На пороге

III.

Дверь тихо скрипнула, вошла Сима. Она остановилась на пороге, думая, что Алеша спит. Он зашевелился и тихо спросил:

-- Сима, ты?..

-- Я, Алеша...

Она подошла. Он взял её руку и поднес к губам. Но пальцы его были слабы, и он уронил её руку.

-- Сядь... -- чуть слышно сказал он.

Сима опустилась на край постели и стала гладить его исхудавшую, почти прозрачную руку своей полудетской, маленькой рукой.

Алеша лежал с закрытыми глазами, но по тени, пробегавшей по его лицу, видно было, что он что-то хочет сказать и не решается.

-- Что ты, Алеша? -- тихо спросила Сима, наклоняясь над ним.

Он открыл глаза и посмотрел на нее грустно и серьезно.

Никогда прежде так не смотрел он на нее. И вдруг он криво, жалко, одним углом рта, усмехнулся -- и опять закрыл глаза...

Сима поняла, что он хотел сказать. Этой беспомощной, жалкой улыбкой он сознавался в своем бессилии против смерти, которая шла на него...

Прижавшись щекой к его руке, девушка глотала слезы и силилась удержать их, но они не слушались её и бежали из глаз ручьями, обливая Алешину руку. Он почувствовал их теплоту, -- и у него самого на ресницах задрожали слезы.

"Сима плачет... -- подумал он. -- Я умираю, а она, ведь, остается жить... жить..."

Он несколько раз мысленно повторил это слово, как будто теперь только понял его настоящее значение, весь его глубокий смысл. -- Жить... Это значить -- видеть, как падает снег... дышать свежим, морозным воздухом... смотреть на небо, чувствовать солнце, слушать Симу, целовать Леле руки и губы... Ах, это так много значит..."

-- Вот настанет весна, -- слышит он, как говорит Сима: -- тебе лучше станет... Поедем куда-нибудь на юг...

Он не слушает, что говорит она дальше. Он думает о весенних экзаменах... Здание университета, шумная, волнующаяся толпа студентов... вызывают по фамилиям. Вот кричат: "Ежов, Алексей!". Кто-то отзывается: "Умер!" -- Как? когда? от чего умер? -- сыплются вопросы... Кто-то рассказывает о его болезни и смерти... Но вот снова вызывают кого-то. О нем уже забыли, как будто его никогда и не было среди них...

"И никто не зайдет проведать... -- с горечью подумал Алеша. -- Для них -- уже умер, уже труп!.."

-- Хорошо будет весной, -- продолжает Сима, гладя его руку и глядя куда-то в сторону полными слез глазами: -- ты выздоровеешь, и тогда уже незачем будет откладывать твою свадьбу с Лелей. Я знаю, папа и мама, в конце концов, примирятся с этим. Мы как-то говорили...

Алеше хочется крикнуть: зачем ты это говоришь? ведь, ты же знаешь, что я умру и не доживу до весны!..

Но ему приятно поглаживание по его руке её маленькой, почти детской, теплой ручки, и он не прерывает ее, но и не слушает больше, а отдается мыслям о Леле. Он представляет ее себе после того, как его не станет. И он ясно видит, что и она, как и другие, может совершенно забыть о нем. И это будет так просто. Ведь, его больше нет, он ушел, исчез, он -- ничто, одно только имя, за которым -- пустота, которое само по себе, без него самого, ничего не представляет. Она будет жить одна... долго будет жить одна и привыкнет к этому... или...

Он видит, как открывается дверь в её комнате и на пороге появляется незнакомый мужчина. Леля спрыгивает с дивана, где она сидит обыкновенно, подобрав ноги и платье и сложив на коленях тонкие-тонкие руки, бежит к нему, обвивает его шею руками и приникает к его груди светловолосой головкой... Так она встречала всегда Алешу, а потом, может быть, будет встречать другого...

В его груди что-то начинает клокотать и биться, подступает к горлу и душит; лицо синеет, на лбу и висках надуваются толстые, тёмные жилы, глаза наливаются кровью и лезут из орбит. Он приподнимается на локтях, падает и бьется на подушке в припадке неудержимого кашля, который как будто рвал все у него внутри. Когда кашель прекратился -- послышались рыданья. Захлебываясь слезами, с мукой и злостью, он говорил:

-- Как же это может быть?.. Ведь, я не жил совсем! Мне только двадцать два года!.. Такая нелепость... бессмыслица... Кому нужно, чтобы я умер?..

Сима обнимала и целовала его и ничего не могла сказать. Она видела, что он уже все знает, что он сам пришел к сознанию смерти, и слова утешения должны были только раздражать и мучить его...

Кашель и рыдания совершенно обессилили его. Он лежал на спине, с закрытыми глазами, бледный и тихий, с каплями холодного пота на лбу. Его лицо стало строгим и серьезным, он как будто совсем перестал дышать, и Симе показалось, что он заснул.

Она встала и тихо пошла к двери, но он вдруг слабо окликнул ее. Она остановилась.

-- У тебя письмо от Лели... -- уверенно сказал он. -- Дай мне его...

Сима смутилась, пошарила у себя в кармане и вынула письмо.

-- Тебе нельзя волноваться... -- как бы извиняясь, сказала она: -- я думала после дать тебе...

-- Ах, Сима... нельзя волноваться!.. -- упрекнул ее Алеша и криво усмехнулся: -- ведь, теперь все равно...

Он нетерпеливо разорвал конверт и стал жадно читать письмо. Лицо его хмурилось и становилось злым и некрасивым... Он вдруг положил письмо на грудь и, сдерживая кипевшее в нем раздражение, повернулся к сестре и твердо, отчеканивая каждое слово, сказал:

-- Сима, скажи отцу и матери, что пора перестать играть эту глупую комедию. Я умираю и хочу, чтобы Леля была здесь, около меня. Пусть же поймут они, наконец, что теперь не время считаться с этими глупыми предрассудками, что это -- последняя услуга, которую они могут оказать мне. Скажи им, Сима... -- он хотел продолжать, но почувствовал приступ кашля, беспомощно махнул рукой и отвернулся к стене, вздрагивая и трясясь всем телом...

Сима вышла из комнаты, прислонилась в коридоре к стене и, прижав ко рту платок, разрыдалась...