На темной стороне Луны

— Начальство знает? — спросил дежурный.

— Никто еще не знает, — сказал Какаджан. — И с каких пор в горотделе начинают не с дежурного, а с начальства?

— С тех пор, как у человека стала одна голова вместо двух. Откуда он знает прокурора области?..

Дежурный встал и неторопливо пошел на переднюю половину, и стоило ему вынырнуть из-за стеклянной стены, покинув телевизионное Зазеркалье, задержанный рванулся к нему с воплем:

— Товарищ дежурный! Срочно! Я прошу срочно! Позвоните прокурору города — Шарину Хамитовичу…

— Вы его знаете? — учтиво осведомился дежурный.

— Передайте, что здесь Салим, сын Иноята-ходжи… Пусть сейчас же приедет или кого-то пришлет… — Видя осторожность дежурного, Камалов стал нажимать все более требовательно. — Что у вас тут творится? Здесь не Чили! Это вам не пиночетовские застенки! Звоните срочно!

— Все решим, — на Халматова дежурный не смотрел. Не из застенчивости, а просто не замечал — и раньше не был для него авторитетом. Городской отдел внутренних дел — вотчину Равшана Гапурова — курировал лично начальник управления.

— Но наручники хоть можно с меня снять! Я сам юрист, знаю права! — заорал задержанный. — Фашисты! Истязатели!.. С работы к чертовой матери все полетите!..

— Снимите наручники! — распорядился дежурный.

— Никак невозможно! Сломаны они, — благодушно отозвался Халматов. — Надо перепиливать дужку.

Звонок, показавшийся дежурному спасительным, был со станции юных натуралистов: недалеко от розария, за которым ухаживали школьники, произошел хлопóк — то ли выстрел, то ли кто-то из мальчишек безобразил…

— Вас понял! Никто не пострадал? Я сам лично выезжаю… ЧП! — он со стуком отпустил трубку, схватил фуражку и ткнул пальцем в Какаджана: — Значит, так! Поскольку ты — сотрудник областного аппарата, вези задержанного туда, это ваша компетенция. А я сейчас проинформирую по телефону дежурного по области. Он будет в курсе дела…

— И прокурора! — крикнул взбешенный сын своего отца.

— Обязательно!..

Удача! По областному управлению дежурил Энвер Давлатов — выдвиженец угро, вчерашний подчиненный и воспитанник Халматова. Удача!

— Энвер, — скомандовал Тура, прежде чем сын Иноята-ходжи открыл рот. — Срочно понятых, протокол доставления и осмотр «дипломата». Все остальное — потом…

— Сделаем, устоз…

— И срочно врача — зафиксировать следы инъекций на руке.

Помощник Энвера выскочил из дежурки, чтобы позвать понятых, а Халматов уже звонил в экспертно-криминалистический отдел Аминову:

— Муса! Это — Халматов, я — в дежурке. Брось все! Ты очень нужен, захвати реактивы для экспресс-анализа… Скорее, Муса! И захвати еще ножовку по металлу…

В свое время заботами Туры каждый оперуполномоченный, не говоря уже об экспертах, получил маленькую квадратную коробочку с реактивами.

«Если изъятое вещество коричневого цвета, — значилось на внутренней поверхности крышки, — втереть в бумагу, смешать с реактивом, добавить воды…» Фиолетовый цвет, в который окрашивалась бумага в течение минуты, указывал на наличие опия.

— Бегу…

Тура велел всем написать рапорта, сдать дежурному и зарегистрировать в журнал — его старшинство грозило каждую минуту исчезнуть с приходом любого из руководителей управления.

— Быстрее, пожалуйста, быстрее…

Помощник уже вел понятых — двух случайных людей, ждавших на крыльце начальника паспортного отдела. Все двигалось в стремительном темпе.

— Приступайте…

— Откройте «дипломат», — предложил Энвер сыну Иноята-ходжи. — На какой шифр закрыто?

— Снимите наручники! Палачи! — разрывался Камалов.

— Я вам предложил открыть портфель, — тихо и грозно повторил Энвер.

На столе у дежурного задребезжал пронзительно телефон, задержанный с надеждой взглянул на аппарат.

Халматов, опережая дежурного, поднял трубку с рычага и снова положил на место.

— Продолжай, — кивнул он Энверу.

— Шифр! Какой шифр? — спросил дежурный. — Иначе я велю сломать запор…

— Девятьсот тридцать шесть! — Камалов с ненавистью смотрел на него. — Ты еще не раз пожалеешь об этом!

Халматов обратил внимание на его сузившиеся зрачки, узкое болезненное лицо.

— Придвиньтесь ближе к столу, — дежурный обратился к понятым.

Энвер набрал шифр, замок щелкнул. В «дипломате» лежало несколько свежих газет, июньский номер журнала «Хозяйство и право», сколка отпечатанных документов. Энвер разворошил бумаги. Тура показал ему на картонную прокладку дна — Энвер дернул.

— Есть! — Халматов увидел ровный ряд круглых маленьких баночек из-под вазелина.

Непрерывно звонил телефон, ошалело крутили головами понятые, кричал Камалов. В дежурке появился Муса Аминов. Пока он священнодействовал, телефон смолк, и Энвер вызвал из психоневрологического диспансера врача-нарколога:

— Я прошу срочно освидетельствовать задержанного…

— Почему никто не позвонил прокурору? — неистовствовал задержанный — время его быстро уходило. — Я юрист, ваш коллега…

Аврал продолжался минут десять, когда в коридоре раздался тяжелый топот и в дежурку ввалился подполковник Гапуров.

Халматов понял: дежурный по горотделу — хитрован, в бытность Гапурова его правая рука — и сейчас поставил Равшана в известность обо всем случившемся.

— Что здесь происходит? — зловеще-медленно спросил Чингизид, оглядывая дежурку. Не ворочая головой, как волк, поворачивался всем корпусом.

К этому времени задержанный был уже без наручников, дужку перепилили. Браслеты были у Туры в кармане. Понятые вместе с экспертом подписали протокол, Энвер заносил в протокол их паспортные данные.

— Почему не отвечаете на звонки? — Равшан кивнул одновременно Халматову и задержанному. Он был явно раздосадован.

— Аврал, товарищ подполковник! — Дежурный был горд тем, как быстро и оперативно со всем справился. Он показал Гапурову одну из вазелиновых баночек, полную коричневато-серых стерженьков. — Опиум! Смотрите, сколько его здесь! Надо давать срочное спецсообщение в Ташкент!

Равшан ничего не сказал, прошел за стол, быстро просмотрел рапорта, обвел взглядом присутствующих и подвел итог:

— Всех посторонних прошу покинуть дежурную часть.

Тура в дверях успел сказать подошедшему Какаджану:

— Поставь обо всем в известность Нарижняка. Следователя. Обязательно. Позвонишь мне домой. Набирай последнюю цифру 22 вместо 21. Номер моей соседки. Она подзовет…

Халматов вышел в вестибюль, постоял у наполненного мутноватой илистой водой прозрачного саркофага. Рыбы, несомненно, узнали его: то одна, то другая подплывали к стеклу, вперяли в Туру ничего не выражающий красноглазый взгляд. О, как много видели они здесь, подумал Тура. Но никому, никогда ничего не скажут. Даже хозяину своему — генералу. И кормильцу Халяфу. И Пака они видели, когда он в последний раз проходил вестибюль…

На улице Туру ждал приятный сюрприз — в неподвижном зное рядом со стоянкой служебных машин стояла Автомотриса. Она выглядела как нескладный долговязый акселерат, намного выросший из своей одежды в ряду аккуратных, в меру подросших чистеньких сверстников.

— Знаешь, куда мы сейчас едем? — спросил Тура.

— Да. В психдом. Пока никто не очухался… Там этот наркоман… Бахадиров. Они его знают… Он у них уже бывал…

— И еще — на несколько минут заскочим к Сувону.

— «Липтон», настоящий английский чай, — подал пиалы Сувон. — Из Венгрии нельзя вывозить чай. Они сами покупают его на валюту. А мне вот привезли…

Навсегда испуганные глаза огромного чайханщика, затерянные среди бугров лица каменного идола, страдали и плакали, даже когда он смеялся или шутил.

«Последнее, что меня связывает с генералом Эргашевым, — глядя на него, думал Тура. — Поручение, которое, несмотря ни на что, я выполню. Здесь нами поставлен капкан… Много лет Эргашев был моим учителем. Он любил меня. Я и сам не знаю, почему он поручил мне — уволенному — довести дело с Сувоном до конца. Не начальнику ОБХСС. Не Равшану. Не доверяет им? А нищего начальника не купишь!..»

— Нельзя вывозить, а вывозят, — заметил Силач.

— Рискуют! Приходите к вечеру, будет «Эрл грэй»… — негромко обещал Сувон, и огромные части его лица страшно шевелились.

— То «Эрл грэй», то «Липтон»… — удивился Силач. — Настоящий?

— Куплен в Венгрии. Я же говорил.

— Боюсь, вечером нам будет не до чая, — покачал головой Силач.

— Я вам оставлю, — даже разговаривая на привычные темы, Сувон будто делился сокровенными тайнами. — Что-нибудь случилось?

— Нет, нет. Ты что, Сувон, боишься? — спросил Тура.

— Я подумал… Я конечно… Нет… Если кто-нибудь слово скажет… Меня убьют… — у него тряслось лицо.

На Сувона мало надежды, подумал вдруг Тура. Час назад под окнами стояла машина Камалова с наркотиком, с багажником, доверху набитым бутылками фальшивого коньяка. А что из того?

— Новости есть? — спросил Тура, поднимаясь. — Надо ехать.

Сувон щелкнул языком:

— Пока ничего, — он показал глазами на стену. Ковер висел на своем обычном месте — уже не новый, истертый — немой свидетель всего происходившего в чайхане едва ли не со дня ее основания.

Из газет:

Изолятор психиатрической больницы находился в боковом флигеле — тесном помещении с палатами на одну койку. Попадая сюда, Тура каждый раз удивлялся тому, как наркологи здесь работают — источенные временем тонкие дощатые стены, хлипкие — на честном слове — замки и рядом буйные, приведенные в неистовство от одного лишь предчувствия надвигающейся мучительной абстиненции, воющие, неуправляемые наркоманы.

Доставленный Силачом больной лежал под капельницей. Иссохшее тело старика-мальчишки, пепельно-серая кожа, сквозь которую торчали обручи ребер. Задубевший, с корочкой запекшейся крови бинт развязался, и из-под давно не стриженных волос на лбу просвечивал набухший, начавший подживать струп кровяного рубца.

Наркоман лежал неслышно, почти не дыша, рот судорожно раскрыт — маленький, похожий на загнанного зверька, опустившийся, ссохшийся человек, постоянный обитатель подвалов и чердаков.

— Долго будет спать? — спросил Силач.

— Бывает по-разному, — ответил нарколог. — Будить, видимо, не стоит.

Дежурный врач провел их в маленькую ординаторскую Окна здесь были зашторены так же, как в палате. Врач зажег свет, Тура с облегчением сел. На стене висела памятка. Тура — большой ценитель наглядной агитации — стал читать памятку:

— И что будет, когда мы его разбудим? — прервал интересное занятие Туры Силач, устроившись у стола, заваленного выписками, историями болезней, справками и рецептурными бланками.

— Я сказал вам, что вижу этого больного второй раз. По существу, он полный инвалид, психические функции значительно снижены, деградирован, мысли сосредоточены только на том, как достать очередную порцию наркотического вещества…

— Мы хотим узнать, кого он должен за это благодарить… — сказал Силач.

Тура не вмешивался, да в этом и не было необходимости.

— Не знаю, как вам помочь. Он пока абсолютно неконтактен. В первые часы после пробуждения наркоман обычно проявляет благодушное спокойствие, с приближением абстиненции становится раздражительным, злобным…

— У вас ничего нет, чтобы его зацепить на разговор? — спросил Силач. — Ничего неизвестно? Может, у него есть ребенок? Мать, любимая женщина…

Нарколог раскрыл историю болезни, лежавшую наверху.

— Так… «Неизвестный…» «Впоследствии оказался Бахадировым…» Проживает в Ташкенте. «Доставлен посторонним. Обнаружен у оросительного канала, в состоянии острого наркотического опьянения…» Так… «Лечение — дезинтоксикация, общеукрепляющая терапия, транквилизаторы, нейролептики…» «направлен в наркологическое отделение республиканской больницы…» «опийно-барбитуровая полинаркомания…»

— Вам не удалось поговорить с ним по душам?

— В прошлый раз? Нет. Хотя с наркологами они обычно говорят охотнее, чем с милиционерами… — Впервые он оглядел Туру и Силача, словно ощутив к ним интерес.

— Это мы знаем… — усмехнулся Силач, пытаясь придумать неожиданный вольт, но ничего толкового в голову не приходило. — Посмотрите, пожалуйста, что он в тот раз говорил о себе…

Нарколог снова заглянул в историю болезни:

— Так… Тридцать лет…

— Выглядит он на все пятьдесят пять…

— Образование незаконченное высшее — юридический факультет ТГУ… С семьей не живет… Объясняет «Хотел устроиться на работу в Урчашму…»

— Что их всех потянуло так в Урчашму… — Силач сказал это для Туры. — Когда это было?

— В январе. Восемнадцатого числа. В том же месяце отправлен в Ташкент, где и находился на излечении до июня. Выписан с улучшением.

— И вот он снова здесь. Не помните, у него и тогда была обвязана голова?

— По-моему, он был без бинта, — нарколог задумался. — Но несколько ссадин и гематома на лбу были. Это я помню.

— А шприц? — Силачу наконец удалось послать свою мысль в вольт, может, в тройной прыжок. — Шприц был с ним? В январе?

— Нет, шприца не было. Это я помню точно…

— Вот теперь все на своих местах. Кражу у Маджидова арестованный Уммат никогда не совершал. Шприц, грязный бинт… Это оставил там наркоман, Бахадиров этот… — сказал медленно Тура.

— Он, должно быть, все время берет наркоту у Салима, — уверенно заявил Силач, резко повернул направо и послал машину в центр. — А «Волга» сына Иноята-ходжи — и есть та машина, которая систематически гоняет степью мимо Урчашмы, мимо постов ГАИ. Про которую рассказывал Тулкун Азимов…

— Очень похоже. Может, Бахадиров этот в тот день так и раскумарился во дворе Маджидова. А потом и совершил кражу. Хозяев сутки не было дома…

— Бахадиров все время оказывается у Салима на дороге. И тот ему подкидывает…

— Но что их соединяет?

— Салим — юрист. И Бахадиров — тоже. Может, вместе учились? Вместе промышляли наркотиками…

— Для нас очень важно, что Уммат по каким-то причинам берет на себя чужие кражи!

— Если его попросят! А точнее, если заплатят! Равшан ведь заинтересован в проценте раскрываемости!

— Я понял! Торгаши, которых он прикрывает, общепитовцы, оплачивают из своего кармана, а еще точнее, за счет обкрадываемых, обмериваемых и обвешиваемых в магазинах граждан, видимость стопроцентной раскрываемости преступлений… Ведь если Равшан даст процент ниже, ему не усидеть. Даже генерал его не поддержит…

— Я думаю, он все это знает… Да и в Ташкенте люди не без глаз… — Силач, казалось, забыл об Автомотрисе, и она бежит сама по себе, позволяя ему лишь еле-еле, слегка, касаться руля. — Слушай, Тура, а кто такой сам Иноят-ходжа? Папа этой вымазанной в меду крысы?

— Понятия не имею, — пожал плечами Тура. — Но думаю, что мы создали его сыночку определенные трудности. Видел, как Равшан надулся? Большие, чувствуется, там связи! «Пусть приедет прокурор города или области!» Скажите, пожалуйста… Салима задержали!

— А тут проблем нет! — отозвался Силач, чуть укорачивая самовластие Автомотрисы. — Про коньяк напишут в постановлении, что его кто-то положил в багажник, пока кроткий Салим отходил к киоску за сигаретами и оставил машину без внимания…

— Прекрасная мысль!

— Лучше всего обвинить в этом нас. «Бывшие сотрудники мубекского УВД Силов и Хапматов, ранее дискредитировавшие себя как работники милиции, с целью собственной реабилитации и восстановления на работе в органах Министерства внутренних дел…»

— Ты не прав, — покачал головой Тура. — Нас обвинят в другом. Это поставят в вину неизвестным угонщикам. Они угнали якобы его машину и загрузили коньяком! Интереснее гораздо, как объяснят про опиум в баночках…

— Кто станет до этого докапываться? — махнул рукой Силач. — Все концы упрячут! Твой Икрам Соатов, надзирающий за следствием и дознанием, утвердит постановление. Найдутся и очевидцы…

— Кстати, я уверен, что в ящиках такой же коньяк, какой Сабирджон вез Паку. И как тот, что мы взяли на свадьбе… Поэтому давай-ка, пока не поздно, примем меры, чтобы исследовали именно этот, а не другой коньяк…

Силач поставил Автомотрису неподалеку от колеса обозрения, в глубине детского парка. Сейчас здесь было знойно, голо, неухожено. Они вышли на площадь. Налево убегала бетонная пустыня центрального проспекта, направо восходила гранитная лестница к мемориалу Отца-Сына-Вдохновителя, прямо — растянувшийся гигантский серый короб областных организаций — шесть ярусов фасада по 240 окон в ряд.

Солнце ослепительно бликовало в пыльных окнах-витринах ресторана «Москва». Против входа в детский парк в тени стояли телефоны-автоматы. Чуть поодаль, сбоку, под деревьями виднелся телефонный шкаф связистов. Неприметный ящик, который замечали только те, кому он был нужен.

Тура вошел в раскаленную будку и набрал номер Какаджана:

— Ты один? Можешь говорить?

— Да, устоз.

— Слушаю тебя.

— Уммата содержат в изоляторе. Мой приятель служит там в оперчасти. Я говорил с ним. Уммату про смерть брата ничего пока не сообщали. Живется ему в изоляторе неплохо. Дали ларек. Денег навалом…

— А гражданские иски потерпевших?

— С потерпевшими он полностью расплатился. Как с Маджидовым. Кроме того, он хвастался в камере, что у него восемь тысяч на книжке.

— Любопытно, — хмыкнул Тура. — А что насчет брата? Как он утонул? Свидетели есть?

— Я все еще не видел материал.

— Жаль. Нарижняк знает, что в ресторан Яхъяеву привезли левый коньяк?

— Думаю, нет. Там сейчас заправляет всем прокурор по надзору за следствием и дознанием…

— Икрам Соатов?

— Он самый.

Силач как в воду смотрел.

— Слушай, Какаджан, позвони своему приятелю в оперчасть. Пусть выдернет Уммата из камеры, расскажет про брата. У них там могут возникнуть большие неожиданности. Понимаешь?

— Да, конечно.

— Теперь дай мне телефон Яхъяева… У тебя далеко?

— Записывайте: 16–40.

— Запомнил. И еще. Ты представляешь, куда в ресторане могли поставить ящики с коньяком, которые перенесли из машины?

— Может, в маленькую подсобку? Второе окно от угла. Забрано решеткой… Но это только предположение. Кроме Яхъяева, никто точно не скажет…

— Спасибо, сынок! Если будут новости, позвони по тому телефону, что я дал.

— Мне нравится ваше настроение, устоз…

— Это все цветочки, Какаджан. Пока.

Несколько парней вдоль аллеи детского парка направлялись к площади.

Силач в это время сидел на корточках под деревьями перед телефонным шкафом — серым прямоугольным ящиком с рыбьими жабрами.

— Как? — спросил Тура.

— Со сдержанным оптимизмом, я бы так характеризовал ситуацию…

В углублениях дверцы виднелись детали таинственных запорных устройств, заграждения, которые Силач пробовал преодолеть с помощью складного ножа. Это ему удалось. Уже через несколько секунд перед ними поблескивали желтые клеммы, собранные попарно в ровные ряды.

— Если я правильно представляю, номер Яхъяева — в одном из этих блоков… Подожди минуту… — Тура быстро отошел к телефонам-автоматам и вернулся с телефонной трубкой, на хвосте которой мотался обрывок провода.

— Так, прекрасно… — начал Силач. — Хулиганство и умышленная порча госимущества. Остается еще дернуть поездной стоп-кран…

Тура, не обращая на него внимания, быстро зачищал концы.

— Сейчас я буду звонить из автомата Яхъяеву, а ты подноси проводки к клеммам, ищи наш разговор…. — Халматов подал ему трубку. — Как найдешь — махни мне рукой. Все…

Через несколько секунд он уже набирал номер директора ресторана. Трубку сняли сразу.

— Адыл?

— Кто его спрашивает? — осторожно спросил Яхъяев, которого Тура мгновенно узнал по голосу.

— Халматов. Помнишь такого? — В трубке засипело.

— Судя по реакции — помнишь. Хочу рассказать тебе веселенькую историю. Любишь слушать истории?

В трубке снова раздалось неясное хмыкание — Яхъяев соображал, зачем ему мог звонить заклятый враг.

— Любишь, значит. Но боишься сказать. Слушай внимательно. Один подонок — директор ресторана, куда порядочный человек никогда не войдет, потому что там собирают недоеденный гарнир с тарелок и подают к столу…

У Яхъяева прорезался голос:

— Скажи лучше — «нищий не войдет»! Будет вернее…

— Это к слову. Мне захотелось услышать твой голос. Так вот. Этот подонок систематически подсовывает клиентам вместо коньяка мешанину из чая и спирта… Она, кстати, до сих пор у него в подсобке. Правда?

Яхъяев не ответил. Силач не подавал знака — Туре было видно, как он, согнувшись, все еще возится в шкафу.

— Этот подонок… Ты слушаешь? Интересно?

— Очень. Особенно, когда это говоришь ты — человек, который ходит последние часы на свободе! И которого наши славные чекистские органы наконец вывели на чистую воду…

— Зря стараешься, Адыл! Разговор этот не пишется, никто тебе комплименты не зачтет. А вот предупредить тебя я должен. Как только со мной что-нибудь случится, на стол первого заместителя министра внутренних дел ляжет мое письмо. Там описаны все ваши дела. Оно уже в Москве. Передай кому следует…

Силач все еще тщетно искал линию.

— Продолжаю. У этого подонка в Мубеке есть накладные расходы. Например — некий наркоман совершил квартирную кражу в Урчашме, чтобы расплатиться за наркотики с Салимом Камаловым. Знаешь такого? Который возит тебе липовый коньяк? Наркоман держит Салима в руках. Чтобы не лишиться поставщика, ты купил вора, который взял на себя кражу, совершенную наркоманом. Тебе пришлось возместить ущерб потерпевшим. Это вполне устраивает тех, кто покупает все — даже хорошую раскрываемость преступлений. Но на этот раз возникло осложнение. Перехожу к главному. Им пришлось вмешать в дело брата этого квартирного вора. Ты меня слушаешь?

— Слушаю тебя, мертвый человек, — просипел Адыл. Тура увидел — Силач машет ему рукой, он нашел клеммы проводов абонента Яхъяева.

— Я кончаю свою историю, Адыл. Брата этого убрали, чтобы он не вздумал болтать, когда я до него доберусь. Смотри, чтобы тебе, торгашу, не быть еще замешанным в убийстве…

— Откуда тебе известно, что его убили?.. — хрипло спросил вдруг Яхъяев. — Он утонул!

— Его утопили! И мне угрожали той же смертью. Понимаешь? А тебя мне — жаль. У тебя начинаются большие неприятности… Все!

С минуту-другую телефон Яхъяева молчал. Тура и Силач ждали, сидя на корточках у шкафа. Наконец, в трубке послышались еле слышное треньканье. — набирал чей-то номер.

— Не ездил еще? — спросил кого-то Яхъяев. Голос его раздавался довольно громко; тот, с кем он говорил, напротив, был едва слышен.

— Нет еще, — где-то далеко ответил мужчина.

— Делай не откладывая, — приказал Адыл. — Чтоб через полчаса был в ресторане и все очистил…

— А пломбы? — спросил его собеседник. — Там же опечатано…

— Это моя забота. Не твоя. Да смотри, не напутай! Увози те, что в нижней подсобке, прямо под окном, четыре ящика. А те — у двери — не трогай…

В трубке снова послышалось тонкое еле слышное потенькивание. Яхъяев уже набирал следующий номер.

— У телефона, — по-казенному независимо отозвался новый абонент. Он был еле слышен.

— Надо бы поговорить, — тревожно выдохнул в трубку Адыл.

— У себя будешь? — Голос прозвучал грубо-напористо.

— Еду к Рахматулле. Надо срочно посоветоваться…

— Там встретимся. Жди, я буду…

Туре показалось, что он узнал голос Чингизида. Халматов бросил трубку в шкаф и аккуратно закрыл дверцу.

Окно подсобки оказалось действительно вторым от угла, оно единственное было забрано решеткой.

— Где-то здесь должен найтись ломик, — сказал Тура. — Иди вправо, я влево. Нужно что-то тяжелое. Быстрее.

Они двинулись рысью вокруг ресторана. В бесснежные холодные зимы, когда температура Мубека падала до 30–40 градусов, уголь, которым отапливали здание, на хозяйственном дворе смерзался, лежал сплошной бугристой массой — кочегары с трудом разбивали ее ломами. Но сейчас, как назло, нигде не было видно этих ржавых железок. Тура в ярости кружился по хоздвору, около окна подсобки — он был почти в отчаянии, когда появился Силач с тяжелым большим колуном в руках.

— Пусти!

Первым же ударом он снес решетку, закрывавшую форточку.

— Отлично! — сказал Тура. — Теперь забрось туда колун. Если мы правы и судьба за нас, хоть несколько бутылок липового коньяка да разобьются!

Ответом ему был звон разбитого стекла.

— Ну вот! Теперь у нас точно есть состав квалифицированного хулиганства, — заметил Силач, подходя к Автомотрисе. — Диско-бар, телефонная трубка, побитые бутылки на складе…

— Это — пожалуйста, — облегченно засмеялся Тура и неожиданно запел: — «За восемь бед — один ответ, в тюрьме есть тоже лазарет…» Знаешь такую песню?

— «Я там валялся, я там валялся…» — подхватил Силач. — Высоцкий нас бы поддержал?

— Обязательно! Приятно знать, что хоть десять холуев Адыла будут вывозить запальный коньяк; явится сегодня, завтра или через неделю Нарижняк и одним соскобом с пола подсобки возьмет ядовитую отраву… Им теперь не подменить бутылки — нет смысла…

Тура захлопнул за собой дверь машины и повернулся к Силачу:

— Эй, таксист! Домой, пожалуйста… Следует отдохнуть. Вечером махнем в Урчашму, путь неблизкий… — Он был явно доволен тем, как развивались события этого дня. — Водитель вы первоклассный, Силов. Однако как юрист… Неужели вы не заметили, что в наших действиях начисто отсутствует состав преступления!

— Умысла нет!

— Делаете успехи! А кроме того, закон ввел такое понятие, как «крайняя необходимость». Да мы просто обязаны как граждане сделать все, чтобы устранить опасность, угрожающую обществу со стороны кучки опасных преступников…

От яркого солнечного света ломило глаза. Тура опускал веки и сразу же погружался в красноватую зыбкую дрему.

…Мальчишеская тонкая шея… Цветная ленточка с легонькой латунной медалью…

«Если мне нужна будет ваша помощь, — шепнул черноволосый парнишка-боксер, нагнувшись с пьедестала, — могу я к вам обратиться?»

Сквозь дрему он подумал, как недавно еще пытался понять, с какой стороны идет тайная опиумная тропа. Дорогой через Мубек, по которой он ехал в Урчашму? Или с юга, через хребет — как Уммат? Или с запада, из малонаселенной горной Дарвазы, через Золотой мост?.. Теперь он может ответить на этот вопрос совершенно определенно.

Силач спросил:

— Любопытно, знал ли Хамидулла про опиум? Или только про фальсифицированный коньяк?

— Мне кажется, ему было известно только о коньяке. Иначе он не решился бы их сдать.

— Почему? Ты же сам говорил, что Хамидулла предложил объединиться против компании Гапуровцев, — заметил Силач.

— Предлагал! Но он не хочет их уничтожить, а мечтал бы их подчинить. А захватив Салима Камалова, мы взяли ситуацию за пищик — Хамидулла сдал их нам с головой. Мы пересекли линию фальшивого коньяка и опиума где-то в районе Урчашмы.

— Уверен? — прищурился Силач.

— Не сомневаюсь! Мы знаем, откуда ехал Салим. Там постоянно бывал убитый Сабирджон. Пистолет, из которого его застрелили в «Чиройли», тоже оттуда! Там, на дороге в Дарвазу, был убит Садык Закинов…

Силач перебил его, показав через плечо:

— А нас с тобой вниманием и заботой бывшее начальство не оставляет…

Тура оглянулся и увидел, что на дистанции прямой видимости — почти в упор — за ними ровно тянется патрульная 13–47.

Силач злорадно засмеялся:

— Пока мы до вечера будем прохлаждаться дома под душем, они хорошо попарятся, дожидаясь нас…

— Ну да, — ухмыльнулся Тура. — Нам же сказал этот сержант, что за баранкой он не устает. Может быть, и не потеет…

— Черт с ним! В темноте я от него уйду, — махнул Силач. — Значит, выезжаем часов в восемь?

— Заметано, — Тура хлопнул его по плечу и вышел у своего подъезда.

Поднялся по лестнице и увидел, что в щель у двери воткнут сложенный лист бумаги. Испуганно ворохнулось сердце. Тура выхватил лист — записка. Карандашом написанная, разбегающимися неуверенными буквами:

Старый дружище Тулкун! Последний раз Тура говорил с ним, когда в «Чиройли» убили Пака и Сабирджона. Наверняка Тулкун узнал что-то важное, если не захотел звонить по телефону, а приехал в Мубек. Жаль, не застал с утра!

Тура аккуратно сложил записку, спрятал в карман, отпер дверь в дом.

Сквозь шелестящий шум водяных струек душа Туре послышался дребезг. Он прислушался. Но вода с шипением била из никелированного раструба, стирая все остальные звуки. Тура стал выводить кран горячей воды, и снова отчетливо раздался треск дверного звонка. Быстро перекрыл кран, распахнул дверь из ванной и крикнул:

— Минутку! Сейчас иду!..

Накинув чапан и, оставляя на полу черные пятна мокрых следов, вышел в прихожую, отпер замок, толкнул дверь. Остолбенел.

— Здорово, возмутитель спокойствия, — ухмыльнулся генерал Эргашев весело, будто каждый день, вот так запросто, заглядывал в гости к Туре. — Здесь будем стоять? Или, может, в дом пригласишь?

— Конечно, конечно, — засуетился от неожиданности Тура. — Заходите, Абдулхай Эргашевич… чай будем пить…

— Будем, конечно, будем. Ты иди, штаны надень, а то как-то несолидно выглядишь…

Тура зажег газ под чайником, вернулся в ванную, обтерся досуха полотенцем, накинул легкие полотняные брюки и рубаху-размахайку. Генерал сидел у стола, задумчиво крутил в руках черный пластмассовый пистолет Улугбека.

— Семья отдыхает? — спросил он. — Как Надежда?

— В Душанбе к ее подруге отправились, — небрежно ответил Тура. — Пусть развлекутся немного…

— Пусть развлекутся, — разрешил генерал. — И тебе пусть не мешают тут безобразничать.

— А что я набезобразничал? — поинтересовался Тура.

— Ты заварил сегодня очень крутую кашу, — генерал неожиданно подкинул детский пистолет и ловко поймал его. — А я не хочу за тебя ее расхлебывать…

— А вам я и не предлагаю ее расхлебывать, — дерзко сказал Тура. — Пусть возбуждают дело и расследуют по всем правилам…

— Ты хорошо подумал? — грустно усмехнулся Эргашев. — Ты думаешь над тем, что ты мне говоришь?

— Конечно, — кивнул скромно Тура. — Вы же меня сами учили — на подозреваемого надо влезать, как на верблюда — пока он лежит…

— Ты с ума сошел вместе с твоим безумным дружком Силовым, — покачал головой генерал. — Это вы лежите, а не Салим Камалов. Сын Иноята-ходжи! Ты знаешь, кто он?

— Понятия не имею, — пожал плечами Тура.

— Он профессор, завкафедрой юридического факультета.

— Я свое отучился… — засмеялся Тура.

— Умные от дураков отличаются тем, что до последнего вздоха учатся, — назидательно заметил Эргашев и мягко сказал: — И если ты не хочешь сам учиться, тебя будут учить силой. Иноят-ходжа полвека держит кафедру, он вице-президент академии и председатель Наградной комиссии Верховного Совета. Все заметные люди республики — его ученики и воспитанники. Все ему чем-то обязаны и должны. И я тебе по-хорошему объясняю: не дадут они его в обиду…

— А я разве обижаю почтенного профессора? Я его сыну наркотой торговать не даю…

— Перестань! — прикрикнул генерал и директивно добавил: — Надо найти общий язык с Иноят-ходжой…

— И не подумаю, — помотал головой Тура. Генерал долго, внимательно смотрел на него.

— Ты рассуждаешь, как чужой. Со стороны! А постороннему легко рассуждать. Это ведь я отвечаю за область… — Эргашев говорил горько и устало. — Я, я, я отвечаю за все успехи и за всю гадость в Мубеке! — повторил генерал с яростью. — Как ты думаешь, мне это зачем нужно? Я для себя посылаю обэхаэсэсников вместе с заготовителями к соседям, чтобы завозить оттуда и сдавать у нас? Хлопок, масло, мясо! Я этим отчитываюсь? Или другие? Но мне на это плевать, потому что я отвечаю за Мубек. А ты отвечал только за вчерашние успехи, а за сегодняшнюю грязь — подставляешь отвечать меня!

— Вы знаете, устоз, что это не так…

Тура вздохнул. Незаметная, но реальная нить из прошлой жизни, которой было отдано все двадцать шесть лет, три месяца и 17 дней, тянулась к нему от этого немолодого уже человека в продубевшем от пота и соли кителе.

— Это так! Потому что я и сейчас за тебя отвечаю. Я делаю все, чтобы прокуратура прекратила на тебя уголовное дело. Надо подождать, пока пыль уляжется. До старости тебе далеко. И я попробую восстановить тебя, Тура. А если не восстановить, то принять заново. И Силова тоже. Еще поработаете… Чего молчишь?

Халматов вздохнул:

— Я боюсь, Абдулхай Эргашевич, что вы меня неправильно понимаете. Мы с Силовым бьемся не за свое возвращение… Нас никогда не возвращают назад, потому что мы, как попы, извергнутые из сана, не можем получить снова благодать…

— Эх ты! — горестно покачал головой Эргашев. — Этим глупым словам ты научился у своего сумасшедшего дружка… Ты не понимаешь, что Иноят-ходжа своей просьбой оказывает тебе доверие. Он может попросить, если понадобится, самого Отца-Основателя… Ему твое или даже мое согласие не нужно…

— Раз мы с вами говорим об этом — значит, нужно, — заметил Тура.

— Ладно! — махнул на него рукой генерал. — Я сделал все, чтобы тебя предупредить. У меня есть личная просьба — думаю, ты мне не откажешь. Иноят-ходжа выехал из Ташкента. Вот-вот будет здесь. Пожилой человек едет, чтобы встретиться с тобой. Ты не должен оскорблять старость, должен его принять. Сами будем пожилыми…

— С ним я встречусь.

— И на том спасибо, — генерал сказал это другим тоном — холодно и злобно. — Все знают, как ты занят, как мало у тебя свободного времени. Боюсь, очень скоро его у тебя совсем не будет…

— Тура Халматович! — постучала в дверь соседка по лестничной площадке. — Вас почему-то к моему телефону…

— Иду.

— Я так удивилась: мужской голос! Я удивилась, говорю — не тот у вас телефон, нате вам правильный, а он отвечает, не надо, лучше позовите…

Соседка жила одна, мужчины ее не беспокоили. Такой звонок был для нее настоящим событием. Надо будет предупредить, чтобы не хвасталась перед другими соседями, подумал Тура и снял трубку;

— Слушаю, Халматов.

— Устоз! — Это был Какаджан. — Мне удалось поговорить с Нарижняком. Когда я рассказывал про Салима, про операцию с коньяком, он меня все время перебивал. Задавал много вопросов. Записывал…

— Будем надеяться, что он не из учеников Иноята-ходжи, — усмехнулся Тура.

Какаджан неуверенно ответил:

— Этого я не знаю. Он — москвич. Из Прокуратуры республики.

— Так. А что Уммат?

— Думаю, что он даст показания. Он очень любил этого брата, чувствует свою вину. Сейчас он в камере, плачет, жалуется…

— Тебе удалось познакомиться с материалом?

— О гибели его брата? Да.

— Что там? Свидетели есть? Как все случилось?

— Никто не видел. Темная история. К тому же труп обнаружили голым…

Тура помедлил:

— Трусы могли зацепиться за корягу, течением стащило…

— Говорят, что соседи видели на нем много ссадин. Он был истерзанный… Они думают, что над ним надругались. Но не захотели позорить ни парня, ни родителей. Эксперт тоже пошел навстречу родственникам, сразу дал справку. Разрешил захоронить…

Из газет:

Иноят-ходжа, маленький сутулый человек, приехал под вечер. Служебная «Волга» со штырем над крышей въехала во двор; сидевший рядом с шофером офицер вышел первым, открыл дверцу, почтительно помог старичку выбраться. Несмотря на жару, Иноят-ходжа мерз — на нем был чапан, достаточно теплый и простой.

По обычаю Тура встретил старика у дверей с поклоном:

— Здравствуйте. Как здоровье? Как доехали?

На кухне уже кипел самовар. В комнате на столе Тура расставил тарелки с нехитрой едой.

— Спасибо, мой мальчик. — Лицо было все усеяно коричневатыми пятнами старости, издалека легко было принять за веснушки; кожа — чистой, почти прозрачной, словно ее терли скребками. — Как ни говори, годы берут свое.

— Садитесь, прошу вас.

Тура проводил его к столу, помог сесть. Сам устроился напротив. Заварил чай.

— Такие дела, мой мальчик, — Иноят-ходжа из вежливости отпил чая, откусил крохотный кусочек лепешки. — Ты не учился у меня. А я учил половину всех нынешних прокуроров, следователей…

— Я слышал об этом.

— Тысячи людей выучил я пониманию закона, а сына единственного — не сумел. Такая беда у меня, — он тронул руку Халматова — пальцы отдавали могильным холодом. — У нас с женой один сын. Сам знаешь, что значит один ребенок в доме. Думали, уже не будет. Не чаяли, не гадали. И родился нехорошо — могли его сразу потерять. И болел. Как болел! Каждый день перед тем, как уснуть, я до сих пор представляю, что он погибает. И когда увижу, что он попал под поезд или утонул, тогда уже знаю — все! И засыпаю. Один умный человек хорошо написал: «Для счастья бывает много причин, а по-настоящему несчастными нас могут сделать только дети…» О тюрьме для Салима я никогда и не думал, мой мальчик…

Тура посочувствовал:

— Может, дело прекратят, с учетом его личности.

— Дело не только в этом. Это ведь страшная болезнь. Сам знаешь, всю жизнь с этим борешься. Мне говорили о тебе. Страшная болезнь, тяжело лечится. Но мы с женой пойдем на все.

Тура подлил ему чая. Старик говорил тихо, будто ему не хватало жизненной энергии, сил, чтобы шевелить языком.

— Дело в другом. Ты же знаешь, мой мальчик, Салим — юрист. Как и ты. Судимость режет его. Он лишится навсегда работы, карьеры, диплома. Он долго не мог найти себе подругу жизни, мой сын. А год назад на него обратила внимание хорошая девушка из уважаемой всеми семьи. Они поженились. Салима ждала прекрасная должность в Ташкенте. А сам он хотел поработать по совместительству в области. Чтобы никто не бросил нам упрек в том, что мы возвысили трутня… Жил в Ташкенте и ездил в Дарвазу… Вот как все вышло!

— Я не знаю, чем вам помочь, Иноят-ходжа.

— Язык — весы ума, мой мальчик. Кто знает — тот всегда говорит обдумывая. В жизни у человека всегда есть два выхода. Тебя еще не допрашивали об этом задержании? — тихо спросил старик.

— Как свидетеля? Нет.

— Салим может вернуться к нормальной жизни в правовой деятельности только чистым, мой мальчик. Если будет признано, что задержание его произошло по ошибке. Подумай об этом, — сказал старик и закрыл глаза. Он был похож на спящую птицу.

— Это невозможно, Иноят-ходжа.

— Все возможно, мой мальчик! Подумай. Всегда есть два выхода. И у тебя, и у меня. И у Салима. И у тех, кто вовлек его в это дело. Я слышал, у тебя большие неприятности, сынок. О, если бы ты смог так же легко убрать все препятствия с моей дороги, как я с твоей! Сразу, конечно, сделать ничего нельзя, но дай мне небольшой срок. И ты вернешься к тому, что у тебя было. Ты возвратишь себе все с большой лихвой. Я пожилой человек, мой мальчик. Я не возьму на душу греха…

— Нет, нет!

— Смотри! Я еще многое мог бы тебе открыть, мой сын, о чем ты даже не догадываешься в гордыне своей. Про врагов, которых мы считаем иногда своими друзьями. И верим им…

— Извините меня, Иноят-ходжа, я ничего не могу сделать, — твердо ответил Тура.

— Ну что ж! Из каждого положения всегда есть два выхода, — он устало развел руками и неожиданно жестко добавил: — Только когда к нам приходит смерть, он остается один…

Вскоре позвонил Энвер, он все еще дежурил по управлению. Голос его был растерян:

— Странно получилось, товарищ подполковник! Мы все делали, старались… И какой конец!

— А что случилось? Я не в курсе, — встревожился Тура.

— Сейчас Иноят-ходжа заехал в дежурную часть. С ним полковник Назраткулов и прокурор по надзору за средствами и дознанием в органах МВД…

— Икрам Соатов!

— Соатов принес задержанному извинение прокурора области в связи с недоразумением. Мне предложили написать объяснение…

— А что Камалов?

— Уже уехал. Вместе с Иноят-ходжой. Сказали, Халматов в курсе дела…

— Не расстраивайся, Энвер.

— Я и не расстраиваюсь… — закончил он бодрецки. — С завтрашнего дня, как сменюсь, уезжаю на хлопок. Управлению дали разнарядку. Полковник Назраткулов мне уже объявил. Уполномоченным. В Джушу — сутки ехать на машине…

Халматов вздохнул:

— Далековато тебя кинули. Чтобы под ногами не болтался. Кого еще отправляют?

— Из ХОЗО, из штаба. Да! И Какаджана тоже!

— Ага! Круто они взялись на нас. Ладно дружок. Я тебе буду звонить…

Тура взглянул на часы и стал торопливо одеваться. Через полчаса придет Силач, и пора будет отправляться к Сувону.

Но в прихожей зазвенел звонок. Тура открыл дверь и с удивлением увидел адвоката Малика Рахимова. Они были мало знакомы, и уж, во всяком случае, никогда не ходили друг к другу в гости. Тем более странно — без предварительного звонка. Но Тура уже начал привыкать к нашествию неожиданных визитеров. Единственно, что знал о нем Тура, — Рахимов занимается только гражданскими делами и его пригласили вместо Туры вести Университет правовых знаний.

Гость приехал на машине — от него остро пахло бензином, и это как-то не вязалось с его элегантной подтянутой внешностью, с красивым желтым портфелем.

— Извините великодушно, Тура Халматович, — белозубо, приветливо и достойно улыбнулся Рахимов. — Я бы не стал вас тревожить, но, как говорится, только волею пославшей меня жены…

— Входите, — посторонился Тура.

— Я ненадолго, у меня минутный разговор…

Они прошли на кухню. Пока Тура заваривал чай, исполняя традиционный обряд восточной вежливости и гостеприимства, Рахимов сказал:

— Я вижу, вы тут один управляетесь на хозяйстве. Семья отдыхает?

— Да, они у подруги моей жены в гостях…

Они пригубили свои пиалы, Рахимов взял разломленную хозяином лепешку, пожевал безаппетитно, потом сказал:

— У меня к вам небольшое дело. Как говорят, собака не наступит на след тигра, умный поймет смысл слов, — он широко развел руками. — Сейчас на улице какой-то незнакомый человек просил передать для вас этот портфель. Что в нем, меня не касается. Это все… Спасибо… Такие жаркие дни стоят… — Он подвинул портфель к столу. — Что же нас дальше ждет? Хороший чай… — Он сделал движение, готовясь подняться.

Не притрагиваясь к портфелю, Тура спросил:

— Что за человек?

— Совершенно неизвестный, — искренне-горячо сказал Рахимов.

— Занятно, — хмыкнул Тура. — А почему он поручил именно вам?

— Трудно сказать, — пожал плечами Рахимов. — Людские мотивы трудно понять. Может быть, слыхал, что я тоже юрист? Закончил юрфак. А может, ему известна моя репутация — безупречного человека… Я не прошу, чтобы мне верили. Мерило ума — здравый смысл. И умный враг лучше глупого друга. Я не знаю, что в портфеле. Может, там лежит книга, «Кабуснаме», например. Мудрая книга. Из нее многое можно почерпнуть. А может, деньги. Тысяч пятьдесят. А? Вполне приличная сумма…

Тура с интересом посмотрел на него:

— Слушайте, Рахимов, а если я вызову дежурного?

Рахимов сердечно улыбался:

— Я буду счастлив познакомиться с этим достойным человеком и чистосердечно повторить то же самое.

— В этом портфеле взятка, — устало сказал Тура. — Деньги за то, чтобы я молчал!

Рахимов засмеялся:

— Ошибаетесь! Вы же юрист, сами понимаете, что вы больше не должностное лицо, а подарок частным лицам не является взяткой. Потом разберетесь. Всегда существует два выхода… Мне это тоже известно.

— Пока мы живы.

— А прожитая жизнь — как выпущенная стрела…

Тура посмотрел на часы:

— Разговор закончен.

— Отказываетесь?

Сколько раз за эти дни Хапматову задавали этот вопрос.

— Да! Разговор окончен. Ваше счастье, Рахимов, что у меня сейчас нет времени заниматься доказыванием юридических тонкостей вашего подарка. Берите портфель и уходите…

Рахимов беззаботно-весело смеялся:

— Я бы, как правовед, добавил — нет времени и возможности… Но это сейчас неважно. Кстати, если хотите, я могу передать привет вашей жене и Улугбеку. Одна моя знакомая живет с ними рядом — микрорайон Юнус Абад, квартал 6. В Ташкенте… Всего вам доброго… Рад был вас повидать…

Захлопнулась дверь.

В сердце Туры входил непереносимый ужас.

Из газет:

Ехали молча. Когда уже подъехали к чайхане, Силач, выключив зажигание, сказал Туре:

— Значит, наше дорогое начальство нам намекает, чтобы мы себя вели скромнее?

— Выходит, что так, — кивнул Тура. — Любимый метод мафиозников — давить с помощью заложников.

— Надеюсь, что это им не удастся, — тряхнул Силач головой, — завтра же утром выедем в Ташкент, перевезем их в новое место.

Самого Сувона в чайхане не было, но на супе, в углу, они увидели Тулкуна Азимова — старик степенно пил чай. Тура и Силач подошли к старому товарищу, сердечно поздоровались, сели рядом. Мальчик-ученик, племянник Сувона, принес свежий чай, разлил по пиалам, и, когда он отошел, Тура спросил:

— Тулкун-ака, какие дела привели вас к нам?

— Меня мучает сомнение, — вздохнул Тулкун. — В тот день, что мы с тобой виделись последний раз, Тура, убили этого несчастного мальчишку — Сабирджона…

— Да, Тулкун-ака, его убили, может быть, в тот момент, когда мы с тобой разговаривали… И вместе с ним убили Большого Корейца…

— До нас не сразу вести доходят — мы живем в углу мира. Но я уже услышал о твоих делах… — Тулкун замолчал, будто раздумывал, говорить ли дальше на эту щекотливую тему или деликатно промолчать, потом махнул рукой: — Я долго думал, могу ли я высказать такое, пока не понял, что не могу не сказать тебе… Ты не знаешь, почему я позвал тебя сюда.

— Я не думал об этом, — осторожно заметил Тура. — С умным человеком выпить чаю можно в любом месте!

— Наверное, — кивнул Тулкун. — Но я решил тебе сказать, что в то утро, как ты приезжал ко мне в Урчашму, я видел там Сабирджона…

— И что он делал? — заинтересовался Тура.

— Он пил чай и разговаривал с Сувоном…

От неожиданности Тура опешил и бессмысленно переспросил:

— С Сувоном? С нашим Сувоном? Чайханщиком?

— Да, — коротко кивнул Тулкун.

— А он часто бывал у вас?

— Нечасто. Раз в месяц примерно. Он у нас на базе мясо берет… И в тот раз брал… Не знаю, может, случайно они за столом оказались вместе…

— Долго разговаривали? — спросил Тура.

— Не могу тебе, Тура, сказать точно — не обращал я внимания, сам понимаешь… К ним еще потом Зият подошел, вместе сидели…

— Зият? Кто такой? — посунулся к ним ближе Силач.

— Бывший инспектор из Дарвазы. В ГАИ когда-то работал… Потом в Казахстан переводился, снова возвращался. Не помните его?

— Зият Адылов!.. — Тура слышал это имя, но не мог вспомнить, в связи с чем его упоминали.

Старик отпил глоток чая, положил ладонь на руку Туре:

— Я ничего плохого сказать о Сувоне не могу. Но предупредить тебя должен. Он тебе сам ничего не рассказывал о разговоре с Сабирджоном?

Тура обменялся с Силачом взглядом, медленно покачал головой:

— Нет, ничего он мне не говорил о Сабирджоне…

Какое-то очень важное воспоминание плавало у самой кромки памяти, оно тревожило и будоражило, оно должно было объяснить все. Если бы оно пришло сейчас — все стало бы на свои места. Но оно не приходило — рассыпалось, таяло, исчезало.

«Почему? Почему Сувон не сказал, что видел Сабирджона накануне смерти? Не придал значения? Этого не может быть! Может быть, боялся? Меня? Или тех, кто повезет мимо него наркоту? Но Салим Камалов благополучно проехал бы мимо — он и не знал о нем!

Я должен что-то важное вспомнить, и все встанет на свои места…»

— Тулкан-ака, напрягись, пожалуйста, думай изо всех сил… Люди, которые убили Корейца и Сабирджона, гонят фальшивый коньяк и распространяют его вместе с опиумом по всей области… Делают из людей инвалидов, ломают молодых. Мы с Силачом совершенно уверены, что его делают где-то неподалеку от твоих мест — между Урчашмой и Дарвазой… Подумай, где это может быть? Мы не можем ехать туда наугад — район маленький, сразу все станет известно! Производство уберут мигом, а нас подстрелят. Думай, Тулкун-ака, думай…

— Большое помещение и не нужно, — рассудительно заметил Азимов. — На винопункте создают излишек спирта. Это просто. Бутылки берут из пункта приема стеклотары. Этикетки, колпачки скупают. Им привозят… Остаются механизмы для закупоривания… А даты ставят штемпелем, они во всех канцелярских магазинах продаются…

— У тебя есть знакомые на винопункте в Дарвазе? — спросил Тура. — На худой конец я мог приехать ночью от твоего имени…

Азимов покачал головой:

— В самой Дарвазе они не станут делать цех, — мотнул головой Тулкун. — Люди заметили бы — машины приходят, чужаки ездят… Нет! Я думаю, они в Ак-Су могли окопаться… На рыбзаводе…

— Кажется, я знаю, где это. Бывший завод безалкогольных напитков? С высокой трубой?

— Да. Но ночью вы там ничего не сделаете вдвоем. Мне надо ехать туда с вами.

Тура обнял его за плечи:

— Тулкун-ака, время не терпит. Надо сегодня ехать…

— А что мешает? Сейчас и поедем, — усмехнулся Тулкун и браво разгладил усы.

— Долгий день позади — тяжело тебе будет? — спросил Тура.

— Силы еще есть, — сказал Тулкун. — генерал не раз говорил — на таких людях стоит наша милиция! А тебе, Силов, говорил такие слова генерал? — и засмеялся.

— Нет, мне ничего такого генерал никогда не говорил, — серьезно ответил Силач и позвал мальчика-ученика: — Тебе что дядька твой Сувон сказал — когда будет?

— Не будет его сегодня… Сказал, что поздно приедет, может, завтра…

— Интересное кино, — покачал головой Силач. — А как же он нас собирается поить сегодня вечером «Эрл грэем»?

Тура вдруг встал и подошел к висевшему на стене ковру — он так долго ждал дня, когда Сувон перевесит его на другую сторону от входа, и старый вытертый ковер, как знамя, обозначит начало атаки на банду отравителей и разносчиков смерти.

Старый ковер, полученный Сувоном наверняка еще от его отца — тоже известного чайханщика. В чайхане было уже почти темно, незаметно накатил вечер, уже толпились за столиками шоферня-дальнобойщики и обычные завсегдатаи. Кто-то играл в нарды, двое разбитных мужиков сняли с противоположной стены — куда Сувон должер был перевесить в нужный час ковер — музыкальные инструменты — гжак и тар.

Тура провел ладонью по ковру, и сердце больно, испуганно дернулось. В середине ковра был прорван большой кусок и края разрыва аккуратно, совсем незаметно прибиты к стене мелкими гвоздиками.

Этот ковер нельзя было никуда перевешивать — он был прибит навсегда.

И тут воспоминание пришло — как долго и зло он тискал свою память, стараясь вызвать эту неприметную подробность, и волна душевного смятения подняла ее сейчас со дна и сомкнула с рассказом Тулкуна.

«Зият Адылов, бывший автоинспектор из Дарвазы?..» Тот, за сопротивление которому схлопотал срок покойный Сабирджон Артыков! Да, да! Генерал так и выразился тогда: «Если бы наоборот! Вот если бы Зията Адылова, инспектора, ухлопали бы сегодня в „Чиройли“, Сабирджон был бы сейчас подозреваемым номер один… Да, да… А так не пляшет! Его самого убили!»

Он вернулся на супу и, трясясь от сдерживаемого напряжения, спросил Силача:

— Ты помнишь эту бабу в «Чиройли»? Мы ее потом допрашивали в гостинице?..

— Конечно, — кивнул Силач. — Света-Гюльчехра… А что?

— Помнишь, как она по внешности определила род занятий убийцы? Кем он мог быть?

— «Офицер. Или мент. Левое плечо — вперед, кру-у-гом!»

— Так! А что кричал Пак, когда в него стрелял убийца? Как она рассказывала?

— Кореец просто закричал — а-и-и!..

Тура схватил его за руку и сжал изо всех сил:

— Кореец закричал: «ГАИ!..» Он опознал убийцу… Он вспомнил гаишника! Этого Зията!..

Из газет:

Автомотриса еще с секунду постояла под деревьями, пока прогревающийся мотор с ровным гулом набирал обороты, потом резко рванула по проспекту.

Тулкун Азимов, устроившийся на заднем сиденье, качнулся с боку на бок и спросил:

— Не боишься так ездить, Силач?

Силач усмехнулся, подмигнул ему в зеркальце заднего вида:

— Тулкун-ака, нам много есть сейчас чего бояться.

Тура легонько подтолкнул его в бок:

— Не отвлекайся, давай в управление.

Голубоватый свет фонарей едва прорывался сквозь деревья. Окна тоже были скрыты деревьями. В Мубеке, как и во всех южных городах, с заходом солнца темнело стремительно и неотвратимо. На Великой Транспортной развязке, созданной для мощного городского и транзитного потока машин, им встретилось только три-четыре автомобиля. Силач резко повернул направо и помчался через боковые улицы к управлению. Тура сказал:

— Сейчас поднимусь к генералу и сделаю официальное заявление. У него не будет выхода, пусть принимает решение.

Силач усмехнулся:

— Как сказал тебе Иноят-ходжа, всегда существуют два выхода.

— Я это знаю, — согласился Тура, — но если мне удастся застать в управлении Нарижняка, то я постараюсь сделать так, чтоб у Эргашева остался один выход.

У освещенного подъезда толпились люди, на стоянке было припарковано несколько оперативных машин. Тура выскочил из Автомотрисы и предупредил:

— Если меня через полчаса не будет, езжайте в Дарвазу сами, решайте по обстановке.

Силач спросил:

— Ты хорошо все продумал? Может быть, визит этот к начальству вовсе не обязательный?

— Обязательный! — уверенно сказал Тура. — Иначе нас завтра самих посадят как уголовников.

— Ну, давай! Ни пуха… — напутствовал Силач, и Тура побежал вверх по ступенькам лестницы.

В вестибюле была необычная для такого позднего времени суматоха, толчея, какое-то необъяснимое возбуждение. Люди носились во все стороны, и только хромой Халяф стоял неподвижно, как глиняный столб в пустыне. Тура подошел к нему, похлопал его по плечу, спросил:

— Как ты, жив?

Халяф медленно перевел на него глаза, будто видел его впервые, и медленно сказал:

— К сожалению, я еще жив, хотя, по-моему, это не имеет смысла.

Он смотрел куда-то мимо Туры, поверх его головы, будто там, за спиной его, в глубине зеленого аквариума видел нечто такое, о чем было страшно думать и совсем невозможно рассказать.

Тура обратил внимание, что несколько человек стоят около аквариума, ожесточенно жестикулируя. Он подошел ближе и в испуге отшатнулся — тропические рыбы всплыли к поверхности воды вверх животами, их плавники и хвосты висели грязными сморщенными тряпочками. Последняя, мучительно дыша, билась около толстого стекла. На поверхности воды плавали коричнево-черные комья какой-то кожуры.

— Что это? — спросил пораженный Тура Халяфа.

— Это кокнар. Наркотик. Слышал о таком? — сказал с болью и страданием Халяф.

— Кокнар? Как он туда попал? — удивился Тура.

— Я его кинул, — сказал мертвым, отрешенным голосом Халяф.

— Ты?!! — безгранично удивился Тура. — Где ты взял кокнар? Откуда? Зачем? Что ты сделал?

Халяф долго молчал, потом с ужасной мукой сказал:

— Я всегда считал тебя единственным приличным человеком здесь. Я хочу сказать тебе… Я давно должен был тебе сказать, но у меня не хватало сил. Ты хотел знать, кто послал Пака к кафе на дороге, где его убили?

Тура вцепился руками в мундир Халяфа.

— Ты это знаешь?

— Да. Мне и это известно. О том, что Пак поехал в кафе, знал Эргашев.

— Этого не может быть! — быстро сказал Тура. — Откуда ты это взял?

— Когда Пак выходил из вестибюля в тот день, мне позвонил генерал и велел вернуть его из машины. Я догнал Корейца, и он говорил при мне с ним по телефону.

— И что Пак сказал ему?

— Не знаю, я не прислушивался, но генерал знал, куда уезжает Пак.

Тура ошеломленно молчал.

— Почему же ты столько молчал? Почему ты это говоришь только сейчас?

Халяф, не поднимая головы, сказал голосом человека, для которого в жизни уже все не имеет значения:

— Потому что я сегодня отравил рыб генерала кокнаром, который я нашел у своего внука! Они сделали его тоже наркоманом и сбытчиком кокнара. Будь они прокляты все!

Халяф повернулся и, тяжело прихрамывая, пошел к себе в каморку.

— А где Эргашев? — крикнул ему вслед Тура.

— Нет его, — махнул рукой Халяф, — уехал с вечера.

Стукнула входная дверь. В вестибюль вошла группа офицеров. Тура сейчас не хотел ни с кем встречаться, он быстро пошел к лестнице, легко взбежал на второй этаж, прислушался. Было тихо. Он прошел по коридору и постучал в дверь кабинета, который занимал следователь по важнейшим делам.

— Разрешите?

Нарижняк, видимо, собирался ужинать: посреди стола стояла бутылка простокваши, на тарелке лежали помидоры, зелень, мубекская лепешка. Тура увидел истертую от долгого употребления серебряную ложку и аккуратно стиранную салфетку. Рубашка на следователе была расстегнута.

— В чем дело? — Нарижняк с явным неудовольствием смотрел на Туру.

— Я пришел к вам сделать официальное заявление. Мой заместитель, майор Пак, был убит в кафе «Чиройли» скорее всего бывшим сотрудником нашего управления инспектором ГАИ Зиятом Адыловым. Зият, возможно, связан с торговцами наркотиками — с Сувоном Акбаровым. И то, о чем мы с вами столько говорили, — как получилось, что Пак уехал, никому ничего не сказав, — имеет простое объяснение. Пак предупредил о том, что он едет на связь с Сабирджоном Артыковым, начальника управления генерала Эргашева…

Нарижняк пораженно моргал светлыми ресницами. Его голубые глаза выражали бесконечное удивление. С трудом собравшись, он спросил наконец:

— А откуда вам все это стало известно?

— Я располагаю свидетельскими показаниями. Эти люди сделают соответствующие заявления на следствии и в суде. Но сейчас нет времени оформлять их документальные свидетельства. Надо срочно ехать в Дарвазу. Там должна находиться база по производству фальсифицированного коньяка. Оттуда же шли наркотики.

— Почему сегодня? — спросил подозрительно Нарижняк.

— Потому что у меня есть основания полагать, что ночью или завтра утром они ликвидируют все следы производства. Я прошу вас принять все необходимые меры! Завтра будет поздно.

— Но почему я должен вам верить? — настороженно спросил Нарижняк.

— Потому что у вас нет другого выхода. Завтра будет поздно. Вы никогда этого не простите себе, если хотите считаться честным человеком. Бандиты и убийцы завтра будут торжествовать победу, а я буду сидеть в тюрьме.

— Я должен проверить все, что вы сказали, — сухо сообщил Нарижняк.

— Проверяйте, делайте, что хотите, но учтите: если завтра мы не сможем с вами поговорить, то хотя бы помните все то, что я вам сказал. Вам смогут дать показания милиционер-пенсионер Тулкун Азимов и Халяф. Всех остальных назовет Тулкун Азимов. У меня больше нет времени разговаривать с вами. Последний вопрос: вы взяли пробы из разбитых бутылок коньяка в ресторане у Яхъяева?

— Да, взял.

— И что?

— Я уже задержал Яхъяева, — спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщил Нарижняк. — Яхъяев — не помеха.

— Но имейте в виду: он и в камере здесь будет чувствовать себя как дома. С телевизором и телефоном… И будет по-прежнему руководить своими подчиненными…

Нарижняк поморщился, но ничем не выдал досаду: практики уголовного розыска, как правило, недооценивают «важняков» прокуратуры, и зря!

— Яхъяев находится вне пределов Мубекской области…

Тура получил щелчок по носу, но — странно! — испытал удовлетворение: следователь знал свое дело.

— Коньяк, который оказался у Яхъяева в подсобке, скорее всего и производят около Дарвазы, в Ак-Су. Это помещение рыбокоптильного завода. Раньше там был завод безалкогольных напитков. Заводик видно издалека — над ним высокая труба котельной. Проехать туда от нас можно только через Золотой мост!

— Я приму необходимые меры, — сказал осторожно Нарижняк.

Тура махнул рукой и вышел за дверь.

В коридоре он лицом к лицу столкнулся с Соатовым.

— О! — воскликнул тот радостно. — На ловца и зверь бежит. Я тебя разыскиваю по всему городу, а ты где-то прячешься.

— А мне нет нужды прятаться, — сказал Тура.

— Ну давай зайдем ко мне, есть о чем поговорить.

— У меня, Икрам, сейчас нет времени с тобой разговаривать, — сказал Тура и хотел пройти, но Соатов взял eго за руку.

— Нет, дорогой, у нас более срочных дел нету. Это я тебе говорю не как бывший сотрудник, а как прокурор по надзору за следствием в органах милиции. Заходи, дорогой!

Он отпер дверь и пропустил Туру вперед. В кабинете было душно. Соатов в нем не работал, просто оставлял за собой на время следствия.

— Усаживайся. Помнишь, как у Бабеля написано? Когда господин пристав предлагает садиться, то как-то неудобно стоять… — Он подошел к столу, выдвинул верхний ящик, что-то проверил в нем.

«Оружие. Боится меня», — подумал Тура. Он сел.

— Жара такая, даже к вечеру не отпускает, — Соатов подставил голову и шею мощной струе включенного вентилятора, сохраняя на лице постное, благостно-скорбное выражение.

Тура подумал, что Соатов — красивый, заметный человек, но и он, Халматов, вряд ли смог бы составить для ориентировки его словесный портрет. А если бы и составил, Соатова все равно никто бы не опознал — у него было усредненно-красивое лицо.

— Ты чего такой задумчивый, Икрам?

Соатов желчно-иронически усмехнулся:

— А ты разве веселый, Халматов?

— У меня нет твоих забот.

— У тебя есть свои, — пожал плечами Соатов. — И они, по-моему, хуже моих!

— Это только тебе так кажется, Икрам!

— Мне ничего не кажется… — Соатов вынул из папки на столе заполненный бланк — «Постановление о предъявлении обвинения». — Я обязан тебя с этим ознакомить…

Тура взял в руки постановление:

— Все тот же новый двигатель Мубекирмонтажа!.. Ничего нового. И тебе не стыдно, Икрам? Неужели ты не понимаешь, что происходит?

Тура стал быстро просматривать. Те же стандартные формулировки: «Злоупотреблял должностным положением…», «принудил милиционера-водителя…», «нанесло значительный ущерб…» — Тура пренебрежительно отбросил бланк.

Благодушно-насмешливое отношение, с которым он отнесся первоначально к прокурорско-следственной стряпне Соатова, быстро улетучилось.

— Признаешь себя виновным? — жестко спросил Соатов.

— Нет. Как у тебя вообще поворачивается язык говорить об этом? Ты же знаешь все не хуже меня! Это же вранье! От начала до конца. — Тура не мог скрыть ненависти и презрения.

— Ты мне вопросов не задавай! — крикнул Соатов. — Это я тебя спрашиваю: признаешь себя виновным? Предъявленное обвинение тебе понятно?

— Обвинение понятно. Обвинения не признаю!

Соатов официальным голосом сообщил:

— Я сейчас допрошу вас в качестве обвиняемого…

— В этом нет необходимости. Перепиши все с моего допроса в качестве свидетеля. У меня нет ни дополнений, ни возражений. Я подпишу в любой момент. А здесь, — Тура взял бланк, вытащил авторучку, — пишу: «Не признаю». И расписываюсь… Все!

Соатов сделал внушительную паузу и деловито закончил:

— Мне остается избрать…

Тура молча смотрел на него, уже догадавшись, куда ведет Соатов.

— …Меру пресечения с учетом способов уклонения обвиняемого от следствия и суда с учетом его личности…

Тура перебил:

— Вот именно! С учетом моей личности, как требует закон, с учетом моего беспорочного прошлого. Моей партийности…

— Вопрос о партийности будет решен сегодня. Тебя привезут в райком.

— Привезут?!

— Да. Привезут… — В первый раз Соатов позволил себе открыто выразить свое торжество. Бойкие глазки его сошлись, весело сверкнув, щеки разрумянились. Тура не видел его таким — недожаренный натуральный шницель.

— С тобой бессмысленно разговаривать, — вздохнул Тура. — Ты — не человек. Ты — кадавр. У тебя стеклянный глаз, фанерная глотка, кирпичное сердце…

— А нам с тобой сейчас и не о чем говорить! — Соатов поджал губу. — Тебя сейчас отвезут в райком, сам ты не пойдешь. Сдашь партбилет. Он у тебя с собой. Я избираю тебе мерой пресечения содержание под стражей. С учетом положения, которое ты прежде занимал в милиции. С тебя другой спрос… Согласен?

Кровь ушла из сердца, хотя Тура уже понял — решение принято.

— Ты все-таки решился арестовать меня?!

— Уже арестовал, — он снял трубку прямой связи с дежурным. — Это Соатов говорит. Пришлите ко мне в кабинет наряд. Я скажу, что надо сделать…

Соатов еще не положил трубку, как Тура перегнулся через стол и выхватил из приоткрытого ящика лежавший там пистолет Соатова, направил ему в лицо:

— Руки! Быстро! Мне некогда повторять… Быстро, я тебе сказал…

Соатов побледнел. Из трубки, которую он все еще держал, уже неслись частые гудки. Он так и поднял руки вместе с трубкой.

— К стене! Сюда! Живо!.. У меня нет времени…

Соатов как лунатик шагнул в сторону. Тура с силой дернул кабель, тянувшийся к коммутатору оперативной связи на столе, он не поддался. Тура достал из кармана перочинный нож, полоснул пластмассовый шнур — кабель отделился, обнажив медно-золотую слоеную начинку.

— Ты за это ответишь… — прохрипел Соатов. — Сопротивление при исполнении возложенных законом обязанностей… Понуждение… Пистолет… Под расстрел пойдешь…

— А привлечение к уголовной ответственности заведомо невиновного? Заведомо незаконный арест… Как это?

На лестнице были уже слышны шаги. Тура взглянул на Соатова, поймал его взгляд.

— Слушай внимательно. Ты меня знаешь. Я на ветер слова не бросаю. Сейчас я запру тебя. Если подойдешь к окну и хоть слово крикнешь, я вернусь… Я убью тебя, продажная гадина! — Он сунул пистолет в карман. — Запомни!

Тура вышел из кабинета, повернул ключ в дверях.

Тура показался в коридоре как раз вовремя. Навстречу шел дежурный по управлению, старый служака, с каким-то молодым милиционером. Появление в коридоре спокойно идущего навстречу Туры Халматова повергло обоих в легкий шок.

— Товарищ подполковник… — дежурный замялся. — Звонил помощник прокурора Соатов…

— Я знаю… — сказал Тура. Позади, в кабинете, все было спокойно; Соатов сидел тихо, как мышь. — Но у нас еще масса вопросов. Идите сейчас в приемную генерала, дождитесь там Соатова…

— Вот и хорошо… — Служака-дежурный достал платок, с облегчением вытер вспотевший лоб. — Пошли, Азиз…

Путь к выходу был открыт.

В вестибюле, около аквариума, Тура увидел нескольких офицеров, столпившихся вокруг Назраткулова, в ужасе и гневе объяснявшего, что произойдет, когда приедет Эргашев. Туру окликнули, но Халматов, не останавливаясь, прошел к выходу. Ночь была душной, с азиатскими низкими звездами, с вялым шелестом ссохшейся на деревьях листвы.

Из-за служебных машин навстречу ему бесшумно выползла Автомотриса.

— Я уже не верил, что ты появишься, — вполголоса заметил Силач, когда Тура нырнул в кабину. Тулкун Азимов тихо дремал сзади.

— Сматываемся!..

В ту же минуту на втором этаже раздался грохот — Соатов, убедившись в том, что ему реально ничто не угрожает, чем-то тяжелым — видимо, стулом — сокрушал дверь.

— …И быстро!

Описали по площади стремительную дугу вокруг бюста Отцу-Сыну-Основателю, с ревом выкатились к Великой Транспортной развязке, помчали по прямой пустынной трассе.

— Как они не догадались сломать Автомотрису? — подумал вслух Тура. — Или вообще угнать.

Силач засмеялся:

— А я это предвидел. Я последние три ночи сплю в ней. И оставляю зажженным свет. Угонять вместе со мной — затруднительно…

— И такое тоже бывает, — подал сзади голос Тулкун Азимов. — Лет двадцать назад банда была, они застрелили милиционера, захватили машину. Нам предлагали взять отделение автоматчиков, самоходку и брать их в кишлаке, а генерал Эргашев, он тогда капитан был, сказал: «Не надо, мы вдвоем пойдем с Тулкуном и возьмем их». Ну, и взяли…

Силач на миг обернулся к нему:

— Э-э-э, Тулкун-ака, если бы генерал Эргашев сейчас пошел меня брать, наверное, ему бы это не удалось.

— Зачем Эргашеву брать тебя? — удивился Тулкун. — Ты же свой!

— Ну да, — мотнул головой Силач. — Свой среди чужих.

Позади послышался нарастающий шум мощного мотора.

— Не ушли, — заметил Тура.

Их быстро догоняли. Силач сбросил немного скорость. Приближающаяся машина не стала, обгонять, а пошла с интервалом метров в триста. Тура оглянулся, но ничего не увидел, кроме ослепительного света фар, бившего в заднее стекло.

— Кто-то наблюдает за Автомотрисой и сообщает по телефону, куда и когда мы поехали…

— Ничего, — успокоил его Силач. — Выедем за город, там мы с ними разберемся… Сейчас сделаем вот такой финт.

Силач разогнал Автомотрису и свернул к тротуару.

— Смотри! — из темного провала улицы на большой скорости за ними показался милицейский «Москвич» с гербом на передней дверце и штырем антенны над кабиной.

— Это 13–47? — спросил Силач.

— Она.

— Вот так и поедем вместе до городской границы, там разберемся.

Силач повернулся к Туре.

— Давай, докладывай, что там происходит, а то мы тут исстрадались, дожидаясь тебя.

— События происходят чрезвычайные, — Тура. — Нарижняк арестовал Адыла Яхъяева.

— Адыла? — бесконечно удивился Силач. — Ну и дела. Господи, долго ты терпишь, да больно бьешь!

— Еще посмотрим, как ударит, — с сомнением заметил Тура.

— Ну, перестань, — махнул рукой Силач. — Сам факт, что взяли Яхъяева под стражу… Ай да следователь, ай да Нарижняк, вот молодец! Ведь это подкоп под всю систему общепита! Под Рахматуллу Юлдашева! Адыл ведь его правая рука. Представляешь, что начнется! Рахматулла — друг генерала. Сколько денег проиграли друг другу в «ку-луз»! Кореша! Вместе начинали область…

Милицейский «Москвич» по-прежнему держался позади, не приближаясь и не отставая. Тура сказал с невеселым смешком:

— Не знаю, что будет с Яхъяевым, а я-то точно уже арестован.

— В каком смысле? — переспросил Силач.

— В обычном. Соатов вынес постановление о взятии меня под стражу.

— И что?

— Ничего. Запер его в кабинете и ушел к вам.

— Ну и ну… — помотал головой Силач. — Что ж, формально Соатов прав: ты под следствием и мешаешь ему проводить следствие, а может быть, попытаешься скрыться.

— Вот и кончилось наше время, — горько сказал Тура. — Как воды в ладони — до завтрашнего утра. Если мы их не возьмем сегодня, несите передачи.

— Где ты хочешь от них отрываться? — спросил Силач, кивнув головой назад.

— На Старой дороге, там есть хорошие места.

— Не могу понять, — Тулкун-ака по-стариковски поерзал на неудобном сиденье. — Вот они едут за нами… А путевку-то им куда выписали? Что дежурному они скажут?

— А ничего!.. — обернулся Тура. — Скорее всего значится, что машина вообще из гаража не выезжала… В случае чего — у них полное алиби!

— Ну и ну, — старик покачал головой.

Небо было высоким, чистым, и звезды свешивались над головой как медные фонари в баре. Сбоку мелькнули транспаранты: «Мубек приветствует дисциплинированных водителей», «Транзитный проезд через город запрещен», «Ок нул! Добрый путь!»

Силач проехал еще километра два и совершенно неожиданно, не выбросив мигалки, вдруг резко свернул направо и помчался по хорошо утрамбованной грунтовой трассе с отходившими от нее местными дорогами. Через несколько мгновений сзади показались огни преследующего их «Москвича».

— Давай, Силач, гони быстрее. Сегодня у них, наверное, последняя возможность убрать следы коньячного производства. Если мы их перехватим, то Нарижняку будет легче разговаривать с Яхъяевым.

— Сильно замахнулся Нарижняк, — заметил Силач, в котором радость постепенно сменялась озабоченностью.

— Интересно, он понимает, против кого руку поднял? Это ведь Мубек! Не просто область, это — родина Отца-Сына-Вдохновителя! Рахматулла Юлдашев ему какой-то двоюродный дядя по материнской линии. Вместе в кишлаке босиком бегали…

— Ладно, посмотрим, — перебил его Тура. — Не пора сворачивать? Здесь километров двадцать степью, довольно глухой участок, никто не ездит, потом начнешь петлять.

Силач с ходу проскочил сквозь небольшой спящий кишлак. Широко расстеленной скатертью лежала за ним степь, покрытая невидимой сетью дорог. Горы были недалеко. Они еще не просматривались, но их дыхание было ощутимо. Силач гнал с обычной скоростью. Пустые навесы автобусных остановок появлялись и тут же исчезали, словно отбрасываемые встречным ветром.

— Нас догоняют, — сказал Тура. — Может, получили по рации указания?

Два слепящих огня сзади приближались. Над кабиной вспыхнула и заработала сиренево-синяя круговерть огня.

— Слушай, они, по-моему, хотят, чтобы мы остановились, — Силач скинул скорость. — Может, хотят что-то сказать?

Силач принял в сторону и поехал тише. «Москвич», набирая обороты, стал легко обходить, но, вырвавшись на полкорпуса вперед, словно приклеился и пошел дверь в дверь рядом.

Сержант — водитель с раздавленным лицом, — не оборачиваясь на них, смотрел прямо перед собой. Стекло задней двери стало опускаться, и Тура увидел лицо его молодого козлобородого спутника. И в тот же миг закричал Силачу:

— Крути!!

Из окна козлобородый высунул ствол ружья. Машина, прыгая на ухабах, мешала взять точный прицел. Силач рванул руль. Автомотриса едва не перевернулась. Наверное, это спасло им жизнь. Грохнул выстрел, и со скрежетом заряд пробил кабину машины и сбил зеркало заднего вида. Пуля с визгом прочертила след по металлу. Сразу же раздался второй выстрел, со звоном и треском расколовший им заднее стекло.

— Тулкун-ака, ложись на сиденье, — крикнул Тура и сам наклонился к щитку машины. Силач ударил по тормозам, и патрульный «Москвич» сразу выскочил вперед — словно его выбросила отдача после выстрела. Силач мгновенно дал полный газ и снова нажал на тормоза, руль — направо. Машину развернуло в обратную сторону.

— Гони! — выдохнул Тура. Автомотриса, словно выпущенный из пращи камень, устремилась в сторону шоссе. Тура видел, как патрульная машина остановилась и стала разворачиваться. Она какое-то время буксовала на песке, потом снова выскочила на дорогу и устремилась в погоню за ними. Тулкун Азимов, лежа на сиденье, неожиданно засмеялся:

— Слушай, ты водишь машину как человек, который встретил собственную смерть и та его не узнала.

Тура посмотрел на него и удивился: ни малейших следов испуга или волнения на плоском загорелом лице старика не было видно.

— Тулкун-ака, у тебя все-таки другая школа, наверное, — покачал головой Тура. — У нас с Силачом поджилки трясутся, а ты хоть бы хны…

Визжали, рвались на дороге баллоны, машина подскакивала на рытвинах колеи. Вдоль шоссе тянулись деревья, стволы были одинаково окрашены, и казалось, что это одна длинная белая обмотка, размотавшись, спускается вниз по шоссе. Здесь дорога круто переломилась — начинался подъем. Прошитая строчкой разделительной полосы, она шла словно на уровне глаз. Встречного движения не было.

— Как назло, ни одной машины… — сказал Тура. — Вряд ли они станут стрелять при посторонних…

На ровном участке «Москвич» снова стал догонять их.

— Эй, ребята! — обратился к ним Тулкун-ака. — Кому же это вы так помешали? Кто их послал?

— Не знаю, — сказал Тура. — Думаю, что это дело рук Иноят-ходжи. У него ведь тоже было два выхода…

Силач заметил:

— По делу его сына мы как свидетели не допрошены…

— Вот-вот! — подтвердил Тура. — Если бы мы сейчас остались на дороге, то наши обвинительные показания умерли бы вместе с нами. Не добивать же на старости лет дедушку Иноят-ходжу, отдавшего жизнь созданию квалифицированных юридических кадров…

Дорога стала скручиваться в предгорный серпантин, и здесь, на подъеме форсированный мотор патрульного «Москвича» 13–47 стал показывать себя. Огни фар приближались.

— Тулкун-ака, не поднимай голову, лежи на сиденье смирно, — сказал Силач.

— Сынок, я старый человек, мне стыдно прятаться от убийц. Как Бог даст…

Тура перебил его:

— Старый милиционер надеется не только на Бога.

— Так! — остановил их Силач. — Приготовьтесь. Сейчас будет один из главных аттракционов.

Дорога под прямым углом сворачивала направо, и как только огни преследующего автомобиля скрылись за поворотом, Силач затормозил, и Тура увидел, что правая часть дороги загорожена строительным тамбуром. За обочиной открывался крутой спуск в ущелье. Силач выключил свет и остановил машину в самом узком месте между отвесной скалой с одной стороны и строительным тамбуром с другой. В наступившей тишине был слышен рев приближающегося мотора. Ночная темнота за поворотом сзади постепенно наливалась жидким светом приближающихся преследователей, и через секунду «Москвич» с ревом выскочил из-за скалы. Пронзительный визг тормозов — Силач включил свет и первую скорость, и тихо поехал из узкой щели, загораживающей дорогу. Водитель патрульной машины, тот, что никогда не уставал, уже не имел времени для выбора. У него оставался единственный шанс — проскочить на скорости по обочине. Автомобиль и тамбур перекрывали ему движение. Он дернул резко руль налево, пытаясь пролететь мимо тамбура, на мгновение колеса зависли над пропастью. Было видно, как бешено прокручивается заднее колесо, срывая куски щебня и глины, и вдруг, мгновение покачавшись, «Москвич» задрал капот и, перевалив срез дороги, рухнул в ущелье. В свете фар было видно, как по косогору летит машина вниз. Ударившись о первый выступ скалы, она развалилась на куски. Отдельно летел двигатель, крутились оторвавшиеся колеса, из лопнувшей, как скорлупа, кабины, выпало тело. Длинные синие искры, высекаемые из камня падающими металлическими частями машины, гаснущий постепенно свет огней и тяжелый удар внизу, мгновенная тишина — и ослепительный, красно-синий сноп пламени из взорвавшегося бензобака осветил темную пропасть. Через мгновение огонь спал, залив округу багровым светом горящего масла и обшивки…

Тура, Силач и Тулкун стояли на краю дороги и глядели вниз, туда, где чадно догорало то, что минуту назад было патрульной машиной 13–47 и ее экипажем.

Тулкун покачал головой и сказал:

— Старики наши говорили: «Кто облачился в ненависть, перепоясался завистью, обулся в сапоги мести, надел на глаза колпак ярости, тот помчался за смертью…»

С ревом резала машина повороты черной дороги. Белая строчка посреди шоссе превратилась в непрерывную линию. Недалеко от Дарвазы догнали колонну тяжелых грузовиков. Они шли вплотную, затрудняя обгон. Силач отыскивал между ними щели, резким рывком налево, вперед, направо кидал Автомотрису, выигрывая километры скоростного хода. Туре казалось, что заднее крыло на поворотах чиркает о каменное невысокое ограждение обочины над кручей. Со скал над дорогой склонялись ветки шелковицы, черно-серой от пыли и автомобильного выхлопа.

Они выскочили на перевал — отсюда было уже рукой подать до Золотого моста. Тулкун Азимов попросил остановить машину.

— Послушайте меня, мальчики, — сказал он. — Нам одним ничего не сделать. По-моему, заварилась очень серьезная каша. Надо дождаться грузовиков, которые мы обогнали, — они должны ехать на Урчашму. Я поеду с ними и соберу всех, кого смогу. Пускай с охотничьими ружьями. Кого-нибудь найду, попрошу Файзыбаева, местного замначальника по службе. Он хороший парень.

Тура нетерпеливо перебил:

— И что, как мы свяжемся?

— Вы езжайте в Ак-Су. Здесь треугольник. Никаким образом мимо Золотого моста мы разъехаться не можем. Я жду от тебя звонка с коптильного завода, там телефон был. Как только ты мне звонишь, я выезжаю к вам навстречу. Встретимся около Золотого моста. Чтобы они ни придумали, проехать мимо этого места они не смогут.

Силач сразу же включился:

— Старик дело предлагает.

— Пожалуй, у нас нет другого выхода, — согласился! Тура.

Через несколько минут показался головной грузовик. Силач вышел на дорогу, широко расставил руки, остановил колонну, быстро поговорил о чем-то с водителем и замахал рукой:

— Тулкун-ака, иди, тебя ждут.

Старик сделал шаг к Туре, прижал его к сердцу.

— Сынок, желаю тебе удачи…

И пошел к кабине грузовика.

Через минуту концевые огни колонны исчезли в сторону Урчашмы. Тура и Силач влезли в Автомотрису. Силач сплюнул на руки, потер ладони и сказал:

— С Богом, помчались!

Крутанул стартер, и машина рванула в ночь.

Через пятнадцать минут они выехали к Золотому мосту.

Он выглядел так же убого, как всегда. Пропитанный креозотом настил, казалось, хранил след всех сотен тысяч покрышек, касавшихся его.

— А теперь ничего не говори под руку и будь спокоен, — Силач круто повернул руль на Старую дорогу. — Где эта коптильня на въезде в Ак-Су? Смотри только, чтоб не проехать. Эх, Тура, если бы с нами был сейчас Большой Кореец!

Из газет:

Рыбокоптильный завод — несколько маленьких низких построек — не был виден с дороги. Автомотриса легко могла проскочить его, если бы не высокая узкая труба — она стояла как бы на пустыре за забором.

Тура и Силач вышли из машины.

— Сюда, — Тура, проверяя, мигнул карманным фонариком, который нашелся в Автомотрисе. — Только, похоже, из тех, кто нам нужен, никого уже нет.

Маленькая проходная казалась заколоченной, дверные ручки снаружи отсутствовали, как и вывеска с названием. Ворота были закрыты.

— Заедем с переулка.

Силач завел Автомотрису за угол, поставил к забору.

— Посвети на секунду, Тура… — Вдоль кузова тянулся след, оставленный пулей, заднее стекло выбито. — Чем же он стрелял? Жаканом, что ли… Вот сволочуга! Где я теперь заднее стекло достану?

Халматов встал ногой на бампер, оттуда — на багажник, взобрался на кабину, подал руку Силачу.

С крыши Автомотрисы они перемахнули через забор. Осторожно, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреться, двинулись залитой асфальтом дорогой.

Захламленный, грязный двор. Производственные помещения — низкие, когда-то крашенного, но давно облупившегося кирпича, располагались в середине, подсобные с замками на дверях тянулись вдоль по периметру. Пытаться в темноте, снаружи определить их функции было бесполезно.

— Все же пройдем вокруг… — сказал Тура.

В углу двора фонарик высветил ржавый, непонятного назначения агрегат, формой и объемом отдаленно напоминающий асфальтоукладчик. Только в центре его виднелись приспособления, похожие на моечные.

— Бутылочномоечная машина… — догадался Тура. — Наследство вылетевшего в трубу завода безалкогольных напитков.

Они подошли ближе. Неподалеку от агрегата, сбоку, виднелась собачья будка. Звенья тяжелой цепи тянулись за будку, к забору. Халматов перевел неяркий свет фонаря — крупный лохматый пес лежал неподвижно. На шум шагов даже не повернул головы.

Тура и Силач подошли ближе, заглянули за ящик. У морды собаки на асфальте виднелась лужица крови.

— Они уже были здесь! — Силач показал на короткую металлическую трубу, валявшуюся поодаль.

В нескольких метрах от собачьей будки виднелся зеленоватый след протекторов — какая-то машина, видимо, тяжелый грузовик, разворачиваясь, сбила ведро с остатками краски. Ведро валялось здесь же, прижатое к стене склада. Краска была свежая — она еще текла из раздавленного ведра. Грузовик уехал совсем недавно.

Тура потянул дверь сарая на себя — в нос ударил спиртовой запах. Тура посветил фонариком. Вот он — цех по производству липового коньяка.

Вдоль обычного ленточного транспортера по обе стороны стояли ящики с фирменными возбуждающими воображение этикетками «Коньяк грузинский выдержанный. Срок хранения 5 лет», отливали синтетическими красками заготовки фабричных крышечек. У конца транспортера, на столах, высились четыре приводимых в действие электричеством заводских аппарата, предназначенных для автоматического закупоривания бутылок.

— Целый коньячный завод, — восхитился Силач. — только вот готовую продукцию они уже вывезли…

Было некогда в этом разбираться. Халматов взял несколько этикеток, сунул в карман.

— Едем? — спросил Силач.

— Сначала надо позвонить.

Контора помещалась в темном низком здании, в него вели несколько дверей — узких, нестандартных, заколоченных фанерой. Было легко догадаться, что помещение завода много раз перестраивалось в соответствии со стратегическими планами местной кооперации.

— Интересно, где они берут сырье? — пробурчал Силач. — Прудов вроде не видно. Может, у них своя флотилия? Морские рефрижераторы?

Одна из дверей оказалась открытой, Тура и Силач протиснулись в помещение. На небольших тяжелых тележках стояли рамы, навсегда пропахшие копченой рыбой, а вдоль кафельной стены тянулись плакаты с инструкциями по закупориванию бутылок с безалкогольными напитками. Цех замыкали квадратные ворота морозильных камер.

— Сюда, — Тура нашел контору.

На столе, поверх захватанных мятых папок с накладными, стоял телефон.

— Выход в район через 5 или 8, — подсказал Силач. Халматов набрал 5 — Силач не ошибся. Тура быстро крутил диск, вызывал Тулкуна.

Долгий басовитый гудок в трубке и отчетливый — рядом — голос:

— Тулкун Азимов слушает…

— Тулкун-ака, это Халматов. Мы — в Ак-Су. Здесь действительно был подпольный цех. Продукцию они уже вывезли. Недавно совсем. Мы никого на дороге не встретили…

Тулкун раздумывал мгновение:

— Они другим путем поехали. Вы разминулись с ними на развилке между Золотым мостом и Ак-Су. Вы их еще успеете догнать, они едут длинной дорогой. У них стекло — они могут только по хорошей шоссейной…

— Мы еще сможем их перехватить?

— Надо самым коротким путем возвращаться к Золотому мосту — они вас миновать не могут. А я с несколькими людьми поеду из Урчашмы… Я у них на хвосте буду…

Казалось, Силач хотел заставить машину совершить самоубийство, а она, демонстрируя удивительную живучесть, как могла, сопротивлялась. Падая с высоты, Автомотриса успевала зацепиться задними колесами за склон и держаться до тех пор, пока передние не нащупают плавный спуск. Ее раскачивало во все стороны, и все-таки центр тяжести оставался достаточно низко, чтобы не дать ей перевернуться.

— Ты что-нибудь понимаешь? — в какой-то момент крикнул Силач.

— Думаю, да…

— Объясни, я боюсь уйти, так ничего и не узнав…

Вокруг была кромешная тьма. Белые, похожие на пластмассовые зубья, столбики ограждения, разбросанные по краю ущелья, образовали долгие прогалы. Искусственная челюсть дороги нуждалась в ремонте, но и она то и дело ускользала из-под ног.

— …Сувон и Зият Адылов, бывший автоинспектор, занимаются наркотиками. Опий перевозит сын Иноята-ходжи. Но об этом, кроме Сувона и Зията, мало кто знает. Даже предложивший нам сотрудничество и возможность создания уголовно-полицейского синдиката живущий попеременно то во дворце, то в лачуге Хамидулла Насыров… Яхъяев, Шамиль и Равшан, который от них кормится, считают, что сын Иноята-ходжи возит только липовый коньяк. А за их спиной Сувон и Зият делали свою коммерцию.

— Предположим, — крикнул Силач, бросая Автомотрису в штопор.

— Я думаю, что восемь лет назад убил Садыка Закинова у Золотого моста Зият. Садык задержал какую-то машину, начал проверять груз. А тут Зият — хоть из чимкентского ГАИ, а все же свой. Чужого Садык бы близко не подпустил. Он ведь не знал, что Зият сопровождает наркотики…

— Подожди! — Силач послал Автомотрису вверх, на бугор — внизу разверзся крутой овраг, но Силач уже вывернул руль.

— Пистолет Садыка Зият оставил себе. Из него он стрелял в Пака и в Сабирджона в «Чиройли». Зият уже знал, что Сабирджон приехал в «Чиройли», чтобы его выдать. Сабирджон был в помощниках у Сувона. Ему было известно, что сын Иноята-ходжи перевозит для них наркотики вместе с липовым коньяком.

— Но почему Сабирджон именно в тот день решил их выдать?

— Думаю, так. В тот день Сувон, Зият и Сабирджон встретились в Урчашме в чайхане. И Сабирджон впервые узнал, что эта продажная гадина Зият, который привлек его к уголовной ответственности, — сам преступник, торговец наркотиками…

— Потом?

— Сабирджон позвонил мне, чтобы условиться о встрече. Но у меня в кабинете сидел Большой Кореец — у Сабирджона не было времени, уходил транспорт с наркотиками. После этого Пак поставил в известность начальника управления…

— А генерал?

— Предупредил Сувона. Он отдал им Пака.

Из газет:

Они въехали на Золотой мост. Силач выключил зажигание, и наступила тишина. Вокруг плыла густая, непроницаемая, как вар, темнота. В наступившей тишине оглушительно стрекотали цикады.

Невидимая вода тихо журчала в цементном ложе магистрального оросительного канала.

Они вылезли из машины и прислушались к этой мирной! ласковой тишине, объемлющей мир.

Тура достал из кармана пистолет, отнятый у Соатова, и показал Силачу.

— Вот вся наша артиллерия. Боюсь, что у наших оппонентов будет лучшее огневое прикрытие.

— Да-те-с, — усмехнулся Силач. — Да и стрелять-то мы имеем право в том случае, если они первыми применят оружие. Боюсь только, тогда уже и стрелять некому будет.

Тура меланхолично заметил:

— Все зависит от того, успеет ли вовремя приехать Тулкун.

— Ну, не совсем так, — успокоил Силач. — Они выехать на трассу могут только через этот мост. А отсюда, даже убив нас, они со своим липовым коньяком никуда не денутся.

— Интересно знать, как это ты им помешаешь? — осведомился Тура.

— Очень просто. Грузовик — да еще с ящиками коньяка — оросительный канал никогда не форсирует! Только по мосту они могут прорваться.

— А если они нас убьют? — рассудительно сказал Тура. — Им ничего не мешает сбросить Автомотрису и выехать на дорогу.

— Но для этого им надо переехать мост, — сказал Силач. — А этого я им не дам сделать.

Тура хотел спросить его о том, как он им помешает, но со стороны новой длинной, благоустроенной дороги из Дарвазы послышался тонкий треск мотоцикла, на который наползало, глушило его тяжелое урчание большого грузовика.

— Ну вот, видишь, и пожаловали наши гости, — сказал Силач. — Значит, так. Ты идешь сюда, а я остаюсь с Автомотрисой на мосту.

Он быстро скрутил из протирочной тряпки длинный фитиль, свинтил крышку бензобака и окунул тряпку в горючее. Потом вынул ее наружу и положил на крышу машины.

— Не боишься испортить краску? — догадываясь обо всем, но как бы шутя, спросил Тура.

— Я думаю, что ей уже больше ничего не повредит, — пожал плечами Силач. — Мы долго с ней ждали этого часа. Иди и останови их на дальних подступах. Через мост они не проедут, это я тебе говорю точно.

За отдаленными отрогами скал взметнулись всполохи света, и наконец на прямой участок перед мостом выехал мотоцикл с коляской. Тура видел, что за рулем сидит человек в милицейской форме, а сзади, на небольшой дистанции, двигается большая крытая машина. Она ехала не спеша, осторожно, оберегая свою хрупкую поклажу.

Мотоциклист далеким лучом фары ощупывал дорогу. Было слышно, как коляска подпрыгивала на досках, которыми был выложен подъезд к мосту.

— Пора, — Тура легонько похлопал Силача по плечу и побежал навстречу мотоциклу.

— Проверка, — он показал рукой на обочину.

— Свои, — крикнул мотоциклист. — Не видишь?

Халматов узнал голос Алишера Гапурова.

— Проверка! — еще громче крикнул Халматов. Алишер затормозил, он, видимо, никоим образом не мог представить себе встретить здесь постового, ведь еще час назад, когда они ехали в Ак-Су, никого тут не было! Крытая машина остановилась метрах в ста от моста. Фары на ней выключили, горели только подфарники.

— ОБХСС, не видишь? — крикнул в темноту Алишер.

— Попрошу документы.

Не выключая фары, плохо видя все, что находилось внизу, вне освещенности, Гапуров подошел и увидел Туру.

— Устоз! — Алишер растерялся.

— Ну что, Алишер? Сопровождаешь караван?

— Понимаете, устоз, — он быстро забормотал. — Понимаете… Мне велел Равшан выехать. Я не знаю… С ним говорил Рахматулла-ака… Равшан — старший, он сказал…

— Я тебя понимаю, Алишер, я тебя давно предупреждал.

— Я помню, — ответил обреченно Алишер. — Что теперь делать?

— Оружие с тобой?

— Что вы, устоз? — Алишер вернулся к мотоциклу и заглушил его. И прежде чем он выключил свет, из кабины грохнула по ним автоматная очередь.

Тура рванул на себя Алишера. Оба упали в темноту. На грузовике взвыл стартер, и машина двинулась к мосту. Фары осветили стоящую поперек деревянного моста Автомотрису и прикрывшегося за ней Силача. В руке он держал смоченную бензином тряпку.

Грузовик на первой скорости ехал прямо на них, и тогда Силач, выхватив из кармана зажигалку, чиркнул кремнем и поднес к тряпке, сразу же вспыхнувшей голубым ярким пламенем. В тот же момент снова раздалось несколько выстрелов из машины. Силач схватился за плечо — видно было, как мучительно сморщилось его лицо. Он крутанул тряпку, чтоб она разгорелась, и, уже не глядя на Автомотрису, размахнулся и с лета кинул в бензобак пылающий факел.

Одно мгновение отделяло черноту ночи от ослепительной вспышки. Взорвалась Автомотриса и разнесла сразу половину моста. Пропитанные креозотом палки вспыхнули в один миг. И тут же с двух сторон донесся шум моторов. Со стороны Мубека приближалась легковая машина. А крытый грузовик потянул малой скоростью задним ходом выше от края, на берег, из-под рушащихся перед ним балок. Дорога на трассу была окончательно и безвозвратно уничтожена.

Затем все стихло. Только огонь с треском пожирал сухое дерево. Искры подхватывал быстротекущий арык и нес прочь.

В грузовике, видимо, совещались. Удирать отсюда можно было только в сторону Дарвазы, в тупик, но совсем непонятно, что было делать с ящиками липового коньяка.

С минуту на минуту оттуда должен был подоспеть Тулкун Азимов. Тура под прикрытием деревьев приблизился почти вплотную к грузовику и двумя выстрелами пробил один из баллонов. Воздух с шипением рванул из разорванной камеры. Грузовик наклонился.

Мост еще горел.

Тура взглянул назад, но вместо выбирающегося из-под обломков Силача увидел затормозившую на самом краю канала легковушку. Из нее вышло несколько человек в темной форме, в фуражках с кокардами, в петлицах блестел металл. Они были похожи на лесников или пожарных.

Кто-то из них о чем-то крикнул Туре, но он не расслышал. Вновь прибывшие действовали суетливо. И вдруг в еще ярком свете горящего моста Халматов опознал тощую спортивную фигуру Нарижняка. Он с каким-то еще человеком тащил из воды тело Силача.

Из грузовика снова раздались выстрелы. Прокурорских первой же серией разметало по дороге — они нырнули в спасительную темноту, и Халматов закричал:

— Нарижняк! Это я, Халматов! Что там с Силовым?

Почти сразу же донесся тонкий напряженный голос «важняка»:

— Ранен он! Дышит…

Через несколько минут десант прокуратуры был уже на другом берегу оросительного канала, в темноте столкнулся с Турой. Нарижняк, весь мокрый, озябший, не сразу узнал его:

— Это вы?

— Как видите…

Тура увидел, что Нарижняк сжимает в руке пистолет.

— Сейчас подойдет подмога из Урчашмы. Тулкун Азимов придет с людьми. Кто здесь с вами?

Нарижняк сказал:

— Это следователи из моей бригады. Я не очень доверяю вашей милиции и не включил в группу ни одного оперативника.

— Ладно, сейчас не до этого, — махнул рукой Тура.

— Мы решили зажать их в кольцо. Никто не должен уйти.

— Отвлеките стрельбой внимание на минуту, я сейчас возьму шофера…

Нарижняк со своими подчиненными открыли стрельбу поверх кузова машины, тем временем Тура перескочил через дорогу и вынырнул около кабины. Но он опоздал. Разгадав маневр, водитель несколькими секундами раньше, как кабан, бросился в заросли.

Тура выволок из кабины человека, ехавшего вместе с водителем. Это был Шамиль, протез помешал ему сбежать.

— Я не сопротивляюсь, не сопротивляюсь… — В последнюю минуту он все же успел выбросить что-то, что до самого конца находилось у него в руке. Пистолет? Кастет?

Нож, решил Тура, так он и остался уркой.

На дороге из Урчашмы раздался шум мотора. Подъехали два «Жигуля», из которых высыпали вооруженные ружьями люди. Кто-то выстрелил в воздух. Это оповещал о своем приближении Тулкун Азимов.

По обе стороны грузовика Тура заметил следователей, они сгруппировались для броска.

Через дорогу метнулась тень. Тулкун Азимов зажег фонарь, и в его луче Тура увидел плотного высокого мужчину с пистолетом. Тура узнал его. Это был Зият Адылов. Тура бросился наперерез, а где-то сзади, за спиной, из темноты раздался отчаянный дискант чайханщика:

— Я без оружия, без оружия, — кричал Сувон. — Не стреляйте, я сдаюсь. — Истошный голос в кузове перекрыл грохот падающих ящиков, звон стекла.

Тура чудом перелетел расстояние, отделяющее его от Адылова, оттолкнул руку с пистолетом. Сам он так и не подумал воспользоваться оружием, доставшимся ему от Соатова. Уставные правила и сейчас довлели над ним. Вооруженный милиционер и вооруженный преступник, стреляющий первым, в любой схватке всегда в неравном положении.

Тура бил кулаками, ногами, головой, он словно бил все черное, что отравило его жизнь. Потом он сидел на песке рядом с Силачом, обожженным, окровавленным, в ссадинах, и гладил его лицо.

Тулкун распоряжался своими людьми, которые подогнали ближе «Жигуль», чтобы срочно везти Силача в урчашминскую больницу. Где-то командовал Нарижняк, рассаживая задержанных по машинам. Кого-то переправляли за руки по бревну через магистральный канал. Операция закончилась.

И Тура почувствовал, что силы его ушли.

Машина остановилась у подъезда областного управления, и Тура, прежде чем уйти, достал из-за пояса и протянул Нарижняку пистолет:

— Это оружие Соатова. Если сочтете нужным, можете ему возвратить. Я, пожалуй, пойду.

Нарижняк молча смотрел перед собой, потом тяжело вздохнул и сказал:

— Сегодня же отправлю в Москву спецсообщение о всех ваших делах. Но, если я сделаю хоть один неточный шаг, мне самому оторвут голову.

Тура уже открыл дверь, когда Нарижняк положил ему руку на плечо.

— Спасибо вам и извините. Я сильно в вас ошибался.

— Да, ладно, — махнул рукой Тура и вошел в вестибюль управления.

Халяфа не было на его обычном месте. Воду из аквариума спустили. На мраморном полу стояли лужи. Никто ни о чем не спрашивал Туру, не проверял документов. Он шел по лестницам и коридорам управления, как будто побитому мором. Дошел до приемной Эргашева, распахнул дверь, навстречу ему встал секретарь, что-то хотел спросить или сказать, но Тура зыркнул на него и сказал сквозь зубы:

— Не вздумай мне чего-нибудь говорить сейчас.

И секретарь тихо сел на место.

Тура вошел в кабинет генерала. Эргашев сидел за своим огромным столом, маленький, ссохшийся, бесконечно одинокий, в своем продубевшем от соли кителе. Вокруг царил непривычный беспорядок: валялись мелко изорванные клочки бумаги, обрывки блокнотов. В пепельнице чернела зола, генерал жег записки. Это было похоже на эвакуацию.

Ватным лунатическим шагом Тура подошел к нему вплотную и посмотрел в глаза. Эргашев засмеялся, и смех его был страшен. У него был зловещий оскал — как старая выкопанная из земли обойма, ржавая, рыжевато-зеленая.

— Ну что, ты добился своего? — тихо сказал Эргашев.

— Да, я ведь вам сказал, что я найду убийцу Пака, — так же тихо ответил Тура и удивился тому, что не испытывает к генералу ни ненависти, ни злости. У него было ощущение, что умерла душа. Эргашев покачал головой и сказал:

— Наши отцы повторяли, что главная надежда в жизни нахлебника — дождаться дня, когда он плюнет в лицо своему благодетелю.

Тура, не присаживаясь, стоял над его столом, пытаясь в последний раз понять, что же творилось в душе этого странного, необычного человека, и ничего не понял. В его душе был сгусток беспросветной тьмы. Непроглядная, жуткая чернота.

Эргашев встал и сказал:

— Ты и себя погубил.

Повернулся и медленно вышел в дверь за своим столом, где у него находилась комната отдыха.

Тишина висела в кабинете, разминаемая затихающим стуком кавалерийских сапог Эргашева. Потом наступило безмолвие, взорванное коротким грохотом пистолетного выстрела. И через мгновение — тяжелый металлический стук упавшего на паркет оружия. Тура обошел стол, подошел к раскрытым дверям комнаты отдыха и увидел, что Эргашев сидит в углу дивана, запрокинув голову, и рукой закрывает черно-красное пятно на груди.

Тура постоял несколько мгновений, повернулся, и путь через этот огромный кабинет был бесконечен. Он вышел в приемную и сказал белому от ужаса секретарю:

— Генерал Эргашев застрелился.

Тура медленно прошел по коридору, спустился по лестнице, миновал вестибюль и вошел в дежурную часть, и никак не мог понять, почему все расступаются перед ним. Энвер, сидевший за столом дежурного, беззвучно шевелил губами, и никак не мог Тура объять смысл слов, которые говорил ему товарищ. Слова бились в него и отлетали, будто он был покрыт стеклянным футляром, пока стекло с хрустом не развалилось, и наконец до него дошло, что говорит, беспомощно повторяя раз за разом, Энвер:

— Устоз, сообщение из Ташкента. Ваша семья попала в автокатастрофу. Грузовик наехал. Ведутся розыски.

Тура присел за стол, удивляясь каменной неподвижности собственной души. Ни боли, ни ужаса, ни страха. Он не думал ни об уголовном деле, возбужденном против него, ни о приятном старичке Инояте-ходже и его учениках, ни об адвокате Рахимове, знавшем адрес Нади и Улугбека. Он не думал об умершем генерале Эргашеве и о лежащем в урчашминской больнице Силаче, он не думал о себе. Одна бессмысленная и навязчивая мысль давила его. Он думал о том, что скорее всего это придумал Отец-Сын-Основатель: победитель платит за все.

Из газет: