На задворках галактики. Книга 1

Глава 5

Ноябрь 152 года. Южный фронт.

Тишина в предрассветный час – явление в последнее время ставшее обыденным. Не слыхать ни редких винтовочных выстрелов, ни коротких очередей русских ПВСов или хаконских 'хикмайеров'. Прекратились переклички часовых. Смолкли в траншеях и разговоры после возвращения ночных смен боевых охранений. Странное дело, за последнюю неделю никто не стрелял при заменах боевого охранения, будто существовало молчаливое взаимное согласие. Под утро как будто всё успокаивалось и ночная жизнь замирала. Только изредка на парашютиках, противно воя на одной тональности, неспешно падали редкие осветительные мины.

Одна из таких 'светилок', метящая упасть где-то по центру нейтральной полосы, хорошо была видна сквозь масксеть полукапонира, вырытого для старенького Б20 – единственного БТРа на хозяйстве 16-й роты, забиравшего две трети пространства укрытия.

У облепленного высохшей грязью колеса БТРа коптила керосиновая горелка, дававшая тусклое пятно света в радиусе метра. Подпоручик Масканин аккуратно сложил вчетверо лист пролинееной бумаги, наверняка вырванный из школьной тетрадки. Лист был исписан рубленными скупыми предложениями прилежным женским почерком. Здесь же, сидя на корточках, облокотившись на колесо Б20, находился фельдфебель Чергинец, командир полуротной огневой группы. Фельдфебель насуплено потягивал норовящую потухнуть сигаретку, нахлобучив чёрную каракулевую шапку на переносицу, и молча ждал реакции Масканина. Письмо Чергинец заполучил ещё вечером, когда перехватил почтальона, нёсшего туго набитую сумку с конвертами для всего батальона. Перлюстрировать письма он считал своей неприятной обязанностью, дабы поддерживать микроклимат в подразделении. По опыту он знал, что некоторые вести из дома могут совершенно выбить из колеи даже самых надёжных бойцов, а особые отделы иногда физически не справлялись с объёмом переписки. Так и с этим письмом, особисты его прохлопали, а в итоге его адресат – спокойный и рассудительный тридцатипятилетний мужик мог потерять голову и наделать глупостей. Например дезертировать. Всякое бывало на памяти фельдфебеля.

– Н-да… – Масканин вернул лист в конверт и засунул его во внутренний карман бушлата. – Никогда не читал чужие письма. А вот поди ж ты, пришлось…

Письмо предназначалось рядовому Сергею Геллеру. Написать отважилась соседка, жившая в ближайшем хуторе. Сухо и скупо сообщила о смерти жены от удара молнии. Такая вот случайная смерть. Казалось бы, идёт война с её неизбежным злом – похоронками, а тут весть о смерти пришла на фронт из мирного тыла. Геллер вдруг оказался овдовевшим отцом четырёх малолетних дочерей.

– Попробую что-нибудь сделать, – Масканин прислонился к БТРу, прикидывая в уме рапорт. Геллера, как и большинство своих солдат, он знал давно. Опытный и холоднокровный боец. И ценный снайпер. Но как он себя поведёт прочитав письмо, загадывать не хотелось. – И как теперь, Паша, без такого снайпера будем, а?

– Не знаю, Макс… Отпускать его надо. Ну был бы он флегматом. Да и то… Набедокурит ведь. Смерти начнёт искать, а то и вообще в бега… А с дезертирами, сам знаешь, что делают. И за кем теперь его винтарь закреплять, думать надо…

– А ты у него самого поинтересуйся, – не приятно как-то было Масканину об этом сейчас думать, но тут ситуация без выбора. Командир должен думать обо всём подразделении. Снайперская винтовка СКВ 'Унгурка' калибра 12,7-мм требовала хороших навыков для работы. От балды кому попало не вручишь. – Кто там у него вторым номером?

– Теперь Половцев. Только не думаю, что Геллеру до этого будет.

– И всё же, поинтересуйся, так, промежду прочем, кому бы он доверил свою 'Унгурку'. В случае чего, конечно. Пусть пока не знает. А я прикину, как это всё обставить… Хорошо бы по нормальному, без придурков канцелярских. А то будет нам что-то вроде: торжественно перед строем передача боевого оружия… Тьфу-у! У человека горе… Толкну-ка эту мысль Деду при случае, глядишь и решение быстрей будет принято.

Чергинец потушил окурок о подошву сапога. Вопрос с Геллером он посчитал почти решённым и сменил тему:

– Слушай, Макс, а чего ты так на Танюшу взъелся?

– Однако… – Масканин удивленно приподнял брови. Чергинец был его давним другом, со времён ещё срочной службы, и характеры их были схожи, и мировоззрение. И по возрасту считай ровесники – двадцать шесть Пашиных лет против двадцати пяти его собственных. Но вот в вопросах о месте женского пола в действующей армии их мнения всерьёз расходились. – Ты о чём это?

– Придираешься к ней зазря. Девка старается, лямку тянет. На фронт с института сбежала…

– Х-хэ! Героиня. А то без неё бы не обошлись. Максим покачал головой, заступничество Чергинца его позабавило.

Танюша, она же сержант медслужбы Косенко, появилась в роте в середине лета, когда дивизия вела наступательные бои в двухстах километрах отсюда. Прислали её на замену убитого начальника ротного медпункта и дали в подчинение дюжину санитаров – прожжённых здоровых лбов. И как хочешь так и крутись, вчерашняя студентка, сама на фронт напросилась. Но Танюша-то, оказалась не лыком сшита, неведомо как, но приструнила в раз своих молодцев. Да так, что те порой пытаются её избегать. Только куда ж им деваться от непосредственного начальника? Благополучно закончив третий курс медфака Светлоярского госуниверситета, она в порыве патриотизма напросилась на фронт. Попав в 16-ю роту 7-го егерского вольногорского полка, Танюша как-то сразу не сошлась с придирчивым и мрачным, на её взгляд, субалтерн-офицером означенной роты. То бишь с Масканиным. И дело даже не в личной неприязни, её как раз не было, а в своеобразном понимании Масканиным дисциплины. А точнее, подпоручик искренне удивлялся, когда ему намекали, мол, женскому полу можно бы и поблажки делать.

– Дура твоя Танюха, – заявил Масканин. – Три года бы доучилась и нормальным врачом стала. Или что там у них, ординатура после шестого курса? А там и война, глядишь, давно кончилась. Чего ей дома не сиделось? Явилась к нам… Недоучка…

– Зря ты так. Девка из хороших побуждений…

– Ага, убьют её ни за что – вот и все побуждения.

– Мы ж её бережём, – не согласился Чергинец и заговорщицки подмигнул, заложив ладонь под ворот бушлата – старый солдатский жест.

– По глотку, – кивнул Масканин, с фатализмом подумав, что ещё немного и выпивать перед сном у него войдёт в привычку.

А спал он, как и все вокруг, урывками и когда придётся. Обычно два-три часа ночью, потом после обхода постов час-другой утром, если к комбату не вызовут. И днём когда придётся минут по сорок. И так третий год, исключая месячного отдыха в госпитале после ранения и трёх краткосрочных отпусков после контузий, все три раза совпадавших с выводами дивизии на переформирования, когда массово распускали в положенные отпуска.

– Знаю я, как вы бережёте. Зовете её на посиделки, жрёте водку пока я или ротный не видим. Танцульки горланите.

– Не, – Чергинец протянул новенькую семисотграммовую каплеобразную флягу, явно изъятую в хозяйстве какого-нибудь хаконского земледела, доверху наполненную водкой, – танцульки мы танцуем. А Танюша на гитаре нам аккомпанирует. А играет она душевно. Слушай, а может ты это?..

– Ну д-да! – Масканин отхлебнул, крякнул и занюхал рукавом бушлата, на котором имелось старое пятно соляра. – Глаз положил, у? – он улыбнулся, возвращая фляжку. – Девчонка она, конечно, видная. Но не в моём вкусе, – соврал он тут же про вкус, но для дела. Служебных романов не признавал. Пусть и не он командир роты, но зам ведь, да и сержант состояла в двойном подчинении, имела начальство и по медицинской службе. – И вообще, Паш, хорош про неё трепаться. Небось, по её просьбе меня зондируешь?

Масканин понял, что попал в точку, по вспыхнувшей и тут же подавленной реакции Чергинца. Всё-таки друга он знал хорошо. И продолжил:

– Ну ладно б я, или Вадик Зимнев. Но ты-то? Кто из нас гроза-фельдфебель? Кто за порядком должен смотреть? Не, ну звиздец, всё наоборот…

– Зимнев? – Чергинец рассмеялся. – Было дело, пытался он к ней подъехать. Только Танюша его сразу отсекла. Зелёный он ещё, два года разницы в их возрасте – многовато. Он теперь второй месяц к связистам бегает, есть там одна среди телефонисточек к нему благосклонная.

– Знаю.

Масканин ухмыльнулся. Вспоминать Вадика Зимнева, единственного офицера из взводных командиров в его подчинении, он без ухмылки не мог.

В роту Вадим прибыл в середине июня сразу после выпуска, отучившись два года по ускоренной и предельно интенсивной программе Кирилловского Высшего Пехотного Училища. В начале войны, в июне 150-го все военные сухопутные ВУЗы выпустили, как положено, подпоручиков и корнетов, проведших в своих заведениях четыре года. Потом программу подготовки будущих офицеров ужали на полгода за счёт отпусков, выходных дней учебного процесса и изъятия 'лишних' часов гражданских дисциплин. Одновременно наборы в училища решено было проводить дважды в год вместо одного. В конце того же 150-го года остро встал вопрос нехватки офицеров в действующей армии, программу подготовки сократили ещё на полгода и к лету 151-го выпускались скороспелые прапорщики. По табелю о рангах прапорщик был младшим офицерским чином, вводимым в военное время. А осенью 151-го, когда кадровый офицерский состав был выбит на семьдесят процентов, подготовку курсантов сократили ещё на год, вдобавок было введено промежуточное звание подпрапорщика, в которое производились после сдачи квалификационных экзаменов в аттестационной комиссии, унтер-офицеры и вольноопределяющиеся, стоявшие на должностях командиров взводов, с перспективой дальнейшего роста до капитана.

Вот так в подчинении Масканина появился девятнадцатилетний прапорщик Вадим Зимнев. Парень он был толковый и сообразительный, но имел в силу возраста и недосформированного характера один большой недостаток – отсутствие командирской жилки. Проще говоря, Вадим терялся в окружении подчиненных ему двадцати-тридцатилетних парней, а были и такие бойцы, кому и под сорок. Поэтому Масканину приходилось мягко опекать Зимнева, да делится опытом.

Масканин же не был кадровым офицером. Будучи вольногором, то есть выходцем из автономной южной провинции Новороссии, он начал службу в армии в шестнадцать лет. Именно в этом возрасте у вольногоров мальчик уже считался мужчиной и вразрез с общепринятой в Новороссии практикой обретал дееспособность не в восемнадцать лет, а двумя годами раннее. Соответственно и возможность служить в армии с шестнадцати лет, чем многие молодые вольногоры пользовались. То что в иных провинциях да и странах воспринималось частью молодёжи с некоторым страхом, у вольногоров считалось естественным и почётным. В Вольногорье было много чего выпадающего из общих рамок, широкая автономия всё-таки. Эти 'выпадения' коснулись и принципа структурной организации вооруженных сил.

В русской армии существовали вольногорские соединения и части трёх родов войск: егерские, горно-егерские и кавалерийские, имевшие собственную нумерацию, комплектуемые нижними чинами и унтер-офицерами только из вольногоров. В мирное время офицерский состав комплектовался выходцами из других провинций, окончивших военные ВУЗы. Офицеры-вольногоры стремились служить в других частях, что негласно поощрялось.

Срочная служба в Новороссии последние шестьдесят лет была трёхгодичной. Поэтому девятнадцатилетний Максим Масканин, благополучно уйдя на дембель, следующие четыре с половиной года учился в Старградском Университете. Экстерном сдав на первой сессии пятого курса все экзамены за год и защитив дипломную работу в январе 150-го, он получил вожделенный диплом и после месяца законного отдыха начал подыскивать работу.

Но его планы были нарушены войной. В феврале Велгон вторгся в Аргивею. После чего Новороссия объявила Велгону войну воскресным днем 14 февраля. Спустя две недели Масканин уже был в расположении своего родного 7-го егерского вольногорского полка 2-й егерской вольногорской дивизии. По нормам законодательства Новороссии, он как получивший высшее образование, в мобилизационном управлении военного округа перешёл в категорию резервистов второй очереди, то есть мобпредписания мог ожидать через полгода, а то и позже. Однако навестив семью и всё взвесив, Масканин явился на сборный пункт к концу первой недели войны. Там ему торжественно вручили добровольческий крест, выдававшийся всем добровольцам в два первых месяца войны. А на следующий день его эшелон вышел на Памфилион, куда перебрасывались предназначенные к вторжению в союзную с велгонцами Хакону армейские корпуса. Там же под Памфилионом, он был зачислен вольноопределяющимся в свой полк на должность рядового. Дивизия вступила в дело, как принято было выражаться в военной среде, на исходе февраля, расширяя захваченный морской пехотой на побережье плацдарм.

К октябрю 151-го года Масканин сменил свои погоны вольнопёра на погоны подпрапорщика, успев покомандовать отделением и взводом. К зиме 152-го стал прапорщиком, а к весне подпоручиком, приняв командование полуротой.

Словно бы нарушая паузу в разговоре, со стороны траншеи послышались сумбурные голоса. А минуту спустя через крытый ход сообщения в полукапонире появился чем-то взволнованный боец из взвода Зимнева. Белобрысый и лопоухий, не начавший бриться ещё, паренёк шестнадцати лет от роду. Имелись, однако, у Масканина подозрения, что юноша этот подправил себе возраст минимум на год. Отменная новенькая вольногорская чёрная шапка, в каких ходила вся дивизия, кроме особистов и некоторых офицеров из старых кадров, сидела на его голове таким образом, что он вынужден был словно подглядывать из-под неё. Шапка была ему великовата. Правда, лопухи ушей, каким-то макаром всё равно умудрялись выпирать. Одет он был в заляпанную и подобранную не по росту полевуху, неисправимо сидевшую на нём что тот мешок. Доброволец однако. Пришедший с последним маршевым пополнением в прошлом месяце. Звали этого 'чудо-богатыря' Ковалёнок. В роте он уже успел стать персоной знаменитой благодаря своей чрезмерной исполнительности и усердию, из-за которых не раз вляпывался в смешные и неловкие ситуации. И надо же ему было, словно по шутке судьбы, попасть во взвод Зимнева, у которого тактические таланты начисто перечеркивались неумением работать с личным составом. Вот и получалось – поручит взводник Ковалёнку какую-нибудь ерундовину, а тот так расстарается, что потом анекдоты в батальоне ходят.

– Господин подпоручик! – Ковалёнок старательно попытался принять строевую стойку, всей мимикой выражая важность момента, да неловко козырнул в спешке.

– Отставить! – гаркнул Масканин, давя смех, и официально обратился к Чергинцу: – Фельдфебель, разъясните егерю правила поведения, раз уж никто больше не снизошел до этого.

Дружба дружбой, а субординацию Масканин на людях старался не нарушать, пусть даже и перед 'чудо-богатырём'. И поймав растерянный взгляд Ковалёнка, скомандовал:

– Садитесь, егерь.

По прежнему растерянно, но преданно глядя в глаза командиру, боец как стоял, так и бухнулся на пятую точку. Икнул даже, наверно копчиком приземлился.

– Запомни, рядовой, – начал Чергинец грозно и на 'ты', всякими там выканьями он как истинный унтер не утруждался, – здесь тебе не учебный полк и показывать твою хромую строевую выучку не только не нужно, а и вредно. К слову, выдрессировали тебя погано. Незачёт… Строевые приемы, заруби на своем сопливом носу, только за пределами переднего края. В тылу, на марше, в гарнизоне, где угодно, но не здесь. Тебе всё ясно, егерь?

– Так точно, господин фельдфебель! – браво выпалил Ковалёнок и машинально опять козырнул. Впрочем, на сей раз рука не прошла и половины траектории.

– Та-ак, – протянул Масканин как можно ниже тоном, по-прежнему давя улыбку. – Объясняю на пальцах. Всякий раз, когда вы, егерь, подносите свою рученьку к вашей по-детски светлой, но не обременённой сложными мыслями головке, вы тем самым указываете вражескому снайперу на вашего же командира. Нет, здесь не стоит озираться, здесь никакой снайпер нас не увидит. Однако до передней хаконской траншеи каких-то семьсот метров. И нехорошие дяденьки на той стороне очень даже наблюдательны. И это правило должно для вас также чётко работать, как закон всемирного тяготения… А теперь докладывайте.

– Господин подпоручик! – уже не козыряя, но так же браво начал паренёк. – Вас срочно вызывают в штаб батальона. К шести часам.

– И это всё?

– Так точно!

– Можете идти, – и наблюдая в миг прописавшуюся на лице Ковалёнка попытку понять куда же ему сейчас всё-таки следует идти, Масканин покачал головой. – Ох, горе ты моё. Марш в расположение, егерь.

Ковалёнок сорвался с места как хороший спринтер. А Масканин в след ему подумал, что так и не спросил, каким таким чудом тот оказался в штабе батальона. Хотя, смысла было спрашивать? Попался салага на глаза порученцу, со своей вечно 'одухотворенной', по молодости лет, физиономией, вот и помёлся искать командира. Интересно другое, зачем к шести нолю в штаб вызывают? Обычно Дед всех собирает часам к семи, к семи тридцати. А тут что за спешка такая? Эх, самое время вздремнуть бы.

– Что, Макс, 'на ковёр'? – Чергинец задвинул на затылок шапку, убирая с глаз выпавший золотистый кудрявый чуб. И имея в виду их недавнее совместное предприятие, философски заметил, цитируя детскую сказку: – Не долго стражи сны смотрели…

– Тьфу… – только и ответил Масканин, машинально сделав въевшийся с детства охранный жест, и нырнул в обшитый длинными криво распиленными досками ход сообщения. Он уже не видел, как Чергинец вдогон перекрестил его.

Штаб батальона, он же по совместительству основной командный пункт, располагался далеко за второй линией траншей в перелеске. Здесь, в дальних предгорьях Монберга, поля часто чередовались полосами лесов с проплешинами мелких болот. Позади оставался сплошной лесной массив, по которому дивизия наступала три недели, ведя 'профильные' бои. Но чаще приходилось действовать в поле, где командование использовало егерей как обычную пехтуру.

Просто удивительно, как всего за несколько дней сапёрный взвод отстроил этот здоровенный блиндаж, в котором свободно могло разместиться до сотни человек. Даже полевой дизель-генератор умудрились впереть. И перекрытия срубили надёжные, шальной шестидюймовый снаряд не причинил блиндажу серьёзного вреда, когда несколько дней подряд хаконцы вели беспокоящий артогонь.

В штабе в этот утренний час было тихо. На пороге Масканина встретил сонный дежуривший унтер, доверительно ответивший на вопрос, что нет, начштаба изволят отдыхать, а вызвал господина подпоручика к себе командир батальона.

'Ещё того веселей', – подумал Масканин, снимая портупею вместе со всем на неё навешанным и отдавая унтеру бушлат и шапку, да беря протянутую слипшуюся щётку с остатками ваксы. Выйдя в предбанник, он привёл как мог в порядок изношенные сапоги, надел и поправил портупею, к которой были пристегнуты кобура с табельным 'Сичкарем' и упрятанный в незатейливые ножны бебут – изогнутый вольногорский кинжал с лезвием в локоть длиной, весьма удобное оружие ближнего боя, скорее даже не кинжал, а укороченная шашка. Одёрнул полевой китель, поправил командирский планшет и придирчиво осмотрел себя в навешанное прямо на бревенчатую стену зеркало. Провел ладонью по едва отросшим волосам, хорошо что побриться с вечера успел. 'На ковёр' следовало являться в допустимом внешнем виде, хоть начальство и было снисходительно в этом отношении, по себе зная все прелести окопного быта.

Как бы трудно не было, но гигиену поддерживали всегда, такие неизменные спутники человека, как крысы и вши прибыли вместе с предками ещё в эпоху освоения планеты. Вместе с ними и бациллы всякие. Кстати, давно замечено, если по чьему-то недосмотру в подразделениях прекращают за собой следить, то вслед за внешним обликом падает и моральный. Подразделение становится похожим на банду мародёров или дезертиров. И это чревато разложением соседних подразделений. И как источник всякой заразы они опасны. Поэтому не встретишь в армии длинноволосых, да и бороды были четко уставом регламентированы. За одеждой тоже следили, стирали при каждой возможности, желательно с кипячением, нижнее бельё просто выкидывали, им-то снабжали, слава Богу, исправно. Поэтому вши и прочие 'радости' появлялись редко. И всё же, на передовой не всегда была возможность следить за одеждой. Одно дело полевая форма, которая иной раз превращалась во что-то невообразимое по меркам гарнизонной службы мирного времени, другое дело личная гигиена. Однако приходить на разнос в обычном расхлёстанном, сточки зрения тыловика, виде Масканин не хотел. Поэтому и оставил свой заляпанный да латаный-перелатаный бушлат штабному унтеру, в душе готовясь к начальственному гневу. А то что вызов комбата в сей ранний час означал неминуемый трагичный разбор его скромной персоны, он чувствовал даже не интуитивно, а на основании давно приобретённого опыта. Дед хоть и страдал бессонницей, но не до такой степени, чтоб по пустякам вызывать к себе на чай спозаранку.

Глядя в зеркало, он ещё раз поправил пятнистый китель, одёрнул воротник-стоичку с широкими чёрными на медной основе петлицами с вензелем полка и скромными звёздочками. К полевой форме погоны не полагались, их носили на повседневной и на парадной формах, да на шинелях, которые последние десятилетия относились к повседневке. Цвета же околышей и окантовок вольногоры носили, как и артиллеристы, саперы, танкисты – чёрные. Награды на полевой форме по уставу не полагались, хотя повсеместно это правило всеми нарушалось. Но наград Масканин и не имел, обходило как-то начальство его наградами, да он и не стремился к ним, равнодушно посматривая на не обделённых товарищей. Однако сам не редко писал представления на своих бойцов, которые зачастую удовлетворялись командованием. Если бы не полагалось носить на полевухе отличительные знаки, он бы и их не навешивал. А так под верхним клапаном левого нагрудного кармана был навинчен знак 'добровольческий крест', дававшийся добровольцам в первые два месяца войны, рядом знак '10 штыковых'. На самом деле их было тринадцать. Над правым карманом, сбоку от жёлтой и красных нашивок, сиротливо пристроилась 'Вишня', которую полагалось носить только справа на манер ордена, и ценилась она в общем-то как орден. Официально 'Вишня' называлась 'За стойкость' и давалась, как написано в статуте знака отличия: 'за обречённое сражение в безвыходной ситуации без надежды на победу'. Вот так, не больше, не меньше. Другими словами, в плен не сдался и пулю себе не пустил, а предпочёл драться до конца. Про пулю – это конечно преувеличение, иногда лучше застрелиться, чем попасть в плен. Солдатские 'Вишни', как и аналогичные им офицерские 'Солнца', были редки.

Свою 'Вишенку' Масканин получил в мае 150-го, когда полк десять дней держал оборону в полном окружении, оседлав так необходимую хаконцам дорогу во время их контрнаступления на Герону. На одиннадцатый день, когда к ним прорвались мотострелки, в полку оставалось менее трёхсот активных штыков – около одной семнадцатой штатной численности. В военное время в полках разворачивались пятые батальоны, а в батальонах четвёртые роты, вот и набегало с учетом артиллерии, сапёров, связи и прочей спецуры порядка пяти тысяч человек. А в егерских дивизиях, хоть и имевших лесную специфику, но оргштатно в последние полвека идентичных стрелковым, с учётом гаубичного, пушечного и зенитного полков, да отдельных подразделений, выходило до двадцати трёх тысяч личного состава. Что вкупе со всеми огневыми средствами заметно превосходило хаконские и велгонские пехотные дивизии.

Командира батальона не зря звали Дедом, прозвище свое он натурально получил за возраст. Подполковнику в отставке Аршеневскому Константину Михайловичу к началу войны исполнилось шестьдесят два. Выслужив двадцать семь календарных лет, он в сорокапятилетнем возрасте благополучно вышел в отставку и жил очень даже безбедно в столице семнадцать последующих. А вот сказалась старая жилка, не смог усидеть в тылу, подавая рапорт за рапортом о зачислении в действующую армию. В мае 150-го его последний рапорт, к удивлению многих, был удовлетворён и теперь уже подполковник действительной службы прибыл в 7-й егерский вольногорский, после проведённого месяца в запасном полку, откуда, получив персональный наряд управления кадров округа, отбыл на южный фронт. Прибыв в 7-й ЕВП, принял активное участие в его переформировании. Абсолютно не претендуя на служебный рост, он так и застрял здесь комбатом-4, к радости скороспелых взводных и ротных и к вящей славе полка. Все прежние батальонные начальники, с которыми полк вступал в войну, сменились по три-четыре раза, иногда уходя на повышение, как комбат-1, получивший под начало 5-й ЕВП, но чаще получая место в братских могилах. Поэтому четвертый батальон небезосновательно считался самым боеспособным в боевом управлении во всей дивизии.

Выдохнув, словно перед рюмкой водки, Масканин коротко постучал и решительно распахнул грубосколоченную дверь. Дед по обыкновению восседал во главе широкого стола, сбитого из плохо отёсанных толстых досок. Если не считать пепельницы из обрезанной 57-мм гильзы зенитного снаряда, алюминиевой солдатской кружки с остатками чая, двух аппаратов полевой связи, пресс-папье, тонюсенькой папочки для бумаг, готовальни с треснувшим корпусом, транспортира и пачки цветных карандашей 'тактика', то стол был сейчас девственно пуст. Сам комбат пребывал в странно сочетаемом суровом и благостном настроении. Видимо до сих пор про себя радовался вручённому на днях 'Суворову' второй степени, ставшим приятным дополнением к медалям далёкой боевой юности.

Помимо Аршеневского, в помещении находились ещё двое. Ротмистр Муранов – полковой особист, старый кадровый жандарм. И 'вечный' лейтенант Минандо Алексей Игнатьевич, приятный в личном общении и излишне интеллигентный офицер, переведшийся на фронт полковым начхимом из береговой обороны, где лет пятнадцать, примерно, ходил 'вечным' мичманом. Говорят, не сошелся он чем-то на прежнем месте службы с начальством и с сослуживцами, а там и рады были спихнуть его к армейцам лишь только старый мичман подал рапорт. И вот попал он в 7-й ЕВП, так и не сменив флотскую форму, но сразу став поручиком. Впрочем, вдогонку, на радостях избавления, видимо, прежнее начальство прислало на него представление на лейтенанта. Теперь в полку Минандо величали штабс-капитаном, на что тот неизменно поправлял, что всё-таки он лейтенант.

Доложив о собственном прибытии и молодцевато отдав приветствие, щёлкнув полустёртыми каблуками, Масканин вытянулся в струнку, ожидая начальственного дебюта. По первым признакам как будто ничего хорошего сочетание: комбат – особист не обещало. Но вот присутствие Минандо несколько сбивало с толку. Чего вдруг начхим разбавляет сей грозный тандем?

– Явились, господин поручик, – заявил Аршеневский, намеренно 'повысив' Масканина по старым армейским традициям и приличиям. Не понятно только, с издёвкой он это сделал или из врожденной вежливости. Но вопреки тем же традициям, подполковник не любил, когда опускали приставку перед его званием, мол, не дорос, так и не стоит. – Подойдите-ка вот сюда, сударь мой. Чтобы я получше видел, как вы будете бледнеть, покрываясь липким потом, – тон Деда был намеренно строг. – Глядя в ваши честные глаза, поручик, жду не дождусь услышать, как вы наскоро слепите нам ваши детские оправдания. Ну-с, поведайте мне про души прекрасные порывы. Я прямо с замиранием сердца жду вашей интерпретации.

Что означала это преамбула, Масканин прекрасно понял сразу. Но как всегда решил занять выжидательную позицию, посмотреть, как начнет развиваться ситуация. Придав лицу надлежащее выражение 'рожа кирпичом', он, как положено по уставу, строевым шагом прошёл в указанное место, уставившись на висевшую за спиной комбата карту с диспозицией батальона.

– Ну-с, что молчим, мой юный друг? – вопрошал Аршеневский, поглаживая аккуратную бородку. – Вам разве нечего сказать по этому печальному поводу?

– Так точно, – ограничился Масканин краткой уставной формулой, которую можно было истолковать в любом смысле.

– На днях, – отреагировал комбат доверительным тоном, – столкнулся я с чудом нашего батальона – с вашим егерем Ковалёнком. И что забавно, до знакомства с ним до меня доходили лишь смутные преданья и анекдоты про него. Так вот, теперь-то я понимаю у кого научился ваш боец способу выражения недюжинных умозаключений малоинформативными уставными фразочками… Итак, сударь мой, дабы поломать вашу позицию, я так и быть, возьму уж на себя труд открыть вам глаза на хорошо известные вам события. А господ офицеров я пока попрошу подождать за дверью.

Нисколько не смутившись, всё-таки подполковник не был их начальником, Муранов и Минандо вышли. А Масканин подумал, что теперь-то без посторонних глаз, Дед начнёт распекать по-настоящему.

Но комбат спокойно водрузил на переносицу очки в золотой оправе в виде перекрученных змеек и приподнял над столом какую-то бумаженцию.

– Итак, – начал он беря лекторский тон. – Ротмистр Муранов любезно поделился со мной выдержкой из позавчерашней сводки. Вот послушайте. Десятого числа ноября месяца, в промежутке между пятью двадцатью и пятью сорока, на склад хранения трофейного имущества тылового управления дивизии, расположенный близь деревни Дальвитц, совершён налёт организованной бандитской группой в полевой форме вольногорских егерей численностью до двух-трёх человек. Дежурная смена охраны склада, нёсшая караульную службу, не смогла оказать ни сопротивления, ни подать сигнал тревоги. К шести часам, по прибытии караульной смены, которой и был установлен факт налёта, на месте был обнаружен начальник склада, капитан интендантской службы Бокиев, в бессознательном состоянии. Найден Бокиев был среди груды вещевого имущества со связанными конечностями и ярко обозначившейся гематомой в виде так называемого очкового эффекта. Серьёзных повреждений никто из персонала склада либо охраны не получил. По показаниям…

Дед отложил лист, морщась от стилистики зачитанной сводки, и в упор уставился на Масканина, потом с явной издёвкой сделал полупоклон и с той издёвкой выдал:

– Ну спасибо, хоть не покалечили никого… Объясните-ка мне, поручик, ход вашей гениальной мысли, за каким таким чёртом вы полезли на тот склад? И будьте любезны не включать тут передо мной дурака. Ротмистр имеет ориентировку на вас. К слову, поменьше языком молоть надо было. Так сказать, по речевым конструкциям вас опознали. Ну так что? Готовы к самообличению?

Масканин кивнул через силу. Не в его привычках колоться перед начальством. Был бы перед ним не Дед, послал бы уже по матери, чтоб не играл в дознание. Но в том-то и дело, что это Дед. Комбата он уважал. И зная его не первый год, прекрасно понимал, что Аршеневский хочет разобраться и помочь, ничуть при этом не хитря, будучи прямолинейным как железная дорога. Да и играть в дознавателя не мог по природе своей натуры, а главное он видел сейчас его, Масканина, как облупленного. Мог при желании заставить подчинённого почувствовать себя нашкодившим мальчишкой. Было что-то такое в его прищуренном взгляде.

– Превосходно, – тоже кивнул подполковник, – так всё же, что это за партизанщина? Что вы забыли на том складе?

И махнув про себя рукой, Масканин выложил, как задумал и воплотил свой замысел, утаив только круг посвященных и что не в одиночку 'партизанил'. А повествование своё начал с экскурса в перипетии недавних дней, когда неоднократно докладывал по команде о значительной нехватке комплектов химзащиты. Особенно противогазов, которых в одной только его полуроте недоставало аж 42 штуки и ещё два десятка пришли в полную негодность, будучи посечёнными осколками, пулями или вследствие долгой и неправильной эксплуатации. Полурота практически была незащищена от хаконских химических снарядов.

– Всё это и я, положим, знаю, – ответил Дед нахмурившись. – Читал ваши рапорты. Вопрос бы решился в ближайшие дни… Да, знаю, – оборвал он попытавшегося привести доводы Масканина, – знаю, время не терпит. Два-три комбинированных залпа и вашей сотни нет. Вы один хоть там бандитствовали, поручик?

– Так точно, совершенно один.

– Это хорошо, что вы так нагло врёте, даже ознакомясь со сводкой. Впрочем, интендантский капитан непременно ошибся, я думаю. У страха глаза велики… Но…

И тут, после этого 'Но', Масканин на целых десять минут был подвергнут такому мозговому вздрючиванию, без единого кстати матерного слова, что вышел от Деда слегка покачиваясь на подгибающихся ногах в полной решимости праведного энтузиазма учинить несколько внезапных проверок в своём подразделении. Ну не может же во всех трёх взводах и огневой группе полуроты не иметься недочётов. Заодно, он теперь совершенно точно знал, что его место в лучшем случае в штрафниках, а то и у стенки по законам военного времени. Знал, что в самом деле вряд ли адекватно воспринимает действительность, раз из абсолютно правильных посылок делает безумные выводы и, главное, воплощает их в жизнь. Ну и ещё с пару десятков неутешительных выводов о собственном душевном здоровье и умственных способностях.

Погрузившись в себя, Масканин не сразу заметил стоявших в сторонке Муранова и Минандо о чем-то между собой тихо переговаривающихся. Начхим успел избавиться от общевойскового бушлата и теперь во всей красе щеголял своей безупречной флотской повседневкой чёрного цвета. Отутюженные по стрелочкам брюки и скроенный по фигуре китель с серебреными погонами с жёлтыми просветами – обозначавшими принадлежность к береговой обороне. Обнаружив его появление, лейтенант кивнул Муранову и направился обратно к комбату. А ротмистр нарочито оценивающе поглядел на Масканина и произнёс:

– Идёмте, подпоручик. Нам есть о чём поговорить.

В комнате, где обычно трудились в поте лица штабные писари, в это время никого не было. Пустой стол с оставленными писарскими принадлежностями, да закрытые и опломбированные сейфы в каждом углу. Удивительно было смотреть на эти здоровенные чугунные шкафы, неужели их всегда за собой таскают, куда бы ни забросила судьба полк? Хотя нет, не может быть. Подобное имущество конечно остается в гарнизонах, а эти сейфы скорее всего просто прихваченные где-то по пути трофеи. Тут Масканин сам себе подивился, отчего ему вдруг взбрело над канцелярскими делами задумываться. Насущней было бы о непосредственных проблемах побеспокоиться, вот ротмистр, например, начнёт по мозгам ездить. Или не начнёт. Вообще-то, он был неплохим мужиком, хоть и себе на уме. Подлостей никому не делал, не то что прежний особист. Да и так был прост в общении.

Муранов по-деловому очистил перед собой стол и выложил из офицерской сумки несколько листов. Потом жестом пригласил сесть рядом. Не напротив, как можно было ожидать, а действительно рядом.

– Тэкс, Максим, – по привычке взял ротмистр доверительный тон, прикурил и протянул открытый портсигар, угощая, для установления контакта наверное.

Масканин, куривший только по необходимости – для забивания трупных запахов, отказался. И тогда Муранов с хлопком закрыл портсигар и сообщил:

– Мучить я тебя не буду, и так всё знаю. И то, что именно ты на складе был, и то, что дружок твой закадычный Чергинец за тобой увязался. Коньячком не надо было баловаться вам после дела. Да-да, тем самым, что на складе у капитана неучтённым хранился. И тушёнка. Тоже кстати неучтённая. Пили б себе положенную водку, глядишь и пронесло бы. Короче, на вот почитай вот это и вот это.

Масканин взял протянутые бумаги, про себя решив, что тоже прейдёт на 'ты', раз уж особист ему тыкать начал. Читая первые листы, скреплённые обыкновенной канцелярской скрепкой, исписанные мелким бисерным почерком на каждой странице, он как бы со стороны узнавал про собственный 'подвиг'. Во втором документе был также запечатлён их с Чергинцом налёт, изложенный однако в форме рапорта, и уже не то чтобы в иной трактовке, а в совсем другой версии, по которой он и фельдфебель действовали строго по указанию Муранова, самолично разработавшего всю комбинацию. Выводов и целей этой, так сказать, мурановской операции в изложении второй версии естественно не было. Но и так было очевидно, для чего ротмистру понадобилась эта мистификация.

– Ну что, Максим? Какая версия больше нравится?

– Зачем это всё?

– Значит вторая. Я так и думал. Только не надо больше встречным вопросом отвечать. Видишь как удачно всё выходит? К нашей обоюдной пользе.

– Вижу. Значит этот второй лист я должен тебе тут прилежно переписать, так? Однако, ротмистр, не буду-ка я за Чергинца решать. Поговорить сперва с ним надо.

– А смысл? – Муранов пустил кольцо дыма и усмехнулся. – Я вам соломинку протягиваю. Впрочем, как знаешь. Поговори со своим унтером и до двенадцати предоставишь мне переписанный рапорт. Подправленный естественно. Ты, как непосредственный участник, внесёшь свои коррективы. Масканин кивнул и спросил:

– Что там с тем капитаном можно поинтересоваться?

– Можно-то можно. Арестован он. За расхищения. – Муранов сделал затяжку и с иронией добавил: – Увы, честных интендантов, как всегда меньше нормальных. Начали мы там проверку и такого понаходили… Так что, подпоручик, для твоей шайки всё на редкость удачно сложилось. Но впредь лучше бы тебе ничем подобным не заниматься. Фортуна переменчива, и при ином раскладе я при всём желании не смог бы помочь.

Масканин молчал, раздумывая, что не полезли б они с Пашей на склад, интендант ещё долго бы свои делишки проворачивал. Да и не полезли б вовсе, если бы этот самый капитан не зажал противогазы. Даже говорить, сволочь, не захотел. А накануне в соседней роте как раз с того склада получили шанцевую снарягу. Масканин не поленился, сгонял к соседям, поговорил с побывавшими на складе бойцами, которые видели там штабель противогазов. И не понимал Масканин, что в них особенного в противогазах этих? На кой они капитану сдались? Не тушёнка всё-таки, какая от них выгода? Но видимо, у начсклада были свои соображения на сей счёт. Вот и получил промеж глаз, а теперь же и вовсе под арестом.

– И кстати, как вы их упёрли вдвоём? – поинтересовался Муранов с улыбкой. – Да ещё и бухло с тушёнкой?

– Плащ-палатки прихватили.

– Хм. Удивительный ты, Максим, человек. Вроде грамотный и опытный командир, но бестолковый в плане карьеры. Вечно дров наломаешь. Взять твои прошлые амуры с хаконскими девицами. Про приказ же знал о запрете всяких шашней на оккупированной территории? Знал. То надерзил инспектору штаба корпуса. От большого ума надо полагать. То теперь склад этот. Ты в курсе, что в штабе дивизии два представления на тебя Георгием, подписанные Аршеневским и командиром полка, зависли? То-то. Масканин только пожал плечами. Что сказать в ответ, он не нашёл.

– Ладно, скажу тебе по секрету, – Муранов вытянул руку и потушил окурок в цветочном горшке, стоявшем на ближайшем сейфе, – я перед тем как вашему Деду твои художества выложить, сперва поговорил с ним о тебе. Он тебя ротным прочит, так что готовься к следующей звёздочке.

– Как ротным? А Арефьев куда?

– А на него приказ пришёл. Переводят во второй батальон.

– Мда, – Масканин помассировал глаза, веки от постоянного недосыпа безжалостно тяжелели с каждым получасом. И подумал, что теперь долго ещё не увидит Димку Арефьева, когда того переведут.

Второй батальон сейчас пребывал в ближнем тылу, после октябрьского наступления в нём за один только день было выбито свыше девяносто процентов штатного состава. Значит в штабах решили его заново сформировать, раз Арефьева туда перекидывают. Соберут как всегда с миру по нитке унтеров и офицеров, вольют маршевые роты и возвращающихся из отпусков после госпиталей – и вот готов старый новый батальон. А то что боевое слаживание будет проводиться не до боя, а в процессе оного, это как неизбежное зло. Одно утишает, у противника ровно те же проблемы.

– Ладно, засиделся я тут у вас, – бросил Муранов, вставая. – А ты, Максим, подрыхни пока здесь, лица на тебе нет. Часик, думаю, у тебя в запасе имеется. А лучше в соседней комнатке, там топчаны есть.

– Знаю.

– Ну, бывай, налётчик! – особист протянул руку.

– Бывай, ротмистр, – ответил Масканин, пожимая руку.

Оставшись в одиночестве, Максим задумался о странностях в поведении Муранова. Хотя, что в нём было странного? Весь опыт общения с особым отделом у подпоручика базировался на впечатлениях о предшественнике ротмистра, случайно погибшего при бомбёжке. Впрочем, на войне любую смерть в той или иной степени можно назвать случайной. Предыдущий особист был типом высокомерным, замкнутым и каким-то скользким, да и высокого о себе мнения. И Бог с ним, погиб и погиб.

Мысли неуловимо перетекли на приятное – о прекрасной половине человечества. Хоть и война, но жизнь-то продолжается, и женщинам в ней всегда есть место. Вот упомянул их ротмистр, и навеяло. Вспомнились не такие уж далёкие похождения к двум хаконкам, сёстрам-близняшкам. Немкени они там или богемки, чёрт их разберет с их диалектами. Девчонки были все при себе, по двадцать лет, если не наврали, и что интересно, весьма благосклонные к оккупантам. Тоже ведь странно, не каждая хаконка с врагом любовь крутить будет.

Поначалу Максим захаживал на добротный, с основательностью построенный хутор к одной из сестёр – к Марте. Как полагается – с охапкой полевых цветов, кой-какими продуктами, которые принимались в охотку, не с голодухи, в погребах запасы были – ничего себе, а как разносолы. Да с водкой или вином, что прихватить получалось. А через какое-то время начал замечать некоторые странности, то в бытовом поведении, то в не по-крестьянски широкой кровати, когда на ягодичке вдруг не обнаруживалось знакомой родинки. Пока не допёр, что у Марты, похоже, есть точная копия. Хитрая хаконская крестьянка раскололась не сразу, пришлось напоить и даже пощекотать, отчего на весь дом разнёсся девичий визг, потом и хохот. Марта сдалась и призналась, как они с сестрой, Маржелиной, думали обхитрить русского офицера. Увидел он их вместе на следующий день, все дружно посмеялись, позаигрывали, потом Марта тихо испарилась, очередь-то Маржелины была. Чтоб втроём сразу в одну постель, сёстры и не подумали. В этом отношении, воспитание у них было строгое.

Так продолжалось примерно с месяц, пока дивизия во втором эшелоне стояла, в армейском резерве. Потом-то Максим смекнул по некоторым признакам, что сёстры, по-видимому, братца укрывают. Дезертир он или от своих при отступлении отстал, чёрт знает. Масканину, в общем-то, всё равно было. Так, обидно не много, что выгода с амурами переплелась, полицаи новой коллаборационистской власти лишний раз не припрутся, хутор вроде как благонадёжный, если господин офицер хаживает. Да и Бог с ним, с братцем ихним.

Такие вот особенности войны на южном фронте. Те кто с других фронтов сюда попадают, охренивают поначалу. 'Курорты тут у вас', говорят. Курорты, как же. Да определённое взаимное уважение с врагом было, в чём-то даже рыцарство чувствовалось. Гуманное отношение к пленным, случались и обмены, но негласные и редкие. Озлобленности и ожесточения к хаконцам не испытывали. Так уж повелось с начала войны. Население тоже по большей части не враждебно настроено. Но воевали-то здесь по-настоящему и потери были большие.

Однако, всё это 'рыцарство' сохранялось, пока не сталкиваешься с велгонскими частями или хаконской национальной гвардией. Так называемой национальной гвардией, ничего национального в ней не было и на грош. И велгонцев, и нацгвардейцев на южном фронте хватало. Вот с кем весь гуманизм заканчивался. И начиналась ненависть. Эти уроды не щадили никого, стреляли по медикам и раненым, издевались над пленными, иногда выставляя изувеченные трупы перед своими позициями. Для устрашения наверно. Только вызывало это другой эффект, ненависть и ярость. Платили им тем же. В плен не брали, а если и брали, то не надолго.

Велгонцы всех удивляли, жестокие и психи какие-то, как будто вся их армия разом повредилась умом. Себя не щадят, противника вообще за людей не считают. Говорят, мозги им всем промывают с детства.

Нацгвардия у хаконцев – не чета их 'полевым', как они говорят, войскам. В бою они серьёзный противник. Но их не уважают, их презирают. Ублюдки ещё те. Своих расстреливают, в смысле 'полевых', над пленными издеваются, пытают. Над убитыми глумятся. В плен если попадают, 'языки' ведь нужны, то ведут себя с высокомерием, нагло. Твердят, что русской армии скоро большой капут, хамят. Правда, это только поначалу они так борзо ведут себя на допросах, пока этим сукам рукояткой пистолета пальцы не размозжишь или скальп не снимешь. Тогда уже сговорчивые они, как на духу всё выкладывают. Переправлять в тыл нацгвардейцев бесполезно, бойцы все равно шлёпнут по дороге, так что кончают их тут же после допроса.

Была у хаконской нацгвардии собственная элита – батальоны народных героев. Тех вообще в плен никогда не брали. Непонятно, как таких выкидышей земля носит. Набирались в эти батальоны частично одуревшие юнцы с отравленными пропагандой мозгами и спецподготовкой в каких-то секретных центрах. А другая часть контингента – привыкшие к зверствам и крови ветераны гражданской войны. В атаку эти батальоны ходили как обдолбленные чем-то психотропным. Без страха и с бешенством. Брали этих народных героев всего несколько раз в плен – в начале войны, когда хотели подтвердить или развеять версию о химии, изменяющей психику. Оказалось, нет никакой химии, всё дело в извращённой психике народных героев. Вот и перестали их в плен брать, сразу шлёпали. Особенно на тему их психики лейтенант Минандо любил потрындеть, откуда-то он знал этот вопрос.

Как отдельный Корпус, в русской армии существовали части Хаконского Воинского Братства. ХВБ – в русской аббревиатуре. Корпус оказался надёжным союзником, зря к нему в начале войны с подозрением относились. Костяк ХВБ – разбитые в гражданскую осколки старой хаконской армии, а основная масса формировавшихся в Новороссии бригад – эмигранты всех волн, желавшие вернуть в своей стране прежние порядки. В русской армии отношение к хэвэбэшникам было не однозначным, но всё больше тёплым. В Хаконе двоякое: для кого-то они предатели, для кого-то патриоты.

Так предатели или патриоты? Как посмотреть. На оккупированной территории ХВБ всё чаще воспринимали как патриотов, истинных сынов их Родины. Можно было бы в это не поверить, списав всё на пропаганду, но почему тогда в обескровленные в боях бригады ХВБ вливалось столько добровольцев из местных? Именно добровольцев, а не насильственно мобилизованных, потому как случаи дезертирства были крайне редки.

До гражданской войны Хакона была конфедерацией, в которой иногда худо-бедно (чего уж там, бывали у них межнациональные трения), а чаще вполне мирно и благостно уживались немецкие, чешские, датские области, фламандские и голландские автономии. Не потерявшие самобытности и не забывшие собственную национальную историю, осколки народов Прародины-Земли. Неизвестно, суждено ли человечеству Темискиры, запертому на ней после Катастрофы, когда-нибудь вырваться обратно на просторы галактики. Неизвестно, сохранились ли там эти народы после той кошмарной Войны. Да и выжило ли само человечество? Главное, эти национальные осколки сохранились здесь, оберегая свою историю, культуру, обычаи, национальную память.

Новая хаконская власть железной рукой проводила в жизнь новые порядки, новую идеологию, скопированные по шаблонам проклятого Велгона. Во главу угла ставился вытащенный из забвения призрак космополитизма, пожалуй самой страшной идеологии прошлого, давно изжитой и отброшенной ради выживания человечества. Идеологии растления и деградации, тихо и незаметно уничтожающей исконные ценности, мягко и заманчиво для большинства подменяя их мультикультурными, выводя в итоге новую популяцию общечеловеческого стада. Популяцию лишенную корней, выращенную на псевдодуховных ценностях, покорную воле кукловодов. Так было в докосмическую эру.

Теперь же, разноликое, разношёрстное, но тем и богатое и сильное человечество Темискиры было научено горьким историческим опытом. Велгонский идеологический экспорт так просто не приживался, его можно было насадить только силой оружия. В Хаконе велгонцам это удалось, почти удалось. Полтора десятка лет – слишком мало для взращивания новой популяции. Не успела новая власть и её велгонские кукловоды выкорчевать из народов Хаконы национальную самобытность, не смогли подвести обывателей к общему знаменателю. Реакция росла. Не сразу росла, первые годы население устало от ужасов гражданской войны и надеялось переждать. Потом начались гражданские акции, их неизменно подавляли со всей жестокостью. Потом вторая волна эмиграции, а перед нынешней войной, третья. Эмигрантские землячества по национальному признаку и филиалы ХВБ, раскиданные по многим странам, стали в современном мире объективной данностью и частью политики.

Велгон ненавидели. Его боялись. Ненавидели за экспорт жуткой идеологии, за социальные эксперименты над собственным населением, давно ставшим безликим, забывшим свои корни и культуру. По сути, это форма рабства, где рабовладельцем был госаппарат.

За это его боялись и в Новороссии, очень страшно было представить даже, что с трудом сбережённая во времена Упадка и эпохи Дикости русская самобытность вдруг растворится в безликости человечества нового типа – по версии Велгона. Не для этого в Новороссии сохранили историю докосмической и галактической эр, да и последних весьма не лёгких веков. Не для этого Новороссия хранит культуру предков. Пусть в чём-то и закостеневшую культуру, ведь консервативные настроения всё ещё сильны, но свою родную, исконную.

Русская армия знала, за что сражалась. Вторжение Велгона в союзную Аргивею, это только повод для Новороссии. Попробуйте разъяснить мобилизованному обывателю про пакт о взаимопомощи, про союзнический долг, про геополитику. Возьмут ли за живое солдата эфемерности большой политики? Захочет ли он погибать вот за Это? Нет, русская армия воевала не за геополитические интересы, она сражалась за Русский Мир.

Мысли Масканина снова вытеснили приятные воспоминания, конечно о женщинах. Ему было, что вспомнить. Проваливаясь в сон, он так и не соизволил убраться в другую комнатку, умостившись на выстроенные в ряд табуретки. Захочешь спать, уснёшь где угодно и как угодно. Через пару минут его принял в своём царстве древний терранский бог сновидений Морфей.

Назначенное на утро совещание было отложено. Аршеневского по телефону срочно вызвали на КП полка.

Проснувшись после аж трёхчасового сна в окружении двух писарей (или писарских душ, как их называли остальные бойцы), игнорировавших его вторжение в их тихую вотчину, Масканин обнаружил, что был единственным в этот момент находящимся в штабе офицером и отправился в расположение роты.

И застал обычную при позиционном сидении суету. По траншеям, пригибаясь, сновали бойцы, изредка на кого-то рявкали унтеры. Где-то углубляли отдельные окопчики и щели, где-то укрепляли деревянную обшивку траншейных стенок или подновляли ниши. Вполне мирная картина, если не воспринимать то и дело звучавших по обе стороны нейтральной полосы пулемётов. Но впечатление быстро растаяло, когда он наткнулся на Танюшу, занятую осмотром и первой помощью раненного в плечо егеря.

– Откуда его? – спросил он у наблюдавшего эту картину сорокалетнего бойца из первого взвода. А через секунду уже и вспомнил его фамилию – Ткачук.

– Снайпер, – ответил Ткачук таким тоном, словно его о погоде спросили. – Прошлого укокошили, теперь вот, значит, новый сегодня появился. Хорошо хоть далеко до нас, а то б насмерть.

Масканин с ним согласился. На семистах метрах хаконские снайперы как правило не работали. Не очень-то на такой дистанции стандартная Kors-2\S годилась, если только оптику на неё под индивидуальный заказ не ставили. Но это не для рядовых бойцов такая оптика. Обычно с трёхсот-четырёхсот метров шмаляли, тогда да, снайперы настоящим бедствием становились, если своих под рукой не оказывалось. Впрочем, семьсот метров – это как посмотреть, в этом деле всё от индивидуального мастерства зависело. И сейчас иногда они заедали, подползали поближе в темноте, делали позиции на нейтралке. Так минувшей ночью хаконский снайпер пулемётчика снял. Пуля под ключицу попала навылет, но пока в медпункт тащили, помер. Зато этого хакона из своей 'Унгурки' тот самый Геллер заткнул. Всё ж таки хороший винтарь эта СКВэшка, дальность приличная – до тысячи двухсот метров спокойно бьёт, если умеешь, да и калибр 12,7-мм защиту любой лёжки прошибает.

Танюша тем временем закончила обрабатывать раненого и грозно прикрикнула на собственных санитаров:

– Что расселись, орлы? Живо на носилки его! И к нам!

Умеет девочка приказывать, ничего не скажешь. Вон как санитары подскочили. Хороший бы из неё военврач вышел, если б доучилась.

А Танюша тем временем поправила коротко остриженные волосы и достала из медицинской сумки сигарету. Обычную солдатскую безфильтровую. Тщетно пошарила в сумке же красными от холода пальчиками, с коротко остриженными ногтями, чем прикурить, не нашла и похлопала по карманам бушлата. И тут увидела Масканина, отчего сразу нахмурилась. Да уж, не сошлись характерами.

– Привет медицине! – как можно дружелюбней поприветствовал Максим, подойдя. Протянул горящую бензиновую зажигалку. Курить-то он не курил почти, но зажигалку и спички имел. Куда ж без них в нехитром солдатском быту?

– Спасибо, – выдавила санинструктор, прикуривая. И тут же зажав сигарету в зубах, копируя видимо манеру мужиков с многолетним стажем курильщиков, начала поправлять давно выцветшую нарукавную повязку с красным крестом.

И зачем ей это понадобилось? Готовилась к трудному разговору и как бы невзначай показывала, что она, мол, и свое начальство имеет? Навязываться Максим не собирался, к тому же припомнился утренний разговор с Пашкой. О нём и спросил:

– Чергинца не видела?

– У себя должен быть. Тут Минандо припёрся с инспекцией. Сначала химпосты проверял, теперь за противогазы принялся.

– Понятненько. А Арефьев с ним? Она пожала плечами.

– Ну, счастливо, медицина… – бросил он и взял курс на блиндаж второй ПРОГ – полуротной огневой группы.

Если бы он, дурак, знал, как она его сейчас проклинала, глядя в спину. Костерила вперемешку с мольбами и теми ласковыми словами, которые говорят только наедине. Ну, почему, Господи, он такой непроницательный? Такой не чуткий? Грубый, мрачный, сухой… Танюша всё понимала. И отношений боялась, насмотрелась за полгода всякого. Что убить его могут, понимала, или покалечить. Страшно… А иногда ей хотелось самой сделать первый шаг, а там как судьба распорядится. Хоть день, хоть месяц счастья. Но верх неизменно брала девичья гордость, да и воспитание. 'Гад же ты, Масканин', в который раз подумала она…

Острое желание поискать недостатки во взводах, возникшее после разноса комбата, после короткого отдыха сильно притупилось. Да и бардака в расположениях не наблюдалось, служба унтерами была поставлена исправно. Егеря не привыкли халявить, или же шаропупить, выражаясь солдатским жаргоном. Передний край всё же.

Чергинец оказался в своём блиндаже, занятый инвентаризацией, подстёгнутый к этому видимо инспекцией начхима.

Не желая ничего обсуждать в присутствии посторонних, а в блиндаже помимо фельдфебеля находилась половина ПРОГ, Масканин не заходя поманил его наружу. Как всегда при приватных разговорах, они уединились в полукапонире.

– На вот, почитай-ка…

Чергинец взял состряпанный особистом рапорт. Прочёл сначала наискось, потом подробно. И сделал загадочное лицо.

– Интересная отсебятина. Комментарии будут?

– Будут, Паша, будут, – ответил Масканин и поведал, как пообщался с Мурановым. – Ну, что скажешь?

– Да что тут скажешь? Хитёр наш особист. Ну, оно и к лучшему. Фарт – он такой, никогда не знаешь, когда он на твоей стороне сыграет.

– Муранов тоже фортуну помянул, – усмехнулся подпоручик. Сам он в удачу не верил. И в судьбу тоже. – Короче, да, нет?

– Скорее да, чем нет… Не, ну, Макс, не смотри на меня так. Ты ж знаешь, я жандармов не очень… Я-то согласен, но затаскают нас с тобой.

– Не затаскают. Разок на следственный эксперимент вызовут, но не как обвиняемых, а чтобы сполна установить проколы в охране склада. Ну и разок с самим ротмистром покалякаешь, напишешь своими словами такую же бумажку. И всё, думаю.

– Ну, если так, то и чёрт с ним. Где тут расписаться?

– Здесь не надо. На своей подпишешься. – Масканин спрятал рапорт в командирский планшет и сменил тему: – Что за шухер у нас? Химдень?

Чергинец округлили глаза, а потом засмеялся, вспомнив довоенную ещё службу в гарнизоне, когда в полку каждый четверг устраивались дообеденные тренировки по защите от химического оружия. Ясное дело, популярности это четвергам не приносило.

– Да… Натуральный химдень. Минандо принесло, всех раком ставит.

…Арефьева, командира 16-й роты, Масканин нашёл на ротном КНП. Здесь же находился и Роман Танфиев, командир миномётной батареи. Оба одногодки – двадцатидвухлетние поручики июня 151 года выпуска. Арефьев по хозяйски осматривал местность через оптический панорамный визир, время от времени сообщая дирекционные направления на ориентиры, которые Танфиев заносил в свой блокнотик.

В уголке у полевой радиостанции пристроился дежурный сержант-связист, уминавший из миски давно остывшую кашу. Наблюдая за ним, Масканин почувствовал в животе голодные позывы, напомнившие о пропущенном завтраке. В хозяйстве сержанта нашлась вторая миска, ложку Максим по старой привычке имел свою, храня её в поясном кармане бушлата. Тут же между радиостанцией и полевым телефоном стоял открытый бачок, на дне которого удалось с трудом нашкрябать на вполне приличную порцию. Только хлеба не было, с ним в последнее время перебои возникали. И неизвестно почему, вроде и наступление притормозилось и тылы подтянулись, а всё равно с кормёжкой проблемы случались. С одной только водкой да куревом проблем никогда не было.

Не замечая вкуса, Масканин слопал холодную и недосоленную кашу и запил из фляги обеззараженной водой.

– Вот и порядок, – произнес Танфиев, пряча в планшет блокнот. – Не сильно у вас за ночь ландшафт изменился.

– Обленились хаконы, – прокомментировал Арефьев, закуривая. – Посмотрим. Никак затевают что-то.

Чутьё на тактические замыслы врага у ротного было развито превосходно. Если он думает, что незначительные, по сравнению с прежними, ночные изменения топографии что-то да означают, это уже повод задуматься. Масканин думал также. Что-что, а чутьё на подобные фокусы развилось и у него. Ещё дней пять назад то одинокие деревца на несколько метров передвинутся, то кустики и ложные холмики отпразднуют новоселье. Теперь же эти хитрости отчего-то почти прекратились. И первым из объяснений напрашивалось готовящееся хаконцами наступление. Об этом Максим и сказал.

– Не обязательно, – возразил Танфиев. – Может перед нами часть сменилась.

– И мы за пять дней об этом не узнали? – Арефьев скривил рот, выказывая сомнение. – Не думаю. Прошлой ночью разведка как раз на нас возвращалась. С 'языком'. Макс, не помнишь, что там на погонах того ефрейтора было?

– Двести семьдесят первый пехотный, – припомнил Масканин. В ту ночь он лично руководил огневым прикрытием возвращавшихся разведчиков. – Разве что хаконы на хитрость пошли. Всем сменщикам понашивали чужие погоны.

– Сомнительно. – Не согласился ротный.

– Это да, – поддержал Танфиев, – да и понятия полковой гордости у них там никто не отменял. Офицеры б на это точно не пошли.

– Пошли бы или нет – ещё вопрос, – заметил Масканин. – Сверху прикажут и будьте любезны исполнять.

Наметившийся спор прервало жужжание телефона. Сержант передал подошедшему Арефьеву трубку.

– Шестнадцатый, – выбросив сигарету, представился ротный. С полминуты слушал, пару раз кивнув, словно на том конце провода его могли видеть. Потом посмотрел на Танфиева. – Так точно, здесь… Понял. И повесил трубку.

– Аршеневский вызывает к себе. Всех, кроме взводных.

По дороге Танфиев успел рассказать несколько свежих анекдотов. Посмеялись, отшутились по очереди.

– У меня тут с собой письмо для Геллера, – вспомнил Масканин.

– Что за письмо? – в миг стал серьёзным ротный.

– Хреновое письмо. Чергинец вовремя перехватил. Жену у Геллера молнией убило. Четверо малолетних девок на хозяйстве остались. Арефьев выматерился, проклял судьбу и почту.

– Ты вот что, Макс, давай письмо сюда. Или сам хочешь с Дедом поговорить?

– Да пожалуй и сам. А Геллера отпускать надо.

– Ясен пень отпускать. Какой с него теперь вояка? Нет, лучше дай письмо мне. Сам с комбатом перетру.

– Ну, держи, – Масканин передал конверт и после секундного колебания сообщил: – Мне тут утром по секрету шепнули. Короче, тебя во второй бат хотят перекинуть.

– Ну ты прям вестник несчастий, – мрачно произнёс Арефьев. – Предлагали мне уже во второй. Типа советовались. Начальником штаба предлагали. А у меня тяги к штабам нет, да и роту бросать… А тебе как, по 'большому секрету' натрепали или серьезный дядя?

– Да Муранов обмолвился. Он-то дядя серьёзный, нет?

– Он – да. А я, Макс, всё ждал, когда ж ты сам про него скажешь. Небось в душу лез? Пугал карами небесными?

– Как раз нет. Доброжелательно так рассказал, что всё-то он знает. Посоветовал завязывать.

– Х-хэ! – Арефьев мотнул головой. – Измельчали особисты. Монахини прямо. К чему бы это?.. А что и правда всё знает?

Масканин пожал плечами, прекрасно понимая, что имел в виду ротный, который как раз был в курсе их с Чергинцом налёта на склад. Идея-то родилась, когда они на пару матерились от досады, обсуждая проблемы с амуницией. Вот тогда подпоручик и предложил свой план. Арефьев поначалу был против, упрекал в авантюризме и к здравому смыслу призывал. Со стороны их диалог мог кому-то странным показаться: сидят себе два парня, костерят за бутылкой всю интендантскую братию, а тот что помоложе, взывает к разуму товарища. А после санобработки желудков, Арефьев и сам согласился со своим субалтерном, понимая что проблему видимо по-другому в ближайшее время не решить, махнув рукой, согласился. С условием однако, если Максима повяжут, то чтоб ссылался на его прямой приказ. Даже обещание дать заставил. Другое дело, что Масканин обещание выполнять не собирался, руководствуясь принципом, коль попался, то сам и отвечай, и нечего сюда командира втягивать. Не та ситуация, чтобы печься о данном слове. Даже наоборот совсем, исполни обещание и урон чести, в его представлении, станет несомненным.

Вообще же, Арефьев, да и Танфиев офицеры толковые, не зря в свои годы поручиками ходят. По двадцать два года всего, а авторитет имеют заслуженно, и прожженные унтеры из ветеранов слушают их безропотно. И таких офицеров в войсках много. Войну они застали на старших курсах училища. Да, на войне быстро учатся, если выживешь, но все же чувствовалась разница между Арефьевым и тем же Зимневым. И тут наверно дело вовсе не в сокращенных офицерских курсах, а как раз в возрасте. Зимнев выпустился в девятнадцать лет, тогда как ротный в этом возрасте только поступил в училище. В юности, в отличие от зрелых лет, возрастные грани более существенны, потом только все эти границы постепенно размываются.

– Это ты зря, Дим, так про Муранова, – вмешался в разговор Танфиев. – Ротмистр – мужик что надо. Помнишь, как он в сентябре моих орлов отмазывал? Когда мои бойцы в покинутой деревеньке скарба всякого нагребли. Да ещё успели по домам поотсылать. У меня почти вся батарея так намародёрила. А недавно в третьем бате та же ерунда была…

– Помню. Забудешь такое. – Арефьев посмотрел на Масканина. – Вот скажи мне, Макс, как вольногор, отчего ваш брат на любой войне барахла норовит домой натащить? И при первой же возможности! Да в таких масштабах, что командование потом специальные приказы издает. Ладно бы книги там какие-то, деньги бесхозные, ещё чего-то ценного. А то как посмотришь: шмотки бабские, ковры, абажуры всякие, посуда, какие-то грабли и мотоплуги, даже скотина! И главное, интенданты тут как тут, переправку организовывают… Масканин закашлялся от смеха, заразив и Танфиева.

– А что? Трофеи… – улыбаясь ответил он, глядя на не утратившего серьёзность ротного. – Пошёл вольногор на войну, вернулся домой с подарками. Жонка довольна, а то нахрена ей мужика отпускать?

– Да, блин… – сказал Арефьев и добавил парочку матерных междометий.

У штабного блиндажа собрались все ротные и полуротные командиры, рассеявшись между деревьями – вполне обычными терранскими липами, рябинами и клёнами. Тихо переговаривались, курили, обсуждая текущие дела.

Рощица здесь была не сильно густой, сквозь деревца просматривалась 'Тунна' модели 46-02 – армейский шеститонник, полноприводной грузовичок с хорошей проходимостью. Стояла 'Тунна', тихо урча двигателем, метрах в ста пятидесяти от блиндажа, как раз на границе рощи. Вокруг грузовика копошились санитары, отличавшиеся от прочих бойцов наличием грязно-белых фартуков, сноровисто загружавшие через откинутые борта сегодняшних раненых. Последних на удивление было не много – четыре или пять.

Тяжелая дверь блиндажа распахнулась, выпуская капитана Негрескула – начальника штаба батальона. Заметив Арефьева, капитан подозвал его и отошёл с ним в сторону. Несколько минут они переговаривались, причём поручик оживленно жестикулировал, чем вызывал у Негрескула раздражение. Наконец, козырнув, Арефьев быстрым шагом вернулся к товарищам.

– Ну что, господа, расстаюсь я с вами, – объявил он, протягивая в руку.

Офицеры дружно поднялись, отвечая рукопожатиями и похлопывая его по плечу.

– Во второй направляют? – спросил кто-то.

– Да. Вижу, слухи бегут впереди меня, – Арефьев улыбнулся. – Полковник к себе вызывает. Принимать назначение. Так что теперь не скоро увидимся. Да и потом не часто будем. Бывайте.

Развернувшись, он поспешил к 'Тунне', которая, как оказалось, после погрузки раненых ждала только его.

Наблюдая сцену прощания, начштаба курил, часто поглядывая на наручные часы. Непонятно, о чём он в этот момент думал. То ли о пунктуальности, желая лично проконтролировать сбор офицеров в назначенное командиром батальона время, то ли о назначении Арефьева. В отличие от других кадровых офицеров, Негрескул по меркам войны сильно задержался в капитанах, хоть и стоял в свои тридцать лет на майорской должности. То есть двумя ступеньками выше своего звания. Не плохо для мирного времени. И до войны он в званиях со скрипом рос, поговаривали о его конфликтах с жополизами. Имелся где-то наверно среди большезвёздных начальников его старый недоброжелатель, раз уж третье комбатовское выдвижение на очередное звание зависло. Войну он встретил штабс-капитаном, командуя полуротой в этом же батальоне. Через полгода стал начальником штаба, причём не имея в подчинении положенных по штату офицеров, всех как один убитых вместе с прежним начштаба. Так до сих пор и руководит один в виду огромной нехватки офицерского состава. И превосходно справляется.

– Господа офицеры, – обратился Негрескул, – прошу всех за мной.

В довольно просторной комнате вокруг длинного стола собрались вызванные офицеры. Комнату эту между собой с подачи 'вечного лейтенанта', любителя заглянуть в батальон с хорошим коньяком, упорно называли совещательным кубриком. Прибыли и командиры отдельных взводов – связи и сапёрного. Командир разведвзвода отсутствовал, но его по обыкновению всегда где-то носило.

– Господа офицеры! – скомандовал Негрескул при появлении Аршеневского, – Смирно!

– Вольно, садитесь, – подполковник передал капитану карту с собственноручно нанесённой свежей обстановкой. И занял место во главе стола.

Подождав пока Негрескул развернёт и повесит карту на стену и займет место по правую от него руку, подполковник надел очки, придирчиво осмотрел присутствующих, и начал освещать сложившуюся на данный час обстановку на участке полка. Естественно с учётом допуска собравшихся офицеров. Изложил последние разведданные и перешёл к постановке ближайшей боевой задачи батальону.

Завтра, в десять ноль-ноль, после часовой артподготовки, полк в составе дивизии получил приказ атаковать противника.

Взяв указку, Аршеневский подошёл к карте. Поставленным лекторским голосом сперва обозначил общие задачи полка и плавно перешёл к поэтапным задачам своего подразделения.

Батальон получил приказ прорвать полосу обороны противника и занять рубеж: юго-восточная оконечность лесополосы – деревня Дамме. Ближайшей задачей было взятие траншей. Ставя последующие задачи ротам, Аршеневский особо отметил сроки их выполнения. Все это сопровождалось шуршанием разворачиваемых и переворачиваемых на планшетках карт, в которых-то и было всего несколько склеек. Не то что на какой-нибудь дивизионной, где и склеек больше, и масштабы другие, да и масштабность однако. Офицеры быстро, но прилежно наносили цветными карандашами на карты обстановку и задачи. А командир батальона, тем временем, продолжал излагать. Рубежи развертывания и сосредоточения, направления ротных ударов. Организация артиллерийского сопровождения силами миномётной батареи и полкового гаубичного дивизиона, выделенного на первом этапе наступления для действий в интересах батальона. Левофланговой четырнадцатой роте занять рубеж: юго-восточная оконечность лесополосы – кладбище исключительно. Пятнадцатой занять рубеж: кладбище – Дамме исключительно. Тринадцатой роте к обозначенному времени взять деревню в полукольцо, наладить визуальный контакт с левофланговым подразделением пятого батальона и провести разведку сил противника в деревне. А шестнадцатая рота, после захвата вражеских траншей на своём участке, временно выводилась в батальонный резерв, где она должна ждать занятия рубежей другими ротами, после чего ей предписывалось взять Дамме штурмом.

– Указанные главные рубежи, – продолжал Аршеневский, – должны быть заняты не позднее двенадцати ноля. Таким образом, прорвав линию обороны противника на обозначенном участке, и заняв запланированные рубежи, батальон поспособствует вводу в прорыв основных сил. Это и есть главная задача батальона на завтра. При необходимости, на участках нашего и пятого батальона, командованием корпуса в дело будет введена бригада хаконских добровольцев.

При этих словах присутствующие оживились. Эмоции были смешанные, с одной стороны радость, что может побережется своя славянская и не только славянская кровь, с другой опасения, что 'полевые' хаконцы соотечественников с вольногорами перепутают. Все прекрасно знали боевые качества добровольцев Хаконского Воинского Братства. Пусть зачастую им не хватало выучки, но дрались они всегда отчаянно и как-то уж очень зло. Что поделать, издержки отшумевшей в Хаконе пятнадцать лет назад гражданской войны.

– Что, господа, есть замечания? – поинтересовался Негрескул, получив одобрительный кивок Аршеневского. – Давайте, высказывайте.

– Да пошли они нахрен… – озвучил общее настроение командир четырнадцатой роты, что сразу подтвердилось одобрительным гулом.

– А ну как нас в расстрелах обвинят? – поддержал его ЗКР пятнадцатой. – Знаем мы их, мудаков, глазом не моргнёшь, пленными ближайший окоп завалят. Нахрена такая слава полку?

– А вы смотрите в оба, – спокойно ответил начштаба, – охрану как положено организуйте, если уж с ХВБэшниками взаимодействовать придётся. Комбат приподнял руку, призывая внимание.

– Что о пленных думаете, это замечательно, господа. Значит в победе уверены… Итак. На захваченных рубежах батальон должен закрепиться намертво, после чего артдивизион будет отозван в распоряжение командира полка. – Объявил он тоном приговора. – Во что бы то ни стало позиции должны удерживаться до тринадцати тридцати. Возможно, в интересах нашего и пятого батальонов некоторое время будет действовать дивизионная артиллерия. По крайней мере, мне это пообещал начарт дивизии. К тринадцати тридцати в полосе нашего полка должен закончить сосредоточение и развертывание двадцатый мотострелковый полк, имеющий задачу окончательного прорыва обороны противника на этом участке и выход в оперативный тыл стоящей против нас группировки.

Подполковник на пару шагов отошёл от карты, внимательно осмотрел офицеров и сказал:

– Теперь, господа, ваши вопросы по плану наступления батальона.

С минуту сохранялось молчание. Прозвучавший 20-й мотострелковый полк был, так сказать, старым знакомым. Минувшим летом с ним не раз случалось взаимодействовать. 20-й МСП входил в состав 10-й танковой дивизии, что означало одно из двух – этот участок фронта выбран либо как основное направление нового наступления, имеющего целью видимо выйти к единственному в Монбергском хребте пригодному для прохода техники перевалу, который должна была захватить недавно переброшенная из Норвии горно-егерская дивизия, находившаяся сейчас во втором эшелоне армии. Либо на этом участке планировался отвлекающий удар, имеющий основной задачей сковать подвижные резервы противника и второстепенной – развить по обстановке успешное наступление 2-й егерской вольногорской дивизии или всего 18-го армейского корпуса. Превратить наступление местного значения в оперативно-тактический успех уже армейского значения. Только время покажет какой из замыслов запланирован в высоких штабах. Возможно, что замысел был как раз принципиально другим и корпусной операции отводилось совершенно иное место в планах командования фронта. Аршеневский этого не знал, на своем месте он мог определенно предполагать только два первых варианта. Вместе с тем, на доступном ему уровне информирования, подполковник достоверно представлял текущую конфигурацию участка фронта занятого 18-м корпусом. И также вполне достоверно представлял задачи входивших в корпус 160-й и 179-й стрелковых дивизий и 22-й артбригады. Поэтому по праву был уверен в собственных выводах.

Довелось ему и поспорить в штабе полка при постановке батальонных задач. Командир полка, будучи вдвое моложе, питал к комбату-4 уважение, ценил его и зачастую прислушивался к его замечаниям. К тому же Аршеневский в своё время с блеском закончил академию генштаба, чем как раз не мог похвастаться комполка, имевший за спиной двухмесячные ускоренные курсы при академии, приняв по их окончанию полк в мае. Пусть карьера Аршеневского не заладилась, дорос до подполковника и вышел в отставку, но знания никуда не делись. Потому и позволял он себе иногда поспорить с начальством. С замечаниями комбата согласился и присутствовавший при споре начальник оперативного отдела штаба дивизии.

– Итак, жду вопросов, – повторил Аршеневский.

И вопросы, что называется, посыпались. Уточнения в диспозициях соседей, взаимодействия с артиллерией и между ротами. Потом поднялся поручик Бембетьев, командир 13-й роты. Мужик он был запальчивый, характером крут. Из кадровых офицеров, которые, кстати, носили на кителях непременные 'поплавки' – ромбические значки с эмблемой и вензелем военного ВУЗа. Наградами отмечен, имел 'Солнце' и 'Славу' третьей степени. Начал войну субалтерном в свой же роте, воевал ровно год пока не получил тяжелейшее ранение. Полтора года провел в госпиталях, где сначала хирурги по осколочкам собирали ему раздробленные ноги, потом заново учился ходить. Прочили ему кресло-каталку, но упорства поручику было не занимать. Ему много раз повезло. Сначала повезло, что смертельно уставший после тридцати часов непрерывных операций, совсем молодой хирург из полкового медпункта не переопределил его в безнадёжные, отправив умирать, и сделал все правильно. Потом повезло, что вовремя доставили из эвакоприёмника в госпиталь, где им заинтересовался светило хирургии именитый академик, который в своем преклонном возрасте не потерял зоркость глаз и твердость рук. Этот академик верил в Бембетьева, много раз навещал его, укрепляя волю к жизни и стремление стать на ноги. Военная хирургия в Новороссии могла творить чудеса, по праву считаясь самой передовой в мире. Бывало, что до семидесяти пяти процентов в строй возвращали золотые руки военврачей. Вот и Бембетьев вернулся в часть их стараниями. Сам же поручик имел полное право выйти в отставку со всеми положенными почестями и выплатами. Но предпочёл вернуться на службу. Сперва в запасном полку, где его прочили в постоянный состав, потом добился перевода в переменные. Приняв под временную команду маршевую роту, он вернулся в родной полк, попав в свой же батальон и приняв свою же роту.

– Константин Михайлович, – обратился Бембетьев в упор глядя комбату в глаза, – может разъясните, а какого чёрта ни слова про авиацию? Артподготовка – это прекрасно, но почему бы нашим летунам не только объекты в тылу побомбить, но и позиции передовой линии обороны? Нет, Боже упаси, чтоб они с нами вплотную взаимодействовали, знаем мы этих штурмовиков. Но перед атакой пусть бы себе там подолбили передок. Это первое… Бембетьев сделал паузу, поджав губы.

– Та-а-ак-с, – протянул Аршеневский, проведя пальцами по бородке, – продолжайте, поручик, продолжайте.

– И продолжу, господин подполковник, – ответил ротный с вызовом. – У нас что там 'наверху', очередной гений стратегии завёлся? Как понимать, что мотострелки к тринадцати нолю развернутся? Это что за полуторачасовой разрыв? Высокий тактический замысел? Почему их сразу в прорыв не вводить? Третий год воюем, а сейчас как в начале войны, когда в штабах полно бездарей было. Мало идиотов в отставку или к стенке поставили? Новые развелись?

– А что вы, поручик, хотите услышать? – невозмутимо спросил комбат. – Авиацию не дают, значит она в другом месте задействована. Там где это посчитали наиболее важным. И вы это знаете. Что до остального… Сядьте, господин поручик, я вас слушал, теперь вы меня послушайте. Вам с высоты командира роты конечно видней кого и когда задействовать… Двадцатый мотострелковый сейчас на марше. Полным ходом и хорошо, если успеет в срок. Помимо нашего участка есть и другие. И у… Да что я тут перед вами распинаться буду? Сами всё прекрасно понимаете, нервы свои держите при себе. Скажу только, что ничего идиотического в полученных приказах не заметил. И хватит об этом… Есть вопросы по существу, господа офицеры?

Секунд пятнадцать стояла тишина, офицеры переваривали отповедь Аршеневского. Масканин решил, что дождался момента.

– Разрешите, – обратился он вставая.

Подошёл к карте и карандашом, на манер указки, описав эллипс вокруг деревни Дамме, спросил:

– Что если отказаться от прямого штурма Дамме? А вместо этого моей ротой пересечь участок лесополосы северо-восточнее деревни вот здесь? Обойти, таким образом, Дамме, которая при успехе остальных рот стопроцентно будет превращена противником в опорный пункт обороны, исходя из одной только тактической обстановки. Внезапным и форсированным марш-броском сквозь лесополосу в этом районе, рота выходит и перекрывает рокаду вот здесь. Закрепляется и блокирует противнику всякую возможность перегруппировки на участке до четырех-пяти километров. Плюс дезорганизация тылов. Таким образом, противник получает цейтнот, вынужден будет пытаться сбить роту с рокады вместо накопления сил и средств на рубеже Дамме. Часа на два хаконцы напрочь лишатся возможности контратаковать… И это всё одна только рота.

В полной тишине Масканин возвратился на место. Аршеневский внимательно рассматривал карту, как, впрочем, и остальные офицеры. Наконец комбат объявил свой вердикт:

– Замысел ваш, поручик, чудо как хорош. Но рискован. Очень даже рискован. Успех такого манёвра может строиться в расчёте, что в данном участке лесополосы нет подразделений противника. Установить, чист ли будет проход, можно только сунувшись в лес. Разведка боем потребуется. Из леса можно и отступить, буде там враг, но потеряется драгоценное время, не говоря уже о плотности охвата Дамме. Кроме того, к этой же рокаде, только вот здесь, должна по плану выйти одна из рот пятого батальона. Однако ваше предложение я возьму на заметку. Возможно, и придётся воплощать ваши мысли, если наши соседи вдруг завязнут.

Пребывая сейчас как бы в подвешенном состоянии, Масканин решил прояснить для себя и должностной вопрос:

– В праве ли я, господин подполковник, считать себя исполняющим обязанности командира роты?

Аршеневский поджал губы, отчего в лице его – человека пожилого возраста с обрюзгшими щеками и воспалёнными от частой бессонницы глазами, проступило нечто бульдожье.

– Этот вопрос я намечал оставить напоследок, – произнёс он, охватывая всех взглядом. – Если вопросов и замечаний по плану наступления больше не имеется, извольте. На ваш вопрос, поручик, отвечаю: нет… Фёдор Фёдорович, – обратился он теперь к Негрескулу, – Зачитайте выдержку из приказа командира полка.

Капитан кивнул и извлёк из папки заранее подготовленный документ. Глянул на Аршеневского, получив одобрение, скомандовал 'смирно!' и зачитал: 'Приказ по седьмому егерскому вольногорскому полку за номером девятьсот двенадцать дробь два, от двенадцатого числа ноября месяца сто пятьдесят второго года. Утвердить: поручика Арефьева Д.Н. на должность начальника штаба второго батальона, подпоручика Масканина М.Е. на должность командира шестнадцатой роты, прапорщика Нечаева О.Р. на должность командира второй полуроты тринадцатой роты, прапорщика Зимнева В.Б. на должность командира второй полуроты шестнадцатой роты, сержанта Троячного В.В. исполняющим обязанности командира шестого стрелкового взвода шестнадцатой роты… Довести до сведения нижеуказанных господ офицеров и унтер-офицеров о присвоении: командиру пятнадцатой роты Дуле В.Г чина поручика, командиру шестнадцатой роты Масканину М.Е. чина поручика, командирам пятого и шестого стрелковых взводов четырнадцатой роты Дулебичеву С.С. и Подлунному В.А. специального чина военного времени подпрапорщика… Приказ зачитать перед личным составом четвёртого батальона в подразделениях…'.

– Вольно, – устало скомандовал Аршеневский. – Приказ, Фёдор Фёдорович, зачитайте в ротах до обеда. Все свободны… И…

Тут он с улыбочкой, которую можно было бы назвать ехидной, посмотрел на застывших в полуобороте офицеров, и сказал то, что в общем-то можно было не говорить. Разве только на правах заботливого командира.

– От себя поздравляю с очередным производством отмеченных в приказе господ офицеров. Понимаю и разделяю вашу законную радость. Однако мой материнский инстинкт вынуждает меня всё-таки напомнить: не стоит превращать обмывание звёздочек в бардак с фейерверками и праздничными трассерами в сторону хаконских траншей. Пить должно весело, в меру и с фантазией. Не желаю потом слушать, как мои офицеры уподобились загулу осчастливленных случайным замужеством легкомысленных девиц. Завтра мне нужны ваши светлые, не затуманенные скорбными обстоятельствами головы… – подождал пока проникнутся вышесказанным и скомандовал: – Разойдись.

Негрескул остался на месте и положил перед комбатом конверт. Тот самый с письмом для Геллера. Видимо Арефьев успел передать его капитану. Заметив это, Масканин приотстал и различил тихий вопрос Аршеневского:

– Что это?

Просмотрев письмо, на котором прямо на входном штампе полевой почты кем-то от руки было написано: 'в 16 роту', Дед произнёс теперь уже громко:

– Масканин, задержитесь.

Аршеневский снял очки, растёр глаза и вернул окуляры на место. Прочитал письмо внимательно.

– Геллер знает? – спросил он у поручика, возвращая письмо капитану.

– Пока что нет, господин подполковник.

– И правильно. Пришлите его в штаб. Пусть пока здесь прикомандированным побудет. Я сам с ним поговорю. Вопрос с его демобилизацией, думаю, решится не раньше чем через неделю. Пока бумаги будут ходить, да и затишье завтра кончится… Через час жду вашего егеря у себя.

– Есть!

– Ну всё, идите.

Покинув блиндаж, Масканин почувствовал облегчение. Облегчение оттого, что Дед взялся известить Геллера сам. Одно дело писать похоронки людям, которых никогда не увидишь, тоже, кстати, тяжелая неприятная обязанность, другое дело сообщать о горе, глядя в глаза. Хуже не придумаешь.

Глава 6

Ранним утром весь сложный и отлаженный армейский механизм, именуемый фронтом, пришёл в движение.

За ночь, основываясь на свежих разведданных, командованием фронта были пересмотрены сроки начала операции. И много ещё чего пересмотрено. Пройдя по инстанциям, новые боевые приказы достигли своих адресатов и всё завертелось ровно на два часа раньше запланированного. А причин к тому было несколько.

Во-первых, неприятельская разведка засекла проводившиеся накануне приготовления к наступлению. На оккупированных хаконских территориях добрая половина населения была к 'захватчикам' настроена коллаборационистски. Пятнадцать лет под новой властью не вытравили среди многих хаконцев неприятия, а то и ненависти к новым порядкам. В некоторых деревнях и городках русскую армию встречали вполне радушно, особенно наслышавшись про лояльное отношение к мирному населению. Да и то сказать, бесчинств и террора не чинилось, если и грабили изредка, то в покинутых хозяевами домах. Продовольствие, лошади и автотранспорт, попрятанные по схронам и лесам при отступлении правительственных войск, не реквизировались, а покупались за деньги. За нормальные обеспеченные золотом деньги, а не за инфляционные хаконские талеры. Уклонисты от мобилизации и дезертиры, из которых не малое число воевало в отшумевшую гражданскую против нынешней власти и сумевшие как-то за прошедшие годы выжить, в немалом количестве вступали в части ХВБ.

Остальная же половина населения делилась на тех, кто относился к оккупантам по большей части с опаской, но за деньги не прочь был снабжать чужую армию всем необходимым. И на тех, кто за внешним радушием или безразличием оставался верен центральному правительству. Среди последних были и убеждённые сторонники власти, и те кто считал, что чужая армия всё-таки чужая и бороться с ней – долг патриота. Вот из таких элементов и состояли заблаговременно организованные и законспирированные хаконской военной разведкой, в преддверии ожидаемого отступления правительственной армии, агентурные сети.

Не смотря на предпринимаемые меры по дезинформации и скрытности, хаконской агентуре удалось выявить переброску по рокадам войск и техники, подсчитать и оценить количество разгружаемых на железнодорожных станциях боеприпасов и вскрыть концентрацию в определенных районах свежих воинских частей. Все это позволяло вражескому командованию сделать вполне определённые выводы о планируемом наступлении. И с высокой долей достоверности выявить намеченные направления ударов и вероятные сроки. Однако на адекватные ответные меры хаконцам не хватало каких-то суток или двух. В итоге из ОК (Главного Командования Вооруженных Сил Хаконы) были срочно разосланы директивы в штабы южной группы армий о превентивных ударах по всему южному фронту с целью срыва русского наступления. Начало операции ОК было запланировано на восемь ноль-ноль. За час до артподготовки русской армии.

Во-вторых, к позднему вечеру, на основании данных войсковой и авиационной разведки, в штабе южного фронта были сделаны выводы о готовящихся хаконцами контрмерах. Времени на резкое изменение планов наступления не было, предназначенные для ввода в прорыв соединения заканчивали сосредоточение на исходных рубежах. Отвод или спешные перегруппировки частей для парирования ударов противника повлекли бы только сумятицу, если не хаос.

И дело даже не в некой инерционности армейского механизма. Перегруппировка войск второго и третьего эшелонов при резкой смене оперативной обстановки на театре военных действий, с соблюдением графиков и выверенных до минут манёвров, была возможна и не раз успешно осуществлялась в первый год войны. Теперь же, к исходу третьего года, когда половина командиров полкового и бригадного уровня имели опыт управления не дольше нескольких месяцев, да назначаясь не после академии генштаба, а по окончанию скоротечных курсов, подобная операция была смерти подобна. Прав был один древний правитель, утверждая: кадры решают всё. На ноябрь 152-го года уровень подготовки кадров старшего и высшего офицерского состава был не сравним с довоенным уровнем. Начинало доходить до того, что некоторыми дивизиями командовали вчерашние подполковники. Отнюдь не талантов им зачастую не хватало, а времени на приобретение опыта. Одним словом – потери. К семи утра ещё не рассвело. Стояли предрассветные сумерки.

Полевые радиостанции передовых частей работали в обычном, соблюдаемом теперь для маскировки, режиме. На всех диапазонах и частотах радиостанций войск второго и третьего эшелонов либо соблюдалось радиомолчание, либо велась радиоигра, когда, например, какой-нибудь танковый полк использовал частоты и позывные хорошо знакомого противнику на этом участке отдельного инженерно-сапёрного батальона. Всё было как обычно.

За ночь запасные позиции, заранее оборудованные для стрельбы прямой наводкой по хорошо изученным целям, заняли 76,2-мм и 100-мм пушки полковых дивизионов.

На закрытых огневых позициях артиллерийских полков и бригад подтаскивались последние зарядные ящики, выкладывались на изготовку в ряд осколочно-фугасные снаряды, устанавливались колпачки взрывателей. Отдельно располагались химические снаряды. Также в рядок раскладывались 122-х и 152-х миллиметровые шрапнельные гранаты с уже установленными дистанционными трубками.

Казённики гаубиц уже проглотили первые на сегодня снаряды, уже подносились им вслед гильзы с полными или с первыми-вторыми-третьими зарядами, с заранее извлечёнными идеально взвешенными мешочками с порохом. И вот заклацали поршневые затворы орудий средних, больших и мощных калибров. Изготовились и расчёты миномётов. Застыли, неотрывно глядя на давно сверенные часы, командиры взводов, батарей и дивизионов.

Представленный во всём своём многообразии начиная от полковых 122-х миллиметровок АД-25 и до десятидюймовых ДБ-15 бригад корпусного и армейского подчинения или же 305-ти миллиметровых монстров ДБ-20 в артдивизиях РГК, сформированных минувшей зимой, бог войны приготовился к грандиозному концерту.

А в это время готовились к вылету первые эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков, получив задачи нанести удары по разведанным вражеским аэродромам, ближайшим железнодорожным станциям, мостам и дорогам. И по иным целям в оперативном тылу. Готовились и выделенные для их прикрытия истребители.

Последний получас перед артподготовкой Масканин находился на ротном КНП, периодически просматривая местность в шестикратный широкоугольный бинокль. Всё было как обычно. Как в любое предыдущее утро. Впрочем, новоиспечённый ротный и не мог отсюда наблюдать, как в нескольких километрах от него, в бешеной суматохе готовятся к стрельбе переброшенные отовсюду вражеские батареи, как накапливается в низинах и рощах пехота и техника. Передний край неприятеля, казалось, вымер.

Покинул КНП Зимнев, отправившись к своей теперь полуроте, которой ещё вчера командовал поручик. А у входа на КНП возился со старенькой переносной радиостанцией Р-200 сержант-связист, прибывший в роту накануне вечером после месяца проведённого в медсанбате и двухнедельного отпуска. Раньше Масканин его не встречал, хоть и был связист однополчанином. Узнал только его фамилию, недосуг было расспрашивать обстоятельно. Сержант без насущной необходимости возился с рацией, в его умелых руках она работала как новенькая, видать, соскучился за полтора месяца. А может, давал таким образом выход нервному напряжению.

'Скорей бы', – подумал поручик, глядя на лениво ползущую секундную стрелку. Ожидание перед атакой он не любил, соглашаясь со старинной поговоркой – перед смертью не надышишься. В такие моменты, ожидание его всегда утомляло. И подумалось ему во время созерцания в бинокль вражеской траншеи, в которой изредка появлялись чужие каски, что атака эта будет пятой подряд, со времени возвращения из отпуска после контузии. Пятая именно вот такая, броском на траншеи, перед которыми каждую ночь подновлялись прорехи в колючей проволоке и минных заграждениях, по пристреленной пулемётами и миномётами местности. Другие атаки, во встречном бою или если контратакуешь противника при резком изменении ситуации, он не считал. А вот этим, когда тебя бросают на хорошо укрепленные позиции, хоть и после артподготовки, а то и без оной, он вёл подсчёт. Вёл после услышанного ещё два года назад солдатского разговора, когда какой-то сапёр вспомнил бог весть где вычитанное, мол, обычный пехотинец при штурмах укрепленного переднего края успевает участвовать в них два или три раза подряд. Не больше трёх. Потом неминуемо ранение или гибель.

Запомнились тогда слова сапёра, крепко засели. И до недавнего времени подтверждались. Но видать, в любой статистике бывают исключения, раз уж Масканин не выбыл из строя в октябре. Он верил в исключения.

И тем не менее был фаталистом. В том смысле, что считая себя воином, не просто добровольцем, волею войны ставшим офицером, и тем более не каким-нибудь мобилизованным гражданским со свойственным всем цивильным людям стилем мышления, а именно воином, он готов был принять смерть в бою как что-то естественное. Нет, смерти не искал, но и не бегал от неё. Семь ноль-ноль.

По всей протянувшейся на сотни километров линии соприкосновения центра и правого фланга южного фронта начал боевую песнь русский бог войны.

На левом фланге его песнь была запланирована с двадцатиминутным запозданием. По первоначальному плану запоздание равнялось четырем часам, как раз чтобы хаконское командование определившись по интенсивности артподготовки и районам прорывов с наиболее вероятными участками намеченных главных ударов, начало с левого фланга переброску резервов к опасным районам, тем самым ослабив собственные возможности для парирования наступления на этом направлении и уже не имея возможности вовремя вернуть резервы обратно. Теперь же, после подтверждения разведданных о превентивном наступлении противника по всему фронту, не было гарантий, что и с левого фланга удары хаконцев ни начнут наноситься синхронно со всем фронтом.

Слившиеся в сплошную какофонию, громовые раскаты донеслись до КНП почти одновременно спереди и сзади.

За спиной забухала разноголосица расположившихся в четырёх километрах нескольких восьмидюймовых батарей 22-й артбригады, совместно с дивизионными гаубицами и полковыми пушками принявшихся обрабатывать хаконские траншеи. Отчетливей и как-то узнаваемей звучали голоса дивизиона стамиллиметровых А-55, поставленных на прямую наводку позади четвёртого и пятого батальонов.

Орудия армейской артиллерии и резерва Главного Командования наводили порядок, а вернее бардак в войсковом тылу противника. Внося опустошение в не окопавшиеся боевые порядки пехоты и находящиеся на марше подразделения. Громя артиллерийские позиции, пункты связи, транспортные колоны и опорные пункты обороны. У них были свои задачи – огонь сразу и на подавление, и на разрушение.

Впереди же, на глазах Масканина траншеи первой и второй линии да ближайшие батальонные тылы накрыл короткий пятиминутный огневой налёт. Это только передняя траншея казалась вымершей, во второй шла обычная утренняя жизнь, да в тылах, как всегда, шастало не мало супостатов. Налёт, как и задумывалось, получился внезапным, посёк многих хаконцев, не находившихся в укрытиях и убежищах.

Каково это, неожиданно очутиться под огневым налётом Максим прекрасно знал по себе. Навсегда ему запомнился случай из прошлого лета, когда на роль единственного укрытия поблизости могла сгодиться только повозка полевой кухни. И ни щели рядом не оказалось, ни воронки. Он едва успел нырнуть под повозку, где и пережидал разрывы шрапнели. Под конец несколько долгих минут терпел сильную боль от горячей каши, обжигавшей шею и спину, протёкшей из пробитого бака.

За налётом последовал сорокаминутный огонь на разрушение, когда орудия сосредоточились на разведанных фортификациях, основных и запасных артиллерийских позициях, где вражеские расчёты как раз всего несколько минут назад готовились к артиллерийской подготовке.

Наконец наступила фаза подавления. Пятнадцать минут хаконские позиции накрывал двойной огневой вал.

Первая линия разрывов сплошной стеной пришлась на то, что недавно было ближайшей фортификацией, сметая остатки проволочных заграждений, вспахивая траншеи и пространство вокруг них, разрушая уцелевшие дзоты, блиндажи, наблюдательные пункты. Вторая линия вала приходилась на полтораста метров вглубь, принося тот же эффект. Из-за неизбежных недолётов и перелётов, промежуток между двумя валами огня не остался без обработки.

По истечении пятнадцати минут оба вала начали постепенно перемещаться в глубину хаконских позиций – своего рода ложный перенос огня. И так продолжится до перехода артподготовки в артподдержку. Только батальонная батарея 122-х миллиметровых миномётов, да 82-х миллиметровые ПРОГовские миномёты продолжали бить по переднему краю. Но плотность их огня уже позволяла хаконцам очухаться.

Масканин посмотрел на часы. Не считая секунд, восемь ноль-ноль. Ещё минут десять ложного переноса артподготовки. Про эту хитрость он узнал ночью, случайно поймав Танфиева, у которого выдались свободные минутки. Потом это подтвердил, прибывший на рекогносцировку вместе с Аршеневским, начарт полка.

Десять минут. За это время надо хотя бы половину из семиста метров пройти. Благо хоть сапёры за ночь все свои мины поснимали, не надо будет выдвигаться из траншеи по узким проходам. По данным разведки и наблюдений двух последних ночей, хаконцы поснимали и свои мины. Огненные валы ушли вперёд. Пора.

Ещё раз проверил подсумок с пятипатронными магазинами для трёхлинейной винтовки Шумского – безотказного и самого массового в стрелковых частях русской армии оружия, навесил через плечо противогазную сумку с безоболочечными гранатами, потом навесил такую же, но с противогазом, заткнул за пояс сигнальную ракетницу. Запихнул в карман бушлата заготовленные ракеты. Передвинул на портупеи кобуру с 'Сичкарем' подальше на правое бедро, бебут напротив – поближе к пряжке. Пристегнул к винтовке длинный четырёхгранный штык. И покинул КНП с мыслью, что семьсот метров всё-таки далековато.

Обычно позиции враждующих сторон отстояли друг от друга метров на триста-четыреста. Здесь же, в долине предгорий Монберга вышло вот так. На этих рубежах был остановлен 7-й егерский вольногорский полк после месяца беспрерывного наступления. Здесь полк и закрепился в наскоро вырытых окопах. Вскоре его поменял 425-й стрелковый, когда всю дивизию решили вывести во второй эшелон для отдыха и пополнения. Двух недель не прошло, как обескровленный постоянными атаками 425-й был обратно сменён вольногорским полком. Хаконцы за время позиционного противостояния успели оборудовать только две линии траншей, сейчас сооружали третью. Было б у них месяца два в запасе, они как всегда наплодили бы штук шесть, а то и восемь запасных рубежей обороны.

Глядя на изготовившихся к атаке егерей, отчасти заворожено наблюдающих за работой артиллерии, отчасти сидящих на корточках и занятых каким-то ставшим вдруг неотложным делом – проверкой подсумков, снаряжением магазинов, заточкой бебута, или просто курящих, поручик сразу ощутил разлитую по траншее, словно некую осязаемую субстанцию, общую психическую энергию. Так всегда бывало перед атакой. Как будто включалась одна на всех программа поведения или, если угодно, брал верх некий коллективный рефлекс. И только сигнала к атаке не хватало, чтобы эта разлитая энергия воплотилась в тот толчок, который пошлёт тысячи людей на смерть вопреки естественному перед ней страху.

Эта мысль, в виде образов, проскочила в голове Масканина за какую-то секунду. И он припомнил тут же, как в первые месяцы войны картина была иной, страх смерти зачастую брал верх, кроме, разве что, у ветеранов и восемнадцати-двадцатилетних мальчишек, у которых по молодости лет страх смерти отсутствовал. Да и то не у всех. Насмотрелся он, и как поначалу воевали соседи – линейные стрелковые части. В первые месяцы атаковать противника при неподавленных пулемётах, да под минами и шрапнелью умели только гвардейцы, вольногоры и штурмгренадёры.

На лицах ожидающих сигнала егерей страха не было. Отрешённость – это да, самосозерцание – тоже, да что угодно. Естественно, страх они чувствовали, большинство из них, кроме совсем уж одуревших. Но загнан он был в глубокие закоулки души. И могло ли быть по-другому, когда чуть ни восемь из десяти воюют больше года, примерно половина с самого начала, а у некоторых это не первая война?

Наконец позади позиций в небо взвились красная и жёлтая сигнальные ракеты. Сигнал батальону к атаке.

Масканин выставил в зенит свою ракетницу, нажал спуск. С дымным хлопком вверх устремилась зелёная ракета. Её дребезжащий шелест едва угадывался на фоне канонады. Слева, одна за другой взвились ещё три зелёные ракеты, что означало – остальные роты начинают.

– Ну что, соколики, – совершенно буднично сказал Масканин, в ответ на устремлённые на него взгляды. – За мной. И рывком перемахнул через бруствер. Стараясь не отстать, за ним бросился сержант с закинутой за спину Р-200.

Молчаливо, с десятисекундной заминкой, егеря покидали траншею, вслед за унтерами-взводниками. Егерям не требовались возвышенные патриотические речи. Не нуждались они и в понуканиях и угрозах. Вишь, офицера пошли в атаку, за ними унтера. Айда, ребята, не давай им оторваться… Дело обыденное.

Со стрелковыми взводами, но с минутной задержкой, пошли и полуротные огневые группы, состоявшие из снайперов и расчётов станковых пулеметов и лёгких 82-мм миномётов. Их ближайшая задача была найти выгодные позиции на нейтральной полосе и поддержать огнём атакующие цепи.

Отсчитывая в уме пройденные метры, Масканин замедлился, достигнув окопов боевого охранения. Оглянулся. Рота шла за ним скорым шагом, экономя силы для стремительного броска в конце. Что ж, беречь силы – штука полезная, пока есть возможность надо пользоваться. Если конечно сейчас не начнут выползать из всех укрытий, не смотря на продолжающийся обстрел, хаконцы. А если у них остались ещё неразбитые пулеметы… Скоро это выяснится.

Полностью вычистить траншеи артподготовка не могла. Хаконцы, из тех кто всё ещё жив, даже при продолжавшемся огневом подавлении, обострившимся чутьём распознают начало атаки (а сейчас при переносе основного огня в глубь и сам бог велел) и бросятся на позиции. Плюя на падающие на голову смертельные гостинцы. Поручик знал это по собственному опыту. В подобной ситуации единственный выход – это попытаться сорвать вражескую атаку. Бросать же окопы первой линии, рассчитывая на успех во второй – верный конец. Во-первых, зря подставляться под шальные осколки во время драпанья, во-вторых, позволить противнику занять передние траншеи – себе дороже. Как правило, это всего лишь отсрочка погибели. Бесславной погибели. И даже если отобьёшь последующие атаки, всё равно потом возвращать брошенные позиции назад.

Маловато часа на артподготовку как не крути. Лучше два. Но все упирается в количество накопленных огнеприпасов. Двести метров.

Захлопали первые винтовочные выстрелы в хаконской траншее. Редкие пока и не особо опасные.

Ещё перед тем как перепрыгнуть бруствер, Масканин отстранился от эмоций и пребывал сейчас в состоянии 'растворения в пространстве'. Так он для себя называл это состояние, когда охватываешь целиком всю доступную тактическую обстановку, а заодно включается особый режим работы мозга, когда мысли и чувства обостряются до предела. Мельком подумал о БТРе. Устаревший ещё до его рождения Б20, с лёгкой сантиметровой броней, изношенным карбюраторным двигателем в триста лошадок, имел предел скорости шестьдесят км в час. И то по шоссе. Толку от него в бою почти не было. Но в атаке не помешал бы. Однако стоит сейчас, не имея и капельки горючки.

За поручиком двумя цепями шли три взвода первой полуроты. Позади старались не отставать расчёты тяжелого вооружения первой ПРОГ. Вторая полурота, ведомая Зимневым, наступала правее. Триста метров.

Выстрелы участились, появились первые потери. Несколько раненых, кто был в состоянии, начали отползать назад. В ответ вольногоры не стреляли. Напрасная трата патронов. Шли молча тем же скорым шагом.

В нескольких метрах впереди и слегка слева от Масканина о вросшую в землю каменюку щёлкнула винтовочная пуля. Видимо у хаконца прицел был плохо выставлен или спешил на нервах. А в лицо пахнул порыв ветра. Странно, почему-то мимоходом подумалось о ветре. Разгар осени и ветер в поле порой пробирал до костей, сейчас же никакого холода не ощущалось.

Неубранные полуразложившиеся трупы в хаконской и русской форме, оставшиеся после вражеских атак и контратак стрелков 425-го полка, когда они ещё не успели основательно закрепиться на нынешних позициях, Масканин замечал только глазами, но не сознанием. Главней сейчас был рельеф местности на нейтралке. Воронки, рытвины, обглоданные огнём мёртвые кусты, сожжённые и тронутые ржавчиной хаконские БТРы KF50 с порванными траками, распахнутыми дверями десантных отделений, с развороченными пулемётами, торчащими из покорёженных башен.

Позади вражеских позиций продолжали рваться снаряды и мины. Красивое, по-своему, зрелище. Четыреста метров.

ПРОГи остановились, занимая приглянувшиеся воронки или позиции под днищами мёртвых БТРов. Начали бить станковые пулемёты КПВО калибра 12,7-мм, за ними 9-ти миллиметровые ПВСы. Включились и снайперы с миномётчиками.

Огонь хаконцев стал плотней. Пули засвистели чаще. Боковым зрением Масканин заметил, как осел контуженый егерь, когда одновременно и звонко, и глухо по каске, надетой поверх вольногорской шапки, по касательной чиркнула трёхлинейная винтовочная пуля. Чёрт знает, немного другой угол и не спасла бы касочка. А могла и барабанная перепонка лопнуть, хотя нет, далековато. Это если при выстреле с нескольких метров от канала ствола пуля возле уха пройдет, не успев потерять сверхзвуковую скорость. Вот тогда хана ушам. А так, егерь всего лишь лёгкой контузией отделался. Убитых и раненых стало больше и все трудней было сохранять темп.

Где-то слева заявил о себе 'хикмайер', дав длинную, но бесполезную очередь. Видать у пулемётчика нервы сдали. Гнездо оказалось хорошо замаскировано и определить где пулемёт, можно было только примерно – на звук. Пристреливаться пулемётчику не надо было, странно, что он ни в кого не попал. Однако следующая очередь скосила сразу шестерых егерей из первого взвода. Эта очередь демаскировала гнездо огненным цветком. Реакция вольногорского снайпера оказалась отличной.

С визгом на излёте в порядках наступающей роты разорвались две мины. Спустя несколько секунд снова. На высоте тридцати метров одно за другим грохнули беловато-сизые облачка шрапнельных гранат, проредив цепи. Хоть и поздно, но в дело вступили уцелевшие хаконские ротные минометы и полевые трёхдюймовки.

Справа застрекотали так и не подавленные пулемёты. Всего-то три оставшихся 'хикмайера', притом, что их полагалось по штуке на отделение. Но на дистанции трёхсот метров, да на пристреленной местности, где не особо есть где укрыться, они способны собрать не малую дань.

Не теряя лишних секунд, громогласно, да так что его возглас перекрыл грохот выстрелов, Масканин скомандовал:

– Пер-р-ребежками!!! Вторя ему, за спиной разнеслись командные рыки унтеров.

То залегая, то пригибаясь и рывками перебегая к малейшим укрытиям, рота поотделённо пёрла вперёд. Теперь атакующие цепи начали постреливать, больше для самоуспокоения.

К намеченному ориентиру – расщеплённому надвое стволу дерева, примерно отмечавшему четыреста пятьдесят метров от своей траншеи, Масканин рванул после прожужжавших над головой пуль. Похоже, какой-то хаконец именно его определил мишенью. Поручик зигзагами добежал до ориентира и швырнул себя в сторону, в неглубокую воронку. О раскоряченный ствол и в паре метрах вокруг густо застучали и защёлкали пули. Ориентир-то, естественно, пристрелян.

Поручик досчитал до десяти, аккуратно выглянул, осмотрелся. Рота залегла. Там и сям отдельные перебежки и ответный огонь. Позади ПРОГи пытаются подавить вражеские пулемёты. Что сейчас делал Чергинец, Масканин не знал, далеко до него. Но то, что первая ПРОГ тычется вслепую – без сомнений. Оставшиеся 'хикмайеры' замаскированы на отлично, по всполохам пламени не определить. Один всё же рассекретил себя. С позиции поручика, под определённым углом зрения через бинокль, угадывался не разрушенный дзот, метрах в двадцати за траншеей. Оттуда пулемет бил короткими очередями, сберегая ствол.

Масканин зарядил 'чёрную' ракету. Долго целился, выверяя угол, рискуя нарваться на рикошет. Большинство тяжёлых пуль благополучно зарывались в грунт. Но не все, часть высекала опасные осколки из мелких камней, а часть рикошетировала. Он нажал спуск. Густой дымный пороховой след протянулся за описавшей дугу ракетой. Максим понизу воронки перебрался к другому её краю, высунулся едва-едва и присмотрелся в бинокль. Почти попал, недолет метров минимум двадцать и примерно десять в сторону. Точней определить дым мешал. Снайперить из ракетницы он не умел, да и двести пятьдесят метров, а если до дзота – все двести семьдесят, огромная дистанция для сигнального оружия. Ну, ничего. Ветер быстренько дым развеет и проговцы определятся. Если сообразят конечно.

Сообразили. Сразу два КПВО лупанули по дзоту трассерами. А секунд через десять вокруг него легли разрывы лёгких мин. Пока две из них дуплетом не разворотили злополучный дзот.

Максим вскинул руку, выцепляя пальцами из-под рукава часы. Протёр налипшую на циферблат грязь. В который раз подумалось о странной материи времени, что так часто тянется невообразимо медленно. Как будто час прошёл. А на самом деле десять минут на исходе. Всё же прошли к сроку больше половины нейтральной полосы. Можно и дальше конечно, но надо и людей поберечь. Лишние полста метров не стоят сейчас жизней. Эх, были б два-три БТРа под рукой. Не Б20, а поновей что-нибудь, смела бы рота всех засевших в траншее хаконов. Но техника нынче роскошь, не то что в начале войны. Ныне на базах хранения и законсервированного старья не осталось.

На полминуты артиллерийская канонада притихла. И заговорила вновь, накрыв огневым налётом передовые вражеские позиции.

В воронку к Масканину заполз сержант связи. Отдышался, побегал всё-таки с двадцатью килограммами за спиной, мужику-то далеко за сорок. И умиротворённо уставился на ротного, доставая помятую папироску. Догнал вот, а теперь рассчитывал на минут пять-десять отдыха, пока будет длиться налёт.

– Кем кличут? – спросил вдруг поручик на вольногорский манер.

– Никоном, – ответил связист, прикуривая подрагивающими руками. – Никон Артемьевич я.

– Вот и познакомились, Никон Артемьевич. Не тяжеловато с 'эркой' бегать? Смотрю, прихрамываете.

– Мениск, зараза… – махнул рукой сержант. – Срослось что-то там не так. Пуля под колено попала ещё в первую весну. Так и хромаю с тех пор.

– Вы, Никон Артемьевич, держитесь поближе, но не особо. Рацию берегите, она нам скоро понадобится.

– Службу знаем, командир, – затягиваясь, многозначительно ответил сержант с интонацией, мол, служить-то я начал, когда вы, господин поручик, пешком под стол только ходили.

– Тем лучше, – Масканин улыбнулся, но подмёрзшие губы исказили улыбку, вышла такая себе деревянная ухмылочка.

Поручик переполз на задний край воронки, выглянул. Прячась за убитым товарищем в дюжине метрах от воронки, на него ошалело глядел совсем молодой егерь. Шапку и каску он потерял, отчего ветер теперь игрался чубчиком на коротко стриженой балде. Заляпанное грязью лицо, обрамлённое короткой, не заматерелой ещё бородкой. Есть борода, значит женат. По обычаям вольногоров бороды могли носить только женатые.

– Передать по цепочке, – скомандовал Масканин, глядя в шальные глаза егеря, – сразу за мной общий бросок. На полста метров. Равняться по мне.

Его слова услышали все залегшие поблизости. Не пройдет и минуты как приказ разойдется по отделениям.

Максим не сомневался в точности исполнения приказа. Бойцы в большинстве тёртые, знают, что при начале артиллерийской поддержки дистанция между пехотой и рубежами огня не менее двухсот метров. Ближе опасно, недолёты случаются, шальной осколок схлопотать можно. Да и в правилах стрельбы артиллерии меньше двухсот метров запрещено.

Выждав минуту и накинув для верности ещё одну, выскочил из воронки. Пригибаясь, пробежал полсотни метров и спрыгнул в покинутый и совсем не пострадавший окопчик боевого охранения. Первая полурота последовала за ним. Вскоре сделала бросок и вторая полурота. Зимнев не спал. Всегда лучше иметь меньшую дистанцию для последнего броска к вражеским позициям. Лишние метры могут дорого обойтись. Эту азбуку прапорщик Зимнев выучил.

Зарядив красную ракету, Масканин выстрелил вверх, обозначив таким образам свой рубеж. Сделал он это на всякий случай. Танфиев на своем КНП или наблюдатели полкового дивизиона вполне должны были видеть, где залегла рота. Но знают ли об этом в гаубичных батареях – это вопрос. Несогласованностей, как и ошибок всегда хватало. Не то чтобы часто, но они случались.

Ровно через десять минут артиллерия перенесла огонь на вторую траншею, пресекая тем самым возможную помощь защитникам первой линии.

К этому времени поближе подтянулись ПРОГи, готовясь теперь с двухсот метров поддержать огнём стрелковые взводы.

– Пошли, вольногоры! – Масканин поднялся первым. И сорвался на бег.

В полном молчании егеря пошли в атаку. Вернее, помчались в едином порыве, перепрыгивая через развороченные останки заграждений колючей проволоки. Где-то бахнул разрыв чудом сохранившейся растяжки, которые вместе с другими сигнальными средствами ставили перед траншеями чтобы уберечься от попыток захватить 'языка'. Криков после подрыва растяжки не было, видимо задевшего убило сразу.

Первую сотню из оставшихся до вражеских позиций метров цепи пробежали трусцой, на второй пустились в 'галоп'. И в этот момент по цепям разнёсся, дружно и слитно, боевой клич 'Ура!!!', унаследованный от древних славян. Наверное не одна тысяча лет уже эту кличу. Рёв десятков и десятков глоток, слышавшихся как раскатистое 'РА-А-А!!!', воздействовал на атакующих подобно заклинанию, заставляя превозмочь страх смерти и наполняя презрением к ней, и заодно жаждой уничтожать врага. Да, было в этом кличе что-то такое глубинное, засевшее в потаённых пластах сознания на генетическом уровне. Однако, магии древнего клича поддавались не все, отчего-то она слабо воздействовала на большинство новобранцев и на подразделения с подорванным боевым духом.

Не добежав двадцати шагов, егеря резко залегли. Это был давно отработанный в прошлых боях приём. В траншею дружно полетели 'рога', прозванные так по маркировке полукилограммовые наступательные гранаты РОГ-2 с выставленными на удар взрывателями. Пронёсшаяся по траншее серия взрывов внесла хаос в ряды и без того ошеломлённых защитников.

И вот рота ворвалась в траншею, огнём и штыками подавляя сопротивление. Вольногоры очищали позиции в коротких и яростных стычках, приземляясь прямо на головы уцелевших хаконцев. И шли дальше.

Масканин перепрыгнул траншею во главе группы бойцов из второго взвода, устремившись к вырытому наискось ходу сообщения. Там, между оплывших стенок маячили пятнистые каски. К счастью для вольногоров, это была не отсечная позиция, не-то полегли бы в считанные секунды. В этот момент хаконцы не ожидали нападения сверху, до траншеи было не так уж и близко. Пережидали видимо артобстрел где-то в дальнем блиндаже, а теперь спешили на выручку погибающим товарищам. Поэтому посыпавшиеся на них егеря стали полной неожиданностью.

Ещё в прыжке Масканин вогнал штык в горло ближайшего солдата. Приземлился пригнувшись, стремительно выдернул штык, отпихивая ногой тело, и вогнал его в брюхо следующего. А вокруг заработали приклады, штыки, кулаки, бебуты и окованные сапоги егерей. Один только хаконский унтер не растерялся, поймал на собственный штык бросившегося на него вольногора. Но был тут же убит выстрелом в упор ближайшим егерем. Схватка не заняла и четверть минуты.

– За мной, ребята! – скомандовал поручик, закинув винтовку за спину и достав из кобуры 'Сичкарь'.

Пистолет он переложил в левую руку, отнюдь не являясь левшой. В коротких стычках стрелять можно и левой. А правую ладонь легла удобная рукоять бебута.

Группа пошла по ходу сообщения. Метров через тридцать уткнулась в полузасыпанный поворот, из-за которого выскочил очередной враг. Шедший, как оказалось, первым. Он был застрелен Масканиным в упор. А где-то дальше защёлкали затворами десяток 'Коrs –2' – трёхлинейные винтовки хаконской пехоты.

Не раздумывая, двое егерей бросили почти настильно по гранате, метя попасть в узкий ход так чтоб подальше. Ожидая от врага того же, Масканин жестом увлек группу за собой – прямо на врага. И не ошибся. Словно при замедленной съёмке, к егерям полетели две гранаты в ответ.

Не теряя ни секунды, противники сошлись, одновременно выскочив из хода сообщения. За их спинами почти синхронно прогремели взрывы, большую часть силы и осколков которых приняли на себя стенки проходов. А 'наверху' пошёл обмен выстрелами и ударами четырёх– и трёхгранных русских штыков и кинжального типа хаконских. И криками. Сперва проорали русские маты и менее экспрессивные хаконские ругательства, потом уже кричали и хрипели умирающие. Всего несколько секунд и из почти двух десятков человек осталось шестеро. Масканин и пять его бойцов.

Поручик вытер бебут о штанину убитого врага, да спрыгнул обратно в ход. Облокотился о стенку, присматриваясь к выжившим егерям, ловя себя на том, что сознание словно выплыло из тумана схватки и прояснилось. И выбрал рыжего детину с расквашенным носом. Все пятеро были в звании рядовых, но требовалось сейчас назначить старшего. В способностях рыжего Масканин почему-то не сомневался и, как правило, его навыки в ситуационной психологии не давали сбоя.

– Подгорный, – вспомнил поручик его фамилию, – ты старший группы. Сейчас отойдёте немного назад и присматриваете за этим ходом. Если опять полезут, действовать по ситуации.

– Есть! – козырнул рыжий, а на физиономии его моментально обозначилась возросшее самомнение. Выстрелы к этому времени стихли. Масканин поспешил в захваченную траншею.

Исходя из логики, в ближайшие минуты следовало ждать контратаки. И попрут хаконцы не взирая на продолжающийся обстрел. На их благо огонь по второй траншеи теперь вёлся не такой плотный в виду значительного расхода выделенных на сегодня для русской артиллерии выстрелов. И выбора особого у них нет, прекрасно ведь знают, что не вернув потерянных позиций, долго на запасных не им удержатся.

Сержант связи вынырнул как тот чёрт из табакерки, на ходу протягивая наушники совмещённые с ларингофоном.

– Четвёртый вызывает, – доложил он, вытирая проступивший, не смотря на сильную прохладу, пот на висках. 'Четвёртый' – это был позывной комбата на батальонном канале связи.

– Здесь шестнадцатый… – из-за плохой слышимости Масканин повторил вновь: – Шестнадцатый на связи…

С привычным статическим потрескиванием, голос Аршеневского доносился глухо, как из-за стены. Поинтересовался комбат в первую очередь успехами и спросил, сможет ли Масканин в случае чего поддержать соседей справа. Что-то там у пятого батальона не всё клеилось.

– Четвёртый, ожидаю контратаки, – ответил поручик. – У соседей справа до сих пор стрельба, но правофланговую роту в первой траншее только что наблюдал лично. Про поддержку соседа доложу после контратаки…

– Вас понял, шестнадцатый. По-прежнему ваша ближайшая задача – вторая траншея. Ждите в гости арткорректировщиков. С Богом! Конец связи…

Масканин хотел было собрать своих командиров в единственном почти неповрежденном блиндаже. Но заскочив внутрь, раздумал. Принимать доклады и ставить задачи среди растерзанных гранатами тел, не хотелось совершенно. Итак этого 'добра' хватает. Да и вонь! Холод холодом, а миазмы в блиндаже моментально отшибали всякое желание здесь задержаться. Сдержался чтоб не сплюнуть, знал себя, стоит плюнуть, накатят рвотные позывы, к некоторым вещам он так и не привык, да и не хотел привыкать. Напоследок бросил разочарованный взгляд на внутриблиндажный погром, задержавшийся на единственном целом трупе – женском, в новеньком мундире, застывшем в углу в неестественной позе. И поспешил вон.

На устроенный им НП прибыли, вызванные вестовыми, Зимнев и взводные унтер-офицеры. Не досчитались двоих, погибшего комвзвода-4 и тяжелораненого шрапнелью командира первой ПРОГ. Попросив у кого-то сигарету, поручик несколько раз жадно затянулся, забивая засевшую в гортани вонь. Выслушивая доклады о потерях, Масканин лишь заскрежетал зубами. И до атаки рота была не полнокровной, в стрелковых взводах по двадцать – двадцать пять человек. Теперь же во взводах по шестнадцать – двадцать егерей. В первом вообще дюжина. К тому же полагавшиеся на отделение ручные трёхлинейные пулеметы РПСМ-84, всё ещё надёжные, но давно устаревшие, принятые на вооружение в 84 году прошлого века, имелись в лучшем случае по одному на взвод. Зато в одном из блиндажей откапали десяток хаконских винтовок с пламегасителями и насадками к ним для 40-мм винтовочных гранат. Неплохое пополнение в огневых средствах. Оказалось, наткнулся на них Чергинец, за каким-то чертом полезший в полуобвалившийся блиндаж. Винтовки эти имели съёмный откидной рамочный прицел. А гранаты, снабженные пулеулавливателями позади стабилизатора с десятьюлопастным оперением, были начинены пентолитом и позволяли поразить цель на дистанции около трехсот метров. Осколков они давали мизер, но фугасного действия вполне хватало для поражения дзотов или укрывшейся пехоты. Теперь у роты 'ручная' артиллерия появилась. Уже веселей.

Одни только ПРОГи при атаке уцелели. Впрочем, и они давно уже не имели чёткого штата. Сейчас их состав зависел от наличия 'профильного' вооружения. Обычно в них входил расчёт тяжелой СКВ 'Унгурки', пара-тройка снайперов с простыми армейскими 7,62-мм винтарями СМ, два расчёта крупнокалиберного пулемета КПВО, пара расчётов станковых ПВСов, четыре-пять расчётов лёгких миномётов. Но это обычно. Уже с месяц, как в обеих ПРОГ некомплект. СМ по одному болту и по три миномёта осталось, а во второй ПРОГ один КПВО. Об огнемётах и заикаться нечего, такое богатство теперь только в штурмовых частях встречается, да у мотострелков.

Обо всём этом Масканин задумался мимоходом, ставя перед каждым командиром ближайшую задачу. На несколько секунд отвлёкся, посмотрев вместе со всеми на небо начинавшегося дня, обляпанное рваными облаками, в которых старались до времени спрятаться идущие клиньями бомбовозы. Истребителей видно не было, небось шли в верхних эшелонах высоты. Спокойней всем как-то сразу стало оттого, что над головой своя авиация. Особенно от мысли, что работать она будет где-то подальше.

– По местам, мужики, – напоследок сказал Масканин, – сейчас хаконы свою удачу проверять будут. И нашу стойкость. И придержал за плечо Зимнева, выждав пока остальные разойдутся.

– А ты, Вадик, пока снова четвертый взвод прими. После боя доложишь свои соображения, кого бы на КаВэ-четыре поставить. И… – Максим вдруг проникся интуитивной догадкой. – Особое внимание на стык с соседями. Передашь Чергинцу, чтобы смотрел там в оба. Кажется, у восемнадцатой роты не всё гладко.

Обходя позиции первой ПРОГ, смешавшейся сейчас со стрелковыми взводами, поручик высматривал командира взвода миномётов. Юрий Лучко был почти ему ровесником и, не смотря на должность, по натуре абсолютно не военным человеком. Одень его в гражданку и не скажешь, что этот 'ботаник' превосходно умеет 'набрасывать', как он сам выражается, мины и управляться с буссолями и дальномерами, не путаться в таблицах стрельбы et cetera. Будучи выпускником матфака Вольногорского горного университета, Лучко несколько лет прослужил обычным школьным учителем старших классов. И в общем-то имел бронь и от призыва в мирное время и тем более в военное.

По законам Новороссии, научно-технические кадры и Корпус преподавателей и вузовских, и школьных от призыва в армию освобождались. Кто хотел служить – пожалуйста, добровольцам всегда рады. А в инженерных войсках так вообще принимали с распростёртыми объятьями. Треть офицеров инженерно-сапёрных частей – в прошлом гражданские спецы, приходя в армию, их гражданские чины переводились в военные в соответствии табелю о рангах.

Лучко решил стать добровольцем, записавшись вольноопределяющимся в полк в декабре прошлого года, а в апреле всего за месяц досрочно окончил ускоренные курсы младших артиллерийских командиров. В виду потерь стал на офицерскую должность. Но так и остался с девственными вольнопёрскими погонами и петличками.

Масканин застал его сидящим на корточках и по хозяйски осматривающим целёхонький хаконский миномёт. Малокалиберный и теперь трофейный.

– Смогёшь приспособить? – хлопнул его по плечу поручик.

– А то! – Лучко даже не обернулся, и вовсе не из-за какого-то там неуважения. Просто экс-учитель так и не впитал в полной мере понятие субординации, где уж там о прочих уставных 'тонкостях' говорить. – Смогём и ещё как! Только миномётик этот совсем уж пиндюрочный какой-то. Пятьдесят миллиметров.

– Велгонский, – блеснул познаниями Масканин. – А выстрелы к нему?

– Да завались. Мои хлопцы семь ящиков по двадцать штук в каждом натаскали. Тут, Макс, другое. Пока я его изучу, считай, что ящик спущу.

– И хрен бы с ним. Ещё найдём.

– А не плохая вещица, – дал оценку трофею Лучко, возясь с вертлюгом опорной плиты и визирующими приспособлениями. – И лёгкая, килограмм десять. Вертикальная наводка до плюс восемьдесят пять. По горизонту, без переустановки плиты, до тридцати. Не хило. Только дальность наверняка маловата, до километра, думаю.

– Нам, Юра, сейчас больше и не надо… А как с 'родными', в 'молчанку' сыграют? – не скрыл он опасений, имея в виду остатки боекомплекта к 82-мм миномётам.

Лучко недовольно поджал губы, его 'родные' ММТ-14, выражаясь армейским жаргоном, вскоре и правда замолчат. В голосе его была злость:

– По три выстрела на ствол осталось. Да и много ли, Макс, на своём горбу утащишь вдевятером? Поставил на колесики и погнал. Полцентнера и один боец утащит. А вдвоём много ящиков возьмёшь? Итак нагрузились, как вьючные кобылы. А на мне ещё мои прибамбасы… И всё на собственном горбу!

– Людей не дам.

– Знаю. Потому и не прошу.

– Аршеневский гостей обещал. Думаю, заодно нам БК подкинут.

Обнадёжив обещанием Лучко и самого себя в придачу, Масканин помчался по позициям пулемётных отделений первой ПРОГ, взвалив на себя прямое руководство ними. Лично уточнил сектора обстрелов, указал запасные позиции. На полминуты задержался у примкнутого траверса, рядом с наскоро оборудованными по обе стороны его ската гнёздами КПВО. Отсюда в бинокль хорошо просматривались частые кремальеры вражеской траншеи, отчего та походила на полотно пилы. Помимо кремальеров, траншея была вырыта ломаной линией, местами приближаясь к передней 'сестре' метров на сто пятьдесят и уходя дальними изгибами вглубь на двести – двести тридцать. Имела кое-где забетонированные брустверы со снесёнными артогнем остатками маскировки. Не мало хаконы успели наворотить за отпущенное время, подумалось ему при наблюдении.

До снайперов руки не дошли, времени и так кот наплакал. К тому же, эти ребята итак прекрасно знают свою работу.

Пробежался по стрелковым взводам, проверяя как готовят их к бою командиры. И вернулся обратно к понравившемуся траверсу, по тихому радуясь, что хоть со второй полуротой голову сушить не надо, когда времени в обрез. В способностях Зимнева поручик не сомневался, на войне учатся быстро. Если в чём и засомневается Вадик, то его характер выручит, не зазорно для него было у унтеров совета спросить, у того же Чергинца, например. К слову, из Зимнева превосходный штабник бы вышел, нежели образцовый строевой командир. Не зря как-то капитан Негрескул Вадима зондировал, желая его к себе перетянуть, да Арефьев не дал.

При первом наблюдении, хаконская траншея выглядела как некая оживлённая магистраль, настолько часто в ней мелькали каски, не смотря на продолжающиеся вокруг разрывы. И надо же, пока Масканин бегал туда-сюда, теперь и в бинокль шевеления не заметишь. Вот что значит снайперы, прострелили пару другую голов, глядишь, и все на той стороне осторожничать стали.

Стрелки на часах показали, что после захвата траншеи прошло всего шесть минут. Если часы не врут. Но не врут ведь, уважаемая марка – кирилловского механического завода, и стоят часики соответственно. Сто лет им сносу не будет, если конечно по ним камнем не бить. Максим давно уже не удивлялся, что время имеет свойство так растягиваться. Субъективно, конечно.

Пялиться в бинокль он долго не мог, памятуя, что и у хаконцев снайперы есть. Присел на корточки, чуть не провалившись в нишу задней стенки, и стал наблюдать за деловитой суетой расчёта КПВО.

Два бойца орудовали сапёрными лопатками, изъятыми у наваленных в траншее мертвецов. Оборудовали гнёзда по всем правилам. Третий закончил возиться со станком, открыл приёмник и вставил в него чёрными и жирными от смазки руками непрерывную ленту на шестьдесят 12,7-мм толстеньких как сардельки патронов. В этой ленте обычные патроны чередовались с разрывными, узнаваемыми по характерным притупленным пулям с чёрными полосками. Сам пулемёт системы Вереснянского-Обревича, чьи фамилии вошли в аббревиатуру, конструктивно позволял всего за минуту заменить обученным расчётом вышедший из строя ствол. Имел в последних модификациях оптический, чаще коллиматорный прицел. Весил со снаряженной лентой двадцать четыре кило, с пехотным трёхстанинным станком – все сорок восемь, а на универсальном, для бронетехники, и вовсе девяносто шесть. Посмотришь со стороны, как расчёт бегает с этой бандурой, да с патронными цинками к нему, и не позавидуешь. Это по штату обслуга в три человека полагается, не редко же их и вовсе двое. На вражеских позициях разнёсся пронзительный свист.

Это был согласованный сигнал командирских дудок, делавшихся на манер боцманских. Сигнал возвестил контратаку. Что ж, хаконские офицеры верны себе, сто лет, наверное, свои дудки используют.

Одновременно со свистом, под конец заглушив его, сильно рвануло где-то в расположении второй полуроты. С диким грохотом огромнейший столб земли, перевитый огненными всполохами, взметнулся вверх, на мгновение застыл и стал оседать и расползаться клубами пыли. Очередной сюрпризец, заготовленный хаконцами. Любили они иногда в свои траншеи мощные фугасы закладывать. Хорошо если провод есть, хуже когда радиовзрыватель. Не всегда вовремя обнаружишь эту замаскированную смерть.

Сработали фугасы и на участках соседних рот, возможно и по всей захваченной траншее. Отсюда видно не было. На слух же не поймешь, в раскатистом эхе потонули не только далекие звуки боя, но и звучавшие поблизости выстрелы.

Ещё не осела выброшенная фугасами вверх земля, а хаконцы бросились в атаку.

Егеря 16-й роты открыли огонь по готовности. Проблем с патронами пока не было, можно и не экономить выжидая возможности прицелиться наверняка. Вдруг и возникнет нехватка, так под рукой хаконских винтовок навалом. Захлопали русские трёхлинейки, застучали короткими очередями ПВСы и редкие РПСМы, забили длинными захваченные 'хикмайеры'. Стволы трофейных пулемётов не жалели, пусть себе прогорают, все равно к ним родных патронов мало, а русские, того же калибра, единые и для РПСМа, и для винтовки Шумского, и для карабина КС, не подходили, будучи слегка длиннее.

Масканин примостился к амбразуре бруствера, благо они по обе стороны траншеи наличествовали, приложился к прицелу винтовки, совмещая целик с мушкой. Далековато. На дистанции почти двухсот метров фигурки вражеских солдат, пригибавшихся на бегу, выглядели крохотными. И неслась вся эта человеческая масса только на первый взгляд сплошной волной. На деле же, хаконцы старались бежать зигзагами, поотделённо маневрируя, залегая, перекатываясь, вскакивая и по спринтерски стремясь преодолеть следующий отрезок. Умелые солдаты в атаку шли.

За спинами наступающих появились 'хикмайеры' с выставленными щитами из двухсантиметровой брони. Щиты эти были специально предназначены для защиты прислуги, с амбразуркой по центру, дававшей нормальный угол для стрельбы, как раз для таких вот атак. Когда надо свои цепи поддержать. В манёвренном бою эти щиты не использовали, весили они прилично, обходились без них и в позиционном сидении. Как ни крути, а демаскируют они здорово. Снайперу с трёхсот метров в амбразурку попасть – раз плюнуть.

Вместе с выдохом Масканин плавно нажал спусковой крючок. Вскочивший было вражеский солдат начал медленно заваливаться. Со следующего врага слетела не закреплённая каска, пуля поручика попала в голову.

Рядом с бруствером взвился султанчик взрыхлённой почвы, ещё две пули попали в бруствер в опасной близости от амбразуры. Остальная часть очереди 'хикмайера' прошла правее и выше. Присев, Масканин переметнулся к другой амбразуре, поближе к пулемёту, который наконец начал бить короткими очередями по защищавшим 'хикмайеры' щитам. Какая б там броня не была, а пятилинейных пуль щиты не держали. Пробить-то их пули не пробивали, не бронебойные всё-таки, но вгоняли в горизонталь на раз. Что там происходило с прислугой, не успевшей вовремя среагировать, и гадать не надо, долго не проживут, если не наповал.

Поручик выбирал цель, положив винтовку на подошву амбразуры новой позиции. И тут в дело вступили миномёты Лучко. По атакующим порядкам хаконцев пронеслись разрывы мин. Сто метров, на которые успел подойти противник, практически мёртвая зона для более тяжёлых минометов. Но не для ротных. А сами мины – штука для пехоты на открытой местности весьма опасная, часть осколков летит параллельно земле.

Хаконцы залегли, но не надолго. Миномёты их не остановили, да и три очереди по три выстрела не могли возыметь желаемого эффекта. Одни только 50-мм малютки исправно бухали. При весе грамм в восемьсот, зона их действительного поражения не превышала десятка метров. Местность же – не идеальная плоскость, рытвин и воронок на ней с избытком.

Теперь в ход пошли захваченные винтовочные гранаты. Несколько белёсых полос обозначили выстрелы. Плохо, что по дымному следу раскрывались позиции стреляющих. На их счастье, 'хикмайеры' уже были подавлены.

Масканин дострелял пятипатронный магазин, не отвлекаясь на передёргивание затвора как в древних аналогах. Винтовка-то самозарядная, с мощным боем, но вот отдача, чёрт её побери…

КПВО замолк. Перезарядка. Шестьдесят патронов – не двести. Используя момент, хаконцы бросились вперёд и у многих в руках были гранаты. Но достичь нужной дистанции для броска им не дал фланкирующий огонь других пулемётов. Многие гранаты взорвались с недолётом. Многие, но не все.

– Примкнуть штыки!!! – дал команду Масканин, когда наступающие подобрались предельно близко.

Он прекрасно знал, что большинство егерей штыков не снимало. Как и он. Если угодно, это была своего рода формула, исправно мобилизующая закаленных солдат на рукопашный бой.

Команду тут же по цепочке продублировали отделённые и взводные командиры обеих полурот. Теперь требовался одномоментный дружный натиск. А для этого нужен был всеми заметный сигнал. Для чего у ротных командиров имелись ракетницы, помогавшие мгновенно донести сигнал до всех. Масканин выстрелил в зенит зелёной ракетой. И вновь давно отработанным приёмом, егеря дружно бросили по одной-две гранате, у кого сколько под рукой было. Когда отгремели взрывы, ввысь пошла вторая зелёная – сигнал к штыковой атаке. Бросив за бруствер лишнюю теперь ракетницу, Масканин покинул траншею.

Штыковой бой русской пехоты всегда был страшен. Его не всегда выдерживали хаконы и велгонцы, его страшились островитяне, раконцы и арагоны в прошлых войнах. Когда же в штыки шли русские гвардейцы и штурмгренадёры, враг не редко паниковал. Настоящим ужасом для противника были рукопашные схватки с вольногорами. В отличие от гвардии и гренадёров, боевой подготовке которых всегда уделялось удесятерённое внимание, вольногоры постигали науку войны с детства. В мальчишеских играх под присмотром старших, как правило отставных ветеранов, обучавших малолетних односельчан искусству следопытов, стрельбе из охотничьего и боевого оружия, охоте. Обучались юные вольногоры и искусству сечи, скоротечному огневому бою и ножевому бою, а также сцеплялке – удалой молодецкой драке всех против всех. Да и игр у юных вольногоров было не мало, простеньких и не очень. От царя горы, до стеножных боёв.

Рота сошлась в штыки. Выстрелы, крики, глухие удары повстречавшихся винтовок, взмахи бебутов и хаконских сабель. Вольногоры оставили за спиной только трупы и дружно рванули вслед бросившимся назад хаконцам. И на плечах отступавших ворвались в траншею. Рота захватила её с ходу, в коротких стычках очистив от защитников. Так Масканин выполнил первую из поставленных на сегодня комбатом задач.

'Свой' участок недостроенной третьей полосы обороны шестнадцатая рота также захватила с ходу. Противника там почти что и не было. Так – раненые, да артиллерийские расчёты, кто жив остался. Большинство сдалось в плен. С хаконскими ранеными возился их собственный военврач – оберарцт. Судя по погонам, равен пехотному гауптманну, то бишь капитану большинства армий. Медикаментов этот оберарцт не клянчил, свой запас имел. Масканин на всякий случай назначил на охрану пленных весь пятый взвод, которым командовал побывавший в хаконском плену фельдфебель Осадчий. Все два месяца, пока его не освободили, 'полевые' с Осадчим хорошо там обращались, поэтому можно ожидать, что не даст он пленных в обиду, если всё-таки хэвэбэшники здесь появятся.

Другие роты батальона пошли вперёд, занимая перелески, высотки и вышибая врага их ослабленных артогнём опорных пунктов. Рота Масканина, согласно решению Аршеневского, временно находилась в резерве, готовясь штурмовать деревню Дамме.

Поручик вместе с Зимневым расположился прямо на барбете бетонированной позиции хаконской батареи. Ни одного целого орудия здесь не было, все разбито, даже тела пока ещё не убраны. Дизельная бронекаретка, предназначавшаяся для маневрирования вдоль позиции трехдюймовой пушки при контрбатарейной стрельбе, вообще изувечена. Не иначе, как прямое попадание тяжелого снаряда.

Зимнев всё тараторил без умолку, неотриагированные эмоции выплёскивал. Тяжело ему было. Да и поднакопилось у него за несколько месяцев изрядно. В первое время всё в себе давил, теперь вот прорвало, нашел благодарного слушателя. Масканин его специально сюда, подальше от всех, привёл, да расспрашивать начал. А то ходит прапорщик как в воду опущенный, последние дни так особенно. Большая ведь разница, держаться молодцом перед бойцами, среди которых кое-кто и в отцы годится, давя собственные страхи и переживания в себе (так Вадиму внушили в офицерском училище, а потом он и своими мозгами дошёл до этого) или выплёснуть наболевшее на боевого товарища – такого же офицера, но более опытного и по житейски более мудрого. Эх, девятнадцать лет…

– Так что там, в восемнадцатой роте? – Масканин поймал момент, когда Зимнев наконец прервал словоизлияния, всё ещё переживая перипетии прошедшего боя. – Восемнадцатая траншею не дочистила? И хаконы от неё одновременно с контратакой ударили?

– Да, почти… Чергинец… Чергинец не дал им развернуться, – вновь затараторил Вадим. – Восемнадцатая рота сильно завязла… А потом твои ракеты! Мы в штыки, а у восемнадцатой что-то случилось… Хаконы обратно дёру дали…

– На выпей, полегчает, – Масканин протянул фляжку с водкой. Много их на роту раздавали после боя, хоть упейся. Но не упивались, сгорал алкоголь без остатка у тех, кто брал и свои двести грамм, и по столько же – за погибших друзей. Были и такие, кто и не притрагивался вовсе. – Выпей, выпей, стресс снимешь.

Вадик взял флягу, приложился. И затянул носом воздух, чуть не закашлявшись. Вроде проняла его водка, прямо на глазах он как-то успокоился. Интересно она на Зимнева повлияла, слишком быстро пожалуй. К водке он был не привычный и не охочий, организм её как яд воспринимал. Потому и не брал частенько прапорщик полагавшиеся порции. Вот если бы вино давали или пиво с ликерами…

– Слушай, Вадик, давно хотел у тебя спросить. А чего ты в военное училище пошёл? У тебя же отец – крупный промышленник. Связи, состояние и всё такое прочее. Зимнев задумчиво повёл плечами.

– Знаешь, Макс, может я тебя и удивлю, но это был обыкновенный юношеский бунт. Я только теперь это понял. Да, ты прав, у отца большие деньги и связи. И он хотел, чтобы я на физтех поступал, в Светлоярский ГэУ. Вышел бы из меня толковый инженер или нет, но уж всяко не на войне сынуля. Понимаешь?

Масканин понимал, очень даже хорошо понимал. Новороссия не Островной Союз и не какая-то там Новая Бразилия. Ещё в конце прошлого века крупному капиталу все пути к власти и возможности влиять на неё были перекрыты раз и навсегда. Государственная власть и коммерция любого уровня находились в разных плоскостях и не пересекались. Богатство и связи не имели значения, когда у отпрысков мужского пола подходил призывной возраст. Повлиять можно было только на определение места будущей службы. Но и такая форма коррупции не процветала, а если подобные факты вскрывались, то скандалы гремели громкие. Единственный законный способ избавить любимое чадо от армии – это учёба в ВУЗе. Но только в государственном ВУЗе и обязательно на факультетах связанных с прикладными науками. То есть, будущие юристы, экологи и прочие гуманитарии от призыва не освобождались.

– Учиться я всегда любил, не в пример большинству мальчишек моего круга. Думаю, сдал бы вступительные без проблем. Дальше учился бы себе спокойно, война войной, а закон трогать будущую научно-техническую элиту запрещает. У студентов-технарей от мобилизации железная бронь. Об этом мне и талдычил отец. Но понимаешь, у меня тогда было такое чувство, что это не правильно. И я здорово с отцом поругался. Он даже пригрозил, что наследства лишит. А я, на зло ему, в вежецкое пехотное поступать поехал. В военных училищах как раз конкурсы отменили, гребли всех подряд. Это потом отчисляли тех, кто учёбу не тянул. Но с учёбой у меня всё нормалёк было, а вот остальное…

– Что, так тяжко пришлось?

– Для меня – да. Не физо даже напрягало, а… Ну представь, расслабленное, взращённое в тепличных условиях тело да сразу в казарму! Первые месяцы я вообще сбежать хотел. Гордость только не позволила. Отец несколько раз приезжал, а ему врал, что все нормально. А потом он признался, что гордится мной. Ты не представляешь, что эти слова в его устах значат… Потом-то я втянулся, два года пролетели и вот он я, прапорщик Зимнев. Вадим снова отхлебнул, скривился и спросил:

– Сам-то, Макс, почему не пьёшь?

– Потребности нет.

– Как так? – не понял Вадим и сделал ещё глоток. – Сам же говоришь, стресс водка снимает.

– Снимает, это правда. Только мне сейчас свежая голова нужна. Да и стресса у меня нет.

– А как же?.. – Зимнев растерялся. Не понимал он, как это у человека нет стресса после боя.

– Что 'как же'? – ухмыльнулся Масканин. – Вадик, ты по сторонам побольше смотри. Наблюдательность тренируй. Раз уж попал в вольногорский полк, так выводы делай. Мы вот сюда пока шли, много ты по пути употребивших бойцов видел?

– Видел. Но правда не много… Стоп, командир, ты чего это мне хочешь… сказать? – у Зимнева едва не сорвалось 'втереть', но вовремя остановился. Всё-таки некоторые грани переступать нельзя. – По-твоему, вольногоры все такие трезвенники? Да бухают как черти! Сам же временами… прикладываешься.

– Х-хе! Зоркий глаз, блин, нашёлся… Зоркий, не подбитый… – Максим подавил просившийся смешок, не хотелось иронизировать. Обидчивый Вадим, в силу возраста поймет ещё что-нибудь не так. – Как черти, говоришь? Есть такое дело. На отдыхе, на привале, да в тылу, пока, например, я не вижу… Бывало, конечно, спьяну в атаку ходили, удаль молодецкую показать. Некоторые даже живыми остались…

– Эт когда такое было? Не помню.

– Давненько. В самом начале войны. В конце февраля, когда дивизию расширять захваченный морпехами плацдарм бросили. Высотка там одна была, сильно нас нервировала. Батальон её два раза безуспешно штурмовал. А в одной из рот офицеров не осталось. В роте парни все сплошь молодые, до четвертака, да лихие. Вечерком наклюкались втихаря, меру превысили. И решили отвагу показать, никого не поставив в известность. О трибунале никто из них не подумал. Так там, на той высоте, почти вся рота и осталась.

– Погоди, Макс… – поразился Вадим. – Чтоб вот так, по-глупому гибнуть! И там ещё кто-то живой остался?

– Повезло, наверное. Хотя я в везение не верю. Может, потому живым и остался…

– Так ты про себя что ли? – Зимнев обалдел. – Просто ты сказал, рота без офицеров осталась, вот я и…

– Угу. Ты забыл, что я не кадровый. Экзамен на прапора я уже потом сдал. А бой тот… Отчаянные мы были, но дурные. Я тогда в пять минут протрезвел. И то всё помню как-то смутно… Помню, выбили мы хаконов, потом их атаку выдержали. А потом к нам тринадцатая рота подошла. А на утро Бембетьев мне и другим морды набил.

– Из-за этого не пьёшь? В смысле, из-за высоты. Я не про Бембетьева.

– Я понял… Отчасти разве что. Говорю же, потребности нету.

– Ну не знаю, так и в дом скорби загреметь можно, если всё в себе носить. Я вот поговорил с тобой, водки тяпнул, и сразу как-то похорошело. Я и раньше положенные двести грамм брал, редко, конечно, но брал. Хоть в последствии блевал постоянно. А от одного запаха потом так замутит! Но чтоб вот так, душевно поговорить с кем-то… Стеснялся.

– Вот и не стесняйся больше. Меня не стесняйся. Плохого не посоветую, от дурного отговорю. А водка, Вадик, что мне водка… Хлебну иногда как снотворное, а не антистрессовое. Да и заразу всякую водка изводит.

– Не, Макс, не пойму. Штучки ваши вольногорские?

– Да какие штучки? Идет война. Я воин. Стало быть в своей стихии. Война закончится, займусь чем-нибудь другим. Путешествовать, к примеру, буду, – Масканин посмотрел куда-то вдаль. И мечтательно добавил: – С детства географией увлекался, да книжками про путешественников зачитывался… – вдруг лицо его стало жестким. – И уж точно никакими синдромами страдать не буду, как это любят обсасывать наши и забугорные интеллигенты. Буду жить без истерик и спать без кошмаров. Зимнев улыбнулся недоверчиво. И снова отхлебнув, скривился и просипел:

– Откуда такая уверенность?

– Корни, гены, воспитание. Не знаю. Отец же мой живёт нормально. Старший брат тоже, хоть и на костылях с последней арагонской пришёл. Зимнев задумался. И вдруг вспомнив что-то, спросил:

– Это правда, что ты в армию с шестнадцати п-пошел?

– Правда. Не до двадцати же балбесничать.

– А Чергинец у тебя к-комодом был?

– Брешет он, – Максим улыбнулся и аккуратненько изъял у начавшего резко хмелеть Вадима флягу, от греха подальше. Вон и язык вдруг заплетаться начал. Наблюёт ещё прямо тут, натощак ведь нахлебался и без закуси. – Трепло он. Чергинцу тогда семнадцать было. Кто б его отделённым в мирное-то время поставил? Это потом он на сверхсрочную остался. В унтер-офицерскую школу предложили, он и пошёл. Зимнев и впрямь начал косеть. А выпил-то от силы полтораста грамм.

– Так, Вадик, давай дуй, почавкать что-нибудь себе поищи. Заодно узнай, когда там кормёжка будет. Потом можешь подрыхнуть минут сорок-пятьдесят если новых приказов не будет.

– Понял, командир, – губы Зимнева растянулись в совершенно глупой улыбочке, – щас всё узнаем!

Оставшись в одиночестве, Масканин прошелся по искромсанному выбоинами и осколками бетону. Где-то впереди, в паре километров, все ещё продолжался бой. Батальон продолжал наступать. А сзади послышался нарастающий рокот двигателя. Знакомый звук. Кажется, кто-то топливом для БТРа разжился. Впрочем, ничего особенного, комбат гостей обещал, могли и они горючки подбросить, чтоб не на своих двоих добираться. Сам Аршеневский сейчас где-то впереди, а вот Негрескула свободно могла принести нелёгкая.

Размышляя об этом, Масканин шёл к траншеям. От нашествия начштаба он ничего хорошего не ждал, не то чтобы не любил его, просто должность у капитана такая. Да и дистанция опять же. Негрескул из старых кадров и выслугой лет Масканина вдвое превосходил. Умел капитан скороспелым поручикам и прапорщикам гайки завинтить.

Глава 7

Гости, прикатившие на БТРе, оказались хэвэбэшниками. В чистеньком стираном обмундировании, свежие. Не то что грязные, недавно вышедшие из боя егеря с посеревшими лицами. Высокий худой гауптманн, высоколобый с костистым лицом. И контрастирующий с ним не ростом, а комплекцией двухметровый верзила с погонами штабсфельдвебеля. Судя по нарукавной нашивке этого унтера, обозначавшей его должность батальонного старшины, верзила был всё-таки в чине гауптфельдвебеля. В таких нюансах, как и положено офицеру, Масканин разбирался. Оба были в полевой форме русской армии, которую носили все части ХВБ во избежание трагических случайностей. Однако знаки отличий носили свои, традиционные. Да награды, у кого они были, свои, исконные. Ещё одно отличие имелось у хаконских добровольцев – погоны и нашивки они носили и на бушлатах, в отличие от русских. А на рукавах обязательные шевроны с эмблемой ХВБ: тёмно-серые буквы готическим шрифтом на пурпурном поле.

Гауптманн на чистом русском отправил своего гауптфельдвебеля осмотреться поблизости. И безошибочно выделил среди находившихся вокруг егерей Масканина. Чутьё, видимо, у него было соответствующее. Ведь на замызганном бушлате Максима как раз никаких отличительных знаков не было. Разве что портупея офицерская, да и то эти портупеи у каждого второго унтера были.

– Капитан Ханеманн, – представился хаконец, протягивая руку.

Максим ответил на рукопожатие, невольно отметив про себя, как именно представился хэвэбэшник. Не хотелось, наверное, ему ляпать: 'гауптманн Ханеманн'. А может дело в самом звании, ведь русский капитан всё-таки не ровня капитанам других армий, где существовало три, реже четыре чина младших офицеров. У хаконцев, к примеру, лёйтнант, оберлёйтнант и гауптманн. Оберфенрих ещё был, как аналог русского прапорщика, но, однако не офицер. Поэтому гауптманна в русской армии принято было считать равным штабс-капитану.

– Поручик Масканин, командир роты.

– Офицер штаба бригады, – кивнул Ханеманн. – Прибыл взаимодействие налаживать. Через ваш участок пойдём, очищать путь вашим мотострелкам.

– Взаимодействие – это к командиру батальона. Или к начальнику штаба. Что вы, интересно, очищать будете? Мы уже вроде всё прочистили.

– Командованию виднее, поручик, вы не находите? – Ханеманн натянуто улыбнулся. – С подполковником Аршеневским я непременно поговорю. А сейчас хотел бы поговорить с пленными. Не проводите?

– Зачем это вам пленные, господин гауптманн? – насторожился Масканин.

– Не беспокойтесь, господин поручик, они, несомненно, ваши. Пообщаться с ними я бы хотел… э-э… на правах гостя. Всё дело в том… В полосе действия вашей дивизии замечена велгонская часть, о которой ранее не было сведений. Поэтому, я бы хотел в вашем присутствии поговорить с моими соотечественниками, может, узнаю что-нибудь.

– Эка невидаль, велгонцы, в рот им корягу… Наверняка заградители какие-нибудь. Ваши-то… – Максим проглотил просившийся эпитет, зачем по пустякам отношения портить с союзничком? – Ваши соотечественники не всегда проявляют чудеса стойкости. Слыхали, как пару месяцев назад целый полк сдался? Теперь велгонцев и на нашем фронте полно.

– Ваш афронт не уместен, поручик. Для меня, как старого члена ХВБ, давно ясно, что народ Хаконы воюет из-под палки. Новые порядки далеко не всем пришлись по душе. Даже среди тех, с кем я воевал в гражданскую, есть недовольные. Мой гауптфельдвебель тому пример. В начале нынешней войны добровольно перешёл к нам. Как видите, жив и даже ходит в высшем унтер-офицерском чине. Не опасайтесь за пленных, мы не звери.

– Причём тут 'звери', гауптманн? Идёмте, – Масканин показал направление. – Вы лично, может, никого не расстреливали. Но насмотрелся я, что ваши добровольцы с пленными делают. Предупреждаю сразу, поговорить – пожалуйста, но допрашивать не дам, пусть 'полевыми' наши 'кому надлежит' занимаются.

Не стал поручик хаконцу высказывать, что думает про войну 'из-под палки', шпицрутены ещё бы Ханеманн упомянул. Пусть кого другого полечит. Несомненно, часть правды в словах хэвэбэшника была. Но потери русской армии не располагали к умствованиям на эту тему.

– Ваш русский превосходен, – заметил Масканин, желая порвать паузу.

– Ещё бы он был плох, после многих лет прожитых в Новороссии. И до эмиграции я не плохо им владел, теперь вот, как видите, говорю чисто.

– М-да, а я чистотой ваших языков похвастаться не могу. По-немецки неплохо говорю, по-чешски бегло. Какой-нибудь фламандский или датский для меня тёмный лес.

Они обошли, успевшую на четверть наполниться водой воронку, на краю которой валялась абсолютно голая оторванная до бедра нога. Взрывом вместе с штаниной сапог сорвало или ботинок. Ветер подул в их сторону, ноздри мгновенно забило гарью тола и вездесущей пылью.

– Кстати, гауптманн, не приоткроете завесу тайны? Чем вас та велгонская часть встревожила?

– Да какая тут тайна, поручик? Помилуйте. Так, предположения всего лишь. И хорошо бы, если мы ошибаемся…

– Вы не начальник разведки в своей бригаде?

– И это тоже с недавних пор. Временно исполняю обязанности.

– Так что там за предположения?

– Есть косвенные данные, что та часть – штурмовая бригада нового образца.

– И что в ней особенного? Усилили обычную штурмбригаду батальоном тяжелых танков, да парой гаубичных дивизионов. Вот и весь новый образец.

– Нет там никаких танков. Всё дело в совершенно особых солдатах. Вундерваффе, если угодно. Такая бригада уже успела отметиться на невигерском фронте. Все дело в самих штурмовиках. Непостижимо выносливые, сильные, бесстрашные. Экипированы в тяжёлые бронежилеты, вооружены в основном автоматическими винтовками 1KS 'Хох', реже карабинами или гладкостволками. 'О-па'! – оценил Масканин недоверчиво и задумался.

Во всех армиях и пистолеты-пулемёты не завоевали всеобщего распространения, годясь исключительно для ближнего боя. Несомненный плюс ПП – скорострельность, да и лёгкость в сравнении с тем же ручным пулемётом. Но эффективная дальность какие-то полтораста метров! Хороши они были в траншеях, в городских боях, когда, а чаще если, до врага рукой подать. Но что такое сто пятьдесят метров, когда до противника на сотню метров дальше? Большая часть очереди уходит куда угодно, только не в цель. Конечно, есть образцы и похуже, есть и получше, но массового распространения пистолеты-пулемёты не нашли. Хотя вот уже лет двадцать, как приняты на вооружение. В русской армии ими вооружали в основном мотострелков, жандармов и комендантские роты. А тут надо же, велгонцы целую бригаду, по словам гауптманна, оснастили даже не какими-то там 'AFO', неплохим надо сказать велгонским ПП калибра 9-мм, а 'Хохами'! Автоматическими винтовками!

Семимильными, однако, шагами оружейная мысль идёт. Ещё лет десять назад этими автоматами конструкторы бредили, нарвавшись на технические библиотеки времён докосмической эры. Вернее, бредили ими оружейники всегда, но только десятилетие назад стали появляться первые неуклюжие образцы. А потом пошло, поехало. Перед самой войной у велгонцев появился 'Хох' калибра 7,62-мм, с рожком на 32 патрона, весивший 4,5 кг. Самая кстати тяжёлая автоматическая винтовка в мире. В Новороссии появился автомат А-28 'Ворчун', тоже трёхлинейный, с рожком на 30 выстрелов, но полегче. Говорят, есть и другие системы и в Велгоне, и в Новороссии, для спецчастей. Масканин слышал только про отечественный 'Скиф' странного калибра 5,5-мм. В войсках байки ходили про эти 'Скифы', никто в руках не держал, но все дружно смеялись над калибром.

Как ни странно, но в Хаконе и во всех иных странах автоматов на вооружении пока не было. Опытные образцы в стадии доводки находились.

Вот и засомневаешься, в словах Ханеманна. Бригада вооруженная 'Хохами', ну пусть не ими одними, пусть ещё и гладкоствольные ружья и карабины. Но всё равно! Мало того, целая бригада в тяжёлых бронниках! Масканин представлял уровень цен. При существующих технологиях, такие бронежилеты стоили около двухсот червонцев золотом. Да, хорошие бронники, слов нет, с десяти метров 9-мм пулю держат, в чешуйчатых пластинах только вмятины, а осколки пуль застревают в специальной ткани обшивки. И рикошетов можно не бояться, и контузий при попадании. Но только стоимость! В русской армии в штурмгренадёрских частях отдельные роты ими едва снабжались. Куда там хотя бы о батальоне говорить. И дело не в экономии на жизнях солдат, как в прошлые века бывало, первые образцы бронежилетов в начале войны появились, но к исходу третьего года войны, экономика начала заметно слабеть. Извечная беда: мало денег. Ведь в этих бронежилетах использовались сплавы редких металлов, иридия, например. И драгоценных тоже.

А тут гауптманн о бригаде говорит, да к тому же не об одной. Невигерский фронт упомянул. Издевается что ли? Да не похоже. Известно, что Велгон в последние лет тридцать заметно экономически вырос, но настолько ли он богат? Это ж, сколько в червонцах выйдет оснащение велгонской бригады?

Масканин на ходу прикинул примерные цифры. Оргштатно пехотные роты хаконской и велгонской армии были почти идентичны. Четыре пехотных взвода по сорок с лишним солдат и офицеров, миномётный взвод, немного 'спецов', итого в полнокровной роте около ста восьмидесяти рыл. Батальоны тоже практически идентичны: три пехотные роты, пулемётная рота, 'спецы' – сапёры, связь, разведка, тылы. Порядка восьмисот шестидесяти бойцов. Дальше в оргштатных структурах бригад шли расхождения. Хаконские бригады имели размытую принадлежность к своим родам войск. Два-три пехотных батальона, один-два артдивизиона, танковый батальон и сапёрный – и вот пехотная бригада. Всего около пяти тысяч полного состава. А добавить два танковых и изъять один-два пехотных – уже танковая бригада. Велгонские же пехотные бригады имели двухполковой состав, по четыре батальона, артиллерию и подразделения обеспечения. Итого: свыше семи с половиной тысяч солдат и офицеров. И по прикидкам Масканина, на оснащение такой бригады сумма выходила семизначная. Пятнадцать миллионов рубликов или полтора миллиона в червонцах… Мда, сумма фантастическая. На шестьдесят копеек можно нормально в трактире пообедать, без спиртного естественно. Алкоголь в Новороссии всегда был дорог.

– Простите, не верю в эти чудо-бригады, – заявил Масканин.

– Дело ваше, – Ханеманн пожал плечами.

– Как вы сказали, бесстрашные и выносливые солдаты? Эксперименты с биохимией и психотропным воздействием, быть может?.. А?.. В это я согласен поверить. Нынешние велгонские правители давно показали свой имморализм.

– Увы. Сказать что-либо точно я вам не могу. Но вы правы, поручик, велгонцы давно балуются с человеческой психикой. И многого, судя по всему, достигли. Если б только со своим 'материалом' они экспериментировали! К сожалению, и мои соотечественники в последние годы вовлекаются в подобные эксперименты.

– Интересно вы выразились, гауптманн, – Максим сплюнул.

– Бросьте придираться. Это ни к чему. И, кстати… Мы, кажется, пришли.

Пленные всегда вызывали у Масканина некую гадливость. И ничего с собой он поделать не мог, глядя на враз превратившихся в жалкое скопище, морально подавленных людей. Несомненно, всегда среди пленных находились и такие, кто держался, как ни в чём не бывало, но большинство как-то мгновенно теряло приличествующий человеку облик. Наверно всё дело в резкой смене статуса, когда оказываешься в полной власти тех, в кого только что стрелял, а они стреляли в тебя. И мысли этих людей были ясно выражены на их осунувшихся отрешённых лицах.

В глаза поручику сразу бросился сидящий в сторонке ото всех, обхвативший собственные колени майор с перемотанной головой. Привлёк он внимание не своей обособленностью, а шейным рыцарским крестом, кажется с мечами. Отсюда было не видно. Будь это велгонец, орден ему бойцы сорвали бы сразу, да прикладами забили. Но ему повезло, что он не велгонец, даже крест никто не тронул.

Пленных было не много, около сорока. И половина раненые, с которыми возился такой же пленный военврач.

При приближении Масканина и Ханеманна, один из охранявших егерей что-то тихо сказал врачу. Тот отвлёкся, заинтересованно посмотрел на приближающихся офицеров и пошёл на встречу. А когда подошёл, представился на приличном русском:

– Оберарцт Кальвин. Не вы ли, господа, старшие здесь начальники?

В определённой степени, повезло ему, что знает язык. С охраной легче контакт наладить, да и расположить к себе при случае. А вот заданный им вопрос выдавал в нём не кадрового военврача. Из гражданских, скорей всего, из мобилизованных. Потому и в звании скромном в его-то сорок с хвостиком лет. А мог бы чин оберштабсарцта второго класса иметь даже при не сложившейся карьере.

– Вы правы, господин Кальвин, – ответил Максим, излишне пристально разглядывая врача, отмечая его крепкое телосложение и модную в академических кругах бородку. Правда, наличие бородки ещё не говорило, что её обладатель хотя бы профессор. Составив предварительное мнение, также представился: – Командир роты поручик Масканин. К вашим услугам. Имеете нужду в медикаментах, надо полагать? Или в перевязочных материалах?

– Нет, господин поручик… – взгляд оберарцта задержался на Ханеманне, хранившем пока молчание. Видимо его военврач сперва за старшего принял. И тут он заметил шеврон ХВБ и сразу насторожился. – Я к вам другого рода вопрос имею. У меня восемь тяжёлых, им требуется специализированная помощь, оказать которую я в полевых условиях не могу.

– Понимаю, – ответил Масканин. – Но решить этот вопрос не могу, к сожалению. В нашем медсанбате, сами понимаете, вас не примут. И насколько я могу судить, вы госпиталь имеете в виду. Простите, но я всего лишь командир роты.

– Но вы же можете обратиться к вашему командованию? – голос оберарцта дрогнул, выдав искреннее переживание за судьбу его подопечных.

– Я попробую, но обещать не могу. Но я знаю один госпиталь, который был оставлен вашей армией при отступлении со всеми ранеными и персоналом. В городке Радовнитц, кажется. Мы там стояли два дня, вот и запомнилось. Только не знаю его специализацию. А раненых там много…

– Радовнитц? – Кальвин на секунду задумался. – Там нейрохирургия была. Теперь, конечно, какое там профилирование…

– Вы правы, – встрял в разговор Ханеманн. – Я был в Радовнитце три дня назад. Теперь там делают любые операции. Сам Антруп оперирует.

– Вы знаете профессора Антрупа? – удивился оберарцт.

– Да, имею честь знать его лично. Он мой дядя.

– Однако… – теперь уже удивился Масканин, как-то по-новому посмотрев на Ханеманна, но ничего более не сказал.

В принципе, ничего странного в разных фамилиях дяди и племянника не было. Отец и дядя могли быть сводными братьями. Или же, что более вероятно, гауптманн в своё время взял чужую фамилию, чтобы не подвергать риску оставшихся на Родине родственников. Про репрессии новой хаконской власти было хорошо всем известно и за пределами Хаконы.

Оберарцт больше не смотрел на гауптманна настороженно. Похоже, нашли они точки соприкосновения. И видно было, как не терпится им поговорить наедине.

Что ж, надзирателем Максим быть не желал. Потому отошёл в сторонку, да подозвал ближайшего егеря из охраны, заметно тяготившегося своего занятия. Мол, стой тут, да смотри за пленными, а они хоть сидеть могут.

– Осадчего ко мне, – тихо скомандовал поручик.

Охранник поспешил не спеша, хоть какое-то разнообразие. Прикрикивать на него Масканин не стал. Фельдфебель Осадчий не заставил себя ждать.

– Присматривай за ними, – Максим махнул в сторону хэвэбэшника. – Этот гауптманн если захочет поговорить с пленными, не препятствуй, но стой рядом. Вольностей не дозволяй. Тут ещё скоро трофейщики нарисуются, смотри чтоб не грабили. Бузить будут, разрешаю набить морды. Но без фанатизма.

– Что я, меры не знаю? – фельдфебель сделал простодушное лицо.

– Знаю я твою меру… Ну ты меня понял.

– Так точно.

Масканин кивнул. Теперь можно было заняться другими насущными делами. Пришла ему одна интересная мыслишка. Сказал вот Осадчему про трофейщиков и идея возникла.

Капитан Негрескул прибыл в расположение роты Масканина верхом.

Оказалось, рота Бембетьева захватила у хаконцев ездовых лошадок. Негрескул забрал себе одну понравившуюся. Любил он лошадок, а тут ещё и транспорта лишился после того как по дороге к бембетьевцам остался без своего мотоцикла, напоровшись на шального пулемётчика. Очередь из рощи, где засел тот пулемётчик, убила штабного унтера, бывшего при Негрескуле и писарем, и водителем-охранником. Пули разбили двигатель мотоцикла и продырявили бензобак, взрыва и возгорания, какие любят показывать в кино, не было. Только благодаря коляске, капитан остался жив. А дальше был короткий поединок. Негрескул, вооружённый трофейным 9-мм хаконским пистолетом-пулеметом 'Шпир', против стрелка с ручником – трёхлинейным пулемётом L3MG. Негрескул поединок выиграл, будучи опытней и везучей хаконца, оказавшегося совсем ещё мальчишкой. Ручник капитан забрал с собой, лишние семь килограмм, когда до 13-й роты рукой подать, не так и много. И прихватил заодно найденные у тела пулемётчика магазины…

Спрыгнув с разгорячённой скачкой кобылы, капитан отдал её на временное попечение подвернувшемуся егерю. Масканина он поприветствовал взмахом руки и поманил за собой. Присев на бруствер второй траншеи, закурил простую и дешёвую сигарету 'Дельта'. Для приличия протянул раскрытый портсигар Максиму и лишь кивнул, когда тот отказался.

– Санитары, смотрю, к вам прибыли, – сказал капитан, затягиваясь. – Как кормёжка, успели?

– Да, только что, – не без удовольствия ответил Масканин. 'Кашевары' прибыли с супными бачками. Давненько горячей пищи егеря не видели.

– Это хорошо. Хоть здесь порядок. Хоть у вас пожру, – обычно спокойный, начштаба выглядел возбуждённым, движения отрывисты, затяжки нервные.

– Мне когда выступать?

– Не спеши, поручик. Тут натуральный дурдом начался, чёрт возьми… Новые боевые приказы пришли, что-то вокруг не так идёт… На Деда давят. Требуют надежно блокировать Дамме. А мы завязли. Так что скоро и вы в дело вступите… Сверху распорядились резко ограничить радиосвязь. Им, конечно, там в штабах виднее, но мне туда-сюда теперь мотайся! Капитан скривился, сплюнул и затянулся несколько раз подряд.

– Я все понимаю, чтоб когда вопли о помощи в эфире… Никто чтоб резервы не материл… Пятый бат как раз ту рокаду перерезал, о который ты вчера говорил. А двадцать минут назад на КП Деда прямым текстом в эфире приняли, что девятнадцатую роту там вовсю избивают, что её почти и нет уже.

– Так что ж это? Мотострелки же за нами сосредотачиваются! И хэвэбэшники!

– Во! Видишь, и ты мотострелков помянул. Хаконы нас слушают, мы их… А мне в итоге беготня, время только теряется!.. Не успевают мотострелки, только голова колонны подошла. А ХВБ… Вот они как раз и вступят в дело после тебя. Как Дамме возьмёшь, так и они пойдут.

– Гауптманн у меня тут нарисовался. Говорит, налаживать взаимодействие пришёл. Ещё о какой-то чудесной штурмбригаде велгонской плетёт…

– Хм! – капитан глубоко затянулся и щёлчком выбросил докуренный до фильтра окурок. – Поглядим, что за штурмбригада. Пленные у Бембетьева показали, что велгонцы рядом должны быть. Что за часть, не знают. Что с простых гефрайтеров возьмёшь? Где гауптманн?

– С пленными поговорить захотел. Я разрешил. Осадчего приставил.

– Угу. Так-с, с хэвэбэшником я поговорю, а ты жди буаровцев. Или уже прибыли?

– Да нет пока.

– Хреново. Долго они там чешутся… А! Мне тут все уши прожужжали, что к нам какая-то трофейная команда прибудет.

– Не понял. Обычное ведь дело – трофейщики при наступлении. Я и сам их жду.

– Нет, эти не простые, судя по нервозности вокруг них. Свербит у кого-то в заднице. Какая-то там шишка команду эту отрядила. Сейчас они в третьем бате, потом у тебя появятся. Мины их интересуют, наверное, что хаконы перед несостоявшимся наступлением поснимали, да видимо мины – это прикрышка. Что-то в Дамме есть такое этакое. Да. Что-то такое в той деревне есть наверняка. В общем, встретишь гостей, окажешь содействие.

– Есть.

– Ну, всё. Пойду с твоим гауптманном поговорю. А ты давай тут, не спи.

Разговор с Ханеманном у Негрескула получился короткий и продуктивный. Покидав прямо на землю сорванные доски из ближайшего блиндажа, капитан разложил на них карту, придавив по краям и по центру камнями, чтобы ветер не сорвал. Так и расселись на земле. И начали строить из себя великих стратегов. Егерь, подосланный Масканиным, принёс Негрескулу полевой бачок с супом, миску из нержавки и хлеб. Капитан продолжил разговор, совмещая его с едой. Под удивлёнными взглядами гауптманна, прополоскал водкой миску, вылил в неё суп, накрошил туда хлеба и добавил слегка водки. Размешал все это вытащенной из сапога ложкой. И принялся за еду, как ни в чём ни бывало.

Хэвэбэшники ушли тихо и незаметно. А начштаба долго, минут десять, материл кого-то по полевому телефону, который успел к этому времени приволочь с исходного сержант Никон Артемьевич.

Буаровцы, так называли ребят из БУАРа – батареи управления и артиллерийской разведки, прибыли, когда Негрескул покинул расположение роты. Приехали они на трёх грузовиках с боеприпасами, восседая прямо на ящиках, которые доставил старший фельдфебель Вагенький, начальник боепитания батальона. Под командой Вагенького было десять бойцов, не считая водителей. Встретили их радостно. Патроны и гранаты всегда в цене. Особенно обрадовался Лучко, получив возможность набрать столько ящиков с минами, сколько душа пожелает. А его нескромная душа пожелала много. Не поскромничал и командир миномётного взвода второй ПРОГ.

Старшим у артиллеристов был подпоручик Арнаутов, по виду – весельчак и юнец. Наверное, он даже младше Зимнева был, Масканин не стал уточнять. С Арнаутовым прибыл смуглый от въевшегося, видать ещё с лета, полевого загара седоусый и голубоглазый подпрапорщик, которого буаровцы называли Мамаем. Оказалось, это было его имя. Экзотичное имечко для Новороссии, да и среди вольногоров. Остальные буаровцы сплошь рядовые, восемнадцатилетние из последнего призыва, в новеньких полевухах и бушлатах. Интересно было за ними наблюдать со стороны, как они таскаются со своими приборами. А этого добра у них было с избытком. Относительно лёгкие и компактные стереоскопические дальномеры и массивные перископические. Новенькие радиостанции Р-213 и даже зачем-то буссоль. Всё это хозяйство на двенадцать человек плюс личное оружие, у кого карабины, а у кого и пистолеты-пулемёты системы Катлая, самые массовые ПП в русской армии. Эта дюжина была взводом из БУАРа, приданным Масканину для корректировки артогня. Дивизион шестидюймовых гаубиц АД-32, должен будет поддержать штурм, когда 16-я рота начнёт брать Дамме.

'Не хило, подумал Максим, восемнадцать орудий для меня одного выделили. Эх, всегда бы так'.

– Тяжёлых – тридцать два, – хрипло сообщила Танюша, куря глубокими затяжками.

Её испачканное грязными разводами лицо было безмятежно. А точнее, она просто зверски устала. Три ампутации провела, а для неё это до сих пор было делом жутким. Хорошо хоть санитары – мужики крепкие, не смотря на то, что всем по полтиннику минимум, держали обезумевших от боли и ужаса раненых. Анестезия действовала не мгновенно, да и медлить с ампутацией в этой жуткой грязи было нельзя. Насмотрелась она на газовые гангрены. На влажные, самые страшные для неё.

Казалось бы, что такое три курса медфака, чтобы ей, недоучке, операции позволяли делать? Да ещё в полевых условиях? Однако же она и ампутации делала, и операции, пусть и несложные, и грамотные сопроводиловки составляла. Сказывалось её принадлежность к медицинской династии, мать и отец – потомственные хирурги. Багаж знаний у санинструктора Косенко превышал третий курс медфака существенно.

Танюша. Потрескавшиеся губы, обветренные щёки, колючие серые глаза, но смотреть на неё было приятно. И дело не в том, что Масканин, как и все вокруг, был обделён женским обществом. Просто было в ней некое обаяние, простое человеческое обаяние. Да и своя она была по настоящему. И не надо её в вечернем платьице представлять, и в босоножках на шпильках, она и в засаленном бушлате и в солдатских полуботинках красивая. А характером походила на младшую сестру Максима, тоже выбравшую медицинскую стезю. Иногда так и казалось поручику, что не сержант Косенко перед ним, а его сестрица Надюша. Вредная и строптивая Надька.

– Вывозить их надо, – добавила санинструктор. – Шестеро уже померли. Столько же на подходе, если их срочно хотя бы в медсанбат не доставить. Что молчишь, Масканин?

– Сам знаю, – ответил Максим раздраженно, оттого что не в его власти решать жить ли тяжелораненым. – Не злись, придумаю что-нибудь…

Он отошёл от неё, направившись к раненым, скрипя зубами при виде отсортированных по степени тяжести. С ранами в живот лежали отдельно, в грудь и конечности поближе к лёгким. На самом 'отшибе' лежал без сознания егерь с ранением в позвоночник, вряд ли он вообще жилец. В его сторону старались не смотреть, словно давил на всех суеверный страх. Криков здесь уже давно не было. Откричали уже своё, кто не шоковые. И стонов почти не слышно, уколов Танюша не жалела.

– А что, командир, скоро заново хакона бить? – выкрикнул кто-то из бойцов.

– Ты, смотрю, никак в бой рвёшься? – вопросом на вопрос ответил поручик.

– Так ежели кровнички наши, могём!

– Куда тебе 'могём'!? – зло рявкнула подошедшая следом Танюша. – Кто недавно орал: 'жить не хочу'?

– Так, а что ж? – не унимался всё тот же егерь. – Отходняк после уколов часа через три будет. Успею довоевать.

– Гринёв, не сходи с ума, – попыталась его осадить санинструктор.

– Про нацуру не слыхать? – спросил другой егерь, с одуревшим взором. Накололи его, видать, сильно, у него правую кисть Танюша ампутировала.

Нацурой вольногоры называли хаконскую нацгвардию, которую ещё в первые месяцы войны зачислили в кровники.

– Ещё один герой, мать вашу! – выплеснула злость Косенко. – Ты-то куда лезешь? Какой из тебя солдат?

– А я левша, Танюша, – ничуть не обиделся калека. – И не солдат я. А воин! Могу ещё пригодиться, хоть подносчиком быть.

– Нацуру, господа вольногоры, я вам не обещаю, – объявил Масканин. – Но велгонцев пообещать могу.

– Ну, тогда я с ротой! – заявил покалеченный.

Таких добровольцев среди раненых оказалось не мало, выкрики и шуточки зазвучали наперебой.

Не обращая внимания на протесты санинструктора, поручик отобрал шестнадцать способных носить оружие бойцов. А потом уступил и покалеченному егерю.

– Чёрт знает что, господин поручик! – санинструктор уже не пыталась никого убедить. – Ну, мужики!..

– Танюшка, – сказал один из егерей, – мы же взрослые мальчики…

Косенко ничего не ответила. Махнула рукой в сердцах, выражая всё, что думает об этом умнике. И отошла подальше, закурила.

– Какие вы идиоты, мужики, – произнесла она, когда к ней подошёл Масканин.

– Танечка, ну гад я, гад…

– Нет, – тихо сказала она, – ты псих. Все вы психи. И дураки. А гады – те велгонские выродки, что развязали эту войну.

– Ничего, они развязали, мы её завяжем. И перевешаем всю велгонскую сволочь.

– Масканин… Уходи пожалуйста…

В который раз она проводила его тоскливым взглядом. В душе всё же стало немного теплее, он впервые назвал её по имени. Не 'медициной' и не сержантом, а Танечкой. Только бы его, дурака, не убили…

Старший фельдфебель Вагенький самозабвенно крыл матом начавшую раскисать землю, заодно поминая всех святых и по матери своих бойцов. Из трёх грузовиков с боеприпасами, два, облегчившись на четверть, должны были срочно отбыть к 15-й роте. Одна беда, траншеи грузовички преодолеть не могли. Поэтому Вагенький исходил пеной, руководя настилкой из брёвен. Его поджимало время, а тут колёса начали буксовать. Проклятые траншеи, чтоб их!

С горем пополам грузовики укатили. А Вагенький долго ещё отдувался и сплёвывал забившуюся из-под колёс в рот и нос грязь. Из его команды, у последнего грузовика остались десять бойцов и водитель. С ними старший фельдфебель должен был начать оборудование батальонного пункта боепитания. Что он и собирался сделать, но тут в его безмятежные планы вмешался рок в лице поручика Масканина.

– Здравия желаю, Трофим Сергеич, – с загадочным видом поприветствовал его Масканин.

Вагенький посмотрел на него настороженно. Даже напрягся, что в общем было комично, если соотнести его заносчивый нрав и известную близость к командованию. По должности он был вхож к командиру полка, чем не раз злоупотреблял, причём не зависимо от личности командира полка. Полковники приходят и уходят, а Трофим Сергеевич остаётся. И габаритами он обладал, по сравнению с Масканиным, просто таки богатырскими. В армии Вагенький служил двадцать второй год, из них пятнадцать на своей нынешней должности. И все эти годы в родном полку, в родном четвёртом батальоне. Поэтому, он помнил Масканина ещё по его срочной службе, и тем более помнил, что стоящий перед ним поручик, будучи простым егерем, не раз куролесил на пару с Чергинцом. Раз пять, не меньше, эта парочка попадала на гарнизонную гауптвахту. И глядя в обманчиво наивные глаза поручика, Вагенький нутром почуял подвох.

– И тебе, Максим, не болеть, – ответил Вагенький нейтральным тоном.

– Тут такое дело, Сергеич… В общем, мне добровольцы нужны. А у тебя парни боевые, как на подбор все амбалистые. В бой так и рвутся, аж искры из-под копыт… Масканин воодушевляюще поглядел на собравшихся в кучку на перекур бойцов.

– Я естественно прав, соколики? – спросил он у них.

– А чего ж? – ответил стоявший с краю егерь. – Или мы не вольногоры, браты?

– Вот я тебе щас, Подлужный, почешу языком! – взревел Вагенький, багровея. И добавил несколько сложных матерных конструкций, в которых печатными были междометья и отдельные словосочетания вроде 'духа авантюризма' и 'полная анархия'.

В подобных конструкциях старший фельдфебель был известный виртуоз, говорят, иной раз от его экспромтов и бабы вдруг рожали. Однако сейчас все его усилия пропали в туне, да и честно сказать плагиат он выдал сам на себя. Егеря-интенданты конечно пошатнулись от его напора, но мысли в их головушках пустили глубокие еретические корни.

Вагенький бушевал бы ещё долго, но Масканин скомандовал добровольцам построение и победно уставился на пунцового от возмущения унтера. Все десять егерей поддались 'духу авантюризма и анархии'.

– Ты что ж, делаешь, господин поручик? – Вагенький успел охрипнуть. – Этих шебутных сагитировал, а с кем мне оставаться прикажешь?

– Так мы машину разгрузим, – заявил Масканин, пожимая плечами, мол, какие ко мне претензии? – И, Сергеич, сам ты никак не останешься. Помощника я тебе дам, о котором ты не догадываешься.

Не хорошо оставлять Вагенького одного, будь он трижды силён как бык, но тягать в одиночку ящики и цинки не сможет. Однако в армии существует особая категория военнослужащих, о которых вспоминают не всегда. И на виду они вроде бы, и в то же время их как бы и нет.

Масканин подошёл к кабине грузовика и узрел не удивившую его картину. Счастливо спящее тело водителя спокойненько развалилось на мягком сиденье. И хоть камни с неба вокруг, а водила знай себе дрыхнет.

Поручик дёрнул ручку. Та не поддалась, изнутри водила закрылся, засранец. Тогда Масканин побарабанил кулаком в дверь. Водитель прокинулся не сразу, на его флегматичной физиономии проявилась вялая работа мысли, непосильная спросонья дилемма: то ли ехать пора, то ли мир сошёл с ума. Долгих десять секунд ему понадобилось, чтобы сообразить открыть дверь.

– Выпрыгивай, родной! – Масканин ехидно улыбнулся. – Давай, давай. Родина нуждается в тебе! Вялые попытки протеста были пресечены на корню.

Когда грузовик разгрузили, поручик увёл волонтёров, а водитель с тоской в глазах понял, что, по крайней мере сегодня, он будет таскать тяжести вдвоём с обозлённым старшим фельдфебелем.

У трофейной команды было аж четыре грузовика. Не какие-то там шеститонные 'Тунны', а ВАК 521 – тяжёлые армейские пятнадцатитонники, производимые знаменитым концерном 'ВежАвтоКон'. И нахрена, спрашивается, трофейщикам такие машины? Для сбора трофеев чересчур. И что тут особо собирать, спрашивается? Ну оружие, ну амуниция. Не склады же захвачены. Ничего в принципе интересного тут не было. К тому же, такие трофеи и егерям не помешают.

Старшим в команде был майор. Масканину он не понравился сразу, и не в принадлежности к тыловой братии дело. Поручик был знаком со многими интендантами дивизии, в большинстве – нормальные парни. В этом же тыловике было что-то мизантропное, так сразу и не выразишь. Возможно, что в поручике заговорила простая неприязнь. Вырядился майор в повседневку, весь с иголочки, сапоги надраены, шинель чуть ли не отутюжена, словно не на передовую приехал. Рожа лощённая, руки чуть ли не с маникюром, не то что у егерей – грязные и в ссадинах. Показное в этом было что-то, небось, много о себе мнит, числясь за каким-нибудь управлениям тыла армии.

Выйдя из машины, майор медленно расхаживал, по хозяйски осматривая захваченные позиции. И курил как в мирное время, не пряча дорогую сигарету в кулак. Ну и как к такому гусю подступиться? Масканин сплюнул, сделал бесстрастное лицо и пошёл к тыловику.

– Во, блин, созрел! – майор вальяжно смерил взглядом Масканина и добавил: – Долго у вас тут соображают. Совсем пораспустились тут.

Слова интенданта пробудилась в Максиме глухую злость, но вида он не подал. Особенно слух резанули дважды выделенные голосом 'тут'. Что ж, посмотрим, что за птица, решил он.

– Поручик Масканин, командир шестнадцатой роты, – представился он чётко по уставу, не забыв и воинского приветствия.

– Майор Ломарёв, – попыхивая сигаретой, назвался тыловик с таким видом, будто одолжение сделал. – Не видно, что ты поручик. Не офицер, а чёрти что. Что за внешний вид? И бойцы у тебя соответствующие, расхлябанные. Мародёры какие-то. Ладно, чего там, показывай, что вы тут навоевали.

В Масканине начало закипать бешенство, которое он с трудом подавил. Много чести этой гниде объяснять, что он гнида. Ладно бы просто вздумалось ему вздрючить младшего по званию офицера, это пережить можно. А можно и послать по матери, так как нехер додалбываться не к своему подчиненному на глазах его бойцов. Особенно на их глазах… Но вот сравнивать бойцов на передовой с мародёрами, такого на памяти Максима никто себе не позволял. И генералы, бывало, грязные с ног до головы ходили и солдатским пайком не брезговали. А этот…

Хотел вот поначалу Масканин попросить у этого хлыща пару грузовиков на время, чтоб раненых отвезти, да как теперь и язык повернётся после таких слов? Но от своих намерений он не отказался.

– Слышь, майор, а когда это мы на 'ты' перешли? Не боишься-то тыкалку поломать? И ручку свою тебя никто не учил к головке прикладывать? Воинское приветствие западло изобразить?

Интендант на миг застыл. Дышать даже перестал. Потом кашлянул от возмущения или от застоявшегося в гортани сигаретного дыма. И налился кровью в лице.

– Что?! Совсем охренел, твою мать!!! – майору явно перестало хватать воздуха. – Да как ты разговариваешь со старшим офицером?! Перед тобой майор стоит!.. Совсем оборзел, поручик?! Ну, ничего, я тебя запомню! Я тебе устрою сладкую жизнь! Ты смотри, каждая сошка вякать мне будет! Что-то противное скопилось во рту. Масканин сплюнул.

– Да пошёл ты! Развернулся и скомандовал находившимся поблизости егерям:

– Айда, ребята всю срань из машин! Будем раненых вывозить!

– А ну стоять!!! – взревел тыловик, доставая из кобуры пистолет. – Всем стоять на месте! – потом повернувшись к своим бойцам, которых вместе с водителями было по трое на машину, рявкнул: – Никого не подпускать! Это саботаж!

– Ты что, идиот пришибленный, прикажешь им стрелять?! – вызверился Масканин, наблюдая как майор медленно отходит к борту грузовика.

– Это саботаж! – повторил тыловик. – Силаев, разоружить поручика!

К Масканину поспешил ретивый молодец с карабином на перевес, а за ним следом ещё один. Вот придурки…

– Это уж хрен тебе, – спокойно сказал поручик, когда означенный Силаев подбежал к нему.

Боец-тыловик резко остановился, прочитав в глазах офицера решимость и что-то такое, отчего ему враз стало не по себе. Вся прыть испарилась. И сразу защёлкали затворами трёхлинейки егерей.

– Это бунт! – майор наставил пистолет на Масканина. – Сдать оружие, поручик!

Масканин медленно попёр на майора, но сделал только два шага. Кто-то крепко схватил его, зажав словно в тиски.

– Не дури, Макс… – прошептал на ухо Пашка Чергинец.

– Я щас кончу эту крысу! – прорычал Масканин.

– Не дури, говорю! Под трибунал захотел? Максим вырвался, отбросив Чергинца наземь. И напирая на майора, прошипел:

– Вытащил, стреляй! Бздишь, подонок?!

Майор отступил на шаг, хотел что-то сказать, но схлопотал камнем в висок. Это был именно камень, небольшой такой камешек, прилетевший из сбежавшейся на крики толпы. Интендант обмяк и сложился, будто ему стержень какой-то вырвали.

Масканин огляделся и сразу понял, кто бросил камень. Зимнев. Слишком он заинтересованно смотрел на интенданта, словно до сих пор провожая свой бросок взглядом. А рядом с прапорщиком стоял и лупал глазёнками Ковалёнок, очумевший от только что завершённой сцены. Встретившись глазами с ротным, парнишка несмело улыбнулся и изрёк:

– Этот майор переживательный какой-то. Хм… В обморок упал.

Мда, это Ковалёнок. Вот так рождаются анекдоты. Правда, ситуация не смешная, не будет нового анекдота. Однако, молодец, хорошая версия, жаль не правдоподобная.

– Живой, – сообщил Чергинец, обследовав интенданта.

– Такого лба и снаряд не возьмёт… – прокомментировал кто-то из егерей.

– Давай, Пашка, дуй к Осадчему, – обратился Масканин. – Пусть оберарцт своих раненых готовит.

– Сделаем… – Чергинец хекнул, в глазах его мелькнула задоринка.

– А ты, Вадик, займись разгрузкой машин. А этого выродка расфуфыренного куда-нибудь подальше оттащить. Зимнев кивнул, отошёл и начал раздавать команды.

– Ну что, добрый молодец, – подошел Масканин к тыловику, старшему среди остальных солдат майора. – Силаев твоё фамилие?

– Так точно! – солдат вытянулся в струнку, всем видом изображая бравость. Голос, однако, его дрогнул. – Младший сержант Силаев!

– Из какой части?

– Э-э… Сто второй отдельный батальон материального обеспечения управления тыла пятой армии!

– Как по писанному шпаришь. Прямо находка для шпиона, – Масканин оглядел огорошенных тружеников тыла и дал команду: – Строй личный состав, сержант.

– Есть! Отделение, становись!

И отделение живенько выстроилось. Водители отдельно от остальных. Лица у всех растерянные, настороженные. Все при оружии, это хорошо. 'Разнорабочие' бойцы с драгунскими самозарядными карабинами КС, водители с обычными армейскими 'Сичкарями'. Гранат и противогазов ни у кого нет. Это плохо.

– Ну что, орёлики… Есть среди вас жаждущие стать пехотинцами? Если есть добровольцы, два шага вперёд. Но, прежде чем принять решение, знайте: вас могут убить. Или хуже того…

Перед тем как толкнуть речь, Масканин всё взвесил. За инцидент с майором от трибунала не отвертеться. Эта мразь обязательно дело раздует. И за 'вербовку' тоже по головке не погладят. Но это будет потом. Если ещё будет. Дожить сначала надо. Кроме грядущих кар начальственных, есть ещё и заботы дня сегодняшнего. Роте предстоит брать населённый пункт. Потери большие, поэтому и занялся поручик очередной авантюрой – 'вербовкой' подвернувшихся тыловиков. Лишние бойцы как раз лишними не будут.

– Итак, орёлики, есть желающие поучаствовать в войне?

Масканин прошелся вдоль строя, всматриваясь в лица. Некоторые откровенно скучали, что ж, и такие особи попадаются. Но большинство как будто загорелись изнутри. И понять их можно, третий год войны, а они все в тылу сидят. Призывники не выбирают где служить. Это так, но что они расскажут дома после войны? Как будут в глаза смотреть настоящим фронтовикам? Вот такие были их нехитрые мысли. Парни молодые, крепкие и в тайне не довольные местом службы. И не задумываются они, что без их каждодневного труда тем же солдатам на передовой не обойтись. На такой элементарно просчитанной психологии и построил свой коварный расчёт Масканин.

'А ведь сволочь я в чём-то, – подумал Максим. – Их смерти на моей совести будут… Всё! К чёрту нюни!'

– Вижу, вы подумали, взвесили, обсудили с внутренним голосом. Добровольцы, выйти из строя.

Из четырёх водителей вышли два. Из остальных на месте остался только один. Очень даже не плохо.

– Э-э, пардон, мужчины. Водителям встать в строй. Вам сегодня работы хватит, – Масканин повернулся к сержанту. – Силаев, ты как?

– Я с вами, командир! – сержант даже удивился вопросу.

– Ну добре. Твоё отделение войдёт в состав первого стрелкового взвода. У взводного получите противогазы, шанцевый инструмент и гранаты. А сейчас поступаете в распоряжение прапорщика Зимнева. Надо раненых погрузить. Вопросы есть? Смелей, если есть.

– Как нам с майором Ломарёвым быть, когда он очнётся? – спросил Силаев.

– Вам-то? Да никак! Заявите потом… – поручик хотел было сказать 'своим командирам', но остановился, всё ж таки эти парни и для него теперь не чужие. – Скажите, что выполняли приказ старшего по званию. Какой с вас спрос? 'Расхлёбывать мне одному', добавил он про себя.

Глава 8

'Как медленно время тянется', подумалось Масканину, когда пришёл приказ выдвигаться. После взятия траншей и до приказа, все события уместились в какой-то час с небольшим.

16-я рота подошла к Дамме быстрым маршем. Ротные миномёты и станковые пулемёты были погружены на БТР. Хоть и старенький Б20, но выручал он не раз, как сейчас, например, простым транспортёром работал. А там видно будет, глядишь, и в атаке поддержит.

От НП 13-й роты, взявшей деревню в полукольцо, до захваченных окопов было метров сто пятьдесят, а от них до окраинных домов ещё метров двести. В деревне не осталось ни одного целого дома, некоторые горели, большинство же частично повреждены при артобстреле.

Между вольногорами и засевшими в деревне хаконцами велась вялая перестрелка. В основном хлопали винтовки, пулемёты напоминали о себе реже. Изредка на Дамме падали мины батареи Танфиева. Миномётчики работали по окраинным домам, где засекались маневрирующие пулемётчики врага. Иногда расчёты 'хикмайеров' не успевали покинуть позицию и гибли. Снайперы из деревни уже не стреляли, они выжидали удобного момента, предпочитая до поры не выдавать себя, так как их отслеживали снайперы 13-й роты.

По позициям егерей вела беспокоящий огонь батарея 'Вотанов' – самоходных башенных 120-мм миномётов, стоявших в нескольких километрах от Дамме. В том, что это были именно 'Вотаны', Масканин не сомневался, характерный вой вотановских мин он бы не спутал ни с чем другим. Хаконские 'Вотаны' были единственные в мире башенные миномёты. Масканин не знал, почему подобных артсистем не было в других армиях, может конструкторские трудности, а может они и нахрен никому больше не нужны. Миномёты били почти не нанося ущерба, работая по старым данным. С артиллерийскими наблюдателями, видимо, у хаконцев напряжёнка была. Большое спасибо за это снайперам Бембетьева.

На НП, где, по словам егерей из тринадцатой, находился сейчас Бембетьев, Масканин застал Аршеневского. Комбат методично осматривал поле боя в пехотный перископ, что-то неразборчиво и тихо ворча и поцокивая изредка языком. Он был в своей манере, иногда, бывало, носком сапога поковыривал что-нибудь.

Оторвавшись от нарамника перископа, Дед протянул руку Масканину, когда тот доложил о прибытии, и спросил:

– Арткорректировщики с вами?

– Так точно.

– И где же старший? Почему не соизволил показаться?

– Осматривается, господин подполковник. Скоро заявится.

Дед выразительно фыркнул. Огляделся по сторонам, присел на поставленный торцом пустой ящик.

– Курите, господа, – разрешил он, доставая мятую пачку 'Северной звезды', и жестом показывая, что можно присесть.

Бембетьев уселся на ящик, а Масканин пристроился на бог весть откуда взявшуюся здесь табуретку. Хорошая такая дубовая табуретка, лакированная и, к удивлению, не поцарапанная.

Бембетьев достал растрёпанную 'Дельту' и хмыкнул. Пачка отсырела, пришлось ему сегодня побегать, попотеть.

– Угощайтесь, поручик, – предложил ему комбат. Потом протянул открытую пачку Масканину, зная однако, что тот курит крайне редко.

Максим вежливо отказался, обратив внимание на заклеенную пластырем левую ладонь Деда. Благодаря солдатскому 'телеграфу', он знал, что комбат появился в 13-й роте перед последней атакой хаконцев, и участвовал в её отражении.

Бембетьев со всем удовольствием прикурил хорошую сигарету, блаженно пустил дым вверх, да спросил едким тоном, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Почему сразу буаровцы с нами не пошли? У меня полроты выбито, три контратаки выдержал. Если б не пятнадцатая, мы бы тут не сидели.

– Не кипятитесь, поручик, – ответил Аршеневский спокойно. Но заметно было, что спокойствие даётся ему с трудом. – Час назад разбомбили КП первого батальона, когда там находились начарты полка и дивизии. И командир нашего полка тоже. Бембетьев тихо выматерился. Масканин спросил:

– Все погибли?

– Полковник смертельно ранен. Его нашли рядом с КП. Начарты и командир батальона убиты. От них ничего не осталось. Прямое попадание трёхсотки.

– Кто сейчас командует полком? – поинтересовался Бембетьев. – И какого чёрта они всем скопом на тот КП полезли? Аршеневский помолчал, неторопливо затянулся, и ответил:

– Полком сейчас руководит начальник штаба. А что до КП, так это у нас и у пятого бата успехи налицо. Первый и третий батальоны застряли. У них там ДОТы неподавленные. Авиаторы наши пикировщиков прохлопали. Две девятки на первый батальон зашли. А потом по второму кругу.

– Куда зенитчики смотрели? – удивился Масканин. Он отлично знал, на сколько тихоходны хаконские пикирующие бомбардировщики. Одна зенитная батарея не дала бы им спокойно отбомбиться.

– Зенитчики, господа, по решению командира полка, были поставлены на прямую наводку. Для поддержки первого и третьего батальонов. Поддержали, но потеряли половину орудий… и всех офицеров, – комбат пригладил всклокоченную бородку. – Была и третья группа пикировщиков. Но её на подходе покромсали наши истребки. Помолчали. Бембетьев докурил и тщательно зачем-то растёр окурок сапогом.

– Сколько у меня времени, господин подполковник? – спросил Масканин.

– Не больше получаса, поручик, – ответил Аршеневский, гася бычок об ящик. – Не больше получаса. Ждём передового батальона союзников. Как подойдут, ваша рота атакует деревню. Хэвэбэшники сразу за вами ударят. Вся их бригада от нас и от пятого батальона пляшет. У них задача одна – создать устойчивый проход нашим мотострелкам. Масканин поднялся.

– Тогда не буду терять времени. Разрешите идти?

– У вас будет одна попытка, поручик, – сказал комбат. – На вторую просто не хватит людей. Нужен натиск, помните об этом… Ну… С Богом, поручик.

Рота Масканина меняла в окопах бембетьевцев под прикрытием огня артдивизиона и дымовых шашек. В 13-й роте к этому времени осталось не более семидесяти человек. Меняя их, масканинцы восхищенно пошучивали. Было над чем. Растянувшиеся жиденькой цепочкой егеря Бембетьева смогли отбить три подряд контратаки. Сейчас бембетьевцы отходили на свои же запасные позиции.

Судьба батальона тесно сплелась с Дамме. Деревенька, превращённая в опорный пункт, надёжно перекрывала выход к рокадам и развязке автобана, по которому бронетехнике десять часов хода к Грайфсвальду – крупнейшему на юге Хаконы промышленному району.

Деревня в аккурат лежала в дефиле между лесных заслонов. Главной задачей для батальона было закрепиться на юго-восточной оконечности лесополосы и взять Дамме. Левофланговая 14-я рота на оконечности закрепилась, 15-я и 13-я столкнулись с упорным сопротивлением и вышли к опорному пункту с запозданием. Потому-то рота Масканина и получила время на некоторую передышку. Деревню планировалось взять с ходу, но видимо для хаконцев она имела немаловажное значение, раз уж они решили бросить на её удержание свежие силы. Если бы не пятый батальон, не давший обогнуть роту Бембетьева справа, Аршеневский мог быть отброшен обратно к траншеям.

Передовой батальон бригады ХВБ был на подходе, готовясь вступить в дело сразу за 16-й ротой. Но вдруг всё пошло не так. По окопам егерей начала бить хаконская артиллерия. Массировано и точно. В месте с минами вдруг прозревших 'Вотанов' на позиции посыпались снаряды тяжелых орудий.

Одновременно с обстрелом началась артиллерийская дуэль. Но егерям было не до неё, они искали спасения в нишах окопов, проклиная на все лады убийственный огонь. Четверть часа с неба сыпалась воющая смерть, вспахивая землю, разрушая ходы сообщений, засыпая окопы. И убивая, убивая, убивая …

А потом те из егерей, кто не оглох окончательно, услышали не такие уж далёкие свистки. Хаконцы готовились в очередную контратаку.

…Масканин отплевывал землю и протирал глаза. В голове гудело и, вдобавок, появилось мерзопакостное ощущение холода. Странного холода. Подходила к концу мягкая южнохаконская осень, выдавшаяся в этом году прохладной. Но холод, что почувствовал Масканин сейчас, не имел к погоде никакого отношения. Холодно стало где-то в груди, как если бы засела под сердцем проклятая ледышка. Что-то нехорошее промелькнуло в мыслях, противное и вроде бы знакомое. Гадостное предчувствие.

Рядом с Максимом образовался сержант Никон Артемьевич. Именно образовался, иного слова не подберёшь. Связист, по своему обыкновению, был безмятежен. Рожа чёрная, почти как у кочегара, покрасневшие глаза и зубы, в которых он зажал окурок. Сержант сплюнул кровью и грязью, протянул гарнитуру 'эрки'.

Поручик надел наушники, не до конца ещё придя в себя. В ушах гудело, голос комбата звучал как из-под воды. Аршеневский что-то спрашивал, что-то кричал. Масканин на автомате что-то ему ответил и стянул с головы наушники.

– Ох, и видок у тебя, отец, – ляпнул он, глядя на сержанта. Улыбнулся и ощутил боль в губах, а потом солоноватый привкус во рту.

Вытер рукавом из-под носа кровь и по жесту сержанта понял, что выглядит не лучше. И вдруг, как по голове ударило. Гул в ушах притупился, зрение обрело резкость, сознание прояснилось.

Холод в груди не исчез, но теперь поручик понял, что это за гадость. Нечто подобное он уже изведывал раньше. Не менее года назад, потому и притупилась память слегка. Для него время на войне тянулось медленно, успевая вмещать в короткие интервалы столько событий, что по сравнению с мирным временем, месяц к трём можно приравнять. А то и к четырём. Такой же внутренний холод он когда-то ощутил в одном из боев с велгонцами.

Огляделся. Вольногоры приводили себя в порядок и готовились к бою. Многие крестились, иные просто рассматривали плывущие по небу облака и расползающиеся над полем боя клубы дыма.

Рядом, метрах в пяти, сидел, не шевелясь, егерь. Полузасыпанный, тупо уставившийся в одну точку. Максим подошёл к нему, что есть силы, встряхнул. Эффекта не было. На вид, не ранен. Может контузия? Поручик вновь встряхнул его и наткнулся на отрешённый взгляд.

– Холодно… – прошептал егерь. 'Не мне одному, значит', со злостью подумал поручик.

– Ну так в морге холодней! – рявкнул он первое, что взбрело в голову, и заехал бойцу по физиономии. За ними наблюдали множество глаз. Он знал это, на что и рассчитывал. – Давай же, очухивайся!

Егерь встрепенулся и 'ожил', даже дёрнулся, увидав оскал ротного. И начал себя раскапывать.

– Передать по роте, – скомандовал Масканин, в душе понимая насколько по-идиотски выглядит со стороны ситуация, – всем, кому 'холодно', но не ранен, бить по морде!

– Вызывай взводных, отец… – приказал он сержанту.

Взводные 'эрки' по счастью уцелели, странного здесь ничего не было, их всегда старались беречь. Готовившимся перед обстрелом к атаке стрелковым взводам, Масканин теперь ставил задачи по обороне. Второй ПРОГ не повезло, пулемёты хоть и уцелели, но остались почти без запасных БК. Один миномёт разбит, обслуга убита. Со своими пулемётчиками он согласовал направления косоприцельного огня и варианты маневрирования огнём. У миномётчиков Лучко всё было нормально, только двое раненых. Поручик сориентировал Лучко на ближайшие улочки и чердаки, а также согласовал рубежи заградительного огня. Снова связался с Зимневым, уточнил потери и повторил приказы для второй полуроты, особо обратив внимание на чердаки и окна ближайших домов, которые должны были держать под прицелом расчеты КПВО и снайперы. На всё про все ушло несколько минут.

Со стороны деревни повторно засвистели офицерские дудки. Хаконцы пошли в очередную контратаку.

По окопам начали бить длинными очередями 'хикмайеры' и ручные L3MG. Первые хаконцы поравнялись с окраинными домами. Бежали они резво, перепрыгивали обломки и мелкие воронки, почти не пригибаясь и не прижимаясь к каменным стенам построек. Словно смерти не боялись. Будто гнала их вперед страшная всеподавляющая сила. Обычно они ходили в атаку совсем не так, береглись, использовали складки местности и попутные укрытия. Короткими бережками бросались вперёд, да зигзагами. А сейчас пёрли во всю дурь, только бы добежать, только бы успеть, пока вольногоры не очухались после артналёта.

Между домов в глубине ровной улочки, хаконцы выкатили на мощённую дорогу пушку. Поравняли её с развороченным углом дома, у которого горела просевшая крыша. И без бинокля Масканин опознал полевую стопятимиллиметровку. С его позиции постройки не загораживали суету вражеских артиллеристов. Прислуга орудия действовала быстро и слаженно, только-только пушку свою выкатили, тут же навели и командир отрывисто взмахнул рукой. Звон выстрела донёсся и до окопов, почти одновременно с разрывом осколочно-фугасного снаряда позади позиций егерей. Короткая возня расчёта – звякнул второй выстрел, снёсший КПВО вместе с пулемётчиками.

– Вот с-с-сука… – поручик вернул бинокль к глазам.

Третьего выстрела пушка не сделала. Вокруг неё легли частые разрывы. Ротные миномётчики могли спокойно повесить в воздухе хоть пятнадцать мин, но сейчас им это было не нужно. Разрывы накрыли орудие, оставив его целым, хоть и посечённым осколками, может, и панораму с прицелом разбили. Прислугу смело начисто. Та же судьба постигла расчёт второго орудия, поставленного на прямую наводку на параллельной улице.

Хаконская пехота нарвалась на плотный огонь. Винтовки, ручные и станковые пулемёты ударили по несущейся массе, оставляя в рванных цепях огромные прорехи. Чёрт его знает, на что хаконцы рассчитывали, на подавленные пулемёты? Уцелевшие КПВО, как и было задумано, начали прошивать окна и чердаки, уничтожая и не давая возможности вражеским пулемётчикам ответить. Вся разница в том, что в крайних домах их огневые точки были как на ладони, в отличие от замаскированных и затаившихся до времени пулемётчиков-егерей.

Вместе с КПВО по оконным амбразурам открыли огонь стрелки с трофейными винтарями. Стреляли они винтовочными гранатами. И не только по домам. Разрывы бахали в воронках, где позалегали хаконцы, в поваленных заборчиках, вырытых на днях ячейках, везде, где только можно было устроить позицию. Некоторые егеря на столько насобачились 'ложить' гранаты, что выбивали залегших за укрытием пехотинцев с первого выстрела и на глаз.

Контратака захлебнулась, пехота стала откатываться обратно, занимая укрытия и отстреливаясь. На нейтралке осталось до шести десятков новых трупов. Раненые, кто отползал под защиту укрытий, егерей не интересовали, рота вела огонь по отходящим группкам.

Масканин сменил пустой магазин и крикнул увлёкшемуся перестрелкой сержанту:

– Эй, Никон Артемьич! Передать миномётчикам, дымзавесу пусть ставят. Будем раненых эвакуировать.

Захваченных ротой Бембетьева дымовых шашек не осталось. Почему-то ими никогда не напасёшься. Да и чёрт с ними, Максим знал, что миномётчики обеих ПРОГ набрали себе по паре ящиков дымовых мин в нагрузку к осколочно-фугасным. На несколько минут дымовой завесы должно хватить.

Сверху в окоп влетела винтовка, следом спрыгнул незнакомый егерь. Уселся коленями на собственный винтарь, тяжело дыша. Не смотря по сторонам, выдохнул:

– Где в-ваш… – сделал судорожный вдох, – …д-долбанный ротный?.. Т-туда-сюда… загоняли в корень…

– Я долбанный ротный, – Масканин, как ему казалось, весело улыбнулся, хотя это была скорее ухмылка манекена. – Ты от кого весь такой загнанный?

– Комбат послал… – дыхание вестового стало более спокойным, но все ещё учащённым. – Шестнадцатой роте не атаковать… Готовиться к обороне… Х-ху-у!.. Прибыл… прибыл вестовой из пятнадцатой… Там засекли велгонцев…

– Почему не по рации, а вестовым? – спросил поручик. Про приказ о радиоэфире он знал, помнил слова Негрескула, но на внутрибатальонную связь приказ не распространялся.

– Сразу две 'эрки'… последние у комбата разбило, – егерь уселся на задницу, сплюнул, вытер шапкой вспотевшее лицо. – Шрапнель. Связистов побило. Одну 'эрку' вроде отремонтировали, калибруют её что ли заново. Другие… Другие начсвязи обещал родить… Может хоть одну…

Слова вестового заглушил близкий разрыв. Шальной снаряд упал совсем рядом, щедро обдав окоп комьями земли. Контратака отбита, но артиллерийская дуэль продолжалась. Интенсивность её понизилась, сказывалась контрбатарейная стрельба, а значит и взаимные потери в орудиях и артиллеристах. Снаряды в обоих направлениях пролетали высоко над позициями, чтобы разорваться где-то вдали, но и шальные залетали тоже.

…Масканин устроил короткий террор в эфире взводным и Зимневу, чтобы те не мешкали с выносом раненых и с пополнением БК. Никон Артемьевич спокойно покуривал рядышком, умел он, когда надо, быть глухим. С четырьмя попавшимися на глаза егерями, поручик устроил забег к окопам Чергинца. Рота рисковала остаться без поддержки первой ПРОГ. Сержант как заведённый бежал по пятам, кряхтя под тяжестью своей драгоценной 'эрки' за плечами.

Чергинец с кучкой бойцов приводил в порядок пулемётные гнезда и миномётные площадки, устраивал запасные.

– Где твои остальные, Паша? – спросил Масканин холодно.

Фельдфебель воткнул в дёрн сапёрную лопатку и махнул рукой, показывая куда-то за спину.

– Там Вагенький подкатил, – сообщил он, – ну я и отправил орлов за цинками.

– Вагенький? – Масканин вдруг обозлился. – Почему мне про него ни один мудак не сказал?.. Ладно, тем лучше. Возьмёшь-ка этих орёликов, – кивнул он в сторону пришедших с ним егерей, – пока твои не вернутся. Я их так и так за патронами послать хотел. Потом пулей их обратно отошлёшь.

– Само собой, Макс… Как думаешь, у нас хоть минут пятнадцать есть? А то мои могут не успеть.

– А хрен знает. Пятнадцать-двадцать может и есть. Хаконы сегодня настойчивые. И велгонцы должны объявиться… Но, думаю, пока они ещё к тому краю деревни подойдут, пока растормозятся, пока сюда…

За спиной Чергинца он заметил возившего с чем-то Ковалёнка. Все ещё жив, малец.

– Оп-паньки! – поручик кивком показал на Ковалёнка и поинтересовался: – Скажи-ка мне, мой друг сердешный, а какого такого чёрта-дьявола, он здесь у тебя торчит?

– Да Осадчий только что прислал его, вроде как на подхват, – Чергинец улыбнулся. – Оно понятно, что от греха подальше. И что за урод этого малька в добровольцы записал?

Масканин фыркнул. Ковалёнок – вольногор, шестнадцать лет, значит мужчина и сам за себя в ответе. Ну а если он ребенком выглядит, это не повод его оскорблять, не записывая в добровольцы. Да и никому в голову не придёт так поступить с юным вольногором. Чергинец, конечно, всё это знал, вопрос был риторическим.

Масканин хлопнул его по плечу, мол, занимайся делом, а сам взял направление на Ковалёнка.

Издалека юный егерь был похож на подростка лет четырнадцати. Вблизи постарше, но не так чтобы на много. Это если не поймать его взгляд. Взгляд взрослого и уверенного в себе человека. Ковалёнок старательно собирал разбросанные взрывом остатки пулемётных лент от ПВСов. Ленты были раздельно-звеньевые, некоторые звенья вполне можно было употребить. Надо только насобирать их вокруг, отсортировать, очистить от грязи, заменить испорченные патроны, да подогнать годные звенья друг к другу. В спокойной обстановке, работы на полчаса. Шустрый же Ковалёнок успел изготовить почти полную ленту на триста патронов. Масканин бухнулся рядом.

– Дай-ка мне, – он почти вырвал из замасленных, со сбитыми в кровь пальцами, мальчишеских рук готовое звено. Повертел его, осматривая, приладил к ленте. – Прости, запамятовал, тебя как по батюшке?

– Никитич, – с вызовом буркнул Ковалёнок. Поручик кивнул и продолжил:

– Слушай приказ, Парфён Никитич, с этого момента и до конца дня, ты откомандировываешься в распоряжение старшего фельдфебеля Вагенького. Будешь выполнять всё, что он скажет. Если спросит чего, ответишь, что я прислал тебя в помощь. Ты меня понял, Парфён Никитич? Ковалёнок смотрел исподлобья, смотрел насуплено, не скрывая недовольства.

– Я вам не малёк, господин поручик, – изрёк он. – Я воин, моё дело драться вместе со всеми.

– И это тоже, господин егерь, – согласно кивнул Масканин. – А также выполнять приказы и распоряжения своего командира. Вот сейчас я даю тебе приказ. А приказы, как известно, не обсуждаются. Они исполняются… Ты ведь в курсе, что я всех бойцов у Вагенького забрал? В курсе. Теперь некому с боеприпасами и к нам, и в другие роты бегать… Парень ты прыткий, бегаешь так, что не всякий угонится… Ковалёнок поднялся, всё ещё хмурясь, пытаясь понять, не хитрит ли ротный.

– Разрешите идти?

– Не идти, а бежа-ать… Бего-ом, Парфён Никитич. Нам патроны нужны!

Ковалёнок сорвался с места, а Масканин довольно ухмыльнулся. Небольшая хитрость удалась. Теперь этот гордый малец застрянет у Вагенького до вечера. Унтер, понятно, его никуда от себя не отпустит, глядишь, и доживёт парень до вечера, героически терпя пребывание в обозе. А там, конечно, обратно сбежит по тихому, как только стемнеет.

По позициям егерей вновь начала бить артиллерия. Но на этот раз огонь не был шквальным. Падали редкие пятидюймовые снаряды, чаще мины. Да шрапнельные гранаты рвались над окопами.

Приземистые фигуры велгонцев стали различимы одновременно с началом обстрела. Кривоватые и узкие улочки Дамме, перепаханные воронками и покинутыми окопчиками, заполонила штурмпехота. Штурмовики бежали, причём на удивление быстро. Только издалека они казались приземистыми из-за бронежилетов. С лёгкостью перепрыгивали завалы, рытвины, воронки, и это притом, что немалое их число несли пулемёты, станки или патронные ящики. Пулемёты, кстати, они тащили свои знаменитые – системы 'Вурд'. Превосходными машинками были эти единые пулемёты. Трёхлинейного калибра, с удобным коробом на 250 патронов и весом в семь с половиной килограмм. Хороший такой ручник. А если поставить его на восьмикилограммовый станок, 'Вурд' приобретает все достоинства станкача.

Егеря открыли огонь, когда велгонцы поравнялись с крайними домами. Ломанные линии окопов опоясались винтовочными выстрелами, обозначились вспышками пулемётные гнёзда, в сторону атакующих понеслись дымные трассы последних винтовочных гранат. Вступили в дело и ротные миномёты, накрывая остатками боезапаса вражескую лавину.

А штурмовики бежали себе, как ни в чём не бывало. Словно вовсе не замечая разрываемых минами и гранатами и прошиваемых пулями товарищей. Словно не видя, как пулемётные очереди опустошают передовые группы. Странная это была атака. Давящая на психику. Наверное, прав был тот гауптманн, говоря о вундерваффе. Вот и случилось познакомиться егерям с этим чудо-оружием, с этой таинственной велгонской вундервафлей.

Штурмовики атаковали молча. Совершенно молча. Даже раненые не орали. И не пытались отползать в укрытия. Наоборот, те кто ещё мог как-то двигаться, продолжали атаку, хоть ползком, хоть на четвереньках. Как будто боль для них не существовала, что само по себе не было чем-то необычным, но не массово же! Не может каждый первый боец впадать в боевую ярость, большинство орут от боли или замыкаются в шоке. А у этих поголовно. Как будто поломанные рёбра или простреленная нога – всего лишь нелепое препятствие для продолжения атаки. Вперёд, вперёд! Лишь бы вперёд! И раненые велгонцы стреляли. Из штурмовых винтовок, из карабинов, даже картечью из гладкостволок. И чёрт их знает, понимают ли они, что на такой дистанции от их картечи нет никакого толка?

Всё это поражало. Казалось бы, к исходу третьего года войны, всякого можно насмотреться. Но вот с такой иступленной волей и полным, не то чтобы презрением к смерти, а массовым равнодушием к самому себе, вольногоры ещё не сталкивались. При этом потери штурмовиков выглядели минимальными. Может быть, психологически они выглядели минимальными, но всё же. Как правило, если в человека, облаченного в бронежилет, попадает трёхлинейная пуля, едва ли успевающая на дистанции двухсот, тем более ста метров растерять скорость в почти 840 м/с, он, каким бы здоровым ни был, получает контузию и часто теряет сознание. Штурмовики же только на время замедлялись, несмотря на два, три, пять попаданий в защищенный корпус. И неумолимо пёрли вперед. И, чёрт возьми, бронники у них были хороши! Не только тем, что свинцовых брызг не давали, этого, наконец, добились и русские оружейники, а хороши возможностью свободно двигаться. Просто поражало, что эта напирающая масса велгонцев практически не стеснена в движениях, хотя по виду доспехи производили впечатление тяжеловесной, неповоротливой защиты. Мало того, наручни, понажни, всякие наколенники и горжеты добавляли егерям неприятных сюрпризов. Не всякая пуля попадет в зазор между стыками в броне у маневрирующей цели, не всякая и в лицо попадала. Одна надежда оставалась – на пулемёты и последние ручные гранаты.

На улочках появилось несколько 'Магн' – двадцатипятимиллиметровых автоматических зениток, установленные на двуосные тележки. Появились они позади атакующих порядков штурмпехоты. Зенитки эти довольно ловко тащили расчёты из восьми человек. Очень даже ловко они орудовали, 'Магна'-то не меньше тонны весила. Вскоре каждая 'Магна' начала лупить по засечённым пулемётным гнёздам. Бронебойно-трассирующие снаряды и осколочно-зажигательные трассирующие гранаты прошивали русские позиции с жуткой эффективностью. Зенитчикам даже не надо было выцеливать и тратить время на пристрелку, при скорострельности в двести тридцать выстрелов в минуту, да корректируя огонь по собственным трассерам, они быстро оставили роту Масканина почти без пулемётов.

К позициям роты подкатил БТР, экипаж нарушил приказ Масканина – ждать. Свой единственный БТР поручик планировал задействовать для поддержки штурма деревни, но сейчас обрадовался словно ребёнок, когда позади послышался характерный для 'Громобоя' сиплый перестук коротких очередей. В шутку, наверное, пулемёт так назвали. Ничего громоподобного в выстрелах 14,5-мм 'Громобоя' не было. Вот КПВО, тот да, грохотал так, что находясь рядом чуть ли зубы не стучали.

Б20 открыл огонь сходу из своего единственного оружия. 'Громобой' пришёлся весьма кстати. Убийственные очереди живенько попрореживали атакующие порядки штурмпехоты. Но пулемёт вскоре замолчал.

По корпусу БТРа заколотили бронебойно-зажигательные снаряды зенитки. Лязг был такой, будто по пустой бочке очередь из полсотни камней прошлась. Пулемётчика убило сразу. БТР был безбашенный, с открытым десантным отделением. Защитные щитки 'Громобоя' не спасли егеря. Да и башня его бы тоже не спасла. Снаряды зенитки без особого труда вспороли десятимиллиметровую броню, прошили колеса, подожгли бензиновый двигатель. Старый Б20 задымил. Густой чад полез из всех щелей и триплексов водительского отделения, окутывая истерзанное, повисшее через борт тело пулемётчика.

Всего пару минут успели 'Магны' поработать, но практически полностью выбили пулемёты и оставили роту без БТРа. Масканин голос сорвал, требуя от миномётчиков и арткорректировщиков заткнуть эти адские машинки. Едва гарнитуру радиостанции не раздолбал, матеря буаровцев. Ротные миномёты дали прощальные залпы последними минами, накрыв половину зениток. Ещё одну заставил на время замолчать последний ПВС. Но лишь на время. Всё-таки бронещитки уберегли часть расчёта от разрывных 9-мм пуль. А потом довольно точно дали три очереди по семь снарядов гаубицы. Вот так вот, в дивизионе их всего семь и осталось после артиллерийской дуэли.

Волна штурмовиков, а по-другому их атаку и не назовёшь, сблизилась с окопами на тридцать-сорок метров. Уже можно было различить их физиономии, взбреди кому-то подобное в голову. Впрочем, все они казались на одно лицо, словно манекены из одной серии. Одинаково отрешённые, с общей на всех печатью угрюмости. Опять же, вздумай кто-то из егерей задаться вопросом: почему ни один из велгонцев даже не сбил дыхалку от рывков и пробежек с таким на себе весом, то не мало бы, наверное, удивился. Однако никто в окопах об этом не думал. Не до этого было.

Вместо раздумий егеря бросали гранаты. А штурмовики продолжали бежать, стреляя от бедра.

Масканин плавно нажал спуск. И конечно попал, куда и хотел – в шею. Велгонец как на преграду наткнулся, выронил автомат, осел на колени, вцепившись руками в простреленное горло, и упал мордой в грязь. Двумя точными выстрелами поручик поразил пулемётный расчет 'Вурда', залёгший за поваленной оградой дома. Проклятый 'Вурд', наконец-то, заткнулся, зря эти двое велгонцев позицию сменили. На старой их было не достать.

Больше стрелять по залёгшим вдали Масканин не мог, слишком близко подошли передовые велгонцы, приподдавшие в последнем рывке.

Красная пелена. Она застлала глаза Максиму, звуки потеряли чёткость, как если бы он головой в воду окунулся. В ушах зашумело. Дыхание помимо воли перешло в иной ритм, а окружающий мир погрузился в марево. Всё замедлилось в окружающем мире: и звуки, и движения. Даже воздух сгустился. Между тем, по телу разлилась необычайная лёгкость, от которой так и казалось, что вот-вот взлетишь.

Штурмпехотинцев он теперь воспринимал как несущиеся размеренной поступью смазанные фигуры. Все их движения были плавные, словно бы они сквозь воду продирались.

Первого врага поручик поймал на штык, угодив им прямиком в пах, нисколько не целясь. Руки сами направили штык в незащищённую бронником область. Мгновенно погибший велгонец пролетел по инерции над головой Масканина и ударился в заднюю стенку окопа. Быстро высвободить штык Максим не смог, поэтому выпустил из рук винтовку, дабы не терять драгоценные мгновенья. Как бывало не раз, в правую ладонь легла рукоять бебута, левая рука выхватила 'Сичкарь'.

Прыгнувшего сверху штурмовика, державшего карабин со штыком на манер копья, Масканин подсёк бебутом на лету, левой рукой отклонив нацеленную на него смерть, вгоняя при этом клинок, как и первому вражине, в незащищённый пах. Ещё не успев выдернуть бебут из мертвеца, поручик крутанулся солнышком через оседающее тело и выстрелил по кисти другому велгонцу, только-только появившемуся над бруствером. Пуля раздробила пальцы, выбив из ладони рукоятку 'Хоха'. Перехватить штурмовую винтовку велгонец не успел, следующая пуля вошла ему в челюсть.

…Сержант Никон Артемьевич полоснул бебутом велгонца по горлу и по касательной рассёк второму лицо. Очередь в спину бросила его к ногам умирающего врага. Автоматчика заколол измазанный грязью и чужой кровью егерь, вогнав штык подмышку. Картечь вспорола ему живот. Согнувшегося егеря забили сапогами и прикладами.

В передовых окопах началась рукопашная. Жуткая, неуправляемая, озверелая. Стрекотали короткими очередями 'Хохи', изредка рвались гранаты, громко хлопали выстрелы русских винтовок и велгонских карабинов. То там, то здесь перещёлкивали цевьём боевые гладкостволки – семизарядные велгонские ружья с картечными патронами. Кололи, рубили, резали вольногорские бебуты и сапёрные лопатки, сабли велгонских офицеров и кинжалы солдат, гранённые русские штыки и штык-ножи велгонцев. Били окованными сапогами, ботинками и прикладами.

…Тяжелая пуля выбила 'Хох' из рук велгонского сержанта, не задев пальцев. Велгонец выхватил из ножен саблю, успев обманным движением уйти от штыка егеря. Сержант зарубил вольногора одним ударом и начал уже разворачиваться, ища следующего врага. Но своего последнего врага он не заметил. Кто-то чудовищно сильный сошёлся с ним сзади, налетев на спину, мгновенно провёл руки подмышками и сцепил их замком ниже затылка. В ту же секунду чужая сила рванула его голову к груди. Хруст – и ослабевший сержант с поломанной шеей завалился наземь. Безоружный егерь подобрал саблю и бросился к ходу сообщения, где среди живых не осталось ни одного своего. Первым двум велгонцам он снёс головы…

…Фельдфебель Осадчий не дал автоматчику, в упор расстрелявшему двух егерей, сменить магазин. В два рывка он сблизился с велгонцем, на лету заехав сапогом в живот. Шею, отброшенного ударом штурмовика, распорол бебут. Сверху внезапно навалился новый велгонец, вогнавший кинжал под ключицу. Сцепившись, они завалились на дно окопа, всеми силами стремясь не дать противнику воспользоваться клинком. Осадчий оказался более вёрток, его бебут нашёл путь между пластин бронежилета. Штурмовик не сдавался, будто и не вскрыл его рёбра бебут. Он так и затих, до последнего стараясь заколоть врага. Слабея от потери крови, фельдфебель выбрался из-под застывшего тела. И заметил, как над бруствером появился автоматчик, уже наставлявший на него 'Хох'.

Откуда-то с тыла по ногам автоматчику ударила пулемётная очередь. Подкошенный велгонец рухнул в окоп. Осадчий ринулся к нему, добил клинком и схватил 'Хох'. Мир в глазах фельдфебеля начал расплываться, но трофей он не выпустил. Он не заметил очередного штурмовика, заехавшего ботинком в лицо. Фельдфебель упал на бок, а в грудь ударила короткая очередь…

…Оглушённый гранатой Силаев встал на ноги. Все вокруг были мертвы. Он не знал, был ли хоть кто-то из своих жив. Может быть, от первого взвода вообще никого не осталось. Как не осталось в живых всех, кого 'завербовал' поручик Масканин. Сержант нисколько не жалел, что поддался импульсу. Пусть он не вольногор, но уже доказал, что простой тыловой сержант тоже чего-то стоит. В конце концов, он же русский солдат. Но об этом Силаев не думал сейчас, успел уже надуматься перед вражеской атакой. Сейчас он думал только о мести за своих товарищей. Сержант вскинул драгунку, прицелился. От отдачи карабина заныло ушибленное плечо. Мёртвый штурмовик скатился в воронку…

…Лучко не поверил, что до сих пор жив. Миномётные позиции были завалены трупами вольногоров и штурмпехотинцев. Драться, как всякий вольногор, Лучко не умел, детство в миллионном губернском городе, в семье вузовских преподавателей, не способствовало постижению воинских наук. Поэтому в двух последних коротких и жарких рукопашных схватках на миномётке, его дважды отправляли в нокаут. Вот и не верилось ему, что он ещё жив. Осмотрелся. Миномётчики и другие егеря палили из винтарей, кто лёжа, кто с колена. Мало их осталось. Горстка. Но позицию не сдали…

…Велгонец на секунду замедлил бег. Пуля попала в грудь, сбив дыхание. Боли не было. Вообще ничего не было. В сознании только цель – атака! Стрелявший вольногор вновь нажал спуск. Выстрел не прозвучал, магазин в винтовке врага был пуст. Велгонец пальнул от бедра, карабин лишь щёлкнул в холостую. Он и не заметил, как успел расстрелять последний магазин. Штурмовик бежал на пошатывающегося врага. Длинный гранённый штык скользнул по бронежилету, но и удар его штык-ножа не попал в цель. Вольногор сумел увернуться. Штурмовик столкнулся с ним на всей набранной скорости, да так, что враг отлетел в сторону. Бежавший за спиной автоматчик полоснул по упавшему егерю длинной очередью.

Велгонец спрыгнул в окоп. Он не заметил, что у вольногора, рубящего сапёрной лопаткой по голове его собрата-штурмовика, не было ступней. А если б и заметил, не удивился бы. Перед ним был враг. А враг должен быть уничтожен.

Штык-нож вошёл вольногору в лицо. Велгонец на миг остановился. Каска убитого врагом собрата была вся искромсана и прорублена. Но штурмовик не успел удивиться, мысль тут же растворилась. Впереди ещё много врагов, которых надо уничтожить…

…Бембетьев возглавил бросок остатков своей роты на выручку Масканину. Бембетьевцы рванули как один, боясь не успеть. А над головами расползались белёсые облачка шрапнельных гранат. В глазах ротного потемнело, жгучие шрапнельные пули впились в спину и голень. Он уже не видел, как его егеря сшиблись с велгонцами, не чувствовал как его волочёт по земле санитар, с перебитой осколком мины рукой.

…Чергинец отбросил винтовку. Приклад был разбит в хлам. Схватился за цевьё винтаря, как копьё воткнутого в труп велгонца. Дёрнул. Ещё раз. Хрен выдернешь! Винтовка не поддавалась. Это ж надо было так штык кому-то вогнать, что тот, найдя зазор между пластинами, изогнулся и застрял в рёбрах. Терять время на винтарь фельдфебель не стал.

Откуда-то валил густой чёрный дым. Между расползающимися клубами он заметил копошащиеся на земле сцепленные тела. Фельдфебель бросился к ним, на полпути разглядев, что сверху наседал велгонец с окровавленным лицом. Велгонца Чергинец с наскока саданул ботинком по морде, да насел на него, не давая встать. Коленями и левой рукой он прижал штурмовика к земле. Правым кулаком бил по роже. Хватило нескольких ударов, чтобы велгонец сдох.

Своего бебута Чергинец лишился. Он уже не соображал, потерял ли его или попросту в ком-то забыл. На глаза попался скрюченный труп велгонца, сжимавший в руках гладкостволку. Чергинец упёрся ногой в тело и рванул ружьё на себя. С такой штуковиной он сталкивался раньше и умел с ней обращаться. R-46 – не самый плохой дробовик, почти безотказный, двенадцатого калибра. Самое то для очистки окопов. Чергинец выгреб из подсумка мертвяка патроны и рассовал их по карманам бушлата. Сплюнул, сдунул, перекрестился да сиганул через бруствер в окоп.

…Аршеневский саданул кулаком по сдохшему пулемёту. Эмгэха, она же L3MG, теперь бесполезна, ствол прогорел, а запасных от этого трофейного ручника не было. Отсюда, из извилистой балки, где размещались остатки штаба батальона, комбат пулемётным огнем поддерживал роту Масканина. В запале боя не уберёг ствол… Обидно, два барабана по девяносто патронов остались.

– Чёрт знает что… – сквозь зубы сцедил он, костеря себя за прогоревший ствол, да злым словом поминая приказ о запрете радиообмена.

Приказ есть приказ, это аксиома для военного человека. Приказ надо выполнять, не зависимо, что ты об этом думаешь. То что тебе, командиру батальона, здесь и сейчас кажется странным или преступным, или безумным, совершенно не означает, что твоя маленькая правда выглядит так же и на уровне дивизии или корпуса, в чьих штабах боевая обстановка отражается более полно и цельно. Это Аршеневский усвоил ещё в далёкой молодости. Однако последние полчаса он готов был наплевать на приказ. Не мог он спокойно смотреть, как гибнет его батальон. Запрет выходить в эфир на батальонных и полковых частотах попахивал маразмом. Замотивирован этот маразм вполне 'обосновано', чтобы никто сдуру не ляпнул в эфире про резервы. Но, чёрт возьми, почти весь штаб батальона теперь, в буквальном смысле, на конях – носятся вестовыми по ротам и по тылам. И Негрескула не хватает. Он сейчас с остатками 15-й роты, в которой убиты все офицеры и унтера-взводники. И миномётов там не осталось. От батареи Танфиева тоже один пшик – два миномёта из девяти, да людей половина.

Мысли Аршеневского завертелись обрывками образов и матерными эпитетами в адрес Евстратова, бывшего в одном с ним звании, но исполнявшего сейчас обязанности командира полка. Евстратов додумался запретить радиосвязь после бомбёжки командного пункта полка, причём с мотивировкой о сохранении скрытности резервов. Однако одно с другим как-то не вязалось в представлении комбата. Похоже, тут просто разыгралось воображения Евстратова. Аршеневский так и представил себе гипотетические радиодивизионы, курсирующие в войсковом тылу хаконцев. Но такого просто не могло быть. Таких радиодивизионов максимум три на весь фронт, да и то, задействовали их в основном для пеленгации развед-диверсионных групп. Оно понятно конечно, на КП, видимо, авиацию навела какая-нибудь передвижная станция радиоперехвата. И скорей всего этих станций было несколько. Одна зафиксировала интенсивный радиообмен, остальные подключились позже. Метод триангуляции – и нате вам два-три квадратных километра, где в каком-то одном месте собрался начальствующий состав противника. Дальше подключается полковая разведка. Поставили задачу разведотделу хаконского полка выявить местонахождение командного пункта. Видать, выявили. И сообщили авианаводчикам.

– Дерьмо! – Аршеневский сплюнул накопившуюся горечь. Он отсёк колебания и осмотрелся.

Из балки санитар вытаскивал раненого, залитого кровью унтера, как до этого вытаскивал Бембетьева. У санитара была перевязана рука, повисшая плетью, с обрывком фиксирующей повязки. Проклятая шрапнель, где осколки спасуют, там она своё возьмёт. Комбат подумал, что и санитару шрапнелью досталось. Не знал ещё Аршеневский, что медпункт 13-й роты накрыло минами, и что почти все санитары либо убиты, либо тоже среди раненых.

А рядом с комбатом лежал убитый связист, на которого он несколько минут назад орал, требуя отладить повреждённую шрапнелью радиостанцию. Не повезло связисту, шальная пуля попала в голову.

– Четырнадцатого и пятнадцатого на связь! И штаб полка! – приказал комбат связистам, слушавшим эфир на полковой и батальонной частотах.

– А как же приказ? – спросил молодой прапорщик, полчаса назад назначенный начальником связи батальона. Он, как и его бойцы, сидел сейчас за радиостанцией из-за убыли личного состава. Хотел прапорщик что-то ещё добавить, но осёкся.

Глаза Аршеневского горели безумием. Вспотевший, не смотря на прохладу, измазанный грязью, с кровоподтеком на скуле от чиркнувшего камешка, выбитого из бруствера пулей, да с надвинутой на запавшие глаза каской, комбат с шумом втянул через нос воздух и рявкнул:

– Какой, в рот драный, приказ?! Связь мне, прапорщик!.. И если какая-то сука начнёт в ответ про 'тишину' вякать, я этой суке лично венок сделаю! С эпитафией!

…'Сичкарь' Масканин давно бросил, бебут вернул в ножны. Теперь в его руке была трофейная сабля, уже не раз испившая велгонской крови.

Сейчас он бежал к вражескому офицеру с одной только целью – забрать его саблю. Тело по-прежнему было лёгкое как пёрышко, казалось, подпрыгнешь чуть сильней и взлетишь под облака. Масканин бежал не замечая препятствий, просто перепрыгивая их. Он рубил попадавшихся по пути штурмовиков не стремясь убить наверняка. Взмах – клинок отсёк кисть и полоснул по бедру. Взмах – другой враг валится с разрубленными коленями. Главное как можно больше вывести из строя. Лучше много раненых и обездвиженных, чем один убитый.

Вражеский офицер был хорошим фехтовальщиком, это Максим отметил ещё на бегу. Поручик сошёлся с ним, не сбавляя темпа. Офицер, судя по реакции и брошенному на Масканина оценивающему взгляду, был не таким как его штурмпехотинцы. На лице этого велгонца не имелось и следа отрешённости, напротив – ярко выраженная воля и оценка ситуации. Лицо разгоряченное боем, вспотевшее и азартное. И наверняка он отлично владел саблей и был жутко вынослив. Предвкушение схватки – вот что можно было прочесть на лице офицера.

Однако Масканин ни о чём таком не думал. Его не волновало искусство фехтования, как не волновал его и противник. Ему нужна была вторая сабля. А офицер для Максима был заведомо мёртв. Так же заведомо мёртв, как и сам Масканин, живший сейчас одной только смертью – своей и врагов.

Поэтому поручик не пошёл на классический поединок, ведь ничего кроме смерти для него не существовало. В настоящей рубке не до финтов и красивостей, примерно равные противники выясняют кому из них жить максимум несколько минут. А когда же противники не равны, пусть даже их много на одного, то исход решается секундами. Но это в нормальной рубке. Теперь же поручиком владела боевая ярость, даже равные по талантам враги не могли бы ему долго противостоять. То что сейчас мог Масканин, например, разрубить до пуза велгонца в бронежилете, спокойно выдерживающем пули, он не мог в своём обычном состоянии.

Поручик срубил офицера, почти не сбавив темп бега. Вторая сабля легла в левую руку, став её продолжением. В том же темпе, он врубился в гущу штурмпехотинцев. Он то бросался под ноги, подрубая сухожилия либо рассекая беззащитный пах. То рывками шарахался в стороны, уходя с директрисы стрельбы, рубя при этом руки, ноги и головы.

Он не следил за ходом времени, не знал куда склоняется чаша на весах победы. Для него всё это не существовало. Он жил смертью.

Как-то постепенно, всё хуже и хуже слушалась правая рука. Но он и левой владел наравне с ней. С клинками он не был правшой или левшой, обе руки были равноразвиты. Вот и движения стали даваться тяжелей. Телесная лёгкость никуда не пропала, просто сам воздух как будто стал вязким и плотным. Не видел поручик себя со стороны, не замечал как от него, забрызганного чужой и своей кровью, разбегаются не попавшие в сабельный вихрь велгонцы.

Не замечал и засевших в правом плече картечин, не ощущал многочисленных кровоточащих порезов. Отстранёно только удивился, если это можно было назвать удивлением, скорей уж досадой, удивился, что не смог быстро вскочить на ноги, после рубки в окопе, куда залетел, заметив велгонские каски.

Он пытался подняться на непослушные ноги, когда фронт ударной волны хлестнул по телу, лишив слуха. В голове воцарился оглушающий звон, а цветовая гамма и очертания мёртвых штурмовиков начали меркнуть…

Бронированный армейский внедорожник остановился на краю рощи, где стояли замаскированные танки. Редкие голоса, доносившиеся из рощи, перебивала бездарная игра на губной гармошке. Игравшему, с позволения сказать, музыканту, как говорят русские, медведь на ухо наступил.

Оберст, командир первого батальона бригады ХВБ, невольно скривился, диссонирующие потуги гармониста вызывали в нём раздражение. Он выбрался из внедорожника и начал осматриваться, разминая сведённую судорогой ногу. Пятнадцать лет прошло, а старое ранение до сих пор напоминало о себе.

Следом выбрался адъютант командира бригады, на вид – совсем ещё незрелый юнец. Общество адъютанта навязали не известно зачем, ценности в нём комбат не видел. Юнец записался в бригаду, добравшись в Новороссию из Южной Раконии, где его семья проживала после гражданской. Не понятно было, как его, недоучившегося в какой-то из южнораконских военных школ целый год, произвели в офицеры. И уж если такая нехватка офицеров в ХВБ, а их действительно не хватало, то почему этого юнца в адъютанты взяли. Дали бы ему взвод, а то, как и у русских, ими давно уже унтер-офицеры командуют.

Губная гармошка наконец смолкла. Среди деревьев появилась спешащая фигура в чёрном танкистском комбинезоне. Русский шлемофон, русский комбез, русский 'Сичкарь' в кобуре на портупее, да и русская техника. Всё теперь в армии ХВБ было русское. Ну ничего, комбат знал, что настанет время и многострадальная Отчизна будет освобождена от велгонских прихвостней. Тогда и возродится во всей красе старая хаконская армия.

– Командир восьмой отдельной танковой роты оберлёйтнант Штроп! – представился подбежавший танкист.

Воинское приветствие он отдал по хаконскому уставу, это комбат отметил с тёплым чувством, зная, что до войны Штроп служил в русской армии. О Штропе комбат был наслышан. В начале ноября его рота совершила трудную переправу под убийственным огнём, вместе с пехотным десантом захватила плацдарм на берегу и с ходу уничтожила батарею ПТО, давя пушки и прислугу. Штропу пожаловали рыцарский крест, а от русского командования 'Славу' третьей степени.

– Оберст Клюмпер, командир первого батальона. А это лёйтнант Ван Дурман, адъютант командира бригады.

– Голландец? – Штроп усмехнулся.

– Не вижу ничего смешного, – заявил адъютант и задрал подбородок, видимо так он представлялся себе гордым и важным.

– Да я и не смеюсь, что вы голландец, – Штроп пожал плечами. – Мой механик – голландец. Фермерствовал до войны за океаном, был отличным трактористом…

– Я вам не какой-то там фермер, – перебил Ван Дурман. – Я офицер!

Штроп и Клюмпер уставились на него как на полудурка. Никто из них не понял чем вызвано столь резкое неприятие крестьянского труда.

– Идёмте, – бросил Клюмпер. – Ваша рота, господин оберлёйтнант, временно переподчинена мне. Надеюсь, вы получили приказ.

– Так точно, получил.

– Хочу своими глазами посмотреть на вашу роту. Сколько у вас панцеров?

– Восемь. Все на ходу, последняя сорокчетвёрка из ПРП утром вернулась. Теперь как новенькая, только дырка в башне осталась.

– Мне говорили, вы огнемётные танки получили.

– Так точно. Четыре 'о-тэшки'.

– Это хорошо, они нам при штурме пригодятся.

– При каком штурме, господин оберст?

– Русские не смогли взять Дамме, – ответил Клюмпер. – Мой батальон и ваши панцеры должны взять деревню и выйти к рокаде.

– Да, – встрял адъютант, – хвалённые вольногоры расшибли лбы об велгонцев! Ну ничего, наша доблестная армия освобождения сметёт поработителей нашей великой Родины! Настанет час, мы загоним велгонских выродков обратно в их логово! И раздавим их там!

– У-у-у… – Штроп встал как вкопанный, ища на лице адъютанта ярко выраженные признаки врождённой неполноценности.

Клюмпер же выпятил челюсть, нахмурившись. Он начал подозревать, почему этому юнцу не доверили командовать взводом. Да он же всех просто угробит! И себя заодно, впрочем, его-то и не жалко. Потому что идиотов никогда не жалко. Вероятно, его по-тихому сплавили с глаз долой, прикомандировав к батальону, и с радостью о нём забыли.

– Послушайте, Ван Дурман! – взорвался оберст. – Вы ни разу не были в бою, не так ли? И вы ни разу не видели в деле этих 'хвалённых вольногоров'. Да где вы нахватались этого газетного паскудства? Что это за пропагандистские бредни про доблестную армию, сметающую поработителей? Я вас предупреждаю, Ван Дурман, не смейте вякнуть подобное перед моими солдатами. Мне не нужны восторженные агитаторы. Мне нужны трезвомыслящие солдаты…

– Но господин оберст… – попытался возразить адъютант.

– Молчать, лёйтнант! Смирно! Если вы не заметили, армия ХВБ состоит из добровольцев. Каждый, в ком не умерло понятие долга перед Родиной, записался добровольно. Каждый солдат знает за что готов умереть. И не вам поганить журналистскими штампами наше Отечество. Если вы этого не понимаете, то мне вас… Нет, мне вас не жалко! Впредь, извольте открывать рот, только когда я к вам обращусь. Вы меня поняли, лёйтнант?

– Так точно, – выдавил адъютант, застыв по стойке смирно.

– Возвращайтесь к машине.

– Слушаюсь.

– Идёмте, – сказал Клюмпер, когда адъютант скрылся за деревьями. – Скоро подойдут колонны. И будем выступать.

– Жёстко вы его…

– Нисколько. Только так и надо. Ненавижу, когда бросаются цитатами наших эмигрантских газетёнок. Сколько желчи в них изливают на нашу Родину… Презираю… – Клюмпер сплюнул с выражением гадливости, – Да, моё Отечество во власти мракобесов, да, часть моего народа ослепла, но это не даёт право писакам обливать Отечество помоями.

– Простите, господин оберст, но в словах Ван Дурмана я не заметил помоев на нашу Отчизну…

– Это потому что я пресёк его изливания. Поверьте, таких как он я насмотрелся, изучил эту породу. Ван Дурман хотя бы молод, несёт чушь, услышанную от других, что немного его извиняет. Но он бы наговорил тут, будьте уверены. Пока я жив… Пока я жив, никому не дам гадить на мою страну, – Клюмпер мечтательно ухмыльнулся. – После победы перевешаем всех писак, хающих Родину на подачки чужих правительств… Но довольно об этом, сейчас не до подобных разговоров.

– Разрешите вопрос, господин оберст, – заметив кивок, Штроп продолжил: – Вы хотите ввести мои танки в деревню?

– Другого выхода я не вижу. Дамме превращена в опорный пункт. Без поддержки ваших пушек и огнемётов, боюсь, батальон деревню не возьмёт. Кстати, что у вас за командирская машина?

– О-тэ…

– Дерьмо! Нет, не танк дерьмо, – поспешил уточнить Клюмпер, – а то, что вы взяли себе огнемётный панцер. Если попадут, не выберетесь.

– Мой предыдущий панцер сгорел на плацдарме. Если бы не тот пехотинец, вытащивший меня контуженного, я бы сгорел вместе с ним. Из четырнадцати машин в роте пять осталось. Одна сорокчетвёрка до сих пор на рембазе. Вчера только пополнение получил, те самые огнемётные. Не могу же я себе сорокчетвёрку взять, зная, что в 'о-тэшках' шансов практически нет.

– Интересно, где вас так воспитали? В Радонежском танковом?

– Да, я закончил Радонежское училище. Но я не понимаю, господин оберст, при чём здесь воспитание?

– Вы правы, это надо чувствовать. Это и в самом деле достойно уважения, но в данном случае офицерская честь граничит с глупостью… – видя реакцию Штропа, Клюмпер остановил его жестом. – Не спешите заводиться, оберлёйтнант, лучше послушайте, что я вам скажу. Вы знаете, каков некомплект офицеров в русской армии? 'За мной, ребята' и первая пуля его. И ведь знаете как мало офицеров в ХВБ. Большинство ещё из старой армии. Я, например, оберст генерального штаба, командую батальоном. Есть такие как Ван Дурман, но ценности они почти не представляют. А вот вы грамотный и опытный офицер, и для победы более ценны, чем… – Клюмпер вдруг запнулся, помолчал, покачивая головой и закурил. – Мой бог, что я говорю… Дерьмо… Какое же всё дерьмо… Наболело. Забудьте, Штроп, мои слова.

– А знаете, господин оберст, я как тот упёртый баран. Вас бы послушал и сделал по-своему.

– И правильно, – кивнул Клюмпер.

Они дошли до крайнего танка, оказавшегося как раз огнемётным. Через башенный люк экипаж загружал малокалиберные снаряды. Восемьдесят шесть малюток могло поместиться в утробе танка, да ещё и баки под бронёй с огнесмесью, которую уже успели заправить. Выкрашенный в трёхцветный камуфляж русской армии, танк имел эмблемы хаконского воинского братства на бортах башни.

В роте Штропа было теперь два взвода. В первом СТ-44, они же сорокчетвёрки – средние танки, самые массовые в Новороссии, которыми оснащали и части союзников. В своём классе они занимали достойное место в мировом танкостроении, технологически стояли вровень с достижениями последней научно-технической мысли. Имели сварные корпус и башню (в последних модификациях башня была литая), наклонные листы брони. Лоб корпуса толщиной в 75 мм, борта 60 мм, башня 90мм. Танковые переговорные устройства и радиостанции последние полтора года устанавливались на все машины, как и в целом в русской армии, размах распространения радиостанций дошёл в последнее время и до взводного звена стрелковых частей. Компоновка у СТ-44 была с задним расположением моторно-трансмиссионного отделения, а подвеска индивидуальная на вертикальных спиральных пружинах, хотя у хаконского конкурента 'Тойфель-2' подвеска была торсионная. Вооружение сорокчетвёрки состояло из пушки калибра 101,6-мм, спаренного с ней КПВО, зенитного ПВС и шести дымовых гранатомётов. При боевом весе в 34 тонны, танк мог развить скорость в 55 км/ч.

Во втором взводе состояли ОТ-46, бывшие по сути модификацией сорокчетвёрок. Внешне они отличались только вооружением. Вместо четырёхдюймовой пушки прототипа, огнемётный танк имел пятидесятисемимиллиметровку, да спаренный с орудием узкий и длинный раструб огнемёта, заменившего КПВО. Среди аналогов и соперников на полях войны, танк выделялся конструкцией огнемёта, позволявшей использовать различные огнесмеси.

– Как закончите грузить боекомплект, сразу по машинам, – распорядился Клюмпер. – Мой батальон сейчас подходит к Дамме. Успеете догнать?

– Максимум десять минут и мы у вас. Но, думаю, раньше управимся. Клюмпер бросил взгляд на часы.

– Через десять минут жду ваши панцеры в голове колонн.

– Слушаюсь. Командир батальона ушёл. Штроп скомандовал построение командиров машин.

Роты Масканина и Бембетьева устояли на позициях, но в строю практически никого не осталось. В другом конце деревни накапливались свежие подразделения штурмпехоты. Через четверть часа следовало ждать новой атаки, отбить которую Аршеневскому было нечем. Державший с ним связь незнакомый офицер из оперативного отдела штаба полка пообещал помощь, заодно сообщив, что Евстратов убит шальным снарядом и его приказ о радиомолчанке отменён начальником дивизии, а полк скоро выведут в резерв.

'Скоро – это когда?', нервничал Аршеневский. Из КНП он наблюдал, как по дальним улочкам, среди дыма и развалин перебежками растекаются фигурки штурмпехотинцев. Новой атаки велгонцев ему не выдержать. Помощь подошла вовремя.

Рокот танковых двигателей был слышен издали. Урча мощными пятисотсильными дизелями, бронированные машины оставляли за собой плотные клубы чёрной копоти. Танков было восемь – всё, что имелось в составе бронесил бригады ХВБ. Передовая четвёрка держалась чуть впереди. Это был взвод СТ-44. Позади сорок четвёртых наступал взвод огнемётных танков ОТ-46.

Передовой батальон ХВБ шёл походными колоннами поротно. Головы колонн держались в тридцати метрах за танками. Выйдя к тыловым позициям егерей, батальон начал спешно разворачиваться в цепи.

Танки сходу открыли огонь осколочно-фугасными по домам в центре деревни. Поравнявшись с передовыми окопами, начали методичный обстрел улиц и ближайших строений. Затрещали башенные КПВО сорокчетвёрок. Гулкое буханье их орудий перекрывали звонкие и частые выстрелы малокалиберок 'о-тэ сорок шестых'. Деревню расстреливали минут пять. Напоследок сорокчетвёрки положили вдоль улиц по два-три подкалиберных снаряда. От ударной волны летящих со сверхзвуковой скоростью подкалиберников погибали все засевшие за углами домов и в ближайших укрытиях. Удар спрессованного воздуха на одной из улиц заставил сработать замаскированные противопехотные мины. Танки и разделившая на штурмовые группы пехота пошли в атаку.

Серьёзное сопротивление началось, когда хэвэбэшники заняли центр Дамме. Во двориках и узких второстепенных улочках штурмовики не раз сходились в рукопашной, заставляя хэвэбэшников откатываться назад. Велгонцам удалось перебить гусеницы двум сорокчетвёркам, воспользовавшись тем, что взрыватели их осколочно-фугасных снарядов, при стрельбе с предельно короткой дистанции, не сработали. Это был давно известный дефект этой марки взрывателей, но то ли башнёры не знали об этом, то ли в запале боя не сообразили. Кинжальным огнём велгонцы отсекли от остановленных танков пехоту. Используя мёртвую зону, несколько штурмовиков подползли к танкам и забросали их ручными гранатами. Раскрывая на лету стабилизирующие парашютики, кумулятивные гранаты подорвали сорокчетвёрки. Одному экипажу повезло, его отход прикрыла прорвавшаяся к танку пехота. Другой экипаж погиб сразу от сдетонировавшего боекомплекта.

В дело вступили танковые огнемёты. Взвод 'о-тэ сорок шестых' двигался по параллельным улицам под плотным пехотным прикрытием. Они выжигали оконные проёмы и чердаки и всё, что можно было использовать как амбразуры. Жгли вырытые во дворах окопчики, жгли амбары и сараи. Боекомплект огнемётов был рассчитан на шестьдесят выстрелов, а заправленная огнесмесь керосина и мазута в пропорции два к трём, позволял метать огонь на шестьдесят пять метров. Конструктивно, огнемёты могли и до сотни метров добить, если заправить смесь керосина и масла. Но сейчас танкистам хватало и меньшей дистанции.

Картину боя Аршеневский наблюдал в перископ, каждый раз чертыхаясь, когда из захваченных домов и перекрёстков велгонцы раз за разом выбивали союзников. Подполковник тихо материл артиллеристов, так и не сумевших подавить 'Вотаны'. Самоходные миномёты вновь начали обстрел, теперь уже по занятым хэвэбэшниками окраинам. На исходе боя, где-то среди развалин, вверх взмылся огненный столб, перевитый чёрными лоскутами дыма. Так мог пылать только огнемётный танк. Но всё таки батальон ХВБ напирал, наращивая натиск, постепенно выдавливая врага из деревни.

Аршеневский назначил общий сбор у захваченных утром траншей. 15-ю и 14-ю роты менял второй батальон хэвэбэшников. Для подразделения Деда, как и для всего полка, сегодняшнее сражение было завершено. И, к счастью, весьма вовремя, батальон почти полностью выбит, но хоть раненых можно спасти. Затребованные грузовики должны были вот-вот появиться. В штабе полка пообещали прислать и подводы для тяжелораненых вместе с санитарами и военврачами.

Подполковник только через несколько дней узнает, что не нарушь он приказ, союзники так и ждали бы его победной реляции о захвате Дамме. А мотострелков вообще перенацелили на участок соседней дивизии, где у хаконцев не оказалось достаточно резервов.

А к вечеру линия фронта отодвинулась на пятнадцать-двадцать километров. Опасаясь попасть в окружение, те их хаконских дивизий, что не потеряли управление и не были разбиты, спешно отходили, бросая и минируя тяжёлое вооружение, подрывая лишённую горючего технику и оставляя раненых на произвол судьбы.