На закат от Мангазеи

6

Отосланные в лес казаки, как и предсказывал Кокарев, вернулись ни с чем. Двое из них успели увидеть, как ярган скрылся на противоположном берегу, предварительно пустив вниз по течению свою лодчонку. «Это они так мосты сжигают, – пояснил Кокарев, – мол, дело сделано, теперь на нашем берегу ему делать нечего. Небось и оружие туда положил. Тогда точно месть.» Макарин было пристал к казакам с вопросами, мол, как вы поняли, что это именно ярган, а не горожанин или самоед переодетый ярганом, на что казаки только снисходительно ухмылялись, а воевода сказал, что если дьяк поживет здесь еще хотя бы с полгода, у него таких вопросов больше никогда не возникнет. Чтобы переодеться ярганом не будучи самим ярганом нужно быть безумнее Одноглазого. Теперь этого дикаря будут травить все самоедские кланы по ту сторону реки, воевода об этом уже позаботился, послав гонца в ближайшее становище. Ярган свободно шастает по пастбищам самоедов, что может быть оскорбительнее?

– Они его поймают?

– Возможно. Но мы его все-равно не увидим. Поймают, освежуют и прибьют к отдельно стоящему дереву на какой-нибудь тропе. У дикарей разговор короткий. Самоядь помнит, как прошлой зимой ярганы вырезали несколько их становищ.

– Дикари воюют меж собой?

– О, еще как! Народ с народом, племя с племенем, род с родом. Иногда одна семья подчистую режет другую, но это редко бывает. А в целом они мирные, если их не трогать. Хотя, бывало такое, что и не угадаешь. По-нашему вроде ничего особенного, а для них смертное оскорбление.

Кокарев размашисто вышагивал по доскам мостовой так, что казаки еле за ним поспевали. Макарин старался не отставать. Они шли по направлению к гостиному двору, людей на улице становилось больше, но, завидя, воеводу, те прижимались к стенам домов и амбаров. Некоторые ломали шапки и низко кланялись, большинство ограничивались коротким кивком и приветствием. Население Мангазеи не было подобострастным. Макарин разглядывал встречных и поперечных, купцов, охотников, ремесленников, баб с детишками. Они были одновременно похожи и не похожи на людей с других городов. Чего в них точно не было, так это озлобленной пришибленности, которая появилась за последние годы у москвичей.

– Знаешь, что у меня из головы не выходит? – спросил Кокарев, когда они вышли на забитую народом широкую площадь перед гостиным двором. – Как поведет себя Троекуров, когда сюда нагрянет немчура. Ведь и впрямь сдаст город, не будет сопротивляться. А у него и крепость, и оружейная изба, и людей больше, чем у меня. У тебя же есть власть, дьяк. И полномочия у тебя не только от твоего Разбойного, но еще и Казанского приказа. Объяви ему о смещении, пусть валит в Тобольск, пока зима не началась. А с людьми я договорюсь, промышленников там, охотников заставлю в оборону пойти. Самоедов найму. Мне бы только крепость, пушки и снаряжение. Немчура точно зубы обломает, сколько бы ее не было.

Макарин покачал головой.

– Нет у меня такой власти. Могу лишь доложить о состоянии дел. Но пока это все дойдет хотя бы до Тобольска, пока примут решение, пока его сюда доставят… Сам понимаешь. Да и потом, извини, Кокарев, не вижу я доказательств будущего Троекуровского предательства. Только твои слова. А ты предвзят, это все знают.

– Когда увидишь доказательства, поздно будет, – буркнул воевода и отошел к группе казаков, сидящих у таможенной избы.

Макарин слушал, как он отрывисто отдает распоряжения о поиске Шубина. Найти его жилище, найти старика с пристани, расспросить других поморов, предупредить заставы на выезде из города, выслать на перехват по паре лодок вниз и вверх по реке, послать гонцов к стойбищам самоедов. Воевода работал грамотно и видно было, что люди его слушают беспрекословно. Разница с Троекуровым в халате и его слоняющимися по крепости бездельными стрельцами была заметной.

В этот момент дверь таможенной избы отворилась, и Макарин впервые увидел самоеда.

Самоед был мало похож на виденных им у Обдорского острога вогулов. Он был на голову ниже и на порядок темнее. Его плоское лицо покрывала сеть то ли шрамов, то ли татуировок. Одежда состояла из коряво сшитых звериных шкур мехом наружу, из-за чего дикарь напоминал мелкого облезлого медведя. Из-под свисающих сальных черных волос блестели щелки глаз. Дикарь медленно обвел взглядом двор, присмотрелся к воеводе, казакам. Потом остановил взгляд на Макарине, и тогда Макарин шагнул к нему.

– Ты понимаешь наш язык?

Самоед некоторое время молчал, внимательно разглядывая дьяка, его одежду, снаряжение. Потом, наконец ответил, видимо поняв, что перед ним человек, имеющий право задавать вопросы:

– Мало. – Его голос походил на скрип лежалого снега под полозьями саней. – Слышать плохо, говорить плохо.

– Прошлым летом здесь пропали люди. Много людей. И корабли. Три, – Макарин показал самоеду три пальца. – Ты что-нибудь об этом знаешь?

Самоед молчал, его лицо казалось застывшей темной маской.

– Ты меня понимаешь?

– Плохо понимать. – дикарь осклабился, – Хадри рода Собачье Ухо. Так меня звать. Хадри привез ясак.

– Это замечательно. Ясак это хорошо.

– Ясак это плохо, – покачал головой самоед Хадри. – Очень плохо. Есть нет. Пить нет. Дети голый бегать. Все шкуры давать белый царь.

Макарину не улыбалось вступать в спор с дикарями на предмет справедливости поборов.

– Эти люди что-то взяли у вас. Или у вас, или у других дикарей. Что-то ценное. Большое. Положили в ящик. Размером больше человека. Может твои старейшины рассказывали тебе о том, что у них пропало? Я хочу это найти.

Дикарь молчал. По его лицу ровным счетом ничего нельзя было понять.

– Оставь его в покое, дьяк, – подошел сзади Кокарев. – Он ничего не знает. А если и знает, то не скажет. Хочешь, сведу тебя с толмачами, съездишь в пару становищ, поговоришь с тамошними стариками. Старики могут что-то знать. А этот молодой, у них только охота и чужие бабы на уме.

– Бабы, да, – снова осклабился самоед. – Хадри нужен баба.

– Вот видишь, – воевода махнул рукой, – Пойдем лучше, пропустим по чарке, пока казаки твоего Шубина вылавливают. Со вчерашнего вечера ничего путного во рту не было.

Самоед мелко поклонился и засеменил спиной к воротам, продолжая улыбаться.

– Что-то они точно знают, – сказал Макарин, наблюдая, как дикарь исчезает за воротами.

– Возможно. Но разговорить их будет трудно. Ну так что, собирать к завтрему команду с толмачами? К ближайшему становищу полдня езды, затемно надо выдвигаться.

– Раз в деле явно замешаны дикари, то собирать конечно.

Кокарев внимательно на него глянул.

– Странный ты человек, дьяк. Ваша братия обычно за пределы острога носа не кажет. Только бумагами ворочает, да холопов по округе рассылает. А ты приехать не успел, как уже к дикарям собираешься.

– Время странное, – сказал Макарин. – Бумаги сейчас не помогают. Все приходится делать самому.

– А то смотри, могу тебе отписать пару служивых на посылки, раз московские бояре тебя сюда одного прислали.

Макарин улыбнулся, вспомнив аналогичное предложение Троекурова, которое тот сделал давешней ночью, провожая его до постоялой избы. Оба воеводы конечно были бы рады приставить к опасному гостю соглядатаев.

– Сперва сам хочу с городом познакомиться. А потом может и холопов по округе стану рассылать. У вас тут, говорят, острожный поп близко с самоедами якшается. Вдруг он тоже чего знает.

Кокарев нахмурился, покрутил ус.

– Есть такое. Слухи ходят. Отец Иннокентий, вот же выбрали имечко. Он уж лет десять здесь, едва ли не с первыми воеводами прибыл. Старожил, считай.

– Наверняка много о здешних местах знает?

Кокарев помялся.

– Наверняка. Я с ним, дьяк, общаюсь нечасто, у нас с казачками свой духовник имеется. Ничего сказать не могу. Поп как поп. Но да, частенько в пустоши выбирается. Дикарей на путь истинный поворачивает. Только вряд ли ты от него чего толкового добьешься.

Воевода быстро распрощался, будто стараясь поскорее свернуть неприятный разговор, свистнул парочку ближайших казаков и направился с ними в сторону ближайшей корчмы, посоветовав Макарину присоединяться к честной компании, где за чаркой и обильным обедом обговорить детали предстоящей поездки к самоедским старейшинам. Макарин пообещал быть вскоре, а сам вышел с гостиного двора и отыскал глазами торчащие над крышами домов острожные башни.

Соборная церковь святой Троицы располагалась почти в самом центре острога, у главной дороги, аккурат за рядами амбаров и оружейной избой. Впереди была ограда воеводова двора, и все также бродили вокруг терема бездельные стрельцы. Макарину показалось, что в окне светлицы мелькнул цветастый халат воеводы Троекурова.

Одетый в утепленную рясу поп сидел на скамейке у входа в церковь. У него были маленькие глазки, круглое лоснящееся лицо и начинающая седеть окладистая борода. Макарин вспомнил, что утром с ним уже сталкивался. Увидав гостя, поп встал, ласково улыбаясь.

– Отец Иннокентий, полагаю?

– Правильно полагаешь, сын мой, – голос у священника был густым, басовитым и совсем не вязался с его маслянистой внешностью.

– Семен Макарин, дьяк Разбойного приказа. Из Москвы по поручению, – он коротко кивнул, приподняв шапку. – Вопросы к тебе есть, батюшка.

Отец Иннокентий улыбнулся еще шире.

– Что, прямо так сразу и вопросы. С корабля да быка за рога. А я тебя, дьяк, к заутрене ждал. Думал, уж с дороги-то государев человек обязательно посетит храм божий.

– Прости, батюшка. Поздно прибыл, и сразу дела.

Отец Иннокентий горестно покачал головой, не переставая улыбаться.

– Вот и всегда так в нынешнее время. Забывают люди путь к господу. Оттого и страдания неимоверные. Спрашивай, дьяк. Вижу, человек ты занятой.

– В городе сказывают, будто ты часто бываешь у местных дикарей.

Священник медленно покивал.

– Служение у меня такое. Души, скитающиеся во мраке язычества, привести в лоно христовой церкви. Для того сюда и прибыл. А часто ли бываю, может и не часто, ведь и городскую паству забывать не след. Но раз в месяц стараюсь выбираться. Что тебя интересует?

– Говорят, что год назад пропавший караван Степана Варзы вывез что-то из самоедских земель. Предмет какой-то, довольно большой, в ящике размером в полтора человеческих роста. Может слышал чего от самоедов? Пропадало у них что-нибудь? Или может они продали что Варзе?

Улыбка отца Иннокентия стала будто приклеенной. Он внимательно смотрел на Макарина, и глаза его были изучающими, будто он решал сейчас, что сказать и говорить ли вообще. Наконец, он вздохнул, отвел глаза в сторону.

– Не лез бы ты, дьяк, в это дело. Черное оно.

Какое-то время Макарин ждал продолжения, но его не было.

– Не могу не лезть, батюшка. Служба у меня такая. У тебя вот дикарей окормлять, а у меня дела распутывать. И черные, и светлые. Впрочем, светлых дел у меня почти не бывает.

Отец Иннокентий мелко покивал, продолжая разглядывать окрестности, снял скуфью, отер пот со лба. Волосы его были редкими и пегими от пробивающейся седины.

– Вряд ли я тебе смогу помочь, – сказал он. – Ничего не знаю об этом ящике. Но караван помню. И наверно уже никогда не забуду. Неделю, пока он собирался за городом, я служил не переставая, семь всенощных, спал по два часа в сутки, ибо люди из храма не выходили, а молились, церковь была паствой битком забита, и в других наших церквях также. Кому-то конечно было без разницы, мужики так просто смеялись или в леса уходили подальше. А бабы с детишками в голос ревели. Ужас что творилось. По ночам за ворота никто носа не казал. Народ рассказывал о чудищах лесных, воплях звериных. Несколько малолетних пропало, девку с разорванным горлом неподалеку нашли. Говорили, что медведь задрал, но может и не медведь. А когда наконец отплыл караван этот проклятый, то я взял служек, да отца Федора с церкви Макарьевской, он чтец отменный, да и пошел на то место, где караван собирали. Весь день, с утра и до самого заката, ту поляну очищали. Отчитка, обход, снова отчитка, снова обход, и так раз, наверное, сто, пока не почувствовал, что не могу больше. Не знаю, уходил я оттуда с тяжким сердцем, не помогло наверно. Народ туда до сих пор редко ходит.

– И что там было, на той поляне?

Священник пожал плечами.

– Да ничего. Точнее, ничего такого, что можно было бы увидеть или взять в руки. Мирянин бы точно ничего не почуял. А возможно и не каждый служитель. Зло там было, дьяк. Висело над землей, будто туман утренний. Потому и говорю, не лез бы ты в это дело, тебе с ним не справиться. Пропал караван, и хорошо, что пропал. Гораздо хуже будет, если он найдется.

– А что самоеды? Неужто никто из них даже словом не обмолвился, что именно вез Варза и откуда он это взял?

– Никто толком ничего не сказал, хоть я и спрашивал. Самоеды народ скрытный. В свою жизнь никого не пускают. А тут было явно что-то для них священное, для чужаков запретное, но чего они сами боялись пуще всего остального. По крайней мере те, кто жил окрест. Несколько стариков мне тогда намекнули, мол, сами рады, что от этого невесть чего избавились. В пустошах, говорят, теперь спокойнее будет. И сильно огорчились, когда узнали, что караван пропал где-то неподалеку. Правда, по другим рассказам выходило, что некоторые дикари, из числа далеко живущих, были не прочь на варзов груз наложить лапу, и именно поэтому караван собирали в спешке. Может, как раз они до него и добрались.

– Что за дикари?

– Не знаю, какие-то неместные. То ли с далекого восхода, из ледяных пустынь за Енисеем. То ли напротив, из южных лесов. Туманно все это мне было передано, а теперь уж и переспросить не получится. Тот род, где мне это рассказывали, вымер прошлой зимой то ли от болезни, то ли еще от чего. Никого не осталось.

– Может, их убили? Я слышал, недавно несколько самоедских родов было уничтожено ярганами.

– Может и убили. Ярганы давние враги здешних племен. Расспроси других самоедов, возможно, что и узнаешь. Хотя, я бы на твоем месте не надеялся. Даже если, что и скажут, всему не верь, могут и за нос поводить.

Макарин огляделся. Красное солнце уже касалось деревянных острожных стен на закате, и все вокруг становилось темным и мутным, будто скрытым в пелене.

– Хотелось бы глянуть ту поляну, где собирался караван, – сказал он. – Она далеко?

Священник нахмурился.

– Она недалеко, но на твоем месте я бы туда не ходил.

– Отчего же. Это если и не место преступления, то хотя бы место приготовления к нему. Осмотреть его в первую очередь надобно.

– Ничего не найдешь. Там год назад-то ничего не было, а теперь и подавно. Один мусор.

– Ты, батюшка, даже не представляешь, что иной раз можно найти в мусоре.

– Дело хозяйское, – отец Иннокентий перекрестился. – Как за посад выедешь, через речку Мангазейку переберись и держись все время берега большой реки. Спустя пару перелесков уткнешься в большой лысый холм, а перед ним будет широкая прибрежная поляна, вся утоптанная до голой земли. Это она и есть. Не ошибешься.

Макарин раскланялся, принял благословение и краткое напутствие («остерегайся зла людского, а пуще зла вечного там, где оно властвует безраздельно»), подивился про себя такой неканонической форме, и отправился к конюшне, где показал служкам воеводово предписание содействовать во всем. Выбрал смирного гнедого мерина, и поехал через вечерний город, мимо еще шумных торговых рядов, закрывающихся ремесленных мастерских, по затихающим жилым улицам. Плотно застроенный посад тянулся долго, до самой Мангазейки, неширокой речушки, вихляющей вдоль заборов с одной стороны и густого леса с другой. Макарин преодолел дребезжащий деревянный мост, выехал к большой реке и двинулся вдоль берега по узкой еле заметной колее. Справа от него сквозь редколесье поблескивала река и висело над далеким противоположным берегом красное солнце. Слева тянулись черные дебри, и все больше сгущалась тьма. Где-то вдали завыли волки, и Макарин машинально потянулся к седельной сумке, из которой торчал приклад ручницы. Отправиться за город в одиночестве может и не было хорошей идеей, но любой сопровождающий мог быть связан с преступлением.

Деревья расступились внезапно, остались за спиной вместе с сырым мраком. Макарин выехал на открытое пространство, залитое вечерним светом. Река небольшим заливом вгрызалась здесь в песчаный берег, который переходил в широкую поляну, зажатую с двух сторон лесом. За поляной высился крутой холм, испещренный трещинами оползней. Холм был совершенно голым, лишь пара кустарников стелилась на самой вершине, будто венчики волос на лысой макушке.

Поляна действительно была утоптана до самой земли. На ней не росла даже вездесущая курчавая трава. Макарин слез с мерина, привязав его к отдельно стоящей кривой березе, и огляделся. С первого взгляда были видны следы давней человеческой деятельности. Остатки деревянных балок, вкопанных в берег, развороченный песок там, где тащили на воду корабли. Он осторожно прошел дальше, вглядываясь под ноги и видя только серую ноздреватую землю, некогда перемешанную с щепками, какими-то обрывками, мелкими костями. Один из обрывков он поднял и долго рассматривал линялую ткань с нанесенным примитивным узором. Ближе к лесу он наткнулся на следы кострищ, давно заплесневелые головешки и прямоугольные обвалившиеся ямы от полуземлянок. Жилищ было всего пять, а значит и жило в этих времянках совсем немного народу. Основная масса приходила из города. Какой смысл было Варзе возводить даже временное жилье для подготовки каравана, если от города были считанные минуты дороги? Макарин долго бродил вдоль этих ям, даже достал нож и попытался раскопать бугорок, показавшийся ему подозрительным, но нашел лишь рыбьи кости и черепки от глиняной посуды.

Темнело. Он смотрел на место сбора варзова каравана, на гладь реки, солнце, висящее над ней красным пятном и пытался представить, как здесь все было больше года назад. Как собирали кочи, смолили их корпуса, ставили мачты и чинили ледовую защиту. Как жили тут, в этих тесных полуземлянках, неделями, даже не выбираясь в город. Это был один из его методов, взяв дело, сперва прийти на место, с которого это дело начиналось. Представить людей и попробовать их понять. Сейчас ничего не получалось. На поляне не было никаких зацепок. Здесь не было даже зла, о котором говорил священник. Ни людского, ни вечного. То ли выветрилось за год, то ли его никогда и не было. Макарина окружала совершенная пустота. Он с трудом вскарабкался на холм, держась за прутья и корни, торчащие из расселин.

Сверху поляна была как на ладони. Следы пристани, бревна настила, до сих пор лежащие на дне мелкого залива. Квадраты полуземлянок, расставленные веером у кромки леса. Главное кострище с почерневшей землей и глубокими дырами там, где ставили смоляные котлы. Наверно, именно отсюда наблюдали сборище посланные воеводой казак Одноглазый с подельником. Они видели, как готовят груз, наверно здесь, на левой стороне заводи, где удобнее всего было держать готовые корабли. Они видели какой-то ящик и то, что они увидели, свело их с ума. Скорее всего они не спускались вниз, иначе бы их поймали, на поляне невозможно скрыться, а значит они смогли все увидеть отсюда, с высоты. Или они все же спустились, прячась за временными постройками, но холм совершенно голый, и даже ночью с него сложно спуститься незамеченным. Разве что с другой стороны, потом обойти холм кругом и попробовать выбраться на поляну из леса. Но там открытое пространство, к тому же освещенное большим костром, располагающимся как раз между лесом и местом погрузки. Нет, они могли видеть груз только сверху, отсюда, прячась за этим низкорослым кустарником.

Макарин подошел ближе к одинокому ивняку на самой вершине холма, раздвинул ветви, лег сверху, чувствуя, как ломаются под ним сухие прутья, ползком придвинулся ближе к обрыву, вытянул голову. Ближайший край заводи находился как раз под ним, и если корабли снаряжались именно здесь, то лежащий в ящике груз вполне можно было разглядеть. Но что могло поразить видавших многое казаков до такой степени? Что можно было разглядеть с этой высоты?

Взгляд Макарина скользнул по голому осыпающемуся склону. Что-то металлическое блеснуло рядом с ним в мешанине серых и бурых пятен голой земли. Он присмотрелся, но в наступающей темноте предмет было уже не разглядеть. Тогда он достал нож и попытался высунуться за край обрыва еще дальше, рискуя сорваться по склону вниз. Земля осыпалась все больше, и Макарину не сразу удалось зацепить кончиком ножа толстый кожаный ремешок. Он подтянул его к себе, схватил и тут же отполз подальше от обрыва.

На ремешке висела зеленоватая медная бляха, большая, с ладонь размером. Уродливая, почерневшая от времени и обломанная по краям, она изображала какого-то зверя с крупной головой и круглыми выпученными глазами.

Макарин покрутил в руках примитивную, явно дикарскую поделку, спустился с холма, отвязал мерина и не спеша поехал обратно по совсем уже стемневшему лесу.

У казаков, стороживших въезд на посад, он спросил где ему найти воеводу Кокарева, после чего повернул к набережной, осадил мерина у корчмы, кинул поводья подбежавшему служке и вошел внутрь.

– О! А вот и наш дьяк!

Воевода был еще не пьяным, но уже принявшим.

Макарин жестом заставил сидящих казаков потесниться, сел рядом с воеводой и достал бляху.

– Видел чего похожее?

Кокарев осоловело пригляделся.

– Похоже на тот значок, что в свое время таскал на себе Одноглазый. Но я у него эту штуку давно не видел. Где нашел?

– Там, где он ее потерял, и где Варза собирал свой караван.

Воевода отстранился и посмотрел на него с уважением.

– Да ты, я погляжу, не робкого десятка, дьяк. Соваться на ту проклятую полянку, да еще и ближе к ночи.

– Нет там ничего страшного. Поляна как поляна. А вот эта штуковина меня заинтересовала. Если твой Одноглазый сдвинулся на почве каких-то местных легенд, то не лишне узнать, что она означает. Может, это приведет нас к тому, что его так с ума свело.

– Навряд ли. Он ее привез издалека, когда ходил в поход аж за Енисей. К местным легендам она отношения точно не имеет. Но если хочешь, я возьму ее с собой и поспрошаю знающих людей.

Макарин кивнул, и воевода затолкал бляху себе в карман.

– А теперь отдыхаем! – Кокарев плеснул в кружку какой-то мутной жидкости, подвинул дьяку. – Дела будут завтра. Насчет толмачей я уже распорядился.

– Толмачи – это хорошо, – задумчиво произнес Макарин, разглядывая маслянистое пойло. – Толмачи нам пригодятся.