На прифронтовой станции

28. Анализ предполагаемых действий Гаевого

На следующий день, рано утром, майор Булавин прибыл в Управление генерала Привалова. Полковник Муратов не стал его ни о чем спрашивать и повел к генералу.

— Здравствуйте, товарищ Булавин! — приветствовал его Привалов. — Садитесь и докладывайте.

Булавин волновался, не зная, как отнесется генерал к его решению об отправке нераскодированного письма Гаевого, хотя был совершенно уверен, что поступил правильно.

Он сел в кожаное кресло напротив генерала. Рядом расположился полковник. Муратов, казалось, не обращал никакого внимания на майора и сосредоточенно рассматривал карту, висевшую на стене.

— Прежде всего, — начал Булавин, чувствуя какую-то неприятную сухость во рту, — разрешите доложить, что, получив вашу телеграмму, позволяющую мне действовать в соответствии с обстановкой, я счел возможным отправить донесение Гаевого, не расшифровав его.

Замолчав, он пристально посмотрел на Привалова, стараясь угадать, какое это произвело на него впечатление. Однако лицо генерала показалось ему непроницаемым. На Муратова он не взглянул даже, зная, что на сухом, мускулистом лице полковника вообще невозможно прочесть его мыслей.

— Объясните, почему вы решились на это, — спросил генерал, и майору показалось, что внимательные глаза Привалова стали строже.

— Я поступил так, товарищ генерал, потому, что не сомневался в том, каков может быть смысл зашифрованного донесения Гаевого, — ответил Булавин, твердо выдержав взгляд Привалова.

Быстро отстегнув полевую сумку, майор вынул из нее листок бумаги, исписанный четырехзначными цифрами. Протянув листок генералу, он продолжал:

— Вот цифровые группы обнаруженного нами шифра Гаевого. По количеству их видно, что текст донесения необычно длинный. О чем мог доносить Гаевой так многословно? Если бы ему был известен наш замысел, он сообщил бы об этом, не ожидая запроса агента номер тринадцать. С уверенностью можно заявить в связи с этим, что замысел наш ему неизвестен. Остается допустить после этого, что Гаевой так пространно излагает в шифрограмме лишь свои личные соображения о лектории, организованном стахановцами депо Воеводино.

— А почему бы не предположить, — хмуро спросил Муратов, — что, получив запрос от «тринадцатого», Гаевой тайно навел справки и теперь подробно доносит обо всем?

— Этого не может быть, товарищ полковник, — уверенно заявил Булавин. — Мы следим за каждым шагом Гаевого и точно знаем, что он никуда не ходил и ни с кем не встречался. Прочитав шифровку на почтовой марке письма Глафиры Добряковой, он в ту же ночь ответил на вопрос «тринадцатого»: каково практическое значение стахановского лектория?

Заметив, что Привалов одобрительно кивнул головой, майор решил, что генерал, видимо, удовлетворен ходом его рассуждений, и продолжал уже с большей уверенностью:

— Что же мог ответить на это Гаевой? Мог ли он поверить в искренность желания машинистов-стахановцев передать свой опыт отстающим? Нет, не мог, конечно. В этом нет у меня ни малейшего сомнения. Гаевой ведь склонен подозревать в людях только самые низменные чувства. В Сергее Доронине, инициаторе создания стахановского лектория, он, например, видит только карьериста.

— Если вы не заблуждаетесь в мировоззрении Гаевого, — заметил генерал Привалов, выслушав Булавина, — то, я полагаю, поступили правильно, не задержав его донесения... А что касается мировоззрения Гаевого, — продолжал генерал после короткого раздумья, — то это, должно быть, типичное мировоззрение профессионального шпиона. Дело в том, что мы уже приблизительно знаем, кто такой этот Гаевой. На одной из железнодорожных станций мы поймали фашистского шпиона, который нам кое-что рассказал. Незадолго до начала Отечественной войны арестованный нами Курт Шуслер вместе с группой других шпионов окончил в Германии специальную школу, готовившую агентуру для шпионской и диверсионной работы на железнодорожных станциях нашего тыла. Фамилий своих коллег он, конечно, не знает (такова, как известно, система обучения в шпионских школах). Очень возможно, что и Гаевой воспитанник той же шпионской школы.