На Лесном озере

13 О природе зверя

Война не имела цели. Где враг, куда бить? В них стреляли, а отстреливаться было не в кого. Люди выбывали и выбывали из строя – без толку, зазря. В их засады никто не попадался. Патрули обнаруживали только женщин, детей и стариков.

– Как эта мудацкая игра у детей, – сказал однажды вечером рыжий Колли. – Они прячутся, мы ищем, только вот не людей ищем, а блядских потусторонних духов.

В темноте кто-то завыл, изображая привидение. Другой засмеялся. Для Кудесника, который слышал это из своего окопа, война уже стала состоянием души. Еще не дурдом, но, судя по звукам, близко к тому.

– Око за око, – сказал Колли. – Или как там в вашей распрекрасной Библии говорится.

Весь февраль они действовали в районе, который называли Розовым сектором; это было скопление темных, неприглядных деревень, приткнувшихся к берегу Южно-Китайского моря. Люди ненавидели это место и боялись его. На картах сектор был закрашен в праздничный ярко-розовый цвет, что означало застроенный район, – сплошь деревни, оросительные канавы и рисовые поля. Но для третьей роты в Розовом секторе ничего праздничного не было. Это был край духов и призраков. География зла: подземные ходы, бамбуковые заросли, обмазанные глиной хижины и могилы.

Двадцать пятого февраля 1968 года около деревушки Лаксон они угодили на минное поле.

– Убило меня, – сказал один. И не ошибся.

Лил серый бесконечный дождь. С запада от гор шла гроза. Через час приземлились два санитарных вертолета. Подорвавшихся погрузили на борт, и машины улетели в сырую мглу, увозя еще троих убитых, еще двенадцать раненых.

– Не беда, – сказал Колли. Его лицо было детским и растерянным. Он повернулся к одному из санитаров: – Что голову повесил?

Через три недели, четырнадцатого марта, миной-ловушкой сто пятьдесят пятого калибра сержанта Джорджа Кокса разорвало на несколько больших мокрых кусков. Дайсон потерял обе ноги. Хендриксон – руку и ногу.

Двое или трое плакали.

Другие хотели бы, да забыли, как это делается.

– Вьетнам прикончить, – сказал лейтенант Колли. Он направил дуло автомата в землю и дал длинную очередь. – Прикончить, – сказал он. Вставил новый магазин и расстрелял его тоже – в кусты, в пальму, по том опять в землю. – Чтоб юшка текла. Прикончить.

Вечером пятнадцатого марта Джон Уэйд получил короткое письмо от Кэти. Бумага была светло-голубая, с рельефной золотой полоской вдоль верхнего края; почерк был плотный, уверенный.

«Я рассчитываю на то, – писала она ему – что когда-нибудь ты поймешь: мне кое-что нужно самой, для себя. Мне нужно осмысленное будущее – настоящая жизнь. Когда ты вернешься, Джон, ты должен будешь обращаться со мной как с личностью. Я повзрослела. Я уже не такая, как была, и ты тоже не такой, так что нам обоим придется приспосабливаться. Нам надо быть терпимей друг к другу, не такими взвинченными, что ли; и ты, пожалуйста, не дави на меня так сильно – я же не резиновая кукла. И еще, просто чтоб ты знал: я за это время встречалась с парой ребят. Ничего серьезного. Повторяю: ничего серьезного. Я люблю тебя и думаю, что нам замечательно будет вместе».

В тот же вечер Кудесник сел сочинять ответ.

«Как ты думаешь, что получится, если скрестить вьетконговца с крысой?»

Он ухмыльнулся и написал на отдельном листочке:

«Карликовая крыса».

Шестнадцатого марта 1968 года в 7.22 утра передовые подразделения третьей роты погрузились на несколько вертолетов; окунувшись в нежно-алую зарю, машины выстроились в боевой порядок, затем повернули на юг и быстро понеслись на малой высоте над искромсанной, покореженной, изрытой бомбами землей к точке высадки, которая была чуть западнее Розового сектора.

Что-то было нехорошо.

С солнцем, что ли.

В голове у Кудесника было мутно и сонно, он все еще досматривал дикие рассветные сны. Всю ночь его носило по розовым рекам и розовым затопленным рисовым полям, и даже сейчас, сидя на корточках в хвостовой части вертолета, он не мог смыть этот розовый цвет. Вот ведь краски. Нет, нехорошо что-то было. И с воздухом нехорошо. И с запахами, и с нежно-алой зарей, и с тем, как каждый словно ушел в свою раковину. Мидлоу, Митчелл и Тинбилл сидели закрыв глаза. Следж крутил ручку настройки радиоприемника, Конти блаженствовал в воображаемом бардаке. Рядовой Уэзерби все вытирал свой автомат полотенцем – сначала ствол вытрет, потом себе лицо, потом опять ствол. Бойс, Мейплс и лейтенант Колли сидели рядышком у открытой двери вертолета, курили одну сигарету на троих и смотрели вниз на испещренные воронками поля.

Знал Кудесник: ничего хорошего. Он ощущал этот солнечный свет на вкус. Свет отдавал ржавым железом – как гвозди взять в рот.

Кудесник закрыл глаза и спрятался за зеркалами, которые были у него в голове, но даже тогда не перестали набегать ландшафты – яркие, стремительные.

В 7.30 вертолеты выстроились длинной дугой и с юго-запада приблизились к деревне Тхуангиен. Внизу, прямо по курсу, над рисовым полем почти у самых хижин поднялись белые дымки. Артиллерия лупила по западному краю деревни, прошивая кусты, заросли бамбука и банановые рощи; там и сям вспыхивали пожары. Когда вертолеты стали заходить на посадку зона обстрела переместилась к северу. Пулеметчики вели непрерывный огонь из дверных проемов. Они прильнули к тяжелым пулеметам, плечи их тряслись. От грохота Кудесника перестали слушаться собственные веки.

– С приземленьицем! – завопил кто-то, и вертолет сел на большом сухом рисовом поле.

Первым выскочил Митчелл. За ним Бойс, Конти и Мидлоу, дальше Мейплс, Следж, Тинбилл и коротышка лейтенант.

Кудесник спрыгнул последним.

Бросился навстречу солнцу рухнул ничком и словно остался на этом поле один. Остальные исчезли. Вокруг бушевал пулеметный огонь, пулеметный ветер, и этот ветер словно подхватил его и принялся носить с места на место. Он никак не мог встать на ноги. Лежал, прижатый к земле потусторонними силами – ветром, огненным жаром, зловредным солнечным светом. Он не помнил, как поднялся. Прямо перед ним две большие стройные кокосовые пальмы вспыхнули как спички.

Войдя в деревню, Кудесник увидел лежащих вповалку мертвых коз.

Он увидел молоденькую девушку, голую ниже пояса. Тоже мертвую. Она смотрела на него искоса. На голове у нее не было волос.

Он увидел мертвых собак, мертвых кур.

Пройдя еще вперед, столкнулся с кем-то лбами. Увидел троих мертвых буйволов. Увидел мертвую обезьяну. Увидел уток, которые щипали клювами мертвого ребенка. Это долго готовилось, долго вызревало – месяцы ужаса, месяцы смертей, и вот теперь в разгорающемся свете утра пошла цепная реакция.

Свиньи визжали.

Утренний воздух заполыхал пурпурными красками.

Он увидел ковыляющего по дороге паренька с оторванной ступней. Увидел, как Уэзерби расстрелял двух девочек, целясь в лицо. Зайдя глубже в деревню, у небольшой хижины в форме буквы Г наткнулся на солдата со свисающим из-под каски черным женским «конским хвостом». Солдат вытер руку о ширинку. Потом тряхнул «конским хвостом», улыбнулся Кудеснику и шарахнул по хижине из гранатомета. «Бабах», – сказал он. Покачал головой, словно в недоумении. «Ничего так», – сказал он, пожал плечами и вдарил еще раз: «Хрясь». У его ног заливался плачем малыш. Поблизости лежала женщина средних лет. Она привалилась к куче соломы, не совсем еще мертвая, ей прошило ноги и живот. Женщина смотрела на все безразличным взглядом. В какой-то момент она сделала неопределенное движение головой, словно кланяясь, а потом откинулась назад и застыла.

Кругом валялись мертвые утки и мертвые домашние животные. В Г-образной хижине шумно умирали люди.

Кудесник издавал бессмысленные звуки – сначала сказал: «Нет», потом, секунду спустя: «Пожалуйста!» – а потом солнечный свет увлек его дальше по дороге к центру деревни, где он увидел горящие хижины и хлопотливо движущиеся фигуры солдат, занятых расстрелом. Симпсон убивал детей. Рядовой Уэзерби убивал всех, кто попадался на глаза. Вдоль дороги в розово-пурпурном свете зари лежали тела – подростки, старухи, мальчик, двое младенцев. Большинство совсем мертвые, некоторые полумертвые. Мертвые лежали очень тихо. Полумертвые дергались и дергались, пока рядовой Уэзерби, улучив минуту, не перезарядил автомат и не сделал их совсем мертвыми. Шум стоял неимоверный. Молча не умирал никто. Люди пищали, как цыплята.

– Пожалуйста, – снова сказал Кудесник. Он чувствовал себя очень тупым. Пройдя еще шагов тридцать, он увидел Конти, Мидлоу и Колли. Мидлоу и лейтенант поливали автоматным огнем толпу местных жителей. Они стояли бок о бок и стреляли по очереди. Мидлоу плакал. Конти смотрел. Лейтенант что-то выкрикнул и расстрелял дюжину женщин и детей, потом перезарядил автомат и расстрелял еще сколько мог, потом перезарядил и расстрелял еще, потом опять перезарядил. Воздух был горячий и влажный.

– Где пропадал, – сказал лейтенант, – давай помогай, уложим гадов по-быстрому.

Но Кудесник уже пустился наутек. Он пробежал мимо дымящейся бамбуковой школы. Позади него и впереди него, по всей деревне Тхуангиен, гулял острый пулеметный ветер. Он поднял в воздух мелкую красную пыль, поблескивающую на утреннем солнце, и вся деревушка теперь окрасилась в фиолетовые тона. Кудесник увидел солдата, приканчивающего людей большим серебристым ножом. Хатто стрелял по трупам. Цувас стрелял по детям. Доэрти и Терри расправлялись с ранеными. Кудесник понял: это не безумие. Это самый настоящий грех. Он чувствовал, как грех струится по его собственным жилам, омерзительно липкий, словно густое черное масло в картере двигателя.

Прекратите, сказал он про себя. Но никто и не думал прекращать. Какой-то солдат выстрелил в старика, потом поднял его, кинул в колодец и швырнул вслед гранату.

Рошевиц стрелял по головам.

Хатсон и Райт сменяли друг друга у пулемета.

Расстреливали методично, укладывая всех подчистую. Время от времени устраивали перекуры; подкреплялись батончиками шоколада и травили байки.

Дальше наступило затмение, оно длилось час или больше, а потом Кудесник обнаружил, что стоит на четвереньках у бамбуковой изгороди. В нескольких шагах от него у массивной деревянной постройки под утренним солнцем сидели на корточках пятнадцать—двадцать местных жителей. Они о чем-то лопотали между собой, лица напряженные, а потом подошел солдат, взмахнул рукой и перестрелял их всех.

Уже появились мухи – откуда-то из глубины деревни накатывало их тяжелое басовитое жужжание.

А потом Кудесник дал себе поплыть. Он мог только закрыть глаза, стоять на четвереньках, где стоял, и ждать, покато, что испортилось в мире, не выправится. У него мелькнула мысль, что груз этого дня может когда-нибудь оказаться для него непосильным, что рано или поздно ему придется облегчить себе ношу.

Он посмотрел на небо.

Потом кивнул.

А потом, позже, пришпиленный солнечными лучами, он отдался забвению. «Прочь отсюда», – пробормотал он. Подождал, потом повторил это еще раз, тверже и гораздо громче, и деревушка начала исчезать в своем собственном розовом сиянии. Это был фокус из фокусов. В последующие месяцы и годы деревня Тхуангиен будет вспоминаться Джону Уэйду, как вспоминаются наркотические кошмары: невозможные события, невозможные сочетания явлений, и со временем эта невозможность сама по себе станет самым богатым, глубоким и сильным из его воспоминаний.

Этого не могло быть. Следовательно, не было.

Ему уже стало лучше.

Трассирующие пули прочерчивали зарево, и люди умирали длинными аккуратными рядами. Солнечный свет уже проник в его кровь.

Ему и запомнится, и не запомнится чье-то быстрое движение с левой стороны.

Пронзительный крик ему не запомнится.

Ему не запомнится, как он поднял автомат, как откатился от бамбуковой изгороди; но ему навсегда запомнится, как он повернулся и застрелил старика с жиденькой бородой и в очках с проволочной оправой; в руках, показалось ему, старик держал винтовку. Это была не винтовка, а короткая мотыга на деревянной ручке. Мотыга запомнится хорошо. После войны в спокойные часы – за завтраком или во время каких-нибудь нудных сенатских слушаний – Джон Уэйд мог поднять глаза и увидеть эту мотыгу, очерчивающую в утреннем свете круг, будто дирижерская палочка. Он видел тогда, как старик, шатаясь, идет вдоль изгороди, видел его костлявые ноги, внезапно распрямившуюся фигуру и очки в проволочной оправе, видел, как мотыга, блеснув на солнце, взмывает в воздух, очерчивает свой мгновенный круг и падает наземь. Свою вину он ощущал только очень слабо, намеком. Фокус с забыванием работал почти безотказно. Правда, иногда поздно ночью Джон Уэйд вспоминал, как он закрыл руками лицо и с воплем стал продираться через кусты в большое рисовое поле, где уже приземлялись вертолеты с боеприпасами и продовольствием. Поле было затянуто цветным дымом, сиреневым и желтым. Слышались громкие голоса, многочисленные выстрелы и взрывы, но людей разглядеть было трудно. Он увидел молодую женщину с разверстой грудной клеткой, без легких. Он увидел мертвый скот. Вились мухи, пылали деревья, пылали хижины.

Потом он оказался на дне ирригационного рва. Там было много трупов, может быть сотня. Он увяз в жидкой грязи.

Там его увидел рядовой Уэзерби.

– Здорово, Кудесник, – сказал Уэзерби. Он начал было улыбаться, но Кудесник взял и застрелил его.