На реке черемуховых облаков

Лесной сторож

Пустошка — это дальний сенокос. Туда добираться нужно полдня. А лесник Касьян там каждый год косит, несмотря на пожилой возраст. И стожки ставит из духовитого сена, будто хлебные караваи на лесной поляне печет. Они у него хлебом-то и пахнут, эти стожки.

Сколько раз председатель предлагал Касьяну сенокос возле деревни. Потеснил бы других, если надо. Но лесник не соглашается. И корова его Варька, между прочим, тоже. Она другого сена не ест. Ей с Пустошки подавай. Так что председатель махнул на Касьяна и его привередливую корову рукой. Правда, всегда помогает с вывозкой. Назначил он Федьку, молодого тракториста. А тот любознательный. Спрашивает:

— А почему у тебя, дядя Касьян, такое духовитое сено? И мышами никогда не поедено?

— А сторож у меня на Пустошке! — ответил Касьян хитровато. — Вот у него и надо спросить насчет мышей…

— Кто у тебя там? — изумился Федька.

— Приезжай, поглядим. Заодно и сено вывезем! — бодро сказал Касьян.

Федька, конечно, знал, что дядя Касьян — чудак. Лесной человек, понятно, отличается от обыкновенного. Его и не сразу поймешь… Но за какие деньги нужно караулить посреди дальнего леса чужое сено? Да и от кого? От мышей!

Ехали в лесную глухомань на тракторе. Федька молчит, рычагами ворочает, думает про себя что-то. И Касьян молчит, глядя через дрожащее стекло кабины на лес. И кажется, кивают ему сосенки и знакомые березки… Белая борода Касьяна будто комок снега. Только не тает этот снег в теплой кабине.

«Старый совсем стал Касьян, — думает про себя Федя. — И сдалась ему эта Пустошка!»

Когда подъехали к лесной поляне, Касьян попросил остановить трактор. Он молодо соскочил на снег, подошел к стожку, весело похлопал рукавицами одна о другую, вызывая кого-то. Федька тоже вышел из кабины и глядит, что дальше будет. А дальше — как выпрыгнет что-то белое, стремительное. Сверкнуло электрической искрой и пошло скакать по тулупу лесника. Как дух какой-нибудь! А потом в рукав Касьянов нырнуло, будто в шерстяную нору.

— Кто эт-то-то? — спросил Федька, заикаясь от волнения и прижимаясь к мошной гусенице трактора. Ничего подобного он, понятно, никогда еще не видел.

— Да караульный мой — горностаюшка! — ответил ему Касьян, улыбаясь сквозь бороду. А в рукаве лесника сверкнули будто две изумрудины. И Федя рассмотрел зеленоглазую мордочку зверька.

— Дядя Касьян! А как ты его приручил — ведь он как электрический, дикий зверь? — спросил Федя, опомнившись.

— Да спас я его, — отвечал Касьян. — Вот там мой тулуп лежал. А сам я сено метал на сани. Только гляжу: филин, злая птица, над моим тулупом кружится. Шуганул я его немедленно! Улетел он, а я думаю: зачем филину мой тулуп? Зачем кружил? Подхожу, а в рукаве горностаюшка схоронился. Ему филин весь бок когтями просадил… Ну, горностаюшку я домой взял. Молоком Варькиным отпоил… А потом обратно на Пустошку отвез. Так он у меня и живет после того…

— Не зря ты его спас, дядя Касьян! — сказал Федя, ласково глядя на зверька, что высунулся из рукава лесника, совсем не опасаясь тракториста.

— Ох, не зря! — сказал и дядя Касьян. — Он всем мышам здесь делает перевод. Почему и сено на Пустошке всегда чистое и духовитое…

— Такому сторожу можно доверить сено! — подтвердил Федя.

Бережно опустил дядя Касьян своего сторожа на стог, и пропал зверек, будто растворился в сене. Для него любая мышиная щелка — проходной двор.

Вот дядя Касьян придумал! Это же ни у кого в колхозе такого сторожа нет. Поэтому и сено не такое духовитое. Уж Федька знает в сене толк. Он, несмотря на молодость, уже два года стаскивает стожки к ферме. А вот только пустошкинское так пахнет…

Погрузили сено на сани. А один стожок на отшибе оставили нетронутым. Это чтобы в нем горностаюшка жил и над мышами пустошкинскими немногочисленными царил. И чтобы ему было где укрыться, если филин, злая птица, прилетит…