опушке леса, возле геодезической башни еще один мой разведчик, - сказал Пургин. Он сел, навалился грудью на край стола. Ранен он. Пошлите туда своих людей.
- Да, конечно. Степанов! Бери ребят, носилки и санитара Федотова, - распорядился лейтенант. И бегом! Знаешь ту башню?
Старшина, звякнув орденами, вытащил из-под стола зеленую бутыль и налил и стаканы. Улыбнулся: с возвращением! Пургин поглядел на Володю, стиснул зубы и опустил глаза...
Спустя две недели отмытые, побритые, переодетые, заметно посвежевшие, майор Пургин и сержант Владимир Волков сидели в большом, обшитом темным деревом зале охотничьего замка Германа Геринга «Ромнитен». Стол был накрыт на четырнадцать человек: столько насчитывалось когда-то бойцов в отрядах «Пурга» и «Буря», но сидело за ним четверо: начальник разведотдела и направленец, который отправлял группы Пургина и Грачева в Восточную Пруссию, да двое разведчиков - Грачев был в госпитале. Перед Пургиным и Волковым лежали красные коробочки с орденами и удостоверения.
- Командование еще раз благодарит вас за огромную работу, проделанную группами в Восточной Пруссии, - проговорил начальник разведотдела. - Давайте же вспомним тех, кого нет уже среди пас.
Пургин поглядел на стены, потолок, стрельчатые окна... Красиво! А в памяти вставали сырые леса, крапивные канавы, болота, раскисшие дороги... Вспоминались узенькие, неглубокие, вырытые ножами и руками могилы, лица людей, ставших такими родными за месяцы, что были проведены там. Где Зоя? Что с ней? Жива ли? Может, в эту минуту ее терзают в гестапо?
И Володя Волков вспоминал своих товарищей Колю Прокопенко, Костю Крапивина, Геннадия Архипова, «медведя» Викентия Бубниса, Федю Крохина и Нину. Она умерла от потери крови в сосновом лесу, в десяти километрах северо-восточнее городка Фридлянд. Перед смертью девушка не узнавала ни Пургина, ни Володю, а все что-то шептала и медленно, плавно разводила руки, будто летела или шла по проволоке над ареной. Шла, закусив губу: только бы не сорваться! Вдруг вскрикнула и умерла. Сорвалась! Все они шли словно по проволоке, шли все эти месяцы и - срывались, срывались...
- Мы готовы, товарищ генерал, к выполнению нового задания, - сказал Пургин. - Мы уже отдохнули, товарищ генерал.
- Что ж, это хорошо. Совершенствуйтесь в немецком языке. Изучайте, какие только найдете, документы и материалы о Кенигсберге. За ваши будущие успехи, друзья!
Седой и Пургин переглянулись бой еще не окончен! Бой еще впереди! Да, все еще впереди...
Обо всем этом, о последних днях деятельности группы «Буря», о вечере в замке «Ромнитен» я думал, когда ехал в Правдинск, бывший Фридлянд. Оттуда мне сообщили, что в лесу, в десяти километрах северо-восточнее города, обнаружена чья-то могила. Судя по обрывкам сгнившей плащ-палатки и поржавевшему автомату «ППШ», она принадлежала советскому бойцу, а по круглому зеркальцу и гребенке - женщине. Может быть, это наша разведчица?
Серая река асфальта, стиснутая деревьями, стремительно текла навстречу, а я думал о том, как тяжело было выходить разведчикам из тыла врага, что на проверку - кто такие? порой уходили многие дни и даже недели, и это были едва ли не самые мучительные дни и недели и их жизни. И что не было оркестров и речей в честь их возвращения, не было, к сожалению, и торжественного вечера в замке в честь групп «Пурга» и «Буря», все было проще. В тот поздний вечер Грачеву в военном госпитале извлекали из предплечья пулю, а майор Пургин и сержант Волков давали объяснения подполковнику «смерша»: как и при каких обстоятельствах радистка группы «Буря» Зоя Крылова попала в руки немцев, но пусть все останется так, как мечтала Нина, решил я. Ведь главное в том, что группы «Буря» и «Пурга» выполнили свои задания, все разведчики были награждены - живые и погибшие, а Пургину и Волкову было приказано готовиться к выполнению нового задания - походу в Кенигсберг.
Работая над романом, я побывал в Берлине, и там мне довелось читать в архиве отчеты штандартенфюрера СС, ответственного за борьбу с русскими разведчиками на территории Восточной Пруссии. Если в первых кратких справках советские разведчики именовались «бандитами», с которыми «будет покончено в ближайшие дни», то позже он стал называть их «асами разведки», «крупнейшими специалистами разведывательного дела», мол, именно поэтому так сложна с ними борьба. Об этом я рассказал заместителю командира группы «Максим» Николаю Ивановичу Дергачеву. Ответное письмо пришло накануне моей поездки в Правдинск. Вот что писал Дергачев: «Не были мы таковыми, к сожалению. Ну какие там «асы» и «мастера», когда воевали-то всего по два-три года? Но что же помогало нам проделать такую значительную работу, что помогло выстоять в борьбе с врагом, с лучшими силами вражеской контрразведки, вооруженной отличной техникой? Были молодость, смелость, огромная выносливость, опыт работы на своей временно оккупированной врагом земле и главное - великий патриотизм!» Не знал я тогда, что оно было последним мне письмом Николая Ивановича Дергачева, полковника комитета государственной безопасности, умершего, как воин, на боевом посту.
...Несколько лет тому назад в десяти километрах от Советска был сооружен памятник разведчикам специальных разведывательных групп Третьего Белорусского фронта. Не мраморный и не бронзовый. Обыкновенный бетонный обелиск в виде трех парашютов на лесной опушке...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги