На школьном дворе. Приключение не удалось

Глава IX

А в это время Иван Карпович находился далеко от Иленска. Он был участником конференции, организованной областным отделом народного образования.

В числе участников конференции был и редактор областной газеты товарищ Тимофеев. Он рассказал, как его газета освещает передовой опыт лучших педагогов. Он перечислил очерки и статьи, в которых некоторые педагоги ставились почти наравне с Макаренко, Ушинским и Сухомлинским.

Это выступление взбудоражило грузного, но экспансивного Ивана Карповича. Когда ему предоставили слово, он взошел на трибуну и стал критиковать редактора.

Он говорил, что областная газета пишет лишь о тех педагогах, которые живут или в городе или поблизости от него, а о тех, кто работает в глубинке — ни слова. Как видно, редактор жалеет денег на такие «пустяки».

— До нашего Иленска без малого тысяча километров, а там есть педагоги, у которых могли бы поучиться лица, прославленные газетой товарища Тимофеева. Я имею в виду директора второй восьмилетней школы Данилу Акимовича Бурундука.

Иван Карпович так долго превозносил достоинства Данилы Акимовича, что председателю пришлось постучать по графину, напоминая о регламенте. Лыков сказал, что Бурундук сумел установить удивительный контакт с учащимися, заставил оценить в нем не только педагога, но и Человека с большой буквы.

Когда председатель второй раз постучал по графину, Лыков воскликнул:

— Еще одну минуту, товарищи, ровно минуту! И он поведал о некоем Юрке Чебоксарове, одно имя которого приводило в трепет педагогическую общественность Иленска. За свою короткую жизнь он уже трижды побывал в милиции, и Лыков перевел его из первой восьмилетки в десятилетку, где педагоги покрепче. Но и там с Чебоксаровым не справились. Тогда завроно решил отдать его на попечение Бурундука. И что же? За минувшую половину учебного года ни одного замечания, без особых пятерок, но вполне благополучно перешел в восьмой класс… Словом, переродился человек!

— Вот так, товарищи! — заключил Иван Карпович. — Все это я говорю к тому, что современные Макаренки, Ушинские да Сухомлинские живут не только поблизости от областного центра, но и в так называемых «медвежьих углах». Извините, что затянул выступление, и благодарю за внимание.

Пока Иван Карпович говорил, сидевший в президиуме редактор газеты что-то записывал в блокноте, а когда Лыков сошел с трибуны, он попросил слова для реплики, сказал, что считает критику в свой адрес справедливой, и пообещал исправить некоторые недоработки редакции по данному вопросу. Впрочем, он скоро забыл о своем обещании и не вспоминал о нем около месяца.

Но вот однажды в кабинет товарища Тимофеева вошла секретарша и положила перед ним лист бумаги с отпечатанным на машинке текстом:

«Главному редактору газеты «Сибирская новь»

тов. Тимофееву А. И.

от литсотрудника Шапошниковой И. С.

Заявление

В связи с создавшимся в редакции отношением ко мне прошу освободить меня от занимаемой должности».

Дальше, конечно, стояла подпись и число. Редактор потер пальцами лоб.

— Кто она такая, эта Шапошникова?

— Ну, Инна Шапошникова, ну… Инна, Инночка!

— Ах, Инночка! — вспомнил редактор. — Где она сейчас?

— Там, у меня, — секретарша кивнула на дверь.

— Пригласите ее ко мне.

Секретарша ушла, а вместо нее появилась миловидная шатеночка лет двадцати трех, маленькая, тоненькая, очень стройная. На ней были хорошо сшитые синие брюки, светлая блузка и синий жакетик, которые ей очень шли. Лицо Инночки было так бледно, что даже слегка подкрашенные губы выделялись на нем ярким пятном.

— Садитесь, Инночка! — сказал пожилой редактор.

— Спасибо, Александр Иванович, я уже насиделась.

Редактор не настаивал и спросил Инночку, глядя на ее заявление:

— Скажите, что вы подразумеваете под «сложившимся в редакции к вам отношением»?

— Под этим, Александр Иванович, я подразумеваю, что меня уже скоро год лишают возможности хоть какого-нибудь творческого роста…

Инночка проговорила это таким ровным, спокойным голосом, что многоопытный редактор понял: она вот-вот заплачет. И он сказал как можно более сочувственным тоном:

— Так-так! Значит, вам уже скоро год как не дают серьезных поручений…

Но этот маневр произвел как раз обратное действие: в голосе Инночки уже отчетливо слышались слезы.

— Да, Александр Иванович! Мне с детства твердили, что на ошибках учатся, и я вполне осознала тогда свою ошибку и ни слова не сказала, когда меня перевели на самую примитивную работу. Но ведь сколько же можно, Александр Иванович!… Сколько можно сидеть на коротких заметках о том, что где-то открылась выставка о том, как милиционер задержал пьяного шофера, о том… Александр Иванович с тревогой следил за тем, как слезы постепенно накапливаются в глазах его сотрудницы, как Инночкино лицо постепенно краснеет, как одна слеза побежала вдоль правильного, но чуть вздернутого носа, как за первой слезой по другой щеке поползла вторая.

— …и… и, что на какой-то улице открылся новый универсам, — торопливо договаривала Инночка. — Простите меня, Александр Иванович! — Она села на стул, недавно ею отвергнутый, выдернула из жакетика носовой платочек и уткнулась в него, слегка вздрагивая.

Редактор подождал, пока это вздрагивание прекратится, потом заговорил как можно мягче:

— Ну что ж, Инночка… Ваши слова, что на ошибках учатся, совершенно правильны. И разумеется, на поручениях, которые вам сейчас дают, творчески не вырастешь. Ну, а если мы вам дадим задание посерьезней, вы свое заявление обратно возьмете?

Инночка поспешно вытерла лицо и выпрямилась на стуле.

— Конечно возьму, Александр Иванович! А какое задание?

— И прежних ошибок больше не повторите?

— Ну, Александр Иванович! Ну, как вы можете такое говорить!

Прежде чем продолжать эту историю, надо рассказать, какую ошибку Инна совершила в начале своей профессиональной деятельности.

Она окончила в Москве факультет журналистики и попросила, чтобы ее направили в Сибирь. В редакции областной газеты быстро оценили и полюбили молоденькую хорошенькую сотрудницу, которая даже в самых простеньких заметках обходилась без газетных штампов и умела двумя-тремя штрихами нарисовать обстановку того или иного события или портреты действующих лиц. Инночка (так ее стали звать все в редакции) проработала всего полгода, а ей уже дали серьезное задание; написать развернутый очерк о директоре животноводческого совхоза Осипове, который вывел отстающее хозяйство в передовые.

Все в этом директоре очаровало Инну: и его хорошие манеры, и отлично сшитый костюм, и умение водить машину, не пользуясь услугами шофера, и его открытое лицо этакого русского доброго молодца. Проникнувшись доверием к этому обаятельному человеку, Инна сказала ему, что выполняет свое первое серьезное задание, и ее тронула та заботливость, с которой Осипов принялся ей помогать. В течение трех дней, которые Инна провела в совхозе, он буквально не отходил от нее ни на шаг. Он указывал Инне, с кем из людей ей интересней всего будет поговорить, он сам возил ее по отделениям и фермам, с которыми Инне стоило познакомиться.

Очерк понравился в редакции, его напечатали, а через несколько месяцев директор совхоза Осипов оказался на скамье подсудимых вместе с большой группой своих сообщников. Пунктов обвинения было множество: тут и взятки за предоставление выгодной должности или благоустроенной квартиры в новеньком коттедже, тут было и строительство роскошной виллы для директора из материалов для возведения клуба, но все это были пустяки по сравнению с главным. Осипов окружил себя людьми толковыми, знающими, но лишенными совести. Совхоз и в самом деле стал сдавать государству больше мяса и молока, чем при старом директоре, возросло и поголовье скота, только возросло оно гораздо больше, чем указывалось в отчетах: значительная часть приплода утаивалась, молодых бычков выкармливали на отдаленной ферме, потом забивали, а мясо продавали втридорога на рынке, с директором которого Осипов находился в преступном сговоре. Главный редактор Александр Иванович получил выговор от обкома партии и был сердит на Инну. Он хотел уволить ее, но за нее вступились другие сотрудники. Как можно, говорили они, обвинять молоденькую Инну за то, что ее обвели вокруг пальца, если мошенники в течение нескольких лет обманывали специалистов районного и даже областного масштаба?! Инну оставили в редакции, но больше серьезных работ ей не поручали.

Вернемся к разговору в кабинете редактора.

— Значит, не повторите свою ошибку, — снова сказал он.

— Ну, Александр Иванович!… Ну, как вы можете… — простонала Инна, и редактор сказал, что может послать ее в командировку в Иленск с поручением написать очерк об очень хорошем, как ему сообщили, педагоге по фамилии Бурундук.

— Только смотрите, Инночка, — сказал Тимофеев в заключение, — во-первых, этот завроно слишком уж горячо расхваливал своего Бурундука, а во-вторых, в этих маленьких городишках каждый друг другу и сват и брат, так что держите ухо востро. Ну, да вы ведь теперь у нас ученая, а за битого двух небитых дают.

Когда в редакции шел этот разговор, у дебаркадера Иленска стояла пассажирская баржа, которая ходила вверх по Иленге — притоку реки Большой — и обратно. В корму этой баржи уперся тупым носом небольшой буксировщик-толкатель. К обоим бортам буксировщика были привязаны шитики большие лодки, грузоподъемностью около двух тонн. Корма и нос у этих лодок были такой формы, что каждый шитик напоминал огромное корыто с высокими бортами. На буксире у каждого шитика чуть покачивалась моторная лодка типичной для здешних мест конструкции: узкая, длинная, с довольно мощным стационарным мотором, такая лодка легко ходила против течения быстрых притоков

Большой. В шитики сейчас были погружены ящики с консервными банками, запасные канистры с горючим для моторок — словом, все, что не боится дождя.

Пассажирская баржа должна была доставить юных краеведов до притока Иленги — реки Луканихи, а там уж они двинутся вверх по этой безлюдной речке на своих шитиках, которые потащат за собой моторные лодки.

На верхней палубе баржи среди других пассажиров стояли тридцать пять ребят, окончивших седьмой класс. Бурундук, Федор Болиславович Савко и заведующий районо Иван Карпович Лыков. Провожающих на пристань не пускали. Они толпились на высоком берегу, откуда к дебаркадеру тянулась длинная деревянная лестница. Тут собрались родители отъезжающих и школьники, которые не уехали на лето в деревни к бабушкам, дедушкам и прочим родственникам.

Сирена буксировщика завыла, вода за его кормой закипела. Баржа начала отваливать от дебаркадера.

— Счастливого пути! Всего доброго! — закричали с берега.

С баржи что-то кричали в ответ, но за стуком двигателя и рокотом воды слов нельзя было разобрать.

Скоро все увидели, как баржа стала поворачивать направо, туда, где в реку Большую впадала Иленга. Минуты через две она исчезла за поворотом. А потом исчез и толкатель, тащивший по бокам два шитика, словно домашняя хозяйка две сумки.

Провожающие стали расходиться. Побрели в одном направлении Луиза и Ленька. Побрели молча, потому что на душе у каждого было грустно: в поход ребят их возраста не брали.

Никто из них не подозревал, что скоро им придется пережить столько волнений и приключений, что хватит еще на полкниги.