На Литовской земле

Глава 24 На перепутье

На следующее утро коронное войско спешно отступило от Белостока. Отправленные вслед за ним липки доложили, что армия длинной колонной двинулась обратно к Варшаве. Жигимонт покинул литовскую землю побеждённым, но не разгромленным. Он или брат Ходкевича, Александр, сумел сохранить армию, пускай и разбитую, но, как доложил Кмитич, возглавлявший липков, ещё вполне боеспособную.

— Татары погоняли нас будь здоров, — сообщил он. Только вернувшись из разведки, он тут же, успев только одежду сменить, был вызван на военный совет. — Злы они на нас, на всех злы, но на липков особенно. Вражда меж ними идёт кровная, хотя и те, и другие нехристи. Вокруг коронного войска полно татарских разъездов, подобраться близко не вышло, но видно, что отступает армия в полном порядке. Даже выбранцы и те не бегут, а кто пытается — их те же крымцы ловят да на арканах обратно тащат.

Отпустив Кмитича отдыхать, мы продолжили совет, который длился к тому времени уже не первый час. И главный вопрос, который никак не могли решить: что делать дальше. Преследовать коронное войско или же отступить и готовиться к новому вторжению.

— Раз коронное войско в порядке, — заявил я, — значит, до середины лета стоит ждать нового вторжения. Жигимонт не оставит нас в покое.

— Польская казна пуста, — напомнил мне князь Януш Радзивилл, — Жигимонту не на что содержать даже ту армию, которая у него осталась. Наёмники могут разбежаться, как только окажутся в лагере под Варшавой. На татар надежды никакой нет. Они сегодня с ним, а завтра уйдут обратно в крымские степи или же вовсе ринутся грабить и жечь на границе Дикого поля. Казаки-то теперь им не помеха.

Заваруха в тех краях, что в моё время звались Украиной, разгоралась с новой силой. Вроде как нашлись новые силы, кроме Вишневецких, кто выступил на стороне Речи Посполитой, а точнее польских магнатов. Вот только кто это был — пока оставалось неясным. Говорили о каком-то втором казачьем гетмане, составившем конкуренцию Сагайдачному, но кто он такой и откуда взялся, никто ответить толком не мог. Но слухи ходили самые невероятные, пересказывать смысла нет, потому что вряд ли из них можно извлечь хоть малую крупицу истины.

— Жигимонт понимает, если лишится Литвы, — настаивал я, — вместе с ней лишится и короны. Это для него вопрос сохранения власти. Он будет выпускать манифесты, раздавать литовские земли магнатам, вроде Замойских, Потоцких, Конецпольских, Опалинских, чтобы те привели ему свои надворные хоругви, наняли за свой кошт солдат. Дважды он пытался решить дело лишь коронным войском, не опираясь на магнатов, чтобы не делиться с ними литовскими землями. Теперь же будет готов не староства, а вотчины раздавать, раз под ним самим трон шатается. А на кого может рассчитывать Литва в будущей войне?

— Курфюрст останется с нами, — заметил Ходкевич. — Он ведь поднял мятеж и прямо сейчас осаждает города в Королевской Пруссии. Ему ходу обратно нет.

— На курфюрста я бы не слишком рассчитывал, — покачал головой я. — Он хитрая бестия. И вполне может переметнуться к Жигимонту, если тот подтвердит его вольности и захваченные земли в Королевской Пруссии за ним оставит. Тогда нам придётся драться на два фронта.

— Шведов не стоит списывать за счетов, — заметил князь Януш. — Они крепко могут досадить Короне Польской, если ударят на Великопольшу.

— Не стоит переоценивать шведов, — возразил ему Ходкевич. — Они слишком крепко завязли в Московии.

Новости с Родины, о которых я предпочитал не думать, однако получалось не очень-то хорошо, доходили с опозданием. И все они как одна были нерадостные. Похоже, недолго осталось сидеть на троне моему царственному дядюшке. Тяжела оказалась ему шапка Мономаха. Шведы заняли всё, что он обещал им ещё пару лет назад, когда я вёл переговоры с Делагарди, и кое-что сверх того. Новгород был оккупирован самим моим боевым товарищем Якобом Делагарди. Псков осаждал Эверет Горн, получивший, видимо, генеральский жезл. Город пока держался, вот только власти царёвой не признавал. Там вроде бы снова самозванец объявился, уже третий по счёту. Однако прямо сейчас эти события, как ни странно, играли нам на руку. Шведы точно не влезут в эту войну ни на чьей стороне: слишком уж завязли на моей Родине. Не настолько они сильны и не так велика их армия, чтобы позволить себе войну на два фронта, да ещё и наступательную.

— Войны в обороне не выигрывают, панове, — продолжал настаивать я. — Нельзя сидеть и ждать, пока Жигимонт соберёт очередную армию и пойдёт войной на нас. В этот раз он рассчитывал на курфюрста, но тот предал его, а что будет, если курфюрст предаст нас?

— Однако если мы вторгнемся на коронные земли, — разумно возразил Януш Радзивилл, — поляки сплотятся против нас. Все помянутые вами Замойские, Потоцкие, Конецпольские, Опалинские сами придут на помощь королю со своими хоругвями. И тогда нам придётся драться со всей Польшей.

— Но на польской земле, — заявил я, — а не на литовской. Хотя дома и стены помогают, однако по литовской земле уже дважды проходила коронная армия, и до сих пор идёт война между лисовчиками и разбойниками. Когда коронные войска придут в третий раз, кто поверит нам, что мы можем защитить эту землю?

— Но какова будет цель нашего вторжения в коронные земли? — разумно поинтересовался князь Януш Радзивилл.

— Принуждение короля к миру, — у меня уже был готов ответ. — Новый сейм в Варшаве, который подтвердит отделение Литвы от Польши, положит конец Речи Посполитой.

— Но сделать это, — покачал головой Ходкевич, — можно лишь взяв Варшаву, а для этого мало победить коронную армию в поле. Нужны ещё и тяжёлые пушки, которых у нас нет. И взять их неоткуда.

— Здесь мы можем рассчитывать только на курфюрста, — ответил я. — Не лучшее решение, но другого у нас просто нет. Пока он не может переметнуться к королю, а значит, будет с нами до конца. Если нам удастся разбить Жигимонта ещё раз и осадить Варшаву, он рад будет поделиться с нами тяжёлыми пушками, чтобы после победы принять участие в сейме и закрепить там независимость Пруссии и переход к ней захваченных им земель.

— Если, Михаил Васильевич, — мрачно заметил князь Януш, которому идея переходить в наступление и вторгаться в коронные земли пришлась явно не по душе, — слишком много «если» в вашем плане, и коли хоть одно сработает не в нашу пользу, всё может обернуться грандиозным провалом.

Что нам всем грозит в случае провала, я даже гадать не хотел. Если прежде знал, что меня скорее всего отправят на Родину, к царственному дядюшке, то теперь, когда в Москве скоро может не стать царя, перспективы становились всё мрачнее и мрачнее, вплоть до плахи или заключения в каземат, а в том, что из тюрьмы когда-нибудь выйду, я был совсем не уверен. Слишком уж я опасен самим фактом своего существования для очень и очень многих, начиная с той самой семибоярщины, что сговаривается теперь с королём шведским, и заканчивая Сигизмундом Польским, который ко мне тёплых чувств не питал.

— Победа при Белостоке ничего не решила, — продолжал гнуть свою линию я, — у короля осталась армия, он сохранил кавалерию — главную ударную силу. Если он получит войска магнатов, которым пообещает большие наделы в Литве, а он пообещает, ведь никто в этом не сомневается, верно, панове? Так вот с этими войсками он сможет ударить не только на Гродно, но и на Брест, и на Минск. А мы не можем позволить себе дробить войска, ведь далеко не вся Литва поддерживает мятеж.

Конечно все помнили о Пацах. Те открыто не поддержали короля, однако ни единого человека не дали в нашу армию. И даже волонтёров с их обширных земель к нашему войску не присоединилось ни одного. А значит, как только грянет следующее вторжение, мы вынуждены будем относиться к ним как к врагам, ожидая удара в спину, как и от курфюрста. И кроме Пацев были магнаты, недовольные избранием московитского князя на литовский престол. Чего ждать от них — никто не знал. Могут и поддержать нас, смирив гордыню, а могут, увидев предательство Пацев и курфюрста, решить, что сила не за нами, и ударить в спину. Вот тогда-то вся наша затея с мятежом и независимой Литвой и провалится с треском, похоронив нас под обломками.

— Мы должны наступать, пока можем, — продолжал я. — Пока в королевском войске разброд, не хватает пехоты и только татарские хоругви уберегают его от дезертирства. Спустить липков с поводка, чтобы разоряли округу на пути коронной армии, схватывались с татарскими разъездами, прикрывающими его.

— Липки — не лисовчики, — покачал головой князь Януш Радзивилл, — могут снова отказаться идти в коронные земли и разорять их. Их мурзы не такие, как пятигорские князья: на словах верны присяге великому князю, а на деле поглядывают в сторону Варшавы, как бы чего не вышло.

— Надо объяснить им, — ответил я, — что они уже подняли оружие против ляхов, пускай и на литовской земле. И теперь для Короны Польской, они такие же враги и мятежники, как мы или те же пятигорцы. И с ними, басурманами, никто уже не будет вести переговоры. Их просто пустят под нож. При этом не важно: начнут они разорять коронные земли или нет. Отсидеться в стороне в случае нашего поражения уже ни у кого не выйдет.

Все знали о патологической мстительности короля Сигизмунда, от которой пострадал даже князь Януш Радзивилл. Пускай и не лишившийся должности подчашия, однако фактически потерявший весь политический вес и отправленный в бессрочную опалу за участие в Сандомирской конфедерации. Хотя тогда всё было в соответствии с законами Речи Посполитой. Однако после проигранной битвы под Гузовом, когда князь Януш официально примирился с королём, в большую политику он так и не вернулся. И это один из виднейших магнатов, князь из рода Радзивиллов, что уж говорить о каких-то липках. Никто и не вспомнит о том, что они делали, когда головы полетят. Надеюсь, мурзы их это понимают не хуже моего, ведь малая война Александра Лисовского против фальшивых лисовчиков никак не заканчивалась, несмотря на очевидные успехи лёгкой кавалерии пана полковника и его хоругвей.

— Вы выбрали весьма опасную стратегию, Михаил Васильич, — заявил Ходкевич, — однако вы наш великий князь, мы сами предложили вам корону, и последнее слово всегда за вами. Раз вы говорите, что надо идти в Корону Польскую вслед за Жигимонтом — Литва пойдёт.

Ловко он переложил ответственность на мои плечи, сняв её с себя, а заодно и с князя Януша, однако на то я теперь и великий князь. Деваться некуда, придётся соответствовать.

Сразу же после того как коронное войско покинуло лагерь под Белостоком, король засел за письма. Он писал их целым днями. Сочинял, пока трясся в карете по дорогам и пока ждал, когда разберутся с очередным затором, мешающим ехать дальше. Он диктовал их своему секретарю, одному из ксёндзиков, приставленных к нему епископом Гембицким, который был заодно и секретарём великим коронным. Ксёндзик быстро записывал за его величеством все воззвания к магнатам и простой шляхте, которые должны будут в самом скором времени огласить во всех церквях по всем коронным землям, а также личные письма к самым родовитым и богатым вельможам Речи Посполитой с просьбой выделить денег и дать как можно больше людей для новой войны с мятежной Литвой.

— Поскольку дважды я вынужден был вести войну против литовских мятежников лишь за счёт казны и собственных невеликих средств, — говорил король, — то после двух поражений, нанесённых мятежниками, более сил и средств не имею. А посему взываю к вашему гражданскому долгу и напоминаю, что в Литве зреет не просто рокош магнатов вроде недоброй памяти Сандомирской конфедерации, направленный против моей особы, но полноценный мятеж. Напоминаю о том, что бунтовщиками был проведён omnino illegitimus,[1] а по сути своей scelestus[2] фарс, названный элекционным сеймом, на котором великим князем литовским был избран московитский князь, коий есть hostis implacabilis[3] Речи Посполитой. И если тебе, имярек, — тут нужно было подставить одно из имён по списку из виднейших магнатов, ещё не принявших участия в подавлении литовского мятежа, — дорога Речь Посполитая, и ты желаешь сохранить её и самую душу нашего народа, попранную избранием московита на литовский престол, то немедля веди войска свои к Варшаве, куда, уверен, в самом скором времени нацелит свои когти haliaeetus Moscuensis,[4] ибо в хищническом своём порыве сей самозваный великий князь литовский не остановится.

Король, охваченный пылом вдохновения, проговорил всю тираду без запинки, и молодому субдиакону, выполнявшему роль королевского секретаря, пришлось постараться, чтобы записать всё это скорописью. На расшифровку вечером уйдёт довольно много времени и свечей, однако король уж точно на них скупиться не станет, слишком уж важно это воззвание к вельможным родам Короны Польской. После этого король прочтёт расшифровку, внесёт свои коррективы. Потом изучит получившийся вариант, и уже его старательно перепишут и отправят адресатам. Ну а пока нужно продолжать записывать все излияния его величества, ведь если пропустишь что-то, ответ после придётся держать перед самим всесильным епископом Гембицким, которого боялись все, включая молодого, но отнюдь не глупого субдиакона, выполнявшего в этом походе роль королевского секретаря.

— Стоит намекнуть и на возможность финансового прибытка, — размышлял его величество вслух, пощипывая по привычке пальцами бородку. — Ведь за голую идею мало кто сражаться готов. Но это после, в личной переписке. Пока же нужно взывать к гражданскому долгу, будить патриотические чувства, иначе мы точно лишимся Литвы.

— И не её одной, ваше величество, — заметил присоединившийся к коронному войску уже после сражения кавалер Новодворский. Он был по делам в Пруссии и спешно вернулся оттуда, чтобы предупредить короля о предательстве курфюрста Бранденбургского, однако чёрные вести его опоздали, после битвы под Белостоком подлая измена вассала не была новостью для его величества. — Курфюрст двинул войска на Королевскую Пруссию, сейчас, наверное, уже вторгся в Варминское княжество, а после ударит на Поморье с его богатыми городами.

— С этим предателем мы будем разбираться в свой черёд, — кивнул Сигизмунд. — Сейчас же куда важнее Литва. Как только мы раздавим этот мятеж и отсечём головы его гидре, тогда и с курфюрстом справиться будет намного проще. Один он против коронной армии долго не выстоит, а шведы ему не помогут. Слишком уж крепко они завязли на севере Московии, что нам теперь на руку.

— Но магнаты из староств Королевской Пруссии могут не привести войска к Варшаве, — заметил Новодворский, — опасаясь вторжения курфюрста в их земли. И тут никакими патриотическими чувствами их не распалишь: своя рубашка всегда ближе к телу. Те же Замойские могут поступить сходным образом из опасения, что им могут угрожать казацкие орды, которые сейчас громят Вишневецких и Збаражских, но скоро могут и на Замостье посмотреть. Земли там богатые, и взять есть что.

— Горе, — проговорил в отчаянии король, — горе тебе, Речь Посполитая, всякий рвёт тебя, как красную тряпку, чтобы из лоскута выкроить себе княжество или королевство. Скоро и у нас будет так, как в Германии, где ста шагов не пройдёшь, чтобы границу не пересечь. Есть ли спасение для Речи Посполитой, кроме как в единстве, в борьбе за общее дело? Нет, и понимают это немногие, но Господь не допустит, пан кавалер, чтобы пала Речь Посполитая, ибо нет более великого оплота истинной веры, нежели она. И когда восстанет страна, словно феникс из пепла, то спросит с каждого: где был ты, когда рвали меня, будто красную тряпку? Пришёл ли на помощь, встал грудью против мятежных, немецких, казацких орд или отсиделся в своём старостве, трясясь от страха. Или, хуже того, сам нож точил, чтобы отхватить себе кусок пошире.

Субдиакон, присланный епископом Гембицким к его величеству, чтобы исполнять обязанности королевского секретаря, без устали скрипел пером по бумаге, записывая скорописью каждое сказанное Сигизмундом слово. Ведь очень скоро эти слова войдут в воззвание, и молодой, но далеко не глупый ксёндз это отлично понимал.

[1] Полностью нелигитимный (лат.)

[2] Преступный (лат.)

[3] Непримиримый враг (лат.)

[4] Скопа Московская (лат.)