Глава 9.
Орм Эмбар

Когда наступила самая короткая ночь года, на плотах, образовавших гигантский круг под щедро усыпанным звездами небом, всю ночь напролет пылали факелы, отбрасывая на гладь моря кольцо мерцающих теней. Обитатели плотов танцевали, не используя в качестве аккомпанемента ни барабаны, ни флейты, ни любые другие музыкальные инструменты – лишь топот босых ног по качающемуся настилу плотов, да звонкие голоса сказителей, далеко разносящиеся над безбрежными просторами моря, которое служило им домом. Это была ночь новолуния, и тела танцоров казались призрачными тенями в свете звезд и факелов. То тут, то там подростки, сверкая, как летучие рыбки, перескакивали с плота на плот. Прыгали они далеко и высоко, соревнуясь друг с другом и стремясь обежать до рассвета все кольцо плотов, потанцевав на каждом.

Аррен танцевал вместе с ними, поскольку Долгий Танец танцевали на всех островах Архипелага, хотя движения и песни могли различаться. Когда большая часть танцоров выдохлась и присела отдохнуть и подремать, а сказители окончательно охрипли, он вместе с группой юных прыгунов очутился на плоту вождя и остался там, а они последовали дальше. Сокол сидел вместе с вождем и тремя его женами около храма. Меж резных китов, обрамлявших вход, устроился сказитель, чей звонкий голос явно не умолкал всю ночь напролет. Он пел без устали, отбивая пальцами ритм по деревянной доске.

– О чем он поет? – спросил Аррен мага, поскольку никак не мог вникнуть в смысл слов, которые произносились со странной интонацией и бешеной скоростью, а также сопровождались всевозможными трелями.

– О серых китах, об альбатросах и о шторме… У них нет песен о героях и королях. Они не знают, кто такой Эррет-Акбе. Чуть раньше он пел о Сегое, о том, как тот поднял острова посреди моря. Это все, что они сохранили из знаний людей. Все остальные песни – о море. Аррен прислушался. Певец, повествуя о дельфине, имитировал его свистящий крик. Мальчик смотрел на черный и твердый как скала профиль Сокола, вырисовывающийся в свете факелов, видел блестящие глаза тихонько шепчущихся жен вождя, чувствовал легкое покачивание плота на спокойных водах моря и медленно соскальзывал в пучину сна. Он вдруг проснулся: сказитель умолк. Причем не только тот, вокруг которого они расположились, но и все остальные на ближайших и дальних плотах. Их голоса стихли, словно отдаленный клекот морских птиц, и воцарилось молчание.

Аррен оглянулся через плечо на запад, ожидая увидеть рассвет. Но над волнами едва показалась всходившая луна, золотистая на фоне летних звезд. Посмотрев затем на юг, он увидел сиявшую в вышине Гобардон, а под ней горели все восемь ее подружек: наконец завершенная Руна Конца ясно и четко пылала над морем. Повернувшись к Соколу, Аррен увидел, что его смуглое лицо обращено к тем же самым звездам.

– Почему ты умолк? – спросил певца вождь. – День еще не наступил, пока что даже не забрезжил рассвет.

– Я не знаю, – заикаясь, ответил тот.

– Пой! Долгий Танец не окончен.

– Я не знаю слов, – ответил сказитель, голос его звенел от страха. – Я не могу петь. Я позабыл слова этой песни.

– Тогда пой другую.

– Нет больше песен. Все кончено, – зарыдал певец, клонясь вперед, пока не распластался на полу. Вождь удивленно уставился на него. Плоты качались под треск факелов, все молчали. Безмолвие океана сомкнулось вокруг крохотного островка жизни и света и поглотило его. Аррену показалось, что блеск звезд потускнел, но на востоке по-прежнему не наблюдалось ни малейших признаков рассвета. Его охватил ужас, и он подумал: «Солнце, наверное, не взойдет. День не наступит». Маг встал и сделал так, что по его посоху заструилось белое свечение, ясно высветив руну, написанную серебром на дереве.

– Танец не окончен, – сказал он. – День еще не наступил. Аррен, пой.

Аррен хотел было вскричать: «Я не могу, господин!..», – но вместо этого он пристально взглянул на горевшие на юге девять звезд, глубоко вздохнул и запел. Голос его сперва был тихим и хриплым, но он постепенно крепчал. Аррен пел древнейшую песню – песню о Сотворении Эа, о равновесии между тьмой и светом, о сотворении покрытых зеленью островов тем, кто произнес первое Слово: Старейшим Лордом, Сегоем. Прежде чем была пропета последняя строчка, небо посерело, и лишь луна и Гобардон продолжали гореть все так же ярко. Факелы зашипели на предрассветном ветру. Наконец, Аррен допел песню и умолк. На востоке забрезжил рассвет, и сгрудившиеся вокруг мальчика танцоры стали разбредаться по своим плотам.

– Хорошая песня, – сказал вождь. Его голос дрожал, хотя он пытался говорить бесстрастно. – Печально, если бы Долгий Танец прервался прежде, чем должен был завершиться. Я прикажу выпороть ленивых сказителей плетями из нилгу.

– Лучше успокой их, – повелительно сказал Сокол. Он все еще стоял в полный рост. – Ни один певец не замолчит добровольно. Пойдем со мной, Аррен.

Он повернулся к хижине, и мальчик последовал за ним. Но необычные происшествия нарождающегося утра не закончились даже теперь, когда восточный край моря уже раскалился добела: с севера приближалась огромная птица. Она летела так высоко, что на крыльях ее пламенел свет еще не взошедшего на миром солнца, и они огненными молниями рассекали воздух. Маг поднял глаза и уставился на нее. Затем на лице его отразилось страшное возбуждение и волнение, он изо всех сил крикнул: «Нам хиефа арв Гед аркваисса!» – что на языке Творения означало: если ты ищешь Геда, то найдешь его здесь. Подобно золотистому ядру с распростертыми гигантскими крыльями, бешено молотящими воздух, выставив когти, которые могли разорвать быка, словно маленького мышонка, окруженный клубами пара, вырывавшегося из огромных ноздрей, дракон спикировал на покачивающийся на волнах плот.

Люди на плотах закричали; одни рухнули на бревна, другие – прыгнули в море, третьи замерли, уставившись на чудовище – изумление оказалось сильнее страха.

Дракон нависал над ними. Между кончиками его перепончатых крыльев, которые казались в лучах восходящего солнца радужной дымкой с золотистыми прожилками, было около девяноста футов, да и в его поджаром как у гончей, когтистом как у ящерицы, покрытом змеиной чешуей теле было, пожалуй, не меньше. Вдоль узкого хребта шел гребень из острых зубьев, по форме напоминавших шипы розы. На загривке они достигали трех футов в высоту, но постепенно уменьшались и на кончике хвоста были не длиннее лезвия перочинного ножа. Шипы были серые, шкура дракона также имела серо-стальной оттенок, но с золотистым отливом. В его узких глазах бушевало зеленое пламя.

Движимый страхом за своих людей, вождь, забыв о собственной безопасности, выскочил из своей хижины с гарпуном, с которым обитатели плотов охотились на китов: тот был больше его самого и имел острый костяной наконечник. Держа оружие в своей тонкой мускулистой руке, он бросился вперед, чтобы с разбега метнуть гарпун в нависающее над плотом узкое, покрытое сверкающей чешуей, брюхо дракона. Увидев вождя, Аррен вышел из оцепенения, бросился наперерез и, схватив его за руку, упал вместе с ним на доски настила.

– Ты что, хотел разозлить его своим булавочным уколом? – прошипел он.

– Пусть Повелитель Драконов сперва поговорит с ним!

Полуоглушенный падением вождь тупо посмотрел на Аррена, мага и дракона, но ничего не сказал. И тут заговорил дракон. Никто из присутствующих, кроме Геда, к которому тот, собственно, и обращался, не понял ни слова, поскольку драконы говорили лишь на Древнем Наречии, которое являлось их родным языком. Голос рептилии был мягким и свистящим, словно шипение огромной разъяренной кошки, в нем ощущалась наводящая ужас мелодичность. Те, кто слышал его, замирали и внимали ему. Маг коротко ответил, и вновь заговорил дракон, паря над Соколом с помощью едва заметных взмахов крыльев. Аррен подумал, что он похож на парящую в воздухе стрекозу.

Затем маг ответил: «Мемас» – «Я пойду», и поднял свой тисовый посох.

Пасть дракона открылась, и из нее вырвался причудливой формы клуб дыма. Золотистые крылья с оглушительным грохотом рассекали воздух, поднимая сильный ветер, который пах гарью. Дракон сделал круг и степенно полетел на север.

На плотах царила мертвая тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием детей и причитаниями утешавших их женщин. Мужчины вылезли из моря со смущенными лицами. Всеми забытые факелы догорали в первых лучах солнца. Маг повернулся к Аррену. На его лице застыло выражение, которое можно было посчитать как радостным, так и гневным. Но голос его был спокоен.

– Нам пора отправляться в путь, парень. Прощайся и поплыли.

Он обернулся, чтобы поблагодарить вождя и попрощаться с ним, потом прошел с огромного плота через три других, по-прежнему сведенных вплотную для танцев, на тот, к которому была привязана «Ясноглазка». Пустая лодка следовала за плотами во время их медленного дрейфа на юг. Дети Открытого Моря наполнили пустой бочонок дождевой водой и существенно пополнили запас провизии, выразив тем самым уважение своим гостям. Многие из них верили в то, что Сокол – один из Великих, сменивший облик кита на облик человека. Когда Аррен присоединился к нему, маг ставил парус. Юноша отвязал конец и прыгнул в лодку. В тот же миг она отошла от плота, и парус ее наполнился свежим ветром, хотя на море дул лишь легкий бриз. «Ясноглазка», накренившись, развернулась и направилась на север вслед за драконом, легкая, как влекомый ветром лист.

Оглянувшемуся Аррену городок плотов показался горсткой щепок, над которыми возвышались хижины и столбы для факелов. Вскоре они исчезли в бликах утреннего солнца на воде. «Ясноглазка» мчалась вперед. Когда ее нос рассекал волну, во все стороны летел восхитительный фонтан брызг, заставлявший юношу прищуриваться.

Земной ветер смог бы так разогнать лодку разве что в шторм, ежесекундно грозя отправить ее на дно. Но этот ветер вызвала сила магии, и «Ясноглазка» летела как на крыльях.

Маг долго стоял у мачты, вглядываясь в даль. Наконец, он занял свое привычное место у румпеля и, положив руку на него, взглянул на Аррена.

– То был Орм Эмбар, Дракон Селидора, – сказал он, – родственник великого Орма, который убил Эррет-Акбе, и сам был сражен им.

– Он охотился за кем-то, господин? – спросил Аррен, который так и не понял, говорил ли маг с драконом в доброжелательной манере или же с угрозой.

– За мной. Драконы всегда находят того, кого ищут. Он явился просить моей помощи. Маг усмехнулся.

– Если бы мне кто рассказал, что дракон обратился за помощью к человеку, то я бы ему не поверил. Причем именно этот, а не какой-нибудь другой! Есть драконы и постарше его, но он – самый могущественный из их племени. Он не скрывает своего Имени, подобно другим драконам и людям, поскольку не боится, что кто-то сможет обрести власть над ним. Орм Эмбар не обманщик, как большинство драконов. Давным-давно на Селидоре он сохранил мне жизнь и поведал великую тайну, рассказав, как можно восстановить Руну Королей. Ему я обязан Кольцом Эррет-Акбе. Но я никогда не думал, что мне придется таким образом отдавать долг сему кредитору!

– О чем он попросил?

– Позволить ему показать мне путь, который я ищу, – ответил маг более мрачным тоном. – Он сказал: «На Западе появился другой Повелитель Драконов. Он причиняет нам вред, и сила его превышает нашу.» Я спросил:

«Даже твою, Орм Эмбар?» И он ответил: "И даже мою. Ты мне нужен.

Поспешим." Он попросил, и я подчинился.

– Больше вам ничего не известно?

– Скоро я буду знать больше.

Аррен смотал причальный конец и уложил веревку на место, затем выполнил еще кое-какие мелкие работы по лодке, но напряжение никак не отпускало юношу, нервы дрожали как натянутая тетива, и это отразилось на его голосе, когда он, наконец, произнес:

– По крайней мере, лучшего проводника нам не сыскать!

Сокол взглянул на него и рассмеялся.

– Да, – сказал он. – На этот раз, я думаю, мы не собьемся с пути.

Так началась для них двоих великая гонка через океан. Тысячи миль отделяли неотмеченные на карте моря обитателей плотов от острова Селидор, который лежал много западнее всех островов Земноморья. День за днем солнце всходило из-за чистого горизонта и погружалось в пламенеющий на западе закат. Под золотой аркой солнца и серебряной россыпью звезд мчалась по волнам океана одинокая лодка.

Иногда вдалеке появлялись летние грозовые тучи, отбрасывая пурпурные тени на горизонт. Тогда Аррен мог видеть, как маг встает на носу лодки и голосом и жестом призывает тучи к ним, дабы они пролились дождем над «Ясноглазкой». Сверкали молнии, гремел гром, но маг стоял неподвижно с поднятой рукой, пока потоки воды не обрушивались на него и на Аррена, наполняя подставленный сосуд и хлеща лодку и море, сглаживая волны своим неистовым напором. Они с Арреном довольно улыбались при этом, ибо пищи у них было вдоволь, а вот воды не хватало. К тому же им нравилось неистовое великолепие шторма, вызванного искусством мага. Аррена удивляло то, как расточительно расходует теперь Сокол свои силы, и он как-то спросил:

– В начале нашего путешествия ты старался обходиться без чар.

– Первый урок Рокка, он же и последний, гласит: «Делай то, что необходимо.» И не больше!

– Остальные уроки, наверное, растолковывают, что является необходимым.

– Именно так. Необходимо учитывать Равновесие. Но когда само Равновесие нарушено… приходится принимать в расчет еще кое-что. Прежде всего – спешку.

– Но как так случилось, что все колдуны на Юге, а теперь и во всем Земноморье, даже сказители на плотах, утратили свое искусство, а ты сохранил свой дар?

– Потому что мне не нужно ничего, кроме моего искусства, – ответил Сокол.

Спустя некоторое время он добавил более веселым тоном:

– А если мне уж суждено вскоре утратить его, то надо выжать из него все, пока оно при мне.

В поведении Сокола действительно появилась какая-то беззаботность, неприкрытое наслаждение своим искусством, чего Аррен никак не мог ожидать от всегда столь осторожного мага. Все волшебники обожают различные трюки. Каждый маг – искусный фокусник. Маскировка Сокола в Хорттауне, которая так пугала Аррена, была для мага лишь игрой, причем весьма примитивной, ибо он мог при желании изменить не только лицо и голос, но и само тело, превратившись в рыбу, дельфина или ястреба. А однажды он сказал:

– Смотри, Аррен, я покажу тебе Гонт. – И заставил мальчика взглянуть на поверхность воды в наполненном до краев бочонке, который он открыл.

Однако даже неискушенные чародеи могли вызвать такой образ в зеркале воды: гигантский пик, облепленный серыми облаками, вздымающийся из серого моря.

Затем картинка изменилась, и Аррен вдруг ясно увидел крутые склоны горы. Он словно превратился в птицу – чайку или сокола, что парила на восходящих у берега потоках. Ветер бил в лицо, и Аррен смотрел на утес в две тысячи футов высотой. На одном из его уступов стоял маленький домик.

– Это Ре Альби, – сказал Сокол, – здесь живет мой учитель, Огион, который когда-то давным-давно утихомирил землетрясение. Он пасет своих коз, собирает травы и хранит молчание. Интересно, бродит ли он, как в былые времена, по горам, ведь он уже очень стар. Но я тут же почувствую, обязательно почувствую, даже сейчас, если Огион вдруг умрет. Голосу мага недоставало уверенности, и на миг образ заколыхался, словно сам утес начал внезапно разваливаться на куски. Затем картинка прояснилась, голос Сокола окреп.

– Он любил бродить по лесам один, особенно поздним летом и осенью.

Так он впервые пришел ко мне, когда я был подростком из горной деревушки, и дал мне мое Имя. И мою жизнь вместе с ним.

Образ в зеркале воды вновь сменился. Зритель словно стал птицей, сидящей на ветке дерева и смотрящей на залитые солнцем высокогорные луга между голой скалой и вечными снегами вершины, на крутую тропу, что терялась внизу в золотисто-зеленом сумраке.

– Нигде на свете не царит такая тишина, как в этих лесах, – с тоской произнес Сокол.

Изображение подернулось дымкой и пропало, лишь слепящий диск полуденного солнца отражался в воде.

– Если… – начал Сокол, глядя на Аррена странным, насмешливым взглядом, – если я когда-нибудь вернусь туда, то даже ты не сможешь разыскать меня.


***

Впереди виднелась низкая голубоватая полоска земли, похожая на сгусток тумана.

– Это Селидор? – спросил Аррен, и его сердце бешено забилось.

– Я думаю, Обб или Джессайдж. Мы не проплыли и половины пути, парень.

Этой ночью они петляли по проливу, разделяющему два острова. Огней они не заметили, но воздух был настолько пропитан смрадом гари, что их легкие просто разрывались на части. Когда забрезжил рассвет, они оглянулись назад и увидели, что восточный остров, Джессайдж, насколько видел глаз, превратился в выжженную пустыню, над которой курился голубой дымок.

– Они сожгли посевы, – сказал Аррен.

– Да. И деревни тоже. Мне знаком этот запах.

– Разве здесь, на Западе, живут дикари?

Сокол покачал головой.

– Фермеры, горожане.

Аррен взглянул на почерневшие руины, на засохшие деревья садов, и помрачнел.

– Чем им помешали деревья? – спросил он. – Почему природа должна расплачиваться за их ошибки? Те люди, что выжигают землю, поссорившись с другими людьми – дикари.

– Ими никто не управляет, – сказал Сокол. – У них нет короля, нет людей, облеченных властью или магической силой. Все поразъехались или свихнулись, пытаясь найти проход сквозь смерть. Так обстоят дела на Юге и, боюсь, во всем Земноморье.

– И всему причиной один-единственный человек… Тот, о котором говорил дракон? Это кажется невероятным.

– Почему нет? Если изберут Короля Островов, он будет править в одиночку. Один-единственный человек может с одинаковым успехом и управлять, и разрушать, быть Королем или Анти-Королем. В его голосе опять проскользнула насмешка или вызов, который вывел Аррена из себя.

– У Короля есть слуги, солдаты, курьеры, придворные. Он правит через своих слуг. Где же слуги этого… Анти-короля?

– В наших мозгах, парень. В наших мозгах. Предатель – твое собственное "Я", которое вопит: «Я хочу жить, мне плевать на то, какую цену заплатит мир за мою жизнь!» Маленький предатель притаился в темных закоулках наших душ, как паук в коробочке. Он говорит со всеми нами. Но лишь немногие понимают его: колдуны, певцы, поэты. И герои – те, что пытаются сохранить свою личность. Быть самим собой удается нечасто. Остаться самим собой навеки – это ли не благословенный покой?

Аррен пристально взглянул на Сокола.

– Ты считаешь, что они не правы. Но объясни мне, почему. В начале нашего путешествия я был ребенком, не верящим в смерть. Я кое-чему научился, вряд ли многому, но все же чему-то. Я научился верить в смерть, но не обучен смиряться с ней, приветствовать свою или твою гибель. Если я люблю жизнь, разве не должен я ненавидеть конец ее? В Бериле Аррена обучал фехтованию маленький лысый хладнокровный человечек лет шестидесяти. Мальчику он никогда не нравился, хотя Аррен знал, что это великий мастер. Но однажды во время тренировки юноша нащупал слабое место в обороне своего учителя и обезоружил его. Аррену навсегда врезалось в память нежданное, несвойственное ему выражение счастья, надежды и радости, внезапно осветившее холодное лицо мастера – равный, наконец-то равный ему! С этого дня тренировки стали еще напряженнее, но теперь на лице старика постоянно играла все та же улыбка, которая вспыхивала особенно ярко, когда Аррен загонял его в угол. Сейчас на лице Сокола застыло то же самое выражение.

– Жизнь без конца, – сказал маг. – Бессмертие. Каждый человек жаждет этого, и крепость его здоровья зависит от силы этого желания. Но будь осторожен, Аррен. Ты – один из тех, кто может добиться желаемого.

– И тогда?

– Тогда – вот этот упадок на островах. Забытые ремесла. Онемевшие певцы. Ослепшие глаза. Тогда – будет править ложный король. Вечно править. И всегда одними и теми же. Не будет рождений, появления новой жизни. Не будет детей. Только такой ценой мертвые смогут обрести жизнь, Аррен. Ведь смерть – это залог новой жизни. Равновесие – не косная структура. Это движение, вечное становление.

– Но какую опасность для Равновесия Всего Сущего может представлять жизнь и поступки одного-единственного человека? Это, без сомнения, невозможно, этого нельзя допустить… – Он запнулся.

– Кто дает разрешение? Кто запрещает?

– Я не знаю.

– Я тоже.

– Тогда почему вы так уверены в этом? – спросил Аррен почти сердито.

– Я знаю, сколько зла может причинить миру один-единственный человек, – ответил Сокол, и его покрытое шрамами лицо нахмурилось, хотя скорее от боли, чем от гнева. – Я знаю это, ибо сам когда-то натворил нечто подобное. Я совершил похожее зло, движимый той же гордыней. Я приоткрыл дверь между мирами. Лишь на чуть-чуть, совсем крохотная щелочка, только чтобы доказать, что я сильнее самой смерти. Я был молод и не сталкивался еще со смертью – совсем как ты… Понадобилась вся сила, все мастерство и сама жизнь Верховного Мага Неммерле, чтобы захлопнуть дверь. Ты можешь видеть на моем лице следы той ночи. Но его она убила. О, дверь между светом и тьмой можно открыть, Аррен. Это нелегко, но вполне осуществимо. Но захлопнуть ее вновь – это совсем другое дело.

– Но ваш проступок, конечно, был менее тяжким…

– Почему? Потому что я – хороший человек? – Во взгляде Сокола вновь блеснул холод, похожий на клинок фехтовальщика. – Что значит «хороший человек», Аррен? Всегда ли это тот, кто не сеет зла, не открывает дверь во тьму и не имеет тьмы в себе? Присмотрись внимательнее, парень. Оглянись вокруг. Тебе понадобится все твое умение, чтобы пройти туда, куда ты должен пройти. Загляни в себя! Разве ты не слышишь голос, говорящий:

«Пойдем!» Разве ты не противишься ему?

– Да. Но я… я думал, что это его голос.

– Его. И твой тоже. Каким еще образом он может общаться с тобой и со всеми, кто в силах услышать его, если не с помощью ваших собственных голосов?

– Но вы же не слышите его?

– Потому что я не желаю слышать его! – отрезал Сокол. – Я, как и ты, родился для власти. Но ты еще молод и стоишь на границе возможного, в стране теней, в королевстве грез, слыша голос, призывающий: «Пойдем». Как и я когда-то. Но я уже стар. Я сделал свой выбор, совершил то, что должен был совершить. Я стою на стороне дня и смотрю в лицо собственной смерти. И я знаю, что существует лишь одна сила, имеющая какую-то ценность. Это способность не брать, но принимать. Не обладать, но давать. Джессайдж теперь остался далеко позади, превратившись в голубое пятнышко на поверхности моря.

– Тогда я – его слуга, – сказал Аррен.

– Да, а я – твой.

– Но кто же он?

– Я думаю, человек.

– Тот, о ком вы говорили когда-то… колдун с Хавнора, который вызывал мертвых? Это он?

– Очень может быть.

– Но вы сказали, что в те далекие годы, когда вы встречались с ним, он был уже стар… Может, он уже умер?

– Возможно, – ответил Сокол.

И они замолчали.

Этой ночью все море пылало. «Ясноглазка» рассекала носом крупную зыбь, и в наполненной светом воде отчетливо просматривалось перемещение каждой рыбешки. Аррен сидел, подперев голову рукой, локоть которой упирался в планшир, и наблюдал за причудливыми переливами серебристого свечения. Он опустил руку в воду и, когда поднял ее снова, пальцы мягко светились во тьме.

– Смотрите, – сказал он, – я тоже волшебник.

– Этим даром ты не обладаешь, – заметил его компаньон.

– Я помогу вам, чем смогу, и без него, – сказал Аррен, не отрывая взгляда от неуемного свечения волн, – когда мы встретим нашего врага. Мальчик надеялся – и эта надежда жила в нем с самого начала, – что Верховный Маг отправился в путешествие, взяв с собой лишь его одного, потому что Аррен обладал некоей врожденной силой, берущей начало от его далекого предка Морреда, которая могла бы проявиться в самый тяжкий час: и он таким образом спасет себя, своего господина и весь мир от всеобщего врага. Но позднее, когда Аррен вспомнил об этой затаенной мечте, ему показалось, что теперь он смотрит на нее свысока. Это напомнило юноше о том, как в далеком детстве он захотел примерить корону отца, и расплакался, когда ему отказали. Данная мечта была столь же несвоевременной и детской. Он не обладал магической силой. И никогда не будет обладать ею.

Конечно, придет время, когда он будет вынужден принять корону отца и станет Правителем Энлада. Но сейчас все это казалось таким незначительным, а дом его – таким крохотным и далеким. Это не было проявлением неверности. Просто его преданность приобрела большие масштабы, переросла границы его родного острова. Аррен также узнал свои сильные и слабые места, научился грамотно расходовать свои силы. Но какая от всего этого польза, если он не обладает магическим даром, и ему по-прежнему нечего предложить своему господину, кроме верной службы и стойкой привязанности? Хватит ли данных качеств там, куда они отправляются?

Сокол сказал лишь следующее:

– Чтобы увидеть свет свечи, нужно поместить ее в темное место.

Но Аррен, как ни пытался, не нашел в данной фразе ничего утешительного.

Когда они проснулись на следующее утро, воздух и вода имели сероватый оттенок. Небо над мачтой сияло голубизной сапфира, но над водой стлался туман. Для северян, уроженца Энлада Аррена и гонтийца Сокола, туман был желанен, как старый друг. Он мягко обволок лодку, значительно сузив пределы видимости, и они после долгих недель залитого солнцем и продуваемого всеми ветрами открытого пространства словно очутились в хорошо знакомой комнате. Они вновь оказались в зоне привычного климата, находясь сейчас примерно на широте Рокка.

И в каких-то семистах милях к востоку от этих объятых туманом вод, сквозь которые плыла «Ясноглазка», мягкий сумеречный свет озарял кроны Вечной Рощи, лился на зеленый венец Холма Рокка и на высокие черепичные крыши Большого Дома.

В комнате в Южной Башне, в которой размещалась лаборатория магов, загроможденная ретортами, перегонными кубами и пузатыми бутылками с кривыми горлышками, тонкостенными жаровнями и миниатюрными горелками, щипцами, мехами, подставками, плоскогубцами, скрепками, трубками, тысячами коробочек, пузырьков и запечатанных сосудов с надписями на Хардике или более секретными рунами – в общем, металлическими, стеклянными и прочими атрибутами алхимии, среди заваленных барахлом столов и скамеек стояли Мастер Изменения и Мастер Вызова.

Седоволосый Мастер Изменения держал в руках огромный камень, похожий на неограненный алмаз. Это был чистый как слеза горный хрусталь, имевший слабый аметистово-розовый оттенок. Тем не менее, когда кто-либо всматривался в его прозрачные глубины, он не видел там ни своего отражения, ни каких-либо неясных образов окружающего мира – лишь плоскости да бездонная бездна, в которую человек постепенно погружался, засыпая, пока разум его не терялся там без следа. Это был Камень Шелиета. Он долгое время принадлежал принцам Уэя, являясь простой безделушкой среди других сокровищ или средством от бессонницы, но иногда его использовали в более практичных целях, ибо те, кто долго и бездумно всматривался в бездонные глубины кристалла, частенько сходили с ума. Но Верховный Маг Ганчер с Уэя, отправившись на Рокк, взял с собой Камень Шелиета, ибо в опытных руках мага кристалл отражал великую истину.

Хотя каждый человек видел в нем свою истину.

Поэтому Мастер Изменения, крепко держа камень и пристально всматриваясь в его бездонные, розоватые, мерцающие глубины, рассказывал вслух о том, что видел.

– Я вижу Архипелаг так, словно стою на вершине Горы Онн в сердце мира, и все острова, до самого последнего клочка земли в самом дальнем Пределе, раскинулись у моих ног. Все как на ладони. Я вижу корабли в проливах Илиена, огни домашних очагов Торхевена и даже крышу башни, в которой мы сейчас находимся. Но за Рокком – пустота. На юге и на западе нет островов. Я не вижу Ватхорта там, где он должен находиться, не вижу вообще ни одного острова Западного Предела, даже такого близкого, как Пендор. А Осскил и Эбосскил, где они? Энлад заволок серый туман, похожий на паутину. Остров за островом уходят в небытие, и на их месте плещутся пустынные и спокойные волны моря, совсем как до Сотворения… – голос мага сорвался на последнем слове, будто оно с трудом сорвалось с его губ. Он поставил Камень обратно на подставку из кости и отошел в сторону.

На его добродушном лице застыло мрачное выражение.

– Расскажи мне о том, что увидишь.

Мастер Вызова взял кристалл в руки и стал медленно поворачивать его, словно ища на его грубой сверкающей поверхности смотровое окно. Затем он долгое время пристально всматривался в его глубины. Наконец, маг опустил кристалл и сказал:

– Превращатель, я почти ничего не увидел. Какие-то фрагменты, отдельные образы, не составляющие единого целого. Седоволосый Мастер стиснул руки.

– Разве это не странно само по себе?

– Как так?

– Разве твои глаза часто слепли? – вскричал Мастер Изменения, словно охваченный гневом. – Неужели ты не видишь… – он запнулся и несколько мгновений не мог произнести ни слова, – руку, прикрывшую твои глаза, тогда как другая рука зажала мне рот?

– Ты переутомился, милорд, – ответил Мастер Вызова.

– Вызови Дух Камня, – сказал Мастер Изменения, держа себя в руках, но говоря явно через силу.

– Зачем?

– Затем, что я прошу тебя.

– Слушай, Превращатель, ты подзадориваешь меня… словно мы – мальчишки, подталкивающие друг друга у берлоги медведя. Разве мы дети?

– Да! Перед тем, что я увидел в Камне Шелиета, я – сущее дитя… испуганное дитя. Вызови Дух Камня. Должен ли я умолять тебя, милорд?

– Нет, – ответил высокий Мастер, но нахмурился и отвернулся от старика. Потом распростер руки в широком жесте, с которого начинались заклинания его искусства и, подняв голову, стал произносить нужные слова. Пока он говорил, в глубинах Камня Шелиета разгорался свет. В комнате стало темно, сгустились тени. Когда камень разгорелся вовсю, он свел руки вместе, поднес кристалл к лицу и стал пристально всматриваться в его свечение.

Некоторое время маг молчал, затем заговорил:

– Я вижу Фонтаны Шелиета, – прошептал он, – бассейны и водопады, подернутые серебристой зыбью воды озер, на заболоченных берегах которых растет папоротник, зыбучие пески, весело журчащие ручейки, биение родников из-под земли, таинственность и прелесть их вод, источник… – Он вновь замолчал и неподвижно стоял некоторое время. Его лицо казалось мертвенно-белым в свете камня. Затем он вдруг вскрикнул и, с грохотом уронив кристалл, упал на колени, спрятав лицо в ладонях. Тени рассеялись. Свет летнего солнца проник в захламленную комнату.

Огромный камень, целый и невредимый, лежал под столом среди пыли и мусора. Мастер Вызова слепо зашарил вокруг себя и, словно дитя, ухватился за руку своего товарища. Он глубоко вздохнул. Наконец, маг встал, слегка опираясь на Мастера Изменения, и произнес, пытаясь улыбнуться непослушными губами, следующее:

– Больше я не попадусь на твою удочку, милорд.

– Что ты там видел, Торион?

– Я видел фонтаны. Я видел, как они погружаются в землю, бьющие из них струи пересыхают, а вода отступает прочь. И вся земля чернеет и высыхает. Ты видел Море до Сотворения, а я видел… что наступает после… я видел Конец.

Маг облизнул губы.

– Я хотел бы, чтобы Верховный Маг был здесь, – сказал он.

– А я бы хотел, чтобы мы сейчас были с ним.

– Где он? Никто из нас не сможет найти его.

Мастер Вызова глянул в окно на чистое голубое небо.

– Никакое послание не дойдет до него, никакой вызов не отыщет его. Он там, где ты видел пустое море. Он идет туда, где текут сухие реки. Он там, где наше искусство бессильно… Хотя, возможно, существуют заклинания, которые могли бы дотянуться до него, некоторые из них принадлежат «Наследию Пална».

– Но эти заклинания позволяют мертвым бродить среди живых.

– Или живым – бродить среди мертвых.

– Ты думаешь, он жив?

– Мне кажется, что он движется прямиком к смерти. Как и все мы. Наша власть и наша сила покидают нас, так же, как и надежда и удача. Источники пересыхают.

Мастер Изменения некоторое время пристально смотрел на него с озабоченным лицом.

– Не пытайся дотянуться до него, Торион, – произнес он наконец. – Он понял, что надо искать задолго до нас. Для него мир – это тот же Камень Шелиета: он смотрит и видит, как обстоят дела и что нужно сделать… Мы не в силах помочь ему. Великие заклинания становятся крайне непредсказуемыми, а то «Наследие», о котором ты говоришь, содержит самые опасные из них. Мы должны до конца оставаться здесь, как он просил нас, присматривать за стенами Рокка и помнить Имена.

– Да, ты прав, – сказал Мастер Вызова. – Но мне нужно пойти и подумать над этим.

И он покинул комнату башни, шагая слегка неуверенно, но по-прежнему высоко держа свою благородную темноволосую голову. Утром Мастер Изменения решил зайти к нему. Войдя в его комнату после долгого и безуспешного стука в дверь, он нашел Мастера Вызова лежащим навзничь на каменном полу, словно его отбросил назад сильный удар. Руки его были распростерты, будто он пытался прочесть заклинание, но ладони их были холодны как лед, а широко открытые глаза смотрели на мир невидящим взором. Мастер Изменения опустился на колени и позвал его всей властью магии, трижды упомянув его Имя, Торион, но тот лежал неподвижно. Он не умер, но в нем теплилось ровно столько жизни, чтобы продолжало слабо биться сердце и слегка вздымалась грудь. Мастер Изменения взял его руки в свои и прошептал:

– О, Торион, зачем я заставил тебя заглянуть в Камень? Это я во всем виноват!

Затем он поспешно вышел из комнаты, предупреждая всех Мастеров и студентов, что встречались ему по пути:

– Враг проник к нам, на хорошо защищенный Рокк, и поразил нас в самое сердце!

По природе своей мягкий человек, он имел настолько обреченный и отрешенный вид, что все, кто его видел, пугались до смерти.

– Взгляните на Мастера Вызова, – говорил он. – Хотя, кто сможет вытащить обратно его душу, если сам он, знаток данного искусства, покинул нас?

Старик направился к своей комнате, и все расступились в стороны, давая ему дорогу.

Послали за Мастером Целителем. Он велел им уложить Ториона на постели и закутать его в теплые одеяла. Однако он не приготовил никакого целебного настоя и не спел какого-либо заклинания, врачующего больное тело или повредившийся рассудок. С ним был один из его учеников, совсем молодой паренек, который не стал еще волшебником, но подавал большие надежды в искусстве исцеления, и он спросил:

– Мастер, неужели для него ничего нельзя сделать?

– Пока он на той стороне стены – нет, – ответил Мастер Целитель.

Потом, вспомнив, с кем говорит, добавил:

– Он не болен, парень. Но даже если б это было следствием простой лихорадки, я не уверен, что наше искусство добилось бы многого. В последнее время травы мои, кажется, потеряли вкус, а когда я произношу слова заклинаний, они лишены всякой силы.

– Это похоже на то, о чем говорил вчера Мастер Сказитель. Он остановился посреди песни, которой учил нас, и сказал: «Я не знаю, в чем смысл этой песни». Затем он вышел из комнаты. Некоторые из ребят рассмеялись, но я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног. Целитель взглянул на умное, со слегка грубоватыми чертами, лицо юноши, затем перевел взор вниз на застывшее лицо Мастера Вызова, и сказал:

– Он вернется к нам. Песни не будут забыты.

Но этой же ночью Мастер Изменения покинул Рокк. Никто не видел, каким образом он ушел. Он спал в комнате с окном, выходящим в сад. Утром окно было открыто, а сам он исчез. Решили, что он, воспользовавшись своим умением изменять облик, превратился в птицу или зверя, а, может даже, в туман или ветер, ибо не было облика, которого он не смог бы принять, и устремился прочь от Рокка, возможно, отправившись на поиски Верховного Мага. Некоторые беспокоились за него, зная, что малейшая ошибка в заклинаниях или секундное ослабление воли может навеки оставить его в новом облике, но они не делились своими опасениями с другими. Словом, Совет Мудрецов не досчитался уже трех Мастеров. Шли дни, никаких новостей от Верховного Мага не поступало, Мастер Вызова лежал как мертвец, а Мастер Изменения и не думал возвращаться. Большой Дом постепенно охватывали страх и уныние. Мальчики шептались друг с другом, некоторые из них намеревались покинуть Рокк, ибо они считали, что здесь их не могут научить ничему полезному.

– Скорее всего, – сказал один, – все эти секретные приемы и заклинания изначально построены на лжи. Из всех Мастеров лишь Мастер Руки продолжает показывать свои фокусы, а они, как все мы знаем, всего лишь иллюзия. А остальные учителя прячутся или отказываются демонстрировать что-либо, потому что их фокусы неминуемо будут разоблачены.

– В сущности, что такое волшебство? – подхватил другой. – В чем состоит искусство магии, если из него убрать трюки с иллюзиями? Спасает ли оно людей от смерти или, хотя бы, продлевает им жизнь? Если бы маги имели ту силу, которую им приписывают, они, конечно же, жили бы вечно! И они стали вспоминать, как умирали великие маги: Морред сложил голову на поле брани; Нерегер был убит Серым Магом; Эррет-Акбе погиб в схватке с драконом; Ганчер, последний Верховный Маг, вообще скончался от старости в собственной постели, как простой смертный. Юноши с завистливой душой одобрительно поддакивали, другие слушали их с болью в сердце.

Все это время Мастер Образов оставался в Роще и никого туда не пускал.

Лишь Привратник не изменился, хотя он редко показывался на людях. В его глазах не было и тени сомнения. Он улыбался и охранял вход в Большой Дом, ожидая возвращения своего господина.

Загрузка...