На повестке дня — Икар

Глава 16

Год спустя

Воскресенье, 22 августа, 20.30

Теплым летним вечером четыре сверкающих лимузина с водителями в фирменных униформах подкатывали один за другим с интервалами приблизительно в десять минут к парадному подъезду с мраморными ступенями и портиком с колоннами шикарного особняка на берегу Чесапикского залива.[37]

Разумеется, можно было бы прибыть всем сразу, однако в этот уик-энд предпринимались меры для того, чтобы ни у кого из соседей, да и вообще у любого стороннего наблюдателя, не возникло ощущения какой-то спешки, а если точнее — срочного свидания в связи с делом, требующим безотлагательного исполнения.

Мероприятие выглядело как запланированная, правда, не афишированная встреча дружески расположенных друг к другу финансовых магнатов, что, собственно, не являлось редкостью в этом весьма привилегированном городке. И проживай рядом какой-нибудь банкир местного значения, ему на ум, пожалуй, могла прийти мысль о том, что нелишне было бы послушать, о чем беседуют эти воротилы, потягивая бренди за игрой в бильярд. Неплохо, конечно, почерпнуть информацию о котировках на фондовой бирже, а затем обсудить с приятелями-коммерсантами за рюмкой в баре, что в центре этого городка.

Вообще-то эти сказочно богатые люди, как ни странно, не отличались скупостью. Напротив, от их щедрот перепадало немало обслуживающему персоналу со всеми чадами и домочадцами.

Возвращаясь после плодотворных переговоров в Лондоне либо в Париже о кредитах иностранным государствам, они всегда находили свои имения в полном порядке, и конечно же это обстоятельство вызывало у хозяев желание отблагодарить сторицей.

Прекрасно, когда владельцы наследственных имений ладят со слугами, садовниками, работниками сферы обслуживания и всеми остальными, оберегающими право на частную жизнь сильных мира сего. И если для этого требуется иногда обойти кое-какие законы, то это делать не возбраняется, особенно если учесть, на какие чудовищные инсинуации способна порой пресса ради того, чтобы повыгоднее продать свои скандальные издания.

Нередко случается, что, к примеру, обыватель напивается, скандалит, бьет жену, своих детей, оскорбляет соседа, но, как правило, подобные сцены корреспондентов бульварной прессы не интересуют.

Почему-то именно богатые привлекают особое внимание в качестве объекта сенсационного чтива для людей, не обладающих и сотой долей их талантов. Например, богатые предоставляют работу, занимаются благотворительностью, зачастую существенно облегчают участь тех, кому посчастливилось с ними встретиться, так за что же их преследовать?

Так рассуждали жители этого городка, поэтому местной полиции ничего не стоило попридержать языки всяких писак во избежание каких-либо конфликтов, что, в свою очередь, позволяло оберегать строго охраняемые тайны привилегированной зоны, в которой находилась резиденция на берегу Чесапикского залива.

Однако секреты — понятие относительное. Тайна одного нередко становится предметом насмешек для другого. Правительственные документы с грифом «секретно» то и дело попадают на страницы прессы, а сексуальные пристрастия какого-либо члена кабинета, как правило, являются тайной лишь для его жены, равно как и ее любовные похождения для него. «Клянусь жизнью, если нарушу слово» — это клятва для юнцов, но там, где речь действительно идет о риске для жизни, тайна должна быть абсолютной.

Так было и в тот вечер, когда четыре лимузина проследовали через поселок Синвид-Холлоу к Чесапикскому заливу.

Внутри огромного особняка, в расположенном у самой воды крыле, находилась библиотека — просторное помещение с высоким потолком, — обстановка которой отличалась подчеркнуто мужским стилем с преобладанием дерева, натертого до блеска воском. Широкие окна выходили в парк с подсвеченными снизу скульптурами. Повсюду, где только позволяло место, были книжные полки высотой в два с лишним метра. Возле окон стояли кресла, обитые мягкой коричневой кожей, с торшерами по бокам. В правом дальнем углу виднелся письменный стол из вишневого дерева с вращающимся креслом черной кожи с высокой спинкой. В центре библиотеки свободно размещался большой круглый стол. Так выглядело вполне обычное, на первый взгляд, место встреч, которые лучше всего проводить в тиши какого-нибудь медвежьего угла.

Однако, если присмотреться к обстановке повнимательнее, в глаза бросалось нечто необычное и даже странное. На столе, напротив каждого кресла, стояла бронзовая лампа, свет которой был направлен на специальный желтый блокнот. По-видимому, эти небольшие четко очерченные кружки света помогали сидящим за столом концентрировать свое внимание на записях, которые они делали, и свет при этом не слепил тех, кто рядом и напротив. Другого освещения в комнате не было, поэтому сидящие за столом время от времени оказывались в тени, и выражение их лиц можно было наблюдать лишь короткое время.

В западном конце библиотеки к багету сверху стены крепился продолговатый цилиндр, из которого нажатием кнопки опускался серебристый экран. В данный момент он предназначался для другого оборудования — несколько необычного. В восточную стену на соответствующей высоте была встроена автоматически выдвигаемая консоль с аудиовизуальной аппаратурой, в частности с проекторами для воспроизведения прямых и записанных на пленку телепередач, киноматериалов и слайдов, а также аудиозаписей. Дистанционно управляемый диск типа перископа, весьма сложной конструкции, установленный на крыше, давал возможность принимать спутниковые и коротковолновые передачи со всех концов земного шара. В данный момент на четвертом с края проекторе моргал красный глаз индикатора — турель со слайдами была готова к работе.

Оборудование было и в самом деле необычным для библиотеки пусть даже богатого человека! И к тому же в точности повторяло атмосферу, пожалуй, всего разведывательного сообщества.[38] Достаточно было нажать кнопку, и события в мире — прошлые и текущие — представлялись для детального анализа и вынесения суждений.

В правом дальнем углу этой поразительной библиотеки находился любопытный анахронизм. В нескольких метрах от полок с книгами стояла старинная литая печь из чугуна с уходящим в потолок дымоходом, рядом с ней находился железный ларь с углем. В печи горел огонь, хотя в помещении работал кондиционер, столь необходимый в теплые влажные вечера на берегу Чесапикского залива.

Однако для совещания, которое вот-вот должно было начаться на побережье штата Мэриленд, эта деталь обстановки комнаты, отведенной под библиотеку, являлась весьма существенной. Записи, сделанные здесь во время таких встреч, сжигались, ибо все, что происходило, ни в коем случае не должно было стать достоянием внешнего мира.

От решений и выводов участников совещания зависели судьбы правительств, подъемы и спады экономики, развязывание и предотвращение войн. Они являлись наследниками не только своих имений, но и могущественной тайной организации свободного мира.

Их было пятеро.

И они были простые смертные.

— Президент будет переизбран подавляющим большинством через два года, считая с текущего ноября, — произнес седой мужчина с аристократическим лицом и орлиным профилем, сидевший во главе стола заседаний. — Вряд ли стоит тратить время на размышления о том, произойдет это или нет. Он прочно держит страну в руках, а его опытные советники способны удержать его от так называемой «катастрофы ошибок», и с этим никто ничего не может сделать, включая и нас. Поэтому мы обязаны, предвидя эту неизбежность, подготовить нашего человека.

— «Наш человек» звучит несколько необычно, — заметил, покачивая головой, худощавый, с залысинами пожилой мужчина лет семидесяти с большими кроткими глазами. — Мы должны действовать быстро. И только тогда что-то можно изменить. Президент милый человек, обаятельный, хочет всем понравиться и, полагаю, быть любимым.

— Поверхностно обо всем судит, вот что! — спокойно, без тени враждебности в голосе произнес широкоплечий смуглый мужчина средних лет в безупречно сшитом костюме, свидетельствовавшем о его немалом благосостоянии и безукоризненном вкусе. — Я не испытываю к нему никакой неприязни, он благоразумный, порядочный и, возможно, даже добрый человек. Таким его все воспринимают. Речь, однако, не о нем, а о тех прихвостнях, что стоят за ним, вернее — финансируют его избирательную кампанию, о чем он, скорее всего, не догадывается!

— Я кое с чем не согласен! — сказал четвертый. Полный розовощекий человек среднего возраста с лихорадочным блеском глаз ученого и торчащими пучками рыжих волос вместо бровей был одет в твидовый пиджак с замшевыми накладками на локтях. — Советники у него ни к черту! Ставлю десять против одного, что еще до истечения своего первого срока он допустит ряд серьезных промахов.

— И проиграете! — произнесла пятая участница совещания — пожилая дама с тронутыми сединой волосами в элегантном платье из черного шелка. На ней не было почти никаких украшений, а хорошо поставленная речь изобиловала мелодическими интонациями, которые часто называют среднеатлантическими. — И не потому, что недооцениваете его, хотя и это имеет место, а потому, что он и стоящие за ним люди будут стремиться к консенсусу на основе консолидации до тех пор, пока он не станет политически неуязвимым. Бесконечные потоки риторики, никаких серьезных решений… Оппозиция будет сведена до положения безмолвствующих наблюдателей. Иными словами, они приберегут свое главное оружие на второй срок президентства.

— Получается, вы согласны с Иаковом относительно необходимости принятия нами неотложных мер? — спросил седовласый Самуил Уинтерс, кивнув на сидящего справа хмурого Иакова Манделя.

— Разумеется, согласна! — ответила Маргрет Лоуэлл, привычно поправив прическу и резко подавшись вперед. — Если рассуждать трезво, я не уверена в том, что мы способны действовать решительно и энергично, — тихо произнесла она. — Мы лишь в состоянии попытаться рассмотреть более радикальный подход.

— Нет, Маргрет, нет! — возразил Эрик Сандстрем, рыжеволосый ученый, сидящий слева от миссис Лоуэлл. — Все должно происходить абсолютно естественным образом, присущим государственной власти, превращающей пассивы в активы. Таков должен быть наш подход! Любое отклонение от принципа естественной эволюции, а природа непредсказуема, чревато тревожными симптомами. Этого консенсуса, о котором вы упомянули, будут стремиться достигнуть дворцовые приспешники, и тогда мы превратимся в полицейское государство.

Гидеон Логан склонил в знак согласия свою крупную голову:

— Они, несомненно, примутся исполнять ритуальные танцы вокруг кострищ, втягивая в игрища всех добропорядочных и предавая огню наиболее трезвомыслящих. — Он на мгновение замолчал, устремив взгляд на сидящую напротив женщину. — Эрик прав, Маргрет, в этом деле не бывает мелочей.

— Если вы думаете, что я драматизирую, так нет! — стояла на своем Лоуэлл. — Речь совсем не о покушениях, как в Далласе, или захвате заложников безумными подростками. Я имею в виду только время. Есть у нас время или нет?

— Если мы правильно распорядимся отпущенным нам временем, то оно у нас есть, — заявил Иаков Мандель. — Но все зависит от выбора кандидата.

— Тогда давайте перейдем к обсуждению его кандидатуры, — прервал словесную пикировку седовласый Самуил Уинтерс. — Как вы все знаете, наш коллега мистер Варак завершил свои поиски и убежден в том, что нашел нужного человека. Не буду утомлять вас его многочисленными выкладками, скажу лишь, что, если среди нас возникнут разногласия, мы рассмотрим каждый из его доводов. Он изучил наши требования, а если точнее, плюсы, к которым мы стремимся, и минусы, которых хотелось бы избежать. Иными словами, те качества, которыми по нашему убеждению, должен обладать этот человек. И я считаю, что мистеру Вараку удалось совершенно неожиданно отыскать личность весьма перспективную. Не хочу говорить за нашего друга, ибо он сам великолепный оратор, но было бы упущением с моей стороны, если бы на наших совещаниях я не заявлял о том, что он так же предан нам, как и Антон Варак, его дядя по отцу, пятнадцать лет назад был предан нашим предшественникам. — Уинтерс замолчал и по очереди обвел проницательным взглядом сидящих за круглым столом. — Пожалуй, только лишенные свобод европейцы способны понять нас. Мы наследники организации «Инвер Брасс», воскрешенной из небытия теми, кто был до нас. Убедись их доверенные лица в том, что цель нашей жизни сообразуется с их представлениями, они бы именно нам отдали предпочтение. Собственно, мы убедились в этом, когда каждому из нас вручили запечатанный конверт. Нам не нужно никаких других преимуществ от общества, в котором мы живем, мы не стремимся получить какие-либо выгоды или занять положение помимо того, что мы уже имеем. Благодаря своим способностям, удаче, унаследованному достоянию мы добились свободы, дарованной лишь немногим в этом ужасно неспокойном мире. Но свобода означает ответственность, и мы приняли ее на себя так же, как много лет назад это сделали наши предшественники. Мы должны использовать все возможности, чтобы сделать эту страну и, будем надеяться, весь мир лучше. — Уинтерс откинулся на спинку кресла, вскинул руки, опустил голову и произнес: — Всевышнему известно, что никто нас не избирал, мы не Божие помазанники, но мы делаем свое дело, потому что в силах это делать. И еще потому, что верим в беспристрастность наших коллективных решений.

— Самуил, никогда не оправдывайся, — мягко прервала его Маргрет Лоуэлл. — Возможно, мы имеем право на привилегии, но при этом мы не похожи на других. То есть каждый из нас как бы представляет собой часть солнечного спектра.

— Как это понимать, Маргрет? — спросил Гидеон Логан, изобразив поддельное удивление.

Все члены организации «Инвер Брасс» рассмеялись.

— Дорогой Гидеон, — парировала Маргрет, — а я даже не обратила внимания, что вам удалось так прекрасно загореть на Палм-Бич, да еще в это время года.

— Кому-то надо ухаживать за вашими парками, мадам!

— Ну уж если вы работаете садовником, тогда я, без сомнения, должна быть бездомной.

— Возможно, так оно и есть, так как консорциум пуэрториканских семейств сдал в аренду эту собственность, мадам, превратив ее фактически в общественную.

Сдержанный смех был ответом на эту реплику.

— Прошу прошения, Самуил, но нам не следует проявлять неуместную веселость.

— Напротив, — вмешался Иаков Мандель. — Смех — это признак здоровья и веры в будущее. Если мы перестанем смеяться, особенно над собственными недостатками, тогда нам здесь больше нечего делать… Прошу прощения, но выдающиеся государственные деятели усвоили это на примере погромов, имевших место в Европе, и назвали одним из принципов выживания.

— И разумеется, они были правы, — согласился Сандстрем, продолжая посмеиваться. — В этом-то все различие между людьми и их проблемами, хотя и не столь значительное. Но не пора ли нам перейти к обсуждению кандидата? Самуил утверждает, будто это блестящий выбор, но мне он представляется несколько неожиданным. Разумеется, если принять во внимание, как Маргрет отметила Пег, временной фактор. Полагаю, наша кандидатура должна быть окрыленной личностью, наделенной, если можно так выразиться, политическими крыльями Пегаса.

— Следовало бы как-нибудь прочитать одну из его книг, — заметил Мандель. — В своих суждениях он похож на раввина, порой я его не понимаю.

— И не пытайтесь! — сказал Уинтерс, улыбаясь Сандстрему.

— Поскольку речь идет о кандидате, — повторил Сандстрем, — полагаю, что Варак подготовил его представление?

— Со свойственной ему тщательностью, — ответил Уинтерс, поворачиваясь и кивая на красный индикатор позади него. — Ему удалось откопать информацию относительно событий, произошедших год назад, день в день.

— Вы имеете в виду султанат Оман? — спросил Сандстрем, щуря глаза от света стоящей перед ним бронзовой лампы. — На прошлой неделе прошли поминальные службы более чем в десятке городов.

— Пусть мистер Варак пояснит нам, — сказал Самуил Уинтерс, нажимая кнопку, утопленную в столешнице.

Приглушенный звук звонка заполнил библиотеку, и спустя несколько секунд открылась дверь и вошел коренастый блондин лет тридцати пяти-сорока. Он остановился в залитом тусклым светом проеме. На нем был летний костюм желто-коричневого цвета и темно-красный галстук. Широкие плечи, казалось, растягивали ткань пиджака.

— Мы готовы, мистер Варак. Пожалуйста, проходите.

— Благодарю вас, сэр. — Милош Варак прикрыл дверь и направился в дальний конец комнаты.

Остановившись возле серебристого экрана, он поклонился, приветствуя членов общества «Инвер Брасс». Отраженный от полированной поверхности стола свет бронзовых ламп, выхватив из сумрака его лицо, подчеркивал выступающие скулы, широкий лоб и густые, аккуратно причесанные светлые волосы. Весь его облик свидетельствовал о славянских корнях, уходящих в глубь веков истории племен Восточной Европы. Во взгляде проницательных глаз была некоторая сдержанность.

— Позвольте засвидетельствовать свое почтение. Я рад вновь встретиться со всеми вами, — произнес он на правильном английском с пражским выговором.

— Рады видеть вас, Милош, — ответил Иаков Мандель.

Остальные также приветствовали его.

— Здравствуйте, Варак, — кивнул Сандстрем, откидываясь на спинку кресла.

— Прекрасно выглядите, Милош, — произнес Гидеон Логан.

— Я рассказал всем о ваших успехах, — заметил Уинтерс и тихо добавил: — Поскольку вы убеждены, что это так и есть. Но раньше, чем вы назовете имя и фамилию человека, которого вы собираетесь нам представить, перечислите, пожалуйста, основные требования, каким он должен отвечать.

— Да, конечно! — Варак обвел взглядом присутствовавших, как бы собираясь с мыслями. — Прежде всего, этот человек должен быть внешне привлекательным, но не «милашкой», то есть не женоподобным. Сообразуясь с вашими требованиями, он должен обладать достоинствами, которые мужская часть нашего общества ассоциирует с мужественностью, а женская находит привлекательными. Его убеждения должны быть приемлемыми для влиятельной части электората. Кроме того, он должен производить впечатление личности, которую вы называете «сам себе хозяин», то есть человека, который не служит чьим-то интересам. Его жизненный опыт должен свидетельствовать об этом. Разумеется, у него не должно быть никаких тайн, раскрытие которых повлечет за собой сомнительную огласку, что сродни скандалу. И наконец, самое главное — это должна быть яркая личность, обладающая такими качествами, которые позволят быстро оказаться в центре внимания общественности. И вот еще что! Способный в нужный момент продемонстрировать обаяние и тонкий юмор, не робкого десятка, он не должен всех расталкивать локтями и уж во всяком случае не иметь намерений отодвинуть на второй план президента.

— Само собой, окружение президента не потерпит этого, — заметил Эрик Сандстрем.

— В любом случае у них не останется выбора, сэр, — ответил Варак. — Весь процесс будет состоять из четырех этапов. В течение первых трех месяцев наш аноним, скажем так, станет заметной фигурой. Спустя шесть месяцев он обретет известность, а к концу года окажется наравне с лидерами сената и палаты представителей, то есть достигнет уровня, к которому мы стремимся. Таковы первые три этапа. На четвертом этапе, за несколько месяцев до проведения съездов республиканской и демократической партий, его фотографии станут появляться на обложках журналов «Тайм» и «Ньюсуик», а в крупных газетах и на телевидении — хвалебные редакционные статьи и выступления. При надлежащем финансировании этих направлений успех гарантирован. — Варак сделал паузу и добавил: — Гарантирован, если мы найдем нужного кандидата, а я полагаю, что мы его нашли.

Члены организации «Инвер Брасс» с некоторым изумлением устремили взгляды на своего чешского координатора, а затем переглянулись друг с другом.

— Если это так, — заявила Маргрет Лоуэлл, — то, когда он снизойдет со своих вершин к простым смертным, я, пожалуй, выйду за него замуж.

— А я стану другом семьи! — воскликнул Гидеон Логан.

— Прошу прощения, — сказал Варак, — но я не стремился создать романтический образ предлагаемого кандидата. Он обычный человек, и те черты характера, о которых я упомянул, являются результатом самодостаточности мужчины, обладающего состоянием, которое он приобрел упорным трудом, идя на риск там и тогда, когда это было необходимо. Он доволен собой, ладит с другими людьми, поскольку ему от них ничего не нужно, и он знает, на что способен сам.

— И кто же он? — спросил Мандель.

— Позвольте мне показать его вам, — произнес Варак. Достав из кармана пульт дистанционного управления, он отошел от экрана. — Возможно, некоторые из вас узнают его, в таком случае приношу извинения за то, что назвал его анонимом.

Пучок света вырвался из проектора, и на экране появилось лицо Эвана Кендрика. Цветной слайд подчеркивал сильный загар, щетину на скулах и подбородке, пряди русых волос, закрывающие уши и шею. Он, сосредоточенный и задумчивый, щурясь, смотрел на воду.

— Он похож на хиппи, — сказала Маргрет Лоуэлл.

— Ваше впечатление объясняется определенными обстоятельствами. Снимок сделан в последнюю неделю четырехнедельного спуска по горным рекам в районе Скалистых гор, который он совершает ежегодно один. Без компании и проводника… — Варак продолжил показ слайдов, останавливаясь на каждом в течение нескольких секунд.

Кендрика фотографировали в моменты преодоления порогов. Вот он в сильно накренившейся байдарке между острыми валунами, вот он среди бурлящей воды и пены… Горная растительность по берегам реки подчеркивала, насколько беззащитен человек и его суденышко перед непредсказуемым могуществом природы.

— Остановите на минуту! — воскликнул Самуил Уинтерс, уставившись на изображение через стекла своих очков в черепаховой оправе. — Задержитесь на этом слайде, — продолжил он. — Вы никогда не говорили мне об этом. Он ведь огибает излучину, направляясь в базовый лагерь ниже водопада Лава-Фоллз, что на севере Калифорнии.

— Совершенно верно, сэр.

— Тогда он должен был пройти пороги, относящиеся к пятой категории сложности.

— Разумеется, сэр.

— Без проводника?

— Без проводника.

— Он что, сумасшедший? Несколько десятков лет назад я спускался по этой реке с двумя проводниками и натерпелся страху. Зачем это ему нужно?

— Он делает это уже в течение пяти лет, каждый раз, когда возвращается в Штаты.

— Возвращается в Штаты? — подался вперед Иаков Мандель.

— Шесть лет тому назад он работал инженером-строителем в восточной части Средиземноморья и в районе Персидского залива. Совсем другая природа, иной ландшафт… Полагаю, он просто отдыхал, меняя обстановку.

— И всегда один, — произнес Эрик Сандстрем.

— Не совсем так, сэр. Иногда прихватывал с собой женщину.

— Значит, он явно не гомосексуалист, — заметила миссис Лоуэлл.

— Я никогда не пытался даже намекнуть на то, что он гомосексуалист.

— Однако вы ничего не говорили о его жене или семье, а это, как мне кажется, имеет немаловажное значение. Вы сказали, что сейчас он проводит свой отпуск в одиночестве.

— Он холостяк, миссис Лоуэлл.

— Это обстоятельство может создать определенные трудности, — заметил Сандстрем.

— Совсем не обязательно, сэр. У нас впереди еще два года, чтобы решить эту проблему. Женитьба в год выборов может даже увеличить шансы на успех.

— Особенно во время нахождения у власти президента, вошедшего в историю как президент на выданье, — усмехнулся Гидеон Логан.

— В жизни, сэр, всякое бывает!

— Минуточку! — Мандель поправил очки в металлической оправе. — Говорите, он работал в районе Средиземноморья?

— Шесть лет прошло с тех пор. Он продал свою компанию и вернулся домой.

— Почему он это сделал?

— Произошел несчастный случай, погибли почти все его партнеры и члены их семей. Трагедия потрясла его.

— Была ли в этом его вина? — спросил Мандель.

— Никакой! Обвинение предъявили фирме, поставившей бракованное оборудование.

— А в финансовом отношении он что-либо от этого выиграл? — Взгляд Манделя сразу стал жестким.

— Напротив, сэр! Он продал свою компанию меньше чем за половину ее рыночной стоимости. Даже доверенные лица, заключавшие сделку, были поражены. Корпорация, которая приобрела его компанию, собиралась заплатить в три раза больше.

Взоры членов общества «Инвер Брасс» вновь обратились к изображению человека, преодолевавшего крутой поворот в бурлящих потоках воды.

— Кто фотограф? — спросил Логан.

— Это мои фотографии, сэр, — ответил Варак. — Я следовал за ним, но ни разу не попался ему на глаза.

Неожиданно характер изображения резко изменился.

Предполагаемый кандидат предстал перед взорами присутствующих уже не в потрепанной одежде на фоне бурных порогов или готовящим в одиночестве пищу на костре, а гладко выбритым, аккуратно постриженным и причесанным, в темном деловом костюме с атташе-кейсом.

— Это же Вашингтон! — произнес Эрик Сандстрем.

— А это лестница, ведущая на Капитолийский холм, — воскликнул Логан, глядя на следующий слайд.

— Я узнал его! — сказал Сандстрем, потирая правой рукой висок. — Мне знаком этот человек. С ним связана какая-то история.

— Я как раз собирался продолжить свой рассказ.

— Достаточно, Милош! — решительно заявила Маргрет Лоуэлл. — Пора перейти к сути. Может, вы наконец скажете, кто он на самом деле?

— Его имя Эван… Эван Кендрик. Он конгрессмен от девятого округа штата Колорадо.

— Так он член палаты представителей? — воскликнул Иаков Мандель. — Никогда не слышал о нем, хотя считал, что знаю почти каждого из тех, что в Капитолии. Имя, фамилию, разумеется, а не лично.

— Он недавно в конгрессе, и его избрание не получило широкого освещения. Победил на первичных выборах, а поскольку оппозиции в этом округе вообще не существует, победа оказалась равносильна избранию. Я упомянул об этом потому, что конгрессмен, как мне представляется, не согласен со многими направлениями как внутренней, так и внешней политики Белого дома. Во время первичных выборов он, к примеру, избегал высказываний по поводу национальной политики.

— Хотите сказать, он живет своим умом? — спросил Гидеон Логан.

— Если говорить о скромных масштабах его известности, то да.

— Очень интересно! Новоиспеченный скромный конгрессмен, к тому же с весьма ограниченным количеством избирателей, — проговорил Сандстрем. — С этой точки зрения он безопасный кандидат. Пожалуй, даже чересчур… Нет ничего проще, чем выбросить из головы во время основной политической борьбы недавно избранного конгрессмена из неизвестного округа, о котором мало кто слышал. На первом месте идет округ Денвер, на втором — Боулдер, на пятом — Колорадо-Спрингс. А где же девятый?

— К юго-западу от Теллурида, вблизи границы со штатом Юта, — ответил Иаков Мандель, пожимая плечами и как бы извиняясь за то, что это ему известно. — Там есть кое-какие запасы горнорудного сырья, и этот человек, — Мандель кивнул на экран, — весьма настойчиво пытался убедить нас одобрить их разработку.

— И вы это сделали, сэр? — спросил Варак.

— Нет, мы не пошли на это, — ответил Мандель. — Откровенно говоря, предполагаемые выгоды оказались ниже расчетного риска вложения капитала.

— То, что вы в Америке называете «пустышкой»?

— Нам не предоставили никаких обоснований. Мы, Милош, просто отказались.

— Но член палаты представителей от этого округа делал все, чтобы заручиться вашей поддержкой?

— Да, это так и было.

— Именно по этой причине, сэр, Эван Кендрик и является конгрессменом.

— Да что вы говорите! — улыбнулся Мандель.

— Эрик, — Гидеон Логан повернулся к Сандстрему, — вы сказали, что узнали его.

— Да, узнал. Теперь, когда Варак рассказал, кто он такой, думаю, видел его на одном из многочисленных коктейлей в Вашингтоне, а возможно, в Джорджтауне. И я отчетливо помню, что кто-то упомянул о какой-то громкой истории, в которую он оказался замешан. Именно так. Простое упоминание о нашумевшей истории.

— Но Милош собирался нам рассказать кое-что, — заявила Маргрет Лоуэлл. — Разве я не права? — добавила она, взглянув на Варака.

— Вы правы, миссис Лоуэлл. История связана с обстоятельствами избрания Эвана Кендрика в палату представителей. Если честно, на выборах победили деньги Кендрика. Он обрушил на своего оппонента потоки рекламы материалов в местной прессе и массовые митинги, скорее напоминающие цирковые представления, но не политические мероприятия, что, естественно, привело к обвинениям в нарушении законов о выборах. И тогда Кендрик и его сторонники предложили обсудить не порядок ведения избирательной кампании, а то, как его оппонент исполнял свои обязанности во время пребывания на своем посту. Это сразу же положило конец недовольству и претензиям, и Кендрик легко одержал победу.

— Можно сказать, что он использовал свои деньги против фактора, вызывавшего у него раздражение, — спокойно заметил Уинтерс. — Однако, мистер Варак, у вас есть более интересная информация, и, поскольку мне известно, о чем речь, я повторю то, что говорил прежде. Это, несомненно, сенсационные сведения. Прошу вас продолжить свой рассказ.

— К вашим услугам, сэр. — Варак нажал кнопку на пульте дистанционного управления, раздался щелчок, и изображения Кендрика, поднимающегося по знаменитой лестнице на Капитолийский холм, сменилось на панорамный снимок узкой улочки с домами явно арабской архитектуры и толпы, бегущей мимо лавочек с вывесками на арабском языке.

— Это Оман, — произнес Эрик Сандстрем, взглянув на Уинтерса. — События годичной давности.

Один за другим сменялись кадры, запечатлевшие беспорядки и кровавые расправы. Трупы, изрешеченные пулями стены, ворота посольства, заложники на коленях у края бассейна, снятые крупным планом юнцы с автоматами и с безумными глазами. Изображение мужчины в белой джелабе и готре, выходящего из отеля, заставило всех задержать дыхание. Второй слайд, на котором был изображен тот же человек на фоне фонтана, вызвал безмолвие!

Милош Варак нарушил воцарившуюся тишину.

— Это Эван Кендрик, — сказал он.

Возникшее замешательство сменилось изумлением.

Невозмутимым оставался лишь Самуил Уинтерс.

— Эти снимки — продолжил Варак, — сделаны агентом ЦРУ, имеющим допуск 4–0. Агент получил задание держать Кендрика под наблюдением. И она выполнила это задание, блестяще справилась с ним.

— Вы сказали «она»? — спросила Маргрет Лоуэлл.

— Да! Агент-женщина. Она специалист по Ближнему Востоку. Отец у нее египтянин, мать — американка из Калифорнии. Она свободно говорит на арабском. ЦРУ задействует ее, как только возникают кризисные ситуации в этом регионе.

— Вы сказали «в этом регионе»? — прошептал с изумлением Мандель. — А он, что он делал там?

— Одну минуту, — произнес Логан, устремив взгляд на Варака. — Поправьте меня, молодой человек, если я ошибаюсь, но около года назад, если мне не изменяет память, в газете «Вашингтон пост» была опубликована статья, в которой высказывалось предположение, будто примирению в Маскате содействовал неизвестный американец. Некоторые думали, что, возможно, это был Росс Перо[39] из Техаса, но больше ничего об этой истории не сообщалось, и все публикации прекратились.

— Вы совершенно правы, сэр. Этим американцем был Эван Кендрик, но под давлением Белого дома тему закрыли.

— Почему это произошло? Ведь он мог бы приобрести огромный политический вес, если урегулирование было достигнуто благодаря его содействию.

— Да, урегулирование, несомненно, его заслуга.

— Тогда я ничего не понимаю, — заметил Логан, взглянув на Самуила Уинтерса.

— И никто не в состоянии понять, — сказал Уинтерс. — Никаких объяснений, лишь похороненный в архивах файл, который Милошу удалось заполучить. Кроме этого документального подтверждения участия Кендрика в событиях в Маскате, других не имеется.

— Есть официальное заявление государственного секретаря, — вмешался в разговор Варак, — где говорится, что конгрессмен, когда-то работавший в Арабских Эмиратах и в Омане, предложил свои услуги в освобождении заложников, чтобы поднять свой авторитет, и пытался вмешаться в события в целях приобретения популярности. В заявлении содержится рекомендация не вступать с ним в контакт ради безопасности заложников.

— Но ведь совершенно очевидно, что они использовали его! — воскликнул Сандстрем. — Установили с ним контакт и воспользовались его услугами! Если бы не они, как бы он смог туда попасть? Все авиарейсы были прекращены. Он, видимо, прилетел туда тайно!

— Столь же очевидно и то, что он действовал не в собственных интересах, — добавила Маргрет Лоуэлл. — Вот он перед нашими глазами! Да и Милош утверждает, что именно ему удалось урегулировать кризис с заложниками, хотя сам Кендрик нигде и никогда даже не заикнулся о своем участии. Если это действительно его заслуга, мы обязаны убедиться в этом.

— И что же, не последовало никаких объяснений? — обратился к Вараку Гидеон Логан.

— Ни единого, сэр, поэтому я вынужден был обратиться к первоисточнику.

— Вы имеете в виду Белый дом? — спросил Мандель.

— Нет, к человеку, который располагал сведениями о привлечении Кендрика. Он отвечал за урегулирование кризиса, находясь здесь, в Вашингтоне. Его имя Фрэнк Свонн.

— Как вы его отыскали?

— Это сделал Кендрик, а не я.

— Но как вы нашли Кендрика? — спросила Маргрет Лоуэлл.

— Так же, как и мистер Логан. Я помнил эту историю об участии какого-то американца в событиях в Маскате, сообщения о которой в средствах массовой информации внезапно прекратились. Не могу объяснить, что именно заставило меня начать разбираться во всем этом. Возможно, я подумал, что был задействован кто-то из высокопоставленных лиц, кто мог бы нас заинтересовать, окажись история достоверной. — Варак сделал паузу и усмехнулся. — Довольно часто именно меры повышенной безопасности раскрывают тех, ради защиты кого они принимаются. В данном случае речь идет о журналах регистрации посетителей Государственного департамента. После ряда убийств, совершенных несколько лет назад, все без исключения посетители, входящие и выходящие из Госдепа, обязаны расписываться после прохождения через металлодетектор. Среди тысяч посетителей, которые проделали это во время кризиса с заложниками, обратило на себя внимание упоминание конгрессмена из Колорадо, встречавшегося с Фрэнком Свонном. Разумеется, имена и фамилии ни того, ни другого мне ни о чем не говорили, однако наши компьютеры оказались более осведомленными. Мистер Свонн — ведущий эксперт Госдепартамента по Юго-Западной Азии, а конгрессмен — человек, сколотивший состояние в Эмиратах, Бахрейне и Саудовской Аравии. В суматохе кризиса кто-то забыл вымарать Кендрика из регистрационного журнала.

— Поэтому вы решили встретиться с этим Свонном, — сказал Мандель, снимая очки.

— Именно, сэр.

— И что же он вам сказал?

— Сказал, что я заблуждаюсь, что они отказались от предложения Кендрика оказать содействие, поскольку он не мог быть ни в чем им полезен, и добавил, что Кендрик — лишь один из десятков работавших в Эмиратах людей, обратившихся к ним с аналогичными предложениями.

— Вы, конечно, не поверили ему, — сказала Маргрет Лоуэлл.

— У меня были на то серьезные основания, поскольку конгрессмен Кендрик после того, как около полудня вошел в здание Госдепартамента, оттуда не выходил. Это случилось в среду 11 августа, но его фамилия в журнале регистрации посетителей, покинувших здание, не значится. Очевидно, его вывезли тайно, что обычно означает начало сверхсекретной операции.

— Тайные отношения между государством и ЦРУ, — заметил Сандстрем.

— Вынужденный и в то же время необходимый компромисс, — добавил Уинтерс. — Поэтому не надо объяснять, почему господину Вараку пришлось наводить справки как в Госдепартаменте, так и в Лэнгли.

— Итак, имя героя событий в Омане известно, — произнес Гидеон Логан, изучая изображение человека на экране. — Бог мой, в какую ловушку он угодил!

— И это безупречный конгрессмен, — поддержал его Мандель. — Непримиримый борец с коррупцией.

— И в то же время мужественный человек, — вмешалась миссис Лоуэлл. — Он рисковал своей жизнью ради спасения более двухсот незнакомых ему американцев и при этом не стремился получить что-либо для себя.

— Добейся он к тому времени определенного положения в политике — у него возникло бы такое желание, — подвел итог Сандстрем.

— Расскажите нам, пожалуйста, мистер Варак, все, что вы узнали об Эване Кендрике, — сказал Уинтерс, раскрывая свой желтый блокнот.

Так же поступили и остальные.

— Прежде чем я начну, — с некоторой нерешительностью в голосе произнес Варак, — должен сказать, что на прошлой неделе я летал в Колорадо, в Меса-Верде, и увидел там то, чему пока не могу дать полное объяснение. Я узнал, что в доме Кендрика живет пожилой человек. Как мне стало известно, его зовут Эммануил Вайнграсс. Он архитектор. Имеет двойное гражданство — израильское и американское. Несколько месяцев назад перенес серьезную хирургическую операцию, и сейчас, будучи на положении гостя конгрессмена, поправляет там свое здоровье.

— Какое это имеет значение? — спросил Эрик Сандстрем.

— Я хотел бы отметить три обстоятельства. Во-первых, по моим прикидкам, этот Вайнграсс появился как бы ниоткуда вскоре после возвращения Кендрика из Омана. Во-вторых, они тесно связаны друг с другом, и, в-третьих, и это настораживает, личность старика, а также его пребывание в Меса-Верде держится в большой, но плохо соблюдаемой тайне. И в этом виноват сам Вайнграсс. То ли в силу своего возраста, то ли характера он весьма часто общается с рабочим людом, в особенности с испаноговорящим.

— Совсем необязательно, будто это характеризует Кендрика с отрицательной стороны, — сказал с улыбкой Логан.

— Возможно, этот старик имел какое-то отношение к операции в Омане, — предположила Маргрет Лоуэлл. — И в этом тоже нет ничего плохого.

— Пожалуй что так, — согласился Иаков Мандель.

— Должно быть, он имеет большое влияние на Кендрика, — вновь вступил в разговор Сандстрем, делая какие-то записи в своем блокноте. — Не так ли, Милош?

— Полагаю, что так. Я всегда считаю своим долгом информировать вас о том, чего не знаю.

— Должен заметить, он действительно ценное приобретение, — произнес Самуил Уинтерс. — Причем во всех отношениях. Продолжайте, мистер Варак.

— Да, сэр. Будучи совершенно уверенным в том, что никакая информация не выйдет за пределы этой комнаты, я подготовил досье на конгрессмена в виде снятого на слайды текста. — Варак нажал на кнопку пульта дистанционного управления, и изображение Кендрика в арабском одеянии на улицах Маската сменилось страницей текста, напечатанного крупным шрифтом через три интервала. — Каждый слайд, — продолжал Варак, — соответствует четверти обычной страницы. Все негативы, естественно, уничтожены у нас внизу, в лаборатории. Я всесторонне, насколько возможно, изучил нашего кандидата, однако определенные детали, которые могут представлять интерес для некоторых из вас, мною опущены. Поэтому не стесняйтесь задавать мне вопросы. Я буду следить за вами, поэтому, когда прочтете весь текст и сделаете необходимые записи, кивните, и я дам следующий слайд. Перед вами как бы пройдет вся жизнь конгрессмена Эвана Кендрика, начиная со дня его рождения вплоть до минувшей недели.

Первым заканчивал чтение Эрик Сандстрем. Маргрет Лоуэлл и Иаков Мандель боролись за честь оказаться последними, поскольку вели пространные записи, как и Гидеон Логан. Председательствующий Самуил Уинтерс почти ничего не записывал — он уже принял решение.

Спустя три часа и десять минут Милош Варак выключил проектор. Еще через два часа и пять минут Варак закончил отвечать на вопросы и ушел.

— Итак, принимая окончательное решение, воспользуемся приемом, предложенным нашим другом, — сказал Уинтерс. — Кивок означает согласие, покачивание — несогласие. Начнем с Иакова.

Один за другим члены общества «Инвер Брасс» склонили головы в знак согласия.

— Решение принято, — сказал Уинтерс. — Конгрессмен Эван Кендрик станет следующим вице-президентом Соединенных Штатов Америки. Через одиннадцать месяцев после переизбрания нынешнего президента он заменит его на этом посту. Дадим ему кодовое имя Икар, как предупреждение, чтобы он не пытался, подобно многим, слишком приблизиться к солнцу, а затем рухнуть в море. Да поможет нам Бог!

Глава 17

Член палаты представителей от девятого округа штата Колорадо Эван Кендрик сидел за письменным столом в своем кабинете и смотрел на строгое лицо своей секретарши, делавшей сообщение о корреспонденции, которую нужно срочно отправить, о повестке дня заседаний палаты представителей, о различных документах и общественных мероприятиях, на которых ему обязательно нужно присутствовать. Она стрекотала как пулемет, и частота издаваемого ею звука измерялась килогерцами.

— Вот, конгрессмен, это — график работы на неделю.

— Ты молодец, Энни. Но нельзя ли просто разослать всем письма на бланке с уведомлением о том, что я подхватил опасное инфекционное заболевание и не хочу их заразить?

— Прекратите, Эван, — сказала Энн Малкей О'Рейли, весьма решительная особа среднего возраста, много лет проработавшая в государственных учреждениях Вашингтона. — На вас здесь наводят критику, а мне это не нравится. Знаете, о чем болтают в конгрессе? Мол, вам на все начхать, что вы тратите бешеные деньги, чтобы только познакомиться с такими же богатыми девицами, как и вы сами.

— И ты этому веришь?

— Как я могу в это поверить, если вы никогда никуда не ходите и ничего такого не делаете? Я бы отбила поклоны всем святым, если б вас застукали в постели с какой-нибудь сногсшибательной красоткой! Тогда бы я точно знала, что вы не паинька.

— А если я не хочу ничего такого?

— Но вы должны, черт возьми! Я печатала ваши предложения по ряду вопросов и заметила, что они в тысячу раз разумнее предложений восьмидесяти процентов местных политиков, однако никто почему-то не обращает на это внимания.

— Их замалчивают, Энни! Потому что они непопулярны. И я тоже непопулярен. Меня не принимают ни в тот, ни в другой лагерь. Те несколько человек с обеих сторон, заметившие меня, навешали столько хвалебных ярлыков, что никто не обращает на них внимания. Они не в силах больше меня рекламировать и решили похоронить, но это трудно сделать, поскольку я не высказываю по этому поводу возмущения.

— Бог свидетель, я частенько высказываю вам свое несогласие и знаю, что такое думающий человек, когда вижу, как вы работаете… Ладно, забудьте об этом! И все-таки что вы скажете по поводу моих предложений?

— Попозже, хорошо? А Мэнни не звонил?

— Я дважды отфутболила его. Столько дел накопилось, сами видите… А вам все некогда.

Кендрик подался вперед, взгляд глаз стал холодным.

— Энни, запомните на всю оставшуюся жизнь — для меня нет ничего важнее этого человека.

— Прошу прощения, шеф! — О'Рейли опустила глаза.

— Извините и вы меня! — сказал Эван. — Мне не следовало повышать голос. Вы стараетесь, а я вам не помогаю. Мир?

— Мир! Эван, я прекрасно знаю, что значит для вас мистер Вайнграсс. Я, конечно, не имела права вмешиваться. Но с другой стороны — я верчусь как белка в колесе, а с вами, конгрессмен, не так-то легко работать. — Энн О'Рейли поднялась со стула и положила папку с документами Кендрику на стол. — Тем не менее, я считаю, что вы обязаны ознакомиться с предложением вашего коллеги, сенатора от Колорадо. Кажется, он собрался взорвать вершину горы и, устроив там озеро, возвести многоэтажный кондоминиум.

— Вот сукин сын! — воскликнул Эван, с раздражением открывая папку.

— А я тем временем соединю вас с мистером Вайнграссом.

— Опять называете его мистером Вайнграссом? — заметил Эван, листая страницы. — Не хотите сменить гнев на милость? Насколько я знаю, он неоднократно просил вас обращаться к нему запросто — Мэнни.

— Иногда я так и делаю, хотя порой бывает сложно.

— Отчего же? Уж не оттого ли, что он всегда громко кричит?

— Да ну что вы! Разве могу я, будучи замужем за неотесанным полицейским, к тому же ирландцем, обижаться на это?

— Тогда в чем же дело?

— В той дурацкой шутке, которую он всякий раз повторяет. И делает это постоянно, особенно когда я обращаюсь к нему официально. «Детка, — говорит он, — давай разыграем мелодрамку, пьеску под названием „Ирландочка Энни и дружок ее Мэнни“. Что на это скажешь?» — «Ничего не скажу, Мэнни», — говорю я, а он продолжает: «Бросай-ка ты, милая, это грубое животное, с которым живешь, и давай улетим отсюда. Твой мужлан поймет мою неумирающую страсть к тебе». А я отвечаю, что этот неотесанный коп и о своей-то собственной страсти не догадывается.

— Только не рассказывайте об этом мужу, — посоветовал, усмехнувшись, Кендрик.

— Уже рассказала. Он тут же заявил, что бежит покупать билеты на ближайший рейс. Это и понятно — они пару раз лихо наподдавались с Вайнграссом.

— Напились, что ли? Даже не знал, что они знакомы.

— Это моя вина, должна признать. Знакомство состоялось примерно восемь месяцев назад. Вы тогда улетели в Денвер.

— Припоминаю. Мэнни все еще находился в больнице, и я попросил вас навестить его и передать парижскую «Интернешнл геральд трибюн».

— Я так и сделала. Я, конечно, не красотка с обложки журнала, но, знаете ли, боюсь по вечерам ходить одна по улицам, вот и взяла мужа с собой. Должна же от него быть хоть какая-то польза!

— И что дальше?

— Эти двое забулдыг тут же нашли общий язык. Спустя пару дней я допоздна задержалась на работе, и мой благоверный решительно заявил, что пойдет в больницу один.

— Простите, Энни, я ничего не знал об этом, — сказал, качая головой, Эван. — Я не собирался навязываться, а Мэнни и словом не обмолвился об этой истории.

— Скорее всего, из-за флаконов с «Листерином»…

— С чем, с чем?

— Это средство для полоскания рта, одного цвета с шотландским виски. Сейчас позвоню ему…

Эммануил Вайнграсс сидел на каменном выступе на вершине холма и обозревал владения Кендрика — участок земли площадью тридцать акров у подножия южных отрогов Скалистых гор. Расстегнув ковбойку с коротким рукавом, он подставил себя солнцу и наслаждался кристально чистым горным воздухом.

Покосившись на оставшиеся после операции шрамы на груди, он вдруг подумал, кого же благодарить за свое спасение — Бога или Эвана Кендрика. Спустя пять месяцев после операции и бесконечных послеоперационных осмотров доктора наконец сказали ему, что им удалось удалить малюсенькие смертоносные клеточки, пожиравшие его жизнь. Теперь он совершенно здоров, заверили они. Одним словом, объявили об этом восьмидесятилетнему человеку, который сейчас сидит на этом камне, греет на солнышке свое бренное тело. Хотя не совсем бренное… Правда, стало легче двигаться, легче говорить, да и кашель почти перестал мучить. Живи и радуйся! Вот только скучает по сигаретам «Голуаз» и сигарам «Монте-Кристо». Врачам удалось совершить чудо. А ведь вполне могли укоротить жизнь на несколько недель, может быть, месяцев.

Он взглянул на медсестру, стоявшую в тени дерева, рядом с неизменным электромобилем для гольфа. Она была одной из многих, которые круглосуточно сопровождали его повсюду. Интересно, вдруг подумал он, что бы она сказала, если б он предложил ей заняться любовью прямо здесь на камнях? Шутка, конечно, но, если не вздрючивать себя подобным образом, можно прокиснуть!

— Славный денек, не правда ли? — обратился он к ней.

— Просто чудесный, — ответила она.

— А что вы скажете, если мы сбросим одежду и насладимся друг другом?

Выражение ее лица не изменилось, реакция оказалась спокойной, неторопливой, даже ласковой.

— Мистер Вайнграсс, я здесь для того, чтобы заботиться о вас, а не доводить до инфаркта.

— Неплохо, совсем неплохо…

В этот момент запиликал радиотелефон в электромобиле для гольфа. Она взяла трубку, после короткого разговора засмеялась и обернулась к Мэнни:

— Мистер Вайнграсс, вас просит конгрессмен.

— С конгрессменом вы обычно так не хихикаете, — сказал Мэнни, поднимаясь с камня. — Ставлю двадцать против пяти, это кикимора Энни.

— Она спросила, не удавила ли я вас еще, — ответила сестра, передавая трубку Вайнграссу.

— Эта Энни просто стерва!

— Не забывай, мы ведь на работе, — сказал Эван Кендрик.

— Я только хотел дать понять, что эта твоя барышня очень быстро бросает трубку.

— Просто она догадывается, что ты ей наговоришь. Мэнни, ты звонил? Что-нибудь случилось?

— А что, я должен звонить только тогда, когда мне очень плохо?

— Мы условились, что ты звонишь только в исключительных случаях и что звонить тебе буду я. Так в чем дело?

— У тебя еще остались деньги?

— Если предложение интересное, конечно найдутся. А почему ты спрашиваешь?

— Помнишь пристройку, которую мы сделали к западной веранде, чтобы оттуда у тебя открывался прекрасный вид?

— Разумеется.

— Я тут сделал несколько набросков. Не хочешь построить террасу на вершине холма? Думаю, двух стальных опор будет достаточно, чтобы удержать нагрузку. Возможно, потребуется третья, если решишь построить рядом со стеной баню из стеклоблоков.

— Из стеклоблоков?.. Прекрасная идея… Начинай.

— Договорились. Завтра утром приедут монтажники. Но когда строительство будет завершено, я вернусь в Париж.

— Как скажешь, Мэнни! А про строительство смотровой площадки в месте слияния двух потоков забыл?

— Но ты же сказал, что никому не захочется спускаться так далеко…

— Захочется… Это будет прекрасное место для уединения и размышлений.

— Ну-ну?.. Только эти забавы уже не для меня.

— Ты очень любезен. Я приеду на следующей неделе и останусь на несколько дней.

— Буду ждать! — сказал Вайнграсс, поглядывая на медсестру. — Когда приедешь, пожалуйста, избавь меня от этих страждущих сексуальных маньячек!

Около десяти вечера Милош Варак вошел в пустынный вестибюль здания палаты представителей. Он был единственным поздним посетителем, которому согласно предварительной договоренности разрешили встретиться с конгрессменом от Алабамы Эрвином Партриджем. Варак подошел к тяжелой деревянной двери с медной табличкой в фигурной рамке и постучал. Дверь ему почти сразу же открыл приятный молодой человек лет двадцати в очках в черепаховой оправе. Кем бы он ни был, он совсем не напоминал грубоватого практичного председателя так называемой «банды» Партриджа — Комитета по расследованию, решившего выяснить, почему вооруженным силам страны достается так мало при таких больших ассигнованиях. Ребят из комитета или, как еще их называли, «ястребов», разумеется, интересовала не закупка унитазов по цене тысяча двести долларов или гаечных ключей по семьсот долларов. Это были слишком очевидные нарушения, чтобы их можно было принимать всерьез. К тому же это, возможно, было сделано умышленно, чтобы отвлечь внимание и таким образом ограничить доступ к участию в торгах на заключение оборонных контрактов. Комитет только-только приступил к раскрытию коррупции с большим числом вовлеченных лиц, для судебного преследования которых не хватало ни людей, ни средств.

— Я хотел бы видеть конгрессмена Партриджа, — сказал Варак, и его чешский акцент не то чтобы поразил, а скорее был неправильно истолкован молодым человеком приятной наружности, встретившим его у дверей.

— Скажите, вы… — начал было молодой человек, по-видимому помощник конгрессмена. — Я хотел сказать, вас проверяли охранники там, внизу?

— Если вы хотите выяснить, есть ли у меня при себе оружие, то действительно проверяли, и вам об этом известно. Вам ведь звонили из охраны. А теперь проведите меня, пожалуйста, к конгрессмену, он ждет меня.

— Конечно-конечно, сэр. Он у себя в кабинете. Сюда, пожалуйста.

Оробевший помощник проводил Варака до двери из темного дерева и постучал:

— Конгрессмен, к вам посетитель.

— Пусть проходит! — раздался из-за двери громкий голос с южным акцентом. — А ты оставайся там и отвечай на телефонные звонки. Меня ни для кого нет, будь то спикер да хотя бы и президент.

— Проходите, — сказал помощник, открывая дверь.

У Варака возникло желание сказать нервному молодому человеку, что он пришел с дружественным визитом из КГБ, но решил не делать этого. Помощник находился в офисе по какой-то другой причине, поскольку вряд ли кто-либо стал звонить в здание палаты представителей в столь поздний час. Милош вошел в большую богато обставленную комнату с огромным количеством фотографий на письменном столе, стенах и маленьких столиках, причем все они так или иначе свидетельствовали о влиянии, патриотизме и высоком положении Партриджа во всех ветвях власти. Сам конгрессмен, стоящий у закрытого шторами окна, не производил такого впечатления, как на фотографиях. Это был располневший мужчина небольшого роста с самодовольным сердитым лицом и большой головой с редкими выцветшими волосами.

— Не знаю, что вы собираетесь мне всучить, милый блондинчик, — произнес конгрессмен, решительно двигаясь Вараку навстречу, точно разъяренный петух, — но, если это то, о чем я догадываюсь, я выкину вас отсюда с такой скоростью, что вы пожалеете, что не прихватили с собой парашют.

— Я не собираюсь ничего продавать вам, сэр, просто хочу кое-что подарить, хотя это «кое-что» на самом деле стоит очень дорого.

— Ни моим клиентам, ни тем более мне нечего скрывать.

— А я полагаю, конгрессмен, что, скорее всего, вы захотите это сделать.

— Ерунда! Вы сказали по телефону, будто вам стало кое-что известно, мол, кто-то упомянул о наркотиках и что мне лучше выслушать вас, поэтому я навел кое-какие справки и выяснил: то, что я должен услышать от вас, соответствует правде. Но нас не в чем упрекнуть, наша совесть чиста, как горный поток! А теперь я хочу услышать, кто послал вас и какой жулик из вашей воровской шайки посчитал, что может запугать меня подобного рода дерьмом.

— Не думаю, сэр, что вы захотите, чтобы это, как вы выразились, дерьмо было предано широкой огласке. Эта информация имеет разрушительную силу.

— Вы говорите, информация? Это все болтовня! Инсинуации! Слухи, сплетни! Наподобие вранья того чернокожего мальчишки, который пытался ввести в заблуждение всех этих болванов в конгрессе.

— Никаких слухов, никаких сплетен, — сказал Милош Варак, опуская руку в нагрудный карман пиджака. — Только фотографии. — И координатор из организации «Инвер Брасс» бросил на письменный стол белый конверт.

— Что это? — Партридж быстро поднялся, взял конверт, разорвал его и, опустившись в кресло, начал вынимать одну за другой фотографии, разглядывая их в свете настольной лампы под зеленым абажуром. Его глаза расширились, лицо побледнело, затем стало багрово-красным от возмущения.

То, что он увидел, выходило за пределы его воображения. Группы из двух, трех и четырех полураздетых и абсолютно обнаженных молодых людей, жадно вдыхающих через соломку рассыпанные на столиках дорожки белого порошка. Повсюду шприцы, таблетки, бутылки с пивом и виски и, наконец, четкие фотографии нескольких пар, занимающихся любовью.

— В наше время выпускаются фотоаппараты самых разных размеров, — сказал Варак. — Современные технологии позволяют умещать их в пуговицах для пиджака или рубашки.

— Боже мой! — вскричал потрясенный Партридж. — Это же мой дом в Арлингтоне! А это…

— Дом конгрессмена Букбиндера в Силвер-Спринг, а остальные — дома трех других членов вашего комитета. Вам слишком часто приходится бывать по делам в Вашингтоне.

— Кто сделал эти снимки? — едва слышно произнес Партридж.

— Я не буду отвечать на этот вопрос, могу лишь дать слово, что этот человек находится за тысячи километров отсюда, у него нет негативов и он никогда не вернется в эту страну. Скажем, это студент, приезжавший по обмену между университетами для изучения политологии.

— Нам удалось многого достичь, а теперь все летит в трубу… Что же делать?

— Ну отчего же, конгрессмен? — сказал Варак. — Ведь эти молодые люди являются членами вашего комитета. Они не юристы, не бухгалтеры и даже не ваши старшие помощники. Они просто не хлебнувшие лиха юнцы, ошибающиеся в этом головокружительном потоке жизни самой могущественной столицы мира. Объясните им, что их жизнь и карьера сведутся к нулю, если они не одумаются и не будут вести себя должным образом. Но зачем же прекращать работу вашего комитета?

— Кто же нам теперь поверит? — произнес Партридж, уставясь взглядом в стену. — Мы такая же дрянь, как те, кого хотим вывести на чистую воду. Мы лицемеры.

— Но об этом никто не узнает.

— Ерунда! — взорвался конгрессмен из Алабамы, схватив телефонную трубку и беспрерывно нажимая кнопку вызова. — Немедленно явись сюда! — закричал он. Когда молодой человек появился в дверях, Партридж вскочил из-за стола: — Ты, развратный ублюдок, я просил тебя сказать правду, а ты что мне наплел?

— Я не врал! — воскликнул молодой человек, и его глаза наполнились слезами. — Вы спросили меня, что происходит, и я ответил, что теперь ничего не происходит, что все в порядке. Три или четыре недели назад мы крупно загуляли, но когда пришли в себя, поняли, что совершили ошибку. Понимаю, что мы сваляли дурака, и все с этим согласились, но мы навредили только себе. Мы покончили не только с этим, но и со многими другими развлечениями, только вы и ваши яростные борцы за справедливость даже не хотите замечать этого. Ваши озверевшие сотрудники эксплуатируют нас по восемьдесят часов в неделю, называя при этом тупарями, а ведь это мы снабжаем вас материалами, чтобы вы потом рисовались перед камерами. Вы даже не замечаете, что теперь у вас остались одни неопытные юнцы. Все старые уже ушли, а вы даже не обратили на это внимания! Остался только я, потому что не могу уйти.

— Теперь можешь убираться.

— Вы чертовски правильно поступаете, великий воспитатель!

— Как ты меня назвал?

— Думаю, вы поняли намек, — произнес молодой человек, затем распахнул и захлопнул за собой дверь.

— Кто это такой? — спросил Варак.

— Эрвин Партридж-младший, — тихо ответил конгрессмен, потом сел и уставился на дверь. — Он учится на третьем курсе юридического факультета в Вирджинии. Все эти молодые люди — студенты-юристы. Мы круглосуточно использовали их в хвост и в гриву, не платя за это никаких денег и высказывая чаще неудовольствие, чем благодарность. Но мы кое-что и давали им, а они пренебрегли тем доверием, которое мы им оказали, поручив эту работу.

— И что же вы им давали?

— Опыт, который они никогда и нигде не приобретут, ни в судах, ни из книг по юриспруденции, только здесь. Мой сын разбирается в юридических вопросах и отлично понимает это. Он не рассказал мне о том, что может положить конец всей нашей работе. Я больше не могу ему доверять.

— Я очень сожалею.

— Это не ваши проблемы! — резко сказал Партридж, теперь уже твердым голосом. — Ладно, дешевый кляузник! — грубо продолжил он. — Что вы хотите получить взамен сохранения комитета? Вы сказали, что за этим ничего не кроется, хотя мне известны десятки способов намекнуть на это, не сказав ни слова. Выкладывайте, я должен взвесить все «за» и «против».

— Сэр, мы не предлагаем вам ничего ужасного, — сказал Варак, разворачивая несколько сложенных вдвое листов бумаги и кладя их на стол перед конгрессменом. — Это краткие биографические данные с фотографией в правом верхнем углу первой страницы. Мои клиенты хотят, чтобы этот человек вошел в состав вашего комитета.

— У вас что-то есть на него? — поинтересовался Партридж.

— Абсолютно ничего компрометирующего, в этом отношении он безупречен. Хочу еще раз отметить, что мои клиенты ничего не скрывают, не собираются заниматься вымогательством, не будут выставлять комитету счетов или блокировать прохождение счетов комитета. Этому человеку ничего не известно о моих клиентах, а они не знакомы с ним лично. Что касается его самого, то он даже не догадывается о нашей сегодняшней встрече.

— Тогда зачем вы хотите, чтобы он у меня работал?

— Потому что мои клиенты считают, что он будет чрезвычайно полезен для вашего комитета.

— Один человек не может ничего сделать, и вам это прекрасно известно, не так ли?

— Разумеется, вы правы.

— Если вы внедряете его, чтобы получать информацию, то у нас это невозможно. — Партридж взглянул на разбросанные по столу фотографии, собрал их, перевернул и снова бросил на стол. — По крайней мере, до сих пор было невозможно.

Варак протянул руку и забрал фотографии.

— Сделайте это, конгрессмен, введите его в состав комитета. В противном случае, как вы сказали, вся работа пойдет насмарку. Когда он станет членом комитета, я верну вам эти фотографии вместе с негативами.

Глаза Партриджа были устремлены на фотографии в руках молодого человека.

— Между прочим, у нас появилась вакансия. Вчера Букбиндер подал в отставку, по личным соображениям.

— Мне об этом известно, — сказал Милош Варак.

— Да кто вы, черт возьми, такой? — спросил конгрессмен, глядя прямо в глаза своему посетителю.

— Человек, преданный интересам страны, которая его приютила, но я не занимаю высокого положения, в отличие от того, о ком идет речь.

Партридж заглянул в лежащую перед ним объективку.

— Эван Кендрик, девятый округ, штат Колорадо, — прочитал он. — Я почти не слышал о нем, а то, что слышал, не вызывает у меня никакого энтузиазма. Он просто никто, богатое пустое место.

— Все может измениться, сэр, — сказал Варак, поворачиваясь и направляясь к двери.

— Конгрессмен! — крикнул старший помощник Эвана Кендрика, выбегая из кабинета.

— Что случилось, Фил? — спросил Эван, захлопнув дверцу лифта. — Неужели на девятый округ Колорадо обрушился селевой поток?

— Обрушился. Партридж, тот, что от Алабамы!

— Хоть и грубиян, но неплохой малый. С работой справляется успешно, мне нравится то, что он делает.

— Он хочет, чтобы вы занимались этим вместе с ним.

— Что?

— Он хочет, чтобы вы работали в его комитете.

— Я не ослышался?

— Это огромный шаг вперед, сэр.

— Скорее шаг назад, — возразил Кендрик. — Члены его комитета каждую неделю появляются в вечерних новостях и заполняют пробелы в утренних новостях, когда телевизионщикам не удается заловить новых героев в конгрессе. Поэтому я не собираюсь там работать.

— Прошу прощения, конгрессмен, но вы обязательно должны это сделать, — понизив голос, сказал помощник, глядя в глаза Эвану.

— Почему вы так считаете?

Молодой человек по имени Фил взял Кендрика под руку и отвел в сторону от собравшейся у лифта толпы.

— Вы заявили, что собираетесь уйти после выборов в отставку, и я согласился с вашим решением. Но вы также сказали лично мне, что хотите сказать свое слово при назначении вашего преемника.

— Я действительно намеревался сделать это, — кивнул Эван. — Я боролся с гнусными махинациями и не хочу, чтобы это совершалось в будущем. Они же готовы выдать любой, самый захудалый участок в южной части Скалистых гор за перспективное месторождение урана, чтобы добиться государственного финансирования разработок, а затем разворовать эти средства.

— Но если вы откажетесь от предложения Партриджа, то у вас не будет никакого влияния, чтобы помешать этому.

— Почему же я должен согласиться?

— Потому что он действительно хочет, чтобы вы стали членом его комитета.

— Но почему именно я?

— Трудно сказать, но я твердо уверен, что он ничего не делает просто так. Возможно, он хочет распространить свое влияние на запад, чтобы создать фундамент для своего личного продвижения — кто его знает? Он ведь держит под контролем почти все государственные начинания, и, если вы обидите его, сказав: «Нет, приятель, спасибо», он сочтет это оскорблением и сделает все, чтобы вы не имели никакого влияния ни здесь, ни у себя в округе. Не надо забывать, что он является самой влиятельной фигурой в конгрессе.

Кендрик вздохнул и нахмурился:

— Думаю, я сумею держать язык за зубами.

Шла третья неделя после назначения конгрессмена Эвана Кендрика членом комитета Партриджа, назначения совершенно неожиданного, которое, однако, не взволновало никого в Вашингтоне, кроме Энн Малкей О'Рейли и, как следствие, ее мужа Патрика Ксавье — лейтенанта полиции, переведенного из Бостона, чьи способности оказались востребованы и неплохо оплачивались криминализированными властями столицы.

Свое решение о назначении Кендрика Партридж объяснил тем, будто он, старый опытный профессионал, стремится к тому, чтобы все внимание сосредоточилось на нем самом, а не на членах комитета. Если считать это заявление правдивым, то Партридж нашел для своей задумки самую лучшую кандидатуру. Во время проводившихся два раза в неделю и транслируемых по телевидению слушаний представитель от девятого округа штата Колорадо, когда подходила его очередь задавать вопросы свидетелю, обычно произносил одну и ту же фразу: «У меня нет вопросов, господин председатель». Самым продолжительным его выступлением за короткое время пребывания в комитете «ястребов» был двадцатитрехсекундный ответ на произнесенное в его адрес приветствие председателя. Он скромно выказал удивление по поводу оказанной ему этим избранием чести и выразил надежду на то, что ему удастся оправдать доверие председателя. На середине этой речи, а точнее, через двенадцать секунд телевизионные камеры переключились на вошедшего в зал заседаний уборщика в униформе и стали показывать, как тот очищает пепельницы от окурков.

— Дамы и господа, — сказал приглушенным голосом телеведущий, — даже во время таких серьезных слушаний правительство не забывает заботиться… Простите, что? Ах да, итак, конгрессмен Оуэн Кенбрик завершил свое выступление.

Однако во вторник на четвертую неделю случилось то, чего никто не ожидал. Это была телевизионная трансляция первых на той неделе утренних слушаний, интерес к которым подогревался тем, что главным свидетелем на них выступал представитель Управления материально-технического снабжения министерства обороны США. Это был моложавый, но абсолютно лысый полковник, быстро сделавший себе имя в области планирования и обеспечения материально-технического снабжения вооруженных сил. Настоящий служака с непоколебимыми убеждениями… Он говорил быстро, ярко, порой бросая безжалостные остроты — тяжелую артиллерию военных против вечно брюзжащих, экономящих каждую копейку гражданских лиц. Все с нетерпением ожидали предстоящего сражения между полковником Робертом Бэрришем и не менее ярким, столь же сообразительным и, уж конечно, не уступающим ему в жесткости председателем комитета Партриджем.

Но самым неожиданным было то, что конгрессмен от штата Алабама Эрвин Партридж на этом заседании не появился. Его не удалось отыскать ни с помощью бесчисленных телефонных звонков, ни огромного количества рыщущих по всей столице помощников. Он просто исчез.

Однако работа комитетов конгресса не замыкается на деятельности их председателей, особенно когда она освещается телевидением, поэтому слушания проходили под весьма неуверенным руководством конгрессмена от штата Северная Дакота, который к тому же страдал самым тяжелым за всю свою жизнь похмельем, что было очень странным, поскольку все знали, что он не употребляет спиртных напитков. Его считали кротким, сдержанным евангелистом, искренне верившим в библейскую заповедь о необходимости перековки мечей на орала. А для кровожадного льва, каковым был полковник Роберт Бэрриш, он, несомненно, представлял собой кусок сырого мяса.

— …И, заканчивая свое выступление перед сидящими здесь инквизиторами из числа гражданских лиц, я решительно заявляю, что нам необходимо мощное, свободное общество в смертельной схватке с силами зла, которые разорвут нас на части при первом же проявлении слабости с нашей стороны. Неужели мы позволим сковать себе руки какими-то традиционными процедурами опеки, имеющими весьма отдаленное отношение к прежнему статус-кво наших врагов?

— Если я вас правильно понял, — сказал временный председатель, взирая мутными глазами на оратора, — то могу вас заверить, что никто из присутствующих здесь не сомневается в вашей приверженности интересам национальной обороны.

— Хотелось бы надеяться, сэр.

— Я полагаю, что…

— Погоди, солдат! — сказал Эван Кендрик, самый крайний из сидящих за столом членов комитета.

— Простите, что вы сказали?

— Я сказал «минуточку»…

— Я имею чин полковника армии Соединенных Штатов Америки и хотел бы, чтобы ко мне обращались именно таким образом, — с раздражением произнес офицер.

Эван сурово взглянул на свидетеля и на мгновение забыл о микрофоне:

— Я буду обращаться к вам так, как захочу, самодовольный тип!

Телевизионные камеры замигали, повсюду раздавались предупредительные звуковые сигналы, но вырезать эту сцену было уже слишком поздно.

— Если, конечно, вы не внесете поправку в конституцию, хотя вряд ли вы вообще ее читали, — продолжал Кендрик, просматривая лежащие перед ним документы и посмеиваясь при воспоминании о своей встрече с Фрэнком Свонном из Госдепартамента перед отлетом в Маскат. — Расследование оказалось в глубокой заднице.

— Я возмущен вашим поведением и…

— А вот многие налогоплательщики высказывают возмущение по поводу вашего отношения, — оборвал его Эван, пробегая глазами послужной список Бэрриша и припоминая слова Фрэнка Свонна, сказанные в собственный адрес более года назад. — Позвольте спросить, полковник, вы когда-либо держали в руках оружие?

— Я солдат!

— Мы оба убедились в этом, не правда ли? Я знаю, что вы солдат, а вот нам, гражданским лицам, занимающимся расследованием, приходится платить вам жалованье, если, конечно, вы не берете напрокат вашу форму. — До Кендрика донеслись смешки. — Я спросил вас, стреляли ли вы когда-нибудь?

— Бесчисленное количество раз. А как насчет вас?

— Стрелял. Конечно, не бесчисленное количество раз, но при этом на мне никогда не было военной формы.

— Тогда считаю вопрос исчерпанным.

— Не совсем. Вы когда-нибудь применяли оружие, чтобы убить другое человеческое существо, которое намеревалось убить вас?

В палате представителей повисла тишина.

— Я не принимал участия в боевых действиях, — сказал полковник, понизив голос.

— Но вы только что заявили, что ведете смертельную борьбу и все такое прочее, из чего сидящие в этом зале и те, кто смотрит и слушает нас по телевидению, могли заключить, что вы являетесь своего рода современным Дэви Крокетом или Джином Буи, защищающим форт Аламо,[40] а может быть, Индианой Джонсом, уничтожающим всяких негодяев. Но это все вранье, не правда ли, полковник? Вы обыкновенный бухгалтер, старающийся оправдать хищение миллионов, а возможно, миллиардов долларов налогоплательщиков, выступая под красным, белым и голубым флагом сверхпатриотизма.

— Вы, сукин… Как вы осмелились!

Вновь замигали камеры и послышались предупредительные сигналы, но опять слишком поздно. Полковник Бэрриш вскочил и стукнул кулаком по столу.

— Объявляю перерыв в заседании комитета! — воскликнул измученный председатель. — Перерыв, черт бы его побрал!

В темной аппаратной одного из вашингтонских телевизионных центров седовласый ведущий телевизионных новостей смотрел на экран стоящего в углу монитора, внимательно наблюдая за событиями в конгрессе. Он постоянно появлялся на телеэкранах и был известен почти всей Америке. Задумчиво пожевав губами, он обратился к ассистенту:

— Я хочу видеть этого конгрессмена, кто бы он ни был, в моем шоу в следующее воскресенье.

В субботу, как обычно, шла передача комедийного актера Чейза Чеви «В субботу вечером в прямом эфире».

— Говорю же тебе, мама, я никогда в жизни не видела его таким! — кричала в трубку молодая женщина. — Хочу сказать, он был абсолютно пьян. Спасибо, какой-то милый иностранец привез его домой! Он сказал, что подобрал его у ресторана в Вашингтоне. Едва держался на ногах. Ты можешь себе такое представить? Этот добрый христианин узнал его и решил, что лучше привезти его домой. Но что самое смешное, мамочка, я всегда считала, что он вообще не прикасается к спиртному. Очевидно, я была не права. Сегодня утром мой муженек заявил, что вообще ничего не помнит, абсолютно ничего… Боже милостивый, он в дверях… его вывернуло наизнанку, прямо на ковер!

— Где я, черт возьми? — прошептал Эрвин Партридж-старший, тряся головой и пытаясь сфокусировать взгляд на зашторенных окнах комнаты в мотеле. — Это какое-то крысиное гнездо.

— Вы недалеки от истины, — произнес светловолосый молодой человек, подходя к кровати, на которой тот лежал. — Правда, грызуны, которые нередко навещают это место, проводят здесь не более одного-двух часов.

— Это вы? — простонал член палаты представителей от штата Алабама, уставясь на чеха. — Что вы со мной сделали?

— Не с вами, сэр, а для вас, — ответил Варак. — К счастью, мне удалось вытащить вас из весьма затруднительной ситуации, в которой вы чуть было не оказались.

— Что произошло? — Партридж поднялся и сел, опустив ноги на пол. Он спал в костюме и, судя по всему, еще не пришел в себя.

— Один из моих клиентов ужинал в ресторане «Карридж-Хаус» в Джорджтауне, где вы встречались с конгрессменом из Северной Дакоты. Когда произошло недоразумение, он позвонил мне. И здесь вам опять повезло, потому что я живу неподалеку и вовремя смог приехать в ресторан. Между прочим, вы здесь, кажется, не зарегистрировались.

— Минуточку! — рявкнул Партридж. — Все это чушь собачья! Встреча между мной и этим проповедником была срежиссирована. Кто-то позвонил ему в офис и сообщил, будто я хочу встретиться с ним по неотложному делу. Точно такой же звонок раздался и в моем офисе. На утреннем заседании мы собирались заслушать Бэрриша, этого осла из Пентагона, поэтому мы оба решили, что имеет смысл переговорить друг с другом. Мы встречаемся, я спрашиваю, что происходит, он задает мне тот же самый вопрос!

— К сожалению, сэр, мне об этом ничего не известно.

— Наглый врун! Что еще за недоразумение?

— Вы перебрали…

— Чушь! Я выпил всего один говенный мартини, а что до святоши, так тот вообще пил лимонад!

— Ну уж если это правда, то я бы сказал, у вас странная реакция на мартини, поскольку вы уткнулись лицом в стол, а ваш собеседник пытался выпить соль из солонки.

Председатель комитета Партридж пристально поглядел на чеха:

— Теперь мне все понятно! Вы подмешали нам обоим сильнодействующий наркотик, — произнес он.

— До прошлого вечера я никогда прежде не был в этом ресторане.

— Вы лжец, причем весьма умелый. Кстати, который сейчас час? — Партридж вскинул руку и посмотрел на часы.

— Слушания уже закончились, — заявил Варак.

— Что же делать, черт возьми?

— Ваш заместитель выглядел не лучшим образом, зато ваш назначенец оказался на высоте и произвел на всех неизгладимое впечатление. Уверен, в вечерних новостях покажут отрывки из этого спектакля. Правда, кое-какие выражения, конечно, вырежут.

— Боже милостивый! — прошептал конгрессмен и посмотрел на координатора из общества «Инвер Брасс». — А обо мне что-нибудь сказали, я имею в виду… по поводу моего отсутствия?

— Ваш секретариат не ударил в грязь лицом и выступил с правдоподобным заявлением, в котором утверждалось, будто вы на катере ловите рыбу где-то в районе Чесапикского залива. И будто бы вышел из строя двигатель и вы бросили якорь примерно в миле от берега. Эти объяснения сочли вполне обоснованными, так что никаких проблем!

— И мой секретариат отважился на подобное заявление? Кто же осмелился дать разрешение на это?

— Ваш сын. Он простил и забыл все оскорбления в свой адрес и ждет вас на улице, в машине.

Рыжеволосый продавец автомобилей «сааб» пришел в радостное изумление, подписывая документы и пересчитывая стодолларовые купюры.

— Ваша машина, сэр, будет готова к трем часам дня.

— Вот и прекрасно, — сказал покупатель, указавший в договоре на покупку в рассрочку машины марки «сааб», что в настоящее время работает барменом в ресторане «Карридж-Хаус» в Джорджтауне.

Глава 18

— Что касается часа Икс, господин Кендрик, — произнес полковник Роберт Бэрриш, приятно улыбаясь в телевизионные камеры и стараясь придать голосу побольше убедительности, — мы в полной боевой готовности и благодаря превентивному наращиванию вооружений отодвигаем его все дальше и дальше.

— Или, попросту говоря, увеличиваем наши арсеналы до уровня, при котором всего одна ошибка в расчетах способна уничтожить всю планету.

— Да перестаньте вы! — снисходительно заметил полковник. — Эта точка зрения давно изжила себя. Мы ведь профессионалы.

— Вы имеете в виду наши вооруженные силы?

— Разумеется, наши.

— А как насчет вооруженных сил противника? По-вашему, там не профессионалы?

— Если вы хотите сопоставить техническое оснащение противника с нашим, думаю, здесь вы столь же плохо информированы, как и в вопросах эффективности нашей системы в отношении контроля за расходами на вооружение.

— Если я вас правильно понял, у них дела обстоят хуже, чем у нас.

— Очень здравое заключение, конгрессмен. Помимо морального превосходства, скажем, нашей веры в Бога, по уровню технической подготовки нашим вооруженным силам нет равных в мире. Простите меня за нескромность, но, будучи частицей этой огромной силы, я искренне горжусь нашими доблестными парнями.

— Да кто же ими не гордится! — с улыбкой сказал Эван. — Однако мне показалось, полковник, будто вы умышленно уводите нас в сторону от объяснения причин, говорящих в пользу эскалации. Это что, превентивный шаг? Я полагал, что ваше замечание относительно профессионализма было ответом на мой вопрос о возможности ошибки в расчетах при наличии огромных арсеналов вооружения.

— Это действительно так, мистер Кендрик. Я терпеливо пытаюсь вам объяснить, что действия персонала, в руках которого находится наше оружие, строго регламентируются обязательными инструкциями, исключающими подобные ошибки. Мы фактически полностью защищены от просчетов.

— Мы-то, возможно, защищены, — кивнул Кендрик, — а как насчет нашего противника? Вы сказали, и я думаю, вы так считаете, что противник не имеет столь совершенного технического оснащения, каким располагаем мы, и здесь даже не может быть никакого сопоставления, что бы это с вашей точки зрения ни значило. А если противник допустит ошибку в расчетах, что тогда?

— Тогда у него больше никогда не будет возможности ошибиться. При минимальных собственных потерях мы сотрем…

— Минутку! — прервал его Кендрик. — Вернемся назад. Вы сказали «при минимальных собственных потерях». Что это значит?

— Я не имею права обсуждать подобные вопросы и уверен, вам это хорошо известно.

— Полагаю, вы знаете о последствиях гораздо больше, чем я. Следует ли понимать под «минимальными потерями» уничтожение только Лос-Анджелеса, Нью-Йорка или, может быть, Альбукерке?[41] И уж поскольку всем нам приходится платить из своего кармана за этот зонтик, гарантирующий нам минимальные потери, почему бы вам не рассказать нам о прогнозе погоды?

— Если вы думаете, будто в выступлении по кабельному телевидению я готов поставить под угрозу интересы национальной безопасности… что ж, конгрессмен, с искренним сожалением вынужден заявить, что, по моему мнению, у вас нет никакого права говорить от лица американского народа.

— От имени всего американского народа? Я даже и не думал этого делать! Мне было сказано, что в этой программе принимаем участие только вы и я. Мол, я оскорбил вас перед телевизионными камерами и что вы имеете право ответить на это по телевидению. Только по этой причине я здесь и нахожусь. Так отвечайте же, полковник! Перестаньте бросаться провозглашенными Пентагоном лозунгами, я слишком уважаю наши вооруженные силы, чтобы позволить вам прикрываться ими.

— Если слово «лозунги» в вашем понимании означает критику самоотверженных руководителей нашего оборонного ведомства, этих доблестных и преданных людей, отдающих все свои силы укреплению могущества нашей страны, то мне остается только пожалеть вас.

— Не пора ли вам прекратить! Я не так уж давно здесь, но среди тех немногих, кто стал моими друзьями, некоторые уже на Арлингтонском кладбище и, вероятно, содрогаются от ваших избитых сентенций. Я лишь терпеливо пытаюсь вам объяснить, полковник, что ни вы, ни я, ни мой сосед по улице больше не имеем права жить не по средствам. Мы должны трезво смотреть на вещи…

— Тогда позвольте разъяснить вам реальное положение вещей! — прервал его Бэрриш.

— Сначала позвольте мне закончить, — сказал Эван улыбаясь.

— Господа, господа… — вмешался известный телеведущий.

— У меня нет никаких сомнений в вашей преданности делу, полковник, — продолжил Кендрик. — Понимаю, вы делаете свою работу и защищаете свои интересы. — Он взял в руки лист бумаги. — Но когда во время слушаний вы произнесли кое-какие слова, я их записал: «Какая-то традиционная процедура опеки». Я задумался, что вы имеете в виду. Вы что, вообще против всякой подотчетности? Если вы действительно так считаете, тогда скажите об этом вашему соседу, простому смертному Джо Смиту, который с трудом сводит концы с концами своего семейного бюджета.

— Тот же самый Джо Смит преклонит перед нами колени, когда поймет, что мы защищаем жизнь его семьи.

— С меня достаточно рыданий на Арлингтонском кладбище, полковник. Джо Смит не должен ни перед кем преклонять колени, тем более здесь.

— Вы искажаете смысл моих реплик, вырывая их из контекста, хотя прекрасно понимаете, о чем я говорю, конгрессмен Партридж!

— Ошибаетесь, полковник. Партридж — это другой человек. Меня послали вместо него защищать левый фланг.

— Левый, несомненно, означает правый.

— Интересное утверждение. Можно я его возьму на вооружение и стану вас цитировать?

— Мне про вас все известно! — произнес Бэрриш угрожающим тоном. — Не рассказывайте о вашем соседе по улице, пытаясь представить, будто вы ничем не отличаетесь от других. — Бэрриш сделал паузу, а затем, будто больше не в силах сдерживаться, выкрикнул: — Вы даже не женаты!

— Вот это, пожалуй, единственное правильное утверждение из всего, что вы здесь наговорили. Действительно, я не женат, но если вы просите меня о свидании, то я предпочитаю встречаться с женщинами.

Сражение было проиграно. Огонь тяжелой артиллерии Пентагона обратился против нее самой, и вспыхнувший порох опалил лицо полковника.

— Кто он, черт возьми, такой? — спросил Джозеф Смит, проживающий в штате Нью-Джерси, в городе Клинтоне, по улице Кедровой, в доме номер 70.

— Понятия не имею, — ответила миссис Смит, сидящая рядом с мужем у экрана телевизора. — Такой милашка, правда?

— Милашка или нет, но он только что дал по мозгам одному из тех хамовитых офицериков, которые не раз выливали на меня кучу дерьма во Вьетнаме. Он наш парень.

— А он хорош! — произнес член общества «Инвер Брасс» Эрик Сандстрем, поднимаясь и выключая телевизор в своей нью-йоркской квартире с видом на парк Грамерси. Осушив свой бокал «Монтраше», он взглянул на сидящих напротив Маргрет Лоуэлл и Гидеона Логана. — Быстро соображает и сохраняет полное спокойствие. Я знаю эту змею Бэрриша: любит сосать кровь у всех на виду. А Кендрик его утопил в его же собственном дерьме.

— К тому же весьма милый, этот наш человек, — добавила миссис Лоуэлл.

— Что вы имеете в виду?

— Эрик, я хотела сказать, что он привлекательный, хотя вряд ли это можно считать недостатком.

— Занятная личность, — сказал Логан. — Вот на кого мы решили сделать ставку. Умеет легко переходить от серьезного к смешному, а это уже немалый талант. Не случайно он продемонстрировал это во время слушаний. Таким же даром обладал Кеннеди, во всем находя что-нибудь забавное. Народу это нравится. Тем не менее, я думаю, придется столкнуться с серьезными трудностями.

— Что вы хотите этим сказать?

— Человека с таким острым восприятием нелегко будет держать под контролем.

— Но, Гидеон, если это именно тот человек, который нам нужен, — сказала Маргрет Лоуэлл, — а у нас есть все основания считать, что так оно и есть, то это уже не будет иметь значения.

— А что, если это не так? Вдруг существует что-то такое, чего мы не знаем? Мы ведь продвигаем его, а не инициируем какой-то политический процесс.

В верхней части Манхэттена, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню, в шестиэтажном особняке из бурого песчаника сидели друг напротив друга убеленный сединами Самуил Уинтерс и его друг Иаков Мандель. Они расположились в просторном, обставленном старинной мебелью кабинете на верхнем этаже, стены которого украшала пара превосходных гобеленов ручной работы между книжными полками.

Комната выглядела уютной. Видно было, что шедевры прошлого предназначены для того, чтобы ими пользовались, а не только любовались. Взяв в руки пульт дистанционного управления, Самуил Уинтерс выключил телевизор.

— Ну, что скажешь? — произнес он.

— Дай мне подумать, Самуил. — Мандель обвел взглядом кабинет. — Скажи-ка, ведь у тебя все это с самого рождения. И тем не менее ты всю жизнь работаешь не покладая рук.

— Я историк по образованию, то есть выбрал сферу деятельности, в которой наличие состояния многое упрощает, — ответил Уинтерс. — Временами я испытываю из-за этого чувство вины. Я всегда могу поехать туда, куда хочу, пользоваться архивами, к которым у других нет доступа. И тот вклад, который я внес в науку, вряд ли сопоставим с полученным мною удовольствием. Моя жена часто говорила мне об этом. — Он взглянул на портрет миловидной темноволосой женщины, одетой по моде сороковых годов. Портрет висел позади письменного стола между двумя огромными окнами, выходящими на Семьдесят третью улицу.

— Тебе ее не хватает?

— Это трудно выразить словами. Я часто прихожу сюда, чтобы поговорить с ней.

— Я тоже не думал, что смогу дальше жить без Ханны. Но странно, что, памятуя о том, через что ей пришлось пройти в Германии, я молил Бога, чтобы она покинула меня первой, хотя это звучит ужасно. Я считал, что смерть еще одного любимого человека станет невыносимой для нее и она не справится с горем в одиночестве.

— Очень благородно с твоей стороны, как и все то, что ты говоришь и делаешь, мой старый друг. В особенности учитывая то, что тебе предстоит сделать. И ты, я уверен, сделаешь это лучше меня.

— Чепуха!

— Именно ты должен воплотить в жизнь эту идею, и тогда все будут молиться на тебя.

— Кстати, Самуил, когда ты последний раз был в синагоге?

— Дай вспомнить. Сын женился в Париже, тогда я сломал ногу и не смог присутствовать на свадьбе, а дочь сбежала с этим сумасшедшим красавцем киношником, зарабатывающим гораздо больше денег, чем заслуживают все его сценарии, в которых я ничего не понимаю, так что это, наверное, было в 1945 году, когда я вернулся с войны. Ну конечно! — Самуил Уинтерс взглянул на портрет жены. — Она заставила меня туда пойти, а мне не терпелось затащить ее в постель.

— Ну что ты такое говоришь! Я не верю ни одному твоему слову.

— В данном случае ты не прав.

— А ведь он может стать опасным, — неожиданно сменил тему разговора Мандель, переходя к обсуждению кандидатуры Эвана Кендрика.

Но Уинтерс понял его, поскольку в ходе их беседы продолжал размышлять о том же.

— Почему? Все, что мы узнали о нем, и, уверен, нам предстоит узнать еще больше, свидетельствует об отсутствии у него страстного стремления к власти. Так в чем же опасность?

— В его фанатичной независимости.

— Но это же хорошо! Из него может получиться прекрасный президент. Он не потерпит напыщенных болтунов, соглашателей и подхалимов. Первых, как мы видели, он уже разнес в пух и прах, а с остальными будет еще легче расправиться.

— Значит, я неверно выразился, — сказал Мандель. — Возможно, потому, что сам в этом еще толком не разобрался.

— Или это я такой тупой. Иаков, все-таки что ты хочешь мне сказать?

— А что, если он узнает о нашем существовании? Предположим, этот Кендрик узнает, что его кодовое имя Икар и что он является продуктом общества «Инвер Брасс».

— Узнает? Но каким образом? Нет, это невозможно.

— Путем здравых рассуждений, а этот молодой человек умен, можно сделать и невозможное, и какова тогда будет его реакция? Тем более, что он фанатично стремится сохранить свою независимость.

Самуил Уинтерс подпер ладонью подбородок и уставился в выходящее на улицу окно, затем перевел взгляд на портрет жены.

— Кажется, я понимаю, куда ты клонишь, — произнес он, вспоминая неясные образы из своего прошлого. — Он придет в ярость. Он будет считать себя частью той трясины коррупции, в которую его как бы бесповоротно втянули. Его возмущению не будет предела.

— На твой взгляд, как он поступит, находясь в таком состоянии? — развивал свою мысль Мандель. — В долгосрочном плане, зачем ему раскрывать наши имена? Возникнут недомолвки, слухи. Помнишь, что было, когда трехсторонняя комиссия[42] продвигала Джимми Картера? В тех слухах было гораздо больше правды, чем вымысла, но никого это не волновало. А что сделает Кендрик?

— Боже мой! — тихо произнес Уинтерс. — Ничего, кроме отвращения, это у него не вызовет.

— Тебе, Самуил, это что-нибудь напоминает?

— Да, но это случилось много лет назад. Тогда и время и обстоятельства были другими.

— Не думаю, что многое изменилось.

— Но я не занимал никаких высоких постов.

— Тебе не составило бы труда занять их. Блестящий, сказочно богатый декан Колумбийского университета, к которому обращались за советом все президенты, чьи выступления в комитетах палаты представителей и сената приводили к изменению национальной политики… Тебя выдвинули на пост губернатора штата Нью-Йорк, буквально единогласно проголосовали за тебя в Олбани, и вот тогда, всего за несколько недель до съезда партии, ты узнаешь, что какая-то неизвестная тебе политическая организация содействовала твоему выдвижению и неизбежному последующему избранию.

— Для меня это было сильным ударом. Я ничего не слышал об этой организации и о ее членах.

— Несмотря на это, ты решил, правильно или неправильно, что этот тайный механизм потребует, чтобы ты выполнял его указания, и тогда ты сбежал, оставив всех в полном замешательстве.

— Это было омерзительно, противоречило всем принципам любого открытого политического процесса, который я когда-либо поддерживал.

— Вот тебе и фанатическая независимость! — добавил Иаков Мандель. — А затем наступил вакуум власти, возник политический хаос, разброд в партии. На сцене появились оппортунисты, они-то и захватили власть, а потом последовали шесть лет с драконовскими законами и коррупцией в органах государственной власти от верхнего до нижнего течения Гудзона.

— И во все этих бедах ты обвиняешь меня?

— Эти события взаимосвязаны, Самуил. Высокочтимый Цезарь отказался от короны, и все полетело к чертям.

— Хочешь сказать, что Кендрик может отказаться от предлагаемой ему должности?

— Но ведь ты отказался! Ушел, хлопнув в ярости дверью.

— Я сделал это потому, что неизвестные мне люди потратили огромные деньги для того, чтобы поставить меня на эту должность. Я не знал, почему они это делали. Если они действительно были заинтересованы в формировании действенного правительства, а не руководствовались личными интересами, то почему они не пришли и открыто не сказали об этом?

— А почему мы не делаем этого?

Уинтерс посмотрел на Манделя. В глазах появилась грусть.

— Потому что мы как бы исполняем роль богов. Мы обязаны это делать, потому что знаем то, что неведомо другим. Мы знаем, что произойдет, если мы откажемся делать это. У нашего народа вместо президента появится король, во главе всех штатов встанет император. Но скрывающиеся в тени жалкие шакалы не понимают, что означает власть короля. Именно их, жаждущих такой замены, следует уничтожить в первую очередь, ибо иного пути нет.

— Понимаю тебя. Опасаясь, я проявляю осторожность.

— Значит, мы должны быть предельно острожными и уверенными в том, что Эван Кендрик никогда о нас не узнает. Все очень просто.

— Ничего простого не бывает, — возразил Мандель. — Кендрик не глупец. Он задумается над тем, почему ему вдруг стали уделять столько внимания. Вараку необходимо чрезвычайно тщательно продумывать сцены и действия своего сценария, каждый следующий эпизод логически должен вытекать из предыдущего.

— Удивительно! — заметил Уинтерс, вновь взглянув на портрет покойной жены. — Дженни часто говорила мне: «Не слишком ли все просто, Самуил? Другие лезут из кожи вон ради пары строчек в газетах, а тебе посвящают целые редакционные статьи, восхваляющие тебя за деяния, которые ты, возможно, и не совершал». Вот почему я начал задавать себе вопросы и таким образом узнал, что произошло.

— И тогда ты исчез.

— Конечно.

— Но почему ты именно так поступил, каковы истинные мотивы?

— Ты, Иаков, сам ответил на этот вопрос. Я был возмущен.

— И ты так поступил, несмотря на то, как много ты мог бы сделать?

— Ну разумеется.

— Можно утверждать, Самуил, что ты не горел желанием занять этот пост.

— И здесь ты прав. Хочешь — удивляйся, хочешь — нет, но я никогда и ни в чем не стремился стать победителем. Хорошо это или плохо, но мне никогда не доводилось ломать голову, как прокормить свою семью.

— Одно могу сказать, Самуил: у Кендрика должно появиться страстное стремление к победе.

— Огонь в груди — мощный стимул. Мы должны были подумать об этом в первую очередь. Решили, что он просто ухватится за предоставленную ему возможность. Какие же мы глупцы!

— Я все-таки вспоминаю твою историю и твою фанатичную независимость. Из яркой, обладающей огромными возможностями личности, с которой связывали большие надежды, ты превратился в слабака, прошу прощения. Ушел и освободил место подонкам и проходимцам.

— Хочешь сказать, я должен был остаться? Что ж, я и сам понял это много лет назад. Однажды жена в порыве гнева назвала меня сентиментальным слюнтяем. Думаю, она говорила о том же самом: если даже не удастся что-то сделать, то хотя бы удастся кое-что предотвратить.

— А ты смог бы, Самуил. Прав Гарри Трумэн, сказав, что лидеры творят историю. Без Томаса Джефферсона могло бы и не быть Соединенных Штатов, а без Адольфа Гитлера — Третьего рейха. Но ни один человек не станет лидером, если не захочет этого.

— Полагаешь, у нашего Кендрика отсутствует честолюбие?

— Подозреваю, что да. Пять дней назад во время слушаний в комитете он вел себя опрометчиво. Ему было наплевать, кому переламывать кости, потому что его унизили. Он, несомненно, умен, смел, даже остроумен и привлекателен — короче, обладает ценными качествами. Но он чем-то напоминает моего друга Самуила Уинтерса, то есть человека, который способен выйти из игры только потому, что у него нет страстного стремления к победе.

— Неужели это так плохо? Я не себя имею в виду. Скажи, Иаков, тем, кто стремится к вершинам власти, им действительно необходим огонь в груди?

— Скажу иначе. К примеру, ты не станешь переворачивать вверх дном свою лавку, чтобы переместить товар с одной полки на другую. Но ты все переиначишь, если вложил в нее все свое состояние. Люди ждут прихода полновластного хозяина. Они чувствуют, когда человек решительно стремится к переменам, и хотят, чтобы их надежды оправдались.

— Что ж, — произнес Уинтерс, как бы защищаясь, — надеюсь, люди не совсем разочаровались во мне. К тому же я не сгорел в огне страстного стремления к власти. С другой стороны, я и ошибок не наделал.

— Просто у тебя никогда не было для этого возможностей, ибо вся твоя предвыборная кампания состояла из одного короткого телевизионного выступления да нескольких превосходных фотографий будущего избранника приятной наружности, не имеющего конкурентов.

— Но ведь я все-таки принимал участие в трех или четырех дискуссиях… Точно в трех.

— Вместе с непорядочными ловкачами, которых в свою очередь «сдали» такие же пройдохи, но людям это нравится. У нас обожают витать в небесах, а теперь на телевизионных экранах, выискивая сказочного короля или принца, который милостиво укажет верный путь.

— Стыдно смотреть на все это! Нынче Авраама Линкольна сочли бы несуразным провинциалом, и остался бы он в своем Иллинойсе.

— Или того хуже, — заметил Иаков Мандель, посмеиваясь. — Отрекомендовали бы его библейским евреем Авраамом, который в сговоре с антихристами приносит в жертву невинных младенцев.

— И который потом для достижения абсолютного сходства отрастил бы себе бороду, — улыбаясь, добавил Уинтерс и поднялся из кресла. — Выпьешь чего-нибудь? — спросил он и, предвидя ответ друга, направился к бару.

— Спасибо! Если можно, мне как обычно.

— Это уж как водится! — Самуил Уинтерс молча налил в один бокал неразбавленный бурбон, в другой — канадский виски и положил лед. — Вот тебе, Иаков, твой бурбон, а я думаю, теперь я во всем разобрался.

— Уверен, ты не терял времени даром, когда разливал спиртное, — сказал Мандель, улыбаясь и поднимая бокал. — Ваше здоровье, сэр.

— Ваше здоровье, — ответил Уинтерс.

— Так что будем делать?

— Считаю, что стремление к победе, о котором ты говоришь, нужно каким-либо образом пробудить в Эване Кендрике. Без этого ничего не получится, а к власти придут воинствующие оппортунисты и фанатики.

Уинтерс отпил из бокала и уставился на французский гобелен справа от него:

— Король Филипп и его воины были повержены в битве при Креси не только английскими лучниками и длинными ножами валлийцев. Они вынуждены были бороться, как спустя три столетия написал Сен-Симон, «с двором, обескровленным подлыми буржуазными коррупционерами».

— Мне, Самуил, далеко до твоей эрудиции.

— Что будем делать с Эваном Кендриком? Как разжечь у него страстное стремление к победе? Теперь я понимаю, что это дело чрезвычайной важности.

— Думаю, начнем с Милоша Варака.

Энни Малкей О'Рейли была крайне взволнована. Четыре телефонные линии в офисе обычно использовались для того, чтобы делать необходимые звонки. В офис конгрессмена обычно не слишком часто звонили. Но этот день нельзя было назвать обычным, он был просто сумасшедшим. В течение двадцати четырех часов едва ли не самый скромный из офисов на Капитолийском холме превратился в горячую точку. Энни пришлось позвонить двум помощникам, которые никогда не появлялись в офисе по понедельникам.

— Да ты что, Энни, весь уик-энд летит коту под хвост!

Она убедила их немедленно явиться на работу, связалась с Филиппом Тобиасом. Этого надо хорошенько встряхнуть! Главный помощничек… Пусть забудет про теннис и притащит свою карьерную задницу в офис, иначе она убьет его!

— Что случилось?

— Шоу Фоксли вчера видел?

— Нет, катался на яхте. А зачем мне было его смотреть?

— Он участвовал в нем!

— Что? Как они посмели без моего согласия?

— Должно быть, ему позвонили домой.

— Этот паршивец ничего мне не сказал.

«Мне тоже, но я видела его имя в списке приглашенных».

— Боже! Достань мне пленку, Энни! Пожалуйста!

— Только если приедешь и поможешь отвечать на звонки, дорогуша.

— Вот говнюха!

— Как ты смеешь, наглец? Я же дама!

— Прости, Энни. Умоляю, достань пленку!

В конце концов, только потому, что она была в отчаянии, и только потому, что ее муж, Патрик Ксавье О'Рейли, отдыхал по понедельникам после ночной субботней смены, следя за криминальной обстановкой в столице, она позвонила ему и заявила, что, если он не явится вызволять ее, она настрочит на него донос и обвинит в изнасиловании, что, как она добавила, было всего лишь далекой от реальности фантазией. Единственным человеком, с которым ей не удалось связаться, был конгрессмен из девятого округа Колорадо.

— Мне очень, очень жаль, миссис О'Рейли, — сказал араб. Он и его жена присматривали за домом Кендрика, когда тот отсутствовал. Араб был либо безработным хирургом, либо бывшим ректором какого-нибудь университета, как предполагала Энни. — Конгрессмен сказал, что уедет на несколько дней. Не имею понятия, где он может быть.

— Чушь собачья, мистер Сахара!

— Вы льстите мне подобным сравнением, миссис О'Рейли.

— Свяжитесь с этим неуловимым слугой народа и скажите ему, что мы здесь зашиваемся. И все благодаря его участию в шоу Фоксли!

— Он был просто бесподобен.

— А откуда вам известно об этом?

— Читал в «Вашингтон пост», миссис О'Рейли, а также в нью-йоркской «Таймс» и в «Чикаго трибюн».

— Он читает все эти газеты?

— Нет, миссис О'Рейли, их читаю я. Но, когда он изъявляет желание их просмотреть, не возражаю.

— Слава Господу!

Шум в приемной стал абсолютно невыносимым. Энни бросила трубку и подбежала к двери. Распахнув ее, она застыла в изумлении. Через толпу репортеров, помощников конгрессменов и множества других, совершенно незнакомых ей, людей пробирались Эван Кендрик и ее собственный муж.

— Сюда, скорее! — крикнула она.

Как только дверь за ними закрылась, мистер О'Рейли представился:

— Я ее полицейский. Приятно с вами познакомиться, конгрессмен.

— Без вас мне пришлось бы туго, — пожимая ему руку, ответил Кендрик, бегло оглядев широкоплечего коренастого рыжеволосого мужчину с брюшком, непропорционально большим для его роста, и цветущим лицом, на котором горели умные зеленые глаза. — Я благодарен судьбе за то, что мы оказались здесь в одно время.

— По правде говоря, сэр, это не совсем случайность. Моя взбалмошная женушка позвонила с час назад, оказаться здесь я смог минут через двадцать — двадцать пять. Увидел это столпотворение в коридоре и подумал, что с минуты на минуту можете появиться вы. Вот и подождал вас.

— Мог бы и мне об этом сказать, тупая твоя голова! Мы здесь с ума сходим!

— Ну да, и заработать взыскание, дорогая моя?

— Ну не болван ли? Ирландец непутевый…

— Все, довольно ругани, — приказал Эван, бросив взгляд на дверь. — Что будем со всем этим делать? Что стряслось?

— Это вы, конгрессмен, выступали в шоу Фоксли, — сказала миссис О'Рейли. — Нас там не было.

— Я взял за правило никогда не смотреть подобных программ, — отбил пас Кендрик. — Если б смотрел, знал бы, что делать.

— Могу сообщить, что вся страна узнала о вас.

— Отлично выступили, конгрессмен! — добавил полицейский. — Ребята из департамента звонили и велели сказать Энни, чтобы она сказала вам спасибо. Я говорил тебе, Энни.

— Во-первых, у меня не было возможности передать твои слова конгрессмену, а во-вторых, в этой суете я, скорее всего, об этом просто-напросто забыла. Думаю, Эван, лучший способ выйти сейчас сухим из воды — это сделать какое-нибудь заявление.

— Постойте-ка! — произнес Эван, глядя на Патрика О'Рейли. — С чего бы полицейскому департаменту благодарить меня?

— Вы здорово отделали Бэрриша!

— С Бэрришем я расправился, это точно, но им-то что за дело?

— Он работает в Пентагоне и имеет друзей в верхах. А еще он сволочь порядочная. Если б вы провели несколько бессонных ночей, ведя за ним наблюдение, вас бы за это по головке не погладили.

— Какое еще наблюдение? Что произошло?

— Мистер Кендрик! — вмешалась Энни. — Там за дверями настоящий зверинец! Вам необходимо выступить и что-нибудь сказать!

— Подождите, я хочу выслушать вашего мужа. Продолжайте, мистер… могу я называть вас просто Патрик?

— В самый раз!

— А я для вас просто Эван. Пожалуйста, продолжайте. Каким образом Бэрриш связан с полицией?

— Этого я вам не говорил. Сам он, надо сказать, не слишком-то привлекательный.

— Но ведь не за это же ваши коллеги меня благодарили?

— Если с одной стороны посмотреть, за это и в самом деле вроде бы благодарить нечего… Только застукали мы кое-кого за стиркой, ну вы понимаете, в Майами и на Каймановых. На четвертую ночь во время наблюдения, когда он был в отеле «Мэйфлауэр», мы вроде как напали на след. Видите ли, один из тех, что в штиблетах от Балли, наведался к нему в номер в час ночи с объемистым чемоданом. Час ночи! Рановато начинает свой рабочий день, что скажете?

— Да уж!

— Ну вот, выяснилось, что у этих модников с нашим знакомым была назначена встреча по поводу инвестиций. Вполне законная, в Пентагоне заявили. Мол, до одиннадцати тридцати он торчал на конференции, а потом у него была запланирована поездка в Лос-Анджелес восьмичасовым рейсом, так что с заседанием в час ночи все чисто.

— А что чемодан?

— Его трогать мы не имели права. Да и вообще шум поднялся. Кто-то, похоже, исполнил телефонный звонок.

— Но не своему адвокату, — сказал Эван, — а полковнику Роберту Бэрришу в Пентагон.

— В яблочко. Нас изрядно вымазали в грязи за то, что мы заподозрили в сомнительной деятельности законопослушного гражданина, все действия которого направлены лишь на усиление мощи Соединенных Штатов. Ребятки поработали неплохо.

— Однако вы с этим заключением не согласны. Считаете, в номере отеля происходило не только совещание по поводу вполне законных инвестиций?

— Утка — она ведь и есть утка? Если выглядит как утка, крякает как утка, ходит как утка, то кто ж это, как не утка? Только к людям, с которыми наш субъект встречался, это не относится, а его имя из списка подозреваемых было изъято.

— Спасибо, Патрик… Миссис О'Рейли, что я должен сказать собравшейся толпе?

— То, что наш Фил Тобиас сочтет необходимым опровергнуть. Сами знаете… Он уже едет сюда.

— С ума сойти! Вы уговорили его отложить занятия теннисом? Восхищаюсь вашим мужеством.

— Эван, он милый, да к тому же неглупый. Только не думаю, что его совет вам поможет. Вы теперь должны сами решать, что делать. Помните, эти хищники за дверью убеждены, будто вы старались быть на виду всю прошлую неделю и настойчиво вели переговоры об участии в шоу Фоксли. Проиграй вы, никакой шумихи бы не поднялось, но вы выиграли. Скрестили шпаги с тяжеловесом и выставили его в весьма неприглядном свете, и теперь вы — самая главная новость. Все хотят знать, каковы ваши дальнейшие действия.

— А вы? Что посоветуете? У вас в ежедневнике все расписано. Какие там у нас с вами дальнейшие действия?

— Сами узнаете об этом, как только выйдете к ним.

Гомон толпы стал еще громче. Замелькали огни вспышек, включились телевизионные осветительные прожекторы. Вопросы посыпались со всех сторон. Наиболее известные репортеры сражались за право занять более выгодные позиции. Соответственно их статусу, разумеется. Эван Кендрик подошел к столу своего секретаря, отодвинул в сторону бумаги и телефонный аппарат и сел прямо на стол. Широко улыбнулся, поднял руки, призывая толпу к молчанию, не говоря при этом ни слова. Постепенно шум начал стихать. Отдельные вопросы или восклицания, вырывающиеся у нетерпеливых репортеров, вызывали у конгрессмена недоуменную улыбку. Наконец всем стало ясно: конгрессмен Эван Кендрик будет говорить лишь в том случае, если его услышит каждый. Долгожданная тишина воцарилась.

— Спасибо, — сказал Эван. — Мне потребуется немало сил, чтобы собраться с мыслями и сказать то, что надо сказать прежде, чем скажете вы. Но вам легче, вы сами с мыслями собрались давно.

— Конгрессмен Кендрик! — выкрикнул один из журналистов, не слишком довольный тем, что ему удалось занять место во втором ряду. — Правда ли…

— Ну послушайте! — Эван резко оборвал его. — Помолчите хоть минутку. Для вас это обычное дело, а я в подобном положении оказался впервые.

— Судя по телешоу, про вас этого не скажешь, — заявил бывший телеведущий.

— Тогда я сражался один на один, а сейчас чувствую себя точно в Колизее перед толпой зрителей, жаждущей лицезреть трапезу льва. Позвольте мне для начала кое-что сказать.

— Разумеется, конгрессмен.

— Рад, что на прошлой неделе там были не вы, Стэн. Ведь ваше имя Стэн, если не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, конгрессмен.

— Вы бы меня живым не выпустили.

— Вы очень любезны, сэр.

— Кроме шуток? Ведь это и в самом деле комплимент для вас?

— Да, конгрессмен, такая уж у нас работа.

— Отношусь к вам с уважением. Хотелось бы, чтобы вы делали это почаще.

— Что?!

— Один из весьма уважаемых сотрудников моего офиса, — быстро продолжил Кендрик, — посоветовал мне сделать заявление. Дух захватывает от такого предложения, особенно если прежде никогда в жизни ни одного заявления делать не доводилось.

— Вы занимаетесь этой сферой деятельности уже достаточно давно, — сказала молоденькая журналистка, намеренно повернувшись так, чтобы роскошные белокурые локоны попали в объектив камеры. — Вам наверняка уже приходилось делать заявления.

— Только не тогда, когда вынуждают демонстрировать собственную версию фильма «Планета обезьян». Ну так что, мне продолжить или, может, просто разойдемся? Буду с вами откровенен, на самом деле мне абсолютно все равно.

— Продолжайте, сэр, — сказал джентльмен по имени Стэн, расплывшись в широкой фотогеничной улыбке.

— Хорошо… Один из моих высококвалифицированных сотрудников также упомянул, что некоторые из вас, если не все, полагают, будто я из кожи лез вон, чтобы быть на виду на прошлой неделе. Быть на виду… Как я понимаю, это означает привлечь к себе внимание, намеренно попав в какую-нибудь историю, с тем, чтобы миллионы людей оказались тому свидетелями. Если я уловил вашу мысль, в ваших глазах я как раз такой человек. Но хочу предупредить: я не ищу чьего-либо одобрения. По большому счету мне абсолютно на это наплевать.

Толпа журналистов, пораженная словами конгрессмена, молчала.

— Я говорю вполне искренне, леди и джентльмены, — продолжил Кендрик. — Я не собираюсь надолго задерживаться здесь.

— У вас проблемы со здоровьем, сэр? — выкрикнул молодой человек откуда-то из последнего ряда.

— Хотите, померяемся силами? Нет, таких проблем я не испытываю.

— Вообще-то я занимаюсь боксом, сэр, — добавил молодой репортер. По толпе пронесся смешок, и он смущенно произнес: — Простите, сэр.

— Не извиняйтесь, молодой человек, будь у меня ваш талант, я бы предложил сразиться шефу Пентагона и его коллеге из Кремля, и мы смогли бы уладить конфликт старым добрым дедовским способом. Один представитель с каждой стороны без участия воинских подразделений. Но — увы! — вашим талантом я не обладаю и проблем со здоровьем у меня нет.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил известный журналист, ведущий собственную колонку в «Нью-Йорк таймс».

— Я польщен вашим визитом, — сказал Эван, узнав его. — Я и не предполагал, что стою того, чтобы вы тратили на меня свое время.

— Уверен, вы стоите того, а вот мое время не настолько ценное. Откуда вы явились, конгрессмен?

— Что касается вашего первого вопроса, скажу вам, что мое место не здесь. На ваш второй вопрос могу заявить, что, поскольку не считаю это место подходящим для себя, отвечать могу, не думая о последствиях… Политических последствиях, в частности.

— Вот это новость! — воскликнул Стэн, что-то записывая себе в блокнот. — А теперь ваше заявление.

— Спасибо. Хотел бы поскорее его сделать. Как и большинство людей, я не в восторге от того, что вижу. Долгое время я жил вдали от этой страны, и, возможно, иногда бывает полезно уехать, чтобы осознать, как много мы имеем в сравнении с теми, у кого ничего нет. Олигархи, как предполагается, нашим государством управлять не должны, но, мне кажется, кое-кто пытается это сделать. Указать пальцем на конкретного человека я не могу, но чувствую, что такие люди есть. Я убежден в своей правоте. Да вы и сами об этом догадываетесь. Они хотят прорваться к власти, всегда этого хотели. Они выискивают противника, чтобы заклеймить его в том, что делают сами, — незаконном продвижении на самый верх экономической и политической лестницы. Когда же мы наконец остановимся? Когда остановятся они? Когда наших детей перестанут мучить по ночам кошмары, поскольку все, что они слышат, — это бесконечные угрозы уничтожения? Когда перестанут их дети слушать про эти ужасы? А может, закрыть на это глаза, жить как жили и нестись вверх по эскалатору, созданному самим дьяволом, до тех пор, когда спуститься вниз уже возможности не будет, да это потеряет и всякий смысл, поскольку внизу к тому времени все будет пылать в огне… Прошу прощения, я знаю, это не справедливо, но мне как-то расхотелось отвечать на ваши вопросы. Я возвращаюсь в горы. — Эван Кендрик встал со стола, быстро прошел сквозь толпу к двери своего кабинета. Открыл ее и скрылся из виду.

— Он не уедет в горы, — прошептал Патрик Ксавье О'Рейли жене. — Этот парень останется в городе.

— Да замолчи ты! — воскликнула Энни. — Он только что заявил о своем уходе с Капитолийского холма.

— С холма — может быть, дорогая моя, но не от нас. Он уже ввязался в это дело. Наверху заняты тем, как наворовать побольше денег, а мы будто в рот воды набрали. Заботься о нем, Энни. Он тот самый голос, которого нам так не хватает.

Глава 19

Расстегнув воротник рубашки, перевесив куртку через плечо, Кендрик брел по раскаленным, оцепенелым улицам Вашингтона. Он не имел никакого представления о том, где идет, просто бесцельно переставлял ноги, только чтобы прочистить голову. Но буквально на каждом шагу его останавливали незнакомые люди. Произносимые ими слова по большей части едва ли говорили в его пользу. Во всяком случае, ему они не нравились.

— Ну и работенку вы проделали с этим лицемерным болтуном, сенатор!

— Я не сенатор, я конгрессмен. То есть, хочу сказать, спасибо.

— Да кем вы себя считаете, конгрессмен, Как-Вас-Там? Пытаетесь запутать такого прекрасного человека, верного американца, как полковник Бэрриш? Проклятый левый гомик! Может, продать вам духи? Полковник купил…

— Это просто омерзительно!

— Эй, мужик, видел тебя по Эм-ти-ви! Двигаешься ты классно и поешь в верхнем регистре. Тот барыга послал бы всех братьев назад во Вьетнам на мясо!

— Не думаю, что он это сделал бы, солдат. Полковник не разбирает, кто какого цвета. Для него все мы — мясо.

— То, что вы умный, не значит, что вы правы, сэр! А то, что он запутался — пусть в своих собственных словах, — не делает его неправым. Он — человек, взывающий к силе нашей нации, а вы, очевидно, нет!

— Я, уважаемый сэр, взываю к голосу разума. А это не умаляет силы нашей страны. По крайней мере, хочу надеяться.

— Не услышал в вашем выступлении подтверждения этим словам.

— Простите, но оно там было.

— Спасибо вам, конгрессмен, вы сказали то, что думают многие из нас.

— А почему вы-то сами не говорите это вслух?

— Я не уверен. Всюду, куда ни повернись, кто-то кричит на нас, призывает держаться. Там, в Бастоньи, на Дуге, я был мальцом, и никому не приходилось приказывать мне держаться. Я держался — и был чертовски напуган. Просто так вышло — хотел жить. Но сейчас все по-другому. Не люди против людей, даже не ружья и не самолеты, а машины, пролетающие сквозь воздух, пробивающие большие дыры в земле. В них нельзя прицелиться, их нельзя остановить. Все, что можно сделать, — это ждать.

— Хотел бы я, чтобы вы были на слушании. Вы сказали все это лучше меня.

На самом деле Эван не хотел разговаривать. Разговорами он был сыт по горло, а незнакомцы на улицах лишь мешали найти необходимое ему в этот момент уединение. Кендрику нужно было подумать, разложить для себя все по полочкам, решить, что делать, и решать это быстро. Он принял назначение в комитет Партриджа по той простой причине, что в его округе ему был нужен голос человека, который бы пришел ему на смену. А Фил Тобиас, помощник Кендрика, убедил его, что это гарантирует ему такой голос. Но сейчас Эван спрашивал себя, был ли на самом деле в его поступке хоть какой-то смысл.

Приходилось признать, что в определенной степени был. Он вышел на малую политическую арену сердитым человеком без иллюзий и не кичился своими моральными принципами, хотя испытывал врожденную неприязнь к тем, кто берет на себя обязательства, а потом уходит в кусты из-за своей непоследовательности. Выгнал мошенников, которые прежде обчищали девятый округ Колорадо, то есть сделал то, что хотел сделать. Что еще могут требовать от него его избиратели? Кендрик разбудил их — по крайней мере, ему хотелось так думать, и в своих стараниях не пожалел ни слов, ни денег.

Подумать. Теперь ему действительно нужно было подумать. Наверное, на какое-то время надо все-таки сохранить собственность в Колорадо, о ней можно будет позаботиться позже. Сейчас ему сорок один год, через девятнадцать лет будет шестьдесят. Значит ли это что-нибудь?.. Значит. Он возвращается в Юго-Западную Азию, к той работе и к тем людям, с которыми умеет ладить лучше всего, потому что, как и Мэнни, вовсе не собирается провести свои последние годы, а если повезет, то и десяток-другой лет, в таком окружении… Мэнни. Эммануил Вайнграсс, гений, воплощенный блеск, деспот, вероотступник, совершенно невозможное человеческое существо — и все же единственный отец, который у него когда-либо был. Эван не знал родного отца — того человека, который умер в далеком прошлом во время строительства моста в Непале. Впоследствии мать с циничным юмором жаловалась, что, выйдя замуж во время Второй мировой войны за возмутительно молодого капитана инженерных войск, супружеского блаженства испытала гораздо меньше, чем Катерина Арагонская.

— Эй! — закричал какой-то толстяк, вышедший из маленькой, украшенной балдахином двери бара на Шестнадцатой улице. — Я вас только что видел! По телику показывали, вы там за столом сидели! В той круглосуточной программе новостей. Тоска зеленая! Не понял, чего вы там говорили, но одни задницы вам хлопали, а другие на вас фыркали. Это ведь вы были?

— Боюсь, ошибаетесь, приятель, — проговорил Кендрик, торопливо отступая на мостовую.

Боже милосердный, подумал он, эти люди из «Кабельных новостей» поспешили сразу же передать в эфир импровизированную пресс-конференцию. Ведь не прошло и полутора часов, как они побывали в его офисе. Эван знал, что «Кабельным новостям» постоянно требуются свежие материалы, но почему из всех событий, происходящих в Вашингтоне, выбрали именно его?

По правде говоря, когда он только появился на холме, его обеспокоило замечание, оброненное молодым Тобиасом: «Кабельное — в инкубационном состоянии, конгрессмен, и мы можем извлечь из этого выгоду. Крупные телекомпании могут счесть вас недостаточно важным для того, чтобы дать о вас материал, но они постоянно просматривают передачи кабельных станций в поисках чего-то необычного, эксцентричного — у тех этого хватает. Мы можем создать такие ситуации, чтобы парни с кабельных станций клюнули на наживку. По-моему, мистер Кендрик, ваши взгляды и ваши до некоторой степени косвенные замечания…»

— Тогда давайте не совершать ошибок и никогда не приглашать парней с кабельных станций, ладно? — ответил он.

Его возражение не сбило спеси с Тобиаса, тот отчасти поутих лишь после того, как Эван предположил, что с каким-нибудь другим помощником ему будет проще сотрудничать. В то время он так и думал; так же подумал и сейчас, хотя понимал, что беспокоиться об этом уже поздно.

Кендрик направился назад, к отелю «Мэдисон», в котором провел ночь на воскресенье, расположенном в квартале от того места, где теперь находился. Остановился он в нем потому, что у него хватило здравого смысла позвонить домой в Вирджинию и поинтересоваться, не создало ли его появление в шоу Фоксли каких-либо неудобств для домашних.

— Только если кому-то надо позвонить, Эван, — ответил по-арабски доктор Сабри Хассан. На этом языке они общались по многим причинам. — Телефон звонит не умолкая.

— Тогда я останусь в городе. Пока не знаю где, но сообщу вам.

— Зачем беспокоиться? — отозвался Сабри. — Ты, вероятно, все равно не сможешь дозвониться. Удивительно, как пробился сейчас.

— Ну, на случай, если Мэнни позвонит…

— Почему бы тебе самому не позвонить ему и не сказать, где ты? Тогда мне не придется лгать. Журналисты в этом городе прямо ждут не дождутся, когда какой-нибудь араб им наврет, — прямо набрасываются на нас. Израильтяне могут черное называть белым или сладкое — соленым; их лобби убеждает конгресс, что это делается для вашей же пользы. А с нами не так.

— Брось, Сабри…

— Мы должны покинуть тебя, Эван. Мы — не подходящая для тебя компания, особенно в будущем.

— О чем это, черт побери, ты говоришь?

— Мы с Каши утром смотрели ту программу. Ты произвел большой эффект, друг мой.

— Поговорим об этом позже.

Вторую половину дня Кендрик провел, смотря бейсбол и попивая виски. В половине седьмого включил новости, перескакивая с одного канала на другой, только чтобы с отвращением посмотреть на себя в коротких отрывках из шоу Фоксли. Затем переключился на канал «Искусство», где шел фильм о брачных обычаях китов у побережья Огненной Земли. Он был изумлен и… заснул.

Сегодня инстинкт подсказал ему взять ключ от номера с собой, чтобы, не останавливаясь в вестибюле «Мэдисона», пройти прямо к лифтам. Оказавшись в номере, Эван разделся до трусов, лег на постель, взял пульт дистанционного управления и просто из чистого любопытства включил канал «Кабельных новостей». И ровно через семь минут увидел на экране самого себя в дверях собственного офиса.

— Дамы и господа, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференций, которую когда-либо посещал наш репортер. Не только необычную, но и однобокую. Вновь избранный представитель от Колорадо затронул проблемы, имеющие, возможно, национальное значение, но отказался отвечать на вопросы относительно своих умозаключений. Просто от них ушел. В защиту Кендрика следует сказать, что это — не «игра на публику», потому что он явно не уверен в том, что собирается вообще остаться в Вашингтоне, то есть, как мы полагаем, в правительстве. И все же его заявления, мягко говоря, были провокационными.

Видеоряд внезапно остановился, и на смену ему выплыло лицо ведущей.

— Включаем министерство обороны, где, по нашим сведениям, у заместителя министра по вопросам стратегического развития имеется готовое заявление. Вам слово, Стив.

Еще одно лицо — темноволосый репортер с грубоватыми чертами лица и обилием зубов, прошептавший в камеру:

— Заместитель начальника отдела Джаспер Хеффлфингер всегда на месте, если кто-то атакует Пентагон. Он готов закрыть собой брешь, пробитую… кем же… конгрессменом Кендриком из Вайоминга… Что?.. Колорадо! Перед вами заместитель министра Хеффлфингер…

Новое лицо. Мужчина с выдающимися челюстями, но симпатичный, с копной серебристых волос, привлекающих к себе внимание, и с голосом, которому позавидовали бы самые выдающиеся дикторы радио конца тридцатых — сороковых годов.

— Я го-во-рю конгрессмену, что мы при-вет-ству-ем его комментарии. Мы ведь хотим того же самого, сэр! Избежания катастрофы, свободы и независимости…

Он все продолжал и продолжал, говоря все и в то же время абсолютно ничего, совершенно обходя вопросы обострения отношений и политики сдерживания агрессии.

«Ну почему я? — воскликнул Кендрик про себя. — Почему я? Да к черту все это! Все!» Он выключил телевизор, потянулся до телефона, позвонил в Колорадо и, услышав краткое «алло» Вайнграсса, произнес:

— Привет, Мэнни.

— Эй, парень, ну ты даешь! — закричал тот. — В конце концов, я правильно тебя воспитал!

— Брось, Мэнни! Я хочу выбраться из этого дерьма.

— Чего-чего ты хочешь? Да ты видел себя по телевизору?

— Вот поэтому-то я и хочу уйти. Забудь о застекленной парилке с бельведером наверху. Займемся этим позже. Давай вернемся в Эмираты — естественно, через Париж. Проведем пару месяцев в Париже, если захочешь. Ладно?

— Ничего не ладно, дурак! Раз тебе есть что сказать, скажи это! Я всегда тебя учил: потеряли мы контакт или нет, говори то, что, по-твоему, является правильным… Ладно, ладно, может, мы слегка и ловчили временами, но все равно все делали как надо. И об отсрочках никогда не просили, даже если приходилось платить!

— Мэнни, это не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь…

— Да все здесь общее! Ты что-то строишь… Кстати, насчет строительства. Знаешь что, мой мальчик?

— Что?

— Я приступил к сооружению парилки на террасе и передал строителям чертежи бельведера.

Эммануилу Вайнграссу никто и ничто не помешает осуществить его планы.

— Мэнни, ты просто невозможен!

— Мне и раньше приходилось это слышать.

По вымощенной гравием дорожке в Рок-Крик-парке Милош Варак спустился к скамейке, стоящей у оврага, вода в котором устремлялась в Потомак. Место было уединенное, мирное, вдали от бетонных мостовых — любимый уголок летних туристов, стремящихся прочь от жары и сутолоки улиц. Как чех и ожидал, спикер палаты представителей уже сидел на этой скамье. Его густые седые волосы были спрятаны под ирландской шапочкой, козырек наполовину скрывал лицо. Длинную, болезненно худую фигуру облегал плащ, казалось совершенно невозможный при знойной влажности августовского вашингтонского дня. На сей раз спикер не хотел, чтобы кто-нибудь его заметил, что обычно для него было нехарактерно.

Варак подошел к нему и заговорил:

— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами, сэр.

— Сукин ты сын, иностранец! — Сердитое выражение длинного лица с темными глазами и изогнутыми седыми бровями одновременно отражало готовность защищаться, что для самого спикера, очевидно, было неприятно. — Если ты — мальчик на побегушках у какого-нибудь проклятого коммуниста, тебе лучше и не начинать, понял, Иван? Я не баллотируюсь на следующий срок. Ухожу. В январе конец, капут, а то, что произошло тридцать или сорок лет назад, ни хрена не значит! Усек, Борис?

— Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.

Политик с холодными глазами изучал Варака.

— У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, — произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. — И потом, ты мне угрожал!

— Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?

— Садись, — разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: — Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть, произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?

— Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, — ответил чех. — В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.

— Ну так и что же? — холодно поинтересовался спикер.

— Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог… В качестве американского дядюшки, конечно…

— Можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его стареющий спикер. — Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.

— Могу.

— Чем? Как?

— Они переписывались.

— Врешь! — грубо отрезал старик. — Перед смертью она сожгла все проклятые письма!

— Боюсь, сожгла все, кроме одного, — негромко возразил Варак. — Верю, что намеревалась уничтожить и его, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо под вещами в ее прикроватной тумбочке. Разумеется, он не знает, кто такой «И», да и не хочет знать. Он испытывает лишь признательность к своей жене за то, что она отказала вам и была с ним эти последние двадцать лет.

Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.

— Тогда моя жена оставила меня, — произнес спикер еле слышно. — Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов — я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом. Епископа чуть удар не разбил, он проклинал меня на все лады за подачу греховного примера обществу, но я заставил его замолчать. Сказал ему, что моя бывшая жена, возможно, спала и с ним. — Седовласый, с резко очерченным лицом спикер немного помолчал, а потом вскричал со слезами на глазах: — Матерь Божья! Я хотел вернуть эту девушку!

— Уверен, вы говорите не о своей жене.

— Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, мистер Никто! Но она не могла так поступить. Порядочный человек дал ей дом и имя нашему сыну почти на пятнадцать лет. Она не могла его покинуть — даже ради меня. Признаюсь, я тоже сохранил ее последнее письмо. Это были наши последние письма друг к другу. «Мы соединимся в будущей жизни, на небесах, — написала она мне. — Но уже не на этой земле, мой дорогой». Какая же это была чепуха! У нас мог бы быть чертовски хороший кусок жизни!

— Я бы сказал, сэр, это слова любящей женщины, уважающей вас так же сильно, как себя и своего сына. У вас есть собственные дети, а оправдание прошлого может разрушить будущее. Перед вами лежало будущее, мистер спикер.

— Я бы все бросил…

— Она не могла позволить вам сделать это, точно так же, как не могла погубить человека, давшего ей и ее ребенку дом и имя.

Старик достал носовой платок и вытер глаза. Его голос внезапно снова стал суровым:

— Откуда, черт побери, вы обо всем узнали?

— Это было нетрудно. Вы возглавляете палату представителей, третье лицо в государстве, а я хотел побольше узнать о вас. Простите меня, но пожилые люди говорят более откровенно, чем молодые, они не считают так называемые тайны такими уж важными. И конечно, я знал, что вы с вашей женой, будучи католиками, разведены. Принимая во внимание ваш политический вес в то время и власть вашей церкви, понимаю: это, должно быть, было очень непросто.

— Черт, не могу придраться к вам. Значит, вы искали стариков, бывших в то время поблизости?

— Я нашел их. И узнал, что ваша жена, дочь состоятельного человека, стремившегося к политическому влиянию и буквально финансировавшего ваши ранние кампании, имела незавидную репутацию.

— И до и после замужества, мистер Никто. Однако я был последним, кто это понял.

— Но все же поняли, — уверенно сказал Варак. — Поэтому в гневе и замешательстве стали искать отношений на стороне. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своим браком, просто искали суррогатного утешения.

— Это так называется? Я искал кого-то, кто мог бы стать моим.

— И нашли ее в больнице, куда пришли сдавать кровь во время какой-то кампании. Она была дипломированной медсестрой из Ирландии, которая готовилась к подтверждению своих профессиональных прав в Соединенных Штатах.

— Да какого черта…

— Старики болтают.

— Пи-Уи Мангекавалло, — прошептал спикер, и его глаза внезапно заискрились от воспоминаний о счастливых мгновениях. — Он держал маленькое итальянское заведение, бар с хорошей сицилийской кухней, примерно в четырех кварталах от больницы. Там мне никто никогда не докучал; не думаю, чтобы они знали, кто я такой. Паршивец этакий, надо же, помнит!

— Сейчас мистеру Мангекавалло за девяносто, но он и правда помнит. Вы частенько приводили туда свою милую медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял вас внутри. Только просил, чтобы вы потише проигрывали тарантеллы на музыкальном автомате.

— Прекрасный человек.

— Он обладает незаурядной памятью для его возраста, но, боюсь, уже не так сдержан, как был в молодости. Предается подробным воспоминаниям, перескакивает с одной мысли на другую и, действительно, за стаканчиком кьянти говорит такие вещи, которые ни в коем случае не выболтал бы даже еще несколько лет назад.

— Его возраст дает ему право…

— А вы так ему доверяли, мистер спикер! — вставил Варак.

— Нет, на самом деле нет, — не согласился старый политик. — Но Пи-Уи, видимо, сопоставил факты — это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я имел обыкновение приходить к нему в бар, довольно часто на протяжении пары лет. Там пил больше, чем обычно, потому что, как я уже сказал, никто не знал меня и всем было на меня наплевать, а Пи-Уи всегда и, как говорится, без происшествий доставлял меня домой. Возможно, в эти моменты я слишком много болтал.

— Вы вернулись в заведение мистера Мангекавалло, когда она вышла замуж…

— О да, вернулся! Это было словно вчера… Помню, как зашел туда, и совершенно не помню, как оттуда вышел.

— Мистер Мангекавалло четко называет имена, страну, город, дату вашего разрыва… Я поехал в Ирландию.

Кивком спикер резко прервал Варака, немигающие глаза уставились на него злобно и вопрошающе.

— Чего ты от меня хочешь? Все кончено, все в прошлом, ты не можешь мне навредить. Так чего же ты хочешь?

— Ничего такого, о чем вы когда-либо пожалели бы или чего стыдились бы, сэр. Даже после самого строгого исследования всей подноготной вы могли бы только одобрить рекомендацию моих клиентов.

— Твоих… клиентов? Рекомендацию?.. Что, какое-нибудь назначение в палате представителей?

— Да, сэр.

— К дьяволу все! Почему мне надо соглашаться с тем, о чем ты, черт тебя побери, тут толкуешь?

— Из-за одной детали в Ирландии, о которой вы не знаете.

— Что это такое?

— Вы слышали об убийце, который называет себя Тамми О’Шири, «фланговом командире» так называемых «временных» Ирландской республиканской армии?

— Вот свинья! Пятно позора для всех ирландских кланов!

— Это ваш сын.

Прошла неделя. Для Кендрика она стала еще одним доказательством того, как в Вашингтоне быстро проходит слава. Транслировавшиеся по телевидению слушания комитета Партриджа были приостановлены по просьбе Пентагона, издавшего бюллетень, состоявший из двух частей: в первой речь шла о проверке определенных «внутренних» финансовых документов и во второй — о произведении полковника Роберта Бэрриша в чин бригадного генерала и назначении его на остров Гуам для надзора за этим наиболее жизненно важным аванпостом свободы.

Некий Джозеф Смит, проживающий в доме номер 70 по Седар-стрит в Клинтоне, штат Нью-Джерси, чей отец был на Гуаме с 27-й армией, захохотал во все горло и толкнул сидящую перед телевизором жену в левый бок:

— Ну его и полили, детка! Вот дает этот, как его там? Да он теперь мой дружок!

Все краткие периоды эйфории внезапно заканчиваются; закончился и период временного облегчения, испытываемый представителем девятого округа Колорадо по выборам в конгресс.

— Господи Боже! — вскричал Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, кладя трубку. — Звонит сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, сам!

— Тебе, наверное, стоит побыстрее сообщить об этом другому «самому», — заметила Энни О'Рейли. — Он по твоей линии позвонил, не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми на кнопку и доложи. Это дело тебя не касается.

— Но ведь это неправильно! Сначала мне должны быть позвонить его люди…

— Ну, докладывай же!

Тобиас доложил и соединил шефа.

— Кендрик?

— Да, мистер спикер.

— Можете уделить мне несколько минут? — В произношении уроженца Новой Англии слово «уделить» прозвучало, как «узлить».

— Ну конечно, мистер спикер, если вы считаете дело важным.

— Я не позвонил бы непосредственно засранцу новичку, если бы не считал дело важным.

— Тогда мне остается только надеяться, что засранец спикер собирается обсудить со мной жизненно важную проблему, — парировал Кендрик. — В противном случае именно вашему штату придется оплачивать час моих консультаций. Это понятно, мистер спикер?

— Мне нравится твой стиль, парень. Мы по разные стороны, но мне нравится твой стиль.

— Он вам может и не понравиться, когда я окажусь у вас в кабинете.

— Это мне нравится еще больше.

Потрясенный, Кендрик молча стоял перед столом седовласого спикера палаты представителей и пытался поймать постоянно ускользающий взгляд длиннолицего ирландца. Тот только что сделал чрезвычайное заявление, которое должно было быть по меньшей мере предложением, но вместо этого прозвучало для Эвана громом среди ясного неба на его пути к отступлению из Вашингтона, округ Колумбия.

— Подкомитет по надзору и анализу? — в тихой ярости повторил Кендрик. — Это что, разведка?

— Именно, — ответил спикер, глядя на свои бумаги.

— Да как вы смеете? Вы просто не имеете права!

— Дело сделано. О вашем назначении объявлено.

— Как, без моего согласия?

— Оно мне не нужно. Не утверждаю, что ваши отношения с лидерами вашей партии самые безоблачные. Вы не самый популярный тип по ту сторону изгороди, но после недолгого убеждения они согласились. Вы нечто вроде символа независимой двухпартийности.

— Символ? Какой еще символ? Я не символ!

— Получили запись той программы Фоксли?

— Это уже вчерашний день, об этом забыли!

— А скандальчик, который вы устроили на следующее утро у себя в офисе? Читали колонку, которую написал о вас тот парень из «Нью-Йорк таймс»? Вывел вас как своего рода… как там?.. я вчера перечитывал… «голос разума среди галдежа сумасшедших ворон».

— Все это произошло много недель тому назад, никто с тех пор и не вспоминает об этом. Я увял.

— Вы лишь готовились к пышному расцвету.

— Я отказываюсь от назначения! Не желаю загружать себя секретами, затрагивающими национальную безопасность. Я вообще не собираюсь оставаться в правительстве и этот пост считаю для себя непригодным. Опасная ситуация, грубо говоря.

— Откажитесь публично, и ваша партия вышвырнет вас из своих рядов — тоже публично. Вас обзовут, скажем, безответственным недоразумением и воскресят того болвана, которого вы погребли под своими деньгами. Здесь скучают по нему и его машинке. — Спикер хихикнул. — Ребята трудились не покладая рук за небольшое вознаграждение вроде личных реактивных самолетов или баснословных апартаментов от Гавайев до юга Франции, принадлежащих владельцам шахт. Им совершенно наплевать, на чьей вы стороне, все, чего они хотят, — это несколько поправок к законодательству, а кто их предложит — не имеет значения. Черт возьми, конгрессмен, откажитесь. Должно быть, вы всем нам окажете любезность.

— Ну и засранец же вы, мистер спикер.

— Я прагматик, сынок.

— Но вы сделали столько достойных дел…

— Все оттого, что я практичный, — перебил его старый политикан. — Такие дела невозможно провернуть с ведрами уксуса, лучше получается с кувшинами теплого сиропа, вроде сладкого вермонтского. Догадываешься, куда я клоню?

— Вы понимаете, что, заявляя это, тем самым признаете, будто смотрели сквозь пальцы на политическую коррупцию?

— Черта с два я смотрел сквозь пальцы! Я лишь мирился с меньшим злом — жадностью как неотъемлемой частью человеческой натуры — в обмен на нечто более важное: законы, которые помогают тем, кто в них действительно нуждается! И я провел эти законопроекты, засранец, закрывая глаза на несуществующие поблажки, когда те, кто их поучали, знали, что мои глаза не закрыты. Тебе, богатому сукину сыну, этого не понять. Конечно, у нас тут было несколько почти миллионеров, но сейчас — нет. Они получают в год столько, сколько ты профукал бы за месяц. Да, они уходят с этой работы, потому что не могут пропихнуть лишь на зарплату своих двоих-троих детей в колледж, уж не говорю о поездках в отпуск. Так что ты чертовски прав, я смотрю сквозь пальцы.

— Да ладно! — закричал Кендрик. — Это я понять могу, но чего не понимаю, так это зачем вы назначили меня в надзор?! У меня нет никаких данных для такой работы. Могу назвать тридцать-сорок других людей, которые знают гораздо больше, чем я, что нетрудно, потому что я не знаю ничего. Они занимаются такими делами, им нравится быть в центре этого тупого занятия! Повторяю: это тупое занятие! Позвоните кому-нибудь из них. Они слюной изойдут от такой удачи.

— Аппетит такого рода — не то, что нам нужно, сынок. — Акцент спикера вдруг стал явственно провинциальным. — Хороший, здоровый скептицизм, вроде того, что ты продемонстрировал в программе Фоксли с тем лицемером полковником, — вот пропуск на такую работу. Ты будешь работать как следует.

— Вы ошибаетесь, мистер спикер, мне абсолютно нечего там делать. Бэрриш к месту и не к месту твердил прописные истины, высокомерно отказывался от честного разговора, он лишь старался меня перекричать. Но все это совершенно другое дело. Повторяю, я не заинтересован в надзоре.

— Ну ладно, мой юный друг, интересы зависят от процентов, как в банках. Что-то происходит, и ставки соответственно повышаются или понижаются. А некоторые из нас больше других знакомы с кое-какими беспокойными районами мира; в этом отношении вы, конечно, специалист. Как говорится в той замечательной книге, талант, зарытый в земле, не стоит коровьего навоза, но если он пущен в рост, к свету, то будет пышно расцветать.

— Если вы про то время, которое я провел в Арабских Эмиратах, то не забывайте, пожалуйста, что я был там инженером-строителем и меня занимали только работа и прибыли.

— Так ли это?

— Средний турист больше знал о политике и культуре тех стран, чем я. Все мы на стройке варились в собственном соку, общались внутри одного круга и редко выходили за его пределы.

— По-моему, это мало вероятно, по правде говоря, в это почти невозможно поверить. Я прочел вашу биографию, предоставленную конгрессом, и скажу вам, молодой человек, меня не проведешь. Вы строили для арабов аэродромы и правительственные здания, а это значит, вам приходилось вести чертовски много переговоров с тамошними шишками. Я именно аэродромы имею в виду: это военная разведка, сынок! Потом, я знаю, что вы говорите на нескольких арабских языках, не на одном, а на нескольких!

— Язык один, остальные — диалекты…

— Говорю вам, вы бесценны! И ваш патриотический долг — послужить своей стране, поделившись тем, что вы знаете, с другими специалистами.

— Да не специалист я!

— Кроме того, — задумчиво продолжал спикер, откидываясь назад в кресле, — при тех обстоятельствах, которые содержатся в вашей биографии и все такое, если вы откажетесь от назначения, это будет выглядеть так, словно вам есть что скрывать — что-то такое, что нам надо бы исследовать. Вам есть что скрывать, конгрессмен? — Он вдруг внимательно посмотрел на Эвана.

Что-то скрывать? Да ему все приходилось скрывать! Почему спикер смотрит на него так? Никто не знает об Омане, Маскате и Бахрейне. И никто никогда не должен узнать! Таков был уговор.

— Мне совершенно нечего скрывать. Напротив, все можно выставить напоказ, — твердо заявил Кендрик. — Вы окажете подкомитету медвежью услугу, основанную на неверной оценке моих возможностей. Пожалуйста, позвоните кому-нибудь другому.

— Прекрасная книга, та самая священная из книг, содержит много ответов, не правда ли? — бесцельно, с блуждающим взглядом, проговорил спикер. — Много званных, а мало избранных, так?

— Ох, ради Бога…

— Возможно, это как раз тот самый случай, молодой человек, — перебил его старый ирландец кивая. — Только время покажет, правда? Между тем за вас уже проголосовали большинство голосов вашей партии в конгрессе. Значит, вы избраны — если только у вас нет ничего такого, что вы скрываете и что нам надо было бы исследовать… А теперь уматывайте отсюда. У меня дела.

— Как-как, уматывать?

— Убирайтесь отсюда, Кендрик.

Глава 20

В двух палатах конгресса, сенате и палате представителей, есть несколько комитетов одинакового назначения с похожими или почти похожими названиями. Комитет по ассигнованиям в сенате и комитет по ассигнованиям в палате представителей, сенатский комитет по иностранным делам и комитет по иностранным делам палаты представителей, сенатский специальный комитет по разведке и постоянный специальный комитет по разведке палаты представителей. У последнего имеется влиятельный подкомитет по надзору и анализу. Такое дублирование — еще один пример эффективной системы сдержек и противовесов в республике. Законодательная ветвь, активно отражая гораздо более широкий спектр современных государственных взглядов, чем закоснелая исполнительная или пожизненная судебная ветви власти, должна договариваться внутри себя самой и достигать консенсуса по каждому из сотен вопросов. Этот процесс явно срывает чьи-то планы, кого-то раздражает, но в целом является справедливым. Если управление в плюралистическом обществе осуществляется путем достижения компромисса, то никто не овладел этим искусством лучше, чем законодательная ветвь правительства Соединенных Штатов со всеми ее бесчисленными, часто невыносимыми и нелепыми комитетами. Такая оценка точна. Однако плюралистическое общество обычно невыносимо для потенциальных тиранов и почти всегда нелепо в глазах тех, кто склонен навязывать гражданам свою волю. Нравственные принципы одного человека невозможно посредством идеологии сделать законом для другого, как хотели бы многие в исполнительной и судебной ветвях власти. Чаще эти якобы фанатики нехотя отступают перед лицом тех волнений, которые исходят от причиняющих беспокойство комитетов нижней палаты на холме. Несмотря на редкие непростительные заблуждения, глас народа обычно бывает услышан и почва для этого лучше подготовлена.

Но есть на Капитолийском холме несколько комитетов, в которых этот голос заглушается логикой и необходимостью. Это небольшие советы с ограниченным числом членов, которые занимаются стратегией различных разведывательных агентств в правительстве. И возможно, из-за того, что эти комитеты издают мало шума, а члены их подвергаются обязательной скрупулезной проверке в соответствии с процедурами органов безопасности, над людьми, избранными в специальные комитеты, царит некая аура. Они знают что-то, что другим знать не положено; они необычные люди и предположительно относятся к избранному племени. Существует также негласная договоренность между конгрессом и средствами массовой информации о том, что последние сдерживают свою прыть в областях, связанных с этими комитетами. Произведено назначение какого-либо сенатора или конгрессмена, но на всех перекрестках об этом не трубят. О секретности речь тоже не идет; сообщается о назначении и приводятся основные доводы для этого, все излагается просто, без приукрашивания. В случае с представителем от девятого округа Колорадо конгрессменом Эваном Кендриком использовали тот факт, что он — инженер-строитель с большим опытом работы на Среднем Востоке, особенно в районе Персидского залива. Поскольку об этом районе мало кто знал хоть немного, если вообще что-то знал, все поняли, что данный конгрессмен некогда руководил фирмой где-то на Средиземном море. Этого оказалось достаточно, чтобы назначение сочли разумным и ничего необычного в нем не увидели.

Однако редакторы, комментаторы и политики весьма тонко осведомлены о нюансах растущего признания, потому что в округе Колумбия оно сопровождает власть. Комитет комитету рознь. Человек, назначенный в комитет по делам индейцев, не находится на равной ноге с человеком, назначенным в постоянный бюджетный комитет. Первый из двух осуществляет минимальную заботу об изначально выброшенных за ненадобностью людях, лишенных гражданских прав; второй же изучает методы и процедуры платежей, чтобы все правительство могло функционировать. Или сравнить комитет по вопросам окружающей среды с комитетом по делам вооруженных сил. Бюджеты первого постоянно и оскорбительно сокращаются, в то время как расходы на вооружение затмевают горизонт. Распределение денежных сумм — материнское молоко влияния. И все же, попросту говоря, мало комитетов на холме может состязаться с теми, кто связан с тайным миром разведки, окруженным ореолом бесшумной таинственности. Когда происходят внезапные назначения в эти избранные комитеты, за ними внимательно следят, коллеги шепчутся в курилках, а средства массовой информации, готовые к прыжку, балансируют с блокнотами в руках, микрофонами и камерами. Обычно из этих приготовлений ничего не выходит; определенные фамилии предаются удобному или неудобному забвению. Но так бывает не всегда, и, отдавай себе Эван Кендрик отчет в таких тонкостях, возможно, он рискнул бы послать к черту коварного спикера палаты представителей.

Однако он об этом не знал, да и не было бы никакой разницы, если бы знал; назначение, идущее от «Инвер Брасс», невозможно было отвергнуть.

Половина седьмого утра. Понедельник. Раннее солнце готовилось взойти над холмами Вирджинии, когда Кендрик, голый, нырнул в бассейн. Он надеялся, что десять-двадцать кругов в холодной октябрьской воде уберут паутину, застилающую его зрение и отдающую болью в висках. Десять часов назад он выпил слишком много бренди с Эммануилом Вайнграссом в Колорадо; они оба сидели в нелепо пышном бельведере и смеялись, разглядывая потоки воды, бегущие под стеклянным полом.

— Скоро китов увидишь! — пообещал Мэнни.

— Как ты говорил детишкам в той — как ее? — наполовину пересохшей речушке?

— У нас была паршивая наживка. Надо мне было использовать одну из матерей. Ту черную девушку. Она была просто великолепна!

— Ее муж был майором военно-инженерных войск. Возможно, у него были бы возражения.

— Их дочь была красивой девочкой… Ее убило вместе со всеми остальными.

— О Боже, Мэнни! Ну почему?

— Тебе пора.

— Я не хочу уезжать.

— Ты должен! У тебя утром заседание, мы потратили уже два часа.

— Я могу пропустить его. Уже пропустил то ли одно, то ли два.

— Одно, одно, к большому ущербу для моего здоровья. Самолет ждет на аэродроме Меса-Верде. Ты будешь в Вашингтоне через четыре часа.

Проплывая бассейн из конца в конец, каждый раз быстрее, чем в предыдущий, Кендрик думал об утреннем заседании в комитете по надзору. В глубине души он радовался, что Мэнни настоял на его возвращении в столицу. Заседания подкомитета очаровали его — очаровали, рассердили, удивили, ужаснули, но более всего очаровали. В мире происходило так много событий, о которых он не знал, — как в интересах Соединенных Штатов, так и идущих вразрез с ними. Но лишь на третьем заседании до него дошло, какую ошибку постоянно допускают его коллеги, оценивая показания представителей различных ветвей разведки. Ошибка заключалась в том, что они обычно выискивали слабые места в доводах разведчиков за проведение определенных операций, тогда как сомнению следовало подвергать сами операции.

Понять это можно, ибо мужчины, ходатайствующие перед подкомитетом о своих делах, — исключительно мужчины, что, очевидно, служит подсказкой, — сладкоречивые профессионалы из таинственного искаженного мира, которые разыгрывают мелодраму, ассоциируются с ним. Они спокойно употребляют свой эзотерический жаргон, поднимая самомнение своих слушателей. Опьяняющее чувство — быть частью всемирной подпольной организации, хотя бы и в качестве консультантов, оно питает подростковые фантазии взрослых людей. Среди представителей разведки не было полковников Робертов Бэрришей. Напротив, перед ними проходила вереница привлекательных, хорошо одетых мужчин, скромных и сдержанных. В своих выступлениях перед членами подкомитета они холодными профессиональными выражениями объясняли, что могут совершить, если им выделят деньги, и почему именно такие действия необходимы для национальной безопасности. Чаще всего им задавали вопрос: можете ли вы сделать то-то и то-то? Их не спрашивали, справедливы ли их действия, или есть ли в них вообще смысл.

Такие ошибки в суждениях случались достаточно часто, и это тревожило конгрессмена от Колорадо, который когда-то — недолгое время — был частью того жестокого, искаженного мира, с которым имели дело люди, приходившие на заседание подкомитета. Он не мог питать к такой жизни романтических чувств, поскольку ее ненавидел. Жуткий, леденящий душу страх, бывший частью ужасающей игры во мраке, где ставкой была человеческая жизнь, принадлежал какому-то темному веку, где само существование определялось исключительно выживанием. Невозможно постоянно находиться в таком мире. Его можно терпеть, обливаясь потом, мучаясь волнением и болями в желудке, как это было с ним в Омане и Маскате. И все же он знал, что этот мир реален. Именно его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Тем не менее в ходе заседаний он зондировал почву, задавая все более и более неприятные вопросы. Кендрик понимал, что о нем тихо, нервно, настойчиво говорят в залах конгресса, Центрального разведывательного управления, даже в Белом доме. Да кто же этот агитатор, этот смутьян? Ему было все равно; его вопросы законны, и он будет их задавать. Кто это неприкосновенен? Кто превыше законов?

Сквозь толщу воды до него смутно донеслись какой-то шум и крики. Эван остановился на середине бассейна и встал, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но не тот Сабри, которого он всегда знал. Доктор философии средних лет из Дубая, обычно спокойный, сейчас был взбешен, хотя отчаянно пытался держать себя в руках. Правда, у него это плохо получалось.

— Ты должен уехать! — закричал Сабри, когда Эван протер глаза.

— Что… что такое?

— Оман! Маскат! Эта история идет по всем каналам, на всех станциях! Показывают даже твои фотографии, где ты одет как араб. В Маскате! И радио, и телевидение все время прерывают свои программы, чтобы сообщить о самых последних обстоятельствах! Газеты задерживают дневные выпуски в ожидании дальнейших подробностей…

— Господи Иисусе! — взревел Кендрик, выскакивая из бассейна.

Сабри обернул его полотенцем.

— Все эти репортеры и прочая публика, без сомнения, будут здесь через несколько минут, — сказал он. — Я снял телефонную трубку, а Каши загружает нашу машину… прости, машину, которую ты нам так великодушно предоставил…

— Оставь эту ерунду! — закричал Эван, устремляясь к дому. — Что твоя жена делает с машиной?

— Загружает в нее твою одежду, которой хватит на несколько дней, если понадобится. Твою машину могут узнать; наша же всегда в гараже. Я предположил, что тебе нужно время на размышление.

— Чтобы спланировать парочку убийств! — согласился Эван, пробегая через дворик и взбегая по лестнице.

Доктор Хассан шел за ним по пятам.

— Как, черт побери, это произошло? Вот проклятие!

— Боюсь, это только начало, друг мой!

— Что-о? — Кендрик ворвался в огромную спальню окнами на бассейн, подлетел к комоду, принялся в спешке выдвигать ящики, выхватывая из них носки, нижнее белье, рубашку.

— Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.

— Ну что они еще могут сказать? — Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? — Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.

В комнату вошла жена Сабри, Каши.

— Извините! — воскликнула она и отвернулась.

— Нет времени для церемоний, Каши, — закричал конгрессмен. — Как ты управилась с одеждой?

— Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, — ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. — Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.

— Твой выбор, не мой, — сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. — Мы, возможно, закроем это место, Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.

— Ох, это безрассудно, дорогой Эван, — хихикнула миссис Хассан. — Это неприлично.

— Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? — Кендрик провел расческой по волосам.

— Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.

— Ну, пошли же!

— Ключи в машине, дорогой Эван…

— Спасибо, Каши, — произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. — Скажи, — продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «мерседес» с откидным верхом и «симаррон-кадиллак» Хассана. — Как много им известно?

— Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.

— Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть…

— Пожалуйста, Эван, — перебил его профессор. — Сколько лет я тебя знаю? Тебе неудобно хвалить себя, даже косвенно.

— Хвалить, черт побери! — Кендрик открыл дверь гаража. — Провалиться мне на этом месте! Меня собирались бросить на корм рыбам в Катаре, привязав к спине истекающую кровью свинью! Я уже был мертвецом! Не я, а другие спасли мою сверхуспешную задницу.

— Без тебя они ничего не смогли бы сделать…

— Оставь это. — Эван прислонился к дверце «кадиллака». — Как много им известно?

— По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануил — даже не принимая в расчет обычных для него преувеличений. Журналисты охотятся за подробностями, а их, очевидно, не будет.

— Это ни о чем мне не говорит. Почему, когда мы выходили из бассейна, ты сказал, что это только начало?

— Из-за человека, у которого брали интервью. Он охотно вышел из дома; очевидно, это твой коллега в подкомитете по делам разведки в палате представителей, конгрессмен по фамилии Мэйсон.

— Что, Мэйсон? — Кендрик нахмурился. — У него большой участок земли в Талсе или Фениксе — забыл, где именно, — но он ноль. Несколько недель назад его хотели тихо убрать из комитета.

— Вряд ли его так представили, Эван.

— Уверен в этом. Что он говорил?

— Что ты — самый проницательный, самый выдающийся член комитета, которого все уважают и к которому прислушиваются.

— Вот дерьмо собачье! Я всего лишь задал ряд вопросов, но не так уж много; и потом, не думаю, что мы с Мэйсоном когда-нибудь говорили друг другу что-либо, кроме «здрасьте». Вот дерьмо собачье!

— Еще по всей стране…

Визг тормозов машины, остановившейся перед домом, потом еще одной провал тишину закрытого гаража.

— Боже милосердный! — прошептал Эван. — Меня загнали в угол!

— Еще нет, — возразил доктор Хассан. — Каши знает, что делать. Она примет первых визитеров. Говоря, между прочим, на иврите, и проведет их в солярий. Притворится, что не понимает их, и таким образом задержит — конечно, всего на несколько минут. Поезжай, Эван, и лучше по проселочной дороге на юг, пока не доберешься до шоссе. Через час я положу телефонную трубку на рычаг. Позвони нам. Каши привезет все, что тебе понадобится.

Кендрик набирал и набирал номер, нажимая на рычаг каждый раз, как только в трубке раздавались гудки «занято». Наконец, к своему облегчению, услышал, что линия свободна.

— Резиденция конгрессмена Кендрика…

— Это я, Сабри.

— Сейчас я на самом деле поражен, что ты дозвонился. И еще рад, что смогу снова снять трубку.

— Как дела?

— Плачевно, друг мой. И у тебя в офисе, и дома в Колорадо. Все в осаде.

— Откуда ты знаешь?

— Отсюда никто не уедет. Эммануил, как и ты, наконец дозвонился до нас, изрядно богохульствуя. Жаловался, что почти полчаса не мог к нам пробиться…

— У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?

— Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.

— Должно быть, все это взбесило Мэнни.

— Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.

— Что?

— Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.

— О Боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!

— В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О'Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.

— Что передала Энни?

— Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.

— Я так не думаю, — задумчиво проговорил Эван. — Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.

— Где ты? — поинтересовался профессор.

— В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.

— Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена…

— Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.

— И никто тебя не узнал?

— По телевизору шли мультфильмы.

— Так что тебе нужно?

— Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других…

— Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе.

Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски…

— Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, — запротестовал Кендрик.

— Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе — столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.

— Что, квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?

— Квартирмейстер — это я, дорогой Эван.

— Спасибо, Каши.

— Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?

— Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.

— Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.

— Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.

— Конечно, знаешь. Мы — арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.

— Каши, да не моя это арена! Я выходу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!

— Ты расстроен…

— Расскажи мне об этом! — Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.

— Эван, дорогой, — перебила его арабка с неслыханной до того твердостью, заставив его повернуться к ней с газетами в руках. — Эти статьи оскорбят тебя, — продолжила она, пристально глядя на него темными глазами, — и, по правде сказать, там есть моменты, оскорбляющие нас с Сабри.

— Понятно. — Кендрик спокойно посмотрел на нее. — Все арабы террористы. Уверен, это напечатано самым жирным шрифтом.

— Именно.

— Но к вам это не относится.

— Нет. Я сказала, что ты будешь оскорблен, однако это слово недостаточно сильное. Ты будешь в ярости. И все-таки, прежде чем решишь совершить что-либо бесповоротное, выслушай, пожалуйста, меня.

— Да что же это, Каши, ради всего святого?

— Благодаря тебе мы с Сабри посетили ряд заседаний твоего сената и твоей палаты представителей. Даже были удостоены чести присутствовать в твоем Верховном суде и слушать судебные споры.

— Все эти заведения не исключительно мои. Ну так что же?

— То, что мы видели и слышали, замечательно. Вопросы государственной важности, даже законы, открыто обсуждаются не просто депутатами, но и учеными мужами… Ты видишь плохие стороны, пагубные стороны, несомненно, в том, что ты говоришь, есть правда, но разве нет там и другой правды? Мы наблюдали много мужчин и женщин, которые страстно и смело отстаивают то, во что они верят, не боясь, что их будут избегать или заставят замолчать.

— Избегать их могут, но замолчать не заставят. Никогда.

— И все же они ведь действительно рискуют ради своего дела, часто очень сильно рискуют?

— Ну да, черт побери. Они раскрываются.

— За свои убеждения?

— Да… — Кендрик подождал, пока слово растворится в воздухе.

Цель Каши Хассан была ясна; это было и предупреждение ему в минуту всепоглощающей ярости.

— И потом, в «чертовски хорошей системе», как ты ее назвал, есть ведь и хорошие люди. Пожалуйста, помни об этом, Эван. Не унижай их.

— Чего-чего не делать?

— Я плохо выразилась. Прости. Мне надо идти. — Каши быстро вышла из комнаты, затем обернулась, стоя в дверях. — Умоляю тебя, дорогой Эван, если от злости ты решишься на что-то радикальное, во имя Аллаха, позвони сначала моему мужу или, если хочешь, Эммануилу… Без предубеждения, однако. Я люблю нашего еврейского брата так же, как и тебя. Правда, у мужа отношение в чем-то более сложное…

— Можешь на это рассчитывать.

Каши вышла, и Кендрик буквально набросился на газеты, вывалив их на кровать.

Если бы примитивным криком можно было уменьшить боль, то от звука его голоса вдребезги разбились бы окна в домишке. Одни лишь заголовки могли свести с ума:

«Нью-Йорк таймс», 12 октября, вторник:

«Вашингтон пост», 12 октября, вторник:

«Лос-Анджелес таймс», 12 октября, вторник:

«Чикаго трибюн», 12 октября, вторник:

«Нью-Йорк пост», 12 октября, вторник:

«Ю-Эс-Эй тудей», 13 октября, среда:

Эван стоял над кроватью. Его глаза скользили по заголовкам, набранным жирным шрифтом. Изо всех мыслей Кендрика более всего мучил простой вопрос: ну почему? А поскольку ответ не приходил, мало-помалу в мозгу всплыл и другой: кто?

Глава 21

Если бы он мог ответить на один из этих вопросов, ничего такого не было бы в газетах. Газетчики прибегали к помощи «авторитетных», «высокопоставленных» и даже «конфиденциальных» источников. Большинство этих источников отбивалось от вопросов формулировками «без комментариев», «в настоящее время нам нечего сказать», «события, о которых идет речь, анализируются». И все это было косвенным подтверждением.

Весь фурор начался из-за сверхсекретного меморандума на бланке Госдепартамента. Анонимный документ всплыл из небытия архивов; утечка, вероятно, произошла через какого-либо служащего, решившего, что из-за непомерных строгостей национальной безопасности, главным образом из параноидального страха перед ответными мерами террористов, была допущена большая несправедливость. Копии меморандума оказались разосланы во все газеты, телеграфные агентства и на все телестанции и появились там между пятью и шестью утра по восточному поясному времени. Каждая копия сопровождалась тремя фотографиями конгрессмена в Маскате. Возможность опровержения исключалась.

Это спланировано, подумал Эван. И время тоже выбрано с таким расчетом, чтобы поразить только что проснувшийся в стране народ.

Но почему?

Примечательным было сокрытие сведений — как в плане того, что опустили, так и того, что, наоборот, выпятили. Факты приводились удивительно точные, вплоть до таких подробностей, как его тайный прилет в Оман, исчезновение из аэропорта вместе с сотрудниками разведки, снабдившими Эвана арабской одеждой и даже гелем для придания темного цвета коже, что делало его совместимым с «районом боевых действий». Господи! Район боевых действий!

Делались поверхностные, часто гипотетические намеки на контакты Кендрика с определенными людьми. Их имена были по очевидным причинам вырезаны, вместо них в тексте зияли черные дыры. Подробно рассказывалось о его добровольной отправке в поселение террористов, где он едва не расстался с жизнью, но зато узнал имена, которые должен был узнать, чтобы установить людей, стоявших за палестинскими фанатиками, особенно одно имя. (Оно, конечно, тоже было вырезано.) Кендрик выследил и поймал того человека (вырезано, черная дыра) и заставил его назвать имена террористов, захвативших американское посольство в Маскате. В итоге тот человек был убит (подробности вырезаны, черная дыра на месте целого абзаца), а Эван Кендрик, представитель от девятого округа Колорадо, был вновь водворен под защитный покров Соединенных Штатов.

В газетах также сообщалось, что для проверки фотографий были привлечены эксперты. Каждый снимок подвергли спектрографическому анализу на аутентичность. Проверялись возраст негатива и возможность лабораторного монтажа. Все оказалось подлинным, вплоть до даты и дня недели, установленных после двадцатикратного увеличения заголовка газеты, которую нес на фотографии какой-то пешеход на улицах Маската. Более серьезные газеты отмечали отсутствие источников, которые могли бы подтвердить или опровергнуть, насколько правдоподобны представленные отрывочные сведения. Но и они не сомневались в подлинности фотографий и изображенного на них человека. И все дружно сетовали, что этого человека, конгрессмена Эвана Кендрика, нигде нельзя отыскать, чтобы он сам подтвердил или опровергнул эту невероятную историю. «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» откопали нескольких его друзей и соседей в столице, Вирджинии и Колорадо. Но никто из них не мог припомнить, что видел конгрессмена или что-либо слышал о нем в период, о котором шла речь, четырнадцать месяцев назад.

В «Лос-Анджелес таймс» пошли дальше: не раскрывая своих источников, газета опубликовала расшифровку записи телефонных переговоров Кендрика. Не считая звонков в различные местные магазины и садовнику Джеймсу Олсену, за четыре недели из резиденции конгрессмена в Вирджинии было сделано только пять звонков, возможно относящихся к делу. Три звонка на кафедры арабистики Джорджтаунского и Принстонского университетов; один — дипломату из Дубая, вернувшемуся за семь месяцев до того домой; и пятый — поверенному в Вашингтоне, который отказался говорить с прессой. К черту деликатность! Охотничьи собаки сделали стойку, хотя добыча исчезла.

Менее солидные газеты, то есть не располагающие большими ресурсами для финансирования обширных исследований, а также все таблоиды, нисколько не заботившиеся о верификации сведений (если они знают, как пишется это слово), чувствовали себя на коне псевдожурналистики. Они использовали попавший к ним в руки меморандум как трамплин в бурных водах героических спекуляций, ибо знали, что их выпуски расхватают неискушенные читатели. Для неинформированных людей печатное слово чаще всего является словом правды. Конечно, это суждение свысока, но совершенно верное.

Однако во всех газетных историях отсутствовала правда, та глубинная правда, которая стояла за этим очень странным разоблачением. Не было никакого упоминания ни о храбром молодом султане Омана, рисковавшем жизнью и положением, чтобы помочь Кендрику, ни об оманцах, охранявших его в аэропорту и на задворках Маската, ни о той удивительной, поразительно профессиональной женщине, которая спасла Эвана в кишащем людьми зале другого аэропорта в Бахрейне после того, как его чуть не убили. Между тем это она нашла ему убежище и врача, который возился с его ранами. И прежде всего, не было сказано ни слова об израильском подразделении, возглавляемом офицером Моссад. А ведь это именно оно спасло его от смерти, воспоминания о чем все еще заставляли Кендрика вздрагивать от ужаса. Не называлось также имя и другого американца, пожилого архитектора из Бронкса, без которого еще год назад останки Эвана исчезли бы в желудках акул Катара.

Вместо этого во всех статьях красной нитью прослеживалась одна общая тема: каждый араб заражен нечеловеческим зверством и терроризмом. Само слово «араб» — синоним жестокости и варварства; в арабах никаких следов порядочности, свойственной людям вообще. Чем больше Эван читал газеты, тем больше злился. Внезапно в приступе ярости он смел их все с кровати.

Ну почему?

Кто?

Кендрик почувствовал ужасную глухую боль в груди. Ахмат! Боже, что они наделали?! Поймет ли молодой султан, сможет ли понять? Ведь таким образом американские средства массовой информации вынесли приговор всему Оману, всей стране, вдаваясь в коварные спекуляции на тему арабского бессилия перед лицом террористов или, хуже того, арабского соучастия в бессмысленном, диком убийстве американских граждан.

Эван понял, что должен немедленно позвонить своему молодому другу и объяснить ему: в том, что произошло, нет его вины. Он сел на угол кровати, схватил телефон. Удерживая трубку подбородком, дотянулся до своих брюк, вытащил бумажник и извлек из него кредитную карточку. Так как Эван не помнил, какой код надо набрать, чтобы позвонить в Маскат, ему пришлось набрать «О» для связи через коммутатор. Внезапно гудок исчез; на мгновение он запаниковал, переводя взгляд широко раскрытых глаз с одного окна на другое.

— Да-а, двадцать третий? — прозвучал наконец в трубке хриплый мужской голос.

— Я пытался позвонить через коммутатор.

— Можете звонить по автоматической связи, раз вы здесь остановились.

— Я… мне надо сделать межконтинентальный звонок, — запинаясь, объяснил смущенный Кендрик.

— Не по этому телефону.

— По кредитной карточке! Как мне связаться с телефонисткой? Я сообщу ей номер моей кредитки.

— Я буду подслушивать, пока не услышу, как вы скажете номер. Может, он поддельный. Понятно?

Эван ничего не понимал. Это что, ловушка? За ним следили до захудалого мотеля в Вудбридже, штат Вирджиния?

— Думаю, на самом деле это не подойдет, — пробормотал он запинаясь. — У меня конфиденциальное сообщение.

— Подумать только! — насмешливо ответил голос. — Тогда найдите себе телефон-автомат. Есть там один у закусочной, миль пять по дороге вниз. Слышь, придурок, хватит с меня…

— Да подождите минуту! Ладно, ладно, оставайтесь на линии. Но когда меня соединят, я хочу услышать, что вы отключились, идет?

— Ну, на самом деле я собирался позвонить Луэлле Парсонс.

— Кому?

— Не важно, придурок. Соединяю. Все, кто тут остаются на целый день, извращенцы или под кайфом.

Откуда-то издалека, из района Персидского залива, телефонистка, говорящая по-английски с арабским акцентом, сообщила, что в Маскате нет телефонной станции, начинающейся с цифр «555».

— Наберите эти цифры, пожалуйста, — настаивал Эван, и еще раз, более жалобно: — Пожалуйста!

Он насчитал восемь гудков, прежде чем услышал беспокойный голос Ахмата, произнесший по-арабски «Слушаю».

— Это Эван, Ахмат, — сказал Кендрик по-английски. — Мне нужно с тобой поговорить.

— Что, поговорить со мной? — взорвался молодой султан. — И у тебя, ублюдок, хватает наглости мне звонить?

— Так ты знаешь? О… ну, то, что обо мне говорят.

— Знаю ли я? Одна из самых приятных вещей заключается в том, что я богатый парень — у меня на крыше есть тарелки, и я узнаю все, что хочу, и отовсюду, откуда хочу! У меня даже есть преимущество перед тобой. Ты видел репортажи отсюда и со Среднего Востока? Из Бахрейна и Рияда, даже из Иерусалима и Тель-Авива?

— Очевидно, нет. Я видел только эти…

— Один и тот же мусор, хорошенькая куча, чтобы ты сидел на ней! Сиди себе в Вашингтоне, только не возвращайся сюда!

— Но я как раз хочу вернуться. Я возвращаюсь!

— Но не сюда. Мы умеем читать и слушать и смотрим телевизор. Надо же, ты все это сделал сам! Повесил это на арабов! Убирайся даже из моей памяти, сукин ты сын!

— Ахмат!

— Убирайся, Эван! Никогда такому о тебе не поверил бы. Ты что, приобрел в Вашингтоне больше влияния, называя нас животными и террористами? Это был единственный способ?

— Я никогда не делал этого, никогда не говорил такого!

— Твой мир сделал это! Они твердят это снова, и снова и становится чертовски очевидно, что ты нас всех хочешь заковать в кандалы! И самый последний распроклятый сценарий — твой!

— Да нет же! — запротестовал Кендрик. — Не мой!

— Почитай нашу прессу. Посмотри телевизор!

— Это пресса, а не ты и не я!

— Ты — это ты, самонадеянный ублюдок, живущий по вашим слепым, ханжеским иудео-христианским лицемерным понятиям, а я — это я, араб-исламист. И ты больше не будешь плевать на меня!

— Но я бы никогда этого не сделал, не смог…

— И на моих братьев, чьи земли должны быть у них отобраны по твоему распоряжению, а люди целыми деревнями покинуть свои дома, работу, мелкие ремесла — мелкие, но их, то, чем они занимались из поколения в поколение!

— Ради Бога, Ахмат, ты говоришь, как один из них!

— Опомнись! — В голосе молодого султана слышались злость и сарказм. — Полагаю, что под «ними» ты подразумеваешь парней из тысяч семей, которые под дулами ружей маршируют в лагеря, пригодные разве что для свиней. Свиней, а не людей! Боже милосердный, мистер Всезнайка, знаменитый своей честностью американец! Если я говорю, как один из них, черт побери, то сожалею об этом! И скажу тебе, о чем я еще сожалею: что дошел до этого так поздно. Сегодня я понимаю гораздо больше, чем вчера.

— А это еще значит?

— Повторяю. Читай свои газеты, смотри свое телевидение, слушай свое радио. Вы, тупые и самодовольные народы, готовитесь уничтожать ядерным оружием всех грязных арабов, чтобы больше не бороться с нами? Или собираетесь предоставить эту честь вашим закадычным дружкам в Израиле, которые так или иначе говорят вам, что делать? Просто дадите им бомбы?

— Да перестань же, Ахмат! — воскликнул Кендрик. — Эти израильтяне спасли мне жизнь!

— Ты чертовски прав, спасли, но ты подвернулся им случайно! Ты был всего лишь мостиком к тому, ради чего они сюда прилетели.

— О чем ты говоришь?

— Да ладно, скажу, потому что больше никто тебе не скажет и материал не опубликует. Им было совершенно наплевать на тебя, мистер Герой. То подразделение прибыло сюда, чтобы вытащить из посольства одного человека — агента Моссад, высокопоставленного стратега, изображавшего натурализированного американца, работающего по контракту с Госдепартаментом.

— Господи, — прошептал Эван. — Вайнграсс знал?

— Если и знал, то держал рот на замке. Он заставил их отправиться за тобой в Бахрейн. Вот как они спасли тебе жизнь! Это не было запланировано. Им наплевать на всех и вся, кроме них самих. Эти евреи! Совсем как ты, мистер Герой.

— Да выслушай же меня, Ахмат! Я не несу ответственности за то, что случилось здесь, что напечатали в газетах, что передают по телевидению. Это самое последнее, что я бы…

— Чушь собачья! — перебил молодой выпускник Гарварда и султан Омана. — Ни о чем таком не передали бы без тебя. Я узнал то, о чем не имел ни малейшего понятия. Да кто же они, эти агенты вашей разведки, наводнившие мою страну? Кто все эти связные, с которыми ты вступал в контакт?

— Мустафа, например!

— Он убит. Кто тайно ввез тебя в страну, не информируя об этом меня? Меня! Я управляю этим проклятым местом; так у кого же еще есть такое право? Я что, какая-нибудь дерьмовая пешка в игре?

— Ахмат, Ахмат, я ничего не знаю об этом. Я знал только, что должен попасть туда.

— А я что, случайно подвернулся? Мне нельзя было доверять?.. Конечно нет, ведь я — араб!

— Теперь ты несешь чушь. Тебя охраняли.

— От чего? От американо-израильского заговора?

— Ох, ради Бога, остановись! Я ничего не знал об агенте Моссад в посольстве, пока ты сейчас не рассказал мне. Если бы знал, то сказал бы тебе! И раз уж об этом зашла речь, мой порывистый юный фанатик, я не имею никакого отношения к лагерям беженцев или семьям, марширующим туда под дулами ружей…

— Все вы имеете к этому отношение! — закричал султан Омана. — Один геноцид за другим, но у нас-то нет ничего общего с этим! Прочь!

Связь прервалась. Хороший человек и хороший друг, который способствовал спасению Кендрика, ушел из его жизни. Так же как улетучились теперь и его планы вернуться в ту часть мира, которую он нежно любил.

Прежде чем показаться на публике, Эван должен был выяснить, что произошло, кто допустил это и почему! С кого-то нужно было начинать, и он решил, что этот «кто-то» — Госдепартамент и человек по имени Фрэнк Свонн. Конечно, лобовая атака на Госдепартамент исключается. В тот момент, когда он назовет себя, сработают сигналы тревоги. Пока что, поскольку лицо Эвана все время, до тошноты часто, крутят по телевизору и половина Вашингтона ищет Кендрика, каждое его движение должно быть тщательно продуманным. Первым делом: как связаться со Свонном так, чтобы ни он сам, ни его сотрудники об этом не знали? Его офис? Эван вспомнил. Год назад он вошел в приемную Свонна, разговаривал с его секретаршей, передав для ее шефа несколько слов по-арабски, чтобы сообщить о важности своего визита. Она тогда скрылась в другом кабинете, а спустя десять минут они со Свонном беседовали в подземном компьютерном комплексе. Та секретарша была не только квалифицированной, но, похоже, и очень надежной, как, очевидно, большинство секретарей в коварном Вашингтоне. И поскольку эта надежная секретарша очень хорошо осведомлена о некоем конгрессмене Кендрике, с которым она беседовала год назад, на нее вполне мог подействовать кто-то другой, также надежный по отношению к ее боссу. И все-таки стоит попытаться. Это единственное, что Кендрик сейчас смог придумать. Он поднял трубку и дождался ответа хриплого менеджера мотеля «Три медведя».

— Консульская служба, приемная директора Свонна, — ответила наконец секретарша.

— Привет, это Ральф из разведки, — начал Кендрик. — У меня есть кое-какие новости для Фрэнка.

— Да кто это?

— Все в порядке, я друг Фрэнка. Только хотел ему сказать, что во второй половине дня, возможно, состоится межведомственное совещание…

— Как, еще одно? Ему оно не нужно.

— Что у него с расписанием?

— Перегружено! До четырех он на конференции.

— Ну, если Фрэнк не хочет, чтобы его снова поджаривали на решетке, может, ему стоит взять короткий день, сесть в машину и рано поехать домой?

— Он? В машине? Да мой шеф скорее прыгнет с парашютом в джунгли Никарагуа, но не рискнет принять участие в дорожном движении Вашингтона.

— Знаете, что я имею в виду? Обстановка здесь довольно напряженная. Его могут насадить на вертел.

— Он и так на нем вертится с шести утра.

— Я только пытаюсь выручить приятеля.

— На самом деле у него назначен визит к врачу, — сказала вдруг секретарша.

— Правда?

— Ну да, сейчас. Спасибо, Ральф.

— Я никогда вам не звонил.

— Конечно нет, дорогуша. Просто кто-то из Департамента разведки сверял расписания.

Эван стоял в толпе людей, ждущих автобус на углу Двадцать первой, откуда был хорошо виден вход в здание Госдепартамента. После разговора с секретаршей Свонна он покинул мотель и быстро поехал в Вашингтон, ненадолго заскочив в торговый центр в Александрии, где купил темные очки, широкополую брезентовую рыбацкую шляпу и неяркую полотняную куртку. 3.48 пополудни. Если секретарша все так же надежна, то Фрэнк Свонн, заместитель директора Консульской службы, выйдет из огромных стеклянных дверей через десять-пятнадцать минут.

Он так и сделал, в спешке повернув в 4.03 налево от автобусной остановки. Кендрик выбрался из толпы и бросился за человеком из Госдепартамента, держась в тридцати футах позади него и гадая, на какой вид транспорта сядет не водящий машину Свонн. Если собирается идти пешком, то Эван остановит его в каком-нибудь месте, где они смогут поговорить без помех.

Свонн не собирался идти пешком. Кажется, намеревался сесть на автобус, идущий на восток по Вирджиния-авеню. Он присоединился к другим людям, неуклюже поспешающим вниз по улице к остановке. Кендрик заторопился, нельзя допустить, чтобы директор Консульской службы сел на этот автобус. Он подошел к Свонну и тронул его за плечо.

— Привет, Фрэнк, — сказал почти весело, снимая тесные очки.

— Как? Это ты? — вскричал пораженный Свонн, заставив вздрогнуть стоящих поблизости ожидающих.

Двери автобуса в это время с шумом распахнулись.

— Я, — признал Эван спокойно. — Думаю, нам лучше поговорить.

— Боже милосердный! Вы, должно быть, с ума съехали!

— Если и так, то это вы меня довели, хоть и не водите машину…

На этом месте их краткий разговор был прерван странным голосом, казалось заполнившим всю улицу.

— Это он! — завопил взъерошенный человек странного вида, с глазами навыкате и длинными спутанными волосами, спадающими ему на уши и лоб. — Глядите! Смотрите! Вот он! Коммандо Кендрик! Я целый день видел его по телевизору — у меня в квартире семь телевизоров! Знаю все, что происходит! Он это!

Прежде чем Эван смог отреагировать, человек сдернул рыбацкую шляпу с его головы.

— Эй! — закричал Кендрик.

— Глядите! Это он!

— Пойдем отсюда! — шепнул Свонн.

Они рванули вверх по улице. Странный человек пустился за ними в погоню — его мешковатые брюки полоскались на ветру, в вытянутой вперед руке он держал шляпу Эвана.

— Этот тип преследует нас! — сказал, оглянувшись, директор Консульской службы.

— У него моя шляпа! — ответил Кендрик.

В двух кварталах впереди из такси вылезала старушка с голубыми волосами, нетвердо держащаяся на ногах.

— Туда! — заревел Свонн. — Такси!

Увертываясь от машин, они помчались через широкий проспект. Эван открыл ближнюю дверцу и сел, в то время как человек из Госдепа обежал машину сзади, чтобы влезть в нее с другой стороны. Он помог престарелой пассажирке выйти и нечаянно толкнул ногой ее палку. Палка упала на мостовую, а за ней последовала и дама с голубыми волосами.

— Извините, дорогая, — пробормотал Свонн, запрыгивая на заднее сиденье.

— Поехали! — закричал Кендрик. — Скорее! Прочь отсюда!

— Вы что, придурки, банк, что ли, ограбили? — спросил шофер, включая передачу.

— Получишь больше, если поспешишь, — посулил Эван.

— Спешу, спешу. Но у меня нет летных прав. Хочу на земле остаться, понимаете, о чем я?

Как по команде, Кендрик и Свонн развернулись, чтобы посмотреть в заднее стекло. Стоя на углу, тот странный тип со спутанными волосами и в мешковатых брюках что-то записывал на газете; шляпа Эвана теперь была у него на голове.

— Название компании и номер такси, — спокойно прокомментировал директор Консульской службы. — Куда бы мы ни поехали, придется сменить средство передвижения по крайней мере еще один раз через квартал отсюда. Причем не просто пересесть, а предварительно пройти еще квартал пешком.

— Чтобы наш шофер не увидел, в какое такси мы сели.

— Даже ваш голос звучит так, будто вы знаете, что делаете.

— Надеюсь, что знаю. — Запыхавшийся Свонн вынул платок и вытер вспотевшее лицо.

Через двадцать минут, отпустив второе такси, конгрессмен и человек из Госдепа уже шли по улице в захудалом районе Вашингтона. И получилось так, что оба одновременно взглянули на красную неоновую вывеску бара с тремя отсутствующими буквами. Бар был потрепанный, соответствующий своему окружению. Они кивнули друг другу и зашли внутрь, слегка обескураженные темнотой, царившей внутри, по контрасту с ярким октябрьским днем снаружи, на улице. Единственным ярким, вопящим источником света был телевизор, прикрепленный к стене над жалкой, потрепанной барной стойкой. Несколько сгорбленных, взъерошенных завсегдатаев с затуманенными глазами подтверждали статус заведения. Кендрик и Свонн, украдкой косясь на удаляющееся пятно света, двинулись в самый темный угол справа от стойки и проскользнули в обшарпанную кабинку, сев друг напротив друга.

— Вы в самом деле настаиваете на том, чтобы мы поговорили? — Седовласый Свонн тяжело дышал, лицо его все еще пылало и было покрыто испариной.

— Я настаиваю на том, чтобы назначить вас самым свежим кандидатом в морг.

— Эй, слушайте, у меня черный пояс.

— В каком виде борьбы?

Свонн насупился:

— Во всяком случае, этот прием срабатывает в кинофильмах, когда показывают каратистов. Мне необходимо выпить.

— Позовите официанта сами, — отозвался Кендрик. — Я останусь в тени.

— Тени? — удивился Свонн, подзывая поднятой рукой толстую черную официантку с огненно-рыжими волосами. — А где здесь свет?

— Когда вы последний раз делали три отжимания подряд, мистер Малыш Каратэ?

— Когда-то в шестидесятых. Думаю, давно.

— В то время здесь поменяли лампочки… Теперь обо мне. Как вы посмели сделать это, лжец вы эдакий?

— Да как вы могли подумать, что это я? — Человек из Госдепартамента внезапно замолчал — у столика, подбоченясь, стояла гротескного вида официантка.

— Что будете пить? — поинтересовалась она у Эвана.

— Ничего.

— Здесь это не принято. И подозреваю, не полезно для здоровья. Два ржаных виски, двойных, спасибо. Канадского, если у вас есть.

— Забудьте об этом, — сказала официантка.

— Забыто, — согласился Свонн. Когда официантка отошла, он снова посмотрел на Кендрика. — Ну и шутник вы, мистер конгрессмен! Просто весельчак. Да Консульская служба за моей головой охотится! Госсекретарь издал директиву, в которой разъясняет, что он понятия не имеет, кто я такой, этот отвратный нерешительный теоретик! А уж израильтяне вопят! Думают, что репутация их драгоценного Моссад может быть скомпрометирована кем-то, кто ведет раскопки. И арабы, которых мы поддерживаем деньгами, скулят, потому что им нет никакого доверия! А сегодня в половине четвертого президент — черт бы его побрал! — распекал меня за «нарушение долга». И позвольте заметить, он пропел эту фразу так, будто на самом деле понимал, о чем говорит. Я, конечно, догадался, что там, на линии, было по крайней мере двое других людей… Говорите, вы в бегах? Да это я в бегах! Черт, почти тридцать лет в этом тупом бизнесе…

— Я назвал бы это так же, — быстро и спокойно прервал его Эван. — Виноват.

— Да уж, это точно. — Свонн не пропустил удара. — Потому что кто, кроме нас, ублюдков, будет разгребать это дерьмо тупее, чем система? Мы нужны тебе, Чарли, и не забывай этого. Проблема в том, что нам почти нечем гордиться. Я имею в виду, мне нет нужды мчаться домой, чтобы убедиться в том, что бассейн на заднем дворе очищен от водорослей… Главным образом потому, что у меня нет бассейна, а дом после развода достался моей жене. Ей надоело, что я выхожу за хлебом, а возвращаюсь через три месяца, и в ушах у меня все еще грязь Афганистана! О нет, мистер Секретный Конгрессмен, я не выдал вас! Наоборот, сделал все, что мог, чтобы остановить это. Мне немного осталось, но я хочу уйти чистым.

— Вы пытались предотвратить шум? Каким образом?

— Тихо и очень профессионально. Даже показал ему копию записки, отосланную мною начальству, в которой признавал вас непригодным для такого дела!

— Ему?

С несчастным выражением лица Свонн посмотрел на Кендрика. В это время официантка принесла напитки и стояла, постукивая пальцами по столешнице. Человек из Госдепа полез в карман, глянул в счет и оплатил его. Пожав плечами при виде чаевых, женщина удалилась.

— Ему? — повторил Эван.

— Давайте, — предложил Свонн уныло, отпивая большой глоток виски, — вонзайте еще один коготь, какая разница? Здесь осталось не так уж много крови.

— Значит, вы не знаете, кто он такой. Кто этот «он»?

— О, он сообщил мне свое имя, должность, даже предоставил первоклассную рекомендацию.

— Ну и что же?

— Его не существует.

— Что-то?

— Что слышали.

— Не существует? — допытывался расстроенный Кендрик.

— Ну, реально, конечно, существует, но представился мне совершенно другим человеком. — Свонн допил первую порцию виски.

— Не верю, что это…

— И Айви не поверила, это моя секретарша. Она в ужасе.

— Да о чем это вы? — жалобно спросил Кендрик.

— Из офиса сенатора Аллисона Айви позвонил парень, с которым она встречалась пару лет назад. Сейчас он — один из главных помощников сенатора. Этот парень попросил ее записать ко мне на прием их штатного сотрудника, выполняющего сейчас какую-то конфиденциальную работу для Аллисона. Так она и сделала. Ну а он оказался блондинистым шпионом. Говорил с акцентом, причем неподдельным, который я отнес бы к Средней Европе. Этот тип круто за вас взялся. Если у вас есть шрам, о котором знает только ваша мать, то у него есть изображение этого шрама крупным планом.

— Безумие, — тихо произнес Эван. — Но все же интересно почему?

— Мне тоже было интересно. Я имею в виду, что вопросы, которые он задавал, были загружены ПД…

— Чем-чем?

— Подробными данными. Он знал о вас почти столько же, сколько мог узнать от меня. Такой профессионал, что я без промедления готов был предложить ему работу в Европе.

— Но почему именно я?

— Говорю же, мне тоже стало интересно. Поэтому я попросил Айви перезвонить в офис Аллисона. Начать с того, почему у заштатного сенатора такой СШ…

— Что?

— Не то, что вы подумали. «Супершпион». По здравом размышлении я полагаю, что за ним кто-то стоит.

— Пожалуйста, ближе к делу!

— Конечно. — Свонн взял второй бокал. — Айви звонит своему старому дружку, а тот не понимает, о чем она спрашивает. Он не звонил ей и никогда не слыхал ни о каком сотруднике по имени… как бы его там ни звали.

— Но, Бога ради, ваша секретарша должна была знать, с кем говорит! Его голос, манера разговаривать, какие-то словечки…

— Ее старый обожатель говорит с сильным южным акцентом. А тот, кто звонил, сказал, как утверждает Айви, что у него ларингит. Но этот красавчик знал места, где они бывали вдвоем, вплоть до парочки мотелей в Мэриленде. Айви вряд ли хотела бы, чтобы об этом проведал ее муж.

— Господи, да это же операция! — Кендрик нагнулся и взял бокал Свонна. — Но почему?

— Эй, с чего это вы схватили мое виски? У меня нет бассейна, помните? И дома нет.

Вдруг телевизор над стойкой взорвался звуками громко произнесенной фамилии: «Кендрик!»

Оба собеседника резко повернулись к нему, не веря своим ушам.

— Экстренное сообщение! Сенсация этого часа, возможно, сенсация десятилетия! — вопил тележурналист, стоящий в толпе людей, которые с вожделением всматривались в камеру. — Последние двенадцать часов весь Вашингтон тщетно пытается разыскать конгрессмена от Колорадо Эвана Кендрика, героя Омана. Больше всего, конечно, опасаются возможной мести со стороны арабов. Нам сообщили, что правительство приказало полиции, больницам и моргам быть наготове. Но всего несколько минут назад его видели на этом самом углу. Конгрессмена опознал некий Казимир Бола… Боле… славски. Откуда вы родом, сэр?

— Джерси-Сити, — ответил человек с диким взглядом и в шляпе Кендрика, — но мои корни — в Варшаве! Святой Божьей Варшаве!

— Значит, вы родились в Польше?

— Не совсем. В Ньюарке.

— Но вы видели конгрессмена Кендрика?

— Безусловно. Он разговаривал с каким-то седовласым мужчиной в двух кварталах отсюда, у автобуса, потом, когда я закричал: «Коммандо Кендрик, это он!» — они побежали! Я знаю! У меня телевизоры в каждой комнате, включая туалет. Я никогда ничего не пропускаю!

— Когда вы говорите «в двух кварталах отсюда», сэр, имеете ли вы в виду угол, находящийся на расстоянии двух с половиной улиц от здания Государственного департамента?

— Точно!

— Мы уверены, — доверительно глядя в камеру, добавил репортер, — что власти проверяют Госдеп на предмет того, мог ли какой-либо человек, подходящий под описание, данное нашим свидетелем, быть участником этого экстраординарного рандеву.

— Я гнался за ними! — вопил свидетель в мешковатых штанах, снимая шляпу Эвана. — У меня его шляпа! Смотрите, собственная шляпа коммандо!

— Но что вы слышали, мистер Болеславски? Там, у автобуса?

— Говорю вам, не всегда все так, как хочется! Невозможно быть слишком предусмотрительным и успеть все заметить, услышать. Прежде чем они убежали, человек с седыми волосами отдал коммандо Кендрику какой-то приказ. Думаю, у него русский акцент, а может быть, еврейский! Комми и евреям нельзя доверять, понимаете, о чем я? Они никогда не заходят в церковь! Они не знают, что такое святая месса…

Передача неожиданно прервалась рекламой, превозносящей достоинства дезодоранта для подмышек.

— Сдаюсь. — Свонн отобрал у Кендрика свой бокал и допил виски. — Теперь я — «крот». Русский еврей из КГБ, который не знает, что такое месса. Хотите сделать для меня что-нибудь еще?

— Нет, потому что я вам верю. Но вы можете кое-что сделать для меня, и это в наших общих интересах. Мне надо выяснить, кто заварил всю эту кашу и почему.

— А если вы и вправду узнаете, — перебил его Свонн, наклонившись к нему, — вы мне расскажете? Это единственное, что меня интересует. Хочу слезть с крючка и насадить на него кого-то другого.

— Вы будете первым, кто об этом узнает.

— Чего вы хотите?

— Список всех, кто был в курсе, что я отправляюсь в Маскат.

— Не список — ограниченный, узкий круг. — Свонн покачал головой, не возражая, но как бы пытаясь объяснить. — Все было бы по-другому, не скажи вы, что вам может понадобиться наша помощь, если вы столкнетесь с чем-то, с чем не сможете справиться. Но мы не могли позволить себе признать вас из-за заложников.

— Насколько узок этот круг?

— Все только на словах, как вы понимаете.

— Понимаю. Насколько узок?

— Неоперативная часть ограничивается этим несгибаемым ничтожеством, Гербертом Деннисоном, занудой этаким, главой аппарата президента; затем — госсекретарь, министр обороны и председатель Объединенного комитета начальников штабов. Я координировал связь между всеми четырьмя. Всех их можете исключить. Эти люди слишком много теряют и ничего не приобретают от вашего разоблачения. — Свонн откинулся назад и нахмурился. — Оперативный участок формировался на базе строгой секретности. Лестер Кроуфорд из Лэнгли. Лес — аналитик ЦРУ по вопросам секретной деятельности в данном районе. На другом конце — начальник базы в Бахрейне, не кто иной, как Грэйсон, Джеймс Грэйсон то есть. Он устроил скандал насчет вашего с Вайнграссом вылета из того места; полагал, что компания совсем спятила… Поняли?

— Не совсем.

— Были еще четыре или пять тамошних арабов, лучшее, что есть у нас и у компании. У них всех была ваша фотография, но они не знали, кто вы такой. Арабы не могли рассказать то, чего не знали. И еще двое. Эти знали, кто вы. Один действовал на месте, другой — здесь, занимался компьютерами в «Огайо-4-0».

— Компьютеры? — переспросил Кендрик. — Что, распечатки?

— Вы были введены в программу только на его компьютере; из центрального процессора вас стерли. Его зовут Джеральд Брюс, и если это он настучал на вас, то я сам сдамся ФБР как еврейский «крот» мистера Болеславски, работающий на Советы. Он смышлен, находчив и управляется с компьютерами, как настоящий волшебник; лучше его не найти. Когда-нибудь Брюс возглавит Консульскую службу, если девушки оставят его в покое на некоторое время, чтобы он смог перевести дух.

— Плейбой?

— Да полно вам. Парню двадцать шесть, красив, как Аполлон, не женат и известен своими похождениями. Другие рассказывают о своих победах, он — никогда. Думаю, поэтому мне и нравится. В этом мире осталось не так много джентльменов.

— Мне он уже тоже нравится. Кто же остается? Там, на месте, из знавших, кто я такой?

Фрэнк Свонн наклонился вперед и забарабанил пальцами по своему пустому бокалу, уставившись на него; потом поднял взгляд на Кендрика:

— Полагаю, это вы и сами сможете сообразить.

— Что именно?

— Адриенна Рашад.

— Имя мне ничего не говорит.

— Она работала под псевдонимом.

— Адриенна? Женщина? — Эван нахмурился, но, увидев, что Свонн кивнул, внезапно широко раскрыл глаза и прошептал: — Неужели Калейла? Она что, одна из ваших?

Человек из Госдепартамента снова кивнул:

— Ну, не одна из моих людей, но одна из нас.

— Господи, она же вытащила меня из аэропорта в Бахрейне! Тот здоровый сукин сын Макдоналд швырнул меня в эту давку… меня чуть не убили, я уже не ведал, на каком свете нахожусь. Эта женщина вытащила меня оттуда — уж не знаю, как ей это удалось!

— Я знаю, — сказал Свонн. — Она угрожала снести головы нескольким бахрейнским полицейским, если они не сообщат куда следует ее псевдоним и не получат разрешение выпустить вас. Адриенна получила не только разрешение, но и машину из гаража султана.

— Вы сказали, она одна из вас, но не из ваших людей. Что это значит?

— Рашад из управления; особый агент, из касты неприкасаемых. У нее контакты повсюду в районе залива и Средиземноморья; ЦРУ никому не разрешает вмешиваться в ее дела.

— Без нее моя «крыша» могла быть взорвана еще в аэропорту?

— Без нее вы стали бы мишенью для любого террориста, разгуливающего по Бахрейну, включая солдат Махди.

На короткое время Кендрик замолчал. С блуждающим взглядом, с приоткрытым ртом он вспоминал…

— Она рассказала вам, где прятала меня?

— Отказалась.

— Она может так поступить?

— Говорю вам, Рашад на особом положении.

— Понятно, — тихо пробормотал Эван.

— Думаю, я тоже понимаю, — опять кивнул Свонн.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Она вытащила вас из аэропорта и только примерно через шесть часов вышла на связь.

— Это необычно?

— При данных обстоятельствах, можно сказать, экстраординарно. Ее задачей было наблюдать за вами и немедленно сообщать лично Кроуфорду в Лэнгли о любых предпринятых вами решительных действиях, а Кроуфорд после этого должен был связаться со мной для получения указаний. Адриенна этого не сделала, и в ходе официального опроса о выполнении задания она совершенно выпустила те шесть часов.

— Ей нужно было сохранить в тайне то место, где мы прятались.

— Конечно. Должно быть, это место имело отношение к султану; никто не оказывает давления на эмира и его семью.

— Разумеется. — Кендрик снова замолчал и уставился в темноту обшарпанного бара. — Она была славная, — нерешительно начал он. — Мы разговаривали. Она так много всего поняла. Я восхищался ею.

— Эй, конгрессмен, договаривайте! — Свонн наклонился над пустым бокалом. — Думаете, это в первый раз?

— Что?

— Двое людей в трудной ситуации, мужчина и женщина; ни один из них не знает, доживет ли до следующего дня, до следующей недели. Значит, они сошлись, это естественно. Ну и что же?

— Это чертовски оскорбительно, Фрэнк. Она ведь кое-что значила для меня.

— Ладно, скажу прямо. Не думаю, что вы что-либо значите для нее. Она — профессионал, участвовала в нескольких тайных войнах в своем РБД.

— Где-где? Фрэнк, будьте добры, говорите по-английски или, если хотите, по-арабски, но так, чтобы было понятно.

— Район боевых действий.

— Это название используется в газетах.

— Не моя вина. Будь моя воля, я нейтрализовал бы всех ублюдков, которые пишут эти статьи.

— Пожалуйста, не объясняйте, что значит слово «нейтрализовать».

— Не буду. Я только рассказываю вам о той ситуации, в которой мы то и дело буксуем, будучи обессиленными или просто испуганными. Мы рады воспользоваться несколькими часами безопасного удовольствия, а потом сбрасываем их со счета как долгожданную премию. Поверите ли, мы даже читаем на эту тему лекции для засылаемых агентов.

— Теперь я в это верю. Буду с вами откровенен, в то время мне приходило это в голову.

— Хорошо. Сбросьте ее со счетов. Она работает строго в районе Средиземноморья, и у нее нет ничего общего со здешними местами. Кроме того, чтобы найти ее, вам пришлось бы лететь в Северную Африку.

— Значит, все, что у меня есть, — человек по фамилии Кроуфорд в Лэнгли и начальник базы в Бахрейне.

— Нет. У вас имеется блондин со среднеевропейским акцентом, который действует здесь, в Вашингтоне. Работает очень серьезно. Где-то он раздобыл информацию. Не у меня и не в «Огайо-4-0». Найдите его.

Свонн дал Эвану номера своих телефонов — домашнего и прямого рабочего, а затем выбежал из темного обшарпанного бара так, словно ему не хватало воздуха. Кендрик заказал у толстой черной официантки с огненно-рыжими волосами ржаного виски и спросил, где находится телефон-автомат, если таковой здесь вообще имеется. Она показала.

— Если два раза хлопнете по нижнему левому углу, получите назад свой четвертак, — подсказала женщина.

— Если я это сделаю, отдам монету вам, идет? — откликнулся Эван.

— Отдайте своему приятелю, — посоветовала она. — Эти противные сухари в костюмах никогда не оставляют чаевых — белые или черные, без разницы.

Кендрик встал со своего места и осторожно направился к телефону. Настало время позвонить в офис. Нельзя дальше испытывать терпение миссис Энн Малкей О'Рейли. Озираясь по сторонам, он опустил в щель монету и набрал номер.

— Приемная конгрессмена Кендрика…

— Это я, Энни.

— Господи, да где же вы? Сейчас больше пяти, а наш офис все еще напоминает сумасшедший дом!

— Вот почему меня там нет.

— Да, пока не забыла! — воскликнула миссис Малкей задыхаясь. — Некоторое время тому назад звонил Мэнни. Он был весьма выразителен, но говорил негромко — думаю, это означает, что он серьезен, как только может быть.

— Что он сказал?

— Чтобы вы не звонили ему в Колорадо.

— Что-о?

— Он велел передать вам: «аллеот массгхул», что бы это ни значило.

— Вполне ясно, Энни. — В переводе с арабского это значит «линия занята», простой эвфемизм для обозначения того, что разговоры подслушиваются. Если Мэнни прав, любой, кто туда позвонит, может быть вычислен буквально за несколько секунд. — Помолчав, Эван добавил: — Не буду звонить в Колорадо.

— Мэнни просил передать, что, когда все успокоится, он поедет в Меса-Верде, позвонит мне и даст номер телефона, по которому вы сможете его найти.

— Я перезвоню вам.

— Ну а теперь, мистер Супермен, правда ли то, о чем все говорят? Вы действительно совершили все это в Омане — или где там?

— Лишь немного из того. Не сказали о многих людях, которых следовало упомянуть. Кто-то пытается выставить меня тем, чем я не являюсь. Как вы справляетесь?

— С помощью обычных фраз: «Без комментариев» и «Нашего босса нет в городе», — ответила О'Рейли.

— Хорошо. Рад слышать это.

— Нет, конгрессмен, не хорошо, потому что с некоторыми вещами невозможно справиться обычным способом. Мы можем управлять этими психами, прессой и даже людьми, равными вам по положению, но не можем контролировать тысячу шестьсот.

— Что, Белый дом?!

— Звонил сам несносный начальник аппарата. Мы не можем сказать глашатаю президента «без комментариев».

— Что он говорил?

— Сообщил мне номер телефона, по которому вам нужно позвонить. Это его приватная линия. Дал мне понять, что данный номер известен менее чем десятку людей в Вашингтоне…

— Интересно, а у президента он есть? — В словах Кендрика содержалась лишь доля шутки.

— Утверждал, что есть; в сущности, сказал, что сам президент прямо приказал вам немедленно позвонить главе его аппарата.

— Прямо что?!

— Президент прямо приказал.

— Может, кто-нибудь будет так любезен прочитать этим клоунам конституцию? Законодательная ветвь правительства не принимает прямые приказы, исходящие от исполнительной ветви власти, президентской или другой.

— Согласна, он глупо выразился, — быстро продолжила Энни О'Рейли, — но, если вы дадите мне передать его слова до конца, то, возможно, будете более сговорчивы.

— Продолжайте.

— Он сказал, что они понимают, почему вы скрываетесь. Они незаметно подберут вас там, где вы скажете… А теперь могу я вам кое-что посоветовать, как ваш старший товарищ в этой психушке?

— Пожалуйста.

— Вы не можете все время находиться в бегах, Эван. Рано или поздно вам придется объявиться, и лучше, если вы узнаете, что у них на уме, до того, как это сделаете. Нравится вам или нет, они за вас взялись. Почему не выяснить, что им известно? Это поможет избежать несчастья.

— Диктуйте номер.

Глава 22

Закрыв дверь в ванную комнату, Герберт Деннисон, глава аппарата Белого дома, достал бутылочку «Маалокса», которую постоянно держал в правом углу мраморной стойки, и сделал последовательно четыре глотка белой, похожей на мел жидкости, зная по опыту, что это быстро устранит приступ изжоги в верхней части груди. Много лет тому назад, в Нью-Йорке, когда такие приступы у него только начались, он был так напуган, что едва мог есть и спать, настолько боялся, что неожиданно умрет на улице от остановки сердца. И не сомневался, что это результат пережитого им ада в Корее. Его тогдашняя жена, первая из трех, переполошившись, была не в силах решить, куда его везти в первую очередь — в больницу или к страховому агенту для переделки полиса в сторону увеличения. В итоге без его ведома все-таки выбрала второй вариант, поэтому лишь спустя неделю Герберт лег в Корнеллский медицинский центр для подробного обследования.

Услышав от врачей, что сердце у него как у молодого бычка, он испытал облегчение. Они объяснили, что его приступы вызваны повышенной кислотностью, проявляющейся время от времени, что, несомненно, связано с нервотрепкой и перенапряжением. С того дня в спальне, на работе, в машине и портфеле Герберт стал держать бутылочки с белой успокаивающей жидкостью. Напряжение было частью его жизни.

Диагноз врачей оказался настолько правильным, что и спустя много лет он мог довольно точно (плюс-минус час-два) предсказать, когда у него начнется приступ изжоги. Во время пребывания Деннисона на Уолл-стрит приступы неизменно наступали от бурных колебаний на рынке облигаций или когда он сражался со своими коллегами, которые постоянно пытались расстроить его планы достичь благосостояния и определенного положения. Все они — вонючие придурки, подумал Герберт. Модные мальчики из студенческих братств, члены элитных клубов, считавших ниже своего достоинства открыть для него их двери. Чья бы корова мычала! Сейчас те же самые клубы принимают жидов, ниггеров и даже латиносов! Все, что они умели, — это говорить, как «голубые» актеришки, и покупать одежду от Пола Стюарта или какого-нибудь француза-гомика. Ладно, плевать на них! Он их сломал! Благодаря своему инстинкту рыночного бойца Герберт тогда так припер их к стенке и столько сделал, что им пришлось-таки назначить его президентом той проклятой фирмы, иначе он ушел бы, унеся с собой миллионы. Деннисон сформировал корпорацию, которая стала самой жесткой, самой агрессивной фирмой на Уолл-стрит. Он добился этого, избавившись от никчемных нытиков и от глупого института так называемых стажеров, проедавших деньги и отнимавших у всех время. У него было два принципа, ставших для всех священными. Первый гласил: побей прошлогодние показатели или уноси отсюда ноги. Второй звучал так же кратко: здесь ты ничему не научишься, сюда ты попадаешь уже ученым.

Герберту Деннисону всегда было наплевать, любят его или нет. Он руководствовался идеей, что цель оправдывает любые средства. В Корее, например, быстро понял, что офицеры-хлюпики часто оказываются в гробах из-за послабления дисциплины и жесткой власти на поле сражения. Он отдавал себе отчет, что солдаты люто ненавидят его общеизвестную силу воли, поэтому никогда не терял бдительности, чтобы не быть разорванным на куски американской гранатой. Деннисон был убежден, что, как бы ни были велики потери, они оказались бы гораздо большими, командуй там какой-нибудь слюнтяй.

Как эти плаксы с Уолл-стрит: «Мы хотим построить доверие, Герб, преемственность…» или «Сегодняшний юнец завтра будет высокопоставленным чином в корпорации — преданным чиновником». Чушь это! Из доверия, преемственности и преданности выгоды не извлечешь. Ее получаешь, только если делаешь людям деньги. И Герберт доказал свою правоту, увеличив число клиентов до такой степени, что компьютеры чуть не взорвались; он воровал талантливых работников у других фирм, но, если вдруг убеждался, что зря за них заплатил, новички получали под зад коленом.

Конечно, Герберт был крут, возможно, даже жесток — он часто слышал такие характеристики о себе от других и читал их в прессе, — из-за чего по пути растерял множество хороших людей, но главное — в целом оказался прав. Доказал это и на войне, и в гражданской жизни, а эти придурки всегда его кидали. Полковой командир в Корее обещал ему при увольнении звание полковника. И что же? Ничего подобного! В Нью-Йорке — Господи, там было еще хуже! — все говорили как о деле уже решенном, что его выберут в члены правления «Веллингтон мидлэнтик индэстриз», самого престижного совета в международном финансовом деле. И опять ничего подобного! В обоих случаях он был сбит на взлете представителями этих старинных школьно-студенческих братств. Вот почему в итоге Герберт забрал свои миллионы и послал их всех подальше.

Тогда он опять оказался прав, потому что нашел человека, который нуждался и в его деньгах, и в его больших талантах, — сенатора из Айдахо. Тот говорил звучным, страстным голосом о том, во что Деннисон пылко верил, и был политиком, умеющим, развлекая свою все растущую аудиторию, отдавать приказы.

Человек из Айдахо был высок и привлекателен, с улыбкой, подобную которой не видели со времен Эйзенхауэра и Ширли Темпл; он сыпал анекдотами и поучениями, поддерживая старые ценности — силу, смелость, уверенность в себе и, что для Деннисона было превыше всего, свободу выбора. Тогда Герб перебрался в Вашингтон. С тем сенатором Деннисон заключил договор: на три года он бросает всю свою энергию и несколько миллионов — плюс еще несколько миллионов из многочисленных анонимных источников, от людей, разбогатевших с его помощью, — пока в их предвыборном фонде не скопится столько денег, что они смогли бы купить папство, выставляйся оно на торги.

Герберт рыгнул: похожая на мел успокаивающая жидкость действовала, но недостаточно быстро, а ему нужно подготовиться к встрече с человеком, который буквально через несколько минут войдет в его кабинет. Он сделал еще два глотка и посмотрелся в зеркало. Редеющие волосы, зачесанные назад, не доставили ему радости, хотя четкий пробор слева и макушка вполне соответствовали имиджу человека серьезного, не пустозвона. Деннисону хотелось бы, чтобы его серо-зеленые глаза были побольше. Он открыл их широко, как мог, и все равно они остались слишком узкими. Небольшая складка под подбородком напомнила, что надо делать какие-то упражнения или есть меньше. Но ни одна из этих перспектив его не привлекала. И почему при всех бешеных деньгах, уплаченных им за костюмы, он не похож на тех рекламных красавцев из журналов, которые присылают ему английские портные? И все же вид у него достаточно внушительный, что подчеркивают и строгая осанка, и выдающийся подбородок — и в том и в другом Герберт совершенствовался годами.

Он снова рыгнул и отпил еще глоток своего персонального эликсира. Проклятый Кендрик, сукин сын, выругался Деннисон про себя. На сей раз причиной его гнева и дискомфорта стал этот выскочка неизвестно откуда… Ну ладно, если быть честным перед самим собой, а уж с самим-то собой он всегда честен, выскочка не сам по себе, все дело в эффекте, который этот ублюдок произвел на Лэнгфорда Дженнингса, президента Соединенных Штатов. Вот дерьмо собачье! Что у Лэнгфорда на уме? (Мысленно Герб называл президента Лэнгфордом и от этого злился еще больше.) Эту дистанцию, на которой настаивала власть Белого дома, он ненавидел… После инаугурации, на одном из балов, устроенных по этому поводу, Дженнингс негромко обратился к главе своего аппарата, который три года обращался к нему просто по имени. Президент был в хорошем настроении, в его голосе слышалось шутливое самоуничижение: «Знаете, Герб, мне-то наплевать, но, думаю, моя должность — не я, а она вроде как бы требует, чтобы вы говорили мне „мистер президент“. Разве не так?» Проклятие! Так все и было!

Что же у Дженнингса на уме? Президент небрежно согласился со всем, что Герб предложил относительно чудачества Кендрика, но его ответы были уж слишком небрежными, что граничило с равнодушием, и это беспокоило главу аппарата. Ласкающий слух голос Дженнингса звучал безразлично, но глаза вовсе не отражали отсутствия интереса. Лэнгфорд Дженнингс то и дело удивлял всю их чертову банду в Белом доме. Теперь Деннисон надеялся, что это не один из таких, часто неловких, случаев.

Зазвонил телефон в ванной. От неожиданности глава президентского аппарата пролил «Маалокс» на свою куртку, сшитую на Севил-роу. Правой рукой он неуклюже схватил трубку телефона, висевшего на стене, одновременно левой открыл кран горячей воды и опустил под струю махровое полотенце. Затем принялся неистово тереть мокрой тканью по белым пятнам, радуясь, что они исчезают с темной материи.

— Да?

— Конгрессмен Кендрик подошел к восточному входу, сэр. Его сейчас детально обыскивают.

— Его что?!

— Проверяют, нет ли при нем оружия или взрывчатки…

— О Господи! Я ведь не сказал, что это какой-то террорист! Он прибыл в правительственной машине в сопровождении двух агентов секретной службы!

— Сэр, вы ведь выразили сильную степень опасения и неудовольствия…

— Сейчас же поднимите его ко мне!

— Возможно, ему понадобится одеться, сэр!

— Черт!

Через шесть минут секретарша ввела в кабинет взбешенного Эвана Кендрика. Вместо благодарности женщине его лицо выражало скорее нетерпение: «Убирайтесь-ка отсюда, дамочка, поскорее, этот человек — мой!» Сообразительная секретарша поспешила ретироваться, а глава аппарата подошел к конгрессмену с распростертыми объятиями, на которые Кендрик не обратил никакого внимания.

— Я слышал о ваших здешних играх и забавах, Деннисон, — произнес он ледяным голосом, — но, позволив обыскать члена палаты представителей, который пришел сюда по вашему приглашению — мать твою! — вы зашли слишком далеко.

— Неправильное толкование инструкций, конгрессмен! Боже мой, как вы могли подумать что-то другое?!

— С вами все ясно! Многие мои коллеги нередко схватываются с вами. Гуляют ужасные истории, вроде той, что однажды вы ударили парламентария из Канзаса, который вроде бы вас оскорбил.

— Это ложь! Он пренебрег процедурами Белого дома, за которые я несу ответственность. Может, я и дотронулся до него, главным образом чтобы поставить его на место, но это все. А он неправильно понял.

— Не думаю. Я слышал, будто он назвал вас «никудышным начальником», и вы взорвались.

— Искажение. Ну полное искажение. — Деннисон поморщился — кислотность давала о себе знать. — Послушайте, я приношу извинение за детальный обыск…

— Не надо. Его не было. Снять куртку я согласился, полагая, что так принято, но, когда охранники велели также снять рубашку и брюки, вошли мои гораздо более умные провожатые.

— Так какого же черта вы так кипятитесь?

— Потому что вы предусматривали подобный вариант, а если и нет, то создали здесь такую атмосферу, в которой это стало возможным.

— Я мог бы отклонить ваше обвинение, но не будем терять времени. Сейчас мы пойдем в Овальный кабинет, и, ради Христа, не сбивайте президента с толку всей этой проарабской чушью. Помните, он не знает о том, что произошло, а из попыток объяснить ему не выйдет ничего хорошего. Я все ему разъясню позднее.

— Откуда я знаю, способны ли вы на это?

— На что?

— Вы слышали. Откуда я знаю, способны ли вы на это или что на вас можно положиться?

— О чем вы говорите?

— Думаю, вы разъясните ему все, что хотите, расскажете то, что желаете, чтобы он услышал.

— Черт побери, да кто вы такой, чтобы разговаривать со мной подобным образом?

— Я — тот, кто, возможно, богат так же, как и вы. А еще я тот, кто убирается из этого города. Уверен, Свонн уже сказал вам об этом. Так что в вашем политическом благословении не нуждаюсь — не принял бы его ни в коем случае. Знаете что, Деннисон? Я думаю, вы — настоящая крыса. Не симпатичная разновидность Микки Мауса, а подлинное животное. Уродливый, копающийся в отбросах длиннохвостый грызун, разносящий вшей. Это произошло из-за вашей неподотчетности.

— А вы слов не жалеете, правда, конгрессмен?

— Мне не нужно. Я ухожу.

— Но президент-то не уходит! И мне он нужен сильным, убедительным. Дженнингс вводит нас в новую эпоху. Мы вот-вот снова возвысимся. Прикажем подонкам этого мира заткнуться или убираться!

— Ваши выражения так же банальны, как и вы сами.

— Да кто вы такой? Паршивый выпускник какого-нибудь университета из «Лиги Плюща», получивший степень по английскому языку? Да полно вам, конгрессмен! Мы жестко играем, вот в чем дело! В этой администрации шевелят кишками или уходят. Поняли?

— Постараюсь запомнить.

— Раз вы об этом заговорили, зарубите себе на носу: президент не любит разногласий. Все спокойно, понятно? Никаких вообще волнений. Все счастливы, ясно?

— Вы повторяетесь, не так ли?

— Я довожу все до конца, Кендрик. Это требуют правила жесткой игры.

— Вы — убогая, подлая машина, вот кто вы такой.

— Итак, мы не нравимся друг другу. Что же из того? Беда небольшая…

— Это я понял, — согласился Эван.

— Пойдемте.

— Не так быстро, — твердо возразил Кендрик, отворачиваясь от Деннисона и подходя к окну так, словно кабинет был его собственным, а не человека президента. — Каков сценарий? Ведь так это называется, да?

— Что вы имеете в виду?

— Чего вы от меня хотите? — Кендрик посмотрел вниз, на газон перед Белым домом. — Если вы тот, кто здесь думает, зачем я тут.

— Потому что игнорировать вас было бы непродуктивно.

— Правда? — Кендрик снова повернулся и заглянул в глаза главы президентского аппарата. — Непродуктивно?

— Вас надо наградить. Это достаточно ясно? Он не может сидеть на заднице и притворяться, что вы не существуете. Ведь так?

— О, понимаю! Скажем, во время одной из его занимательных, хотя и не сильно информативных пресс-конференций зайдет речь обо мне, что сейчас неизбежно, а он не сможет точно припомнить, играю я за «Джетс» или за «Джайантс». Так, что ли?

— Вы все правильно поняли. Пойдемте. Я буду направлять разговоры.

— Имеете в виду, что будете руководить, не так ли?

— Называйте как хотите, конгрессмен. Он величайший президент двадцатого века, и не забывайте этого. Мое дело — поддерживать статус-кво.

— Но это дело не мое.

— Черта с два не ваше! Это наше общее дело. Я был в сражении, молодой человек, и видел, как люди умирали за наши свободы, за наш способ жизни. Говорю вам, это святое дело! И нынешний президент возвращает ценности, за которые мы так дорого заплатили. Одной лишь своей силой воли, своим интеллектом, если угодно, он ведет нашу страну в правильном направлении! Он — самый лучший!

— Но не обязательно самый способный, — перебил его Кендрик.

— Ничего это не значит. Из Галилея мог получиться никудышный поп и еще худший император.

— Полагаю, главную мысль вы ухватили.

— Конечно. Теперь сценарий, то есть разъяснение. Все до боли просто и знакомо. Какой-то сукин сын допустил утечку той оманской истории. Вы хотите, чтобы о ней как можно скорее забыли.

— Я хочу?

Деннисон помедлил, рассматривая Эвана с неприкрытым отвращением.

— Я исхожу непосредственно из того, что тупица Свонн рассказал председателю Объединенного комитета начальников штабов…

— Почему Свонн тупица? Он не разглашал эту историю. Он пытался отделаться от человека, который приходил к нему.

— Свонн допустил, чтобы это случилось. Надеюсь, увижу его повешенным. Он руководил операцией, но допускал, чтобы такое произошло.

— Вы употребили неправильное прошедшее время.

— Что?

— Не важно. Только для того, чтобы убедиться, что сценарий у нас один и тот же, ответьте, почему я хочу, чтобы об этом как можно скорее забыли?

— Из-за возможных ответных мер против ваших тамошних вшивых арабских друзей. Вот что вы сказали Свонну, а он доложил своему начальству. Хотите это изменить?

— Нет, конечно нет, — негромко проговорил Кендрик. — Сценарий тот же самый.

— Хорошо. Предполагается краткая церемония, в ходе которой президент поблагодарит вас от лица всей страны. Никаких вопросов, только несколько снимков, сделанных ограниченным кругом фотографов, а потом вы исчезнете. — Деннисон указал рукой на дверь, и они оба направились к выходу. — Знаете что, конгрессмен? — сказал глава президентского аппарата, взявшись за ручку двери. — Такое ваше разоблачение разрушило одну из лучших закулисных кампаний, которую только может пожелать любая администрация, — я имею в виду, в смысле связей с общественностью.

— Закулисная кампания?

— Ну да. Чем дольше мы хранили молчание, отклоняя вопросы под предлогом национальной безопасности, тем скорее люди полагали, что президент урегулировал оманское дело полностью самостоятельно.

— Идея, конечно, принадлежала ему? — Эван улыбнулся не то чтобы зло, но как бы отдавая дань таланту, который не обязан одобрять.

— Говорю вам, может, он не какой-нибудь Эйнштейн, но все же чертовски гениален. — Деннисон открыл дверь.

Эван не двинулся с места.

— Разрешите напомнить, что в Маскате были убиты одиннадцать мужчин и женщин. А двести оставшихся в живых всю дальнейшую жизнь будут мучить кошмары.

— Это правда, — кивнул Деннисон. — Вот и он так говорит, да со слезами на глазах! Считает, что они настоящие американские герои, такие же храбрые, как те, кто сражались в Вердене, Омаха-Бич, Панмыньчжоне и Дананге. Президент действительно так сказал, конгрессмен, всерьез.

— Сузив круг, чтобы сделать свое сообщение понятным, — согласился Кендрик. — Если кто-то и нес ответственность за спасение двухсот тридцати шести заложников, то, вне всякого сомнения, это был он.

— Ну так что?

— Ничего. Давайте покончим с этим.

— Вы псих, конгрессмен. И правы, в этом городе вы — посторонний.

Эван Кендрик однажды уже встречался с президентом Соединенных Штатов. Встреча длилась приблизительно пять, может быть, шесть секунд; это было во время приема в Белом доме для вновь избранных конгрессменов от партии президента. Если верить Энн Малкей О'Рейли, присутствие на этом мероприятии было обязательным, она буквально угрожала взорвать офис, если Эван откажется туда пойти. Он часто говорил Энни: ему не то чтобы не нравится президент, а просто он не согласен со многими вещами, которые поддерживает Лэнгфорд Дженнингс, возможно даже с большинством из них. На вопрос миссис О'Рейли, почему же он все-таки баллотировался по списку кандидатов от партии президента, отвечал, что у его противника не было никаких шансов.

Когда на том приеме Эван в ряду других приглашенных обменивался кратким рукопожатием с Лэнгфордом Дженнингсом, преобладающее его впечатление от президента было скорее отвлеченным, чем непосредственным, и все же не совсем лежало в области абстракции. Сама его должность ошеломляет. Если задуматься, один тот факт, что человеческому существу доверена такая устрашающая, глобальная власть, вызывает головокружение. Неточное указание по причине какой-нибудь ужасной ошибки в расчетах — может быть взорвана планета. И все же… все же… Невзирая на то, как Кендрик лично оценивал самого президента — не такой уж блестящий интеллект, склонность к сверхупрощению, терпимость к рьяным дуракам вроде Герба Деннисона, — он все же должен был признать: Лэнгфорд Дженнингс обладал поразительным имиджем. Это был образ вождя, по которому рядовые граждане республики отчаянно тосковали. Эван пытался мысленно проникнуть за тонкую, словно паутина, вуаль, которая укрывала президента от более пристального взгляда, и в конце концов пришел к заключению, что все дело во влиянии этого человека. То же самое можно было сказать о Нероне, Калигуле, обо всех безумцах, авторитарных папах и императорах, о самых отъявленных злодеях двадцатого века — Муссолини, Сталине, Гитлере. Однако Дженнингс не излучал зла, свойственного тем, другим. Наоборот, от него исходила здоровая и глубокая надежность. Кроме того, президент обладал счастливой наружностью — внушительной и привлекательной, а еще больше — внутренней убежденностью в правильности своих помыслов. Это был самый обаятельный, располагающий к себе людей человек, каких Кендрик когда-либо встречал.

— Чертовски приятно встретиться с вами, Эван! Могу я вас так называть, мистер конгрессмен?

— Конечно, мистер президент.

Дженнингс обошел вокруг рабочего стола в Овальном кабинете. Во время рукопожатия он крепко сжал левой рукой левую руку Кендрика повыше локтя:

— Я как раз закончил читать все эти секретные доклады о том, что вы сделали, и, должен вам сказать, горжусь…

— В этом участвовали многие другие люди, сэр. Если бы не они, меня бы убили.

— Понимаю. Садитесь, Эван, садитесь, ну садитесь же! — Президент вернулся к своему креслу, Герберт Деннисон остался стоять. — То, что вы совершили, Эван, попадет в учебники, по которым будут учиться многие поколения американской молодежи. Вы взяли хлыст в свои руки и заставили эту чертову штуку щелкать.

— Не сам по себе, сэр. Существует длинный список людей, рисковавших жизнью, чтобы помочь мне. И некоторые из них действительно погибли. Если бы не они, я был бы мертв. Это по меньшей мере и дюжина оманцев, начиная с молодого султана, и подразделение израильских коммандос, которые нашли меня, когда мне оставалось жить буквально несколько часов. Ведь моя казнь была уже назначена…

— Да, я слышал об этом, Эван, — перебил его Лэнгфорд Дженнингс, сочувственно кивая и хмуря брови. — Слышал также, что наши друзья в Израиле настаивают, чтобы не было ни намека на их участие в том деле, а наше разведывательное сообщество здесь, в Вашингтоне, не хочет подставлять свои кадры в районе Персидского залива.

— Оманского залива, мистер президент.

— Вы правы. — На лице Дженнингса появилась его знаменитая самоуничижающая ухмылка, которая очаровала американцев. — Не уверен, что могу отличить один от другого, но потренируюсь сегодня вечером. Как изобразили бы это мои штатные карикатуристы, жена не даст мне молока с печеньем, пока я не выучу все как следует.

— Это географически сложный регион, сэр, для человека, незнакомого с ним.

— Ну да ладно, думаю, как-нибудь с ним справлюсь с помощью карты для средней школы.

— Я совершенно не имел в виду…

— Все в порядке, Эван, это моя вина. Время от времени я допускаю промахи. Сейчас главный вопрос — что нам делать с вами, учитывая при этом ограничения, наложенные на нас ради сохранения жизни агентов и субагентов, которые работают на нашу страну в одном из взрывоопасных регионов земного шара?

— Я бы сказал, что эти ограничения обязывают хранить молчание, соблюдать секретность…

— Поздновато, Эван, — перебил Дженнингс. — Отговорки под предлогом национальной безопасности могут действовать только до определенного момента. С некоторого времени вы возбуждаете слишком много любопытства. Дело может принять весьма щекотливый и… опасный оборот.

— И еще, — решительно вмешался Герберт Деннисон. — Как я уже говорил вам, конгрессмен, президент не может все просто игнорировать. Это было бы неблагородно и непатриотично. Сейчас я предлагаю, и президент согласен со мной, сделать серию фотоснимков здесь, в Овальном кабинете, — на одних вас поздравляет глава Белого дома, на других вы ведете с ним якобы конфиденциальный разговор. Это будет выглядеть в духе наведения того тумана, который требуют наши контртеррористические службы. Страна поймет, а вы не раскроете этим арабским подонкам ни одного тактического секрета.

— Без многих арабов я бы далеко не ушел, о чем вы чертовски хорошо знаете. — Кендрик жестко и сурово посмотрел на главу президентского аппарата.

— О, мы знаем это, Эван. — Дженнингса, очевидно, развлекала эта сцена. — Уж я-то, по крайней мере, знаю. Между прочим, Герб, сегодня после обеда мне звонил Сэм Уинтерс, и, по-моему, у него отличнейшая идея, которая не идет вразрез ни с одним из наших понятий о безопасности и, само собой, может их объяснить.

— Самуил Уинтерс — не обязательно друг, — воспротивился Деннисон. — Он неоднократно отказывался нас поддержать перед членами конгресса…

— Тогда он был не согласен с нами. Но делает ли это его врагом? Черт, если да, то надо сразу посылать морских пехотинцев в кабинет министров. Ладно вам, Герб, сколько я себя помню, Сэм Уинтерс был советником президентов от обеих партий. Надо быть полным дураком, чтобы не прислушиваться к его мнению.

— Ему следовало обращаться через меня.

— Видите, Эван? — Президент озорно улыбнулся, наклонив голову. — Я могу играть в песочнице, но мне нельзя выбирать себе друзей.

— Едва ли я…

— Вы именно это имели в виду, Герб, и со мной все в порядке. Вы здесь всем распоряжаетесь, о чем постоянно мне напоминаете, и с этим тоже все в порядке.

— И что же предложил мистер Уинтерс, то есть профессор Уинтерс? — спросил Деннисон, с сарказмом произнеся ученый титул.

— Ладно, Герб, он действительно профессор, а не средний, заурядный учитель, так? Я имею в виду, что, если бы он захотел, то, полагаю, мог бы купить парочку славных университетов. Разумеется, университет, выпустивший меня, обошелся бы ему в сумму, которой он и не заметил бы.

— Так что у него за идея? — озабоченно допытывался глава президентского аппарата.

— Чтобы я наградил моего друга Эвана медалью Свободы.[43] — Президент обернулся к Кендрику. — Это штатский эквивалент медали Чести конгресса.

— Я это знаю, сэр. Но не заслуживаю такой награды и не хочу ее.

— Ну, Сэм кое-что мне разъяснил, и, думаю, он прав. Начнем с того, что вы все же заслуживаете награды, хотите вы того или нет. Я буду выглядеть жалким ублюдком, если не награжу вас. А уж этого, ребята, я не допущу. Ясно, Герб?

— Да, мистер президент. — Деннисон с трудом сдерживал гнев. — Однако вам следует знать: хотя оппозиции для перевыборов конгрессмена Кендрика нет, сам он намерен в ближайшее время оставить свой пост. Сосредоточивать на нем внимание больше нет смысла, поскольку у него есть собственные возражения.

— Смысл-то, Герб, заключается в том, что я никогда не буду дешевым ублюдком, — повторил Лэнгфорд. — Кстати, Эван выглядит так, что вполне мог бы быть моим младшим братом. И мы можем воспользоваться этим сходством. К этому факту мое внимание привлек Сэм Уинтерс. Он назвал его имиджем удачливой американской семьи. Неплохо сказано, а?

— Без этого вполне можно обойтись, мистер президент. — Деннисон был подавлен. Судя по его хриплому голосу, у него больше не было сил нажимать. — Страхи конгрессмена обоснованны. Он полагает, что возможны ответные меры против его друзей в арабском мире.

Президент откинулся на спинку кресла, безучастно глядя на главу своего аппарата.

— Это меня не убеждает. Мир опасен, и мы только сделаем его еще опаснее, подчиняясь такой умозрительной чепухе. Я объясню стране — с позиции силы, силы, а не страха, — что не допущу полного раскрытия деталей оманской операции по причинам контртеррористической стратегии. В этой части вы абсолютно правы, Герб. Но Сэм Уинтерс сказал мне это первым. И еще раз: я не желаю выглядеть дешевым ублюдком. Иначе я — просто не я. Понятно, Герб?

— Да, сэр.

— Эван! — На лице Дженнингса снова появилась обаятельная улыбка. — Вы — человек того типа, который мне нравится. А то, что вы сделали — я прочитал об этом, — просто потрясающе! И президент не поскупится! Между прочим, Сэм Уинтерс посоветовал мне сказать, что мы с вами работали сообща. Какого черта, Эван, ведь мои люди работали с вами, и это истинная правда.

— Мистер президент…

— Запланируйте это, слышите, Герб? Я заглянул в мой календарь, если это вас не обидит. Следующий вторник, десять утра. Таким образом мы станем главной вечерней новостью на всех телестанциях, а вечер вторника — хороший вечер.

— Но, мистер президент… — взволнованно повторил Деннисон.

— И еще, Герб, я хочу оркестр морской пехоты. В Голубой комнате. Черт меня побери, если я буду дешевым ублюдком! Это буду просто не я!

Разъяренный Герберт Деннисон шел в свой кабинет в сопровождении Кендрика, чтобы выполнить президентский приказ: разработать детали церемонии награждения в Голубой комнате в следующий вторник. С оркестром морской пехоты. Гнев главы президентского аппарата был настолько силен, что он молчал, стиснув зубы.

— Я и вправду раздражаю вас, да, Герби? — поинтересовался Эван, отметив бычью поступь Деннисона.

— Вы меня раздражаете, и меня зовут не Герби.

— Ну, не знаю. Там, у президента, вы выглядели как Герби. Он вас сразил, да?

— Временами президент склонен слушать не тех людей.

Кендрик смотрел на главу аппарата президента, пока они шагали по широкому коридору. Деннисон игнорировал робкие приветствия многочисленных сотрудников Белого дома, попадавшихся им навстречу; некоторые из них изумленно глазели на Кендрика, очевидно узнав его.

— Не понимаю, — сказал Эван. — Побоку нашу взаимную неприязнь, но в чем ваша проблема? Это ведь меня, а не вас пихают туда, где я не хочу находиться. Чего вы скулите?

— Потому что вы, черт возьми, слишком много болтаете. Я видел вас в программе Фоксли, и потом ту маленькую демонстрацию, которую вы учинили у себя в офисе на следующее утро. Вы непродуктивны.

— Вам нравится это слово, не так ли?

— Есть много других слов, которые я могу использовать.

— Уверен в этом. Тогда у меня, возможно, есть для вас сюрприз.

— Как, еще один? Что же это, черт возьми, такое?

— Подождите, пока мы придем к вам в кабинет.

Деннисон приказал своей секретарше не соединять его ни с кем, кроме абонентов приоритетной «красной линии». Секретарша поспешно кивнула в знак подтверждения, но испуганно добавила:

— Для вас оставлено более дюжины сообщений, сэр. Почти все просят срочно перезвонить.

— По приоритетной «красной линии»?

Женщина покачала головой.

— А что я вам только что сказал? — С этими учтивыми словами глава президентского аппарата втолкнул конгрессмена в свой кабинет и с шумом захлопнул дверь. — Ну, и какой у вас сюрприз?

— Знаете, Герби, на самом деле я должен дать вам один совет. — Кендрик небрежно подошел к тому же окну, где стоял прежде, затем повернулся и посмотрел на Деннисона: — Можете грубить своим помощникам как хотите, пока они будут это терпеть, но никогда больше не хватайте члена палаты представителей и не вталкивайте его в кабинет, как если бы вы собирались его выпороть.

— Да не толкал я вас!

— Я понял это таким образом, и это все, что имеет значение. У вас тяжелая рука, Герби. Уверен, мой выдающийся коллега из Канзаса чувствовал то же самое, когда посадил вас на задницу.

Неожиданно Герберт Деннисон сделал паузу, потом негромко рассмеялся. В его затянувшемся хихиканье не слышалось ни злости, ни враждебности; скорее, оно отражало облегчение. Он распустил узел галстука и небрежно сел в кожаное кресло перед письменным столом.

— Господи, хотел бы я быть на десять-двадцать лет моложе, Кендрик, тогда я с удовольствием отхлестал бы вас по заднице. Но в шестьдесят три понимаешь, что осторожность — лучшая сторона доблести или чего бы там ни было. Мне все равно, если меня снова собьют с ног, хотя сейчас намного труднее подниматься.

— Тогда не напрашивайтесь, не провоцируйте этого. Вы держитесь очень вызывающе.

— Садитесь, конгрессмен, да поближе, к моему столу. Ну давайте, садитесь же!

Эван сел.

— Ну и как? Чувствуете покалывание в позвоночнике, прилив крови к голове?

— Ничего такого не чувствую. Это место для работы.

— Да ну, думаю, мы разные люди. Понимаете, внизу сидит самый могущественный человек на земле, и он полагается на меня, а я, сказать по правде, тоже не гений. Я только заставляю бегать этот глупый выводок. Смазываю механизмы, чтобы колесики вращались. Однако в масле, которым я пользуюсь, много едкости — прямо как во мне. Но это — единственная смазка, которая у меня есть, и она действует.

— Наверное, в этом есть какая-то цель? — заметил Кендрик.

— Разумеется, есть. Видите ли, с тех пор, как я здесь, то есть с тех пор, как мы здесь, все мне кланяются, как китайские болванчики, льстят напропалую и широко улыбаются — а в их глазах написано, что они предпочли бы пустить мне пулю в лоб. Только через такое я уже проходил, меня это не волнует. Но тут появляетесь вы и велите мне убираться к чертовой матери. Подобные заявления, знаете ли, освежают. С этим можно иметь дело. Мне действительно нравится то, что я вам не симпатичен, а вы не симпатичны мне. Имеет ли это какой-либо смысл?

— В извращенном виде. Но тогда вы — извращенец.

— Почему? Потому что я предпочитаю говорить прямо, а не ходить вокруг да около? Бессмысленные словоизлияния и подхалимаж — только пустая трата времени. Если бы я мог избавиться и от того, и от другого, мы бы все работали в десять раз лучше, чем сейчас.

— Вы когда-нибудь давали кому-нибудь об этом знать?

— Пытался, конгрессмен, помоги мне Бог, еще как пытался! И знаете что? Никто мне не верит.

— А вы на их месте поверили бы?

— Наверное, нет. И может, если бы они поверили, глупый выводок превратился бы в зарегистрированный дурдом. Подумайте об этом, Кендрик. Моя извращенность не так-то проста.

— Тут я ничего не могу сказать, но наш разговор многое для меня упрощает.

— Упрощает? А, тот сюрприз, что вы собираетесь мне выложить?

— Хорошо, — согласился Эван. — Понимаете, до определенного момента я сделаю то, что вы от меня хотите, — за плату. Вот моя сделка с дьяволом.

— Вы мне льстите.

— Даже не собирался. Я тоже не склонен к подхалимажу, потому что это — пустая трата моего времени. Говоря вашими словами, я «непродуктивен», потому что наделал много шума, выступив против ряда вещей, вызывающих у меня возмущение. А вас, когда вы это услышали, погладило против шерсти. Пока что я прав?

— Правы до последнего гроша, парень. Можете выглядеть как угодно, но, на мой взгляд, вас многое роднит с увешанными бусами длинноволосыми протестующими засранцами.

— И вы опасаетесь, что, если мне предоставят трибуну, может стать еще хуже, и ваши абрикосовые деревья побьет морозом? Я снова прав?

— Правее некуда. Не хочу, чтобы кто-то или что-то перебило голос президента, его рассуждения. Он вывел нас из «голубого» участка, мы оседлали сильный и теплый ветер со Скалистых гор и чувствуем себя хорошо.

— Не буду стремиться понять вас.

— Возможно, и не смогли бы…

— Но по сути вы хотите от меня двух вещей, — быстро продолжил Эван. — Первое: чтобы я говорил как можно меньше и вообще ничего такого, что ставит под сомнение мудрость, исходящую из вашего глупого курятника. Я близок к истине?

— Ближе некуда.

— И второе: вы хотите, чтобы я исчез, и исчез быстро. Ну как?

— Заслужили медное кольцо.

— Ладно, я все это выполню — до определенного момента. После этой маленькой церемонии в следующий вторник, которой никто из нас не хочет, но мы уступаем президенту, в мой офис потоком хлынут запросы из средств массовой информации. Газеты, радио, телевидение, еженедельники — словом, вся братия. Я — новость, а они хотят продавать свой товар…

— Вы не говорите ничего такого, чего бы я не знал или что бы мне не нравилось, — перебил его Деннисон.

— Я всем откажу, — решительно заявил Кендрик. — Не соглашусь ни на какие интервью. Не выскажусь ни по одному вопросу и исчезну так быстро, как только смогу.

— Расцеловал бы вас прямо сейчас, если бы не кое-что непродуктивное в ваших словах, например «до определенного момента». Это еще что такое?

— Это значит, что в палате представителей, если мне дадут слово, я выскажу мои соображения как смогу беспристрастно. Но то в палате. Спустившись с холма, я становлюсь недоступен для комментариев.

— Большинство пиаровцев мы держим не на холме, а внизу, — задумчиво проговорил глава аппарата президента. — То, что снимают камеры на спутниках, не попадает в «Дейли ньюс» и «Даллас». При данных обстоятельствах, благодаря этому вкрадчивому сукину сыну, Сэму Уинтерсу, ваше предложение столь неотразимо, что мне интересно, какова же цена. Предполагаю, вы ее уже определили для себя?

— Я хочу знать, кто настучал на меня. Через кого — так очень, ну очень профессионально — произошла утечка.

— Думаете, я не хочу узнать? — Деннисон резко подался вперед. — Да я бы этих ублюдков торпедами потопил в пятидесяти милях от Нью-Порт-Ньюса!

— Тогда помогите мне это выяснить. Вот моя цена. Соглашайтесь, или я повторю программу Фоксли по всей стране и назову вас и вашу компанию в точности тем, чем вы, по моему мнению, являетесь, — стадом неуклюжих неандертальцев, столкнувшихся со сложным миром, который не в состоянии понять.

— А вы-то кто, знаток хренов?

— Я только знаю, что вы — не знаток. Я наблюдаю за вами, слушаю и вижу, как вы отсекаете многих, которые могли бы вам помочь, потому что в их натурах тот или иной изгиб не согласуется с вашим изначально заданным образцом. Сегодня я кое-что понял из того, что увидел и услышал. Президент Соединенных Штатов беседовал с Самуилом Уинтерсом, человеком, к которому вы относитесь неодобрительно. Когда вы объяснили, почему он вам не нравится, а Лэнгфорд отказался вас поддержать, он сказал одну вещь, которая меня просто потрясла. Заявил, что, если Сэм Уинтерс не согласен с той или иной политикой, это еще не делает его врагом.

— Президент часто не понимает, кто его враги. Он быстро распознает идеологических союзников и привязывается к ним, порой надолго, но нередко бывает слишком великодушен для того, чтобы выявить тех, кто разъедает его же собственные принципы.

— По-моему, это самый слабый и самый нахальный довод из всех, которые я когда-либо слышал, Герби. От чего вы защищаете вашего хозяина? От других мнений?

— Вернемся к вашему большому сюрпризу, конгрессмен. Эта тема мне больше нравится.

— Уверен, что это так.

— Что вы знаете такого, чего не знаем мы? Это может помочь нам выяснить, кто допустил утечку оманской истории.

— Главным образом то, что мне сообщил Фрэнк Свонн. Как глава подразделения «Огайо-4-0» он обеспечивал связь между министром обороны, госсекретарем и председателем Объединенного комитета начальников штабов; все они знали обо мне. Фрэнк велел их вычеркнуть из списка возможных подозреваемых в утечке информации, однако…

— Это очевидно, — перебил его Деннисон. — У них яйца всмятку текут по физиономиям. Не могут ответить на самые простые вопросы, поэтому выглядят просто идиотами. Но между прочим, они далеко не идиоты и работают достаточно давно — знают, что такое максимальная засекреченность и почему она применяется в данном случае. Кто еще?

— Не считая вас — честно говоря, ваше имя я вычеркиваю только потому, что нахожу мое раскрытие для вас абсолютно «непродуктивным», — остаются еще трое.

— Кто же?

— Первый — Лестер Кроуфорд из Центрального разведывательного управления; второй — начальник базы в Бахрейне, Джеймс Грэйсон; третья — женщина, Адриенна Рашад, особый агент, действующий за пределами Каира.

— Что насчет них?

— Свонн говорит, они единственные люди, которые знали, кто я такой, когда меня доставили в Маскат.

— Ну, они-то наши кадры, — многозначительно произнес Деннисон. — А как насчет ваших друзей там?

— Не могу сказать, что это невозможно, и все-таки вряд ли. Не считая молодого султана, я общался с несколькими людьми, настолько отдаленными от каких-либо контактов с Вашингтоном, что о них я подумал бы в самую последнюю очередь, если вообще их стоит принимать во внимание. Ахмат, с которым я знаком очень давно, не сделал бы этого по многим причинам, начиная со своего положения и кончая связью с нашим правительством. Я звонил четверым, откликнулся только один, за что и был убит — вне всякого сомнения, с согласия остальных. Они боялись за свои шкуры. Не хотели иметь со мной ничего общего, даже знать о моем пребывании в Омане. Чтобы понять это, надо там пожить. У очень многих синдром террориста, к их горлу и к горлам всех членов их семей приставлены кинжалы. Уже были случаи мести — убитый сын, изнасилованная и изуродованная дочь, — потому что двоюродные братья или дядья требовали действий против палестинцев. Не верю, что кто-то из этих людей произнес бы мое имя даже перед глухой собакой.

— Господи Боже, в каком же мире живут эти проклятые арабы?

— В мире, где подавляющее большинство пытается выжить и создать условия для себя и своих детей. А мы не помогли им, фанатичный вы мерзавец.

Деннисон задрал голову и нахмурился:

— Может, я и заслужил ваш выстрел, конгрессмен, мне придется подумать об этом. Не так давно было модно не любить евреев, не доверять им, а сейчас все изменилось: в схеме наших антипатий их место заняли арабы. Может, все это и чепуха, кто знает? Но сейчас самое важное, кто извлек вас на свет Божий из-под покровов секретности. По-вашему, это кто-то из наших рядов?

— Должно быть, так. К Свонну обратился — как выяснилось, обманным путем — какой-то блондин с европейским акцентом, располагающий обо мне подробнейшими сведениями. Такая информация могла к нему поступить только из правительственных источников, возможно, из моей биографии, подготовленной для конгресса. Он пытался связать меня с оманской ситуацией, Свонн решительно это отверг, заявив, что сам лично отклонил мою кандидатуру. Однако у Фрэнка сложилось впечатление, что ему не удалось убедить этого человека.

— Мы знаем о шпионе-блондине, — вставил Деннисон. — Только не можем его найти.

— Но этот тип копал и отыскал кого-то еще, кто умышленно или неумышленно подтвердил то, за чем он охотился. Если вычеркнуть вас, а также госсекретаря, министра обороны и начальника комитетов начальников штабов, остаются Кроуфорд, Грэйсон и эта Рашад.

— Первых двоих тоже вычеркните, — твердо произнес глава президентского аппарата. — Сегодня рано утром я поджаривал на решетке Кроуфорда — прямо здесь, в этом кабинете. Он готов был согласиться на сайгонскую рулетку только из-за предположения о такой возможности. Что касается Грэйсона, пять часов назад я звонил ему в Бахрейн. Его чуть кондрашка не хватила, когда он услышал, что мы рассматриваем его как возможный источник утечки. Прочитал мне нотацию, как самому тупому ученику в квартале, которого следует бросить в одиночку за то, что я позвонил ему по обычной линии. Как и Кроуфорд, Грэйсон — старый профессионал. Ни тот, ни другой не стали бы из-за вас ставить под удар дело всей своей жизни, и ни одного из них нельзя обманом заставить это сделать.

Кендрик наклонился вперед, локтями оперся о стол. Он смотрел на противоположную стену кабинета; в голове его проносился поток противоречивых мыслей. Калейла, урожденная Адриенна Рашад, спасла тогда ему жизнь, но не сделала ли это только для того, чтобы продать его? Она — также близкий друг Ахмата, которого может дискредитировать связь с ней. Эван уже достаточно навредил молодому султану, чтобы добавить еще разведчика-перевертыша. А еще Калейла поняла его, когда он нуждался в понимании; была добра, когда он нуждался в доброте. Если ее обманным путем заставили разоблачить его и он выставит ее несостоятельность, она кончена для работы, в которую пылко верит… Но, если она разоблачила его по каким-то своим собственным причинам, тогда это предательство. На чьей стороне правда? Кто она — жертва обмана или лгунья? Как бы там ни было, ему надо выяснить это для себя, чтобы перед ним не маячил призрак официального расследования. Сверх того, ему надо знать, с кем она контактировала или кто контактировал с ней. Ибо лишь этот кто-то может ответить, почему он выставил напоказ Эвана из Омана. Он должен его узнать!

— Женщина, — согласился Деннисон, кивая. — Я насажу ее на вращающийся вертел над самым жарким адским огнем!

— Нет, не насадите, — возразил Кендрик. — Вы и близко к ней не подойдете, пока я не подам вам знака, если вообще подам. И сделаем еще шаг вперед. Никто не должен знать, что вы привезете ее сюда, — под прикрытием, так, я думаю, это называется. Абсолютно никто, ни один человек. Это понятно?

— Да кто вы, черт побери, такой…

— С этим мы уже разобрались, Герби. Помните, следующий вторник в Голубой комнате? С оркестром морской пехоты и всеми этими репортерами и телекамерами? У меня будет огромная-преогромная трибуна, на которую я смогу залезть, если захочу, и кое-что рассказать. Поверьте, вы окажетесь среди первых мишеней — осел избитый и все такое.

— Вот проклятие! Можно мне, как человеку шантажируемому, набраться смелости и спросить, почему эта шпионка пользуется предпочтением?

— Конечно. — Эван пристально посмотрел на главу президентского аппарата. — Эта женщина спасла мне жизнь, и вы ей жизнь не поломаете, сообщив ее агентам, что она взята под прицел вашего хорошо разрекламированного белодомовского дробовика. Вы уже достаточно натворили таких дел.

— Ладно, ладно! Но давайте проясним одну вещь. Если разболтала она, вы передаете ее мне.

— Будет зависеть…

— От чего же, во имя Господа?

— От того, как и почему.

— Снова загадки, конгрессмен?

— Не для меня. — Эван внезапно встал. — Вытащите меня отсюда, Деннисон. И еще, так как я не могу поехать домой, ни в Вирджинию, ни даже в Колорадо, без того, чтобы меня не завалило, может ли кто-нибудь из этого курятника снять для меня домик или коттедж за городом на другое имя? Заплачу за месяц или за сколько понадобится. Мне нужны всего несколько дней, чтобы во всем разобраться до возвращения в офис.

— Об этом уже позаботились, — вдруг сообщил глава президентского аппарата. — На самом деле это идея Дженнингса — спрятать вас на конец недели в один из стерильных домов в Мэриленде.

— Что еще за стерильный дом? Пожалуйста, говорите на языке, который я понимаю.

— Объясню так. Вы — гость президента Соединенных Штатов в месте, которое невозможно найти, то есть зарезервированном нами для людей, которых мы хотим спрятать. Это совпало с моим обдуманным мнением, что Лэнгфорду Дженнингсу следует сделать первые публичные заявления о вас. Вас здесь видели, и пресса об этом дознается. Сие так же точно, как то, то у кроликов рождаются крольчата.

— Вы автор сценария. Так что мы говорим, то есть что вы говорите, поскольку я в изоляции?

— Все просто. Обеспечивается ваша безопасность. Это первейшая забота президента после того, как он обсудил с экспертами меры контртеррористической деятельности. Не волнуйтесь, наши писаки выдумают что-нибудь такое, от чего женщины будут рыдать, а у мужчин возникнет желание выйти и пройтись парадным маршем. А поскольку Дженнингсу в таких случаях принадлежит последнее слово, он, вероятно, создаст какой-нибудь избитый образ могучего рыцаря «Круглого стола», который заботится о храбром юном брате, выполнившим общую для них опасную миссию. Вот проклятие!

— И если предположение об ответных мерах хоть сколько-нибудь правдиво, это сделает меня мишенью, — добавил Кендрик.

— Было бы чудесно, — отозвался Деннисон.

— Позвоните мне, когда решите насчет этой Рашад.

Эван сидел на кожаном стуле с высокой спинкой в рабочем кабинете впечатляющего стерильного дома на восточном побережье Мэриленда, в городке под названием Синвид-Холлоу, в залитом прожекторами парке с ружьями на изготовку стража охраняла каждую пядь территории.

Кендрик выключил телевизор. Только что он в третий раз просмотрел запись внезапно созванной пресс-конференции президента Лэнгфорда Дженнингса, касающейся конгрессмена Эвана Кендрика из Колорадо. Пресс-конференция оказалась еще более возмутительной, чем предусматривал Деннисон, поскольку была переполнена выворачивающими душу паузами, сопровождаемыми постоянными, хорошо отрепетированными ухмылками, которые так очевидно передавали скрытую гордость и взрыв чувств. Президент опять говорил общие слова и ничего конкретного, за исключением одного: «До тех пор, пока не будут предприняты все надлежащие меры безопасности, я попросил конгрессмена Кендрика, человека, которым мы все так гордимся, побыть в защищенном уединенном месте. Вместе с тем настоящим я строжайше предупреждаю. Если где-либо трусливые террористы попытаются совершить покушение на моего хорошего друга, близкого соратника, человека, на которого я смотрю как на своего младшего брата, вся мощь Соединенных Штатов — на земле, на воде и в воздухе — обрушится на определенные анклавы тех, кто несет за это ответственность». Определенные? О Боже!

Зазвонил телефон. Эван огляделся, пытаясь выяснить местонахождение аппарата. Тот стоял на письменном столе на другом конце комнаты. Кендрик спустил ноги на пол и подошел к поразительно назойливому прибору:

— Да?

— Она летит военным самолетом вместе со старшим атташе посольства в Каире. Ее внесли в список как секретаря-помощницу, имя которой не представляет важности. Расчетное время прибытия — семь утра по-нашему. Самое позднее к десяти будет в Мэриленде.

— Что она знает?

— Ничего.

— Но вы же должны были ей что-то сказать, — настаивал Кендрик.

— Сказали, что есть новые срочные инструкции от начальства, которые могут быть переданы только лично и здесь.

— И она купилась на эту чушь?

— У нее не было выбора. Ее забрали на квартире в Каире, и с тех пор она все время находится под стражей — с целью защиты. Паршивой тебе ночи, ублюдок!

— Спасибо, Герби. — Эван повесил трубку.

Он испытывал одновременно облегчение и страх перед завтрашней очной ставкой с женщиной, которую знал под именем Калейла и с которой занимался любовью в неистовстве страха, изнеможения. Импульсивность и безрассудство, приведшие к этому, должны быть забыты. Ему необходимо установить, встречается он вновь с врагом или другом. Но по крайней мере, следующие двенадцать — пятнадцать часов расписаны. Настало время позвонить Энн О'Рейли и через нее связаться с Мэнни. Не имеет значения, где сейчас Кендрик находится, он — официальный гость президента Соединенных Штатов.

Глава 23

Эммануил Вайнграсс сидел за красной пластмассовой перегородкой кафе вместе с его коренастым и усатым владельцем Гонсалесом Гонсалесом. Предыдущие два часа выдались у него напряженными, чем-то напоминающими те безумные дни в Париже, когда он работал на Моссад. Теперешняя ситуация и близко не была так мелодраматична, а его противники, естественно, не представляли для него никакой смертельной опасности, но все же ему, пожилому человеку, пришлось перебираться из одного места в другое так, чтобы его не увидели и не остановили. В Париже Вайнграссу нужно было пройти от Сакре-Кёр до бульвара Мадлен сквозь строй разведчиков-террористов, оставшись незамеченным. А здесь, в Колорадо, — добраться от дома Эвана до городка Меса-Верде так, чтобы его исчезновения не заметили сиделки. К счастью, в это время все были более всего заняты событиями, происходящими снаружи.

— Как тебе это удалось? — поинтересовался Гонсалес, наливая Вайнграссу стакан виски.

— Одна из потребностей цивилизованного человека — уединение, Джи-Джи. Я прихватил камеру Эвана и пошел в туалет, а там вылез в окно. Как заправский фотограф, понимаешь ли, смешался с толпой тех, кто делал снимки, а затем сел в такси и приехал сюда.

— Эти таксисты сейчас делают бабки! — заметил Гонсалес Гонсалес.

— Воры они, вот кто! Сажусь я в машину, и первое, что слышу от этого мошенника: «До аэропорта сто долларов, мистер». Тогда я снял шляпу и говорю: «Государственную комиссию по такси безусловно заинтересуют новые расценки в Верде». Он повернулся: «О, это вы, мистер Вайнграсс? Я всего лишь пошутил, мистер Вайнграсс». Ну, я ему и велел: «Бери две сотни и вези меня к Джи-Джи».

Мужчины громко рассмеялись. В это время резко и отрывисто зазвонил телефон-автомат, висящий на стене за перегородкой. Гонсалес положил ладонь на руку Мэнни повыше кисти и сказал:

— Пусть Гарсия снимет трубку.

— Почему? Ты же говорил, что мой мальчик звонил уже дважды?

— Гарсия знает, что ответить. Я ему объяснил.

— Мне-то скажи!

— Он даст конгрессмену номер телефона в моей конторе и велит туда перезвонить через две минуты.

— Джи-Джи, ты что это, черт побери, затеял?

— Через пару минут после того, как ты вошел, сюда явился какой-то гринго, которого я не знаю.

— Ну и что? У тебя здесь бывает много людей, которых ты не знаешь.

— Он — чужак, Мэнни. При нем нет ни плаща, ни шляпы, ни камеры, но все равно он чужак. В костюме, с жилеткой. Вайнграсс начал оглядываться.

— Не надо! — схватил его за руку Гонсалес. — Этот рыжий не сводит с нас глаз. У него на уме — ты.

— И что же нам делать?

— Сиди и жди. Когда я скажу, встанешь.

Официант Гарсия повесил трубку, кашлянул, подошел к рыжему незнакомцу в темном костюме и, нагнувшись к нему, что-то сказал. Посетитель холодно уставился на неожиданного посыльного, а официант пожал плечами и вернулся к стойке. Тогда рыжий мужчина тихо, не привлекая к себе внимания, положил на столик деньги, встал и вышел через ближайшую дверь.

— Давай! — прошептал Гонсалес Гонсалес, вставая и подавая Мэнни знак последовать его примеру.

Десять секунд спустя они вошли в неприбранную контору владельца кафе. Указав на стул за письменным столом, видавшим лучшие дни десятки лет назад, Джи-Джи произнес:

— Конгрессмен перезвонит примерно через минуту.

— Ты уверен, что это был Кендрик? — спросил Вайнграсс.

— Кашель Гарсии сообщил мне об этом.

— А что он сказал тому типу за столиком?

— Что он решил, будто сообщение, переданное по телефону, предназначено ему, так как ни один другой клиент по описанию не подходит.

— Какое сообщение?

— Достаточно простое, amigo.[44] Что ему важно связаться с его людьми снаружи.

— Даже так?

— Он ведь вышел, правда? Это уже о многом говорит.

— О чем же?

— Ну, во-первых, что у него действительно есть люди, с которыми он может связаться. Во-вторых, или эти люди находятся поблизости, или он может с ними пообщаться посредством других средств коммуникации, например телефона в автомобиле. В-третьих, этот тип не пришел сюда в своем смешном костюме, чтобы выпить пива «Текс-Мекс», от которого практически давился, как ты давишься от моего превосходного игристого вина. И в-четвертых, вне всякого сомнения, он федерал.

— Правительство? — изумился Мэнни. — Разумеется, мне лично никогда не приходилось участвовать в историях с нелегальными иммигрантами, пересекающими границы моей любимой страны на юге, но рассказы о них доходят даже до таких невинных овечек, как я… Мы знаем, чего ждать, друг мой. Comprende, hermano?[45]

— Я всегда говорил, — Вайнграсс сел за стол, — отыщи самые классные из отпетых притонов в городе и сможешь узнать о его жизни больше, чем во всей парижской канализации.

— Париж, Франция значат для тебя очень много, правда, Мэнни?

— Это исчезает, amigo. Не знаю почему, но исчезает. Здесь что-то происходит с моим мальчиком, а я не могу этого понять. Но это важно.

— Он тоже для тебя много значит, да?

— Он ведь мой сын. — Зазвонил телефон, Вайнграсс рывком схватил трубку и поднес ее к уху.

В это время Гонсалес вышел из комнаты.

— Эй, болван, это ты?

— Как ты туда попал, Мэнни? — спросил Кендрик из стерильного дома на восточном побережье Мэриленда. — Под прикрытием Моссад?

— Гораздо эффективнее, — ответил старый архитектор из Бронкса. — Здесь нет этих дипломированных бухгалтеров, считающих шекели над яичным ликером. Ну, а теперь тебе слово. Что, черт подери, случилось?

— Не знаю, клянусь, не знаю! — И Эван во всех подробностях рассказал о событиях последних дней, начиная с поразительной новости Сабри Хассана, когда он плавал в бассейне, о том, что его пребывание в Омане разоблачено. Затем поведал, как укрылся в дешевом мотеле в Вирджинии, об очной ставке с Фрэнком Свонном из Госдепартамента, о прибытии под эскортом в Белый дом, о нелицеприятной встрече с главой президентского аппарата и, наконец, как был представлен президенту Соединенных Штатов, который пошел еще дальше в стремлении все испортить, запланировав на следующий вторник церемонию награждения в Голубой комнате, да еще с оркестром морской пехоты. Затем сообщил, что женщина по имени Калейла, спасшая ему жизнь в Бахрейне, на самом деле сотрудник Центрального разведывательного управления и сейчас ее везут к нему для допроса.

— Судя по тому, что ты мне говорил, она не имеет ничего общего с твоим разоблачением.

— Почему?

— Потому что ты ей поверил, когда она представилась арабкой, исполненной стыда. Помнишь, ты мне это рассказывал? Болван, иногда я знаю тебя лучше, чем ты сам себя. В таких вещах тебя не так-то просто одурачить. Поэтому-то у тебя так хорошо и шли дела в группе, Кендрик… Твое разоблачение заставило бы эту женщину стыдиться еще больше и еще сильнее воспламенило бы тот безумный мир, в котором она живет.

— Только она одна осталась, Мэнни. Другие не сделали бы этого, не смогли бы.

— Значит, за другими есть еще другие.

— Кто, Бога ради? Они единственные знали, что я там был.

— Ты только что сказал, что Свонн сообщил тебе про какого-то блондина с иностранным акцентом, который вычислил, что ты был в Маскате. А он-то где раздобыл информацию?

— Никто не может найти его, даже Белый дом.

— Возможно, я знаю людей, которые все-таки смогут его найти, — прервал его Вайнграсс.

— Нет, нет, Мэнни, — забеспокоился Кендрик. — Это не Париж, и израильские лимиты давно исчерпаны. Я слишком много должен этим израильтянам, хотя хотелось бы, чтобы ты когда-нибудь объяснил мне их интерес к одному заложнику в посольстве.

— Мне никогда не рассказывали, — отозвался Вайнграсс. — Я знал, что был определенный план, который разрабатывало подразделение, и пришел к выводу, что они собираются достать кого-то изнутри, но они не обсуждали этого при мне. Те люди умеют держать язык за зубами… Что ты собираешься предпринять дальше?

— Завтра утром встреча с этой Рашад. Я тебе говорил.

— А потом?

— Ты не смотрел телевизор?

— Я у Джи-Джи. Он признает только видеозаписи, помнишь? У него есть запись одной игры восемьдесят второго года, но большинство посетителей бара, когда он ее ставит, считают, что она проходит сегодня. Что по телевизору?

— Президент. Объявил, что я нахожусь под защитой в уединенном месте.

— По мне, звучит похоже на тюрьму.

— В своем роде так и есть, но тюрьма сносная, и начальник предоставил мне привилегии.

— Дашь мне номер своего телефона?

— Я его не знаю. На аппарате ничего не написано, только пустая полоска бумаги, но я буду держать тебя в курсе. Позвоню, если что-нибудь предприму. За этой линией никто не следит, и не имеет значения, если бы даже следили.

— Ладно, теперь позволь спросить тебя кое о чем. Упоминал ли ты кому-нибудь обо мне?

— Боже всемогущий, конечно нет. Возможно, ты есть в секретных материалах по Оману, и я действительно сказал, что, помимо меня, много других людей заслуживают похвалы, но я никогда не называл твоего имени. А что?

— За мной следят.

— Что-о?

— Небольшая проблема, которая мне не нравится. Джи-Джи считает, что этот клоун у меня на хвосте — один федерал и с ним другие.

— Может, Деннисон извлек тебя из секретных материалов и назначил тебе охрану?

— От чего? Даже в Париже я был надежно прикрыт. Если бы это было не так, я был бы мертв уже три года назад. И почему ты считаешь, что я фигурирую в каких-то материалах? Вне подразделения никто не знал моего имени, и ни одно — слышишь, ни одно из наших имен не упоминалось на той конференции, когда мы все уехали. Наконец, болван, если меня охраняют, неплохо бы было дать мне об этом знать. Потому что я могу просто снести кому-то башку, не ведая, что тот меня охраняет.

— Как обычно, в твоей бочке невероятностей может оказаться ложка логики. Я проверю.

— Сделай это. Может, мне немного осталось, но все-таки не хочется, чтобы мою жизнь оборвала пуля в голову — кто бы ее ни пустил. Позвони мне завтра, потому что сейчас мне надо возвращаться на ведьминский шабаш — до того, как они доложат о моем отъезде главному полицейскому колдуну.

— Передавай привет Джи-Джи, — добавил Эван. — И скажи, что, когда я вернусь, ему придется бросить его бизнес по импорту. И поблагодари его, Мэнни. — Кендрик повесил трубку, продолжая держать ее в руке. Потом снова снял трубку и набрал «О».

— Коммутатор, — как-то неуверенно произнес женский голос после гораздо большего числа гудков, чем это казалось бы нормальным.

— Не знаю почему, — начал Эван, — но думаю, вы — не обычная телефонистка телефонной компании «Белл».

— Прошу прощения?..

— Не важно, мисс. Моя фамилия Кендрик, и мне необходимо как можно скорее связаться с мистером Гербертом Деннисоном, главой президентского аппарата, — это срочно. Прошу, сделайте все от вас зависящее, найдите его и попросите перезвонить мне в течение следующих пяти минут. Если это невозможно, мне придется позвонить мужу моей секретарши, лейтенанту вашингтонской полиции, и сказать ему, что меня держат в заключении, в месте, которое я наверняка смогу точно опознать.

— Сэр, прошу вас!

— По-моему, я говорю разумно и вполне ясно, — перебил ее Эван. — Мистер Деннисон должен связаться со мной в течение следующих пяти минут, и время уже пошло. Спасибо, девушка, хорошего вам дня.

Кендрик снова повесил трубку, но теперь убрал руку с аппарата и подошел к стенному бару, в котором стояли ведерко со льдом и разнообразные бутылки дорогих сортов виски. Он налил себе напиток, посмотрел на часы и прошел к широкому окну, выходящему в освещенный парк позади дома. Его внимание привлекла крокетная площадка, вокруг которой стояла белая кованая садовая мебель, и куда меньше позабавил вид морского пехотинца, выряженного в не подходящую ему невоенную форму прислуги поместья. Он вышагивал по садовой дорожке вдоль каменной стены с выглядевшей очень по-военному и нацеленной вперед винтовкой. Мэнни прав: он в тюрьме.

Через несколько секунд зазвонил телефон, и конгрессмен от Колорадо снова поднял трубку:

— Здравствуйте, Герби, как дела?

— Как у меня дела, сукин сын? Сплошная нервотрепка, вот как у меня дела. Весь взмок. Чего вы хотите?

— Хочу знать, почему следят за Вайнграссом. Хочу знать, почему его имя вообще где-то всплыло, и вам лучше дать мне этому чертовски хорошее объяснение.

— Полегче, неблагодарный! — Голос главы президентского аппарата был отрывистым и грубым. — Что еще за Вайнграсс? Что-то, выпущенное Манишевичем?

— Эммануил Вайнграсс, архитектор с международным именем. Он мой близкий друг, живет у меня дома в Колорадо и по причинам, которые я не намерен излагать, его пребывание там крайне конфиденциально. Где и кому вы передали его имя?

— Я не могу передавать то, о чем никогда не слышал, псих.

— Вы ведь не обманываете меня, Герби, нет? Потому что, если обманываете, я могу сделать следующие несколько недель весьма для вас затруднительными.

— Если бы я считал, что ложь сбросит вас с моих плеч, то непременно прибегнул бы к ней, но я не могу лгать о каком-то Вайнграссе, поскольку не знаю, кто он такой. Так что помогите мне.

— Вы ведь читали расшифровки отчетов по Оману, так?

— Один файл, похороненный в архиве. Конечно, я его читал.

— Фамилия Вайнграсс там нигде не фигурирует?

— Нет. Я запомнил бы, если бы она там была. Забавная фамилия.

— Не для Вайнграсса. — Эван сделал паузу, но недолгую, чтобы Деннисон не успел его перебить. — Мог ли кто-то из ЦРУ, АНБ или других таких учреждений поместить моего гостя под надзор, не сообщив об этом вам?

— Да ни в коем случае! — вскричал сюзерен Белого дома. — Там, где дело касается вас и тех проблем, которые вы на нас возложили, никто не двинется с места ни на шаг без того, чтобы я об этом не знал!

— Последний вопрос. Говорится ли что-нибудь в оманском файле о человеке, который возвращался со мной из Бахрейна?

Настала очередь Деннисона сделать паузу.

— Вполне понятно, конгрессмен.

— Если вы считаете, что вам и вашему хозяину я приношу несчастье, не пытайтесь спекулировать на архитекторе. Оставьте его в покое.

— Оставлю, — согласился глава президентского аппарата. — При такой фамилии, как Вайнграсс, напрашивается ассоциация, которая меня пугает. Например, Моссад.

— Ладно. Сейчас просто отвечайте на мои вопросы. Что было в том файле о полете из Бахрейна в Эндрюс?

— На борту были вы и старый араб, одетый по-западному, который долгое время работал на Консульскую службу; его везли для медицинского обследования. По имени Али-Как-Его-Там. Госдеп провел его через таможню, и он исчез. Честно, Кендрик. Никто в этом правительстве понятия не имеет о мистере Вайнграссе.

— Спасибо, Герб.

— Спасибо за то, что назвали меня Гербом. Еще что-нибудь я могу сделать?

Эван посмотрел на широкое окно, затем на освещенный прожекторами парк и морского пехотинца.

— Хочу оказать вам любезность, сказав «нет», — проговорил он негромко. — По крайней мере сейчас. Но вы можете кое-что для меня прояснить. Ведь в этом телефоне установлено подслушивающее устройство, так?

— Не такое, как обычно. Там маленький черный ящик, наподобие тех, что в самолетах. Он снимается уполномоченным персоналом, и при обработке записей используются строжайшие меры безопасности.

— Вы можете приостановить прослушивание, скажем, минут на тридцать, пока я кое-кому позвоню? Поверьте, это в ваших же интересах.

— Допустим… Конечно, линия перегружена: наши люди часто пользуются ею, когда бывают в этих домах. Дайте мне пять минут и звоните в Москву, если хотите.

— Пять минут.

— Могу я теперь вернуться к моей нервотрепке?

— Глотните чего-нибудь успокаивающего. — Кендрик повесил трубку и достал бумажник. Затем просунул указательный палец под обложку колорадского водительского удостоверения, вытащил клочок бумаги, на котором были написаны два номера приватных телефонов Фрэнка Свонна, и посмотрел на часы. Он подождет десять минут и позвонит в надежде, что замдиректора Консульской службы окажется по одному из этих телефонов.

И точно. Свонн ответил по номеру квартиры. После кратких приветствий Эван объяснил, где, по его мнению, он находится.

— Ну и как «защищенное уединенное место»? — Голос Свонна звучал устало. — Я бывал в нескольких таких местах, когда мы допрашивали предателей. Надеюсь, вы получили усадьбу с конюшнями, по меньшей мере, и двумя бассейнами, один из которых, естественно, крытый. Все они одинаковые. По-моему, правительство покупает их в качестве политической компенсации у богатеев, которым надоели их большие дома и которые хотят получить новые бесплатно. Надеюсь, нас подслушивают. У меня больше нет бассейна.

— Здесь есть крокетная площадка…

— Времени мало. Что вы можете мне сказать? Я хоть немного стал ближе к тому, чтобы сорваться с крючка?

— Возможно. По крайней мере, я попытался частично отвести от вас гнев… Фрэнк, я должен вас спросить, и мы оба можем говорить совершенно свободно, называть любые фамилии. Прослушка сейчас отключена.

— Кто это вам сказал?

— Деннисон.

— И вы что, поверили? Кстати, мне же будет легче, если эту расшифровку дадут ему.

— Я ему верю, потому что Деннисон догадывается, о чем я собираюсь говорить, а он хочет, чтобы между нашим с вами разговором и администрацией пролегла пара тысяч миль. Сказал, что линия «перегружена».

— Он прав. Боится, что какой-нибудь крикун услышит ваши слова. Так о чем речь?

— Мэнни Вайнграсс, и через него связь с Моссад…

— Говорю вам, это невозможно, — перебил его заместитель начальника отдела. — Ладно, мы ведь и в самом деле на перегруженной линии. Продолжайте.

— Деннисон сказал, что в оманском файле есть список пассажиров самолета, вылетевших из Бахрейна на базу ВВС Эндрюс в то последнее утро. Там указаны я и старый араб, одетый по-западному, который работал на Консульскую службу…

— И которого доставили в Штаты для медицинского обследования, — продолжил Свонн. — За долгие годы бесценного сотрудничества наши секретные службы сделали для Али Саади и его семьи хотя бы это.

— Уверены, что формулировка такая?

— Кто может знать лучше? Это написал я.

— Как, вы? Значит, вы знали, что это Вайнграсс?

— Это было нетрудно. Ваши указания, переданные Грэйсоном, были до чертиков ясными. Вы требовали — требовали, понятно? — чтобы некий человек без имени сопровождал вас в том самолете в Штаты…

— Я прикрывал его от Моссад.

— Очевидно, и я тоже. Видите ли, ввезти кого-то таким образом в страну — против правил (я уж не говорю о законе), если только этот человек не значится в наших списках. Значит, я занес его в списки под вымышленным именем.

— Но как вы догадались, что это Мэнни?

— Это было проще простого. Я побеседовал с начальником Королевской стражи Бахрейна, которому было поручено тайно сопровождать вас. Достаточно было бы, возможно, простого описания внешности, но, когда он сказал мне, что старикашка лягнул одного из охранников в колено, потому что тот подтолкнул вас во время посадки в машину, едущую в аэропорт, я понял — это Вайнграсс. Как говорится, его репутация всегда идет впереди него.

— Я признателен вам за то, что вы сделали, — негромко произнес Кендрик. — И от его имени, и от себя.

— Единственный способ отблагодарить вас, который я смог придумать.

— Значит, можно заключить, что в разведывательном сообществе Вашингтона никто не знает о том, что Вайнграсс был задействован в Омане.

— Абсолютно. Забудьте о нем, его не существует. Просто не числится здесь среди живых.

— Деннисон даже не знал, кто он такой…

— Конечно нет.

— За ним следят, Фрэнк. Там, в Колорадо, он под чьим-то надзором.

— Не под нашим.

В 895 футах к северу от стерильного дома, на берегу Чесапикского залива располагалось поместье доктора Самуила Уинтерса, уважаемого историка, на протяжении более сорока лет друга и советника президентов Соединенных Штатов. В молодые годы этот чрезвычайно состоятельный ученый слыл выдающимся спортсменом. Полки его кабинета были забиты трофеями, полученными в соревнованиях по поло, лыжам и парусному спорту, — свидетельствами былого мастерства. Сейчас стареющему педагогу осталась лишь одна, более пассивная игра, которая была маленькой слабостью многих поколений семьи Уинтерс и зародилась на лужайке перед их особняком в Ойстер-Бэй еще в начале двадцатых годов. Этой игрой был крокет. И когда какой-либо член семьи приобретал новую недвижимость, в числе первых обсуждался вопрос о лужайке, размеры которой должны были соответствовать требованиям Национальной крокетной ассоциации, принятым в 1882 году, — 40 на 75 футов. Поэтому одной из достопримечательностей, привлекающих внимание гостей в поместье доктора Уинтерса, являлась крокетная площадка справа от огромного дома на берегу Чесапика. Ее очарование подкреплялось белой кованой мебелью, стоящей вокруг, чтобы можно было посидеть, обдумывая следующие шаги, или выпить.

Эта крокетная площадка была абсолютно идентична той, что находилась в парке стерильного дома. Однако тут не было простого совпадения, потому что вся земля, на которой стояли оба особняка, принадлежала Самуилу Уинтерсу. Пять лет назад — со времени тихого воскрешения «Инвер Брасс» — доктор Уинтерс без всякого шума пожертвовал свое южное владение правительству Соединенных Штатов для использования его в качестве «надежного» или «стерильного» дома. Чтобы не привлекать внимания любопытных и предотвратить зондирование потенциальных врагов Соединенных Штатов, сделка не афишировалась. В соответствии с актами о праве собственности, хранящимися в ратуше Синвид-Холлоу, дом с примыкающим парком все еще принадлежал Самуилу и Марте Дженнифер Уинтерс (последняя скончалась). За это владение бухгалтеры семьи ежегодно платили чрезмерно высокий береговой налог, тайно возмещаемый благородным правительством. Если кто-то — друг или недруг — любопытствовал, что происходит в столь аристократическом владении, такому человеку неизменно сообщали, что жизнь там бьет ключом, постоянно приезжают машины, доставляется провизия, осуществляется забота о великих и почти великих мужах мира, науки и промышленности, отражающих разносторонние интересы Самуила Уинтерса. Бригада крепких молодых парней содержит дом и сад в безупречном порядке, а также исполняет обязанности прислуги, заботясь о нуждах непрекращающегося потока гостей. Все говорило о том, что поместье представляет собой многоцелевой загородный «мозговой центр» мультимиллионера — слишком открытый для того, чтобы быть чем-то другим.

Для поддержания целостности этого образа все счета посылались бухгалтерам Самуила Уинтерса, которые их сразу же оплачивали. Затем копии платежек попадали к личному адвокату историка, который в свою очередь поставлял их в Госдепартамент для тайного покрытия расходов. Простая, выгодная для обеих сторон сделка — такая же простая и такая же выгодная, как и подсказка, сделанная доктором Уинтерсом президенту Лэнгфорду Дженнингсу, что конгрессмену Эвану Кендрику будет полезно провести несколько дней вдали от средств массовой информации, в «надежном доме» к югу от его поместья, потому что в это время там никого не будет. Президент с признательностью согласился и заботу об этом возложил на Герба Деннисона.

Милош Варак снял наушники и выключил электронную консоль на столе. Затем повернул стул влево, щелкнул выключателем на ближней к нему стене и сразу же услышал тихое жужжание механизмов, складывающих на крыше спутниковую антенну направленного действия. Наконец встал и бесцельно обошел вокруг сложного оборудования, установленного в звуконепроницаемой комнате в подвале дома Уинтерса. Милош встревожился. То, что он услышал во время перехвата телефонного разговора из стерильного дома, ему было непонятно.

Как недвусмысленно подтвердил Свонн из Госдепартамента, в разведывательном сообществе Вашингтона никто не знал об Эммануиле Вайнграссе. Не ведали, что Вайнграсс — это тот «старый араб», который прилетел из Бахрейна вместе с Эваном Кендриком. По словам Свонна, тайное вызволение Вайнграсса из Омана и не менее тайная доставка его в Соединенные Штаты с использованием маскировки и «крыши» — это его благодарность Кендрику за то, что он сделал в Омане. Человек и «крыша» в бюрократическом смысле исчезли. Фактически Вайнграсс не существовал. Свонн жульничал также из-за связи Вайнграсса с Моссад, и этот обязательный обман был вполне одобрен Кендриком. Конгрессмен пошел на крайние меры, чтобы скрыть факт присутствия своего пожилого друга и его имя. Милош знал, что старика поместили в больницу под именем Манфреда Вейнстейна; он лежал в палате в частном крыле с собственным отдельным входом, а после выписки его на частном самолете доставили в Колорадо — в Меса-Верде.

Все было шито-крыто. Фамилия Вайнграсс нигде не фигурировала. В те месяцы, пока вспыльчивый архитектор поправлялся, он лишь изредка покидал дом и никогда не появлялся в тех местах, где конгрессмена знали. «Вот дьявол!» — подумал Варак. Кроме узкого круга близких Кендрику людей, то есть исключая буквально всех, кроме надежной секретарши, ее мужа, четы арабов в Вирджинии и трех хорошо оплачиваемых сиделок, чьи щедрые зарплаты подразумевали полную конфиденциальность, Вайнграсса просто не существовало ни для кого!

Варак вернулся к столу с панелью управления, выключил кнопку «Запись», перемотал пленку назад и нашел место, которое хотел прослушать еще раз.

— Значит, можно заключить, что никто в разведывательных кругах Вашингтона не знает, что Вайнграсс был задействован в Омане?

— Абсолютно. Забудьте о нем, его не существует. Просто не числится здесь среди живых.

— Деннисон даже не знал, кто он такой…

— Конечно нет.

— За ним следят, Фрэнк. Там, в Колорадо, он под чьим-то надзором.

— Не под нашим.

«Не под нашим»… Под чьим же?

Вот что волновало Варака. Единственными людьми, знавшими о существовании Эммануила Вайнграсса, людьми, которым сказали, как много этот старик значит для Эвана Кендрика, были пятеро членов «Инвер Брасс». Мог ли один из них?..

Милош не хотел больше гадать. Сейчас это для него было слишком мучительно.

Адриенна Рашад внезапно проснулась от резкой болтанки и посмотрела вдоль прохода тускло освещенного салона военного самолета — явно не первый класс. Атташе из посольства в Каире, судя по всему, был выведен из состояния душевного равновесия, а точнее, испуган. Впрочем, он, видимо, привык путешествовать таким видом транспорта, потому что не забыл взять с собой успокаивающее, а именно большую, оплетенную кожей флягу, которую теперь буквально выхватил из своего кейса. Он прикладывался к ней, пока вдруг не осознал, что его «груз» смотрит на него. Тогда с глуповатым выражением лица протянул ей флягу. Адриенна покачала головой и сказала, перекрикивая шум реактивных двигателей:

— Всего лишь воздушные ямы!

— Эй, друзья! — раздался голос пилота по радио. — Прошу прощения за неудобства, но, боюсь, такая погода сохранится еще минут тридцать. Нам нужно придерживаться нашего коридора — подальше от коммерческих трасс. Вы летите в дружественных небесах, приятели. Держитесь крепче!

Атташе сделал еще один глоток из фляги, на этот раз более затяжной, чем прежде. Адриенна отвернулась; сидящая в ней арабка стремилась не видеть страха мужчины, но, вспомнив о своем макияже западной женщины, подумала, что, как опытный военный летчик, она должна утешить попутчика. Синтез выиграл спор. Адриенна успокоительно улыбнулась атташе и вернулась к своим мыслям, ранее прерванным сном.

Почему ей так безапелляционно приказали прилететь в Вашингтон? Если эти новые инструкции настолько деликатны, что их нельзя передать обычным способом, почему тогда не позвонил Митчелл Пейтон и не намекнул, в чем дело? Не похоже на «дядю Митча» — допустить какое-либо вмешательство в ее работу, ни слова не сказав ей об этом. Даже в прошлом году, во время беспорядков в Омане, когда он прислал ей с дипкурьером запечатанные инструкции, в которых без объяснения причин приказал сотрудничать с Консульской службой Госдепартамента, сразу же и позвонил, опасаясь, как бы ее это ни оскорбило. Она и сотрудничала, хотя поначалу инструкции ее действительно задели. Но вот теперь, как гром среди ясного неба, приказано прилететь в Штаты — без каких-либо объяснений, без единого слова от Митчелла Пейтона.

Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя прокатилось по миру, словно раскат грома. Легко себе представить испуганные лица людей, связанных с этим американцем. Наверное, глядят на небо и мечтают сбежать в укрытие от приближающейся бури, чтобы спасти свою жизнь. Вероятно, будут мстить тем, кто помогал этому влезшему не в свое дело человеку с Запада. Интересно, кто допустил утечку этой истории? Нет, «утечка» слишком безобидное слово. Кто взорвал эту тайну? Каирские газеты взахлеб расписывали ее, и сразу же стало ясно, что на Среднем Востоке одни считают Эвана Кендрика святым праведником, а другие — ужасным грешником. Так что в зависимости от точки зрения его даже в пределах одной страны ждет либо канонизация, либо мучительная смерть. Но почему такое случилось? Мог ли сам Кендрик это сделать? Неужели ранимый человек и невероятный политик, рисковавший жизнью, чтобы отомстить за ужасное преступление, через год смирения и самоотречения решил устремиться за политической наградой? Если да, значит, он не тот человек, которого она так недолго и вместе с тем так близко знала четырнадцать месяцев назад. С оговорками, но без сожаления Адриенна вспоминала. Они занимались любовью неправдоподобно, неистово. Может, при тех обстоятельствах это было неизбежно, но теперь те мимолетные мгновения великолепного покоя надо забыть. Если ее вызвали в Вашингтон из-за внезапно ставшего честолюбивым конгрессмена, то тех мгновений просто вообще никогда и не было.

Глава 24

Кендрик стоял у окон, выходящих на широкую дугообразную подъездную аллею перед стерильным домом. Прошло уже больше часа с тех пор, как ему позвонил Деннисон и сообщил, что самолет из Каира приземлился, Рашад посадили в ожидающую ее правительственную машину, и она уже на пути в Синвид-Холлоу в сопровождении эскорта. Глава президентского аппарата довел до сведения Эвана, что сотрудница ЦРУ выразила резкое недовольство тем, что ей не позволили сделать телефонный звонок с базы военно-воздушных сил Эндрюс.

— Закатила скандал и отказалась садиться в машину, — пожаловался он. — Заявила, что ни слова не слышала от своего непосредственного начальника, а потому военно-воздушные силы могут идти месить песок. Вот стерва проклятая! Я ехал на работу, мне позвонили в лимузин. Знаете, что она мне сказала? Мне! «Да кто вы, черт побери, такой?» Вот так и выпалила! Потом, чтобы сильнее разбередить рану, отвернулась от трубки и громко кого-то спросила: «Что еще за Деннисон?»

— Это все та скромная, незаметная жизнь, которую вы ведете, Герб. Кто-нибудь ей объяснил?

— Эти ублюдки рассмеялись! Тогда я сообщил ей, что она подчиняется приказам президента и либо садится в нашу машину, либо рискует провести пять лет в Ливенуорте.

— Это мужская тюрьма.

— Да знаю! Хм! Она будет на месте через час или около того. Помните, если все разболтала она, ее получаю я.

— Возможно.

— У меня будет приказ президента!

— А я зачитаю его в вечерних новостях. С примечаниями.

— Черт!

Кендрик уже собрался отойти от окна, чтобы выпить еще чашку кофе, когда увидел, что в начале подъездной аллеи показалась машина невзрачного серого цвета. Она промчалась по аллее и остановилась перед каменным порогом. Из левой задней дверцы быстро вылез майор военно-воздушных сил, стремительно обошел машину и открыл ближнюю к тротуару дверцу, чтобы выпустить пассажирку.

Щурясь от яркого солнечного света, из машины вышла женщина, которую Эван знал под именем Калейлы, взволнованная и неуверенная. Она была без шляпки, темные волосы спадали ей на плечи. На Адриенне Калейле были белый жакет и зеленые брюки, на ногах — туфли на низком каблуке. Справа, под мышкой, она сжимала большую белую сумку. Как только Кендрик ее увидел, на него нахлынули воспоминания о том вечере в Бахрейне. Вспомнил шок, который испытал, когда Калейла появилась в дверях причудливой королевской спальни — ее позабавило, что он поспешил укрыться под простыней. Вспомнил и то, как, несмотря на панику, замешательство и боль, а возможно, и в дополнение к этим чувствам, был поражен холодной прелестью ее резко очерченного лица европейско-арабского типа, ослепительным блеском ума, светящимся в глазах.

Все-таки он прав, это — поразительная женщина. Даже сейчас, направляясь к массивной двери стерильного дома, где ей предстояло встретиться с неизвестностью, она держалась прямо, почти вызывающе. Кендрик бесстрастно наблюдал за ней. Он не ощущал памятной теплоты, только холодное, напряженное любопытство. В тот вечер в Бахрейне Калейла лгала ему. Ложь была в том, о чем она говорила, и в том, про что умолчала. Интересно, подумал Эван, будет ли лгать снова?

Майор ВВС открыл перед Адриенной Рашад дверь огромной гостиной. Она вошла и застыла, уставившись на Эвана. Ее глаза не излучали удивления — в них светился только тот же холодный блеск ума.

— Я пойду, — сказал офицер ВВС.

— Благодарю вас, майор. — Дверь закрылась, и Кендрик шагнул вперед. — Здравствуй, Калейла. Калейла, ведь так?

— Как скажете, — спокойно произнесла она.

— Но ведь тебя зовут не Калейла, верно? Адриенна — Адриенна Рашад.

— Как скажете, — повторила она.

— Немного чересчур, не находишь?

— Все это очень глупо, конгрессмен. Вы вызвали меня сюда, чтобы я дала вам еще одну хвалебную характеристику? Если да, то я не сделаю этого.

— Характеристику? Вот уж чего я хотел бы в последнюю очередь.

— Хорошо, рада за вас. Уверена, представитель от Колорадо получит любую поддержку, которая ему нужна. Значит, здесь все-таки нет нужды в человеке, жизнь которого, как и жизни очень многих его коллег, зависит от анонимности? Не нужно делать шаг вперед и вносить вклад в дело вашего восхваления? Произносить здравицы в вашу честь?

— Вы так считаете? Думаете, я жажду восхваления и здравиц?

— А что прикажете думать? Что вы увезли меня от моей работы, раскрыли перед посольством и ВВС, возможно, разрушили мою «крышу», которую я создавала в течение нескольких лет, только потому, что были со мной близки? Это произошло однажды, но, уверяю вас, больше не повторится.

— Эй, погодите, прекрасная дама, — возразил Эван. — Ради Христа, не будем ворошить прошлое. Тогда я не знал, где нахожусь, что случилось или что еще произойдет. Я был испуган до смерти и понимал, что мне предстоит совершить такое, о чем раньше и подумать не мог.

— А еще вы были измучены, — добавила Адриенна Рашад. — И я тоже. Бывает.

— Свонн так и говорил…

— Подонок.

— Нет, не надо. Фрэнк Свонн — не подонок…

— Употребить другое слово? Например, сводник? Бессовестный сводник.

— Вы ошибаетесь. Не знаю, что у вас с ним было, но дело свое он знает.

— Например, принося вас в жертву?

— Может быть… Признаю, мысль не очень привлекательная, но ему тоже как следует досталось.

— Оставьте это, конгрессмен. Зачем я здесь?

— Потому что мне надо кое-что узнать, и вы остались одна, кто может мне это сказать.

— Что же?

— Кто предал гласности мою оманскую историю? Кто нарушил соглашение? Мне сказали, у тех, кто знает, что я ездил в Оман, — а их чертовски мало, как говорится, очень тесный круг, — нет ни одной причины, чтобы об этом рассказывать, и зато много, чтобы молчать. Не считая Свонна и того, кто у него заведует компьютерами, человека, которому он безгранично доверяет, обо мне знали только семеро. Шестерых проверили — результат абсолютно отрицательный. Остались вы — седьмая.

Адриенна Рашад не шевельнулась, лицо ее было бесстрастным, глаза излучали ярость.

— Вы — любитель, невежественный, самонадеянный любитель, — медленно и язвительно произнесла она.

— Можете ругать меня самыми последними словами, — гневно отозвался Эван, — но я собираюсь…

— Прогуляемся, конгрессмен? — Женщина из Каира подошла к большому эркеру на противоположной стороне комнаты, выходящему на причал у каменистой береговой линии Чесапика.

— Что?

— Здесь такой же гнетущий воздух, как и компания. Пожалуйста, я бы хотела прогуляться. — Рашад подняла руку и указала на улицу, затем дважды кивнула, как бы усиливая свою просьбу.

— Ладно, — пробормотал Кендрик, сбитый с толку. — Там, позади вас, есть запасной выход.

— Вижу. — Адриенна Калейла направилась к двери.

Они вышли в вымощенный плитами внутренний дворик, примыкающий к ухоженной лужайке и дорожке, которая вела вниз, к причалу. Если там когда-нибудь и были лодки, привязанные к сваям или пришвартованные в пустых доках, подпрыгивавших на волнах, то сейчас их убрали из-за осенних ветров.

— Теперь разглагольствуйте дальше, конгрессмен, — разрешила сотрудница ЦРУ. — Не стоит лишать вас этого удовольствия.

— Да прекратите же, мисс Рашад, или как вас там?! — Эван остановился на белой бетонной дорожке на полпути к берегу. — Если, по-вашему, я «разглагольствую», то вы ужасно ошибаетесь…

— Бога ради, не останавливайтесь! Поговорим о чем хотите и даже более того, дурак вы этакий.

Справа от причала берег залива представлял собой смесь темного песка и камней, обычную для Чесапика, слева стоял также обычный сарай для лодок. Больше по виду, нежели на самом деле казалось, что среди них можно укрыться. Видимо, это и привлекло оперативного агента из Каира. Она резко свернула вправо. По песку и камням, близко от мягко плещущихся волн они пошли до того места, где начинались деревья, но продолжили идти дальше, пока не добрались до большого камня, выраставшего из земли у самой кромки воды. Огромный дом отсюда уже не был виден.

— Это подойдет, — сказала, остановившись, Адриенна Рашад.

— Подойдет? — воскликнул Кендрик. — Для чего вообще понадобился этот моцион? Но, раз уж мы здесь, давайте кое-что проясним. Я признателен вам за то, что вы, вероятно, спасли мне жизнь — повторяю, вероятно, это невозможно доказать, но я вам не подчиняюсь, и, по здравом размышлении, я все-таки не дурак, невзирая на мой статус любителя. Однако сейчас это вы отвечаете на мои вопросы, а не наоборот.

— Вы закончили?

— Даже не начинал.

— Тогда, прежде чем начнете, позвольте затронуть поднятые вами специфические проблемы. Моцион понадобился для того, чтобы мы убрались оттуда. Полагаю, вы в курсе, что это — надежный дом.

— Конечно.

— И что любые разговоры во всех комнатах, включая туалет и ванную, записываются?

— Нет, я знал, что телефон…

— Спасибо, мистер Любитель.

— Мне, черт подери, скрывать нечего…

— Потише. Говорите в сторону воды, как я.

— Что? Почему?

— Электронный уловитель голоса. Деревья исказят звук, потому что здесь нет прямого визуального радиуса действия…

— Что?

— Лазеры усовершенствовали технологию…

— Что-что?

— Заткнитесь! Говорите шепотом.

— Повторяю: мне совершенно нечего скрывать. Вам-то, может, и есть, а вот мне — нет!

— Правда? — Рашад прислонилась к огромному камню, глядя вниз, на мелкие, медленно набегающие волны, спросила: — Хотите вовлечь Ахмата?

— Я упоминал о нем. Президенту. Ему следует знать, как помог этот парень…

— О, Ахмат это оценит! А его личный врач? А двое его двоюродных братьев, которые помогали вам и охраняли вас? А эль-Баз и пилот, доставивший вас в Бахрейн?.. Их всех могут убить!

— Не считая Ахмата, я никогда никого не упоминал…

— Имена несущественны. Важны занимаемые людьми должности.

— Бога ради, это же президент Соединенных Штатов!

— И он, вопреки слухам, действительно общается без микрофонов?

— Конечно.

— А вам известно, с кем он говорит и насколько его собеседники надежны в вопросах соблюдения максимальной безопасности? А сам он это знает? Вы знакомы с людьми, которые занимаются прослушкой в этом доме?

— Разумеется, нет.

— А как же я? Я — оперативный сотрудник разведки с прочной «крышей» в Каире. Вы, может, и обо мне рассказывали?

— Да, но только Свонну.

— Я не имею в виду, что вы говорили с человеком, облеченным властью, который все знал, потому что руководил операцией, я имею в виду кого-то там, именно там. Начни вы допрашивать меня прямо в том доме наверху, разве вы не могли бы выдать кого-то или всех этих людей, которых я только что назвала? И чтобы сорвать банк, мистер Любитель, разве не упомянули бы Моссад?

Эван закрыл глаза.

— Мог бы, — признал он негромко, кивнув. — Если бы мы начали спорить.

— Спор был неизбежен, вот почему я вытащила вас оттуда и привела сюда.

— Там, наверху, все на нашей стороне! — запротестовал Кендрик.

— Уверена, что это так, — согласилась Адриенна, — но нельзя представить силу и слабости людей, с которыми мы незнакомы и которых не можем видеть, правда?

— Вы параноик.

— Это особенности моей работы, конгрессмен. Более того, вы действительно дурак несчастный. Полагаю, я достаточно это продемонстрировала, показав, что вы ничего не знаете о «надежных» домах. Опуская вопрос о том, кто кому подчиняется, потому что это несущественно, вернусь к пункту первому. По всей вероятности, я все-таки не спасла вам жизнь в Бахрейне, а, наоборот, из-за этого подонка Свонна поставила вас в невыгодное для защиты положение, которое у нас и у опытных пилотов называется точкой, откуда возврат невозможен. На то, что вы останетесь в живых, не рассчитывали, мистер Кендрик, и я действительно возражала против этого.

— Почему?

— Потому что мне было не все равно.

— Из-за того, что мы…

— Это тоже несущественно. Вы были порядочным человеком, пытавшимся совершить порядочный поступок, к которому не были подготовлены. Как выяснилось, были и другие, кто помог вам куда больше меня. Я сидела у Джимми Грэйсона в кабинете, и мы оба испытали облегчение, получив сообщение, что самолет с вами на борту взлетел из Бахрейна.

— Грэйсон? Он — один из тех семерых, знавших, что я там был.

— Нет, до последнего часа не знал, — возразила Рашад. — Даже я не сказала ему этого. Должно быть, сообщили из Вашингтона.

— Выражаясь языком Белого дома, вчера утром его насадили на вертел.

— За что?

— Чтобы проверить, не он ли проболтался обо мне.

— Кто, Джимми? Это даже еще глупее, чем предполагать, будто язык распустила я. Грэйсон просто жаждет стать начальником. И не больше меня хочет, чтобы ему перерезали горло.

— Как вы просто все объясняете!

— О Джимми?

— Нет. О себе.

— Понятно. — Женщина, называвшая себя Калейлой, отодвинулась от камня. — Думаете, я все это отрепетировала? Разумеется, сама с собой, потому что черта с два могла бы к кому-нибудь обратиться? И конечно, я наполовину арабка…

— Там, наверху, вы вошли так, словно ожидали увидеть именно меня. Я ни в коей мере не оказался для вас сюрпризом.

— Да, ожидала. И нет, не были.

— Почему да и почему нет?

— Вас вычислила, полагаю, методом исключения. А по второму пункту у меня договоренность с одним знакомым, который охраняет меня от подлинно-подлинных сюрпризов. Последние полтора дня вы, конгрессмен, — «горячая» новость по всему Средиземноморью. Многие, включая меня, потрясены. Я боюсь не только за себя, но и за других людей, помощью которых пользовалась где только можно и нельзя, чтобы держать вас в поле зрения. Поверьте, это очень непросто — создать сеть, основанную на доверии, а теперь это доверие подвергается сомнению. Так что, как видите, мистер Кендрик, вы зря потратили немалые деньги налогоплательщиков на то, чтобы доставить меня сюда и задать вопрос, на который вам мог бы ответить любой опытный разведчик.

— Может, вы меня продали? Продали мое имя за деньги?

— Чего ради? Спасения собственной жизни, что ли? Или жизней тех, кого я использовала, чтобы следить за вами, людей, важных для меня и выполняемой мною работы, которая, по-моему, представляет реальную ценность, что я пыталась объяснить вам еще в Бахрейне? Вы что, действительно в это верите?

— О Боже, я уже не знаю, чему верить! — признался Эван, шумно вздохнув. — Все, что я хотел сделать, все, что планировал, пошло прахом. Ахмат больше не хочет меня видеть, я не могу вернуться — ни туда, ни в какой-либо другой эмират в районе заливов. Уж он об этом позаботится.

— Так вы что, правда хотели вернуться?

— Больше, чем что-либо другое. Мне хотелось вернуться к той жизни, когда я проделал мою лучшую работу. Но сначала мне надо было найти и уничтожить сукина сына, который все изуродовал, убивая ради убийства…

— Махди. — Рашад кивнула. — Ахмат мне говорил. Вы сделали это. Ахмат молод, и он еще изменит свое отношение к вам. Со временем поймет, что вы там для всех совершили, и почувствует благодарность… — Она вдруг улыбнулась и уже иным, мягким голосом проговорила: — Понимаешь, я решила, что ты, возможно, сам раздул эту историю. Но ведь ты этого не делал, правда?

— Кто, я? Да ты с ума сошла! Через шесть месяцев я уберусь отсюда!

— Так все это случилось не из-за твоего политического тщеславия?

— Да нет же, Господи! Я бросаю всю эту политику, ухожу! Только теперь мне некуда идти. Кто-то пытается меня остановить, сделать кем-то, кем я на самом деле не являюсь. Да что же, черт побери, со мной происходит?

— Сразу, навскидку, я сказала бы, что тебя эксгумируют.

— Что-что со мной делают? И кто?

— Кто-то, считающий, что тобой пренебрегают. Полагающий, что ты заслуживаешь публичного признания.

— Я его совершенно не хочу! Но президент думает иначе. Решил в следующий вторник наградить меня медалью Свободы в этой чертовой Голубой комнате под оркестр морской пехоты! Я противился этому, как мог, а этот сукин сын заявил, что мне необходимо объявиться, потому что он, видите ли, отказывается выглядеть «жалким ублюдком». Хорошенькая аргументация!

— Очень по-президентски… — Рашад внезапно оборвала себя. — Давай прогуляемся, — быстро предложила она, заметив, что у причала появились двое мужчин в белых костюмах обслуги «стерильного» дома. — Не оглядывайся! Держись беззаботно. Давай спустимся к берегу.

— Говорить можно? — спросил Кендрик, шагая за ней.

— Ничего важного. Подожди, пока повернем.

— Почему? Думаешь, они могут нас услышать?

— Возможно, хотя я не уверена.

Они шли вдоль извилистой береговой линии до тех пор, пока деревья не скрыли их от двоих мужчин на причале.

— Японцы разработали ретрансляторы направленного действия, хотя я никогда таких не видела, — продолжила Рашад. Потом остановилась и взглянула на Эвана. Ее умные глаза смотрели вопрошающе. — Ты говорил с Ахматом?

— Вчера. Он велел мне убираться к черту, но не возвращаться в Оман. Никогда.

— Ты ведь понимаешь, что я тебя проверю, да?

В первую секунду Кендрик удивился, потом пришел в ярость. Эта женщина допрашивала его, обвиняла, а теперь еще намерена и проверить.

— Мне наплевать на то, что ты сделаешь, меня беспокоит только то, что ты, возможно, уже сделала. Ты убедительна, Калейла, то есть, извините, мисс Рашад, и, возможно, сама веришь в то, о чем говоришь, но тем шестерым, которые знают обо мне, есть что терять, и они ничего не приобрели бы, рассказав о том, что я был в Маскате в прошлом году.

— А уж мне, конечно, нечего терять, кроме собственной жизни и жизней тех, кого я собирала на моем участке? Кстати, некоторые из этих людей мне очень дороги. Прекрати этот надоевший спор, конгрессмен, смешно. Ты не просто любитель, ты невыносим.

— Знаешь, но ты ведь могла и ошибиться! — Кендрик был раздражен. — Я был почти готов поделиться с тобой своими сомнениями, даже намекнул на это Деннисону, сказав ему, что не позволю тебя повесить за это.

— О, вы слишком добры, сэр!

— Нет, я на самом деле так думал. Ты ведь и правда спасла мне жизнь, и если ты по ошибке, случайно вымолвила мое имя…

— Не упорствуй в своей глупости, — перебила его Рашад. — Вероятнее, гораздо вероятнее, что подобную ошибку совершил кто-то из остальных пятерых, но не Грэйсон и не я. Мы работаем в полевых условиях и не допускаем ошибок такого рода.

— Давай пройдемся, — предложил Эван.

Никаких охранников на сей раз поблизости не было, его побуждали двигаться сомнения и замешательство. Трудность заключалась в том, что он ей верил, как верил и тому, что сказал о Калейле Мэнни Вайнграсс: «Она не имеет никакого отношения к твоему разоблачению. Это только усилит ее стыд и еще сильнее воспламенит тот безумный мир, в котором она живет». А когда Кендрик возразил, что другие не могли этого сделать, Мэнни добавил: «Тогда за другими есть еще другие».

Они дошли до ухабистой проселочной дороги, которая пролегала среди деревьев и вела, очевидно, к каменной ограде имения.

— Обследуем? — предложил Эван.

— Почему бы и нет? — отозвалась Адриенна.

— Слушай, — продолжил он, когда бок о бок они начали взбираться по лесистому склону, — скажем, я тебе верю…

— Спасибо большое.

— Да ладно, я правда тебе верю! И поэтому сейчас скажу то, что знают только Свонн и Деннисон. Другие не знают, по крайней мере я так думаю.

— А ты уверен, что стоит говорить?

— Мне нужна помощь, а они не могут мне помочь. Может, ты сможешь. Ты ведь была там со мной и знаешь столько всего из того, что мне неизвестно: как сохранять события в тайне, как передавать секретную информацию тем, для кого она предназначена, в общем, процедуры такого рода.

— Да, я что-то знаю, но никоим образом не все. Моя база — в Каире, а не здесь. Но продолжай.

— Недавно Свонна навестил какой-то человек, блондин с европейским акцентом, который располагал подробнейшей информацией обо мне. Фрэнк назвал это «ПД».

— Предшествующие данные, — перевела на нормальный язык Рашад. — Еще так называются привилегированные детали. Обычно их добывают из подвалов.

— Подвалы? Что еще за подвалы?

— По-нашему — засекреченные разведывательные материалы. Продолжай.

— Этот блондин заявил Фрэнку, поразив его — на самом деле поразив! — что, по его мнению, во время того кризиса с заложниками меня послал в Маскат Госдеп.

— Что-о? — Адриенна схватила Кендрика за руку. — Кто он?

— Никто не знает. Его никто не может найти. А сведения, которые он сообщил о себе, чтобы попасть к Фрэнку, оказались фальшивыми.

— Боже всемогущий! — прошептала Рашад, глядя на поднимающуюся вверх тропу. Сквозь стену деревьев, растущих наверху, пробивался солнечный свет. — Задержимся здесь ненадолго, — спокойно попросила она. — Сядь. — А когда они опустились на тропу, окруженную толстыми стволами деревьев и густой листвой, спросила: — И что же дальше?

— Ну, Свонн попытался отшить его, даже показал ему записку к госсекретарю, которую мы составляли с ним вместе — в ней мои услуги отвергались. Но видимо, тот человек не поверил Фрэнку и продолжил свои раскопки, пока все не узнал. Все появившееся вчера утром в печати настолько точно, что может исходить только из оманских материалов — по-вашему, из подвалов.

— Знаю, знаю. — Ярость в голосе Рашад смешивалась со страхом. — Боже мой, кого-то ведь достали!

— Одного из семерых, то есть шестерых, — быстро поправился Эван.

— Кто эти люди? Я не имею в виду Свонна и его компьютерщика из «Огайо-4-0». Кроме Деннисона, Грэйсона и меня?

— Госсекретарь, министр обороны и председатель Объединенного комитета начальников штабов.

— Ни к одному из них даже близко подойти нельзя.

— Ну а компьютерщик? Его зовут Брюс, Джеральд Брюс, и он молод. Фрэнк за него ручается, но ведь это лишь его суждение.

— Вряд ли. Фрэнк Свонн — подонок, но не думаю, что его можно так провести. Человек вроде Брюса — первый, на кого в таком случае падает подозрение, а тот наверняка знает, что рискует провести тридцать лет в Ливенуорте.

Эван улыбнулся:

— Деннисон грозил и тебе провести там пять лет.

— Я сказала ему, что это мужская тюрьма. — Адриенна тоже усмехнулась.

— И я, — засмеялся Кендрик. — А все-таки, почему ты села в правительственную машину?

— Из чистого любопытства. Вот единственный ответ, который я могу тебе дать.

— Ответ принимается… Итак, на чем мы остановились? Семеро вне игры, а европеец-блондин в игре.

— Не знаю. — Неожиданно Рашад снова тронула его за руку. — Мне нужно задать тебе несколько вопросов, Эван…

— Эван? Спасибо.

— Простите, конгрессмен. Это действительно была ошибка.

— Не извиняйся, пожалуйста. По-моему, мы имеем право называть друг друга по имени.

— Значит, ты остановился…

— Не возражаешь, если я буду называть тебя Калейлой? Мне так удобнее.

— И мне. Моя арабская половина всегда негодовала на Адриенну за отступничество.

— Задавай свои вопросы… Калейла.

— По крайней мере, ты не произносишь мое имя как «Койлейла»… Ладно. Когда ты решил поехать в Маскат? Принимая во внимание обстоятельства и твои возможности, ты попал туда поздно.

Кендрик перевел дыхание.

— Я был в Аризоне — преодолевал пороги. Только добравшись до базового лагеря под названием Лава-Фоллз, впервые за несколько недель услышал радио. Вот тогда понял, что должен попасть в Вашингтон… — И он подробно рассказал о безумных восьми часах своего путешествия из примитивного лагеря в горах в кабинеты Госдепартамента и сложный компьютерный комплекс под названием «Огайо-4-0», закончив повествование словами: — Там мы со Свонном заключили наше соглашение, и я отправился в путь.

— Вернемся немного назад, — предложила Калейла, впервые за все время рассказа Кендрика отводя взгляд от его лица. — Итак, ты нанял гидроплан, чтобы добраться до Флагстаффа, где попытался зафрахтовать самолет до округа Колумбия. Верно?

— Да, но регистратор чартерных рейсов сказал, что слишком поздно.

— Ты был встревожен, — предположила разведчица. — Вероятно, зол. Должно быть, немного использовал свое положение. Конгрессмен от великого штата Колорадо и так далее.

— Больше чем немного, гораздо больше всяких «и так далее».

— Ты добрался до Феникса и вылетел первым же гражданским коммерческим рейсом. Как ты платил за билет?

— По кредитной карте.

— Плохо, — отреагировала Калейла. — Но ты не мог этого знать. Откуда тебе было известно, к кому надо обратиться в Госдепе?

— Этого я не знал. Но не забывай, я долгие годы проработал в Омане и Эмиратах, так что примерно представлял, кто мне нужен. А поскольку мне в наследство досталась опытная секретарша с инстинктами уличной кошки, я ей сказал, кого нужно искать. Четко объяснил, что это, вне сомнения, должен быть человек из Консульской службы Госдепа, секции Среднего Востока или Юго-Западной Азии. Большинство американцев, которые там работают, знакомы с такими людьми — часто до тошноты.

— Значит, секретарша с инстинктами уличной кошки начала повсюду названивать и расспрашивать. Должно быть, кое-кого это удивило. Был ли у нее список людей, которым она звонила?

— Не знаю. Никогда не спрашивал ее об этом. Все происходило в каком-то безумии. Во время полета из Феникса я поддерживал с нею связь по телефону. К моменту моего приземления она сократила круг поиска до четырех-пяти человек, из которых лишь один считался экспертом по Эмиратам — заместитель директора Консульской службы Фрэнк Свонн.

— Было бы интересно узнать, сохранила ли твоя секретарша список?

— Я позвоню ей.

— Только не отсюда. Кроме того, я не закончила… Итак, ты пошел в Госдеп, чтобы найти Свонна. Значит, зарегистрировался на входе у охраны.

— Естественно.

— А уходя оттуда, отметился?

— Разумеется, нет. Ведь меня спустили на лифте прямо к стоянке и доставили домой на машине Госдепа.

— К тебе домой?

— Конечно. Перед отлетом в Оман надо было собрать кое-какие вещи…

— А шофер? — перебила его Калейла. — Он обращался к тебе по имени?

— Нет, ни разу. Хотя сказал фразу, которая меня потрясла. Я спросил, не зайдет ли он ко мне перекусить или выпить кофе, пока я буду собираться, а он ответил: «Вы из „Огайо-4-0“! Предельная бдительность, сэр!»

— Это означает, что сам он не оттуда, — заметила Рашад. — И вы остановились перед твоим домом?

— Да. Когда я вышел, то увидел у тротуара другую машину примерно в ста футах от нас. Должно быть, она следовала за нами — на этой части дороги других домов нет.

— Вооруженный эскорт, — кивнула Калейла. — Свонн прикрывал тебя начиная с минуты-один, и был прав. У него не было ни времени, ни ресурсов, чтобы проследить за всем, что случилось с тобой минус-один.

Эван, сбитый с толку, попросил:

— Будь добра, объясни, что все это значит?

— Минус-один — это все то, что произошло до того, как ты связался со Свонном. Богатый злой конгрессмен нанимает самолет во Флагстафф и производит много шума, потому что желает немедленно вылететь в Вашингтон. Ему отказывают. Тогда он летит в Феникс, где, несомненно, тоже требует, чтобы ему дали билет на первый же рейс до Вашингтона, и платит по кредитной карточке. А еще названивает своей секретарше с инстинктами уличной кошки и приказывает ей найти человека, которого сам не знает, но уверен, что такой должен работать в Госдепартаменте. Секретарша звонит самым разным людям — по-моему, ты употребил слово «безумие», — которых должно было заинтересовать, почему она им звонит. Потом предоставляет тебе суженный кворум — это значит, что она контактировала со многими своими знакомыми, которые могли дать ей нужную информацию и наверняка тоже заинтересовались причиной ее звонков. Далее, ты возникаешь в Госдепе, требуя встречи с Фрэнком Свонном. Я права? В том твоем состоянии ты ведь требовал встречи с ним?

— Да. Меня водили за нос, говорили, что его нет, но я знал, что он на месте, моя секретарша подтвердила это. Я проявил настойчивость, и наконец мне разрешили спуститься к нему в кабинет.

— А после того как вы со Свонном поговорили, он решил отправить тебя в Маскат.

— И что?

— Тот узкий маленький круг, о котором ты говорил, не был ни очень маленьким, ни очень узким. Ты делал то, что сделал бы любой человек на твоем месте в таком же стрессовом состоянии. Но во время своего взбалмошного путешествия от Лава-Фоллз до Вашингтона ты изрядно наследил. Многие запомнили твое имя и громкие настойчивые требования скорейшего вылета, тем более что все происходило в ночное время. Потом ты объявляешься в Госдепартаменте, где производишь еще больше шума — между прочим, зарегистрировавшись у охраны на входе, но не отметившись на выходе, — пока тебе не разрешают спуститься в кабинет Свонна.

— Да, но…

— Дай мне закончить, пожалуйста, — вновь перебила его Калейла. — Ты все поймешь, а я хочу, чтобы у нас сложилась полная картина… Итак, вы со Свонном беседуете, заключаете ваше секретное соглашение, и, говоря твоими словами, ты отправляешься в Маскат. Но первую часть пути проделываешь к своему дому в машине с шофером, который не являлся частью «Огайо-4-0», так же как и охранники в вестибюле. Шофера просто назначил диспетчер, а охранники на дежурстве выполняли свои обычные обязанности. Они не относятся к привилегированным кругам; там, наверху, с них не берут подписку о неразглашении того, что они видят и слышат на работе. Но это люди. Они идут домой, рассказывают женам и друзьям про что-то не совсем обыденное, случившееся в их обычно скучной жизни. Возможно, даже отвечают на вопросы, небрежно заданные какими-то людьми.

— Ты права, так или иначе все они знали, кто я такой…

— Так же как множество других людей в Фениксе, Флагстаффе, и всем им было ясно: этот важный человек расстроен, этот конгрессмен чертовски спешит, эта большая шишка чем-то озабочена. Видишь, какой след ты оставил за собой?

— Вижу, но кто же мог доискиваться?

— Не знаю, и это беспокоит меня больше, чем я могу тебе сказать.

— Кто бы это ни был, а мою жизнь он разбил вдребезги! Только кто бы это мог быть?

— Тот, кто нашел лазейку, дыру в твоем пути от отдаленного лагеря под названием Лава-Фоллз до террористов в Маскате. Тот, кто наткнулся на нечто, вызвавшее у него желание искать дальше. Может, это были звонки твоей секретарши, или шум, устроенный тобой у стойки охраны Госдепартамента, или даже нечто настолько же безумное, как, например, слухи о каком-то неизвестном американце, который содействовал разрешению оманского кризиса. На кого-то это произвело впечатление и могло побудить к размышлениям. Потом другие факты все поставили на свое место — и готово.

Эван накрыл ее руку, лежащую на грязной тропинке, своей ладонью.

— Мне нужно узнать, кто он, Калейла. Понимаешь, узнать.

— Но мы и так знаем, — мягко напомнила она. — Это блондин с европейским акцентом.

— Но почему? — Кендрик убрал свою руку.

Калейла с сочувствием посмотрела на него:

— Знаю, тебя волнует ответ на этот вопрос, но меня тревожит другое.

— Не понимаю.

— Кем бы ни был тот блондин, кого бы ни представлял, он проник в наши подвалы и вынес оттуда то, что ни в коем случае не должен был получить. Я ошеломлена, Эван, я просто оцепенела, и эти слова недостаточно сильны для того, чтобы выразить мои чувства. Не только из-за того, что сделали с тобой, но и из-за того, что сделали с нами. Нас скомпрометировали, проникнув в такое место, куда по определению проникнуть невозможно. Если эти люди — кем бы они ни были — могут откопать сведения о тебе из глубочайших, самых защищенных архивов, какие у нас есть, то они могут узнать и много другого, к чему доступа не должно быть буквально ни у кого. При нашей работе многим это может стоить жизни. Очень неприятно.

Кендрик всмотрелся в напряженное, ошарашенное лицо Калейлы. И увидел в ее глазах страх.

— Ты серьезно так напугана?

— Ты бы тоже испугался, если бы знал наших помощников — мужчин и женщин, которые доверяют нам и добывают для нас информацию, рискуя жизнью. Каждый день эти люди задаются вопросом, схватят их или нет за те действия, которые они совершают. Многие кончают с собой, не в силах выдержать напряжения, другие сходят с ума и исчезают в песках, предпочитая смерть в мире со своим Аллахом такой жизни. Но большинство из них все-таки продолжают работать с нами, потому что верят в нас, в нашу честность, верят в то, что мы действительно хотим мира. На каждом шагу они сталкиваются с вооруженными безумцами. И как бы плохо ни шли дела, только благодаря этим людям на нашей земле не становится еще хуже, на улицах не льются потоки крови… Да, я напугана, потому что многие из этих людей друзья — мои и моих родителей. Мысль о том, что их могут выдать, как выдали тебя, — вот что с тобой произошло, Эван, тебя именно выдали — вызывает у меня желание уползти в пески и умирать, как те, кого мы довели до сумасшествия. Потому что кто-то на слишком большой глубине раскрывает наши самые секретные материалы для кого-то другого — снаружи. Все, что понадобилось в твоем случае, — это имя, твое имя, а в Маскате и Бахрейне люди боятся за свою жизнь. Сколько других имен они могут скормить? Сколько еще секретов узнать?

Эван потянулся к ней и теперь не накрыл ее руку, а сжал ее:

— Если ты в это веришь, почему бы тебе не помочь мне?

— Помочь тебе?

— Мне нужно узнать, кто копает под меня, а тебе — кто наверху или внизу делает это возможным. Я бы сказал, что наши цели совпадают, а ты? Я зажал Деннисона в такие тиски, что он даже корчиться не может, и смогу добыть негласную директиву Белого дома, разрешающую тебе остаться здесь. Знаешь, Деннисон на самом деле запрыгает от радости, если источник утечки будет найден, — это у него навязчивая идея.

Калейла нахмурилась:

— Боюсь, не получится. Я окажусь не в своей тарелке. Там, у себя, я очень хороша, но вне моей стихии — моей арабской стихии — далеко не первоклассна.

— Во-первых, — твердо возразил Кендрик, — я считаю тебя первоклассной, потому что ты спасла мне жизнь. А во-вторых, повторяю: ты располагаешь знаниями и опытом в тех областях, в которых я совершенно несведущ. Процедуры, «Тайные методы сбора данных» — как член Избранного комитета по делам разведки, я выучил эти слова, но не имею ни малейшего представления о том, что за ними стоит. Черт побери. Леди, ты даже знаешь, что такое «погреба»! Я-то всегда думал, что это слово означает цокольный этаж в загородном доме, который мне, благодарение Богу, никогда не доводилось строить. В Бахрейне ты сказала, что хочешь мне помочь. Пожалуйста, помоги мне именно сейчас! Помоги себе.

Адриенна Рашад холодно посмотрела на него:

— Возможно, помогу, но иногда тебе придется делать то, что я прикажу. Согласен?

— Ну, я не в восторге от прыгания с мостов или с высоких зданий…

— Это будет касаться того, что тебе надо говорить и кому. Еще иногда я не смогу ничего тебе объяснить. Согласен с этим?

— Да. Потому что я наблюдал за тобой, слушал тебя, и я тебе верю.

— Спасибо. — Она сжала его руку и отпустила ее. — Мне понадобится кое-чья помощь.

— Почему?

— Прежде всего, это необходимо. Мне следует получить временный перевод на другой участок, а он может добыть его для меня без объяснения причин. Забудь о Белом доме — действовать через них слишком опасно и ненадежно. Во-вторых, он может оказаться полезным в областях, лежащих за пределами моего понимания.

— Кто он?

— Митчелл Пейтон. Начальник Отдела специальных проектов.

— Ты ему доверяешь? Я имею в виду, абсолютно, без всяких сомнений?

— Совершенно без всяких сомнений. Он ввел меня в управление.

— Вряд ли это достаточная причина.

— Главная причина — что с шести лет я называю его «дядя Митч». Тогда он был еще молодым оперативником и работал под «крышей» преподавателя Каирского университета. Подружился с моими родителями — мой отец был там профессором, а моя мама — американка из Калифорнии, как и Митч.

— Он добудет для тебя перевод?

— Да, конечно.

— Ты в этом уверена?

— У него нет выбора. Я ведь говорила тебе: сейчас кто-то продает наши души, не предназначенные для продажи. На этот раз — твою. Чья будет следующая?

Глава 25

Митчелл Джарвис Пейтон, или Эм-Джей, как его называли друзья и близкие, в свои шестьдесят три года был в отличной форме. Тридцать четыре года назад он, уже имевший за плечами университетское образование, оказался в ЦРУ только потому, что его характеристика соответствовала объективке, спущенной сверху в отдел кадров этой организации. На личном деле Пейтона появился гриф «Срочно. К исполнению». Однако к тому времени, когда работодатели осознали, что никакого особого задания для этого новоявленного разведчика у них нет, было уже поздно. Без излишнего промедления представители ЦРУ в Лос-Анджелесе направили его в Лэнгли для инструктажа. Ситуация сложилась двусмысленная, поскольку Пейтон в порыве патриотического рвения сразу подал заявление об отставке в министерство образования штата Калифорния. Это было не очень удачное начало для человека, чья карьера впоследствии сложилась довольно успешно.

Митчелл Пейтон был тогда доцентом и писал докторскую диссертацию на кафедре востоковедения в Калифорнийском университете. В один прекрасный день его навестили два джентльмена и принялись с жаром убеждать, что родине нужны его таланты. Вдаваться в подробности они конечно же не имели права, однако не утаили, что намечается интересная работа за океаном в одной из арабских стран. Молодой ученый уцепился за предоставленную возможность усовершенствовать свои знания и, когда предстал перед начальством в Лэнгли, которое не знало, что с ним делать, решительно заявил, что сжег все мосты в Лос-Анджелесе, поскольку был уверен, что его пошлют в Египет. Его послали в Египет…

Еще будучи аспирантом, Пейтон осилил факультатив по американской литературе. Поэтому Агентство по найму рабочей силы в Риме, являющееся подразделением ЦРУ, направило его в Каирский университет как арабоговорящего специалиста по американской литературе.

Там он познакомился с Рашадами, очаровательной парой, ставшей важной частью его жизни. На первом факультетском коллоквиуме Пейтон сидел рядом с новоиспеченным профессором Рашадом. В перерыве они перебросились парой фраз, и Пейтон узнал, что Рашад не только учился вместе с ним в Калифорнийском университете, но и женат на его однокашнице. Их дружба расцвела пышным цветом, равно как и репутация Пейтона в ЦРУ. Благодаря своим талантам, о наличии которых он и не подозревал и что временами его даже пугало, он стал непревзойденным лицедеем, иными словами — всегда убедительным обманщиком. Это было суматошное время. Быстро возникали, а потом исчезали бесследно различные группировки. Пейтон сумел благодаря блестящему знанию литературного арабского языка и сочувственному отношению к людям, подкрепляемому деньгами, сплотить две-три противоборствующие группировки, наушничавшие друг на дружку. Взамен он снабжал их скромными денежными средствами, но эти деньги были существенным подспорьем для скудной казны фанатиков — горстки арабов, страстно преданных своему делу.

Усилия Пейтона в Каире не остались незамеченными, тем более что с его помощью Вашингтон предотвратил кое-какие взрывоопасные ситуации. Далее сработал закон корпоративных связей: если хороший парень хорошо делает свое дело в том регионе, куда послан, он рано или поздно отзывается в Вашингтон для продолжения своей деятельности в столице.

Митчелл Джарвис Пейтон оказался единственным исключением в длинной череде провалов. Он стал преемником «серого кардинала тайных операций» Джеймса Джизуса Англтона на посту директора Отдела спецопераций. Когда Пейтон достиг такого высокого положения, его друг Рашад как-то сказал:

— Эм-Джей, наверно, хорошо, что ты не женат, ибо тебе присуща самоуверенность человека, которым никогда не помыкали. Да и вообще женщина, я считаю, пробуждает в мужчине самые худшие инстинкты — страсть к обладанию, к общественному положению, к заработкам, к покою. Ведь недаром диктаторы любят, чтобы их соратники были женаты, так они менее опасны. Ты согласен со мной?

— Согласен, но только отчасти.

— А с чем ты не согласен?

— Кое с чем, но мы поговорим об этом в другой раз.

Объективности ради следует сказать, что Митчелл Джарвис Пейтон давным-давно понял, что настоящему разведчику присущи совершенно иные особенности и свойства. Это прежде всего — выдержка, спокойствие, вежливость, умение слушать собеседника. Пейтон вырабатывал в себе эти качества, понимая, что неврастеникам нет места там, где приходится принимать важные государственные решения и распоряжаться судьбами людей.

Весь его облик являл собой олицетворение уверенности и собранности. И одевался он в спокойные сине-серые тона.

Он не страдал недержанием речи, мало ел и очень мало пил спиртного на приемах и званых обедах. Он никогда не выказывал раздражения или явного удивления.

У него с годами выработалась интересная манера вести разговор: сначала неторопливая беседа, вопросы, ответы, а потом вдруг неожиданный вопрос, сформулированный так, что при любом ответе на него была отчетливо видна позиция отвечающего.

Вряд ли можно назвать опытным разведчиком, асом разведки человека, который сам ни разу не работал «в поле», не встречался с агентурой в боевых условиях, не вербовал агентов и не докладывал добытую самим информацию в центр. Пейтон был убежден, что тот, кто не нюхал настоящей разведывательной работы, страдает, как правило, комплексом неполноценности, а отсутствие конкретного опыта пытается компенсировать показной строгостью, жесткими подходами и неразумной мелочной требовательностью. Такие люди могут быть хорошими организаторами, неплохими аналитиками, но понять душу и проблему «полевого» работника им не дано.

Приученный долгой службой в разведке выяснять все подробности, он привык взвешивать каждое сказанное слово и не давать произвольного выхода своим эмоциям.

Однако весьма мощная проверка его привычек состоялась, когда в Вашингтон приехала своевольная дочь его любимых друзей. В Кембридже, штат Массачусетс, где она училась, с ней жестоко однажды обошлись, и она решила посвятить свою жизнь — или часть жизни — борьбе с ненавистью и насилием, раздиравшими на части страны Средиземноморья.

Девушка была хорошо образованна, свободно владела английским и французским — так же, как арабским. Теперь она изучала идиш и одновременно иврит. Эм-Джей предложил ей поступить в Корпус мира.[46]

— Ну уж нет! Я не ребенок, дядя Митч. И у меня начисто отсутствуют благотворительные поползновения. Меня волнует только моя родина. Если ты не найдешь мне применения, найдутся другие…

— Возможно, и найдутся… Но куда они тебя заведут, вот вопрос!

— Тогда возьми меня к себе на работу!

— Придется посоветоваться с твоими родителями.

— Ни в коем случае! Они на пенсии, тихо живут себе под Балтимором. Будут только тревожиться за меня и понаделают кучу проблем. Дай мне переводы или работу по консультированию экспортеров… Ты же можешь это устроить! Боже мой, дядя Митч, ты же работал на неполной ставке консультанта в университете и мы никогда ничего не говорили!

— Моя милая, ты всего не знала…

— Не знала?! Да ты что! Сколько раз приходилось сидеть в своей комнате, когда к тебе кто-то приезжал. А один раз, помнишь, ввалились трое с пистолетами у пояса… Конечно, я ничего этого не видела…

— Эти визиты были вызваны чрезвычайными обстоятельствами. Твой отец понимал…

— Тогда и ты пойми меня! Дядя Митч, я хочу получить хоть какую-то работу.

— Ну хорошо, — сдался Митчелл Пейтон. — Теперь твоя очередь понять меня. Придется пройти курс интенсивного обучения в Фэрфаксе. Это в штате Вирджиния. В городишке, которого, между прочим, нет ни на одной карте. Если не выдержишь, помочь тебе не смогу.

— Договорились, — сказала Адриенна Калейла Рашад. — Хочешь пари? — Она улыбнулась.

— Только не с тобой, юная вымогательница. Пошли-ка, пообедаем. Ты, кажется, не пьешь?

— Вообще-то нет.

— А я, пожалуй, выпью…

И то, что Пейтон не заключил с ней пари, обернулось пользой для его кошелька. Кандидат за номером 1344 оказалась первой по результатам прохождения изнурительного десятинедельного курса в тренировочном лагере. К черту женскую эмансипацию! Она, условно говоря, положила на обе лопатки двадцать шесть курсантов. Митчелл Пейтон тогда подумал, что у нее есть на то основание, какого нет у остальных. Калейла Рашад была наполовину арабкой.

Все это происходило более девяти лет назад. Но в нынешний вечер в пятницу Митчелл Джарвис Пейтон пришел в смятение. Оперативная разведчица Калейла Рашад, выполняющая задание на западе Средиземноморья, только что позвонила с телефона-автомата из отеля «Хилтон». Что она делает здесь, в Вашингтоне? Почему самовольно покинула свой пост? Офицеры, приданные Отделу спецопераций, не имеют права действовать без его одобрения. В особенности это касается офицера Рашад. Это просто немыслимо! Почему-то остерегается появиться в Лэнгли, настаивает на встрече с ним в какой-то забегаловке в Арлингтоне. Видите ли, для нее жизненно важно не налететь на кого-либо из знакомых… Дядя Митч, дядя Митч… Она не называла его так лет пять. Что-то случилось. Но что?..

Милош Варак сошел с самолета в Дуранго, небольшом городе на юго-западе штата Колорадо. В зале прилета он сразу направился к стойке агентства проката и аренды автомобилей. Предъявив фальшивое водительское удостоверение и, соответственно, фальшивую кредитную карточку, он подписал договор о прокате машины, получил ключи и был направлен на стоянку, где его дожидался «форд». У него в портфеле лежала детальная карта штата Колорадо с указанием отелей, мотелей и ресторанов, большинство из которых находились в окрестностях таких городов, как Кортес, Хесперас, Марвел и далее на восток города Дуранго. Местечко под названием Меса-Верде воспринималось сознанием как просто географическая точка. Вся индустрия развлечений, как нынче принято говорить, состояла из универсального магазина, парикмахерской, небольшого частного аэропорта за пределами городка и кафе под названием «Пальчики оближешь!».

Меса-Верде жил-поживал для удобства фермеров, сезонных рабочих и заядлых путешественников, которые неминуемо теряли дорогу, колеся по Нью-Мексико и Аризоне. Аномалия в виде аэропорта существовала для комфорта десятка зажиточных граждан, обустроивших для себя житье-бытье в глуши. Эти провинциальные Ротшильды редко наезжали в Меса-Верде. Все необходимое им доставляли самолетами.

Конгрессмен Эван Кендрик представлял собой исключение. Он вдруг ударился в политику. Многие пришли к заключению, что он дал маху, решив, будто здесь можно собрать голоса избирателей. Это было бы справедливо, проводись выборы среди населения к югу от реки Рио-Гранде.

Вараку, однако, очень хотелось увидеть ту часть дороги, которую местные называли Меса-Верде. Или просто Верде, как ее прозвал Эммануил Вайнграсс. Его интересовало все — как здесь одевались, как повлиял сельский труд на телосложение местных жителей. Работа, которую ему предстояло проделать, в каком-то смысле удручала, но ее надо было сделать, и все тут! Если именно здесь обитал предатель дела общества «Инвер Брасс», он, Милош Варак, обязан найти его… или ее.

После полуторачасовой езды на машине он увидел вывеску кафе «Пальчики оближешь!». Припарковав машину, Милош снял пиджак и направился не в кафе, а в соседний магазин.

— Что-то я вас раньше тут не видел! — сказал престарелый владелец магазина, расставлявший на полке пакеты с рисом. — Всегда приятно поболтать с новеньким. В Нью-Мексико путь держите? Хотите, покажу дорогу, можете даже ничего здесь не покупать. Я всем это говорю, но почему-то те, кто за рулем, чувствуют себя обязанными расстаться с наличностью, а им всего-то и надо, что узнать, в какую сторону ехать.

— Сэр, вы очень любезны! — ответил Милош. — Но я-то непременно расстанусь с денежками… Только не со своими, а с хозяйскими. Надо купить у вас риса. Из Денвера продукты получили, а риса там не оказалось. Забыли, надо думать…

— А-а-а, вон оно что! Возьми, сынок, что тебе нужно. Правда, я уже не тащу товар к машине. Силы не те…

— Я и не думал об этом.

— А вы небось иностранец?

— Я из Скандинавии, — сказал Варак, — я здесь временно. Шофер болен, так я за него. — Милош взял три пакета риса, отнес их к кассе. Старикан последовал за ним.

— А рис-то кому?

— Кендрику, но он меня еще не видел…

— Имеете в виду Эвана? Это наш собственный конгрессмен… Герой Омана. Им можно гордиться, как говорит президент. Кендрик наведывался сюда пару раз. Хороший человек. Он вам понравится. Крепко стоит на ногах.

— Не имел возможности познакомиться с ним.

— Ну да! Но если бываете у него дома, должны знать Мэнни. Это уж точно! Настоящий сорвиголова, правда? Я вам скажу, этот сумасшедший еврей — это что-то…

— Согласен.

— Вся покупка, сэр, шесть долларов и тридцать один цент. Если нет мелкой монетки, не страшно. Можете не искать.

— Думаю, найду… — Варак пошарил по карманам. — А мистер… Мэнни здесь бывает?

— Два-три раза в месяц. Приезжает с одной из своих сиделок… А как только та отвернется, он уже в кафе… Вот сдача, сынок.

— Благодарю вас, сэр! — Милош забрал пакеты с рисом и направился было к выходу, но старикан окликнул его:

— Сэр, сиделки-медсестры за Мэнни углядеть не поспевают, а его не мешало бы приструнить, как-никак при конгрессмене, а то тяпнет стаканчик-другой… Да вы сами знаете!

— Да уж! — Варак с улыбкой оглянулся на владельца магазина. — А что, частенько он позволяет себе?

— Да вот хоть вчера… Я увидел его, крикнул, мол, привет домашним, а он гаркнул в ответ что-то вроде «дорогуша», отмахнулся и в кафе. Тут-то я и заметил машину… Прямо стелется по улице, а парень за рулем что-то в трубку говорит, говорит… В машинах теперь кое у кого есть телефоны. А потом машина встала напротив кафе через улицу, а парень за рулем, смотрю, наблюдает за входной дверью. Потом он опять поговорил по телефону и пошел к Гонсалесу. В кафе больше никто не входил, тут-то до меня и дошло, что парень за рулем шпионит за Мэнни.

— Спасибо, обязательно предупрежу, чтобы были поосторожнее, — сказал Милош. — А у этого, что за рулем, волосы темные?

— Нет! Он рыжий, как лисица… Весь такой прилизанный.

— Ах, этот! — воскликнул Варак. — Моего роста, да?

— Не сказал бы, — покачал головой старикан. — Повыше…

— Это уж как водится! — улыбнулся Милош. — Мы склонны считать, что все кругом пигмеи, одни мы — великаны. Он такой худощавый, да?

— Вот-вот! — кивнул старик. — Мяса-то у него на костях совсем немного.

— А он, случайно, не на коричневом «линкольне»?

— Машина большая и синяя, а какая марка… уже не различаю.

— Ну, спасибо! Обязательно передам у Кендрика, чтобы там держали ушки на макушке. Не стоит все-таки обижать Мэнни.

— Не думайте, будто я ничего не петрю. Мне кажется, Мэнни с Кендриком заодно, так что если Эван сочтет, что за Мэнни надо присмотреть, я готов. Знаете, ведь этот Мэнни — сущий дьявол. Гонсалес у себя в кафе, когда удается, разбавляет ему виски водой.

— Еще раз спасибо! Проинформирую конгрессмена о вашем предложении насчет сотрудничества.

— А я-то подумал, будто вы незнакомы с ним.

— Это когда я встречусь с ним. До свидания.

Милош Варак включил зажигание, а спустя пару минут он, выехав на дорогу, сбросил скорость и поехал медленно, посматривая по сторонам.

— Этого не может быть! — сказал с расстановкой Митчелл Джарвис Пейтон. — Не могу в это поверить!

— Придется, — возразила Калейла, глядя на своего названого дядюшку в упор. — А что вообще ты знал об Омане?

Они сидели за столиком, покрытом скатертью в красно-белую клеточку, в глубине итальянского ресторана в Арлингтоне.

— Ну, во-первых, то, что операция «4–0» на федеральном уровне. Во-вторых, что связь осуществляет Лестер Кроуфорд. Ему потребовался перечень наших людей со списком всех их контактов в Юго-Западной Азии. Пожалуй, это все, что мне было известно.

— Ты не упомянул, что вся страна стояла на ушах, чтобы спасти жизнь заложников.

— А я, между прочим, оказался меж двух огней по причине твоей дружбы с султаном Ахматом и его женой. Понимаешь, мне не хотелось сдавать тебя Лестеру, но этого требовала твоя прошлая работа в Отделе спецопераций и твои контакты с семьей султана Омана. Кроме того, я понимал, что, если не включу тебя в перечень, а ты об этом узнаешь, я окажусь у тебя на крючке.

— Это уж точно!

— Однако хочу признаться в маленьком грехе, — печально улыбаясь, сказал Пейтон. — Когда кризис с заложниками благополучно разрешился, я зашел к шефу всего управления, этому Кроуфорду, и довел до сведения, что правила игры я принимаю, но мне необходимо знать, что с тобой все в порядке. Он поднял на меня свои рыбьи глаза и сказал, что ты возвратилась в Каир. Думаю, и этого ему не хотелось говорить… А теперь именно ты мне рассказываешь, что эта дьявольская операция раскрыта кем-то из наших! Операция под кодом «4–0» останется тайной за семью печатями в течение многих лет, даже десятилетий! К примеру, кое-какие сведения о Второй мировой войне не подлежат огласке до середины будущего столетия, если не позже.

— Эм-Джей, а кто за это отвечает? Я хочу сказать, кто обеспечивает неразглашение?

— Документы хранятся в специальных бункерах, разбросанных по всей стране. Задействованы высокотехнологичные охранные системы. Сигнал тревоги немедленно поступает к нам в Вашингтон — в Госдепартамент, в министерство обороны и в особую службу Белого дома. С развитием компьютеров стало возможным хранить информацию в банках данных с кодами доступа, вырабатываемыми, как минимум, тремя разведслужбами и в Овальном зале. Там, где принимается решение относительно того, какие из документов являются жизненно важными, они опечатываются и запаковываются. Это и есть временное забвение, моя дорогая, с абсолютной защитой от похищения и дураков.

Адриенна откинулась на спинку стула и начала свой рассказ. Она выложила «дяде Митчу» все, даже интимное происшествие, случившееся в Бахрейне.

— Не могу сказать, что сожалею об этом, профессионально или как-то еще. Мы оба были загнаны в угол и испуганы. А он оказался порядочным человеком. Я убедилась в этом еще раз сегодня утром в Мэриленде.

— В постели?

— О Господи, нет, конечно! Он объяснил мне, чего добивается, почему сделал то, что сделал, даже почему стал конгрессменом. Теперь он не хочет быть им, как я тебе уже рассказывала. Между прочим, все думают, будто он кроткий агнец, но я бы никому не посоветовала доводить его до точки кипения.

— Наконец-то у моей племянницы появился друг, сумевший задеть ее за живое…

— Было бы лицемерием отрицать это, но сомневаюсь, что это надолго. Мы с ним в каком-то смысле похожи. Но мы слишком поглощены каждый своим делом, а чувства у нас лишь на втором месте. И все же он мне нравится, очень нравится. Представляешь, он заставляет меня смеяться, но, разумеется, не над ним, а вместе с ним.

— Это необыкновенно важно, — задумчиво произнес Пейтон. — А я так и не встретил никого, кто бы по-настоящему заставил меня смеяться. Вместе с ним… с ней. Но эта трещина в фасаде собственного здания — моя вина. Я, наверное, слишком многого требую.

— При чем тут требовательность? — пожала плечами Калейла. — Просто у тебя работа такая.

— Твоему отцу совсем не трудно рассмешить твою маму. Временами я завидовал им.

— А мама всегда считала, произнеси он трижды слово «развод», как это принято на Востоке, и им придется расстаться.

— Чушь! Он ее обожает. А почему Кендрик настаивал на анонимности, как главном условии? Ты мне уже рассказывала, но повтори-ка еще раз.

— Ты что-то не в меру подозрителен, дядя Митч. Объяснение весьма логично. Он намеревался вернуться в Оман и взяться за то, что бросил пять-шесть лет назад. Но ведь в Омане с его именем теперь связано многое! Понимаешь, его голова нужна всем. А те, кто ему помогал, боятся до смерти оказаться раскрытыми. То, что случилось с ним за последние два дня, лишь доказывает его правоту. Вернуться ему никто не позволит.

Пейтон нахмурился:

— Моя дорогая, я все понимаю, но дело в том, что ты полагаешься лишь на его слова. Он хотел, он хочет вернуться… Это слова, а нужны факты.

— Я ему верю, — сказала Калейла.

— Возможно, он и сам в это верит, — пожал плечами Пейтон. — Сейчас верит… Хорошенько обдумал ситуацию и поверил.

— Эм-Джей, ты говоришь загадками. Что ты имеешь в виду?

— Может быть, это и мелочь, но на ней стоит остановиться особо. Если у человека действительно не лежит душа к службе в конгрессе, он не станет сражаться с пентагоновскими тяжеловесами по телевидению, не станет выступать в воскресной телепрограмме на всю страну. А эта его пресс-конференция? Он заведомо знал, что она произведет эффект разорвавшейся бомбы. И зачем, скажи на милость, на слушаниях специально созданного подкомитета по контролю за разведкой задавать жесткие вопросы? Ведь это не способствует положительному имиджу в глазах общественности, хотя, конечно, делает его весьма популярным. Подытоживая, могу сказать: поступки не характеризуют его как человека, решившего бросить политику и те преимущества, которые она предоставляет. Здесь что-то не стыкуется. Как, на твой взгляд?

Калейла кивнула:

— Я задавала ему эти и другие подобные вопросы, подумав, а не страдает ли он заниженной самооценкой. В ответ он взрывался, отрицал такие мотивы своего поведения, настаивая на том, что его единственное желание — вырваться из Вашингтона.

— А не является ли это желание плодом его долгих размышлений? — предположил Пейтон. — Я задаю этого вопрос без всякой задней мысли. К примеру, эта весьма удачливая личность поражена вирусом с берегов реки Потомак, то есть великими амбициями. И вот он ставит перед собой большие цели и идет к ним, используя все свои козырные карты, включая его успех в Омане. Потом он спохватывается и думает: «Боже мой, что я наделал? Что я здесь забыл? Я чужак среди этих людей…» Такое происходит сплошь и рядом. Мы потеряли многих наших лучших людей, кто пришел к подобному заключению. Кстати, большинство из них теперь абсолютно независимые люди, добившиеся успеха в той или иной области. Исключаем из этого числа тех, кто жаждет могущества лишь для удовлетворения своего «я». А твое внутреннее чутье наверняка исключает Кендрика, поскольку он не принадлежит к когорте лиц, обожающих всякие дебаты и бесконечные компромиссы, являющиеся побочным продуктом нашей системы. Не есть ли это приблизительный портрет нашего конгрессмена?

— Внутреннее чутье подсказывает мне, что это его точный портрет.

— Тогда этот твой весьма привлекательный молодой человек…

— Да ну тебя, Эм-Джей! — оборвала его Калейла. — Ты прямо как кисейная барышня!

— Я хотел сказать «ухажер», но передумал.

— Ну ты даешь!

— Ну хорошо! Предположим, твой друг проснулся в один прекрасный день и сказал себе: «Я совершил ужасную ошибку, сделав из себя героя, надо ее исправить».

— Сказал бы, если бы был лжецом, а он честный и искренний…

— Но в манере его поведения просматривается противоречивость. Он делает прямо противоположное тому, что заявляет.

— А я настаиваю, что это не так! Он не врет ни себе, ни мне…

— Я пытаюсь рассмотреть его в разных ракурсах до того, как мы приступим к поискам какого-то негодяя, с которым — если ты права — вошел в контакт другой негодяй, какой-то блондин… А не рассказывал ли тебе Кендрик, почему он при всем честном народе выступил против Пентагона, да и вообще всей оборонки, не говоря уж о его, конечно, сдержанной, но передающейся из уст в уста критике нашей собственной разведки.

— Потому что его положение обязывает высказывать все, что он считает нужным и должным.

— Значит, вот так он это объясняет?

— Значит, вот так…

— Тогда ему действительно повезло с комитетом Партриджа со специальным подкомитетом по разведке. Политики домогаются таких постов, такие должности с неба не падают, за них борются. Как он это объясняет?

— Никак. Ему все это как раз упало с неба. Он скорее боролся против этих назначений.

— Не понял?! — Пейтон приподнял брови.

— Кендрик сказал, что, если я ему не верю, могу спросить у его старшего помощника, который долго уговаривал его согласиться с назначением в комитет Партриджа, да хоть бы и у спикера палаты. Кендрик и слышать об этих должностях не хотел, но ему объяснили, что, если он не даст согласия, тогда у него не будет возможности выступить по поводу своего преемника, следующего конгрессмена от девятого округа штата Колорадо. А это для него очень важно, поэтому он и согласился. Он не без труда отделался от одного казнокрада и не хочет, чтобы на его место пришел еще один коррупционер.

Пейтон откинулся на спинку стула, обхватил горстью подбородок и прищурился. За долгие годы Адриенна научилась, когда надо, молчать, не прерывая хода мыслей наставника. Она так и поступила, готовая к любой реакции, но не к той, которая последовала.

— Это совсем другая игра, моя милая. Если не ошибаюсь, ты сказала Кендрику, будто кто-то считает, что он заслуживает награды за то, что делает. Тут все гораздо сложнее, как мне кажется. Нашего конгрессмена ведут…

— Боже мой, кто, с какой целью?

— Не знаю, но это стоит выяснить. Потихоньку и осторожно. Здесь мы имеем дело с чем-то весьма необычным.

Варак сразу увидел большую темно-синюю машину, припаркованную на обочине извилистой трехполосной дороги, прорезывающей лес в нескольких сотнях метров от дома Кендрика. В машине никого не было. Он уже миновал огороженные владения конгрессмена, где все еще толклась группа настойчивых репортеров вместе с командой операторов. Варак хотел вовремя добраться до мотеля в пригороде Кортеса. Однако темно-синий автомобиль изменил его планы. Доехав до ближайшего поворота, он свернул на опушку леса и спрятал машину в кустах. Из атташе-кейса Варак достал кое-какие приспособления, которые могли понадобиться, и рассовал их по карманам. Он вылез из машины, тихо прикрыл дверцу и направился к синему седану. Подобравшись к задней дверце со стороны леса, Варак обследовал машину на предмет возможных ловушек, способных включить сигнализацию. Он обнаружил две ловушки. Одна оказалась настолько серьезной, что говорила сама за себя: секретные устройства в этом седане были во много раз ценнее некоторых драгоценностей и кое-каких деловых бумаг.

Ряд закрашенных сверху мельчайших отверстий в нижней части окантовки окон распылял методом вспрыска газообразное вещество, способное «вырубать» взломщика на довольно длительное время. Это изобретение использовалось дипломатами в проблемных странах, где нередко нападение недругов заканчивалось допросами, чрезвычайно информативными и оперативными. Во время внезапных налетов система приводилась в действие водителем либо сигнализацией, если в машине никого не было. Среди богатых это устройство пользовалось огромным спросом, и говорили, что фирмы-производители завалены заказами.

Варак оглянулся, быстро подошел к машине со стороны багажника, достал из кармана какой-то предмет и лег под выхлопную трубу. Он сразу принялся за дело. Менее чем через полторы минуты он уже бежал к лесу.

Началась охота, и, как следствие, началось ожидание.

Минут через сорок он увидел мужчину высокого роста, худощавого, шагающего вдоль дороги. На нем был темный костюм, пальто нараспашку и никакого головного убора, так что его рыжие волосы были видны издалека. Шефу этого следопыта стоило бы ознакомиться с основами косметической методологии. Рыжий на задании! Обхохочешься. Рыжий между тем обогнул капот седана и сел за руль. Он включил зажигание. Двигатель зачихал, потом раздался сильный скрежет, глушитель с выхлопной трубой улетел в кусты, из-под днища повалил пар. Прижав к лицу носовой платок, Варак пригнулся. Он дождался, когда пар рассеялся, потом выпрямился.

Водитель седана сидел в хирургической маске и с пистолетом в руке. Он вертел головой в разные стороны. Вероятно, вычислял, откуда может грозить нападение, решил Варак. Прошла минута, еще одна, и замешательство рыжего стало очевидным. Он поднял телефонную трубку, потом положил на место. Милош понял почему. Если проблема с машиной заключается в поломке, и он доложит о происшествии своим шефам, находящимся, скажем, у черта на рогах, его по головке не погладят. Рыжий включил зажигание. Звук заработавшего мотора ударил по барабанным перепонкам. Рыжий выключил мотор.

И что дальше? Варак решил подождать. Он ждал минут двадцать. «Хоть и рыжий, но профессионал!» — подумал он, когда тот осторожно выбрался из машины и пошел к багажнику, держа в одной руке пистолет, а в другой фонарь. Варак в это время полз по-пластунски среди густой травы. Рыжий наклонился и посветил фонариком под днище машины. Милош понял, что у него в запасе лишь считанные секунды. Вот сейчас рыжий обнаружит подпил и тогда… Варак встал на колено, вскинул пневматический пистолет, заряженный стрелой, и выстрелил. Стрела-игла с наркотиком попала в цель — прямо рыжему в шею. Тот повернулся, уронил фонарь и стал вытаскивать стрелу-иглу. Но не тут-то было! Чем интенсивнее он двигался, тем быстрее кровь приливала к голове. Когда Варак досчитал до восьми, рыжий упал.

— Девять, десять, одиннадцать, двенадцать! — бубнил Варак вполголоса. — Готов!

Он подошел к рыжему. Тот лежал и не двигался. Ну что там с документами? Варак был уверен, что они фальшивые, но ошибся. У его ног в глубокой отключке «отдыхал» спецагент ФБР. Среди документов оказалось удостоверение спецподразделения, куда рыжий был зачислен два месяца и десять дней назад — спустя день после заседания членов организации «Инвер Брасс» в особняке на берегу Чесапикского залива.

Милош вытащил стрелу из шеи рыжего, усадил его за руль синего автомобиля. Спрятав фонарь и пистолет под сиденье, он захлопнул дверцу и зашагал к своей арендованной машине, стоявшей за поворотом. Нужно было немедленно дозвониться до одного человека из штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне.

— Информации по этому спецподразделению нет, — сказал сотрудник ФБР, которому позвонил Варак. — Оно имеет отношение к службам Белого дома, а штаб-квартира этого подразделения, если не ошибаюсь, находится в городе Сан-Диего, штат Калифорния.

— Но в Калифорнии нет пока Белого дома, — возразил Варак.

— Там есть другой дом, если ты еще не забыл.

— Что еще за дом? Насчет твоего рыжего выясню и сообщу, но нам потребуется информация, касающаяся акций вокруг Праги. Дело не широкомасштабное, но головной боли от него много. Поможешь?

— Обязательно. Раскопаю, что смогу. Скажи-ка, что это за дом в Сан-Диего, если из-за него создано спецподразделение в ФБР?

— Дом принадлежит вице-президенту Соединенных Штатов.

Вот так! Получается, там что-то пронюхали. Значит, конгрессмен Эван Кендрик не станет следующим вице-президентом США, и, похоже, через одиннадцать месяцев после выборов на него не возложат обязанности президента.

Варак повесил телефонную трубку.

Глава 26

Прошло пять недель после злополучной церемонии в Голубом зале Белого дома. Причиной неудачи стали настоятельные попытки официального распорядителя Герберта Деннисона сфокусировать внимание собравшихся на человеке, вручавшем медаль Свободы, а не на награждаемом. Дирижер военно-морского оркестра и вовсе поступил вопреки инструкции: вместо того чтобы исполнить песню «Америка прекрасная»[47] вслед за речью президента, оркестр с жаром заиграл бравурный гимн США «Усеянное звездами знамя». Госсекретарь чуть было не лишился чувств. Только когда конгрессмен Кендрик поднялся на возвышение, для того чтобы принять награду и выразить свою благодарность, оркестр заиграл медленнее, стараясь соответствовать эмоциональному настрою речи награждаемого. Деннисон метал громы и молнии, когда Кендрик отказался прочесть короткую речь, которую он готовил для конгрессмена всю ночь и передал ему за десять минут до торжества. Вместо признания «невидимой, но неоценимой помощи» президента конгрессмен Кендрик поблагодарил всех, кого он не имел права назвать поименно, за спасение своей жизни и разрешение маскатского кризиса. И именно в этот момент неловкость ситуации подчеркнул громкий шепот кого-то из помощников президента Лэнгфорда Дженнингса: «Нахал!»

Последней каплей в цепи неурядиц Герберт Деннисон был обязан сам себе. Во время фотографирования участников церемонии, когда запретили разговаривать по соображениям борьбы с терроризмом, он по рассеянности вытащил из кармана маленькую бутылочку с «Маалоксом» и отхлебнул из нее. Все объективы, естественно, нацелились на него, потому что президент США обернулся к нему и просиял. Это было уже слишком для измученного изжогой Деннисона, шефа персонала Белого дома, и он облил молочно-белой жидкостью лацкан своего темного фрака.

После окончания церемонии Лэнгфорд Дженнингс, положив руку на плечо Эвана, вышел в холл.

— Все прошло великолепно, конгрессмен, — воскликнул президент. — Не считая этой жопы Деннисона, нашего организатора и вдохновителя.

— Сэр, не стоит судить его слишком строго. На него свалилось столько забот!

— На Герберта? — понизил голос Дженнингс. — Речь не идет о его обязанностях. По-моему, он дал вам кое-что прочитать, а вы не захотели.

— Так и было.

— Оно и к лучшему. Иначе все выглядело бы как водевиль, а то и как оперетта. Спасибо, Эван, ценю ваши усилия.

— Всегда к вашим услугам, — ответил Кендрик этой явно харизматической личности, не устававшей его удивлять.

Следующие пять недель прошли, как Эван и ожидал. Средства массовой информации пытались привлечь его внимание. Но он держал слово, данное Герберту Деннисону, и собирался поступать так и в дальнейшем. Он отказывался от всех интервью, объясняя это тем, что, если даст хоть одно, будет обязан давать и другие, а это значило бы, что он не сможет должным образом исполнять свои обязанности, которые так за ним и остались. Ноябрьские выборы в девятом округе Колорадо обещали быть чисто формальными, поскольку в сложившихся обстоятельствах оппозиция не сумела найти своего кандидата. Однако, по утверждению средств массовой информации, кандидаты были, правда, одни предпочтительнее других.

— Ну ты и сукин сын, — подколол Кендрика резкий Эрнест Фоксли, ведущий собственного телешоу. — Я первым дал тебе возможность прорыва, возможность хорошо показать себя широкой публике.

— Думаю, ты не врубаешься! — парировал Кендрик. — Мне претят всякие прорывы и заигрывания с широкой публикой.

Ведущий помолчал и заметил:

— Знаешь что? А ведь я тебе верю. Почему это?

— Потому что я говорю правду, а ты — настоящий профи!

— Благодарю вас, юноша! Я замолвлю за вас словечко и постараюсь, чтобы к вам больше не приставали, но уж, пожалуйста, не подкидывайте нам сюрпризов.

«Их и не будет!» — подумал Кендрик, ведя машину по просторам Вирджинии ранним декабрьским вечером. Его дом в Фэрфаксе стараниями Калейлы превращен прямо в неприступную штаб-квартиру. Митчелл Пейтон из ЦРУ со своей командой наворотил там черт знает что! Сначала этот шеф Отдела спецопераций приказал возвести высоченную кирпичную стену по всему периметру поместья, а затем распорядился снабдить широкие железные ворота соответствующей автоматикой. Кирпичную ограду по плану должна дублировать рабица, глубоко врытая в землю. Говорят, зеленый металл сетки отменной прочности выдерживает взрыв и не поддается распилу. Ну ладно это! Так ведь целое подразделение охраны следит за всеми подозрительными шумами.

Пейтон и в самом деле развил бурную деятельность. Он приказал установить в кабинете Эвана специальный телефон с параллельными аппаратами во всех комнатах, которые подавали световой сигнал, чтобы любой заметивший его снимал трубку в ту же секунду. Был установлен компьютер с модемной связью. Когда в офисе конгрессмена в Вашингтоне возникала необходимость в оценке Кендриком либо Калейлой той или иной информации, она немедленно передавалась, а все распечатки потом незамедлительно уничтожались.

В соответствии с инструкциями президента, высказанными публично, Отдел спецопераций сразу приступил к делу, взяв на себя ответственность за все меры безопасности в связи с посягательствами террористов на героя Омана.

Кендрик был под большим впечатлением от мероприятий, предпринятых для обеспечения этой безопасности. После того как президентский лимузин доставил его из поместья в Мэриленде, Митчелл Пейтон в течение часа сумел взять под контроль все передвижения Кендрика и в каком-то смысле его жизнь. Средства связи были установлены несколько позже исключительно по причине упрямства Калейлы. Она не соглашалась переселиться в дом Кендрика, но после восемнадцати суток, проведенных в отеле, а также многочисленных затруднительных встреч в глухих местах с Эваном и Пейтоном она сдалась. Да и Пейтон даром времени не терял.

— Хватит взбрыкивать, моя милая! Я уже послал заявление от твоего имени из Каира в Лэнгли о том, что ты увольняешься из ЦРУ. Думаю, у тебя не осталось выбора.

— Я давно уговариваю ее, — вмешался Кендрик. Они сидели в отдельном кабинете в ресторане на границе со штатом Мэриленд. — Если она опасается сплетен, я опубликую сообщение в «Конгрэшнл рекорд», что приехала моя тетушка. Как вам версия с престарелой теткой, сделавшей удачную подтяжку лица?

— Ну и дурак же ты! Ладно, я согласна.

— А оборудование? — спросил Эван, поворачиваясь к Пейтону.

— Такого вы купить не сможете, — ответил тот. — Поставим наше.

На следующий день к воротам подкатила машина из телефонной компании. Охранники из ЦРУ пропустили ее на территорию, и телефонисты в униформе приступили к работе. Одновременно более двадцати каменщиков достраивали забор и еще десяток ставили мощное сетчатое ограждение. Электрики врыли столбы и натянули провода, проложив отдельный кабель на крышу дома Кендрика. С заднего крыльца к дому подогнали еще один грузовик и через гараж занесли компьютер в кабинет на первом этаже. Часа через три оборудование Митчелла Пейтона уже функционировало. В этот вечер Эван встречал Калейлу перед входом в ее отель.

— Привет, тетушка!

— Я собираюсь запереть накрепко свою комнату, — ответила она, закидывая в багажник нейлоновую сумку и забираясь к нему в машину.

— Не беспокойся! Шашни с престарелыми родственниками — это не для меня.

— Будто бы! — Она повернулась к нему и добавила тихо, но решительно: — Это уже не Бахрейн, теперь мы вместе в деле, а не в постели. Договорились?

— Ты поэтому не хотела переезжать ко мне в дом?

— Конечно.

— Ты плохо меня знаешь, дорогая, — произнес Кендрик после продолжительной паузы.

— Естественно.

— Хотелось бы задать тебе один вопрос. Надеюсь, ты его правильно истолкуешь.

— Давай свой вопрос.

— Когда ты была у меня в стерильном доме в Мэриленде месяц назад, чуть ли не первое, что ты упомянула, был Бахрейн. А позже ты сказала, что в доме повсюду «жучки» и все, что мы говорим, прослушивается. Зачем ты говорила об этом?

— Мне хотелось расставить все точки над «i» как можно быстрее.

— Но ты же понимала, что те, кто подслушивает, заподозрят, о чем речь идет.

— Ну и пусть! Я хотела прояснить и свое положение. В остальных фразах я все расставила по местам.

— Теперь мне все ясно, — сказал Эван, поворачивая на кольцевую дорогу к Вирджинии.

— Ну и спасибо!

— Между прочим, я рассказал Хассанам о тебе. Им не терпится с тобой познакомиться.

— Эта пара — твои люди из Дубая, да?

— Гораздо больше, чем «пара», они — мои старинные друзья.

— По-моему, он профессор?

— Если все сложится, он будет профессором либо в Джорджтауне, либо в Принстоне со следующей весны. У него что-то там было не совсем в порядке с документами, но мы все уже уладили. Он уважает твоего отца. Однажды встречался с ним в Каире, так что будь готова к выражению глубокого почтения.

— Это быстро пройдет, — засмеялась Калейла. — Как только он поймет, что я не играю ни за его, ни за отцову команду.

— Ты умеешь пользоваться компьютером?

— Ну да, конечно! Мне часто приходится иметь с ним дело.

— А я не умею. Жена Сабри, ее зовут Каши, тоже не умеет. Да и Сабри не очень… Так что вся надежда на тебя.

— А льстец ты, между прочим, никудышный! Так что помни о моей запертой двери.

Каши Хассан тепло встретила Калейлу. Между ними сразу возникли доверительные отношения, как это принято среди арабских женщин.

— А где Сабри? — спросил Кендрик. — Я хочу познакомить его с Калейлой.

— Дорогой Эван, он у тебя в кабинете инструктирует сотрудника ЦРУ, как пользоваться компьютером в экстренных случаях.

Прошло более трех недель с тех пор, как было начато расследование в Лэнгли, начало которому положил разговор Калейлы с Пейтоном. Ничего нового выяснить пока не удалось. Немало лиц, которые только теоретически могли иметь доступ к файлу по Оману, оказались под пристальным наблюдением разведки Пейтона. Сам файл был результатом совместного творчества Фрэнка Свонна из Госдепа и Лестера Кроуфорда, шефа ЦРУ. Использовался только один компьютер, данные набирались разными сменами — строго по тысяче слов на наборщика, все личные имена опускались и были проставлены позже лично Свонном либо Кроуфордом.

Решение об определении степени максимальной секретности текста было принято после беглого просмотра краткого изложения без деталей госсекретарем, министром обороны и председателем Объединенного комитета начальников штабов, а также ЦРУ. В документах имя, фамилия и данные Кендрика не упоминались, так же как и национальная принадлежность других вовлеченных лиц и их военные подразделения. Базовая информация была передана специальным комитетам сената и палаты представителей для одобрения по завершении кризиса шестнадцать месяцев назад. Одобрение было сразу же получено от верхней и нижней палат, также было сделано заключение, что утечка информации через газету «Вашингтон пост» о неизвестном американце, принимавшем участие в операции в Маскате, имела своим источником какого-то недобросовестного члена одного из этих комитетов.

Кто? Как? Почему? Круг замкнулся.

По логике вещей и методом исключения напрашивался вывод, что файл по Оману был вне досягаемости, однако был украден.

— Тут есть что-то нелогичное, — сказал Пейтон. — В системе явно брешь, и мы ее не замечаем.

— Это действительно так, — поддержал его Кендрик.

Замечание Пейтона в отношении неожиданного назначения Эвана в комитет Партриджа и в специально созданный подкомитет по контролю за разведкой поставило Кендрика в тупик. Ни к Партриджу, ни к спикеру палаты представителей с голыми руками не сунешься. Почему Кендрика туда пригласили? Пригласили и пригласили… Кендрик закипал. Если им собираются манипулировать, у него есть право с открытым забралом выступить против тех, кто считает его инструментом в своих руках.

— Нет, конгрессмен, — возразил Пейтон. — Если их заставили назначить вас при помощи шантажа, будьте уверены, они поставят железный заслон и примут упреждающие меры. Наш блондин из Европы и те, на кого он работает, лягут на дно. Мы не остановим их, просто мы не в состоянии их обнаружить. Напоминаю вам, наша задача — ответить на вопрос «почему?». Почему вас, относительно далекого от политики новичка из отдаленного округа, пытаются запихнуть прямо в центр политической жизни?

— Все это несколько преувеличено…

— Ты мало смотришь телевизор, — сказала Калейла. — На прошлой неделе по двум программам кабельного телевидения показывали ретроспективу о тебе.

— Да ты что?!

— Я тебе не рассказывала. Это бы тебя только рассердило.

Кендрик опустил стекло в своем «мерседесе» и высунул наружу локоть. Они были уже на половине дороги. Впереди был поворот, заканчивающийся тупиком. И сейчас он предупреждал об этом мобильную охрану, сопровождавшую его.

Мыслями Кендрик то и дело возвращался к «чудовищной загадке», как они с Калейлой называли то, что теперь перевернуло всю его жизнь. Митч Пейтон — он стал для Кендрика «Митч» — и Эван прошлым вечером вернулись из Лэнгли.

— Теперь мы имеем дело с новыми обстоятельствами, — говорил директор Отдела спецопераций, когда они сидели у Пейтона в кабинете. — Европеец Фрэнк Свонн, безусловно, вошел в контакт со множеством лиц, собирая информацию на тебя. Не обижайся, но и мы вынуждены копнуть твое прошлое.

— Как глубоко?

— Начиная с восемнадцати лет. Шансы, что всплывет что-либо важное до восемнадцати, очень малы.

— С восемнадцати? Обалдеть!.. Ну и как, нарыли что-нибудь?

— А тебе хотелось бы? Если что-то знаешь за собой, могу отозвать такую информацию.

— Что было, то было! Просто я удивлен. И вы способны найти что-либо в прошлом?

— А что тут особенного? Не так сложно, как порой кажется. Справки можно получить в кредитных и информационных агентствах, отделах кадров, кроме того, многое можно выяснить по обычным документам.

— А какую цель вы себе ставите при этом?

— Целей полно, но реальных всего две. Если мы составим перечень лиц, с которыми входил в контакт европеец по поводу тебя, мы вплотную приблизимся к нему. А он, как мы все считаем, человек, на котором все держится. Вторую возможность мы пока не использовали, поскольку, стараясь докопаться до этого ускользающего блондина и тех, кто стоит за ним, мы сконцентрировались на событиях в Омане и файле, а если точнее — приглядываемся к правительственному окружению. Пока…

— Пока… — повторил Кендрик. — А потом?

— А потом твое окружение, то есть сфера личной жизни. У тебя в прошлом могло быть что-то или кто-то, событие или известные тебе люди, а может быть, случай, после которого друзья или враги захотели использовать тебя. Рубрика «По старым знакомствам» в личном деле каждого из нас говорит о многом, если не обо всем…

— Послушай, Эм-Джей, — вмешалась Калейла. — Даже если мы найдем людей, которые любят либо ненавидят Эвана, они так или иначе окажутся связанными с Вашингтоном. Но какой-нибудь мистер Джонс из Анн-Арбора в штате Мичиган — будь он друг или враг — спокойно может обратиться в банк данных или архив и сказать: «У вас есть интересующий меня файл, я хочу снять с него копию, чтобы состряпать материал для газеты». По Закону об информации он имеет на это право. Я просто ничего не понимаю.

— Я сам не понимаю, Адриенна… Не пора ли мне называть тебя Калейлой, чтобы привыкнуть?

— Зачем тебе называть меня Калейлой?

— Не перебивай, — сказал Эван с улыбкой. — Впрочем, Калейла звучит прекрасно.

— Я действительно пока не понимаю историю с файлом, — продолжил Пейтон. — Но, как я уже говорил, в информационной системе есть брешь, мы ее пока не обнаружили, поэтому следует использовать все возможности.

— Почему бы тогда не сесть на хвост Партриджу и спикеру палаты представителей? — нажимал Кендрик. — Если бы мне предоставили возможность сделать то же, что в Маскате, я бы их быстро расколол.

— Нет, Эван, не сейчас. Кроме того, спикер уходит в отставку.

— Теперь я ничего не понимаю.

— Эм-Джей хочет сказать, что он сам разрабатывает этих двоих, — объяснила Калейла.

Эван тормознул за поворотом. Он дождался, когда в зеркале обзора появилось мобильное подразделение охраны, и свернул вправо на проселочную дорогу, которая вела к его дому сзади. Охрана его пропустит. Кендрик торопился, поэтому и свернул на проселочную дорогу, чтобы срезать путь. Что там за список? Калейла звонила в офис и сказала, что теперь он может познакомиться со своим прошлым по компьютерной распечатке.

Милош Варак шел по выложенной плитами дорожке к пляжу Коронадо перед отелем «Дель Коронадо» в пяти километрах от моста из Сан-Диего. Он кропотливо работал неделями, чтобы найти щелочку и внедриться в окружение вице-президента США. Основное время он провел в Вашингтоне — в службу охраны вице-президента просочиться было крайне трудно.

Наконец он нашел человека. Это был молодой мужчина, преданный своему делу, крепкого телосложения и с тренированной памятью. Он, правда, давным-давно понял, что, если засветится, лишится накопленного богатства, карьеры и, безусловно, жизни. Высокооплачиваемый сводник, он обслуживал кое-каких высокопоставленных членов правительства. На эту работу его натаскивала мафия, разглядевшая в нем потенциальные возможности и выучившая его в одном из лучших университетов, но не в дорогом, чтобы не вызывать никаких подозрений. Главарям был нужен симпатичный, хорошо вымуштрованный молодой человек, способный оказывать интимные услуги в обмен на устройство нужных людей. Им были довольны.

Этот человек был порождением мафии. Сам был мафия. Обслуживал мафию.

Варак приблизился к одинокой фигуре на пирсе в сотне метров от проволочного ограждения морской авиабазы.

— Благодарю вас, что дали согласие на эту встречу, — сказал Милош как можно дружелюбнее.

— По телефону вы говорили с акцентом, — произнес темноволосый молодой человек в плаще. — Вы, случайно, не красноперый? Если так, то обратились не по адресу.

— Хотите сказать, не коммунист ли я? Ничего близкого к этому. Я настолько американец, что вы запросто можете отрекомендовать меня Ватикану.

— То, что вы сказали, звучит оскорбительно и не по делу, впрочем, вы и по телефону несли ахинею, чем, собственно, возбудили у меня любопытство, поэтому я здесь.

— В любом случае я вам благодарен за это.

— Вы, кажется, угрожали мне. Или я ошибаюсь? — прервал Варака высокопоставленный секьюрити. — Если я вас обидел, прошу прощения. Но я и не думал угрожать. Просто я сказал, что наслышан о некоторых дополнительных услугах, оказываемых вами…

— Не трудитесь быть вежливым…

— Но нет причин быть невежливым. Я лишь хочу, чтобы вы поняли, кто я.

— А вы — никто, — усмехнулся секьюрити. — По документам у меня все безупречно, надеюсь, вы это понимаете.

Варак подождал, пока затих рев самолета, взлетевшего с авиабазы.

— Если вы опасаетесь разговаривать со мной, потому что я могу иметь при себе магнитофон, — Варак распахнул полы пиджака, — пожалуйста, обыщите меня. Я и сам не хотел бы, чтобы мой голос был записан вместе с вашим. Ну, давайте же! Я, конечно, вытащу пистолет и буду держать его в руке, но останавливать вас не стану.

Секьюрити Белого дома молчал. Поразмыслив, он сказал:

— А вы умеете держать нос по ветру!

— С другой стороны, — быстро добавил Милош, — прочитай вы то, что я приготовил, мы могли бы обойтись без этой тягостной процедуры.

Он вытащил из кармана пиджака сложенные вчетверо листки, развернул их и протянул секьюрити.

По мере чтения у того глаза сузились, а рот приоткрылся — от его привлекательности не осталось и следа.

— Считайте, что вас уже нет в живых, — тихо произнес он.

— Неосмотрительное заявление! Если я уже мертвец, то вы-то и подавно. Ваши крестные отцы, услышав о вашей весьма неэлегантной кончине, будут спокойно попивать свое красное вино, будто это ваша кровушка. По документам у вас все безупречно, видите ли… Это вам только кажется. Взгляните повнимательней! Результаты вашей коммерческой деятельности, связанной с торговлей живым товаром — женщинами, — конечно, безупречными не назовешь. Но вот контракты, строительные проекты, которые вы кое-кому устраивали, это — целое дело. А куда ведет ниточка? Посмотрим-ка! Трудно даже себе представить… Этого телефона в справочниках нет, зарегистрирован он в апартаментах одного секьюрити… А женщины?

— Их уже нет в живых… Да и мальчиков тоже.

— У них было не больше шансов, чем теперь у вас. Поверьте, лучше помочь мне, чем противостоять. Я не интересуюсь вашими делами, вы просто окажете мне услугу, а если откажетесь, это сделает кто-либо другой приблизительно с тем же результатом. Вы мне — информацию, а я сжигаю эти бумаги. Конечно, я не обещаю вам никаких гарантий, но поскольку я, возможно, опять прибегну к вашей помощи, с моей стороны было бы неумно дать бумагам ход. Я не так глуп, уверяю вас.

— Это очевидно, — согласился секьюрити. — Зачем выбрасывать пистолет, если им еще можно воспользоваться?

— Рад, что мы поняли друг друга.

— Какая информация вас интересует?

— Вполне невинная, вас это не затруднит. Начнем с подразделения ФБР при вице-президенте. Зачем оно вам лично нужно?

— Оно не имеет ко мне никакого отношения. Секьюрити осуществляют защиту, фэбээровцы — расследование.

— Но защиту невозможно обеспечить без расследования.

— Это разные дела. Когда у нас появляется информация, мы передаем ее в ФБР.

— Какую же информацию вы передали, если она вызвала необходимость создать новое подразделение?

— Никакую. Пару месяцев назад поступила серия угроз в адрес Вепря…

— Вепря?

— «Вэ» — вице, «прь» — президент… Вепрь. Коротко и доходчиво.

— Не очень лестная кличка.

— Она не в ходу, только в узком кругу.

— Ясно. Давайте дальше… Угрозы. От кого они исходят?

— Этим сейчас и занимаются в спецподразделении. Пытаются найти источник, так как угрозы продолжаются.

— Какого типа угрозы?

— Телефонные звонки, телеграммы, письма… Поступают из разных мест, агенты сбились с ног.

— Все безуспешно?

— Пока да.

— Значит, подразделение весьма мобильно — сегодня здесь, завтра там. Его деятельность координируется из Вашингтона?

— Когда Вепрь там, конечно. Когда куда-то едет, они с ним. Подразделение под контролем начальника его персонала. Сами знаете, как много времени уходит на согласование дел с Вашингтоном.

— Пять недель назад вас тут не было. Так ведь?

— Пожалуй, да. Мы вернулись только десять дней назад. Он проводит много времени в разъездах. Как он говорит, президент — это Восток, и вице-президент — Запад и ему, дескать, достается лучшая доля, потому как он не торчит в нашем славном городе.

— Довольно неосмотрительно для вице-президента так говорить.

— Ну, это ведь Вепрь! Что, однако, не свидетельствует об отсутствии ума. Он далеко не глуп!

— А почему вы все — Вепрь да Вепрь?

— Просто мы его не любим, да и тех, кто при нем. Его прихлебатели обращаются с нами, как с пуэрториканской прислугой. На днях один из них говорит: «Подай мне чаю и тысячу баксов». А я ему отвечаю: «Сначала проконсультируюсь с моим шефом, входит ли это в мои обязанности».

— Вы не боитесь, что вице… Вепрь может обидеться?

— А он с нами не общается. Мы же секьюрити и подчиняемся не ему, а его начальнику кадров.

— А кто он?

— Не он, а она. У нас для нее другая кличка, хоть и не такая удачная, но очень подходящая. Мы называем ее Стервоза-У-Которой-Не-Заржавеет, что ей очень нравится.

— Расскажите о ней, — попросил Варак.

— Зовут Ардис Ванвландерен. Она попала в окружение год назад. До нее был парень, классно выполнявший свою работу. Собственно, поэтому его сманил один из друзей Вепря. Парень на огромные деньжищи ушел. А Стервозе около сорока. Деловая баба… Когда входишь к ней в офис, кажется, готова яйца оторвать только из-за того, что ты в брюках.

— Она что, лишена женской привлекательности?

— Не сказал бы. Привлекательная, классная фигура. В самый раз для тех, кто любит такой тип женщин. По мне так даже очень.

— Замужем?

— Есть там один. Трется около нее, говорит, что ее муж, но никто его всерьез не воспринимает.

— А что он делает? Чем занимается?

— Он из Палм-Спрингс. Занимается акциями, ценными бумагами, когда остается свободное время после гольфа. Я составил о его делах такое мнение.

— У него должны быть солидные деньги.

— Он вкладывает их куда только можно и никогда не пропускает ужина в Белом доме. Должно быть, вам знакомы такие субъекты — волнистые светлые волосы, белозубая улыбка и смокинг. Такие любят, когда их фотографируют в танце. Правда, прочитай он хотя бы одну книгу до конца, его, наверное, назначили бы послом при британском королевском дворе. Да еще с такими-то деньгами!

Варак наблюдал за секьюрити, которому явно полегчало от подобных расспросов. Он рассказывал более того, что требовалось. По сути, он рылся в чужом грязном белье.

— Не понимаю, зачем такому человеку посылать жену на работу, даже если в ее обязанности входит обслуживание вице-президента.

— А кто его вообще спрашивал? Стервозу не так-то просто заставить делать то, что ей не по нраву. Кроме того, одна моя знакомая из обслуги рассказывала, что эта железная леди замужем в третий или четвертый раз. Наверное, Ванвландерен дает ей полную свободу. Живет так, как ей нравится.

— Говорите, она хорошо справляется со своей работой?

— Отменно! Вепрь и шагу без нее не делает.

— А сам он какой?

— Орсон-то?

Еще один реактивный самолет с ревом взлетел с морской авиабазы.

— Вепрь, он и есть Вепрь, — произнес мафиози, когда все стихло. — Окружение Орсона Боллингера держит руку на пульсе всего, что происходит, а происходит только то, что им на руку.

— Вы весьма проницательны.

— Присматриваюсь… Присматриваюсь ко всему.

— Вам удается гораздо больше. Я бы, правда, сказал, что вам не мешает быть поосторожнее. Если я смог выйти на вас, другие, видимо, тоже смогут.

— Хотелось бы знать, каким образом?

— Методично копая. Неделями ожидаешь, пока кто-либо допустит оплошность. Все мы люди и живем среди людей. Но на сей раз таким человеком оказались вы сами. Возможно, устали или выпили лишку либо просто решили, что вам теперь нечего опасаться. Не важно, по какой причине, но вы позвонили в Бруклин, в Нью-Йорк не обычным способом, не с телефона-автомата, номер которого запеленговать невозможно.

— Франджи! — прошептал мафиози.

— Да, ваш двоюродный брат Джозеф Франджиани… По кличке Пальчик. Второй по старшинству в вашей мафиозной бруклинской семье Ричи, унаследовавшей генуэзские капиталы. Это все, что мне было нужно, чтобы все понять. Так-то, дружок!

— Заморский ты сукин сын…

— Не тратьте на меня свое красноречие. Остался последний вопрос… И пожалуйста, попытайтесь вести себя цивилизованно.

— Это ты мне говоришь? — заорал мафиози, вытаскивая пистолет, заткнутый сзади за ремень.

— Стоять! — гаркнул Варак. — Еще одно движение, и я тебя прикончу.

— Да у тебя и пушки-то нет! — выдавил секьюрити, но с места не сдвинулся.

— У меня все есть, — ответил Варак, впиваясь взглядом в мафиози. — Надеюсь, понимаешь.

Секьюрити сунул пистолет за ремень:

— Выкладывай свой последний вопрос, и я пошел…

— Вернемся к этой Ардис Ванвландерен. Как вам лично объяснили ее назначение на должность шефа обслуги вице-президента? Вы обеспечиваете личную безопасность Боллингера и неплохо сотрудничали с ее предшественником.

— Мы секьюрити, и этим все сказано. Никаких объяснений нам не требуется.

— Так ничего и не сказали? Для женщины это все-таки необычная должность.

— Почему не сказали? Много чего было сказано, но никаких разъяснений-объяснений. Боллингер собрал всех и сообщил, что ему приятно объявить о назначении на высший пост одного из самых талантливых исполнителей в стране, вступающим в должность с таким самопожертвованием, что мы должны благодарить высшие силы за ее патриотизм. Услышав слово «ее» мы поняли, что это женщина.

— Высшие силы… Хорошо сказано!

— Вепрь обожает высокий стиль…

— И он без нее ни шагу…

— Думаю, не осмеливается. У нее железная хватка, и она навела в доме настоящий порядок.

— Настоящий порядок — это как?

— Что «как»?

— Да так, ничего. На сегодня все, мой друг. Уходите отсюда первым, хорошо? Если понадобится, я вам позвоню.

Горячая кровь средиземноморских предков ударила в голову. Мафиози ткнул указательным пальцем в сторону Варака и произнес хриплым голосом:

— Вон из моей жизни, если не хочешь лишиться своей!

— Твоя жизнь меня совсем не устраивает, стукач и завзятый сплетник!

— Но-но! Не смей называть меня так!

— Я буду называть тебя как мне захочется, а что касается моей жизни — я с ней сам разберусь. Понял?

Милош Варак проводил его взглядом. Секьюрити медленно брел по пляжу в сторону отеля. Поднялся по лестнице и скрылся за дверями. И тогда Варак дал волю своим мыслям… Она попала в окружение вице-президента год назад; он вкладывает деньги. Орсон не делает без нее ни шагу… Именно тринадцать месяцев назад «Инвер Брасс» начала поиски кандидатуры на пост вице-президента США. Когда вкладывают баснословные средства в кампанию по выборам президента, всегда пешкой в своей игре делают вице-президента именно «вкладчики», то есть те, кто намерены править страной.

Был пятый час утра, но Калейла никак не хотела прекращать работу. Она заставляла Эвана снова и снова прослушивать магнитофонные записи. Она настаивала, чтобы он подробно излагал то, что удавалось вспомнить в связи с прослушанным. Распечатка из офиса Пейтона насчитывала около ста тридцати лиц, соответственно с данными о роде занятий, информацией о браках, разводах, рождениях и смертях. Каждый из перечисленных либо провел в прошлом значительное время с Кендриком, либо входил в его окружение в период своей наибольшей активности и мог, таким образом, повлиять на продвижение Кендрика по службе.

— Откуда он откопал всех этих людей? — Эван шагал взад-вперед по кабинету. — Клянусь, не помню половину из них, а другую половину вспоминаю весьма смутно. За исключением старых друзей, среди которых никто даже косвенно не может быть связан с тем, что со мной приключилось. Просто голова кругом! У меня было три соседа по комнате, когда я учился в колледже, еще два — когда учился в аспирантуре, с шестым мы вместе снимали квартиру в Детройте, когда я однажды нашел там какую-то занудную работу. И все они в этом списке! Еще десяткам двум я помогал выкарабкаться из нужды, когда работал на Ближнем Востоке. Они-то тут с какой стати? Какая связь между ними и моим настоящим? Ни-ка-кой… — произнес Эван по слогам для пущей убедительности.

— Тогда давай еще раз пройдемся по «группе Кендрика». Вот список всех, кто работал по контракту…

— Нет никакой «группы Кендрика»! Нет! Понимаешь? Их убили. Их взорвали. Они погибли под обломками… Мэнни и я — вот все, кто остались. Ты сама знаешь это.

— Не надо возмущаться! — сказала Калейла. Она сидела на кушетке и пила чай. Распечатка лежала перед ней на журнальном столике. — Я имею в виду твои контакты здесь, в США, во время работы «группы».

— Мы уже всех перебрали. Да их и было всего ничего! В основном специалисты по высокотехнологическому оборудованию.

— Давай пройдемся еще раз.

— Напрасная трата времени. Ну хорошо, давай пройдемся.

— «Сонар электроникс», город Пало-Альто в Калифорнии, — прочитала Калейла, водя линейкой по распечатке. — Представителем был некий Кэри…

— Кэри, твою Мэри, — хмыкнул Кендрик. — Так звал его Мэнни. Купили мы у них шурфовальное оборудование, а оно не работает, и все тут! Мы им рекламацию, оборудование возвращаем, а они нам знай счета к оплате выставляют…

— «Друкер графикс», Бостон, Массачусетс, представитель Джерри Шульман. Что о них?

— Джерри Шульман — парень что надо! Обслуживание на высоте. Мы работали с ними много лет, и никаких проблем.

— «Морслэнд ойл», Талса, Оклахома. Представитель — Арнольд Станхоуп.

— Я уже рассказывал о нем. И о них тоже…

— Расскажи еще раз.

— Делали мы для них в Эмиратах привязку к местности. Работы выше крыши, а они жмутся, торгуются, платить не хотят, а поскольку наши дела шли в гору, мы взяли и разорвали с ними контракт.

— Наверняка последовали злобные нападки…

— И еще какие! Но время — великий лекарь. Они потом нашли каких-то лихих греков, которые взяли их за горло и ломовые бабки за свою работу.

— Разбойники вы все и без всякой привязки к местности, — улыбнулась Калейла. — Читаю дальше… «Оффшорное предприятие с ограниченной ответственностью», город Нассау, Багамы, представитель Ардис Монро в Нью-Йорке. Они перечисляли тебе приличные суммы денег в качестве капиталовложений…

— …Которых мы в глаза не видели, — прервал ее Кендрик, — потому что это была липа.

— Тут у меня пометка «Не важно».

— Что еще за пометка?

— Это ты сказал, когда мы смотрели список в первый раз, а я написала в сторонке. Нельзя ли поподробнее об этом «оффшорном предприятии с ограниченной ответственностью»?

— Сейчас его уже нет. Обыкновенная махинация международного класса. Компанию создали из денег на счетах в швейцарских банках и воздуха. Потом ее продали, деньги со счетов перевели в свои банки, а покупатели остались с тем самым воздухом на руках.

— И ты принимал участие в таком скользком мероприятии?

— Я не знал, что дела обстоят именно так. Я был тогда молод, неопытен и под большим впечатлением от сознания, что нас захотели сделать частью своей структуры солидные люди… и от кругленькой суммы на счете в Цюрихе, открытом на наше имя. Мои восторги испарились, когда Мэнни предложил снять аванс за выполняемую нами работу для них. Он знал, что делает: мы не получили ни гроша, ибо денежные потоки находились под контролем тех, кто имел в оффшорной зоне право первой подписи.

— Шарага для идиотов, и вы на это купились.

— Вот именно.

— А каким образом вы в эту авантюру влипли?

— Мы в то время работали в Саудовской Аравии, и на одной деловой встрече в Эр-Рияде я познакомился с Монро.

— Ардис Монро… Ардис… Странное имя для мужчины.

— Это женщина, но она круче любого мужчины.

— Женщина?

— Представь себе!

— Она, видимо, имеет дар убеждения. С твоим-то природным скептицизмом…

— Язык у нее подвешен, это точно. — Кендрик отвел взгляд. — Когда мы вышли из дела, тут-то она и показала себя, заявив, что кое-какие контракты с «группой Кендрика» стоили ей миллионов. Мэнни Вайнграсс тогда поинтересовался, чьих миллионов.

— Наверное, нам следует… — задумчиво произнесла Калейла.

— Оставим это! — оборвал ее Эван. — Она теперь замужем за английским банкиром, живет в Лондоне и отошла от дел.

— Откуда тебе известно?

Кендрик ответил слишком быстро и довольно спокойно:

— Звонила пару раз… Между прочим, с извинениями. Все, что было, теперь не имеет значения.

— Да, конечно, — сказала Калейла и, говоря уже о другом, сделала пометку на полях распечатки: «Проверить оффшор!»

Ардис Монро-Фразье-Пайк-Ванвландерен, в девичестве Ардисольда Воджак, родом из Питтсбурга, штат Пенсильвания, в данное время проживала в шикарном люксе в отеле «Уэстлейк» в Сан-Диего.

Войдя в фойе номера, сплошь из мрамора, она перебросила свою соболиную накидку через спинку стула, обитого тисненым бархатом, и позвала мужа:

— Ау-у, Энди, где ты там? У нас в распоряжении меньше часа. Я не хочу опаздывать к Вепрю, так что поторапливайся, мой милый!

Эндрю Ванвландерен в смокинге вышел из спальни со стаканом в руке:

— А я, как всегда, готов раньше тебя, детка!

— Я тоже буду готова минут через десять, — сказала Ардис, разглядывая в зеркале свое отражение и поправляя изящную прическу каштановых с сединой волос. Ей было около пятидесяти. Среднего роста, худощавая, с пышным бюстом, она выглядела значительно моложе. Ее можно было назвать весьма привлекательной. Обращали на себя внимание большие зеленые глаза. — Почему бы не вызвать машину, милый?

— Машина может подождать, как и Вепрь. Нам надо поговорить.

— Да? — Начальник кадров вице-президента перевела взгляд на мужа. — Звучит серьезно…

— Так оно и есть! Мне звонил твой бывший.

— Который?

— Тот, о котором стоит говорить.

— Он звонил сюда?

— Ну да! Я его видел и сказал…

— Это черт знает что, Энди, это просто глупо! — Ардис спустилась по мраморным ступеням в гостиную, которая была ниже уровня фойе. Сев на стул, обтянутый красным шелком, она резким движением закинула ногу на ногу и посмотрела на мужа в упор. — Со своими бешеными деньгами делай, что твоей душе угодно, но туда, где я, не лезь! Это понятно, дорогой?

— Послушай, Стервоза, если мне потребуется проверенная информация, я ее получу, учитывая, сколько я уже заплатил. Это понятно, дорогая?

— Хорошо, хорошо, остынь, Энди!

— Сама затеяла перепалку и меня же призываешь остыть!

— Прости! — Ардис откинулась на спинку стула, вздохнула и прикрыла глаза. Через пару секунд она поднялась, подошла к журнальному столику, взяла пачку сигарет. — Правда, прости меня. Сегодня был такой трудный день.

— Опять Вепрь? — спросил Ванвландерен, отхлебнув виски.

— Поосторожнее с прозвищами! — хохотнула Ардис. — Не хотелось бы, чтобы наши секьюрити поняли, что и их прослушивают.

— А в чем проблема у Боллингера?

— Опять он в вибре… Хочет железную гарантию, что через полгода, в июле, либо он будет в списках кандидатов на пост президента и вице-президента, либо у него будет десять миллионов на счете в швейцарском банке.

Ванвландерен закашлялся:

— Десять миллионов? — Он с трудом перевел дыхание. — Что он о себе думает, этот комедиант?

— Думает, что он вице-президент Соединенных Штатов, у которого за душой парочка-другая государственных тайн, — ответила Ардис. — Я говорила ему, что только он и подходит нам, но куда там! Думаю, чует, что Лэнгфорд Дженнингс считает его пешкой и совершенно в нем не нуждается.

— Неужели наш телегеничный президент, наш маг и волшебник не любит его?

— Это слишком сильно сказано! Я слышала от Деннисона, Дженнингс просто собирается отправлять его в отставку.

— И он должен уйти. Однако Герберт Деннисон, на мой взгляд, проявляет больше любопытства, чем ему положено, а нам это вовсе ни к чему.

— Забудь на время о Деннисоне, о Боллингере и о всех твоих делах. Скажи, что произошло такого важного, что моему старому бездомному коту пришлось позвонить сюда?

— Не бери в голову! Он звонил из офиса моего вашингтонского адвоката. Мы ведь с ним как-никак на паях владеем фирмой. Не забыла? Однако давай закроем тему Орсона. Дай ему гарантии. Напиши пару фраз, а я подпишу. Цюрих и все такое… Он будет просто счастлив.

— Ты что, сошел с ума? — Ардис покачала головой.

— Вовсе нет. Начнем с того, что он либо будет в списках кандидатов, либо о нем сразу забудут, как это обычно бывает с экс-вице-президентами. Вот и все!

— Мой дорогой, — сказала Ардис с ударением на слове «дорогой». — Ты настоящий гений! Все так просто…

— Жизнь — суровая школа, детка.

— Ну, так что же все-таки сказал мой старый знакомый бездомный котик? Кто охотится за его чувствительной шкуркой?

— Не за его, а за нашей…

— Это одно и то же, не забывай. Именно поэтому я с тобой, любимый. Это ведь он нас познакомил.

— Он хотел поставить нас в известность о том, что кучка самовлюбленных интриганов начинает прорыв в высшие эшелоны власти. В ближайшие три месяца этот великолепный конгрессмен станет главной темой передовиц самых влиятельных газет. Цель — прозондировать почву на предмет его популярности. Наш котик весьма взволнован. Я, признаться, тоже. А те доброжелатели-неудачники знают, что делают, поскольку ситуация может запросто выйти из-под контроля, а наши миллионы, Ардис, могут превратиться в прах в ближайшие пять лет. Я чертовски волнуюсь!

— Нет причины, — произнесла его жена, поднимаясь со стула в полный рост. С минуту она стояла, глядя на Ванвландерена с некоторым изумлением. — Поскольку ты намерен тормознуть десять миллионов, предназначенные Боллингеру, вот что предлагаю я. А не положить ли эту сумму на мой счет? По-моему, в этом есть смысл?

— Я как-то не вижу веских причин для этого.

— Причиной может быть твоя неувядающая любовь ко мне или же необыкновенные обстоятельства, позволившие мне вращаться среди богатых, красивых, могущественных людей с политическими амбициями.

— Ты опять за свое?

— Не буду вдаваться в нудное перечисление всего, что мы делаем, что делали, и даже не упомяну о причинах, побудивших меня бросить свои ничтожные способности к твоим ногам, я просто раскрою тебе один секрет, который я — подумать только! — хранила все последние недели.

— Я заинтригован, — сказал Ванвландерен, ставя стакан с виски на мраморный столик и внимательно глядя на свою четвертую жену. — Что же это за секрет?

— Я знакома с Эваном Кендриком.

— Ну и ну! И давно?

— Наше сотрудничество длилось недолго, к тому же много лет назад. Особо и говорить не о чем, но в течение нескольких недель у нас было кое-что общее.

— Ну-ка, ну-ка… Кое-что общее, это интересно!

— У нас была общая постель… — Ардис улыбнулась. — Мы были очень молоды, торопились жить, и у нас совершенно не было времени на привязанности. Ты помнишь оффшорную фирму на Бермудах?

— Если он принимал в этом участие, мы сможем замечательно подцепить его на этот крючок. Хочу сказать, что причастности Кендрика вполне достаточно, чтобы сковырнуть его, если заберется слишком высоко. А это действительно было?

— Было, но ты ничего с ним не сделаешь. Он вышел из дела, да еще с моральным уроном, как раз когда карточный домик стал разваливаться. Я бы не стала наезжать на комитентов оффшора, если только я тебе не надоела, дорогой.

— Ты?!

— Я там была основной и подбирала комиссионеров.

— Ну ты даешь! — засмеялся Ванвландерен. — Эти жулики соображали, кого взять для такой работенки. Подожди-ка! Зная Кендрика так близко, почему ты ни разу даже не заикнулась об этом?

— У меня были причины…

— Они, должно быть, веские, — задумчиво произнес Эндрю Ванвландерен. — А если он тебя видел, узнал, вспомнил оффшорную фирму и, сопоставив факты, свел концы с концами?

— Теперь моя очередь сказать: «Не бери в голову», — произнесла Ардис. — Люди из окружения любого вице-президента не мелькают в новостях. Когда последний раз ты видел или слышал что-нибудь о ком-то, кто в штате обслуги вице-президента? Персонал — всего лишь серая, аморфная масса, поскольку президенты иных не потерпят рядом с собой. Кроме того, мое имя не появлялось в газетах, кроме как «мистер и миссис Ванвландерен, гости Белого дома». К тому же Кендрик все еще считает, что моя фамилия Фразье-Пайк, что я — замужем за банкиром и живу в Лондоне. Если помнишь, хотя мы оба были приглашены на церемонию вручения Кендрику медали Свободы, ты был там один, я отказалась.

— Но это не те причины. Почему ты мне раньше не рассказала?

— Потому что знала, как ты отреагируешь. Это раз. И два, когда я поняла, что при таком раскладе могу быть тебе гораздо более полезной.

— Каким же это образом?

— Я прекрасно понимала, что нужно было с ним встретиться, и не через частное сыскное агентство, что погубило бы нас. Я избрала официальный путь — ФБР.

— Это что, угрозы в адрес Боллингера?

— Завтра они прекратятся. Здесь останется всего лишь один агент, а спецподразделение в полном составе будет отозвано в Вашингтон. Все эти угрозы были выдумкой выжившего из ума вполне безобидного человека, которого ввела в игру я. Он, по идее, должен жить во Франции. И вдруг мне говорят… Словом, я узнаю то, что мне было надо.

— Кто же этот человек?

— Кендрик обожает одного старого еврея из Израиля. Он ему как отец. Когда существовала «группа Кендрика», все звали его палочкой-выручалочкой.

— Он что, работал вместо Кендрика?

— Ну, что ты! — засмеялась Ардис. — Он прекрасный архитектор, и по его проектам возводились шедевры. Арабы его на руках носили.

— Ну, и при чем тут он?

— Полагали, что он в Париже, на самом деле это не так. Он живет у Кендрика в Колорадо. Без отметки в паспорте и официального статуса иммигранта.

— Что из того?

— Наш восходящий конгрессмен притащил этого старикана сюда на операцию, которая спасла ему жизнь.

— Ну и?..

— У Эммануила Вайнграсса на днях или раньше повторится рецидив болезни, и он в скором времени отдаст концы. Кендрик не оставит его ни на минуту, а когда все закончится, будет слишком поздно. Так что, дорогой, по-моему, я заслужила десять миллионов.

Глава 27

Варак окинул внимательным взглядом всех членов организации «Инвер Брасс». Всех вместе и каждого по отдельности. Концентрация мысли достигла предела, потому что требовалось сфокусировать внимание на двух моментах.

Информация, которую он раздобыл у секьюрити вице-президента относительно угроз в адрес Вепря и с которой только что всех ознакомил, должна была вызвать определенную реакцию. Но никаких признаков удивления или страха на лицах участников встречи не наблюдалось.

Вот они, все — солидные люди! Однако один из них раскрыл тайну пребывания Эммануила Вайнграсса в Меса-Верде. Секрет, неизвестный самым осведомленным ведомствам Вашингтона. Один из присутствующих предатель. Кто?

Самуил Уинтерс? Семейный капитал нажит Уинтерсами в конце XIX века. Они строили железные дороги, занимались разработкой нефтяных месторождений. Самуил Уинтерс маститый ученый, советник многих президентов, вне зависимости от их партийной принадлежности. Человек высокоответственный, совестливый и благополучный. Неужели он?

Иаков Мандель? Всеми почитаемый финансовый гений, автор и проводник реформ, ожививших работу Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям, имеющий неоценимые заслуги перед Уолл-стрит.[48] Из нищеты еврейского квартала Ист-Сайда Нью-Йорка поднялся до высших финансовых кругов, и, как говорят, ни один порядочный человек не назовет его своим недругом. Как и Уинтерс, Мандель с достоинством и заслуженно несет свои почести. А может, есть такие почести, которых он тайно добивается? О Господи!..

Вот, к примеру, Маргрет Лоуэлл. Тоже из старой финансовой аристократии. Нью-Йорк — Палм-Бич…[49] Блестящий адвокат, снискавшая себе славу на поприще защиты интересов клиентов в суде. В основном униженных и оскорбленных. Теоретик и практик в одном лице, она, по слухам, вот-вот будет назначена в состав судей Верховного суда. Неужели ее адвокатура служит лишь прикрытием теневой деятельности? Голова кругом…

Эрик Сандстрем? Крупный ученый по космическим и наземным технологиям, обладатель более двадцати высокооплачиваемых патентов, нашедших применение в области медицины и в прикладных науках. Мощный интеллект под личиной пухлого и розовощекого большого ребенка с взъерошенными рыжими волосами, наивной улыбкой и великолепным чувством юмора. Он как бы смущается, даже слегка в претензии, если выставляют напоказ его дарования. Или это все только притворство?

Гидеон Логан? Возможно, самый каверзный из всего квартета. Но поскольку чернокожий, весьма вероятно, его можно вычислить. Приличное состояние сколотил на недвижимости. Никогда не забывает о своих корнях, сам преуспевает и постоянно консультирует своих собратьев по крови. Ходят слухи, будто он незаметно делает больше для достижения гражданских прав, чем любая официальная организация в стране. Нынешние власти, как и предшествующие, предлагают ему самые разные посты в кабинете министров, но он отказывается, полагая, что достигнет большего в качестве независимой силы в частном секторе, чем если его станут отождествлять с какой-либо партией. Трудоголик, каких мало, он позволяет себе один вид досуга — обладая шикарной виллой на берегу Атлантического океана на одном из Багамских островов, проводит редкие уик-энды, ловя рыбу на своей четырнадцатиметровой яхте вместе с женой, с которой состоит в браке двенадцать лет. А может, о Гидеоне Логане не все известно? Все возможно, потому что за ним угнаться нет никакой возможности.

— Милош, — спросила Маргрет Лоуэлл. — Каким образом нынешней администрации удалось сохранить в тайне угрозы в адрес Боллингера, учитывая созданное в связи с этим целое подразделение ФБР?

Вопрос прямо в яблочко…

— Думаю, это стало возможным благодаря инструкциям, полученным от миссис Ванвландерен, — ответил Милош и сразу же скользнул взглядом по лицам присутствующих. Никаких эмоций! Как говорится, ни один мускул не дрогнул ни у кого из них. Но ведь один точно предатель. Кто он?

— Я так понимаю, она — жена Эндрю Ванвландерена, — заметил Гидеон Логан. — Одного из тех, кого нынче называют спонсорами. Но давайте начнем с того, почему она получила такое назначение?

Вопрос по делу… Варак медленно переводил взгляд с одного на другого.

— Наверное, я сумею ответить, — сказал Иаков Мандель. — Перед тем как Ардис стала миссис Ванвландерен, она представляла собой лакомый кусок. В самом деле, только человек с головой может сделать прибыльными целых две компании, объявленные банкротами. Говорят, она немотивированно агрессивна, но никто не станет отрицать ее организаторские способности. Она подходит для такой работы и способна держать политических подхалимов в узде.

Иаков Мандель? Нет. Он не испытывал никаких угрызений совести, восхваляя ее.

— Я с ней как-то сталкивался, — многозначительно произнес Эрик Сандстрем. — В двух словах, она просто стерва. Я переуступал права на свой патент больнице и медицинской школе Джонса Хопкинса, что в Балтиморе, штат Мэриленд, так она хотела выступить брокером.

— А зачем был нужен брокер? — спросила Лоуэлл.

— В том-то и дело, что не нужен, — ответил Сандстрем. — Она старалась убедить меня, что за такими большими грантами необходим наблюдатель, дабы удостовериться, что деньги пойдут на то, на что выделены, а не на что-то другое.

— Видимо, у нее были основания так думать, — заметила Лоуэлл, пожав плечами, будто зная по опыту.

— Не в моем случае, — возразил Сандстрем. — Директор этого медицинского центра — мой хороший друг. Он, правда, не стал вдаваться в подробности, но, кажется, она требовала с него большие комиссионные, в итоге он вернул мне патент.

Эрик Сандстрем? Поди пойми! Обругал, расчихвостил без всякого сожаления.

— Я с ней никогда не встречался, — вмешался Самуил Уинтерс, — но она когда-то была замужем за Эмори Фразье-Пайком, дотошным лондонским банкиром. Иаков, ты помнишь Эмори?

— Конечно! Он играл в поло, а ты представил меня ему как дальнего родственника Ротшильдов, чему, к несчастью, он, кажется, поверил.

— Кто-то рассказывал мне, — продолжал Уинтерс, — что бедный Фразье-Пайк потерял большие деньги в какой-то финансовой афере, в которой она принимала участие. Оффшорная компания, если память не изменяет.

— Очень дотошный банкир, — заметил Мандель. — Все они жулики. Ему стоило бы навести справки хотя бы у дальнего родственника Ротшильдов.

— Возможно, он навел справки, потому что они были вместе недолго, а старина Эмори, надо сказать, всегда отличался медлительностью, где требовалось действовать решительно и энергично. Она и сама могла оказаться мошенницей.

Самуил Уинтерс? Нет, пожалуй. Предатель дела организации «Инвер Брасс» не стал бы так разглагольствовать.

— Так или иначе, — продолжил Варак спокойным тоном, — что касается миссис Ванвландерен, все вы теперь в курсе дела.

— А я — нет! — возразила Маргрет Лоуэлл. — Могу сказать, что «в курсе дела» — слишком расплывчатая формулировка. Мой бывший муж — шлюха, если можно так сказать, и его прибрала к рукам эта самая Фразье-Пайк.

— Вальтера? — воскликнул Сандстрем в присущей ему шутливой манере.

— Мой муж так часто ездил по делам в Лондон, что я уже подумала, будто он — консультант королевской семьи. При этом он постоянно поминал, что его банкиром там является Фразье-Пайк. В один прекрасный день мне в офис позвонила прислуга и сказала, что моему Казанове звонили из Лондона от Фразье-Пайка по срочному делу, но ей никак не удается разыскать его. Она дала мне номер телефона в Лондоне, по которому надо перезвонить. Я взяла и позвонила. С кем говорила, не знаю, думаю, с секретарем. Я сказала, что Лоуэлл на проводе для разговора с Фразье-Пайком. После чего жизнерадостный женский голос сказал: «Дорогой, я буду в Нью-Йорке завтра, и мы проведем целых пять дней вместе!» Я ответила: «Как мило!» — и повесила трубку.

— Она вращается в великосветских кругах для достижения своих целей, — усмехнулся Гидеон Логан. — А Энди Ванвландерен будет одевать ее в соболя и использовать, пока ему не надоест.

«Надо срочно менять предмет разговора», — подумал Варак. Если он прав в том, что предатель за этим столом, — и он все-таки прав! — все, что будет здесь сказано, дойдет до ушей Ардис Ванвландерен. Нельзя позволять опускаться до сплетни.

— По общей реакции, — сказал он доброжелательно, — можно прийти к выводу, что не перевелись еще авантюристки, обладающие невероятными способностями. Однако это не важно. — Он обвел всех внимательным взглядом. — Ардис Ванвландерен состоит на службе у вице-президента и прекрасно справляется со своими обязанностями, но к нам это не имеет никакого отношения. Давайте поговорим о нашем кандидате. Все идет по плану. Пресса Среднего Запада страны, начиная с газет Чикаго, начнет обсуждать заслуги Кендрика в обычных и редакционных статьях. Там хорошо осведомлены о его прошлом, в распоряжении газет материалы комитета Партриджа, телешоу Фоксли и собственной пресс-конференции. После этой нашей акции о Кендрике заговорят повсюду.

— Милош, а как это все организовано? — спросил Самуил Уинтерс. — Я имею в виду публикации в прессе и авторов статей.

— Мы сформировали в Денвере на вполне законном основании специальный комитет. Брошенное семя быстро взошло. Колорадское отделение партии оказалось в особенности активным, чему способствуют деньги спонсоров, пожелавших остаться неизвестными. Государственные функционеры рассматривают шансы нашего кандидата как очень высокие, кроме того, все это привлекает внимание и к Колорадо. Здесь или пан или пропал. Проиграть они никак не имеют права.

— Проблема легализации необходимых средств может оказаться весьма серьезной, — сказала Маргрет Лоуэлл.

— Здесь нет проблемы, миссис Лоуэлл. Деньги переводятся частями, не превышающими лимитов, установленных избирательными законами, которые, на мой взгляд, весьма странные, чтобы не сказать — таинственные.

— Милош, если мне понадобится юрист, я обращусь непременно к вам, — добавила Маргрет Лоуэлл, улыбаясь и откидываясь на спинку стула.

— Я снабдил вас списками с названиями газет и именами авторов редакционных статей и колонок, привлеченных к делу…

— Которыми мы поддержим огонь в нашей печи, — прервал его Уинтерс.

— Конечно.

— Естественно.

— Обязательно.

Кто же все-таки лжет, несмотря на то что все так единодушны?

— Скажите, Варак, — спросил румяный Сандстрем, — основываясь на том, что мы знаем и что вы нам доложили, наш кандидат ни на йоту не продемонстрировал желания участвовать в выборах. Ведь это крайне важно. Разве он не хочет занять этот выборный пост?

— Захочет. Он, можно сказать, из тех, кто немедленно выскочит из своего медвежьего угла, как только появятся условия для реализации его возможностей.

— Самуил, он что, тоже раввин?

— Вряд ли, мистер Мандель, — ответил Варак, позволив себе усмехнуться. — Я имею в виду… Вне всякого сомнения, это не важно.

— Милош, вы выражаетесь так осторожно, — заметил Мандель.

— Благодарю вас, сэр, вы очень любезны. Я хочу сказать, что в двух драматических ситуациях, одна из которых прямо угрожала его жизни, Кендрик выбрал самый трудный путь, потому что чувствовал, что сможет добиться перемен к лучшему. Первая — это когда он решил заменить коррумпированного конгрессмена, а вторая, конечно, кризис заложников в Маскате. Короче говоря, ему надо еще раз убедиться, что он и его способности нужны стране.

— Высокий полет, — сказал Гидеон Логан. — Он человек безусловно реалистического склада ума и трезво оценивает свою квалификацию. А если он заявит: «У меня недостаточно способностей»? Как это преодолеть?

Варак оглядел людей за столом с выражением человека, желающего быть понятым.

— Это символическое предположение.

— Как это? — спросил Мандель, снимая очки в металлической оправе.

— Например, нынешний госсекретарь, хотя его часто обвиняют коллеги и персонал Белого дома в том, что он слишком упрям и академичен, является самым трезвым в нынешней администрации. По своим каналам мне известно, что он заблокировал целую серию необдуманных действий, рекомендованных советниками президента. И это потому, что президент его уважает…

— Да его и следует уважать, — воскликнула Маргрет Лоуэлл.

— Думаю, Европейский союз без него распался бы, — предположил Уинтерс.

— Без него этого союза просто не было бы, — согласился Мандель, на обычно бесстрастном лице которого отразился гнев. — Он просто маяк рациональности в море ноющих неандертальцев.

— Простите, сэр! Можно ли слово «маяк» отнести к нашей символике? — спросил Сандстрем.

— Даже нужно! — заметил Гидеон Логан. — Наш госсекретарь, безусловно, символ интеллигентности. Да и вся нация уважает его.

— Он собирается подать в отставку, — сказал Варак.

— Что? — рванулся Сандстрем. — Его преданность Дженнингсу не позволяет ему этого.

— Но его чувство целостности не позволит ему остаться, — подвел черту Уинтерс.

— Однако из-за своей преданности, — вмешался Варак, — он согласился участвовать в конференции НАТО по Ближнему Востоку, которая состоится в миссии ООН на Кипре через три недели. Это одновременно и демонстрация единства, и возможность для президентского окружения найти замену, устраивающую конгресс. Потом он намерен уйти «по личным обстоятельствам», главное из которых — его разочарование в Совете национальной безопасности, где ему постоянно строят козни.

— А он объяснил все президенту? — спросила Маргрет Лоуэлл.

— По моим сведениям, нет, — ответил Варак. — Как отметил мистер Мандель, он человек рациональный и понимает, что гораздо лучше и легче для страны заменить одного человека, чем целый совет президентских советников.

— Трагично, — сказал Уинтерс, — но, похоже, неизбежно. Но как госсекретарь связан с Эваном Кендриком? Мне не очень понятно.

— В этом-то и есть символизм, — прокомментировал Эрик Сандстрем. — Ему следует понять, как это важно. Милош, я прав?

— Да, сэр. Если Кендрик поймет, что для страны спасительно, когда сильного вице-президента и союзники, и враги воспринимают как здравомыслящего человека, и что мир вздохнет с облегчением, он опять сделает свой нелегкий выбор и станет именно таким политическим деятелем.

— Из всего этого я делаю вывод, что он пойдет на это, — согласился Гидеон Логан, — но кто же будет его убеждать?

— Единственный человек, кого он послушает, — произнес Милош, подумав, не подписывает ли он тем самым себе смертный приговор, — Эммануил Вайнграсс.

Энн Малкей О'Рейли работала в вашингтонском офисе Кендрика секретарем. Вывести из себя ее было крайне трудно. Многие годы с тех пор, как она с мужем перебралась сюда из Бостона, приходилось работать на шефов умных и не очень, порядочных и проходимцев. Она уже ничему не удивлялась. Но она никогда не работала с людьми, подобными Кендрику. Он был, если можно так выразиться, крайне упрямым политиком и крайне скромным героем. Он умел избегать неизбежного, то есть был живуч, как кошка. Умел исчезать с ловкостью человека-невидимки. Но несмотря на тягу к исчезновению, он всегда уведомлял, как связаться с ним. Кендрик либо звонил через определенные промежутки времени, либо оставлял номер телефона, по которому с ним можно было поговорить. Однако за последние два дня он ни разу не звонил и не оставил никакого номера. Сами по себе эти два факта не вызывали тревогу у миссис О'Рейли, но были еще два, уже тревожных обстоятельства. На протяжении дня, с девяти двадцати утра, невозможно было дозвониться ни до его дома в Вирджинии, ни в Колорадо. В обоих штатах операторы говорили, что связь прервана, и ничего не изменилось до семи часов вечера. Именно это и вызвало беспокойство у Энни О'Рейли. Поэтому она решила позвонить мужу в полицию.

— О'Рейли, — ответил неприветливый голос. — Отдел расследований.

— Патрик, это я.

— Привет, тигренок. У нас сегодня жаркое из говядины?

— Я еще на работе.

— Ладно. Мне тоже надо поговорить с Эваном. Пару дней назад Мэнни звонил по поводу номеров для машины…

— Вот-вот, — прервала его жена. — И я хотела бы поговорить с ним, но, похоже, это невозможно.

Энни рассказала мужу о странном совпадении. Два телефонных номера в разных штатах, и оба одновременно, вышли из строя. Кроме того, Эван не связывался с ней в течение двух дней и не оставил никакого другого номера, а на него это не похоже.

— Позвони в службу безопасности конгресса, — посоветовал детектив.

— На фиг! Как только я произнесу его имя, там начнется переполох, а ты ведь знаешь, как он к этому относится. Даю голову на отсечение, если найдется хоть какое-то разумное объяснение происходящему.

— А что ты хочешь от меня?

— Не мог бы ты разведать что-нибудь окольными путями, дорогой?

— Разумеется. Позвоню Кернсу в Арлингтон и попрошу послать радиофицированную машину. Какой адрес?

— Нет, Патрик, это не дело. Тут-то переполох и начнется. Это ведь полиция.

— А как ты думаешь, чем я зарабатываю на жизнь? Балетом?

— Я не хочу, чтобы вмешивалась полиция с ее отчетами. Там есть охрана из ЦРУ. Не хочу, чтобы они потом выкручивали нам руки. Я имею в виду тебя — как друга и полицейского. Просто помоги своей жене, которая случайно является секретарем Кендрика.

— Просто помочь жене… Какого дьявола? Я люблю жаркое.

— И много картошки, Патрик.

— И лука, много лука.

— Весь, что есть в доме.

— Я уже выезжаю.

— И еще, дорогой, если эта стыдливая фиалка просто снял трубки с рычагов, скажи ему, что я знаю про его египетскую подружку и могу заложить его, если он не позвонит мне.

— Что за подружка?

— Помолчи! Мэнни обмолвился об этом вчера, хватив лишнего. Поторопись. Буду ждать звонка в офисе.

— А мое жаркое?

— У меня оно готовое в холодильнике, — соврала Энни.

После сорока минут блужданий по ночным проселкам Вирджинии, проехав дважды мимо нужного поворота, детектив первого класса О'Рейли наконец нашел дорогу к дому Кендрика. Он четыре раза ездил по этой дороге, но это было днем. Он проделывал этот путь для встречи со стариной Вайнграссом после выхода того из больницы, чтобы передать бутылочку со свежим полосканием для рта, поскольку сиделки не подпускали Мэнни к виски. Патрик сообразил, что, если Мэнни в свои восемьдесят не загнулся на операционном столе и теперь хочет промочить горло, это не слишком большой грех. Если Христос в зените своей славы превратил воду в вино, тогда почему бы жалкому грешнику О'Рейли не превратить бутылочку полоскания в виски? И то и другое делалось с христианскими целями, и он лишь следовал библейскому примеру.

На проселочной дороге не было освещения, и если бы не свет от фар, Патрик не заметил бы ни кирпичной стены, ни железных ворот. Почему это в доме нет ни огонька? Даже если Кендрик отсутствует, арабская супружеская пара из Дубая содержит дом в готовности для его встречи в любую минуту. О всяких случайностях и переменах по заведенному порядку было бы обязательно сообщено Энни О'Рейли, первому человеку в офисе конгрессмена.

Патрик остановился на обочине, вытащил из бардачка фонарь и вышел из машины. Инстинктивно тронул ручку револьвера под мышкой. Он приблизился к воротам, ожидая, что зажгутся прожектора и тихую ночь заполнит вой сирен. Таковы были меры безопасности, которые предприняла служба ЦРУ.

Ничего не произошло.

О'Рейли просунул руку через решетку ворот… Ничего. Толкнул створки ворот. Они распахнулись. Все тихо.

Он вошел на территорию, нажимая на кнопку фонаря левой рукой, а правой нашаривая пистолет. То, что он увидел, заставило отшатнуться.

— Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, прости мне мои прегрешения! — прошептал он.

В трех метрах от него лежало тело сотрудника ЦРУ в пиджачной паре, в луже крови. Ему полоснули ножом по горлу — голова была почти отделена от туловища. О'Рейли инстинктивно выключил фонарь. Ему приходилось сталкиваться с жестокими убийствами, и потому он знал: предстоит увидеть еще немало. Он начал осмотр, понимая, что убийцы уже скрылись.

О'Рейли обнаружил еще три трупа с перерезанными глотками. Господи! Что же случилось? Он внимательно осмотрел тело четвертого убитого. Здесь было чему удивиться. В шее трупа виднелась игла — наконечник стрелы. Охрану вырубили наркотиком, а потом без всякого сопротивления убили. Никто из охранников так и не понял, что произошло.

Патрик О'Рейли осторожно подошел к входной двери, отдавая себе отчет в том, что в этом нет необходимости. Самое жуткое уже случилось, и единственное, что теперь оставалось сделать, — считать потери.

Их было шестеро. У всех было перерезано горло, все лежали в лужах запекшейся крови. С супружеской парой из Дубая поступили особенно жестоко. Их поза говорила о том, что их будто бы застали в момент любовного действа. Они лежали с окровавленными лицами: он — сверху, она — под ним. На стене было написано кровью: «Смерть предателям Всевышнего! Смерть приспешникам Сатаны!»

А где сам Кендрик? Матерь Божья, где он?

О'Рейли быстро осмотрел дом от чердака до подвала, включая свет везде, где были выключатели. Никаких признаков присутствия конгрессмена!

Патрик спустился в гараж. «Мерседеса» Кендрика не было, «кадиллак» стоял пустой. Детектив бросился обследовать территорию вокруг дома. Ни признаков борьбы, ни поломанных веток, ни дыр в заборе либо царапин на свежевозведенной кирпичной стене. Загадка! Что предпринять? Кровавая резня в доме конгрессмена выходила за рамки обычной полицейской процедуры. О'Рейли побежал к металлическим воротам, теперь ярко освещенным, и дальше к своей машине. Он нырнул в нее и схватился за трубку телефона. Только набирая номер, он осознал, что с лица ручьями течет пот, несмотря на холодный ночной воздух.

— Офис конгрессмена Кендрика, — услышал он голос жены.

— Энни, дай сказать. Не задавай вопросов.

— Патрик, я знаю этот твой тон. Скажи только, он сам в порядке?

— Здесь нет ни его, ни машины.

— А остальные…

— Не спрашивай больше, тигренок. Ответь мне, и я молюсь, чтобы ты знала ответ.

— О чем ты?

— С кем связан Кендрик в ЦРУ?

— Он непосредственно общается с подразделением, обслуживающим нас.

— Нет, не это. Должен быть кто-то выше.

— Подожди-ка! — сказала Энни. — Ну конечно! Просто мы об этом с тобой не говорили. Некто по фамилии Пейтон. С месяц назад Кендрик сказал, что, если этот Пейтон когда-нибудь позвонит, я обязана немедленно их соединить. А если Эвана не будет на месте, я должна разыскать его.

— Ты уверена, что Пейтон из ЦРУ?

— Уверена, — ответила Энни. — Как-то утром Кендрик звонил мне из Колорадо и просил найти номер Пейтона в столе, в нижнем ящике под чековой книжкой. Номер этот в Лэнгли.

— Ну-ка, продиктуй мне его.

— Подожди, я посмотрю… — Ожидание длилось менее полминуты, но детективу показалось, будто он ждет ответа целый час. — Патрик?

— Да, слушаю!

— Нашла…

— Записываю… — Она продиктовала, а он выдал приказ, ослушаться которого было невозможно. — Оставайся в офисе, пока не позвоню или не заеду за тобой. Поняла?

— Для этого есть причина?

— Да. Пока что я не знаю, насколько все серьезно…

— О Боже! — прошептала Энни.

О'Рейли уже не слышал свою жену. Он уже набирал номер, который продиктовала Энни. После восьми сигналов ответил женский голос:

— ЦРУ. Офис мистера Пейтона.

— Вы его секретарь?

— Сэр, это приемная. Мистера Пейтона уже не будет.

— Слушайте меня внимательно! — произнес детектив совершенно спокойно. — Мне необходимо немедленно связаться с мистером Пейтоном. Какими бы ни были правила, их придется нарушить. Вы меня понимаете, милая барышня? Это экстренный случай.

— Назовите, пожалуйста, ваше имя.

— Чертовски не хочется, но я это сделаю. Я — лейтенант Патрик О'Рейли, детектив первого класса Управления полиции федерального округа Колумбия. Вы обязаны разыскать его для меня!

Неожиданно заговорил мужской голос:

— О'Рейли? Фамилия как у секретаря некоего конгрессмена.

— Та же фамилия, сэр. Вы, черт вас дери, не подходите к телефону. Прошу прощения за непарламентское выражение.

— Это прямой телефон ко мне домой, мистер О'Рейли… Оператор, переключите линию!

— Да, сэр. — В трубке послышался щелчок.

— Да, мистер О'Рейли, теперь мы одни.

— А я не один. Я в компании шести трупов в десятке метров от меня.

— Вы где в данный момент?

— В доме Кендрика, мистер Пейтон. Если ваше ведомство против широкой огласки в прессе, вызывайте сюда спецподразделение.

— Пожалуй, так лучше, — ответил начальник Отдела спецопераций. — Но ведь в доме есть люди…

— Они тоже убиты.

Митчелл Пейтон присел около убитого охранника, чей труп лежал возле ворот.

— Боже милосердный, такой молодой… Все они такие молодые.

— Да, сэр! Были… Были молодыми, — отозвался детектив. — В живых не осталось ни одного. Я выключил почти весь свет в доме, но смогу провести вас.

— Да, конечно…

— Но прежде скажите, где сейчас конгрессмен Кендрик. Или где он должен быть. Я могу и даже обязан вызвать полицию из Фэрфакса. Вы меня понимаете, сэр?

— Понимаю, лейтенант. Пока что это происшествие… катастрофа, если угодно, должна оставаться в ведении ЦРУ.

— Ответьте на мой вопрос о Кендрике. Его машины здесь нет, и я хочу знать, хороший это признак или наоборот.

— Необычный вы человек, если в состоянии находить в этой ситуации хорошие признаки.

— Я скорблю по этим людям, совершенно мне незнакомым, так же, как сотни раз до этого, когда встречался с подобным, но Эвана Кендрика я знаю лично, и, если вам что-либо о нем известно, поставьте меня в известность, а не то я пойду в свою машину и по радиосвязи передам в полицию сообщение об учиненной здесь резне.

— Бога ради, не надо меня запугивать, лейтенант. Если желаете знать, где Кендрик, спросите у своей жены!

— Почему у жены, а не у вас?

— Потому что она работает секретарем у конгрессмена, если вы случайно об этом позабыли.

— Тогда скажите, какого черта я здесь делаю, — взорвался Патрик. — Думаете, наношу визит вежливости колорадскому миллионеру? Я приехал потому, что вот уже два дня от Эвана ни слуху, ни духу, а с девяти утра оба его телефона, здесь и в Меса-Верде, не работают!

— Неужели оба телефона? — Пейтон кинул взгляд на крышу дома.

— Да-да, именно! — сказал О'Рейли, перехватив взгляд Пейтона. — Один провод перерезан и мастерски присоединен ко второму, а толстый кабель, что подведен на крышу, отсоединен.

— Ах ты, черт!

— Черт нам не помощник! Скажите, где все-таки Кендрик?

— На Багамах, в Нассау.

— А почему вы решили, что моя жена, секретарь конгрессмена, знает, где он?

— Потому что он мне говорил, что она всегда в курсе его передвижений, — сказал Пейтон сдержанным тоном.

— На этот раз ей он ничего не говорил!

— Вероятно, — кивнул начальник Отдела спецопераций, окидывая взглядом дом. — Однако позавчера он однозначно сказал, что по пути в аэропорт заглянет к себе в офис и оставит всю информацию секретарю Энн О'Рейли. Он так и сделал. Охрана видела его.

— В какое время это было?

— Около половины пятого, если не ошибаюсь.

— Была среда?

— Да, среда.

— Энни в офисе не было. Каждую среду у нее дурацкая аэробика, и она уходит в четыре. Кендрик знает об этом.

— Он, видимо, забыл.

— Не похоже на него. Пойдемте-ка со мной, сэр.

— В чем дело?

— Пожалуйста, пойдемте к моей машине.

— Лейтенант, мы здесь занимаемся делом и мне надо позвонить кое-кому из своей машины. Разумеется, ваше присутствие нежелательно.

— Вы не двинетесь с места, пока я не переговорю с секретарем Кендрика.

Минуту спустя Пейтон стоял возле полицейской машины. Из трубки телефона донесся взволнованный голос жены лейтенанта О'Рейли:

— Офис конгрессмена…

— Энни, — прервал ее муж, — когда ты уходила из офиса в среду, кто там оставался?

— Только Фил Тобиас, девочки ушли раньше.

— Что за Фил?

— Тобиас. Он главный помощник Эвана.

— Этот Фил Тобиас тебе ничего не говорил вчера или сегодня? Я имею в виду о Кендрике.

— А его не было. Он не появлялся ни сегодня, ни вчера. Я оставила кучу сообщений для него, но он даже не звонил.

— Позже поговорим, тигренок. Оставайся там. Поняла меня? — О'Рейли положил трубку, повернулся к Пейтону, взглянул на него. — Вы слышали сами. Думаю, вам следует извиниться. Я вас прощаю заранее, мистер Пейтон.

— Поверьте, я не хотел вас обидеть, лейтенант.

— Ладно, проехали! Кто отправится к Тобиасу? Вы или я?

— Я не имею права посылать вас, О'Рейли. Законом это не предусмотрено. И даже наоборот, воспрещается. Я могу только просить вас о помощи, и сейчас она мне крайне необходима. Вам огромное спасибо, что не сообщили в полицию. Но где этот Тобиас? За него можно только молиться.

— Почему? — спросил детектив, вылезая из машины и прикрывая дверцу.

— Чтобы получить от него информацию.

— А молитвы при чем?

— Чтобы он нас проинформировал до появления официальных новостей, — добавил Пейтон.

— Этого нельзя гарантировать. Мало ли где он… Может, в Швейцарии, может, на лодке гребет вверх по Потомаку…

— Мы думаем с вами в одном направлении. Однако мы соприкоснулись с тем, что принято называть «политическим прессингом». Пришлось ознакомиться с личными делами всех, кто входит в окружение Эвана Кендрика. Управление полиции федерального округа Колумбия двенадцать лет назад, по сути, купило вас. Иными словами, переманили вас из Бостона в Вашингтон.

— Плата за повышение классности, вот и все. Ничего левого…

— Плата за классность на уровне заработка убойного отдела. Кстати, вы отказались от этого поста четыре года назад просто потому, что кабинетная рутина вас тяготит. Так?

— Да, мистер Пейтон. И что дальше?

— Пришлось потрудиться, потому что ваша жена работает у конгрессмена, и, следовательно, вы, занимая соответствующее положение, вправе затребовать любую информацию, касающуюся безопасности вашей жены.

— Все это так, но тогда позвольте задать вам пару вопросов.

— Давайте.

— Почему Эван оказался на Бермудах?

— Я их туда отправил.

— Их? Он там вместе с этой египтянкой? Старина Вайнграсс рассказывал о ней моей жене.

— Она наша сотрудница. Принимала активное участие в урегулировании кризиса с заложниками в Омане. В Нассау есть человек, который способствовал созданию некой оффшорной компании несколько лет назад. Кендрик был какое-то время связан с этой фирмой. Мы решили, что есть смысл кое-что проверить.

— Что-либо серьезное?

Начальник Отдела спецопераций кинул взгляд на дом Кендрика и, подумав, заметил:

— Расскажу позже. Обещаю, лейтенант, ничего не скрывать. А пока необходимо связаться с «похоронным взводом», что я и сделаю сейчас из своей машины.

— С похоронным взводом? Это что еще такое?

— Группа сотрудников, которые занимаются трупами. То, чему они являются свидетелями, не подлежит разглашению. За утечку информации они несут ответственность. Я уважаю каждого из этой бригады, но сам не хотел бы оказаться на их месте.

Тишину разорвала резкая трель телефонного звонка в полицейской машине. Зажегся огонек «экстренной связи». О'Рейли распахнул дверцу, схватил трубку:

— Да?

— Патрик! Патрик! — закричала Энн О'Рейли. — Нашли его! Нашли Фила! Он в подвале, в бойлерной. Патрик! Говорят, у него перерезано горло! Господи Боже, Святая Дева Мария, его убили!

— Кто его нашел?

— Гарри и Сэм из ночной смены… Они только что звонили мне. Они перепуганы до смерти, попросили меня позвонить в полицию!

— Ты это сделала, Энни. Скажи ребятам, чтобы они оставались на своих местах. Запрещается трогать что-либо и рассказывать о случившемся кому бы то ни было. Понятно?

— Никому ничего не рассказывать?..

— Да. В целях безопасности. Объясню все позже. Сейчас звони в службу безопасности, вызывай пяток автоматчиков для охраны офиса извне. Скажи, твой муж — офицер полиции и это необходимо для его персональной безопасности ввиду поступивших угроз. Понятно?

— Да, Патрик! — ответила миссис О'Рейли, захлебываясь рыданиями. — Боже мой! Фила больше нет.

Детектив уселся поудобнее на своем сиденье. Начальник отдела ЦРУ уже бежал к своей машине.

Глава 28

Было семнадцать минут пятого пополудни по колорадскому времени. Терпение Эммануила Вайнграсса наконец стало иссякать. Около одиннадцати утра он обнаружил, что телефон не работает. Выяснилось, что две его сиделки знали об этом уже давно, когда пробовали звонить сами. Одна из них уже съездила в Меса-Верде, от бакалейщика позвонила в телефонную компанию и сообщила о поломке. Ее заверили, что проблема будет решена в ближайшее время. «Ближайшее время» растянулось более чем на пять часов, и это не устраивало Мэнни. Прославленный конгрессмен — не говоря уж о том, что еще и национальный герой, — заслуживал лучшего отношения. Такого выпада Вайнграсс терпеть не собирался. И хотя он ничего не сказал своим медсестрам-сиделкам, у него появились кое-какие беспокойные мысли.

— Послушайте меня, вы, предсказательницы великого Кавдора! — крикнул он двум девицам, игравшим в карты на застекленной веранде.

— О чем это вы, Мэнни? — спросила третья, сидевшая у арки в гостиной, опуская газету.

— Это «Макбет», необразованная. Я провозглашаю свое право!

— Это единственное, на что вы способны, Мафусаил…

— Мисс Эрудитка, это единственное, что вам известно из Библии. Я не желаю жить отрезанным от мира. Либо одна из вас немедленно отвезет меня в город, откуда я позвоню президенту этой занюханной телефонной компании, либо я обмочусь на пол по всей кухне.

— Прежде мы наденем на вас смирительную рубашку, — сказала одна из девушек, игравших в карты.

— Постой, — рассудила вторая. — Пусть он позвонит нашему конгрессмену, а тот на них надавит. Мне, например, очень надо позвонить Фрэнку. Он завтра прилетает. Я тебе уже говорила. А я не смогла заказать ему номер в мотеле в Кортесе.

— Я — за, — отозвалась медсестра из гостиной. — Пусть позвонит от бакалейщика Абрама Хокинса.

— Зная вас как облупленных, никакого секса не будет! — сказал Мэнни. — Я позвоню от Гонсалеса, потому как не доверяю никому под именем Абрам. Может, он продавал оружие аятолле и позабыл наварить на этом… Я сейчас, только надену свитер и куртку.

— Я вас отвезу, — предложила сиделка из гостиной, бросая газету на пол и поднимаясь. — Наденьте пальто, Мэнни. Холодно, и с гор сильный ветер.

Вайнграсс пробормотал что-то себе под нос, проходя мимо сиделки. Он направился в свою комнату в южном крыле первого этажа, а когда оказался вне поля ее зрения, торопливо зашагал по коридору. Ему надо было взять у себя в комнате кое-что, кроме свитера. Просторную комнату он обустроил по своему вкусу: по южной стене были установлены стеклянные раздвижные двери, выходящие на незастекленную террасу. Он быстро подошел к высокому шкафу, прихватив стул от письменного стола. Осторожно, держась за ручки, взобрался на стул и пошарил по шкафу. В руках оказалась обувная коробка. Он спустился на пол, перенес коробку на кровать и вытащил из нее автоматический пистолет 38-го калибра и три обоймы к нему.

Такая таинственность диктовалась необходимостью, поскольку Эван приказал отобрать у него и оружие, и патроны. В доме запрещалось иметь пистолеты. Кендрик, вопреки логике, считал, что, если его Мэнни решит, что у него рецидив рака, он просто пустит пулю себе в лоб. Но для Эммануила Вайнграсса после всей его бурной жизни существование без оружия представлялось сущей каторгой. Помог в этой ситуации Гонсалес. Мэнни всего лишь раз открывал коробку с пистолетом, когда нагрянули репортеры и обоссали всю территорию.

Вставив одну обойму, две другие Мэнни сунул в карман. Затем он поставил стул обратно к столу. Достав из шкафа толстый свитер, натянул его. Свитер замечательно маскировал все, что надо. Потом он сделал то, что не делал никогда, даже когда репортеры и телевизионщики наседали на них. Проверив замки на раздвижных дверях, он подошел к красному выключателю за шторами и включил сигнализацию.

Выйдя из своей комнаты, он прикрыл дверь и направился к сиделке, державшей его пальто.

— Какой красивый свитер! — сказала она.

— Я купил его на распродаже в Монте-Карло в магазине под названием «После катания на лыжах».

— Вечно вам надо придумать необычный ответ.

— Я не шучу, это правда.

— Ну, надевайте пальто.

— Я в нем выгляжу как хасид.[50]

— Как что? — Медсестра вскинула брови.

— Как Мальчик-с-пальчик.

— Ну это вы зря! По-моему, пальто вам к лицу.

— Хорошо, пошли! — Вайнграсс направился к двери, но вдруг остановился. — Девчонки! — крикнул он так, что голос долетел до веранды.

— Да, Мэнни?

— Что такое?

— Послушайте, дорогие мои! Это серьезно. Поскольку телефон не работает, мне будет гораздо спокойнее, если вы включите общую сигнализацию. Ради меня, мои красавицы! Я для вас старый дурак, все понятно, но мне правда будет спокойнее, если вы сделаете это.

— Как мило с вашей стороны…

— Не волнуйтесь, Мэнни, мы включим.

— Поторопитесь, — сказал он медсестре, сражавшейся со своей паркой. — Я хочу попасть к Гонсалесу до того, как у телефонной компании закончится отчетный месяц.

С гор дул сильный ветер. Мэнни и медсестра шли от парадной двери дома Кендрика к «саабу-турбо», который стоял на изгибе дорожки. Преодолевая порывы ветра, Мэнни прикрыл лицо левой ладонью и повернул голову вправо. Но вдруг ветер и связанный с ним дискомфорт потеряли свое значение. Поначалу ему показалось, что это колеблющаяся листва и рябящие лужицы сыграли шутку с его все еще слабоватым зрением, но в следующую секунду он понял, что это не так. За высокими кустами, за дорогой, возникло какое-то движение. Человек… Вправо метнулся человек и пригнулся за довольно густой порослью. Потом еще один! Второй последовал за первым, и они побежали дальше.

— Мэнни, с вами все в порядке? — крикнула сиделка. — Такой ветер!

— Это просто детский сад по сравнению со шквалами в Альпах! — ответил Вайнграсс. — Залезайте быстрее в машину.

— Хотелось бы мне когда-нибудь увидеть Альпы!

— И я бы не прочь, — пробормотал Вайнграсс, забираясь в «сааб» и засовывая правую руку под пальто и свитер, чтобы достать пистолет. Он вытащил его и положил между сиденьем и дверью, пока сиделка вставляла ключ в зажигание и заводила машину. — Когда выедете на дорогу, поверните налево, — сказал он.

— Нет, Мэнни, вы не правы. Кратчайший путь до Меса-Верде направо.

— Я знаю, милочка моя, но хочу, чтобы вы повернули налево.

— Мэнни, если вы в своем возрасте собираетесь крутить шуры-муры, то я просто рассержусь.

— Просто поверните налево, доезжайте до поворота и там остановитесь.

— Мистер Вайнграсс, если вы хоть на секунду подумали…

— Я там выйду из машины, — не дал ей договорить Мэнни. — Не хочу пугать вас и объясню все позже, но сейчас вы должны выполнить то, что я вам говорю. Пожалуйста. Поезжайте.

Изумленная медсестра не уловила смысл сказанного, но поняла выражение глаз Мэнни. Он не актерствовал, а отдавал приказ.

— Спасибо, — продолжил он, когда она проехала между двумя шпалерами кустарника и свернула налево. — Езжайте прямо к Гонсалесу. Как можно скорее, и попросите его вызвать полицию.

— Мэнни, а вы куда? — воскликнула медсестра, вцепившись в руль.

— Там ходят люди. Наверное, у кого-то просто сломалась машина. Однако лучше все прояснить, как вы считаете? Может, они заблудились?

— Не знаю, что тут можно считать, но я не позволю вам покинуть машину!

— Придется, — ответил Мэнни, поднимая свой пистолет, как будто изучая положение курка. В его движении не было никакой угрозы.

— Боже мой! — пискнула сиделка.

— Моя дорогая, я в полной безопасности, потому что я осторожен до трусости… Остановите здесь, пожалуйста.

Находясь в состоянии, близком к панике, она подчинилась, попеременно глядя испуганными глазами то на пистолет, то на лицо Мэнни.

— Спасибо, — поблагодарил Вайнграсс и открыл дверь. В машину ворвался мощный гул ветра. — Вероятно, я застану нашего гостя у нас в доме. Сидит себе и пьет кофе с нашими девочками.

Он осторожно прикрыл дверь машины. Колеса «сааба» зашуршали о гравий. Не важно, подумал Мэнни, порывы ветра заглушат шум.

Ветер заглушил и все прочие звуки: шаги, пока он шел к дому, хруст веток под ногами. Мэнни был благодарен судьбе за темные тучи, бегущие по небу, и за свое черное пальто. И то и другое делали его практически незаметным.

Через пять минут он уже стоял в глубине леса у толстого ствола дерева и наблюдал за дорогой. Он опять защитил лицо от ветра, глядя из-под ладони на придорожные кусты.

Они были там. И конечно же они не заблудились. Его тревожные мысли оправдывались. Нежданные гости, скорее всего, ожидали — кого-то или чего-то. Оба, одетые в кожаные куртки, что-то обсуждали, пригнувшись за кустами. Тот, что справа, то и дело поглядывал на часы. Вайнграссу не надо было объяснять, что это значит. Они ждали кого-то, и, похоже, не одного человека, а нескольких.

Ощущая свой возраст физически, но не осознавая его, Мэнни бросился на землю и пополз, работая локтями и коленями. Он не знал, что ищет, но понимал, что должен что-то найти.

Этим предметом оказалась толстая тяжелая ветка, отломленная от дерева бурей. Длиной около полутора метров…

Медленно, с трудом он поднялся, что причинило ему сильную боль. Мэнни вернулся к дереву, за которым нашел прибежище раньше, и оказался метрах в двадцати от непрошеных гостей.

Это уже была азартная игра. Но шансов было больше, чем при игре в рулетку. Результаты тоже появятся гораздо быстрее. Завзятый игрок, Эммануил Вайнграсс решил, что может сделать ставку на то, что один из двоих останется навсегда в этом лесу.

Мэнни вернулся в чащу, тщательно выбирая место, будто доводил до совершенства окончательный вариант проекта для самого главного в жизни заказчика. Так оно и было! Заказчиком был он сам. «Максимально использовать природные особенности ландшафта!» — вспомнил он основные правила своей профессиональной деятельности.

Два огромных тополя, в паре метров друг от друга, образовали своими ветвями своеобразную арку. Мэнни спрятался за стволом справа, подхватив тяжелую суковатую ветку с земли, приподнял ее, пока она уперлась в арку над его головой.

Ветер просто неистовствовал. Перекрывая естественные шумы леса, Мэнни завыл — получился странный звук: на треть человеческий и на две трети звериный. Затем он пригнулся и стал наблюдать.

Он заметил, что те двое за деревьями напряглись. Она повернулись в сторону звука. Один схватил другого за плечо и, как надеялся и молил Бога Мэнни, отдал другому приказание. Тот, что был слева, приподнялся, вытащил пистолет и зашагал в чащу через дорогу.

Теперь все решало время. Время и направление. Вайнграсс снова завыл. Потом еще раз. И тогда человек с пистолетом бросился вперед, ломая ветки, спотыкаясь и прицеливаясь. Он торопился прямо в ловушку.

Мэнни потянул на себя толстую тяжеленную ветку — ее утолщенный конец пришелся прямо по голове человека. Лицо оказалось разбито, из проломленного виска хлестала кровь. Затаив дыхание, Вайнграсс вышел из-за дерева и опустился на колени. Араб! Вот это номер…

Мэнни поморщился. Один готов, где там второй?

Порывы ветра налетели с новой силой. Мэнни выдернул пистолет из все еще теплой руки араба и стал пробираться к своему наблюдательному посту. Второй, похоже, нервничал и не знал, что делать. Он озирался, то и дело смотрел на часы. В руках у него не было оружия. Мэнни Вайнграсс пришел к выводу, что террорист, а это был террорист, как и его товарищ, либо новичок, либо настоящий профессионал. Середины быть не могло.

Ощущая удары сердца, Мэнни дал себе отдышаться. Эта пауза длилась не более минуты. Такая возможность могла больше не представиться. Он стал продвигаться от одного дерева к другому, пока не оказался метров на двадцать севернее места, где находился террорист, поглядывавший в южную сторону.

Все решало время. Вайнграсс как можно быстрее перешел дорогу и застыл, наблюдая. Террорист, казалось, был близок к прострации. Он дважды выходил к дороге и опять возвращался к кустам, пригибался и все смотрел на часы. Мэнни двинулся к нему, зажав в руке пистолет. Когда до террориста оставалось метра три, он крикнул:

— Жеззар![51] Если дернешься, считай, ты мертвец!

Смуглый человек повернулся, упал и покатился к кустам, обдавая Мэнни комьями грязи. Вайнграсс понял, почему террорист не стрелял: пистолет лежал на земле неподалеку.

Мэнни упал на левый бок на дорогу в тот момент, когда араб схватил пистолет и дважды выстрелил. Звуки выстрелов были едва слышны — пистолет оказался с глушителем. Однако пули со свистом пролетели над головой Вайнграсса. Мэнни вскинул свой пистолет и нажал на спуск. Террорист вскрикнул и упал. Он придавил собой низкий куст, из дырки чуть пониже уха фонтаном пульсировала кровь.

— Поторапливайся, дряхлый говнюк! — приказал себе Вайнграсс. — Они ждали кого-то! Хочешь, чтобы тебя подстрелили, как утку? Отстрелят твою дурацкую башку — и поделом. Ух! Как болят кости!

Мэнни подбежал к трупу, повисшему на кустарнике, ухватился за ноги и, скрипя зубами от боли в сердце, потащил мертвого террориста в лес.

Хотелось лечь на землю и отдохнуть, вдохнуть воздуха и успокоить сердцебиение, но он знал, что не может этого себе позволить. Приходилось быть начеку. Надо было взять кого-то живым! Идет охота на Эвана, его мальчика. Необходимо раздобыть информацию, жизненно важные сведения. Во что бы то ни стало!..

Вайнграсс услышал вдалеке звук мотора и затаился. Внезапно звук прекратился. Спустя минуту Мэнни юркнул между деревьями и выглянул. Из Меса-Верде ехала машина. Она просто катила с горы с выключенным мотором. Подкатив к самым кустам, она остановилась перед въездом на изогнутую дорожку к дому. Внутри сидели двое. Коренастый немолодой человек, приблизительно лет сорока, вылез первым и стал оглядываться, явно ожидая, что их встретят или подадут какой-то знак. Он бросил беглый взгляд и, никого не увидев, пошел вперед. Вайнграсс сунул свой пистолет за ремень и нагнулся за пистолетом с перфорированным глушителем, принадлежавшим убитому террористу. Оружие оказалось слишком громоздким, и он, так же, как и араб, положил его к ногам. Мэнни отступил за деревья, проверил магазин пистолета. Оставалось еще четыре пули. Человек приближался, но пока еще был далеко.

— Иосиф! — крикнул тот, который только что вышел из машины. Он бежал по дороге, сильно хромая.

Мэнни удивился. Иосиф — древнее еврейское имя, однако террористы явно не израильтяне.

— Тихо, не кричи! — скомандовал старший. — Еще раз так крикнешь, угодишь в могилу.

Вайнграсс наблюдал. Эти двое остановились метрах в семи от него. Справа от водителя стоял парнишка лет шестнадцати-семнадцати.

— В могилу?.. Как бы не так! — сказал он невнятно.

«Хромой, да еще с дефектом речи! — подумал Вайнграсс. — Должно быть, у него заячья губа».

— Ходить нормально не могу из-за этого провокатора! Мог бы стать мучеником за святое дело, если бы не он! — шепелявил юнец.

— Ладно, ладно, — произнес Иосиф. — Умойся из лужи холодной водой, а то у тебя случится удар. Что еще?

— В доме радио орет. Я понимаю по-американски…

— Что говорят?

— Евреи казнили старика Хури. Повесили его!

— Ты наивный, Аман. Сорок лет назад Хури сотрудничал с германскими нацистами в Северной Африке. А потом убивал евреев, взрывал кибуцы и даже взорвал отель в Хайфе.

— Тогда мы должны расправиться с этим убийцей Бегином[52] и уничтожить отряды «Иргун» и «Штерн».[53] Хури был для нас символом величия…

— Успокойся, парень! Ребята из «Иргуна» и «Штерна» перебили больше англичан, чем наших. Но ни они, ни Хури не имеют никакого отношения к тому, что нам предстоит сегодня. Мы должны проучить подлого интригана, который притворялся, что он с нами. Одевался как мы, говорил на нашем языке и предал нас. Только настоящее имеет значение сейчас. Думай о настоящем!

— А где остальные? Они должны были выйти на дорогу.

— Не знаю. Возможно, узнали или увидели что-то и спрятались в доме. В окнах свет. Видишь! Сейчас подползем к дому с разных сторон и посмотрим, что там происходит.

Эммануил Вайнграсс поднял пистолет с глушителем, укрепил его на ветке и стал целиться то в одного, то в другого. Он хотел обоих взять живыми! Намереваются расправиться с его мальчиком, с его сыном! Они дорого заплатят за это.

Мэнни выстрелил, как только налетел очередной порыв ветра. Дважды в старшего и один раз в юнца. Казалось, они не поняли, что случилось. Парень с пронзительным криком покатился по земле. Старший поднялся, повернулся и двинулся прямо на Вайнграсса.

— Иосиф, стой! — крикнул Мэнни, измотанный до предела. Он стоял, привалившись к дереву. — Не хочу убивать тебя, но сделаю это! У тебя еврейское имя, но ты убиваешь евреев.

— Моя мать-еврейка вас всех прокляла! Я наполовину еврей, но кто такие евреи, если они убили моего отца и обрили наголо мою мать за то, что она любила араба? Я убью тебя, — хрипел он, приближаясь.

Вайнграсс изо всех сил вцепился в дерево, из-под ногтей выступила кровь. Его черное пальто развевалось на ветру. Иосиф подошел, и его могучие руки сжались на горле Мэнни.

— Нет! — крикнул Вайнграсс, мгновенно осознав, что выбора нет.

Он выстрелил последним патроном, и пуля попала Иосифу в лоб. Он упал навзничь. Дрожа и судорожно глотая воздух, Вайнграсс прислонился к дереву. Спустя мгновение он скользнул взглядом по мертвому Иосифу и пришел к выводу, ускользавшему от него всю жизнь.

«Зеленое знамя джихада» — лишь средство для обмана незрелых мусульман, а дикарская резня — жестокая обрядность фанатизма, порождающего ложь. За века борьбы не на жизнь, а на смерть в памяти мусульман остался глубокий исторический шрам — неприязнь к евреям. И ведь не религия ислама виновата в том, что, вместо цивилизованного решения территориальных притязаний, развязана братоубийственная бойня. Что дальше? В чем смысл? Ведь фанатизм и обман привели к упадку некогда знаменитую мусульманскую ученость! Впрочем, давно известно: когда говорят пушки, музы молчат…

— Иосиф, Иосиф! — Крик юного террориста вернул Мэнни к действительности. — Где ты? Я ранен…

«Он ничего не знает», — подумал Вайнграсс. Порывы ветра заглушили выстрел, а оттуда, где он катается по земле, ничего не разглядеть. Нельзя допустить, чтобы он узнал, что Иосиф мертв. Возьмет и пустит пулю себе в лоб! Мученик за святое дело… Нет, его следует допросить! Что они там задумали против Эвана Кендрика?

Вайнграсс бросил пистолет на землю, сунул руки в карманы пальто. Осознав, сколько сил потерял, он оттолкнулся от дерева и пошел к парню. Вайнграсс спотыкался, но добрел до дороги. Увидев машину террористов, остановился. Слишком далеко ушел! Он повернул назад. «Двигайся резвее, старая кляча!» — приказал он себе. Нельзя, чтобы юнец дополз до мертвого приятеля и прикончил себя. Вон он! Ползет…

— Аман! — крикнул Вайнграсс.

— Здесь я, здесь! — ответил парень. — Я ранен… А где Иосиф? — Он приподнял голову, ожидая увидеть одного из своих товарищей. — Кто ты? — крикнул он, когда увидел Мэнни. — Я не знаю тебя! — Он сунул руку за пазуху.

— Успокойся! — сказал Мэнни на арабском языке. — Мы прикрыли тебя не для того, чтобы ты понаделал глупостей. Ну ранен ты, ну и что? Ведь не убит!

— Что это ты такое говоришь?

— А ты, что ты сделал? Выбежал на дорогу, разорался… Иосиф прав, тебя надо отправить назад, в долину Бекаа.

— А Иосиф, где он?

— Там, в доме… Вместе с остальными. — Опасаясь споткнуться, Вайнграсс оперся о толстую ветку. — Давай, вставай! — Он протянул парню руку. — Помогу тебе, только прежде отдай пистолет.

— Зачем это?

— Чудно выглядишь, вот зачем. Сопляк, а при оружии…

— Ну ты, не очень-то! — вскинулся подросток.

Вайнграсс размахнулся, отвесил ему оплеуху и, не давая опомниться, вытащил у него из-за пазухи пистолет 22-го калибра.

— Отдай! — взвизгнул юнец и замахнулся.

— Но-но! — Вайнграсс протянул руку. — Давай, подымайся. Некогда мне тут с тобой прохлаждаться.

Время между тем близилось к закату. С гор сползали тучи, небо хмурилось. Надвигалась непогода. Вайнграсс, совершенно без сил, с трудом переставляя ноги, шел посередине дороги. Сильно болело сердце. Раненый подросток виснул на нем, и приходилось то и дело останавливаться, чтобы перевести дух. Скоро стало совсем темно. Они прошли уже половину пути, когда послышался шум мотора, а спустя пару минут их ослепил свет фар.

Со стороны Меса-Верде неслась машина. Вайнграсс напрягся и, схватив парня левой рукой за воротник куртки, правой выхватил из кармана брюк свой пистолет.

— Стоять! Застрелю! — крикнул Вайнграсс, когда машина затормозила и, распахнув дверцу, на дорогу выпрыгнул какой-то мужчина.

— Мэнни, ты что, спятил? — заорал он.

Вайнграсс узнал Гонсалеса и осел на землю — его уже не держали ноги.

— Обыщи этого засранца! — прошептал он и поморщился от резкой боли в груди. — Иногда эти фанатики прячут в одежде цианистый калий. Он нам нужен живой. И смотри, чтобы этот юный убийца не смылся.

Медсестра вкатила буйствующему подростку пару кубиков быстродействующего седативного средства, и тот спустя минут пять успокоился и засопел.

— До утра проспит! — сказала она, осматривая рану.

Ранение оказалось кровавым, но не опасным. Пуля прошла навылет сквозь мякоть ляжки, не задев кость. Рану обработали, ногу забинтовали, кровотечение прекратилось. Гонсалес перенес террориста в комнату для гостей, где его привязали за руки и за ноги к кровати. Медсестры накрыли парня двумя одеялами, чтобы он не простудился, поскольку Гонсалес раздел его догола.

— Господи, он же совершенный ребенок! — выдохнула медсестра, поправляя подушку.

— Убийца он! — отозвался Вайнграсс. — Убьет хоть вас, хоть меня, хоть Гонсалеса… И рука не дрогнет. Поклялся убивать евреев и, я уверен, от клятвы не отступится, если, конечно, самого раньше не прикончат.

— Ваши слова, мистер Вайнграсс, вызывают у меня нравственный протест, — вмешалась в разговор другая медсестра. — Он ребенок, поймите это.

— Хотел бы я, чтобы вас сейчас слышали родители тех еврейских детей, которым никогда не сравняется столько лет, сколько этому головорезу, — сказал Вайнграсс и пошел следом за Гонсалесом, которому нужно было срочно загнать свою весьма заметную машину в гараж Кендрика.

Через двадцать минут они вернулись.

— Давай выпьем! — сказал Вайнграсс. — Мне виски точно не помешает. А тебе, как всегда, бурбон?

— Да, бурбон. Только прежде я должен заявить во всеуслышание, что ты — старый олух! Понял? Тебя могли убить! Понял?

— Понял. Я все понял. Давай выпьем и снимем стресс.

Спустя пять минут на столике возле дверей на веранду зазвенел телефон. Не так, как обычно! Гудки были резкие и частые. Вайнграсс вздрогнул и приподнялся в кресле.

— Сиди, сиди, не вставай! — зачастил Гонсалес. — Я возьму трубку.

— Нет уж! — Мэнни Вайнграсс выбрался из кресла и заторопился к телефону. — Алло, слушаю! — сказал он в трубку нарочито бодрым голосом.

— Мистер Вайнграсс?

— Возможно, он, а может быть, кто-то другой. А вы кто такой?

— Мистер Вайнграсс, мы с вами разговариваем через коммутатор с лазерным реле, так что я — Митчелл Пейтон и…

— Очень тронут, очень приятно, — не дал договорить Мэнни Вайнграсс. — Я про вас кое-что знаю, но вот что с моим мальчиком — ведать не ведаю. С ним все в порядке?

— В полном порядке, мистер Вайнграсс. Только что разговаривал с ним. Он уже в воздухе, к утру будет в Вашингтоне.

— Обеспечьте ему охрану и никого не подпускайте к нему, — отчеканил Эммануил Вайнграсс.

— Я уже распорядился! А у вас есть убитые?

— А как же!

— Сколько?

— Трое…

— О Господи! Полиция уже в курсе?

— Нет еще! А зачем ей знать об этом?

— Правильно мыслите, мистер Вайнграсс. В наших интересах не предавать огласке происшедшее. Паника среди населения лишь затрудняет работу наших специалистов, а нам надо быстро и без лишнего шума выследить и накрыть преступников. Вам все понятно, мистер Вайнграсс?

— И даже более того! — ответил бывший сотрудник Моссад. — Думаю, перестрелку в округе слышали, и, если полиция все-таки нагрянет, встретим с соседом у ворот. У него машина кувырок на повороте выдала, и теперь он у меня восстанавливает здоровье. Словом, если и был вызов, то ложный.

— Значит, в перестрелке погибли трое… — произнес задумчиво Митчелл Пейтон. — Мистер Вайнграсс, я что-то никак в толк не возьму, кто же их убил?

— Я. Больше некому.

— Господь всемогущий!

— От него, мистер ЦРУ, никакой пользы, попробуйте обратиться за помощью к Аврааму. И поскорее пришлите своих специалистов, а то у нас тут четвертый террорист…

— Живой?

— Пока живой, но я за себя не ручаюсь.

Глава 29

Представитель ЦРУ на Багамах, невысокий, сильно загоревший мужчина с крупными чертами лица, у себя в офисе в посольстве США на Квин-стрит действовал решительно и оперативно.

Когда он прибыл в отель «Кейбл-Бич», там уже были приняты строжайшие меры безопасности. Шеф отдела ЦРУ на Багамах пользовался здесь заслуженным вниманием и уважением. Он знал по имени каждого, кого стоило знать, и все они, разумеется, знали его. Знакомство, само собой, не афишировалось, но он в любую секунду мог обратиться к любому из своих знакомых с любой просьбой, не тратя при этом лишних слов, и все его пожелания выполнялись мгновенно.

Столичная полиция в считанные минуты распорядилась в отношении эскорта. Пятерка вооруженных до зубов мотоциклистов подкатила к отелю одновременно с правительственной машиной с номерами Соединенного Королевства.

Четверо охранников в форме поднялись на седьмой этаж и, взяв Эвана с Калейлой в кольцо, вывели их из номера в коридор, где своевременно появились секьюрити в штатском, приданные лично менеджеру отеля, бдительному шотландцу по фамилии Маклеод. Он загодя дал им указания проводить всю группу к служебному лифту и далее — к ярко освещенному парадному подъезду, перед которым пара фонтанов с подсветкой разбрызгивала сверкающие струи прямо в темное небо.

Мистер Маклеод, двое его помощников и очаровательная владелица отеля стояли в мраморном вестибюле возле стойки регистратуры и с улыбкой объясняли изумленным клиентам, что высокие гости, завершив визит на Багамы, вот-вот отбывают и через пару минут портье и вообще весь персонал отеля будут в их распоряжении, а если точнее — к их услугам.

Эван и Калейла под прикрытием целого отряда полицейских подошли к машине и быстро сели на заднее сиденье. Шеф разведки ЦРУ устроился на переднем — рядом с водителем.

Кендрик не был расположен к разговорам. На душе тоска, в голове ни единой четко оформленной мысли — так, какая-то сумятица. Он был потрясен, удручен. Ярость стояла у горла, в глазах закипали злые слезы. Подробности об убийстве его друзей, Каши и Сабри Хассан, ему решили не сообщать, но он догадывался. Эван знал, на какие зверства способны осатанелые фанатики.

Калейла понимала, что Эван страдает, и время от времени крепко стискивала ему руку.

Кендрик не сразу, конечно, но все же справился с эмоциями. «Что ж, от расплаты за содеянное убийцам и их пособникам не уйти!» — подумал он. Решимость найти и наказать преступников заставила его взять себя в руки. Он тяжело вздохнул.

— Как вы, наверное, догадываетесь, конгрессмен, — обернулся цэрэушник, — я не совсем в курсе относительно того, что происходит, но знаю точно, что самолет с базы ВВС во Флориде вылетел. Думаю, он совершит посадку здесь минут через пять после нашего прибытия в аэропорт.

— Нам это известно, — любезно отозвалась Калейла.

— Говорят, в Майами паршивая погода, а то бы самолет прилетел раньше. Кроме того, в том же коридоре оказалось несколько коммерческих рейсов. Но так или иначе специально за вами послали самолет.

— В высшей степени любезно с их стороны, — заметила Калейла и еще сильнее сжала руку Эвана, давая ему понять, что он может не отвечать.

— Если обнаружится, что кое-какие вещи вы оставили в номере, не волнуйтесь, мы о них позаботимся.

— Не обнаружится, — оборвал Кендрик чересчур разговорчивого разведчика.

— Он хочет сказать, что мы ничего не забыли, — сказала Калейла, прижимая руку Эвана к своей ноге. — Хотя уезжали в такой спешке… Скажите, — добавила она, помолчав, — мы можем быть уверены, что нас не задержат на таможне?

— Машина с эскортом, так что все будет тип-топ, — сказал цэрэушник и бросил пристальный взгляд на Кендрика. — То есть я хочу сказать, мы проследуем прямо на летное поле через грузовые ворота, — добавил представитель ЦРУ на Багамах и замолчал.

Остаток пути проехали молча. Только когда распахнулись высокие стальные ворота грузового терминала и процессия, миновав предангарную бетонированную площадку, остановилась в конце крайней взлетно-посадочной полосы, цэрэушник произнес многозначительно:

— F-106 с военной базы Холмстез с минуты на минуту совершит посадку.

— А я выхожу! — Эван дернул ручку дверцы, но она оказалась заперта.

— Лучше не делать этого, конгрессмен!

— Выпустите меня! — бросил Кендрик.

— Эван, это его работа! — Калейла нежно, но твердо сжала ему руку. — Следовать раз и навсегда установленным правилам входит в его обязанности.

— Может, в его обязанности входит намерение меня удушить?

— Не сочиняй! Я, к твоему сведению, сижу себе и прекрасно дышу.

— Да будет тебе известно, ты — не я!

— Знаю, дорогой. Сейчас никто не в состоянии быть тобой… — Калейла повернула голову, обвела взглядом здание терминала, взлетное поле. — Я вообще-то полевой игрок… — сказала она с нажимом в голосе.

— Полевой? — отозвался цэрэушник. — Вы что, из наших?

— Да, но, пожалуйста… Считайте, вы уже об этом забыли. Пусть конгрессмен выйдет! Полет в Вашингтон обещает быть довольно тяжелым.

— Я не против, но мне было сказано: «Не выпускайте его из машины». Это прозвучало почти как приказ, поверьте!

— Эм-Джей иногда перегибает палку, — вздохнула Калейла.

— Эм-Джей? — Разведчик вскинул бровь. — А давайте-ка, в самом деле, глотнем немного воздуха. Водитель, выпустите нас.

— Спасибо тебе, — тихо сказал Эван Калейле. — И я прошу прощения…

— Не за что тебе просить прощения, черт побери! Только не делай из меня врушу и не порть мне нервы, вот и все. Ладно, не будем препираться.

— Погоди. — Кендрик приоткрыл дверь, но задержался. — Минуту назад ты сказала, что никто не в состоянии быть таким, как я. Но что бы там ни говорили, я страшно рад, что ты — это ты! Особенно сейчас…

Разговаривая, они вылезли из машины. Накрапывал дождь. Цэрэушник шел позади, вежливо держась на расстоянии. Охранники с автоматами наперевес шагали справа и слева от них. Внезапно из грузового склада на большой скорости, с визгом выскочила машина без габаритных огней. Охранники кинулись к Эвану и Калейле, повалили их, прикрывая собой. Цэрэушник навалился на них сверху. Однако паника кончилась так же быстро, как и началась. Машина дала два коротких гудка и остановилась. Из кабины выскочил служащий аэропорта. К нему подбежал командир эскорта. Они о чем-то тихо переговорили, и мотоциклист дал своим отмашку.

— Сэр, — он подошел к цэрэушнику, — экстренное сообщение для вашего друга.

— В чем дело, сообщили?

— Просили произнести всего одно слово: «Эм-Джей».

— Этого вполне достаточно, — сказала Калейла, отряхивая юбку. — Я иду с вами.

— Э-э-э нет! — сказал представитель ЦРУ на Багамах. — Существуют твердые правила, и вы их знаете не хуже меня. Я иду с конгрессменом и беру с собой четырех человек. А вы остаетесь здесь и дожидаетесь прилета самолета, договорились? А то прилетят, а их никто не ждет. Все теперь нервные такие, просто ужас!

Телефонный аппарат был укреплен на стене полупустого складского помещения. Вскоре вновь раздался звонок, и первые слова, какие Кендрик услышал от Митчелла Пейтона, заставили его задержать дыхание.

— Плохие новости, Эван. На Меса-Верде было совершено нападение.

— О Господи! Что-нибудь с Мэнни?

— Он в полном порядке.

— Не пострадал, не ранен?

— Совсем наоборот! Всех террористов уложил наповал, а одного ранил.

— Этим террористом я займусь лично. Мне, он нужен мне…

— И нам тоже! Наши люди туда уже едут.

— Вытрясите из него всю душу, но необходимо выяснить, что они замышляют…

— Да, конечно!

— А как все это воспринял Мэнни?

— Откровенно говоря, разговаривал со мной довольно высокомерно!

— Ну спасибо, ну порадовали! Хоть одна хорошая новость…

— Молодец этот Эммануил Вайнграсс! Для человека его возраста он держится просто замечательно.

— А он всегда такой! Другим я его и не знаю… Митч, я в Вашингтон не лечу. Меняйте маршрут. Мы прямо в Колорадо.

— Я это предвидел. Сверхзвуковой истребитель заправлен топливом, которого хватит до Денвера. Будете дома менее чем через три часа. Но, пожалуйста, про налеты террористов никому ни слова! Мистер Вайнграсс утаил от полиции все, что случилось в Меса-Верде.

— Каким образом?

— Он сам вам расскажет.

— Думаете, удастся все сохранить в тайне?

— Я это сделаю даже, если придется нанести визит президенту. И в этом смысле у меня нет альтернативы.

— Попасть к нему не так-то просто!

— Есть один человек, с которым я учился в юности, когда готовился стать историком. Мы с ним иногда перезваниваемся. Довольно влиятельный человек… Самуил Уинтерс.

— Уинтерс? Это не он надоумил Дженнингса наградить меня медалью Свободы?

— Он самый. Поэтому и подумал о нем. Желаю хорошего полета, и передайте привет моей племяннице.

Кендрик вышел из дверей склада. К нему шагнул цэрэушник с пистолетом в руке.

— У вас всегда при себе эта игрушка? — без особого интереса спросил Эван.

— Полюбопытствуйте у вашей подруги, которая знает, что такое полевой игрок, — ответил тот, шагая рядом с Кендриком.

— И у нее есть оружие?

— Пусть сама вам ответит.

— Интересно! А как же детектор? В смысле, металлоискатель?

— Это наш небольшой секрет, который вовсе таковым не является. Таможенное начальство всегда появляется в тот самый момент, когда мы проходим через детектор. На пару секунд он выключается, вот и вся премудрость! А вон и наш самолет… Далековато идти. Пусть подвезут!

Разведчик дал знак. К ним немедленно подкатила служебная машина. Цэрэушник и Эван сели на заднее сиденье, водитель моментально газанул.

Огромный военный истребитель F-106 «Дельта-Дарт» стоял с работающими двигателями. Калейла возле трапа беседовала с офицером ВВС. Подойдя ближе, Кендрик окинул взглядом самолет. Он был такой же, как тот, на котором ему довелось лететь год назад на Сардинию. То был первый этап поездки в Маскат. Эван повернулся к представителю ЦРУ на Багамах, протянул ему руку.

— Спасибо за все, — произнес он. — Жаль, что не составил вам более приятной компании.

— Пустяки, конгрессмен! Я горжусь знакомством с вами.

— Спасибо на добром слове! Как вас зовут?

— Зовите меня просто Джо.

«Зовите меня просто Джо». Год назад молодой человек на самолете подобного типа тоже назвался Джо, — вспомнил Эван. Неужели будущее готовит ему еще один Оман и еще один Бахрейн?

— Спасибо, Джо. Спасибо за все.

— Мы еще не расстаемся, мистер Кендрик! Один из этих воздушных асов должен подписать бумагу.

По трапу спускался чернокожий великан в чине генерала.

— Здорово, доктор Аксельрод! — произнес он, протягивая руку. — Похоже, я становлюсь вашим личным летчиком. Но очевидно, это устраивает власти.

— Здорово, генерал!

— Конгрессмен, давайте объяснимся прямо при свидетелях. В прошлый раз я, помнится, выступил не по делу, и вы меня не слабо приложили. И были правы! Так вот, хочу сказать, что, если меня переведут в Колорадо, буду голосовать за вас обеими руками!

— Благодарю вас, генерал, — сказал Эван и улыбнулся. — Только голоса мне больше не понадобятся.

— Ну, это вы мне бросьте! Только я навострился шагать с вами в ногу, вернее, приобщиться к политике, а вы… Нравится мне размах ваших крыльев, конгрессмен! А уж в этом я кое-что петрю…

— Генерал, кажется, вам следует подписать какую-то бумагу…

— В Сардинии такого не было, — усмехнулся летчик. — Правда, там я груз сдавал, а здесь принимаю. Подпишу! Куда денется немолодой уже негр в генеральском мундире?

— Заткнись, немолодой уже негр, я сам наполовину индеец, — хмыкнул цэрэушник, протягивая бланк документа, именуемого в юриспруденции «освобождение от обязательств».

— Не серчай, начальник! — Генерал расписался, и его специальный груз поднялся на борт.

— Что случилось? — спросила Калейла, когда они заняли свои места. — Почему звонил Эм-Джей?

Эван объяснил ситуацию в двух словах.

— Мы обязаны остановить этот разгул насилия! — добавил он, и голос у него дрогнул. — Если не сумеем, я потеряю всех, кого люблю, о ком забочусь!

Калейла лишь стиснула ему руку, давая понять, что она рядом.

Шел второй час полета, когда обслуживающие рейс стюарды принесли напитки, а затем подогретый в микроволновой печи ужин.

Кендрик до еды не дотронулся, сказал, что кусок в горло не лезет.

— Тебе надо поесть, дорогой, — шепнула Калейла.

— Не могу, — ответил Эван, — лучше я выпью.

В этот момент раздался звук сирены. Такая же сирена прозвучала год назад, когда на имя Кендрика поступила радиограмма из Госдепа от Свонна. Теперь же капрал, ответивший за перегородкой по внутреннему телефону, подошел и заговорил с Калейлой:

— Мисс, следуйте за мной. С вами хотят говорить.

— Благодарю вас, — сказала Калейла и обернулась к Эвану. Заметив тревожное выражение, появившееся у него на лице, она добавила: — Если бы было что-то важное, попросили бы тебя. Расслабься.

Она прошла в боковой отсек. Держась за спинки свободных кресел, старалась сохранить равновесие. Радист вручил ей телефонную трубку. Шнура оказалось более чем достаточно. Она села на откидное сиденье возле входа в кабину.

— Член два, Багамы, на проводе. А вы кто?

— В один из ближайших дней я задам тебе хорошую трепку, — сказал Митчелл Пейтон.

— Договорились, Эм-Джей! А если бы я сказала «Пенис два», что бы ты сделал?

— Позвонил бы твоему отцу и сказал бы, что ты совсем от рук отбилась.

— Жуткое дело! Итак, слушаю тебя, Митч, внимательно.

— Не хочу говорить с Эваном, он слишком расстроен. Опасаюсь, воспримет все не так, как надо.

— О чем речь?

— Речь о деятельности Ардис Монро в Нассау. Информация, полученная от того типа, который когда-то подвизался в приснопамятной оффшорной компании, надежная, как ты думаешь?

— Он, конечно, забулдыга, каких поискать, но информация — надежная, поскольку Эван выложил за нее две тысячи баксов наличными.

— Можешь точно вспомнить, что он говорил об Ардис Монро?

— А то! Сказал, что он на хвосте у этой продажной шлюхи, потому что она ему должна. На днях или раньше он собирается забрать у нее эти деньги.

— Тут все ясно. А ее семейное положение?

— Но ведь Эван говорил тебе об этом по телефону, я слышала.

— Сама скажи. Здесь нельзя ошибиться.

— Ну хорошо! Она развелась с банкиром Фразье-Пайком и вышла замуж за богатого калифорнийца из Сан-Франциско. Ван Линдеманн какой-то…

— Этот забулдыга упомянул именно Сан-Франциско?

— Не совсем. Сказал, что Сан-Франциско или Лос-Анджелес… Но что из Калифорнии, это точно! Он сказал так: «Ее новый муж из Калифорнии страшно богат».

— А фамилия? Постарайся точно вспомнить. Ты уверена, что это Ван Линдеманн?

— Ну, в общем, да… Мы разговаривали с ним в пивнушке, там еще шумовой оркестр на бочках наяривал… Если не совсем точно, то достаточно близко…

— Черт возьми! — крикнул Пейтон. — Она вышла замуж за человека по фамилии Ванвландерен. Эндрю Ванвландерен из города Палм-Спрингс.

— Ну пьянь забулдыжная! Ведь еле языком ворочал…

— Мисс Рашад, мы сейчас говорим не о пьяни, а об одном из наиболее значительных спонсоров Лэнгфорда Дженнингса…

— Интере-е-е-сно, — протянула Калейла.

— Нам сейчас не до интереса. Ардисольда Воджак-Монро-Фразье-Пайк-Ванвландерен — талантливый организатор, в настоящее время она возглавляет штат обслуги вице-президента Орсона Боллингера.

— Потрясающе!

— Думаю, ей надо нанести визит. И сделает это один из известных мне специалистов по Ближнему и Среднему Востоку. Вы вот-вот совершите посадку в штате Колорадо. Это, кажется, не так уж и далеко от Палм-Спрингс. Думаю, тебе придется к ней наведаться.

— Господи, Эм-Джей! С чего это вдруг?

— Тут вот какое дело. В адрес Боллингера стали поступать всякие угрозы. Угрожали ему, стало быть… Это понятно?

— Понятно. И что?

— Ну, и как принято в таких случаях, к нему пристегнули для охраны целую команду из ФБР, но держали это в секрете. Словом, все было шито-крыто. Даже чересчур, на мой взгляд. И вот ни с того ни с сего эту команду фэбээровцев отозвали, стало быть, необходимость в ней отпала.

— Отпала сразу после налетов террористов на Фэрфакс и Меса-Верде? — высказала догадку Калейла.

— Умница! Хотя на первый взгляд это совпадение кажется неправдоподобным, но так оно и есть! У меня, дорогая, особый нюх на эти дела! И я, старый пес, запашок чую со стороны Сан-Диего, туда тебе и надо ехать.

— Ты что, считаешь, здесь ФБР замешано? — спросила Калейла тоном, в котором прозвучало неприкрытое изумление пополам со скепсисом.

— И да, и нет… Бюро только используют, я бы сказал. Есть тут у меня кое-какие наметки. Короче, собираюсь побеседовать с каждым фэбээровцем из той бригады.

— Побеседуй, только сначала ответь, для чего ты посылаешь меня в Сан-Диего? Это прямо какое-то вмешательство в чужую личную жизнь!

— Брось, Адриенна, не придумывай! Угрозы в адрес Боллингера и эти рейды террористов… Нет, есть тут связь, определенно! И этот блондин, этот европеец с акцентом…

Калейла окинула взглядом салон самолета. Стюарды о чем-то разговаривали вполголоса, Эван сидел на своем месте, прильнув к иллюминатору.

— Я, конечно, выполню твою просьбу, но имей в виду, ты усложняешь мою и без того непростую жизнь. Прекрасно знаешь, что у него был роман с этой Ардис Ванвландерен. Мне, конечно, на это наплевать и забыть, но ему, думаю, не понравится.

— Не придумывай, Адриенна! Мало ли у кого что было в далеком прошлом. Вот уж не ожидал услышать от тебя отповедь на предмет нравственности.

— О Господи, Митч! При чем тут нравственность? Секс, к твоему сведению, и нравственность — вещи диаметрально противоположные. Да и вообще, не исключено, что она его совратила, завлекла в свои сети… Наверняка он не забыл, что чуть было не стал международным мошенником!

— Ну хорошо, хорошо! Не будем говорить Кендрику о твоей поездке в Сан-Диего. Он сейчас настолько взвинчен, не дай Бог, взорвется. Надо будет сочинить какую-нибудь легенду, которая не вызовет у него подозрения относительно твоей поездки в Сан-Диего. К утру накатаю сценарий. Ужасно хочется, чтобы ты учинила допрос с пристрастием этой загадочной даме.

— Ладно, учиню, а ты давай готовь сценарий!

— Ты из Каира захватила бумаги?

— Куда же я без них?!

— Молодец! В любую минуту могут пригодиться. Как говорится, идем по тонкому льду. Хорошо, что никто из наших не знаком с тобой, да и ты никого не знаешь. Словом, все так зыбко!

— Эван тоже неспокоен.

— Могу я спросить, как у тебя с ним? Он мне очень по душе.

— В отеле «Кейбл-Бич» у нас был номер с двумя спальнями. Прошлой ночью я слышала, как он расхаживал по гостиной взад-вперед. Возле моей двери… Чуть было не вышла! Хотелось взять и позвать его.

— Почему не сделала этого?

— Потому что все не просто! Столько всяких сложностей… Терпеть не могу отношений, когда «два» пишешь, а «три» в уме! Мы только представь, Фэрфакс, Меса-Верде… и все это после ночи любви!

— Остается поблагодарить провидение за то, что ты не вышла в гостиную. Впрочем, не провидение, а твою интуицию, которая не единожды помогала тебе в сложных ситуациях, мой самый лучший агентурный связной и самая прелестная племянница. Утром позвоню!

Калейла вернулась на свое место. Эван внимательно посмотрел на нее.

— Это представитель ЦРУ в Каире, — сказала Калейла, поправляя юбку. — Два наших агента исчезли в районе Сиди-Баррани в Ливии. Посоветовала, где их следует искать, за кем установить наблюдение. Ты как?

— Нормально, — ответил Эван, не отводя взгляда от ее лица.

— Наши высокочтимые пассажиры и наша не совсем уж задрипанная команда! — раздался в динамиках бас генерала. — Спешу сообщить для сведения доктора Аксельрода, что история повторяется. На этот раз вместо «южного острова» нам предлагают совершить посадку в аэропорту Дуранго либо в аэропорту Кортес. Однако рекомендуют не поднимать лишней шумихи. Есть еще один вариант, но там можно остаться без шасси. Речь идет о взлетно-посадочной полосе в Меса-Верде. Так что, когда я дам команду, пристегните ремни. Начинаем снижаться. Если, конечно, найду этот треклятый городишко под названием Меса-Верде, тогда мы совершим там посадку минут через сорок.

Как генерал и предсказывал, в Меса-Верде тряхануло их не слабо. Однако далее все было как на Багамах. Мотоциклетный эскорт, бронированный автомобиль и цэрэушник, который, усаживаясь на переднее сиденье возле водителя, сказал:

— Я введу вас в курс дела, конгрессмен. Нас здесь пятеро. Однако двое через пару часов отправятся в штат Вирджиния вместе с раненым террористом и тремя трупами. Я это говорю спокойно, поскольку меня предупредили, что вы, мисс, лицо официальное и…

— Благодарю за доверие, — прервала его Калейла.

— Да, так вот, этой ночью у вас будут дежурить полицейские из заказника Меса-Верде. Они все в седле, так что вас будет охранять целый эскадрон. А утром прибудет для несения службы специальная команда из Лэнгли.

— А что там, в Фэрфаксе? — шепнул Эван.

Калейла ткнула его локтем в бок и закашлялась.

— Вы что-то сказали, конгрессмен? — спросил цэрэушник.

— Нет, ничего! Это я так…

— А вот Вайнграсс, этот старый еврей, достоин всяческих похвал! Я бы на его примере воспитывал молодых.

— Ценная мысль! — улыбнулся Кендрик. — А что он сделал?

— Медсестрам известно немногое. Они думают, что к вам пожаловал всего один террорист. А ведь этот Вайнграсс спрятал тела троих, убитых им лично, в лесу. И только когда полицейские укатили, ваш приятель Гонсалес перетащил трупы в гараж. А медсестры так ничего и не видели! Мистер Вайнграсс заверил нас, что будет нем, как стопроцентная рыба. Вот у кого надо поучиться стойкости и мужеству!

— Мы только это и делаем! — сказала Калейла. — Не беспокойтесь, никаких заявлений в связи с нападением никто из нас делать не собирается.

— Я так и понял! — заметил цэрэушник. — Ну вот, мы и подъезжаем! — добавил он, выглянув в окно.

Эван прямо с порога бросился к своему обожаемому Мэнни. Он так крепко сжал старикана, словно хотел навеки оградить его от всего пережитого. А затем Вайнграсс потрепал Кендрика по загривку и заявил:

— Родители не учили тебя хорошим манерам? За спиной у тебя леди, с которой я мечтаю познакомиться.

— Прошу прощения, — улыбнулся Эван и шагнул в сторону. — Мэнни, это Калейла. Калейла Рашад.

Эммануил Вайнграсс сделал шаг вперед и поклонился Калейле:

— Моя дорогая, вы и я — мы оба родом из неспокойного региона. Вы — арабка, я — еврей, но в этом доме нет места всяким предубеждениям. Хочу сказать, что я уже полюбил вас за то, что вы доставили столько радости моему сыну.

— О Боже! Вы просто чудо…

— Да, это так! — согласился Мэнни и дважды кивнул.

— Я тоже вас люблю. Вы так много значите для Эвана. — Калейла обняла Вайнграсса, прижалась лицом к его плечу. — У меня такое чувство, будто я знаю вас всю жизнь.

— Иногда я произвожу на людей такое впечатление. Но бывает и наоборот. Жизнь у некоторых как бы меняется к худшему.

— Я счастлива, что познакомилась с вами. Вы такой милый, а меня все пугали, что вы невозможный тип, — смеясь, добавила она.

— Никому об этом не говорите! А то подорвете мою репутацию. Ну а теперь к делу, прежде чем я отведу вас к остальным, — сказал Вайнграсс, кивнув в сторону веранды. — Мои девчонки там, поэтому у нас есть несколько минут.

— Этот тип из ЦРУ достал нас, — пожаловался Кендрик. — Тот, который приехал в аэропорт, чтобы нас встретить.

— Ты имеешь в виду Джо?

— Его разве Джо зовут? С ума сойти!

— Ты заметил? Все они Джо, Джон, Джим… Прямо-таки клички! Как у породистых псов… А, да ладно! Пейтон сказал, что ты знаешь о Каши и Сабри Хассан.

— Знает. Он знает, — быстро отреагировала Калейла, хватая Эвана за руку и сжимая ее.

Этот жест явно тронул Мэнни.

— Да, все это ужасно, моя милая девочка. Люди, убивающие себе подобных, — просто звери! Каши и Сабри, они так тепло отзывались о тебе, Адриенна Калейла Рашад. Нет нужды говорить, кем являлся для них мой сын. Будем оплакивать их и помнить, что они значили для всех нас. Но позже, не сейчас.

— Мэнни, — вмешался Кендрик. — Мне надо распорядиться насчет похорон.

— Я уже все устроил. Их останки доставят самолетом в Дубай. Там есть мусульманское кладбище, где они и обретут пристанище.

— Мистер Вайнграсс…

— Дорогая моя, если вы будете называть меня «мистер», я перестану вас любить.

— Ну хорошо… Мэнни. Я хочу сказать, что Эм-Джей — это Пейтон.

— Знаю, знаю, — улыбнулся Вайнграсс. — Теперь мы с ним уже Эммануил и Митчелл. И по-моему, он слишком часто звонит.

— Мэнни, у меня вопрос.

— Слушаю, моя дорогая.

— Кто я для ваших медсестер?

— Митчелл намекнул, будто ты представитель Госдепа. Сопровождаешь конгрессмена, помогаешь ему.

— Государственного департамента? Что ж, разумно.

— А вдруг кто-то попросит тебя показать удостоверение, выданное Государственным департаментом? — поинтересовался Эван.

— Пусть попросит…

— Хочешь сказать, оно у тебя есть?

— Что-то вроде того…

— Это незаконно…

— Эван, дорогой, в разное время мы так или иначе нарушаем закон.

— Еще я знаю, что у тебя есть оружие. Об этом мне сказал тот цэрэушник-индеец на Багамах.

— Он не должен был этого говорить.

— Может, ты и на Моссад работала? — улыбнулся Вайнграсс.

— Я — нет, а вы — да! И некоторые мои близкие друзья тоже.

— Ты, моя дорогая, классная девочка! Но ближе к делу. Митчелл просил, чтобы ты, Эван, взглянул на наши трофеи. Раненый в спальне для гостей, а трупы под простынями в гараже. Ночью их отправят сверхзвуковой скоростью.

— А медсестры действительно понятия не имеют, что они там? — спросил Кендрик тоном, в котором угадывалось сомнение.

— Меня Пейтон довел до белого каления, а теперь ты собираешься?

— А как же их доставят в аэропорт? Здесь полно охраны. Вдруг кто-то увидит?

— Операция будет проходить под надзором людей Пейтона. Похоже, они знают, что делать в таких случаях.

— Знают, — подтвердила Калейла. — А кто-нибудь беседовал с девочками о том, что им надо или, скорее, о чем не надо говорить?

— Я беседовал. Они отнеслись к моим словам серьезно, но не знаю, насколько долго это продлится. Мои красотки до сих пор взбаламучены, хотя им неизвестно и четверти того, что случилось.

— Я приведу их в чувство, пока вы с Эваном будете осматривать трупы. Эм-Джей прав. Я вполне гожусь на роль представителя Госдепа.

— Очень правильно, — кивнул Вайнграсс. — Значит, как мне тебя представить?

— Просто мисс Адриенна из Госдепа. Ложь во спасение, так сказать… Вы ничего не имеете против подобного лицедейства?

— Надо подумать, — нахмурился Мэнни. — Нет, я всегда — за! Ну, пошли! — Он взял Эвана и Калейлу за руки и повел их в гостиную, крикнув при этом трем медсестрам, игравшим в карты на закрытой веранде: — Ну-ка, сюда, мое сборище страшилищ! У нас появилась настоящая волшебница, а вы, пожалуйста, отдайте дань уважения человеку, который платит за ваши сексуальные домогательства и чрезмерное пристрастие к мускателю!

— Мэнни, ну сколько можно?!

— Они без ума от меня, — заявил Вайнграсс. — Каждый вечер бросают кости, кому идти ко мне под бочок.

— Мэнни, ну нельзя же так!

— Это он сломал ногу, когда выпрыгнул вместе с нами из грузовика на подъезде к Маскату, — сказал Кендрик, глядя на юнца, загруженного седативными препаратами. — Совсем еще ребенок.

— Вы уверены, что это тот самый? — уточнил офицер разведки, стоявший рядом с Эммануилом Вайнграссом. — Нет никаких сомнений, что это именно он был с вами в Омане?

— Никаких. Я никогда его не забуду. Ненависть в нем просто бурлила! Он был готов убить каждого.

— Давайте выйдем через черный вход, оттуда — в гараж.

— Это Иосиф, — сказал Эван, отводя взгляд. — У него мать еврейка. Ее убили за то, что стала женой араба. Несколько часов он даже был моим другом. Защищал меня. О Боже!

— Прекрати! — одернул его Мэнни. — Он явился сюда, чтобы убить тебя!

— Ну и что?! Я ведь обманул его! Пришлось притвориться, будто я один из них, борец за их треклятое «святое дело».

— Если от этого тебе будет легче, то скажу, я не хотел его убивать. Если бы мог, каждого взял бы живым…

— А эти двое? — вмешался офицер ЦРУ, поднимая край простыни. — Их вы знаете?

— Да. Оба были в тюрьме, но мне неизвестны их имена.

— Эти люди, которых вы опознали, были с вами в Омане?

— Да, я знал каждого… Они явно хотели мне отомстить. Не уверен, что на их месте я испытывал бы иные чувства.

— Вы не террорист, конгрессмен, должен я заметить.

— А чем, по-вашему, террорист отличается от борца за свободу?

— Террористы, сэр, — это потенциальные убийцы. Им все равно, кого убивать! Гибнут дети, женщины, молодые, пожилые, старики… Они преступники — вот в чем вся разница!

Кендрик внимательно посмотрел на оперативника.

— Прошу прощения за мой глупый вопрос, — произнес он, вспомнив, какая страшная участь постигла Каши и Сабри Хассан.

Они вернулись в дом, где Калейла беседовала с медсестрами.

— Я все объяснила, конгрессмен Кендрик. Разумеется, насколько мне это позволено, — сообщила Калейла официальным тоном. — Эти дамы согласились с нами сотрудничать. К одной из них завтра должен был приехать друг, но она позвонит ему, объяснит, что тут потребовалось срочное медицинское вмешательство, попросит, чтобы он отложил приезд на более поздний срок.

— Благодарю вас, — отозвался Вайнграсс и налил себе виски. — Мне надо взбодриться, — покосился он на Кендрика, — а не то я подохну!

— Не увлекайтесь, Мэнни, — сдержанно заметила медсестра, о которой шла речь.

— А я хочу поблагодарить вас всех, — вмешался Эван. — В Вашингтоне убеждены, что это — случайный инцидент. Юный, незрелый фанатик, переживший потерю…

— Очень разумно, — промямлил Вайнграсс.

— У меня только один вопрос, — сказала другая медсестра, глядя на Калейлу. — Вы упомянули, что карантин временный… Хотелось бы знать, сколько времени он продлится?

— Неделю, может, полторы, — ответил Кендрик и быстро добавил: — Обычная в таких случаях проверка…

Неожиданно снаружи послышался какой-то шум, затем раздались крики, загудели сирены машин.

— Отойдите от окон! — закричал агент ЦРУ, вбегая в гостиную. — На пол! Всем на пол!

Эван бросился к Калейле и оторопел. Она упала на ковер и тут же покатилась к двери, сжимая в руке автоматический пистолет.

— Все в порядке, все в порядке! — завопил чей-то голос с лужайки перед домом.

— О Господи! Это один из наших, — пояснил цэрэушник, стоя на коленях. Он тоже сжимал в руке пистолет. — Растяпы! — Он вскочил и побежал было к выходу.

Кендрик устремился за ним, но в этот момент массивная парадная дверь распахнулась и на пороге появился хорошо одетый человек. В руках он держал черный медицинский саквояж, который был открыт, так как его обыскивали.

— Если честно, не ожидал такого приема! — произнес незнакомец. — Иногда мы не отличаемся гостеприимством, но это уж слишком… Конгрессмен, какая честь!

Кендрик и визитер пожали друг другу руки. Цэрэушник не сводил с них глаз.

— По-моему, мы не знакомы, не так ли? — сказал Эван.

— Да, это так! Но мы соседи, если расстояние примерно километров пятнадцать, разделяющее нас, позволяет сказать, что мы соседствуем. Я доктор Лайонс.

— Весьма сожалею, что вам оказали такой прием. Придется вменить этот инцидент в вину слишком бдительному президенту. В чем дело, доктор Лайонс? Почему вы к нам?

— Потому что мой пациент здесь, — ответил врач улыбаясь. — Теперь я курирую мистера Вайнграсса. Ему следовало быть у меня в кабинете в Кортесе сегодня в четыре, но он не приехал, а мы не смогли до него дозвониться. Но поскольку этот дом по дороге к моему жилищу, я подумал, а не навесить ли своего пациента? — Врач вытащил из кармана конверт. — Кстати, к вопросу о мерах предосторожности. Вот документ из больницы Вальтера Рида. Здесь подписи соответствующих официальных лиц администрации. Мне надо было сразу показать его мистеру Вайнграссу и его медсестрам. Как он, в порядке?

— Мэнни! — позвал Кендрик.

Вайнграсс появился со стаканом виски в руке:

— Что за шум? Почему ты кричишь?

— Разве тебе не надо было к врачу сегодня днем?

— Ах да! Кто-то звонил на прошлой неделе…

— Звонили из регистратуры, мистер Вайнграсс, — сказал доктор Лайонс. — Мне сказали, что вы обещали приехать, повидаться со мной.

— Ну тогда повидаемся сейчас. Правда, я вполне сносно себя чувствую. Подумал, зачем вас беспокоить? Кроме того, у меня другой врач.

— Мистер Вайнграсс, ваш врач скончался пару недель назад от сердечного приступа. Мне известно, что вы получили приглашение на похороны.

— Да, но уже не ходок по чужим похоронам, а мои пока откладываются.

— Тем не менее, поскольку я здесь, почему бы мне вас не осмотреть?

— А зачем?

— Ну как это зачем? Всего-то нужна капелька крови. Гемоглобин, то да се…

— Но я хорошо себя чувствую.

— А я в этом нисколько не сомневаюсь, — кивнул Лайонс. — Обычный анализ крови. Пара минут, и вы свободны. Конгрессмен, — обернулся он к Эвану, — для меня и в самом деле честь познакомиться с вами.

— Благодарю вас! Иди, Мэнни… Хотите, медсестра поможет вам?

— В этом нет необходимости.

— Какая жалость! А я-то надеялся продемонстрировать ей свои бицепсы, — хмыкнул Мэнни. — Пойдемте, доктор. Так и быть, разрешаю вам пересчитать у меня ребра. Купите себе потом «кадиллак»…

— «Феррари», думаю, непременно, — улыбнулся Лайонс Кендрику.

Эммануил Вайнграсс и его новый врач зашагали в спальню.

Глава 30

Было за полночь. Домочадцы в Меса-Верде валились с ног от усталости. Сказывалась и нервотрепка. Сотрудник ЦРУ, осунувшийся, с синяками под глазами, вышел на закрытую веранду, где на кожаном диване сидели Эван и Калейла, совершенно без сил, а Мэнни, молчаливый и безучастный, — напротив них, в шезлонге.

Медсестры разошлись по своим комнатам. Их отправили отдыхать до утра. «А как же Мэнни?» — спросили все три разом. Пришлось объяснить, что их подопечный отлично выспится, даже если за ним не будут присматривать каждые полчаса.

— Вашингтон в вибре, — объявил сотрудник ЦРУ. — Планы несколько изменились. Я сейчас еду в аэропорт. Самолет с фургоном совершит посадку где-то через час, так что времени у нас в обрез.

— Самолет с фургоном — это как? — спросила Калейла.

— В прямом смысле. В этот фургон, а если точнее — в труповозку, собственность криминалистов из нашего управления, загрузим наших мертвецов и увезем. Вашингтон намерен провернуть эту операцию под покровом ночи. Молниеносно… Прилетели, улетели, и все дела.

— А ведь КДП, командно-диспетчерский пункт, по ночам не работает, если, конечно, загодя не предупредить диспетчерскую службу. Вы об этом подумали? — поинтересовался Кендрик.

— А как же! Когда вы еще летели с Багам, на КДП в Меса-Верде отправили команду диспетчеров из Колорадо-Спрингс. Объяснили властям, что это нужно позарез для обеспечения тренировочных полетов. Кстати, заявку через ваш офис мигом провернули. Между прочим, никто, как говорится, и не пикнул — ни вопросов, ни возражений.

— Почему же?

— Потому что вы, сэр, это вы! — сказал сотрудник ЦРУ с расстановкой.

— Значит, вы сейчас едете в аэропорт, — сказала Калейла, — возвращаетесь на…

— Катафалке, — успел ввернуть оживившийся Мэнни.

— Совершенно верно, мистер Вайнграсс, — улыбнулся цэрэушник.

— А нам в это время что делать? Здесь наша помощь нужна? — спросила Калейла.

— Безусловно, — кивнул агент ЦРУ. — Хотелось бы, чтобы, когда вернусь, никто не путался под ногами. При проведении мероприятий, подобных нынешнему, чем меньше свидетелей, тем лучше.

— А кавалерия из национального парка Меса-Верде? Куда девать этих ковбоев? — усмехнулся Вайнграсс. — Я пару раз высунулся наружу, а двое кавалеристов рванули ко мне, будто я лютый зверь. Ну, думаю, конями затопчут…

— Им велено держаться ближе к лесу. Намекнули, мол, конгрессмену намерен нанести визит весьма важный государственный деятель. Встреча строго конфиденциальная, так что лучше не попадаться на глаза.

— Они что, полудурки? Купились на эту галиматью? — хохотнул Мэнни.

— У них, мистер Вайнграсс, нет причин сомневаться в том, что им говорят.

— Ну да, конечно! Потому что он — это он, — кивнул Мэнни.

— И потому что каждому заплатили по триста баксов за то, что придется не спать всю ночь.

— Вы настоящий профи, мистер Организатор. Ей-богу, вы лучше, чем я о вас думал.

— Ничего не поделаешь, приходится выкручиваться. А мне… если я вас больше не увижу, хочу сказать, было очень приятно познакомиться с вами… Конгрессмен, когда-нибудь буду рассказывать об этом своим детям… Что ж, пора бежать. И вы, мисс Официальный Представитель, как вас именует мистер Вайнграсс, примите мои заверения… Словом, я рад, что нашего полку прибыло!

— Вы и должны быть рады, молодой человек, поскольку в нашем деле любая помощь приветствуется. Желаю удачи и скажу на прощанье, если против вас будет только пять недругов, вы их непременно одолеете.

— Спасибо, Мэнни! Пять я точно одолею, а если шесть? — Офицер разведки повернулся к сидевшим на диване Эвану и Калейле. — Видите ли, я единственный, кто знает, что произошло в Фэрфаксе. Старший сын моей сестры, мой племянник… Я устроил его в ЦРУ… Он был в охране Фэрфакса. И погиб… Я обязан найти преступников, поэтому я здесь, в Меса-Верде. Ну пока!

— Это ужасно! — сказала Калейла, когда он ушел. — Наверное, ощущает страшную вину.

— А кто из нас ее не ощущает, — отозвался Кендрик и тяжело вздохнул.

— Ты, во всяком случае, не виноват в гибели людей в Фэрфаксе, — твердо проговорила Калейла.

— Но люди гибнут и сейчас! — воскликнул Эван. — В гараже три трупа. Каким образом эти палестинцы оказались в Штатах? Кто санкционировал их въезд? Наконец, где наши хваленые меры безопасности? Или мы только и способны вылавливать второразрядных советских разведчиков, чтобы потом обменивать их на наших журналистов, которым Москва предъявляет санкции за то, что они пишут о Советах правду? У нас прекрасно налажена связь с общественностью, но мы не можем поставить заслон десятку преступников, разгуливающим здесь, как у себя дома. У меня погибли друзья, у сотрудника ЦРУ племянник… Кто допустил этот беспредел? Почему убийцы без труда пересекли границу?

— Мы пытаемся это выяснить.

— А вам не кажется, что вы несколько припозднились?

— Перестань, Эван! — сказал Вайнграсс. Он выпрямился и сделал останавливающий жест рукой. — Эта милая леди не имеет никакого отношения к тому, о чем ты говоришь. Между прочим, я тоже!

— Я и без тебя знаю, что не имеет! — Кендрик дотронулся до руки Калейлы. — И она знает, что я это знаю. Но все так нелепо. Я чувствую себя совершенно беспомощным. Проклятье! Убивают и будут убивать, а мы не в силах прекратить эту бойню! Фанатики, маньяки разгуливают на свободе, и я уверен, их не найдут! — Эван понизил голос. — Не нашли же мерзавца, который выкрал файл по Оману! Между прочим, как мне объясняли, этот файл «защищен от воров»! Ничего себе защита… Выкрали файл, предали огласке то, что должно было храниться в тайне. И ведь что интересно! Раскрутили мое участие в ликвидации кризиса с заложниками не для того, чтобы сделать из меня героя, не ради моей политической карьеры, а чтобы избавиться от меня, — короче говоря, уничтожить, убить. И заметьте, руками палестинских террористов! Кто им помогает, хотел бы я знать…

— Все дело в том, — тихо произнесла Калейла, — что политика — это такая кухня… Словом, я сейчас скажу нечто такое, чего не должна была бы говорить, но иногда приходится нарушать правила, потому что надежда… потому что без надежды на лучшее жить, думаю, невозможно. Есть кое-что, о чем многие даже не догадываются, а мы собираем информацию по капельке, по кусочку. Шаг за шагом приближаемся к разгадке весьма запутанной политической шарады.

— О-ля-ля! — прищелкнул языком Мэнни. — Мы приближаемся к тайне, покрытой мраком…

— Мэнни, попытайтесь меня понять! Эван поймет, потому что мы с ним договорились. Он знает, что иногда я не вправе кое-что объяснять.

— А может ли некий старикан, в свое время резидент на вашей территории, поинтересоваться, что это за секреты такие?

— Если вы намекаете на свое сотрудничество с Моссад, то, думаю, вам, маститому архитектору, не следовало этого делать… простите меня за откровенность. Это во-первых, а во-вторых, лучше не знать того, что знать не положено, дабы…

— Не выболтать секреты под воздействием препаратов амитал и пентотал, — усмехнулся Вайнграсс. — А лет сорок тому назад в ходу был скополамин, — добавил он. — Так что, моя дорогая девочка, советую принять к сведению, мы сейчас не в застенках какой-нибудь восточной столицы, а…

— Мэнни, пожалуйста! — оборвала его Калейла. — Мальчишку-террориста куда, по-вашему, отвезут? В восточную столицу? — Она пожала плечами. — А по-моему, в одну небезызвестную клинику в штате Вирджиния, где спустя сутки вся его подноготная будет записана на пленку.

— Ваша аргументация, моя дорогая, хромает, — заметил Вайнграсс сдержанным тоном.

— Может быть, но есть кое-что более убедительное. Шесть часов тому назад мы напали на след, который, вероятнее всего, приведет нас в высшие эшелоны власти. Вот уж чего мы никак не ожидали! Короче говоря, конгрессмен Кендрик от штата Колорадо, похоже, играет в верхах не последнюю роль, сам того не зная. Его непричастность к вареву на той кухне доказать проще простого, да и вашу, Мэнни, тоже.

— Тот разговор по радио в самолете был об этом? — спросил Эван, глядя в упор на Калейлу. — Каир и Ливия тут ни при чем, да?

Она пожала плечами, взяла с журнального столика бокал с мартини, сделала пару глотков.

— Ну хорошо, обойдемся без деталей, — продолжил Кендрик. — Причастен я или нет, — мне на все это начхать. Объясни, в чем дело, хотя бы в общих чертах… Кто причастен к гибели моих друзей? Это я имею право знать.

— Да, конечно! — сказала Калейла. Она перевела взгляд с Эвана на Мэнни, потом обратно. — Ты сам частично ответил на поставленный тобою вопрос. В самом деле, террористы беспрепятственно прибыли в Штаты. Стало быть, им были выданы паспорта без всяких ограничений. Более того, эти документы, разумеется, фальшивые, сделаны профессионально, поскольку не вызвали никаких подозрений у специалистов по борьбе с терроризмом, которые несут круглосуточное дежурство на каждом иммиграционном пункте как у нас, так и у наших партнеров, включая Советский Союз. Помимо документов, у террористов великолепное материально-техническое обеспечение. У них есть все — деньги, оружие, водительские права, машины, места, где им предоставлены и стол, и кров, как говорится. И что немаловажно, они одеты весьма продуманно, то есть не бросаются в глаза. А бронирование железнодорожных и авиабилетов? Всем известно, что это делается заблаговременно. Короче говоря, ясно одно: чтобы порученная им миссия прошла успешно, необходимо предусмотреть, а главное — обеспечить массу жизненно важных моментов. — Калейла помолчала, глядя то на Эвана, то на Мэнни. — И ведь кто-то здесь все подготовил! Кто этот человек? Возможно, действует группа. Не исключено, что координатор занимает пост в правительстве. Кто он? Вычислить его гораздо важнее, чем найти террористов-исполнителей.

— То же самое ты говорила о тех, кто выкрал оманский файл, — заметил Эван.

— Ну да! Возможно, это одни и те же люди.

— Похоже, так оно и есть! Для меня это совершенно очевидно.

— Я не столь категорична.

— Почему? Разве намерение убить меня не объясняется местью?

— Побуждение убить тебя, вызванное местью, уже испарилось. Вспомни, ажиотаж вокруг твоего имени продолжался два с половиной месяца, а затем все как бы утихло. И вдруг такой поворот сюжета! В Штаты прибыла команда террористов. Паспорта, деньги, беспрепятственный иммиграционный контроль. Как ты это объясняешь?

— Прошу внимания! — сказал Мэнни, вскидывая руку. — Мое милое дитя, вы такая умница, — он посмотрел на Калейлу, — я восхищен! Если когда-либо Митчелл пригрозит вам отставкой, я вас немедленно устрою в Моссад. Правда, там главный бухгалтер — жмот, каких мало, но, думаю, ваши способности он оценит по достоинству. Итак, дорогая моя, вы меня убедили. Я согласен с вами. У моего Эвана теперь два врага. Палестинцы, у которых руководство окопалось в Ливане, а именно в долине Бекаа, и кто-то в вашингтонском руководстве. Этот кто-то заодно с арабами, а возможно, и против них. Я вас правильно понял?

— В общем, да. Но я хочу подчеркнуть, что у Эвана один враг — смертельный, а второй… Я еще пока не могу точно сказать.

Мэнни вдруг покрылся испариной, поморщился и откинулся на спинку шезлонга.

— Мэнни, что? Вам нехорошо? — спросила Калейла.

Беспокойство, прозвучавшее у нее в голосе, заставило Эвана нахмуриться.

— Тебе плохо? — спросил он с тревожной интонацией.

— Вовсе нет! Я могу выступать за сборную Америки на Олимпийских играх. Вот только меня бросает то в жар, то в холод. Наверное, в лесу простудился. Пока вел бой с террористами, валялся на земле, будто мне лет семнадцать. А доктор Лайонс сказал, будто у меня мерцательная аритмия и еще несколько синяков там, где их не должно быть… Я объяснил ему, что был на бое быков. А вообще-то надо дать моим костям отдохнуть! — Вайнграсс поднялся. — Скажите, Калейла, вы мне сколько дадите? Лет двадцать?

— Мэнни, вы любому молодому дадите сто очков вперед. Вы еще и замечательный!

— Скорее подойдет «необыкновенный», — уточнил Вайнграсс. — Однако именно сейчас я ощущаю последствия своих добродетелей. Я иду спать, ребята!

— А я позову какую-нибудь из медсестер, — предложила Калейла.

— Зачем это? Надоели они мне. Пусть лучше отдохнут. Им тоже досталось. Перенервничали! А я хорошо себя чувствую. Просто устал, вот и все.

— А не мог врач вам что-нибудь дать? — спросила Калейла.

— А что он дал? Ничего. Взял кровь на анализ, сказал, что оставит какие-то таблетки, а я ему в ответ, мол, спущу их в туалет. Наверняка образцы… Достались ему задарма, а он приторговывает. На колесо для «феррари» в аккурат…

Эван и Калейла проводили его взглядом. Мэнни шагал, распрямив плечи, словно демонстрировал силы, которых у него не было.

— Думаешь, он в порядке? — спросил Эван, когда Вайнграсс исчез из вида.

— Думаю, он просто выдохся, — сказала Калейла. — Мы с тобой и то на пределе!

— Через полчасика загляну к нему, — произнес Эван задумчиво.

— Вместе заглянем. Мэнни прав, пусть медсестры отдохнут.

— Пусть отдохнут! Скоро труповозка появится, а нам велено обеспечить полное отсутствие всякого присутствия.

— Думаешь, я не поняла, почему медсестер отправили спать раньше времени?

— Думаю, поняла, — улыбнулся Эван. — Выпить хочешь?

— Хочу… но не выпить…

Эван бросил на Калейлу внимательный взгляд:

— Проголодалась? Сейчас наведаюсь на кухню, принесу что-нибудь.

— Да ну тебя! Неужели непонятно, что я тебя хочу?

— Вот так так! — опешил Эван. — Где твоя жалость? Будь снисходительна к страдающему человеку!

— Жалости от меня ты не дождешься, я тебе уже говорила. Для этого я тебя слишком уважаю, о чем я тоже говорила. А что касается снисходительности… о снисхождении просят лишь виноватые.

— Я не это имел в виду.

— По-моему, ты сам не знаешь, что ты имел в виду. И вообще, Эван, ты слишком много говоришь.

— Калейла, я не сторонник скоропалительных решений, да и действий тоже. Если ты считаешь, что постель — это все, тогда другое дело. Но для сведения хочу подчеркнуть особо, что в отношениях двоих не это главное.

— Черт побери, ты чересчур много говоришь!

— А ты все время ускользаешь. Почти полтора месяца я пытаюсь приблизиться к тебе, стараюсь вызвать тебя на разговор о нас с тобой, хочу разрушить стену, которую ты между нами воздвигла. А ты держишь меня на расстоянии. Почему?

— Потому что я боюсь.

— Чего?

— Нас обоих!

— Ничего не понимаю! Может, объяснишь?

— Минувшей ночью ты молчал, но кое-что дал мне понять. Думаешь, я не слышала? Ходил взад-вперед у моей двери…

— Почему ты ее не открыла?

— А почему ты ее не вышиб?

Они засмеялись и обнялись.

Все было иначе, чем на Бахрейне.

Они ласкались, они торопились поскорее узнать все друг о друге, и это узнавание оказалось чудесным. «Хорошо, что в этом мире, сошедшем с ума, есть ты!» — говорила она ему молча, без слов. «С тобою мне все сложности по плечу!» — говорил он ей, молча лаская ее. Их нежные касания наполнились обещанием отношений ровных, гармоничных и длительных. На всю оставшуюся жизнь!

А после Бахрейна осталась лишь пустота и неуверенность друг в друге.

Они ласкались, и оба долго не могли насытиться пришедшей наконец близостью. После вершины наслаждения обладания друг другом они не разжали кольцо сплетенных рук, они тихо разговаривали обо всем и ни о чем. А потом снова были предельно близки. Так и уснули, крепко обнявшись.

Как только солнце заглянуло в окно, Эван сразу проснулся. Чашу любви он испил до дна и поэтому ощущал себя благостным и умиротворенным. Он протянул к Калейле руку, но ее рядом не оказалось.

Эван открыл глаза. Калейлы не было. Он приподнялся на локтях… Одежда Калейлы лежала на стуле. Только тогда он облегченно вздохнул. Дверь в ванную и дверцы стенного шкафа были открыты. Увидев это, Эван тихо рассмеялся. Герой Омана и опытный разведчик из Каира приехали на Багамы с сумками через плечо, а потом в бешеной спешке забыли их либо в правительственной машине в Нассау, либо в истребителе F-106. И ни один из них не заметил этого до тех пор, пока уже ближе к концу волшебной ночи Калейла не произнесла:

— Между прочим, я купила потрясающую ночную рубашку для поездки на Багамы. Ничего не ждала, но надеялась… Думала, надену ее, а ты скажешь: «Какая ты прелесть!»

— Какая ты прелесть! — сказал Эван и поцеловал ее в губы.

— А у тебя что было в сумке? — спросила Калейла, переведя дыхание.

— Грязные носки и руководство по сексу. Ничего не ждал, но надеялся…

Они снова упали в объятия друг друга. Комизм ситуации, казалось, сблизил их еще больше.

Кто-то из них сходил проверить Мэнни, но Эван так и не мог вспомнить, кто именно.

Он встал с кровати, заглянул в стенной шкаф. У него было два банных халата, но один теперь отсутствовал. Чтобы выглядеть на все сто, Эван принял душ, побрился, вылил на себя полфлакона одеколона. Надев второй банный халат, он вышел из спальни и зашагал по коридору в гостиную.

Калейла сидела на массивном сосновом столе с черной кожаной столешницей и вполголоса разговаривала по телефону. Заметив Эвана, она ему улыбнулась и опять сосредоточилась на разговоре с человеком на другом конце провода.

— Все ясно, — сказала Калейла, когда Эван подошел ближе. — Буду держать с вами связь. — Она соскользнула со стола. При этом движении полы халата распахнулись, обнажив красивые длинные ноги. Калейла запахнула халат и, положив на плечи Эвана руки, сказала: — Поцелуй меня, мой дорогой!

— Жаль, что я не опередил тебя. Надо было высказать это желание первым!

Они целовались до тех пор, пока Калейла не сообразила, что еще пара минут — и им не миновать спальни.

— Ну ладно, ладно, Эван! Мне надо тебе что-то сказать.

— Почему вдруг «Эван»?

— То есть?

— Очень приятно слышать, когда ты говоришь знаешь что?

— Что?

— Мой дорогой…

— Мой дорогой, моя дорогая… Обычная форма обращения.

— Кажется, я изувечу любого, если ты при мне к кому-либо обратишься с подобными словами.

— Ты это серьезно?

— Вполне.

— Но это же, мягко говоря, глупо! Ты что, полагаешь, я из тех, кто прыгает из одной постели в другую? — спросила Калейла, снимая руки с его плеч.

— Нет! Конечно нет! Но поскольку уж мы об этом заговорили, давай поставим точки над «i».

— Давай! У меня были мужчины. И к некоторым из них я обращалась со словами «дорогой» и даже «любимый». Но если ты, безжалостный эгоист, действительно хочешь знать правду, то она такова: я никогда никому не говорила «мой любимый». Тебе все ясно?

— Не заводись! — Эван потянулся к ней.

— Нет, нет! Убери руки…

— По-моему, ты только что просила тебя поцеловать. Что изменилось?

— Ты показался мне слишком рассудочным, а любовь, на мой взгляд, идет от сердца.

— Калейла, милая, рассудок с сердцем вечно не в ладах, но ко мне эта аксиома не имеет никакого отношения. Я тебя люблю. И если раньше мне было все равно, вернее, не особенно заботило, когда меня настигнет пуля, мгновенной будет смерть или мучительной, то теперь, поверь, хочется жить ради тебя. Искоренять зло, насаждать добро… И все это ради тебя!

Калейла внимательно посмотрела на Эвана.

— Послушай, — сказала она, — я тоже тебя люблю, но должна заметить, что «искоренение зла» — это то, чем я занимаюсь всю свою сознательную жизнь. Это моя профессия. Однако, к сожалению, настанет время, когда необходимость во мне отпадет, то есть меня отправят на пенсию, и я окажусь как бы не у дел. Это меня заботит более всего, хотя, думаю, мой потенциал, в смысле знания и умения, не останется невостребованным.

— И каков же твой потенциал, позволь узнать?

— Во-первых, я свободно изъясняюсь на шести языках, на четырех — читаю и пишу. Во-вторых, мое происхождение. Словом, думаю, без работы не останусь.

— Блестящая перспектива, но кое о чем ты не упомянула.

— Например… — Калейла прищурилась.

— Например, я…

— Ради Бога, Эван! Давай обойдемся без философствования…

— Дорогая моя Калейла, прежде всего давай научимся уважать друг друга. «Ради Бога, Эван», «Давай не будем, Эван», «Пожалуйста, Эван» — эти императивы не для меня. Видишь ли, я тут окинул внимательным взглядом прожитую жизнь и понял, что большую ее часть прожил, руководствуясь правилами, свойственными эгоистам. Старался не связывать себя никакими обязательствами, ибо считал, что главное — свобода. В смысле — иду куда хочу, делаю что хочу. Плохо это или хорошо — не важно! Я так жил. Пожалуй, меня давным-давно поразил вирус, называемый «самодостаточностью». Сам, сам, сам… Но вот появилась ты, и от этой моей «самости» остались одни воспоминания. Ты ненавязчиво обратила мое внимание на то, чего у меня нет, и этим жестом заставила почувствовать себя идиотом… Мне никогда ничего не приходилось ни с кем делить. Я ни о ком не заботился настолько, чтобы броситься сломя голову с сообщением типа «Послушай, я сделал это» либо, наоборот, «Извини, я не сделал этого»… Конечно, у меня есть Мэнни, но он не очень-то покладистый старикан — у него на все свое мнение, и он не бессмертен. Дорогая моя, все дело в том, что у меня появился страх потерять тебя. Я не умею просить, ненавижу пресмыкаться, но я буду умолять, упаду ниц, стану делать все, чтобы тебе понравиться… только… только, пожалуйста, не бросай меня!

— О Господи! — сказала громким шепотом Калейла, глотая слезы. — Ты сукин сын, вот ты кто!

— Дорогая моя! — Эван притянул ее к себе, крепко обнял. — Ты никогда ни о чем не пожалеешь!

— Уж будто бы… Думаешь, ты сахар? Ты безумно усложнил мою жизнь.

— А ты мою!

— Очень мило! — раздался звучный голос, сопровождаемый характерным покашливанием.

— Мэнни! — воскликнула Калейла, отталкивая Эвана.

— Интересно, и давно ты тут торчишь? — спросил Эван нарочито грубым тоном.

— Я появился, когда речь шла о мольбе и падении ниц, — ответил Вайнграсс, одетый в алый бархатный халат, перетянутый поясом с кистями. — Сильный мужчина на коленях… Это нечто! Это всегда срабатывает, мой дорогой мальчик! Никогда не подводит!

— Ты становишься день ото дня наглее! — заорал Эван.

— Он просто само очарование, — сказала Калейла.

— Я и то и другое, но говорите, пожалуйста, потише, иначе разбудите моих девчонок. И вообще, какого дьявола вы здесь в этот час?

— В Вашингтоне, между прочим, в этот час уже восемь, — заметила Калейла. — Как вы себя чувствуете?

— А-а-а… — Он залихватски махнул рукой. — Я спал, но не мог заснуть, потому что вы только и делали, что будили меня, открывая дверь каждые пять минут.

— Каждые пять минут? — улыбнулась Калейла. — Это вряд ли…

— Так что же такого интересного вам поведал мой друг Митчелл? В Вашингтоне сейчас восемь, если не ошибаюсь?

— Как всегда, вы не ошибаетесь, а я как раз собираюсь кое-что объяснить.

— Какие уж там объяснения! На вас нужно только посмотреть…

— Мэнни, ты, наконец, уймешься? — рявкнул Эван.

— Захлопни, сынок, свой ротик! Пусть говорит эта очаровательная леди…

— Мне надо уехать. Вот что! На день, может, на два.

— Куда? — встрепенулся Кендрик.

— Я не могу тебе этого сказать… мой любимый.

Глава 31

«Леди и джентльмены, добро пожаловать в международный аэропорт Стейплтон! Город Денвер приветствует вас. Персонал аэропорта к вашим услугам. Местное время в штате Колорадо три часа пять минут пополудни».

Среди пассажиров, прилетевших объявленным рейсом, обращали на себя внимание пятеро священников с восточными чертами лица и смуглой кожей. Они шли к выходу и тихо переговаривались между собой. Их английский был чересчур напыщенный, но вполне понятный.

Святые отцы могли сойти за служителей культа из какой-нибудь епархии на юге Греции либо на Сицилии, а то и вовсе в Египте.

Могли… Вне всякого сомнения. Хотя на самом деле они принадлежали к самому радикальному крылу движения «Исламский джихад», состояли в рядах палестинских террористов со штаб-квартирой в долине Бекаа на юге Ливана и священниками конечно же не являлись.

У каждого при себе была небольшая сумка из темной ткани. Все вместе они вошли в здание аэровокзала и сразу направились к газетному киоску.

— Ла![54] — сказал молодой палестинец, взяв в руки газету и пробежав глазами заголовки.

— Не забывайся! — одернул его седой араб. — Забудь арабский, пока мы здесь.

— Странно! — прошептал пожилой палестинец. — Что-то тут не так! По-прежнему никаких известий.

— Действительно, загадочная история, — заметил седой араб.

Он был главным в этой группе. Его настоящего имени никто не знал. Известный среди террористов под кличкой Абиад, что в переводе с арабского означает «Белый», он пользовался непререкаемым авторитетом.

— Ничего, никаких сообщений! — заметил четвертый «святой отец».

— Поэтому мы здесь! — сказал Абиад. — Возьми мою сумку, — обратился он к молодому арабу. — Веди всех к выходу номер двенадцать. Встретимся там. И запомни: если кто-либо вас остановит, отвечать должен ты. Объяснишь, что остальные не знают английского, однако в подробности не вдавайся.

— Я напутствую каждого, кто обратится к нам, по-христиански, хотя глотку любому из них перерезал бы с удовольствием.

— Держи язык за зубами, а кинжал в кармане. И помалкивай! Понял? Тут тебе не Вашингтон…

Озираясь, Абиад проследовал дальше. И вскоре увидел вывеску «Справочная служба» над стойкой, за которой виднелась седовласая пожилая дама.

Служащая справочной службы, обратив внимание на явно озабоченное выражение на лице Абиада, любезно улыбнулась и спросила:

— Святой отец, чем могу быть полезна?

— Прошу прощения, но, кажется, мне следует именно к вам обратиться. У нас на острове Линдос, что в Эгейском море, все не так удобно организовано, как у вас.

— Спасибо на добром слове, святой отец. Я к вашим услугам.

— Не оставляли ли у вас конверт для отца Демополиса? В незнакомом городе нелегко сориентироваться, знаете ли…

— О да! — кивнула служащая, выдвигая ящик стола. — Вот и конверт! Вы, отец Демополис, должно быть, преодолели нелегкий путь, добираясь сюда.

— Побывать в обители ордена францисканцев — единственная возможность посетить вашу прекрасную страну, — сказал Абиад, протягивая руку.

— Это послание доставил милейший молодой человек, — сказала дама, отдавая конверт. — Он сделал весьма щедрый вклад в наш благотворительный фонд.

— Я тоже имею намерение вас отблагодарить, — сказал Абиад, нащупывая в конверте плоский предмет и одновременно доставая бумажник.

— О нет! Не хочу даже слышать об этом. Нам и так щедро заплатили! Вручить конверт человеку в сутане, согласитесь, такая малость.

— Вы очень добры, дочь моя! Да благословит вас Господь…

— Благодарю вас, святой отец! Я так признательна…

Абиад зашагал прочь. Через минуту он вышел из здания, смешался с толпой и, дойдя до угла, остановился. Не суетясь, он надорвал конверт и достал ключ, пришпиленный к открытке. «Ну вот, почти полдела сделано». Он посмотрел по сторонам. Ключ от ячейки камеры хранения в аэропорту города Кортеса у него в руках, а это означает, что оружие, взрывчатка, паспорта для девяти священников-маронитов, выданные в Израиле, а также деньги и одежда доставлены по назначению.

Абиад огляделся. Что ж, кажется, сейчас все предусмотрено! В ячейке наверняка лежат авиабилеты до Колумбии. Оттуда — на Кубу, а потом домой. Собственно, не совсем домой, а в Ливан, в долину Бекаа, где их будут встречать, а пока нужно побыстрее добраться до мотеля возле аэропорта в этом городишке Кортес, что на юго-востоке штата Колорадо. А на следующий день они с первым утренним рейсом вылетят в Лос-Анджелес, где к ним присоединятся девять священников-маронитов. Девять человек — мощное подкрепление! Хорошо, когда все идет по плану.

Абиад вспомнил, как однажды к ним в штаб-квартиру в долине Бекаа поступило заманчивое предложение, короткое и грозное: «Найдите его. Убейте его. Гибель провокатора сделает честь вашему общему делу. Мы обеспечим вас всем необходимым, но, кто мы такие, вы не узнаете никогда».

«Не узнаем, и не надо!» — подумал Абиад, поглядывая по сторонам. Но почему в газетах нет сообщения о нападении на дома подлого предателя в Фэрфаксе и Меса-Верде? Может, огневой мощи оказалось недостаточно? Возможно такое? Вполне.

Он позвонил по телефону-автомату в Ванкувер, в Канаду, и оставил на автоответчике сообщение о том, что не мешало бы прислать по случаю намечающегося празднования кое-какие добавочные подношения. Заказчики денег не жалеют, так что мелочиться не стоит. Ну ничего, Запад еще вздрогнет! Месть за Азрака, за всех убитых братьев воплотится в море крови всех тех, кто лишил их исконных земель, собственности и всяческих прав. И президент Соединенных Штатов пусть примет к сведению, что его распоряжения обеспечить строжайшие меры безопасности для защиты всего одного человека, «героя Омана», ровным счетом ничего не значат. Нашли героя! Провокатор, предатель, самозванец… Притворялся борцом за их общее дело, делил с ними, как говорится, хлеб, кров и напасти, а потом их предал. Таких мерзавцев надо убивать, чтобы другим неповадно было!

Абиад сжал кулаки. Жаль, что этого негодяя в Фэрфаксе не оказалось. Но куда исчез Иосиф? Вот вопрос. Ждали известий от него всю ночь. Не отходили от телефонных аппаратов в номерах отеля. Каждый надеялся, что с минуты на минуту раздастся телефонный звонок и они услышат долгожданное сообщение: «Операция „Азрак“ завершена. Провокатор мертв…»

И никаких звонков, никаких сообщений в прессе, по телевизору! Что случилось с группой Иосифа?

Мысленно Абиад вновь и вновь прослеживал каждый шаг группы и не находил ни одной ошибки. Он терялся в догадках.

Все было отработано, все предусмотрено. Денег на подкупы и шантаж не жалели, поэтому отключить телефоны в Фэрфаксе и Меса-Верде оказалось легче легкого. Правда, помощник презренного политика, да и не политика, а политикана, заартачился, но его быстро отправили на тот свет. Один из «святых отцов» блестяще справился с этой задачей. В среду вечером, перед тем как отправиться в Фэрфакс, решили перепроверить данные разведки о том, что конгрессмен находится в столице. У «святого отца» прикрытие было безупречным. Документы в полном порядке. Он появился в офисе конгрессмена с пакетом, где находились «поздравления» от многочисленных «старинных друзей» этого Кендрика. «Святой отец» сидел за письменным столом помощника, читал записи в его ежедневнике, когда помощник ворвался в офис и сразу из приемной стал звонить в Службу безопасности конгресса. Что оставалось делать? Укокошил его и без лишнего шума отволок в котельную, прямо под куполом Капитолия! Так ведь и об этом инциденте ни единого слова в прессе… Никакой огласки!

Что происходит? В чем дело? Разве можно вернуться в долину Бекаа с пустыми руками, не отомстив? Это просто немыслимо!

Абиад положил ключ от ячейки в карман, бросил конверт в мусорный ящик и зашагал к выходу номер двенадцать.

— Дорогой! — воскликнула Ардис Ванвландерен, входя в гостиную из кабинета, который она оборудовала себе из комнаты для гостей, предусмотренной в отеле «Уэстлейк» в Сан-Диего.

— В чем дело, детка? — отозвался ее муж, сидя перед телевизором в кресле, обитом тисненым бархатом.

— Твои проблемы решены. Эти бешеные миллионы в надежном месте на целых пять лет! Занимайся ракетами, сверхзвуковыми самолетами, пока на горе не свистнет рак. Все твои тревоги позади!

— Я знаю, детка, — ответил Эндрю Ванвландерен, не двигаясь и не сводя глаз с экрана. — Об этом нетрудно догадаться!

— О чем ты? — Ардис Ванвландерен уставилась на мужа.

— Все-таки им придется развязать языки. Они не смогут это дольше скрывать. С ума сойти! Ведь это произошло почти сутки назад…

— Понятия не имею, что у тебя на уме, но могу сообщить: Эммануил Вайнграсс скоро выйдет из игры. Наняли надежного врача. Он ему сделал укольчик…

— Его уже нет. И Кендрика тоже.

— Слушай, что ты придумал?

— Во всяком случае, не врача с укольчиками. Кое-что более эффективное и, разумеется, более надежное.

— Я тебя спрашиваю, что ты предпринял?

— Дал возможность обманутым людям отомстить за себя. Нашел тех, кто уцелел. Я знал, где искать.

— Энди, дорогой! — Ардис села напротив мужа. — Ответь, пожалуйста, что ты придумал?

— Ликвидировал препятствие, которое чуть было не ослабило военную мощь нашего государства. Вообрази, он мог превратить могущественного гиганта свободного мира в жалкого карлика. Лично мне это препятствие обошлось бы в восемьсот миллионов долларов, всей нашей группе — в миллиарды…

— Боже мой!.. Ты не мог подождать? Ты связался с арабами?!

— Мистер президент, мне надо всего несколько дней, — сказал Митчелл Пейтон.

Дело происходило на верхнем этаже жилых апартаментов Белого дома. Было два часа ночи. Лэнгфорд Дженнингс сидел на диване в пижаме и халате. Пейтон — напротив, на стуле. Президент не спускал внимательного взгляда с лица директора Отдела спецопераций ЦРУ.

— Понимаю, приехав прямо к вам, я нарушил целую сотню действующих инструкций, но я встревожен, как никогда еще не был встревожен за все годы моей работы. Несколько десятков лет назад, будучи молодым человеком, я сказал моему шефу, что на президентстве разрастается злокачественная опухоль. И теперь, став пожилым, говорю то же самое. Болезнь прогрессирует, однако — нисколько в этом не сомневаюсь — заболевание держится от вас в секрете.

— Вот такие дела, доктор Пейтон! — сказал президент. Помолчав, добавил: — Невеселые дела, должен заметить. Пришлось в темпе ознакомиться с кое-какими материалами. Самуил Уинтерс дал мне ясно понять, если вы встревожены, то остальные должны пребывать в шоке. Я внимательно выслушал вас и понял, что он хотел сказать. Я в шоке, мистер Пейтон.

— А я весьма признателен своему старинному приятелю за посредничество. Я был уверен, что Уинтерс примет во мне участие, но не ожидал, что он воспримет меня всерьез.

— Он воспринял вас всерьез… А вы уверены, что рассказали мне все? Ничего не утаили?

— Я рассказал все, что мне известно, все, что удалось собрать по крупицам, хотя, к сожалению, не могу пока представить явные улики.

— Да-а-а, — протянул президент, — в этих стенах про улики, похоже, давненько ничего не говорилось…

— При всем моем уважении к вам, должен подчеркнуть, что весьма сожалею об этом. Только поэтому я здесь. Господин президент, разговор нелицеприятный, я понимаю, но вы несете ответственность за все, что происходит в стране, а на мне лежит обязанность добыть улики, свидетельствующие против вас, уж если на то пошло.

— Ценю вашу честность и порядочность, — сказал Дженнингс и наклонил голову. Помолчав, посмотрел в упор на Пейтона и произнес: — Мои противники приписывают мне невероятную живость. А что вы думаете по этому поводу? Я задаю вам этот вопрос, потому как не могу себе представить, что вы являетесь моим сторонником.

— Судя по всему, у вас богатое воображение, но я тут ни при чем.

— Стало быть, я котируюсь, но вы голосовать за меня не будете. Правильно?

— Господин президент, позвольте заметить, что у нас в стране — тайное голосование.

— Как говорится, ответ со всей прямотой, — растянул президент губы в улыбке.

— Не стану я голосовать за вас. — Пейтон вернул улыбку.

— Не подхожу по интеллекту?

— О чем вы? История показывает, что зачастую ум хозяина Овального кабинета способен раствориться в море несущественных подробностей. Да и вообще на определенном уровне мощь интеллекта порою опасна. Тот, у кого голова разрывается от фактов и аргументов, теорий и идей, склонен бесконечно дебатировать сам с собой в то время, когда надо принимать решения. Нет, сэр, у меня никаких сомнений насчет вашего интеллекта. Он намного превосходит уровень, необходимый на сегодняшний день.

— В таком случае, вероятно, дело в моей философии?

— Со всей откровенностью?

— Разумеется! Мы же договорились. Видите ли, мне необходимо знать прямо сейчас, голосовать ли за вас, а не складывать потом, черт побери, все «за» и «против».

— По-моему, я вас понимаю, — сказал Пейтон, кивнув. — Ну ладно, признаюсь, ваша риторика порой действительно меня раздражает. Иногда вы поразительно сводите некоторые очень сложные вопросы к…

— Упрощенчеству? — подсказал Дженнингс.

— Сегодня мир настолько сложен и беспорядочен, как было при его сотворении, которое, однако, свершилось. Одно неверное движение, и мы опять можем оказаться в самом начале развития. Огненный шар помчится по Галактике… Время упрощенчества миновало, господин президент.

— Позвольте и мне кое-что сказать, доктор Пейтон. Попытайтесь хоть раз усложнить какие-либо проблемы во время предвыборной кампании — и вы останетесь за бортом. В вашу сторону никто и не взглянет!

— Я бы предпочел думать иначе, сэр.

— Я тоже, но не могу. Мне довелось встречать на своем веку немало блестящих, эрудированных деятелей, которые пошли ко дну, потому что описывали мир перед своими избирателями так, как его понимали, чего те не хотели слышать.

— Они пошли ко дну, потому что не годились для той роли, на которую претендовали. Эрудиция и политическая привлекательность не исключают друг друга. Когда-нибудь новое поколение политических деятелей столкнется с другим электоратом, который будет воспринимать реальность такой, какая она есть.

— Браво! — воскликнул Дженнингс и откинулся на спинку дивана. — Вы только что объяснили причину, по которой я предпочитаю оставаться самим собой и делать то, что делаю… Видите ли, мистер Пейтон, все правления, начиная с первых советов племени, которые лишь учились говорить, сидя у костров в своих пещерах, являются переходными периодами. С этим соглашаются даже марксисты. Утопии не существует. В глубине сознания Томас Мор, наверное, это понимал, потому что ничего не сохраняется в первозданном виде, как было на прошлой неделе, в прошлом году или в прошлом веке. Вот почему он употребил слово «утопия» — место, которого не существует. И я прав для своего времени, момент для перемен наступил, и, надеюсь, к лучшему. Если я тот самый мост, который позволит нам перешагнуть через нынешний «переходный период», то я сойду в могилу чертовски счастливым человеком, а мои критики пусть катятся ко всем чертям.

Наступила тишина. Профессор Митчелл Джарвис Пейтон смотрел на самого влиятельного в мире человека, и глаза его выдавали легкое замешательство пополам с изумлением.

— Но ведь это утверждение нестоящего эрудита! — заметил он.

— Не надо давать волю словам. Забудем это. Вы прошли, Эм-Джей. Я голосую за вас.

— Эм-Джей?

— Я же вам говорил — мне постоянно приходится набираться ума-разума и читать прорву всяческих бумаг.

— А почему я прошел? Это и личный, и профессиональный вопрос, если у меня есть право его задать.

— Потому что вы не отступили.

— В смысле?

— Вы беседовали не с фермером из Айовы Лэнгом Дженнингсом, чья семья сколотила капитал благодаря тому, что его отец купил по случаю сорок восемь тысяч акров в горах, за которые разработчики потом были готовы продать свои души. Вы говорили с человеком, который способен превратить эту планету в огненный шар. На вашем месте я бы опасался столкнуться с таким типом. И поостерегся бы говорить многое из того, что вы сказали.

— Я старался не делать ни того, ни другого и, кстати, ничего не знал о сорока восьми тысячах акров.

— А вы думаете, бедняк может когда-либо стать президентом?

— Скорее всего, нет.

— Скорее всего, никогда. Власть берут богатые либо всякие авантюристы. Но вернемся к вам, доктор Пейтон. Вы пришли сюда, как говорится, с черного хода, предложили мне совершить возмутительный поступок, санкционировать вмешательство секретных служб в личную жизнь граждан, затем в процессе разговора потребовали, чтобы я разрешил вам утаить информацию о национальной трагедии — резне, которую учинили террористы, ставящие своей задачей убийство человека, которому наша страна многим обязана. В сущности, вы попросили меня нарушить целый ряд законов, следовать которым я давал клятву. Разве не так?

— Я привел вам свои доводы, господин президент. Существует цепь обстоятельств, которая тянется от Омана до Калифорнии. Фанатики-террористы убивают ради цели, которая превосходит все другие их мотивы. Они хотят сконцентрировать внимание на себе, жаждут, чтобы заголовки газет кричали о них. А наша задача — не только их поймать, но и найти людей, стоящих за ними. Вот почему я прошу не предавать огласке факт нападения на дома Кендрика в Фэрфаксе и Меса-Верде. Если удастся посеять в рядах террористов смятение и неверие в свои силы, то в припадке ярости кто-то может совершить ошибку, скажем, пойти на контакт с кем не следует, то есть нарушит цепочку секретности. А такая цепочка наверняка существует, потому как вооруженные террористы без помех перемещаются из одного конца страны в другой, с легкостью преодолевают заслон иммиграционного контроля. Словом, мой агент отправляется с особым заданием в Сан-Диего, а лучший разведчик, работающий в Бейруте, получил от меня указание прозондировать положение дел в долине Бекаа.

— С ума можно сойти! — Дженнингс вскочил и стал мерять шагами комнату. — В голове не укладывается, что Орсон принимает во всем этом деятельное участие. Я никогда не водил с ним компанию, но ведь не сумасшедший же он! Да и к самоубийству, похоже, не склонен, — усмехнулся президент.

— Может, Боллингер в этом и не участвует, но кого-то другого наверняка привлекает власть, пусть даже власть вице-президента, и этот кто-то, возможно, лелеет надежду стать еще более могущественным.

— Пропади она пропадом, эта власть! — Лэнгфорд Дженнингс подошел к письменному столу, на котором были разбросаны бумаги. — У меня есть сведения, что некоторые лица, облеченные властью, не брезгуют ничем, но я непременно до них доберусь.[55]

— Можете рассчитывать на мою помощь, — заметил Пейтон.

— Спасибо, но сначала давайте разберемся с одним весьма любопытным обстоятельством. Вы сказали, что двое — он и она — когда-то познакомились на Ближнем Востоке, а затем, спустя несколько лет, она оказалась там, где вы никак не ожидали ее обнаружить.

— Совершенно верно! За этой женщиной тянется шлейф недобросовестной финансовой игры по-крупному. И не произойди в ее жизни кардинальные перемены, она вряд ли прельстилась бы весьма скромной ролью в политической игре, весьма отдалившей ее от получения баснословных доходов.

— Короче говоря, появляется Эндрю Ванвландерен, рубаха-парень, бодрячок и весельчак, прибирает Ардис к рукам и устраивает ее на работу в аппарат Орсона. У меня вопрос. Зачем ему это понадобилось?

— Насколько я могу судить, ему надо, чтобы она была звеном той цепочки, о которой я упоминал. А я хотел бы от вас услышать ответ на свой вопрос, господин президент!

— Господин президент, господин президент… — повторил Дженнингс с раздражением и покачал головой. — Не застревает ли эта пара слов, как кость, у вас в горле?

— Не понял… — вскинул брови Пейтон.

— Чего тут не понять? Явились ко мне в час ночи с немыслимым сценарием, стали давить на меня, подбивая на совершение подсудного преступления. Когда я задал пару вопросов, вы заявили, что, во-первых, не станете за меня голосовать, во-вторых, что я все упрощаю, в-третьих, что порядочные люди среди моих предков встречались, но вот я…

— Я никогда не говорил этого, господин президент.

— Не говорили, но подразумевали.

— Откуда вы это взяли? Вы просили меня быть откровенным. Если бы я считал…

— Не оправдывайтесь, доктор Пейтон, не надо! Между прочим, моя жена и дочь обожают делать мне замечания, но они гораздо сдержаннее вас.

— Если я вас обидел, прошу прощения…

— Не просите, не надо…

— Хорошо, не буду, только подпишите вот этот документ, — Пейтон достал из кармана листок бумаги, — где говорится о неразглашении в средствах массовой информации событий, имевших место в связи с терактами.

— Ладно, подпишу. Но, по-моему, это противозаконно.

— Ничего подобного, господин президент! Когда в 1947 году создавалось Центральное разведывательное управление, по Закону о национальной безопасности, принятому конгрессом, оговаривалось, что в случае национального кризиса ЦРУ имеет право на чрезвычайные меры.

— Правильно, но не навеки же… Должен быть указан срок, — сказал президент, перебирая на столе бумаги.

— Разумеется, не навеки! Я прошу всего пять дней, — сказал Пейтон, протягивая документ на подпись президенту.

— Я подпишу, — сказал Дженнингс. Взяв бумагу, он протянул Пейтону листок, который нашел у себя на столе. — Пока буду подписывать, прочтите вот это. Правда, на прочтение требуется немало времени, как на большинство компьютерных распечаток из пресс-бюро. Эта поступила ко мне сегодня днем.

— Что это?

— Анализ будущей кампании по выдвижению конгрессмена Эвана Кендрика на выборную должность вице-президента. В июне состоится съезд партии в Чикаго, где его внесут в списки для голосования.

— Интересно! Позвольте ознакомиться. — Пейтон протянул руку.

— Я так и думал, что вас это заинтересует, — произнес Дженнингс, вручая распечатку директору Отдела спецопераций. — Мне было любопытно, воспримете ли вы это так же серьезно, как Самуил Уинтерс воспринял вас?

— Воспринимаю весьма серьезно, — ответил Пейтон, пробегая глазами распечатку.

— Между прочим, мои люди из пресс-бюро говорят, что он может пройти… — заметил президент, не сводя взгляда со своего гостя. — Кендрик взлетит высоко и быстро. Уже на следующей неделе семь серьезных газет Среднего Запада начнут раскручивать его имя. Три из них имеют собственные радио- и телестанции в густонаселенных штатах Северного и Северо-Восточного центров. Уже подготовлены аудио- и видеокассеты с прошлогодними выступлениями конгрессмена.

— Но чья это инициатива? Я в распечатке не нахожу отсыла.

— И не найдете! Все идет из Чикаго, из штаб-квартиры республиканцев.

— Невероятно.

— Почему же? Конгрессмен приобрел популярность. Вокруг него образовалось своеобразное электрическое поле — он как бы излучает уверенность и силу. Поэтому он в состоянии быстро и высоко взлететь, как говорят мои люди. Окружение Орсона Боллингера, которое я считал своим, пожалуй, получит коллективную отставку.

— Сомневаюсь, господин президент, — заметил Пейтон. — Окружение Боллингера насквозь коррумпировано, а потому опасно.

— Вы меня обескуражили, доктор Пейтон. Я-то думал, вы скажете нечто вроде: «Элементарно, Ватсон».

— Этого я не скажу, господин президент.

— Раз уж я собираюсь подписать ваш документ, то, наверное, имею право знать, чем все-таки вызвана его необходимость?

— Имеете полное право, господин президент! Люди Боллингера узнали, что Эван Кендрик не сегодня-завтра потеснит их вице-президента, поэтому они довольно успешно подначивают палестинских террористов, чтобы те его убили. Но мы их выследим и обезвредим.

— Вы уверены?

— Да. Пять дней моратория на публикацию в прессе материалов о терактах, думаю, вполне достаточно.

— Почему-то у меня такое чувство, будто я стою перед гильотиной.

— Это неверное предчувствие, господин президент. Американский народ никогда не допустит, чтобы ваша голова слетела с плеч.

— Народу свойственно ошибаться, — заметил президент. — К тому же история изобилует примерами, когда вину за свои ошибки народ перекладывает на плечи руководителей.

— Ваша подпись на этом документе — тоже часть истории. К слову сказать, бывают случаи, когда руководитель страны не обязан советоваться с народом. Тем более, что предвидение и здравый смысл — два основных краеугольных камня в фундаменте политической ориентации любого руководителя, — сказал Митчелл Пейтон с расстановкой.

Снег валил хлопьями, и поэтому свет от уличных фонарей вдоль дороги, бегущей по берегу озера, отражался крошечными бликами на потолке комнаты в отеле «Дрейк».

Было начало третьего. Светловолосый мужчина спал крепким сном. Дыхание у него было ровным и глубоким. Когда раздался телефонный звонок, он вскочил, опустил ноги на пол и схватил трубку.

— Да? — сказал Милош Варак таким голосом, словно вовсе не спал.

— У нас проблема, — сказал Самуил Уинтерс.

— Хотите обсудить?

— Да. Но только предельно лаконично.

— Согласен. Итак, в чем проблема? Когда и где?

— Примерно семь часов назад. Нечто ужасное. Штат Вирджиния…

— Нападение?

— Да. Массированное. Огромные потери.

— Икар? — вскрикнул Варак.

— Его там не было. Не было его и в горах, где тоже была предпринята попытка. Не удалась.

— Эммануил Вайнграсс? — спросил Варак. — Стал мишенью? Я знал, что это случится.

— Если знали, почему не предупредили?

— Позже, сэр… Я вернулся из пригорода Чикаго в половине первого…

— Там все идет по плану?

— Даже опережает его. Почему нет сообщений?

— Это нецелесообразно.

— Тогда как вы об этом узнали?

— Человек, которому я доверяю, по моей протекции поехал прямо в шестнадцатую сотню.[56] Поняли?

— Понял.

Милош Варак с облегчением вздохнул. Самуил Уинтерс точно не предатель дела «Инвер Брасс». Но кто тогда?

— Сэр, необходимо, повторяю, необходимо завтра всем встретиться. Как можно раньше. В течение светового дня.

— Хорошо, но почему?

— Есть некто, кого не должно быть. Вообще…

— Вы уверены?

— Уверен.

В Калифорнии было половина пятого утра, на востоке Соединенных Штатов — ровно половина восьмого.

Эндрю Ванвландерен сидел в своем бархатном кресле, устремив неподвижный взгляд в пространство прямо перед собой. Время от времени он покачивался. Внезапно в припадке ярости Эндрю Ванвландерен схватил стакан с тяжелым дном и швырнул его туда, где стоял телевизор. Затем он обвел взглядом свой отделанный красным деревом кабинет и свалился на пушистый белый ковер. Но бешенство не отступило. Приподнявшись на локте, Ванвландерен дотянулся до мраморной пепельницы на журнальном столике, схватил ее и с силой запустил в экран работающего телевизора.

Выпуклое стекло раскололось, телевизор взорвался. Повалил дым… Ванвландерен бессильно замычал, пытаясь дрожащими губами произнести какие-то слова.

Через секунду из спальни примчалась его жена.

— Что с тобой? — закричала она.

— Новости… Круглосуточный канал… Нет! Ничего! — рычал он хриплым голосом. Лицо и шея у него налились кровью, жилы на лбу и на висках вздулись. — Что? Что случилось? Я заплатил им ровно два миллиона! — Неожиданно Ванвландерен вскочил. Глаза у него расширились. Руки дрожали… Он сделал пару судорожных пассов ладонями, словно пытался раздвинуть завесу из воздуха, и вдруг грузно повалился на пол. Короткий вскрик — и он затих навеки.

Ардис Воджак-Монро-Фразье-Пайк-Ванвландерен шагнула к мужу. Остановилась… Лицо у нее побледнело и покрылось испариной.

— Ах ты, сукин сын! — прошептала она. — Как ты мог так поступить со мной? Что же ты со мной не посоветовался?

Глава 32

В пять сорок пять по местному времени Абиад собрал «священников» у себя в номере мотеля, который он делил с молодым террористом, бегло говорившим по-английски и никогда не бывавшим в Омане.

Больше ждать было нечего, стало ясно, что встреча не состоится. А это означало только одно: группа Иосифа разгромлена. Других объяснений быть не могло. Ожесточившийся террорист, наполовину еврей, с ненавистью относившийся ко всему западному и израильскому, Иосиф ни за что не допустил бы, чтобы у него в группе кто-то остался в живых. Арест и допросы — это бесчестье. Именно поэтому он настаивал на том, чтобы юнец с заячьей губой, в мужестве которого он слегка сомневался, постоянно находился рядом с ним.

— Парень, хочу, чтоб ты знал вот что! Как только пойму, что наши силы на исходе и плена не избежать, пущу тебе пулю в лоб.

— А я хочу, чтобы ты, Иосиф, знал, я это сделаю сам и прежде, чем ты соберешься пристрелить меня, потому как смерть со славой лучше позора бесславных дней. На этом наша вера держится.

— Это так, но не забывай, что ты еще молод и жизни не знаешь, а Азрак, если помнишь, всегда говорил, что жизнь — это борьба, тогда как смерть — полное бездействие.

Сейчас, вспомнив этот разговор, Абиад подумал, что Азрак был прав, хотя, если правоверный предстанет перед Аллахом, обагренный кровью поверженного врага, его ждет бессмертие, то есть жизнь бесконечная.

— Братья мои, — сказал Абиад. — Пришло наше время. Перед нами открыт путь в лучший мир, где мы обретем свободу, избежав участи невольников, прикованных к галере жизни. Я говорю о тех, кто будет жить после нас на этой грешной земле. Если мы останемся живы, мир узнает, что Аллах сподобил нас уничтожить всех, кто хотел помешать нашей борьбе за святое дело. А теперь мы должны укрепиться сначала молитвами, а потом размышлениями о том, все ли сделано для того, чтобы сокрушить нашего основного врага, ибо мы ударим по его логову в момент, когда там меньше всего будут ожидать нападения. И не под прикрытием ночи, а средь белого дня. Уже на закате мы либо встретим священный час «салата» победителями, либо завершим свое земное странствие и вернемся домой, к Аллаху.

Сразу же после полудня Калейла, сойдя с самолета, направилась в зал ожидания международного аэропорта в Сан-Диего и тут же поняла, что за нею наблюдают. Следивший даже не пытался этого скрыть. Грузный мужчина в габардиновом костюме не первой свежести стоял у окна и жевал картофельные чипсы. Он кивнул Калейле, повернулся и зашагал по проходу в сторону терминала. Через минуту она догнала его и, замедлив шаг, пошла рядом.

— Полагаю, вы не для того меня ждали, чтобы сцапать? — не глядя на него, сказала Калейла.

— Сдается мне, что вы на коленях будете умолять меня отправить вас домой. Не исключено, я так и сделаю!

— Скромность украшает человека, а вас — в особенности.

— То же самое говорит и моя жена. Кроме того, она считает, что я «краса и гордость» нации.

— Как это?

— А вы позвоните в Лэнгли, там вам это подтвердят. Правда, позвоните прямо сейчас. Жена терпеть не может, когда гости не успеют порог переступить — сразу бросаются к телефону и пошло-поехало… Если выяснится, что мы с вами из одного профсоюза, кивните, но на шею мне не вешайтесь! Скромненько, как принято на Востоке, следуйте за мной на почтительном расстоянии… Договорились?

— Договорились! Ну а звать-то вас как?

— Я вообще-то откликаюсь, когда говорят: «Здорово, Щапофф».

— Имбирный Пряник? — Калейла покосилась на оперативного разведчика, который давным-давно стал легендой ЦРУ. — Обалдеть! Ведь вы — это Восточный Берлин, Прага, Вена.

— Вообще-то, — оборвал ее Щапофф, — я из Кливленда, специалист по челюстно-лицевым травмам, причем работаю левой…

— Я представляла вас другим.

— А я всего-навсего Имбирный Пряник…

— Имбирный Пряник… Странное прозвище, — сказала Калейла.

— Ничего странного! В краю, откуда я родом, популярен так называемый выборный кекс. Обыкновенный фруктовый кекс с добавками специй либо пряничный кекс с имбирем, который в нашей семье всегда подавался и подается на стол после возвращения главы семьи с выборного собрания. Ну хорошо, идите звоните!

Калейла подошла к платному телефону. Черт возьми, а как им пользоваться? А, была не была!.. Она купила жетон, опустила его в аппарат, набрала нужный номер, нажала кнопку «Говорите».

— Да? — откликнулся Митчелл Пейтон на другом конце провода.

— Эм-Джей, это я. Что случилось?

— Эндрю Ванвландерен скончался сегодня рано утром.

— Убили?

— Нет. Сердечный приступ. Мы проверили. В крови оказалось приличное количество алкоголя. Внешний вид оставлял желать лучшего. Оброс, небрит… Словом, инфаркт. Ребята сказали, что труп вонял, верней, смердил. Как жил, так и умер… Оказывается, целые сутки сидел перед телевизором. И в конце концов разбил экран мраморной пепельницей.

— Тронулся… Умом повредился, — прокомментировала Калейла. — А что его жена?

— Слезы, рыдания… Просит оставить ее в покое. Мол, убита потерями на финансовом рынке. Правда, утверждает, что ей об этом ничего не было известно, хотя на самом деле знает все, ибо этот брак заключен не на небесах, а в банке.

— Проверили ее информацию?

— Естественно. Ванвландерен был способен прокормить пару небольших государств. На прошлой неделе выиграл кучу баксов на скачках.

— Значит, она лжет?

— Вне всякого сомнения.

— Тогда почему муженек расколошматил телевизор? Депрессия?

— Нет, тут другое! Его охватили ярость и паника…

— Потому что ждал одно, а получил другое?

— Именно! Сообразил, должно быть, что мероприятие провалилось. А если предположить, что оставшиеся в живых террористы поделятся с нами кое-какой информацией, тогда впору стреляться…

— Ты прав, Эм-Джей! Скорее всего, Эндрю Ванвландерен что-то заподозрил. А тот парень уже начал говорить?

— Пока нет. Он в прострации. Но врачи уверяют, что вытащат. Бился головой о стену, пытался вырвать из гортани язык. В итоге пришлось загрузить его транквилизаторами. Назначили сывороточное лечение. Врачи заверили, что информацию мы получим через час или около того.

— А что мне делать? Не могу же я явиться ни с того, ни с сего к убитой горем вдове.

— Как раз наоборот! — возразил Пейтон. — Именно это тебе и надо сделать. Зависимость от обстоятельств обратим в преимущество. Миссис Ванвландерен ни на секунду не забывает о своей работе в аппарате вице-президента, иными словами, личные неприятности становятся второстепенными… Сначала попросишь прощения за неуместное вторжение, но потом станешь действовать четко по сценарию, который мы разработали, разумеется, с поправкой на обстоятельства.

— Думаю, меня она никак не ждет! Мое появление встряхнет ее основательно.

— Рад, что ты согласилась. Запомни, имеешь право выражать сколько угодно сочувствия, однако не увлекайся — национальная безопасность должна быть на первом месте.

— А что делать с Пряником? Мы с ним в связке?

— Действуй на свое усмотрение. Хорошо, что он рядом с тобой. Но, думаю, одиночество тебе не повредит.

— Похоже, он не проинструктирован.

— Да, это так! Его просили оказать тебе содействие, если возникнут сложности. Ясно?

— Да.

— Адриенна… — Директор Отдела спецопераций помедлил. — Есть еще кое-что. Где-то рядом с тобой действует блондин. Ну, тот европеец, с акцентом…

— А кто он? Что-либо удалось узнать?

— Пока нет. Известно, что он работает на тех, кто хотел бы видеть Эвана Кендрика в Белом доме.

— Ничего себе! У Эвана и мысли такой нет! А кто хочет видеть его в Белом доме?

— Весьма состоятельные и содержательные люди. Да и президент поведал мне, что вот-вот начнется общенациональная кампания по выдвижению Кендрика на пост вице-президента. Сказал, его люди убеждены, что это получится. Кендрик взлетит «быстро и высоко». Вот его слова. И по моему мнению, у президента нет никаких возражений против этого намерения.

— Любопытно, — произнесла Калейла. — Все обсудили, все решили, кроме одного…

— Что ты имеешь в виду?

— Не спросили Эвана. Эм-Джей, он на это не пойдет!

— Ты уверена?

— Абсолютно! Посуди сам. Есть две группы, одна из которых проталкивает героя-конгрессмена в список кандидатов по выборам, а другая делает все, чтобы помешать этому.

— Я пришел к такому же выводу и то же самое сказал президенту. Словом, принимайся за работу! Позвони, как только устроишься в отеле. К тому времени, возможно, появятся новости от врачей.

— У меня тут неподалеку живут бабушка с дедушкой. Ты знаешь об этом. Хочется их навестить.

— Тебе что, десять лет?

— Поняла.

К трем часам дня по поясному времени Восточного побережья США у парадного подъезда особняка на берегу Чесапикского залива стояли четыре лимузина. Водители прохаживались, разговаривали, курили. А в доме проходило совещание.

— У нас будет встреча накоротке, — объявил Милош Варак, обращаясь к членам группы. — Но информация, которую я хочу до вас донести, настолько важна, что мне пришлось обратиться к доктору Уинтерсу с просьбой организовать эту встречу.

— Да уж! — отозвался Эрик Сандстрем. — Такая срочность, что я вынужден был оставить лабораторию и теперь понятия не имею, что там творится.

— У меня в суде слушалось дело, — сказала Маргрет Лоуэлл. — Но я все бросила и явилась по первому зову. Полагаю, вы правы, как всегда.

— А я прямо из Нассау, — хохотнул Гидеон Логан. — Но я там ничего не делал. Я лишь удил рыбу. Вдруг рация как заверещит на всю яхту! Я, конечно, ничего не поймал, но сюда примчался.

— А я решил в кои веки приобщиться к спорту. Сижу на стадионе, наслаждаюсь классной игрой любимой баскетбольной команды. Все свистят, кричат, топают… И здрасьте вам, запиликала рация! Я, конечно, ничего не понял, но сразу сюда. — Иаков Мандель обвел всех присутствующих внимательным взглядом.

— Пора приступать к обсуждению, — сказал Самуил Уинтерс. — Информация просто потрясает.

Маргрет Лоуэлл кинула на председателя «Инвер Брасс» удивленный взгляд.

— Пора, конечно, пора! — сказала она. — Мы всего лишь перевели дух.

— Хоть я и сказал о рыбной ловле, — подхватил Гидеон Логан, — но, Самуил, я думал вовсе не о рыбалке.

Доктор Уинтерс кивнул, пытаясь выдавить улыбку:

— Простите, если я показался вам раздраженным. Но дело в том, что я напуган, и вы сейчас тоже почувствуете страх.

— В таком случае у меня в лаборатории в настоящий момент нет ничего такого уж важного, — сказал Сандстрем, как бы принимая упрек. — Пожалуйста, продолжайте, Милош.

— Должен сообщить оглушительную информацию, — проговорил Милош Варак, обводя присутствующих внимательным взглядом. Он приказал себе, отбросив все эмоции, следить за поведением каждого, ибо знал точно — среди сидящих за овальным столом членов группы «Инвер Брасс» находится предатель. — Палестинские террористы совершили налеты на дома конгрессмена Кендрика в штатах Вирджиния и Колорадо. Есть жертвы.

В первые секунды в гостиной повисла оглушительная тишина, а затем, обретя дар речи, все разом заговорили:

— Эван Кендрик убит?

— Когда это случилось?

— Я ничего об этом не слышал!

— А террористы? Что с ними? Надеюсь, их схватили?

— Если, конечно, кто-то уцелел, — подал голос Гидеон Логан.

Милош Варак бросил на него изучающий взгляд. В глазах Логана полыхала ярость.

— Я отвечу на все вопросы, — произнес Варак, координатор группы «Инвер Брасс». — Но должен заметить, что не располагаю полной информацией. Эван Кендрик жив. Служба безопасности выставила усиленную охрану. Нападение произошло вчера в конце дня или, возможно, ранним утром.

— Возможно, в конце дня, ранним вечером… — повторила Маргрет Лоуэлл. — Почему такая неопределенность, черт возьми? Почему все мы ничего не знаем? Почему ничего не знает страна?

— Этот факт умалчивается по просьбе служб разведки и с санкции президента, — ответил Варак.

— Очевидно, так сделано для того, чтобы вывести из равновесия арабов, — заметил Мандель. — Они совершают теракты, чтобы деморализовать народ, а если не достигают этого, становятся еще более безумными. Вот это уже страшно!

— Но если кто-то из них до сих пор не арестован… Варак, надо принять меры. Пусть они убираются из страны, — частил Эрик Сандстрем. — У них есть такая возможность?

— Думаю, есть, — сказал Варак, сверля Сандстрема взглядом. — Тот, кто представил им возможность проникнуть сюда, отправит их назад.

— А кого-нибудь из палестинцев взяли живым? — повторил свой вопрос Гидеон Логан.

— Об этом можно только догадываться, — ответил Милош. Он старался выглядеть спокойным, но был предельно внимателен. — Мне повезло узнать то, что я узнал перед тем, как был объявлен мораторий на публикацию. На тот момент ничего определенного о жертвах не было известно.

— А как вы сами думаете? — поинтересовался Сандстрем.

— Надежда на то, что кого-то из нападавших захватили живым, небольшая. У террористов принято иметь при себе капсулы с цианистым калием, которые они зашивают в складки одежды. Лезвия, ножи, кинжалы — все идет в ход, чтобы, лишив себя жизни, не выдать информацию под пытками или под действием медикаментов. Эти люди не боятся смерти. Они убеждены, что в загробной жизни их ждет блаженство, которого у них не было здесь, на земле.

— И все-таки, возможно, одного, двоих, а то и больше могли захватить живыми, — с нажимом проговорил Логан.

— Все зависит от того, сколько людей было вовлечено, — проговорил задумчиво Варак.

— А почему это так важно, Гидеон? — заинтересовался Самуил Уинтерс.

— Потому что все мы знаем о тех экстраординарных мерах, которые правительство предприняло для того, чтобы обеспечить безопасность Кендрика, — ответил Логан, изучая лицо Варака. — И я думаю, нам следует выяснить, каким образом эти фанатики все же проникают в нашу страну, несмотря на такие мощные меры безопасности. Милош, что вы можете сказать по этому поводу?

— Кое-что могу, но лучше подождем пару дней. Федеральные службы безопасности наверняка обратят внимание на кое-какие совпадения и сделают соответствующие выводы.

— Что вы такое говорите, черт побери? — взорвалась Маргрет Лоуэлл.

— Я полагаю, вы все уже знаете о том, что случилось с Эндрю Ванвландереном.

— Лично я ничего не знаю! — заявила Маргрет Лоуэлл.

— А что с ним? — спросил Гидеон Логан.

— Стоит ли нам об этом говорить? — не без ехидства добавил Мандель.

— Он умер, — сказал Эрик Сандстрем и откинулся на спинку стула.

Это сообщение повергло всех в изумление. Почему-то все посмотрели на Самуила Уинтерса.

— Это случилось сегодня рано утром в Калифорнии. У нас газеты уже вышли, поэтому сообщение о его кончине появится в вечерних изданиях, — объяснил Уинтерс. — Причиной смерти стал сердечный приступ. Я слышал об этом по радио.

— Я тоже, — добавил Сандстрем.

— Я не слушала радио, — произнесла Маргрет Лоуэлл.

— Я был на яхте, потом в самолете, — заметил Гидеон Логан.

— Я приобщался к спорту, — добавил Иаков Мандель.

— Это не самое значительное событие дня, — продолжил Сандстрем. — Потому что утренняя «Вашингтон пост» поместила сообщение о смерти Ванвландерена то ли на четвертой, то ли на пятой полосе, а он, между прочим, был хорошо известен в этом городе. А за пределами Сан-Диего и Палм-Спрингс вообще мало кто слышал о его кончине.

— А какая тут связь с палестинцами? — спросил Логан, внимательно глядя на Варака.

— Сердечный приступ, сэр, под вопросом! — отчеканил Варак.

Наступила тишина. Напряженные лица у всех сидящих за столом застыли. Каждый внимательно посмотрел на остальных, медленно переводя взгляд. Чудовищность преступления накатила на участников встречи, как девятый вал.

— Это экстраординарное заявление, мистер Варак, — нарушил молчание Уинтерс. — Пожалуйста, объясните все так, как вы объяснили мне!

— Люди из окружения вице-президента Боллингера, сделавшие внушительные вклады в партийные фонды и имеющие интересы, которые они защищают, передрались между собой. Я узнал, что там образовалось несколько фракций. Одни хотят сместить вице-президента, поставив на его место своего человека, другие — сохранить его, третьи настаивают на том, что необходимо подождать, пока не прояснится политическая обстановка.

— Ну и… — протянул Иаков Мандель, снимая очки в серебряной оправе.

— Единственный человек, одинаково для всех неприемлемый, — это Эван Кендрик.

— И что дальше, Милош? — спросила Маргрет Лоуэлл.

— Все, что мы делаем, содержит в себе элемент риска, миссис Лоуэлл, — ответил Варак. — Я никогда не пытался это приуменьшить, несмотря на то, что гарантирую всем вам анонимность. Тем не менее, для того чтобы начать кампанию по выдвижению конгрессмена Кендрика, нам пришлось создать политический комитет, который будет заниматься рекламной агитацией, пополнять фонд. При этом вы нигде не будете фигурировать. Но, как вы понимаете, на это ушло несколько недель, и вполне возможно, что новость достигла Сан-Диего… Нетрудно себе представить реакцию людей Боллингера, особенно из той фракции, которая его поддерживает. Они понимают: Кендрик — настоящий американский герой, жизнеспособный кандидат, который легко получит мандат на волне популярности. Именно так, как это предполагаем и мы с вами. Эти люди вполне могли запаниковать и поискать иное решение. Среди них могла оказаться чета Ванвландеренов. Миссис Ванвландерен, начальник отдела кадров вице-президента, имеет очень большие связи в Европе и на Ближнем Востоке.

— Боже праведный! — воскликнул Сандстрем. — Вы полагаете, что вице-президент Боллингер несет ответственность за эти террористические акции, за убийства?

— Непосредственно не несет, сэр. Это напоминает замечание Генриха II, высказанное в адрес Томаса Беккета: «Кто-нибудь освободит меня от этого неистового священника?» Король не давал ни приказа, ни указаний, он просто задал вопрос со значением. Возможно, у короля было такое чувство юмора. Однако его рыцари не упустили сути. А здесь суть в том, что могущественные люди помогли этим убийцам попасть к нам в страну, затем, как только те прибыли сюда, обеспечили их всем необходимым.

— Это невероятно! — прошептал Мандель, огибая и разгибая дужки очков.

— Подожди минутку, — прервал его Гидеон Логан, по-прежнему не сводя глаз с Варака. — Вы предположили, что сердечный приступ Ванвландерена — фикция. Почему вы так думаете, и если вы правы, то какое это имеет отношение к палестинцам?

— Первоначальные подозрения у меня возникли, когда я узнал, что буквально через час после того, как тело привезли в морг, миссис Ванвландерен распорядилась немедленно его кремировать, утверждая, что они с мужем имели взаимную договоренность насчет этой процедуры.

— Известная процедура, которая уничтожает малейший шанс что-то обнаружить при вскрытии. — Адвокат Лоуэлл кивнула, подтверждая очевидное. — А что вы скажете, Милош, насчет связи с палестинцами?

— Начнем с того, что здоровый человек, спортсмен, у которого никогда не болело сердце, умирает менее чем через сутки после нападения на дом Кендрика. Дальше примем во внимание обширные связи миссис Ванвландерен на Ближнем Востоке, узнать о которых меня побудил наш короткий разговор с ней на последнем совещании. Федеральным разведывательным службам остается соединить по кусочкам эти моменты, сопоставить их с датами и, если все совпадет, соотнести с резней.

— Но если Ванвландерен имел дело с террористами, то почему его убили? — изумился Сандстрем. — Ведь он был одним из тех, кто дергал за веревочки.

— Я отвечу на это, Эрик, — сказала Маргрет Лоуэлл. — Самый лучший способ убрать свидетеля — уничтожить его. Убивают курьера, а не того, кто послал записку. Таким образом, подстрекателя невозможно выследить.

— Нет, все это слишком! — выкрикнул Иаков Мандель. — Неужели в верхних эшелонах власти, в нашем правительстве и такое отребье?

— Все возможно, мой друг, — ответил ему Самуил Уинтерс.

— Это — трагедия, — горестно покачал головой Мандель. — Такая многообещающая нация мучается изнутри. Они же нарушают все правила, все законы. Ради чего?

— Ради них самих, — пояснил Гидеон Логан.

— Как вы думаете, Милош, что произойдет? — вновь задала вопрос Маргрет Лоуэлл.

— Если мои догадки правильные и все пойдет своим курсом, то, безусловно, эта история получит огласку, но без каких-либо ссылок на высокопоставленных лиц из правительственных кругов, вступивших в контакт с террористами. Найдут дохлых козлов отпущения. Вашингтон не имеет права позволить себе поступить иначе.

— А Боллингер? — Сандстрем вновь откинулся на спинку стула.

— Официально, если козлы отпущения окажутся достаточно убедительными, его можно будет снять с крючка. Но это не наша забота.

— Интересное заявление, если не блестящее, мистер Варак, — проговорил Уинтерс. — А мы что же, будем сидеть сложа руки?

— Вовсе нет, сэр. Несмотря на то, что мне нужно вернуться в Чикаго, я провел определенную работу с персоналом телефонной компании в Сан-Диего. Они обеспечат меня пленками с записью всех звонков в резиденцию и офис Боллингера и звонков его людей к миссис Ванвландерен. Это даст нам все исходные номера, и таким образом появится достаточно материала, чтобы убедить вице-президента без всякой шумихи снять свою кандидатуру на предстоящих выборах.

Самуил Уинтерс положил телефонную трубку и подошел к Милошу Вараку, стоявшему у окна.

— Так кто же из них? — спросил Милош, провожая взглядом последний лимузин.

— Думаю, вы это узнаете еще до того, как в Калифорнии наступит утро… Вертолет скоро будет здесь. Реактивный лайнер в Истоне готов взлететь минут через сорок пять.

— Спасибо, сэр. Но мне кажется, зря мы делали все эти приготовления.

— Случай довольно тяжелый, Милош. Кто бы он ни был, не вздумайте ему звонить. Он или она должны проявиться самостоятельно. В отеле все готово?

— Да. У моего водителя ключи от служебного входа от номера. Я воспользуюсь грузовым лифтом.

— Скажите, сценарий, который вы нам сегодня представили, соответствует действительности? Неужели Эндрю Ванвландерен напрямую был связан с палестинцами?

— Нет, сэр, такое невозможно. Его жена никогда не позволила бы ему это сделать. Она его убила бы, если бы он даже попытался. Дело подобного рода требует очень сложных приготовлений. Конечно, с трудом, но она их выследила бы, ни за что не упустила бы своего шанса. Ардис слишком профессиональна.

Калейла опустила сумку на пол, бросила две коробки и три пакета с покупками на кровать и сама повалилась рядом с ними, головой на взбитые подушки. Она попросила разведчика по кличке Имбирный Пряник высадить ее возле универсального магазина. Было необходимо купить себе кое-какую одежду, поскольку все, что у нее было, в основном осталось в Каире, частично в Фэрфаксе и последние вещи — то ли в машине на Багамах, то ли в сверхзвуковом истребителе F-106.

— Скрипка-скрипочка… — произнесла она устало, имитируя Скарлетт О'Хару и глядя в потолок. — Обо всем подумаю завтра, если, конечно, смогу. — Потом села, изучила инструкцию отеля, как пользоваться телефоном, наконец, сняла трубку и набрала соответствующие цифры.

— Да?

— Эм-Джей, ты что, домой уже не ходишь?

— А ты уже дома, дорогая?

— Я уже не знаю, где мой дом, но по секрету скажу, что скоро обрету постоянное пристанище, где сразу же поселю тебя, дядя Митч.

— Дядя?.. Боже правый, наверное, ты хочешь, как в детстве, покататься на пони. В чем дело?

— Дом может появиться вместе с одним нашим общим знакомым.

— Надо же! Ты делаешь успехи.

— Не я, а он. Даже говорил о супружеском стаже. Чего-то там про двадцать не то тридцать лет.

— Ну надо же!

— Настоящий дом, дети и все такое…

— Тогда, Адриенна, давай оставим его в живых.

Калейла покачала головой просто для того, чтобы вернуть себя к реальности:

— Адриенна оживила его. Вот в чем дело!

— Прекрасно! Каждый человек должен поймать свой миг счастья. И ты знаешь, что я хочу для тебя всего этого.

— А у тебя никогда ничего подобного не было, да?

— Я сам это хотел, разведчица Рашад.

— Дядя Митч… Или мне лучше сказать «сэр»?

— Говори что нравится, но послушай меня. Из клиники поступило первое сообщение о пленнике. Они путешествуют по израильским паспортам, как священники-марониты из Ливана. Этот парнишка слишком много знает. Ему каким-то образом разрешили стать членом группы. Из-за Кендрика… Парень получил увечье, когда бежал в Маскате с нашим конгрессменом из тюрьмы.

— Я знаю. Эван мне рассказывал. Они ехали в полицейском фургоне и думали, что их везут на казнь.

— Становится и в самом деле опасно. Юнцу мало что известно, да и в том, что знает, он полностью уверен. Но из того, что наши «химики» нахимичили, получается, обе группы должны были встретиться возле какого-то аэропорта. «Группа один» должна была воссоединиться с «Группой два». Словом, из Фэрфакса и из Меса-Верде террористы сразу должны были лететь в какую-то другую страну.

— Вот это размах! Это какие же деньжищи требовались, а? Грамотные у них агенты, как я посмотрю…

— Расторопные ребята и конспираторы отменные. Можно даже сказать, скромные труженики бюрократического аппарата.

— Кстати, я нахожусь двумя этажами выше убитой горем вдовы.

— За ее офисом следят. Ей сообщили, что ты к ней наведаешься с визитом.

— В таком случае я сейчас наряжаюсь и иду на дело. К слову сказать, пришлось купить пару туалетов, чтобы не посрамить честь и так далее… Дорогие, черт возьми! Давай вернем потом и скажем, что по размеру не подошли. Костюмы несколько строги.

— Принимая во внимание прошлое миссис Ванвландерен, ты могла бы одеться и с большим шиком.

— Ну хорошо, костюмы не так уж и строги…

— Могу себе представить! Позвони, когда все закончится.

Калейла положила трубку, посмотрела на нее, потом подняла с пола сумку и вытащила из нее листок бумаги, на котором был записан телефон Эвана в Меса-Верде. Через секунду она набрала номер:

— Добрый день! Можно поговорить с конгрессменом? Это мисс Адриенна из Госдепа.

— Конечно, дорогая, но вам придется немного подождать, пока я его найду. Он прощается с приятным молодым греком.

— С кем?

— Думаю, с греком. Он знаком со многими, с кем конгрессмен водил дружбу в Аравии или где-то там еще…

— О ком вы говорите?

— О священнике. Молодом священнике.

— Спасайтесь! Спасите Эвана! — закричала Калейла. — Где охрана! Где? Его сейчас убьют! Спасите его!

Глава 33

«Трогательный сценарий получился и главное — совсем несложный!» — подумал Абиад, наблюдая из леса за домом своего заклятого врага.

Благообразный «святой отец», молодой и весьма приятной наружности, у которого документы в полном порядке и никакого намека на оружие, навещает прославившегося на весь мир американца и передает ему приветы от старинных друзей-арабов. Все так просто!

В самом деле, кто откажет в аудиенции милейшему священнику, прибывшему из далекой страны и ведать не ведающему о том, что общение с важной персоной сопряжено с чередой формальностей?

Правда, презренный американец поначалу заартачился и отказал ему в приеме, но потом, благодаря изобретательности «святого отца», сменил гнев на милость — визит вежливости состоялся.

Иначе и быть не могло! Никак нельзя провалить мероприятие, важнее которого в данный момент ничего нет на белом свете.

…Ну наконец-то! «Святой отец» выходит из дома на открытую веранду. Амаль Бахруди… Разумеется, псевдо-Амаль Бахруди его провожает. Пожимают друг другу руки… За ними наблюдают четверо охранников. Стоят перед домом на лужайке. Все, как один, в пиджачных парах и с пистолетами в руках. Сколько их всего? Наверняка в доме — двое, а может, трое. Дюжина, стало быть, наберется. Не меньше… Ладно! С благословения Аллаха при первой же атаке кое-кто из них сразу отойдет в мир иной, а пулевые ранения выведут из строя остальных. Абиад достал пистолет.

…«Святой отец» в сопровождении охранника спускается по ступенькам на подъездную дорожку. Идет к машине, припаркованной у шпалерных невысоких кустов.

Что ж, остаются считанные мгновения, и наконец возлюбленный Аллах ниспошлет им прощение грехов… не всех, конечно, но хотя бы некоторых. За то, что последнее время случались у них болезни, тревоги, печали и огорчения…

Так-так! Появились еще двое охранников… Получается, перед домом их уже семеро.

Ну, брат, смотри не оплошай! Абиад замер.

…«Святой отец» подходит к машине. Склонив в вежливом поклоне голову, осеняет всех крестным знамением. Огибает машину, открывает дверцу со стороны водительского сиденья. Подходит охранник. Протягивает руку… «Святой отец» покашливает, пожимает протянутую руку, делает шаг в сторону, выхватывает из сумы кинжал и вонзает его в горло охранника. Бездыханный, тот валится на кусты. А Бахруди не видит, Бахруди занят разговором с охранниками, столпившимися на лужайке.

Дальше все происходило строго по сценарию.

Террорист кивнул Абиаду. Тот щелкнул пальцами, подав знак остальным членам команды, притаившимся за деревьями.

С автоматами наперевес, с гранатами на поясе, трое террористов двинулись в сторону дома.

«Святой отец» сел за руль, включил зажигание, мотор заурчал, машина тронулась с места и медленно покатила по дорожке к воротам. Затем резко развернулась и помчалась назад, к ступенькам, к веранде… Одновременно «святой отец» щелкнул тумблером на приборной доске. В следующую секунду он открыл дверцу, выскочил на ходу из машины и упал плашмя прямо на гравий. И когда падал, услышал пронзительный женский крик.

Медсестра, с которой минуту назад разговаривала по телефону Калейла, выбежала на открытую веранду и, увидев мчавшуюся без водителя машину, схватила Кендрика за руку и потащила за собой в дом.

— Спасайтесь, кто может! — крикнула она. — Это террористы!

Захлопнув за собой дверь, Кендрик прижался вместе с медсестрой к дверной панели из листовой стали, которая и спасла им жизнь, когда раздался взрыв.

Пять килограммов динамита, прикрепленные к днищу машины, разорвали ее на куски. Вспыхнул бензин. Воспламенившиеся ошметки металла брызнули во все стороны.

От взрыва дом содрогнулся. Взрывная волна высадила оконные рамы.

Вспыхнули гардины, запылала мебель.

Четверо охранников погибли сразу же. Двое оказались тяжело ранены. Один, с раздробленной левой рукой, прижимал правой рукой автоматический пистолет к колену и давил на гашетку, стараясь сразить наповал «святого отца», который захлебывался истерическим смехом и не переставая поливал лужайку огнем из своего автомата.

Они убили друг друга. На излете по-зимнему короткого дня.

Кендрик действовал оперативно.

— Оставайтесь здесь, у этой двери, и никуда! Ясно? — отдал он приказание медсестре, смотревшей на него не мигая.

— Ясно! — ответила она и заплакала.

Кендрик бросился в гостиную. Мэнни! Где он?

Повсюду стелился дым. Под ногами хрустели осколки.

Где он может быть? Скорее всего, на своей любимой застекленной веранде.

Эван услышал голоса. Охранники, дежурившие у ворот и на территории позади дома, прикрывая друг друга, бежали к парадному входу.

Раздались четыре взрыва — один за другим. Кендрик по звуку определил, что это разорвались гранаты. И сразу до него донеслись гортанные выкрики на арабском языке:

— Смерть врагам!

— Смерть неверным!

— Кровь за кровь!

Он едва успел увернуться от влетевшей в окно гранаты. Пролетев над ним, она с грохотом разворотила противоположную стену.

Когда рассеялся дым, он бросился в коридор.

— Мэнни! Мэнни! Где ты? — кричал он изо всех сил.

Ответа не последовало. Где-то настойчиво трезвонил телефон.

Неожиданно возобновилась пальба. Через минуту она стала просто оглушительной. Пули, рикошетом отлетая от стен, вонзались в деревянные панели, свистели, рассекая воздух. Похоже, охрана ведет бой, подумал он, когда в проеме высаженного взрывной волной окна появился смуглый, седовласый араб.

— Абиад! — крикнул Эван и замер.

— Ну вот и ты, наконец! — процедил террорист по кличке Белый. — Слава Аллаху! Услышал он мои молитвы и, к великой моей радости, сподобил меня не разминуться с тобой, так что ответишь ты за смерть Азрака и гибель Зайи, попавшей под бомбежку израильских летчиков на американских самолетах в небе над когда-то мирной долиной Бекаа.

— Стоит ли так радоваться? Стольких ты зарезал, стольких убил, неужели для полного счастья тебе не хватало лишь меня? И ответь еще на один вопрос. Неужели твой славный Аллах такой кровожадный? Неужели ему мало пролитой крови?

— Тебе ли об этом рассуждать? Презренный американец, провокатор, назвавшийся арабским именем, недостойный ты, хотя и умный, жить тебе осталось не больше минуты, отправлю я тебя сейчас в ад…

— Как бы не так! — донесся из коридора тихий голос. И сразу раздались два выстрела, вызвавшие беспорядочную стрельбу снаружи дома.

Абиад качнулся и рухнул на пол. Эммануил Вайнграсс снес ему половину черепа.

— Мэнни! — крикнул Эван.

Эммануил Вайнграсс, забрызганный кровью, сполз по стене на колени.

— Мэнни, куда тебя ранили?

— Легче сказать, куда не ранили, — отозвался Вайнграсс глухим голосом. — Проверь, как там мои девочки? Когда началась суматоха, они, как всегда, бросились к окну. Я хотел остановить их, но ведь не слушаются! Пойди проверь…

Эван молча смотрел на обезображенные трупы двух медсестер, убитых палестинскими террористами.

— Мэнни, там нечего проверять! — сказал он, вернувшись с веранды.

— О-о-о! — простонал Эммануил Вайнграсс. — И ты еще называешь себя Богом на своих проклятых небесах? — закричал он, вздымая руки кверху. — Обманщик, величайший враль, чего ты добиваешься от тех, кто верит Тебе либо в Тебя? — Глаза старого еврея наполнились слезами. Спустя секунду он повалился навзничь и потерял сознание.

Кендрик опустился возле него на колени. Нащупал пульс. На душе стало чуточку легче. Разжав правую руку своего названого отца, вытащил «магнум-357». Откуда у старикана эта смертоносная игрушка? «Ну да, конечно! — сообразил он. — Гонсалес помог, больше некому!»

Эван перенес его на кушетку в углу гостиной. Сел возле него и задумался.

— Четыре! — раздался голос за окном. — Я насчитал четырех.

— Я видел, как один из них влез в окно. Давай в темпе — в дом, и наповал всякого, кто вовремя не остановится! Понял?

— Понял!

— Он мертв, убит! — крикнул Эван. — Но есть еще один, Мэнни Вайнграсс. Он тяжело ранен, и он один из нас.

— Конгрессмен? Это вы, мистер Кендрик? — заорал пожарный с брандспойтом в руках.

— Это я, но больше не желаю слышать ни про какого «конгрессмена»!

Вновь зазвонил телефон. Эван поплелся на веранду к обуглившемуся сосновому столу, на котором посреди лужи трезвонил телефонный аппарат, и вдруг увидел медсестру. Она стояла в дверях, переступая с ноги на ногу. «А ведь он ей обязан жизнью!» — подумал Эван и тихо сказал:

— Не заходите сюда, дорогая! Оставайтесь в коридоре.

— Сэр, я слышала, вы крикнули, будто кто-то ранен. Я ведь еще и санитарка!

— Мэнни в гостиной, окажите ему первую помощь, а сюда, пожалуйста, не заходите. Ваши подруги мертвы, не надо вам их видеть.

— Я не кисейная барышня, конгрессмен! Трижды побывала во Вьетнаме и не такое видела.

— Но ведь это ваши подруги!

— Во Вьетнаме погибли многие мои друзья. Некоторые на моих глазах.

Телефон звонил не умолкая.

— Сэр, после того как вы поговорите, пожалуйста, свяжитесь с доктором Лайонсом!

Кендрик поднял трубку:

— Да?

— Эван, слава Богу! Это Эм-Джей. Я только что услышал от Адриенны…

— А шел бы ты лесом! — оборвал его Кендрик и бросил трубку.

Сначала ему показалось, что падает потолок, потом под ним закачался и поехал пол, затем в ушах раздался звон.

— Повторите, пожалуйста! Алло, коммутатор… Повторите то, что вы только что сказали.

— Сэр, у нас нет сведений о докторе Лайонсе. В Кортесе нет такого доктора. В Меса-Верде тоже нет. Здесь, в округе, нет ни одного человека по фамилии Лайонс.

— Это не может быть! Я сам видел удостоверение, выданное ему администрацией больницы, где он работает.

— Удостоверение? Какое удостоверение?

— Спасибо за справку, — сказал Эван и положил трубку.

Через секунду раздался еще один звонок.

— Да?

— Мой любимый, с тобой все в порядке?

— Все в порядке! А твой замумуканный Эм-Джей пусть не гонит волну! И вообще он полный нуль. Мэнни без сознания, а у него и врача нет!

— Эван, позвони Лайонсу.

— Его не существует. Нет его, поняла? Откуда ты узнала обо всем, что здесь происходит?

— Я разговаривала с медсестрой. Она сказала, что к тебе заявился с визитом «святой отец». Эван, послушай! За несколько минут до этого мы узнали, что они путешествуют под видом священников! Я позвонила Эм-Джею, и он всем устроил бенц. Митч поднял на ноги половину Колорадо. Все федералы подняты по команде, вся разведка стоит на ушах.

— Я только что сказал ему, чтобы он шел лесом куда подальше!

— Ну зачем ты так? Эван, он тебе не враг.

— Он мне друг, да?

— Но мы же стараемся!

— Тише едешь — дальше будешь от того места, куда едешь…

— Оказалось, что они расторопнее нас. Ну, что я могу тебе еще сказать?

Кендрик поглядел на медсестру, возившуюся с Вайнграссом. Глаза у нее были полны слез. Губы дрожали. Судя по всему, она была близка к истерике. Он догадался. Бегая за медикаментами, медсестра увидела на веранде своих растерзанных подруг.

— Скажи, что возвращаешься ко мне, — тихо проговорил Эван. — Скажи, что все уже закончилось, и я не сойду с ума.

— Я скажу тебе все это и придется мне поверить! Но сейчас для меня самое главное, что ты жив.

— А как насчет остальных, которых уже нет в живых? Как насчет Мэнни? Они не в счет?

— Прошлой ночью Мэнни произнес слова, которые произвели на меня огромное впечатление. Мы тогда говорили о Сабри и Каши Хассан. Он сказал, что все мы будем помнить о них, каждый по-своему будет их оплакивать, но сделаем это позже. Кого-то такие слова, может, и покоробят, но не меня. Мэнни был там, где и я. Мне известно, откуда он родом. Но сейчас мы должны делать то, что нужно делать. Разве для тебя нет в этом смысла?

— Пытаюсь разобраться. Когда ты возвращаешься?

— Буду знать об этом через пару часов. Сразу позвоню тебе.

Повесив трубку, Эван услышал гудки сирен и шум вертолетов.

— У вас, миссис Ванвландерен, очаровательные апартаменты, — заметила Калейла, проходя через отделанное мрамором фойе к ступенькам, ведущим в гостиную, расположенную ниже на полтора уровня.

— Номер очень удобный, — ответила вдова в дорогом черном платье от Диора. Закрыв дверь, она подошла и села рядом с Калейлой. — Вице-президент вправе потребовать, чтобы я переехала в какой-либо другой дом в Калифорнии. Два дома для меня многовато. В одном жил Эндрю, в другом — я. Садитесь, прошу вас.

— Все дома как этот? — поинтересовалась Калейла, усаживаясь в кресло, стоящее напротив дивана, обитого парчой.

— Вообще-то мой муж переделал принадлежащий ему дом на свой вкус. — Ардис Ванвландерен поднесла к глазам крошечный платочек. — Кажется, надо привыкать говорить «мой покойный муж», — печально добавила она, опускаясь на диван.

— Выражаю вам свое сочувствие и прошу прощения за вторжение в такое время. Бессовестно поступать подобным образом. Я довела это до сведения моего руководства, но они настояли.

— Они правы. Государственные дела должны идти своим чередом, мисс Рашад. Я все прекрасно понимаю.

— А я не уверена, что понимаю. Это интервью могло подождать, по крайней мере, до завтрашнего утра. Таково мое мнение, но опять скажу: другие думают иначе.

— Вот это-то меня и занимает, — отозвалась Ардис, разглаживая на коленях черное шелковое платье. — Что может быть так жизненно важно?

— Начнем с того, — сказала Калейла, скрестив ноги и проведя ладонью по морщинке на своем темно-сером костюме, купленном у «Робинсона» в Сан-Диего, — что все, о чем мы будем говорить, должно остаться между нами. Нам совсем ни к чему, чтобы вице-президент Боллингер встревожился. — Калейла достала из черной кожаной сумки блокнот и провела ладонью по темным волосам, стянутым сзади в тугой узел. — Насколько мне известно, вам сообщили, что я работаю за океаном и меня заставили прилететь сюда исключительно из-за этого интервью.

— Да, мне говорили, что вы специалист по делам Ближнего и Среднего Востока.

— Это эвфемизм. Я специалист по борьбе с терроризмом. И я полукровка. У меня отец — араб, а мать — американка.

— Говорят, полукровки — умные, а вы еще и красивая.

— Но вы, миссис Ванвландерен, настоящая красавица.

— Была… Годы, мисс Рашад, как известно, не красят…

— Уверена, мы с вами почти ровесницы, миссис Ванвландерен.

— Мисс Рашад, давайте не будем заострять на этом внимание. Итак, почему возникла необходимость срочно нанести мне визит?

— Один человек, находящийся по долгу службы в долине Бекаа в Ливане, раздобыл ошеломляющую и в то же время тревожную информацию. Вы ведь знаете, что такое «ударная команда», миссис Ванвландерен?

— Кто этого не знает? — сказала она и потянулась за пачкой сигарет. — Это группа, как правило, мужчин, которым поручают заказное убийство. — Она закурила. Правая рука слегка подрагивала. — С определением справились. Но при чем здесь вице-президент?

— Притом, что ему угрожали. И вы, миссис Ванвландерен, в этой связи запросили у ФБР целое подразделение для обеспечения его безопасности.

— Это дело прошлое, — сказала Ардис и затянулась. — Оказалось, что угрозы исходят от какого-то чокнутого типа, у которого наверняка даже не было оружия. Но вот когда стали приходить непристойные письма и начались телефонные звонки с площадной бранью, я поняла, что мы не должны рисковать. Все это есть в объяснительной записке. Мы, разумеется, напали на след. Вели его до самого Торонто, откуда он улетел. Улетел на Кубу. Думаю, там ему самое место.

— Этот человек совсем не чокнутый.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, ведь вам так и не удалось сцапать его. Правда?

— Фэбээровцы дали на него объективку. Умственно неполноценный тип, клинический случай шизофрении с манией преследования. Он, в сущности, безвредный. В общем, это дело мы закроем.

— А нам бы хотелось его приоткрыть.

— Зачем?

— Пришло сообщение из долины Бекаа, что сюда кинули две, а возможно, и три «убойные» команды с целью организовать убийство вице-президента Боллингера. Ваш недоумок был на шухере, вольно или невольно, и в общем на атасе.

— Что такое «шухер»? Я даже не в состоянии понять вашу речь. Абсурд какой-то…

— Шухер — это очень просто! — сказала Калейла. — Террористы действуют по принципу открытости. Частенько они объявляют о своей цели задолго до намеченного срока. Ставят кого-то на атасе и смотрят, власти ловят мышей или не ловят?

— О Господи! Что за речь у вас? Откуда вы этого набрались? Скажите, зачем террористам понадобилось убивать вице-президента Орсона Боллингера?

— А почему вы подумали, что угрозы против него следует воспринимать всерьез?

— Потому что это были угрозы. И я тогда сделала все, что могла сделать.

— И были правы, — согласилась разведчица Рашад. Ардис Ванвландерен, вдова, смяла сигарету, потянулась за другой и быстро закурила. «Нервничает!» — подумала Калейла, а вслух сказала: — А теперь отвечу на ваш вопрос. Убийство вице-президента привело бы к перевыборам, а заодно и к значительной дестабилизации.

— Но какой в этом смысл?

— Большой. Чтобы максимально выставить себя напоказ. Это ведь должно было быть зрелищное убийство. Более того, ведомство ФБР здорово подмочило бы свой престиж, так как на глазах у всех его кинули так, как никогда. И все благодаря отвлекающей внимание стратегии.

— Стратегии? — протянула Ардис Ванвландерен. — Какой еще стратегии?

— Отвлекающей внимание на безвредного недоумка. А в это время настоящие убийцы спешат к месту назначения.

— На мой взгляд, у вас у самой с головой не все в порядке. То, что вы говорите, просто бред.

— Вовсе нет! Классический пример политической диверсии.

— Это уж вы слишком! Просто поступали звонки из разных городов и письма с грязными ругательствами!

— Это классика! — повторила Калейла, что-то записывая.

— Что это вы делаете? — спросила вдова.

— Фиксирую ваши суждения. Можно задать вам вопрос?

— Разумеется, — ответила Ардис Ванвландерен сдержанным тоном.

— Нет ли лично у вас предположения, что кто-то среди многочисленных сторонников вице-президента Боллингера и его окружения здесь, в Калифорнии, на самом деле не является его другом?

— Откуда вы это все выкапываете?

— Логически мыслю, только и всего. Не секрет, что вице-президент вращается в денежных кругах. И конечно же отношения с людьми и даже определенными группами людей сложились самые разные…

— И что? Куда вы клоните, позвольте узнать?

— Мы уже добрались до самой сути, миссис Ванвландерен. Международные связи, какими бы тайными они ни были, в конечном итоге можно проследить, установить, вычислить… Вероятно, сначала не с точностью до отдельной личности или группы лиц, но вполне конкретно определить сектор, месторасположение… Но есть кто-то еще. Существует партия или партии, вовлеченные в это нечистоплотное дело, которые находятся здесь, в Южной Калифорнии. Наши люди в долине Бекаа вычислили их по телеграммам, которые шли из Цюриха в Сан-Диего через Бейрут.

— Из Сан-Диего в Цюрих?

— Представьте себе! Деньги. Совпадение интересов. Одни хотят пафосно отправить важное лицо на тот свет с максимальным привлечением общественности, другие желают задвинуть куда-нибудь в медвежий угол. Но при этом сами убийцы остаются в стороне. И те, и другие делают огромные деньги. Выследить их было нашей главной задачей. И вот сейчас мы эти деньги отыскали.

— Отыскали?

— В общем, да! Это вопрос всего нескольких дней. Швейцарские банки легко идут на сотрудничество, когда дело касается наркотиков и терроризма. А наши агенты в Бекаа ждут подробные объективки «убойных» команд. И конечно же мы выйдем на их связи в Сан-Диего. Мы решили, что у вас могут быть на этот счет какие-нибудь соображения.

— С чего вы это взяли? — повысила голос вдова и сломала сигарету. — Я не могу о таком даже думать, настолько это невероятно! Вы уверены, что за этим не кроется какая-то нелепая ошибка?

— В таких вещах мы не ошибаемся.

— Думаю, это эгоистичное чистоплюйство, — заявила Ардис, и пенсильванский диалект ее юности прорвался сквозь тщательно выпестованный английский. — Я хочу сказать, мисс Рашад, что вы тоже не без греха.

— Что ж, в некоторых случаях и мы небезгрешные…

— Но это же глупость!.. Я хочу сказать, если эти команды действительно как-то связаны с Сан-Диего, то тут могли бы воспользоваться любым именем. Например, использовать мое!

— В таком случае мы тут же сделали бы поправку на рельеф, — произнесла Калейла, закрывая блокнот и убирая его в сумку. — Это выглядело бы слишком очевидной наводкой, чтобы принимать ее всерьез.

— Именно это я имею в виду. Установка… Кто-то из друзей Орсона должен был все это устроить. Разве такое невозможно?

— Для того, чтобы убить вице-президента?

— А может… Как вы это назвали? Может, вице-президент — это для отвода глаз? Такое возможно?

— Кто-то другой? — переспросила Калейла.

— Да! И, отправляя телеграммы из Сан-Диего, этот кто-то другой навлек подозрение на невинного сторонника вице-президента Боллингера! Это вполне возможно, мисс Рашад.

— Весьма любопытно, миссис Ванвландерен. Я передам ваши соображения моему руководству. Мы должны принять во внимание такой вариант. Двойная недомолвка с ложным отсылом.

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать? — повела плечами миссис Ванвландерен.

— Маскируя одного заказчика, можно выставлять на обозрение другого. Рыночные отношения… Прячем один товар, подсовываем другой, — улыбнулась Калейла.

— У вас такие непонятные обороты речи, я просто в растерянности, потому что не в состоянии уловить основную мысль.

— Так уж жизнь устроена! Многое непонятно и мне. К примеру, мы собирались проследить, куда уходят деньги со счетов в швейцарских банках, но оказалось, они заморожены. В то же время их невозможно заморозить, потому что система кодирования все равно приведет к исходной точке. Ну а уж если человек скончался, тогда все отойдет государству. Что ж, мне пора! Примите еще раз мои соболезнования.

Калейла вышла, сделала несколько шагов по коридору, затем тихо вернулась к закрытой двери апартаментов Ванвландерен. Изнутри донесся сдавленный крик отчаяния, смешанный с грязными ругательствами. Сценарий сработал. Эм-Джей был прав! Настоящая причина смерти Эндрю Ванвландерена к инфаркту не имела никакого отношения. Вдова спонсора вице-президента обанкротилась.

Милош Варак стоял перед темной витриной магазина метрах в тридцати слева от парадного подъезда отеля «Уэстлейк». Он загодя позаботился об электронной начинке в апартаментах Ардис Ванвландерен. И теперь ждал, когда к ней пожалуют самые близкие друзья, улетающие на Рождество в свои владения, где так удобно отдыхать во время рождественских каникул.

Было семь тридцать пять вечера.

Такси подъезжали к отелю в среднем каждые три минуты, и Милош внимательно изучал пассажиров. Он уже сбился со счета, но не потерял бдительности. И вдруг ему показалось нечто необычное: слева метрах в тридцати от него остановилось очередное такси, из которого вышли двое и направились к входу в отель.

Отступив в тень, Варак уловил несколько фраз из их разговора.

— Я слышал это по радио.

— Я тоже.

— А она все-таки дрянь порядочная!

— Если они остались живы, им надо немедленно убираться из страны. Они смогут выехать?..

— А что вы об этом думаете?

— Это не самое основное событие дня.

— А Боллингер?

Мужчина в пальто с поднятым воротником, закрывающим ему лицо, прошел метрах в трех от Милоша Варака. Эрик Сандстрем был в панике, поэтому не обратил на координатора группы «Инвер Брасс» никакого внимания.

Глава 34

Ардис Ванвландерен задержала дыхание.

— Эрик, ты? — Она схватила Сандстрема за руку и буквально втащила в фойе. — Ты что, вообще ума лишился? — сказала она громким шепотом, закрывая дверь.

— У меня с умом, как тебе известно, все в полном порядке, а вот ты со своим покойным муженьком наворотила черт знает что! Это же надо оказаться такими идиотами…

— Ты имеешь в виду арабских экстремистов?

— Именно!

— Но, Эрик, произошло ужасное недоразумение. Зачем нам, то есть я хочу сказать, для чего нужно было Энди организовывать покушение на Боллингера?

— О Господи! Глупая ты овца… При чем тут Боллингер? Все дело в этом Кендрике, понимаешь? Это к нему наведывались палестинские террористы! В Вирджинии и Колорадо с десяток трупов, правда, наш вундеркинд уцелел.

— Кендрик жив? — прошептала Ардис, и ее огромные зеленые глаза наполнились слезами. Однако она быстро справилась с эмоциями и добавила: — А считают, будто террористы пожаловали в Штаты, чтобы расквитаться за что-то там с Боллингером…

— Считают… — усмехнулся Сандстрем. — Никто ничего не считает, потому что на публикации о терактах в прессе наложен запрет. Интересно, между прочим, кто это считает?

— Слушай, давай сядем и поговорим! — Миссис Ванвландерен пересекла просторное фойе и по мраморным ступенькам спустилась на второй уровень апартаментов — в гостиную.

Сандстрем последовал за ней.

— Уже будет часа полтора, как она ушла, — сказала Ардис, опускаясь на диван и закуривая.

Сандстрем побледнел.

— Она? Кто она такая? — бросил он, направляясь к бару, где стояли бутылки, графины, стаканы, бокалы и ведерко со льдом. — Кто она, я спрашиваю? — Обернувшись, он в упор посмотрел на свою бывшую любовницу.

Вытащив наугад бутылку, он налил полный стакан.

— Женщина, разумеется, — ответила Ардис, пуская кольца дыма.

— Ты вот что, дорогая, учти, мне не до шуток…

— Ее фамилия Рашад, она специалист по терроризму. Представляешь, ее задействовала специально созданная комиссия при конгрессе, хотя она из ЦРУ, как мне кажется. Я всегда говорила и говорю, что разведка не разлей вода с гражданскими службами… Ну так вот, эта самая Рашад даже не упомянула про Кендрика!

— С ума сойти! Я так и знал… цэрэушники сложили два и два и все поняли. И ведь главное, Варак предупреждал, что этот вариант возможен, что его нельзя исключить, и вот вам, пожалуйста!

— Эрик, кто такой Варак?

— Мы называем его координатором, то есть, по сути, он является нашим разработчиком программы действий. Он говорит, что там, — Сандстрем закатил глаза, — в хитромудрых инстанциях, известно о твоей деятельности на Ближнем и Среднем Востоке.

— О чем это ты? — Ардис прищурилась.

— О чем? А твоя оффшорная компания? Забыла?

— Но это же несерьезно! Мизерное вложение капитала, если учесть льготы, предоставленные иностранцам при проведении финансово-кредитных операций… И вообще это было восемь лет назад! Вернее, я там уже десять лет не была.

— Но какие-то связи, контакты у тебя остались?

— Откуда? Если, конечно, не считать пары богатых арабов, с которыми я вращалась в Лондоне.

— Вращалась в постели или на приемах?

— Я, как тебе известно, везде успеваю, мой ненаглядный. Скажи, почему ты спросил про контакты? Кого-то это интересует?

— Не исключено…

— Разве я дала повод?

— А-то нет?! Муженек не успел Богу душу отдать, а ты его сразу в печь…

— В какую печь?

— В крематории!

— Ну и что?

— Ничего. Твой Энди у тебя какой муж по счету? Четвертый, пятый? Говорят, всякий раз ты звонишь в морг и велишь немедленно, без всякого вскрытия, предать труп кремации, а пепел развеять над Тихим океаном.

— Ну что ты несешь? Такого никогда не было! — Ардис вскочила.

— Да мне-то что! Просто люди удивляются, чьи услуги ты столь щедро оплачиваешь…

— Перестань! Не было этого!

— Может, скажешь, между тобой и Эндрю не существовало договора?

— Скажу, что не существовало…

— Ну, знаешь ли?! Я все-таки склонен верить Вараку, поскольку он никогда не дает непроверенную информацию, — сказал Сандстрем с расстановкой.

— Значит, ему кто-то солгал, — Ардис понизила голос, — а может, и сам приврал.

— Исключено! Он человек честный.

— Тогда не знаю. — Ардис опустилась на диван и потушила в пепельнице сигарету. — Эрик, почему ты явился без звонка? Разве нельзя было позвонить?

— Нельзя. Думаю, Варак распорядился прослушивать все телефонные разговоры. Например, он сейчас в Чикаго, но я убежден, что все звонки к Боллингеру и его ближайшему окружению записываются на пленку. Так что лучше воздерживаться от телефонных разговоров.

— Непонятно… В таком случае, как ты все это объясняешь сообществу дряхлых безумцев, к которому ты принадлежишь? Между прочим, мне звонили со службы, звонили близкие друзья — все выражали соболезнование. И эта Рашад… Думаю, что для Варака и твоих благотворителей-неудачников эти звонки не представляют интереса.

— Эта Рашад, она что же, даже не упомянула о нападении террористов на владения Кендрика?

— Ни словом не обмолвилась…

— Но если она специалист по предотвращению терроризма, или как там ее служба называется, она не может не знать о происшедших терактах.

Ардис Ванвландерен потянулась за сигаретой. Кинув на Сандстрема взгляд, в котором читалась озабоченность, она сказала:

— Тому может быть несколько причин. — Она пару раз щелкнула зажигалкой, прикуривая. — Начнем с того, что порой даже вице-президент лишается допуска к секретным материалам, поскольку не исключается, что и за ним установлена слежка. Например, Трумэну ничего не было известно о Манхэттенском проекте.[57] Потом, посуди сам, если теракты имели место быть, как говорится, то, естественно, лучше скрыть этот факт от общественности, чтобы не нагнетать панические страсти. Думаю, никаких терактов вообще не было, и в этом случае ваш Варак слегка не прав.

Сандстрем стоял, смотрел на свою бывшую любовницу и не двигался.

— Брось, Ардис! — сказал он чуть слышно. — Твой покойный муж — денежный мешок, страдавший манией финансового величия, не мог допустить, чтобы группа, как ты выразилась, «благотворителей-неудачников» сменила одного политического деятеля на другого, способного существенно урезать его источник доходов, а то и вовсе перекрыть денежный «кислород».

Ардис откинулась на спинку дивана и отвела взгляд:

— Он сказал, что потерял бы в этом случае миллионы, а вы все — миллиарды.

— А до этого он что же, не посвящал тебя в свои дела?

— Никогда! Клянусь… Я бы сама пустила ему пулю в лоб, а потом бы позвала одного из вас и велела бы закопать его где-нибудь в Мексике.

— Я тебе верю.

— А другие? Другие поверят?

— Думаю, да. Они тебя знают.

— Эрик, я ничего не знала, ничего…

— Я же сказал, что верю тебе.

— А эта Рашад обмолвилась, будто они проследили за денежными потоками, которые он отправлял через Цюрих. Неужели это правда? Разве это возможно проследить?

— Зная Эндрю, можно смело сказать, что на это потребуются месяцы. Разброс кодированных источников его доходов охватывает ареал от Южной Африки до государств Прибалтики. Так что год точно потребуется, если не больше.

— А другие знают об этом?

— Посмотрим, что они скажут…

— А что они могут сказать? Эрик… — Ардис бросила на своего бывшего любовника умоляющий взгляд.

— Я позвонил Гринеллу из аэропорта в Балтиморе. Он, конечно, не входит в окружение Боллингера и всегда на заднем плане, но председатель совета директоров каких мало! Тут мы все единодушны.

— Эрик, зачем ты мне все это говоришь? — спросила Ардис дрогнувшим голосом.

— Затем, что он будет здесь через несколько минут. Следует кое-что обсудить. Я намеревался провести с тобой час-другой наедине, но не получается.

— У тебя снова тусклый взгляд, мой дорогой, — сказала Ардис, поднимаясь с дивана.

— Ничего не поделаешь! Взгляд, над которым ты всегда подтруниваешь, когда я… ну, скажем, не в силах кое-что совершить.

— Просто этот взгляд яснее всяких слов дает понять, что в мыслях ты не со мной. Ты такой умный, Эрик, за это я тебя и люблю.

— Странно это слышать от тебя.

— Почему же?

— Чтобы судить об уме другого, надо иметь свой собственный.

— Перестань, Эрик! Ей-богу, ты иногда позволяешь себе низкопробные высказывания.

— А все потому, что твои поступки ниже всякой критики.

— Эрик, меня пугает Гринелл, вернее, я его опасаюсь…

— А я нет, потому что у него голова на плечах.

В передней апартаментов миссис Ванвландерен раздался звонок.

Кендрик сидел в небольшом парусиновом шезлонге возле раскладушки, на которой лежал Эммануил Вайнграсс, обессилевший от потери крови. Единственная оставшаяся в живых медсестра после событий в Меса-Верде не отходила от него ни на шаг. В кабине истребителя было тесно, но, поскольку до Денвера было около часу с небольшим лету, с незначительными неудобствами все быстро смирились.

— Я все думаю и думаю, — произнес Мэнни с усилием и сразу же закашлялся.

— Не разговаривай, прошу тебя, — сказал Эван. — Побереги силы, они тебе еще пригодятся!

— Зачем они мне, эти силы? Жить осталось всего ничего… Не молоденький!

— Может, сменишь пластинку?

— И не подумаю! Пять лет мы не виделись, теперь вот снова вместе, а что получается? Я для тебя просто-напросто обуза, старый чудак с пунктиком навязался на твою шею… Хорошо, что у тебя теперь есть Калейла. Мне хотя бы на душе спокойнее!

— Мэнни, скажи, пожалуйста, почему последнее время с тобой невозможно нормально разговаривать?

— Потому что норма утомляет меня, да и ты тоже!

— Я тебя утомляю?

— Представь себе!

— Это почему же?

— Потому что не хочешь понять, отчего все эти взрывы, стрельба и поножовщина.

— Не хочу, и все тут!

— Получается, я вкладывал душу в человека, не отличающегося особым умом.

— Перестань, Мэнни! Я совершенно не расположен к глубокомысленным разговорам.

— А вот Калейла сразу поняла, в чем дело!

— Ну и в чем оно, это дело?

— А в том, Эван, что кое-кто хочет видеть тебя на первых ролях в государстве, а кто-то, прошу прощения, спит и видит — вымазать тебя в дерьме. Ты это, надеюсь, понимаешь?

— Понимаю, но я на первые роли не претендую.

— Очень жаль, что не претендуешь! Сдается мне, это твое призвание. Да и не один я так думаю!

— Видите ли, не один он так думает… — Кендрик усмехнулся. — А кто еще?

— Пошевели мозгами, сразу поймешь! Те, кто хотят тебя убить… Вот они-то сразу смекнули, что твое призвание навести в стране порядок и свернуть им головы идет вразрез с их принципами. Поэтому все силы брошены на то, чтобы тебя убрать. Посуди сам, у террористов есть все — паспорта, оружие, деньги, явки, одежда, даже водительские права. А документы? Ведь их в магазине не купишь? Стало быть, задействованы высшие эшелоны власти. Почему? Да потому что некий конгрессмен для многих представляет угрозу!

— Мэнни, ну какая я угроза, если я выхожу из игры?

— Но они-то пока об этом не знают! Видят, что происходит, и делают выводы.

— Какие выводы? Что происходит?

— А вот что! Не успеет некий конгрессмен раскрыть рот, как в Вашингтоне все замолкают и слушают, что он говорит.

— Не сочиняй, Мэнни! Я так мало и редко говорю, что слушателей у меня — раз-два и обчелся…

— Дело не в количестве, а в качестве, потому что, когда ты говоришь, все молчат и слушают. У тебя дар заставлять людей себя слушать. Это ценное качество редко у кого наблюдается. Положа руку на сердце, я тоже умею заставить себя слушать. — Вайнграсс закашлялся, положил дрожащую ладонь себе на горло.

Эван наклонился к нему, поправил подушку:

— Мэнни, тебе вредно волноваться. Успокойся!

— Сам успокойся и слушай, что я говорю. Вот и все! Эти негодяи видят перед собой истинного героя Америки, которому сначала президент вручил высшую награду страны, а потом этого героя ввели в важные комитеты конгресса.

— Нет, Мэнни, сначала были комитеты, а потом — награда.

— Не перебивай меня! Проходит пара месяцев, и наш герой участвует в теледебатах с неким полковником из Пентагона. И тут происходит самое удивительное! Конгрессмен требует отчитаться перед избирателями и налогоплательщиками за перерасход средств, отпущенных на укрепление обороноспособности страны. Как? Кто позволил? Заткнуть глотку этому конгрессмену!

— Мэнни, ты преувеличиваешь! Не нагнетай… В конце концов, нет в мире такой страны, где в той или иной степени не наблюдается коррупция.

— Ой, что я слышу?! — Мэнни закатил глаза. — Коррупция… Да ведь коррупция коррупции рознь! Какой-нибудь парнишка сопрет из офиса скрепок для бумаг всего-то на доллар — вот уже и коррупция! А другой, скажем, в Пентагоне санкционирует перерасход средств на миллион баксов к себе в карман — тоже коррупция.

— А то и на десять миллионов! — хмыкнул Кендрик.

— Мелочь, жалкие гроши! — вскинулся Эммануил Вайнграсс. — А чем, скажи на милость, эти ворюги отличаются от убийц-террористов? Да ничем… То есть, я хочу сказать, награбят, накупят оружия и снабжают экстремистов… Убивайте теперь тех, кто нам мешает красть у государства! Здорово получается…

Эммануил Вайнграсс закашлялся. Он весь покрылся испариной, стал задыхаться. Медсестра сделала укол, через пару минут приступ кончился.

— Эван, — прошептал бледный немощный старик, — помоги Калейле, помоги Пейтону найти и уничтожить это осиное гнездо.

— Конечно, Мэнни! Конечно, помогу, и ты прекрасно это знаешь.

— Ненавижу тех, кто, разжигая ненависть между нациями, наживается на этом, ворочает миллиардами. Ведь мы могли бы быть друзьями и с Азраком, и с Абиадом! Правильно?

— Да, Мэнни, верно, но не все так просто!

— Понимаю, Эван! Конечно, не просто… Но только подумай, на что деньги идут! Одни заявляют, мол, на производство межконтинентальной ракеты потратили двадцать миллионов, а другие тут же обещают потратить все сорок. Куда это годится? Может, мы хотим просто-напросто взорвать к чертям собачьим нашу планету, а? Очень тебя прошу, Эван, разберись в этом вопросе и выступи где надо. Тебя все так внимательно слушают, может, сообща наведем порядок на планете?

— Надо подумать, Мэнни.

— Подумай, Эван… И вот еще что! Скажи, пожалуйста, уж не рак ли у меня? Что же это я так сильно кашляю?

— Не думаю, Мэнни. Все анализы показали, что в этом плане у тебя все в порядке. Может, это результат стресса? Все-таки за последние двое суток ты прямо будто на двух войнах побывал. Я вообще удивляюсь, откуда у тебя силы берутся просто дышать.

— Эван, обещай, что скажешь мне все как есть в случае чего.

— Обещаю.

— Правду скажешь, не соврешь?

— Когда я тебе врал? — ответил Кендрик.

Самолет подлетал к Денверу.

Крейтон Гринелл, худощавый мужчина среднего роста с землистым цветом лица, бросающегося в глаза обострившимися чертами, здороваясь с кем-либо, хоть в первый раз, хоть в пятидесятый, либо с официантом, либо с председателем совета директоров, всегда приветствовал любого из них робкой и теплой улыбкой. Однако тепло и робость никак не сочетались с холодным взглядом невыразительных глаз сорокавосьмилетнего юриста, специализирующегося по международному праву.

— Ардис, дорогая моя Ардис, — говорил он, обнимая миссис Ванвландерен за плечи и похлопывая ладонью по плечу, пока они шли от дверей в гостиную. — Что я могу сказать? Такая потеря для всех нас! Но невозможно передать словами, какова она для тебя.

— Это случилось так неожиданно, Крей! Слишком неожиданно…

— Смерть всегда приходит неожиданно, но мы все обязаны искать и находить что-то позитивное в наших печалях, не так ли? Ты и он с достоинством несли бремя продолжительной и тяжелой болезни, но так или иначе быстрая развязка всегда предпочтительнее, не правда ли?

— Думаю, ты прав, и благодарю тебя за добрые слова сочувствия.

— Не стоит, дорогая! — Гринелл взглянул на Сандстрема, стоящего в центре освещенной солнцем гостиной. — Эрик, как приятно тебя видеть здесь! — сказал он, пересекая фойе и спускаясь вниз по мраморным ступеням. Протягивая руку для дружеского рукопожатия, он добавил: — Хорошо, что мы с Ардис в такой тяжелый для нее момент. Между прочим, мои люди ждут нас у парадного подъезда.

— Дешевая проститутка! — беззвучно произнес Сандстрем.

— Хочешь выпить, Крей? — громко спросила Ардис, прикрыв дверь.

— О нет, благодарю тебя!

— А я, пожалуй, выпью, — сказала она, направляясь к бару.

— Да, конечно, тебе надо выпить чего-нибудь покрепче! — посоветовал адвокат. — Скажи, дорогая, что надо сделать с точки зрения юридических тонкостей? Может, есть какие-то нюансы, требующие разъяснения?

— Кое-что, думаю, придется оформить. У Энди адвокаты были, конечно, повсюду, но ты был его основным доверенным лицом.

— Да, это так! Мы соприкасались частенько в течение дня. Нью-Йорк, Вашингтон, Лондон, Париж, Марсель, Осло, Стокгольм, Берн, Цюрих, Западный Берлин… Я все, конечно, делал сам.

— Цюрих… — произнесла Ардис нараспев, глотнула из бокала и задумалась.

— Это в Швейцарии! — резко бросил Сандстрем. — И довольно всей этой чепухи.

— Эрик, ну зачем ты так? — протянул Гринелл.

— А затем, Крей! Покойник имел контакты с палестинцами и пересылал им деньги из Цюриха. Помнишь Цюрих, дорогая? — кинул он пронзительный взгляд на Ардис. — Не забыла еще? Я говорил тебе об этом, Крей, из Балтимора. Он пошел на это!

— А я так и не сумел получить подтверждение терактов, — спокойно сказал Гринелл.

— Потому что их не было! — повысила голос Ардис, подливая себе из тяжелого хрустального графина.

— Я этого не говорил! — тихо возразил адвокат. — Я сказал, что не смог получить подтверждения. Однако странно другое. После того как у меня раздался звонок, последовала пауза, а потом какой-то пьяница, очевидно выполняя чью-то просьбу, произнес: «Они все делают за деньги!» Думаю, объяснения не нужны.

— О Господи! — воскликнула Ардис.

— Итак, теперь у нас два кризиса, — продолжил Гринелл, шагая к белому мраморному телефону на белом мраморном столе с красными прожилками возле стены. — Наша общая слабина — действующий государственный секретарь, который в данный момент в пути на Кипр, где подпишет соглашение, способное разрушить всю оборонную промышленность. И наша собственная слабина, привязанная к палестинским террористам. Вознестись бы им на небо! — Он набирал номер, а Ардис и Сандстрем наблюдали. — Переключение из проекта шесть в проект двенадцать, Средиземноморье, подтверждается, — сказал адвокат в трубку. — И пожалуйста, не забудьте про медицину!

Глава 35

Милош Варак вошел в отель через служебный вход и на грузовом лифте поднялся на свой этаж. У себя в номере он сразу бросился к пристенной вертикальной стойке со сложной записывающей, воспроизводящей и прослушивающей аппаратурой. Увидев, что на запись ушло довольно много пленки, он сначала насторожился, но потом решил, что Ардис Ванвландерен, должно быть, отвечала на многочисленные звонки. Нажав клавишу «Звук», он подкрутил регулятор громкости, надел наушники и стал слушать.

Варак снял наушники и задумался. За каким дьяволом эту Рашад понесло в Сан-Диего? И какого черта она притащилась к вдовушке Ванвландерен? Специалист по Ближнему и Среднему Востоку, резидент в Каире, что она делает здесь? Да и вообще Рашад больше не работает в ЦРУ, он узнавал. Оманский кризис миновал, и она уволилась. По сведениям, полученным от официальных лиц в Каире и Вашингтоне, «офицер разведслужбы Рашад» согласилась «пойти на разумный компромисс». И что же? Получается, этого не произошло? Варак снова надел наушники.

Интересно, что ответила Ардис Ванвландерен этому пакостнику, этому предателю дела организации «Инвар Брасс», одному из ведущих специалистов мозгового центра военно-промышленного комплекса Эрику Сандстрему.

Варак тихонько присвистнул. Вот так так! Оказывается, он допустил две ошибки. Первая связана с секретной службой Адриенны Калейлы Рашад, и тут придется признать свой промах, ибо она, конечно, опытная разведчица. Вторая ошибка — непростительный ляп! По сути, он дезинформировал членов общества «Инвер Брасс». Но кто бы мог подумать, что Эндрю Ванвландерен предпримет весьма рисковую акцию без ведома своей супруги. А ведь можно было бы сообразить, что этот брак основан на принципах Ларошфуко — удобство, взаимная выгода, никакой привязанности, не говоря уж о любви. Старина Энди взял и нарушил правила! Охваченный страстью к наживе, этот бычара, выбив ворота своего загона, угодил прямо на бойню.

Варак прислушался. Кто-то пожаловал… Ардис, кажется, вне себя от счастья. Щебечет… Кто же это? Оказывается, Крейтон Гринелл… Ну-ка, ну-ка, о чем это он распространяется?

Милош Варак сорвал с себя наушники. Пусть говорят что угодно, все будет записано, а сейчас нужно действовать решительно и энергично.

Он набрал номер телефона в Синвид-Холлоу, а если точнее — соединился по прямому проводу с хозяином роскошной виллы на берегу Чесапикского залива.

— Да?

— Сэр, это Варак.

— Что случилось, Милош? Удалось кое-что выяснить, да?

— Да. Это Сандстрем…

— Боже, не может быть! Неужели?

— Сэр, есть кое-что поважнее. Госсекретарь летит на Кипр. Вы не могли бы выяснить, куда именно?

— Нет нужды выяснять, Милош. Я знаю. Впрочем, это знает всякий, кто смотрит телевизор или слушает радио. Хочу подчеркнуть, Милош, что его визит на Кипр — это настоящий прорыв линии обороны…

— Сэр, прошу прощения, когда он будет на Кипре?

— Госсекретарь вылетел из Лондона около часа назад. Перед отлетом он сделал заявление о новом шаге к укреплению мира во всем мире и тому подобное…

— Сэр, как мне стало известно, что-то весьма опасное замышляется в Средиземноморье.

— Нельзя ли поконкретней?

— Акция под названием «Проект-12»… Это все, что я слышал. Похоже, готовится диверсия. Они задумали убрать его.

— Кто «они»? Кого вы имеете в виду?

— Мы о них говорили. Это так называемые «вкладчики». О переключении с «Проекта-6» на «Проект-12» сказал Крейтон Гринелл. Крейтон Гринелл… Если я предприму попытку попасть в апартаменты Ардис Ванвландерен, меня схватят и не выпустят. У дверей охрана. К тому же я не имею права ставить наше дело под удар. И потом, даже если я буду хранить молчание, есть сильнодействующие препараты типа наркотиков. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Понимаю. Милош, ваши предложения?

— Свяжитесь срочно с Фрэнком Свонном из Госдепа. Пусть на коммутаторе достанут его хоть из-под земли и скажут ему всего два слова: «локализация кризиса». Он поймет.

— Милош, а почему Свонн?

— Сэр, Фрэнк Свонн специалист. Он руководил операцией в Омане.

— Да, я знаю. Но ведь придется сказать ему больше, чем хотелось бы… Есть получше вариант. Милош, не кладите трубку, я свяжу вас с надежным человеком.

Секунды стали казаться Вараку минутами. Почему так долго? Самуил Уинтерс, что он там делает? Совсем закопался… Времени в обрез, нельзя терять ни минуты. Наконец в трубке раздался его голос:

— Милош, сейчас у нас состоится разговор, как бы по селектору. Разумеется, ни вы, ни наш третий собеседник не должны называть себя. Учтите, я полностью доверяю этому человеку. «Локализация кризиса», как вы выразились, тоже входит в круг его обязанностей, но у него более широкие полномочия, если сравнивать его с Фрэнком Свонном.

В трубке дважды щелкнуло, и Уинтерс продолжил:

— Говорите, господа! Мистер А на проводе, мистер Б.

— Мистер А, вы хотите мне кое-что сообщить?

— Да, мистер Б. У меня важная информация. Она достоверная, а обстоятельства, при которых я получил ее, не имеют значения. Дело в том, что госсекретарю грозит опасность, под угрозу поставлено и подписание соглашения на Кипре. Приказ о переключении с «Проекта-6» на «Проект-12» в ареале Средиземноморья отдал некий Крейтон Гринелл. Обратите внимание, он из Сан-Диего.[58] Это все, что мне о нем известно.

— Понял. Мистер А… как бы это выразиться поделикатнее? Вы в состоянии дать нам понять, где сейчас этот Гринелл?

— Отель «Уэстлейк», номер люкс 3В. Сколько он там пробудет, не могу сказать. Поспешите. Его охраняют.

— Мистер А, пожалуйста, не кладите трубку пару минут.

— Собираетесь засечь номер моего телефона?

— Нет, не собираюсь. Я дал слово.

— Совершенно верно. И сдержит его, — вмешался Самуил Уинтерс.

— Я тороплюсь, — сказал Варак.

— Я быстро.

Раздался щелчок, и в трубке опять возник Уинтерс:

— Милош, я разделяю ваше беспокойство, потому что госсекретарь — самый здравомыслящий человек во всей администрации.

— Да, сэр. Это так.

— А я все не могу смириться с поступком Сандстрема. Почему он пошел по этому пути, как вы думаете?

— По ряду причин… Главная — его патенты в космической технологии. Кто-то создает все эти «железки», но основной покупатель — государство. Сегодня космос — синоним обороны!

— Милош, я знаю точно, ему не нужны деньги. Он их просто раздает… В том числе и на благотворительные цели.

— Тут вот на что следует обратить внимание. Если падает спрос — сокращается объем производства, следовательно, сокращается и экспериментирование, без чего он не мыслит своего существования.

Раздался очередной щелчок.

— Мистер А, это снова я, — сказал третий участник разговора. — Средиземное море, образно говоря, приведено в состояние боевой готовности, а в Сан-Диего принимаются меры по задержанию Гринелла. Разумеется, без лишнего шума.

— А почему я не должен был класть трубку?

— Откровенно говоря, не сумей я организовать в Сан-Диего мероприятия по задержанию Гринелла, пришлось бы взывать к вашему патриотизму, иными словами — просить вас оказать нам содействие. Вы, как мне кажется, человек опытный.

— Благодарю вас, но о каком типе содействия идет речь?

— Ничего такого, что могло бы скомпрометировать нашу договоренность относительно этой так называемой селекторной беседы. Я бы попросил вас последовать за Гринеллом, если бы вы увидели, что он покидает отель, и передать его нашему посреднику.

— Что заставило вас подумать, будто я соглашусь это сделать?

— Я не думал, я надеялся. Я ведь мог не успеть! Нужно было организовать сразу несколько мероприятий, главным образом в Средиземноморье.

— На всякий случай примите к сведению, что я не в состоянии оказать вам содействие такого типа, потому как в данный момент нахожусь довольно далеко от отеля «Уэстлейк», — соврал Милош Варак, не моргнув глазом.

— В таком случае я, кажется, сделал две ошибки. Упомянул про «патриотизм». Это раз. И судя по вашему выговору, ваша страна не Америка. Это два.

— Теперь она моя страна, — заметил Милош Варак.

— Тогда Америка вам обязана.

— А мне пора идти, — сказал Варак и положил трубку.

Пока он надевал наушники, его взгляд упал на кассету, и — о Боже! — магнитная лента не двигалась.

Варак прислушался. Тишина! В отчаянии он защелкал тумблерами. Ни звука! Никакого отклика…

Звукозаписывающая аппаратура, приводимая в действие голосом, не работала, потому что в апартаментах Ардис Ванвландерен не было ни души!

«Спокойно, без паники! — приказал он себе. — Все получится, но только спокойно…» Прежде всего необходимо найти Сандстрема. Предавшему интересы дела организации «Инвер Брасс» — пулю в лоб.

Калейла шла по широкому коридору к лифту. Она позвонила Митчеллу Пейтону и после того, как они обсудили чудовищные события в Меса-Верде, дала ему послушать пленку, на которую она записала весь разговор с Ардис Ванвландерен. Миниатюрное звукозаписывающее устройство свободно помещалось в черной записной книжке. Удобная техническая новинка, решили они с Пейтоном. Оба была довольны. Миссис Ванвландерен, безутешная вдова, ударилась в истерику, забыв о своем горе, и сразу стало ясно, что она и в самом деле ничего не знала о контактах своего покойного супруга с террористами. Внезапное появление Калейлы Рашад с заранее заготовленной дезинформацией явилось для Ардис своеобразным ударом обуха по голове. Манипуляции с сознанием, хоть с частным, хоть с общественным, вещь убойная, торжествовал Митчелл Пейтон. Калейла чувствовала, что у дяди Митча приподнятое настроение, и тоже радовалась.

Между ними состоялся шутливый разговор.

«Офицер Рашад, объявляю пятиминутную расслабуху!» — «Маловато, шеф. Хочется принять душ и спокойно поужинать. Последний раз я ела на Багамах». — «Закажи еду в номер. Разрешаем русскую икру, французский паштет из гусиной печенки — словом, оплачиваем любые деликатесы, поскольку ты это заслужила». — «Ненавижу заказывать в номер. Официанты ведут себя так, будто они все поголовно герои эротических фантазий одинокой женщины. К тому же я не могу заказать ничего, что готовила моя бабушка…» — «Не можешь…» — «Досадно! Хотя я знаю пару ресторанов, где отличная кухня». — «Прекрасно, однако имей в виду, что к полуночи у меня будет список лиц, которым звонила потерявшая душевное равновесие вдова. Не исключено, что тебе придется работать всю ночь напролет». — «Шеф, вы само благородство. Могу я позвонить Эвану, который, если повезет, может стать моим нареченным?» — «Можешь, но ты его не застанешь. Из Колорадо-Спрингс за ним и Эммануилом снарядили истребитель. Вайнграсса здорово изрешетили, но, думаю, в Центральной клинической больнице Денвера заштопают. Так что они в воздухе, Адриенна Калейла Рашад!» — «Спасибо за информацию, шеф». — «Рад стараться, офицер Рашад». — «Вы слишком добры, сэр!»

Нажимая кнопку вызова лифта, Калейла слышала, как у нее урчит в животе. Милый, дорогой, любимый Эван! Совершенно неприспособленный к нынешней жизни, с несколько странноватыми нормами нравственного поведения. Прямой, бескомпромиссный… Однако хотелось бы знать, потерпи он в Омане фиаско, сохранил бы свою целостность или нет? Трудно сказать… Хотя иногда, конечно, бросается в глаза стремление вырваться вперед. Интересно, эта черта характера у него от рождения или появилась совсем недавно, когда он стал заметной личностью? Скорее всего, соперничество у него в крови… А иначе как объяснить его связь с ослепительной Ардис Монро? Этот роман разворачивался лет двенадцать тому назад в Саудовской Аравии, где, надо полагать, находились желающие обладать роскошными формами тогда еще молодой женщины. Правда, надо отдать Эвану должное, он нашел в себе силы разорвать паутину ее чар!

Калейла услышала звук звонка — створки дверей лифта поползли в стороны. В кабине никого не было. Она шагнула внутрь и нажала кнопку нижнего этажа. Кабина медленно спускалась вниз, но неожиданно раздался щелчок, и она остановилась. Калейла взглянула на индикатор над дверями. Высветилась цифра «3». Это просто совпадение! Митчелл Пейтон уверен, что Ардис Ванвландерен, проживающая в люксе 3В, не осмелится покинуть отель.

Однако в кабину вошел мужчина. Боковым зрением Калейла увидела, что он — косая сажень в плечах и светловолосый. Почему-то она сразу ощутила беспокойство, вернее, почувствовала, что от него исходят флюиды мощной энергии и что он внимательно смотрит на нее. Она украдкой покосилась на него. Да, взгляд у него отнюдь не праздный! Ни намека на пытливый интерес, проявляемый по отношению к ней мужчинами. У этого — взгляд спокойный, пристальный…

Створки медленно поползли навстречу друг дружке.

Калейла сделала вид, будто забыла кое-что захватить, а теперь вот спохватилась. Она громко вздохнула, поморщилась, открыла сумочку… Ах, какая же она растяпа! Она с шумом выдохнула. Все в порядке, ничего не забыла… Кабина лифта начала спуск, Калейла взглянула на мужчину и задержала дыхание.

О Господи! Это же он… Блондин, европеец, со славянским типом лица. Один из тех, кто не спускает с Эвана глаз.

Калейла шагнула вбок, выхватила из сумочки пистолет и нажала кнопку вызова аварийной службы отеля. В шахте лифта раздался звонок, кабина остановилась, блондин шагнул к Калейле.

Она спустила курок. Пуля, как и было задумано, прошла в паре сантиметров от его головы, а звук выстрела просто оглушил. И его, и ее…

— Стоять! — крикнула Калейла. — Если вам известно, кто я, лучше не двигайтесь. Следующую пулю я всажу вам прямо в лоб.

— Нам известно! — Он усмехнулся. — Вы — мисс Рашад, — добавил он, не повышая голоса.

— К сожалению, я не знаю ни вашего имени, ни фамилии, но знаю точно, что вы подонок! Эван совершенно прав. Все, что происходило в течение многих месяцев и происходит до сих пор, всякие небылицы, что сочиняли и сочиняют о его прошлом, все эти комитеты и комиссии, огласка оманской эпопеи по всему миру — все это сделано для того, чтобы подставить его под пулю либо под нож палестинских террористов. После этого кто вы, если не подонок?

— Вы заблуждаетесь, мисс Рашад, вы глубоко ошибаетесь! — возразил Милош Варак. — Прошу вас, выслушайте меня! Случилось нечто непредвиденное, я только что разговаривал с Вашингтоном, вернее, с кем-то из ваших.

— Интересно! С кем же это?

— Мы не представились друг другу. Тот, кто в Вашингтоне, не знает, кто я, он не знаком со мной.

— Чушь собачья!

— Мисс Рашад, я вас очень прошу, давайте спустимся вниз. Я отчаянно тороплюсь. Я просто опасаюсь, что кое-кто сейчас сделает ноги…

— Уж не вы ли, блондин на косой пробор?

Дальше все происходило как в кино. Позже Калейла никак не могла понять, каким образом ему удалось выхватить у нее из руки пистолет. То, что он слегка вывернул ей правое запястье, это она почувствовала, но больно не было. Правда, возникло ощущение, будто руку ошпарили кипятком.

— Прошу прощения, если я причинил вам боль, мисс Рашад! — сказал Варак.

— Лихо сработано, подонок! Тут надо отдать вам должное!

— Зачем вы так? Ведь мы не враги, мисс Рашад.

— Да что вы говорите! Мы, оказывается, друзья… Только вы отсюда не выйдете, это я вам обещаю.

В это время в пластиковой коробке у пола кабины зазвонил телефон.

— Мисс Рашад, мне известно, что вы встречались с миссис Ванвландерен.

— Ему, видите ли, известно… Она сама вам об этом и рассказала! И что же?

— Я с ней не знаком, никогда не встречался, но записал на пленку весь разговор, который происходил с другими посетителями после того, как вы ушли от нее. Они обсуждали вас и вашу службу. Ардис Ванвландерен и двое мужчин. Один из них — Гринелл.

— Не знаю такого.

— Они оба изменники и предатели, иными словами, враги вашего правительства, вашей страны — разумеется, по матери…

Телефон трезвонил не умолкая.

— Ой-ой-ой! Какие слова…

— Не нравятся? Тогда я умолкаю… — Он протянул Калейле ее пистолет и свой собственный. — Возьмите! Только отпустите меня… Я очень тороплюсь, мисс Рашад!

Калейла взяла оружие, подняла с пола свою сумочку.

— Хорошо, договорились! Но сначала я обязана вас обыскать. Лицом к стене, пожалуйста, ноги на ширине плеч!

Калейла провела ладонями у Варака под мышками, похлопала его по талии, наклонилась, проверила, нет ли ножа на щиколотках.

— Не шевелитесь! — бросила она и взяла трубку. — Алло! Нам с большим трудом удалось открыть дверцу телефонного ящика, — сказала Калейла.

— Инженер по лифтам будет с минуты на минуту, — ответила трубка. — Понимаете, у него обед, но мы разыскали его. Что все-таки случилось? Наши датчики показывают, что возгорания нет, но мы приносим свои извинения…

— Не извиняйтесь! — отозвалась Калейла. — Это я виновата. Просто нажала не на ту кнопку. Пожалуйста, посоветуйте, что следует нажать теперь?

— О да, конечно, конечно!.. — зачастил мужской голос, стараясь подавить раздражение. — В телефонном ящике есть переключатель… Видите?

— Вижу…

В фойе на первом этаже к Вараку немедленно подошел администратор в смокинге.

— Я договорился встретиться здесь с деловым партнером, но, каюсь, проспал… — ударился в подробности Варак. — Прилетел из Парижа, смена часовых поясов, то да се, и вот, пожалуйста… Кажется, опоздал. Не попадался ли вам на глаза мистер Гринелл?

— Мистер Гринелл и убитая горем миссис Ванвландерен минут десять назад вместе с остальными уехали. Полагаю, на заупокойную службу. Мистер Ванвландерен милейший был человек, достойнейший…

— Я с вами полностью согласен, он также был моим деловым партнером. Нам необходимо попасть на заупокойную службу. Случайно, не в курсе, по какому адресу они поехали?

— Сожалею, сэр, но тут я ничем не могу помочь!

— Возможно, швейцар знает? Может, он говорил таксисту, куда ехать?

— Мистер Гринелл на такси не ездит, сэр, — отвел взгляд администратор. — У него лимузин, вернее, лимузины…

— Все понятно, — сказала Калейла, беря Милоша Варака за руки. — Пойдемте, мы обращаем на себя всеобщее внимание.

Они направились к выходу.

— Кажется, удача от меня отвернулась, — сказал Варак. — Все остальное уже не имеет значения.

— Как вас звать?

— Милош… Зовите меня просто Милош.

— Я бы хотела узнать кое-какие подробности, и не забывайте о моей сумочке, где ваш пистолет, а мой, к вашему сведению, у меня в кармане пальто. Стреляю без предупреждения.

— Что касается подробностей, я готов удовлетворить вашу любознательность, вот только не соображу, где это будет удобней всего сделать.

— Тут неподалеку есть уютный ресторан, а я еще и с голоду умираю. Буду есть левой рукой, а вы имейте в виду — чуть что не так, и у вас никогда не будет детей. Я понятно излагаю?

— Понятно, мисс Рашад! Вы такая великодушная…

— Даже очень, мистер Милош, даже слишком, потому что, как вам известно, я наполовину арабка. Помните об этом.

Они сидели напротив друг друга в просторной круглой кабинке в итальянском ресторане в двух кварталах к северу от отеля. Варак рассказал в подробностях все, что услышал с помощью наушников и звукозаписывающей аппаратуры.

— Я поражен. Не скрою, я обескуражен… Вот уж не думал, что Эндрю Ванвландерен способен действовать обособленно, не ставя в известность свою жену!

— А вам бы хотелось, чтобы она ему «пулю в лоб» и чтобы его «закопали» где-то в Мексике?

— У нее, уверен, рука не дрогнула бы. Знаете, а он был неумный человек.

— Позвольте с вами не согласиться. Он провел свою партию блестяще. Все, что он предпринял, больнее всего ударило по Эвану. Палестинские террористы обработали денежки вашего Эндрю с лихвой, до последнего цента. Между прочим, с вашей подачи, мистер Милош.

— Я возражаю против этой формулировки.

— Хорошо, я скажу иначе. С того момента, как вы заявились в Госдеп к Фрэнку Свонну, все и попалилось.

— Но я и подумать не мог, во что это выльется!

— Вы, мистер Милош, предприняли неверный ход.

— Согласен, но не во всем.

— Давайте обсудим все с самого начала, давайте вернемся назад.

— Нет нужды возвращаться назад, поскольку по существу дела я вам ничего не сказал.

— Но нам известно гораздо больше, чем вы думаете. Сейчас мы просто распутываем клубок, как любит повторять мой шеф. С трудом поддающийся обработке конгрессмен не без вашей помощи выталкивается на политическую орбиту, где на него сваливаются, как снег на голову, должности и посты, о которых другие члены конгресса и не мечтают. В один далеко не прекрасный день самым таинственным образом исчезает на пару суток председатель комитета, занимающегося проверкой расходования бюджетных средств, и вот тут на всеобщее обозрение выставляется, опять же не без вашей помощи, никому до этого не известный конгрессмен, что, к величайшему сожалению, завершается преданием огласке его тайной миссии в Омане и, как следствие, широко разрекламированной церемонией вручения президентом конгрессмену высочайшей награды Соединенных Штатов. Короче говоря, у вас повестка дня продумана в деталях и, я бы сказала, является, по существу, долговременной… Не так ли?

— На мой взгляд, все было продумано и организовано наилучшим образом.

— Остается пожелать, чтобы вы продумали более тщательно его участие в предвыборной гонке. Вы ведь желаете видеть его вице-президентом?

— Вам и это известно?

— Разумеется. Тем более, что выборы президента и вице-президента не происходят спонтанно, а являются частью продуманной государственной политики.

— Ну если только продуманной… — усмехнулся Варак.

— Мистер Милош, откуда вы родом?

— Мисс Рашад, должен сказать, что, глядя на вас, у меня сердце кровью обливается. Пожалуйста, перестаньте терзать телятину левой рукой. Я никуда не убегу, ей-богу!

— Но я же совсем не знаю вас! Вдруг вы что-то против меня задумали? В лифте, к примеру, набросились, как лев, на беззащитную жертву.

— А вы, мисс Рашад, знаете, что львы не охотятся? Добычу добывают львицы. А вот человек еще более циничен, он посылает в бой своих детенышей. Сколько погибнет — никого не интересует. Важен результат.

— Мистер Милош, скажите, вы военный человек? — спросила Калейла, глядя на Варака в упор.

— А какое это имеет значение?

— Вот вы сказали «важен результат». Какой результат, во время каких действий? Например, выражение «выигрыш войны» для военного человека вовсе не означает победу на полях сражений. Обратите внимание, Израиль формально выиграл у арабов все сражения после мая 1948 года, но ни разу не выиграл ни одной войны. Ливанскую кампанию просто проиграл… Для военных победа заключена в достижении стратегических целей, поставленных еще до начала войны. А успех на поле боя, мистер Милош, одно из возможных слагаемых победы, но не более… А что касается «человеческих детенышей», цинизм исламского джихада — тому подтверждение.

— Ого! Снимаю перед вами шляпу, мисс Рашад.

— Благодарю. А вам советую включить в вашу повестку дня более тщательную проработку стратегических целей.

Варак улыбнулся:

— Вы задали вопрос, откуда я родом. В августе шестьдесят восьмого мою родину бросили под танки, и я поклялся тогда отдать свою жизнь за подлинную демократию на земле, без насилия и бряцания оружием.

Калейла вытащила из-под стола правую руку, левой рукой положила пистолет в сумочку и откинулась на спинку стула.

— Думаю, пора научиться обходиться без ножей и вилок, — сказала она и стала массировать кисть правой руки.

— А я хотел было предложить вам заказать итальянскую закуску «Ассорти», которую обычно берут руками, но не отважился. Подумал, вдруг вы решите, что я мужлан хамовитый.

— Это у вас юмор такой?

— Жалкая попытка, мисс Рашад. Мне сейчас не до юмора. Сижу и все время думаю о том, чтобы ничего не случилось с госсекретарем, чтобы он благополучно долетел до Кипра.

— Успокойтесь! Вы успели предупредить службу безопасности, а это главное. Меры уже приняты.

— Только и остается надеяться на их расторопность.

— Мистер Милош, давайте продолжим разговор о конгрессмене Кендрике. Почему вы остановили именно на нем свой выбор? Каким образом вам удалось скачать информацию с компьютера, если доподлинно известно, что источники информации имеют абсолютно надежную защиту? Но если кто-то вам эту информацию предоставил, хотела бы я, чтобы этот «кто-то» когда-нибудь почувствовал и понял, что поступить так, как он поступил, все равно что оставить безоружного человека одного, без всякой поддержки и помощи, глухой ночью на темной улице в каком-нибудь вражеском городе.

— Не скрою, мне была оказана кое-какая помощь, потому что одновременно было оказано и доверие, когда выяснилось, откуда я родом, как вы изволили выразиться.

— Но почему выбор пал на Кендрика?

— Мисс Рашад, я буду краток, да и вы, пожалуйста, не вдавайтесь в рассуждения и в подробности.

— Ничего себе! Ну хорошо, поехали…

— Назрела необходимость внести изменения в состав администрации, которая не сегодня-завтра будет переизбрана, вот в чем дело.

— Кто бы спорил! Но ведь это не вам решать, а избирателям.

— Не вдаваясь в подробности, могу лишь сказать, что на электорат я не возлагаю никаких надежд. Да вы и сами кое в чем убедились!

Калейла кинула на Милоша внимательный взгляд.

— Сан-Диего, Ванвландерен и Гринелл? — сказала она.

— Сан-Диего, Ванвландерен и Гринелл, — повторил Варак. — Деньги переправлялись через Цюрих в Бейрут, а затем в долину Бекаа с целью организовать ликвидацию основного политического соперника.

— Конгрессмена Кендрика… — сказала Калейла.

— Именно! — кивнул Милош Варак. — Далее предпринимается попытка сорвать участие госсекретаря в работе Кипрской конференции по разоружению, поскольку он постоянно выступает за сокращение производства ядерного и космического оружия.

— Сан-Диего, — сказала Калейла и отодвинула тарелку с едой. — Орсон Боллингер?

— Загадочный человек, — ответил Варак. — Что он думает, что знает, чего не знает — не имеет значения! Он как бы пункт сбора, скорее даже своеобразная воронка, через которую в администрацию попадают все те, под чью дудку он пляшет.

— Но почему все-таки выбор пал на Эвана Кендрика?

— Потому что против него Орсон Боллингер не устоит.

— Но Кендрик никогда не выставит свою кандидатуру, он просто пошлет всех к черту. Вы его не знаете, а я знаю.

— Мисс Рашад, человек с сильным характером должен прежде всего делать то, что не хочется. А если этот человек к тому же уяснит для себя, почему этим следует заняться безотлагательно, тогда его даже не придется уговаривать.

— Считаете, этого достаточно?

— Конечно, я с мистером Кендриком не знаком, но изучил его досконально. Он человек необыкновенный, хотя свои возможности оценивает весьма скромно. Заработав на Ближнем и Среднем Востоке огромные деньги, он, образно говоря, без сожаления распрощался с миллионами, когда ему нанесли моральную травму и он потерял душевное равновесие. Но не раздумывая ввязался в политическую борьбу, едва только судьба свела его с подонком, — вы меня именно таким словечком сегодня аттестовали! Надумал скинуть хапугу с выборной должности и добился своего. А вы говорите, что не согласится! Наконец, его поступок во время кризиса с заложниками в Маскате. Кто, скажите мне, способен отправиться в пекло, в преисподнюю, понимая, что, возможно, живым оттуда не выберется? По-моему, вы воспринимаете Кендрика несколько упрощенно, хотя у него по непонятным мне пока причинам занижена самооценка.

— Самое удивительное, — улыбнулась Калейла, — я ему об этом говорила.

— Вы, должно быть, убеждали его продолжать политическую карьеру?

— Нет, тут дело совсем в другом. Знаете, почему он тогда в Оман отправился?

— Почему?

— Он был убежден, что событиями в Маскате, вернее, террористами, захватившими заложников, руководит отъявленный негодяй, на чьей совести оставалось убийство семидесяти восьми человек — его партнеров вместе с женами и детьми. Надеюсь, вы слышали об этом?

— Да, конечно. Чудовищный теракт…

— И представьте себе, Кендрик оказался прав. Так называемый Махди, убийца и растлитель душ юных мусульман, был схвачен и казнен в соответствии с арабским законодательством.

— Я не улавливаю связи между эпизодом, о котором вы только что рассказали, и заниженной самооценкой Кендрика.

— Все зависит от обстоятельств. Понимаете? Если ему станет известно, что на него ставят, как на скаковую лошадь, он немедленно сойдет с дорожки. Но если он поймет, что без него никак не обойтись, только тогда он ввяжется в борьбу.

Калейла замолчала. Подвинув к себе тарелку, она подцепила вилкой кусок остывшей телятины, бросила внимательный взгляд на Варака и отложила вилку в сторону.

— Если я вас правильно поняла, вы предлагаете мне уговорить его ввязаться в политическую борьбу. Да или нет?

— Нет, конечно! — Варак вздохнул. — Нельзя заставить человека добиваться выборной должности, если она ему не по душе. Я согласен, обстоятельства порой создают личность, но мы не в силах создать личность, то есть одного нашего желания явно недостаточно. Мисс Рашад, думаю, вы отдаете себе отчет в том, что об этом нашем с вами разговоре он не должен знать. Разумеется, и о том, что некий мистер Милош проявляет внимание к его персоне.

— Хорошо. Все, что мы с вами тут обсуждали, останется между нами, но скажите, вам не приходит на ум, сколько времени у нас ушло на то, чтобы вычислить вас?

— А вам? Вам не приходит на ум, сколько времени мы потратили на то, чтобы найти Эвана Кендрика?

— Это меня как раз меньше всего волнует! Эван давно уже понял, что его кто-то использует в своих целях. В самом деле, друзей убили, человек, который целых пятнадцать лет ему вместо отца, можно сказать, при смерти, все планы — коту под хвост!

— К сожалению, я не в силах изменить то, что произошло, я могу лишь сожалеть о своих ошибочных суждениях, горевать, если угодно… Но я прошу вас подумать вот о чем. Если бы мы сообща сумели создать политическую силу, это было бы достижением на уровне самых выдающихся открытий века. Без этой силы, иными словами, сильной личности, абсолютно порядочные люди, представляющие собой костяк любой партийной верхушки, останутся всего лишь простым количеством, но никак не качеством. Я понятно излагаю свою мысль?

— Понятно. — Калейла кивнула.

— Вы находились в Каире, когда Эван Кендрик выступал по телевидению…

— Да, в Каире, — прервала его Калейла, — но у нас работает Американский канал, разумеется, в записи. Я видела его выступление, да и здесь неоднократно, благодаря вашей… повестке дня. Он прекрасно смотрится, отлично держится, хорошо говорит.

— Мисс Рашад, он вообще уникальный человек. Он всегда говорит то, что думает, и поэтому страна не в силах оторваться от экрана.

— Ваша заслуга, да?

— Ну зачем вы так? Он — уникум. Я рассмотрел свыше четырехсот кандидатур, используя для анализа характеристик самые современные компьютеры, и только один человек подошел к искомой величине по всем параметрам. Этим человеком оказался, естественно, Эван Кендрик.

— Вы от него ничего не хотите получить взамен?

— Ах, мисс Рашад! А еще говорите, будто хорошо его знаете. Захоти мы что-либо получить от него, как по-вашему, что он сделает?

— Передаст ваши дела на рассмотрение какого-нибудь антикоррупционного комитета и не успокоится, пока вы все не окажетесь за решеткой.

— Совершенно верно.

Калейла откинулась на спинку стула и едва слышно произнесла:

— Мистер Милош, я бы с удовольствием выпила бокал вина. Такая тяжелая голова, а мне надо кое о чем подумать.

Варак сделал знак официанту. Тот моментально подошел.

— Два бокала охлажденного шабли, пожалуйста.

— Урожая определенного года?

— На ваше усмотрение.

Когда официант ушел, Варак сказал:

— Мисс Рашад, представляете, среди множества моих недостатков — отсутствие знаний о винах, исключая те, что у меня на родине.

— Уж будто бы! Скорее всего, вы — дипломированный соммелье.

— О Господи! Что это такое?

— Это — старший официант, ведающий винами.

— Вот уж что не дано, то не дано! Не умею я разбираться во всех тонкостях вин марочных, ординарных…

— Скажите, а друзья у вас есть?

— Конечно, есть. Они считают, что я переводчик, иными словами, свободный художник.

— Когда-то и я так начинала, — произнесла задумчиво Калейла.

Принесли вино. Калейла отпила глоток.

— Ну как? — спросил Варак.

— Дивный букет, — ответила она. — Вы ведь, кажется, не знаете, что случилось несколько часов назад в Меса-Верде?

— Не знаю. — Варак подался вперед.

— Террористы…

— Опять?

— Да.

— А Кендрик? Где был в это время Кендрик? Что с ним?

— Он жив, но погибли медсестры, ранен Вайнграсс…

— А террористы?

— Их всего было девять. Восемь убиты, самый молодой ранен.

— Мисс Рашад, разве нельзя в стране навести порядок?

— Можно, даже нужно.

— Так вот знайте, только что на законных основаниях создан комитет в поддержку конгрессмена Кендрика. Пусть члены комитета работают, никто им чинить препятствия не будет, а Эван Кендрик, думаю, сделает выбор. А что касается всяких там Ванвландеренов, Гринеллов и прочих, на их место всегда придут такие же другие, если в правительстве не появится сильная личность, обладающая силой убеждения и искренностью. Вы согласны?

Калейла заглянула Милошу в глаза и кивнула.

Глава 36

Кендрик шагал по Семнадцатой улице. Падал снег. Он велел таксисту высадить его в паре кварталов от своего отеля «Браун-Палас». Хотелось пройтись, побыть на свежем воздухе.

Врачи Центральной клинической больницы Денвера, латающие раны Мэнни, успокаивали его. Говорили, что раны хоть и рваные, но не опасные. Осколки стекла и металла уже удалили. Потеря крови для пожилого человека, конечно, существенная, но не критическая.

Возникло замешательство, когда Кендрик, решив проконсультироваться с главным врачом, сказал, что Эммануил Вайнграсс обеспокоен своим самочувствием, мол, не рак ли вновь дает о себе знать.

В течение двадцати минут все анализы Мэнни были посланы из Вашингтона по электронной почте, а ведущий онколог добавил от себя для сведения денверского хирурга, что это он оперировал знаменитого архитектора.

Затем в течение двух часов из четырех, которые Кендрик провел в больнице, среди медперсонала наблюдалось заметное оживление. Взад-вперед сновали лаборантки, врачи — у Мэнни брали ткани на биопсию. Часом позже главный патолог, худощавый мужчина с пронзительным взглядом, подошел к Кендрику, ожидавшему заключения в приемной главного врача. Состоялся разговор, усугубивший тревогу. «Конгрессмен, скажите, в какие страны выезжал мистер Вайнграсс в течение последней пары лет?» — «Какое-то время он проживал во Франции, год назад выезжал в Юго-Восточную Азию». — «Я не силен в географии. Юго-Восточная Азия — это где?» — «Это Оман и Бахрейн». — «Стало быть, он был там вместе с вами». — «Он был со мной. Хотя Эммануил Вайнграсс — один из тех, кому я не имею права вынести благодарность публично. Понимаете?» — «Понимаю». — «Почему вас интересует география?» — «Потому что его недомогание, точнее, тяжелейшее заболевание вызвано вирусом, который распространен в Центральной Африке». — «Этого не может быть!» — «Возможно, я ошибаюсь. Наша аппаратура, к слову сказать, числится среди лучших на Западе, но, возможно, в Атланте еще лучше. Мы собираемся отослать результаты биопсии, анализы крови и прочие медицинские премудрости туда, в Центр диагностики болезней». — «Доктор, отправляйте прямо сейчас. В аэропорту Стейплтон на всякий случай самолет, как говорится, под парами… Передайте в Атланту, чтобы к исследованию анализов приступили немедленно. Я оплачу сверхурочную работу». — «Сделаю все, что в моих силах». — «Если нужно, могу организовать звонок из Белого дома». — «Не думаю, что в этом есть необходимость…»

Пожелав спокойной ночи Мэнни, загруженному медицинскими препаратами, Кендрик спускался по лестнице, когда вспомнил доктора Лайонса из Меса-Верде. Черт! Как же он упустил из виду этого лекаря? Какой-то Лайонс… без адреса, без номера телефона, но зато с письменным уведомлением на правительственном бланке, мол, такой-сякой имеет право лечить конгрессмена Кендрика и его персонал. Что за чушь? Ладно, разберемся!

— Где ты, черт возьми, была? — обрушился на Калейлу Митчелл Пейтон.

— Ужинала, — спокойно ответила она.

— А знаешь ли ты, что наш великолепный блондин-европеец в твоем отеле?

— Знаю. Я как раз с ним ужинала.

— Ну, знаешь ли… Не время меня разыгрывать!

— Он у меня. Хочешь с ним пообщаться?

— Адриенна Калейла Рашад, выношу вам благодарность, но прежде скажи этому сукиному сыну, что мистер Б хотел бы поговорить с мистером А.

— Мистер Б, так это, оказывается, вы…

— Прекрати, Рашад! — оборвал ее Пейтон.

Калейла обернулась к Вараку.

— Мистер Б хотел бы поговорить с мистером А. Вы как? — сказала она в трубку.

— Охотно, — ответил Варак.

Калейла протянула трубку.

— Приветствую вас, мистер Б! Никаких изменений, вы понимаете, о чем я. Личности не установлены.

— Как вас называет моя племянница, она же леди, с которой вы ужинали?

— Милош. Мистер Милош.

— Милош… Это, кажется, славянское…

— Американское, сэр!

— Прошу прощения, забыл. Вы уже объясняли…

— Госсекретарь долетел благополучно?

— Да.

— Как говорится, камень с души…

— Стотонный…

— Не понял.

— Камень стотонный, говорю…

— Ну да, конечно!

— К сожалению, нам пока не удалось напасть на след Гринелла. Из отеля он ушел, в своей резиденции не появился.

— Он ушел вместе с миссис Ванвландерен.

— Да, мы знаем. По словам портье, с ними были еще люди.

— Это охрана Гринелла. Я упоминал, что он не один.

— Да, вы предупреждали. Мы что, работаем вместе?

— Да.

— У вас есть какая-либо информация?

— Есть. Я передам кое-что вашей племяннице. Только подкорректирую сначала, — сказал Варак, а про себя подумал, что Эрик Сандстрем останется на пленках анонимом, потому как мертвецы не нуждаются в опознании. — Короче, эта информация вам пригодится.

— Примем с благодарностью.

— Однако она кое-чего стоит, мистер Б.

— А я, мистер А, неплатежеспособный клиент.

— Уж будто бы!

— Что означает это ваше «будто бы»?

— Давайте перенесем этот разговор на завтра. Утром я увижусь с мисс Рашад, и, надеюсь, она сообщит о вашем решении.

— А если нет?

— Тогда, мистер Б, я бы посоветовал вам взвесить все «за» и «против».

— Передайте-ка трубочку моей племяннице!

— Мистер Б хочет с вами поговорить, — сказал Варак, оборачиваясь к Калейле.

— Слушаю, — сказала она, прикрывая трубку ладонью.

— Отвечай «да» или «нет». Если сложно ответить, молчи секунду или две. Поняла?

— Да.

— Ты в безопасности?

— Да.

— Его информация поможет нам?

— Непременно.

— Не зарывайся, племянница! Отвечай либо «да», либо «нет». Думаешь, он останется в отеле?

— Нет.

— Он объяснил тебе, каким образом у него в руках оказался файл по Оману?

— Нет.

— Соглашаться нам с его требованиями?

— Все кругом только и делают, что нарушают всякие договоренности.

— Понял, — протянул директор спецотдела. — Калейла Рашад, а дисциплинка-то у вас хромает! В чем, собственно, дело?

— Поговорим позднее, — сказала Калейла и положила трубку. — Мой шеф огорчен, — добавила она, глядя на Варака в упор.

— Кто же это его огорчил? Вы или я? Между прочим, мне не составит труда озвучить его вопросы.

— Его огорчили мы оба, а что касается вашей догадливости в отношении его вопросов, советую не напрягаться по пустякам, когда есть кое-что поважнее. Например, вы сказали моему дядюшке, что Гринелл спустился в фойе отеля вместе с миссис Ванвландерен и что другие лица — его охрана.

— Да, и что?

— А мне вы сказали, что в номере у Ардис было двое мужчин, а охрана находилась снаружи.

— И что?

— Так вот ответьте, кто второй мужчина и почему вы покрываете его?

— Минуточку, мисс Рашад! Я вам говорил, что они предатели?

— Допустим.

— В таком случае я вас не понимаю. Когда получите пленки, если ваш шеф, конечно, одобрит их приобретение, во всем разберетесь.

— Нет, вы, пожалуйста, назовите прямо сейчас его имя и фамилию!

— И не подумаю! Потому что этот человек — мразь. И я найду его. Только я один имею право с ним расквитаться, а вам я бы посоветовал поработать с Кендриком. Думаю, конгрессмен в состоянии навести порядок в своей стране. Отбросам общества в Штатах не место. А сейчас разрешите откланяться. Я спешу. Спокойной ночи, — сказал Варак, направляясь к двери.

— Секундочку, мистер Милош! — окликнула его Калейла. — Мой дядюшка хочет знать, каким образом к вам попал файл по Оману. Уверена, он доберется до истины, чего бы это ни стоило.

— Ради Бога! Успокойте его, скажите, не стоит опасаться человека, который мне помог. Он скорее сойдет в могилу, чем подвергнет опасности кого-то из ваших людей либо из наших.

— Не проходит дня, чтобы кого-то из наших людей не подвергли опасности! И вы тому виной!

В это время зазвонил телефон.

— Неужели что-то с Кендриком? Неужели еще одно покушение на него? Слушаю! — крикнула Калейла, хватая трубку.

— Калейла, чудовищное преступление! — сказал Митчелл Пейтон, и голос у него дрогнул. — Госсекретарь и вся его команда погибли под руинами западного крыла отеля «Ларнака». О Господи! Здесь, в Лэнгли, все потрясены… Взрыв чудовищной силы…

— Что случилось? — спросил Варак.

— На Кипре теракт. Взорвали отель «Ларнака». Госсекретарь и вся его команда погибли под развалинами.

— Дайте мне трубку! — Милош Варнак скрипнул зубами. — Мистер Б, как же так? Неужели ваша служба безопасности не удосужилась прочесать подвалы в этом отеле, проверить вентиляционные люки, воздухопроводы?

— Служба безопасности Кипра заявляет, что проверила все, даже отсеки в фундаменте здания.

— Служба безопасности Кипра… Вы что, смеетесь? Там каждый второй Америку терпеть не может! Уму непостижимо! Идиотизм полнейший…

— Мистер А, я ухожу в отставку и предлагаю вам занять мой пост.

— Благодарю, но я с дилетантами никаких дел иметь не желаю! — бросил Варак в сердцах и положил трубку. — Я ухожу, — сказал он, обращаясь к Калейле. — Только что я лишний раз убедился в том, что без Кендрика нам не обойтись. Он бы наверняка распорядился так, как надо! Сдается мне, что кое-кто к нему не прислушивается. Ну все, до завтра!

Милош Варак ушел, плотно прикрыв за собой дверь. И сразу же зазвонил телефон. Калейла была уверена, что это Митчелл Пейтон, так и оказалось.

— Уже ушел! — сказала она.

— Я предложил ему свой пост, а он ответил, что не хочет иметь никаких дел с любителями. У меня какой-то неприятный осадок! Этот Милош, человек со стороны, без каких-либо полномочий, предупреждает нас об опасности, а мы, что делаем мы? Ничего не делаем… А вот год назад Кендрик отправился один в Оман и совершил то, что под силу пяти сотням профессионалов по крайней мере из шести стран. Старость не радость, пора на покой.

— Не выдумывай, перестань сейчас же! — взорвалась Калейла. — Ну, Кендрик, ну, Оман… И что? Всякое бывает… Сегодня повезло, но неизвестно, что будет завтра. И вообще, дядя Митч, запомни на всю оставшуюся жизнь: с тобой мало кто может сравниться. У тебя колоссальный разброс.

— Разброс? Это что еще за зверь?

— Уж будто не знаешь! Для меня, например, очень важен разброс. К твоему сведению, в военном деле эффективность снаряда обычно оценивается по тому, каков разброс осколков при взрыве.

— Ты что, метишь на пост министра обороны?[59]

— Думаешь, не потяну? Запросто… Наберу себе в штат всяких «кендриков» и вперед! Тем более, скоро уволюсь из твоего ведомства и стану лицом гражданским. А ты, мой дорогой дядюшка, заруби себе на носу, что успех чаще всего приносит стратегия не прямых, а косвенных действий, которые сразу не дают ощутимых результатов.

— Спасибо за поддержку в трудную минуту, моя дорогая племянница!

— Главное, дядя Митч, мы вместе. Ты, я и Эван. И конечно, Мэнни Вайнграсс.

Милош Варак крутил диск телефонного аппарата и время от времени кидал взгляды на схему расположения подслушивающих устройств в апартаментах Ардис Ванвландерен.

— Алло! — раздался голос на другом конце провода.

— Звукооператор?

— Прага?

— Вы мне нужны.

— Блеск! А мне как раз нужны денежки.

— Жду вас через полчаса у служебного. По дороге к вам, на студию звукозаписи, объясню, что следует сделать с пленками.

— Сделаем! Для тех, кто не скупится, мы в лепешку расшибаемся.

— В схеме крестики и нолики не перепутаны?

— Нет, конечно! Ключ нашли?

— Спасибо и за ключ, и за схему.

— Вы нам деньги, мы вам товар. Всем спасибо, все довольны. Через тридцать минут тубу…

Варак положил трубку, окинул взглядом коробку с аппаратурой, которую он демонтировал и упаковал. Правда, сначала он внимательнейшим образом прослушал разговор Ардис Ванвландерен с мисс Рашад. И хотя настроение в связи с гибелью госсекретаря было хуже некуда, пару раз он улыбнулся, оценивая отлично сработанную дезу. Мистер Б конечно же профессионал! Да и мисс Рашад ему под стать. Блестяще сыгранная партия! Палестинские террористы ни о каком Кендрике и слыхом не слыхали. В Америку они наведались исключительно ради Боллингера. Эрик Сандстрем тоже проглотил эту наживку! И попался… Ловушка захлопнулась!

Варак подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и выскользнул в коридор. Чтобы открыть дверь апартаментов Ардис Ванвландерен, и минуты не понадобилось. Ключ, изготовленный звукооператором, вошел в замок как по маслу.

Сверяясь со схемой, Варак переходил из комнаты в комнату, собирая в сумку миниатюрные электронные подслушивающие устройства. Они были везде: под столами и стульями, в диванных подушках, за зеркалами в каждой из четырех спален, в шкафчиках четырех ванных комнат и внутри пары тарелок на кухне.

Кабинет Ардис Ванвландерен он оставил напоследок. В просторной комнате оказалось темно. Шторы были задернуты, пришлось зажечь лампу на письменном столе. Спустя десять минут он нашел все четыре устройства — три в самом кабинете и еще одно в крохотной ванной, смежной с кабинетом.

Варак взглянул на часы. Со схемой он работал всего девять минут. Оставалось минут пятнадцать на знакомство со святилищем супруги покойного Эндрю Ванвландерена. С чего начать осмотр? Пожалуй, с письменного стола.

Выдвигая один за другим ящики, Варак рылся в бумагах, но, кроме мелочей, всяких памятных записок, меморандумов, писем частных лиц, ничего ценного не обнаружил.

Варак обвел взглядом деревянную обшивку стен кабинета, книжные шкафы с фолиантами, изящную мебель, фотографии в рамках. А вот это уже интересно! Фотографий было свыше двадцати. Разбросанные на темных панелях, они требовали пристального внимания. Варак взял со стола настольную лампу и стал двигаться по периметру комнаты, время от времени поднося яркую лампу совсем близко к фотографии, чтобы лучше рассмотреть увеличенный снимок. На многих из них мистер и миссис Ванвландерен стояли в окружении весьма известных политических деятелей. Было несколько снимков с президентом. На стене, справа от окон, располагались фотографии самой Ардис Ванвландерен, без ее последнего покойного мужа. Это были, как принято говорить, снимки из прошлой жизни, которая, безусловно, удалась. Дорогие машины, яхты, горнолыжные курорты, коктейли, приемы, меха, бриллианты, меха, меха… Короче, в годы своей молодости Ардис Ванвландерен купалась в роскоши.

Варак готов был отказаться от осмотра доспехов тщеславия, когда его взгляд зацепился за снимок, явно сделанный скрытой камерой. Интересно! Лозанна, Швейцария. Женевское озеро… С кем это она? Знакомая физиономия… Где он мог видеть этого темнокожего красавца? А это где они? Все там же, на берегу Женевского озера, или озера Лиман, как его называют на севере Швейцарии. Красивый ландшафт… Парк «Прекрасные берега». Да, но кто этот мужчина? Вот они уже в Амстердаме. Где и когда он видел это лицо? Саудовская Аравия? Медина? Эр-Рияд? Кажется, что-то связано с миллионами… Не этот ли тип был приговорен к смертной казни? А потом побег… А потом? Черт, такие вещи следует помнить! Может, взять с собой одну из этих фотографий? Нет, нельзя. Кто бы ни был этот мужчина, он явно имеет отношение к окружению Орсона Боллингера, а исчезнувшая фотография может стать своеобразным предупреждением об опасности.

Милош Варак выключил лампу и пошел к письменному столу. Пора уходить. Надо еще аппаратуру забрать, да и звукооператор, наверное, уже ждет у служебного входа.

Неожиданно Варак услышал, как открылась и захлопнулась входная дверь. Он быстро подошел к двери, открывающейся в кабинет. Встал возле косяка, потянул дверь на себя. Через образовавшуюся щель очень хорошо просматривалась гостиная.

В поле зрения появился долговязый человек. Он не озирался, не оглядывался — он чувствовал себя уверенно.

Варак нахмурился. Вот, оказывается, кто пожаловал! Он о нем и думать уже забыл. Рыжий агент ФБР из Меса-Верде собственной персоной. Ардис Ванвландерен пристроила его в группу охраны вице-президента. Собственно, этот агент и вывел его на Сан-Диего. Милош на мгновение смешался, но только на мгновение. Интересный поворот сюжета! Команда охраны вице-президента в Вашингтоне, а этот здесь прохлаждается. Стало быть, фэбээровца приспособили, точнее, купили еще до того, как он разыскал его в Меса-Верде? Похоже на то.

Варак затаился. Агент ФБР расхаживал по гостиной так, будто что-то высматривал. Затем он отправился на кухню и вернулся со спреем и кухонным полотенцем. Работу по уничтожению отпечатков пальцев Эрика Сандстрема агент ФБР проделал в считанные минуты. В баре он брал каждую бутылку, опрыскивал ее и протирал досуха. То же самое он проделал с полированными спинками стульев, с дверцей бара.

Поставив спрей на пол, агент швырнул полотенце на журнальный столик и направился в кабинет. Варак бесшумно скользнул в ванную, прикрыв дверь ровно настолько, насколько позволял обзор.

Фэбээровец включил настольную лампу, сел на стул и выдвинул нижний ящик с правой стороны. Однако он сделал то, чего не сделал Варак. Агент нажал на какую-то кнопку, и немедленно выдвинулась вертикальная полоска багета, обрамляющего стол по краю.

— Матерь Божья! — сказал агент громким шепотом, заглядывая в образовавшуюся узкую нишу. Не теряя времени, он подвинул к себе телефонный аппарат и набрал какой-то номер. — Нет тут ничего! — рявкнул он. — Нет, говорю. Да, уверен… — добавил он после паузы. — Может, где-нибудь в другом месте, а здесь пусто. Что вы хотите от меня? Я все сделал согласно вашей инструкции и еще раз повторяю: пусто, ничего тут нет. Что? Вниз по улице? Мимо вашего дома? Хорошо. Я вам перезвоню. — Фэбээровец положил трубку, снова поднял ее, медленно набрал одиннадцать знаков. — База 5, это Дрозд, спецагент Сан-Диего, код «6-6-0». Подтвердите, пожалуйста. Спасибо. У нас в районе нижнего пляжа есть автотранспорт, о котором я не знаю?.. Нет, ничего срочного, возможно, пресса. Пронюхали, должно быть, о том, что Вепрь на вернисаж собирается. Что там будет? Да гомики всякие и психи… А что Вепрь? Вепрь, он и есть Вепрь. Ему один черт — что Рембрандт, что Аль Капоне, лишь бы блефануть. Проверю, понял. — Фэбээровец надавил ладонью на рычаг, снова набрал номер. — У нас ничего нового, — сказал он спокойно. — Нет, такого закона нет, будто нас необходимо предупредить… ЦРУ? Тут уж ничего не попишешь, мы узнаем последними. Хорошо, я могу позвонить в аэропорт. Мне что, связаться с вашим пилотом? Не надо? Дело ваше. В общем, я сматываюсь отсюда. ЦРУ и ФБР — конторы абсолютно разные. Каждая занимается своим делом. А я пошел… — Фэбээровец положил трубку.

— Никуда ты не пойдешь! — сказал Варак, появляясь из ванной с пистолетом в руке.

— Ах ты, зараза! — крикнул фэбээровец и, вскочив со стула, кинулся к Вараку.

Схватив его за правое запястье, он бросил Милоша через себя. Тот ударился головой о лепнину возле зеркала, после чего оседлал верхом унитаз.

Рыжий верзила бросился на него, но Варак остановил его ударом ноги в пах, а затем фэбээровца встретил мощный боковой свинг правой в голову, в который Варак вложил всю силу и вес. Агент упал на пол.

— Вставай! — Варак ткнул агента дулом пистолета в щеку. — Поднимайся и топай за письменный стол.

— Да кто ты такой, черт тебя возьми? — спросил фэбээровец, опускаясь на стул.

— Мы встречались на проселочной дороге в Меса-Верде, неподалеку от дома известного конгрессмена.

— Так это был ты? — Агент рванулся было к Вараку, но, увидев дуло пистолета, нацеленное прямо в лоб, бросил руки между колен.

— Я, дружище, это был я. А ты мне вот что скажи, когда это ты успел продаться?

— А пошел бы ты знаешь куда? Я здесь нахожусь по предписанию вице-президента.

— Специальное предписание… Это кто же тебя научил таким словам? Гринелл, что ли? Так вот знай, активизация действий вокруг него направляется из Вашингтона.

— Нет там никакой активизации, я проверил.

— Плохо проверил. Впрочем, ЦРУ и ФБР действительно несопоставимые конторы. А вот отпечатки пальцев одного человека ты уничтожал явно не задаром. Ну-ка, напрягись! Где сейчас этот парень?

— Я не знаю.

— Не знаешь? Тогда приготовься, я сейчас из твоей башки вышибу мозги.

— Правда, не знаю. Мне было приказано встретить их на улице возле пляжа в Коронадо. Клянусь, не знаю, куда они подевались.

— А куда ты только что звонил?

— Я звонил по сотовому.

— Кто был на пляже в Коронадо?

— Только Гринелл и еще тот тип, который сказал мне, где он мог оставить свои пальчики…

— А где Ардис Ванвландерен?

— Не знаю. Может, она заболела, возможно, попала в аварию… Там стояла машина «Скорой помощи».

— Так! А теперь говори, куда Гринелл и тот тип направляются? Ты чего-то тут вякал про аэропорт, даже пилоту собирался звонить. Ну, вспоминай, а не то всю память вышибу!

— Гринелл просил позвонить в аэропорт и сказать, чтобы его самолет держали наготове.

— Где стоит его самолет?

— В частном секторе международного порта Сан-Диего.

— Куда они собрались лететь?

— А этого никто не знает, только пилот Гринелла.

— Ты собирался позвонить пилоту. Какой его номер?

— Гринелл не захотел, чтобы я звонил ему, поэтому номера не сообщил.

— Дай мне номер сотового.

Агент ФБР назвал одиннадцать цифр, Варак запомнил.

— Значит, так! Ты мне не нужен, я тебя отпускаю, но, если позвонишь по сотовому, считай, что тебя уже нет в живых. Понял?

— Все понял! Ну, я пошел…

Варак взглянул на свои часы. Он опоздал на встречу со звукооператором. Впрочем, он сейчас быстренько смотается к нему на студию звукозаписи, объяснит, что надо сделать с пленками, сколько копий снять и так далее. Звукооператор — профессионал, все схватывает на лету. А он тем временем на студийной машине сгоняет в аэропорт, найдет там Сандстрема и рассчитается с ним сполна.

Кендрик крепко спал, когда зазвонил телефон. Спросонья он не сразу сообразил, что происходит. Почему-то долго смотрел в окно, за которым бесновалась метель. Снежные хлопья, подгоняемые ветром, бились снаружи о стекло. Телефон зазвонил снова. Кендрик включил лампу на прикроватной тумбочке, взглянул на часы. Было двадцать минут шестого. Кто это надрывается? Калейла, что ли?

— Да, слушаю.

— Доброе утро, конгрессмен. Атланта трудилась всю ночь напролет, — сказал главный патолог Центральной клинической больницы. — Мне только что позвонили оттуда, и я решил немедленно поставить вас в известность о результатах.

— Благодарю вас, доктор.

— Благодарить не за что. Болезнь серьезная.

— Но ведь не рак!

— Не рак, но и эта болезнь не подарок. В организме мистера Вайнграсса вовсю орудует вирус, склонный атаковать легкие, сгущающий кровь, что ведет к кислородному голоданию.

— И что же, эта болезнь не поддается лечению?

После непродолжительной паузы патолог ответил совершенно спокойным тоном:

— В медицине случаи полного выздоровления не описаны. Я знаю только, что в Африке, в районе Касаи, жители забивают скот, сжигают трупы, целые деревни…

— Что мне африканский скот и африканские деревни, если погибает самый дорогой мне человек!

— Я вас понимаю, конгрессмен. Он, наверное, регулярно обедал в каком-нибудь оманском ресторане. Знаете, поставщики мяса — сплошь и рядом из Центральной Африки. Ну и антисанитария в какой-то мере наблюдается. Тарелки, ножи, вилки…

— Нет, доктор! Эммануил Вайнграсс обедал только в самых шикарных ресторанах. В общем, я хочу поделиться с вами своими соображениями — вирус ему занесли, привили как оспу…

— Вы так считаете?

— Да. Доктор, сколько ему осталось?

— Месяц, три, возможно, четыре, но не больше шести.

— Могу я сказать ему, что он пару годиков протянет?

— Можете сказать ему все, что хотите, но вряд ли он вам поверит. Ему дышать тяжело. Кислород должен быть наготове.

— Здесь проблем не будет. Благодарю вас, доктор.

— Мне жаль, что обрадовать вас не могу.

Эван окончательно проснулся. Он метался по номеру, как раненый зверь. Где этот Лайонс, где этот монстр? Пока не найдет мерзавца, не успокоится!

Кендрик пришел в ярость. Ударом кулака он высадил стекло в окне — в комнату ворвались ветер и снег.

Глава 37

Милош Варак приехал в международный аэропорт Сан-Диего загодя. Времени было достаточно, поэтому не составило особого труда отыскать спецсектор, откуда на собственных самолетах либо чартерными рейсами улетали частные лица с тугими кошельками, воротилы высокоприбыльных корпораций — короче, сильные мира сего.

По узким дорожкам, размеченным сплошными, а кое-где прерывистыми, светящимися в темноте линиями, на огромной бетонированной площадке этого комплекса с ангарами, взлетно-посадочными полосами, носились взад-вперед на тарахтящих мопедах и электрокарах полицейские и вооруженные таможенники. Они громко переговаривались по рации с диспетчерскими службами, с федеральными и муниципальными агентами, контролирующими эту зону аэропорта.

Шум и суета оглушали. Варак, озираясь, думал о том, что see пассажиры этого привилегированного сектора проходят строгий досмотр, как простые смертные нормальных терминалов. И самолеты здесь, прежде чем выкатиться из ангара на взлетно-посадочную полосу, подвергаются тщательной проверке. Что ж, все правильно! Терроризм и наркотики — бич планеты.

Напустив на себя сосредоточенный вид, Варак зашагал энергичной походкой к павильону, где элитные пассажиры проходили регистрацию. Он вошел в помещение, отличавшееся повышенной комфортностью, и, подойдя к стойке, за которой миловидная светловолосая служащая в униформе внимательно смотрела на столбцы цифирей на дисплее компьютера, сказал деловым тоном:

— Прошу прощения, мне рекомендовали обратиться к вам. — Он улыбнулся, она кивнула. — На самолет мистера Гринелла полетный лист уже оформлен?

Против ожидания блондинка оказалась на редкость коммуникабельной.

— Вы летите вместе с ним? — спросила она, готовая внести данные Варака в компьютер.

— Нет-нет, я только передам ему кое-какие официальные бумаги.

— Тогда я вам советую пройти к ангару номер семь. Сюда мистер Гринелл редко заглядывает. Обычно он сразу проходит таможенный досмотр, а потом едет к самолету, когда тот выруливает из ангара.

— Если бы вы были так любезны показать…

— Сейчас я вызову электрокар, — прервала его служащая, — и вас доставят туда в одну минуту.

— Благодарю вас, но я лучше прогуляюсь пешочком.

— Как вам угодно, только, пожалуйста, придерживайтесь какой-нибудь одной дорожки, а то у нас чересчур суровая служба безопасности.

— Я законопослушный пешеход, — улыбнулся Варак, — перехожу улицу всегда на зеленый и только в положенном месте.

— Тогда, думаю, с вами будет все в порядке, — вернула улыбку словоохотливая служащая. — Представляете, на прошлой неделе одна поп-звезда из Беверли-Хиллз нагрузилась у нас в баре и тоже захотела пройтись пешочком. Теперь сидит в тюрьме. Здесь, в Сан-Диего…

— За что же это его? Неужели за то, что пешочком?

— Нет, что вы! Просто при нем оказались седативные таблетки.

— А у меня с собой нет даже аспирина!

— Ну, в общем, как выйдете отсюда, сразу поворачивайте направо, дойдете до первой дорожки и снова направо. Там увидите ангар, прямо у края взлетно-посадочной полосы. У мистера Гринелла, скажу я вам, самое лучшее место, жаль только, к нам он не часто заглядывает.

— Мистер Гринелл — сугубо конфиденциальный человек, — заметил Милош Варак.

— Сугубо человек-невидимка, я бы сказала, — вздохнула блондинка.

Выйдя на улицу, Варак сначала как бы застыл в нерешительности, а потом, пока добирался до первой дорожки, взмок от напряжения. Он вертел головой направо-налево, а электрокары с мотороллерами то, будто сговорившись, неслись прямо на него, то вдруг замедляли движение и едва ползли.

Однако он все равно сумел увидеть то, что хотел. Справа, за шеренгой ангаров, светились верхушки полосатых столбиков, намертво зацементированных в бетоне, по краям запасной взлетно-посадочной полосы, а слева, там, где заканчивалась территория частного сектора аэродрома, ничего не было, кроме высокой, по пояс, травы. Отлично! Выполнит что задумал — и сразу сюда, в эти густые травянистые заросли.

Самолет Гринелла стоял в ангаре. Огромные ворота были распахнуты настежь. Варак огляделся. Действительно, удобное расположение. Служащая за стойкой регистрации разумная девица. В самом деле, получил разрешение на полет, выкатывай свой самолет хоть в эти двери, хоть в те, взлетай, и с Богом! Вернее, с КДП, то бишь с командно-диспетчерским пунктом, который тебе обеспечивает комфортный взлет, без задержек и проволочек. Никаких помех! Кое-каким толстосумам удача способствует в большей степени, чем он считал.

Двое охранников в униформе частной охранной фирмы стояли возле серебристого реактивного самолета корпорации «Рокуэл интернэшнл». Милош окинул охранников взглядом. Нет, он не ошибся! Униформа на них не федеральная и уж точно не муниципальная. А тот, что справа, здоровенный малый! Плечи широченные, талия на уровне плеч… Разжиться бы такой униформой — считай, полдела сделано. Стрелять с близкого расстояния всегда надежнее… Чтобы сомнения не мучили! Попал — не попал…

А самолетик что надо! Должно быть, с минуты на минуту эта металлическая птичка вспорхнет своими серебряными крылышками и взмоет в ночное небо.

Варак направился к ближним воротам. Охранники мгновенно преградили ему дорогу.

Здоровенный охранник оказался справа от него, а второй — недомерок какой-то, доходивший Вараку лишь до плеча, — встал слева.

— Что вам нужно? — спросил верзила.

— Кое-что, о чем, по правде говоря, не всякому расскажешь, — ответил Варак вкрадчивым голосом, стараясь выглядеть любезным и приветливым.

— Вы давайте не темните, говорите прямо, что вам здесь понадобилось! — вмешался второй охранник.

— Что мне здесь понадобилось, чуть позже выясните у мистера Гринелла, а мне поручено переговорить с определенным человеком, способным передать мистеру Гринеллу кое-какую информацию, как только он появится.

— По-моему, заливает, — сказал недомерок своему напарнику.

Тот пожал плечами.

— А что, на самолете уже был досмотр? — спросил Варак как можно любезней.

— Во-первых, это вас не касается, но, если вы собираетесь вручить шефу наличность или бумаги, скажем, тогда непременно надо заявить об этом на таможне. Если сокрытие, скажем так, выйдет наружу, шеф нам накрутит хвосты, мало не покажется. Понятно?

— Вполне. У меня, правда, нет ни наличности, ни каких-то там бумаг с документами, а всего несколько слов, которые мне поручено ему сообщить.

— Ну, где эти ваши слова? Говорите… — опять встрял недомерок.

— Ему вот скажу, — Милош кивнул на верзилу, — а вам поостерегусь.

— Что так? — прищурился недомерок. — Тот, кого вы выбрали, не отличается резвостью мысли, — добавил он, понизив голос.

— Тут уж я, как говорится, пас, — развел Милош руками. — Меня уполномочили переговорить именно с ним.

— Вот всегда так! — Недомерок сплюнул. — Пашешь, вкалываешь по-черному…

— Пожалуйста, пойдемте со мной, — обратился Милош к охраннику, стоявшему справа от него. — Вон туда! — Он махнул рукой в сторону запасной полосы со светящимися столбиками. — Наш разговор я запишу на магнитофон, но, конечно, желательно, чтобы никого не было поблизости, а то нынче все любопытные очень, норовят сунуть свой нос куда не просят…

— Чего это вы все наворачиваете, лепите дурню какую-то, — не унимался недомерок.

«Вишь Наполеон выискался! — подумал Варак. — Все недомерки такие, хвост распушат, только держись».

— Я готов, идемте! — сказал верзила.

— Мистер, не знаю как вас там, — недомерок дернул напарника за рукав, — через пару минут появится шеф, ему и расскажете…

— Мы с ним в жизни никогда не встречались, а я всегда придерживаюсь одного золотого правила. Сказать какого?

— Ну?

— Никогда не делай того, чего никогда не делал.

— Умора… — усмехнулся недомерок. — Так ведь можно всю жизнь прожить, ничего не делая.

— Попробуй! — бросил ему Варак через плечо. — Вот туда! — обратился он к верзиле, кивнув в сторону ближайшего ангара.

Как только они завернули за угол, Милош поднес ко рту охранника сложенную горстью ладонь левой руки и сказал:

— Сюда будете говорить. Хорошо?

— Да, мистер!

Это были его последние слова, которые он произнес в этот вечер.

Варак опустил левую руку чуть ниже, охранник нагнулся.

Милош задержал дыхание.

Ну вот, наступил момент, о котором каждый самбист мечтает! Свое правое колено доверчивому дурачку к подбородку, разгиб, и его голову резко вниз… Ребром ладони с маху по шее, ногой в дых… Обе кисти замком в кулак — и ему по загривку!

Охранник упал.

Совсем классная ситуация! Удар по загривку уже ногой…

Охранник лежал и не двигался.

Спустя полторы минуты Варак в униформе частной охранной фирмы ждал прибытия Гринелла.

Черный лимузин подкатил к ангару тридцатью секундами позже. Недомерок бросился к машине, распахнул заднюю дверцу. Показался человек, которого Милош никогда не видел, но сразу понял, что это Крейтон Гринелл.

— Пламенный привет шефу! — хохотнул охранник. — А мы тут в раздрызге. Меня ваш посыльный наладил, вернее, сказал, будто вы однозначно распорядились насчет Бенни. Одним словом…

— Заткнись, идиот! — оборвал его Гринелл. — Почему самолет до сих пор в ангаре? Мне сказали, что досмотр уже был. Почему, я спрашиваю, самолет не на полосе?

— Понимаете, из КДП звонили, что пилот задерживается. Правда, не я, а Бенни подходил к телефону. Он же дуб, он же тупой… Теперь вот с вашим знакомым балакает…

— Какой знакомый? Что ты мелешь? Быстро самолет на полосу, я тороплюсь… Водитель, вы в состоянии выкатить самолет из ангара? — обратился он к шоферу.

— Думаю, да! — ответил тот. — Доводилось.

— Тогда поторопитесь! Я заплачу. Времени в обрез.

Водитель выскочил из лимузина. Гринелл и охранник помчались следом за ним в ангар.

Варак быстро подбежал к лимузину, распахнул переднюю дверцу и скользнул внутрь.

— Охранник, где вы, черт возьми, пропадаете? — обрушился на него Эрик Сандстрем с заднего сиденья.

— Привет, профессор! — тихо сказал Милош Варак. — Куда путь держим?

— Это вы?! — Сандстрем схватился за ручку дверцы.

— Спокойно, профессор, без вибра! — улыбнулся Варак. — Всего пара вопросов, и вы свободны. Что искал посыльный Гринелла в кабинете у Ардис Ванвландерен? Точнее, у нее в письменном столе? Отвечайте!

— Я не в курсе.

— А если подумать?

— Возможно, приходно-расходную тетрадь. Я знаю, что свои траты она не раз обсуждала с Гринеллом, но не уверен.

— Так, ладно! И второй вопрос. Почему вы убили государственного секретаря?

— Я не убивал…

— Вы косвенный участник убийства. Разумеется, не прямой. Грязную работу за вас делают всегда другие.

— Вы ничего не понимаете, Варак! Мы на грани прорыва в космос… Надо разворачивать научные изыскания, а покойный госсекретарь ратовал за то, чтобы свернуть всю науку, работающую на оборонку. Это недальновидная политика. Мы обязаны создавать новейшие образцы вооружения! В нашем допотопном «Инвер Брасс» собрались косные недоумки. Неужели шестьдесят восьмой год вас ничему не научил?

— Почему не научил? Кое-чему научил.

— Тогда вы должны понять, что мы, американцы, должны, мы просто обязаны иметь самые передовые технологии, иметь самое мощное оружие, такое, какого нет ни у кого в мире.

— Даже если мы взорвем половину планеты?

— Не будьте идиотом! — повысил голос Сандстрем. — Никто не собирается ничего взрывать. Мы цивилизованные люди, но мы опасаемся, что нас обойдут на повороте, как говорится, какие-нибудь русские, любые другие коммунистические режимы. Вот они-то нас и взорвут! А если мы создадим мощное вооружение, тогда никто и не пикнет, вот тогда мы и станем настоящими защитниками мира. И потом, Милош, поймите, если мы примемся за разработку космического вооружения, развернемся в космосе, тогда те же русские кинутся подражать нам. Ухлопают на вооружение весь свой бюджет, окончательно обнищают, и тогда мы с легкостью размоем их идеологию, и коммунизм рухнет. Тот коммунизм, который вы ненавидите! А ваш Кендрик представляет для нас опасность, поскольку его заносит. Он недальновидный политик, он стоит на пути регресса. Прогресс — не его стезя!

— Успокойтесь, профессор! — Варак сунул руку за пазуху. — Кендрик за прогресс, но он против того, чтобы всякие проходимцы наживались за счет налогоплательщиков, чтобы использовали «оборонку» в своих целях, богатели на продаже оружия и патентов на технологии. А вы, профессор, самый настоящий предатель! Из-за вашего предательства погибли десятки людей. Вам известно, какая кара ожидает предателя? Почему вы прикидывались овечкой на заседаниях «Инвер Брасс»? Чтобы выведать детали о планах Эвана Кендрика, а потом сообщать сведения о нем своим друзьям-подонкам?

— Да как вы смеете оскорблять моих друзей?

— А вот так!

Варак вытащил пистолет с глушителем. Сандстрем успел распахнуть дверь и шагнул на бетон, но тут его догнала пуля, и он упал. Раненый Сандстрем приподнял голову и стал кричать:

— Помогите! Убивают! Я ранен! Помогите!..

Варак дослал вторую пулю, которая снесла профессору затылочную часть черепа.

В то же мгновение раздалась автоматная очередь. Стреляли из ангара.

Варак получил удар в грудь и левое плечо.

Он упал и покатился к спасительным травянистым зарослям. Испытывая жгучую боль в груди, он полз по траве, оставляя за собой кровавый след.

Варак понял, что его с минуты на минуту обнаружат и добьют. Слышались крики, вой сирен.

Снова раздалась автоматная очередь. Он перевернулся на спину. Если попадут в позвоночник, ему не уйти от погони! А его дело еще не закончено!

Пули свистели над головой. Одна чиркнула по камню совсем рядом и, срикошетив, отозвалась огнем в животе.

«Все, конец!» — подумал Варак. Он встал на колени, сорвал с себя униформу и, пригибаясь, побежал к автостраде, огибающей аэропорт Сан-Диего с юга.

Кровь горячим ручейком стекала по ногам. Он чувствовал слабость во всем теле. Кружилась голова.

Он должен, он обязан добежать до дороги! Там телефон… Ему необходимо позвонить.

Варак бежал из последних сил. «Милош, ты должен! — приказал он себе. — В тюрьме, в лагере под Прагой, помнишь, как было? Тоже раненный, тоже истекая кровью, бежал от вышки к вышке, к ограждению, за которым ждала свобода!.. Здесь тоже ограждение, но чуть пониже…»

Варак подбежал к ограждению, протянувшемуся на пару километров вокруг зоны аэропорта. Колючая проволока? Пустяки… Он кинул наверх свою куртку, взобрался по сетке кверху, кинул себя вперед и сразу вниз… Он лежал на обочине автострады, прижимая правую ладонь к животу, левую — к груди.

Нельзя лежать, движение — это единственный путь к спасению. Еще не все потеряно!

Он встал на колени, дополз до асфальтовой ленты дороги. Поднялся в полный рост, поднял руку. Две машины пронеслись мимо и не остановились. Третья затормозила.

— Какие проблемы? — спросил водитель в морской форме.

У него на рукаве Варак разглядел позолоченные крылья. Морская авиация, стало быть.

— В аварию попал. Машина вдребезги. Подвезите до ближайшего телефона.

— Здорово ты, приятель, долбанулся! Весь в крови…

— Если опасаетесь, что испачкаю салон машины, я вам заплачу. — Варак достал бумажник.

— Да нет, зачем же! Садитесь… Вам помочь?

— Спасибо, я сам, — отозвался Варак, с трудом забираясь на заднее сиденье. — Я вам весьма признателен, — добавил он и, достав из кармана рубашки листок бумаги и шариковую ручку, стал писать на листке, прислонив его к дверце, обитой кожей.

— А вы молодцом, — заметил моряк.

— У меня к вам просьба, — сказал Варак. — Остановитесь где-нибудь, откуда можно позвонить. У меня жена с ума сойдет, если я не позвоню… Понимаете, я обещал давно быть дома, а сам… — Варак вздохнул.

— Давайте я позвоню!

— Что вы! Она перепугается до смерти…

— Здесь, в полутора километрах, один мой знакомый торгует с женой овощами и фруктами. У них в лавке есть телефон.

— Я вам так благодарен, не знаю, как и отблагодарить вас.

— Выйдете из больницы, пообедаем вместе. Пригласите?

— Непременно!

Хозяин лавки покачал головой, подвигая Милошу телефонный аппарат. Тот еле держался на ногах, наваливаясь на стойку. Офицер морской авиации сидел в машине.

Милош набрал номер отеля «Уэстлейк»:

— Пятьдесят один, пожалуйста!

— Пожалуйста, сэр! — ответили на коммутаторе.

— Алло, алло! — отозвалась Калейла, вырванная звонком из глубокого сна.

— Он согласился или нет?

— Мистер Милош?

— Да.

— Что случилось?

— Я паршиво себя чувствую, мисс Рашад. Он согласился?

— Вы больны?

— Ответьте на мой вопрос.

— Все в порядке. Пейтон дал зеленую улицу. Эван принимает участие.

— Не занимайте телефон, я перезвоню.

Варак положил трубку, поднял, набрал другой номер.

— Да?

— Звукооператор?

— Слушаю, Прага.

— Как успехи?

— Через пару часов все закончим. Машинистка шпарит как бешеная, даже наушники вспотели… Ночью выправит опечатки.

— Какая бы ни была цена, все будет тип-топ.

— Что с вами? Я с трудом улавливаю слова.

— Простудился. Высокая температура. В почтовом ящике, у вас на студии, десять тысяч.

— Вы что, не в себе? Такие бабки!..

— Хорошую работу я всегда оплачиваю по высшему разряду. Утром все отдадите мисс Рашад, отель «Уэстлейк», пятьдесят первый. Только ей!

— Понял. Рашад, пятьдесят один.

— Счастливо! Ваша машина в аэропорту, в частном секторе, пока.

Варак положил трубку. Снова поднял. Набрал номер коммутатора отеля «Уэстлейк».

— Пятьдесят один, пожалуйста.

— Пожалуйста, сэр.

— Алло, мистер Милош?

— Вы все получите утром.

— Где вы? Если вам нехорошо, я приеду за вами.

— Не надо! С Кендриком идите в кабинет Ардис Ванвландерен. Там на стенах фотографии. Лозанна, Женева, Амстердам… Она с человеком, которого Эван должен знать.

— Что с вами? Вы так хрипите?

— Счастливо, мисс Рашад! Храни вас Господь! Фотографии очень важны… Охрану, поставьте охрану…

Милош Варак уронил трубку на стойку, сполз на пол, вытянулся во всю длину, глубоко вздохнул и умер.

Глава 38

Заголовки утренних газет затмили все другие новости. Государственный секретарь и сопровождавшие его лица убиты в отеле на Кипре. Шестой флот взял курс на Кипр — его орудия и авиация в полной боевой готовности. Нация ошеломлена, потрясена, но не напугана. Неуправляемая сила зла толкает страну на грань откровенной конфронтации, провоцирует правительство на ответные меры. Прозорливая политологическая концепция президента Лэнгфорда Дженнингса, определяемая географическими факторами, позволяет держать ситуацию под контролем. Вашингтон и Москва осуждают чудовищный теракт. Преступление на Кипре всколыхнуло весь мир.

А на страницах 2, 7 и 45 и на страницах 4, 50 и 51 в ежедневной утренней газете «Лос-Анджелес таймс» были помещены следующие менее важные телеграфные сообщения:

Эван прилетел в Сан-Диего из Денвера первым утренним рейсом. Он настоял на том, чтобы увидеться с Мэнни в шесть часов утра, и от встречи нельзя было уклониться. «С тобой все будет хорошо», — солгал он. «А ты — пустой актеришка, — бросил в ответ Вайнграсс. — Куда ты направляешься?» — «К Калейле в Сан-Диего. Я нужен ей…» — «Тогда убирайся отсюда — да побыстрей! Не хочу видеть твою физиономию. Помоги Калейле схватить этих негодяев».

В аэропорту Кендрик взял такси. Однако несмотря на то что было раннее утро, машина еле ползла. Водитель узнал его и выплеснул поток пустой болтовни, пронизанной оскорблениями в адрес всех арабов и всего арабского.

— Каждого из них следует пристрелить. Правильно?

— Женщин и детей, конечно, тоже.

— Совершенно верно! Недоноски вырастают, а гулящие девки плодят недоносков.

— Это ваше окончательное решение, и, как я понимаю, менять вы его не собираетесь.

— А зачем? Это единственный путь. Вы согласны со мной?

— Нет, не согласен. Когда подсчитаете их число и количество боеприпасов, цена окажется слишком высокой. Возрастут налоги.

— Вы не шутите? Черт, я и так плачу достаточно. Тогда нужно найти другой выход из положения.

— Уверен, вы найдете его… А теперь, прошу прощения, мне нужно кое-что прочитать.

Кендрик развернул ежедневную утреннюю газету «Денвер пост» с новостями о Кипре. И то ли обидевшись, то ли почувствовав, что его заставили заткнуться, водитель включил радио. Снова, как и в газетах, освещались события, связанные с терактом на Кипре. Передавали интервью с всемирно известными деятелями, осуждающими варварский теракт. И вдруг Эван услышал:

— Здесь, в Сан-Диего, произошла еще одна трагедия. Миссис Ардис Ванвландерен, руководившая персоналом, обслуживающим вице-президента Боллингера, найдена мертвой рано утром на пляже Коронадо. Очевидно, это самоубийство…

Кендрик задержал дыхание. Вон оно что! Ардис… Ардис Ванвландерен… Ардис Монро! Багамы… Какой-то забулдыга из оффшорной шараги много лет назад сболтнул, будто Ардис Монро вышла замуж за богатого калифорнийца! А он тогда не поверил. Вот почему Калейла полетела в Сан-Диего. Стало быть, Митчелл Пейтон нашел-таки эту любительницу легких денег… Диктор продолжал комментировать гибель Ардис Ванвландерен, и эти комментарии показались Кендрику подозрительными.

Он пересек вестибюль отеля и на лифте и поднялся на пятый этаж. Взглянув на стрелки с указанием номеров, Эван направился к номеру Калейлы. Кендрик был одновременно взволнован и угнетен. Он с нетерпением предвкушал, как увидит и обнимет ее, и был подавлен, думая о Мэнни, о преступном теракте на Кипре и о многом другом, но главным образом об Эммануиле Вайнграссе, жертве преднамеренного медленного убийства. Он подошел к двери и постучал, как было условлено, четыре раза. Дверь распахнулась, и она очутилась в его объятиях.

— О Боже! Я так люблю тебя, — прошептал Кендрик, зарываясь лицом в ее волосы. — И все так отвратительно! Просто ужасно…

— Милый Эван! — Калейла закрыла дверь, обернулась к нему, сжала его лицо в ладонях. — Что-нибудь с Мэнни?

— Ему осталось жить всего ничего — от трех до шести месяцев, — ответил Эван тусклым голосом. — Он медленно умирает от вируса, который получил только через инъекцию.

— Негодяй доктор Лайонс… — вздохнула Калейла.

— Я найду его, даже если на это уйдет два десятка лет.

— Мы с Пейтоном поможем тебе в этом.

— Спасибо! Отовсюду печальные новости, дорогая. Достойнейший человек погребен под развалинами на Кипре…

— Все завязано здесь, Эван, — прервала его Калейла. — Здесь, в Сан-Диего.

— О чем ты?

Калейла взяла его за руку, кивнула в сторону круглого журнального столика с парой кресел.

— Давай сядем и поговорим. Много надо сказать тебе, чего не имела права сделать раньше. Есть еще кое-что, что тебе предстоит, поэтому я и попросила тебя прилететь сюда.

— Я догадываюсь, о чем ты хочешь поговорить, — сказал Кендрик, усаживаясь в кресло. — Ардис Монро… Ардис Ванвландерен. Я слышал по радио. Сообщили, будто она покончила жизнь самоубийством.

— Она сделала это значительно раньше — когда вышла замуж за своего покойного мужа.

— Ты прилетела сюда, чтобы повидаться с ней, да?

— Да, — кивнула Калейла, садясь напротив него. — Ты все услышишь и обо всем прочитаешь. Есть пленки и расшифровки всего этого. Их доставили мне час назад.

— А что тебе известно о Кипре?

— Приказ был отдан отсюда. Это сделал человек по имени Гринелл.

— Никогда не слышал о таком.

— Мало кто слышал. Эван, ничего хуже его нельзя придумать.

— Ты узнала об этом от Ардис? — Он усмехнулся. — Было время, когда она была Ардис, а я был Эван.

— Я знаю об этом. Но о Гринелле я узнала не от нее. Тот, кто информировал меня обо всем, прошлой ночью убит в районе аэропорта.

— Кто он?

— Блондин… Европеец.

— Неужели? — Кендрик откинулся на спинку кресла.

— Он записал не только мой разговор с Ардис, но и все, что было дальше. Кроме Гринелла, у нее был с визитом еще кто-то, и эта головоломка — самое сложное.

Кендрик поднялся, подошел к окну, прислонился к подоконнику:

— Блондин, кто он?

— Теперь уж мы не узнаем. Но кто бы он ни был, он погиб, передав нам информацию.

— А файл Омана? Каким образом ему удалось получить эти секретные данные?

— Он не сказал мне ничего, кроме того, что ему помог в этом хороший человек, который оказывает тебе поддержку.

— Это ничего не значит! — сказал Эван, отходя от окна. — Хороший человек… Этого мало!

— Больше ничего нет.

— Он понимал, что его действия привели к загубленным жизням?

— Он сказал, что сожалеет о том, как все получилось, и добавил, что будет горевать, но не знал, что его горе продлится всего лишь пару часов.

— Черт побери! — Кендрик повысил голос. — А где этот Гринелл? Его хотя бы арестовали?

— Он исчез. Его самолет вылетел из Сан-Диего в город Тусон, что в Аризоне. До сегодняшнего утра никто не знал об этом. Самолет долго не взлетал, потом все-таки улетел, не сообщив план полета. Это все, что мы узнали.

— Полеты без плана заканчиваются катастрофами.

— Если самолет пересекает мексиканское воздушное пространство, тогда все в порядке. Пейтон думает, что охрана Гринелла, должно быть, заподозрила неладное. У его дома дежурили автомашины из ЦРУ.

Эван подошел, положил Калейле руку на плечо:

— Что дальше? Куда мы сейчас?

— Милош, так звали блондина, хотел, чтобы ты взглянул на фотографии в люксе Ардис Ванвландерен. Мы сейчас идем туда. Он сказал, что на фотографиях вместе с Ардис какой-то тип из Саудовской Аравии, и ты, вполне возможно, узнаешь его. Что-то там связано с миллионами, побегом из тюрьмы… Люкс опечатан. Никто не имеет права туда войти.

— Хорошо, пойдем.

Они сели в лифт, спустились на третий этаж. Возле дверей апартаментов Ардис Ванвландерен дежурили двое вооруженных полицейских в чине офицеров. Они кивнули. Тот, что стоял у дверей слева, вставил ключ в замок и открыл дверь.

— Большая честь поздороваться с вами, конгрессмен, — сказал офицер справа, протягивая руку.

— Рад с вами познакомиться, — сказал Кендрик, отвечая на рукопожатие и входя внутрь.

— Ну, каково чувствовать себя знаменитостью? — спросила Калейла, закрывая дверь.

— Так себе! — ответил Эван. Они пересекли фойе и по мраморным ступеням спустились в гостиную. — Где эти фотографии?

— Он не успел сказать ничего конкретного, крикнул, что в кабинете и что снимки сделаны в Лозанне и Амстердаме.

— Тогда туда, — сказал Кендрик, видя зажженную настольную лампу в комнате слева. — Пойдем.

Они вошли в кабинет. Эван сразу включил вторую настольную лампу, свет от которой упал на фотографии, развешанные по стенам.

— Что ж, начнем, пожалуй, — сказала Калейла.

— Только, пожалуйста, без суеты, — заметил Кендрик. — Это Европа, — сказал он, кивнув на стену справа от двери. — Это Лозанна, — добавил он. — Это Ардис и… Нет, этого не может быть!

— Чего не может быть?

— Минутку. — Эван смотрел на увеличенную фотографию в рамке, где лица проглядывались более отчетливо. — Это парк «Прекрасные берега». С ума сойти! Это он…

— Кто?

— Абдель Хаменди. Я встречал его много лет назад в Эр-Рияде. Он был министром у Саудов, пока не обнаружилось, что он работает на самого себя, делая миллионы на фальшивых авизо и поддельных контрактах. Говорят, он построил себе замок даже в Альпах, где-то возле Дивона, и занялся брокерством. Будто бы торгует оружием. Я даже слышал, что он могущественный торговец оружием в мире.

— Ардис Ванвландерен упоминала Дивон. Это записано на пленке. Правда, она сказала об этом невнятно, но теперь это обретает смысл.

Эван отступил назад и взглянул на Калейлу:

— Наш европеец не ошибся. Он не помнил подробностей, но предчувствия не обманули его. Этот Хаменди — государство в государстве. — Кендрик вдруг нахмурился. — Неужели все это связано с Боллингером?

— Милош заметил, что вокруг него сплотились самые мощные политические спонсоры в стране.

— Да, они, конечно, сила… В определенном смысле.

— Есть еще кое-что, о чем тебе следует знать. Муж Ардис Ванвландерен был одним из тех, кто финансировал террористов. Собственно, нападения на твои оба дома были совершены с его ведома.

— Уму непостижимо! — взорвался Эван. — Но почему? Я что, ему дорогу перешел?

— Он хотел уничтожить тебя. Действовал в одиночку. Вот почему его жену убили. Все твои противники боятся тебя, поэтому решили оборвать все связи с Ванвландеренами. На следующей неделе начинается общенациональная кампания по внесению тебя в список кандидатов по выборам президента и вице-президента.

— Это кто же все организовал? Люди этого блондина?

— Да. И окружение Боллингера не в силах вынести это. Они полагают, что ты сведешь их влияние к нулю, потеснишь их, если угодно.

— Это мягко сказано, — заметил Эван. — Я не потесню их, я собираюсь вырвать их с корнем. Кипр, Фэрфакс, Меса-Верде… Подонки! Кто они? У тебя есть перечень их имен и фамилий?

— Можно составить длиннющий список, но мы не знаем, кто втянут в это, а кто нет.

— Давай узнаем!

— Каким образом?

— Я проникну в лагерь Боллингера, и они увидят другого конгрессмена Кендрика — того, кого можно купить.

Митчелл Джарвис Пейтон сидел за письменным столом в своем кабинете в Лэнгли и смотрел в окно. Было столько тем для размышления, что он совсем упустил из виду, что на носу Рождество. Собственно, он никогда не жалел, что у него такая беспокойная жизнь, но Рождество всегда выбивало его из колеи.

У него были две замужних сестры и целый набор племянников и племянниц, которым он посылал подарки, удачно купленные его секретаршей, работающей у него много лет. Но у него никогда не возникало желания встречать с ними этот праздник. Им просто не о чем было говорить. Племянники и племянницы — взрослые люди — были одержимы погоней за безбедной жизнью. Уж лучше остаться одному. Может быть, поэтому он тяготел к своей названой племяннице Адриенне Рашад. Надо бы привыкнуть называть ее Калейла, размышлял он. Она часть его мира. Очень важная часть. На мгновение Пейтону захотелось оказаться в Каире. Вернее, ему вспомнилось, как Рашады всегда настаивали, чтобы он пожаловал к ним на рождественский обед, который довершали нарядно украшенная елка и рождественские песнопения. «Право, Эм-Джей! — воскликнула бы жена Рашада. — Ты помнишь, что я из Калифорнии?»

Куда ушли те дни? И никогда уж не вернутся. На Рождество он всегда сидел за столом в одиночестве.

Зазвонил красный телефон. Пейтон быстро поднял трубку:

— Да?

— Он сумасшедший! — завопил в трубке голос Калейлы. — Я имею в виду, что он чокнулся!

— Он бросил тебя?

— Что за чушь! Он хочет увидеться с Боллингером…

— Зачем?

— Хочет втереться в доверие. Ты можешь поверить в это?

— Мог бы, если ты станешь высказываться хоть немного конкретнее.

На другом конце провода явно пробовали телефонную трубку на разрыв и слышался обмен крепкими словечками.

— Митч, это Эван.

— Я понял.

— Я собираюсь в логово.

— К Боллингеру?

— Я проделал то же самое в Маскате.

— Можно выиграть в одном месте и проиграть в другом. Однажды успех, дважды поражение. Эти люди играют круто.

— Так же, как и я. Я достану их, я расколю их…

— Что ж, мы будем постоянно следить за тобой.

— Нет! Это должно быть сольное выступление. У них есть то, что ты называешь аппаратурой. Повсюду «жучки» и скрытые камеры. Буду действовать самостоятельно. Смысл моей игры будет заключаться вот в чем — пусть поверят в то, что меня можно заставить уйти из политики.

— Это противоречит тому, что они видели и слышали о тебе. Не сработает, Кендрик. Вот что я хочу сказать.

— Сработает, если я им кое-что поведаю.

— Что именно?

— Скажу, что отправился в Оман исключительно в своих собственных интересах. Объясню, что надумал снова сделать большие деньги. Это то, что они поймут обязательно.

— Неубедительно. Закидают тебя вопросами, и ты проколешься.

— Исключено! На каждый вопрос я дам убедительный ответ. Попытаюсь им внушить, что деньги для меня — все. Скажу, что поэтому у меня великолепные отношения с самыми могущественными людьми в султанате и полная защита правительства. Пусть проверят у Ахмата. Он с удовольствием все подтвердит. Я даже в тюрьме не прокололся. Захотел получить информацию о Махди и добился.

— Я убежден, есть бреши, которые чреваты проколами, — сказал Пейтон, делая пометки, которые он позже порвал.

— Проколов не будет! Ни одного! И только это и имеет значение. Пленка европейца многое объясняет. У них миллиарды, чтобы закрепиться на следующие пять лет, и они не ослабят свой статус-кво ни на йоту. Они воспринимают меня как угрозу себе, и я обязан усыпить их бдительность.

— Подлинный Савонарола.

— Никакого фанатизма! Просто я чертовски зол. Я для них являюсь угрозой их благополучию.

— Ну да! Не позволишь запустить лапу в карман налогоплательщика.

— Правильно. Они хотят убрать меня, и я постараюсь убедить их, что готов уйти из политики, но, мол, у меня проблема.

— Какая?

— Я, прежде всего, бизнесмен, инженер-строитель по образованию и профессии. А пост вице-президента вынесет меня на мировой уровень, тогда как я намереваюсь вернуться в частный сектор. Как вы думаете, какова будет реакция Боллингера и его советников?

— Надо подумать! По моему мнению, они предложат тебе финансовое обеспечение.

— Правильно! Но мне нужны гарантии, и немедленно, с тем чтобы я мог твердо отказаться от занесения меня в списки по выборам президента и вице-президента.

— Они не поверят тебе.

— Я предложу им обсудить это на встрече с их лидерами. Раскрою свои планы. Если они сумеют убедить меня, что им можно доверять, буду действовать соответственно. Думаю, они будут очень стараться, но к тому времени это уже будет не важно.

— Что ж, разумно! — согласился Пейтон. — Ты хотя бы будешь знать, что они собой представляют. Должен сказать, Эван, что это подходяще, просто замечательно подходяще.

— Хорошая деловая практика, Митч, вот и все.

— Думается все же, они ни за что не поверят, что ты собираешься обратно на Ближний и Средний Восток. Ситуация там неустойчивая.

— Я не скажу, что собираюсь обратно на следующей неделе, я скажу «в будущем». И конечно, я не упомяну о Средиземноморье. Буду говорить об Эмиратах и Бахрейне, Кувейте и Катаре, даже об Омане и Саудовской Аравии. Словом, о государствах Персидского залива, где работала «группа Кендрика». Я возвращаюсь обратно в частный сектор, вот и все.

— Ну ты смотри! Ты даже меня убедил.

— А я и на самом деле бизнесмен, Митч. Деловой человек, стало быть. Поэтому и собираюсь к ним.

— Когда?

— Через пару минут позвоню Боллингеру. Думаю, он откликнется.

— Мало вероятно! Узнает Лэнгфорд Дженнингс, накрутит Боллингеру хвост.

— Не узнает. Я дам ему фору. Пусть соберет свое стадо, для этого нужно время. Попрошу о встрече во вторую половину дня.

— Лучше вечером, — посоветовал начальник Отдела спецопераций. — После работы. И пожалуйста, никакой двусмысленности. Скажи, что хочешь воспользоваться черным ходом, чтобы избежать встречи с его людьми и прессой. Это объяснит твое поведение.

— Отлично, Митч!

— Просто хорошая деловая практика, конгрессмен.

Капитан-лейтенант ВМС Джон Демартин, в джинсах и футболке, поливал обивку переднего сиденья чистящей жидкостью, пытаясь удалить пятна крови. «Ни черта не получается!» — сокрушался он. Придется сказать детишкам, что пролил вишневую шипучку, когда возвращался домой с аэродрома.

Демартин прочитал статью в утренней газете, в которой упоминалось его имя и утверждалось, будто смерть раненого неизвестного, которого он подобрал, связана с наркотиками. Однако это не убедило пилота. Он никогда не общался с наркоторговцами, однако предполагал, что наркодельцы, в случае если они смертельно ранены, впадают в панику и не способны так любезно держаться и оставаться такими вежливыми.

Нажимая на обивку сиденья, Демартин усердно работал щеткой. Неожиданно костяшки пальцев коснулись чего-то твердого. Это оказалась записка, сложенная вчетверо. Он вытащил ее и прочитал, разбирая слова сквозь пятна крови:

Последние буквы плыли, как если бы уже не было сил, чтобы дописать их. Джон Демартин прикрыл дверцу машины и поспешил домой. Войдя в дом, он проследовал в гостиную и поднял телефонную трубку. Он знал, кому звонить. Через несколько секунд секретарша ВМС соединила его с шефом разведки авиабазы.

— Джим, это Джон Демартин.

— Привет! Читал о том происшествии прошлой ночью. Чего только летчики не сделают ради травки… Ты берешь меня на рыбалку в субботу?

— Джим, я звоню тебе по поводу минувшей ночи.

— Да? А что такое?

— Джим, не знаю, кто тот парень, но не думаю, что это имеет какое-то отношение к наркотикам. Кроме того, несколько минут назад я нашел записку в сиденье, на котором он сидел. Она в крови, но уж ты позволь мне прочитать ее.

— Валяй! Я взял карандаш.

Демартин озвучил слова, буквы и цифры.

— В этом есть какой-то смысл? — спросил он, кончив читать.

— Наверно, есть, — произнес шеф разведки. — Джон, опиши-ка поточнее, что случилось прошлой ночью. Заметка в газете довольно поверхностная.

Демартин сразу сказал, что раненый говорил на отличном английском, но с акцентом. А закончил сообщением, что раненый упал перед ларьком с фруктами и умер.

— Как ты думаешь, он понимал, что тяжело ранен? — спросил Джим.

— Если он не понимал, то понимал я. Я не хотел останавливаться, когда он сказал, что ему надо позвонить. Но он настаивал — я имею в виду, он умолял. Не столько словами, сколько глазами… Я долго не забуду их.

— Но ведь ты не сомневался, что он вернется обратно.

— Ни капельки. Думаю, ему было очень надо кому-то позвонить. Даже когда он падал, все тянулся к телефону на прилавке.

— Оставайся на месте, я скоро перезвоню тебе.

Летчик положил трубку, подошел к дальнему окну, выходящему на внутренний дворик с бассейном. Двое его детей плескались и кричали друг на друга. А жена, лежа в шезлонге, читала «Уолл-стрит джорнал». Привычка, за которую он был ей благодарен. Благодаря ей они могли жить на сумму, несколько превышающую его заработок.

Зазвонил телефон, и он бросился к нему:

— Джим?

— Джон, я буду говорить так ясно, как только смогу, хотя пока далеко не все ясно. Здесь у нас один парень, которого нам одолжили в Вашингтоне, он больше меня знаком с такого рода делами, и вот что он хочет чтобы ты сделал… Н-да…

— Что? Говори…

— Сожги записку и забудь о ней.

Офицер ЦРУ в помятом костюме потянулся к маленькому желтому ящику запоминающего устройства большой емкости, прижимая к левому уху трубку.

— Вы все поняли? — спросил Щапофф, более известный под кличкой Имбирный Пряник.

— Да, — протянул Пейтон, словно информация одновременно поразила и озадачила его.

— Как я понимаю, этот парень, кто бы он ни был, соединил «срочно» и «максимальную секретность», рассчитывая, что, если сделает это, у того морского офицера хватит ума позвонить в службу безопасности, а не копам.

— Именно это он и сделал, — согласился Пейтон.

— Затем «безопасность» найдет «надежные контакты» и доставит сообщение. Он думал, что оно попадет к нужным людям.

— Сообщение состоит в том, что с кем-то на букву «С» покончено.

— У нас есть операция под кодом «С»?

— Нет.

— Может быть, это «служба» или «союз»?

— Сомневаюсь, — сказал Пейтон.

— Почему?

— Потому что в данном случае это последняя передача в эстафете. Дальше сообщение не пошло бы.

— Откуда вы знаете?

— Телефонный код «3-0-1» принадлежит Мэриленду, и я узнал номер. Он нигде не зарегистрирован и очень личный.

Пейтон откинулся в кресле, представив себе, что ощущают алкоголики, когда думают, что не могут прожить и часа без очередной порции спиртного, которая означает шаг назад от реальности. До смешного нелогичное логично! Тот, к кому прислушиваются президенты, кого знают лидеры страны, кто всегда на первый план ставит интересы нации, человек без страха и упрека, без заискиваний, объективно мыслящий… выбрал будущее. Выбрал малоизвестного, но, правда, выдающегося конгрессмена. Выбрал и ведет своего помазанника по политическим лабиринтам, пока тот не выберется на просторы средств массовой информации. Но уже не птенец, а практик, с которым следует считаться. Затем неожиданно, с дерзновенностью грома среди ясного неба, стране поведают его историю, и нацию она ошеломит. Да и большинство стран мира! Гигантская волна славы вынесет этого «помазанника» к власти. К Белому дому… Самуил Уинтерс, однако, нарушил правила, и, что значительно серьезнее, ценой многих жизней. Мистер А не упал с неба в нужный момент. Он выполнял поручение Самуила Уинтерса.

Директор Отдела спецопераций поднял трубку и тронул клавиши с цифрами на панели телефонного аппарата.

— Доктор Уинтерс, — сказал он в ответ на лаконичное «да». — Это Пейтон.

— Ужасный день был, доктор.

— Я не использую этот титул уже много лет.

— Жаль! Ты бы был блестящим ученым.

— Вы получали какие-либо известия от мистера А со вчерашнего вечера?

— Нет. Хотя его информация оказалась трагически пророческой, не было причин звонить мне. Как я уже говорил тебе, Митчелл, человек, который использует его, гораздо более отдаленный мой знакомый, если сравнивать с тобой, предложил, чтобы он связался со мной… как сделал ты. Моя репутация превосходит мое предполагаемое влияние.

— Благодаря вам я познакомился с президентом, — заметил Пейтон, закрывая глаза на ложь Самуила Уинтерса.

— Да, это так. Новость, которую ты мне сообщил, потрясающая, так же как и новость мистера А. В его случае я, естественно, подумал о тебе. Я не был уверен, что Лэнгфорд либо его люди так же компетентны, как и ты…

— Очевидно, это не так, — прервал собеседника Пейтон.

— Я уверен, ты сделал все, что мог.

— Вернемся к мистеру А, доктор Уинтерс.

— Да?

— Он убит.

На другом конце провода возникла пауза, а когда Уинтерс заговорил, голос у него стал глухим и сдавленным.

— Что это ты говоришь?

— И кто-то, известный вам под кодовым именем «С», уничтожен.

— О Боже! — сказал громким шепотом руководитель организации «Инвер Брасс». — Каким образом ты получил эту… информацию?

— Боюсь, это тайна даже от вас.

— Черт тебя побери, я сдал тебе Дженнингса, президента Соединенных Штатов!

— Но вы не сказали мне, почему вы сделали это. Вы не объяснили мне, что вашу основную озабоченность вызывает Эван Кендрик. Это человек, на кандидатуре которого вы остановились!

— Это тебя не касается! — возразил Уинтерс. — Ты не вправе вмешиваться в подобные дела, поскольку никакие законы не были нарушены.

— Хотелось бы думать, что вы верите в это, но, если это так, боюсь, вы очень ошибаетесь. Заключив договор с талантом, вроде вашего европейца, вы уже как бы воспринимаете методы его работы, а они весьма сомнительны. Политическое вымогательство с помощью шантажа, подкуп законодательной власти, кража сверхсекретных документов — именно эти методы являются косвенной причиной многих смертей в администрации. И наконец, убийство. Кто скрывался под кодовым именем «С», я не знаю, но он убит.

— Боже милостивый…

— Вот кого вы приняли в свою игру…

— Ты не понимаешь, Митчелл, все было совсем не так!

— Наоборот, именно так!

— Я ничего не знаю об этих ужасных методах, поверь мне!

— Верю, потому что вы наняли профессионала ради цели, а какими средствами он станет манипулировать для ее достижения, вас не интересовало.

— «Нанял» — слишком упрощенческое слово! Он был убежденным человеком, который посвятил свою жизнь служению высокой цели.

— Я в курсе, — сказал Пейтон. — Он из страны, чью национальную честь и гордость растоптали…

— А ты думаешь, здесь у нас торжество справедливости и демократии?

Прошло несколько мгновений, прежде чем Пейтон ответил:

— Мы к этому стремимся. Но тогда ответь, с чьей подачи убили государственного секретаря и всю делегацию на Кипре? Методы, которыми вы пользовались, исключают и справедливость, и совестливость, и демократию, если угодно. Вот что я скажу!

— Но, Митчелл, мы все-таки нашли справедливого и совестливого человека. Его невозможно обмануть, ибо он проницателен, невозможно купить, ибо он честен.

— Я не вижу изъяна в вашем выборе, доктор Уинтерс.

— Так где мы сейчас?

— Мы перед выбором, — ответил Пейтон. — Но у меня он есть, а у вас его нет.

19.25. Сан-Диего.

Они держали друг друга в объятиях. Калейла откинулась назад, глядя на него и проводя ладонью по его шевелюре:

— Дорогой, ты действительно хочешь сделать это?

— Ты забываешь, родная, что большую часть своей сознательной жизни я постоянно сталкивался со склонностью арабов к переговорам.

— Называть это переговорами было бы преувеличением. Но, конечно, не обманом! Ведь они с подозрением относятся ко всему, что ты скажешь.

— Им захочется поверить мне. Так уж устроен мир! Мы всегда склонны принимать желаемое за действительное. И потом, когда я их увижу, встречусь с ними, мне будет абсолютно все равно, поверят они мне или нет.

— Мне, Эван, не по душе этот твой настрой! — сказала Калейла. — Они моральные пигмеи, то есть подножка — это их уровень. Они станут действовать низко и грязно. Убьют, привяжут к ногам камень, и окажешься ты на дне Тихого океана.

— Тогда придется им сказать, что у меня в офисе знают, где я буду сегодня вечером.

— Это случится не сегодня, дорогой. Низко и грязно не значит глупо. Там всего понамешано. Неизвестно, кого Боллингер пригласил на встречу с тобой. Одно могу посоветовать — используй свое общепризнанное спокойствие и будь убедительным.

Зазвонил телефон, и Эван направился к нему.

— Пришла машина. — Он обернулся к Калейле. — Серая, с затемненными окнами, как и подобает машине из резиденции вице-президента в горах.

20.07. Сан-Диего.

Стройный мужчина торопливо прошел к выходу аэровокзала международного аэропорта в Сан-Диего. На правом плече висела на ремне спортивная сумка, а в левой руке он держал медицинский саквояж черного цвета. Автоматические стеклянные двери захлопнулись за ним, едва только он вышел на бетонированную площадку стоянки такси. На минуту он остановился, затем направился к первой машине, открыл дверь. Водитель мгновенно опустил газету, которую читал до этого.

— Думаю, вы свободны, — бросил пассажир, усаживаясь на сиденье рядом с водителем.

— Никаких поездок дольше часа, мистер! Я обязан поставить машину на ночь в таксопарк.

— Успеете.

— Куда ехать?

— В горы. Я знаю дорогу. Я покажу.

— Пожалуйста, точный адрес, мистер. Это закон.

— Калифорнийская резиденция вице-президента США годится?

— Вот это совсем другое дело! — ответил водитель с ухмылкой.

Такси тронулось рывком, и пассажир, известный каждому на юго-западе Колорадо как доктор Юджин Лайонс, резко дернулся. Однако он не заметил этого маневра, так как собственный гнев заслонял все остальное. Он человек, которому задолжали, человек, которого обманули…

Глава 39

Вице-президент США Орсон Боллингер встретил Кендрика довольно тепло. Можно сказать, дружески.

— Конгрессмен, — сказал он, широко улыбаясь, — рад приветствовать вас в своей калифорнийской обители. Все уже собрались и…

— Все? — прервал его Кендрик.

— Не все, конечно, а только те, кого удалось оповестить о том, что состоится встреча по вашей просьбе. Всего семь человек. Прошу! — Жестом он пригласил Кендрика следовать за ним.

Они вошли в просторную библиотеку, где было все как полагается — высокий потолок, тяжелые переплеты окон, обшитые дубом стены, кожаная мебель и повсюду стеллажи с книгами. Впрочем, огромное помещение весьма смахивало на склеп, хотя голос вице-президента прозвучал довольно гулко:

— Господа, знакомьтесь! Это конгрессмен Эван Кендрик, по чьей инициативе мы сегодня собрались.

Орсон Боллингер быстро представил всех сидящих за овальным дубовым столом, но Кендрик мгновенно уловил, что имена и фамилии, а также должности некоторых из присутствующих на самом деле не соответствуют действительности. Он внимательно вглядывался в лица, как будто собирался писать их портреты.

— Господа, — продолжил Боллингер, опускаясь в полукресло с высокой спинкой и указывая Эвану на кресло рядом, — мы решили не устраивать официальный прием по случаю Рождества в связи с безвременной кончиной наших дорогих Эндрю и Ардис. — Боллингер помолчал. — Ардис не мыслила себе жизни без него. Надо было видеть их вместе, чтобы понять и оценить их бесконечную любовь и нежность…

После этих слов последовали кивки и междометия, выражающие полное согласие с мнением вице-президента.

— Я полностью разделяю вашу скорбь, господин вице-президент, — сказал Кендрик, приняв удрученный вид. — Как вам, должно быть, известно, я познакомился с миссис Ванвландерен много лет назад в Саудовской Аравии. Замечательная была женщина. И такая, я бы сказал, впечатлительная…

— Нет, конгрессмен, я это не знал…

— Теперь это уже не имеет значения. Во всяком случае, я Ардис Ванвландерен никогда не забуду. Повторяю, изумительная была женщина…

— Конгрессмен, мы собрались здесь по вашей просьбе, — сказал первый помощник Орсона Боллингера. — Нам известно о мерах, предпринятых против вице-президента в Чикаго, и, как мы понимаем, вполне возможно, вы в том не принимали участия.

— Я уже объяснил вице-президенту, мне об этом ничего не было известно, поскольку у меня совершенно иные планы, не имеющие никакого отношения к политической деятельности.

— Тогда почему бы вам открыто не объявить о вашем нежелании участвовать в выборах? — спросил второй помощник.

— Думаю, все не так просто, как нам кажется. Не правда ли? Я был бы неискренним, если бы сказал, что мне не польстило это предложение. И в течение пяти дней мои люди зондировали почву как среди рядовых членов, так и среди лидеров моей партии. Они пришли к выводу, что моя кандидатура наиболее выигрышная.

— Но ведь вы только что сказали, что у вас другие планы, — заметил человек весьма плотного телосложения в серых фланелевых брюках и темно-синем блейзере с металлическими пуговицами желтого цвета.

— Я сказал, что у меня иные планы, но еще ничего не решено окончательно.

— Какова ваша точка зрения, конгрессмен, относительно приостановки своей компании? — спросил первый помощник.

— Этот вопрос, думаю, следует обсуждать вице-президенту и мне. Не правда ли?

— Здесь мои люди, — заметил Боллингер.

— Понимаю, сэр. Но здесь нет моих людей. К примеру, мне бы не помешало по кое-каким вопросам навести справки.

— Вы не производите впечатления человека, которому требуются консультации, — сказал первый помощник Боллингера. — Я видел вас по телевизору. На мой взгляд, у вас вполне устоявшиеся убеждения.

— Да, это так! Я не в силах их изменить, даже если бы и появилось намерение кое от чего отказаться. Тут уж ничего не поделаешь! Как у зебры — полоса темная, полоса светлая…

— Вы, случайно, лошадьми не торгуете? — спросил долговязый молодой человек в футболке и с очень загорелым лицом.

— К вашему сведению, я ничем не торгую и не торговал, — отчеканил Кендрик. — Я просто хочу разъяснить ситуацию, которая не всем ясна, но которая должна быть хорошо понята.

— Не принимайте близко к сердцу то, что говорится необдуманно, — сказал Боллингер, кинув неодобрительный взгляд на своего загорелого консультанта. — Речь идет не о торговле, а о своего рода коммерции, свойственной представителям нашей демократической партии. А теперь, что это за ситуация, которую вы намерены прояснить?

— Естественно, это кризис с заложниками в Омане, в смысле — в Маскате, а также события, имевшие место в Бахрейне. Как мне кажется, это все и способствовало возникновению плана выдвижения меня на более высокий пост. — Присутствующие устремили свои взоры на конгрессмена. Каждый решил, что с минуты на минуту узнает нечто весьма важное, что немедленно развеет миф о герое Омана. — Я отправился в Маскат, — продолжил Эван, — поскольку понял, что за спиной палестинских террористов стоит тот, кто, говоря образно, выдавил меня и мою фирму из бизнеса и прибрал к своим рукам мои миллионы.

— Значит, вы руководствовались исключительно мстительными побуждениями? — спросил помощник в блейзере с золотыми пуговицами.

— Никаких мстительных побуждений! О чем вы? — возмутился Кендрик. — Я решил вернуть свою компанию. Я всегда этого хотел, и это намерение не покидает меня вот уже много лет. Думаю, когда вернусь туда, соберу по частям то, что утратил.

— Стало быть, вы собираетесь вернуться? — спросил третий советник, с обветренным красным лицом и с бостонским выговором. — Обратно на Ближний Восток? — уточнил он.

— Я намерен вернуться в регион Персидского залива. Это — не Ливан, Сирия или Ливия, где Каддафи. Это совсем другие страны — Эмираты, Бахрейн, Катар. Это — Абу-Даби, Дубай. Из Европы поступают сообщения, что в странах Персидского залива повсюду начинается строительство, так что мне пора туда.

— Но ведь вы продали свою компанию! — заметил загорелый тип в футболке.

— Я не собирался ее продавать. Меня вынудили это сделать. К тому же я продал компанию всего лишь за пятую часть ее стоимости. Но в принципе начать все с самого начала — не такая уж для меня проблема. Разумеется, когда-то я испытывал сложности, если сравнивать мои капиталовложения с капиталами фирм Западной Германии, Франции, Японии, но зато у меня обширные контакты. Таких связей, как у меня, пожалуй, нет ни у кого.

Кендрик вел свою партию сдержанно. Он лишь намекнул на покровительство и помощь, которую ему оказывали министры и официальные лица, занимавшие высокие посты в правительствах Омана и Бахрейна в период кризиса с заложниками. Посчитав, что он несколькими штрихами набросал вполне убедительные контуры картины, Кендрик замолчал.

Присутствующие обменялись многозначительными взглядами. Вице-президент едва заметно кивнул своему помощнику в темно-синем блейзере. Тот сказал:

— Вы меня убедили! В самом деле, работа на государственном посту с окладом в сто пятьдесят тысяч в год не для вас. Теперь я понимаю, почему многие считают, будто вы никакой не политик.

— Фактор времени тоже нельзя сбрасывать со счетов, — заметил Кендрик. — Через пять лет я подойду к сорокалетнему рубежу. И начни я свою политическую карьеру завтра, мне понадобится целых два года, а то и три, чтобы все освоить. И уж наверняка первый год я буду спотыкаться на каждом шагу. Так что вам, господин вице-президент, я не конкурент. Ни с какой стороны! К тому же хочу подчеркнуть, что мои возможности сильно преувеличены средствами массовой информации.

Когда одновременно заговорили несколько человек, Боллингер сделал останавливающий жест рукой, и все мгновенно замолчали.

— Продолжайте, конгрессмен! — сказал он.

— Итак, я полагаю, все достаточно ясно. Думается, ни у кого нет сомнений в том, что Дженнингс одержит на выборах убедительную победу, хотя у него могут возникнуть проблемы с сенатом. Предположим, мне повезет, я окажусь в списках и стану вице-президентом, это будет означать, что я приобрету со временем международное влияние, вес и возможности, о которых я когда-либо мог мечтать.

— Вот, оказывается, что вас во всем этом привлекает! — выкрикнул загорелый тип в футболке. — Использовать ответственный пост для своей личной выгоды? Ну, знаете ли…

Все замолчали. Возникла неловкая пауза.

— Если бы я не отдавал себе отчета в том, что ваше заявление — обыкновенное проявление эмоций под влиянием остроты момента, я бы мог оскорбиться, — сказал Кендрик весьма сдержанным тоном. — А ведь я просто-напросто констатирую очевидный факт, который вполне может иметь место. Однако я не собираюсь ничего утаивать от вице-президента Боллингера, которого глубоко уважаю. И тем не менее я намерен подчеркнуть, что ни в коем случае не собираюсь манипулировать своими обязательствами перед нацией. Одним словом, я хочу довести до вашего сведения, господин вице-президент, до сведения всех здесь присутствующих, что так, как работает на благо страны и нации ныне действующий вице-президент, я не сумею.

— Хорошо сказано, Эван, — заметил Орсон Боллингер. Оглянувшись на слишком импульсивного помощника, он добавил: — А вам бы следовало извиниться!

— Прошу прощения, конгрессмен! — сказал тот. — Конечно же вы правы.

— Извиняться ни к чему, — улыбнулся Кендрик. — Преданность шефу — это не то, из-за чего следует сожалеть. — Эван перевел взгляд на Боллингера. — Если ваш помощник является обладателем черного пояса, тогда мне лучше удалиться!

Все засмеялись. Обстановка несколько разрядилась.

— Какой там черный пояс? — хмыкнул первый помощник. — Только и умеет, что в пинг-понг! И то жульничает.

— Во всяком случае, — продолжил Эван, дождавшись, когда вымученные улыбки на лицах присутствующих уступили место глубокомысленному вниманию, — господин вице-президент, я уже потерял четыре года своей деловой карьеры. Да нет, скоро будет пять лет… А ведь я работал не покладая рук, чтобы добиться успеха. И что в итоге? Оголтелый убийца сорвал все мои планы. Я вынужден был продать свою компанию, потому что люди стали бояться со мной работать. В настоящее время положение изменилось, поскольку преступник, погубивший многие жизни, понес заслуженное наказание — его казнили. Ситуация в странах Персидского залива нормализуется. Правда, ощущается довольно сильная конкуренция со стороны европейских фирм, то есть я хочу сказать, приходится серьезно задумываться над тем, что выбрать. Короче говоря, я стою перед выбором: смогу ли я одолеть конкурентов или все же следует принять участие в выборах? Вот вопрос. Затраченные силы, время, да и средства, наконец, окупятся или нет? Где гарантия, что все это не будет потрачено зря? Надеюсь, вы меня понимаете. Собственно, на этот вопрос никто, кроме меня, ответить не в силах.

И в этот момент Кендрик услышал слова, которые хотел услышать, но уже почти не надеялся.

— Орсон, — сказал долговязый тип в футболке, — время позднее, служащим пора по домам. Предлагаю перенести этот разговор на другое время.

— Ну да, ну да! — оживился вице-президент. — Ребята из обслуги прямо с ног сбились. Похороны и все такое. Понимаете, Эван, их семьи ждут. Я распорядился доставить сюда специальным авиарейсом жен и детей.

— Разумно, сэр! — сказал Кендрик.

— Еще бы не разумно! — улыбнулся Боллингер. — Завтра сочельник, послезавтра Рождество. Пусть все идут по домам. Если русские не взорвут Вашингтон, увидимся через три дня.

— Спасибо, Орсон, — сказал тип в футболке, — пойду всех отпущу, потом вернусь.

— А я тоже могу задержаться, если угодно, — сказал первый помощник. — Думаю, другие помощники тоже.

Второй и третий помощники кивнули.

— Тогда нам не помешает пропустить по стаканчику бренди, чтобы решить все мировые проблемы. А для этого потребуется дворецкий. — Боллингер нажал кнопку вызова прислуги.

— Конгрессмен! — Помощник в темно-синем блейзере с золотистыми пуговицами подался вперед, глядя в упор на Кендрика. — А давайте поговорим откровенно. Начистоту, хотите?

— Я не улавливаю, куда вы клоните, мистер… простите, не знаю, как вас величать.

— Старая жопа, вот как! — выкрикнул бостонец. — Дурня это все! Мы тоже бизнесмены, конгрессмен. И между прочим, разбираемся, как и вы, в коммерции. Так что не исключено, что и договоримся.

В библиотеку вошел дворецкий.

— Сэр, прошу прощения, — обратился он к вице-президенту.

— Потом, чуть позже, — замахал на него руками Боллингер.

— У меня для вас записка, — сказал дворецкий, протягивая конверт.

Боллингер вскрыл конверт, достал листок, прочитал и побледнел.

— Скажите ему, пусть подождет! — приказал он. — Итак, на чем мы остановились? — Вице-президент обвел взглядом присутствующих.

— На цене, — ответил бостонец. — Мы говорили о том, что почем. Я прав, конгрессмен?

— Звучит несколько грубовато, но при определенных обстоятельствах вполне допустимо.

— А мы, конгрессмен, сразу это поняли, едва лишь вас вынесло в открытое море, — сказал загорелый тип в футболке.

— Я не моряк, — заметил Кендрик. — Нельзя ли пояснить свою мысль?

— Вы что-то там говорили про конкуренцию со стороны немцев, французов и японцев. У вас что, возникли трудности?

— Имеете в виду финансовые? — спросил Эван. Помолчав, он покачал головой и добавил: — Как говорится, мне здесь не на что опереться. Я, конечно, могу взять кредит от семи до десяти миллионов, но, разумеется, под кабальные проценты.

— А если мы предоставим вам кредит без всяких кабальных условий? — спросил бостонец.

— Джентльмены, — бросил Боллингер, поднимаясь со своего места, — я должен вас покинуть, меня ждут. Если есть ко мне вопросы, спрашивайте.

— Мы недолго, господин вице-президент, — сказал Кендрик, понимая, почему Боллингер не хочет присутствовать при разговоре о деньгах. — Я уже говорил, что не собираюсь от вас ничего скрывать, и хотел бы поставить вас в известность о своем решении.

— Понял, Эван, я все понял! — кивнул Боллингер. — Зайдите ко мне перед уходом. Я буду у себя в кабинете.

Как только вице-президент США вышел из библиотеки, его помощники мгновенно показали свое истинное лицо.

— Ну что, сынок? Как настроение? Теперь мы поговорим на равных, — ухмыльнулся тот, что в футболке, подойдя к камину и облокотившись на каминную полку.

Кендрик смерил двухметрового верзилу взглядом с головы до ног и произнес с расстановкой:

— Мы с вами не состоим в родственных отношениях, поэтому прошу избавить меня от панибратства.

— Большой Том всегда так разговаривает, — заметил бостонец. — Вы не возмущайтесь! Он не хотел вас обидеть.

— Очень может быть, но я хотел бы напомнить, что обижать людей значительно проще, чем делать добро, поэтому так распространено зло.

— Ой, конгрессмен, давайте без нравоучений! — ухмыльнулся субъект в темно-синем блейзере с золотыми пуговицами. — Если уж на то пошло, мы хотим от вас избавиться. Вам это понятно?

— Разумеется.

— А знаете, почему вы нам не подходите?

— Почему?

— Потому что мы намерены вкладывать средства в укрепление обороноспособности страны, а вы, как выяснилось, собираетесь делать нечто противоположное.

— Кто вам сказал, что я против? Я обеими руками за укрепление обороноспособности, но только не в ущерб бюджету. Вам, должно быть, известно, что разработка систем наступательного оружия съедает сорок процентов расходов на вооружение. Это чересчур расточительные затраты.

— Совершенно верно! — заметил первый помощник. — Но эти расходы можно с лихвой покрыть при помощи коммерции, о чем мы тут уже упоминали.

— Каким же это образом, если тратятся миллиарды?

— Бросьте, Кендрик! Силы свободного рынка способны откорректировать любые затраты. Конкуренция, конгрессмен, конкуренция…

— Создается впечатление, что эти миллиардные затраты в таком случае производятся преднамеренно, то есть находят одобрение как в Пентагоне, так в кулуарах конгресса, где крутятся всякие ловкачи из министерства обороны.

— Если создается такое впечатление, тогда следует не разглагольствовать, а действовать! А вы, видите ли, строительством в арабских странах намерены заниматься! — повысил голос тип в футболке.

— Ну, конгрессмен, что вы на это скажете? Или, может, желаете, чтобы нас обогнали русские? — Тот, что парился в темно-синем блейзере, достал носовой платок и промокнул испарину, выступившую на лбу.

— При чем тут русские? Мы говорим сейчас о неоправданных затратах на гонку вооружений, — отозвался Кендрик.

— Русские, они марксисты, русские — фанатики! — выкрикнул тип в футболке. — Они глупцы, а глупость, как известно, ведет к глобальной трагедии, когда, выживают самые сильные и ловкие. Словом, конгрессмен, занимайтесь критиканством либо в сенате, либо в палате представителей, но администрацию не трогайте, а то вы нас всех погубите. Мы этого не потерпим. Вам понятно?

— Вы что же, считаете, я для вас представляю угрозу?

— А то нет?! Так что отправляйтесь в свою арабскую Азию и наверстывайте там упущенное!

— Позвольте поинтересоваться, с какими средствами? — спросил Эван.

— Для начала позвольте вопросик?

— Пожалуйста.

— Счет на пятьдесят миллионов долларов вас устроит?

— Где?

— В Цюрихе, в банке «Гемайншафт»…

— Звучит убедительно, но, по-моему, это только слова.

— Это только по-вашему, а у нас слова не расходятся с делами.

— В таком случае хотелось бы знать, под чье гарантийное обеспечение банк выдаст ссуду?

— Банку известно, а вам знать необязательно.

Кендрик задумался. Кто же этот всемогущий человек, который связан с террористическими организациями и в долине Бекаа, и на Кипре?

— Хорошо, — сказал он. — Я сообщу подтверждение об открытии счета в Цюрихе через двенадцать часов. Этого времени достаточно? — добавил он, поднимаясь со своего места.

— Более чем, — сказал субъект в темно-синем блейзере. — Но когда получите подтверждение от нас, не откажите в любезности, пришлите телеграфом в адрес вице-президента копию уведомления штаб-квартиры по выборам президента в Чикаго о своем отказе баллотироваться на пост вице-президента.

Кендрик кивнул.

— Что ж, джентльмены, — сказал он, — разрешите откланяться.

Выйдя в холл, он столкнулся с черноволосым кряжистым молодым человеком, у которого были резкие черты лица и пристальный взгляд. Жетон зеленого цвета на лацкане говорил о том, что это секьюрити.

— Добрый вечер, конгрессмен, — сказал сексот, протягивая руку. — Для меня большая честь приветствовать вас.

— Добрый вечер. — Кендрик ответил крепким рукопожатием.

— Конгрессмен, я прекрасно знаю, что мы не должны распространяться на тему о том, кто здесь бывает, — продолжил секьюрити, не отпуская руку Эвана, — но приходится нарушить это правило ради моей матушки. Она живет в Нью-Йорке. Пожалуй, ее бзик выглядит сродни помешательству, но она считает, что вы должны претендовать на место Папы Римского.

— Ну, только если папская курия сочтет, что без меня в Ватикане обойтись никак не смогут, — улыбнулся Кендрик. — Вице-президент попросил меня зайти к нему. Он предупредил, что будет у себя.

— Да, да, конечно! Его дверь направо, пожалуйста. Он будет рад, поскольку у него сейчас весьма нервный посетитель. Я лично его проверил. Оружия при нем, конечно, не оказалось, но вещи с собой я ему взять не позволил. — Секьюрити кивнул на портплед, перекинутый через спинку стула возле двери. На полу стоял черный медицинский саквояж.

Эван уставился на эту принадлежность медицинских работников. Где он видел этот саквояж? Память сработала мгновенно. Высокий, улыбчивый врач… Появляется на пороге его дома, жизнерадостным тоном заявляет, мол, вот только послушает легкие, возьмет кровь на анализ и…

— Если вы не против, — сказал Кендрик, — откройте, пожалуйста, дверь!

— Сначала я обязан постучать, — возразил секьюрити.

— Делайте так, как я говорю, — бросил резко Кендрик.

— Вице-президент будет недоволен, сэр. У нас принято прежде стучать.

— Ни прежде, ни после! — сказал Кендрик, выделяя голосом каждое слово. — Распахните дверь, я беру на себя всю ответственность.

— Да, да, конечно! Если кто и имеет право входить без стука, то это вы…

Дверь распахнулась, и до Кендрика долетели слова, сказанные Боллингером:

— То, что вы предлагаете, — сущее безумие! — Он оглянулся. — Вы ко мне?

Кендрик ворвался в кабинет и остолбенел, встретившись взглядом с доктором Юджином Лайонсом, с несуществующим Юджином Лайонсом.

— Это вы? — закричал Эван, обретя дар речи. — Он умирает… Вы убили его, он умирает из-за вас… Вы все будете виноваты в его смерти, все…

В следующее мгновение голову Кендрика как бы сдавило железным обручем, сильный удар коленом в промежность пронзил его острой болью, к тому же чьи-то сильные пальцы надавили на глазные яблоки…

Несмотря на страшную боль, он все-таки различил торопливые приглушенные реплики:

— Держу его, не двинется!

— Закройте дверь!

— Принесите мой саквояж! Проследите, чтобы никто не вошел!

— О Господи! Он знает, он обо всем догадался…

— Что нам делать?

— Я знаю кое-кого, кто нам поможет.

А потом Кендрика обволокла темнота, что сродни забвению.

Глава 40

Сначала Кендрик ощутил влажный ветер и брызги на лице, потом покачивание. Где это он? Эван открыл глаза. Темно… Он на корме какого-то судна. За кормой вспенивается кильватерный след… Кендрик попытался привстать. Ничего себе! Нет возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Оказывается, его крепко-накрепко пристегнули брезентовыми ремнями к железному полукреслу, прикрепленному болтами к полу, на котором размытая полоса света.

Кендрик оглянулся и встретился взглядом с темноволосым секьюрити, у которого матушка проживает в Нью-Йорке и прочит конгрессмена Эвана Кендрика на место Папы Римского. Вот так так!

— Ну что, конгрессмен? Смотрю, вы, грубо говоря, оклемались, — произнес секьюрити нараспев и с явной усмешкой.

— Ты что это себе позволяешь? — рявкнул Кендрик. — Ну-ка, расстегни ремни!

Эван завозился, пытаясь высвободить руки.

— Сильная килевая качка, конгрессмен! — сказал секьюрити. — Пришлось принять соответствующие меры, дабы вы не свалились за борт. Я вот и сам пристегнулся! Был бы штиль — другое дело! А вам требовалось непременно побыть на свежем воздухе.

— Побыть на свежем воздухе, — повторил Кендрик с сарказмом в голосе. — Каким образом я здесь оказался? Насильно меня сюда доставили? Вкололи наркотики? Учтите, вы ответите за противоправные действия по всей строгости закона, а это, как минимум, двадцать лет. А этот сукин сын Боллингер подвергнется импичменту и…

— Спокойно, конгрессмен, спокойно! — оборвал его секьюрити, вскидывая руки и делая останавливающий жест ладонями. — Наркотики какие-то выдумали… Седативный препарат пришлось вколоть. Да! А то вы прямо чуть с ума не сошли… Набросились на гостя вице-президента ни с того ни с сего… Вы же могли его убить!

— Его мало убить, этого негодяя! Где он, где Лайонс? Где этот врач-преступник?

— Врач-преступник? С чего это вы взяли?

— Все вы преступники! Машина, на которой я приехал к Боллингеру, где она? Водитель, который был за рулем, прекрасно знает, что я не покидал резиденцию Боллингера. Да и в офисе у меня знают, что вечером я отправился на встречу с ближайшими помощниками вице-президента и не вернулся.

— Как это не выходили? Вышли, сели в машину и уехали. Правда, вы не очень хорошо себя чувствовали, поэтому надели очки с затемненными стеклами, да еще водителю довольно щедрые чаевые отвалили.

Судно сделало поворот и накренилось на правый борт. Эван зажмурился, а когда судно выровнялось, он открыл глаза и, к своему величайшему удивлению, обнаружил, что на нем чужие брюки из вельвета в широкий рубчик и джинсовая рубашка черного цвета.

— Подлецы! — сказал он и поморщился. — Но ведь кто-то все-таки видел меня в отеле?

— В каком отеле? — ухмыльнулся секьюрити. — Вы ни в какой отель не заезжали. Как только сели в машину, сразу велели водителю отвезти вас в парк Бальбоа. Мол, там у вас назначена деловая встреча. И добавили, что, когда будете возвращаться домой, возьмете такси.

— Ты, сукин сын! — выкрикнул Кендрик. — Переодел в мою одежду какого-то подлеца, разыгравшего спектакль с водителем вице-президентской машины. — Вы все — подонки и наемные киллеры!

— Остыньте, конгрессмен! Спектакль, как вы выразились, с переодеванием имел место, но это было сделано исключительно для того, чтобы вас не узнали, поскольку вы вели себя неадекватно. Что вы там нюхали, что ширяли, нам неведомо, но то, что вы вели себя как pazzo,[60] говоря словами моего дедушки, сомнения ни у кого не вызывало. Вы меня понимаете?

— Va bene,[61] мафиозный мошенник! Я слышал, как ты талдычил, что берешь всю ответственность на себя. «Я знаком кое с кем, кто все сделает как надо». Это что, не ты говорил?

— Конгрессмен, я к вам великолепно отношусь, даже восхищаюсь вами, но зачем же меня оскорблять? Если я итальянец, то сразу мафиозный мошенник?

— Не забудь задать этот вопрос федеральному прокурору Нью-Йорка, — ответил Кендрик, поджимая ноги, так как судно вдруг резко задрало нос, а затем ухнуло вниз. Килевая качка усиливалась.

— Штормит здорово, — сказал секьюрити. — Можно и на дне оказаться, но нельзя. Многие видели в парке Бальбоа мужчину, сильно смахивающего на вас по описанию. Я имею в виду, одет как вы. Это когда вы вылезли из лимузина и зашагали по направлению к кофейне «Валтасар».

— Куда?

— В кофейню под названием «Валтасар». Историю Валтасара знаете, вернее, про валтасаров пир слышали?

— Слышал, и что?

— Ничего, просто в этой кофейне собираются арабские студенты. Так сказать, отпрыски состоятельных семей из Ирана, Саудовской Аравии, Египта… Палестинцы тоже частенько наведываются.

— И что?

— Ничего особенного. Просто эта кофейня у полиции под наблюдением, так как иногда вместо кофе с традиционным кардамоном арабские сынки и дочки употребляют огнестрельное и холодное оружие. Пистолеты, автоматы, кинжалы, ножи… Студенты вообще эмоциональный народ, а арабские — в особенности.

— И меня, стало быть, видели в этой кофейне, и нашлись желающие это подтвердить?

— В вашей храбрости, конгрессмен, никто никогда не сомневался и не сомневается. Вам не только какая-то там кофейня по плечу, но и целый султанат Оман. Да и Бахрейн тоже! О резиденции вице-президента США я уж и не говорю…

— Да уж говори! Договаривай… Так будет вернее. Скажи, что мне и взятка по плечу, в смысле, что меня и купить можно.

— Минуточку, конгрессмен! Чего не знаю, того не знаю, в смысле — ведать не ведаю, с какой целью вы пожаловали с визитом к вице-президенту. Мое дело — обеспечение безопасности, вот и все.

— Ну да, конечно, ты же «знаком кое с кем, кто все сделает, как надо»! Кто же этот «кое-кто», похожий на меня, кого подвезли на лимузине до парка Бальбоа? А те, что занимались моим перемещением из резиденции Боллингера на это судно, их сколько всего?

— Не берите в голову, конгрессмен! У службы секьюрити всегда под рукой бригада «Скорой помощи». Мало ли что с гостем может случиться! Инсульт, инфаркт, приступ стенокардии, просто обморок… Мы рады оказать помощь любому, кто в ней нуждается.

— Полагаю, не задаром.

— Ну это как водится, конгрессмен! Форма и размеры оплаты самые разные, как, например, сегодня…

— Сегодня — особый случай! Быстроходная прогулочная яхта, опытный капитан… Непогода как-никак!

— Катер и капитан к нам не имеют никакого отношения, конгрессмен! — с жаром возразил секьюрити. — Подобные излишества, скажем так, по плечу лишь некоторым, кто без всякой опаски бороздит серьезно патрулируемые нейтральные воды между Соединенными Штатами и Мексикой. Тут надо обладать огромным влиянием, огромной пробивной мощностью, если угодно. Думаю, вы догадываетесь, что я имею в виду.

Кендрик понял, что речь идет о ком-то третьем, кто находится в данный момент на борту. Он обернулся, но сзади никого не оказалось. Он перевел взгляд на капитанский мостик, и в тот же миг от перил отшатнулся человек и шагнул в тень. Но Кендрик его узнал. Худощавый, высокий, с бронзовым загаром, этот тип в футболке присутствовал на встрече у Боллингера в библиотеке. Кендрик успел заметить у него на лице выражение откровенной враждебности.

— Слушай, приятель, а что, на борту присутствуют все гости Боллингера или только некоторые? — спросил Кендрик, заметив, что мафиози проследил за его взглядом.

— Какие гости?

— Смышленый ты малый, Луиджи!

— Во-первых, я не Луиджи, но, если вам по душе это имя, пока возражать не буду. Во-вторых, на борту капитан и кто-то из команды. Ни того ни другого я ни разу не видел.

— Интересно, очень интересно! И куда мы путь держим?

— Совершаем морское путешествие, да и все!

Яхта замедлила ход, едва только мощный луч прожектора на капитанском мостике рассек темноту. Мафиози отстегнул ремень безопасности и поднялся. Он неторопливо пересек палубу и спустился вниз, в каюту. Сказал что-то по селектору, но что именно, Кендрик не уловил из-за шума ветра и волн. Спустя пару минут секьюрити вернулся с кольтом 45-го калибра в руке.

«Хотелось бы знать, какой приговор мне эти подонки вынесут?» — подумал Кендрик. Бахрейнский Махди намеревался скормить его акулам, шныряющим в акватории Катара, но слава Богу, не успел. Мэнни выручил. А теперь? Он сам за себя постоит! Будет драться до последнего. Хорошо бы завладеть чьим-либо оружием. Во всяком случае лучше пуля в лоб и мгновенная гибель, чем медленная смерть в пучине Тихого океана, где кишмя кишат акулы-людоеды.

— Ну вот, конгрессмен, можно сказать, прибыли! — произнес мафиози вкрадчивым тоном.

— Прибыли? Куда именно?

— Если б я знал! Остров какой-то.

Кендрик постарался ничем не выдать своего беспокойства. Герой Омана с такой легкостью стал добычей жуликов и проходимцев! — размышлял он. Но кто кого, это еще вопрос. Если прежде жизнь не представляла для него особой ценности, то сейчас, когда у него есть Калейла — его любимая, он так просто с жизнью не расстанется.

— У тебя такой бравый вид, что пушка, пожалуй, явный перебор, — сказал Кендрик, кивнув в сторону кольта.

— Перебор — это по вашей части, — усмехнулся мафиози, — а у меня все в самый раз. Я вас сейчас освобожу от вынужденных пут, но имейте в виду: пара лишних движений — и вы на дне морском. Capisce?[62]

— Molto bene.[63]

— Не держите на меня зла, конгрессмен! Мне приказали, и я обязан приказ выполнить. Так каждый поступает, и вы в том числе.

Эван услышал, как щелкнули замки, и мгновенно почувствовал, что парусиновые ремни ослабли.

— А вам не приходило в голову, что, выполняя подобные приказы, вы рискуете однажды не вернуться в Сан-Диего? — спросил он.

— И не один раз! — ответил мафиози. — Но чтобы этого не случилось, мы как раз и прочим Вепря в вице. Вепря в вице… Хорошо звучит, правда? Аллитерация подходящая…

— Не могу ничего сказать, поскольку я не поэт, а инженер-строитель.

— У меня вот кольт в руке, стало быть, я тоже не поэт. Так что не увиливайте и отвечайте, если вас спрашивают.

— Вепрь — это что, вице-президент?

— Так точно! Говорят, ему стало известно, как мы его между собой называем, и это прозвище ему не понравилось. Каково, а? Оказывается, его прихлебатели имеют наглость подслушивать службу секьюрити!

— Я возмущен, — сказал Кендрик, поднимаясь со стула и размахивая руками, дабы восстановить кровообращение.

— Стоять! — заорал мафиози, вскидывая кольт 45-го калибра.

— Ну ты чего как с цепи сорвался? Посидел бы как я, без движения, посмотрел бы я на тебя…

— Ладно, ладно, не выступайте! Сейчас пришвартуемся, и двигайтесь сколько душе угодно.

Яхта ловко проскользнула между скал в небольшую бухту, затем прилаживаясь — давая то задний, то передний ход, — вошла в док длиной метров тридцать, где покачивались еще три судна, поменьше размером, но помощнее и более быстроходные.

Мокрый причал освещали фонари, забранные сеткой из проволоки. Из темноты выскочили двое и помчались к причальным тумбам. Яхта искусно сманеврировала, слегка коснувшись правым бортом пары автомобильных шин, свисавших на цепях. Швартовка прошла как по маслу.

— Приехали! — сказал мафиози. — Прошу на берег, конгрессмен.

— Мне бы хотелось лично поблагодарить капитана за приятное путешествие и благополучное прибытие.

— Очень смешно! — отозвался секьюрити. — Только оставьте эти ваши реплики для будущих фильмов, а пока прошу на причал. Кажется, вам не терпелось поразмяться? Пользуйтесь возможностью. А капитана вы, к сожалению, не увидите, как, впрочем, и остальных обитателей этого острова.

— Ты не прав, Луиджи! Спорим, что увижу…

— На что спорим, на ваши яйца? Да и зовут меня все же не Луиджи.

— Но если не Луиджи, то, может, Реджинальд?

— Конгрессмен, может, хватит?

Эван сначала шагал по пирсу, потом спустился на лужайку и какое-то время шел по тропинке, спускающейся под уклон, а затем стал выбираться вверх по дорожке, выложенной плитами. Мафиози шагал следом.

Неожиданно перед ним возникли две деревянные дощечки, выкрашенные коричневой краской. На той и на другой белой масляной краской был написан от руки один и тот же текст. На дощечке справа от дорожки — на английском языке, на дощечке слева — на испанском. Кендрик прочитал вслух:

— «Проход в Китай. Частная собственность. Сигнализация».

— Стоять! — сказал за спиной секьюрити. — Не оборачиваться! Смотреть прямо перед собой.

Кендрик услышал топот. Кто-то бежал по пирсу. Затем он различил голоса. На английском языке, но с испанским акцентом отдавались какие-то приказания.

— Все в порядке! — продолжил мафиози. — Поднимайтесь, а затем первый поворот направо. Идите и не оглядывайтесь!

Эван повиновался. Ему было довольно тяжело подниматься по крутому склону. Длительное сидение на стуле в одном и том же положении вызвало отечность щиколоток и боль в ступнях. Поэтому он шагал медленно, пытаясь при скудном освещении разглядеть окрестности. Высоченные деревья, достигавшие шестиметровой высоты, придавали ландшафту живописный вид. Стволы этих гигантов иногда были закрыты другими деревьями и кустарником, но все равно их ярко-зеленые пышные кроны возвышались над прочими. Густые заросли вьющихся растений, искусно прореженные, образовывали как бы сводчатый тоннель, внутри которого пролегала дорожка, выложенная квадратными каменными плитами. Короче говоря, дикой природе был навязан порядок.

По мере восхождения по крутому склону созерцание окружающей природы постепенно уступало место восприятию звукового многоголосья. Кендрик уловил звук падающей воды, но, прислушавшись, сообразил, что горные речки, переваливая через пороги, звучат отрывисто, как бы стаккато, а сейчас присутствовал необычный, вернее, незнакомый ритм и такт. Какой-то особенный звук… Что же это? Волны… Конечно же, волны! Бьются о скалы с шумом, напоминающим отдаленные раскаты грома.

Вдоль дорожки по земле струился как бы янтарный ручеек. Это мерцали крошечные лампочки, указывающие путь. Неожиданно образовался желтенький ручеек, поворачивающий направо. «Первый поворот направо»… Кендрик пошел направо, и сразу стало темнее. Но потом вдруг сделалось совсем светло — сквозь стволы пальм, опутанные сине-зеленой порослью, глянули ярко освещенные окна одноэтажного коттеджа. Два окна… По одному по бокам парадной двери.

То, что коттедж представляет собой нечто необыкновенное, Кендрик понял сразу. Почему он пришел к такому выводу, было непонятно, но все стало ясно, когда он подошел к дому ближе.

Все дело было в окнах. Он таких никогда не видел. Десятисантиметровой толщины стекла были наклонены под таким углом, который, подобно мощным прямоугольным призмам, увеличивал мощность источника света за стеклом в десятки, а то и сотни раз.

— Ваши апартаменты, конгрессмен, — сказал секьюрити. — Ваша собственная вилла, если хотите.

— Зачем мне такое претенциозное жилье? Неужели не найдется что-либо более скромное?

— Вы прямо прирожденный комик, конгрессмен! Где я вам возьму другое? Бросьте шутки шутить. Прошу! — Мафиози взмахнул рукой. — Дверь, между прочим, открывается без ключа.

— Как это?

— Электроника, вот и весь секрет. Я сам поначалу прибалдел, пока охрана не объяснила, что к чему. — Секьюрити достал из кармана небольшую пластину. — Вот эта штуковина — как бы дистанционный ключ. Нажимаю кнопку, сразу пара стальных засовов выдвигается из косяков и дверь открыта. Точно так же устройство работает изнутри. Здорово, да?

— Здорово, но я бы сообразил, что надо делать без всякой охраны.

— Конгрессмен, вы, что ли, крутой?

— Куда уж мне! — сказал Кендрик, толкая дверь.

Его взору открылась прелесть комфортабельного сельского жилища, какие встречаются в горах Новой Англии, но отнюдь не на юге Калифорнии или, скажем, в Северной Мексике.

Бревенчатые стены, в глубине направо — кухня, налево — ванная. У правой стены огромная кровать, отгороженная деревянной решеткой от гостиной с журнальным столиком, парой глубоких кресел и с огромным телевизором.

Эван, будучи строителем, понимал, что этот однокомнатный домик с перетекающими пространствами гораздо удачнее вписался бы где-нибудь в заснеженном горном Вермонте, а не на берегу океана. И все же присутствующий шарм сельской пасторали убеждал в том, что многие гости, оказываясь на этом острове, получали здесь истинное наслаждение. Однако не вызывало сомнения и другое предназначение однокомнатного коттеджа. Словом, эта «вилла», напичканная электроникой, была премиленькой тюремной камерой, не лишенной, однако, комфорта.

— Недурственно и весьма уютно, — сказал секьюрити вице-президента Боллингера, меряя шагами единственную комнату. Кольт у него в руке был постоянно направлен на Кендрика. — Как насчет того, чтобы пропустить по рюмочке? Не возражаете, конгрессмен? — добавил он, подходя к зеркальному бару в нише рядом с кухней, удачно вписанной в интерьер. — Если откажетесь, я выпью один.

— Пожалуй, и я за компанию, — ответил Кендрик, обводя взглядом помещение, оформленное в стиле, более подходящем для северного климата.

— Что предпочитаете?

— Канадское виски со льдом, — ответил Кендрик, неторопливо расхаживая по комнате. Делая вид, будто его интересует интерьер, он оценивал своим опытным глазом возможные огрехи и промахи, представляющие, с его точки зрения, хоть какую-либо возможность выбраться отсюда.

Их не было, то есть он не обнаружил ничего такого, что сулило бы избавление от вынужденного заточения.

Оконные рамы крепились болтами, скрытыми под толстым слоем штукатурки. Петли парадной двери были такими внушительными, что снять дверь с петель можно было бы только при помощи мощной электродрели.

Ванная оказалась без окон. Две вентиляционные отдушины, забранные решетками в диаметре сантиметров не более десяти, обеспечивали доступ свежего воздуха.

— Классное укрытие, не правда ли? — сказал мафиози, вручая Кендрику бокал с виски прямо на пороге ванны.

— Замечательная хижина, — согласился Эван. — Но я, как инженер-строитель, построивший вместе с моим другом-архитектором не один десяток особняков, должен указать на полное отсутствие привязки этого домика к ландшафту, то есть я хочу сказать, что не менее замечательная южная природа здесь как бы сама по себе, тем более что проект этого жилища, по всей видимости, решался с учетом северных климатических широт.

С бокалом виски в руке Кендрик направился на кухню, которая показалась ему несколько необычной. Хотя ничего необычного ему, на первый взгляд, на глаза не попалось.

Не забывая о кольте мафиози, направленном на него, он обогнул овальный дубовый стол, служивший конечно же обеденным, и подошел к кухонному, представлявшему собой трехметровый прилавок с плитой в самом центре, прямо под вытяжкой. Мойка и холодильник находились справа и были разделены между собой коротким прилавком с ящичками, на котором сверкала нержавейкой микроволновая печь. Микроволновка! Вот, оказывается, в чем дело. Вот что необычно! Электрическая печка… Да и вообще здесь все работает на электричестве. А ведь в гористой сельской местности, к примеру, жизнеобеспечение всех бытовых услуг возможно лишь благодаря пропану, поставляемому жителям в переносных газовых баллонах.

А освещение на пирсе? А янтарные огонечки вдоль дорожки? И это на острове, отдаленном от материка по крайней мере километров на пятьдесят, если не на сто! Кендрик задумался. Интересно, телевизор работает на местном передатчике или же используется какая-нибудь сверхмощная антенна? Ладно, судя по всему, у него еще будет время обо всем этом подумать, но вот каково сейчас бедняжке Калейле? Ждет его в отеле, а он вон где. Эван опустился в кресло, сделал несколько глотков виски и сразу ощутил приятное тепло, разливающееся по всему телу.

— Ваше здоровье, — заметил мафиози, приподнимая свой бокал левой рукой.

Ладонь его правой руки покоилась на рукоятке кольта, лежавшего на краю овального обеденного стола.

— Благодарствую, — отозвался Кендрик, пренебрегая правилами хорошего тона, которые требовали пожелания здоровья своему собеседнику.

Он опять отхлебнул виски. Стоп! Что такое? Почему напиток не столько согревает, сколько обжигает? И неожиданно предметы в комнате вдруг как бы пришли в движение, во всяком случае сфокусировать их ему не удалось. Ноги и руки налились свинцом. Эван хотел крикнуть, но оказалось, что он не в силах издать ни единого звука. Бокал с виски выпал из рук на пол и разбился. Это он успел услышать. А потом его обволокла темнота, и он стал проваливаться в бесконечную бездну глухого забытья.

Секьюрити пересек комнату, подошел к бару, нажал какую-то кнопку. Отворилась потайная дверца, и он, утопив на селекторном аппарате одну за другой три клавиши, произнес:

— Вызываю на связь.

— Коттедж, я вас слушаю, — отозвался тихий мужской голос.

— Ваш приятель сызнова задрых, — хмыкнул мафиози.

— Очень хорошо. Сейчас его заберем.

— У меня к вам вопросик. Зачем мы его доставили сюда?

— Мы решаем кое-какие медицинские проблемы, не имеющие к вашей службе никакого отношения. Короче, это не ваше дело!

— На вашем месте я не разговаривал бы в таком тоне!

— Ну хорошо! Мы выясняем допустимые пределы дозировок.

— Два умеренных приема вместо одного массированного?

— Что-то в этом роде. Наш врач имеет большой опыт по этой части.

— Хочу дать совет. Врачу лучше бы не появляться в поле зрения Кендрика, поскольку он намерен прикончить вашего лекаря. И пришлите латиноамериканца, так как тела выволакивать я не нанимался.

— Само собой! А про врача забудьте, он в другом списке.

— Эм-Джей, это я! — сказала Калейла в трубку. — Уже четверть четвертого, глухая ночь, а он все еще не вернулся. Ты что-нибудь выяснил?

— Ничего такого, что проливало бы свет на эту тайну, покрытую мраком, — ответил директор Отдела спецопераций ЦРУ. — Я не звонил тебе, поскольку полагал, что ты отдыхаешь.

— Не сочиняй, мой дорогой дядюшка Митч! Если мне память не изменяет, ты только и делаешь, что заставляешь меня работать хоть в полночь, хоть за полночь.

— Да, да! Конечно… А не говорил ли он тебе, будто у него с кем-то назначена встреча в парке Бальбоа?

— Не говорил. Собственно, он даже не знает, где этот парк расположен, и вообще не слышал о нем. Я в этом уверена.

— Уверена?

— Да. Эм-Джей. И не забывай, что в том районе живут мои бабушка с дедушкой.

— Стало быть, тебе известно местечко под названием «Валтасар»?

— Разумеется. Это кофейня, где собираются студенты из арабских стран. Весьма взрывоопасные молодые люди! Я как-то раз туда наведалась и больше ни ногой. А почему ты спрашиваешь?

— После твоего звонка поздним вечером мы отправили к Боллингеру посыльного. Курьера, одним словом. Мол, в офис конгрессмена Кендрика поступило срочное сообщение… В общем, ты понимаешь! И представь, нам сообщили, что конгрессмен уехал из резиденции вице-президента где-то около девяти вечера. А ты звонила в одиннадцать. Если принять во внимание, что от Боллингера до вашего отеля всего полчаса на машине, я насторожился и немедленно связался с нашим агентом по фамилии Щапофф, у которого весьма забавная кличка Имбирный Пряник и огромный опыт по выяснению подобных запутанных ситуаций. Он сразу же взял след. Шофер лимузина объяснил, что конгрессмен попросил высадить его у парка Бальбоа. После этого Щапофф «пошуровал в окрестностях», как он выразился. То, что ему удалось выяснить, наводит на размышления. Во-первых, мужчину, похожего по описанию на Кендрика, видели в парке. Во-вторых, этот же самый мужчина в темных очках зашел в кофейню и какое-то время стоял возле электромельницы, размалывающей зерна кардамона. В общем, спустя минут десять он сел за столик.

— Митч! — вскрикнула Калейла. — Вот его темные очки, вот они… Лежат преспокойно на письменном столе. И потом он иногда надевает их в течение дня, чтобы не бросаться в глаза, но чтобы поздним вечером… Это исключено! Эван считает, что темные очки в сумерках всегда обращают на себя внимание. И тут он прав! Словом, я уверена, кто-то выдает себя за него. Эвана похитили! Увезли и где-то спрятали.

— Лихо закручено! — сказал Пейтон. — Придется нам срочно ввязаться в эти козни и каверзы.

Кендрик открыл на мгновение глаза и снова закрыл. Что сейчас, утро, день, вечер? Где он? Неизвестность и душевное смятение вызвали сердцебиение.

Прошло минут пять, прежде чем он, повернувшись на спину, снова открыл глаза и уставился в потолок.

Интересно, где же все-таки он находится? Высоко над головой потемневшие от времени деревянные балки. В коттедже потолок выглядел совсем иначе. Кендрик повернул голову, обвел взглядом просторную комнату. Похоже, это чья-то спальня. На полу огромный ковер, в дальнем углу горит торшер. Свет падает широкой полосой на высоченные застекленные двустворчатые двери. Должно быть, это выход на балкон. Сам он лежит на огромной кровати.

Кендрик пошевелил кистями рук, ступнями ног. Поднял вверх правую руку, потом левую. Ха! А ведь он, оказывается, в своем темно-синем костюме… Эван приподнял ногу. Вот, пожалуйста, брюки с манжетами. Он провел ладонью по животу и груди. Пиджак двубортный… Рубашка накрахмалена, узел любимого галстука в полосочку из натурального шелка ослаблен.

Кендрик спустил ноги на пол и, слегка пошатываясь, поднялся. Постоял, потом подошел к двустворчатым дверям, открыл их и вышел на балкон, где стояли белый круглый столик и два полукресла. Что ж, по утрам здесь, должно быть, кофе пьют. А сейчас вечер. Кендрик облокотился на перила, доходившие ему до пояса, и стал обозревать раскинувшиеся перед ним угодья.

Луна все время пряталась за тучами, и, если бы не прожекторы, светившие откуда-то издалека, в кромешной тьме вряд ли можно было что-то разглядеть.

Оттуда, где были прожекторы, доносился гул — приглушенное, но равномерное и непрерывное гудение. От того места во все стороны растекались по земле вдоль дорожек янтарные ручейки света — провода с желтыми лампочками. Кендрик понял, что нашел ответ на вопрос, приводивший его в замешательство. Вне всякого сомнения, в той стороне находится сверхмощный генератор, вырабатывающий электроэнергию. Вполне возможно, решил Кендрик, он работает на гелиоустановках, преобразующих энергию солнечной радиации, либо на жидком топливе, хранящемся в подземных цистернах.

Он внимательно вглядывался в очертания темных блоков внушительного размера. Конечно, табличку с надписью «Внимание! Высокое, напряжение!» отсюда не разглядишь, но в том, что она есть и, возможно, не одна, сомневаться не приходится.

Кендрик посмотрел вниз. Под балконом был дворик, выполненный кирпичом, или, как теперь принято говорить, патио. Это патио представляло собой углубление в земле, довольно обширное по площади, а что касается глубины — довольно опасное для здоровья. Метров семь наверняка… Кто не в курсе, свалится вниз — и пожалуйста, перелом конечностей обеспечен, да и более серьезные травмы не исключены. А что, если связать узлом пару простыней да оттолкнуться посильней, можно совершенно спокойно перемахнуть через это патио. Вот хоть слева… За углом земля, похоже, рыхлая, а то растения непременно погибли бы. Может, рискнуть прямо сейчас?.. Кендрик прервал свои размышления и резко отшатнулся от перил в тень. На дорожке, подсвеченный янтарными огоньками, появился человек. С винтовкой на плече, он шел по направлению к дому. Минуты через две он вскинул руку и помахал. Кендрик проследил за его взглядом. Слева, за кустарником, кто-то тоже вскинул руку. Ясно, подумал Кендрик, патрули обменялись сигналами. Знать бы, в какое время происходит смена караула!

В это время дверь в спальню отворилась и на пороге появился секьюрити.

— Ну, как дела, конгрессмен? А я услышал, что вы встали, и решил вас навестить, — сказал он, прикрывая за собой дверь.

— Я так и понял! — заметил Кендрик. — Здесь, наверное, понапихано «жучков» в каждой щелке.

— Ошибаетесь, как всегда! Эта комната для гостей высокого ранга. Хозяевам нет нужды прослушивать их разговоры или, прошу прощения, эмоциональные откровения во время любовных утех.

— Не рассказывай мне сказки, дружище! Каким образом тебе стало известно о том, что я тут расхаживаю?

— Очень простым! — Мафиози подошел к шкафу и достал сверху небольшой плоский предмет величиной с ладонь. — Отличное изобретение для тех, у кого маленькие дети, — сказал он и ухмыльнулся. — У меня есть сестра, а у нее пара близнецов. Такие сорванцы, я вам скажу! Она без этого приборчика из дома не выходит. Включает в розетку микрофон и отправляется хоть в ближайшую лавку, хоть во двор. Дети только завопят, она уже слышит и бегом домой.

— Ты меня весьма просветил! А скажи, переодевал меня тоже ты?

— С какой стати, конгрессмен? Вами занимается один латиноамериканец. Услужливый малый, должен заметить. И вообще я не в курсе, что с вами происходит.

— Ты хоть отдаешь себе отчет, что я государственный служащий, точнее, лицо, занимающее весьма ответственный рост в правительстве? Неужели не понимаешь, в какое дело тебя вовлекли?

— О Господи! Вы так говорите, будто являетесь метрдотелем «Уолдофф-Астории».

— Не смешно! — сказал Кендрик.

— А мне, напротив, хохотать хочется! — сказал секьюрити, вытаскивая из наплечной кобуры кольт. — Вас, кстати, ждут на первом этаже.

— А если я не приму приглашение?

— Тогда я продырявлю вам брюхо и спущу вас с лестницы. Что там будет дальше, меня, разумеется, не касается. Мне платят за охрану, а не за доставку. Все понятно, герой Омана?

Секьюрити открыл дверь, жестом предложил Кендрику войти, а сам остался в холле.

Комната, в которой оказался Эван, имела явно выраженное охотничье лицо. С белых стен, украшенных лепниной, стеклянными пуговицами глаз смотрели головы убитых зверей. Стулья и кресла были обиты шкурами леопарда, тигра и слона. Словом, хозяин дома демонстрировал власть пули над обитателями дикой природы.

Кендрик обернулся на шум отодвигаемого стула. Хозяин кабинета приподнялся из-за письменного стола, кивком предложил Эвану сесть напротив.

— Конгрессмен, мы никогда прежде не встречались, — сказал Крейтон Гринелл вкрадчивым голосом адвоката. — Возможно, вам это покажется неучтивым, но я предпочитаю не называть своего имени и фамилии. Прошу вас, присаживайтесь!

Кендрик сел на стул, обитый леопардовой шкурой. Он сразу узнал голос, записанный на магнитофонную пленку европейцем-блондином, оказавшимся чешским диссидентом, так нелепо погибшим. Этот вкрадчивый тихий голос отдал приказание уничтожить госсекретаря, дабы сорвать встречу на Кипре, где высокие договаривающиеся стороны должны были подписать важный межправительственный договор о сокращении вооружений. Негодяй, мерзавец! Столько людей погибли под развалинами отеля по вине Крейтона Гринелла!

— Конгрессмен, считаю, нет причин создавать неудобства, если для этого нет никакой необходимости. Собственно, поэтому вам вернули ваши вещи…

— Сослужившие вам службу в парке Бальбоа, — прервал его Кендрик.

— Ну да, мы ввели в свою игру человека, похожего на конгрессмена Кендрика.

— Понятно! — Кендрик помолчал. — Но поскольку вы не хотите назвать себя, остается предположить, что подобным образом я могу снова оказаться в Сан-Диего?

— Вполне возможно, но я хочу выделить одну сомнительную часть. Буду с вами откровенен.

— У Боллингера со мною все тоже старались быть откровенными.

— Так ведь и вы тоже, — сказал Гринелл.

— А зачем вам понадобилось его убивать?

— Кого?

— Моего названого отца?

— Мы тут ни при чем, конгрессмен. Это во-первых, а во-вторых, его никто не убивал. Он ведь пока живехонек…

— Но он скоро умрет.

— Мы все когда-нибудь умрем. А вообще-то ее муженек и здесь проявил себя, прямо скажем, как форменный идиот. Дурацкий поступок, как, впрочем, и финансовые манипуляции в Цюрихе. И о вас, и обо мне много чего можно сказать, но вот что мы не отличаемся глупостью, это точно. Однако мы теряем время. Ванвландерены присоединились к молчаливому большинству, и все, что случилось, похоронено вместе с ними. Некий доктор Лайонс больше никогда не появится и…

— Пусть появится, мне он нужен, понимаете? Мне… — оборвал его Кендрик.

— Но мы его больше не увидим, вернее, я хочу сказать, он получил вышку.

— Уж будто бы?

— Мы глубоко сожалеем о том, что случилось с мистером Вайнграссом, но, повторяю, мы не имеем к его болезни никакого отношения. Нет больше Ванвландеренов, нет и доктора Лайонса. Как говорится, дочитана последняя страница книги.

— Неужели для того только, чтобы убедить меня в этом, потребовалось привозить меня сюда?

— После всего, что вы говорили на встрече с вице-президентом, мы не имели права оставить вас в Сан-Диего.

— Интересно! Тогда мне не о чем с вами говорить.

— Почему же? Давайте поговорим еще об одной книге.

— Давайте. О какой именно?

— Сами знаете о какой. Верните ее нам, и вас немедленно отвезут в Сан-Диего, прямо в ваш отель. В Цюрихе сейчас день, на ваше имя переведен кредит в пятьдесят миллионов долларов.

Сбитый с толку, ошеломленный, Эван старался ничем не выдать своего удивления.

— Я не понимаю, о какой книге идет речь.

— О бухгалтерской книге, которую выкрал Варак.

— Кто выкрал?

— Милош Варак.

— Европеец? — не удержался Эван, услышав имя Милош.

— Профессионал… Служил «Инвер Брасс» верой и правдой, и вот его уже нет в живых.

— Что еще за Инвер, кто такой?

— Ваши покровители, конгрессмен. Вы, должно быть, полагаете, что комитет Партриджа и прочие должности в конгрессе ваша заслуга, не так ли?

— Откровенно говоря, я чувствую, что меня как бы подталкивают…

— Подталкивают… Вас катапультируют, если уж на то пошло!

— А откуда вы взяли, что европеец… что Варака нет в живых? — спросил Кендрик только для того, чтобы выиграть время.

— Газеты сообщили. Имя и фамилия, конечно, не упоминались, но ошибиться невозможно. Но перед тем как поехать в аэропорт, он общался с кем-то из наших. Это очевидно. А то зачем бы ему мчаться в аэропорт? Он и выкрал гроссбух.

— То есть книгу?

— Ну да! Правда, ее поймут только избранные, потому что она тщательно зашифрована.

— И вы полагаете, что эта книга у меня.

— Если не у вас, то вы, вне всякого сомнения, знаете, где она в данный момент находится.

— Какие у вас основания так думать?

— Потому что Варак был фанатиком. Когда он понял, что доверять группе «Инвер Брасс» нельзя, он наверняка решил, что книгу следует отдать вам.

— Он, наверное, узнал, что кто-то из ваших является членом этой группы?

— Вероятно, скорее всего… — сказал Гринелл. — Это, конечно, моя гипотеза, но годами у меня выработалась привычка выдвигать предположение для объяснения какого-либо явления.

— Но вот в случае со мной ваша гипотеза не сработала, потому что ни о какой бухгалтерской книге я ничего не знаю.

— На вашем месте, конгрессмен, я бы поостерегся говорить заведомую ложь. Вы наверняка знаете, что в наше время существует масса способов развязывать языки и восстанавливать память.

Кендрик смотрел в упор на Гринелла и думал о том, что предпринять. Наркотики, седативные препараты, конечно, исключаются! При воздействии сильнодействующих препаратов можно выболтать многое, и тогда он подпишет смертный приговор Калейле и развяжет руки помощничкам Боллингера, да и самому вице-президенту. К тому же умирающий Мэнни заслуживает более гуманного к себе отношения! Необходимо втереться в доверие к этой шайке, размышлял Кендрик. Если уж в тюрьме Маската удалось выйти сухим из воды, то в этой тюрьме, на острове в водах Мексики, должно непременно повезти. В конце концов сумел же он обвести палестинских террористов вокруг пальца! А эти? Такие же террористы, тоже убийцы… Так что ничего особенного придумывать не придется.

— Я вот что намерен сообщить, — сказал Кендрик после непродолжительной паузы. — Вы, конечно, можете предполагать все, что вам заблагорассудится, но я склонен уступить вам это вице-президентство за кредит в размере пятидесяти миллионов долларов в одном из банков Цюриха. Я понятно излагаю свою просьбу?

— Вполне. Тем более, что идет запись!

— Очень хорошо! Прекрасно… Пусть сюда доставят видеокамеру, я с удовольствием повторю это для экрана.

— А наша встреча уже снимается скрытой камерой.

— Отлично! Стало быть, мы с вами в одной лодке, не так ли?

— В одной лодке, конгрессмен. Итак, где книга?

— Не имею ни малейшего представления, но, если Варак переслал ее мне, я знаю, как ее получить. Позвоню в свой офис в Вашингтоне и велю моему секретарю Энни О'Рейли срочно послать ее по адресу, который вы назовете.

Договаривающиеся стороны смотрели друг на друга, не отводя взгляда.

— Неплохое решение проблемы, — произнес наконец Гринелл.

— Если у вас есть более разумный вариант, предлагайте. Я заранее согласен.

— Ваш вариант меня вполне устраивает.

— Значит, можно считать, я уже на борту?

— На борту, в смысле на пути в Цюрих, — ответил Гринелл, улыбаясь. — Но только прежде нужно закончить вопрос с Чикаго.

— Завтра утром О'Рейли пошлет телеграмму прямо из офиса.

— И, пожалуйста, не забудьте направить копию нашему уважаемому вице-президенту.

— Разумеется. Сразу же…

Председатель совета директоров компаний, поддерживающих Боллингера, громко вздохнул.

— Коррупция на наших глазах расцветает пышным цветом, — расплылся он в улыбке. — К примеру, вы, конгрессмен, самый настоящий клубок противоречий. Разве можно было думать, что вы, известный общественный деятель, придете вместе с нами к соглашению?

— Если вы считаете, что для пользы дела не помешает мое заявление, позвольте я скажу несколько слов. Меня взрывали, под развалинами погибло много моих друзей, я отправился в Оман, чтобы не допустить разрастания пожарища, способного погубить жизни беззащитных детей, женщин и стариков.

— Спасибо, конгрессмен Кендрик.

Неожиданно, без какого-либо предупреждения спокойные переговоры были прерваны целым набором сигналов. Замигала красная лампочка радиотелефона на письменном столе, завыла сирена, а потом распахнулась дверь и в комнату ворвался худощавый верзила, по-прежнему в футболке.

— В чем дело? — повысил голос Гринелл. — А что вы себе позволяете?

— Гоните этого засранца вон! — гаркнул верзила. — Как я говорил, так и вышло. Все, что он проповедует и делает, все треп, и больше ничего. А к Боллингеру завалилась целая группа народу из Вашингтона. Весь дом перевернули, этого сучонка ищут, всех допрашивают, расспрашивают, прямо как в полиции.

— Прекратите истерику!

— Боллингеру позвонили. Гроссбух нашелся! Он у адвоката той суки.

— Замолчите! — приказал Гринелл.

— Он просит десять миллионов долларов, которые — она говорила — ей обещал ее драгоценный Энди. Вот! Теперь он хочет их получить.

— Я велел вам замолчать! — крикнул Гринелл.

— Я замолчу, но в зоне вице-президента обыск и допросы с пристрастием. Цэрэушники заявляют, будто защищают Боллингера от недостойных людей из его окружения. Вы понимаете, куда ветер дует? Этот гаденыш, этот герой Омана все подстроил. Это ловушка!

Гринелл бросил на Кендрика пристальный взгляд.

— Счастливо оставаться, конгрессмен! Здорово вы меня одурачили! — сказал он и нажал кнопку сбоку письменного стола.

В тот же миг в комнату вошел секьюрити.

— Уведите его! Латиноамериканец знает куда… А мне урок: впредь остерегаться философствующих перевертышей.

Волны с шумом разбивались о скалы. По мере того как они спустились по дорожке, освещенной янтарным светом, шум все усиливался, и скоро стало слышно, как внизу грохочет и захлебывается яростный накат океана. Впереди мощная лампа выхватила из темноты два прямоугольника. На том, что справа, было написано на английском языке: «Опасно для жизни!» То же самое было написано и на левом, только по-испански.

Кендрик понял, куда его ведут, когда увидел загромождение, а дальше обрывающийся над пучиной мыс.

Глава 41

Клубы водяной пыли стояли над мысом, нависающим над Тихим океаном. Эван подавил охватившую его панику. Нет! Еще неизвестно, кто кого. Он не сдается без борьбы. Будет сражаться за жизнь до последней капли крови. Человек только тогда личность, когда он выше обстоятельств, каких бы то ни было! Да и вообще, разве не грех убивать из-за принципа?

Мексиканец шагал впереди. Он то и дело останавливался и поправлял ботинок. Когда до белого ограждения оставалось метра два, он неожиданно поскользнулся, упал и вымазался в грязи. «Откуда взялась грязь?» — подумал Кендрик, но потом сообразил, что земля здесь всегда влажная. Мексиканец подошел к секьюрити и что-то сказал. Ему явно не хотелось идти дальше. Но секьюрити хлопнул его по плечу ладонью и подтолкнул вперед.

— De frente, de frente! — закричал тот. — Adelante!

— Что он говорит? — спросил Кендрик.

— Перешагните через заграждение или обойдите! — ответил мафиози.

Его, похоже, ничто не волновало, ибо чужая жизнь и смерть для него ничего не значили.

— Не сумею, — сказал Кендрик. — Высоко. Вдобавок отовсюду торчит какая-то колючая проволока.

— Какая проволока, где?

— Да вот, хотя бы здесь! — Кендрик наклонился к кустам, опутанным вьющимися растениями.

— Не вижу, ничего тут нет! — наклонился и секьюрити.

«Ну, Эван, давай!» — заорал внутренний голос. Кендрик сильно ударил секьюрити плечом в грудь, выкинул вперед правую руку и бросил потерявшего равновесие мафиози на влажную землю. Вырывая у того из рук кольт, Кендрик нажал на спусковой крючок, раздался выстрел, но он смешался с грохотом волн, разбивающихся внизу о скалы. Кендрик схватил левой рукой горсть грязи и размазал ее по лицу мафиози, стараясь залепить грязью глаза.

Секьюрити пришел в ярость. Он поливал конгрессмена площадным матом, пытаясь вскочить, но Кендрик оставался сверху. Пару раз он его ударил коленом в промежность, и теперь уже обеими руками запихивал грязь в пасть мафиози. Неожиданно пальцы нащупали в земле твердый предмет. «Неужели камень? Вот это удача!» — подумал Эван и, собравшись с силами, вытащил из грязи обломок скальной породы, приподнял его и с силой опустил на голову своего потенциального палача. Тело мафиози сразу обмякло и сползло по скользкой земле к ограждению.

Эван сжал в руке кольт, кинул взгляд на мексиканца. Несчастный латиноамериканец попятился и раздавил каблуком пару желтых лампочек. А затем он повернулся и кинулся в заросли.

— Стоп! — закричал Кендрик. — Остановись или я пристрелю тебя! Слышишь? Я знаю, ты понимаешь меня!

Латиноамериканец остановился, повернулся лицом к Эвану.

— Сеньор, я не виноват! — произнес он на хорошем английском.

— Хочешь сказать, что намеревался мне помочь?

— Сеньор, я рыбак. Но у меня такая хлипкая лодка, что я не в состоянии прокормить семью. Здесь мне обещали хорошо заплатить. Заработаю свои песо и вернусь домой.

— Хочешь снова увидеть свою семью?

— Да, очень, — ответил латиноамериканец дрожащим голосом. Руки у него и губы тоже дрожали. — Если я попаду домой, никогда не вернусь сюда.

— Хочешь сказать, что ничего подобного с тобой раньше не случалось?

— Никогда, сеньор!

— Тогда откуда же ты знаешь этот мыс и дорогу к нему? — спросил Кендрик.

— Нас привезли сюда и дали карту острова. Мы были обязаны запомнить все за два дня. Сказали, если ошибемся, отправят обратно.

— Это что же, то и дело тут кого-нибудь в море сбрасывают?

— Нет, сеньор, нет! Здесь транзит, здесь наркотики. Сюда наведываются американский и мексиканский патруль, поэтому остров охраняется.

— И что, патруль наведывается, а дела идут?

— Хозяин — могущественный человек.

— Его фамилия Гринелл?

— Не знаю, сеньор. Все, что я знаю, — это только сам остров.

— Ты довольно бегло говоришь по-английски. Почему говорил на испанском с ним? — Эван кивнул в сторону трупа мафиози.

— Я не хотел принимать участие в расправе над вами. Мне было сказано, куда привести вас и его. И когда мы пришли сюда, я сообразил… Сеньор, в Эль-Дескансо у меня семья, а люди, которые здесь, — влиятельные…

Эван в нерешительности смотрел на рыбака. Прикончить его совсем нетрудно… Но в то же время, если латиноамериканец не врет, он может пригодиться. Кендрик понимал, что дело не только в своей собственной жизни, здесь еще одна жизнь может угаснуть в любую минуту.

— Если ты вернешься в тот дом без него и если они довольно быстро найдут его труп здесь, тебе не жить! Ты понимаешь это? — говорил Кендрик громким голосом, стараясь заглушить шум прибоя.

Рыбак дважды кивнул:

— Да, понимаю.

— Я не собираюсь убивать тебя, я оставлю тебе шанс, согласен? — спросил Эван, вскинув кольт. — В твоих интересах и интересах твоей семьи, которая в Эль-Дескансо, присоединиться ко мне, понимаешь?

— Да, понимаю. А как это — присоединиться? В чем, где?

— Надо выбираться отсюда, да побыстрее… Внизу, в доке, я видел пару катеров. Один из них достаточно мощный, чтобы развить предельную скорость.

— У них есть другие катера, — сказал латиноамериканец. — Они ходят быстрее патрульных катеров. И еще есть вертолет с мощными прожекторами.

— Ничего себе! И где же стоит вертолет?

— На противоположной стороне острова. Там бетонная посадочная площадка. Вы пилот, сеньор?

— Хотел бы им быть. Как тебя зовут?

— Эмилио.

— Так ты, Эмилио, со мной или против меня?

— С вами, сеньор. Хочу выбраться отсюда, вернусь домой к семье, а потом побуду с ними чуточку, уйду в горы. Я еще и охотник, сеньор! Так что сумею прокормить семью.

— Предупреждаю, если дашь слабину, твоя семья тебя не дождется.

— Что с вами, сеньор? Можете на меня положиться.

— Ну хорошо! Прежде всего надо убедиться, что мой дружище-палач навсегда отдал концы.

— Не понял, сеньор?

— Потом поймешь. Ну, потопали! Нам нужно уйму дел переделать, а времени в обрез.

— Мы куда? На катер?

— На катер чуть позже, — сказал Кендрик. — Сначала взорвем этот треклятый остров, где порядочных людей, на мой взгляд, всего два — ты и я. Есть здесь хозблок с инструментами? Где у них хранятся лопаты, пилы, секаторы?

— Есть трейлер, — отозвался Эмилио испуганным голосом. — Когда садовники приезжают, сразу идут туда. Иногда мы им помогаем.

— Отведешь меня туда, — сказал Эван. — Вперед!

— Мы должны быть предельно осторожны, сеньор!

— Ясное дело! Сколько человек охраняют остров?

— По два на каждом из четырех проходимых спусков к берегу и на причале. То есть десять человек на каждую смену. Конечно, у всех — рации. Если тревога, тогда включаются мощные сирены.

Кендрик и Эмилио подошли к бездыханному секьюрити.

— Сколько длится смена? — спросил Эван, переворачивая труп на спину.

— Двенадцать часов. Получается двадцать охранников. Те, кто не дежурят, отдыхают в бараке. Длинное такое здание севернее главного дома.

— А инструменты далеко отсюда?

— В железном трейлере, метрах в пятидесяти к югу от генератора.

— От генератора, говоришь?

— От генератора в пятидесяти метрах, не больше.

— Отлично! — Эван вытащил из куртки секьюрити бумажник и черное пластиковое удостоверение личности. Затем обшарил карманы брюк и обнаружил более тысячи долларов. «Это уж точно не жалованье!» — подумал Эван. Возможно, аванс за убийство некоего конгрессмена. А вот и пресловутый электронный ключ от коттеджа, подвел он итог ревизии и положил пластинку с красной кнопкой себе в карман. — А теперь за дело! — сказал Эван, выпрямляясь.

Они начали спускаться вниз по дорожке, освещенной янтарными лампочками.

— Минуточку! — прошептал Эмилио. — Лампочки давите каблуками, сеньор. Чем темнее, тем лучше для нас.

— Отличная мысль, — согласился Кендрик, поворачивая направо, в ту сторону, где дорожка с желтыми лампочками была особенно заметна и откуда начинался спуск налево вниз, к доку, а направо — к коттеджу на вершине холма. Эван и Эмилио стали давить лампочки, но вдруг Кендрик остановился. — Кончаем фейерверк! Разберемся с лампочками, когда будем возвращаться назад.

— А сейчас куда? В ту хижину, в коттедж?

— Туда, только давай в темпе! — Полоса света из окон с толстыми наклонными линзами стекол освещала лужайку перед входом в коттедж. Эван достал электронный ключ и нажал красную кнопку. Было слышно, как отодвинулись засовы. Он повернул ручку, толкнул дверь и вошел внутрь. — Давай быстро! — позвал он Эмилио.

Тот юркнул в прихожую, а Кендрик прикрыл дверь и, нажав кнопку, запер ее.

Эван сразу бросился в кухонную секцию. Распахивая кухонные шкафы, он отбирал те предметы, которые казались ему полезными: фонарик, огромный разделочный нож, пару ножей меньшего размера, топорик для рубки мяса, шесть банок твердого топлива, шесть коробок спичек для туристов, покрытых воском, которые можно зажечь о любую твердую поверхность. Он прихватил также стопку полотенец. Сложив все на овальном дубовом столе, он взглянул на Эмилио. Тот внимательно наблюдал за ним. Взяв один из ножей с удлиненным черенком, Эван протянул ему и сказал:

— Надеюсь, тебе им не придется воспользоваться, но уж если понадобится, смотри не промахнись.

— Здесь есть кое-кто, до кого я и пальцем не дотронусь, прежде не поговорив с ними, потому что им, так же, как и мне, нужна работа. Но есть и другие, кто здесь достаточно долго, и с ними у меня разговор будет коротким.

— Черт тебя побери, что ты несешь? А если кто-либо из них поднимет тревогу…

— Сеньор, мои друзья не поднимут тревогу. Если, конечно, поймут, что я — Эмилио. Кроме того, они сейчас спят. Для ночного дежурства здесь используют ветеранов, потому что опасаются патрульных катеров.

— Ну смотри, тебе видней!

— Я хочу вернуться домой, поверьте!

— Возьми полотенца, упаковки с твердым топливом и спички. Да порасторопнее давай! — Рассовав оставшиеся вещи по карманам, Кендрик взял топорик, подошел к аппарату селекторной связи на стене и, отступив, всадил лезвие в стену, надавил и вырвал консоль с селектором из углубления. — Разбей все лампы на кухне, — обратился он к мексиканцу. — А я займусь освещением на противоположной стороне комнаты.

Меньше чем через минуту Эван и Эмилио шагали по лужайке перед коттеджем. Прежде ярко освещенная, сейчас она была темной.

— Теперь садовый инвентарь. Этот трейлер далеко отсюда?

— Не очень, но главное — мы должны быть очень осторожны возле особняка хозяина. Не знаю, как быть с лампочками. Если со второго этажа те, кто в доме, увидят, что дорожки не освещены, поднимут тревогу. И еще! Сеньор, если нам встретятся патрульные, позвольте мне прежде хорошенько разглядеть их.

— Хорошо! Больше всего я опасаюсь, что вот-вот кто-то поинтересуется, где личный телохранитель хозяина. Лампочки же будем уничтожать вплоть до того места, которое из дома не увидишь!

Они давили их каблуками, пока не подошли к холмистой гряде. Неожиданно Эмилио схватил Эвана за руку и потянул его в кусты у дорожки.

— Пригнитесь! — сказал он шепотом.

Охранник с винтовкой через плечо прошел по дорожке мимо, но их не заметил.

— Теперь быстро, сеньор! Теперь никого не будет вплоть до коптильни, где пьют вино и коптят рыбу.

Они свернули направо, и Кендрик сразу услышал непрерывный басовитый звук. «Ну, инженер-строитель, определи-ка навскидку мощность этого генератора и количество потребляемого топлива», — приказал он себе и, если честно, растерялся.

«Группа Кендрика» устанавливала генераторы от Бахрейна до пустынь на западе Саудовской Аравии. Но те использовались лишь до тех пор, пока тянули линии электропередачи. То, что он увидел, потрясло его. Ни с чем подобным он никогда не сталкивался.

Эмилио снова сжал плечо Эвана. На этот раз более сильно. Они пригнулись и замерли за шпалерами подстриженного кустарника. Кендрик выглянул из-за ветки и понял все. Впереди, слева от дорожки, стоял охранник. Похоже, его что-то насторожило. Он сорвал винтовку с плеча и, держа ее наперевес, пошел прямо на них. Но затем снова остановился и крикнул:

— Quien es?[64]

Вдруг Эмилио, словно разъяренный тигр, выпрыгнул из-за кустов, схватил у охранника винтовку и повалил его навзничь. Охранник захрипел, дернулся пару раз и замер. Из перерезанного горла хлестала кровь, а Эмилио вытирал нож о траву.

— Ну ты даешь! — прошептал Эван, когда они волокли тело в заросли в стороне от дорожки.

— С этим мерзавцем я давно хотел расквитаться! — сказал Эмилио. — Этот пидер размозжил голову молоденькому садовнику, отказавшемуся удовлетворить его похоть.

— Ты, Эмилио, только что спас нам обоим жизнь. Подожди-ка минуту! Вот его кепка. Надень ее и повесь винтовку через плечо. Иди по дорожке, будто ты охранник, а я буду следовать за тобой в отдалении.

— Пусть будет так! — ответил Эмилио. — Если меня остановят, скажу, что эта сволочь заставил меня подежурить за него часок-другой. Поймут, в чем дело, никто не усомнится. Вы держитесь поблизости, а когда я подам знак, сразу выходите из кустов и ко мне. Идите рядом. Ни впереди, ни сзади, а рядом. Сеньор, вы говорите по-испански?

— С пятое на десятое…

— Тогда молчите. Будьте рядом со мной, и все!

Эмилио с винтовкой через плечо зашагал вверх по дорожке. Кендрик продирался сквозь заросли и старался не отставать, но время от времени шептал Эмилио, чтобы тот сбавил темп. А когда заросли в какой-то момент оказались непроходимыми, он вытащил из-за ремня тесак и стал рубить переплетенные тропические растения.

— Тихо!.. — немедленно последовала команда. — Сеньор, ко мне! — сказал Эмилио вполголоса. — Побыстрей, пожалуйста!

Кендрик мгновенно оказался рядом с латиноамериканцем, а тот вдруг чуть ли не вприпрыжку заторопился вниз по пологому спуску.

— С чего это мы понеслись вскачь? — шепотом спросил Эван, переведя дыхание. — Если нас увидят, подумают, будто мы убегаем. А ты как-никак на дежурстве.

— Я знаю точно, сейчас в этом месте никого! Можно нестись к трейлеру за садовым инвентарем во весь дух, и никто нам не встретится, потому что охранники только что встретились у коптильни, тяпнули по стаканчику и разошлись.

Эмилио был теперь за главного. Он схватил Кендрика за руку и, кивнув налево, бросился бежать. Они добежали до вершины холма, с которого открывался вид на океан. Внизу, вдоль берега, тянулись два пляжа, разделенные грядой крупной гальки. Кендрик обернулся и замер. Отсюда в неровном лунном свете была видна большая часть острова. Справа на расстоянии не более трехсот метров виднелся гигантский генератор, чуть дальше проступали очертания длинного низкого здания. «Похоже, это тот самый барак», — подумал Эван. Вдалеке, на побережье, справа были видны очертания взлетной площадки вместе с военным вертолетом. Раскрашенный в гражданские цвета, если можно так сказать, он имел мексиканские опознавательные знаки, но, вне всякого сомнения, пилотировался американскими военными.

— Вперед! — прошептал Эмилио. — И ни слова! Эта сторона острова — наветренная, так что голоса здорово слышны.

Он зашагал вниз по неосвещенной тропе, которой пользовались только днем. И тут Кендрик обратил внимание, что шум ветра и звук разбивающихся о скалы волн как бы исчезли. Вот оно что! Значит, голоса и в самом деле будут слышны в этой тишине, а уж шум от возни с вертолетом и подавно!

Металлический трейлер, о котором упоминал Эмилио, представлял собой сооружение на колесах, где хранились электрокосилки, электропилы и электросекаторы. Ни один из этих электромеханизмов не годился из-за производимого им шума. Однако повсюду лежали обыкновенные полезные инструменты. Топоры, резаки, серпы, кусачки с длинными рукоятками, мачете, телескопические секаторы с резиновыми рукоятками. А канистра с бензином вообще привела его в полный восторг.

Решение было быстрым и простым. Тесак он заменил на резак и мачете — для себя и для Эмилио. К прежним трофеям добавились кусачки для проволоки, полная канистра с бензином и садовый секатор с шириной размаха в три метра. В карманах оказалось все то, что они прихватили в коттедже.

— Вертолет хотелось бы посмотреть, — сказал Кендрик.

— За генератором проходит дорожка, которая соединяет северную и южную дороги вдоль побережья. Жаль, времени в обрез! Охранники уже на побережье и скоро отправятся назад.

Эван и Эмилио выбежали из трейлера и понеслись к грунтовке, огибающей остров с севера. Садовый инвентарь прыти значительно поубавил. Эмилио показывал дорогу. Вдруг он остановился.

— Сигарета! — прошептал он, пятясь назад. Охранник поднимался наверх по склону холма и дымил как паровоз. — Быстро! — тихо сказал Эмилио, когда охранник достиг вершины холма.

Согнувшись, они побежали к северной дороге. Второго охранника не было видно. Посмотрев направо и налево, они начали спуск к вертолетной площадке.

Военный вертолет стоял как бы нахохлившись. Казалось, вот разглядит в ночи недруга, да как сорвется с цепей, крепившихся по периметру посадочной площадки, и никакой штормовой ветер не удержит…

Кендрик подошел к огромной машине, а Эмилио остался у дороги. Договорились, что, как только в поле зрения появится патруль, он даст знать.

Эван изучал вертолет с единственной целью: каким образом лишить машину возможности подняться в воздух. Доведись им благополучно выйти в открытое море на быстроходном катере, на вертолете их сразу догонят и потопят. Что можно предпринять? Пожалуй, лучше всего будет, если вертолет обесточить. Эван ухватился за ручку дверцы, подтянулся и пополз по фюзеляжу к ветровому стеклу. Теперь остается подобраться к лопастям и кусачками перекусить кабель несущего винта. Где он тут? Эван быстро справился с этой задачей и пополз обратно, думая о том, сколько времени у него уйдет на подобную операцию с кабелем хвостового винта. Он уже спрыгнул на бетонированную площадку, когда раздался резкий свист. Эмилио увидел охранника. Оставалась всего одна минута. Через пару минут охранник будет на вертолетной площадке. Кендрик на мгновение задумался. Что делать? Успеет ли он перекусить хвостовой кабель? Должен!.. Он добрался до хвостового винта за минуту. Пригнувшись, увидел, что кабель двужильный. Энергично работая, так что пот катился у него по лицу и капал на металл, Кендрик почувствовал, что кусачки сделали свое дело, когда перекусили кабель. Он перевел дыхание. Ну вот, он сделал все, что мог. Тыл у него обеспечен!

И тут он услышал:

— Que cosa? Que dese?[65]

Под хвостовой частью на бетоне стоял охранник с винтовкой в правой руке. Он целился в Эвана. Его левая рука тянулась к рации.

«Ну вот, сейчас раздастся сирена, и его схватят!» — подумал Эван и приготовился.

Глава 42

Не бывать этому!

Вскинув руки, Кендрик соскользнул с фюзеляжа и обрушил мощные кусачки на ложе винтовки. Охранник вскрикнул, когда оружие выпало из правой руки прямо на бетон. Он раскрыл было рот, чтобы позвать на помощь, но подоспевший Эмилио вырубил его, ударив обухом топорика по голове.

— Как вы себя чувствуете, сеньор? — спросил Эмилио шепотом. — Нужно убираться отсюда! Сейчас примчится его напарник.

— Ногу подвернул, — ответил Кендрик, поморщившись от боли. — Но ничего, терпимо! — добавил он, подбирая кусачки и винтовку. — Оттащи его в траву!

Эмилио быстро справился с этим заданием. Кендрик похромал за ним следом.

— Ошибку я допустил, — прошептал Эмилио, покачивая головой. — У нас всего один шанс… Видел, как вы прихрамываете. Нам не попасть в док без того, чтобы его напарник нас не засек. — Эмилио покосился на своего земляка. — Пока этот в отключке, придется сойти за него, прежде чем тот, второй, разберется, что к чему.

— Второй непременно спросит, почему ты вскрикнул. Что ответишь?

— Скажу, что шагнул в заросли отлить и наткнулся на острый обломок скалы. Буду хромать, как вы. Предложу ему взглянуть, где, мол, у меня кровит.

— Справишься?

— Думаю, да! Пресвятая Дева поможет. Я все время молюсь. — Эмилио перекинул ремень винтовки через плечо. — Прошу вас… Этот охранник не дрянной человек. У него семья в Эль-Суасаль, где нипочем не найти работы. Свяжите ему руки и ноги, заткните рот какой-нибудь тряпкой. Я не в силах лишить его жизни.

— А второго охранника ты знаешь? — спросил Эван.

— Нет, не знаю.

— Предположим, ты и его пощадишь… Что тогда?

— Я сильный… Сам свяжу и этого, и того. Ну ладно, я пошел.

Как только Эмилио оказался на грунтовой дороге справа от вертолетной площадки, к нему подбежал второй охранник. Последовал быстрый обмен репликами на испанском, затем послышался вскрик одного из них. Потом наступила тишина, а спустя пару минут вернулся Эмилио.

— Ну что? — спросил Кендрик.

— Я его убил, сеньор. Он из тех, кто родную мать назовет шлюхой, если заплатят. А у нас осталось меньше тридцати минут до рассвета.

— Тогда пошли. Я твоего земляка связал.

— А куда мы сейчас? В док?

— Пока рано. Кое-что надо сделать.

— Но ведь скоро рассветет!

— Пусть рассветает. Мы с тобой успеем до рассвета соорудить знатный фейерверк. Возьми канистру с бензином. И садовый секатор. Я еле на ногах стою.

Прошло минут десять, прежде чем они добрались до генератора, окруженного со всех сторон высокой металлической сеткой. Правда, на южной стороне ограждения находилась калитка с двумя здоровенными висячими замками, отпереть которые не представлялось возможным, так как не было ключей. Кендрик раздумывал не больше минуты.

— Говоришь, ты сильный? Посмотрим… Вот тебе кусачки. Вырежи отверстие в ограждении. Думаю, метр на метр будет в самый раз.

— А вы, сеньор?

— А мне надо кое-что отыскать, — усмехнулся Кендрик.

Три металлических диска в бетонированной площадке на расстоянии девяти метров один от другого он нашел сразу. Три подземные цистерны с топливом, скорее всего, открываются с помощью установленных где-то фотоэлементов, подумал Эван, но можно и механическим путем. Для того чтобы открыть крышку, нужен Т-образный шестиугольный ключ с достаточно длинными рукоятками. За каждую хватаются двое сильных мужиков и поворачивают… Есть и другой способ. Как-то раз пришлось им воспользоваться в Саудовской Аравии. Это на случай, если водители каравана бензовозов забывают инструменты. По ребру крышки-диска выбиты четырнадцать выступов. Если не торопясь ударять по ним против часовой стрелки, крышки расшатываются. Тогда в образовавшийся зазор можно просунуть руки и запросто отвинтить крышки.

Кендрик вернулся к Эмилио. Тот прорезал две вертикальные линии и начал резать сетку внизу, у основания.

— Пойдем со мной! — крикнул ему Эван. — Резак захватил?

— Да, захватил.

— Молодец!

Возле первого металлического диска Кендрик остановился и велел Эмилио обмотать рукоятку резака полотенцами из коттеджа.

— Осторожно бей по рукоятке. А то, если в пары топлива попадет искра, взорвемся. Понял?

— Понял!

— Молодец! Бей не очень сильно. Делай паузы между ударами! Видишь? Чуточку сдвинулась.

— Теперь сильнее?

— Упаси Бог! Вообрази, что гранишь алмаз…

— И вообразить не могу! Не доводилось, к сожалению!

— Доведется, если выберемся отсюда. Ну вот, теперь отвинти крышку и оставь так. Дай мне все полотенца.

— А дальше что, сеньор?

— Объясню, как только пролезу через дыру, которую ты сейчас закончишь вырезать…

— На это мне понадобится минут десять.

— У тебя всего две минуты. А где канистра с бензином?

— Вон там! — Эмилио кивнул в сторону калитки.

Эван принялся связывать концы полотенец. Дергая за каждый узел, он проверял их надежность. Наконец у него получилась дорожка длиной в целых три метра. Открыв канистру, он обильно намочил бензином каждое полотенце. Через пару минут у него был готов трехметровый фитиль. И он пополз назад, к цистернам с топливом, волоча за собой связанные полотенца. Приподняв железную крышку, он просунул внутрь около метра фитиля и слегка сдвинул крышку, чтобы в подземную цистерну проник воздух. Отползая, он прижимал полотенца к земле. При этом на каждое «колено» фитиля он сыпал землю горстями, чтобы замедлить скорость распространения пламени.

Присыпав последний узел, Эван поднялся. Интересно, пришло ему на ум, долго ли он продержится на ногах? Эмилио управился вовремя. Отогнув кусок проволочной сетки, он посторонился, чтобы пропустить Кендрика. Генератор гудел, как реактивный самолет. Кендрик наклонился, приблизив губы к уху Эмилио:

— Слушай меня внимательно и сразу говори, если чего-то не поймешь. С этого момента пошел отсчет времени, то есть заканчивается одно, начинаем другое. Понял?

— Понял. Здесь заканчиваем, сразу бежим в другое место.

— Вроде того. — Сунув руку в карман своего пиджака, Эван достал фонарик. — Держи! — сказал он. Кивнув в сторону дыры в ограждении, добавил: — Я иду туда и надеюсь, что справлюсь с тем, что задумал. Хочу вырубить свет. Похоже, посыплются искры, но ты не пугайся. Это как вспышка молнии. И сильный треск… как радиопомехи. Понимаешь?

— Да, понимаю.

— Молодец! Но ты не подходи к ограждению, не дотрагивайся до него, а когда услышишь треск, отвернись и закрой глаза. Если повезет, электричество вырубится, и вот тогда зажги фонарик и посвети в дыру. Ладно?

— Ладно.

— Как только я вылезу к тебе, свети сразу туда. — Кендрик показал на связку полотенец. — Винтовку вскинь на плечо и держи другую наготове для меня… Кепка охранника у тебя?

— Вот она. — Эмилио вынул из кармана кепку и протянул ее Эвану.

Тот ее надел.

— Когда я вылезу из дыры, сразу подожгу спичкой полотенца. В ту же секунду мы убегаем отсюда и мчимся на другую сторону дороги. Понял?

— Понял, сеньор. Мы бежим и прячемся в траве.

— Правильно! А потом пробираемся на вершину холма, и когда все начнут носиться туда-сюда, мы к ним присоединимся!

— Как это?

— Тут полным-полно персонала. Сделаем вид, будто мы охранники, а сами станем пробираться к доку. С двумя винтовками и кольтом сорок пятого калибра. Понимаешь?

— Все понимаю.

— Молодец! Ну, тогда я пошел. — Кендрик нагнулся, поднял садовый секатор с резиновыми рукоятками и мачете.

Он протиснулся через отверстие в ограждении и пошел к генератору. «Техника!» — вздохнул Эван. Некоторые устройства никогда не меняются. Слева обязательно должен быть трансформатор. Он на пятиметровой просмоленной мачте. Отсюда по проводам электрический ток поступал в ответвления, при этом толщина резиновой изоляции кабеля достигает по меньшей мере пяти сантиметров, что предохраняет кабель от дождя и повышенной влажности, способной вызвать короткое замыкание. На расстоянии трех метров от трансформатора располагаются по диагонали два черных приземистых генератора постоянного тока. Ладно, нет времени изучать их устройство.

Главное — это главное, подумал Эван, шагнув влево и раздвигая телескопический садовый секатор во всю длину. Скоро зубчатые лезвия секатора сжали верхний кабель. Эван дергал секатор вверх-вниз, пока профессиональное, чутье не подсказало ему, что лезвия в нескольких миллиметрах от первого слоя медной обмотки. Прислонив рукоятки к ограждению, он повернулся к первому из двух генераторов.

Будь проблема только в том, чтобы замкнуть ток на острове, он бы просто продолжил резать изоляцию, держась за электроизоляционные резиновые рукоятки, и вызвал бы короткое замыкание. Обесточил бы на время остров, да и все. Однако на карту поставлено большее. Следует предусмотреть возможность того, что он сам и Эмилио погибнут, а повреждение в кабеле можно устранить за несколько минут. Надо вывести из строя всю систему. Неизвестно, что происходит в Сан-Диего. Он должен помочь Пейтону выиграть время. Если вывести оборудование из строя основательно, то для его замены потребуется несколько дней. Не для починки, а для замены… Нужно лишить это «государство в государстве» как возможности передвигаться, так и связи с внешним миром. Да и остров эти люди не должны покинуть ни под каким видом, ни сегодня, ни завтра… Это тот самый случай, когда время решает все!

Кендрик подошел к генератору. Огромный обмотанный проволокой якорь крутился как бешеный. Верхнюю и нижнюю сетки решетки, предохранявшей от попадания внутрь предметов любого размера, разделяла горизонтальная щель шириной не более сантиметра. Он надеялся, что такой зазор или нечто похожее окажутся среди деталей генератора, и тогда можно будет использовать мачете. В генераторах всегда имеются отверстия чрезвычайно ограниченных размеров для доступа охлаждающего воздуха. Вертикальные и горизонтальные… И они дают ему шанс. Либо он осуществит задуманное, либо погибнет. Одна малюсенькая неточность влечет за собой как бы мгновенную казнь на электрическом стуле. И даже если ему удастся избежать гибели от удара током, он вполне может ослепнуть от вспышки. Успеет ли он зажмуриться? Кто знает… Но если удастся сделать то, что он задумал, генератор сам себя разрушит. Потребуется его полная замена. Время… Может статься, время окажется его последним подарком.

Эван вытащил из-за ремня мачете. Не торопясь, с величайшей осторожностью, он подвел лезвие к горизонтальной щели… Вздрогнув, тут же отдернул руку. Надо успокоиться. В решительный момент жизни положено действовать без вибра — душевного и прочего! Когда наконец он ввел мачете в щель… Кажется, еще раньше, еще перед тем как лезвие коснулось якоря генератора, он повалился на спину, закрыл глаза и лицо руками.

Мощные электрические разряды оглушали, и, несмотря на то, что Кендрик плотно сомкнул веки, он ощущал кожей белый ослепительный свет. Но якорь не останавливался! Он зажевывал металлическое лезвие мачете, изрыгая снопы инфернальных искр.

Заслоняя глаза, Кендрик вскочил и осторожно, шаг за шагом, приблизился к садовому секатору, зазубренные лезвия которого зацепились за изоляцию проводов трансформатора. Ухватившись за резиновые рукоятки, он дергал секатор изо всех сил, пока удар тока не сбил его с ног. Он повредил кабель, а телескопический садовый секатор упал на металлическое ограждение. И тут генератор, вернее, весь комплекс как бы сошел с ума. Огни повсюду погасли, но внутри защитного ограждения то и дело вспыхивали рваные молнии. Что ж, надо выбираться!

Эван пополз по-пластунски, отталкиваясь руками и ногами, словно паук. Когда он добрался до ограждения, луч фонарика осветил ему путь. Едва он поднялся, Эмилио мгновенно протянул винтовку.

— Дай спички! — сказал Эван, не в силах достать свои.

Эмилио протянул коробок, освещая лучом фонарика конец фитиля из полотенец. Кендрик подбежал к крайнему полотенцу, бросился на землю и стал чиркать спички одну за другой о камень. Наконец полотенце запылало.

— Скорее! — Эмилио помог Эвану подняться и потащил его чуть ли не волоком в высокую придорожную траву. — Люди бегут сюда! Быстрее, сеньор!

Они буквально нырнули в траву в тот момент, когда к извергающему искры генератору примчались вооруженные охранники. Все кричали, прикрывали руками глаза, толкали друг друга, перебегая с места на место. Во время этого хаоса Кендрик и Эмилио ползли в траве прочь от охваченной паникой толпы.

Когда они добрались до дороги, из барака выбежали человек пять охранников в нижнем белье.

— Слушай меня, — сказал Эван. — Начинаем прорываться к доку. Придется смешаться с толпой. Кричи что-нибудь по-испански.

— Aqua, aqua! — рявкнул Эмилио. — Я кричу: «Воды, воды!»

— Aqua, aqua! — закричал Эван.

Они неслись в сторону особняка.

— Где дорожка к доку? — Кендрик обернулся к Эмилио. — С минуты на минуту взорвется цистерна с топливом, все побегут к катерам!

— Нам не миновать особняк.

— Но ведь нас могут увидеть из окон.

— Другой дороги нет. Быстрее в док не попадешь, сеньор.

— Тогда вперед!

Грунтовая дорога закончилась, ее сменила узкая дорожка, по краям которой всего несколько минут назад горели желтые лампочки, а сейчас было темно. Они завернули за угол дома и уже огибали патио — внутренний дворик, когда с балкона, где вечером стоял Кендрик, раздался возглас:

— Стоять! — В тот же миг их осветил луч мощного фонаря. — Вы?! Это же ты, гад!

Эван глянул вверх и обомлел. Прямо над ними стоял долговязый тип с винтовкой в руках. Он прицелился в Эвана.

Оба нажали на спусковой крючок своих винтовок одновременно, и Эван почувствовал ожог от пули, попавшей в левое плечо. Толчок от выстрела сбил его с ног. Он лежал и стрелял снова и снова, пока верзила наверху не схватился за живот, вопя что есть мочи:

— Это он! Это Кендрик! Схватите этого подонка! Остановите его! Он торопится в док, на катер…

Кендрик прицелился и нажал на спусковой крючок. Долговязый упал на перила, а потом свалился на кирпичный пол внутреннего дворика. На Эвана вдруг накатила слабость, перед глазами поплыли черные точки.

— Сеньор, нельзя! Сеньор, соберитесь с силами! — Кендрик почувствовал, как его сильно хлопают ладонями по щекам. — Нельзя умирать, надо жить! Я с вами не собираюсь умирать. У меня в Эль-Дескансо остались те, кого я люблю, кем дорожу…

Кендрик пришел в себя. Боже! Калейла… Мэнни… У него тоже есть семья, он тоже любит и любим…

Вдруг сильный взрыв потряс окрестности. В ночное небо взметнулось пламя. Взорвалась цистерна с горючим. А в это время Эван и Эмилио спускались вниз. Кендрик пошатывался. Плечо горело, лодыжку то и дело пронзала острая боль.

Эмилио подхватил Эвана под локоть.

— Уже недолго. Я знаю дорогу, я не дам вам умереть.

— Если мы когда-либо выберемся отсюда, у тебя будет самое мощное рыболовецкое судно в Эль-Дескансо.

— Спасибо, сеньор. Лучше я перевезу семью в горы. Эти люди станут преследовать меня и моих детей.

— А ранчо хочешь иметь?

Из-за туч выглянула луна, и в ее свете стал виден док. До него оставалось метров сто, когда раздался еще один взрыв. Казалось, что взорвался весь остров.

— Получилось! — закричал Кендрик.

— Сеньор, что это? — Эмилио, объятый ужасом, остановился. — Остров уйдет под воду. Что случилось?

— Взорвалась вторая цистерна, вот что! Я надеялся, что так получится, но не был уверен!

И тут со стороны дока раздался выстрел, и Эмилио ранили. Он согнулся, схватился за верхнюю часть левого бедра. Сквозь брюки проступила кровь. Из тени вышел человек с винтовкой. Отстегнув от пояса рацию, он что-то говорил…

Эван лег на землю. В правой руке у него был кольт. Придерживая его левой рукой, он выстрелил дважды. Охранник покачнулся, выронил винтовку и рацию, потом упал на деревянный настил, лежал и больше не двигался.

— Пошли, Эмилио! — сказал Кендрик, поднимаясь.

— Не могу! Не чувствую ногу… Не могу.

— Так вот, теперь я не собираюсь умирать вместе с тобой. У меня тоже осталась дома парочка людей, которых я люблю и которыми дорожу… Поднимайся, опирайся на мою руку!

— Сеньор, помогите подняться!

— Так-то лучше! У нас обоих масса причин, чтобы жить. — Эван обхватил Эмилио правой рукой за талию, подставил ему левую, согнутую в локте. Они вступили на причал. — Берем большой катер справа! — крикнул Эван, чувствуя радость оттого, что луна снова скрылась за тучами. — Ты в катерах разбираешься?

— А как же! Я ведь рыбак!

— А в таких, как этот?

— На таких рыбу не ловят, ловят туристов. Но я могу попробовать. Только есть катера быстрее и мощнее, чем этот красавец.

— А этот доберется до материка?

— Вряд ли… Горючее они сжигают слишком быстро. Тридцать-сорок километров — и должны возвращаться. Вот яхта — это для нас. Это годится.

Наверху раздались крики.

— Эмилио, ну-ка достань пару баночек с твердым топливом! — Кендрик вынул свои две и поддел крышки перочинным ножом. — Открой свои, если можешь!

— Могу, сеньор! Я, пожалуй, поднимусь на мостик.

— Сможешь завести?

— Должен. Впереди Эль-Дескансо.

— О Боже! А где ключ?

— На частных причалах ключ обычно оставляют на борту. На случай, если из-за надвигающегося шторма или сильных ветров придется идти на материк.

— Думаешь, не оставили?

— Рыбаки, сеньор, выходят в море частенько с пьяными капитанами. Смотрите! Открываем панель и соединяем проводки.

— Два ранчо, — сказал Эван, пока Эмилио ковылял к трапу, ведущему на мостик.

Кендрик стал пальцами выковыривать из жестянок твердое топливо на брезент, укрывающий огромные быстроходные катера, и швырял в них пустые банки. У последнего катера он, скрипнув зубами от боли, вытащил из кармана полную горсть спичек и, зажигая одну за другой о деревянный настил причала, принялся бросать горящие спички в куски желеобразной массы. Скоро на брезенте запрыгали языки пламени. Он достал кольт и стал дырявить корпусы катеров у границы ватерлинии. Мощный пистолет делал большие дыры в легком сплаве, позволяющем катерам развивать огромную скорость.

Эмилио завел катер. В это время по крутому склону вниз стали сбегать люди. Они все время оглядывались. На холме, за домом, полыхало зарево пожара.

— Сеньор! Быстро… Рубите концы!

Кендрик так и сделал, а потом с разбегу прыгнул на палубу катера, покидающего остров.

— Остановите их! Убейте их! — раздался голос Крейтона Гринелла.

Его люди, столпившиеся у причала, открыли беспорядочную стрельбу. Эмилио положил руль вправо, прибавил мотору оборотов и вывел катер из бухты в открытое море.

За центральной усадьбой, на невидимой отсюда стороне холма, раздался третий мощный взрыв. Ночное небо превратилось в сплошное желтое облако, в котором высвечивались то красные, то белые вспышки. Взорвалась третья цистерна. Остров кровавого «государства в государстве» оказался в полной изоляции, без какой-либо связи с внешним миром. Теперь никто не покинет его. И это сделали они, вдвоем…

— Сеньор! — крикнул Эмилио с мостика.

— Что тебе? — Кендрик лежал на палубе, не в силах подняться.

— Идите сюда!

— Не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой!

— Сеньор, ведь меня подстрелили. Я ранен в грудь.

— А говорил, в ногу…

— В ногу, а теперь в грудь. Я падаю, сеньор. Не могу держать штурвал.

— Держись! — Эван подполз к трапу и, собравшись с силами, ступенька за ступенькой, подтянулся на мостик. Эмилио держался за штурвал, но, увидев Кендрика, стал оседать и упал. — Что мне делать? — крикнул Эван.

— Ра… радио, — с трудом выдавил Эмилио. — Я рыбак, не капитан. Слышал, в непогоду… есть канал экстренной связи, номер… — Он замолчал.

— Какой номер?

— Шестнадцать…

— Где это радио?

— Справа от штурвала. Включается слева.

— Как вызывать?

— Достаньте микрофон, нажмите кнопку. Скажите, что вы Первое мая.

— Первое мая?

— Да… — Эмилио вздохнул и умолк.

Кендрик вынул микрофон из гнезда и стал изучать цифровую панель. Думать он был не в силах. Он нажимал на клавиши до тех пор, пока не появилась цифра «16». Затем нажал кнопку.

— Говорит конгрессмен Эван Кендрик! — крикнул он в микрофон. — Меня кто-нибудь слышат?

— Береговая охрана, Сан-Диего, — послышался ровный ответ.

— Пожалуйста, свяжите меня с коммутатором отеля «Уэстлейк»! Это срочно, это сверхсрочно!

— Кто угодно может так сказать. Вдобавок, сэр, мы не телефонная служба.

— Повторяю! Я — конгрессмен Эван Кендрик из девятого округа Колорадо. У меня ЧП. Я заблудился в море. Нахожусь где-то к западу или к югу от Тихуаны!

— Это мексиканские воды…

— Позвоните в Белый дом! Повторите им все, что я вам только что сказал… Кендрик, девятый округ Колорадо!

— Вы что, тот парень, который герой Омана?

— Позвоните в Белый дом! Да, я герой Омана. — Кендрик усмехнулся.

— Держите рацию включенной, я запишу ваши координаты для того, чтобы подключить службу радара.

— У меня нет времени, и я не понимаю, о чем вы говорите.

— Радар… Служба такая…

— Ради Бога, свяжите меня с «Уэстлейком». Мне необходимо связаться с этим отелем.

— Есть, сэр!

Рация заскрипела, защелкала, пока, наконец, не послышался гудок телефона. Ответили на коммутаторе отеля.

— Номер пятьдесят один! Быстрее, пожалуйста! — сказал Кендрик взволнованным голосом.

— Да? — послышался напряженный голос Калейлы.

— Это я! — закричал Кендрик, нажимая кнопку и тут же отпуская ее.

— Ради Бога, где ты?

— В океане! Но не это главное. Есть адвокат, который вел дела Ардис. У него в гроссбухе отражено все — абсолютно все! Найди его, отбери гроссбух.

— Да, конечно! Прямо сейчас свяжусь с Митчем. Но как ты? Ты…

В разговор вмешался мужской голос, глубокий и уверенный, который невозможно спутать ни с чьим другим.

— Говорит президент Соединенных Штатов. Найдите судно, найдите мне этого человека, или я вас всех за яйца подвешу!

Волны швыряли катер как щепку. Эван больше не в силах был держать штурвал. Сознание его вновь затуманилось, и он рухнул на тело рыбака из Эль-Дескансо.

Глава 43

Яростно качающаяся невесомость… его хватают чьи-то руки… свирепые порывы ветра. Кендрик открыл глаза: неясные фигуры суетились вокруг него, отвязывая ремни… затем почувствовал острую боль от укола в руку. Он попытался приподняться, но его удержали, затем положили на ровную, обитую войлоком поверхность внутри огромной вибрирующей металлической конструкции.

— Полегче, конгрессмен! — закричал, постепенно вырисовываясь перед его глазами, человек в белой морской форме. — Я врач, а вас потрепали как следует. Не осложняйте мне жизнь еще больше: сам президент отдаст меня под трибунал, если с вами что-нибудь случится.

Еще один укол. Сколько же можно терпеть боль?

— Где я?

— Вопрос логичный. — Военврач до конца ввел лекарство из шприца в плечо Кендрика. — Вы на борту вертолета в девяноста милях от побережья Мексики. Вы были на Проходе в Китай, приятель, а море здесь бурное.

— Вот оно! — Эван старался говорить громче, но голос его был едва слышен.

— Что такое «оно»? — Доктор нагнулся к нему, и в это время медбрат подал ему бутылочку плазмы.

— Проход в Китай — это остров, который так и называется — Проход в Китай! Да окружите же его!

— Я врач, а не…

— Делайте как я вам приказываю!.. Радируйте в Сан-Диего, пусть пришлют самолеты, лодки! Арестуйте там всех!

— Эй, приятель, я, конечно, не специалист, но здесь мексиканские воды…

— Проклятие, да позвоните же в Белый дом!.. Нет! Свяжитесь с человеком по фамилии Пейтон в ЦРУ… Митчелл Пейтон, ЦРУ! Передайте ему то, что я вам только что сообщил. Назовите ему фамилию Гринелл!

— Ух ты, круто. — Молодой врач поднял глаза на третьего человека, стоявшего в ногах у Кендрика. — Вы слышали, что сказал конгрессмен, лейтенант? Пойдите к пилоту. Остров под названием Проход в Китай, человек по фамилии Пейтон в Лэнгли, и кто-то еще по фамилии Гринелл! Живей, парень, это требует любимец президента!.. Эй, это что-то вроде того, что вы сделали с арабами?

— Эмилио? — Эван не стал отвечать на вопрос. — Как он?

— Мексикашка?

— Мой друг… человек, спасший мне жизнь.

— Он здесь, прямо рядом с вами; мы только что подняли его на борт.

— Как он?

— Хуже, чем вы, гораздо хуже. Шестьдесят против сорока, что не выживет, конгрессмен. Мы летим в базовый госпиталь так быстро, как только можем.

Кендрик приподнялся на локте и посмотрел на распростертое за спиной доктора тело Эмилио. Он был без сознания. Рука мексиканца лежала на полу вертолета; лицо у него было мертвенно-бледное, почти маска смерти.

— Дайте мне его руку, — приказал Эван. — Да дайте же ее мне!

— Есть, сэр. — Врач наклонился и приподнял руку Эмилио, чтобы Кендрик смог ее схватить.

— Эль-Дескансо! — проревел Эван. — Эль-Дескансо и твоя семья — жена и nines![66] Ты, проклятый сукин сын, не вешай на меня свою смерть! Рыбак хренов, залей себе горючего в живот!

— Como?[67] — Голова мексиканца болталась из стороны в сторону.

Кендрик еще сильнее сжал его руку:

— Так-то лучше, amigo. Помни, мы разозлились! Продолжаем злиться. Ты, гад, держись, или я сам тебя убью.

Повернув голову к Эвану, Эмилио приоткрыл глаза, губы его искривились в улыбке.

— Думаете, сможете убить такого сильного рыбака?

— Убить, может, и не убью, но большую лодку тебе достану.

— Вы loco,[68] сеньор, — прокашлялся мексиканец. — И еще остается Эль-Дескансо.

— Три ранчо… — что-то хотел сказать Кендрик, но тут укол, сделанный морским врачом, подействовал, и рука его упала.

Один за другим элегантные лимузины подкатывали по темным улицам Синвид-Холлоу к большому дому на берегу Чесапикского залива. В прошлые разы машин было четыре, этим вечером — всего три. Та, что принадлежала компании, основанной Эриком Сандстремом, предателем «Инвер Брасс», на сей раз отсутствовала.

Члены «Инвер Брасс» сидели вокруг большого круглого стола необычайной библиотеки, перед каждым стояла медная лампа. Горели все лампы, кроме одной — перед пятым, пустым, стулом. Четыре источника света освещали полированное дерево; темнота вокруг пятого служила напоминанием о хрупкости человеческой жизни в этом большом мире. На сей раз собравшимся было не до веселой болтовни, никто не подтрунивал над тем, что и они смертны, ничем не отличаясь от других, несмотря на свое невероятное благосостояние и влияние.

— Факты вам известны, — сказал Самуил Уинтерс; лампа высвечивала его орлиные черты. — Теперь прошу вас высказаться.

— Мы не можем остановиться. — Крупная черная голова твердо произнесшего это Гидеона Логана выдвинулась из тени. — Альтернатива слишком разрушительна. Волки, спущенные с привязи, захватят власть — то, что они еще не узурпировали.

— Но останавливать и нечего, Гид, — поправила Маргрет Лоуэлл. — Бедняга Милош все наладил в Чикаго.

— Он не закончил, Маргрет, — напомнил Иаков Мандель, сидящий, как обычно, рядом с Уинтерсом. — Дело в самом Кендрике. Он должен согласиться с назначением, нужно его убедить, что ему следует занять этот пост. Если вы помните, этот вопрос был поднят Эриком, и теперь я спрашиваю почему. Вероятно, нам вообще стоит оставить Сандстрема в покое, потому что он может стать нашей ахиллесовой пятой.

— Сандстрема, как всегда, глодало жадное любопытство, — грустно проговорил Уинтерс. — Оно же заставило его и предать нас. Однако это не ответ на вопрос Иакова. Наш конгрессмен может уйти.

— Не уверена, что Милош считал проблему настолько серьезной, Иаков. — Адвокат Лоуэлл наклонилась вперед, опершись локтями о стол и длинными пальцами подпирая правый висок. — Говорил он это в действительности или нет, — несущественно, но безусловно настаивал на том, что Кендрик — чрезвычайно, даже немодно, высокоморальный человек. Он так ненавидит коррупцию, что пошел в политику, чтобы заменить коррупционера.

— И поехал в Оман, — добавил Гидеон Логан, — потому что верил, что он, со своим опытом, может помочь. Кендрик совершенно не помышлял ни о какой награде для себя — это нам было доказано.

— И вот почему мы все убедились, что его кандидатура подходит. — Мандель кивнул. — Необычайный человек на весьма обычном поле политических кандидатов. Но достаточно ли этого? Согласится ли он сам, даже если возникнет кампания на национальном уровне, которую так хорошо подготовил Милош?

— Предположение было такое: если его позовут искренне, он откликнется, — спокойно пояснил Уинтерс. — Но является ли это предположение точным?

— По-моему, да, — отозвалась Маргрет Лоуэлл.

— По-моему, тоже. — От кивка крупная голова Логана переместилась вперед, в освещенное пространство. — И все же Иаков прав. Мы не можем быть уверенными наверняка, а если мы ошибаемся, то эти волки — Боллингер и компания — вступят во власть в следующем январе.

— Предположим, Кендрик столкнется с альтернативой ваших волков, с доказательством их продажности, укоренившейся закулисной власти, пропитавшей всю вашингтонскую структуру? — спросил Уинтерс. Его голос звучал не монотонно, как раньше, а весьма живо. — Думаете, при таких обстоятельствах он согласится?

Огромный черный предприниматель, прищурившись, откинулся назад, в тень:

— Зная все, что мы знаем… да, да, я так думаю.

— А вы, Маргрет?

— Согласна с Гидом. Кендрик, правда, замечательный человек — с политической совестью, полагаю.

— Иаков?

— Конечно, Самуил, но как это сделать? У нас нет документации, никаких официальных записей. — Господи, мы даже наши собственные записки сожгли! Кроме того, мы не можем себя обнаружить, а Варака больше нет.

— На его место у меня есть другой кандидат. Человек, который в случае необходимости сможет заставить Эвана Кендрика поверить в то, что он слышит правду. Всю правду, если он ее еще не знает.

Потрясенные, члены «Инвер Брасс» во все глаза уставились на своего председателя.

— Что вы такое, черт возьми, говорите, Сэм? — вскричала Маргрет Лоуэлл.

— Варак оставил инструкции на случай своей смерти, а я дал ему слово не открывать их, пока он жив. Я сдержал слово, не хотел знать то, что он мог мне сообщить… Но вскрыл их прошлой ночью, после звонка Митчелла Пейтона.

— Как вы справитесь с Пейтоном? — спросила вдруг встревоженная Лоуэлл.

— Мы встречаемся с ним завтра. Вам всем нечего бояться: он ничего не знает о вас. Мы или придем к соглашению, или нет. Если нет, я прожил долгую и успешную жизнь — это не будет жертвой.

— Простите, Самуил, — нетерпеливо вмешался Гидеон Логан, — но мы все сталкиваемся с подобными решениями; если бы это было не так, мы бы не сидели за одним столом. Так что за инструкции оставил Варак?

— Связаться с человеком, который может держать нас — или, предположительно, коллективно вас — полностью и официально в курсе. Этот человек с самого начала был информатором Варака. Без него Милош никогда не смог бы сделать то, что он сделал. Когда наш чех обнаружил расхождение в регистрационных данных Госдепартамента шестнадцать месяцев назад, Кендрик был зарегистрирован на входе в Госдеп, но не было отметки о его выходе. Варак знал, где искать. Он нашел не только добровольного, но и преданного информатора… Конечно, заменить Милоша невозможно, но сегодня, в век высоких технологий, наш новый координатор считается одним из наиболее перспективных молодых чиновников в правительстве. В Вашингтоне нет крупного министерства или ведомства, которые не соперничали бы за его услуги, а частный сектор уже по меньшей мере дважды предлагал ему должности, предназначенные для экс-президентов и госсекретарей.

— Он, должно быть, выдающийся юрист или самый молодой эксперт по международным отношениям? — предположила Маргрет Лоуэлл.

— Ни то ни другое, — возразил седовласый председатель «Инвер Брасс». — Его считают крупнейшим специалистом в области компьютерных технологий во всей стране, а возможно, и на всем Западе. К счастью для нас, он происходит из относительно богатой семьи и частная промышленность его не привлекает. В своем роде он, как и Варак, предан идее превосходства нашей страны… В общем, когда он догадался о своих дарованиях, то стал одним из нас. — Уинтерс перегнулся через стол и нажал кнопку слоновой кости. — Входите, пожалуйста.

Массивная дверь необычайной библиотеки распахнулась, и на пороге показался молодой человек не старше тридцати лет. Первое впечатление было такое, будто он сошел с глянцевого плаката рекламы модной мужской одежды из дорогих магазинов. Костюм его не был сшит по мерке, однако и не выглядел дешевым, только скромным и изящным. Но самым поразительным было его точеное, почти идеально греческое лицо.

— Ему надо забыть о компьютерах, — тихо произнес Иаков Мандель. — У меня есть друзья в агентстве Уильямса Морриса. Они дадут ему роль в телесериале.

— Да входите же, пожалуйста, — перебил Манделя Уинтерс, кладя ему руку на плечо. — И, будьте добры, представьтесь.

Уверенно, но не самонадеянно молодой человек прошел к западному концу стола, под черный свиток на стене, который, если его раскрутить, превращался в экран. Какое-то мгновение он постоял, глядя вниз, на пятна света на столе, затем проговорил:

— Оказаться здесь для меня особая честь. Меня зовут Джералд Брюс, в настоящее время я директор ГКО в Госдепартаменте.

— ГКО? — переспросил Мандель. — Снова сокращения?

— Отдел глобальных компьютерных операций, сэр.

Когда лучи калифорнийского солнца проникли в окна больничной палаты, Калейла, обнимавшая Эвана, тихонько разжала руки, села на кровать и устало улыбнулась. На ее ресницах еще не высохли слезы, а светло-оливковая кожа была бледна.

— Добро пожаловать в страну живых, — сказала она, беря его за руку.

— Рад быть здесь, — слабо прошептал Кендрик, пристально глядя на нее. — Когда я открыл глаза, то не был уверен, что это ты… Думал, они снова проделывают со мной свои штучки.

— Штучки?

— Они забрали мою одежду… Я был в каких-то старых вельветовых штанах, потом в моем голубом костюме…

— В том, который ты называл твоими «тряпками конгрессмена»? — ласково напомнила Калейла. — Тебе придется купить другой костюм, мой дорогой. То, что осталось от твоих брюк после того, как их с тебя срезали, не починит никакой портной.

— Ты невероятная девушка… Господи, знаешь, как здорово видеть тебя?! Не думал, что снова тебя увижу, и от этого чертовски злился.

— Я это знаю, как здорово увидеть тебя. А теперь отдыхай, поговорим позднее. Ты только что проснулся, а врачи сказали…

— Нет, нет!.. К черту докторов, я хочу знать, что случилось. Как Эмилио?

— Выкарабкается, но у него прострелено легкое и раздроблено бедро. Он больше не сможет как следует ходить, но жив.

— Ходить ему и не придется, будет только сидеть в капитанском кресле.

— Что?

— Не важно… Тот остров. Он называется Проход в Китай…

— Мы знаем, — решительно перебила его Калейла. — Раз уж ты такой безнадежно упрямый, позволь, говорить буду я… То, что сделали вы с Каральо, невероятно…

— Каральо?.. Это Эмилио?

— Да. Я видела фотографии. Господи, там был ужас! Пожар распространился повсюду, особенно в восточной части острова. Дом, аэродромы, даже причал, где взорвались другие лодки, — все уничтожено. К тому времени, как прибыли вертолеты ВМФ с морскими пехотинцами, там все были напуганы до смерти и столпились на западном берегу. Они приветствовали наших людей как освободителей.

— Значит, Гринелла взяли?

Калейла бросила взгляд на Эвана, помедлила, затем покачала головой:

— Нет. Прости, дорогой.

— Но как же?.. — Кендрик начал подниматься, морщась от боли в зашитом и забинтованном плече. Рашад снова ласково поддержала его и уложила на подушку. — Он ведь не мог сбежать! Они его просто не искали!

— Им не нужно было. Потому что мексиканцы сказали…

— Что?

— Прилетел гидроплан и подобрал его.

— Не понимаю. Все коммуникации были вырублены!

— Не все. Ты не знал — не мог знать, — что в подвале центральной усадьбы у Гринелла были дополнительные генераторы, достаточно мощные, чтобы он мог связаться со своими людьми на аэродроме в Сан-Фелипе. Мы все это узнали от мексиканских властей. Гринелл убежал и постарается скрыться, но не сможет спрятаться навсегда; мы держим конец следа.

— Очень образно, как сказал бы мой палач.

— Кто?

— Не важно…

— Я бы хотела, чтобы ты перестал так говорить.

— Извини, не буду. Что насчет юриста Ардис и книги, о которой я тебе говорил?

— Мы близки к цели, но пока не нашли ее. Поверенный Ардис где-то прячется, но где — никто не знает. Все его телефоны взяты на прослушивание, рано или поздно по одному из них юрист позвонит. И как только это сделает — он наш.

— Этот поверенный может подозревать, что вы за ним следите?

— Трудно сказать. Гринелл мог связаться с материком и через Сан-Фелипе передать ему весточку. Мы просто не знаем.

— А Мэнни? — нерешительно спросил Эван. — У тебя снова не было времени…

— Ошибаешься. У меня не было ничего, кроме времени, времени отчаяния, чтобы быть точной. Вчера вечером я звонила в госпиталь в Денвере, дежурная сестра сказала, что его состояние стабильное… и, как я поняла, он создает им массу неудобств.

— Он умирает, Калейла. — Кендрик закрыл глаза, медленно качая головой. — Он умирает, и никто ничего не может с этим поделать.

— Мы все умираем, Эван. Каждый день убавляет наши жизни. Утешение небольшое, но Мэнни за восемьдесят, а приговор не действует, пока не произнесен.

— Знаю. — Кендрик посмотрел на их переплетенные руки, потом поднял взгляд на ее лицо. — Ты очень красивая…

— Не хотелось бы на этом задерживаться, но, полагаю, сдала бы экзамен на «хорошо с плюсом». Но и ты не похож на Квазимодо.

— Да, только хожу как он… Не очень скромно, но, по-моему, у наших детей много шансов выглядеть хорошенькими маленькими паршивцами.

— Целиком поддерживаю первую часть, но как-то сомневаюсь насчет второй.

— А ты понимаешь, что сейчас согласилась выйти за меня замуж? А?

— Только попробуй от меня убежать, увидишь, как я хорошо обращаюсь с оружием.

— Мило… Ах, миссис Джонс, вы знакомы с моей женой-снайпершей? Если кто-то явится на вашу вечеринку без приглашения, она врежет ему точно между глаз.

— А еще у меня черный пояс, первый класс, на случай, когда оружие производит слишком много шума.

— Вот это здорово! Больше меня никто не обидит. Пусть только вызовут на бой, и я спущу тебя с привязи.

— Р-р-р-р, — зарычала Калейла, обнажая сверкающие ровные зубы. Затем посерьезнела и внимательно посмотрела на Эвана, как бы его изучая. Ее темные глаза были полны нежности. — Я и правда тебя люблю. Бог знает, что нам, двум неудачникам, пришло в голову, но, по-моему, попытаться стоит.

— Нет, не попытаться. — Правой рукой Эван дотронулся до нее. — На всю жизнь.

Она наклонилась к нему, и они поцеловались, держа друг друга так крепко, словно кто-то из них мог вдруг потеряться.

И тут зазвонил телефон.

— Проклятие! — Калейла вскочила.

— Я такой неотразимый?

— Черт, не ты. Я же распорядилась, чтобы сюда не звонили! — Она подняла трубку и резко проговорила: — Да, и кто бы вы ни были, я требую объяснений. Как вы дозвонились в эту палату?

— Объяснение, офицер Рашад, — ответил Митчелл Пейтон из Лэнгли, Вирджиния, — сравнительно простое. Я отменил приказ своего подчиненного.

— Эм-Джей, ты просто не видел этого человека! Он выглядит как Годзилла, на которую сбросили атомную бомбу!

— Для взрослой женщины, Адриенна, — а ты как-то в моем присутствии утверждала, что тебе за тридцать, — это странная привычка — болтаешь как подросток… Между прочим, я говорил с врачами. Эвану нужно отдохнуть, день-другой подержать лодыжку и ногу в покое, а рану на плече периодически осматривать. В остальном он настолько здоров, что может хоть сейчас снова ринуться в бой.

— Вы — рыба замороженная, дядя Митч! Да он еле говорит!

— Тогда почему ты с ним болтаешь?

— Откуда вы узнали?..

— А я и не знал. Ты сама мне только что сказала… Пожалуйста, моя дорогая, вернемся к реальности.

— А Эван что, нереальный?

— Дай-ка телефон. — Кендрик неуклюже взял аппарат из рук Калейлы. — Это я, Митч. Что происходит?

— Как вы, Эван?.. Полагаю, глупый вопрос.

— Очень. Ответьте на мой.

— Юрист Ардис Ванвландерен находится в своем летнем доме в горах Сан-Джачинто. Он звонил к себе в офис, чтобы прослушать сообщения, и мы определили его местоположение. Подразделение направляется туда, чтобы оценить обстановку. Через несколько минут они должны уже быть там.

— Оценить? Какого черта там оценивать? У него книга! Войдите и заберите ее! Там, очевидно, перечислены все их глобальные структуры, каждый гнилой торговец оружием, которого они использовали в мире! Гринелл может убежать к любому из них, и его спрячут. Возьмите же ее!

— Забываете об инстинкте самосохранения Гринелла. Вероятно, Адриенна… Калейла вам сказала…

— Да, его подобрал гидроплан. И что?

— Ему, так же как и нам, нужна эта книга. И к настоящему моменту он, несомненно, связался с человеком миссис Ванвландерен. Гринелл не станет рисковать, сам не объявится, но кого-то, кому он может доверять, пошлет, чтобы ее вернуть. А если Гринелл знает, что мы близко, какие, по-вашему, инструкции он даст своему курьеру, который, помимо всего прочего, должен везти книгу в Мексику?

— Где его могут остановить на границе в аэропорту…

— В нашем присутствии. Так что, по-вашему, он прикажет тому человеку?

— Сжечь проклятую книгу, — спокойно ответил Кендрик.

— Точно.

— Надеюсь, ваши ребята свое дело знают.

— Их двое, и один — вроде бы лучшее, что у нас есть. Его зовут Пряник! Можете спросить о нем свою подругу.

— Пряник? Что за идиотское имя?

— Позже, Эван, — перебил его Пейтон. — Мне нужно вам что-то сказать. Сегодня после обеда я вылетаю в Сан-Диего, нам с вами надо поговорить. Надеюсь, вы будете в состоянии беседовать, потому что это срочно.

— Я буду в состоянии, но почему мы не можем поговорить сейчас?

— Потому что пока я не знаю, что сказать… Не уверен, что буду знать позже, но, по крайней мере, надеюсь. Понимаете, через час я встречаюсь с одним человеком, влиятельным человеком, который сильно вами интересуется, интересовался весь последний год.

Кендрик закрыл глаза, чувствуя слабость, и нырнул обратно в подушки.

— Он возглавляет группу или комитет, который называет себя… «Инвер Брасс».

— Так вы что, знаете?

— Только это. Понятия не имею, кто они и что. Мне известно лишь одно: они перевернули всю мою жизнь.

Светло-коричневая машина с правительственными номерами, принадлежащими Центральному разведывательному управлению, въехала во внушительные ворота имения на берегу Чесапикского залива и по дугообразной подъездной дорожке подъехала к гладким каменным ступеням входа. Высокий человек в распахнутом плаще, из-под которого виднелись помятые костюм и рубашка — свидетельство того, что их носили не снимая почти семьдесят два часа, — вылез с заднего сиденья и устало побрел по ступенькам к большой, величественной парадной двери. Холодный воздух хмурого утра заставил Пейтона поежиться и напомнил о приближающемся Рождестве. Но что такое канун Рождества для начальника Отдела специальных проектов? Просто обычный рабочий день. И все же сегодня это был совершенно особый день, внушавший ему страх, потому что приближалась встреча, за отмену которой он отдал бы несколько лет жизни. За долгие годы своей деятельности Пейтон сделал немало вещей, заставлявших желчь извергаться в желудок, но никогда не губил хороших, нравственных людей. Однако сегодня он погубит такого человека. Пейтон ненавидел себя за это, но выбора у него не было. Потому что существует высшее добро, высшая нравственность — это разумные законы нации порядочных людей. А если эти законы нарушаются, значит, отрицается и порядочность.

Он позвонил в звонок.

Служанка провела Пейтона через огромную гостиную, окна которой выходили на залив, к другой величественной двери. Потом открыла ее, и начальник Отдела специальных проектов вошел в настолько необычное помещение, что прежде всего вынужден был оглядеться. Всю левую стену занимала огромная консоль с телевизионными мониторами, циферблатами, проекционным оборудованием; правую — серебристый экран и горящий камин; прямо напротив двери перед соборными окнами стоял большой круглый стол. Самуил Уинтерс встал со стула под стеной со сложным оборудованием и шагнул вперед, протягивая руку.

— Слишком долго, Эм-Джей, можно вас так называть? — спросил историк с мировой известностью. — Насколько я помню, вас все зовут Эм-Джей.

— Конечно, доктор Уинтерс. — Они обменялись рукопожатиями, и семидесятилетний ученый обвел рукой комнату.

— Я хотел, чтобы вы все это увидели. Мы держали пальцы на пульсе мира, но не ради собственной выгоды, вы должны это понять.

— Понимаю. Кто остальные?

— Садитесь, пожалуйста. — Уинтерс показал на стул напротив своего, на противоположной стороне круглого стола. — Ради Бога, снимите плащ. Когда человек доживает до моего возраста, во всех его комнатах достаточно тепло.

— Если не возражаете, останусь в нем. Наш разговор будет недолгим.

— Вы в этом уверены?

— Вполне, — ответил Пейтон, усаживаясь.

— Ну хорошо, — негромко, но выразительно произнес Уинтерс, подходя к своему стулу. — Необычный интеллект выбирает свою позицию безотносительно параметров дискуссии. А у вас действительно есть интеллект, Эм-Джей.

— Спасибо за щедрый, хотя и в чем-то снисходительный комплимент.

— Звучит скорее враждебно, да?

— Не более чем ваше решение, кто должен управлять страной и быть избранным на высший государственный пост.

— Он — нужный человек в нужное время по всем нужным причинам.

— Не могу не согласиться с вами. Но способы, которыми вы это делаете… Когда кто-то дает волю мошенничеству для достижения цели, он не может знать, каковы будут последствия.

— Другие тоже так делают. Да они прямо сейчас это делают.

— Это не дает вам права. Разоблачите их, если можете, а вы с вашими возможностями, я уверен, сможете, но не подражайте им.

— Это софистика! Мы живем в животном мире, политически ориентированном мире, в котором доминируют хищники!

— Нам не нужно становиться хищниками, чтобы бороться с ними… Разоблачение, а не подражание.

— Ко времени, когда слово будет произнесено, ко времени, когда немногие поймут, что случилось, безжалостные толпы растопчут нас, обращая в паническое бегство. Они изменят правила, переделают законы. Они недосягаемы.

— При всем почтении позвольте с вами не согласиться, доктор Уинтерс.

— Взгляните на Третий рейх!

— Посмотрите на то, что с ним стало. Посмотрите на Великую хартию вольностей, посмотрите на жестокости французского двора при Людовике XVI, посмотрите на зверства царей, наконец, на Филадельфию в 1787 году! Конституция, доктор! Люди чертовски быстро реагируют на угнетение и беззаконие!

— Скажите это гражданам Советского Союза.

— Шах и мат. Но не пытайтесь объяснить это отказникам и диссидентам, которые день за днем освещают миру темные углы кремлевской политики. Они-то чувствуют разницу, доктор.

— Это крайности! — воскликнул Уинтерс. — Повсюду на нашей бедной, обреченной планете крайности. Они нас разорвут на части.

— Нет, если разумные люди разоблачают крайности и не присоединяются к ним в истерии. Ваше дело, может быть, и правое, но вы-то в своей крайности нарушили законы — писаные и неписаные — и стали причиной смерти невинных мужчин и женщин, потому что считали себя выше законов страны. Вы предпочли манипулировать страной, а не рассказать о том, что вам известно.

— Таково ваше решение?

— Да. Кто другие члены «Инвер Брасс»?

— Так вы знаете название?

— Только что сказал. Так кто же они?

— От меня их имен вы не узнаете.

— Мы их найдем… в конце концов. Но удовлетворите мое личное любопытство: когда создалась эта организация? Если не хотите отвечать, не отвечайте.

— О, но я действительно хочу ответить. — Тонкие руки старого историка дрожали; он сцепил их на столе. — Много десятков лет тому назад «Инвер Брасс» была рождена в хаосе, когда нацию раздирало на части, когда она была на грани самоуничтожения. Это было в разгар «великой депрессии»; страна зашла в тупик, повсюду были взрывы насилия. Голодных мало волнуют пустые лозунги и еще более пустые обещания, а люди, занятые производительным трудом, потерявшие гордость не по своей вине, доведены до ярости… «Инвер Брасс» была образована небольшой группой необычайно богатых, влиятельных людей, следовавших советам таких личностей, как финансист Бернард Манн Барух, и не пострадавших от экономического краха. У них также была общественная совесть, и они помещали свои средства в работу практически, преодолевая мятежи и насилие не только солидными вливаниями капитала и припасов в воспламененные районы, но и тихо проводя через конгресс законы, помогавшие осуществлять меры, ведущие к облегчению. Мы следуем именно их традиции.

— Именно их? — тихо спросил Пейтон; его глаза, изучающие старика, излучали холод.

— Да, — подчеркнуто выразительно ответил Уинтерс.

— «Инвер Брасс»… Что это значит?

— Это название одного болотистого заливчика на севере Шотландии, которого нет ни на одной карте. Его придумал первый глава организации, банкир, шотландец по происхождению, понимавший, что группе придется действовать втайне.

— Значит, никакой подотчетности?

— Повторяю. Для себя мы ничего не искали!

— Тогда зачем тайна?

— Она необходима, ибо, хотя наши решения (в конечном счете) беспристрастно направлены на благо страны, в глазах многих они не всегда приятны и даже вряд ли могут быть оправданны. И все же они действительно были направлены на благо страны.

— Вряд ли могут быть оправданны? — повторил Пейтон, пораженный тем, что слышит.

— Приведу пример. Несколько лет назад наши непосредственные предшественники столкнулись с тираном в правительстве, у которого были свои взгляды на перемену законов страны, человеком по имени Джон Эдгар Гувер. Этот гигант под конец жизни стал одержимым, перешел границы рационального, шантажировал президентов и сенаторов — порядочных людей — своими грязными материалами, погряз в сплетнях и инсинуациях. «Инвер Брасс» устранила его до того, как он поставил исполнительную и законодательную ветви власти, по существу правительство, перед собой на колени. Затем возник молодой писатель по имени Питер Ченселор и подошел слишком близко к правде. Именно его недопустимая рукопись стала тогда причиной чуть ли не кончины «Инвер Брасс»…

— О Боже! — негромко воскликнул начальник Отдела специальных проектов. — Позволить себе решать, что есть добро, что зло, выносить приговоры… Какая самонадеянность!

— Это несправедливо! Вы не правы!

— Это правда. — Пейтон встал, задвигая за собой стул. — Мне больше нечего сказать, доктор Уинтерс. Я ухожу.

— Что вы собираетесь делать?

— Все, что нужно. Подам рапорт президенту, министру юстиции и комитетам конгресса по надзору. Этого требует закон… Вы обанкротились, доктор. И не трудитесь провожать меня до двери, я найду дорогу.

Пейтон вышел на холодный серый утренний воздух. Он глубоко дышал, стараясь наполнить легкие, но не мог. Навалилась усталость, слишком много грустного и отвратительного в канун Рождества. Пейтон подошел к ступенькам и начал уже спускаться, когда внезапно услышал потрясший землю громкий звук — звук выстрела. Водитель Пейтона стремительно выпрыгнул из машины, распластался на дорожке, держа оружие обеими руками.

Эм-Джей медленно покачал головой и продолжил путь к автомобилю. Силы его были на исходе. Их не из чего было черпать — полное истощение. Отпала и необходимость срочно лететь в Калифорнию. «Инвер Брасс» прекратила свое существование, ее лидер покончил с собой. А без фигуры и авторитета Самуила Уинтерса она превратилась в руины. А способ, каким он умер, сообщение о крахе тем, кто остался… Эван Кендрик? Ему необходимо все рассказать, все стороны этой истории, и заставить его понять. Но это может подождать по меньшей мере день. Все, о чем мог думать Эм-Джей, пока шофер открывал перед ним дверцу, это как бы побыстрее добраться до дома, выпить несколько больше, чем обычно, и отоспаться.

— Мистер Пейтон, — сказал шофер, — вам радиограмма, код пять, сэр.

— Что за сообщение?

— Связаться с Сан-Джачинто. Срочно.

— Поезжайте в Лэнгли, пожалуйста.

— Есть, сэр.

— О, на всякий случай, если я забуду. Счастливого Рождества!

— Спасибо, сэр.

Глава 44

— Мы заглядываем к нему каждый час, мисс Рашад, — сказала медсестра средних лет. — Так что можете быть абсолютно спокойны… Знаете, сегодня после обеда конгрессмену звонил сам президент!

— Да, я знаю. Кстати, насчет звонков: в его палате телефон отключен.

— Понимаю. Вот записка: телефонисты на коммутаторе получили распоряжение все звонки к этому пациенту переключать на отель «Уэстлейк», к вам в номер.

— Правильно. Большое спасибо.

— Жаль, правда? Канун Рождества, но вместо того чтобы быть с друзьями и распевать рождественские гимны и все такое, он валяется в госпитале, а вы торчите одна в гостиничном номере.

— Признаюсь вам, сестра. То, что он здесь и жив, делает для меня это Рождество лучшим из всех, которые я когда-либо надеялась встретить.

— Знаю, дорогая. Я видела вас обоих вместе.

— Пожалуйста, позаботьтесь о нем. Если я немного не посплю, то утром вряд ли буду для него подарком.

— Конгрессмен — наш пациент номер один. А вы отдыхайте, молодая леди. У вас личико осунулось. Говорю вам это как медик.

— Вероятно, я просто дурочка.

— В молодости я тоже была такой.

— Вы милая. — Калейла положила руку на предплечье медсестры и пожала его. — Спокойной ночи. До завтра.

— Счастливого Рождества, дорогая!

— Да, и вам счастливого Рождества.

По белому коридору Калейла прошла к лифту и нажала кнопку вызова. Ей действительно нужно было поспать: не считая тех кратких двадцати минут, когда они вместе с Эваном вздремнули, она не смыкала глаз почти сорок восемь часов. Итак, программа на ночь: душ, горячая еда в номер и постель. Утром надо зайти в один из магазинов, оставшихся открытыми для забывчивых покупателей, и приобрести какие-нибудь глупые подарки для… ее суженого? Бог мой, подумала Калейла, для моего жениха! Это уж слишком.

Однако забавно, как приближающееся Рождество делает людей более мягкими и добрыми, независимо от их расы и убеждений. Вот, например, эта медсестра. Какая милая, хотя, возможно, и очень одинокая женщина! С таким могучим телом и грубыми чертами лица ее вряд ли сфотографировали бы для рекламного плаката, призывающего записываться в армию. И все же она старается быть отзывчивой и доброй. Сказала, что понимает чувства подруги конгрессмена, потому что видела их вместе, хотя на самом деле вовсе не видела. Калейла помнила всех, кто заходил в палату Эвана, но этой медсестры среди них не было. Особая доброта и внимание — это все Рождество. Но самое главное — ее мужчина в безопасности.

Двери лифта раздвинулись, и Калейла, спокойная, умиротворенная, вошла в спускающуюся кабину.

Кендрик открыл глаза. В палате было темно, но все-таки что-то его разбудило… Что это было? Дверь… Да, конечно, дверь. Калейла сказала, что всю ночь его будут проверять и перепроверять. Любопытно, куда, по ее мнению, он может уйти? На танцы? Эван снова опустил голову на подушку, глубоко дыша. Сил не было, вся энергия куда-то испарилась… Да нет, не дверь. Тут кто-то есть. Кто-то в комнате!

Медленно, дюйм за дюймом, он начал поворачивать голову на подушке. В темноте белело какое-то пятно: не полоса света — просто тусклое светлое пятно.

— Кто здесь? — спросил Эван еле слышно. — Кто вы?

Молчание.

— Да кто вы, черт побери? Чего вы хотите?

Неожиданно, словно в кошмарном сне, белая масса надвинулась и обрушилась на его лицо. Подушка! Невозможно дышать! Он выкинул вверх правую ладонь и наткнулся на мускулистую руку, затем нащупал лицо, мягкое лицо, и, наконец, волосы… Женские волосы! Схватив их пряди, Кендрик перекатился на узкой койке вправо и изо всех сил потянул напавшего на него хищника вниз. Оказавшись на полу, отпустил волосы и замолотил по лицу их хозяйки. Плечо болело, швы явно разошлись… Он попытался закричать, но выдавил из себя лишь хриплое бормотание. Массивная женщина схватила его за горло, впившись острыми ногтями в кожу, потом вцепилась в глаза, царапая веки и лоб. И все-таки Эван вырвался, поднялся, ударившись о стену. Боль была невыносимой. Шатаясь, он направился к двери, но женщина набросилась на него сзади и с силой швырнула на кровать. Его рука нащупала на тумбочке графин с водой. Схватив его, Кендрик снова вывернулся и, размахнувшись, ударил им в маниакальное лицо над собой. Женщина была оглушена. Отшвырнув ее массивное тело к стене, он бросился к двери и толкнул ее.

Единственным ярким пятном в полумраке стерильно-белого коридора была горевшая посреди него на посту лампа.

Эван снова попытался закричать:

— Кто-нибудь!.. Помогите! — Но вместо слов вылетели только глухие гортанные звуки. Спотыкаясь, он едва передвигался из-за раздутой лодыжки и поврежденной ноги. Да где же все? Никого… И на посту никого! Наконец в дальнем конце коридора показались две медсестры, Кендрик поднял правую руку и отчаянно замахал; потом ему все-таки удалось прокричать: — Помогите!..

— О Боже! — вскрикнула одна из женщин, и они обе устремились к нему.

Одновременно Эван услышал топот других бегущих ног. Он повернулся и лишь беспомощно наблюдал, как крупная мускулистая медсестра выбежала из его палаты и побежала по холлу к двери, на которой горела красная надпись «Выход». Через мгновение, распахнув дверь, она исчезла.

— Позвони врачу вниз, в реанимацию! — закричала напарнице медсестра, добежавшая до Кендрика первой. — Скорее! Он весь в крови!

— Тогда я вначале позвоню этой Рашад. — Вторая медсестра подошла к столу. — Ей надо звонить в случае любого изменения состояния. О Господи, это как раз тот самый случай!

— Нет! — закричал Эван наконец в полный голос, хоть и задыхаясь. — Оставьте ее в покое!

— Но, конгрессмен…

— Пожалуйста, сделайте так, как я говорю. Не звоните ей! Она не спала две или три ночи. Просто позовите врача и помогите мне вернуться в палату… Потом мне понадобится телефон.

Сорок пять минут спустя, с заново зашитым плечом, обмытым лицом и шеей, Кендрик сидел на кровати, держал в руках телефон и набирал номер в Вашингтоне, который он помнил. Несмотря на энергичные возражения врача и сестер, он приказал им не звонить ни в военную полицию, ни в больничную службу безопасности. Как быстро установили, на этаже никто ничего не знал о толстухе медсестре, кроме ее имени, конечно же, скорее всего, вымышленного! Бумага о ее переводе поступила после обеда из базового госпиталя в Пенсаколе, штат Флорида. Высококвалифицированные медсестры нужны везде — по прибытии ее никто не расспрашивал, а когда она убегала, две женщины вряд ли смогли бы такую силачку остановить. Пока вся картина не прояснится, не стоит проводить никакого официального расследования, чтобы новость не попала в средства массовой информации. Секретность должна оставаться в силе.

— Митч, извините, что разбудил…

— Эван?

— Вам лучше узнать о том, что случилось. — Кендрик описал весь пережитый им кошмар, включая свое решение избежать вмешательства полиции, гражданской или военной. — Может, я не прав, но, по-моему, раз ей удалось выйти отсюда, не много шансов ее схватить, зато есть опасность, что эта история попадет в газеты.

— Вы правы, — быстро согласился Пейтон. — Ее наняли, чтобы она вас убила…

— Подушкой, — уточнил Эван.

— Что ж, тоже смертоносное оружие, если бы вы не проснулись. Наемные убийцы обычно заранее осматривают место, определяют несколько разных выходов, имеют при себе запасной комплект одежды. Вы поступили правильно.

— Кто нанял ее, Митч?

— Я бы сказал, это очевидно. Гринелл. С тех пор как этот тип покинул остров, он все время строит козни.

— Что вы имеете в виду? Калейла мне ничего не рассказывала.

— Калейла и не знает. Ей хватает забот с вами. Как она перенесла события этой ночи?

— Ей пока не сообщили. Я не позволил им ей звонить.

— Она будет в ярости.

— Сначала пусть немного поспит. Так что насчет Гринелла?

— Юрист-поверенный Ардис Ванвландерен мертв, а книгу нигде не могут найти. Люди Гринелла первыми добрались до Сан-Джачинто.

— Проклятие! — хрипло выкрикнул Кендрик. — Мы упустили ее!

— Так может показаться, но все-таки кое-что есть… Помните, я говорил, чтобы знать, не приближаемся ли мы, Гринелл должен организовать слежку за домом.

— Конечно.

— Пряник установил ее.

— И что же?

— Если они получили книгу, зачем им оставлять там дозорного? Зачем рисковать?

— Так заставьте дозорного все вам сказать! Накачайте его наркотиками, вы же умеете это делать…

— Пряник считает, что не надо.

— Но почему нет?

— Тут две причины. Тот человек может оказаться простым караульным, «шестеркой», который абсолютно ничего не знает. И второе. Пряник хочет последить за ним.

— Хотите сказать, этот Пряник нашел дозорного, но дозорный этого не понял?

— Я говорил вам, Пряник знает свое дело. Человек Гринелла даже не догадывается, что мы обнаружили мертвого юриста. Все, что он видел, — это грузовик и двух садовников в комбинезонах, подстригавших газон.

— Но если дозорный абсолютно не в курсе, что узнает Пряник, — Господи, ну и имечко! — продолжая за ним следить?

— Конечно, ему может быть ничего не известно, кроме какого-нибудь промежуточного номера телефона, по которому он должен периодически звонить. В таком случае это нам ничего не даст. Но, с другой стороны, может, дозорный вовсе и не «шестерка». Значит, тогда приведет нас к остальным.

— Ради Бога, Митч, накачайте его и выясните!

— Вы меня не слушаете, Эван. Промежуточный телефон звонит пе-ри-о-ди-че-ски… в определенное время. Если расписание нарушится, мы отправим Гринеллу неверное послание.

— Все вы психи с вывертом, — констатировал ослабевший, измученный Кендрик.

— Есть немного… Я приставлю к вашей двери парочку патрульных из береговой охраны. Попробуйте немного отдохнуть.

— А как же вы? Знаю, вы говорили, что не можете вылететь сюда, и теперь я понимаю почему, но вы ведь все еще у себя в кабинете, да?

— Да, жду вестей от Пряника. Здесь мне легче работать.

— Не хотите рассказать о вашей вчерашней встрече с той важной шишкой из «Инвер Брасс»?

— Может быть, завтра. Это теперь не срочно. Без него нет «Инвер Брасс».

— Без него?

— Он застрелился… Счастливого Рождества, конгрессмен!

Выронив из рук свертки, Калейла бросилась к постели и закричала:

— Что случилось?

— «Медикэр» — куча дерьма, — ответил Эван.

— Не смешно!.. У твоей двери патрульные, а внизу, когда я сказала, что иду к тебе, стали изучать мои документы. Что происходит?

Он рассказал все, умолчав лишь о разошедшихся швах и кровотечении.

— Митч согласился с моими действиями.

— Я его убью! — отреагировала Калейла. — Он должен, должен был мне позвонить!

— Тогда ты не выглядела бы так чудесно. У тебя тени под глазами исчезли. Поспала?

— Двенадцать часов, — призналась она, садясь на край кровати. — Так это та милая толстушка медсестра? Не могу поверить!

— Конечно, я мог бы воспользоваться твоим черным поясом, первым классом, но мне прежде как-то не доводилось бороться с женщинами… разве только со шлюхами, которые назначали завышенную цену.

— Напоминай мне периодически, чтобы я не позволяла тебе платить… О Господи, Эван, я должна была настоять на большой палате с двумя койками и остаться с тобой!

— Не заходи со своими охранными мероприятиями слишком далеко, малышка. Я ведь все-таки мужчина, помнишь?

— А ты помни, что если на нас когда-нибудь нападут сзади, то ты должен предоставить возможность действовать мне, ладно?

— Не позволит моя мужская гордость… Будь моей гостьей, просто угощай меня конфетами и шампанским, пока будешь расправляться с ублюдками.

— Только мужчина может так шутить. — Рашад наклонилась и поцеловала Эвана. — Я тебя люблю, вот в чем моя проблема.

— Но не моя.

Они снова поцеловались, и тут, естественно, зазвонил телефон.

— Не возмущайся! — попросил он. — Это, наверное, Митч.

Так и было.

— Крупное достижение! — воскликнул начальник специальных проектов из Лэнгли, штат Вирджиния. — Эван рассказал тебе? О Гринелле?

— Нет, ничего.

— Передай ему трубку, а он тебе все объяснит…

— Почему вы не позвонили мне сегодня ночью?

— Передай же ему трубку!

— Есть, сэр.

— Что там, Митч?

— Прорыв, который нам был нужен, — мы получили его!

— Пряник?

— Как ни странно, нет. Совершенно из другого источника. Вот так всегда: ищешь в одном месте, а находишь в другом. На всякий случай мы послали в офис поверенного миссис Ванвландерен человека с поддельным документом, разрешающим ему допуск к материалам, связанным с ее работой в аппарате вице-президента. В отсутствие хозяина секретарша не позволила ему рыться в документах и стала звонить в Сан-Джачинто. Зная, что ей никто не ответит, наш человек ошивался около нее целых два часа, изображая рассерженного чиновника из Вашингтона с приказом из Совета национальной безопасности. И тут то ли от огорчения, что она не может дозвониться до шефа, который целый день где-то на совещании с важными клиентами, то ли из самообороны, неизвестно, но секретарша выпалила: не те ли конфиденциальные страницы, которые она отксерила, интересуют нашего человека? И добавила: так он все равно не сможет их получить, потому что они лежат в сейфе, в подвале банка.

— Бинго. — Внешне Эван был спокоен, но внутри клокотал.

— Несомненно. Она даже описала книгу… Наш проницательный поверенный, несомненно, был готов продать ее Гринеллу, а потом стал бы шантажировать его копией. Дозорный Гринелла сидит у дома юриста из чистого любопытства, ничего больше. В общем, через час книга будет нашей.

— Проанализируйте ее, Митч! Поищите там человека по имени Хаменди, Абдель Хаменди.

— Торговец оружием? — Пейтон откашлялся. — Фотографии в квартире Ванвландерен — Лозанна, Амстердам…

— Тот самый. Конечно, скорее всего, он там под кодовым именем, но проследите деньги, трансферты в Женеве и Цюрихе — банк «Гемайншафт» в Цюрихе.

— Естественно.

— Кое-что еще, Митч. Давайте очистим дом как можно лучше. Человек вроде Хаменди поставляет оружие всем группировкам фанатиков, какие только может найти, одна убивает другую тем, что он им продает. Потом он ищет других убийц, сидящих в шикарных кабинетах и в костюмах за тысячу долларов, чье единственное дело — деньги, и он вовлекает их в свою сеть… Производство возрастает в десять раз по сравнению с тем, что было, потом в двадцать, и все больше убийств, все больше поводов продавать оружие, все больше маньяков снабжается горючим… Давайте вычислим его, Митч. Давайте дадим этому безумного миру шанс вздохнуть — без его поставок.

— Высокий заказ, Эван.

— Дайте мне несколько недель, чтобы подлататься, потом пошлите меня обратно в Оман.

— Что-что?

— Я собираюсь закупить самую большую партию оружия, о какой Хаменди никогда даже не мечтал.

Прошло шестнадцать дней. Рождество оставило тяжелые воспоминания, потому Новый год встречали осторожно, с подозрением. На четвертый день Эван навестил Эмилио Коральо и подарил ему фотографию прекрасной новой рыболовецкой шхуны вместе с бумагами, удостоверяющими, что теперь это его собственность, оплаченным курсом подготовки для сдачи экзамена на капитана, банковской книжкой и гарантией, что никто с острова под названием Проход в Китай никогда не потревожит его в Эль-Дескансо. Это была правда; никто из избранных братьев внутреннего правительства, совещавшихся на том коварном правительственном острове, не желал связываться с ним. Напротив, они окружили себя батареями юристов, а некоторые покинули страну. Их не интересовал хромой рыбак из Эль-Дескансо. Они беспокоились о спасении собственных жизней и состояний.

На восьмой день в Чикаго поднялась волна, которая прокатилась по Среднему Западу. Началось с того, что редакционные статьи четырех независимых газет выдвинули кандидатуру Эвана Кендрика на пост вице-президента. В течение семидесяти двух часов к ним присоединились еще три газеты и шесть телестанций, принадлежащих пяти из этих газет. Выдвижение стало политическим предложением, вскоре братство гигантов масс-медиа от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, от Бисмарка до Хьюстона, от Бостона до Майами принялось изучать эту идею, а редакторы «Тайм» и «Ньюсуик» созвали экстренные совещания. Кендрика перевели в изолированное крыло базового госпиталя, а его имя исчезло из списка пациентов. В Вашингтоне Энни Малкей О'Рейли и помощники сообщали тысячам звонивших, что конгрессмена от Колорадо нет в стране и с ним невозможно связаться.

На одиннадцатый день Эван и Калейла вернулись в Меса-Верде, где, к своему изумлению, обнаружили Эммануила Вайнграсса. На случай затруднений с дыханием на боку у него висел цилиндрик с кислородом. Он присматривал за армией плотников, ремонтировавших дом. Походка Мэнни стала медленнее, он больше сидел, однако болезнь не отразилась на его постоянной раздражительности. Она была прежней. Он понижал голос на децибел, только когда говорил с Калейлой — его «славной новой дочкой, которая, безусловно, заслуживает гораздо большего, чем этот придурок, вечно околачивающийся поблизости».

На пятнадцатый день Митчелл Пейтон, работающий с молодым компьютерным гением, которого он позаимствовал у Фрэнка Свонна, взломал коды в книге Гринелла, библии внутреннего правительства. Ночи напролет просиживая за клавиатурой компьютера, они с Джералдом Брюсом составили рапорт для президента Лэнгфорда Дженнингса, который заказал им определенное количество копий. Прежде чем дискета была уничтожена, из недр компьютера вышел еще один экземпляр рапорта, но об этом Эм-Джей не знал.

Одна за другой большие машины подкатывали в ночи, но не к затемненной усадьбе на Чесапикском заливе, а к южному крылу Белого дома. Даже их пассажиры в сопровождении морских пехотинцев отправлялись в Овальный кабинет президента Соединенных Штатов.

Лэнгфорд Дженнингс сидел за столом, положив ноги на любимую оттоманку слева от своего стула, и кивком приветствовал всех входящих — всех, кроме одного. Вице-президент Орсон Боллингер был удостоен взгляда, в котором не было привета, лишь презрение. Стулья были расставлены полукругом перед столом и ужасным человеком, сидящим за ним. А приехавшими были лидеры большинства и меньшинства обеих палат конгресса, действующий госсекретарь и министр обороны, директора Центрального разведывательного управления и Агентства национальной безопасности, члены Объединенного комитета начальников штабов, министр юстиции и Митчелл Джарвис Пейтон, заведующий Отделом специальных проектов ЦРУ. Каждый держал в руке простой конверт. Когда все уселись, в кабинете воцарилось молчание. Но ожидание продлилось недолго.

— Мы в куче дерьма, — сообщил президент Соединенных Штатов. — Черт меня возьми, если я понимаю, как это случилось, но по мне лучше получить на это ответы сегодня, чем кое-кому из этого города провести двадцать лет в каменном мешке. Я ясно выражаюсь?

Последовал ряд разрозненных кивков, однако многих присутствующих намек президента рассердил. Послышались возгласы негодования.

— Подождите! — продолжил Дженнингс, успокаивая недовольных. — Я хочу, чтобы основные правила были поняты как следует. Каждый из вас получил и, полагаю, прочел рапорт, подготовленный мистером Пейтоном. Вы все захватили свои экземпляры с собой и, также предположительно, никто из вас не снял с них копии. Я не ошибаюсь? Пожалуйста, отвечайте по одному, начиная слева от меня, с министра юстиции.

Все присутствующие повторили слова главного чиновника страны в области права. По очереди каждый поднял конверт и произнес:

— Никаких копий, мистер президент.

— Хорошо. — Дженнингс убрал ноги с оттоманки и наклонился вперед, положив кисти рук на стол. — Конверты пронумерованы, джентльмены, и их количество равно количеству присутствующих в этой комнате. Более того, они останутся здесь, когда вы уйдете. И я снова хочу спросить, это понятно? — Утвердительные кивки и бормотание. — Хорошо… Мне не нужно говорить вам, что информация, полученная вами из этих страниц, так же разрушительна, как и невероятна. Сеть воров, убийц и человеческих отбросов, которые нанимали киллеров и платили за услуги террористам! Массовая резня в Фэрфаксе, в Колорадо и — Бог мой! — на Кипре, где человек, стоящий любых пяти из вас, ублюдков, был взорван вместе со всей делегацией… Целая серия ужасов: по всей стране перманентные сговоры, самовольное установление цен, возмутительные размеры прибылей, скупка влияния во всех секторах правительства, национальная оборонная промышленность на грани захвата кучкой богатеев. Это также потоки лжи: нелегальные сделки с торговцами оружием по всему миру, вранье комитетам по контролю над вооружениями, покупка лицензий на экспорт, изменение маршрутов поставок там, где они запрещены. Боже, ну и дела!.. И ни один из вас, сидящих здесь, не остался незамазанным. А теперь хочу узнать: услышу ли я какие-либо возражения?

— Мистер президент…

— Но, мистер президент…

— Я тридцать лет на службе, и никто никогда не осмеливался…

— А я осмеливаюсь! — проревел Дженнингс. — И кто вы такой, черт побери, чтобы говорить мне, что я не смею? Что, кто-то еще?

— Да, мистер президент, — ответил министр обороны. — Доставлю вам удовольствие, выражаясь вашим языком, я не знаю, на что вы, черт побери, особо намекаете, и возражаю против ваших инсинуаций.

— Особо? Инсинуации? Мать вашу, Мак, посмотрите на цифры! Три миллиона долларов за танк, цена производства которого, грубо говоря, миллион пять! Тридцать миллионов за истребитель, такой перегруженный пентагоновскими сладостями, что он и летать-то не может, но потом возвращается на доработку еще за десять миллионов. Я уж не говорю о сиденьях в туалетах и других чертовых прибамбасах…

— Это все несущественные расходы по сравнению с целым, мистер президент.

— Как сказал мой друг по телевидению, объясните это этому бедняге, который еле сводит концы с концами. Может, вы не на своем месте, господин министр? Мы все время твердим народу, что советская экономика в руинах, их технология отстает от нашей на световые годы, и все же каждый год, когда обсуждается бюджет, вы говорите, что деньги, выделяемые на оборону, — жалкий ручеек, потому что Россия превосходит нас — нас! — экономически и технологически. Небольшое противоречие, не так ли?

— Вы не понимаете сложностей…

— Мне и не нужно, хотя я понимаю все сложности… А вы, четверка славных богатырей из палаты представителей и сената, члены моей партии и верная оппозиция? Вы что, никогда ничего не чуяли?

— Вы — необычайно популярный президент, — сказал лидер оппозиции. — В политическом смысле трудно противостоять вашим позициям.

— Даже когда рыба протухла?

— Даже когда рыба протухла, сэр.

— Тогда вам тоже нужно убираться… А наша проницательная военная элита, наш олимпиец — Объединенный комитет начальников штабов? Кто охраняет этих проклятых отставников, или вы так утонченны, что забыли адрес Пентагона? Полковники, генералы, адмиралы стройными рядами покидают Арлингтон и пополняют собой ряды подрядчиков в оборонной промышленности, пуская в трубу денежки налогоплательщиков.

— Возражаю! — брызжа слюной, воскликнул председатель ОКНШ. — Не наше дело, мистер президент, следить за каждым офицером, получившим работу в частном секторе.

— Может, и не ваше… но ваша подпись на рекомендациях чертовски убедительная для тех, кто занимает должность, делающую такое возможным… А супершпионы страны, ЦРУ и АНБ? Не отношу сюда мистера Пейтона, и, если кто-нибудь из вас попытается сослать его в Сибирь, вы ответите мне за это в следующие пять лет. Где, к дьяволу, были вы? По всему Средиземноморью и району Персидского залива продается оружие, оно завозится даже в такие порты, которые объявлены мною и конгрессом закрытыми для захода! Вы что, не могли проследить за перевозками? Какой подонок там изменял маршруты?

— В ряде случаев, мистер президент, — сказал директор Центрального разведывательного управления, — когда у нас возникали сомнения относительно некоторых мероприятий, мы допускали, что они проводились вашей властью, ибо отражали вашу политическую позицию. Там, где были вовлечены законы, мы полагали, что вас извещает министр юстиции, — это общепринятая процедура.

— И вы, значит, закрывали глаза и говорили: «Пусть кто-нибудь другой держит горшок с горячей картошкой». Весьма похвально в смысле спасения своей задницы, но почему вы не перепроверили такие факты у меня?

— Что касается АНБ, — перебил его директор Агентства национальной безопасности, — мы несколько раз докладывали и главе вашего аппарата, и вашему советнику национальной безопасности о ряде неортодоксальных событий, обнаружившихся в вопросах регистрации. Ваш консультант из Совета национальной безопасности настаивал на том, что ничего не знает о, как он выразился, «злобных слухах», а мистер Деннисон назвал их — я точно его цитирую, мистер президент, — «кучкой дерьма, которую хотят вам впарить трусливые либералы-обыватели». Вот его истинные слова, сэр.

— Заметьте, — холодно парировал Дженнингс, — ни того, ни другого человека здесь нет. Мой консультант из СНБ ушел на пенсию, а глава моего аппарата находится в отпуске по личным делам. В защиту Херба Деннисона могу сказать, что он управлял по-настоящему тяжелым кораблем, и его навигация не всегда была точной… Теперь мы подошли к главе законодательной ветви власти, стражу законов нашей страны. Принимая во внимание, что одни из них были нарушены, другие превратно истолкованы и обойдены, у меня возникло впечатление, будто вы вышли пообедать три года назад, да так и не вернулись. Чем вы там занимаетесь в министерстве юстиции? Играете в лото или в шарики? За что мы платим нескольким сотням юристов? Чтобы они следили за криминальной деятельностью, направленной против правительства? Ведь ни одно из чертовых преступлений, перечисленных в этом рапорте, не было раскрыто!

— Они лежали вне сферы нашей компетенции, мистер президент. Мы были сосредоточены на…

— А что тогда такое сфера вашей компетенции? Корпоративное установление цен и вопиющий перерасход средств разве не в вашей компетенции? Позвольте сказать вам кое-что, это здорово, лучше бы уж они были в вашей компетенции!.. Черт с вами, обратимся к моему уважаемому другу — последнему по очереди, но далеко не последнему по значению в смысле жизненной важности. Они все — ваши мальчики, Орсон! Как же вы-то могли?

— Мистер президент, они также и ваши люди! Они добыли деньги на вашу первую кампанию. Они добыли на миллионы больше, чем оппозиция, фактически обеспечив ваше избрание. Вы отдавались их идеям, поддерживали их лозунги о беспрепятственной экспансии бизнеса и промышленности…

— Обоснованно беспрепятственной — да, — жилы на лбу у Дженнингса вздулись, — но не манипулированной. Не развращенной сделками с торговцами оружием по всей Европе и всему Средиземноморью, и, черт вас побери, не путем сговора, вымогательства и использования террористов!

— Но я же не знал ничего о таких вещах! — закричал Боллингер, вскакивая.

— Да, возможно, и не знали, мистер вице-президент, потому что были для них слишком полезны, чтобы они рисковали лишиться вас из-за вашей паники. Вы придавали им вес. Но вы совершенно точно знали, что масла в огне было больше, чем дыма на кухне. Вы просто не хотели знать, что горит и воняет. Сядьте же! — Боллингер сел, а Дженнингс продолжил: — Я хочу, чтобы вы уяснили, Орсон. Вас нет в списке кандидатов, и я не хочу, чтобы вы близко подходили к перевыборам. Вы вне игры, ваша карьера закончена, и если я когда-нибудь узнаю, что вы опять суетитесь или занимаете пост выше, чем в благотворительной организации… словом, лучше не надо.

— Мистер президент! — вскочил раскрасневшийся председатель Объединенного комитета начальников штабов. — В свете ваших замечаний я прошу немедленной отставки!

За этим заявлением последовало полдюжины других — настойчивых и провозглашенных так же стоя.

Лэнгфорд Дженнингс откинулся на спинку стула; его тихий голос был ледяным.

— О нет, так просто вам не отделаться — никому из вас. В этой администрации не будет встречной субботней ночной резни, никакого бегства на корабль или в горы. Вы останетесь именно там, где вы есть, и сделаете все, чтобы вернуть корабль на прежний курс… Поймите меня правильно, меня не волнует, что люди думают обо мне, о вас или о доме, который я временно занимаю, но я действительно волнуюсь за страну. Сильно волнуюсь. Так сильно, что данный предварительный рапорт — предварительный, потому что он отнюдь не завершен, — останется в моем владении, под моей ответственностью. Он не будет предан гласности до тех пор, пока я не решу, что настало время его обнародовать… а такое время настанет. Обнародовать его сейчас — значит причинить вред самому могущественному президентскому правлению за последние сорок лет и нанести стране непоправимый урон, но, повторяю, рапорт все же будет обнародован… Позвольте вам кое-что объяснить. Когда мужчина, а однажды, думаю, и женщина, занимает эту должность, ему или ей остается только одно — оставить свой след в истории. Ну, я выхожу из этой гонки за бессмертием в следующие пять лет жизни, потому что за это время рапорт — полный его текст, со всеми ужасами — будет предан огласке. Но этого не произойдет до тех пор, пока зло и все преступления, совершившиеся в мою бытность президентом, не окажутся наказанными. Если это означает работать денно и нощно, значит, так вы и будете работать — все, кроме моего льстивого, сводничающего вице-президента, который немедленно уберется отсюда… И последнее, джентльмены. Если кто-нибудь из вас рискнет запрыгнуть на тот гнилой корабль, который, действуя и бездействуя, мы все создали, помните, пожалуйста, что я — президент Соединенных Штатов, обладающий невероятной властью. В самом широком смысле она включает в себя жизнь и смерть. Это просто утверждение факта, но если вы воспримете мои слова как угрозу… Что ж, ваше право. Теперь идите и начинайте думать. Пейтон, а вы останьтесь.

— Да, мистер президент.

— Дошло до них, Митч? — поинтересовался Дженнингс, наливая себе и Пейтону выпить. Они были у бара, скрытого в нише левой стены Овального кабинета.

— Скажем, так, — ответил начальник Отдела специальных проектов. — Если я через несколько секунд не получу виски, то снова начну дрожать.

На лице президента появилась его знаменитая усмешка; он передал напиток Пейтону:

— Что ж, неплохо для парня с коэффициентом умственного развития как у телефонного столба, а?

— Это было необычайное представление, сэр.

— Вот к чему, боюсь, в основном сводится моя должность.

— Я бы так не сказал, мистер президент.

— Конечно, сказали бы, и были бы правы. Вот почему королю — одетому во все свои наряды или голому — нужен сильный премьер-министр, который, в свою очередь, создает собственную королевскую семью — из обеих партий, между прочим.

— Прошу прощения?

— Кендрик. Хочу, чтобы он баллотировался на выборах.

— Тогда, боюсь, вам придется его убедить. Как говорит моя племянница — я зову ее племянницей, хотя на самом деле она…

— Я все о ней знаю, — перебил Дженнингс. — Так что она говорит?

— Эван прекрасно понимает, что произошло и что происходит, но еще не решился. Его ближайший друг, Эммануил Вайнграсс, очень болен и, вероятно, долго не проживет.

— Это я тоже знаю. Вы не называли его по имени — помните? — но оно присутствует в вашем рапорте.

— Ох, простите. Последнее время я мало сплю. Все забываю… Во всяком случае, Кендрик настаивает на своем возвращении в Оман, и я не могу его разубедить. Он охвачен навязчивой идеей остановить торговца оружием Абделя Хаменди. И довольно правильно полагает, что Хаменди продает по крайней мере восемьдесят процентов всего оружия, используемого на Среднем Востоке и в Юго-Западной Азии, которое разрушает его любимые арабские страны. На свой лад Кендрик похож на современного Лоуренса, который пытается спасти своих друзей от международного презрения и конечного забвения.

— Что именно, по его мнению, он может совершить?

— Судя по тому, что он мне говорил, в своей основе это мошенническая операция. Не думаю, что он уже это понял, но цель именно такая: выставить Хаменди тем, кем он является, — человеком, делающим миллионы за миллионами, продавая смерть каждому, кто ее купит.

— Почему Эван считает, что Хаменди волнует мнение о нем его покупателей? Он занимается торговлей оружия, а не миссионерской деятельностью.

— Но мог бы, если бы половина продаваемого им оружия не действовала, взрывчатые вещества не взрывались, а ружья не стреляли.

— Боже милосердный, — прошептал президент, медленно поворачиваясь и возвращаясь к своему столу. Затем сел, поставил стакан на промокательную бумагу и молча уставился на противоположную стену. Наконец повернулся и взглянул на Пейтона, стоявшего у окна. — Отпустите его, Митч. Он никогда ни одному из нас не простит, если мы его остановим. Дайте ему все, в чем он будет нуждаться, но сделайте так, чтобы он вернулся… Мне нужно, чтобы он вернулся. Стране нужно, чтобы он вернулся.

На той стороне мира туманная пелена, наползающая с Персидского залива, словно одеялом накрыла улицу Туджар в Бахрейне. Это вызвало появление перевернутых нимбов под уличными фонарями и закрыло ночное небо.

Точно в половине пятого утра большая черная машина вторглась в этот пустынный прибрежный район спящего города и остановилась перед стеклянными дверями здания, известного как «Сахалхуддин», бывшего до позапрошлого года (с тех пор прошло шестнадцать месяцев) царственно богатой резиденцией человека-монстра, называвшего себя Махди. Из нее вылезли два араба в халатах и прошли в волну света от тусклых неоновых ламп, освещавших вход. Лимузин сразу же тихо отъехал. Человек более высокого роста мягко постучал по стеклу. Сидящий внутри за стойкой охранник посмотрел на наручные часы, встал с места, быстро подошел к двери и, открыв ее, поклонился неурочным посетителям.

— Все подготовлено, высокие господа. — Его голос был едва ли громче шепота. — Наружная охрана отправлена в увольнение, утренняя смена заступит в шесть часов.

— Управимся, — сказал тот визитер, что был помоложе и ниже ростом, очевидно, лидер. — Включает ли ваша хорошо оплаченная готовность отпертую дверь наверху?

— Несомненно, высокий господин.

— И только один лифт работает? — спросил более пожилой и высокий араб.

— Да, сэр.

— Мы запрем там наверху. — Невысокий устремился направо, к лифтам, его спутник немедленно последовал за ним. — Если я не ошибаюсь, — продолжил он громко, — мы должны подняться на последний этаж, так?

— Да, высокий господин. Вся сигнализация выключена, в комнате все возвращено на прежнее место, в точности как было… до того ужасного утра. А то, о чем вы просили, принесено наверх. Этот предмет был в подвале. Может быть, вы не знаете, сэр, но власти перевернули комнату вверх дном, а затем опечатали ее на многие месяцы. Мы не могли понять, высокий господин…

— Вам нет необходимости что-то понимать… Предупредите нас, если кто-нибудь попытается войти в здание или даже приблизиться к дверям.

— Буду следить соколиным глазом, высокий господин!

— Проверьте, пожалуйста, телефон.

Двое мужчин подошли к лифтам, и высокий подчиненный нажал кнопку. Кабина немедленно открылась. Они зашли внутрь, и створки двери съехались.

— Этот человек компетентен? — спросил низкорослый араб, когда механизмы зажужжали и лифт начал подниматься.

— Он делает то, что ему приказано, а то, что ему приказали, выполнить несложно… Почему офис Махди был так долго опечатан?

— Потому что власти искали людей вроде нас, ожидали людей вроде нас.

— И перевернули комнату вверх дном?.. — неуверенно поинтересовался подчиненный.

— Просто они не знали, где искать.

Лифт замедлил ход, потом остановился, створки его дверей разъехались. Ускоряя шаг, двое посетителей подошли к лестнице, ведущей на этаж Махди и в бывший «храм». Подойдя к офису, низенький остановился, положив руку на ручку двери.

— Больше года я ждал этого момента, — сказал он, тяжело дыша. — Теперь, когда он настал, даже дрожу.

Войдя в огромную, странную, похожую на мечеть комнату с высоким куполообразным потолком, украшенную ярко раскрашенными мозаичными изразцами, двое незваных гостей остановились в молчании, как будто в присутствии какой-то устрашающей силы. Немногие предметы мебели темного полированного дерева стояли как античные статуи свирепых солдат, охраняющих внутреннюю гробницу великого фараона; огромный письменный стол напоминал саркофаг мертвого почитаемого правителя. Справа, у дальней стены, нарушая эту бранную гармонию, высились современные металлические леса, высотой в восемь футов; по их боковым перекладинам можно было взобраться наверх.

Более высокий араб заговорил:

— Это место могло бы стать могилой Аллаха — да исполнится воля Его.

— Вы не знали Махди, мой невинный друг, — ответил его начальник. — Ему больше подходит сравнение с Мидасом, фригийским царем… А сейчас быстро, мы теряем время. Подвиньте леса, куда я вам велю, затем залезайте наверх. — Подчиненный быстро взобрался на приподнятую платформу и поглядел на своего спутника. — Налево, — скомандовал лидер. — Прямо за вторым оконным проемом.

— Я вас не понимаю. — Высокий человек влез на самый верх шаткого сооружения.

— Вы многого не понимаете, и нет причины, по которой вам нужно что-то понимать… Теперь отсчитайте шесть изразцов влево от оконной рамы, затем пять наверх.

— Приходится тянуться, хотя я не коротышка…

— Махди был гораздо выше, гораздо более внушителен, но не без недостатков.

— Прошу прощения?

— Не имеет значения… Прижмите все четыре угла изразца по краям, затем со всей силой надавите ладонью на его центр. Живее!

Мозаичный изразец буквально вырвался из углубления; высокому арабу пришлось его подхватить, чтобы он не упал.

— О, возлюбленный Аллах! — воскликнул араб.

— Простая присоска, удерживаемая в равновесии собственной тяжестью, — коротко пояснил человек, стоявший внизу. — Теперь засуньте руку внутрь и извлеките бумаги; они должны быть все вместе.

Подчиненный сделал как ему было приказано и вытащил длинные листы компьютерных распечаток, скрепленные вместе двумя резинками.

— Бросьте их мне, — предложил лидер, — и установите изразец обратно, начните с давления в центре.

Высокий араб неуклюже выполнил все, что ему было велено, слез по боковым перекладинам лесов вниз, на пол и подошел к своему начальнику, который, развернув распечатку, внимательно ее изучал.

— То самое сокровище, о котором вы говорили? — негромко спросил он.

— От Персидского залива до западного побережья Средиземного моря нет сокровища драгоценнее, — ответил более молодой человек; глаза его пробегали по бумагам. — Они казнили Махди, но не могли разрушить то, что он создал. Отступление было необходимо, требовалась экономия, но не расчленение. Мириады ответвлений предприятия не уничтожены, даже не выявлены. Они просто уменьшились и вернулись на землю, готовые однажды дать побеги.

— Вам сказали об этом странные страницы?

Все еще продолжая читать, начальник кивнул.

— Во имя Аллаха, что же они говорят?

Коротышка со странным выражением взглянул на своего более высокого спутника.

— Почему бы и нет? — улыбнулся он. — Здесь списки всех мужчин и женщин, всех фирм, компаний и корпораций, всех террористов, с которыми когда-либо связывался Махди. Понадобятся месяцы, может быть, годы, чтобы собрать все снова воедино, но это будет сделано. Понимаете ли, они ждут. Ибо в конечном счете Махди был прав: это именно наш мир. Мы никому его не сдадим.

— Слово распространится, друг мой! — воскликнул старший и более высокий подчиненный. — Так и будет, правда?

— Очень осторожно, — ответил более молодой лидер. — Мы живем в другое время, — добавил он загадочно. — Вчерашние средства устарели.

— Не буду притворяться, что понимаю вас.

— И снова в этом нет необходимости.

— Да откуда же вы пришли? — спросил пораженный подчиненный. — Нам было велено подчиняться вам, сказано, что вы знаете такое, чего нам знать не дано. Но как же, откуда же?

— Тысячи миль отсюда, годами готовясь к этому моменту… А теперь оставьте меня. Быстро. Спуститесь вниз и прикажите охраннику убрать леса в подвал, затем подвозите машину, она кружит по улице. Водитель доставит вас домой: мы встретимся завтра. В то же время, в том же месте.

— Да пребудут Аллах и Махди с вами, — отозвался высокий араб, поклонился и выбежал из комнаты, закрыв за собою дверь.

Молодой человек молча наблюдал за тем, как уходит его спутник, затем вытащил из-под халата маленькую портативную рацию, нажал кнопку и заговорил:

— Через две-три минуты он выйдет наружу. Подберите его и отвезите к скалам южного побережья. Убейте его, разденьте, а пистолет выбросьте в море.

— Слушаюсь, — отозвался голос водителя лимузина с расстояния в несколько улиц.

Молодой лидер снова засунул рацию под халат и торжественно направился к громадному письменному столу черного дерева, сбрасывая по пути свой головной убор на пол. Подойдя к креслу, похожему на трон, сел. Потом выдвинул большой, широкий левый нижний ящик и достал оттуда головной убор Махди, инкрустированный драгоценностями. Надев его, глянул на мозаичный потолок.

— Благодарю тебя, Отец мой, — тихо проговорил наследник с докторской степенью по компьютерным технологиям, полученной в Чикагском университете. — Быть избранным из всех твоих сыновей — одновременно и честь, и вызов. Моя слабая белая мать этого никогда не поймет, но, как ты мне непрестанно твердил, она была всего лишь сосудом… Однако я должен сказать тебе, Отец, что сейчас все изменилось. Хитрость и перспективные цели — вот что сейчас главное. Мы применим ваши методы, когда понадобится, — убивать для нас не проблема, — но мы стремимся охватить гораздо большую часть земного шара, чем ты когда-либо стремился. Мы создадим ячейки по всей Европе и всему Средиземноморью и будем сообщаться способами, о которых ты не имел никакого представления — тайно, посредством спутника, перехват невозможен. Ты видишь, Отец, мир больше не принадлежит той или иной расе. Он принадлежит молодым, сильным и блестящим — таким, как мы.

Новый Махди закончил шептать и опустил глаза к столешнице. Скоро он получит то, что ему нужно. Еще более великий сын великого Махди продолжит поход.

Мы должны господствовать.

Всюду.

Глава 45

Шел тридцать второй день после дикого побега с острова Проход в Китай.

Эммануил Вайнграсс медленно вышел на застекленную веранду в Меса-Верде.

— Где этот бездельник? — поинтересовался он.

— Где-то бегает, — отозвалась с дивана Калейла. Она пила утренний кофе и читала газету. — Наверное, карабкается по горам. Кто знает?

— В Иерусалиме сейчас два часа дня, — сказал Мэнни.

— И четыре в Маскате, — добавила Рашад.

— Ты просто умница, дочь моя.

— Садитесь, дорогой, — предложила Калейла, погладив подушку, лежавшую рядом с ней.

— Я теперь как болтливое дитя, — пробормотал Вайнграсс, на ходу снимая небольшой цилиндр с кислородом и усаживаясь на диван. — А наш бездельник неплохо выглядит, — продолжал он, откидываясь на спинку и тяжело дыша.

— Можно подумать, что он тренируется для Олимпийских игр.

— Кстати об играх, у тебя не найдется сигареты?

— Предполагается, что вам нельзя.

— Ну тогда давай!

— Вы невозможны. — Калейла сунула руку в карман банного халата, вытащила пачку сигарет, вытряхнула одну и тут же потянулась к керамической зажигалке, лежащей на кофейном столике. Она зажгла сигарету Вайнграсса и повторила: — Все-таки вы невозможны.

— А ты — моя арабская надсмотрщица, — прокомментировал Мэнни, жадно вдыхая дым, как ребенок, дорвавшийся до запрещенного десерта. — Как там дела в Омане?

— Мой старый друг султан немного смущен, однако его молоденькая жена, моя приятельница, распрямит его… Кстати, Ахмат посылает вам привет.

— Еще бы ему не посылать! Он обязан мне своей степенью в Гарварде, к тому же он так и не заплатил мне за связи, которые я устроил ему в Лос-Анджелесе.

— Вы каким-то образом всегда вникаете в суть дела… А как обстоят дела в Иерусалиме?

— К вопросу о приветах. Бен-Ами тоже передает вам свой.

— Бенни? — воскликнула Рашад и подалась вперед. — Боже мой, я уже столько лет не вспоминала о нем! Он по-прежнему носит эти дурацкие голубые джинсы и привязывает оружие над копчиком?

— Наверное, он всегда будет так делать и обвинять Моссад за то и другое.

— Он хороший парень и один из лучших контрольных агентов, которые когда-либо были в Израиле. Мы с ним вместе работали в Дамаске, он небольшого роста и немного циничен, но все же хорошо иметь на своей стороне такого человека. Крепкий, как гвоздь, надо сказать.

— Как говорит твой лодырь, «расскажи мне о нем». Мы жили с ним бок о бок в отеле в Бахрейне, и все, что он делал, — это читал мне лекции насчет радио.

— Он присоединится к нам в Маскате?

— Он присоединится к тебе, хотя ты не слишком милая особа, не допускающая меня ни к чему.

— Ох, Мэнни…

— Знаю, знаю. Я — обуза.

— А вы как думаете?

— Ну ладно, я обуза, но даже обузу не лишают информации.

— По крайней мере, дважды в день. А где Бен-Ами собирается примкнуть к нам? И каким образом? Представить себе не могу, чтобы Моссад приветствовал мое участие в этом.

— После заварухи в Иране луна слишком приблизилась, особенно с входными данными и банками ЦРУ в Швейцарии. Бен оставит номер телефона распределительного щита во дворце для мисс Адриенны… Это моя идея. С ним также кое-кто едет.

— Кто?

— Лунатик.

— Это может помочь. А у него есть имя?

— Только кодовое, которое я знал, — Голубой.

— Азрак?

— Нет, какое-то другое.

— Я знаю, израильтяне убили Азрака, Синего. Эван говорил, с ним вместе погибло двое детишек…

— Все, что касается детей, всегда приносит боль. Но современные детки, вместо бейсбольных бит, носят многозарядные винтовки и гранаты… А Пейтон уже прояснил, как вас транспортируют?

— Он это разрабатывал вчера вместе с нами. Грузовой лайнер ВВС сначала полетит во Франкфурт, а оттуда в Каир. Далее мы отправимся на маленьком самолете в Кувейт и Дубай. Ночью доберемся до Омана, сядем в Джабаль-Шам, где нас встретит машина Ахмата без номеров и отвезет во дворец.

— Вот это настоящая маскировка! — кивнул Вайнграсс, удовлетворенный услышанным.

— Так и должно быть. Когда мы уедем, здесь распустят слух, будто Кендрика видели на Гавайях. Даже подготовили несколько фотографий, на которых он заснят якобы там. Эти снимки потрясут газеты.

— Воображение Митчелла работает все лучше и лучше.

— Ни у кого его нет лучше, Мэнни.

— Наверное, ему следовало бы возглавлять Агентство.

— Нет, Эм-Джей ненавидит административную работу. Пусть лучше остается там, где он есть.

Звуки открывшейся, а потом закрывшейся входной двери немедленно отразились на Вайнграссе.

— Ой! — закричал он, сунув свою сигарету в удивленно раскрытый рот Калейлы и разгоняя перед собою дым. — Размахивая руками, Мэнни пытался подтолкнуть преступные улики поближе к Рашад. — Вот паршивка! — прошептал он. — Курит в моем присутствии!

— Вы невозможны, — тихо произнесла Калейла, вынимая сигарету изо рта. Она как раз тушила ее в пепельнице, когда на веранду через гостиную вошел Кендрик.

— Калейла никогда не курила так близко около тебя, — заметил Эван. На нем был голубой трикотажный костюм, по его лицу струился пот.

— Похоже, у тебя слух как у добермана.

— А у тебя мозги как у попавшейся на крючок рыбешки.

— Очень умной рыбешки.

— Извините, — спокойно вмешалась Калейла. — Эван может быть ужасно грубым.

— Расскажи мне об этом.

— Что я только что произнес? — радостно закричал Вайнграсс. — Он все время так говорит! Это признак высоко развитого комплекса превосходства, что очень раздражает по-настоящему высокий интеллект… Ну как, хорошо поработал, лодыришка?

Кендрик улыбнулся и подошел к бару, где стоял кувшин с апельсиновым соком.

— Я поднялся наверх быстрым шагом за тридцать минут, — ответил он, наливая себе стакан сока.

— Это было бы прекрасно, если бы ты был ковбойской лошадью, — заметил Мэнни.

— Вот вечно он так, — шутливо пожаловался Кендрик Калейле. — А это, между прочим, все усугубляет.

— Расскажи мне об этом, — парировала она, принимаясь за кофе.

— Звонки были? — спросил Эван.

— Сейчас чуть больше семи, дорогой.

— Но не в Цюрихе. Там уже второй час дня. Я разговаривал с ними, прежде чем вышел из дома.

— С кем разговаривал? — поинтересовалась Рашад.

— Главным образом с директором банка «Гемайншафт». Митч перепугал его нашей информацией так, что он едва не описался. Пытается с нами сотрудничать… Подождите минуту. Кто-нибудь проверял телекс в кабинете?

— Нет, но я слышал, как эта чертова штуковина клацала там примерно минут двадцать назад, — ответил Вайнграсс.

Кендрик поставил стакан, повернулся и быстро вышел с веранды. Калейла и Мэнни проследили, как он прошел через гостиную к двери, ведущей в отделанный камнем коридор, потом посмотрели друг на друга и пожали плечами. Через несколько мгновений конгрессмен вернулся. В руке он сжимал бумагу с телексом. Лицо его было взволнованным.

— Они сделали это! — воскликнул он.

— Кто и что сделал? — поинтересовался Вайнграсс.

— Банк. Вы помните этот пятидесятимиллионный кредит, который Гринелл и его воровская шайка в Калифорнии назначили для того, чтобы подкупить меня?

— Боже мой! — встрепенулась Калейла. — Они не могли оставить его без движения!

— Конечно, не могли. Он был ликвидирован в тот момент, как Гринелл покинул остров.

— И что? — спросил Мэнни.

— В наш век сложных телекоммуникаций то и дело сталкиваешься с компьютерными ошибками. Вот и произошла одна из них. Не было получено записи об аннулировании. Кредит продолжается, его лишь перевели в сестринский банк в Берне с новым, закодированным номером счета. Вот и все.

— Но ведь они не заплатят! — предположил Вайнграсс.

— Эти деньги поступят на счет их резервов, которые в десять раз больше пятидесяти миллионов.

— Они будут драться за них, Эван, — решила Калейла.

— И предстанут перед швейцарским судом? Почему-то в этом я сильно сомневаюсь.

Вертолет «кобра» без всякой маркировки летел над пустыней на высоте чуть менее пятисот футов. Эван и Калейла, изнуренные почти двадцатишестичасовым пребыванием в воздухе и торопливым перемещением по замаскированным дорогам на земле, сидели рядом. Оба спали. Рашад — положив голову на плечо Кендрика, тот — уронив свою на грудь.

Человек в подпоясанном хаки без всяких знаков различия вылез из кабины, подошел к ним и потряс руку Эвана:

— Мы прибудем через пятнадцать минут, сэр.

— О? — Кендрик поднял голову, мигнул, затем широко раскрыл глаза, пытаясь прогнать сон. — Спасибо. Я сейчас разбужу мою подругу.

— Можешь не стараться, — громко сказала Калейла, не двигаясь. — Но я все равно буду спать до самой последней минуты.

— Ладно, но я не буду. Не могу.

— Мужчины, — хмыкнула агент из Каира, поворачивая голову в другую сторону. — Никакого контроля, — добавила она с закрытыми глазами.

— Мы будем держать вас в курсе, — сказал офицер ВВС и тихонько засмеялся. Потом вернулся в кабину.

Прошло шестнадцать минут, и пилот заговорил по внутренней связи:

— Впереди вижу сигнальные огни. Пожалуйста, пристегните ремни, скоро посадка.

Вертолет замедлил ход и завертелся над землей, там, где фары двух машин светили друг на друга. Затем медленно опустился на обозначенную площадку.

— Выходите как можно быстрее, пожалуйста, — продолжил пилот. — Нам надо немедленно выбраться отсюда.

Они едва сошли с металлической лестницы на землю, как «кобра», взревев, поднялась в ночное небо. Затем развернулась, взметнув под собой песок, и помчалась на север, быстро набирая скорость. Шум вертолета постепенно растворялся в темноте, а в свете автомобильных фар появился молодой султан Омана. Он был в просторных брюках, трикотажную футболку с надписью «Нью-Ингленд пейтриотс», которая была на нем в ту ночь, шестнадцать месяцев назад, когда он встречался в пустыне с Эваном, на сей раз заменила белая рубашка с открытым воротом.

— Можно сначала скажу я, о'кей? — спросил он, как только Кендрик и Рашад подошли ближе.

— О'кей, — ответил Эван.

— Первая реакция всегда не бывает слишком умной, вы с этим согласны?

— Согласен.

— Но ведь предполагается, что я — умный, не так ли?

— Так. Только не разыгрывайте из себя адвоката. Единственный бар, который вам довелось посетить, — это когда вы с Мэнни были в Лос-Анджелесе.

— А что, этот лицемерный израильский орех…

— По крайней мере, вы не сказали «еврей».

— И не сказал бы. Мне не нравится, как это слово звучит. Может, не нравится даже больше, чем «грязный араб»… В любом случае Мэнни и я не посещали слишком много баров в Лос-Анджелесе, да и вообще во многих не были.

— О чем вы хотите сказать, Ахмат?

Молодой правитель глубоко вздохнул и быстро проговорил:

— Сейчас я знаю всю эту историю и чувствую себя проклятым идиотом.

— Всю историю?

— Я знаю все. Про эту толпу в «Инвер Брасс», про бандитов из запасного фонда Боллингера, про ублюдка Хаменди, которого мои королевские саудовские братцы в Рияде должны были казнить в тот самый момент, когда его поймали… про весь этот «восковой шар». Я должен был понять, что вы не можете поступить так, как мне поначалу подумалось. «Группа Кендрика» против гнилого араба, это не для вас и никогда не было для вас… Мне очень жаль, Эван. — Ахмат выступил вперед и обнял конгрессмена из девятого округа Колорадо.

— Я готова расплакаться, — прокомментировала его действия Калейла, улыбаясь в свете автомобильных фар.

— А ты, каирская тигрица! — закричал султан. Отпустив Кендрика, он взял руки Рашад в свои. — Знаешь, а у нас родилась девочка. Наполовину американка, наполовину оманка. Тебе это не кажется знакомым?

— Я знаю. Но мне не разрешали связаться с тобой…

— Мы понимаем.

— Но я так тронута. Ведь вы назвали ее Калейлой.

— Если бы не ты, Калейла Первая, не было бы Калейлы Второй… Ну пойдемте, надо ехать. — Они пошли к лимузину султана, и Ахмат обернулся к Эвану. — А вы прекрасно выглядите для парня, которому пришлось пройти через такое.

— Для старика я быстро исцелюсь, — заметил Кендрик. — Расскажите мне, Ахмат, кто поведал вам всю эту историю, весь этот «восковой шар»?

— Пейтон, Митчелл Пейтон, из ЦРУ. Ваш президент Дженнингс позвонил мне и любезно, но настойчиво попросил меня выслушать этого человека. Мне показалось, Дженнингс довольно-таки обаятельный тип, не так ли?.. Хотя я не уверен, он не знает всего того, что мне рассказал Пейтон.

— Почему вы так считаете?

— Не знаю, просто сложилось такое ощущение. — Молодой султан остановился возле машины и посмотрел на Эвана. — Если вы сможете осуществить задуманное, мой друг, вы сделаете для Среднего Востока и для нас в заливе гораздо больше, чем все дипломаты в десяти Организациях Объединенных Наций.

— Мы постараемся. Но только с вашей помощью.

— Она у вас есть.

Бен-Ами и человек под кодовым именем Голубой шли по узкой улочке к базару Эль-Кабир в поисках уличного кафе. На них были опрятные темные деловые костюмы, вполне соответствующие их бахрейнским визам, согласно которым они являлись администраторами английского банка в Манаме. Наконец, увидев разместившееся на тротуаре кафе, пробрались к нему через толпу и уселись, как им было велено, за самый ближний к улице столик. Через три минуты к ним присоединился высокий мужчина в белых одеждах и арабской повязке на голове.

— Вы уже заказали кофе? — спросил Кендрик.

— Никто не подходил, — ответил Бен-Ами. — Такая суетливая ночь. Ну как вы, конгрессмен?

— Называйте меня Эваном или, еще лучше, Амалем. Я здесь, и это некоторым образом отвечает на ваш вопрос.

— А Вайнграсс?

— Боюсь, он не слишком хорошо себя чувствует… Привет, Голубой!

— Привет, — ответил молодой человек, не сводя глаз с Кендрика. — В этой одежде у вас вид бизнесмена, совершенно невоенного человека. Не уверен, что узнал бы вас, не зная, что вы собираетесь здесь быть.

— Я больше не военный. Мне пришлось оставить отряд.

— Мне будет вас не хватать.

— Мне тоже его не хватает, но мои раны так и не зажили, повреждены разные сухожилия, как мне объяснили. Азрак был хорошим бойцом, хорошим коммандос.

— Все та же ненависть?

— Нет никакой ненависти, осталась только злость на многие вещи.

— А что ты сейчас делаешь?

— Работаю на правительство.

— Он работает на нас, — перебил Бен-Ами. — На Моссад.

— К слову сказать, Ахмат просит прощения за то, что не пригласил вас во дворец, — сообщил Кендрик.

— Он что, с ума сошел? Не хватает только, чтобы члены семьи Моссад побывали в его доме. Нам, во всяком случае, ни к чему, чтобы кто-нибудь узнал про такое.

— А что вам сказал Мэнни?

— С таким длинным языком, как у него, чего он только мне не наговорил! Звонил после того, как вы уехали из Штатов, имея больше информации, чем мог использовать Голубой.

— Послушайте, Голубой, у вас, случайно, нет другого имени?

— Я уважаю вас, сэр, но, поскольку вы американец, не скажу. Ради нас обоих.

— Ладно, принимаю это. Так что такое сказал Вайнграсс, что вы не могли использовать?

Молодой человек нагнулся над столиком, их головы сблизились.

— Он обрисовал нам пятьдесят миллионов…

— Манипуляции с бриллиантами! — вмешался Бен-Ами. — Но я ни на минуту не верю, что это идея Мэнни.

— Что?.. Ну, вообще-то могла быть его. Ведь у банка не было выбора. Вашингтон крепко на них надавил. А что с этими пятьюдесятью миллионами?

— Южный Йемен, — ответил Голубой.

— Не понимаю.

— Пятьдесят миллионов — это очень большие деньги, — сказал бывший вожак отряда «Масада», — однако есть и более крупные суммы в Иране, Ираке и так далее. Так что нам приходится подбирать людей с кошельком. А почему Южный Йемен? Там полно террористов, страна бедная, но у нее отдаленное, практически труднодостижимое расположение. Она как бутерброд: с одной стороны зажата Аденским заливом, с другой — Красным морем. Это делает ее стратегически удобной для террористических организаций, поддерживаемых богатыми источниками. Они постоянно исследуют там землю, тайные подземные ходы, чтобы укрепить свои силы и распространить свой яд. В Бекаа все время просачиваются террористы, и никто не заботится о том, чтобы иметь дело с Каддафи. Он безумец, ему доверять нельзя. В любое время его могут свернуть.

— Я должен вам сказать, — перебил напарника Бен-Ами. — Голубой — один из наших самых знающих экспертов по контртерроризму.

— Начинаю это понимать, — отозвался Кендрик. — Продолжайте, молодой человек.

— Вы не намного старше меня.

— Ну, всего лишь лет на двадцать или около того. Продолжайте.

— Насколько я вас понял, вы намерены захватить воздушный или морской груз вооружения поставщиков Хаменди? Правильно?

— Да, и всему этому грузу в самолетах охранники султана, которые представятся палестинцами, нанесут повреждение. На каждом самолете приблизительно от шестидесяти до семидесяти упаковочных клетей. Команда из десяти человек в расчете на один самолет польет груз разъедающей кислотой. Это дело займет не более пятнадцати — двадцати минут, времени достаточно, и все мы будем под охраной. Гарнизон Маската не пропустит на аэродром никого, кроме наших людей.

— Похвально, — сказал Голубой. — И все-таки, мне кажется, этот вариант связан с большой спешкой и немалым риском. В этой части света пилоты стараются ни на минуту не оставлять свои самолеты. Это здоровенные ребята с мощными спинами, они могут что угодно устроить, если их начнут расталкивать незнакомцы. Вместо этого почему бы не убедить Хаменди отправить груз вооружения в Южный Йемен морским путем, одним кораблем, который загрузят в Бахрейне, вместо нескольких самолетов? Пусть себе продвигается по заливу все южнее и южнее вдоль берега до порта Ништун в Южном Йемене.

— И по пути с ним что-то случится? — предположил Кендрик.

— Да, и лучше в водах западнее Рас-эль-Хадд.

— А что случится?

— Столкнется с пиратами, — ответил Голубой, и легкая улыбка растянула его губы. — После того как они нападут на корабль и возьмут его под свой контроль, им понадобится на море два дня, чтобы намного тоньше и успешнее проделать то, что пришлось бы устраивать в спешке на территории аэропорта, где Хаменди, между прочим, может расставить своих людей.

Прибежал официант, бормоча извинения и проклиная толпы людей. Бен-Ами заказал кофе с кардамоном, а Кендрик тем временем рассматривал молодого израильского контртеррориста.

— Вы сказали, что пираты возьмут корабль под свой контроль. А если это не получится? — спросил Эван. — Предположим, что-то пойдет не так… Скажем, наши люди не смогут захватить судно или с него успеют переслать по радио какое-нибудь послание в Бахрейн? Достаточно одного слова «пираты». И никакого контроля не будет. Неповрежденное оружие окажется доставленным, а Хаменди свободно уйдет, набив себе карманы новыми миллионами. Мы будем рисковать слишком многим из-за ничтожно малого.

— Риска гораздо больше в аэропорту Маската, — возразил Голубой настойчивым шепотом. — Вы должны выслушать меня. Полтора года назад вы, Амаль, приезжали сюда всего на несколько дней. Вы не жили здесь годами и не знаете, во что превратились аэропорты. Это зверинцы, где процветает коррупция!.. Там ничто не ускользает от глаз шакалов, которые повсюду ищут деньги. Поверьте мне, вывести корабль в море гораздо менее рискованно и более выгодно.

— Вы убедительны.

— Он прав, — поддержал Голубого Бен-Ами, когда им принесли кофе. — Спасибо, — поблагодарил по-арабски контрольный агент Моссад официанта и расплатился с ним. Тот убежал к другому столику. — Разумеется, вы сами должны принять решение, Амаль Бахруди.

— А где мы найдем этих пиратов? — задал вопрос Эван. — Если их вообще можно найти.

— Это не так сложно, — ответил Голубой, не сводя глаз с лица Кендрика, которое то появлялось, то исчезало в тени, создаваемой сновавшими туда-сюда толпами народа. — Я провентилировал такую возможность, среди моих бывших товарищей по отряду «Масада». Добровольцев оказалось больше, чем я смог сосчитать. Я выбрал шесть человек.

— Только шесть?

— Это же не должна быть только израильская операция. Палестинцев тоже тошнит от Хаменди, как и меня. Я связался с некоторыми из них, кого знал на Западном берегу. Вместе мы уже сила, но все же недостаточная.

— Нужно найти еще шесть человек.

— Откуда?

— Из арабской страны-устроительницы, которая добровольно, осознанно ломает спину Абделю Хаменди. Может, ваш султан обеспечит нас людьми из своей личной охраны?

— Думаю, большинство их — его родственники, кузены.

— Это нам на руку.

Незаконная покупка оружия на международном рынке на самом деле процедура не очень сложная. Для этого всего лишь надо иметь необходимые средства, найти посредника, представляющего интересы торговца, и твердо знать, что вы хотите купить. Связь с посредником осуществляется обычно за ленчем, но ни в коем случае не по телефону. А что касается третьего, вроде бы самого легкого условия, то на поверку, при исполнении, оно оказывается наиболее трудным из-за богатства и разнообразия предлагаемого товара. Не одна жизнь была загублена во время жарких дебатов на тему, что лучше и выгоднее закупить. Покупатели, которым предлагается широкий выбор смертоносного оружия, зачастую даже впадают в истерику.

Вот тут-то и пригодились организаторские способности Голубого. С помощью агентов Моссад в долине Бекаа он составил список самого популярного на данный момент у террористов военного вооружения. В него вошли: автоматическое оружие, ручные гранаты, бомбы с часовым механизмом, электронные минометы, огнеметы, противовоздушные ракеты и даже такие вещи, как инфракрасные бинокли и веревочные лестницы. Еще по собственной инициативе Голубой добавил три маленьких китайских танка, которые, как он считал, придадут закупке особенно солидный вес. Всего список был составлен на сумму в пятьдесят миллионов американских долларов.

Вскоре неизвестный, нигде не зарегистрированный, замаскированный контрольный агент, по имени Бен-Ами, теперь одетый в свои любимые голубые джинсы от Ральфа Лаурена, приступил к переговорам насчет поставки оружия в Южный Йемен. Он действовал из безопасного дома, находившегося по соседству с португальским кладбищем в Джабаль-Сали. К его ярости, посредником между ним и Абделем Хаменди оказался израильтянин в Бет-Шемеш. Скрыв презрение к нему, Бен-Ами довел до конца операцию по закупке громадной партии вооружения. Но при этом он не сомневался: если только они все выживут, посредника ждет смерть.

Ночью на посадочные площадки в пустыне Джабаль-Шам один за другим прибыли два вертолета с отрядами коммандос. Каждый состоял из шести человек. Поприветствовав добровольцев, султан Омана представил им шесть искусных воинов своей личной охраны из гарнизона Маската. Восемнадцать человек — палестинцы, израильтяне и оманцы — пожали друг другу руки. Отныне они были объединены общим делом. Смерть торговцу смертью!

На следующее утро на мели эль-Ашкара на Аравийском море начались учения.

Смерть торговцу смертью!

Адриенна Калейла Рашад вошла в кабинет Ахмата, баюкая на руках девочку по имени Калейла. Возле нее шла мать ребенка. Роберта Яменни из Нью-Бедфорда, штат Массачусетс, известная среди оманской элиты под именем Бобби.

— Девочка такая красивая! — воскликнула агент из Каира.

— Ей и положено, — ответил отец ребенка, сидящий за письменным столом.

Эван Кендрик устроился на стуле возле него.

— К этому ее обязывает имя.

— О, ерунда!

— Но не с того места, где я сижу, — заметил американский конгрессмен.

— Ты просто сексуально озабоченный медведь.

— Между прочим, я улетаю сегодня, — напомнил Кендрик.

— И я, — добавил султан Омана.

— Какого черта ты это делаешь? — завопила жена султана.

— Делаю то, что хочу, — спокойно ответил Ахмат. — На то у меня королевские прерогативы, и мне не нужно ни с кем советоваться.

— Но это же все дерьмо! — не унималась Бобби.

— Знаю, но это не должно сработать.

Учения закончились через семь дней, и на восьмой день двадцать два пассажира вскарабкались на траулер, отплывавший с берега Рас-эль-Хадд. Их снаряжение было сложено под фальшбортами. На девятый день, когда солнце садилось в Аравийское море, радары засекли грузовое судно из Бахрейна. Под покровом ночи траулер направился к югу на его перехват.

Смерть торговцу смертью!

Глава 46

Грузовой корабль на темной морской зыби напоминал поплавок. Его нос то вздымался над волной, то нырял в нее. Траулер из Рас-эль-Хадд закрепился в полумиле от правого борта приближавшегося судна. С его кормы опустили две большие резиновые лодки. В первой разместились двенадцать человек, во второй — десять, среди которых одна женщина. Калейла Рашад села между Эваном Кендриком и молодым султаном Омана.

Все были одеты в военизированную форму, лица почти полностью скрывали капюшоны подогнанных по фигуре резиновых плащей. Помимо парусиновых рюкзаков, висевших на спинах, и водонепроницаемых пистолетов, прикрепленных к поясам, на коленях и локтях каждого были большие круглые, плотно облегающие манжеты. Две лодки, сцепленные друг с другом, кружились на темных волнах, а грузовой корабль тем временем бороздил море, продвигаясь вперед. Но едва его огромная черная стена приблизилась, как с лодки стремительно поплыли к нему. Негромкий шум их моторов поглотили всплески волн. Один за другим «пираты» прикрепили свои манжеты к корпусу судна, и каждый проверил своего спутника слева, чтобы убедиться, что он тоже надежно держится. Все было в порядке.

Медленно, словно вереница муравьев, карабкавшихся по грязному мусорному баку, отряд из двадцати трех человек полез вверх к фальшборту. Там все отстегнули магнитные манжеты и выбросили их в море.

— С тобой все в порядке? — шепотом спросила Калейла Эвана.

— В порядке? — возмутился так же шепотом он. — У меня смертельно болят руки, а ноги, по-моему, остались где-то в море, внизу, но я не собираюсь туда смотреть.

— Ну хорошо, значит, с тобой все в порядке.

— Ты занимаешься такими вещами, чтобы заработать себе на жизнь?

— Не слишком часто, — ответила агент из Каира. — Хотя случалось делать кое-что и похуже.

— Вы все маньяки.

— Я не ходила в тюрьму, битком набитую террористами. Вот это безумие!

— Ш-ш-ш! — остановил их Ахмат Яменни, султан Омана, стоявший справа от Рашад. — Команды лезут через борт. Молчите.

Палестинцы вытащили полусонных сторожевых людей на нос корабля, мидель-шпангоут и корму, а израильтяне тем временем побежали по сходням на верхнюю палубу и захватили пять моряков, сидевших в каюте и попивавших вино. Согласно плану, поскольку они были в Оманском заливе, оманцы побежали на капитанский мостик, чтобы официально заявить капитану, что судно находится под их контролем по королевскому указу, и им надо установить его курс. Команду окружили и обыскали на предмет оружия, отобрали у них все ножи, пистолеты. Затем заперли в каютах, у которых встали то и дело сменяющиеся три охранника.

Капитан, надменный фаталист с торчащей бородой, воспринял все произошедшее невозмутимо: просто пожал плечами, не оказывая сопротивления, не выражая протеста. Он стоял у штурвала и попросил лишь о том, чтобы его первый и второй помощник подменили его в нужное время. Эта просьба была принята, и последующий комментарий капитана подытожил всю его философскую реакцию на события.

— Надо же, теперь на море пиратствуют арабы и евреи. Мир еще более сошел с ума, чем я думал.

С радистом дело обстояло иначе. К комнате связи «пираты» приближались с опаской. Калейла вела двух членов бригады «Масада» и Эвана Кендрика. По ее сигналу двери с грохотом открыли, и коммандос нацелили на радиста оружие. Тот вытащил из нагрудного кармашка небольшой израильский флаг и, усмехнувшись, спросил:

— Как там Мэнни Вайнграсс?

— О Боже! — только и смог вымолвить конгрессмен из Колорадо.

— Этого следовало ожидать, — заметила Калейла.

В течение двух последующих дней, приближаясь по морю к порту Ништун, отряд из Омана работал не покладая рук. Люди сменяли друг друга по часам, удерживая грузовой корабль под своим контролем. Все действовали согласованно, каждый понимал, что это за товар, с которым им приходится иметь дело, понимал и эффективно его уничтожал. С упаковочных клетей были сняты печати, однако на самом товаре не было заметно никаких следов деятельности «пиратов» — все оружие и оборудование имело такой вид, будто оно только что сошло со сборочных конвейеров и доставлено Абделю Хаменди, торговцу смертью.

На рассвете третьего дня корабль вошел в гавань Ништун в Южном Йемене. «Пираты» с Западного берега, оманский отряд и отряд «Масада», равно как и агент из Каира и американский конгрессмен, — все переоделись в одежду, упакованную в их рюкзаках. Наполовину арабы, наполовину европейцы, они надели на себя беспорядочные одеяния случайно нанятых на торговое судно матросов, стремящихся выжить в этом несправедливом мире. Пять палестинцев, выдающие себя за грузчиков из Бахрейна, встали у сходен, которые должны были опуститься через несколько мгновений. Остальные наблюдали с нижней палубы, как на огромном пирсе собираются толпы людей. В воздухе витала истерия, она чувствовалась повсюду. Приплывший корабль был символом освобождения, поскольку богатые и могущественные люди где-то вдали думают, что гордые, страдающие борцы из Южного Йемена очень для них важны. Это был карнавал мщения; не все могли с этим согласиться, однако дикие уста из-под диких глаз издавали воинственные вопли.

Корабль пристал к доку, яростные крики на пирсе буквально раздирали уши.

Отобранные члены команды корабля под пристальными взглядами и дулами оманских сил принялись за привычную работу с механизмами. Длительный процесс разгрузки начался. После того как из специальных креплений были подняты упаковочные клети, их перебросили на грузовую площадку пирса. Бешеные крики приветствовали каждую единицу груза. Через два часа разгрузка завершилась извлечением из недр судна трех небольших китайских танков. И если упаковочные клети приводили толпу в неистовство, то танки ввергли в настоящее безумие. Одетым в неопрятную форму солдатам приходилось сдерживать своих соотечественников, чтобы они не роились вокруг загруженных оружием машин. А людям все это казалось символом огромного значения, невероятным их признанием…

— Господи Иисусе! — сказал Кендрик и, схватив Ахмата за руку, подошел к сходням. — Смотрите!

— Куда?

— Я вижу! — вмешалась Калейла. Она была в брюках, а волосы спрятала под шляпу, как у греческих рыбаков. — Боже, не верю своим глазам! Это он, не правда ли?

— Кто? — раздраженно спросил молодой султан.

— Хаменди! — пояснил Эван, показывая на мужчину в белом шелковом костюме, окруженного людьми в форме и белых арабских одеждах.

Процессия шествовала по пирсу, идущие впереди солдаты расчищали ей путь.

— На нем тот же самый белый костюм, в котором он на фотографиях, висевших в апартаментах Ванвландерена, — заметила Рашад.

— У него их не меньше дюжины! — отозвался Кендрик. — Наверное, думает, что благодаря им он выглядит чистым и богоподобным… Я ему это скажу, он у меня получит сполна!

— Зачем? — спросил Ахмат. — Он защищен, саудовцы не осмелились бы распалить этих безумцев так, чтобы они предприняли какие-нибудь действия. Кроме того, существуют вполне веские причины не ввязываться туда, где задействованы фанатики. Надо дать им утонуть в собственном болоте.

— Дело не в этом.

— А в чем же?

— Вскоре все эти люди, особенно главари из долины Бекаа, обнаружат, что большая часть того, за что они заплатили, просто куча хлама. Хаменди назовут вором, укравшим пятьдесят миллионов. Он станет парией, арабом, предавшим арабов же за деньги.

— Слухи распространяются со скоростью сокола на ветру, как сказали бы мои люди всего лишь двадцать лет назад, — согласился султан. — Из того, что я знаю о долине Бекаа, дюжины желающих убить его пошлют ударные команды, и не из-за денег, а просто потому, что он выставил их дураками.

— Это самый лучший вариант, — заметил Кендрик. — Будем на него и надеяться, однако у Хаменди миллионы по всему миру и не менее тысячи мест, где он может спрятаться.

— Что ты хочешь этим сказать, Эван? — спросила Калейла.

— Может, мы можем несколько изменить план и с моей легкой руки обеспечить еще более простой вариант?

— Говори по-английски, а не по-латыни, — настойчиво потребовала агент из Каира.

— Что там за цирк внизу? Солдаты едва удерживают толпу. Все готово к тому, чтобы движение началось, люди орут в унисон, поют так, что их голоса скоро разнесут этот проклятый город… Farjunna!

— Покажите нам! — перевел Ахмат.

— Смотрите, открыли клети, расхватывают ружья… Вон нашли другое оружие, передают его из рук в руки…

— И лунатики стреляют в небо, — завершила Калейла. — Вот только выстрелов никто не услышит.

— Открывают другие упаковочные клети, — продолжил комментарий султан, подхватывая их общее воодушевление. — Снаряжение разрушено, спасательные лодки прорезаны, огнеметы шипят. А Хаменди как раз тут! А как мы можем спуститься туда?

— Вы не можете, ни один из вас, — твердо заявил Кендрик и сделал знак человеку из команды «Масада». Тот подбежал к нему, и Эван быстро, не давая Калейле и Ахмату даже шанса вступить в разговор, спросил израильтянина: — Вы знаете, что я такой, не правда ли?

— Предполагается, что я не должен этого знать, но, разумеется, знаю.

— Меня считают лидером целого отряда, не так ли?

— Да, но я благодарен, что есть и остальные…

— Это сейчас неуместно! Я — лидер.

— Ну хорошо, вы лидер.

— Я хочу, чтобы этих двух людей, стоящих рядом со мной, немедленно арестовали.

Возражения султана и Калейлы потонули в ответной реакции израильтянина.

— Вы что, с ума сошли? Этот человек…

— Мне не важно, даже если он сам Мохаммед, а она Клеопатра. Наденьте на них наручники! — И Эван побежал по сходням к беснующейся на пирсе толпе.

Кендрик нашел одного из пятерых палестинских «корабельных грузчиков», вытянул его из группы солдат и визжащих в благоговении гражданских, окруживших китайские танки, быстро сказал ему что-то на ухо. В ответ араб кивнул и показал на своего компаньона в толпе, жестом давая понять, что расскажет и остальным.

Вскоре все эти «грузчики» стали бегать по пирсу от одной группы беснующихся людей к другой и орать во все горло, повторяя свой призыв вновь и вновь, пока их возбужденные вопли не были восприняты как команды, на что и рассчитывал Кендрик. Постепенно тысячи отдельных голосов слились в единое требование.

— Покажите! Покажите нам!..

Толпы всей массой двинулись на грузовую территорию пирса, а небольшая высокопоставленная процессия, в центре которой двигался Абдель Хаменди, была буквально сметена в сторону, загнана в огромные двери находящегося неподалеку от конца пирса склада. У торговца оружием был такой вид, словно он попал в чуждую ему часть города и не мог дождаться, когда выберется отсюда. Если бы не награда, которую Хаменди ожидал получить за свое пребывание здесь, его тут давно не было бы.

— Сюда! — раздался голос, который Эван слишком хорошо знал. Калейла! А рядом с ней Ахмат, они оба едва держались на ногах посреди беснующейся неистовой толпы.

— Какого черта вы здесь делаете? — заревел Кендрик, хватая обоих за руки. Потом принялся расталкивать тела, чтобы вывести Калейлу и Ахмата из толпы.

Казалось, в этой ситуации было не до разговоров. Однако султан Омана властно произнес:

— Мистер конгрессмен, может, вы и лидер отряда, что, между прочим, легко оспорить, но кораблем командую я! Мои войска, черт побери, завладели им!

— Вы понимаете, что случится, если она потеряет шляпу или рубашку и эти лунатики увидят женщину? Соображаете, какой прием вас ждет, если кто-то догадается, кто вы такой?

— Может, вы оба прекратите?! — закричала Рашад. — Торопитесь! Каждую минуту солдаты могут потерять контроль, а нам надо убедиться, что все получится так, как мы задумали.

— Как? — отозвался Эван.

— Упаковочные клети! — пояснила Калейла. — Кипы слева с красной маркировкой. Иди впереди меня, я сама не проберусь. Буду держать тебя за руку.

— Это уже уступка. Пошли!

Втроем они стали пробивать себе дорогу через густую, находящуюся в постоянном движении, толкающуюся толпу, стараясь подобраться к двум рядам упаковочных клетей. Кордон из уже близких к панике солдат, которых было слишком мало, чтобы сдержать толпу, стоял, сцепившись руками, образуя кольцо вокруг смертельного товара. А толпа продолжала неистовствовать.

— Покажите! Покажите нам! — орали фанатики, требуя, чтобы им продемонстрировали оружие, которое доказало бы им их важность.

— Там оружие, и все об этом знают! — прокричал Кендрик в ухо Рашад. — Они сходят с ума!

— Конечно, они знают и, конечно, сходят с ума. Посмотри на маркировку. — Повсюду на деревянных клетях были нарисованы три красных круга — один внутри другого. — Глаз быка, традиционный символ мишени, — объяснила Калейла. — В данном случае бычий глаз означает оружие. Это была идея Голубого. Он решил, коли террористы живут благодаря оружию, то будут стаей держаться возле него.

— Голубой знает свое новое дело.

— А где другое оружие? — спросил Ахмат, вытаскивая из кармана два маленьких зубчатых инструмента.

— Люди с Западного берега позаботятся о нем, — ответила Рашад, приседая от размахивавших вокруг нее рук. — Те клети не маркированы, но они знают, которые из них нужные, сломают их и откроют. Они ждут нас!

— Тогда пошли! — закричал молодой султан, вручая Эвану один инструмент.

— Что это?

— Плоскогубцы! Нам надо отодрать как можно больше скоб, чтобы клети развалились на части.

— О! Они в любом случае развалятся, не беспокойтесь! Нам только надо направить эту банду маньяков вперед и прорвать оцепление. Калейла, встань позади нас, — приказал Кендрик агенту из Каира, отбиваясь от яростных кулаков, рук, коленей и ног, наносивших им удары со всех сторон. — Когда я кивну, — продолжил он, обращаясь к султану, — ударьте в кольцо солдат так, словно с вами только что подписала контракт бейсбольная команда «Патриот»!

— Нет, шейх! — закричал Ахмат. — Как будто меня только что, под огнем, включили в команду Омана, как это и должно быть. Это же враги моего народа!

— Пошли! — заревел Кендрик. Вместе с молодым мускулистым правителем Омана они набросились на стоявших перед ними визжавших террористов и протолкнули их внутрь кольца солдат.

Линия обороны была сметена! Доступ к двойному ряду упаковочных клетей был открыт.

Эван и Ахмат с трудом протиснулись сквозь ноги, одетые в широкие штаны и молотящие руки добрались до деревянных ящиков и принялись неистово работать плоскогубцами, отгибая широкие металлические скобы. Как только они отлетали, клети разваливались, словно взорванные изнутри, а сотни неистовствующих тут же набрасывались на оружие. Подобно голодной саранче, налетающей на сладкие листья деревьев, террористы из Южного Йемена и из долины Бекаа вытаскивали оружие из пластиковых решеток и кидали его своим братьям. При этом они пронзительно кричали, сидя верхом на больших картонных коробках, напоминавших гротесковые гробы.

Одновременно палестинская команда с Западного берега тоже вскрыла ящики, где в мягких упаковочных нишах лежали разные ружья, всех типов, всевозможных размеров, и принялась раздавать их толпе. Вскоре она оказалась, можно сказать, вооруженной. Многие не знали, какой заряд подходит к тому или иному виду оружия, однако это было известно людям из долины Бекаа, и они тут же принялась учить своих менее искушенных братьев из Южного Йемена.

Однако первая же попытка триумфально запустить в небо автоматную очередь вызвала недоумение у нажавшего на спусковой крючок. Раздались лишь какие-то отрывистые щелчки. А вслед за ним и многие другие попытались стрелять. Но также тщетно.

И тут же одна истерия сменила другую. Террористы стали в ужасе бросать оружие, в то время как другие руками и подручными средствами продолжали вскрывать немаркированные клети. А в них оказались инфракрасные бинокли с разбитыми линзами, веревочные лестницы с разрезанными ступеньками, крюки-кошки без наконечников, подводные кислородные резервуары с просверленными дырками в цилиндрах, огнеметы с разбитыми насадками, реактивные снаряды и гранатометы без детонаторов… И как только все это было обнаружено, толпа одичала еще больше. Из-за предательства.

В этом хаосе Эван пробрался к складу, расположенному в конце громадного пирса, и, отступив на три фута в сторону от массивных открытых дверей, прижался к стене. Ему было слышно, как внутри Хаменди кричал по-арабски, что все поставленное вооружение будет заменено, а его враги в Бахрейне, которые сделали это, все до единого будут убиты!

Неожиданно из-за угла появился человек в темном консервативном костюме в мелкую полоску и быстро прошел в помещение склада. Кендрик застыл — он узнал Крейтона Гринелла. После того как первый шок прошел, Эван спросил себя, а собственно, почему он так потрясен и даже удивлен? Куда еще мог пойти Гринелл, кроме как в самую сердцевину международной сети торговцев оружием? Это ведь его единственный островок безопасности.

Гринелл коротко переговорил о чем-то с Хаменди, и тот тут же перевел его слова на арабский, объясняя, что его поверенный уже связался с Бахрейном и узнал, что произошло.

— Это евреи! — воскликнул он. — Израильские террористы напали на депо на острове, убили всех сторожевых и натворили столько страшных дел.

— Как это может быть? — удивился коренастый мужчина в революционной форме, увешанной дюжиной медалей. — Все это вооружение было в оригинальных упаковках, даже ящики внутри картонных коробок не были сломаны. Как это может быть?

— Евреи очень изобретательны! — прокричал Хаменди. — Вы это так же хорошо знаете, как я. Я сейчас же немедленно улетаю назад, заменю весь заказ и выясню всю подноготную!

— А что в это время будем делать мы? — спросил явный лидер революционного режима Южного Йемена. — Что я скажу моим братьям в долине Бекаа? Мы же все опозорены!

— Будьте уверены, вы отомстите, как только получите новое оружие, — ответил Хаменди.

Гринелл снова заговорил с торговцем оружием, и тот вновь перевел его слова:

— Мой товарищ проинформировал меня, что наши радары могут действовать еще только три часа, и это, могу добавить, лишь благодаря моим огромным расходам. В связи с этим нам надо сейчас же уезжать.

— Верни нам наше достоинство, друг араб, иначе мы найдем тебя, и ты расстанешься с жизнью!

— Я вам гарантирую, что первое обязательно произойдет, а во втором отпадет необходимость. Мы уезжаем.

«Этого нельзя допустить! — мгновенно решил Кендрик. — Будь что будет, но они не должны улететь от этой беснующейся толпы и продолжить свое безумное, непристойное „обычное“ дело! Мне надо их остановить! Мне надо действовать!»

Оба торговца оружием поспешно вышли из дверей склада и повернули налево к ближайшему углу здания. Эван, смешавшись с толпой и изображая из себя истеричного террориста, ринулся за ними. Когда между ними и Крейтоном Гринеллом осталось несколько дюймов, он выхватил из ножен у ремня кинжал с длинным клинком и согнутой в локте левой рукой обвил шею адвоката, вынуждая его развернуться, предстать перед ним лицом.

— Ты! — завопил Гринелл.

— Это за умирающего старика, за тысячи других, которых ты убил! — Кинжал вонзился в живот адвоката, и Кендрик вытер лезвие о его грудь.

Гринелл упал на доски пирса. Мечущиеся вокруг одержимые паранойей террористы даже не заметили, что только что, можно сказать, на их глазах произошло убийство.

Остался Хаменди! Эван побежал вперед, полный решимости не дать ему добраться до машины, а следовательно, и до самолета, которому радары обеспечат беспрепятственный перелет из Южного Йемена через враждебные границы. Хаменди не должен улететь!

Эван буквально прорубал себе тропу в толпе носящихся по пирсу орущих людей. Впереди поднималась в гору широкая бетонная полоса, которая вела к грязной дороге. Там стоял русский лимузин «ЗИЛ». Его выхлопной дым говорил о том, что машина сразу же рванет с места, как только в нее сядет пассажир-беглец. А Хаменди в развевающемся белом пиджаке был всего в нескольких ярдах от нее!

Кендрик мобилизовал все свои силы и побежал по бетонной полосе. Ноги у него подкашивались, и они на самом деле подкосились буквально в двадцати футах от «ЗИЛа», как раз когда Хаменди открывал дверцу. Эван наклонился, и из такого положения, едва удерживая оружие дрожащими руками, начал стрелять. Один раз, второй и еще, еще…

Абдель Хаменди, король двора международных торговцев оружием, поднял руку к горлу и упал на землю.

«Это пока не конец! — прокричал голос в голове Кендрика. — Надо сделать что-нибудь еще!» Он отполз в сторону от бетонной полосы и достал из кармана карту, которой каждого снабдил кодовый Голубой на случай разделения или возможного побега. Оторвав от нее кусок, Эван вынул из другого кармана маленький тупой карандаш и написал по-арабски следующее:

Мучительно, словно к нему вернулись раны, полученные на острове в Мексике, Эван встал на ноги и побежал как можно быстрее к озлобленной, по-прежнему кричавшей толпе у дверей склада. Вознося истерические, притворные молитвы Аллаху об убиенном брате, он простерся ниц перед маленькой группой главарей, в которую теперь входили и те, что были из долины Бекаа в Ливане. К нему потянулись утешающие руки, а он вынул и отдал им листок бумаги, затем резко встал на ноги, стеная и крича, и выбежал из дверей склада, мгновенно растворившись в теперь уже скорбящей, рыдающей толпе.

И тут Кендрик в панике услышал низкий свисток грузового судна — сигнал к отплытию! Работая локтями, он начал пробиваться к траулеру, у сходен которого стояли Калейла и Ахмат. Они что-то кричали людям на палубе и были, вероятно, еще в большей панике, чем он сам.

— Где, черт побери, ты был? — закричала Рашад. В глазах ее бушевала ярость.

— Они с помощью обмана попытались выбраться отсюда! — закричал Кендрик, а Ахмат тем временем подталкивал их обоих к сходням, которые по его сигналу начали подниматься на корабль.

— Хаменди? — спросила Калейла.

— И Гринелл.

— Гринелл? — воскликнула агент из Каира, поднимаясь по сходням наверх. — Ну конечно же Гринелл! Где же еще…

— Вы идиот, черт бы вас побрал, конгрессмен! — зарычал молодой султан Омана, после того как отдал необходимые распоряжения команде корабля, уже отплывшего от пирса. — Еще тридцать секунд, и вы остались бы там. Каждую минуту эта толпа могла обернуться против нас, а я не стал бы рисковать жизнью этих людей!

— О Боже, вы и вправду повзрослели.

— Мы все совершаем положенное, когда приходит наша очередь… А что насчет Хаменди и этого, как его там?

— Я их убил.

— Именно так, — едва дыша, но спокойно отреагировал Ахмат.

— Мы все совершаем положенное, когда приходит наша очередь, ваше величество.

Джералд Брюс вошел в оборудованный компьютерами кабинет в своем доме в Джорджтауне и направился прямо к процессору. Он уселся перед ним и нажал на кнопку включения. Когда зажегся экран, Брюс напечатал кодированные слова. И тут же появились зеленые буквы.

Молодой, потрясающе красивый эксперт улыбнулся и продолжил печатать:

В своей богатой каюте яхты «Бертрам», отплывающей от Блестящего кораллового рифа на Багамах, большой черный человек смотрел на экран компьютера и улыбался словам, которые только что прочел. «Инвер Брасс» в хороших руках, в молодых способных руках, у Брюса громадный интеллект в сочетании с порядочностью и жаждой добиться совершенства. Гидеон Логан, который потратил так много лет богатой взрослой жизни ради своего народа, почувствовал облегчение.

Но годы обрушиваются на него, так же как на Маргрет Лоуэлл и старого Иакова Манделя. Ничего не поделаешь, со временем их заменят, и этот молодой человек, этот привлекательный достойный молодой гений тоже когда-нибудь подберет себе последователей. И нация, и мир при них будут лучше.

Джералд Брюс отпил из стакана мадеру и вернулся к своему оборудованию. Он был на подъеме по нескольким причинам, и не последней среди них была та, что он возглавил «братство блистательных». Что было необыкновенно, так это обыденность происшедшего. Их братство предопределено, неизбежно, оно собрало вместе людей со схожими интересами и превосходным интеллектом. Пусть новый, возглавляемый им «Инвер Брасс» пока слабый, но его очертания уже прорезаются на горизонте. К тому же они не одни в этом мире. Брюс знал, что такие же люди есть в Лондоне, Стокгольме, Париже…

Он снова набрал код, нажал клавишу, чтобы вызвать «Приложение», и прочитал возникшие на экране буквы.

Глава 47

Эммануил Вайнграсс продолжал удивлять специалистов-медиков, особенно работающих в Центре контроля заболеваемости в Атланте. Не то чтобы он поправлялся, это было не так, вирусная инфекция по-прежнему оставалась непобежденной, и тем не менее казалось, что ему не становится хуже. Во всяком случае, это происходило гораздо медленнее, чем ожидали врачи. Патолог из Денвера по этому поводу высказался так: «Если представить себе его состояние по шкале, где минус десять окончательный и бесповоротный показатель, то старик колеблется возле минуса шести и вряд ли скатится ниже».

— Однако вирус все же жив, — констатировал Кендрик, гуляя с доктором и Калейлой по дорожкам парка дома в Колорадо, где Мэнни не мог слышать их разговора.

— Инфекция буйно разрослась, но пока не обессилила его…

— Наверное, из-за сигарет и виски, которые он крадет время от времени, — не удержалась заметить Рашад.

— Этого он не делает! — убежденно возразил патолог, пораженный ее заявлением.

Эван и Калейла одновременно закивали, как бы смиренно подтверждая, что больной строго соблюдает предписания врачей, а слова Калейлы всего лишь шутка.

— У него необыкновенный запас прочности, я не встречал другого человека с такой же жаждой жизни, — сказал Эван. — Но мы, когда находимся рядом, следим за ним самым серьезным образом.

— Пожалуйста, поймите меня правильно, конгрессмен, я не хочу вас обманывать. Ваш друг очень больной человек. Восемьдесят шесть лет — само по себе солидный возраст.

— Ему восемьдесят шесть? — удивился Эван.

— А вы разве не знали?

— Нет. Он говорит, что ему восемьдесят один!

— И думаю, сам в это верит. Вайнграсс относится к такому сорту людей, которые в шестьдесят заново отмечают пятидесятипятилетие и навсегда забывают о почти уже прожитых годах. Кстати сказать, в этом нет ничего плохого. Чтобы иметь полное представление об истории его болезни, мы подняли из архива медицинскую карту тех лет, когда он жил в Нью-Йорке. Между прочим, вы знали, что к тридцати двум годам Мэнни уже трижды был женат?

— И жены, уверен, до сих пор ждут, что он к ним вернется.

— О нет! Они уже все ушли. В Атланте у него тоже были связи. Понимаете, нам пришлось этим поинтересоваться на предмет скрытых сексуальных осложнений…

— А как насчет того, чтобы проверить Лос-Анджелес, Париж, Рим, Тель-Авив, Рияд и все Эмираты? — сухо перебила патолога Калейла.

— Замечательно, — тихо, но внятно произнес патолог, вероятно обдумывая услышанное с медицинской точки зрения, а возможно, и просто завидуя. — Что ж, мне надо уезжать, к полудню необходимо вернуться в Денвер. Спасибо вам, конгрессмен, за ваш личный самолет. Это сэкономило мне кучу времени.

— Я не мог поступить иначе, доктор. И ценю все, что вы сделали и делаете.

Патолог немного помедлил, глядя на Эвана.

— Я только что сказал «конгрессмен», мистер Кендрик. Но наверное, правильнее было бы называть вас «мистер вице-президент», поскольку я, как и вся страна, верю, что так оно и будет. Откровенно говоря, если бы вы не участвовали в избирательной гонке, я вообще не пошел бы голосовать. И знаю, так же поступили бы многие мои друзья и товарищи.

— Это не жизнеспособная позиция, доктор. Кроме того, решение еще не принято… Пойдемте, я провожу вас до машины. Калейла, проверь нашего старца-сибарита и убедись, что он не принимает ванну из шотландского виски, хорошо?

— Если он это делает, ты думаешь, я туда войду?.. Но конечно, проверю… — Рашад пожала руку патологу из Денвера и сказала: — Спасибо вам за все.

— А я и все будем вам благодарны, если вы убедите этого молодого человека стать следующим вице-президентом.

— Повторяю, — с нажимом произнес Кендрик, провожая терапевта по лужайке к подъездной дорожке. — Решение еще не принято.

— Это решение должно быть принято! — закричал Эммануил Вайнграсс. Он сидел в кресле-качалке на застекленной веранде напротив Эвана и Калейлы, устроившихся на своих обычных местах на диване, так чтобы хорошо видеть обоих. — Ты что думаешь, все закончено? Боллингер и его фашиствующие ворюги убрались, и некому занять их место? Неужели ты настолько глуп?

— Выброси это из головы, Мэнни, — посоветовал Эван. — Мне с Лэнгфордом Дженнингсом расходимся во взглядах по очень многим позициям. По-моему, президенту не очень-то удобно иметь дело с человеком, который в чем-то с ним не согласен. Он просто не знает…

— Лэнг все это знает! — рявкнул Вайнграсс.

— Лэнг?

Старый архитектор пожал плечами:

— Ну ладно, придется сказать, все равно ты об этом узнаешь…

— О чем я узнаю?

— Дженнингс был настолько любезен, что пригласил себя сюда на ленч. Это произошло несколько недель назад, пока ты и моя милая дочурка утрясали дела в Вашингтоне… Так что же я должен был сделать? Сказать президенту Соединенных Штатов, что он не может ненадолго ко мне забежать?

— О, черт! — пробормотал Кендрик.

— Прими это, любимый, — вставила Калейла. — Я в восторге, просто зачарована.

— Продолжайте, Мэнни!

— Ну, мы обсудили множество вещей. Он не интеллектуал, скажу я вам, но умен, человек широких взглядов, это ты знаешь.

— Ничего такого я не знаю. Но как ты только осмелился за меня ходатайствовать?

— Потому что я твой отец, неблагодарный ты идиот. Единственный отец, которого ты когда-либо знал! Без меня ты до сих пор не построил бы ни одного здания вместе с саудовцами, не говоря уже о том, что никогда не покрыл бы своих расходов. И не спрашивай, как это я осмелился. Тебе просто повезло, что я отважился поговорить о твоих обязательствах по отношению к другим… — И, заметив, что Эван, в волнении закрыв глаза, откинулся на спинку дивана, Вайнграсс поспешно добавил: — Ну ладно, ладно, не обижайся, мы не смогли бы сделать ничего из того, что сделали, без твоих мозгов и твоей силы.

Неожиданно Калейла заметила, что Вайнграсс незаметно подает ей какие-то знаки и безмолвно выразительно шевелит губами. Присмотревшись к старику внимательнее, она поняла, что он ей беззвучно говорит: «Так надо. Я знаю, что делаю». В ответ Калейла лишь пожала плечами.

— Ну ладно, Мэнни, — произнес Эван, открыв глаза и уставившись в потолок. — Можешь выбросить это из головы. Я слушаю дальше.

— Вот так-то лучше. — Вайнграсс подмигнул агенту из Каира и продолжил: — Ты, конечно, можешь отойти в сторону, и никто не будет иметь права сказать или подумать о тебе плохо, потому что все должны тебе, а ты никому ничего не должен. Но я-то знаю тебя, мой друг. В тебе такой запас силы, что было бы просто обидно не использовать ее во благо. Скажу больше, этот паршивый мир все еще держится только потому, что в нем все-таки есть такие парни, как ты. Увы, людей другого типа гораздо больше… Они хоть и рвутся в правительство, но ничего не могут сделать для страны, нации. А собственно, почему к ним должны прислушиваться? Кто они такие? Какими делами себя зарекомендовали те, что просто дуют в свисток? Вот их никто и не принимает во внимание. Ты же — совсем иное дело. Ты можешь говорить с теми, кто внизу, и они с благоговением будут тебя слушать. А пост кардинала, если считать Лэнгфорда Дженнингса Папой, вполне подходящее место для такого человека, как ты. И нет никаких препятствий, которые помешали бы тебе прийти ко двору, если только не считать конгресс. Но Лэнг поможет преодолеть и его.

— Опять Лэнг? — пробормотал Кендрик.

— Извини, это не мое изобретение! — возразил Вайнграсс, подняв кверху ладонь. — Сначала я называл его мистером президентом. Если не веришь, спроси медсестер, которые присутствовали при его появлении. А он, я тебе скажу, настоящий дьявол. После выпивки, которую, между прочим, он сам лично приготовил для меня и для себя у бара, когда девушки вышли, Лэнг сказал, что я его освежаю. И попросил называть его Лэнгом, забыв все эти формальности…

— Мэнни, — вмешалась Калейла, — а что значит вы его «освежаете»? Почему президент так сказал?

— Ну, в нашей короткой беседе я упомянул, что это новое здание, которое они возводят в Нью-Йорке, — я читал о нем в газете — не такое уж роскошное, и Лэнгу вовсе не следовало поздравлять по телевидению его кретина архитектора. И объяснил почему. В общем, сказал, что он совершенно напрасно сунулся в это дело…

— О, черт! — повторил Эван, сдаваясь.

— Но вернемся к тому, что я пытаюсь тебе растолковать. — Лицо Вайнграсса стало серьезным. Глядя на Кендрика, он несколько раз глубоко вздохнул и продолжил: — Понимаю, тебе, возможно, хочется отойти от дел и спокойно, счастливо пожить рядом с моей арабской дочкой. Ты уже заслужил уважение страны, и даже мира. И все-таки призываю тебя подумать. На посту вице-президента ты сможешь сделать такое, что не под силу большинству людей. С вершины горы откроются большие возможности для борьбы с коррупцией, со всеми этими людишками, которые ведут свою грязную игру. Подумай, Эван. Но пока все, о чем я прошу тебя, — это выслушать Дженнингса. Прислушайся к тому, что он хочет тебе сказать.

Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, отец и сын, знающие друг друга как самые близкие, родные люди.

— Что ж, я позвоню ему и попрошу о встрече, хорошо?

— В этом нет необходимости, — ответил Мэнни. — Все уже устроено.

— Что?

— Завтра Лэнг будет в Лос-Анджелесе в «Сенчури-Плаза». Там состоится обед в память покойного государственного секретаря. После этого он немного приведет себя в порядок, а к семи часам будет ждать тебя в отеле. И тебя тоже, моя дорогая. Лэнг на этом настаивает.

Двое агентов охраны в вестибюле возле президентских апартаментов сразу же узнали конгрессмена. Они кивнули ему и Калейле, а человек, стоявший справа, повернулся и позвонил в колокольчик. Через несколько мгновений Лэнгфорд Дженнингс открыл дверь. Он выглядел бледным и изнуренным, с темными кругами под глазами. Дженнингс попытался выдавить из себя знаменитую президентскую ухмылку, но не смог. Вместо этого лишь нежно улыбнулся и протянул руку:

— Здравствуйте, мисс Рашад. Для меня удовольствие и большая честь познакомиться с вами. Пожалуйста, входите.

— Благодарю вас, мистер президент, — ответила Калейла.

— Эван, очень рад видеть вас снова.

— И я рад вас видеть, сэр, — отозвался Кендрик и, входя, подумал, что Дженнингс выглядит постаревшим, таким он его еще не видел.

— Пожалуйста, садитесь. — Президент провел гостей в гостиную к двум стоявшим друг против друга диванам, которые связывал между собой круглый покрытый стеклом кофейный столик. — Пожалуйста, — повторил он, жестом указывая им на диван справа, а сам направляясь к тому, что был слева. А после того как все уселись, добавил: — Мне нравится смотреть на привлекательных людей. Полагаю, мои клеветники нашли бы это очередным признаком моей чрезмерной поверхностности, но мне по душе, как сказал однажды Гарри Трумэн: «Я лучше стану смотреть на голову лошади, чем на ее задницу». Простите меня за мой язык, молодая леди.

— Я не слышала ничего такого, за что мне следовало бы вас прощать, сэр, — откликнулась Калейла.

— Как поживает Мэнни?

— Он, видимо, не выиграет, но принимает бой, — ответил Эван. — Я так понял, что вы приезжали к нему несколько недель назад?

— Я плохо поступил?

— Вовсе нет, но было немного жестоко с его стороны не рассказать мне об этом.

— Это была моя идея. Я хотел дать вам обоим время все обдумать, а обратился к Вайнграссу потому, что мне надо было побольше узнать о вас, чем это можно вычитать в документах, написанных правительственным жаргоном. Он оказался единственным живым источником. Прошу меня простить.

— Вам не за что извиняться, сэр.

— Вайнграсс — смелый человек. Он знает, что умирает, но обращается с неотвратимой смертью так, словно она ему совершенно нестрашна. Я не надеюсь дожить до восьмидесяти одного года, но если доживу, то, постараюсь иметь столько же мужества.

— До восьмидесяти шести, — ровным голосом поправил Кендрик. — Я тоже думал, что ему восемьдесят один, но вчера выяснилось, что ему на самом деле восемьдесят шесть.

Лэнгфорд Дженнингс пристально посмотрел на Эвана, потом откинулся на спинку дивана, выгнул шею и засмеялся тихо, но от всей души, так, словно только что услышал очень забавную шутку.

— Что тут смешного? — удивился Эван. — Я знаю Мэнни уже двадцать лет, но он никогда не говорил правды о своем возрасте, даже умудрился изменить его в паспорте.

— Это как-то не стыкуется с тем, что он рассказывал мне, — объяснил президент, продолжая смеяться. — Я не стану загружать вас подробностями, однако он мне кое-что прояснил, и был чертовски прав. Между прочим, я предложил ему занять очень высокую должность. А он ответил: «Простите, Лэнг, не могу ее принять. Не могу себе позволить обременять вас моими взятками».

— Мэнни большой оригинал, мистер президент, — заметила Калейла.

— Увы, годы никого не щадят… — грустно произнес Дженнингс, и лицо его потемнело. Потом он взглянул на Рашад: — Ваш дядя Митч просил передать вам привет.

— Правда?

— Пейтон уехал час назад. К сожалению, понадобилось срочно вернуться в Вашингтон, но вчера он настоял на том, чтобы мы с ним повидались, прежде чем я встречусь с конгрессменом Кендриком.

— Почему? — смущенно поинтересовался Эван.

— Эм-Джей наконец рассказал мне всю историю «Инвер Брасс». Ну, конечно, не всю, потому что его никто не знает. Уинтерс и Варак ушли из жизни, и теперь, наверное, невозможно выяснить, как оказался открыт оманский файл, но это уже не имеет значения. «Инвер Брасс» закончил существование.

— А разве раньше он вам про него не рассказывал? — удивился Кендрик и тут же вспомнил Ахмата, который говорил, что вряд ли Дженнингс знает все то, о чем ему поведал Пейтон.

— Рассказав честно все, Эм-Джей подал в отставку, но я ее тут же отверг. Он сказал, что если бы я раньше знал всю историю этой группы, то вряд ли согласился бы с тем, чтобы вы стали моим заместителем. Не знаю, возможно, так и было бы, но сейчас это уже неуместно. Вы не только начинаете сначала, но и обладаете национальным мандатом, конгрессмен.

— Мистер президент, — возразил Эван, — все это создано искусственно…

— А какого черта Сэм Уинтерс это делал? Наверное, у него на то были веские соображения, — перебил его Дженнингс. — Я не берусь судить, черт побери, насколько чистыми были мотивы членов «Инвер Брасс», но главная их беда в том, что они забыли уроки истории. А Уинтерс лучше всех должен был их помнить. Когда кто-то объявляет себя избранным человеком и начинает манипулировать волей других, в движение приходит чертовски опасный механизм. Так что, по существу, организация «высших существ», красиво названная «Инвер Брасс», ничем не лучше племени бессовестных головорезов Боллингера. И те и другие действовали одним и тем же способом. Их способом.

Эван резко подался вперед:

— Значит, именно по этим причинам…

В этот момент зазвонил дверной колокольчик — раздалось четыре коротких звонка.

Вытянув руку, Дженнингс посмотрел на Калейлу:

— Оцените, мисс Рашад. То, что вы только что услышали, — условный код.

— Что?

— Ну, конечно, не слишком изощренный код, но он работает, говорит мне о том, кто там сейчас у двери. — И, повернувшись в сторону нее, президент крикнул: — Входите!

В комнату вошел Джералд Брюс и плотно притворил за собою дверь.

— Простите, что вторгаюсь, мистер президент, но только что пришло донесение от Бейджинга, а мне известно, что вы хотели бы о нем знать.

— С этим можно подождать, Джерри. Позвольте мне представить вас…

— Джо?.. — Имя как-то самопроизвольно сорвалось с губ Кендрика. Перед ними стоял красивый молодой специалист из Государственного департамента, сопровождавший его в Сардинию.

— Здравствуйте, конгрессмен, — отозвался Брюс. Он подошел к дивану и обменялся с Эваном рукопожатиями.

Кендрик, кивнув в сторону Калейлы, назвал ее:

— Мисс Рашад.

— Все правильно, — вмешался Дженнингс. — Джерри рассказывал мне, что видел вас, когда вы летели в Оман… Не стану хвалить его перед вами, но Митчелл Пейтон выкрал Джерри у Фрэнка Свонна из Государственного департамента, а я, в свою очередь, украл этого парня у него. Ему нет равных в компьютерных делах и в том, как держать их в секрете. Он — настоящий профессионал.

— Вы так добры, что смущаете меня, сэр, — произнес Брюс. — А что касается Бейджинга, мистер президент, то его ответ утвердительный. Надо ли мне еще раз подтвердить ваше предложение?

— Это еще один код, — с улыбкой пояснил Дженнингс. — Я обещал свернуть скулы нашим ведущим банкирам на бирже, чтобы они не слишком жадничали в Гонконге. Разумеется, в ответ на…

— Мистер президент, — вежливо остановил его Брюс.

— О, простите, Джерри! Я знаю, что сейчас это самый главный наш секрет, и мы должны хранить его в тайне от всех остальных сотрудников Белого дома. Но я надеюсь, что очень скоро мне ничего не придется утаивать от конгрессмена Кендрика.

— Кстати об этом. — Глядя на президента, компьютерный гений послал мимолетно улыбку Эвану. — За время вашего отсутствия, сэр, от вице-президента Боллингера поступило заявление об отставке.

— Надеюсь, он не собирается застрелиться на глазах миллионов телезрителей? — усмехнулся Дженнингс.

— Не совсем так, мистер президент. Он заявил, что собирается посвятить оставшуюся жизнь утолению голода на Земле.

— Боюсь, как бы ему не пришлось провести ее в Ливенворте.

— Бейджинг, сэр, — напомнил Брюс. — Нужно ли мне подтвердить?

— Конечно, можете это сделать и добавьте, что я признателен этим воришкам.

Кивнув Кендрику и Калейле, Брюс вышел и вновь плотно закрыл за собою дверь.

— На чем мы остановились? — обратился к своим гостям Дженнингс.

— На «Инвер Брасс», — ответил Эван. — Они искусственно создали меня и выставили перед публикой таким, каким я вовсе не являюсь. На этих условиях мое избрание вряд ли можно будет считать волеизъявлением народа. Это шарада.

— Вы — шарада? — удивился президент.

— Вы понимаете, сэр, о чем я говорю. Я не искал и не хотел этого. Как вы правильно отметили, мною манипулировали, без моего ведома меня втянули в политическую игру. Я сам ничем не заслужил того, чтобы баллотироваться на столь высокую должность.

Лэнгфорд Дженнингс внимательно посмотрел на Кендрика. На какое-то время в комнате воцарилась напряженная тишина.

— Вы ошибаетесь, Эван, — наконец произнес президент. — Вы это именно заслужили. Я говорю не об Омане и Бахрейне и даже не о находящемся в пеленках Южном Йемене. Все ваши действия там были актами вашего личного мужества. Но они заставили обратить на вас внимание. Это ничем не отличается от героизма на войне или подвигов астронавтов, а потому — самый правильный и законный путь, который вывел вас к рампе сцены. Я не признаю способы, которыми все это делалось, поскольку они таились в секрете людьми, нарушавшими закон, но вы тут ни при чем. Лично вы сказали то, что нужно было сказать, и страна услышала вас. Никто не выдумал те телевизионные записи, и никто не вкладывал в ваши уста сказанные вами слова. Вы нанесли сокрушительный удар по бюрократам, привыкшим идти своим путем. И самое главное, на мой — Лэнга Дженнингса из Айдахо — взгляд, вы спасли нацию от фанатиков, настоящих одержимых. О том, куда они могли нас завести, я даже не хочу думать.

— Вы бы и сами их нашли, — возразил Эван. — Когда-нибудь, где-нибудь один из них задел бы вас слишком сильно, а вам пришлось бы толкнуть его в ответ, так и обнаружились бы все остальные. Я видел человека, который пытался навалиться на вас в Овальном кабинете. Он все понял, когда дерево вот-вот готово было обрушиться на него…

— О, Герберт Деннисон и эта медаль Свободы! — На лице президента появилось его знаменитая на весь мир ухмылка. — Герб был жесткий, но безвредный, хотя и натворил кучу дел, которые мне были не по душе. Теперь он ушел, стал членом одного старейшего эксклюзивного клуба на Уолл-стрит, в который никто не может пробраться, а мы с вами и не захотели бы попасть. Так что он снова преграждает путь этим парням с деньжатами. Герб наконец-то получил чин полковника, о котором так мечтал…

— Прошу прощения? — сказал Кендрик.

— Не важно, забудьте. Национальная безопасность, государственная тайна и все тому подобное.

— В таком случае позвольте мне прояснить то, о чем мы оба с вами знаем, мистер президент. У меня нет того уровня профессиональной подготовки, которая нужна…

— Черт возьми! — закричал Дженнингс. — А может, скажете, кто ее имеет, чтобы работать у меня? Да никто!

— Я говорю не о вас…

— Послушайте меня, Эван. Я не обманываю себя. Мне хорошо известно, что у меня нет ни достаточного воображения, ни интеллектуальных способностей Джефферсона или Адамса, Мэдисона, Линкольна, Вильсона, Гувера… Да, я сказал Гувера, этого блестящего, но во многом пагубного человека. Я не могу себя сравнить с Франклином Делано Рузвельтом, Трумэном, Никсоном, Кеннеди или даже блистательным Картером, у которого было слишком много мозговых клеток, чтобы хорошо проводить собственную политику. Но теперь мы вступаем в другую эпоху. Разумеется, я имею в виду не эпоху Водолея, а нынешний расцвет телевидения, компьютерных технологий, мгновенной, моментальной связи. И у меня есть главное — доверие людей, потому что они видят и слышат во мне человека. Черчилль как-то сказал, что у демократии полно недостатков, но это лучшая из всех придуманных на Земле систем. Я тоже так думаю и верю всем этим скучным людям, которые считают, что Америка — самая великая, самая сильная и благополучная страна на нашей планете. Можете назвать меня мистером Простаком, но я в этом убежден. А это видят, слышат, наконец, чувствуют люди… Я наблюдал за вами, Эван, читал все, что писали о вас, долго говорил с моим другом Эммануилом Вайнграссом и пришел к окончательному выводу — вы должны занять должность вице-президента, хотите того или нет.

— Мистер президент, — мягко прервал Дженнингса Кендрик. — Я ценю все, что вы сделали для нации, но со всей откровенностью должен сказать, мы с вами расходимся во многих позициях. Вы проводите политику, которую я не могу поддержать…

— О Боже! Да никто и не просит вас об этом!.. Я доверяю вам, Эван, и хочу одного: чтобы вы доверились мне. Без страха и никому не нужной любезности всегда говорите мне, в чем я не прав, — вот что нужно этому офису, черт бы его побрал! Тогда, даже отвлекаясь на какие-то вещи, я буду знать, что меня вернут на место. Спросите мою жену. После последней пресс-конференции, которая была два месяца назад, я поднялся в Белом доме на кухню, ожидая от семьи поздравлений. А вместо них получил удар. «Да кто ты такой, — встретила она меня. — Людовик XIV с его деспотической властью? Ты не умнее кролика!» А моя дочь добавила, что подарит мне на мой день рождения учебник по грамматике… Я знаю мои ограниченные возможности, Эван, но также знаю, что смогу сделать, если мне будут советовать умные люди. Поэтому я не упущу вас, конгрессмен. И давайте приступим к делам…

— Повторяю, я не готов.

— А люди думают, что вы готовы, и я тоже. Вот почему вам остается только принять ваше назначение.

На сей раз наступила очередь Кендрика рассматривать президента Соединенных Штатов.

— Боже правый, вы просто обольститель…

— Это мои торговые уловки, мистер вице-президент, — усмехнулся Дженнингс.

— Не знаю. Просто не знаю…

— Зато я знаю, — решительно вмешалась Калейла, дотронувшись до руки Эвана. — Я думаю, полевой офицер Рашад должна подать в отставку.

— И это еще не все, — подхватил Лэнгфорд Дженнингс, изогнув брови. — Вам надо пожениться. Вице-президенту не следует жить во грехе. Представляете, что устроят евангелисты, которые могут принести вам множество голосов, если ваш нынешний статус станет достоянием гласности? Это просто не укладывается в мой имидж.

— Мистер президент, сэр!

— Да, мистер вице-президент?

— Замолчите сейчас же!

— С удовольствием, сэр! Хочу только внести небольшое пояснение. Ради Бога, не говорите моей жене то, что я вам только что сказал. Дело в том, что после нашего развода мы жили вместе двенадцать лет и приобрели вне брака двоих детей. И только за три недели до съезда вновь поженились. Имейте в виду, я посвятил вас в государственную тайну.

— Я никогда не расскажу об этом, мистер президент.

— Знаю, что не расскажете. Я доверяю вам, и вы мне нужны. Наша нация только выиграет от нас обоих и, вполне понятно, впоследствии от вас.

— Сомневаюсь в этом, сэр, — сказал Эван Кендрик.

— А я нет… будущий мистер президент.

За дверью апартаментов вновь зазвучал колокольчик — четыре коротких резких звонка.