На краю света. Подписаренок

Страницы русской истории

Имя И. Ростовцева мало что говорит широким читательским кругам. Тем более приятно и радостно сообщить, что их ждет подлинное художественное открытие, знакомство с новым, неведомым миром.

Страницы нашей истории… Так, скорее всего, можно назвать записки И. Ростовцева «На краю света» и «Подписаренок», объединенные в одной книге историко-биографического характера.

Думается, эта книга вряд ли кого-либо оставит равнодушным. И это вполне понятно. Наше время глазами все новых поколений советских людей, наследников Великого Октября, пристально вглядывается в свою историю. И такой интерес — всегда показатель духовной зрелости нации, ее острого понимания своей роли, своего места в нынешней тревожной жизни.

Любой этап истории родного Отечества интересен, а тем более — времена, о которых мы знаем пока еще довольно мало. Среди них события последних предреволюционных лет на окраине царской России, «на краю света», как об этом говорит сам автор, — в таежной сибирской деревне Кульчек и глухом селе Кома.

Автор записок — бытописатель в лучшем, в наши дни, правда, несколько позабытом, смысле этого слова. Автор-повествователь своей книгой продолжает и расширяет традиции бытописания, которое как историко-художественный жанр всегда занимало достойное место в национальной русской литературе. Из писателей прошлого достаточно назвать имена С. Т. Аксакова, В. И. Даля — Казака Луганского, С. В. Максимова, а из наших современников — Вл. Солоухина, В. Белова, художника-писателя Ник. Кузьмина.

Непритязательно и внешне крайне просто авторское повествование. Но за ним — живой взгляд ребенка на окружающее: русский крестьянский быт Сибири начала нынешнего века, поверья и рассказы старших о домовых и леших, о местных разбойниках, о повадках животных и птиц…

Путешествие рассказчика мальчика Кены — Иннокентия — в недалекий Шерегеш превращается в праздник юной души. В познании и открытии мира, природы Сибири проявляется детская любознательность и свежесть восприятия разнообразных новых впечатлений.

Органично и естественно включаются в канву повествования народные предания, а в их числе рассказ о легендарных «чудских» курганах и своенравном народе, который предпочел рабству под «белым царем» добровольную смерть в курганах-склепах.

Перед читателем проходят неторопливые сцены повседневной сельской жизни, деревенских посиделок, вечёрок, народных праздников, колоритные эпизоды знахарского лечения и многое другое.

Но в этом неторопливом и пристально-подробном повествовании, воскрешающем в странно узнаваемых деталях черты национального — давно уже забытого — русского быта, нет и намека на какое-либо самолюбование или на воспевание патриархального крестьянского уклада жизни. Тяжелый, упорный, постоянный, но необходимый и урочный труд на земле в поте лица с малых лет и до конца жизни — вот удел русского крестьянина. Виды на урожай, состояние пашни, рост кормовых трав, жизнь сельского стада — все это становилось предметом практического интереса и нелегких каждодневных забот с младенческого возраста. Мальчик Кено едет на боронование по просьбе дяди Ильи, дальнего родственника отца, и целые сутки напролет трудится на дальней таежной пашне. Выполняя нелегкую службу землепашца, мальчик познает этот труд своим неокрепшим телом, принимает распрямляющимся сознанием, постигает всю тяжесть и радость его итогов.

Контрасты деревенского бытового уклада: пьянство, похмельный разгул — и подлинное благородство; жестокость — и душевная нежность — все это соседствует и в реальной жизни тех лет, и на страницах повестей И. Ростовцева.

Удивительно поэтичны и жизненны сцены знакомства с книгой Ушинского «Родное слово», коллективного семейного чтения «Конька-Горбунка» П. П. Ершова в деревенской избе. Сельские грамотеи бережно относятся к книге, тянутся жадно к печатному слову и знаниям, как к свету, да и само чтение в свободное вечернее время прямо связано со светом — лампы, лучины, свечи, прямо зависит от него. И как часто нехватка керосина или свеч оборачивалась отказом от радостей чтения: необходимо было беречь и керосин, и свечи, не входить в лишние расходы, ибо каждая крестьянская копейка буквально на счету, а поборы и налоги нескончаемы и разнообразны.

Чтение и учение — счастье пытливого деревенского подростка, и в повести «На краю света» школьные сцены и эпизоды — самые светлые и яркие. В них подробно и душевно представлена личность учителя Павла Константиновича, русского сельского интеллигента, несущего в народ свои знания, духовно формирующего крестьянских детей, а заодно и их родителей, для которых он — высший авторитет во всех вопросах.

Понятно, что в дореволюционном крестьянском быту одно из ведущих мест в общественном воспитании занимала церковь. И автор подробно говорит об этом, вводя нас в классы церковноприходской школы, подвергаясь на наших глазах строгому церковному причастию, рассказывая о нравах церковного причта.

Книжные церковные премудрости по-своему воспринимаются цепким и практичным крестьянским умом, сплошь и рядом приводят к бунту, к скептическому недоверию, вызываемому благостными сказками житийной литературы со всеми их «чудесами святых». Характерно и отношение народа к «старцам» и монахам, о котором автор пишет так: «В народе у нас почему-то не любят богомольных мужиков, относятся к ним с насмешкой, считают их лодырями, отлынивающими от тяжелой мужицкой работы». В день смерти Л. Н. Толстого учитель Павел Константинович распускает детей по домам в знак всенародного траура, не скрывая того, что у великого русского писателя были сложные отношения с православной церковью. Немалая смелость по тем временам, но оправдана она самим отношением народа к церковникам.

В круговороте повседневной жизни перед нами проходят сцены свадеб и наборов в рекруты, пения любимых песен, теплых родственных отношений и бытовых невзгод — болезней, борьбы как спортивной забавы и как жестокой кровавой драки, охоты как промысла, пастьбы скота, пчеловодства, смолокурения, добычи сорок для выделки из них чучел, походов к дальним заимкам и многое другое.

Время — главный герой повествования И. Ростовцева. Именно во времени происходит взросление и мужание автора-рассказчика, его открытие мири природы и мира людей. В естественной сезонной смене времен года проходят перед нашими глазами важные исторические события: русско-японская война 1901 года, так близко затронувшая «бойцов» и «полубойцов» Западной и Восточной Сибири, отголоски первой русской революции, начало первой мировой войны (с большим трудом воспринимаемой сибиряками — не как понятной войны с «японцем», а как необычной войны с «германцем» и «австрияком», традиционными союзниками русского царя). И в далекую Енисейскую губернию приходят знойным летом 1914 года газетные сообщения о «патриотических» манифестациях в Петербурге и Москве, о введении военной цензуры, особого положения для всей страны и военного положения — для Сибирской железной дороги…

Автор говорит о социальных отношениях предреволюционной России: нарастании «злости мужика», готовности народа к неосознанному бунту, ожидании им просветляющего слова большевистской правды о классовой борьбе. Старшина волости и новое начальство напрасно пытаются «пресечь беспорядки и настроения» — надвигается пора необратимых перемен. Это прекрасно чувствуют и служащие волостных административных учреждений — волостные писари и их помощники.

Последние главы первой повести тематически подготавливают вторую книгу. Автор рассказывает о сельском сходе, о начале своей трудовой деятельности в качестве «подписаренка» в волостном правлении.

Эта малоизвестная сторона жизни низовой администрации предреволюционной России впервые так широко и обстоятельно описана в русской художественной литературе. Будни делопроизводства, судебные разбирательства, быт волостной администрации, податные дела и судебное крючкотворство, взаимные тяжбы крестьян, их поведение на суде — все это чередой проходит перед глазами читателей.

Персонажи повестей И. Ростовцева достоверны и зримы, мы легко представляем каждого из них. Будь это учитель Павел Константинович, учительница и библиотекарь Таисия Герасимовна, ссыльнопоселенцы Сергей Измаич и Таисия Александровна, служащие волостного правления, староста Финоген, тетка Татьяна и тетка Марья, родители, братья и сестры, друзья детства автора-рассказчика.

Интересен сам образ автора — крестьянина-хлебопашца, книгочея, зрителя театральных народных представлений, летописца событий, участником и очевидцем которых он был. Через всю книгу проходит мысль о том, что трудолюбие и честность, порядочность и совестливость — основа высокой духовности человека, его душевной красоты. И не случайно завершается рукопись кратким и поэтичным рассуждением автора о необходимости и вечности труда как творческого начала жизни:

Достоверность и фактографичность повестей И. Ростовцева носят в целом художественный характер и не мешают, а напротив, помогают живому читательскому восприятию описываемых событий и ситуаций.

Точность деталей, индивидуализация языка персонажей способствуют психологизму повествования, его динамике — движению от видения мира наивными глазами ребенка и подростка до понимания его взрослым, достаточно зрелым человеком. Наиболее ярко психологизм описания проявился в эпизодах судебных разбирательств, в частности, в описании тяжбы проезжекомских мужиков с витебскими переселенцами по поводу мнимой потравы ржаного поля. Интересны в этом же плане и сцены мобилизации, «обряда прощания» рекрутов. Поэтичен и достоверен зимний таежный пейзаж, в описании которого в полной мере проявляется авторское внимание к деталям при целостности общей картины замершего и обледеневшего леса:

В книге И. Ростовцева нет нарочитого украшательства, стремления к «художественности» во что бы то ни стало. И это очень хорошо и органично. Бытописательский жанр по сути своей чужд стилистических побрякушек, словесных елочных украшений. Сила его — в точности деталей и языка, в правдивости жеста, воплощенного в слове. Всем этим писатель владеет как настоящий мастер.

Удивителен язык повестей — разнообразный и индивидуализированный, точный, а местами по-сибирски сочный. Диалектные слова и выражения вполне понятны ил контекста, и не они составляют основу повествования. Словообразовательные диалектизмы типа «листвяг» (то есть лиственный лес) или экспрессивные глаголы вроде «изнахратиться» (испортиться, зазнаться), «загвоздить» (заморозить, ударить морозом, стужей) — вот основа авторского лексикона, вводящего нас в стихию народной русской речи. А таким словам-понятиям, как «потёма» (способ зимнего ночлега охотников под открытым небом, на выжженной костром земле) или «гоньба» (порядок передвижения на бесплатных подводах), автор посвящает отдельные сюжеты, подробно описывая соответствующие реалии старого быта.

Автобиографический, историко-этнографический, бытовой жанр художественной литературы, так удачно представленный в книге «На краю света», помимо всего прочего служит в наше время осуществлению языковой «экологической» задачи — сохранению и возрождению народного словотворчества, расчистке живых истоков русского слова в его национальной неповторимой складке, природном органичном звучании. И в этом смысле проза И. Ростовцева делает полезное и нужное дело.

ЛЕВ СКВОРЦОВ,

доктор филологических наук,

зав. сектором культуры речи

Института русского языка АН СССР