На взлёте

Семенов Александр Федорович

На взлёте

Аннотация издательства: Эта книга - о людях нашей авиации, их мужестве, их героизме. Здесь тесно переплелись романтика профессии и драматизм войны, верность воинскому долгу и неписаные законы простой человеческой дружбы. Читатель становится как бы соучастником тяжелого, но победоносного боя советских истребителей при десятикратном численном превосходстве противника. Автор заставляет сопереживать то собственные чувства при полете на безоружном По-2 в неприятельский тыл для спасения раненого товарища из соседнего бомбардировочного полка, то чувство другого летчика, рискнувшего посадить свой истребитель на территорию, оккупированную врагом, дабы выручить из беды сбитого в воздушном бою командира. Глубокое впечатление оставляют скупые строки о светлой жизни и героической гибели Володи Микояна.

Биографическая справка: СЕМЕНОВ Александр Федорович, родился 7.4.1912 в дер. Заболотье ныне Калининского района Калининской области в семье крестьянина. Русский. Член КПСС с 1939. Образование среднее. Окончил ФЗУ, работал на фабрике "Пролетарская мануфактура". В Советской Армии с 1933. Окончил Харьковское военно-авиационное училище. Участник национально-революционной войны испанского народа 1936 - 39. Участник советско-финляндской войны 1939 - 40. Помощник командира эскадрильи 7-го истребительного авиационного полка (59-я истребительная авиационная бригада, 7-я армия, Северо-Западный фронт) капитан Семенов к марту 1940 совершил 75 боевых вылетов на штурмовку и бомбардировку войск противника, нанеся ему значительный урон. В 5 воздушных боях сбил 4 вражеских самолета. Звание Героя Советского Союза присвоено 21.3.40. На фронтах Великой Отечественной войны с 1941. Командовал гвардейским истребительным авиационным полком. Совершил 240 вылетов, в 65 воздушных боях лично сбил 15 и в группе 12 самолетов противника. После войны окончил Военную академию Генштаба. С 1970 генерал-лейтенант авиации Семенов - в запасе. Награжден 2 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, орденом Кутузова 2 степени, Богдана Хмельницкого 2 степени, Отечественной войны 1 степени, Красной Звезды, медалями. Умер 13.02.1979. Похоронен в Москве. (Герои Советского Союза. Краткий биографический словарь. Том 2.) \\\ Андрианов П.М.

Содержание

Война вошла в наш дом

Инспектор ВВС

С фронта на фронт

От Вислы до Нейсе

Последний месяц

Война вошла в наш дом

Нас разбудил раскатистый взрыв. Качнулся пол, звякнули стекла окон. И сразу же загрохотали артиллерийские выстрелы. Откуда-то донесся нарастающий вой сирены.

Все вскочили с коек и бросились к окнам. В предрассветных сумерках смутно просматривались очертания морской бухты и прилегавшей к ней части города. Темные силуэты кораблей выбрасывали языки пламени. В небе метались лучи прожекторов, перекрещивались пунктиры трасс зенитного огня, В районе Приморского бульвара разрасталось зарево пожара.

Наблюдая за этой необычной картиной со второго этажа казармы Военно-морского училища имени ЦК комсомола Украины, мы недоуменно переглядывались. Что происходит? Продолжаются морские учения? Проверяется противовоздушная оборона города? Или что-нибудь другое, более серьезное?

Вошедший в комнату дежурный внес некоторую ясность.

- Бомбят Севастополь, - сказал он и после небольшой паузы добавил: Предположительно - немцы.

Неподалеку раздался новый оглушительный взрыв. Тугая воздушная волна выбила стекла, сорвала с петель дверь. Мы инстинктивно прижались к стене.

Когда немного рассвело, увидели цепочку самолетов непривычной конфигурации, уходящих на запад, в сторону моря. Невольно подумалось: а где же наши истребители?

Несколько часов мы не могли понять, что случилось. Как считать этот налет на Севастополь? Гнусной провокацией или началом войны? Никто не мог тогда ответить на такой вопрос вполне определенно. Лишь в полдень московское радио донесло до нас тяжелую весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз.

Во второй половине дня 22 июня 1941 года мы, с трудом достав билеты, сели в московский поезд. Мы - это слушатели Военно-воздушной академии, проходившие стажировку на Черноморском флоте после окончания первого курса. Тут были Герои Советского Союза С. И. Миронов, Ф. И. Шинкаренко, Л. В. Виноградов, Е. П. Федоров, А. Ф. Мошин, В. М. Курочкин, А. П. Пьянков, а также майор А. П. Юдаков, капитаны Д. Т. Никитин, Г. А. Соборнов и другие.

Основной задачей стажировки являлось ознакомление нас с боевой техникой Военно-Морского Флота. За несколько дней, проведенных в Севастополе, мы успели побывать на крейсере "Червона Украина", на подводной лодке, спускались в водолазных костюмах на морское дно. Неизведанная техника, своеобразие флотской службы не могли, конечно, не заинтересовать нас. Мы восхищались мощью флота, романтическими морскими традициями и все же оставались убежденными приверженцами своей летной профессии. Нам были больше по душе просторы воздушного океана.

В поезде разговор все время вращался вокруг единственной темы - войны. Многие из нас уже понюхали пороху - кто в Испании, кто на Хасане или Халхин-Голе, кто на Карельском перешейке. Мнение у всех было одно вспыхнувшая война не сулит стать затяжной. Пройдет какое-то время, и Красная Армия сокрушительным ударом вышвырнет фашистов с родной земли. Каждый из нас готов был на все во имя победы над врагом. Никто и не помышлял о продолжении учебы в академии.

- Только на фронт! - категорически заявил капитан С. И. Миронов. - Если попытаются задерживать, до наркома дойду.

С Мироновым меня связывала давнишняя и крепкая дружба. Еще в 1938 году мы служили заместителями командиров эскадрилий в истребительном авиационном полку под Ленинградом. Вместе участвовали в советско-финляндской войне, за что нам обоим было присвоено звание Героя Советского Союза. Вместе поступили и в академию. Миронов выделялся отменными способностями: виртуозно и смело летал, все схватывал быстро и накрепко, был настойчив и аккуратен в любом деле.

- Может, и теперь окажемся рядом? - спросил он меня.

- Было бы здорово! - откликнулся я.

Но на сей раз этого не случилось. Как только мы возвратились в Москву, Миронова назначили командиром эскадрильи в часть, сражавшуюся на ленинградском направлении, а меня послали на такую же должность в формировавшийся полк.

Помнится, перед расставанием мы решили побродить по Москве. Своеобразно выглядела тогда столица. Внешне, казалось бы, особых изменений не произошло: ходят автобусы, трамваи, работают кинотеатры, магазины, дымят заводские трубы. А люди вроде не те - одни как-то посуровели, стали сосредоточеннее, другие заметно нервничают. Но общее для всех - стремление двигаться, что-то делать. Пожалуй, только военные держатся так же, как держались неделю и месяц назад, сказывается привычка, выработанная, годами службы. Однако эмоции обострились и у нас.

- Кажется, никогда раньше мне не была так дорога Москва, как сейчас, откровенно признался мне Миронов. - Когда-то теперь свидимся с ней?..

Такие же раздумья одолевали и меня.

На прощание мы обнялись, по традиции пожелали друг другу летной погоды и выразили надежду, что наши фронтовые дороги где-то когда-то встретятся.

Неторопливо постукивали колеса поезда, уносившего меня к новому месту службы. В вагонном окне привычно мелькали телеграфные столбы, безмятежные полустанки, проплывали березовые перелески и прямоугольники желтеющих полей, а все мысли по-прежнему были о войне. Да, обрушилась она на нашу страну как неотвратимая стихия. Мы предвидели ее возможность, готовились к ней, но далеко не каждый предполагал, что начнется она так вероломно.

Раздумывая о войне, я невольно оглядывался на недавнее прошлое - первую вооруженную схватку с фашизмом в республиканской Испании. Вместе с интернационалистами других стран в ней довелось участвовать и мне. Но тогда это произошло не вдруг. Я, как и другие советские добровольцы, втягивался в борьбу, так сказать, постепенно.

...Хорошо помню осень 1937 года. Газеты заполнены сообщениями о событиях на далеком Пиренейском полуострове. О героическом сопротивлении фашизму трудового народа Испании вещает радио. На заводах и фабриках, в колхозах и воинских частях бушуют митинги солидарности с защитниками Испанской республики. В ноябре на Красной площади состоялся грандиозный парад войск.

На мою долю выпала честь представлять здесь вместе с другими летчиками истребительную авиабригаду. Из Москвы вернулся с благодарностью и сразу же был вызван в кабинет командира бригады. Там оказалась комиссия по отбору добровольцев в Испанию.

Наблюдая за невозмутимыми лицами членов комиссии, я заволновался: вдруг забракуют? А собственно, по какой причине? На истребителе И-16 я налетал почти двести часов. По стрельбам оценки хорошие и отличные. Взысканий в послужном списке не значится. Обо всем этом я написал в рапорте на имя командира бригады...

- Будем рекомендовать вас, - сказал председатель комиссии.

И вот мы, пять летчиков-истребителей - Василий Лисин, Сергей Плясов, Иван Сухорученко, Владимир Сухорябов и я, - на борту теплохода, отплывающего из Ленинграда во Францию. Все в гражданской одежде, с необременительным дорожным скарбом.

Прощальный гудок, последние напутствия провожающих, и теплоход покидает порт.

В пути познакомились с испанскими летчиками, проходившими обучение в СССР и возвращавшимися теперь на родину. Энергичные и общительные, они много рассказывали о своей стране, свободолюбивом и мужественном испанском народе.

Во французский порт Гавр мы прибыли с опозданием на несколько дней: немецкие власти не пропустили теплоход через Кильский канал. В столицу Франции нас доставили на автобусе.

Париж произвел неизгладимое впечатление. Большие и красивые площади, прямые улицы, многочисленные парки и скверы, уникальные памятники архитектуры, мосты через Сену заставляли восхищаться талантом французского народа.

Мы побывали в Лувре - одном из величайших хранилищ художественных сокровищ мира, познакомились с шедеврами живописи, скульптуры, прикладного искусства. Полюбовались собором Нотр-Дам, зданием Гранд-оперы, площадью Звезды с Триумфальной аркой. Поднимались на башню Эйфеля, чтобы взглянуть на Париж сверху.

В столице Франции функционировала тогда международная выставка. Посетив ее, мы с волнением осматривали советский павильон - для нас он был частичкой родины. Долго стояли у созданного В. И. Мухиной монумента "Рабочий и колхозница". Двадцатичетырехметровая скульптурная группа, выполненная из нержавеющей стали, как бы олицетворяла неудержимый порыв вперед, уверенную поступь советского народа в коммунистическое завтра. (Теперь это замечательное произведение искусства находится в Москве, у центрального входа на Выставку достижений народного хозяйства СССР.)

Из Парижа выехали поездом на юг. Миновали Тулузу. Прибыли в небольшой городок Порт-Бу, на побережье Средиземного моря. Здесь - короткий пограничный досмотр, проверка документов, и мы в Испании.

Опять - поезд. То и дело ныряя в туннели Пиренейских гор, он быстро домчал нас до Барселоны. И все же в пути с помощью переводчика мы успели вдоволь наговориться с пассажирами. Смуглые, черноволосые, добродушные люди, узнав, что мы из Советского Союза, проявили к нам истинно братское отношение.

Конечный пункт нашего пути - Валенсия. Туда мы добрались на легковых автомобилях. Удивительно выглядел этот средиземноморский город. Неповторимый облик придавали ему купола, покрытые цветной майоликой. Декабрь, по нашим представлениям, - месяц жгучих морозов, а здесь зимы и в помине нет. Двадцатиградусная теплынь, свежая зелень деревьев и кустарников, повсюду цветы. Сады красуются апельсиновыми, мандариновыми и лимонными плодами, которые раньше нам доводилось видеть лишь на прилавках магазинов. Кстати замечу, что под густыми кронами цитрусовых мы в дальнейшем частенько располагали свои самолеты.

Кроме нашей пятерки сюда приехало еще несколько групп советских летчиков-добровольцев. Всех нас собрали вместе, и перед нами появились советник командующего ВВС республиканской Испании Е. С. Птухин, советник Комиссариата ВВС Ф. А. Агальцов, командир группы истребительной авиации И. Т. Еременко. Они рассказали об обстановке на фронтах, познакомили со здешними особенностями боевых действий авиации.

Это было время наибольших надежд на окончательную победу над франкистами и иностранными интервентами в Испании. Вторая половина 1937 года и теперь характеризуется историками как период консолидации сил республики, когда явственно обнаружились симптомы постепенного преодоления раскола в рядах испанского пролетариата. Еще в августе была опубликована программа совместных действий социалистической и коммунистической партий. Широкое применение этой программы на практике повлекло за собой укрепление союза между рабочим классом и крестьянством, довольно эффективное разрешение некоторых национально-правовых проблем, повысилась боеспособность Народной армии. От милицейской системы она пришла к регулярным частям с единым командованием. Начал функционировать Генеральный штаб, упрочился институт военных комиссаров.

Ярким свидетельством возросшей зрелости Народной армии являлся, в частности, предпринятый ею 17 декабря упреждающий удар на Арагонском фронте под Теруэлем, где противник сосредоточил до 50 тысяч человек пехоты и 150 артиллерийских батарей. Штурм Теруэля, успешно завершенный к 22 декабря, достаточно убедительно показал, что Народная армия научилась уже не только обороняться, но и наступать.

Заметные перемены к лучшему наблюдались и в работе военной промышленности. Стали производиться даже отечественные самолеты - по два-три ежедневно. Этим, однако, далеко не обеспечивалось сбалансирование сил в воздухе.

Авиация мятежников и интервентов по численности все еще во много раз превосходила республиканскую. Основу самолетного парка противника составляли немецкие бомбардировщики "хейнкели" и "юнкерсы", истребители Хе-51, Ме-109, а также итальянские "фиаты". Используя численное превосходство, вражеская авиация наносила массированные удары по наземным войскам и объектам, господствовала в испанском небе. В этих условиях от республиканских летчиков требовались, конечно, исключительное физическое напряжение, стойкость и мужество.

Военно-воздушные силы республики состояли из отдельных эскадрилий бомбардировочных, истребительных и штурмовых. В каждой эскадрилье по двенадцать - пятнадцать летчиков. На вооружении состояли главным образом советские самолеты; истребители И-16 (испанцы называли их "моска", что в переводе на русский означает "мушка"), И-15 ("чатос" - "курносые"), бомбардировщики СБ и штурмовики Три-С, Р-Зет.

Нашу группу направили в эскадрилью А, И. Гусева (ныне генерал-майор авиации, Герой Советского Союза). О Гусеве уже тогда шла слава как о решительном и опытном командире, смелом и инициативном летчике. Рослый, энергичный, веселый, он как-то сразу завоевывал симпатии всех, кому доводилось с ним встречаться.

Под стать командиру были и подчиненные ему летчики. В воздушных боях отлично зарекомендовали себя Иван Панфилов, Платон Смоляков, Виктор Скляров, Георгий Шубин, Евгений Соборков, Иван Соколов.

Меня назначили в звено И. А. Панфилова вместо вышедшего из строя Виктора Годунова (ныне генерал-майор авиации). В воздушном бою он был тяжело ранен в руку, но сумел дотянуть до аэродрома и благополучно произвести посадку. Врач Л. Г. Радгауз, оказавший первую помощь Годунову, не мог скрыть своего восхищения мужеством летчика. А уж он-то разбирался, в человеческих возможностях и знал толк в нашей нелегкой профессии. Это был советник главного врача ВВС республики, опытный, широко эрудированный медик и очень хороший товарищ. По долгу службы Л. Г. Радгауз заботился о нашем здоровье, а по долгу дружбы подсказывал, кому какой к лицу костюм или галстук, учил нас, как лучше вести себя в обществе. Впоследствии он возглавил отечественную медицинскую службу ВВС, стал генералом.

И вот мой первый боевой вылет. На задание шла вся эскадрилья. Я выполнял роль ведомого у командира звена Панфилова.

Едва мы оказались над вражеской территорией, как появилась группа итальянских "фиатов". Панфилов махнул мне рукой: смотри, мол, в оба, не отрывайся от ведущего. С этого момента и до посадки я все свое внимание сосредоточил на том, чтобы не потерять из виду командирскую машину. На остальное не хватало ни сил, ни времени.

После посадки Панфилов спросил:

- Ну, какое впечатление о бое?

- Не знаю, - сконфузился я. - Кроме хвоста вашего самолета, ничего не видел.

- Не расстраивайся. Сначала всегда так, - успокоил меня командир звена. Но в последующем смотри не только за ведущим, а и за всем происходящим вокруг, особенно же - за противником.

Во втором бою я почувствовал себя несколько увереннее. Однако, увлекшись атакой немецкого бомбардировщика, потерял свою группу, заблудился и не знал, что дальше делать. Спасибо товарищам: нашли меня и привели на аэродром. Разумеется, я ожидал разгона от командира эскадрильи. Но Гусев спокойно разобрал мои ошибки и в заключение сказал:

- Запомните для начала четыре "нельзя". Нельзя отрываться в бою от группы. Нельзя стрелять с большой дистанции. Нельзя быть слепым. Нельзя действовать поспешно. Остальное подскажет опыт...

На всю жизнь осталось в моей памяти это наставление командира эскадрильи. Очень уж выразительно сформулировал он непременные условия победы в воздушном бою. Вылетая на любое боевое задание, я всегда старался строго соблюсти четыре "нельзя", и со временем это дало мне возможность приобрести многие другие качества, необходимые летчику-истребителю во фронтовой обстановке. Испанский опыт немало помог в дальнейшей моей боевой работе на Карельском перешейке, а затем и на фронтах Великой Отечественной войны.

Большой популярностью пользовались в республиканской Испании и такие командиры истребительных эскадрилий, как Б. А. Смирнов, А. С. Осипенко, тоже удостоенные звания Героя Советского Союза. В их подчинении состояли в основном испанские летчики, каждый из которых воевал с изумительной храбростью и не останавливался ни перед чем во имя достижения победы над врагом. Они были добрыми нашими друзьями и вообще добрыми, веселыми парнями, но моментально свирепели, как только кто-либо произносил слово "фашист" или "мятежник". Встретившись с противником в воздухе, летчики-республиканцы дрались обычно до полного израсходования боеприпасов и горючего. И если некоторым из них недоставало еще подлинного мастерства, то это компенсировалось самоотверженностью, неиссякаемой боевой инициативой. Нас они рассматривали как старших братьев, старательно перенимали наш опыт, охотно выполняли любые наши просьбы. Однако мы никогда не злоупотребляли этим, всегда щадили их самолюбие, уважали их обычаи.

Отправляясь на задание, почти все испанские летчики неизменно брали с собой различные талисманы. Довольно часто мне приходилось видеть, как некоторые из них сажают в карман белую морскую свинку. Нам это казалось смешным, но мы воздерживались от шуток. Самыми же, пожалуй, лучшими талисманами испанцы считали шлемофоны и летные перчатки, которые мы дарили им.

Советские летчики-добровольцы свято выполняли свой интернациональный долг. За мужество, проявленное в боях, помимо лиц, уже названных мною, высокого звания Героя Советского Союза удостоились П. В. Рычагов, Я. В. Смушкевич, С. П. Денисов, П. Ф. Шевцов, С. И. Грицевец, А. К. Серов, С. А. Черных, А.. С. Сенаторов, И. А. Лакеев, Н. С. Герасимов, И. И. Копец. А другими правительственными наградами были отмечены буквально все.

Вместе с тем мы приобрели в Испании новый ценный опыт, и Советское правительство позаботилось, чтобы каждый возвратившийся оттуда сполна реализовал бы его в наших Вооруженных Силах. Многие участники испанской войны получили назначение на высокие руководящие посты. Например, Я. В. Смушкевич стал заместителем начальника ВВС РККА, А. К. Серов - начальником инспекции ВВС, Ф. А. Агальцов - членом Военного совета ВВС. Е. С. Птухин и И. И. Копец возглавили ВВС военных округов, С. П. Денисов и С. А. Черных - авиационные соединения. А. И. Гусев был назначен заместителем командира авиабригады.

В целом такая практика безусловно оправдала себя. Она открывала широкую дорогу перед молодыми, энергичными и способными людьми. Но, к сожалению, случались и промахи. Человека выдвигали на высокую командную должность, а он не умел работать с подчиненными, не обладал элементарными навыками организатора боевой и политической подготовки. Разумеется, в этих случаях результаты были плачевными. Подобное, видимо, ожидало и меня. В Испанию я уехал рядовым летчиком, лейтенантом, а через семь месяцев вернулся на родину капитаном, и мне сразу же предложили командование эскадрильей. У меня хватило благоразумия отказаться от этого. Я попросился на должность заместителя командира эскадрильи. О меньшем тогда не могло быть и речи.

До войны в Испании совсем не было опыта борьбы истребителей с бомбардировщиками в ночных условиях. Не было по очень простой причине: приборное оборудование самолетов того времени не позволяло решать эту сложную задачу. И вдруг невероятный, казалось бы, случай: советский летчик М. Н. Якушин первым в мире сбивает ночью над Мадридом трехмоторный фашистский самолет Ю-52. Причем - без какого-либо наведения с земли. И затем благополучно садится на свой аэродром, который, по существу, не был оборудован огнями ориентации и посадки.

Примеру Якушина следуют летчики А. К. Серов, И. Т. Еременко, Е. А. Степанов. Они организовали ночные дежурства на аэродроме, продумали, как лучше взлетать и садиться, используя свет автомобильных фар, как пилотировать истребитель и вести поиск цели ночью.

И вот Серов в паре с Якушиным впервые вылетают на отражение ночного налета фашистских бомбардировщиков. Михаил Нестерович Якушин обнаружил Ю-52 по свечению выхлопных газов. Подошел к нему сзади на самую минимальную дистанцию, прицелился и открыл огонь сразу из всех пулеметов. Юнкерс рухнул. Каким надо было обладать поистине ювелирным мастерством пилотирования, на редкость острым зрением, исключительной выдержкой и смелостью, чтобы сработать так чисто!

В Испании же впервые начало осуществляться массированное использование авиации для нанесения ударов по наземным целям. Обычно наши СБ, прикрываемые истребителями И-16, действовали в глубоком тылу противника, а штурмовики Р-Зет в сопровождении истребителей И-15 уничтожали цели на переднем крае и в небольшой тактической глубине. При этом, если позволяла обстановка, истребители выводили из строя зенитные средства врага.

Анализируя боевую деятельность советских летчиков в Испании, не могу не подчеркнуть той большой роли, какую сыграли в руководстве ими Е. С. Птухин и Ф. А. Агальцов.

Евгений Саввич Птухин обладал незаурядным талантом авиационного начальника. Он по-своему, как мы говорим теперь, по-птухински, разрабатывал, подготавливал и успешно осуществлял довольно значительные в тогдашних масштабах воздушные операции. Боевые задачи решались при тесном взаимодействии различных родов авиации, часто с наращиванием силы ударов, особенно в ходе борьбы с самолетами противника. Последние эффективно уничтожались не только в воздухе, но и на аэродромах.

Своеобразный почерк имел и Филипп Александрович Агальцов - старший наш политический комиссар. В Испании мы знали его под именем Мартына и до сих пор вспоминаем, как "товарищ Мартын" выступал на собраниях землячеств в эскадрильях (так назывались у нас там партийные собрания), как мог он вдалеке от родины дать почувствовать каждому ее теп- лое дыхание, неразрывную связь с партией. В то же время комиссар умел и, я бы даже сказал, любил выслушивать наше мнение по чисто практическим вопросам. Его в одинаковой мере заботили и наши боевые дела, и условия нашей жизни, вплоть до питания, своевременности получения писем и посылок от родных. Знали мы и о том, что "товарищ Мартын" строго следит за сроками сменяемости каждой группы добровольцев, за награждениями отличившихся и тут для него - объективность превыше всего...

Бои в Испании внесли полную ясность во взгляды об основных качествах истребителя. Кто служил в авиации в тридцатые годы, хорошо знает, какие жаркие споры велись тогда о том, что важнее для истребителя - скорость или маневренность. Многие были убеждены, что маневренный самолет, даже уступающий в скорости противнику, может успешно вести борьбу с ним. Другие же оспаривали это, выдвигая на первый план скорость. Испанский опыт окончательно подтвердил превосходство скоростных качеств истребителя над маневренными.

Новые взгляды на боевые возможности и способы использования авиации, родившиеся в Испании, на Хасане и Халхин-Голе, потребовали переработки уставов и наставлений ВВС. Их нужно было привести в соответствие с духом времени. И действительно, в период 1938 - 1940 годов у нас вышли заново переработанные Боевой устав ВВС, Курс боевой подготовки истребительной авиации, Наставление по производству полетов. В этих основополагающих документах были четко определены назначение и задачи истребительной авиации, характер современного воздушного боя, основные требования к летчику-истребителю и его подготовке. Подчеркивалось, что главным назначением истребительной авиации является уничтожение самолетов противника в воздухе и на земле. В отношении воздушного боя указывалось, что решающую роль в нем играют скорость, маневр и огонь.

Летчик, прибывший из училища, за первый год службы в части должен был в совершенстве овладеть техникой пилотирования, стрельбой и воздушным боем одиночно, а также освоить полеты в составе звена. Годовой налет на каждого летчика планировался из расчета 120 часов, причем особое внимание обращалось на тактическое совершенствование.

...Обо всем этом успел я подумать под стук вагонных колес.

К месту назначения поезд пришел вечером. В городе уже ввели светомаскировку. Я с трудом разыскал военную комендатуру и лишь с ее помощью добрался в полк.

Командиром полка оказался старый знакомый полковник А. П. Николаев. Он был довольно известным летчиком-истребителем. Сражался в Китае, на Халхин-Голе, участвовал в .советско-финляндской войне. Имел три ордена Красного Знамени и орден Монгольской Народной Республики.

Встретил по-братски.

- Рад видеть тебя, дружище! - сказал Николаев и тут же сообщил: - Недавно прибыл еще один "испанец" - майор Пузейкин. Теперь оба комэска на местах, можно начинать работу.

Я попросил Александра Павловича ввести меня в курс дела.

- Наша задача - за две-три недели подготовить полк к боевым действиям, объявил он. - Кстати, на новых самолетах ты летал?

- Нет, не пришлось. Но теоретически изучал в академии и Як-1, и ЛаГГ-3, и МиГ-3.

- Что ж, и это неплохо, - ободрил командир полка. - У нас будут МиГ-3. Получим их через несколько дней. А пока нужно использовать "спарку" Яковлева и МиГ-1. До начала работы с летчиками сам дам тебе несколько провозных.

- Что за летчики в полку? - спросил я.

- В основном из "безлошадных". Все продолжают прибывать. Не с каждым еще успел познакомиться. Но есть сильные ребята.

"Безлошадными" в ту пору называли летчиков, оставшихся без матчасти в результате первого внезапного удара немецкой авиации по нашим приграничным аэродромам. Около тысячи советских самолетов было выведено тогда из строя. В результате образовался как бы излишек летчиков. В авиационных полках того времени нередко на один самолет приходилось по два-три летчика. Часть летного состава воевала в наземных войсках.

По мере увеличения производства в авиационной промышленности это несоответствие между количеством самолетов и числом летчиков постепенно сходило на нет.

Наш разговор с командиром полка, по существу, уже закончился, когда в дверь постучали. Вошел среднего роста майор с шапкой белокурых вьющихся волос. На его гимнастерке поблескивали два ордена Красного Знамени.

- Легок на помине, - сказал Николаев, здороваясь с вошедшим, а затем, обращаясь ко мне, добавил: - Вот он самый и есть, "испанец" майор Пузейкин. Знакомьтесь.

Мы крепко пожали друг другу руку. О Пузейкине я слышал и раньше, хотя встречаться с ним не доводилось. Буквально с первых минут знакомства почувствовал симпатию к нему. В. В. Пузейкин относился к той категории людей, которые раскрываются сразу и располагают других к откровенности и доверию. Со слов командира полка я уже знал, что Пузейкин пользуется большим уважением у подчиненных за внимательное отношение к ним, за то, что никогда не оставит человека наедине со своей неудачей или бедой. Если он бывал убежден в чем-либо, то отстаивал это энергично, невзирая на чины и должностное положение инакомыслящих.

От командира полка мы вышли вместе. Пузейкин предложил переночевать у него. Несмотря на поздний час и усталость, разговорились. Вспоминали Испанию. Там он воевал под Мадридом, а я в районах Валенсии и Теруэля. Потому и не встречались. Выяснив это, обменялись мнениями о последних сводках Совинформбюро. В них назывались все новые и новые города, оставленные советскими войсками. Трудно было постигнуть, почему так стремительно развиваются события, почему Красная Армия не может сдержать натиск немцев? Конечно, решающую роль играли внезапность нападения, превосходство противника в танках, в самолетах. Но, будучи военными людьми, мы знали основу всякой внезапности и прекрасно понимали, что превосходство или отставание в техническом оснащении армии не сваливаются с потолка, что это результат каких-то процессов, явлений, событий. Причем не столько случайных, сколько закономерных, чем-то обусловленных. Но каких процессов и событий? Ответить на этот вопрос мы смогли лишь много, много лет спустя, когда уже отгремели раскаты Отечественной войны. А тогда, в самом начале ее, для нас, летчиков, самым главным было в предельно короткий срок освоить новые самолеты и подготовиться к предстоящим боям.

На том, помнится, и закончилась моя ночная беседа с Пузейкиным. А утром полковник Николаев уже вылетел со мной на "спарке" Як-7у. Этот самолет, созданный конструкторским бюро А. С. Яковлева, был относительно прост, имел небольшой полетный вес, исключительно легко пилотировался. Во всех отношениях он выгодно отличался от машин, на которых мне доводилось летать раньше.

Только летчик, пожалуй, может понять то чувство, которое охватывает человека, впервые поднявшегося в воздух на скоростном самолете. Со временем, конечно, это чувство ослабевает, становится привычным, но лишь до новой, более совершенной машины. Очевидно, это и есть одно из слагаемых романтики летной профессии.

После двух тренировок на "спарке" я вылетел самостоятельно на боевом истребителе МиГ-1. По тому времени это тоже был неплохой самолет скороподъемный, с максимальной скоростью, перешагнувшей шестисоткилометровый рубеж. Правда, такую скорость он развивал лишь на высотах более 6000 метров, а на малых был тяжеловат в управлении: пилотировать его приходилось с большими перегрузками. Но и с такими недостатками МиГ-1 значительно превосходил истребители И-16 и И-153.

Как уже говорилось, полк наш был двухэскадрильного состава. Одной эскадрильей командовал майор Пузейкин, другой - я.

Сразу начали знакомиться с подчиненными и разрабатывать для каждого ускоренную программу ввода в строй.

Комиссаром ко мне в эскадрилью назначили старшего политрука Василия Подмогильного, отлично знавшего свое дело и исключительно честного человека. Мой заместитель по летной подготовке капитан Ш. тоже производил хорошее впечатление. Из командиров звеньев выделялся старший лейтенант Павел Волков веселый круглолицый крепыш, очень любивший во время разговора жестикулировать руками.

Эти трое являлись опытными летчиками, однако новых истребителей даже не изучали. У остальных уровень подготовки оказался гораздо ниже. Но они были молоды, энергичны, рвались на фронт, чему я, как командир, только радовался. Каждый из них сохранял неповторимую индивидуальность. Совсем юный Сергей Долгушин обладал задорным характером. Прямая противоположность ему - высокий, неторопливый Никита Боровой: тих и стеснителен, при разговоре со старшими густо краснел. Завидной уравновешенностью и ладным внешним видом отличались Петр Воробьев и Григорий Воронин.

Несколько позднее в эскадрилью прибыл Сергей Макаров. Парень с обаятельной улыбкой, большой самостоятельностью в суждениях и не меньшей сноровистостью в делах.

Распределив людей по звеньям, я незамедлительно взялся за их обучение. "Спарки" МиГ-3 не было, и потому всем пришлось поутюжить небо на учебно-тренировочном самолете Як-7у. Он предназначался для переучивания на истребитель Як-1, но и нам оказал неоценимую услугу. На нем летчики осваивались с большой скоростью полета, с техникой пилотирования в новых условиях, учились пользоваться более сложным приборным оборудованием. В роли инструктора выступать приходилось главным образом мне самому. После десятков вылетов на "спарке" я к концу дня еле добирался до постели.

Получив несколько провозных полетов и сдав зачеты по матчасти и технике пилотирования МиГ-1, летчики пересаживались на боевой самолет. Сначала осваивали простейшие элементы пилотажа, потом - воздушный бой. Значительно больше времени, чем предполагалось, пришлось затратить на отработку взлета. Дело в том, что МиГ-1 при взлете сильно разворачивался вправо, и требовались немалые усилия, чтобы удержать его в нужном направлении. У многих не ладилось и с пилотированием, особенно на небольших высотах. И все же за восемь - десять дней вся эскадрилья освоила новые самолеты и подготовилась к ведению боя. Такие сроки переучивания по мерке мирного времени могут показаться фантастическими. Но война не ждет.

Вскоре меня вызвал командир полка и приказал:

- Завтра на Ли-2 всей эскадрильей вылетайте в Москву. Получите десять МиГ-3 и на них вернетесь обратно.

На московском Центральном аэродроме нас уже ждали представители авиационного завода. Оформление необходимых документов и приемка самолетов не заняли много времени.

МиГ-3 не имел принципиальных отличий от МиГ-1. Только увеличена дальность полета, повышена живучесть и улучшены пилотажные характеристики на больших углах атаки. К концу дня мы подготовили самолеты к вылету и намеревались после ночевки распрощаться с Москвой. Но это случилось раньше: за час до наступления темноты на стоянке появился представитель комендатуры аэродрома и решительно потребовал :

- Немедленно вылетайте.

Он назвал аэродром, где нам запланировали посадку.

- А что случилось? - допытывались мы. - Почему такая спешка?

Объяснений не последовало. Вместо них привычная команда:

- Выполняйте приказ!

Делать нечего: запустили двигатели и взлетели. Лучше было бы, конечно, остаться до утра: все-таки первый вылет на новых машинах. Однако я не очень сокрушался - неподалеку от аэродрома, где нам предложили садиться на ночевку, проживала моя семья.

Появилась неожиданная возможность встретиться с нею...

Посадку произвели нормально. Организовав дозаправку самолетов и разместив летчиков на ночлег, я поспешил к своим. Ни жены, ни сына дома не оказалось: объявили воздушную тревогу, и они приютились в одном из укрытий. Бродя в темноте по пустынному городку, я разгадал причину поспешного изгнания нас со столичного аэродрома: в ту ночь немцы впервые совершали налет на Москву, о чем наша разведка узнала заблаговременно...

Только на рассвете, когда дали отбой воздушной тревоге, мне удалось наконец разыскать жену и сына. Коротким было это свидание - до нашего вылета оставалось около двух часов. А расставаться пришлось надолго. Родные мои вскоре эвакуировались в Оренбург.

* * *

По возвращении в полк узнал, что нашей эскадрилье приказано на новых самолетах убыть на Западный фронт. И сам я, и остальные летчики встретили эту весть как должное. Мы понимали, насколько нужна там наша помощь. Об этом слишком красноречиво говорили хмурые июльские сводки Совкнформбюро.

Провожал нас весь личный состав полка. Александр Павлович Николаев каждого из десяти летчиков обнял и сказал на прощание:

- Скоро и мы за вами. До встречи на фронте!

Однако там мы уже не встретились. Наша эскадрилья сначала действовала самостоятельно, а потом вошла в состав другой части. То же самое произошло и с эскадрильей майора В. В. Пузейкина. Спустя некоторое время я узнал, что в одном воздушном бою его самолет был подбит. Мотор перестал работать, фонарь заклинило, высота была небольшой. Казалось, гибель летчика неизбежна. Но в последний момент Пузейкину, отличавшемуся железной выдержкой и высоким летным мастерством, удалось перевернуть неисправный самолет на спину, покинуть его и благополучно приземлиться на парашюте. В. В. Пузейкин воевал до конца войны. В запас он уволился в звании генерал-майора авиации.

А полковник А. П. Николаев сформировал полк заново и затем успешно руководил им в боевой обстановке. Войну он закончил командиром дивизии.

В конце июля 1941 года наша эскадрилья базировалась на полевом аэродроме неподалеку от Гжатска. На стоянки самолетов нам подвели телефон для связи со штабом ВВС 20-й общевойсковой армии. В то время каждая общевойсковая армия имела свою авиацию, состоявшую из смешанных соединений, отдельных полков и эскадрилий. Существовали и фронтовые ВВС.

Обстановка на Западном фронте была тяжелой. Немецко-фашистские войска, захватив Минск, Оршу, Витебск, продолжали рваться на восток. Тем не менее нам не спешили ставить задач по прикрытию наземных войск или сопровождению бомбардировщиков и штурмовиков. Необходимо было познакомиться с районом боевых действий, освоиться с обстановкой. Однако приказали: в случае появления немецких самолетов-разведчиков перехватывать и уничтожать их. Это обязывало нас организовать наблюдение за воздухом и установить постоянное дежурство на аэродроме одного-двух летчиков в кабинах истребителей.

Дни стояли солнечные, безветренные. В небе лишь иногда появлялись редкие облачка. И вот в один из таких дней, когда мы намеревались познакомиться с близлежащими аэродромами и я уже успел прочертить на карте маршрут полета, раздался голос наблюдателя :

- В воздухе самолет противника!

На высоте трех-четырех километров был хорошо различим двухмоторный разведчик, направляющийся в сторону Москвы. На аэродроме дежурил капитан Ш. Подумалось: хорошо, что первый боевой вылет сделает опытный летчик, его победа воодушевит всех. Чего большего может желать командир, когда его подчиненные только что начинают свой фронтовой путь?

- Капитан, взлет!

Команда была выполнена молниеносно. Мы не отрывали глаз от "мига". Вот он круто пошел вверх. Расстояние между ним и разведчиком быстро сокращалось. Немецкий летчик, очевидно, заметил наш истребитель, изменил курс и увеличил скорость. Но тот, срезав угол, продолжал сближение. Никто не сомневался в том, что через несколько секунд последует атака и вражеский самолет будет сбит. Сетовали лишь на то, что наплывшее облако помешало увидеть закономерный исход этого поединка: придется теперь довольствоваться только рассказом самого летчика.

Томительно тянулось время ожидания. Наконец "миг" появился над аэродромом. Когда он сел, мы поспешили к нему.

- Разведчик ушел, - доложил летчик. - Все горючее сжег, а не нашел его в облаках.

Мы недоуменно смотрели на капитана. Как это ушел? Ведь фашист был виден даже с земли. А может, оружие не сработало? Или с мотором что случилось? Но капитан твердо стоял на своем: подвели облака. Спокойная уверенность летчика поколебала мое желание высказать откровенно все, что я подумал по этому поводу. Кто знает, а вдруг действительно всему виной облака? Над аэродромом они были редкими, а там, дальше, может, перешли в "сплошняк". Ну а если другая причина? Скажем, трусость... Нет, в это не хотелось верить...

Во второй половине дня нам приказали усилить дежурство. Свои места в кабинах заняли Волков, Долгушин и я. Вскоре появился еще один немецкий самолет. Он шел в юго-восточном направлении на высоте четырех тысяч метров. Мы сразу же взлетели, но пока набирали высоту, противник куда-то исчез. Где же искать? Решили держаться его прежнего курса. Летим пять, десять минут. Посматриваем по сторонам, друг на друга. Неужели и этого упустили? Вдруг Волков поравнялся со мной, качнул крылом и показал рукой вверх. Я взглянул туда, но ничего не обнаружил. Волков продолжал жестикулировать. Я кивнул ему: мол, действуй самостоятельно. Ведомый вырвался вперед и стал быстро набирать высоту. Тут и я увидел немецкий двухмоторный разведчик "Дорнье-217". Его нетрудно узнать по двухкилевой конфигурации и как бы обрубленным крыльям.

Сбить "дорнье" нелегко: он имеет приличную скорость, мощное оборонительное вооружение, да и экипаж такого самолета состоит обычно из опытных людей. Надо было помочь Волкову, готовившемуся атаковать противника сверху. Я подал Долгушину сигнал следовать за мной и прибавил скорость. Намерение такое: подойти к разведчику снизу и отвлечь его внимание от Волкова.

Заметив нас, разведчик начал разворачиваться на запад. Мы пошли наперерез ему. В этот момент Волков неожиданно свалил "миг" на крыло и устремился вниз. Вражеский стрелок замешкался, огонь открыл с запозданием. Прошли мимо и трассы с истребителя: Волков, видимо, не сумел хорошо прицелиться. Теперь наша очередь атаковать. Но Волков энергично сманеврировал и снова открыл огонь из всех пулеметов. "Дорнье" задымился, а затем взорвался. Мы едва успели отвернуть в сторону. Волков же скрылся в дымном облаке. Мелькнула тревожная мысль: не столкнулся бы он с обломками взорвавшегося самолета. Нет, все в порядке - "миг" вынырнул из темной пелены. Однако когда он пристроился к нам, мы заметили, что одно его крыло залито маслом. Потом выяснилось, что Волков проскочил мимо вражеского самолета буквально в нескольких метрах и был забрызган из поврежденных баков "дорнье".

На месте падения обломков немецкого разведчика мы нашли Железный крест и полковничий погон. Это, разумеется, повысило значимость нашей первой победы. Все считали, что такое начало - доброе предзнаменование на будущее.

На следующий день эскадрилья перебазировалась ближе к линии фронта - на полевой аэродром западнее Вязьмы. Понятие "линия фронта" в июле 1941 года отличалось от сформулированного в армейских уставах. Едва ли кто решился бы тогда резко разграничить районы боевых действий немецко-фашистских и советских наземных войск. Нередко мы, летчики, наблюдали, как на восток движется немецкая колонна, а за ней или параллельно ей в том же направлении советская. Бывало и так, что на фронте - затишье, а где-то во вражеском тылу идут жаркие бои. Попробуй сориентируйся в такой обстановке, разберись, где свои, где чужие! Но ориентироваться и разбираться нужно было безошибочно.

На новом аэродроме вместе с нашей эскадрильей находилось подразделение пикирующих бомбардировщиков Пе-2. Нас объединили в одну авиационную группу. Теперь я стал получать задачи от командира этой группы, а не из штаба ВВС общевойсковой армии. Такое руководство было, конечно, более оперативным и конкретным.

Должен заметить, что авиагруппы представляли собой временные организационные единицы. Создавались они обычно для выполнения какой-то определенной задачи и имели различный состав. Иные включали в себя по нескольку частей и даже авиационных соединений. Особенно большую роль сыграли авиагруппы на заключительном этапе сражения за Москву.

С перебазированием под Вязьму для нашей эскадрильи началась жаркая фронтовая пора. Вылетать приходилось по пять-шесть раз в день. Задачи решали разнообразные: прикрывали наземные войска, сопровождали бомбардировщиков, вели разведку. Почти каждый вылет заканчивался напряженным воздушным боем. И как правило - с превосходящими силами противника.

Тут уж до конца выявились истинные качества каждого. В бою человек - как на ладони. Если в мирное время порой удается что-то скрыть, замаскировать, то в боевой обстановке сделать это почти невозможно. Не позволяют сами условия борьбы, из которой один выходит победителем, а другой - побежденным. Именно здесь лучше всего познаются способности подчинить личное общественному, преодолеть слабость во имя мужественного выполнения своего долга.

Когда я первый раз увидел Сергея Долгушина, откровенно говоря, усомнился в его летном будущем. Маленький, добродушный, с каким-то очень уж безмятежным взглядом голубых глаз, он, казалось, был создан вовсе не для суровой профессии истребителя. Но уже после первого совместного полета с ним от этого первоначального мнения не осталось и следа. Долгушин удивительно тонко чувствовал машину и, когда требовалось, решительно подчинял ее своей воле. Если на земле он иногда излишне суетился, мог вспылить, то в воздухе превращался в удивительно уравновешенного, расчетливого и хладнокровного бойца. В тяжелых условиях 1941 года эти качества Долгушина еще более развились. Да и внешне он заметно изменился: раздался в плечах, физически окреп. А что касается летного будущего, то скажу - Долгушин воевал до окончательной нашей победы, за годы войны произвел 422 боевых вылета, сбил в воздушных боях свыше 20 самолетов противника и по сей день служит в кадрах Вооруженных Сил, имея звание генерал-лейтенанта авиации.

С самого начала фронтовой жизни проявили себя стойкими воздушными бойцами и Павел Волков, Никита Боровой, Петр Воробьев, Сергей Макаров. В каждый вылет, в каждый бой они вкладывали все, на что были способны. И если не хватало мастерства, опыта, то компенсировали это напористостью, отвагой, неиссякаемой инициативой.

Другое дело - капитан Ш. Я не ошибся, заподозрив его в трусости при первом вылете на перехват немецкого разведчика, когда он вернулся с пустыми руками. Позже по его вине были сбиты Волков и Долгушин: спасая свою шкуру, Ш. бросил их в бою. И никто в эскадрилье не усомнился в правильности сурового приговора, вынесенного ему военным трибуналом.

Каждый день война преподносила нам что-то новое, нередко переворачивая вверх дном наши прежние представления. Происходила переоценка многих ценностей. Иными глазами мы взглянули, в частности, на немецкий истребитель "месеершмитт". К удивлению многих из нас, он оказался хорошим самолетом: скоростным, маневренным, с мощным вооружением.

В академии слушателей знакомили с этой машиной - немцы продали нам накануне войны несколько боевых самолетов, в том числе и "мессершмитт". Толстые угловатые крылья, длинный фюзеляж, недостаточно обтекаемый фонарь все это не внушало веры в его высокие летно-тактические качества. К тому же никто, пожалуй, не допускал, чтобы гитлеровская Германия показала нам свои лучшие самолеты. И потому, видимо, мы не изучали "чужой" истребитель должным образом. На практике же оказалось, что именно с ним противник начал войну...

Переосмысливались и некоторые каноны наших довоенных уставов и наставлений. Совсем недавно казавшиеся незыблемыми, они явно вступали в противоречия с требованиями боевой обстановки и возможностями новых истребителей.

Взять хотя бы боевые порядки. Основу их составляли клин звена из трех самолетов, в эскадрилье - клин звеньев. Вооружаясь постепенно опытом полетов на МиГ-3, мы все острее чувствовали несовершенство этих боевых порядков. Они стесняли маневр и не обеспечивали в бою надежной взаимной защиты от атак противника. При полете звеном обоим ведомым летчикам, из-за опасения столкнуться, приходилось уделять много внимания сохранению своего места в строю. В результате ослаблялось наблюдение за воздухом, особенно в задней полусфере.

Немецкие летчики умело использовали недостатки наших боевых порядков. И мы вынуждены были, как говорится, на свой риск увеличивать дистанции и интервалы между самолетами, а иногда и эшелонировать боевые порядки по высоте. Но делали это еще очень робко: побаивались потерять друг друга из виду. На самолетах МиГ-3 хотя и стояли радиостанции, полагаться на них не приходилось: радиосвязь была еще недостаточно устойчивой. Единственно реальным средством управления в воздухе, как и раньше, служил личный пример командира, который эволюциями своего самолета, жестами рук и головы подавал подчиненным соответствующие команды. Только в 1942 году связь между самолетами по радио стала действовать надежно.

Предметом серьезных размышлений и упорных поисков оказались и способы прикрытия наземных войск, способы сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков. Первоначально для прикрытия наземных войск применялось непрерывное патрулирование над ними. Лишь в отдельных случаях, когда воздушная обстановка не была особенно напряженной, истребители вылетали из положения "дежурство на аэродроме". Непрерывное патрулирование имело, конечно, свои достоинства, но чем дальше, тем больше мы видели в нем и отрицательные стороны. Во-первых, оно было сопряжено с большим расходом сил истребителей, во-вторых, носило в известной степени пассивный характер. Придя в указанный район, мы ждали, когда появятся вражеские самолеты, а они зачастую не появлялись здесь или появлялись после нашего ухода и безнаказанно наносили удары по наземным войскам. Тогда у нас еще не было локаторов, пунктов наведения, связи между самолетами и землей.

Что же касается сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков, то тут тоже ранее разработанные способы годились далеко не всегда. Плохо согласовались они с возросшей скоростью истребителей. Базирование на одном аэродроме с подразделениями Пе-2 в известной степени помогало преодолевать эту трудность. Мы часто обсуждали вместе вопросы взаимодействия, предъявляли друг к другу претензии и сообща вырабатывали наиболее целесообразные решения.

Как-то наша эскадрилья сопровождала девятку Пе-2, которой предстояло нанести удар по скоплению немецких войск западнее Ярцева. При подходе к линии фронта я заметил группу "хейнкелей". Она шла встречным курсом, значительно ниже нас и без прикрытия истребителей. Заманчивая цель! Решение созрело мгновенно: одним звеном атаковать противника и заставить его повернуть назад. Подав сигнал ведомым, я перевел свой самолет в пикирование. С первой же атаки мы сбили ведущий "хейнкель". Остальные стали разворачиваться и беспорядочно бросать бомбы. В таких вот случаях, когда противник растерялся от внезапного удара, его нужно бить да бить. Однако я подавил в себе это желание. Подумалось: а вдруг вот так же обрушатся на наших бомбардировщиков вражеские истребители? Мы развернулись и бросились догонять своих. Догнали вовремя: четверка "мессершмиттов" уже приближалась к "петляковым", но, увидев нашу группу, не решилась на атаку.

Сбросив бомбы, "петляковы" попали в зону огня вражеских зениток и по одному стали уходить от цели. Как же их прикрывать? Дробить звенья? Или держаться замыкающих самолетов? Откровенно говоря, мы не знали, что лучше. Остановились на втором варианте. Пришлось плестись в хвосте цепочки Пе-2, растянувшейся на несколько километров. Хорошо, что четверка "мессершмиттов" не пыталась атаковать их и к ней не подошла подмога.

Этот совместный вылет вызвал много разговоров и сетований. "Бомберы" обвиняли нас в том, что мы их плохо прикрывали. И были правы: перед нанесением бомбового удара одно звено истребителей на некоторое время покинуло их, а на обратном пути получилось еще хуже - прикрытие фактически отсутствовало. У нас тоже имелся свой счет к соседям. Мы очень возмущались тем, что после бомбежки они возвращались на аэродром не группой, а по одному. Но иначе, пожалуй, и быть не могло.

В то время только закладывались основы боевого использования и взаимодействия родов авиации, все более и более оснащаемой новыми самолетами. Процесс развития и формирования взглядов по применению различных типов самолетов происходил в тяжелейшей обстановке 1941 года, и некоторые даже большие командиры и начальники допускали серьезные ошибки, неоправданные потери.

В этой же связи хотелось бы привести другой характерный эпизод. Командир одной из авиационных дивизий, в оперативном подчинении которого находилась тогда наша эскадрилья, ставя задачу на сопровождение бомбардировщиков, сказал:

- Вы прикрываете их только до цели. Затем, когда они отбомбятся, остаетесь и штурмуете войска противника.

- А кто вместо нас будет прикрывать "пешки"? - спросил я.

- Скоростные бомбардировщики не нужно прикрывать, когда они идут без бомб и в плотном строю. Там на каждом свой стрелок имеется, - уверенно заявил командир.

- Но ведь "мессершмитты" превосходят их в скорости и имеют более мощное вооружение, - пытался возражать я. - Как только мы оторвемся, они набросятся на Пе-2 и пожгут их.

- В дивизии опытные летчики, они этого не допустят...

Что ж, приказ есть приказ. Мы довели бомбардировщиков до цели и, когда те отбомбились, сами начали штурмовку вражеских войск. Вижу, группа немецких истребителей пошла на сближение с нашими Пе-2. Что делать? Продолжать выполнять приказ или попытаться помочь боевым друзьям? Несколько секунд раздумья, и я резко разворачиваюсь, включаю форсаж. По моему знаку все остальные истребители повторяют тот же маневр.

Тем временем "петляковы", заметив погоню противника, увеличили скорость. Но "мессершмитты" продолжали сближаться. Они догнали бомбардировщик, замыкавший колонну, и подожгли его. Затем пошли в атаку на другой самолет.

Мы выжимаем из наших моторов все, что можно. Хотя дистанция для прицельной стрельбы и великовата, я все же нажал на гашетки. Пулеметные трассы, конечно, прошли мимо. Но немцы почувствовали опасность с тыла и стали отворачивать.

Вместе с летчиком Воробьевым я бросаюсь на перехват "мессершмиттов". За счет более энергичного разворота нам удается сблизиться с тем из них, который чуть не сбил второй наш Пе-2. Преследование его идет уже на бреющем полете. Улучив момент, когда противник должен был увеличить высоту, чтобы перескочить оказавшийся перед ним лесной массив, прицеливаюсь и даю длинную очередь из всех пяти крупнокалиберных пулеметов. Мотор вражеского самолета задымил, его скорость заметно уменьшилась. Подхожу вплотную к "мессершмитту". Еще одна хорошая прицельная очередь, и он камнем врезается в землю. А мы с ведомым спешим на ближайший аэродром, так как бензин остался только в верхних баках и хватит его не больше как на десять - двенадцать минут полета...

Одной из причин всякого рода ошибок, больших или меньших просчетов при постановке боевых задач авиационным подразделениям являлось подчас то, что в первые месяцы войны иные командиры дивизий и даже полков сами почти не летали на боевые задания. Следовательно, они имели весьма общие представления о воздушной обстановке, о противнике, его тактике и авиационной технике. Сказывалось и отсутствие практического опыта по организации взаимодействия между бомбардировщиками и штурмовиками, с одной стороны, и истребителями - с другой. Иной раз бомбардировщики приходили в район базирования истребителей, когда те еще не получили приказа на сопровождение. Покружив над аэродромом и не дождавшись прикрытия, они следовали на цель одни. А в результате - лишние потери.

Потребовалось время, чтобы преодолеть все это.

* * *

В августе 1941 года на нашем направлении активность немецкой авиации значительно возросла. Вместе с тем противник применил одно тактическое новшество: в район предполагаемых действий своих бомбардировщиков он стал заранее высылать сильные группы истребителей. В задачу последних входило "расчистить воздух" от нашей авиации и тем самым обеспечить наибольший успех бомбового удара. Прием этот мы разгадали быстро, но нам не стало от этого легче: немцы по-прежнему господствовали в воздухе.

Однажды с пятеркой МиГ-3 я вылетел на прикрытие наземных войск в районе Ельни. Патрулируя вдоль линии фронта, внимательно наблюдаем за воздухом. Нам хорошо было известно, что немецкие бомбардировщики уже неоднократно бомбили этот район и нанесли нашим наземным войскам довольно ощутимый ущерб. Требовалось сделать все возможное, чтобы не допустить сюда снова вражескую авиацию.

Время нашего дежурства подходило уже к концу, когда мои ведомые Долгушин и Макаров вдруг начали энергично покачивать крыльями. Я взглянул налево, потом направо. С обеих сторон приближалось по четверке "мессершмиттов". А что делается сзади? Поглядел туда и обнаружил еще пять точек. Значит, против нас чертова дюжина. Трудновато придется!

Оглядел свою группу. Самолеты побалтывает. Одни вырываются вперед, другие отстают. Все ясно: летчики нервничают, ждут решения командира. А я думаю, ищу выход из создавшегося положения. Можно, конечно, попытаться проскочить между двумя четверками. А что потом? "Мессеры" догонят, и тогда придется вести бой в совсем невыгодных условиях. Нет, это не подходит. Что же тогда предпринять? И почему немцы не торопятся с атакой? Почему оставляют за нами некоторое преимущество в высоте? Может быть, ждут подкрепления?

Но нам ждать некого и некогда. Горючего в баках совсем мало. Решаю атаковать всей группой правую четверку "мессершмиттов", а потом уйти вверх и ударить вторично по другой четверке.

Резко разворачиваемся и устремляемся в атаку. Первая пара правой немецкой четверки, заметив наш маневр, прибавила скорость и проскочила под нами. Вторая замешкалась, и мы в упор открыли огонь по ней. Ведущий "мессершмитт" вспыхнул и, перевернувшись, пошел к земле. Его ведомый попытался ускользнуть, но Долгушин меткой очередью сбил и его.

Разделавшись с этой парой, мы энергично набрали высоту и обрушились на левую четверку. Та тоже поспешила отойти в сторону. Воспользовавшись этим, мы вырвались из окружения и взяли курс на свой аэродром. Посадку произвели почти с пустыми баками.

С трудом вылезли из кабин. Лица у всех осунулись, еле держимся на ногах. Но это не убавляет нашей радости. Такой бой провели и вышли из него победителями! Почти трехкратное превосходство было у немцев, а они потеряли два самолета, у нас же потерь нет. В этом бою мы, пожалуй, впервые по-настоящему оценили мощь новых истребителей, почувствовали уверенность в том, что можем с успехом бить врага. Кто пережил 1941 год, знает, как много тогда значило такое.

Но далеко не все воздушные бои заканчивались столь счастливо. Случалось и нам нести серьезные потери. Мы еще не научились до дна использовать боевые возможности своих машин. Некогда было. Готовясь к боям, едва успели освоить лишь технику пилотирования скоростных истребителей, но отнюдь не их боевое применение, в первую очередь - искусство ведения огня. Это приобреталось уже в ходе ожесточенных схваток с противником, нередко превосходившим нас и численно, и качественно. Отсюда и потери - оправданные и неоправданные.

В том же месяце шестерка МиГ-3 из нашей эскадрильи сопровождала группу бомбардировщиков Пе-2, которая должна была нанести удар по одному из тыловых объектов противника. За линией фронта мы попали в полосу кучевых облаков. Пришлось перестроить боевой порядок истребителей, чтобы предупредить внезапное нападение со стороны врага. Наша шестерка разделилась на три части: слева от бомбардировщиков - Долгушин и я; справа - Макаров и Боровой; сверху Подмогильный и Воробьев. Идем, поглядывая по сторонам и друг на друга.

На земле под нами четырьмя удлиняющимися жгутами поднялась пыль. Все понятно: с аэродрома взлетают вражеские истребители. За первой четверкой последовали вторая, третья... Если бы мы шли одни, без бомбардировщиков, можно было бы атаковать немецкие самолеты на взлете, когда они еще не набрали высоту и не развили скорость. Но оставлять без прикрытия бомбардировщики не полагается. Особенно когда противник в любой момент может появиться из-за облаков.

Я покачал крыльями, предупреждая своих об опасности. Ответили Долгушин, командир ведущего бомбардировщика и те, кто шел справа. Подмогильный и Воробьев не среагировали на сигнал. Я повторил его, но ответа опять не последовало. Вот если бы работало радио...

Только успел я подумать об этом, как из-за облаков вынырнули два "мессершмитта". Они пикировали на Подмогильного и Воробьева, а те их не замечали и продолжали идти прежним курсом. Я кивнул Долгушину, и мы бросились наперерез "мессершмиттам". Но не успели. Фашисты с короткой дистанции открыли огонь по самолетам Подмогильного и Воробьева. Один из них загорелся, другой, свалившись на крыло, тоже пошел к земле. Неужели сбили обоих?

Мы с Долгушиным погнались за "мессершмиттами", которые начали набирать высоту. Чувствую, как напряженно работает мотор. От максимальной перегрузки в теле огромная тяжесть, глаза временами застилает темная пелена. Только бы догнать! Только бы не упустить! Ведомый "мессершмитт" сделал глубокий крен, лег на спину и на какое-то время завис в воздухе - решил осмотреться. Я резко передвинул вперед сектор газа. "Миг" сделал рывок, и в прицеле быстро стал увеличиваться силуэт вражеского самолета. Когда расстояние сократилось до нескольких десятков метров, я нажал на гашетки. Мощная очередь из всех пулеметов врезалась в "мессершмитт", и он взорвался.

Не мешкая пристраиваемся к своим бомбардировщикам. К ним уже приближаются другие "мессершмитты". Стрелки с Пе-2 пулеметным огнем преграждают им путь. Макаров с Боровым надежно прикрывают бомбардировщиков справа. Я опять подаю знак Долгушину, и мы вместе бросаемся навстречу "мессершмиттам", стараемся не допустить их к бомбардировщикам.

Сбросив бомбы на заданный объект, Пе-2 берут курс "домой". А мы с Долгушиным продолжаем отбивать атаки вражеских истребителей, которых становится все больше. Макарова и Борового не видно. Где они, что с ними? В такой свалке все могло случиться. Радует лишь то, что бомбардировщики выполнили задачу...

Достигнув линии фронта, Пе-2 ушли в облака. Вскоре и мы последовали за ними, оторвавшись наконец от "мессершмиттов".

Вот уже и свой аэродром. Только произвели посадку, подбегает адъютант эскадрильи В. А. Богутский. Обычный вопрос:

- Что в донесении написать?

- Подожди, дай отдышаться...

Меня все сильнее одолевает тревога. Вылетели шестеркой, а вернулись вдвоем. Где Макаров и Боровой? Что с Подмогильным и Воробьевым?

Подошел Долгушин. Смотрит хмуро, исподлобья, лицо осунулось, гимнастерка темна от пота. Переступает с ноги на ногу, молчит. Потом выразительно кивает на наши самолеты: они изрешечены пулями, во многих местах сорвана обшивка, фюзеляжи закопчены - пришлось много пользоваться форсажем.

- Подмогильный и Воробьев выпрыгнули? - с затаенной надеждой спрашиваю я Долгушина, зная о его острой наблюдательности.

- Один парашют видел.

- А о Макарове и Боровом ничего не знаешь?

- Нет. Очень уж много фрицев было...

Ноги не держат - прилег на травку. Механики и мотористы занялись моим и долгушинским самолетами. Подумалось: технарям тоже достается. Ведь надо обеспечить пять-шесть вылетов в день. И почти каждый самолет возвращается с повреждениями, горючее и боеприпасы используются почти полностью. Ремонтировать и заправлять машины нередко приходится под бомбежками. Не хватает инструментов, запасных частей. Механики рыщут по всей округе, разыскивая разбитые самолеты, и пополняют за счет их свои каптерки и технические сумки. Выручают настойчивость, рационализаторская сметка, товарищеская взаимопомощь. Каждый стремится лишь к одному: побыстрее и получше подготовить самолет к боевому вылету...

За раздумьями не заметил, как над аэродромом появились два "мига". Они привычно снизились и точно произвели посадку. Это - С. В. Макаров и Н. Ф. Боровой. У меня отлегло от сердца.

Вернувшиеся летчики рассказали, что они, как и мы, вели тяжелый бой, сбили двух "мессершмиттов", но полностью израсходовали горючее и вынуждены были сесть на соседний аэродром. Там заправились и сразу же - домой.

А о судьбе В. И. Подмогильного и П. П. Воробьева мы узнали через несколько дней. Подмогильный выпрыгнул с парашютом, приземлился в расположении наших войск. Обгорелого, его отправили в госпиталь в Ржев. Воробьев сумел посадить подбитый самолет и тоже вышел из строя. После госпиталя он попал в другую часть. Встретились мы с ним лишь после войны. Он был уже подполковником. Сейчас - в запасе, работает диспетчером службы движения в Львовском аэропорту ГВФ.

В последних числах августа 1941 года не вернулся с задания и Павел Волков. Очевидцы рассказали, как он вел бой с семью вражескими истребителями. Двух из них сбил, но и его самолет немцы подожгли. Случилось это над вражеской территорией, и мы посчитали, что Волков погиб. Однако спустя почти двадцать лет после окончания войны я узнал, что он, раненный, попал в плен, но был вызволен из фашистского концлагеря наступавшими советскими войсками.

За июльские и августовские бои несколько летчиков нашей эскадрильи удостоились правительственных наград. Орденом Ленина наградили старшего политрука Подмогильного, орденами Красного Знамени - Долгушина, Макарова, Борового, меня. Это был мой третий орден Красного Знамени: первый я получил в 1938 году, второй - в 1940-м. А еще через месяц меня наградили вторым орденом Ленина.

К сентябрю 1941 года в нашей эскадрилье осталось лишь несколько летчиков. Нам приказали перелететь на аэродром, располагавшийся между Великими Луками и Ржевом. Здесь эскадрилья пополнилась новыми людьми и материальной частью, а затем влилась в состав 180-го истребительного авиационного полка.

Командовал полком капитан А. П. Сергеев - молчаливый и несколько замкнутый человек. Заместителем у него был капитан И. М. Хлусович, до войны - мой командир звена. Он тоже воевал в Испании и вернулся оттуда с орденами Ленина и Красного Знамени. Хороший летчик, дисциплинированный командир и остроумный собеседник, Хлусович пользовался всеобщим расположением в любом авиационном коллективе. 180-й полк не представлял исключения из этого правила.

Комиссаром полка был В. И. Зиновьев. Его все уважительно называли Василием Ивановичем. Кряжистый, скуластый, всегда подстриженный бобриком, он отличался удивительной жизнерадостностью и твердой партийной принципиальностью.

- Быть коммунистом - значит всегда и во всем показывать пример другим, любил говорить Зиновьев.

И сам никогда не отступал от этого правила. Неутомимо оттачивал летное мастерство. Одним из первых в полку переучился на истребитель МиГ-3. Люди охотно шли к нему со своими радостями, невзгодами и неизменно встречали дружеское участие. По вечерам Василий Иванович частенько брал в руки гармонь и скрашивал короткие часы фронтового досуга летчиков душевной песней.

Штаб полка возглавлял майор М. Е. Проворов. Он тоже отлично знал свое дело, во всем любил порядок, иногда казался чрезмерно строгим. Но высокая требовательность органически сочеталась у него со справедливостью и заботливым отношением к подчиненным.

Полк состоял из трех эскадрилий: две были вооружены новыми истребителями МиГ-3, одна - устаревшими И-16. "Разношерстный" самолетный парк осложнял боевую деятельность полка. Особенно трудно было организовывать взаимодействие. Если самолеты МиГ-3 вполне позволяли вести наступательную борьбу с немецкими истребителями, то на И-16 летчики, как правило, вынуждены были переходить к обороне.

Полк чаще всего использовался тогда для сопровождения бомбардировщиков, наносивших удары по немецким войскам. Обычно мы взаимодействовали со 150-м бомбардировочным полком, входившим вместе с нами в состав 46-й смешанной авиационной дивизии. Командиром дивизии был полковник Анатолий Андрианович Бурдин. А бомбардировочным полком командовал майор Иван Семенович Полбин человек с железной выдержкой, решительный и инициативный. На трудные боевые задания он неизменно сам водил группы бомбардировщиков.

Однажды мне довелось быть свидетелем такого случая. Два СБ, экипажам которых приказали сбросить продовольствие нашим окруженным войскам, не выполнили задачу из-за плохой погоды. Майор Полбин молча выслушал все их доводы, потом сел за штурвал самолета и один, в крайне сложных условиях, доставил груз по назначению. Не удивительно, что летчики этого полка делали все возможное и невозможное для победы над врагом. Я знал среди них таких, которых сбивали по два-три раза, зачастую за линией фронта, но они, выпрыгнув с парашютами, опять возвращались в свою часть. Авторитет майора Полбина был безграничен.

Дружная наша боевая работа совместно со 150-м бомбардировочным полком омрачена в моей памяти одним неприятным событием. Однажды, когда наша эскадрилья готовилась к очередному вылету, ко мне подошел комиссар Зиновьев. Поговорили об эскадрильских делах, а потом он вдруг спрашивает:

- Документы все сдали?

- Какие документы? - удивился я.

- Партбилеты, удостоверения личности...

- А зачем их сдавать?

- Сам не знаю, - пожал плечами Зиновьев. - Указание такое получено. И с петлиц знаки различия нужно снять. Ордена - тоже. Говорят: немцы не должны ничего знать, если что случится...

- А если придется сесть на другом аэродроме? Как нас примут там без документов?

- Говорил им об этом, - махнул рукой комиссар. - Не приняли во внимание. Так что партбилеты - мне, остальное - начальнику штаба.

Пришлось подчиниться, хотя я отлично понимал не только опасные последствия этой меры в случае вынужденной посадки, но и то, как она повлияет на самочувствие летчиков. К счастью, это вскоре поняли и те, кто распорядился о сдаче летчиками документов, орденов и знаков различия перед вылетом за линию фронта. Во всяком случае, приказ был отменен, и мы вздохнули с облегчением, так как кое-кому уже довелось испить горькую чашу "беспачпортного бродяги".

Но все это - позже. А в тот памятный день, когда от меня впервые потребовали сдать перед вылетом документы и спороть знаки различия, мы выполнили боевую задачу без всяких эксцессов. Домой наша группа вернулась в полном составе.

Однако едва успели произвести посадку, как над аэродромом взвилось несколько зеленых ракет. Это была команда на новый немедленный взлет. Я развернул свою машину, прибавил обороты и начал разбег. За мной последовали Долгушин, Боровой, Антипов, Власов. Взлетев, сделали круг над аэродромом. Смотрим: неподалеку от нас самолеты противника атакуют ложный аэродром. Мелькнуло предположение - если немцы поймут свою ошибку, то сразу же направятся сюда. Значит, нужно подготовиться к встрече. Набираем высоту и прижимаемся к облакам.

Предположение оправдалось: около тридцати "Мессершмиттов-110" взяли курс на наш аэродром. Мы всей шестеркой бросились на них сверху и с первой же атаки сбили двух. Остальные разделились на две группы, и одна из них ринулась против нас, а другая изготовилась к штурмовке аэродрома.

Завязался тяжелый воздушный бой. Мы энергично маневрировали, не позволяя немцам расстрелять самолеты, задержавшиеся на заправке горючим. На какое-то время нам удалось оттянуть удар на себя. Чтобы беспрепятственно бомбить аэродром, противник решил сначала разделаться с нашей шестеркой. Обстановка в воздухе еще более обострилась.

Вот двум "мессершмиттам" удалось зайти в хвост самолету капитана Ю. А. Антипова и поджечь его. Тот стал выходить из боя. Немцы - за ним, пытаясь добить. Я бросился на помощь товарищу и с короткой дистанции расстрелял увлекшегося преследованием фашиста. Из-за резкого маневра мой ведомый Б. Д. Власов отстал, и я оказался один в окружении нескольких "мессершмиттов". Они наседают, поочередно ведя огонь. Скорость у меня мала, оторваться от фашистов трудно. Что же делать? Остается одно - лобовая атака.

Я направляю свой самолет на ближайшего "мессершмитта". Ведем огонь друг по другу, но безрезультатно. Еще несколько секунд, и самолеты столкнутся. Вот уже четко виден вражеский летчик. "Что ж, - проносится в сознании, - выход не из блестящих, а другого нет. Отступать нельзя".

В последний момент немец не выдерживает и отваливает в сторону.

Оторвавшись от "мессершмиттов", я заложил глубокий крен и взглянул на аэродром. С него уже взлетали еще несколько самолетов. Теперь боевые друзья спешили на помощь мне. Но в этот момент мой "миг" содрогнулся от сильного удара. Настолько сильного, что ручка управления выскользнула из рук. Мне еле удалось выровнять самолет. На правой плоскости зияла огромная дыра - туда угодил вражеский снаряд.

Под прикрытием товарищей я с трудом произвел посадку. Самолет мой уже никуда не годился. Он получил столько повреждений, что даже не подлежал ремонту. Механики и мотористы разобрали его на запчасти.

Противнику пришлось не слаще. В этом бою наша шестерка сбила шесть "мессершмиттов": по одному - Долгушин и Боровой, по два - Антипов и я.

Антипов, будучи раненным, тоже сумел посадить свой поврежденный самолет. Летчика тотчас же отправили на По-2 в калининский госпиталь.

Мне было нелегко расстаться с ним. За недолгий срок совместной службы мы крепко подружились. Антипов был неукротимым романтиком авиации. Уже в пятнадцать лет он начал работать на самолетостроительном заводе. Был свидетелем и участником многих знаменательных событий. С заводского аэродрома на новом по тому времени истребителе И-15 взлетал В. П. Чкалов. Оттуда же стартовал огромный воздушный корабль "Максим Горький". На заводе Антипов поступил в аэроклуб, затем окончил одесскую школу военных пилотов. С началом Великой Отечественной войны отправился на фронт в составе полка, укомплектованного летчиками-испытателями. Полком командовал П. М. Стефановский. Здесь Антипов и открыл свой счет сбитых вражеских самолетов.

В 180-й истребительный авиаполк мы прибыли почти одновременно. Его назначили на должность заместителя командира эскадрильи.

После излечения в госпитале Антипов стал профессиональным летчиком-испытателем. Многим боевым машинам дал он путевку в небо. Родина высоко оценила его заслуги на этом поприще: ему присвоены звания Героя Советского Союза и заслуженного летчика-испытателя СССР.

* * *

К концу сентября погода ухудшилась. Небо заволокли тучи, сквозь которые лишь изредка прорывались солнечные лучи. Зачастил дождь - холодный, надоедливый. Дороги превратились в глинистое месиво, раскисли грунтовые полосы аэродромов. Активность авиации - нашей и немецкой - снизилась.

Вынужденную паузу в боевых действиях командование полка использовало для пополнения самолетного парка и более основательного ремонта машин, побывавших в боях. Да и людям требовался отдых - летчики, техники, механики и мотористы совсем измотались.

Надо было также принять новое пополнение, побыстрее ввести его в строй. Эта работа легла в основном на плечи командиров эскадрилий.

Особенно доставалось капитану С. И. Тимофееву, в эскадрилье которого состояли на вооружении устаревшие И-16. В летних боях это подразделение больше других потеряло летчиков. На смену им пришла молодежь, которую нужно было готовить к новым схваткам.

Капитан Тимофеев пользовался в полку хорошей репутацией. Сам отважный летчик и решительный командир, он умел воспитывать подчиненных. Невзирая ни на что, "ишаки" действовали очень агрессивно и выходили из боя только после того, как выработают все горючее и полностью израсходуют боеприпасы.

2 октября 1941 года после сильной авиационной подготовки немецко-фашистская группа армий "Центр" основными своими силами обрушилась против войск нашего Западного фронта. Двумя днями раньше очень мощный удар был нанесен также по правому флангу соседнего Брянского фронта. Началось генеральное наступление противника на Москву.

Наш полк в спешном порядке перебазировался ближе к Ржеву. Возобновились боевые вылеты на прикрытие наземных частей, на штурмовку вражеских колонн, прорвавшихся в районе Холм-Жарковский, а также на отражение ударов немецкой авиации по Ржеву. Воздушная обстановка, как, впрочем, и наземная, была исключительно напряженной. Против трех с половиной сотен самолетов, имевшихся к началу этих событий в распоряжении командования Западного фронта, враг выставил до тысячи боевых машин.

Наиболее тесно взаимодействовали мы тогда со смешанной авиадивизией генерал-майора авиации Героя Советского Союза Г. Н. Захарова, штурмовым полком майора Л. Д. Рейно, отдельными истребительными полками под командованием майора А. В. Юдакова и майора Ю. М. Беркаля, а также с летчиками отдельной эскадрильи, которой командовал тогда капитан В. А. Зайцев. Командиров я этих знал достаточно хорошо, особенно Юдакова и Зайцева. И на них самих, и на их подчиненных можно было положиться при любых превратностях судьбы.

В юдаковском 29-м истребительном полку на вооружении состояли самолеты И-16. Но народ там подобрался на редкость боевой. Хорошо помню, как однажды на наш аэродром произвела посадку шестерка из 29-го. Летчики были в потрепанных регланах, в побелевших от солнца шлемофонах, но достаточно бодрыми, даже жизнерадостными. Они только что разогнали группу "юнкерсов", пытавшихся бомбить наши войска. Мы их накормили, заправили самолеты топливом и искренне подивились, как они еще ухитряются летать на своих "ишаках", иссеченных пулями и осколками снарядов. Этому полку первому в истребительной авиации было присвоено звание гвардейского.

Не хуже оказалась и эскадрилья капитана В. А. Зайцева. Впоследствии он командовал полком, лично уничтожил в воздушных боях тридцать шесть вражеских самолетов, стал дважды Героем Советского Союза.

К вечеру 10 октября положение под Ржевом стало критическим. Весь руководящий состав нашего полка пригласили в штабную землянку. У Сергеева был хмурый, даже несколько растерянный вид.

- Немцы вышли к Волге, - объявил он. - От нас их отделяют три-четыре километра. Что будем делать?

- А из дивизии какой приказ? - спросил капитан Хлусович.

- С дивизией связь прервана...

Что же предпринять? Самым логичным казалось- перебазироваться на другой аэродром в направлении Калинина. Завтра немцы подтянут к Волге артиллерию, минометы и начнут обстреливать нас. Но ведь есть железное требование: "без приказа - ни шагу назад". Кто посмеет его нарушить?

- Надо ждать указаний из дивизии, - предложил Хлусович. - Как-нибудь продержимся день-два, а там, если связь не восстановится, перебазируемся на свой страх и риск.

- Так и порешим, - заключил командир полка.- Прошу принять меры по маскировке аэродрома...

Ночью мы перетащили все исправные самолеты на северо-восточную окраину летного поля и, как могли, замаскировали. Людей разместили по отрытым здесь же щелям. Всех предупредили о необходимости соблюдать строжайшую светомаскировку. Движение машин и людей по аэродрому днем было запрещено.

С рассветом начали боевые вылеты. Взлетать приходилось под огнем противника. С противоположного берега Волги наши самолеты подвергались обстрелу даже из пулеметов и винтовок. Но рвавшегося к столице врага надо было бить в любых условиях.

Поначалу вылетели четверкой: Долгушин, Макаров, Боровой и я. Миновав Волгу, взяли курс вдоль шоссе Ржев - Великие Луки. Через несколько минут обнаружили длинную колонну немецких войск. Впереди на белом коне гарцевал командир. Мы взяли несколько в сторону от шоссе, а затем, построившись гуськом, обрушились на колонну с тыла. Огонь открыли из всех пулеметов с небольшой высоты. Было хорошо видно, как валятся фашисты. Но почему-то не разбегаются. Очевидно, внезапность нашей атаки на какое-то мгновение парализовала их.

Делаем второй заход. Теперь уже противник заметался. Однако прятаться некуда: по обе стороны шоссе - поле. И мы почти не отрываем пальцев от гашеток.

Израсходовав боеприпасы, разворачиваемся на обратный курс. А где же Макаров? Пришлось вернуться. Вскоре я увидел самолет Макарова, выходивший из пикирования. Не без злости подумал: из-за недисциплинированности одного можем все попасть в беду. Ведь патроны мы расстреляли до последнего. Что делать, если навалятся "мессеры"?

По возвращении на место я, не скрывая своего недовольства, спросил Макарова:

- Почему оторвался?

- Виноват, товарищ командир, - последовал ответ. - За тем, что на белом коне, погнался. Уж очень захотелось уничтожить эту сволочь...

Конечно, Макаров получил нагоняй за самовольство. Но в душе я ему сочувствовал. И даже восхищался его поступком. Этот круглолицый, сероглазый, всегда веселый крепыш нравился мне с самого начала нашей совместной службы. На первых порах он безупречно выполнял обязанности ведомого. Потом ему стали доверять водить на задания группу. К концу боевого дня, после пяти-шести вылетов, у него как-то неестественно вытягивалось лицо. А наутро, после крепкого сна, оно снова приобретало округлый вид и на нем по-прежнему сияла улыбка...

Утром 13 октября я полетел в паре с капитаном Хлусовичем на разведку противника. В районе Зубцова по невзорванному волжскому мосту густо шли немецкие войска. Часть из них направлялась на Старицу, другие входили с востока в Ржев. Таким образом, наш полк оказался почти в полном окружении. Оставался лишь небольшой коридор на северо-западе.

Мы поспешили вернуться на аэродром. Он уже обстреливался из минометов.

- Надо немедленно улетать, - доложили мы командиру полка. - Технический состав выйдет из окружения по лесам.

Сергеев колебался. Лишь после нескольких минут раздумья махнул рукой и приказал начальнику штаба майору Проворову установить очередность перебазирования. Для посадки самолетов облюбовали площадку на окраине Калинина.

Первой взлетела наша эскадрилья. Вскоре показалась Старица, охваченная пожарами. Над городом кружили несколько "юнкерсов". Заметив нас, они поспешили ретироваться. Однако одного мы все же настигли и сбили. Затем загнали в землю повстречавшегося "хеншеля". Но ввязываться в длительный бой избегали: эскадрилье предстояло прикрыть посадку остальных подразделений полка.

Вот и Калинин. Знакомый пригород в дыму и пламени. Снижаемся и заходим на посадку. На облюбованной нами площадке все вроде нормально: даже посадочный знак выложен. Финишер у "Т" помахивает белым флажком. Однако меня что-то насторожило. Решил садиться со второго захода.

Выполняем традиционную "коробочку", и тут неподалеку в леске я замечаю танки и бронетранспортеры с крестами. Фашисты! Или, может быть, мне это показалось? Киваю Долгушину и Макарову: мол, посмотрите, что там, под деревьями. Тот и другой скрещивают руки - садиться нельзя. Значит, я не ошибся. Но откуда здесь немцы? Неужели они взяли Калинин?

Быстро разворачиваемся и с набором высоты уходим в сторону города. С земли по нашим самолетам открывается огонь из зениток. Эффективность его невелика: лишь две машины получили пробоины.

Центр города тоже охвачен пожарами. По улицам движутся группы людей. Одни направляются в заволжский район, другие - в Затверечье. Внутри у меня все похолодело, когда я подумал, что где-то в этих толпах, наверное, находится моя мать - ткачиха с фабрики "Пролетарская мануфактура". Пожалуй, никогда - ни раньше, ни позже - не чувствовал я такой неукротимой ненависти к фашистам. Вспыхнуло неистовое желание немедленно броситься на них и биться до последнего патрона, до последнего дыхания...

Выполняем над городом один круг, второй, ожидая подхода других подразделений полка. Отсюда хорошо просматривается площадка, на которую мы предполагали сесть. Вдруг вижу над вагоностроительным заводом трех "юнкерсов". Предупредив ведомых, включаю форсаж и на большой скорости атакую ближайший бомбардировщик. С короткой. дистанции открываю огонь из всех пулеметов, и "юнкерс" валится на землю...

Своих мы так и не дождались. Горючего в баках оставалась самая малость. Посадку произвели в районе Клина. Я сразу же бросился разыскивать горючее: надо было во что бы то ни стало предупредить товарищей об опасности, подстерегавшей их на окраине Калинина. Но пока я мыкался, остальные наши эскадрильи тоже прилетели в Клин. Не было только командира и комиссара полка.

Капитан Тимофеев рассказал, что он все же садился на окраине Калинина. Не обнаружив на аэродроме ни одного из наших самолетов, подрулил к командно-диспетчерскому пункту, чтобы выяснить, где же те, что вылетели раньше него. Навстречу вышел человек в красноармейской форме и, морщась от воя незаглушенного мотора, замахал руками: мол, вылезай, сейчас все объясню. Тимофеев стал отстегивать привязные ремни, но в этот миг раздалась автоматная очередь. Стрелял немецкий солдат, выскочивший из-за капонира. "Красноармеец" плюхнулся на землю и истошно закричал по-немецки. Автоматчик остолбенел от удивления.

Тимофеев понял, что аэродром захвачен противником. Он резко развернул свой И-16 и начал разбег. За командиром последовали остальные летчики эскадрильи. Лишь один из них замешкался, и его самолет на взлете попал под плотный пулеметный огонь. Бензопровод оказался перебитым, мотор остановился. Летчику пришлось идти на вынужденную посадку. Выскочив из самолета, он скрылся в лесу и через несколько дней вернулся в полк.

А третья эскадрилья, ведомая старшим лейтенантом Кусакиным, расчетливым и осторожным командиром, перебазировалась без происшествий. Не увидев на калининском аэродроме наших самолетов, она даже не попыталась там садиться, сразу направилась в Клин.

Командир же полка покинул место прежнего базирования только в середине дня. Ведомыми у него были капитан Хлусович и лейтенант Борис Власов. Над Старицей эта группа встретилась с вражескими истребителями и завязала ожесточенный бой. Немцам, имевшим численное превосходство, удалось сбить самолет лейтенанта Власова и повредить машину командира полка. Тем не менее Сергеев и Хлусович оторвались от противника и произвели посадку на окраине Калинина. Командир полка сразу же вылез из кабины, а Хлусович несколько задержался. Осмотревшись, заметили, что они здесь одни.

- А где же наши? - тревожно спросил Хлусович.

- Сам удивляюсь, - развел руками Сергеев.

- Надо немедленно взлетать. Что-то здесь не так, - предостерег Хлусович.

- Сейчас взлетим, только посмотрю, что с колесом.

Тем временем к самолетам вплотную подкатил грузовик, и из кузова его посыпались немецкие солдаты. Они мигом набросились на Сергеева. Тот даже не успел вытащить пистолет. Хлусович поспешил запустить двигатель. Это удалось не сразу. Пока летчик возился с насосом, подбежал немецкий офицер. Размахивая пистолетом, он на ломаном русском языке несколько раз прокричал "Вылазь". Хлусович не торопился выполнять команду немца. Тогда гитлеровец, ступив одной ногой на плоскость, потянулся к кабине. Но Хлусович выхватил из кобуры ТТ и с размаху ударил противника по голове. Немец свалился, уронив свой пистолет в кабину самолета. В ту же секунду запустился мотор. Самолет рванулся с места и пошел на взлет поперек площадки. Вслед ему загремели автоматные очереди, однако он улетел.

Обо всем этом Иван Михайлович Хлусович сам рассказал мне, приземлившись в Клину. А о судьбе командира полка А. П. Сергеева мы узнали лишь в апреле 1942 года. Его истерзанный труп был обнаружен в кустах неподалеку от стоянки самолетов...

Последними из-под Ржева вылетели на По-2 комиссар полка В. И. Зиновьев и бывший комиссар нашей эскадрильи В. И. Подмогильный. 13 октября, с еще не зажившими ожогами на лице и руках, Подмогильный пришел в полк из госпиталя, не успевшего эвакуироваться. Понятно, что в таком состоянии его можно было перевезти только на самолете.

Зиновьев повел По-2 в направлении Калинина на предельно малой высоте. Прошли Старицу, которая продолжала гореть. Над городом висели вражеские самолеты. Один из них - корректировщик "хеншель" - прицепился к По-2. Зиновьев бросал свою легонькую машину из стороны в сторону, прижимался к земле, но фашист не отставал. Тогда комиссар, улучив момент, сел на крутом берегу Волги и зарулил в еловый лесок. Мотор не выключал, так как запустить его одному невозможно, а на помощь Подмогильного рассчитывать не приходилось.

"Хеншель" не оставил их в покое и на земле. Он открыл огонь с пикирования. Зиновьев едва успел вытащить из кабины Подмогильного. Пулеметная очередь врезалась в землю рядом с По-2. На повторную атаку фашист не пошел, вероятно кончились боеприпасы. Он направился в сторону шоссе, по которому двигались на Калинин сухопутные немецкие войска, и начал покачивать крыльями. Наши летчики поняли, что корректировщик сигнализирует о их местонахождении. Теперь жди "гостей".

- Надо взлетать, - сказал Зиновьев. - Поможешь развернуть самолет? спросил он Подмогильного.

- Постараюсь...

С трудом развернули По-2 в сторону Волги. Площадка для разбега была слишком мала и круто обрывалась на берегу. На этот обрыв и рассчитывал Зиновьев. "Свалившись" с берега, можно увеличить скорость и удержаться в воздухе.

Взлетели благополучно - помог встречный ветер и сказалось мастерство Зиновьева. Набрав необходимую скорость, пошли низко над рекой у самого берега. Корректировщик отстал, потеряв их из виду. Вдали вырисовывались контуры Калинина.

Выйдя к намеченной площадке, Зиновьев увидел там два истребителя и решил садиться. Но еще на заходе от левой плоскости самолета полетели щепки. Вторая пулеметная очередь разбила приборную доску, третья - угодила в мотор, и он задымился. Подумалось, что попали в зону огня своих зенитчиков, стреляющих по вражеским бомбардировщикам, которые находятся где-то выше.

Зиновьеву удалось посадить искалеченный самолет. Не спеша он выбрался из кабины, огляделся вокруг. Неподалеку дымились какие-то строения. Повсюду разбросаны разбитые ящики. У посадочного "Т" застыл МиГ-3. И ни одной живой души.

Из-за ближайшего капонира неожиданно хлестнула автоматная очередь. Пули издырявили перкалевую обшивку По-2. Зиновьев и Подмогильный бросились на землю. Послышалось завывание мощного двигателя, и на летное поле выполз немецкий танк с автоматчиками на броне. Летчики ползком добрались до кустов, обрамлявших площадку, и спрятались в полуобвалившейся траншее.

Танк пересек поле и подошел к По-2. Один из автоматчиков забрался на плоскость самолета, заглянул в кабины. Затем вернулся к танку. Стальная махина направилась к кустарнику, где спрятались наши. Зиновьев вынул пистолет и перезарядил его. С горькой усмешкой подумал: "Против танка-то с пистолетом..."

Казалось, вот-вот наступит развязка: о сдаче в плен, конечно, они и не помышляли. Комиссары взглянули друг на друга, и глаза их сказали: до последнего патрона. В этот момент на противоположной стороне аэродрома почему-то началась стрельба, разорвались несколько гранат. Танк устремился туда. Зиновьев и Подмогильный облегченно вздохнули. Потом поползли в сторону леса. В сумерках повстречались с красноармейцами, отрывавшими окопы. Те рассказали, что немцы захватили лишь Мигалово и примыкавшую к нему окраину Калинина, железнодорожная станция еще в руках наших войск и через нее непрерывным потоком идут эшелоны.

Глубокой ночью Зиновьев и Подмогильный добрались до станции, сели в попутный поезд и приехали в Клин. Утром 14 октября они уже были в полку.

А технический состав вместе с батальоном аэродромного обслуживания выходил из окружения через Торжок, Лихославль, огибая с востока уже занятый противником Калинин. Двигались по бездорожью, подвергались бомбежкам с воздуха и обстрелам с земли. Автомашины с различным имуществом пришлось бросить. Но людей начальник штаба М. Е. Проворов и инженер полка Н. С. Пантелеев сумели сохранить и вывести к месту дислокации штаба нашей 46-й смешанной авиационной дивизии.

Пожалуй, только тот, кто пережил 1941 год, способен по достоинству оценить все это. Какую поистине титаническую работу должны были провести в то время Коммунистическая партия, Советское правительство, Верховное Главнокомандование, чтобы защитники Москвы действовали так вот мужественно, не теряли веры в нашу окончательную победу, не склоняли головы перед превосходящими силами врага!

Сейчас, спустя почти три десятка лет после той грозной осени, мне очень хочется сказать каждому, кто пришел или придет нам на смену: не забывайте подвига своих отцов. Не забывайте нечеловеческих трудностей, выпавших на их долю и на фронте и в тылу! Сделайте все, чтобы не повторился 1941 год! А если уж доведется снова с оружием в руках подняться на защиту Отчизны, то воюйте еще лучше, чем воевали мы.

* * *

После перебазирования полка в Клин я весь день находился под впечатлением увиденного во время полета над Калинином. Снова и снова вставали перед глазами охваченные пламенем дома, мечущиеся по улицам люди, разноцветье женских платков. Трудно было представить, что в городе, где я вырос и получил путевку в жизнь, уже хозяйничают фашисты.

Ночью долго не мог уснуть. Вспоминалась учеба в калининской средней школе, в фабрично-заводском училище, улица, по которой я с шестнадцати лет каждое утро отправлялся на текстильную фабрику, цех, в котором работал сначала ремонтировщиком, затем сменным мастером. Там в 1931 году меня приняли кандидатом в члены Коммунистической партии. Оттуда еще через два года провожали в училище военных летчиков...

И, как часто случается в такие вот бессонные ночи, размышления мои неожиданно пошли дальше. Перед моим мысленным взором замелькали уже другие места, другие лица. На какой-то миг выплыла и заслонила все другое давнишняя встреча с тогдашним командующим Военно-Воздушными Силами Я. И. Алкснисом. Он приезжал к нам в училище перед выпускными экзаменами, долго и тепло беседовал с курсантами, многих наградил и всем пожелал большого летного будущего.

В ту пору каждое слово этого человека очень много значило для нас. В свои тридцать шесть лет он прошел большой и славный путь. Еще до свержения царского самодержавия вступил в партию большевиков. В дни Октября вел активную революционную работу среди солдат Западного фронта. С весны 1919 года - на ответственной командной работе в Красной Армии. Участник гражданской войны. В 1924 году окончил Военную академию РККА и, будучи общевойсковым командиром, научился летать. В 1929 году ему присвоили звание военного летчика.

На посту начальника ВВС Я. И. Алкснис многое сделал для отечественной авиации. Он решительно насаждал порядок и дисциплину в частях, поднял на высокий уровень боевую подготовку, умело организовал освоение летчиками новой техники. Его энергия, энтузиазм и работоспособность, казалось, были неисчерпаемыми.

Выслушав доброе напутствие Я. И. Алксниса, разъехались мы в войска. Было это осенью 1936 года. И тогда служба впервые свела меня с Иваном Михайловичем Хлусовичем. Да, тем самым Хлусовичем, с которым мы бок о бок служим и теперь. Он оказался первым моим командиром звена и много потрудился, чтобы привить мне качества воздушного бойца, помочь освоить отличный по тому времени истребитель И-16. Не раз с благодарностью вспоминал я Хлусовича и в знойной Испании, и над промороженными лесами Карельского перешейка, когда шла недолгая, но тяжелая война с Финляндией. С его делами и поступками сверял свои, став командиром эскадрильи.

Перебирая в памяти последующие события, так или иначе связавшие меня с Хлусовичем, я постепенно добрался до его сегодняшнего рассказа о посадке на окраине Калинина. Круг замкнулся, и меня наконец сморил сон.

* * *

Утром 14 октября мы улетели из Клина на новый полевой аэродром. А еще сутки спустя меня вызвал командир дивизии полковник А. А. Бурдин. Широкоплечий, плотный, с открытым волевым лицом, он всегда, по крайней мере в моих глазах, как бы олицетворял собою основательность и определенность в каждом деле, в любом суждении. Вот и в тот раз без всякого предисловия Бурдин сказал:

- Думаем назначить вас командиром полка. Вместо Сергеева. Как смотрите на это?

Такое предложение меня удивило. Я считал, что самым закономерным было бы поставить на место Сергеева заместителя командира полка Хлусовича, а не командира эскадрильи. К тому же Хлусович - мой первый командир звена. Я давно привык чувствовать его старшинство. А теперь вдруг он должен перейти в мое подчинение...

Доложив обо всем этом командиру дивизии, я отказался от предложенной должности.

- Что скажет комиссар? - обратился Бурдин к находившемуся тут же полковнику И. Л. Ехичеву.

- Прав, пожалуй, Семенов, - поддержал меня комиссар дивизии. И, подумав, предложил: - А что, если Хлусовича назначить командиром полка, а Семенова его заместителем?

Так и был решен вопрос о руководстве полком. Впоследствии жизнь подтвердила правильность этого решения. С Иваном Михайловичем Хлусовичем мы хорошо сработались, понимали друг друга с полуслова.

Сразу же после перебазирования из Клина полк включился в боевую работу. Она осложнялась тем, что летчики сами готовили самолеты к вылетам. Технический состав полка еще не вышел из окружения, а несколько техников, механиков и мотористов, которых направили к нам из других частей, конечно, не в силах были справиться с обслуживанием всего самолетного парка.

Хорошо мне запомнилось морозное утро 20 октября 1941 года. Полк построился на опушке леса, и комиссар зачитал воззвание .Военного совета Западного фронта. В нем говорилось:

"Товарищи! В грозный час опасности для нашего государства жизнь каждого воина принадлежит Отчизне. Родина требует от каждого из нас величайшего напряжения сил, мужества, геройства и стойкости. Родина зовет нас стать нерушимой стеной и преградить путь фашистским ордам к родной Москве. Сейчас, как никогда, требуется бдительность, железная дисциплина, организованность, решительность действий, непреклонная воля к победе и готовность к самопожертвованию".

Слушая эти волнующие слова, мы проникались еще большей ответственностью за выполнение своего воинского долга. На заснеженной лесной опушке не было ни трибуны, ни накрытого кумачом стола, но митинг прошел честь честью.

Первым выступил комиссар эскадрильи Иван Александрович Бедрин. Всего, что он сказал, не помню, но суть сводилась к следующему:

- Нам некуда больше отступать. Будем драться до последнего дыхания. Не отдадим Москву фашистам! Если я струшу в бою, пусть меня покарают мои товарищи!..

Бедрина сменил Саша Горгалюк. Войну он встретил на приграничном аэродроме и в первый же день сделал три боевых вылета. А к 20 октября на его счету было уже до десяти сбитых вражеских самолетов.

- Я одессит, - заявил Горгалюк, - но Москва для меня - самый дорогой город. За нее, если потребуется, я, не колеблясь, отдам жизнь.

Многие летчики, техники и механики сразу после митинга подали заявления о приеме в партию, и боевая наша работа возобновилась с еще большим упорством. Мы сопровождали на задания бомбардировщиков и штурмовиков, прикрывали от ударов вражеской авиации наземные части, сами штурмовали немецкие войска. В тот день нам довелось впервые применить истребители, вооруженные реактивными снарядами (полк получил несколько таких самолетов). Эффект оказался очень хорошим. При попадании реактивный снаряд буквально разваливал вражеский самолет. Не менее результативной была стрельба и по наземным целям.

Реактивные снаряды подвешивались на самолет по три под каждую плоскость. Наилучшие результаты стрельбы по воздушным целям достигались с расстояния до 400 метров, по наземным - до 1000 - 1500 метров. Ведение такой стрельбы требовало от летчика большого умения, особенно в прицеливании.

Реактивное оружие на истребителях не получило в ту пору широкого распространения. Очевидно, потому, что внешние подвески ухудшали пилотажные качества самолетов, снижали скорость. Мне, конечно, трудно судить, насколько здесь одно могло компенсироваться другим, но что это было мощное оружие, несмотря на все его недостатки, могу сказать уверенно. Ныне невозможно себе представить реактивный истребитель без управляемых или неуправляемых ракет, прообразом которых являются реактивные снаряды военных лет.

Под руководством инженера В. А. Гайворонского и техников по вооружению наши полковые умельцы уже в октябре 1941 года приспособили эти снаряды и для стрельбы по самолетам противника с земли. Были смонтированы специальные станки и прицельные приспособления, обеспечивавшие относительно высокую точность огня. Заметив характерные трассы, отделяющиеся от земли, немецкие летчики шарахались прочь от нашего аэродрома. Конечно, этому оружию было еще очень далеко до современных зенитных управляемых ракет, однако и оно нагоняло на врага немалый страх.

С тех пор как мы расположились поближе к дивизии, полковник Бурдин стал бывать в нашем полку почти ежедневно. Однажды, когда я только что вернулся с задания, он предложил:

- Хочешь побывать в Москве?

- Только что побывал, - ответил я. - Над самым Кремлем прошли.

- Это не в Москве, а над Москвой, - уточнил Бурдин и тут же добавил: Надо получить новые самолеты. Они уже стоят на Центральном аэродроме. Заодно присмотрись к московской жизни - потом расскажешь. Народ интересуется...

Выполняя этот наказ, я, управившись на аэродроме, до темноты бродил по Москве. Она выглядела уже совсем по-фронтовому. Многие улицы перегорожены противотанковыми ежами, надолбами, баррикадами из мешков с песком. Повсюду бетонированные огневые точки. Чернеют амбразуры и в некоторых каменных домах. Бумажные полосы перекрещивают стекла окон. Серыми фанерными щитами прикрылись витрины магазинов. По тротуарам вышагивают требовательные патрули, часто проверяют у прохожих документы. Словом, налицо все признаки осадного положения, объявленного 19 октября.

Я решил навестить своего тестя И. И. Евтихова - директора фабрики, выпускавшей до войны детали текстильных машин. С трудом добрался до Лефортова. Несмотря на поздний час, в директорском кабинете было много народу.

- Первый фронтовой летчик на нашей фабрике,- объявил Иосиф Иванович, представляя меня присутствующим.

Старый партиец, он держался, как всегда, по-простецки и казался неунывающим. Только глаза выдавали усталость.

- Сейчас покажем тебе, как мы здесь воюем, - продолжал директор и повел меня по цехам.

Повсюду кипела работа. Урчали станки. Доносился перестук молотков. Сновали тележки с готовой продукцией.

- Делаем гранаты, патроны, гильзы для снарядов, - пояснил Евтихов.

Я обратил внимание на то, что большинство рабочих - мужчины преклонного возраста и даже старики. А где же женщины, подростки, о самоотверженности которых так много пишется в газетах?

Иосиф Иванович будто дожидался этого моего вопроса.

- Вот ведь какая история... Фабрика-то в основном эвакуировалась, а мы, старики, отказались ехать. Сам посуди: в такое-то время бросать Москву... Партийная совесть не позволяет... Женщины, конечно, тоже не лишены ее, поправился директор. - Одних эвакуировали, другие пришли на их место. Только на ночь мы их подменяем. Все-таки дома ребятишки...

Слушая директора и шагая с ним из цеха в цех, я воочию убедился, какую ценность представляет каждый самолет, граната, патрон. Сколько в них вложено мужества и труда. Нет, не легче тыловые будни по сравнению с нашей фронтовой жизнью.

Эти мои размышления Иосиф Иванович прервал неожиданной просьбой:

- Отдай-ка мне свой револьвер, тебе новый выдадут...

- Это зачем же? - удивился я.

- Как зачем? Если фронт придвинется еще ближе, чем обороняться будем? Или, скажем, диверсанты появятся? Все же я командир... производства.

Мой отказ, кажется, не понравился Иосифу Ивановичу. Но все же мы продолжали обход цехов. Под конец директор показал, как он выразился, "оборонительное хозяйство фабрики": бочки с водой, груды песка, длинные щипцы для захвата зажигательных авиабомб.

- Пяток зажигалок подбросил нам немец, - сообщил Иосиф Иванович. Струхнули сначала, а потом ничего, освоились. Стали топить их, как котят...

Прощаясь, он просил передать фронтовикам, что тыл их не подведет. Я, разумеется, сделал это: вернувшись в полк, рассказал своим боевым друзьям о Москве, об одной из ее многочисленных фабрик, о мужестве и самоотверженности москвичей, живущих только интересами фронта.

В конце октября 1941 года в результате ряда контрударов, предпринятых нашими войсками, немецкое наступление на московском направлении было сорвано. Оборона Калининского и Западного фронтов стабилизировалась на рубеже Калинин, Волоколамск, Наро-Фоминск. Возникла так называемая оперативная пауза.

А тут еще и погода ухудшилась. Часто шел снег, иногда бушевали метели. Для активных действий авиации - условия самые неподходящие.

Непогоду мы использовали в иных целях: пополняли полк летчиками и самолетами. К тому времени было прекращено производство истребителей МиГ-3. Па смену им пришли ЛаГГ-3. Кроме пулеметов они имели на вооружении 20-миллиметровую пушку. К тому же эти новые самолеты обладали лучшими пилотажными данными на средних и малых высотах. Однако на первых порах мы не очень жаловали их: сказывалась привычка к МиГ-3.

С наступлением ноября нас все чаще стали посылать на прикрытие передвижений войск в прифронтовой полосе. Мы видели, как к фронту подтягиваются неведомо откуда появившиеся колонны пехоты и танков, вереницы автомашин, многочисленные обозы на конной тяге. Во всем чувствуется организованность, порядок, целеустремленность. Совсем не то, что в летние месяцы. Сердце радуется! Снизишься над матушкой-пехотой, одетой в добротные полушубки и валенки, качнешь крыльями, и тебе весело машут рукавицами: давай, мол, сокол, лети своей дорогой и не тревожься за нас. Великая это вещь на фронте - доброе настроение и уверенность в собственных силах.

В небе тоже заметное оживление: все больше наших истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков. На всех стационарных и полевых аэродромах вокруг Москвы кипит жизнь. С каждым днем сокращается число "безлошадных" летчиков. Отечественная авиационная промышленность уверенно набирает темпы производства.

На помощь Западному фронту пришли авиация Московской зоны противовоздушной обороны, дальняя бомбардировочная авиация. Некоторое количество авиационных частей переброшено под Москву с других фронтов. Действия всей авиационной группировки координирует член Военного совета ВВС Красной Армии корпусной комиссар П. С. Степанов. Он неотлучно находится на командном пункте ВВС Западного фронта.

Об этих памятных для меня днях написано немало книг. Не одни лишь военные историки, но и писатели-беллетристы проявили повышенный интерес к 1941 году. Жаль только, что кое-кому из них изменило чувство меры. Почему-то все свое внимание они сосредоточили на теневых сторонах тогдашних событий, везде старались усмотреть "неразбериху". Конечно, случалось и это. Но было и другое: железная стойкость войск, мужество людей, решительность командиров, пытавшихся вырвать у врага инициативу и навязать ему свою волю. И если не всегда удавалось реализовать намеченное, то объяснялось это отнюдь не одними просчетами. Просчетов у нас было, пожалуй, гораздо меньше, чем у нашего противника. Не случайно он уже тогда, под Москвой, потерпел такое сокрушительное поражение, а мы потом пришли в Берлин.

Несокрушимость нашего строя, нашей армии, воля наших людей к победе проявлялись с самого начала войны. А в ноябре 1941 года все это достигло своей кульминации. Зря старался Геббельс, уверяя мир, что Москва уже брошена на произвол судьбы, что она уже не столица государства и вся находится в плену мороза и голода. Эти бредни окончательно развеял традиционный парад войск на Красной площади в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Как всегда, перед Мавзолеем Ленина прошли танки, артиллерия, стрелковые части, конница, а с трибуны звучал спокойный голос Верховного Главнокомандующего. И мир, а заодно с ним вся наша действующая армия вздохнули с облегчением: нет, Москва остается Москвой, врагу не видать ее!

15 ноября немецко-фашистское командование предприняло второе генеральное наступление, намереваясь мощными охватывающими ударами разгромить советские войска, оборонявшие столицу. Особенно ожесточенные бои развернулись на правом крыле Западного фронта. К 23 ноября немцы взяли Клин и устремились на Дмитров и Солнечногорск.

Наш полк действовал как раз на этом направлении. Группа истребителей во главе с комиссаром эскадрильи Иваном Бедриным вылетела вместе с бомбардировщиками Полбина в район Клина. Пе-2 обрушились на скопление вражеских войск. В это время появились "меесершмитты". Завязался воздушный бой. Немцы потеряли в нем три самолета. Но и мы не избежали потерь. Вот избитый пошел на снижение самолет Макарова. Долгушин последовал за ним, стараясь прикрыть товарища от новых атак "мессершмиттов". Мы-то уже знали, что немецкие летчики предпочитают добивать поврежденные самолеты и расстреливать экипаж при попытках спастись на парашютах.

Памятуя о последнем, Макаров не спешил покинуть свой истребитель. Он направился на хорошо знакомый нам полевой аэродром под Клином, куда еще не успела перебазироваться вражеская авиация.

Долгушин сделал над аэродромом несколько кругов. Проследил за посадкой Макарова, за тем, в каком состоянии тот выберется из кабины. Все, казалось, обошлось благополучно. Но к аэродрому уже мчались две автомашины с гитлеровцами. Сверху они хорошо были видны Долгушину, а Макаров пока даже не подозревает о приближающейся опасности. Как его предупредить?

У Долгушина мелькнула дерзкая мысль: а что, если тоже сесть на аэродром и попытаться забрать Макарова? Он может разместиться за бронеспинкой.

И вот второй наш истребитель решительно идет на посадку. Макаров, поняв намерение товарища, бросается к только что приземлившемуся самолету и забирается в него. На окраине аэродрома, уже гремят торопливые очереди автоматчиков. Но они явно запоздали: самолет поднялся в воздух...

Можно много говорить о фронтовой дружбе, о боевом товариществе. Однако слова, даже самые яркие, легко забываются. Благородный же поступок Сергея Долгушина не забудется никогда.

Немецкие летчики на такое не были способны. Мне не раз доводилось видеть, как при обострении обстановки в воздухе они бросались врассыпную, думая лишь о спасении собственной шкуры. Никто не приходил на выручку товарищу, если это было сопряжено с риском для собственной жизни. Когда подбивали немецкий самолет и летчик был убежден, что за линию фронта ему не перетянуть, он тотчас же выбрасывался с парашютом. Совсем иначе поступали наши. Они покидали машину лишь в исключительных случаях, когда не было ни малейшей возможности посадить ее. Их не пугало, что внизу территория, занятая противником. Они не сомневались, что боевые друзья не оставят их в беде. А если помощь по каким-либо причинам запаздывала, то пытались самостоятельно устранить неисправность и взлететь. В крайнем же случае уничтожали поврежденный самолет и по земле при содействии партизан или местного населения пробирались к своим через линию фронта.