На носу у каймана. Воспоминания сельского врача

Глава 6 Кровь в Макагуанигуас

— Считайте очки! Рыба! — Капитан Хардинес с силой ударил об стол костяшкой пять-четыре. — Если не ошибаюсь, мы их обыграли всухую! — продолжал он, глядя на костяшку, которая оставалась у него в руке.

Не знаю, возможно, мы с Росельо ничего не смыслим в домино, но Хардинес с ортопедом разгромили нас наголову. У стола, знаменитого письменного стола Чаина, сидит Сесилия, которой тоже хочется поиграть.

В кухне жена Педро варит кофе, а их дочка спит в другой комнате.

Сегодня воскресенье, мы свободны от дежурств. Тони приехал из Эль-Хамаля, и мы все вместе приготовили обед. Вскоре после обеда пришел начальник гарнизона Баракоа капитан Аргедо Хардинес поговорить об отрядах врачей-милисиано, которые мы хотели организовать. Он застал нас за игрой в домино, мы пригласили его, он с удовольствием присоединился, составилась настоящая партия, которую он и выиграл.

Хардинес молод, худощав, среднего роста, с очень белой кожей и рыжими волосами, что редкость в этих местах. Глаза у него светло-зеленые, нос с легкой горбинкой, крупный кадык. Он очень славный и разговорчивый, но в меру. Форма защитного цвета с тремя капитанскими нашивками на рукаве ловко сидит на нем. Он беспрерывно курит.

— Ну что ж, товарищи врачи, — сказал он, удостоверившись в своей победе, — я очень люблю домино, и игроки вы хорошие, но у меня много дел, и потому пора поговорить об организации отрядов врачей-милисиано. Вы лучше меня знаете, что в Гаване уже есть студенческие отряды и формируются отряды врачей…

Его произношение выдает в нем крестьянина, но речь льется гладко, без запинки.

— О том, что вы предложили создать отряды врачей-милисиано, я узнал от Клинтона, и мне кажется, они сыграют важную политическую роль. Представляю, какие лица будут у здешних реакционеров, когда они увидят врачей, марширующих вместе с милисиано в ближайший праздник 26 Июля![10] Как это подействует на рабочих и крестьян! — Он легко загорался. — Вашим инструктором будет Леру, мулат. Он в этом деле знает толк. Я думаю назначить еще и Параделу, чтобы у вас было два инструктора.

— Политика — это хорошо, — говорит Педро, — но мы еще хотим научиться военному делу — надо быть готовым ко всему. Сейчас ходят усиленные слухи, что Трухильо[11] готовит высадку на Кубе, и если это случится, то, конечно, здесь, в наших краях.

— Совершенно верно, — соглашается капитан, — и потому, помимо физической подготовки, надо еще научиться обращению с наиболее распространенными у нас типами оружия — «гарандом», «Спрингфилдом», автоматом и так далее. Надо уметь не только стрелять, но и чистить, собирать и разбирать оружие. В общем, делать все, что требуется. Но при этом, — продолжал он, — нельзя забывать, что в революционных войсках достаточно тех, кто умеет стрелять, и только вы умеете оперировать и лечить раненых. И хотя обстоятельства могут сложиться так, что и вам придется сражаться, помните, что основное ваше дело — медицина. Физическую подготовку можно начать на этой же неделе на холме за Кастильо — там на вершине подходящая для занятий пересеченная местность, собирать и разбирать оружие вы сможете и дома. А учиться стрельбе в форте Матачин. Устраивает?

Мы приняли его предложение.

— Значит, остается только составить удобное расписание, чтобы занятия не мешали вашей основной работе. — Он умолк, словно задумавшись, а потом вопросительно посмотрел на меня. — Кстати, доктор, Чаин говорил мне, что солдат по фамилии Сапата хулиганил в больнице, угрожал и вам пришлось с ним здорово повозиться.

— Да, так оно и было. Но дня три-четыре назад мы ехали с Чайном в джипе, я рассказал ему об этом случае, и вдруг у галереи недалеко отсюда мы увидели этого солдата. Чаин подозвал его и устроил настоящую головомойку, как следует пристыдил парня. Но по-моему, этот случай — исключение, как правило, солдаты относятся к нам хорошо.

— Хочу, чтобы вы знали: здесь есть и новички, но, в общем, люди они хорошие. Были тут у нас кое-какие неприятности, у некоторых бойцов случалось нервное расстройство. Я в этом ничего не понимаю, но, кажется, у вас, врачей, такое называется «военным психозом». Пришлось комиссовать…

— Как, например, Панталеона из Пуриалеса, — сказала Сесилия.

— Да нет, сеньора, вы уж меня простите, но Панталеон был просто наглец, который воровал у крестьян коров и свиней. Его давно надо было гнать… Нет, тут другое: храбрые солдаты, вроде бы совершенно нормальные, вдруг словно с ума сходили. Вот, к примеру, Мани, индеец из Мабухабо, как будто был нормальный, но, стоило ему зайти в кафе и услышать, как музыкальный автомат играет песенку, в которой говорится о «каменном ложе», он вытаскивал свой револьвер и стрелял до тех пор, пока не удавалось его обезоружить. Кидались на него втроем или вчетвером, бедняга был очень силен…

Хардинес говорил без пауз, не торопясь. Любил наш капитан поговорить, хотя, возможно, его подстегивало наше внимание и интерес к его рассказам.

— Но куда хуже дело было с Эль Чино, товарищем, который прошел всю войну нормальным, а после войны его направили служить сюда, в Кастильо, его семья живет в этих краях. Так вот, однажды воскресным утром в марте прошлого года весь Баракоа проснулся от очередей пулемета пятидесятого калибра, установленного на крыше Кастильо. В казарме началась паника. Еще немного, и дело кончилось бы плохо, но товарищи вовремя сообразили, что он не в себе, и силой оттащили его от пулемета Мы отправили его в госпиталь в Сантьяго, его там лечили и вроде вылечили, но три месяца тому назад все повторилось, пришлось комиссовать.

— И не было ни раненых, ни убитых? — спросил Тони.

— К счастью, оба раза он стрелял в сторону моря… — Взглянув на часы, капитан поднялся со стула. — Больше вас развлекать не могу, надо подготовить документы к митингу, который состоится в среду. Мне бы хотелось, чтобы и вы пришли. Митинг посвящается аграрной реформе, и на него должны собраться крестьяне со всей округи… — Он посмотрел на небольшую полку, где стояло несколько книг. — Что это у вас за книга — «Акула и сардины»?

— В этой книге, — сказал я, — дан анализ эксплуатации Соединенными Штатами стран Латинской Америки. Соединенные Штаты — акула, а мы — сардинки…

— Не могли бы вы дать мне эту книгу на время. Может, я найду там что-нибудь для своей речи на митинге в среду?

— Ну конечно, возьмите, пожалуйста! — Сесилия протянула ему книгу.

— Обещаю вернуть к концу недели. А вдруг вы захотите отыграться, — сказал он с широкой улыбкой, открывавшей его ровные зубы.

Капитан попрощался и через боковую дверь вышел на улицу, здесь он повернул направо, ведь именно в этом конце, только чуть подальше, находится главный вход в Кастильо.

В тот воскресный день у главного входа в Кастильо Сангили было оживленно: солдаты и офицеры уходили в увольнение либо возвращались обратно в казарму. Почти все они здоровались с солдатом, стоявшим на карауле у входа, — молодым, высоким и худощавым, но мускулистым, с тонкими чертами лица, бронзовой кожей и черными, почти совсем прямыми волосами.

Когда Йийо и Эль Хабао завернули за угол на улицу Мариана Грахалеса, они замедлили шаги и удивленно посмотрели друг на друга.

— Послушай! Что с ним приключилось? — спросил Хабао.

— И ты заметил? Не пойму, что с ним происходит, но явно что-то серьезное. Помнишь, мы спросили: «Как жизнь, Ярей?» Самое обычное приветствие, по-моему.

— А он, видно, решил, будто мы что-то против него имеем.

— Уж это точно, Хабао, иначе почему он так странно ответил на наши слова: «Все балуетесь? Ну ничего, еще узнаете, почем фунт лиха». Подожди, а ведь он угрожал нам!

— Да, похоже, дело плохо. Я сейчас вспомнил: сержант Аргудин сказал мне на днях, что видел, как Ярей, думая, что никто на него не смотрит, целился из винтовки, точно собрался стрелять. А когда заметил Аргудина, перепугался, словно его застали на месте преступления. Но еще чуднее был его ответ сержанту, когда тот, пораженный, спросил: «Что с тобой, парень?» Ярей посмотрел на него как на заклятого врага и сказал: «Ничего, сержант, но скоро «гаранд» мой запоет», повернулся и ушел.

Оба приятеля продолжали свой путь.

— Знаешь, Хабао, по-моему, обо всем этом надо бы сообщить капитану, пусть поинтересуется, что с ним, а то, кто его знает, вдруг нервишки у парня не в порядке…

— Согласен, я и сам собирался рассказать капитану, но подумай, чем это может обернуться! Уж если Ярею что-то чудится, может получиться только хуже — он решит, что кто-то на него донес, и уж тогда добра не жди…

— Наверное, ты прав, — согласился Йийо. — Смотри-ка, машина!

Они наняли у парка такси и велели шоферу ехать в бар «Игрек», где их ждали товарищи.

Поднявшись по лестнице на еще не законченный переход, который сооружали каменщики между зданием банка и складами ИНРА, Ярей окинул взглядом шесть-семь мешков с цементом и песком, он сам с трудом затащил их сюда и положил так, что они служили прикрытием со стороны улицы. Он снял с плеча вещмешок, вытащил из него штук девяносто магазинов к «гаранду» и разбросал их по настилу, затем зарядил винтовку. Было почти шесть часов вечера. Банк и склады стояли на улице Мариана Грахалеса, выходящей к заливу. По обеим сторонам улицы тянулись магазины и склады, преимущественно деревянные. За банком и складами ИНРА протекала Макагуанигуас, при впадении в залив перегороженная естественной дамбой, а дальше виднелось море.

Ярей залег за мешками, положил на них дуло, снял винтовку с предохранителя и, словно прицеливаясь, повел дулом по кварталам, видневшимся из его укрытия. Медленно приближался военный джип. Ярей навел винтовку на ветровое стекло и старательно прицелился.

Его охватило странное чувство — смесь восторга и ненависти. Наконец-то настал час мести! Настало время свести счеты со всеми этими людьми, которые насмехались над ним, ненавидели его и даже сомневались в том, что он настоящий мужчина!

Месяца три назад он стал замечать, что товарищи как-то странно улыбаются, глядя на него, отводят презрительные взгляды, внезапно встают из-за стола именно в тот момент, когда он собирается сесть, шушукаются за его спиной, медлят сменить его в карауле, как-то подозрительно замолкают, стоит ему подойти, а в парке притворяются, что не замечают его, только чтобы не здороваться. И хотя Ярей всегда был недоверчивым, на этот раз его подозрительность имела причины. Поначалу он думал, что все произошло из-за того случая в бане, когда все весело подтрунивали над мужскими статями Венансио, крестьянина из Ла-Макины. Ярею такие шутки никогда не нравились, и он не принимал участия в общем веселье, но тогда товарищи стали подшучивать и над ним: будто бы он такой скромный потому, что у него самого не все в порядке по этой части. Сначала он не обратил на их слова никакого внимания, но вечером, улегшись на нары, он вдруг вспомнил и ту сцену в бане, и следом случай, который произошел дней пять назад. Он был в увольнении и гулял с Венансио и его двоюродным братом Хусто по парку, там они повстречали очень хорошенькую русоволосую девушку, которая жила где-то поблизости.

Ярей был очень застенчив и потому не решался, как его товарищи, отпускать девушке комплименты, а они весь вечер ему твердили, что он болван, что девушке понравился именно он и прочее в том же духе. И теперь, лежа на нарах, он решил, что шутки в бане были заранее подготовлены, что товарищи давно собирались поиздеваться над ним. Сначала он попытался откинуть эту нелепую мысль, но постепенно она полностью завладела им. Чем больше он убеждал себя в том, что издевки ему лишь почудились, тем настойчивее вспоминались всякие мелочи, которые могли быть истолкованы как насмешки над его мужским самолюбием. Например, однажды, когда они стреляли из автоматов, Фиденсио, капрал, сказал, словно бы в шутку, однако с особой интонацией, что для такого высокого парня это оружие мелковато — явный намек, — ему куда больше подошел бы «гаранд».

Потом припомнились кое-какие случаи на войне, которые прежде казались совершенно пустяковыми, а теперь выстраивались в единую цепочку. Однажды он и еще три товарища, прорываясь из окружения, потеряли свою часть; они укрылись в ущелье неподалеку от реки Юмури, в местечке Эль-Какао. Женщина, которую все звали Чина и о которой говорили, что поведения она весьма легкого, помогла им спрятаться, носила еду и рассказывала о перемещении войск Батисты. Однажды Чина попросила помочь забить свинью, но, когда он пришел к ней в дом, никакой свиньи и в помине не было. Чина уложила его в постель, принесла пива. Потом надела совершенно прозрачный халат и прилегла рядом: но он так нервничал и так беспокоился за своих товарищей, что у него ничего не получилось. Тогда он не придал этому случаю никакого значения, но теперь вспомнил, что еще до того, как они ушли из тех мест, один из его товарищей несколько раз говорил с Чиной. Возможно, она ему все рассказала.

Дня три назад он пришел в отчаяние, услышав чей-то голос: «Уж лучше пристрелить его, все равно ни на что не годится». Сначала Ярею показалось, что это было во сне, но потом он почему-то решил, что это говорилось о нем, хотя никого и не видел. Кое-кто спрашивал, что с ним происходит: видимо, заметили, что он не в себе. Вполне понятно, он никому ничего не говорил. Любой мог оказаться его врагом. У него даже появилась мысль убежать куда-нибудь, но это было бы еще хуже — оказалось бы, что он не только не мужчина, но еще и дезертир. Больше он не мог терпеть грозящую ему опасность, не мог спать, не мог садиться за стол последним, чтобы тут же, извинившись, менять место — боялся, что его отравят.

Но он не ягненок, его не возьмешь так просто, голыми руками. Он начал красть боеприпасы к своей винтовке. Сегодня один магазин, завтра — второй, чтобы не привлекать к себе внимания, чтобы никто не донес. Сегодня магазин, завтра магазин, и вот их набралось восемьдесят, а если его поставят в караул, то дадут еще несколько.

Когда с поста у главного входа в казарму его перевели на крышу Кастильо, он перепугался. Но потом заметил, что нести дежурство на крыше не в пример спокойнее. На такой высоте он чувствовал себя всемогущим, ему казалось, что и город, и все его враги — в его власти. Но потом, когда выяснилось, что ему назначен пост между банком и складом, он решил, что час пробил. Место это было уединенное и прекрасно подходило для того, что он задумал, особенно в сумерках. Он продолжал воровать боеприпасы: дешево свою жизнь он не отдаст. В то утро у него было свободное время, он пошел на свой будущий пост и обнаружил, что расстояние метра в полтора между банком и складом перекрыто — видимо, склад собирались расширять. В нижней своей части задняя степа склада была уже почти готова, а выше шли леса, по которым можно было подняться на второй этаж постройки, еще не имевшей стен со стороны улицы и реки. Он заметил также несколько мешков с цементом и песком и кучи щебня и гравия. Когда в пять часов Ярей явился на свой пост, почти все лавки были уже закрыты. С большим трудом поднял он на второй этаж несколько мешков, и никто этого не заметил.

Момент настал, пора сводить счеты. Джип ехал по-прежнему медленно. Он видел, что в машине сидят три солдата, аккуратно прицелился в водителя и, когда джип был метрах в пятнадцати-двадцати, нажал на спусковой крючок раз, другой, третий…

— Ложись! — крикнул инструктор Леру.

Мы все кинулись ничком на землю. Понятно, что я, малоподвижный и не очень здоровый, выполнил команду хуже, чем остальные, но все-таки выполнил.

Иной раз приходится бросаться прямо на коровьи лепешки — здесь пасут скот. Леру — замечательный инструктор, занятия у него четко организованы, объясняет все очень доходчиво. Во время занятий держится по-военному строго, а после — как товарищ.

Кое-какие его наставления невозможно забыть, например «чем теснее вы прижимаетесь к земле, тем меньше у врага шансов отправить вас в могилу».

Мы уже милисиано: ортопед, Манлио Лопес и Луис Трахано (оба из Сабанильи), Сесилия и я. Росельо тоже занимается вместе с нами, но в будние дни ему трудно выбраться из Эль-Хамаля. Итак, нас пять мужчин и одна женщина. Остальные врачи не стали записываться.

Мы всегда сообщали им, когда состоятся занятия с Леру, но у них обязательно находился какой-нибудь предлог, чтобы не явиться. Мы даже пугали их, будто бы те, кто не ходит на занятия, не смогут потом вступить в ряды милисиано. Но и это не подействовало.

Ох, уж и трудны эти занятия с винтовками, которые весят девять фунтов, а по-моему, даже больше. Не так-то просто бегать и поминутно бросаться на землю с этакой тяжестью. Но, лишь когда мы проплясали с винтовками весь адский танец, инструкторы сочли, что на сегодня достаточно.

— Ну и помоюсь я сейчас! — воскликнул Педро, когда, потные и усталые, мы выходили из Кастильо.

— Хорошо, хоть дом рядом, — поддержала Сесилия.

Пройдя контрольно-пропускной пункт, мы распрощались с Манлио и Трахано: они возвращались в Сабанилью на машине, которой им разрешили пользоваться. Домой мы пришли примерно в половине шестого.

Педро забрался в заднюю ванную комнату, она была поменьше, а Сесилия заняла ту, что побольше, в передней части дома.

Пока они моются, я готовлю кофе на всех. Кофе варится, а я думаю, что мы правильно сделали, записавшись в милисиано. Позавчера приезжал Фелипито и тоже одобрил, а еще он сказал, будто ему совершенно точно известно, что Мачадито скоро начнет работать в министерстве вместе с Балагером. Прекрасная новость!

— Знаешь, толстячок, — жена Педро в одной руке держит свою дочурку, а в другой — дымящуюся чашку, — у тебя получился великолепный кофе!

И тут мы услышали выстрелы — один, два, три, — а из какого оружия, определить не сумели.

— Похоже на винтовку, — сказал Педро, — только звук что-то странный. Словно эхом отдается. Наверное, все же не винтовка…

Не успел он договорить, как снова раздались два выстрела, и такие же странные. Потом послышались выстрелы из пистолета или револьвера, и опять те, странные. Мы вскочили. Жена Педро с девочкой на руках бросилась в глубь дома. Завязалась настоящая перестрелка: слышались выстрелы из винтовки, револьвера и по-прежнему те странные звуки. Мы с Педро не знали, куда нам бежать — в казармы или в больницу, в конце концов решили — сначала к главному входу Кастильо, узнать, что происходит. И здесь увидели, что большая группа вооруженных солдат бежит по улице Мариано Грахалеса по направлению к заливу, другие солдаты заряжают пулемет. А по боковой улице мчатся люди и кричат, что это высадился десант. У главного входа в казарму от караульного мы узнали, что стреляют возле Макагуанигуас, но, что там случилось, неизвестно. Тут появился лейтенант и велел нам немедленно отправляться в больницу, потому что уже есть раненые, и одного из них мы увидели на углу, когда возвращались домой за ключами от машины. Значит, стреляют вдоль улицы Мариано Грахалеса.

Мы с Педро сели на переднее сиденье «понтиака», Сесилия сзади. Доехав до угла, мы инстинктивно пригнулись, прячась от выстрелов. Педро завернул за угол, и, объехав квартал, мы снова оказались на главной улице. По дороге не попадалось ни людей, ни машин. Нас охватило тревожное чувство — мы все еще не знали, что происходит, а перестрелка не прекращалась.

Примчавшись в больницу, мы были поражены: первые выстрелы раздались всего минут десять назад, а уже было доставлено человек пятнадцать раненых. Одного из них, очень тяжелого, с множественными ранениями живота, уже оперируют Рамос и гинеколог.

Мы с Педро наскоро осмотрели раненых, одного из них, с тяжелым ранением в ногу, тотчас отнесли в операционную, а доктора Мурона предупредили, чтобы он готовился к операции.

Вдалеке по-прежнему слышна перестрелка. Некоторые раненые нуждаются только в перевязке и наблюдении, у одного — осколки в бедре, но, к счастью, функционирование сустава не нарушено.

Мы велели лаборантке приготовить кровь для переливания. Под операционные пришлось приспособить родильную палату и комнату, смежную с операционной. На войне как на войне.

Роберто услышал урчание мотора и, обернувшись, увидел военный джип, в котором ехали два солдата. Он очень устал, а до темноты обязательно надо было добраться до Мабухобо. Пришлось голосовать.

Джип затормозил. За рулем сидел Энрике, сержант — с ним Роберто подружился еще во время войны, а рядом молодой солдат, которого он знал только в лицо.

Роберто сел на заднее сиденье, угостил их сигаретами, разговорились. Джип медленно ехал по улице вдоль Макагуанигуас. Все произошло так неожиданно и так быстро, что потом казалось Роберто кошмарным сном.

Первые две пули разбили ветровое стекло и ранили в живот Энрике, который скорчился от боли. Третья пуля ударилась об окантовку стекла и рикошетом отскочила в левую ногу другого солдата. Машину резко занесло в сторону, и Роберто, поняв, что сейчас она перевернется, выскочил наружу и тут почувствовал, что ранен.

Джип перевернулся возле складов ИНРА, Роберто кинулся на противоположную сторону улицы, чтобы укрыться за автоцистерной. На бегу он услышал еще два выстрела, ему показалось, что его ударили камнем в правую ногу.

Уже спрятавшись за автоцистерной, он понял, что ошибся. Стреляли с правой стороны улицы, а значит, он оказался под пулями, между тем как раненые в джипе находились вне опасности. Неизвестный стрелок прятался за складом, и Роберто был перед ним как на ладони.

По ноге потекло что-то горячее, он с изумлением увидел, что брюки у него в крови, и, убедившись, что не может шевельнуть ногой, Роберто ощутил себя загнанным зверем. Вспомнилась и война — а ведь казалось, никогда больше она не вернется, все чувства напряглись в одном стремлении — выжить. Поначалу его охватил ужас, но тут же он понял, что только хладнокровие может спасти его, и уже через секунду, сняв ремень, перетянул ногу выше колена и застегнул пряжку. Конечно, это не жгут, но кровь остановить можно. Человек, покушавшийся на них, стрелял из «гаранда». Звук был необычный, но это из-за резонанса. Во время войны Роберто часто слышал, как стреляют из этого оружия, и не мог ошибиться. Стреляли из «гаранда». Сначала неизвестный сделал четыре выстрела, потом еще два. Тогда-то его и ранило. Всего шесть выстрелов. Еще два, и надо будет вставлять новый магазин. Каким бы умелым стрелком он ни был, на это потребуется несколько секунд. Вот тогда-то Роберто и представится единственная возможность спастись. Несмотря на ремень, рана продолжала кровоточить, но жажда жизни заставила Роберто совладать со слабостью и головокружением. Снова раздался выстрел из «гаранда» и ответный огонь. Стреляли где-то в нижнем конце улицы. Наступила тишина. Он встал, левой рукой ухватился за конец ремня, чтобы легче было передвигать ногу. Взглядом измерил расстояние до противоположного тротуара, где под прикрытием джипа он был бы в безопасности. Метров шесть-семь, не больше, но сейчас это показалось ему бесконечно далеко. Роберто крепко ухватился за ремень и высунул из-за цистерны свой револьвер с платком, привязанным к дулу. Раздался выстрел. Владея только одной ногой, Роберто все-таки бросился к противоположному тротуару; упав ничком позади джипа и услышав выстрелы из «гаранда», он потерял сознание.

Во главе с сержантом прибыла группа солдат, которые вынесли раненых из зоны обстрела. Перестрелка с неизвестным возобновилась, и вдруг среди оглушительных очередей раздается крик:

— Ярей! Это Ярей! Не убивайте его!

— Ярей! — в изумлении повторяет молодой солдат с длинными черными волосами. Вооруженный «гарандом», он продвигается вдоль банка. — Ярей! — снова повторяет он, словно не веря, и, не долго раздумывая, возвращается к сержанту: — Сержант! Сержант! Говорят, это Ярей! Вы слышали?

— Слышал, и что?

— Он, наверное, помешался! Прикажите им не стрелять! Позвольте, я пойду поговорю с ним. Мы же друзья! Разрешите, сержант Аргудин!

— Ты рискуешь жизнью, Хусто. Или он контрреволюционер — но этого не может быть, не было у него причин становиться контрой, — или, скорее всего, сошел с ума. А если так, он тебя убьет. Смотри, он стреляет, не разбирая, кто перед ним, лишь бы человек был в военной форме…

Тут еще подошли вооруженные солдаты. Почти замершая перестрелка началась опять.

— Прошу вас, сержант, разрешите! Я готов на все, будь что будет… Только прекратите стрелять — ведь не могу же я просить его бросить оружие и спуститься оттуда, если в него стреляют.

Пока сержант, насупившись, размышлял, появился капитан Аргедо Хардинес с капралом и двумя солдатами.

— Подожди, Хусто, я поговорю с капитаном, — сказал сержант.

Между двумя домами, в безопасном месте, состоялся военный совет.

Сержант вернулся к Хусто.

— Прекратить огонь! — крикнул он во всю мощь своих легких. — Капитан сомневается так же, как и я, но я сказал ему, что ты настаиваешь, и он разрешил. Ярей так устроился на своем насесте, что, пока ты пойдешь вдоль домов, он тебя не достанет, иначе ему придется высунуться из-за своих мешков, и тогда он окажется на виду. Но меня беспокоит, как ты подойдешь? Ведь он развернет оружие и убьет тебя.

— Нет, сержант. Верх дома, выходящий на реку, открыт, а вот внизу стена уже построена, осталась лишь узкая щель, куда можно попасть по лестнице. Поставьте двоих-троих со стороны реки, чтобы меня прикрывали.

— Ладно. Ну, удачи тебе! — сержант похлопал Хусто по плечу.

А тот отдал винтовку товарищу и медленно двинулся вдоль стен. Но потом, то ли чтобы свою храбрость показать, то ли чтобы Ярей понял, что нет у него оружия, Хусто отделился от стены и пошел по краю тротуара.

Тягостная тишина нависла над улицей. Слышны были только шаги Хусто, журчание реки, да издалека доносился мягкий плеск морских волн.

Хусто подошел к укрытию Ярея, проник в нижний этаж и посмотрел вверх через отверстие, к которому была прислонена деревянная лестница.

Нервы его были напряжены до предела, но он надеялся, что все обойдется. Ярей всегда был ему другом и, хотя явно спятил, не станет же стрелять в него.

Насколько ему страшно, Хусто понял, лишь когда попытался заговорить и у него ничего не вышло. Такое он видел только в кинокомедиях, но сейчас ему было не до смеха. Все-таки ему удалось справиться с собой:

— Ярей!

Молчание.

— Ярей, отзовись!

— Чего тебе надо? — раздался сверху резкий голос.

— Знаешь, кто я?

— Как не знать! — ответ прозвучал иронически.

— Я Хусто, твой друг!

— Понятно, мой друг Хусто! — голос Ярея прозвучал еще более насмешливо.

— Почему ты так со мной разговариваешь, Ярей? Спускайся! Брось винтовку и не стреляй в своих товарищей! Клянусь, никто не хочет причинить тебе вред!

Ответа не последовало.

— Почему ты молчишь? Бросай винтовку и спускайся!

— А почему бы тебе не подняться сюда? — В голосе Ярея теперь слышалась угроза. — Иди, Хусто, я отдам тебе винтовку прямо в руки.

Последние слова Ярей произнес так, что у Хусто кровь в жилах застыла. Словно приглашал на смерть. Хусто едва не бросился бежать, но откуда-то взялись новые силы.

— Пожалуйста, Ярей, не говори так со мной. Я ведь ничего плохого тебе не сделал. Я хочу помочь тебе. Подумай, не можешь же ты вечно сидеть там и стрелять в людей! Брось винтовку и спускайся!

— Хорошо, но сначала я все же постреляю! — снова закричал Ярей, и он еще не умолк, как раздались выстрелы. Потом он снова зарядил винтовку и снова стал стрелять.

Хусто увидел, как разлетелись вдребезги окна домов на противоположной стороне улицы, потом пули изрешетили лачуги, что стояли на холме напротив банка. Мужчины, женщины и дети, которые до этого наблюдали за происходящим, бросились бежать, но кое-кого пули все же настигли.

Хусто кинулся назад к своей винтовке. Просто невероятно — целая группа солдат не может справиться с одним человеком. Но скоро все поняли, что Ярей прекрасный стрелок и выбить его из этой позиции невозможно.

Через двадцать минут было уже около тридцати раненых. Жителей квартала эвакуировали, перестрелка не утихала.

Отчаявшись, капитан Хардинес держал совет с сержантом Аргудином и капралом.

— Надо же! Сумасшедший в центре города! Откуда у него столько патронов? Если бы дело было в лесу, мы бы его окружили и заставили сдаться. Рано или поздно у него кончилась бы еда, вода и боеприпасы — и он поднял бы руки! А здесь!..

— Так дальше продолжаться не может, капитан! У него дальнобойная винтовка, а стрелок он отличный. Надо схватить его, ранить, что-то надо делать!

— Аргудин, — капитан строго взглянул на сержанта, — приведи сюда того парня, что хорошо стреляет… Как его зовут?

— Арсенио де ла Тинта?

— Вот-вот, его. Его и еще двух самых надежных твоих солдат.

Сержант удивленно посмотрел на капитана Хардинеса.

Когда солдаты подошли, капитан велел им следовать за собой. Они прошли метров сто вниз по течению реки. В устье отвязали лодку и стали грести к середине залива. Когда они были приблизительно в двухстах метрах от берега, капитан, повернув руль влево, направил лодку на запад. Через несколько минут они оказались в зоне обстрела.

Они уже различали пространство между банком и складом, застроенное снизу и открытое сверху, мешки и человеческую фигуру, которая временами двигалась.

— Его надо ранить в ногу, Арсенио, — мрачно сказал Хардинес.

— Но, капитан, это очень трудно. Он ведь прячется. Да и темно уже… Придется стрелять по корпусу…

— Постарайся, как только можешь, Арсенио.

Наконец решившись, Арсенио прицелился. Из укрытия Ярея дважды прогремели выстрелы.

Первая пуля пролетела в метре от уха капитана. Вторая вырвала клок из формы Арсенио. Лодка скользнула вниз, а когда снова поднялась на гребень, Арсенио, не выпустивший винтовку из рук, нажал на спусковой крючок.

Послышалось еще несколько выстрелов, потом винтовка Ярея умолкла.

— Попал, капитан! — Арсенио прижал руку к левому плечу. Его винтовка упала на дно лодки. — Попал, но вот куда — не знаю. — Голова у него была опущена, и смотрел он как-то странно.

— Быстро гребите к берегу! — приказал капитан.

Мы все по-прежнему были встревожены — слышим перестрелку, но не знаем, что происходит. Наконец доставили тяжелораненого, который сообщил, что это не высадка десанта, а перестрелка между солдатами, однако больше он ничего не мог сказать. Тут появился рентгенолог.

— Тебя ждет Мурон, Педро, у него раненный в ногу, надо ампутировать.

— Пойдем, толстячок, поможешь нам, — предлагает Педро.

В операционной на столе лежит светлый мулат, молодой и крепкий. Доктор Мурон осматривает его ногу.

— Надо ампутировать, — заявляет Мурон.

Он маленького роста, толстенький, лет ему пятьдесят пять — шестьдесят, но он выглядит старше из-за седины, к тому же носит какие-то древние очки в черной оправе, которые постоянно съезжают на кончик носа.

Больной уже под наркозом.

— Бедный Роберто, — говорит одна из медсестер. — Неужто он останется без ноги, такой молодой, сильный парень.

— И ведь он ни о чем не подозревает. Как ему скажешь, когда он очнется, — добавляет другая.

— Я рад, что вы пришли! — обратился Мурон к Педро. — Мне бы хотелось, чтобы вы понаблюдали эту ампутацию.

Рана у парня ужасная. Сзади под коленным суставом она почти незаметна. Но там, где пуля вышла наружу, огромная дыра с рваными краями, кости раздроблены, все залито кровью. Пуля раздробила большую берцовую кость, малая осталась цела.

— Ампутация, конечно? — Вопрос доктора Мурона прозвучал скорее как утверждение.

— Нет, доктор, — возразил Педро, — ампутировать никогда не поздно, но, если это сделать сейчас, мы уже не сможем спасти ногу парню, а ведь он такой молодой.

— Потом будет хуже! Придется ампутировать с гангреной.

Кто-то отворил дверь в операционную, и выстрелы зазвучали громче. Приходится делать над собой усилие, чтобы сохранить хладнокровие и работоспособность в такой обстановке, когда не знаешь, что происходит в городе. Жена Перы испуганно мечется по операционной, готовясь к переливанию крови. Сесилию мы оставили внизу, у лестницы, и наказали ей пропускать только раненых. Вскоре пришел рентгенолог с двумя снимками.

— Пуля раздробила большую берцовую кость на участке примерно четыре сантиметра.

— Я же говорил, — не уступает Мурон, — надо ампутировать.

Педро молчит и, слушая Ромеро и Мурона, исследует рану и всю ногу. Я понимаю, что он смотрит, в каком состоянии кровеносные сосуды.

— Доктор Мурон, — говорит он наконец, — простите, пожалуйста, вы старше меня. И конечно, у вас гораздо больше опыта, но давайте все-таки попробуем спасти ногу.

Доктор Мурон уставился на Педро с удивлением. Я стою в стороне и наблюдаю за дуэлью ортопедов.

— Вот, доктор, посмотрите, — говорит Педро медленно. — Теперь понимаете, почему мне не хочется ампутировать?

Мурон не отвечает, но лицо его выражает вопрос.

— Потому что бедренная артерия не затронута. То есть не поврежден главный кровеносный сосуд, и с его помощью мы спасем ногу.

— А что будем делать с большой берцовой?

— Нарастим!

— Нарастим? Вспомните, что вы в Баракоа! — не унимается доктор Мурон.

— Да, мы в Баракоа, но можем отправить его в Гавану.

— Хорошо, делайте как хотите, — отвечает Мурон, — но я говорю, и вы еще убедитесь в моей правоте, — лучше ампутировать сразу, чем ампутировать потом с гангреной.

— Ампутировать всегда успеем, — говорит Педро, начиная мыть руки, и обращается ко мне: — Мойся и ты, толстячок, поможешь нам.

Операция нелегкая. Надо вычистить рану, выбрать все мелкие осколки кости, соединить крупные, сшить ткани, произвести гемостаз сосудов…

Вдруг до меня дошло, что перестрелка прекратилась.

— А ведь больше не стреляют, Педро!

Мы замерли, прислушиваясь, да, выстрелов не слышно.

«Что же все-таки случилось?» — едва успеваю подумать я, и мы снова сосредоточиваемся на операции, которая близится к концу, Педро велит накладывать гипс.

Внезапно дверь операционной распахивается. Из коридора доносятся голоса, какой-то шум. Входит сестра, очень взволнованная.

— Принесли раненого на носилках. Кажется, тяжелый.

Не раздумывая, я снимаю маску и перчатки, говорю Педро и Мурону:

— Вы кончайте, а я посмотрю, что там такое.

Выхожу из операционной и через смежную комнату прохожу в коридор, который ведет к лестнице. В коридоре вижу четырех солдат, возбужденных, едва сдерживающих слезы. Они несут носилки. Рядом идут капитан Хардинес, сержант Аргудин, другие офицеры.

— Спасите его, доктор, спасите, — умоляют они.

— Пожалуйста, доктор, — говорит Хардинес, на его лице написано отчаяние, — пожалуйста…

На носилках лежит солдат в форме, но без головного убора. Он высокий, худой, однако мускулистый. Черты лица тонкие, кожа оливковая, волосы черные. Голова — над правым ухом и в затылочной части — в крови. Глаза закрыты, он неподвижен, лишь временами постанывает, но сказать, видно, ничего не может.

Я смотрю на него: ранен в затылок, контужен, без сознания?

— Поставьте носилки, я осмотрю его.

Когда носилки стукнулись об пол, я заметил, как странно шевельнулись справа волосы раненого. Мороз пробежал у меня по коже. Я наклонился, отвел окровавленную прядь и увидел, что почти половина черепа держится чудом на лоскутке кожи вдоль серединной линии. Правого полушария мозга почти не было.

— «Гаранд»? — спросил я.

— Да, — ответили солдаты хором.

Пуля вошла спереди, в лобную часть, срезала кусок черепа и разнесла половину мозга.

Он еще мог стонать, потому что уцелело левое полушарие.

— Делия! Переливание крови! — крикнул я лаборантке.

На самом деле я просто не хотел сразу, без подготовки, сказать правду этим людям, которые смотрели на меня так, точно от моих слов зависят их жизни. И особое опасение внушали мне два солдата, что стояли впереди и казались совершенно потерянными.

— Несите его в операционную, — говорю я сестре.

Лаборантка смотрит на меня в полном недоумении: понимает, что все бесполезно.

— Быстро, Делия, переливание крови! — Я щупаю пульс раненого, потом поднимаюсь, беру капитана под руку и увожу в коридор.

— Он умрет, доктор? — спрашивает капитан с тоской.

— Да, капитан, умрет. Я не пойму, как он стонать-то еще может. У него нет половины мозга. Я не хотел говорить при тех солдатах — у них совершенно потрясенный вид.

Капитан бледнеет, хмурится, но смотрит мне прямо в глаза. Потом отводит взгляд, вытаскивает пачку сигарет, одну дает мне, другую берет себе.

— Как жестока иногда жизнь, доктор! — наконец произносит он, на глазах у него выступают слезы. — Дорого приходится платить за то, что ты командир! Ведь именно ты должен принимать решения и отдавать приказы. — Уставившись в пол, капитан продолжает: — Если бы он засел в лесу, я бы его окружил и взял живым, хоть бы мне год пришлось ждать. Но он же стрелял в бедняков, что живут на холме возле реки. Вообще в любого, кто бы ни прошел мимо! Что сделаешь в таком положении!

Он был в отчаянии. Не хотел бы я оказаться на его месте.

— Успокойтесь, капитан. Бывают и безвыходные положения…

Вдруг с первого этажа доносится шум. Слышны голоса Сесилии и каких-то мужчин, но слов не разобрать.

Мы быстро идем к лестнице. Внизу стоит Сесилия, ее окружают человек десять солдат. Все они подавлены, и один из них держит что-то, завернутое в пальмовый лист.

— Пропустите нас, доктор, ну пропустите… — умоляет тот, что постарше чином, как показалось Сесилии.

— Раненый наверху, а вы ждите здесь.

— Нет, нам надо подняться, это нужно отдать врачу…

— Если это его личные вещи, отдайте мне, я передам…

— Нет, это доктор должен поставить на место, может, и спасет его…

Оказывается, в пальмовом листе они принесли половину мозга Ярея.

Сейчас двенадцать часов ночи. Ярей перестал дышать через пять минут после того, как его внесли в операционную. Все раненые прооперированы или перевязаны. У водителя джипа дело хуже всех — множественное ранение кишечника. Есть еще один трудный случай — ранение в легкое и в правую руку. Дежурить остались Рамос и Пера с женой, они живут в больнице. Мы работали пять часов подряд, чтобы справиться с последствиями этой «маленькой войны». Потом пошли в ресторанчик возле парка. Он уже закрывался, но, когда хозяин увидел, что мы врачи, он велел открыть и приготовить нам поесть. Тем, как мы вели себя сегодня, в городе остались довольны. Теперь воцарилась тишина и спокойствие, как всегда бывает после бурь. Небо затянуло тучами, собирается дождь.

Я плохо спал, напряжение никак не проходило. У войны безобразное лицо, думал я, ложась вечером. А это была даже не война, а просто небольшая перестрелка.

На работу мы отправились рано. Всем, кроме шофера и солдата, раненного в легкое, стало лучше. Роберто тоже полегчало, Педро, по-моему, выиграет пари у Мурона. Нога в порядке, кровообращение нормальное. Педро оставил в гипсовой повязке окно, чтобы можно было применять медикаменты.

Это был, наверное, самый грустный день в Баракоа с тех пор, как мы приехали. Небо пасмурное, и мелкий дождичек сыплет с самого рассвета.

В больнице мы постепенно узнали о подробностях вчерашней трагедии и еще больше пожалели о случившемся.

В четыре часа мы отправились на машине Педро домой, но решили сначала наведаться к «русской», так как нам сказали, что кто-то приехал из Гран-Тьерры. В гостинице Рене сообщил, что приехала Маргарита и ждет у нас дома.

По дороге домой пришлось задержаться. Тротуары главной улицы были запружены народом, слышалась траурная барабанная дробь.

Мелкий холодный дождь не переставал.

— Беднягу этого, солдатика, хоронят, — ответила на вопрос Сесилии какая-то женщина.

Впереди траурной процессии — оркестр, но все инструменты молчат, кроме барабанов. За оркестром следует катафалк с серым гробом, покрытым кубинским флагом. За катафалком идут родные, друзья и солдаты с Длинными волосами и бородами. За ними — остальные.

— Вот бедняга! — вздыхает какая-то старушка. — Слава богу, хоронят его с воинскими почестями.

Маргарита уже знает о случившемся, но мы рассказываем неизвестные ей подробности. Тут звучит горн, призывающий всех к молчанию.

В полной тишине раздается залп, второй, третий.

Вдалеке сквозь пелену дождя видна «столовая» гора, туманная и печальная.