На реках вавилонских

Нелли Зенф приглашают танцевать

С Алексеем по правую и с Катей по левую руку я позвонила в квартиру этажом ниже, к польке, с которой познакомилась только вчера на лестничной клетке. Говорили, что ее отец целый день лежит в кровати и спит, так что она должна быть дома.

— Извините, надеюсь, я вас не разбудила?

Полька вытерла фартуком мокрые руки и протянула мне мясистую ладонь.

— Сегодня воскресенье, верно?

— Да, еще только девять часов. Сожалею, что пришла так рано. — Может, мне лучше было не звонить, но я подумала, надо попробовать. В воскресенье дети в школу не ходят. Мне надо уйти, но взять их с собой я не могу.

— Да вы заходите.

Алексей весь затрясся от пожатия ее лапы, а Катя попятилась назад и уцепилась за мою руку. В нос нам ударил крепкий запах капусты и свинины. Мы вошли.

— Мой отец еще спит, — сказала она извиняющимся тоном, но тем не менее предложила нам сесть за ее маленький стол, который выглядел точно так же, как наш наверху. Вообще вся комната была в аккурат как наша. Такие же металлические многоярусные кровати, такие же стулья из прессованной древесины, такой же пол. Казалось, что совпадает не только расстановка мебели. Зеленая корзина для бумаг так же, как у нас, стояла между дверью и шкафом. Даже постельное белье в бело — синюю клетку было точь-в-точь как наше: ничего удивительного, в конце концов все мы получали его в одном и том же месте.

— Раньше мы каждое воскресенье ходили в церковь. Но католическая церковь здесь совсем другая и отсюда довольно далеко. Моему отцу уже не дойти, понимаете. Мы верующие. Вот, видите. — Она зажгла свечу на столе и поставила поровней образок с ликом Марии, прислонив его к свече. — Вы здесь недавно?

— Да, с понедельника.

— Кофе хотите? Извините, я уже готовлю обед, мне надо только долить воды и помешать, подождите. — Я бросила взгляд на часы, но полька, протянув руку сзади мне через плечо, уже поставила передо мной чашку.

— Совсем черный, надо побольше сахару, — она приветливо улыбалась и, не спросив меня, сыпала мне в чашку сахар, ложку за ложкой.

— Стоп, этого хватит, спасибо, — я прикрыла чашку ладонью.

— Ну, еще ложечку, — сказала она, а сахарный песок тем временем сыпался в чашку у меня между пальцами.

— Ах, я вам еще не представилась? Яблоновска, Кристина. А это мой отец, — она указала на верхнюю койку. — Как вы слышите, он еще мирно спит. — Только она это сказала, как ее храпевший отец поперхнулся во сне, отхаркался и заворочался в постели.

— "Кока-колу" для детей? — Прежде чем я успела ей напомнить, что было не только воскресенье, но еще и раннее утро, она скрылась в кухне. Мои дети радостно и смущенно ерзали, предвкушая "кока-колу".

— Вы здесь недавно? — С верхней койки к нам склонился старик.

— Доброе утро. Извините, мы нечаянно вас разбудили.

— Ах, что там. Никто меня не будил. Я ранния пташка, всегда такой был. — Отец польки уселся на кровати и поглаживал ладонью грудь, поросшую седым волосом.

— Вы музыку любите? — Он показал нам маленький радиоприемник, который явно держал наверху, у себя в постели, и включил его. … when we sat down, ye-eah we wept, when we remember Zion. By the rivers of Babylon. Он покачивал головой, а большим пальцем крутил колесико радиоприемника. Как только он поймал другую, более заводную песню, он завел ее погромче и слез с кровати.

— Потанцевать хотите?

И он схватил меня за руку, чтобы поднять со стула, как раз в ту минуту, когда его дочь вошла в комнату с бутылкой "колы".

— Оставь это, папа. — Фрау Яблоновска зажала ладонями уши.

— Я, знаете ли, был первым танцором, во всем нашем квартале никто не мог танцевать, как я. — От старика еще веяло теплом постели; своим брюшком он погонял меня по комнате. — У нас бывали знатные танцы, да будет вам известно, — глаза его сияли, — а девушки, ах, они стояли вокруг, одна прелестнее другой. И знаете, все только и ждали, чтобы я их пригласил.

— Папа… — Глядя на своего танцующего отца, фрау Яблоновска покраснела и пыталась ухватить его за пижаму. — Папа, перестань. Эта дама — наша гостья.

— Так именно поэтому, моя толстая голубка, именно поэтому, — он танцевал вокруг своей дочери, словно она была не чем иным, как колонной в бальном зале, — и раз-два-три, смотрите, это же совсем просто, — его живот толкал меня вперед и не давал мне наступать ему на ноги, его руки поддерживали нас обоих в равновесии.

— Владислав, — прошептал он, — и дозволено ли мне будет узнать ваше имя? — Губы старика коснулись моего уха.

— Нелли.

— Как?

— Меня зовут Нелли.

— Какие у вас восхитительные бедра. Вы, наверно, часто танцуете?

— Не сказала бы.

Его вежливость была трогательной, ведь как хороший танцор он должен был заметить, что я не знала ни единого из его па, и тем более ни одного собственного.

— Папа, дама хотела бы уйти. Отпусти ее.

— Дама хотела бы уйти? Этого я не думаю. — Он крепко держал меня и завертел так, что у меня голова закружилась. — Лучший танцор. Однажды я вытанцевал себе большой приз Щецина — угадайте, с кем? Нет, не с матерью Кристины. — Он сделал многозначительную паузу. — Это была не кто

6 На реках вавилонских иная, как Цилли Ауэрбах. Что за танцорка! — Он двигал меня перед собой по комнате, как щит.

Громкий стук в стенку заставил фрау Яблоновску сделать музыку потише.

— Папа, прошу тебя. — Однако отец фрау Яблоновской, орудуя мною и собственным локтем, перегнал ее из одного угла комнаты в другой. — Соседи, папа. Сейчас воскресное утро.

— И знаете что? Она хотела выйти за меня замуж. — Он рассмеялся. — Еще совсем ребенок, первые успехи в кино — и хотела за меня замуж! И раз, и раз, и раз!

Песня кончилась, и дикторша начала читать длинную лекцию о растущем числе безработных.

Он сел рядом с Катей и взял ее за подбородок.

— Что это у нас за хорошенькая маленькая девочка? — Но не стал дожидаться ее ответа и опять повернулся ко мне. — Чем мы увлекались после Первой мировой войны? Ведь мы были дети, вас это удивляет, верно? Мужчине, с которым вы только что танцевали, — сколько ему, по-вашему, лет?

Обижать его я не хотела и, хотя была уверена, что ему далеко за семьдесят, нерешительно пожала плечами. Он закашлялся.

— Ну, дитя мое, вы не угадаете. Кристина, а для меня чашки не найдется? — спросил он, и его дочь, для которой и без того уже не было места за ма леньким столом с четырьмя стульями, вышла, чтобы принести ему чашку. Едва она скрылась за дверью, как отец достал из кармана пижамной куртки темно-красную пачку сигарет и, кашляя, закурил сигарету без фильтра.

— Она была виолончелисткой, — сообщил он, глядя на дверь, — но с этим, слава Богу, покончено. Мы продали виолончель, чтобы купить документы. К тому же играла она плохо. Преподавательница консерватории, на большее она была неспособна. — Старик взъерошил свои жидкие волосы, казалось, он обозлен недостатком таланта у дочери и ее неудачей.

— Знаете ли вы, каково это — целый день выносить пиликанье? Она мне все нервы вымотала. — Последние слова он произнес шепотом: открылась дверь и его дочь снова вошла в комнату.

— Папа, здесь дети. — Фрау Яблоновска лихорадочно замахала рукой, разгоняя дым, поставила перед ним чашку и насыпала в нее сахару. По радио снова заиграла музыка. Владислав Яблоновски встал, повернул колесико и, схватив меня за руку, потянул из-за стола.

— Дети, да, у меня уже были дети. Но казалось, что Цилли Ауэрбах это не беспокоит. Знаете ли вы, что я был лучший танцор на весь квартал? — Танцуя мимо стола, он на секунду остановился и отхлебнул кофе. — Однажды я получил большой приз Щецина за танцы. Все были при этом. Все. — Он сделал размашистый жест.

— Папа, даме, возможно, некогда. Она хотела оставить здесь детей, верно я говорю? — Фрау Яблоновска беспокойно переступала с ноги на ногу.

— Да, верно, — хотела я сказать, но Владислав Яблоновски продолжал:

— Куда ни глянь, одни девчонки. Ведь во время войны число мужчин сократилось, понимаете, так что у таких мрлодых парней, как я, были неплохие шансы. Вы себе даже не представляете, скольким женщинам надоело ждать своих мужей. А ведь некоторые из них так и не вернулись. Но, говорю вам, танцевать я умел.

— Цыгане! — Голос из соседней комнаты загремел так громко, словно говоривший стоял рядом с нами. — Поляки сраные! Цыганский сброд! — Об стенку опять что-то грохнуло, судя по звуку, скорее какой-то предмет, чем чей-то кулак.

— Папа, дама торопится, слышишь, ей пора идти. — Фрау Яблоновска схватила меня за руку и оттащила от него.

— Ведите себя хорошо! — крикнула я своим детям, пока старик продолжал рассказывать.

У дверей фрау Яблоновска подала мне свою мягкую руку.

— Извините, обычно отец ведет себя вполне спокойно. Он уже не одну неделю лежит в постели. Но вот приходит молодая женщина, и он заводится, без конца рассказывает одни и те же истории, как он стал героем, — ну, тут уж мне его не остановить. Тот еще герой.

— Все равно я вам очень благодарна. Мои дети не хотели оставаться наверху одни. Где-то к часу я непременно вернусь. Вы присмотрите за ними, да?

— Разумеется, я люблю присматривать за детьми. — Она глядела на меня, очень довольная и как бы чего-то ожидая. Возможно, она была рада, что я ничего не сказала об ее отце, обратилась к ней за помощью. Возможно также, она надеялась, что я скажу ей, куда это мне так срочно понадобилось в воскресенье утром и почему я не могла взять с собой детей. Но я просто поблагодарила ее и ушла.