На суше и на море

Глава XX

Истощив весь запас красноречия, нам оставалось употребить все меры для улучшения положения Мрамора.

Собрав, по возможности, строительный материал, мы ему живо соорудили хижину, в которой он мог укрываться в непогоду, в двенадцать футов в ширину и в восемнадцать в длину, затем сделали в ней окна и дверь. Хотя климат здесь был жаркий и камина не требовалось, все же мы поставили около хижины печку, сделанную французами; она легко передвигалась с места на место даже одним человеком. Мы даже вспахали часть земли и обнесли ее изгородью, чтобы предохранить от домашней птицы. Так как нас работало около сорока человек, на острове скоро установился порядок; я принимал во всем такое деятельное участие, как мать, готовящая приданое своей дочери.

Мрамора почти не было с нами во все это время, он жаловался, что ему ничего не останется делать после нас, а на самом деле был счастлив, видя с какой заботливостью мы относились к его благоустройству.

Предполагая, что Мрамору в конце концов одиночество наскучит и ему захочется направиться в другие места, я принялся за устройство для него шлюпки, в которой приказал сделать всевозможные приспособления для борьбы с бурей.

Мрамор следил с любопытством за нашей работой. Однажды вечером, когда уже все было кончено и я объявил, что мы выезжаем на следующий день, он отвел меня в сторону с таинственным видом, как будто собирался сообщить нечто важное. Он был сильно взволнован, рука его дрожала.

— Да благословит вас Бог, Милс! Единственно, что у меня есть дорогого на всем свете, это вы, мой друг. Вы еще молоды, неопытны, а потому не отговаривайте меня от моего решения. Все, о чем я вас прошу в настоящую минуту, — это прекратить, наконец, приготовления для меня, а то, право, мне ничего не останется делать. А потом имейте в виду, что я и сам сумею оснастить эту шлюпку, без посторонней помощи.

— Да я в этом не сомневаюсь, друг мой, но я боюсь, что вы сами не захотите этого сделать. Я все еще не теряю надежды, что вы нас догоните и займете на «Кризисе» свое прежнее место.

Мрамор отрицательно покачал головой. Мы сделали несколько шагов в молчании. Вдруг он обратился ко мне дрогнувшим голосом: — Милс, ведь вы будете сообщать мне о себе?

— Каким же образом? Вы сами знаете, что между этим островом и Нью-Йорком не существует еще почтовых путей.

— Да, я говорю глупости. Совсем потерял память. Конечно, когда вы уедете, для меня настанет конец всяких сношений с миром. Но что же делать? Может быть, мне уж немного осталось жить.

— Ну, полно, Мрамор; еще не поздно, поезжайте с нами, хотя из дружбы ко мне.

Целый час я уговаривал его — и все напрасно. Наконец я решительно объявил, что «Кризис» более ждать не может.

— Я это знаю, Милс, а потому кончим все эти разговоры. Да вот, кстати, и Неб идет за вами. Спокойной ночи, дорогое мое дитя. Господь над вами!

Я оставил Мрамора, все еще надеясь, что тишина ночи подействует на него благотворно и он образумится. У себя на «Кризисе» я сделал распоряжение, чтобы на следующий день, с восходом солнца, весь экипаж был бы в сборе для снятия якоря.

В назначенный час Талькотт явился сообщить мне, что все готово. Я назначил его старшим лейтенантом, а в помощники дал ему юного филадельфийца. Этот молодой человек обладал всеми качествами для морской службы, даже с излишком: любил выпить. Но пьяницы не вредят на судне, где господствует порядок и дисциплина.

Итак, Талькотту велено было отчаливать. Я же отправился в лодке на остров сделать последнюю попытку увезти с собой Мрамора. Но ни его, ни шлюпки нигде не было видно; по всей вероятности, он спрятался за погибшим французским судном.

Нечего было делать: пришлось поднять паруса и выехать из бассейна. Положительно, Мрамор пустился в море совсем один. Несколько часов мы еще прождали у скалы. Я все колебался. Но, наконец, «Кризис» стал быстро удаляться от земли и исчезать в волнах.

Я потерял последнюю надежду увидеть когда-либо Моисея Мрамора, это сознание наполнило мое сердце невыразимой горечью.

За обедом мы сошлись с майором и его дочерью. Понятно, разговор зашел об исчезновении нашего старого товарища.

— Как жаль, — сказал Мертон, — что из ложного самолюбия Мрамор отказался отправиться с нами в Кантон; там он всегда мог бы перейти на другое судно, если бы захотел.

— Но зато мы это сделаем, милый папа, не правда ли? — сказала Эмилия, подчеркивав свои слова. — Пора освободить мистера Веллингфорда от наших особ.

— Так по-вашему выходит, мисс Мертон, что такое милое общество для меня в тягость? — с живостью возразил я. — Но я уверен, что вы думаете не то, что говорите. Для меня же тем приятнее, чем дольше мы останемся вместе и чем дольше я буду пользоваться вашим обществом.

По-видимому, Эмилия осталась довольна моим ответом; отец же ее после минутного молчания сказал: — Но для меня крайне стеснительно, что мы столько времени сидим на шее мистера Веллингфорда, который отказывается, забывая даже выгоду своих судовладельцев, принять от нас плату за проезд, чтобы покрыть хотя свои расходы. И как только мы приедем в Кантон, то перейдем на первое английское судно, которое согласится принять нас.

Я стал горячо протестовать против подобного решения, однако не нашел сказать ничего достаточно убедительного.

Несколько недель плыли мы по Тихому океану. Благодаря обществу Мертонов, для нас с Талькоттом время шло незаметно.

Наконец мы въехали в Китайское море; я собрался в Кантон, предварительно высадив своих пассажиров в Вампоа, где мы расстались, обещаясь повидать друг друга перед отъездом. Дел у меня оказалось по горло. Надо было сбыть сандал, меха, приобрести партию чая, нанки, фарфора, одним словом, всего того, что значилось в инструкциях, данных капитану Вильямсу. Я воспользовался случаем для покупки для себя лично некоторых вещиц, которые бы доставили удовольствие будущей хозяйке Клаубонни. Это лучшее употребление, которое я мог сделать своим сбережениям.

Одним словом, те несколько недель, которые мы провели в Кантоне, дали возможность совершить очень выгодные обороты для владельцев «Кризиса».

Довольный собой, я вздохнул с облегчением, когда мы приготовились к отплытию.

Долг вежливости требовал сделать прощальный визит Мертонам, которых я видел всего два раза со времени нашей остановки. Я застал одну Эмилию. Известие о моем отъезде очень расстроило ее; я тоже был взволнован, но не так сдержан, как она.

— Одному Богу известно, мисс Мертон, когда мы теперь увидимся!

Эмилия вздрогнула, и ее лицо покрылось мертвенной бледностью, игла задрожала в ее руке, но она, по обыкновению, овладела собой. Теперь я понимаю, отчего я тогда не бросился к ее ногам умолять ее, чтобы она сопровождала меня в Соединенные Штаты. Неожиданный приход майора помешал объяснению, которое непременно бы произошло между нами. Больной и расстроенный вид Мертона поразил меня.

— Я боюсь, Милс, что мы никогда больше не увидимся. Мой доктор сейчас откровенно сказал мне, что " если я не возвращусь в холодный климат, то не проживу более шести месяцев.

— Так едемте со мной! — вскричал я с поспешностью. — У вас еще есть время собраться до завтрашнего дня.

— Мне запрещен Бомбей, — сказал майор, боязливо взглянув на дочь, — и я вынужден отказаться от места на долгое время.

— Тем лучше, майор. Через четыре месяца я могу доставить вас в Нью-Йорк, где климат для вас благоприятен. Вы поедете со мной, как. близкие друзья, а не как пассажиры. Я буду пользоваться вашим столом, ибо моя каюта так загромождена всевозможными покупками, что в ней негде повернуться.

— Ваша деликатность, Милс, равняется вашему великодушию, но что скажут судовладельцы?

— Они не имеют никакого права жаловаться. Мы условились, что я могу принимать пассажиров по своему усмотрению. Но уж если вы так настаиваете на плате, то для этого сотни долларов достаточно за глаза.

— На этих условиях я с благодарностью воспользуюсь вашим предложением. Позвольте мне теперь попросить вас ответить на один вопрос: можете вы остановиться у острова Св. Елены?

— Ну да, конечно, если вы желаете. Я даже нахожу эту остановку полезной для экипажа.

— Прекрасно, там я с вами и расстанусь, если мы найдем корабль, идущий в Англию. Итак, мой дорогой Милс, значит, решено; завтра я буду готов.

На следующий день я с восторгом принял к себе на судно своих друзей. Талькотт радовался не меньше моего, — общество Эмилии доставляло ему особенное удовольствие.

Талькотт был хороший музыкант, я тоже недурно играл на скрипке. Аккомпанируя Эмилии, мы составляли очень недурное трио; и не будь время так прозаично, сами наяды вышли бы из своих укрытий послушать нас.

Проезжая мимо Зондских островов, я рассказал своим собеседникам о борьбе «Джона» с пирогами и о его крушении у берегов Мадагаскара. Естественно, мы опять вспомнили Мрамора.

— Я убеждена, — сказала Эмилия, — что Мрамор нарочно скрылся с острова, чтобы избегнуть ваших приставаний, и как только судно скрылось из вида, он, наверное, возвратился обратно и теперь наслаждается жизнью отшельника.

Быть может, она была права; во всяком случае такое предположение было самое утешительное. Так как мое намерение было провести на море еще не один год, то я в душе дал себе обещание при первой же возможности разузнать все о Мраморе…

Между тем, «Кризис» находился в таком месте океана, где капитану судна нельзя было предаваться мечтаниям. Надо было усилить стражу, ибо каждую минуту нас мог застигнуть неприятель.

На другой день рано утром Талькотт прибежал разбудить меня.

— Вставайте скорей, капитан. Пираты налетели на нас, точно вороны на труп. К несчастью, почти нет ветра.

Через несколько минут я уже был на палубе, куда собрались все матросы; многие из них не успели даже накинуть на себя куртку. Море казалось усеянным неприятелями. Майор насчитал около тридцати пирог; в некоторых виднелась артиллерия; они действовали дружно и образовали вокруг нас род блокады.

Пираты начали с того, что выстрелили в нас залпом из двенадцати пушек. Ядра со свистом пробили наши мачты и снасти почти во всех направлениях. Мы ответили выстрелом с правого борта; но расстояние, отделявшее нас от неприятеля, было так велико, что вся картечь разлетелась в стороны, не достигнув цели. Тогда мы начали стрелять направо и налево и, таким 'образом, расчистили себе проход, и скоро все пироги остались за нами, на западе. Но шестеро из них, наиболее отважных, старались пересечь нам дорогу. Но вдруг «Кризис», круто повернув, устремился в самую середину флотилии, безостановочно стреляя куда попало. Пользуясь дымом, три-четыре пироги попробовали было взять нас на абордаж, «о, верно, нашли, что сделалось слишком жарко, так как прекратили преследование; мы минут через пять были уже вне опасности, оставив их далеко за собой. Судя по всеобщему смятению пиратов, можно было заключить, что им порядком таки досталось от нас. Одна из их лодок пошла ко дну; другие собрались в одно место, чтобы спасти экипаж; у многих пострадали мачты. Впоследствии я узнал, что они потеряли в сражении сорок семь человек.

Переменив галс, мы спокойно продолжали путь. Наши повреждения оказались незначительными; ранены были только один матрос да Неб. Матрос умер до нашего прибытия к мысу. Что же касается Неба, то он вскоре оправился настолько, что вновь принялся за свои обязанности. Во все время битвы он оставался с разинутым ртом и своей обычной гримасой.

Я пристал у острова Св. Елены, исполняя данное обещание, но так как мои пассажиры не нашли желаемого судна, то решились сопровождать меня в Нью-Йорк. Эмилия премило вела себя во время сражения. Она даже оставалась среди экипажа, который уверял, что ее присутствие приносит счастье.

Плавание наше от острова Св. Елены до Нью-Йорка прошло благополучно. Хотя оно продолжалось долго, но никто из нас не скучал. Наконец, по нашим соображениям, земля была уже совсем близко. Майор с Эмилией поднялись наверх для наблюдений, и вот послышался ожидаемый радостный возглас. Потом показалась туманная точка, которая постепенно вырастала, обозначая контуры и выступы горы. Стрелка Гука, земли, возвышающиеся сзади нее амфитеатром, вырисовывались все яснее и яснее. Мы скоро прошли мимо маяка и, обогнув Спит, вошли в верхнюю бухту ровно за час до заката солнца. Это было в один из чудных дней конца июня 1802 года.