На Земле и в космосе

На примере этого и следующего произведения можно поставить вопрос о роли научно-фантастической гипотезы в фантастике. Веригин, скажем, ищет тайну бессмертия, ну если не бессмертия, то долголетия, тысячелетия. Эта тема не раз возникала в литературе и не раз будет возникать, потому что она позволяет поставить множество острейших нравственных, социальных, психологических и иных проблем. (Вспомним, например, пьесу К.Чапека «Средство Макропулоса».) Здесь же писатель не подвергал подробному анализу возможные последствия открытия Веригина. Ему не это было нужно. Для скрепления воедино приключенческого сюжета ему потребовалась серьезная проблема (может быть, даже только намек на нее), такая серьезная, чтобы все сразу поняли это без дополнительных объяснений, как все понимают значение открытия духовным братом Веригина Николаем Кибальчичем принципа реактивного движения, сделанного им незадолго до казни от рук царских палачей.

По-иному обстоит дело в повести Михаила Шаломаева «Эффект Завалишина» (Ташкент, «Ёш гвардия»), которая относится к фантастике «ближнего прицела», что ныне встретишь не часто. Ее уже столько «ругали», что авторы стремятся в любые заоблачные дали, лишь бы их не обвинили в бескрылости, в приземленное. Однако, мне кажется, надо правильно понимать суть возражений против этого направления. Дело вовсе не в том, что кто-то запрещает писателю вести речь о каких-либо частных открытиях или усовершенствованиях. Эпохальный полет к звездам можно описать так же беспомощно, как и новую модель телевизора. Для литературы нет запретных тем. Плохо, когда приземлена не фантастическая идея, а все произведение, а уж если «вынуть» эту идею, то и вообще ничего не останется.

К сожалению, и М. Шаломаев не сладил со своей темой. Молодой ученый Володя Завалишин изобрел некий излучатель, который намного эффективнее, чем уже существующий, дробит горные породы. Даже неспециалисту понятно важное значение такого открытия. Однако Володю никто не хочет принимать всерьез — ни бюрократ директор, ни научный руководитель, которому все недосуг поговорить с молодым человеком по существу. Завалишину приходится изготовлять свой прибор тайком, по вечерам, выбиваясь из сил; от него даже жена ушла. Кончается же повесть, как и положено, триумфом: герою удается с помощью своего аппарата разрушить скалу, которая как раз завалила выход из штольни, и спасти несколько геологов. Вот и все содержание повести, и ничего в нем плохого нет, если не считать некоторых трафаретных сюжетных ходов. А плохо то, что все это написано ради «эффекта Завалишина», а не ради самого Завалишина, его друзей и недругов. Образы бледны и расплывчаты, обозначены они самыми поверхностными средствами. А почему, собственно, мы должны предъявлять к повести М. Шаломаева меньшие требования, чем к любому другому произведению о современных ученых или инженерах? Неужели только потому, что излучателя Завалишина не существует в природе? Но чем, собственно, этот излучатель отличается от локатора Лобанова, героя известного романа Д. Гранина «Искатели»? (В общих чертах повести М. Шаломаева есть что-то сходное с гранинским романом.) Для Д. Гранина прибор, над которым бьется его герой, всего лишь точка конкретного приложения его усилий, его энергии, его таланта. Недаром образ Лобанова для своего времени стал почти нарицательным, а над чем он там конкретно работал, можно и позабыть.

Право же, незамысловатый рассказ М.Шаломаева «Символ встречи», включенный в ту же книгу, производит лучшее впечатление благодаря найденной человеческой нотке. Герой рассказа смертельно болен и знает это. Жить ему осталось, может, год, а может, и день. И вот пришельцы с далекой звезды предлагают ему улететь с ними на их планету, где его вылечат, где он будет жить долго и долго познавать чудеса их мира. Но он никогда не сможет вернуться на Землю. И землянин отказывается. Отказывается ради жены, ради детей. И хотя этого решения ожидаешь, выбор, сделанный Степаном Корнеевичем, трогает.

Отметим теперь две книги, стоящие особняком, в них фантастические приемы использованы в сатирических целях. Автор повести «Пророк из 8-го «Б» (Ленинград, «Детская литература») К. Курбатов дает возможность своему герою вернуться в отрочество, сохранив свое «взрослое» сознание, приобретенный жизненный опыт. А надо сказать, что этот опыт у Гремислава Карпухина был весьма печален. Усвоенный от мамочки-мещанки циничный и потребительский взгляд на мир привел его к многим провалам. Его исключили из школы за то, что он натравил шпану на критиковавшего его одноклассника, его бросила любимая девушка, его презирают солдаты, с которыми он проходит службу в армии, за то, что он в одиночку, по ночам, укрывшись одеялом, ест варенье, присланное из дому, его не любят товарищи по работе. В тот момент, когда мы знакомимся с Гремиславом, он, совсем еще молодой человек, занят на «почетной» должности мойщика машин. Гремислав ненавидит и винит весь свет, не забывая, впрочем, тщательно подсчитывать чаевые. И вот ему предоставляется возможность заново прожить столь неудачно израсходованные годы. Гремислав пытается избежать допущенных ошибок, но у него ничего не получается, потому что он так и не смог понять, что причины неудач в нем самом, а не в случайном стечении обстоятельств.

Так, «погорев» на «левой» ездке в «первой» жизни, он пытался «сунуть» инспектору ГАИ десятку (за что и был разжалован в мойщики). Умудренный опытом, во второй раз он решает дать тому же лейтенанту взятку уже в размере четвертного, искренне веря, что в этом-то все дело…

Во вполне «взрослом» романе эстонской писательницы Эмэ Бээкман «Шарманка», вышедшем в минувшем году в переводе на русский язык (Таллин, «Ээсти раамат»), действие происходит в условном мире, в условном учреждении под названием УУМ — Управление Учета Мнений. Заштамповавшийся, бюрократический аппарат этого учреждения перемалывает горы писем, посланных людьми, которые чего-то хотят, от чего-то страдают, на что-то жалуются. Лишь иногда, вникнув в содержание очередного письма, главный герой книги Оскар начинает испытывать сочувствие к адресату. Как и его адресаты, он глубоко неудовлетворен той бездуховной жизнью, которой живут обитатели этого странного, призрачного мирка. Роман Э. Бээкман был отмечен республиканской премией имени Юхана Смуула.

Характерные для многих фантастических произведений просчеты мы находим в повести Александра Полещука «Эффект бешеного солнца» (Красноярское книжное издательство), разбором которой я и завершу статью. Об этих просчетах нельзя не пожалеть, ведь перу А. Полещука принадлежат многие интересные фантастические и публицистические произведения.

В «Эффекте бешеного солнца» можно насчитать четыре самостоятельных потока. Это: 1) фантастика научная или, точнее, как бы научная,— все, что относится к гипотезе о существовании обратной связи между жизнью на земле и деятельностью солнца; 2) фантастика сказочная, которая включает в себя крылатых людей и малопонятное колдовское зелье воскрешение из мертвых; 3) историко-революционный детектив, повествующий о разоблачении и поимке бывшего белогвардейского офицера; 4) обыкновенная, что называется, бытовая проза.

Эти потоки сосуществуют в сложных и разнообразных взаимодействиях. Иногда они текут параллельно, иногда сливаются, а иногда начинают активно противоборствовать, и на их стыках возникают бурные водовороты, в некоторых из них удается разглядеть отчаянно заломленные руки добрых намерений автора.

«Научная» гипотеза, положенная в основу повести, такова: жизнь человечества (и вообще жизнь) каким-то образом отражается и даже своеобразно моделируется солнцем, которое способно откликаться на запросы и даже, как выясняется по ходу дела, выполнять прямые указания живого существа. Подумал, почитал газету, пожелал, и солнце послушно направляет гневную вспышку в нужное место, полно уничтожая по политическим соображениям ту самую жизнь, которую оно пестует миллионы лет. Раз — слепящий свет, и нет эскадрилий. Два — гибнет целый флот. Впрочем, солнце способно выполнять и более деликатную работу: прикончить по заказу и одну, отдельно взятую личность.

Я не упрекаю А. Полещука за ненаучность его гипотезы. Фантастическая повесть не учебник, не популярная брошюра, и изучать по ней физику или биологию нет необходимости. Можно понять или оправдать любую, самую невероятную выдумку, если она «выдана» с благородной, полезной и, уж конечно, ясной целью. К сожалению, этой ясности в данном случае нет.

Сказочные элементы вводятся в современную фантастику обыкновенно с юмористически-сатирическими целями. Признаться, я с трудом представляю ситуацию, в которой сказочные элементы использовались бы в произведении с другими намерениями. Если мы не будем чувствовать авторскую иронию, то естественно возникнет необходимость научного или хотя бы псевдонаучного объяснения происходящего. Впрочем, путем умелого обращения с научной терминологией можно объяснить что угодно. Могут ли быть, скажем, люди с песьими головами? Разумеется — особый вид мутантов. А русалки? Тупиковая ветвь эволюции всего-навсего. Примерно на этом уровне и объясняет А.Полещук чудеса, которые он ввел в свою повесть. Но подобные приемы, если они не несут в себе оттенка пародии, мягко говоря, неплодотворны.

В связи с «чудесами» мне хотелось бы остановиться на одном недостатке повести, также очень типичном для многих фантастических произведений. Как реагируют герои на встреченное чудо? Весьма индиферентно. Писатели не умеют, должно быть, изобразить потрясение или хотя бы удивление людей, столкнувшихся лицом к лицу с Необычным. Едва ли надо вспоминать эпопеи летающих тарелочек или снежных людей, чтобы лишний раз убедиться, что человечество вовсе не склонно равнодушно проходить мимо того, что выходит за пределы будничного опыта. Как, например, можно объяснить, что врачи, лечившие воскресшего Горбунова, не отреагировали на его лопаточные отростки? Ведь не каждый день встречаются люди с крыльями.

Впрочем, подобные вопросы возникают и в других местах повести. Как же все-таки попадало изображение Горбунова на пленку? Или мы должны думать, что солнце, кроме вместилища человеческих судеб, еще и неплохой проекционный аппарат? Почему ученый Горбунов не поделился с наукой сведениями о своем крылатом деде?

Что же касается истории с белогвардейцем Ганюшкиным, то, признаться, она довольно запутанна. Мне, например, неясно, почему его не опознали до событий, происшедших в повести, при его-то совершенно исключительной внешности? Или — для чего он покушался, притом чрезмерно хитроумным способом, на ученого Горбунова? Воспользовался ли он результатами своего преступления или не воспользовался?

К бытовой струе в повести я отношу все, что впрямую не связано с чудесами, научными диалогами и проч., то есть послевоенные будни периферийного города, институтская жизнь, портреты людей и т. д. Вот здесь у автора много удачных страниц. Он умеет давать яркие речевые характеристики, умеет находить сочные детали, вроде, например, спирта, в конспиративных целях превращенного в денатурат с помощью капельки чернил. Запоминаются языкатые дочери профессора Пасхина, ярко написана сцена ночной драки на кладбище. Однако, даже вникнув в каждую струю повести, все же нельзя уйти от вопроса: а в чем же общий смысл написанного, какова концепция произведения? Здесь уместно привести слова Льва Толстого, которые следует помнить при подходе к любому произведению: «Люди, мало чуткие к искусству, думают часто, что художественное произведение составляет одно целое, потому что в нем действуют одни и те же лица, потому что все построено на одной завязке или описывается жизнь одного человека. Это несправедливо… Цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое… есть не единство лиц и положений, а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету. В сущности, когда мы читаем… произведение нового автора, основной вопрос… всегда такой: «Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что может мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?»

Другими словами — для чего написана повесть, роман, произведение? Говорит ли она, он, оно что-либо новое о невидимых сокровищах человеческой души, о могуществе человеческого разума, о безграничности познания, о моральном превосходстве одних людей над другими, о социальном устройстве и неустройстве?

К сожалению, часто приходится читать книги без объединяющей идеи, в которой отдельные потоки так и остаются потоками, плохо совместившимися или вовсе не совместившимися.

Заметки о советской фантастике 1975 года

Среди наиболее заметных изданий 1975 года в первую очередь следует назвать давно ожидаемое собрание сочинений корифея отечественной фантастики Ивана Антоновича Ефремова, предпринятое «Молодой гвардией». Два тома включили в себя основные рассказы и повести писателя; в первой книге третьего тома переиздан роман «Лезвие бритвы», давно ставший библиографической редкостью. Анализировать произведения И. Ефремова, конечно, нет необходимости, о них существует большая критическая литература, и сам четырехтомник снабжен обстоятельным предисловием Е. Брандиса и В. Дмитревского.

«Молодой гвардией» выпущен также оригинальный по замыслу сборник под названием «Лунариум». Такая книга могла появиться только в наши дни, когда действительно фантастика стала проникать в жизнь и даже отставать от нее, когда по лунной поверхности двинулся советский луноход, причудливый вид которого не сумел, кстати, предсказать ни один фантаст-писатель и ни один фантаст-художник, когда под настоящей, документальной фотографией ставится подпись — название фантастического романа: «Первые люди на Луне». Составители сборника перемежают официальные сообщения и очерковые записи о достижениях космонавтики и других наук в освоении и изучении Луны с фантастическими произведениями, в которых описано, как несколько лет или десятилетий назад люди представляли себе те самые первые шаги по «лунной пыли», как, по мнению фантастов, будут развиваться события в дальнейшем — в желательном или нежелательном направлении. В «Лунариуме» помещены рассказы, повести и отрывки из романов Г. Уэллса, А. Беляева, А. Толстого, А. Кларка, Р. Хайнлайна, А. Платонова и других крупнейших советских и зарубежных писателей.

А теперь перейдем к новинкам 1975 года. Снова начнем обзор с книг для младших школьников. Фантастическая литература, адресованная юным читателям, может посоревноваться в популярности с фантастикой для взрослых, условно говоря. Условно — потому, что и у самой что ни на есть взрослой фантастики основной читатель — это юноша, подросток. Нет нужды повторять, какое важное значение для развития фантазии, воображения, остроты ума у ребенка, для становления основ его мировоззрения может иметь хорошая научно-фантастическая книжка. Но «специально» детских фантастов у нас совсем немного. Один из них — это Евгений Велтистов.

Две повести Е. Велтистова: «Электроник — мальчик из чемодана» и «Рэсси — неуловимый друг» — печатались раньше, но третья — «Победитель невозможного» и вся трилогия целиком изданы впервые, так что есть основания рассмотреть ее как цельную книгу, объединенную не только общими героями, но и единством идей, единством избранного взгляда на жизнь.

Юные читатели книги, конечно, поймут, что невозможно создать кибернетического робота, который бы по внешности ничем не отличался от обыкновенного мальчика, а по способностям намного превосходил бы его, но появление Электроника в книге не нанесет никакого ущерба формированию научных представлений у школьников. Они поймут: все, что описывает Е. Велтистов, — веселая шутка, но шутка с большим смыслом. Они поймут, что все математические и нематематические задачки, которые встретятся в жизни, им придется решать самим. Впрочем, это понимают и герои книги, хотя они иногда и прибегают к помощи Электроника, но только тогда, когда очень уж трудная задачка попадается, а так они вполне самостоятельные личности, эти мальчишки и девчонки из 7–го, а затем и 8–го класса «Б» спецшколы, готовящей специалистов-кибернетиков.

Есть много симпатичных страниц и во второй и в третьей повести, но, мне кажется, что больше всего Е. Велтистову удалась первая — «Электроник — мальчик из чемодана». Может быть, потому, что наряду с невероятными приключениями удачно схвачена психология семиклассника, отнюдь не лентяя, не лодыря — наоборот, Сережа Сыроежкин обуреваем множеством честолюбивых и весьма серьезных замыслов. Но, встретив своего кибернетического двойника, он искренне радуется, что того можно отправить вместо себя в школу, что не надо учить уроков и т. д. Эта «двойная жизнь» Сережи, его восторги, его муки совести и, наконец, признание — все это изображено тонко, смешно и поучительно.

А самый идеальный, сверхидеальный школьник — это Электроник. Он умеет быстрее всех бегать, быстрее всех считать, он знает всё на свете. И хотя Электроник — машина, напоминающая «слоеный пирог», он состоит из множества молекулярно-электронных пленок, в том-то и секрет привлекательности книги, что искусственный мальчик наделен чертами естественного, и мы вправе говорить об образе Электроника. Хотя сам он только на довольно позднем этапе своего развития надумал поинтересоваться, что это такое за штука — «душа», чем поставил Сережу Сыроежкина в немалое затруднение, на самом деле душа у него есть с самого начала. Например, Электроник добр и отзывчив, а это чисто человеческие, этические категории, к машинам они неприменимы. Общаясь с людьми, со своими друзьями-школьниками, беря у них все самое лучшее, Электроник все больше и больше очеловечивается, если так можно сказать, и под конец ему действительно удается победить невозможное: осознать себя существом мыслящим, как человек, и чувствующим, как человек. И если понятие счастья можно отнести к роботу, то в этот момент Электроник становится счастливым.

Индивидуальными особенностями обладает и Рэсси — Редчайшая Электронная Собака. Это не только совершеннейший аппарат, способный быстрее всех бегать, плавать, летать, она еще и настоящий друг, недаром ей придан внешний вид симпатичного терьера. Когда зловещий антипод профессора Громова Манфред фон Круг обманным путем завладевает Рэсси и стирает электронную память, заставляя ее забыть прежнюю жизнь, прежних друзей, возникает ощущение, что действительно произошло расставание с дорогим существом.

Как и во многом схожую по идеям трилогию В. Мелентьева «Черный свет», о которой шла речь в одной из предыдущих статей «Мира приключений», повести Е. Велтистова отличает важное достоинство — их современность. Они обращены к сегодняшним школьникам, и в них изображены сегодняшние школьники, хотя действие и отнесено в не слишком далекое будущее. Их интересы в наш атомный, электронный, космический и т. п. век необыкновенно широки. Кто из нынешних семиклассников не мечтал победить невозможное: изобрести вечный двигатель, решить знаменитую теорему Ферма, стать олимпийским чемпионом, совершить путешествие в дальние-дальние страны, но не с целью просто так поглазеть, а с какой-нибудь полезной для людей целью.

Побеждать невозможное умеет как раз фантастика. Е. Велтистов воплотил в жизнь эти мечты. В занимательной форме писатель касается самых многих животрепещущих проблем сегодняшнего мира, например, охраны природы — его герои ведут борьбу с жадными и бездушными дельцами за спасение редких животных. Читатели книги узнают о таких «взрослых» вещах, как электровычислительная техника, искусственный интеллект, эвристика, место человека и Земли во Вселенной и т. д. Читатель приобщается к этим сложнейшим проблемам, они входят в сознание ребенка, в его мировоззрение.

Попутно мне бы хотелось отметить прекрасные рисунки Евгения Мигунова. Е. Мигунов работает уже не над первой фантастической книгой, он, например, иллюстрировал «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких и «Девочку с Земли» Кир. Булычёва. Художника можно в полной мере назвать соавтором писателей. Героев книги, которым он дал зримую внешность, уже и не представишь себе по-другому.

Анатолий Мошковский адресует свою книгу «Пятеро в звездолете» (издательство «Детская литература») еще более юному возрасту. В сущности, это сказка, ведь в современных сказках все реже встречаются избушки на курьих ножках и все чаще суперсветовые звездолеты, которые с непринужденностью бабочек перепархивают с одной обитаемой планеты на другую; чудеса, которые творят и с которыми встречаются отважные космопроходцы, не могли себе и представить фольклорные волшебники.

Пятерка ребят, живущих в прекрасном городе Сапфирном, мечтает поскорее непосредственно включиться в те интересные и разнообразные дела, которыми занят мир будущего. По их мнению, взрослые непростительно долго не доверяют им ничего серьезного, хотя в свои 12–13 лет они вполне созрели для самостоятельных дел. Нетерпение ребят столь велико, что они в один прекрасный день тайком пробираются в пустой звездолет и отправляются на нем в далекий путь, чтобы собственными глазами увидеть необыкновенные миры, а может быть, и сделать великие открытия.

Их предосудительное с точки зрения педагогики поведение отчасти оправдывается, во-первых, тем, что дело происходит во время летних каникул и, следовательно, с уроков они не сбегают, а во-вторых, звездолет, на котором они удрали, был настолько автоматизирован, что никакие опасности путешественникам не грозили, если они, конечно, вели себя разумно, что, надо признаться, делали не всегда и потому попадали во всевозможные переделки. Но в этих приключениях закалялись их характеры, они избавлялись от детского эгоизма, учились уважать стремления и желания других, учились выдержке, хладнокровию, чувству локтя. А характеры у всех были разные — от самовлюбленного и нетерпимого Жени Колесникова до веселого увальня Жоры-Обжоры. И для каждого полет не прошел даром, каждый исправил какие-то недостатки в своем характере и еще лучше понял, как велика и сложна Вселенная и как много надо знать и уметь, чтобы заработать право называться представителем нашей замечательной зеленой Земли.

В том же издательстве вышла еще одна книга для детей — «На планете исполнившихся желаний» Нинель Максименко.

«Я люблю читать книжки по научной фантастике. Вообще многие любят. Мой папа, например, тоже любит, хотя он и взрослый. Я знаю, что фантастика будит научно-техническую мысль и учит мечтать. Не спорю. Может, это и так. Может быть, она и будит и учит. За это, наверное, ее взрослые и любят. А я люблю ее совсем не за это. Просто ее читать очень интересно, и вот нисколечко не скучно, а наоборот».

Такое сочинение однажды написал шестиклассник Гоша Вовиков. И еще он сказал в этом сочинении: «И вообще я бы очень хотел, чтобы что-нибудь такое необыкновенное и со мной случилось». За это сочинение учительница затруднилась выставить Гошке оценку, а писательница Н. Максименко решила осуществить мечту своего юного героя. С Гошкой все время случаются самые невероятные истории, не имеющие, конечно, никаких научных обоснований, но зато прекрасно характеризующие мир фантазий современного школьника, широту его интересов, его немалую — для шестиклассника — эрудицию, а также доброе сердце славного мальчика, которого, впрочем, не всегда понимают взрослые, что приводит к ряду недоразумений, конечно, благополучно закончившихся. Гошке удалось полетать на собственной раскладушке и даже залететь на ней на заседание педсовета, где как раз обсуждалось его «персональное дело», так что мальчик самолично убедился, что был несправедлив к учительнице немецкого языка. В другой раз Гошка сумел организовать в своей квартире цирк зверей, имевший потрясающий успех: но, увы, представление было прервано появлением мрачного соседа, который отличался тем, что по любому поводу и без повода писал заявления в милицию и в суд. В третий раз… А в третий раз ничего фантастического и не произошло, просто благодаря Гошкиной наблюдательности и настойчивости он разоблачил жулика и спас невинного человека. Не случайно Гошка собирается стать космонавтом…

Книга Н. Максименко одна из тех книг для детей, которая с удовольствием и не без пользы будет прочитана и взрослыми, которым захочется лучше понять душу, запросы, стремления нынешнего подрастающего поколения.

Пожалуй, фантастика 1975 года отличается той особенностью, что действие большинства новых произведений происходит не в космосе, а на Земле. Можно думать, что это симптоматично. Фантастическая литература все больше и больше открывает для себя безграничность обыкновенного земного человека, безграничность земных дел и забот.

Альманах «Фантастика–73–74», выходящий в издательстве «Молодая гвардия», открывается рассказом — пьесой Севера Гансовского «Млечный путь». Несмотря на такое галактическое заглавие, речь в рассказе идет о нашем современнике, а фантастика служит публицистическим приемом, нужным автору, чтобы подчеркнуть историческое величие дел рядового советского труженика.

Февральским вечером в квартире пенсионера Павла Ивановича Алексеева раздается телефонный звонок. С ним удалось связаться людям из Будущего. Старик в растерянности, он никак не может понять, чем он, именно он, Алексеев Павел Иванович, заслужил такую честь, ведь, как он считает, никаких особых успехов в жизни он не добился. Ученым не стал, даже образования не получил, ни в командиры, ни в директора не выбился. Что же он делал? Юношей воевал в рядах молодой Красной Армии, потом рыл котлованы на стройках первой пятилетки, потом в сорок первом… нет, на фронт его не взяли, оставили на заводе варить сталь, а вот жена и два сына погибли в Великую Отечественную… Вот если бы сейчас он снова стал тем девятнадцатилетним парнем, который 23 февраля 1918 года (знаменательная дата!) лежал в снегу под Псковом, ожидая сигнала к атаке на немецкие позиции, он, может быть, по-иному построил бы жизнь…

И Будущее (на то оно и Будущее) делает возможным невозможное: напрямую связывает того юношу с сегодняшним стариком. Происходит волнующий диалог человека с самим собой, с собственной юностью. Казалось бы, он может от многого предостеречь неопытного парня, многому научить, а в результате оказывается, что особенно-то учить нечему, потому что он всегда поступал в жизни так, как должен был поступать: первым вставал в атаку, «выкладывался» на заводе, отдавал хлебные «карточки» детям… Этому не надо учить, это заложено в характере советского рабочего человека.

И, перебрав всю свою жизнь, кажется, сам старик начинает понимать, почему именно он заинтересовал Будущее. Да, он, рабочий Алексеев, имеет право на благодарность потомков. Ничего не исчезает без следа — ни тихое слово, ни скромное дело. Писатель усиливает эту ноту до торжественно звучащего апофеоза: «Мы хотим сообщить вам, что через тысячу лет по всем галактикам, по всем обитаемым мирам пройдет год вашего имени…»

Хорошо написал о славном пути старшего поколения, о бессмертии наших дел С. Гансовский. Жаль, что остальные рассказы в сборнике с трудом подстраиваются под его звенящий пафос. Большинство из них относится все к тем же перевернутым кубикам с примелькавшимися картинками, о которых приходилось писать. Ситуации складываются разные, а картинки остаются одними и теми же.

Бесспорный интерес в «молодогвардейском» сборнике не только для читателей, но и для специалистов представляет публикация юношеского романа Валерия Яковлевича Брюсова «Гора Звезды», приуроченная к 100–летнему юбилею со дня его рождения. Роман, написанный в конце прошлого столетия, никогда не печатался, поэтому рубрика «Забытые страницы» поставлена над ним, видимо, автоматически, он был переписан с рукописных тетрадей брюсоведом Р. Щербаковым. Заполнена еще одна белая страничка в не столь уж богатой истории отечественной фантастики.

Конечно, в этом романе можно заметить и следы ученичества, и подражание Хаггарту, однако в нем предвосхищены многие темы фантастики XX века — и критика замкнутых, изолированных от внешнего мира обществ, и протест против кастовых систем, и громко заявленная поддержка восстания рабов.

Одним из заметных явлений в фантастике 1975 года стал новый роман Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова «Ур, сын Шама», вышедший в «Золотой серии» «Детской литературы». Этот роман в какой-то мере продолжает их известное произведение «Экипаж «Меконга». Одним из главных действующих лиц произведения сделан Валерий Горбовский, тот самый, который, если помните «Экипаж», первым сунул руку в прибор, и его палец стал проницаемым для твердых тел. Только тогда Валерий был новичком в науке, практикантом, а теперь он молодой научный работник, сотрудник Института океанологии. Соответственно возросло и количество приключений, в которых «замешан» Горбовский. Это ему поручают выяснить природу загадочной вибрации, периодически возникающей в одной части Каспийского моря (действие романа по-прежнему происходит или по крайней мере начинается в родном для авторов Баку). Валерий попадает на борт инопланетной подводной (а в равной степени и летающей) лодки, и действие начинает стремительно разворачиваться…

Фантастическая посылка романа уже использовалась в нашей научной фантастике. Когда-то, давным-давно, во времена древнего Шумера, на Земле побывал корабль с далекой звезды и захватил с собой мужчину и женщину, у которых родился сын. В наши дни корабль пришельцев возвращается и привозит трех землян обратно, так сказать, «домой». Любителям научной фантастики не надо объяснять, что такое эйнштейновское сокращение времени, в силу которого совершившие космическое путешествие земляне постарели всего на два десятилетия, тогда как на планете минули тысячи лет. И если родители Ура остались такими же невежественными пастухами и пришли в восторг от встречи со столь давно не виденными овечками, то Ур получил полное высшее образование на уровне цивилизации, значительно обогнавшей земную. Он заслан на Землю как разведчик, он должен выяснить, что такое наша Земля и не представляет ли наше беспокойное человечество серьезной опасности соседям по космосу.

Таким образом, Ур, землянин, в котором пока нет ничего земного, становится точкой отсчета, мерилом для сравнения, абсолютной системой координат, которая позволяет посмотреть на человечество как бы со стороны. При этом предполагается, что стремление к постижению тайн мироздания, нравственные категории, понятие Добра и Зла у всех разумных существ схожи. Но в противном случае всякие сопоставления, всякие появления пришельцев, и плохих и хороших, лишились бы смысла, а фантастика — множества интересных страниц.

И вот Ур брошен в гущу земной жизни, земных забот и страстей. Сначала он все время попадает впросак из-за незнания «местных» обычаев, но постепенно шумер-звездоплаватель все более и более осваивается, и авторы расширяют его земные горизонты. В результате авторы создали многоплановый роман, включивший в себя довольно разностильные элементы. И чисто научно-фантастические — например, в рассказе о международном сотрудничестве ученых, пытающихся овладеть дешевой космической энергией. И, так сказать, реалистические — будни научно-исследовательского института. И юмористические или даже сатирические — прелестен эпизод с надписями, которые проступили на лбу у всех, кто ел украденного в колхозе барана. Есть в романе и реконструкция древнейшей истории, и политический памфлет. Не обошлось дело и без любви, той самой, настоящей, горячей, земной любви, которая окончательно сделала Ура человеком, заставила его отказаться от высокой чести быть приобщенным к Мировому Разуму, чтобы остаться навсегда на Земле простым смертным.

В 1975 году вышел новый сборник одного из старейших наших писателей Геннадия Гора, названный, как и самое крупное произведение в книге, «Геометрический лес». Повесть эта носит титул фантастической, но фантастика ее необычна. Она непохожа даже на созданные несколько лет назад фантастические повести самого Г. Гора — такие, как «Уэра», «Странник и время» и т. д. Перед нами, скорее, притча, может быть даже сказка, если только можно назвать сказкой произведение, в котором действуют самые обыкновенные, «бытовые» художники, стюардессы, водопроводчики… Граница между сказкой и фантастикой, конечно, условна, порой неуловима, тем более что в «Геометрическом лесе» действует вполне материальная машина времени, собранная из каких-то ржавых болтов и гаек нетрезвым и небритым дядей Васей, которого тем не менее романтически настроенный почтальон Гоша считает космическим пришельцем. Все же научная фантастика любит делать вид, будто все то, что в ней описывается, происходит на самом деле. Но едва ли автор собирался уверить читателя, что его герой-художник и вправду входил в нарисованную им картину и оказывался в разных мирах и временах. Конечно, это лишь доведенная до овеществления метафора о великой силе искусства, о способности художника к перевоплощению, к умению увлечь своих зрителей, или читателей, или слушателей в чудесный, нереальный, но все же реальный мир, созданный его талантом и воображением. Одновременно речь идет о могучей преобразующей, воспитательной роли искусства. Портрет, сделанный талантливой художницей, перевернул заслуженного клеветника-анонимщика, вернул ему человеческий облик. Конечно, это лишь основные идеи повести. Как всегда, у Г. Гора все его герои — от школьников до сантехников — часто и подробно говорят на различные философские темы, о кардинальных проблемах бытия, времени, пространства. Кроме того, в повести много места занимает быт современных ленинградских квартир и учреждений, который, как правило, подается в сниженном, иногда почти фельетонном ключе, что не всегда хорошо сочетается с высоким настроем рассуждений о смысле жизни и искусства.

Рассказы, включенные в эту же книгу, сам автор не назвал фантастическими, хотя фантастики в них не меньше или, если хотите, не больше, чем в «Геометрическом лесе». Перед нами все та же фантастика интеллектуальных раздумий над загадками бытия. Во многих из них происходят странные временные сдвиги. Скажем, в рассказе «Имя» в современность попадает Левитан, тот самый Левитан, автор «Золотой осени», но никто его не хочет признавать Левитаном, ибо подлинное чудо искусства неповторимо.

Рассказы Г. Гора полны чудес, которые могут встретиться по дороге у людей, конечно, жаждущих встречи с чудом. Но есть и другой круг персонажей, которые, даже и повстречавшись с чудом, готовы растоптать его. Их пугает все непонятное, недоступное их ограниченному кругозору, ломающему привычный ход жизни.

Новые рассказы Виктора Колупаева, напечатанные в коллективном сборнике «Ошибка создателя» (Новосибирск), написаны в иной, условно-поэтической манере. Чудесная машинка, печатающая совсем не то, что пытаются настучать на клавишах ее владельцы, а их сокровенные стремления, в которых они не хотят признаться даже самим себе, — например, стихи вместо диссертации («Пишущий механизм»); герой рассказа «Улыбка» коллекционирует… улыбки, и за верность улыбке, этому олицетворению добра, за попытку сделать так, чтобы все люди могли свободно и радостно улыбаться, другой герой рассказа едва не поплатился жизнью в борьбе с темными силами прошлого; в рассказе «Две летящие стрелы» звездоплаватель получил письма от любимой за много лет до их действительной встречи — таковы некоторые из тем томского писателя.

Примерно в этом же ключе написана и часть рассказов Владимира Осинского.

В. Осинский — новое для советской фантастики имя. «Что там?» (Тбилиси) — его первый сборник. В нем не все одинаково удалось автору, но о писателе следует судить прежде всего по его успехам. А к ним надо отнести цикл рассказов, объединенных под названием «Маяк с Дельфиньего».

Автор не дает объяснений, кто этот молодой человек по имени Рой (рассказ «Маяк с Дельфиньего»), способный спасать людей от несчастий и болезней. Но каждое такое доброе чудо отнимает у Роя часть здоровья и жизни. Он тает, как шагреневая кожа, и приходит день, когда Рой, всегда помогавший другим, не смог помочь себе. Писатель нашел выразительный, волнующий финал, утверждающий и прославляющий бескорыстное служение людям: в нужный момент вдруг загорается много лет бездействующий маяк, под которым был похоронен самоотверженный юноша.

Научный фантаст мог бы назвать такого героя посланцем могущественных цивилизаций, сказочник — волшебником… В. Осинского не занимают жанровые границы, по поводу которых сломано столько критических копий, его привлекает сама нравственная ситуация, само поведение героя.

Чудеса умеет творить и маленькая Грези, наивно — в силу своего возраста — полагающая, что стоит только очень захотеть, и сами собой исчезнут несовершенства того мира, в котором она живет. Увы, все ее чудеса оказываются ненужными, более того, даже противопоказанными обществу фермеров, шерифов и гангстеров («Чудеса маленькой Грези»).

Всякий раз, когда начинаешь читать новую фантастическую повесть, с нетерпением, даже с некоторым спортивным азартом ждешь, в какой же из них на этот раз послышится пронзительный свист и о бедную старушку Землю стукнется очередной космический гость. Ага, вот он, есть! Свистит! «Послышался пронзительный свист, словно от падающей авиабомбы, в воздухе сверкнуло что-то большое, серебристое, затем раздался треск сокрушаемого дерева и глухой удар. «Штука», свалившаяся с неба, пробила насквозь крышу навеса и ударилась о валун…» Ну, от удара предмет — кусок льда, как оказалось, — естественно, раскололся, и в почву попали неведомые семена. Космический «подарок» обнаружился в повести Н. Шагурина «Операция «Синий гном» (сборник «Тайна декабриста», Красноярск). Свалившиеся под навес разоряющемуся американскому фермеру космические семена немедленно взошли и начали расти во все стороны с такой невообразимой энергией, что в кратчайший срок захватили три четверти (!) территории США, естественно, выжив с насиженных мест все народонаселение. Представляете себе, какая паника была в этом самом Новом Свете! И чего только не делали с «железной травой», но ее не брал ни огонь, ни нож. Против нее оказались бессильными не только танки, которым она мгновенно оплетала гусеницы, но даже и водородная бомба, которую обрушило на Космосиану Сильвию вконец растерявшееся американское правительство. Правда, не совсем прояснена цель этого мероприятия; собирались ли пентагоновские генералы в случае положительного эффекта бомбить всю территорию собственной страны? Но этого не понадобилось, так как Космосиана устояла и перед температурой термоядерного взрыва. Чего только не произрастает во Вселенной!

Когда агрессивная травка начала примеряться, как бы перекинуться через Атлантику, и Европа замерла в ужасе, раздался спокойный голос одного крупного ученого… Но прежде чем рассказать, каким образом автор спас человечество от неслыханного бедствия, я хочу предложить вам, дорогой читатель, проделать небольшой эксперимент. Задайте, пожалуйста, оказавшемуся под рукой ученику начальной школы, желательно первокласснику, вопрос: есть, мол, такой сорняк, который растет на глазах и которого ничем не удается выполоть, но с самого начала известно, что растет он только на свету, а ночью замирает; так какое самое простое средство можно отыскать для борьбы с ним? Кто усомнится, что любой ребенок тут же ответит: надо его заслонить от солнца, скажем, накрыть одеялом.

Одеяла, конечно, на три четверти США не хватит, но это уже вопрос чистой техники. Гораздо любопытнее другое: подобное соображение не пришло в голову ни одному нобелевскому лауреату, не говорю о простых министрах и президентах. Лишь через три месяца после начала бедствия это открытие делает советский академик, а чтобы его обнародовать, потребовалось созывать международную конференцию в Венесуэле. Вскоре после его знаменитой речи химики создают особое вещество, которое, растекаясь по листьям и стеблям пленкой толщиной в один микрон (!), полностью изолирует их от света, воздуха и воды. Фантазировать так фантазировать!

Взлетели самолеты сельскохозяйственной авиации, обрызгали чудо-эмульсией заросли, и с кошмаром было покончено, Космосиана превратилась тут же в прах. Я бы, правда, постарался сохранить хоть кусочек; где еще найдешь материал, способный выдерживать миллионы градусов, вся земная техника была бы революционизирована. Но автор этого не счел нужным сделать.

Любителям фантастической литературы не представит труда вспомнить и знаменитую красную траву из романа Г. Уэллса «Война миров», и хищных триффидов Дж. Уиндема. Увы, все великое удается только один раз…

Может быть, и не стоило так подробно останавливаться на неудачной повести Н. Шагурина, но она не единична в своем роде. В ней только, может быть, нагляднее, чем в других, продемонстрированы недостатки подобной литературы, которая почему-то называется научно-фантастической, но в которой нет ни науки, ни фантастики, ни литературы. Теперь будем с нетерпением ждать появления «Космического гостя–76».

Разумеется, дело вовсе не в космических пришельцах, как таковых, а в отсутствии оригинальных идей и необходимого уровня литературного мастерства. Традиционный космический посланец приземляется и в повести Кира Булычева «Половина жизни» (сборник «Люди как люди», издательство «Молодая гвардия»), но какое это трогательное, человечное произведение, повествующее о силе духа простой русской женщины, попавшей в совершенно небывалые обстоятельства — она была захвачена в плен автоматическими разведчиками с инопланетного звездолета, не способных понять, что имеют дело с разумным существом. Своим героическим поведением волжанка Надежда Сидорова заслужила памятник на планете, где живут совершенно непохожие на людей, но близкие им по разуму существа.

Вообще же надо сказать, что произведения К. Булычева, в том числе книга «Люди как люди», — одно из самых заметных явлений в советской фантастике последних лет. Его рассказы разнообразны по сюжетам, но все же можно найти в них общие, объединяющие черты. Они проникнуты лирикой и юмором. Писатель не стремится к изобретению невероятных фантастических гипотез, хотя порой и блещет оригинальной выдумкой, как, например, в «Сказке о репе». Определяющая тема произведений К. Булычева — человеческая доброта, самоотверженность, стремление людей друг к другу, тема человеческих сердец, открытых для всех хороших людей.

Одно из любимых направлений западной литературы и искусства (в том числе и фантастики) — это пресловутая некоммуникабельность, люди отгорожены друг от друга стеклянными дверями, они видят друг друга, но не слышат, они глухи к страданиям, они не умеют, а то и не хотят помочь ближним, не говоря уже о дальних. Вряд ли Кир Булычев задумывает свои рассказы как сознательную полемику с подобными настроениями, но объективно его рассказы — это полемика с неверием в человека, это утверждение совсем иных начал в людях — добрых, светлых, гуманных. И в этом смысле его рассказы — неотъемлемая часть всей советской жизнеутверждающей фантастики.

Герои рассказов К. Булычева утверждают благородство, благодарность, великодушие, взаимную поддержку как естественные, как единственно возможные отношения между людьми. Для них поступить так, как они поступают, даже совершить подвиг, даже пожертвовать жизнью (например, в той же «Половине жизни» или в рассказе «О некрасивом биоформе») вовсе не значит сделать что-то необычное, исключительное — нет, это для них норма, ежедневная, постоянная норма.

Для писателя нет сомнений, что эти нравственные устои — единственно возможный вариант отношений не только между людьми, но и всеми разумными существами, о чем свидетельствует, скажем, прелестный рассказ «Снегурочка», о симпатии двух существ, по природе своей не могущих даже стоять рядом.

Утверждение такой морали, конечно, не редкость для советской фантастики, но, пожалуй, К. Булычева отличает какая-то всеобъемлющая, огромная человеческая доброта. Не только его герои, но и сам писатель болеет за своих персонажей, переживает, мучается, когда они оказываются в тяжелом положении.

Рассказ «Красный олень, белый олень», может быть, один из лучших в сборнике. Он настолько изящен и тонок по мысли, что грубые определения его темы: непреодолимость прогресса, эстафета разумов, веры в неуничтожимость художественных творений, облагораживающее влияние искусства — не передают его обаяния. Самое важное в рассказе — весьма злободневная мысль: люди, не торопитесь с выводами, когда вы сталкиваетесь с каким-нибудь новым явлением природы, возможно на первых порах вызывающим у вас отвращение и даже ярость, вроде устрашающих злобных горилл, доставивших столько неприятностей земным космопроходцам. Люди, не наделайте непоправимых ошибок, их уже и без того человечество наделало в избытке. Призыв этот обращен, конечно, не к героям рассказа — людям той же высокой сознательности, о которой уже шла речь, а к современному читателю…

Часть рассказов в сборнике К. Булычева происходит в космосе, часть на Земле. Деление это, конечно, чисто формальное. Космос, так сказать, — естественное место действия для фантастических персонажей. Без космоса фантастика не проживет не только года, но и месяца.

Одно из наиболее интересных произведений, события которого происходят за пределами нашей планеты, принадлежит перу Давида Константиновского, известного писателя, но дебютанта в фантастике. Его повесть «Ошибка создателя», вошедшая в уже упомянутый сборник трех сибирских писателей, посвящена разоблачению легенды о роботах, которая часто возникает в фантастике. Легенда эта утверждает некую автономность искусственного разума. Иные фантасты убедили не только читателей, но и себя, что людям будут грозить неведомые беды от этих сверкающих лаком и хромом исполинов.

В повести Д. Константиновского тоже идет речь о бунте роботов. На маленькой лунной станции, где временно осталось всего два сотрудника, роботы из вновь прибывшей партии вдруг свихнулись и впрямь стали угрожать людям. Все поведение «новичков» настолько не лезло ни в какие ворота, что начальник станции Юрков решает докопаться до причин. Разгадка таилась в лаборатории Фревиля, талантливого ученого, но простака в житейских делах. Именно в этой лаборатории изобрели и изготовили роботов, которые так нехорошо себя повели. Оказывается, и в самой лаборатории происходит что-то непонятное, по крайней мере для ее руководителя. Почему-то один за другим из нее уходят самые талантливые работники, освобождая место тупицам.

Оказалось, что честолюбивый помощник Фревиля Арман с помощью тонко рассчитанного психологического давления избавлялся от опасных для себя конкурентов. Технология же производства роботов предусматривала в очередной серии антропоидов воспроизведение психотипа какой-нибудь конкретной человеческой личности, все равно кого, считалось, что это обстоятельство не играет никакой роли. Старые роботы, которые уже несколько лет безупречно работали на станции Юркова, были скопированы с того самого Армана. Когда на станцию прислали более совершенных новичков для замены устаревшего «оборудования», то тут-то и проявились низменные стороны психологии Армана: «армановские» роботы решили спастись любой ценой и скомпрометировать новичков.

Человеческие создания во всем будут повторять и человеческие достоинства и человеческие слабости. Автомобили, которым люди платят такую обширную кровавую дань на дорогах всего мира, вовсе не виноваты в этом, и когда компьютер выдает ошибочный результат, не он ошибается, ошиблись те, кто его конструировал или программировал. Точно так же поведут себя и роботы, если действительно когда-нибудь людям понадобится создать человекоподобные машины. Человек и только человек отвечает за все свои дела и свои создания и всегда способен с ними справиться — такова гуманистическая и оптимистическая мысль автора, хотя и скрытая под иронической формой.

Многое в повести А. Валентинова «Заколдованная планета», напечатанной в «Мире приключений» за 1975 год, может показаться знакомым искушенному читателю научной фантастики. И команда молодых лихих землян, прилетевших на далекую планету с благородной целью — помочь цивилизоваться местным племенам, по неясным причинам застрявшим в своем общественном развитии на уровне палеолита. И открытие внеземного звездолета, пролежавшего неизвестное время в болоте. И даже обнаруженные в нем разумные ящеры, руководствующиеся чуждыми для землян этическими законами. Но привычность компенсирована напряженным сюжетом и во многом удавшейся попыткой автора создать характеры земных энтузиастов-цивилизаторов. Особенно это относится к образу главной героини — Ирины, в которой проявились черты незаурядного ученого, несмотря на ее молодость. Хорошо переданы и ее радость, и ее смятение, когда она поняла, что таинственные пиявки, которых она прилетела изучать как биолог, вовсе не живые существа, а кибернетические устройства неизвестного происхождения.

Интересно выписаны взаимоотношения землян и такриотов. Судя по некоторым фразам из повести, приключения Ирины и ее друзей будут продолжены: молодые люди взялись за дерзкий эксперимент, они решили переселить с Такрии на необитаемую планету злобных существ, названных людьми гарпиями, чтобы вывести из них разумную расу. Хочется пожелать автору смелее отходить от традиционных фантастических ходов…

Заметки о советской фантастике 1976 года

Расставлять литературные произведения на пьедестале по­чета — дело неблагодарное; слишком много судей и у каждого свои пристрастия; но мне все же думается, что одно из первых мест среди научно-фантастических произведений 1976 года, может быть присуждено роману липецкого писателя Виталия Чернова «Сын Розовой Медведицы».

Действие этого романа начинается перед Октябрьской рево­люцией. На «воспитание» к медведице, потерявшей своих детенышей, попадает осиротевший двухлетний малыш с одино­кого горного стойбища. История эта, разумеется, вымыш­ленная, но автору удалось добиться максимального — для избранной ситуации — правдоподобия. В то, что ловкий, бес­пощадный к врагам и преданный друзьям Хуги никогда не существовал, молодым читателям книги, очевидно, будет пове­рить нелегко, а заставить читателя верить в заведомо невоз­можное — несомненный признак фантастики высокого класса.

Автор красочно описал в своем романе богатую и величест­венную природу Тянь-Шаня, его разнообразных обитателей. В этом плане книга совершенно реалистична, а ее фантастиче­ской версии придает добавочную убедительность умелое использование легенд и слухов о снежном человеке, которые столь усиленно распространялись несколько лет назад. В книге В. Чернова эти слухи, например о виденных кем-то гигантских следах, получают простое и логичное объяснение.

Часть глав романа отдана многолетней одиссее самого Хуги — медвежьего приемыша, мальчика, юноши, взрослого мужчины. Автор подробно рассказывает о его приключениях, пытаясь обосновать такой маловероятный случай: человеческий детеныш сумел не только выжить в постоянной борьбе с жесто­кой природой, но и вписаться в нее, стать частью этой природы, победить всех своих врагов и сделаться хозяином округи. При­митивное, неразвившееся, но все же весьма своеобразное мыш­ление Хуги, его «первобытная» психология, его сложные и раз­нообразные отношения с окружающим миром, в том числе с человеческим,— все это автор изображает с глубоким проник­новением в характер, несмотря на всю необычность такого характера. Особенно трогательна нежность, которую испыты­вают друг к другу Хуги и его приемные «родители» — Розовая Медведица и Полосатый Коготь. Конечно, автор несколько очеловечивает повадки и «разум» животных, но далеко не в той степени, как это сделал Киплинг в своей «Книге Джунглей». У В. Чернова звери не разговаривают на человеческом языке, и ведут себя они естественно, по законам звериного, а не людского общества.

Другие главы книги переносят нас в населенные части Тянь-Шаня, в Советский Казахстан, к людям, которые долгие годы пытаются установить контакт с загадочным, внушающим суеверный страх местным жителям существом. Впервые еще совсем маленьким мальчиком Хуги был замечен в начале 20-х годов отрядом красных конников, посланных на борьбу с басмачами. Мысль об увиденном среди медведей человечке не дает покоя бывшему командиру отряда Федору Дунде, и через семь лет, став исследователем, он, на свой страх и риск, организует экспедицию в горы, но маленькая группа ученых бесследно исчезает. И лишь еще через двенадцать лет, перед Великой Отечественной войной, молодому казахскому ученому Ильберсу, который волею судеб оказывается двоюродным бра­том Хуги, удается раскрыть обстоятельства трагической гибели отряда Федора Дунде и попытаться довести его дело до конца.

Достоинство этих глав в знании истории, нравов, обычаев среднеазиатских народов, кроме того, они вполне научны во всем, что касается мальчика-медведя. Герои книги понимают, что возвратить несчастное существо в человеческое общество невозможно, что киплинговский Маугли — всего лишь красивая сказка; «мауглизация» (такой термин употребляет Федор) не проходит для человеческого разума даром; ребенок, выросший в логове зверей, сам становится зверем. Разумеется, столь уни­кальный случай представляет огромный интерес для науки, но изучать психику Хуги можно только в естественной для него среде, не применяя никакого насилия. Так считал Федор, к такому же гуманному выводу приходит и Ильберс, разрезая веревку на пойманном Хуги и возвращая ему свободу, дикую свободу, без которой тот бы не смог прожить и нескольких дней...

Среди книг современной фантастики с ее непременными звездолетами, пришельцами, роботами, машинами времени близость «Сына Розовой Медведицы» к земле, к природе про­изводит очень свежее впечатление.

* * *

И все-таки, хотя и найдется в «годовом комплекте» еще несколько хороших произведений, посвященных Земле, основ­ные маршруты писателей-фантастов устремлены по-прежнему в космос, в космос, в космос... Но мы помним, что, как бы далеко ни забирались земные звездолеты, летят они ради Зем­ли, во имя Земли, движимые любовью к родной планете, самой красивой для нас, людей, среди всех галактик...

Интересное произведение написал уральский фантаст Сер­гей Слепынин — роман «Звездные берега». Приятно отметить, что в этой книге есть не только фантастика, но и фантазия. Объемно выписаны мрачные пейзажи планеты-пустыни Харды, где каждая песчинка под ногами — это чья-то спрессованная душа, успокоившаяся в царстве жуткого Абсолюта, конца, ту­пика, смерти всего живого, всего развивающегося. По контра­сту с Хардой встает радостная Земля XXIV века. Вообще го­воря, в земных картинах не так-то уж и много фантасти­ки — разве что транспортные средства необычны. А в осталь­ном — это наш сегодняшний, нетронутый, бережно сохраненный Урал. Добрые, красивые и отважные люди в этом романе вос­принимаются на фоне призраков Харды, а потому выглядят еще добрее, еще красивее. Автор улучшил свое произведение по сравнению с журнальным вариантом, хотя жаль, что не­которые дежурные фантастические ходы в нем все же остались.

Если С. Слепынин взял конфликт между Добром и Злом, между человечностью и антигуманизмом обобщенно, символи­чески, в масштабах Галактики, то братья Стругацкие в повести «Парень из преисподней» (сборник «Незримый мост») берут тот же конфликт в масштабах планеты, приблизив его к сегодняшнему дню, к нашим привычным представлениям, хотя действие повести разворачивается, вероятно, не ранее, чем в «Звездных берегах».

Повесть начинается на одной из похожих на Землю планет, где живут во всем подобные людям обитатели и где мы сразу попадаем на театр военных действий. Война ведется между двумя державами-хищниками, война грязная, несправедливая, не одухотворенная ни с какой стороны освободительными идея­ми, и поэтому Стругацкие описывают ее примерно в таких же тонах, как, скажем, Барбюс описывал ненавистную ему импе­риалистическую бойню. И вот на этой-то войне был смертельно ранен юноша-солдат, один из Бойцовых Котов — так называ­лись отборные части Великого Герцога, надежда и опора мест­ного режима. В переводе на современные понятия — штурмо­вики или эсэсовцы. Незамеченные никем земные разведчики перевезли на Землю (уже на нашу, настоящую Землю) обо­жженное и простреленное тело, и всемогущая медицина вернула его к жизни. Науке будущего доступны еще и не такие чудеса.

Тут становится очевиден замысел повести: столкнуть лицом к лицу с моралью совершенного, прекрасного мира, каким стала наша Земля, отравленное милитаристическими и шовинистиче­скими предрассудками существо, для которого высшее наслаж­дение — вешать пленных. Таким образом, Стругацкие выбрали для исследования и осмысления самые крайние полюсы проти­востояния в разворачивающейся нравственной дуэли. Как вло­жить парню в голову, что на свете есть не только злоба и нена­висть, но добро, доброта, братство всех людей, что его граж­данские соотечественники — это не дикобразы, которые лучше всего понимают тебя, если как следует поддашь им под крестец, что население противной стороны — не «крысоеды», а такие же люди, которые могут заслуживать и уважение и сострадание?

Трудно вытравлять фашизм из костей этого мальчика по имени Гаг. Он оказался неглупым, смелым, искренним. Попав в невероятную для его убогого мировоззрения переделку, он довольно быстро сумел понять, что очутился не в загробном мире, а действительно на другой планете. Фантастическую технику землян он освоил очень быстро, но осознать, что у обитателей Земли не только другие машины, но и другая шкала нравственных ценностей, он не может. Гаг благодарен за свое спасение, но не в силах поверить в бескорыстие этого поступка. Термина «гуманизм» не существует в его словаре. Он все ме­ряет своими мерками. В чем только он не подозревает землян, когда узнает, что они тайно наблюдают за его родной плане­той! Даже в том, что им нужны рабы, которых можно было бы беспрепятственно убивать... на киносъемках. «И ведь никто же у нас про них ничего не знает, вот что самое страшное,— му­чается он подозрениями.— Ходят они по нашей Гиганде, как у себя дома, знают про нас все, а мы про них — ничего. С чем они к нам пришли, что им у нас надо? Страшно...»

Вопрос о том, с чем приходит высокоразвитая цивилизация к стоящей на более низкой ступени развития, имеет ли она моральное право вмешиваться в чужую жизнь, в чужую исто­рию, в судьбы народов, которые пока еще не могут решать сами за себя, подробно исследовался в повести Стругацких «Трудно быть богом». И наверно, не один читатель этой повести досадовал на авторов за то, что они не разрешили своим героям действовать, что отвели им только роли наблюдателей средне­вековых ужасов на выдуманной планете. В новой повести люди с Земли ведут себя активнее, им удается прекратить кровопро­литную бойню. Но авторов волнует прежде всего нравственный и духовный мир Гага, выросшего в атмосфере злобы и нена­висти. Все его мысли сводятся к одному: вернуться на родину и снова служить обожаемому Герцогу, то есть убивать и жечь. В сущности, он остается равнодушным к роскоши, которую может дать в его распоряжение Земля, а ведь она должна была бы поразить его. Комнату свою на Земле он превратил в подобие казармы, вместо удобной земной одежды парится в бойцовской униформе, а робота Драмбу, старого, добродуш­ного робота Драмбу, приставленного к нему в услужение, он умудрился превратить в беспрекословного, вымуштрованного пехотинца. Литературно процесс оболванивания бедного робо­та исполнен с блеском. Вот «рядовой Драмба» отрыл по при­казанию Гага «траншею полного профиля»:

«— Молодец,— сказал Гаг негромко.

— Слуга его величества, господин капрал! — гаркнул робот.

— Чего нам теперь еще не хватает?

— Банки бодрящего и соленой рыбки, господин кап­рал».

Гаг помещен в идеальные условия для психологического эксперимента. Не только слова, но и дела и примеры окру­жающих его людей должны убедить молодого человека, что в мире существует Добро и что оно не только сильнее, но и лучше Зла, что отношение любви и братства дают людям сча­стье, которого не могут дать ненависть и жестокость.

Но яд проник глубоко. У землян, которые решились на этот эксперимент, опускаются руки. И в общем-то его отправляют домой без особой надежды на то, что перевоспитанный Гаг станет строителем нового мира. Пожалуй, даже они, опытные педагоги и психологи, просмотрели надлом, все же произошед­ший в его душе. Однако проходивший мимо путник, который стал безропотно вытаскивать из грязи машину с медикамента­ми, уже не прежний Гаг, стрелявший по имперским бронеходам некоторое время назад. В нем появились человеческие проблес­ки. Добро оказалось сильнее.

«Парень из преисподней» — это не только произведение о будущем, это и произведение о прошлом, но прежде всего это произведение о настоящем. Сколько еще есть на земном шаре, в земных преисподнях обманутых бравурными маршами, марширующих и умирающих за чужие и чуждые интересы. И поэтому парень с другой планеты выглядит современной и поучительной фигурой.

Повесть Е. Гуляковского «Планета для контакта» (сб. «Мир приключений») написана, так сказать, по классической схеме научной фантастики: загадочная авария со звездолетом, вы­нужденная посадка на загадочной планете, долгожданный и все же устрашающий Первый Контакт с чужим разумом, с могущественной межзвездной цивилизацией. Автор не стал за­держиваться на описании экзотических форм разума, а поста­рался сосредоточить свое внимание на поведении людей, попав­ших в экстраординарную ситуацию. Многое ему удалось, и потому повесть читается с интересом. С точки зрения логики его герои ведут себя безупречно, именно так и должны вести себя прославленные космопроходцы в чрезвычайных обстоя­тельствах. Однако они все же люди, а человек живет не только разумом, но и чувствами. Можно себе представить, какой без­умный каскад переживаний должен захватить людей, только что переживших и смерть товарищей, пожертвовавших собой для спасения остальных, и отчаяние от безвыходности положе­ния, и нечто большее, чем изумление при встрече с Неведо­мым... Но вот этого-то каскада, той бури, которая должна была клокотать у каждого в груди, автор передать не сумел, что снижает впечатление от повести.

В своих произведениях писатель-рижанин Владимир Ми­хайлов любит ставить своих героев перед острейшим нравствен­ным выбором, они должны принимать решения в положении, кажущемся безнадежным. К тому же единственным судьей и советчиком им может служить только собственная совесть. Так было в романе «Дверь с той стороны», о котором шла речь в одном из предыдущих обзоров, так обстоит дело и в новом его романе «Сторож брату моему». От правильности того решения, которое примет экипаж звездолета, зависит — жить или не жить всему человечеству: обнаружилось, что одна из звезд, которую исследуют земные посланцы, вот-вот взорвется и про­низывающее дыхание новой Сверхновой долетит и до очень далекой Земли. Правда, у людей есть аппаратура, способная погасить беспокойное светило, выпустить из него избыток энер­гии, и все могло кончиться спокойно, если бы земляне не обна­ружили в окрестностях звезды обитаемой планеты, где жили потомки одной из первых звездных экспедиций, о которых нынешние обитатели земли и понятия не имели (во что, кстати, поверить довольно трудно). Но так или иначе, ситуация ослож­няется: новому человечеству грозит гибель в любом случае — погаснет звезда или взорвется. Правда, теоретически возможна эвакуация населения, но можно и не успеть. Тогда погибнут все. Какое ответственнейшее решение должен принять экипаж звездолета! Что делать? Вправе ли они ради спасения огромно­го человечества пожертвовать его маленькой популяцией? Уместно ли здесь само слово «право»? Или все же попытаться спасти братьев по крови, рискуя потерять все?

В действительности положение оказывается еще более труд­ным, так как планетяне вовсе не жаждут, чтобы их спасли. Они попросту не верят прилетевшим. Спасать ли их силой, что еще удлинит сроки, еще уменьшит и без того незначительные шансы избежать взрыва? У членов экипажа на этот счет раз­ные мнения, и в осуществлении их миссии все получилось дале­ко не так хорошо и удачно, как бы того хотелось капитану и начальнику экспедиции, но нет оснований сомневаться в авторской позиции: не может быть таких благородных целей, ради которых «позволено» употреблять жестокие, бесчеловеч­ные средства.

Роман В. Михайлова не прост по своему замыслу. В сущ­ности, это притча или даже сказка — научная и социальная. Автор, например, допускает, что совместная психическая энер­гия людей способна удержать от взрыва звезду, готовящуюся стать Сверхновой.

Сложнее обстоит дело с принципами подбора экипажа того самого звездолета, о котором идет речь. С наших дней протекло больше тысячелетия, на всей Земле давно восторжествовало совершенное общество, вдохновляемое высокогуманными идеалами. Трудно допустить, что начальником звездной экспе­диции назначен такой слабохарактерный, наивный и, мягко говоря, недалекий товарищ, как Шувалов. Под стать ему и второй ученый на корабле — Аверин. Мало чем отличаются от них и руководители нечаянно открытой планеты — Храните­ли Уровня. Их действия тоже не отмечены печатью ума или хотя бы здравого смысла.

К капитану претензий меньше, хотя и трудно себе предста­вить, чтобы капитан первым отправлялся на разведку в неве­домое, бросив свой корабль. Однако здесь вот и начинается самое сложное, ибо и капитан и пятеро других членов его команды — это не совсем обычные люди. Они вызваны из небы­тия, из прошлых веков, из самых разных моментов человече­ской истории. На борту звездолета собрались: первобытный охотник, спартанец, монах, индеец, даже фашист или по край­ней мере солдат гитлеровской армии, правда затесавшийся сюда по ошибке. Замысел автора понятен — ему захотелось свести на одном пятачке столь несхожих представителей чело­вечества, чтобы посмотреть, что могут принести с собой разные эпохи в будущее, и проверить поведение и устои этой разно­шерстной компании на сложнейшем нравственном тесте, кото­рого большинство из них, скажем вперед, не выдержало.

Автору, пишущему притчу, такой экипаж нужен, но неиз­бежен вопрос: зачем он нужен тем, кто отправил экспедицию в дальний и ответственный путь? Вот тут-то в романе и не сведены концы с концами, мотивировка появления членов команды мало убедительна. Собраны они якобы потому, что люди будущего так изнежились, что сами уж и не способны водить звездные корабли. Конечно, выхваченным «машиной времени» в момент смерти из далеких эпох «варягам» вложили в головы новейшие сведения по электронике и астронавигации, но в остальном они как были, так и остались со своими суеве­риями, динамическими стереотипами, привычками, зачастую жестокими, антигуманными даже с нашей точки зрения, не говоря уже о людях будущего. И таким-то отчаянным парням земляне доверили могущественную технику и судьбу двух своих беспомощных коллег? Стоит ли удивляться: вместо того, чтобы спасти планету, для чего они, собственно, на нее и высадились, наши «джентльмены удачи» ее чуть-чуть не угробили. Они не только расстреляли безоружную толпу, они и друг другу готовы перегрызть глотку. Как-то не соответствуют подлинному мо­ральному облику большинства из них — с необузданными стра­стями, с примитивными инстинктами — авторские заверения, что выбирались лучшие представители человечества с необык­новенно высоким коэффициентом психологической пластич­ности. Какое там! Перед нами ничем не выдающиеся, средние обыватели, в большинстве своем не способные ни мыслить, ни широко смотреть на окружающую действительность; право же, надо полагать, что среди всех живших на Земле людей можно выбрать шесть более достойных кандидатур.

Повторяю: В. Михайлову для осуществления собственных замыслов подобная команда была нужна, но и автор не может «назначать» героев произвольно, он должен отталкиваться от заданного им самим уровня социального устройства и, видимо, должен был придумать, может быть, еще более фантастиче­ские, но и более убедительные мотивировки их появления в каютах столь совершенного творческого человеческого гения, как звездолет, умеющий нырять в «подпространство».

С иной авторской позицией мы повстречаемся в повести Бо­риса Лапина «Первый шаг» (сб. «Фантастика 75—76»). Здесь тоже идет речь об экипаже из восьми человек, несущемся в звездолете к очень далекой цели, долететь до которой воз­можно лишь через несколько веков. К месту назначения, сле­довательно, прибудут лишь правнуки стартовавших с Земли. Ситуация повести мгновенно вызывает в памяти знаменитый рассказ К. Саймака «Поколение, достигшее цели». На ту же тему написан старый, но лишь недавно опубликованный у нас роман Р. Хайнлайна «Пасынки Вселенной». Американские ав­торы разрешили моральные конфликты, неизбежно возникаю­щие в таком замкнутом мирке за долгие десятки и сотни лет, по-своему, в соответствии со своим миропониманием. Произве­дения эти порождены гуманными чувствами, хотя нас далеко не все в них устроит. Но вот за подобный же сюжет берется наш автор. И люди, которые летят к звездам,— это наши по­томки, судя по именам. Б. Лапин достаточно профессионален, чтобы впечатляюще изобразить напряженную, звенящую от на­туги психологическую обстановку, описать метания, мучения, страдания этих несчастных, которые обречены провести весь свой век от рождения до могилы в тесных стенках корабля. Не будем бояться слова — ведь перед нами тюрьма, уютная, комфортабельная, с бутафорской травкой, но неумолимая, безысходная. Где же это нашлись люди, которые обрекли дру­гих на вечную нравственную пытку? Ладно, первая группа со­стояла из добровольцев, но у их детей, внуков никто ведь не спрашивал согласия.

Впрочем, к концу повести выясняется, что эксперимент над несчастными был еще более жесток, чем это представлялось сначала. Оказывается, на самом деле никакого полета не было, ракета оставалась на Земле, но обитатели корабля об этом не знали, они и вправду думали, что совершают подвиг ради инте­ресов человечества, только эта мысль и давала им силы жить. А понадобилась эта комедия для предварительной проверки — как, мол, будет вести себя экипаж, выдюжит ли. Дабы ничего не упустить для науки из поведения этих подопытных кроли­ков, по всему кораблю, в том числе в каютах, были даже установлены незаметные глазки телекамер! Вообще все проду­мано. У заключенных — как их иначе назовешь — есть возмож­ность при желании покончить жизнь самоубийством — в гудя­щем пламени реактора. В действительности нет ни пламени, ни реактора: человека, пережившего предсмертные муки и бро­сившегося вниз головой, встречают нежные руки эксперимен­таторов. Кое-кто даже остается в живых. Но как понять, что оставшиеся в живых смиряются, не кричат, не стреляют в этих мерзавцев? А сам автор — он тоже никого не осуждает?

Но, скажут, какая великая цель! Подготовка первой звезд­ной экспедиции! Надо ли повторять, что нет благородных целей, которые оправдывали бы антигуманные средства. И если действительно их нельзя достичь без этих жестоких экспери­ментов, значит, надо поставить под сомнение саму цель. Зна­чит, полеты к звездам человечеству не нужны или, по крайней мере, преждевременны. Вероятно (в фантастике все вероятно), можно представить себе ситуацию, когда даже полет со сме­няющимися поколениями станет необходимостью. Я не знаю, как будущие поколения решат этот вопрос, но, конечно, не таким путем.

* * *

На столь любимую читателем юмористическую фантастику год был неурожаен, впрочем, она дефицитна всегда. Заслужи­вают быть отмеченными два рассказа.

Это, прежде всего, «Эффект Брумма» Александра Житин- ского из сборника «Незримый мост». Правда, доказать сущест­вование этого самого эффекта Брумма, то есть получение элек­троэнергии из обыкновенной подковы, герои рассказа, кажется, все ж таки не смогли, но юмористического эффекта автор, бес­спорно, добился. Рассказ изобилует множеством тонких наблю­дений, и не только юмористических, но и действительно смешных.

Поначалу кажется, что в лице доморощенного изобретателя и рационализатора Василия Фомича Смирного автор задумал изобразить распространенный тип, грубовато именуемый в ре­дакциях научно-популярных изданий «чайником», но в какой-то момент мы ощущаем, что замысел у А. Житинского иной. Ведь под влиянием душевного энтузиазма Фомича, его бескорыст­ной преданности науке пересматривает свои жизненные пози­ции рассказчик — молодой научный сотрудник одного НИИ, начинающий циник, уже все, как ему кажется, повидавший в жизни. Часто приходится с сожалением убеждаться, что харак­теры героев в нашей научной фантастике являют собой вели­чину, близкую к нулю; в рассказе А. Житинского есть не только характеры, но рост, изменение личности в ходе повество­вания, а это уже и вовсе редкость, прямо как появление вы­сокотемпературной плазмы в трубе обычной деревенской печки.

С «чайником», но уже, можно сказать, настоящим мы по­встречаемся и в рассказе Вадима Шефнера «Курфюрст Кур­ляндии», вошедшем в его сборник «Имя для птицы». В. Шефнер создает в своих ни на что не похожих рассказах особый фанта­стический, даже сказочный мир, в котором могут приземляться инопланетяне или в мгновение ока возникать подземные двор­цы, но этот мир теснейшим образом связан с повседневным, реальнейшим бытом; наверное, только у него находятся дачни­ки, которые идут встречать космических пришельцев с пол­литровкой. Ленинградский поэт любит знакомить нас с чудака­ми, немножко не от мира сего, которых не хотят или не могут понять их не в меру прагматичные сослуживцы или соквартирцы. Мы можем встретить в повестях В. Шефнера различные варианты этого чудака, начиная с безупречных, образцово-показательных, вроде героя рассказа «Скромный гений». А та­кой «курфюрст», как Н. Д. Непарный, посвятивший свою жизнь выведению породы четвероногих кур, способен своим фанатиз­мом доставить окружающим немало неприятных минут. Им можно возмущаться, над ним можно смеяться, его можно жа­леть — писатель делает и то, и другое, и третье, в результате у нас возникает весьма неоднозначное отношение к персонажу, несмотря на полнейшую нелепость всех его действий.

К манере В. Шефнера в чем-то близок белорусский писатель Георгий Попов в романе «За тридевять планет». Роман этот, очевидно, тоже, по крайней мере в замысле, должен быть отне­сен к юмористической рубрике. Одновременно мы возвращаем­ся к космическим полетам, но ведь лететь «за тридевять планет» можно, конечно, и с не очень серьезными целями. Например, желая позабавить читателя. Вот такого фельетонно­го персонажа по имени Эдик Свистун и забрасывает Г. Попов на планету, которая как бы абсолютный двойник Земли. Там и местность такая же, какая была вокруг родной дере­веньки Эдика, и сама деревня такая же, и даже инопланетный Эдик Свистун тоже есть, правда он оказался в отпуске, что и позволило земному визитеру несколько дней выдавать себя за него. Все это написано мило, легко, с доброй усмешкой, но жаль, что ни на Земле, ни на ее близняшке не происходит ничего ну хоть сколько-нибудь примечательного: герой плавает в озере, целует девушек, ведет повседневные беседы с окру­жающими, так что осталось некоторой космической тайной: зачем понадобилось отправлять его столь далеко.

* * *

Оригинальную фантастическую гипотезу удалось придумать ленинградцу Александру Щербакову в повести «Змий» (сб. «Незримый мост»). Действие ее происходит в одной заокеанской стране. В поисках заменителя обыкновенной бумаги ученым удается создать «пейперол» — биокристаллическое соединение, на котором можно не только писать, оно способно вступить в телепатическую связь со своим «партнером», вдохновлять или угнетать его и даже передавать написанное в эфир. Понятно, какое мощное орудие воздействия и слежки получили бы в свои руки правящие круги того общества, в котором отношения меж­ду людьми искажены, поставлены с ног на головы, подобно одной из комнат богатого дома — очень удачный образ! — где для развлечения подгулявших гостей пол превращен в потолок, а потолок — в пол.

Понятна и та завеса секретности, которую пытаются опус­тить вокруг истинных свойств «пейперола» заинтересованные лица. Писателю удалось передать атмосферу всеобщего недо­верия, при которой моральным кредитом уже не пользуется никто, нет веры даже высокопоставленным участникам секрет­нейшего совещания, которые, собственно говоря, сами и явля­ются вдохновителями и организаторами этой атмосферы. Особо впечатляюще описана процедура санирования — лишения лю­дей памяти, дабы они не смогли рассказать, что видели и слышали.

«Пейперол» служит для автора неким символом открытий эпохи НТР, в равной степени способных быть обращенными в добро или во зло и в конечном счете заставляющие каждого человека выразить к ним свое личное отношение. Таким откры­тием, заставившим прозреть многих западных ученых и общест­венных деятелей, была в свое время атомная бомба или в наши дни — конечно, это случай другого масштаба — рискованные опыты с «генной инженерией». В повести А. Щербакова личную ответственность за судьбы если не мира, то своей страны осознает после всего, что он увидел и услышал, сенатор Тинноузер, и можно не сомневаться, что он найдет себе союзников в борьбе против обезличивания и оболванивания людей, про­тив политики, которую долгие годы проводил и он сам...

В маленькой повести Сергея Абрамова «В лесу прифронто­вом» (из авторского сборника «Опознай живого») действует традиционная, можно сказать, серийная машина времени, но это не имеет никакого значения, так как фантастический ход нужен автору не сам по себе, а ради решения серьезной нрав­ственной задачи. Неожиданно для экспериментаторов, которые вели в Брянском лесу опыты с «генератором временного поля», на проселочной дороге появляются две машины с эсэсовцами, которые, нимало не подозревая, в каком времени они очутились, направляются в ближайшее село с карательными намерениями. А там мирные жители, дети, старики; фашистов надо остано­вить во что бы то ни стало! И вот физик, когда-то бывший пар­тизаном, и три никогда не нюхавших пороха студента-москвича принимают бой. Три дробовика против трех десятков «шмайссеров».

Можно спорить, достаточно ли психологически достоверно действуют герои рассказа. Но им надо многое простить: неожиданность, растерянность, страх — не за себя, за то, что в результате их нечаянной беспечности могут пострадать ни в чем не повинные люди. Словом, переживания героев рассказа были весьма насыщенными. Автор сумел показать, что и сего­дняшние молодые люди в критический момент так же почувст­вовали себя солдатами, как их отцы три десятилетия назад. Авторский замысел здесь четкий и определенный.

Этого нельзя сказать, например, о повести того же С. Абра­мова «Приключение на Лесной улице». К сожалению, вариации на испытанные в научной фантастике темы, вариации, за кото­рыми не стоит ничего или по крайней мере ничего нового, продолжают появляться на страницах, печатных изданий. Так, в упомянутой повести вновь обнаруживаются параллельные миры, видением которых тамошние обитатели смущают умы нескольких москвичей. Зачем они это делают, автор не сооб­щает.

В романе А. Мирера «Дом скитальцев» на Землю в оче­редной раз обрушиваются агрессивные пришельцы, замыслив­шие гнусное преступление — овладеть телами землян, «разместив», естественно, в них свои разумы. К счастью, наш­лось несколько отважных и нерастерявшихся пионеров, с помощью которых смертельную опасность, нависшую над чело­вечеством, удалось отбить. Если посчитать, сколько раз наша Земля становилась объектом космических атак со времен уэлл­совской «Войны миров», то становится действительно страшно за нашу бедную старушку.

Или взять, например, уже упоминавшихся снежных людей. Группа геологов встречает в горах этих самых пресловутых «иети» — вот и все содержание рассказа Виктора Рожкова «Плато черных деревьев» (сб. «Зеленый поезд»), обстановка и место действия которого несколько напоминают роман В. Чер­нова. На этом сходство заканчивается, потому что больше никаких идей автор в свой рассказ не вложил. Ученые и альпи­нисты в этом рассказе изображаются примитивно: «Самарин хотел только одного: увидеть наконец вблизи этих таинствен­ных снежных людей, и, не думая об опасности, он бросился вперед». Герои рассказа В. Рожкова так все время и «бро­саются вперед», «не думая об опасности», что одновременно должно обозначать и их безумную отвагу, и их преданность науке.

Странно, что такой слабый рассказ попал в сборник произ­ведений писателей-сибиряков, изданный «Молодой гвардией», куда составители, надо полагать, старались собрать все луч­шее, написанное фантастами этого региона. Хорош, например, рассказ талантливого томского писателя Виктора Колупаева «Любовь к Земле». Привлекателен рассказ М. Михеева «Стан­ция у Моря Дождей», где выписан чрезвычайно симпатичный образ робота, которому приданы черты человеческой самоот­верженности. Интересна задумка сказочной «Луговой субботы» Г. Карпунина. Удивительно, однако, что самое крупное произ­ведение сборника повесть Сергея Павлова «Чердак Вселенной» перепечатывается в пятый раз, причем из четырех предыдущих изданий два принадлежали самой же «Молодой гвардии». Как- то не верится, что у такого большого отряда писателей не нашлось ничего поновее. Ясно, что пятикратного издания могут заслуживать лишь выдающиеся произведения, к числу которых отнести повесть С. Павлова трудно, несмотря на ее некоторые достоинства. Каких-нибудь открытий — фантастических или художественных — в повести мы не найдем. Речь в ней идет о давно запатентованной в фантастике «транспозитации» или «нуль-транспортировке» — мгновенной переброске материаль­ных тел или живых существ через пространство. Уже приходи­лось отмечать, что С. Павлову удаются описания придуманной обстановки, он очень хорошо «видит» место, где действуют его герои. Характеры же его персонажей малокровны, а их остро­умный до навязчивости и совершенно одинаковый у всех язык напоминает тот, которым давным-давно изъяснялись «нуль-планетчики» в одной из глав романа Стругацких «Ста­жеры».

Так ли уж необходимы перепечатки и в другом молодогвар­дейском сборнике «Фантастика 75—76», в традициях которого — поиск и публикация именно новых произведений? Мы находим здесь, например, «Космический блюститель» Аскольда Якубов­ского, который при ближайшем рассмотрении оказывается отредактированной повестью этого же автора «Аргус-12», уже выходившей в его одноименной книге.

Естественней было бы увидеть эту повесть в авторском сборнике А. Якубовского «Купол Галактики». Пылающие ярки­ми красками, словно списанные с натуры картины космоса рассыпаны по страницам его книги, но оживают эти картины только тогда, когда они становятся фоном для могучего, вы­шедшего на просторы Вселенной человека с его поистине кос­мическими страстями. Взять хотя бы рассказ (или, скорее, легенду) «Счастье», повествующий о человеке, который был влюблен в самую прекрасную девушку, но не считал себя до­стойным ее, так как был рыж и хром. А еще он был большим ученым, придумавшим, как спасти от гибели гаснущее в дале­ком мире светило. Эрик направил огромную массу прямо в центр Солнца, а чтобы сработать наверняка, расположил по­следнюю магнитную линзу как можно ближе к цели и, не доверяя автоматам, сам стал за пульт. Он сгорел во вспыхнув­шем пламени, но возродил жизнь, и за несколько минут до гибели успел прокричать в микрофон: «Вивиан, я люблю тебя! Я вечно буду любить. Я войду в плоть Солнца, чтобы светить тебе. Свет мой — любовь к тебе, тепло мое — любовь к тебе, все, что вокруг,— мой подарок тебе...» И, произнеся эти слова, он лишил всех шансов всех будущих поклонников прекрасной Вивиан: разве кто-нибудь сумеет любить ее больше, чем Эрик. Может быть, есть даже что-то жестокое по отношению к люби­мой в его поступке, но и величественное тоже.

Несколько слов о повести А. Якубовского «Последняя Ве­ликая Охота». По чисто субъективным причинам никак не могу разделить те восторги, которые испытывает его герой на пла­нете, где открыт некий Первичный Ил, способный воссоздать любую жизнь, любые земные пейзажи. А так как герой потом­ственный охотник, то планета услужливо демонстрирует ему избранные места из охотничьего рая — он убивает львов в пус­тыне, выслеживает вальдшнепов и травит лис в лесу, сторожит гусей в болотных камышах и даже — о сбывшаяся мечта! — самолично загарпунивает кита! Посмотрите, с каким вкусом он его приканчивает: «Я втыкал копье за грудным плавником, глубже, глубже: оно вздрогнуло в руках, кит ударил хвостом и умер...»

Нет, мне не по душе, когда человек счастлив от того, что перебил массу зверья, хотя в том не было никакой необходи­мости. Пусть он всего-навсего литературный герой, да и дичь- то всего лишь мираж, а может быть, и автор не разделяет его радостей,— все равно не по душе.

Мне ближе идеи повести Ариадны Громовой «Мы одной крови — ты и я!», переизданной «Детской литературой» в 1976 году. Это история молодого микробиолога Игоря Павлов­ского, сумевшего установить контакт сначала со своим котом Барсом, а потом и другими зверями. Он даже научил их про­износить несколько человеческих слов. Значительную часть книги занимает прямая публицистика, правда изложенная в форме бесед действующих лиц, которые обстоятельно обсудили все основные проблемы в отношениях человека к животным. Читатель тоже будет вовлечен в этот спор и, может быть, как Роберт, один из участников дискуссии, впервые задумается над тем, что послужило идеей этой книги, которую я бы сформу­лировал так: доброе отношение человека к другим живым существам нужно не только им, этим существам, и я бы даже сказал, не столько им, сколько самому человеку, чтобы он имел право называть себя этим именем. Доказательств этого тезиса каждый может найти сколько угодно — и в окружающей дей­ствительности, и в искусстве, например в фильме С. В. Образ­цова «Кому он нужен, этот Васька!», который невозможно смотреть без волнения. Есть примеры и в самой книге А. Гро­мовой, в изложении драмы семейства Петряковых, которая началась с травли кошки, а кончилась тяжелым издеватель­ством над ребенком.

Поэтому-то нет ничего удивительного и в том, как повел себя герой «Последней Великой Охоты» (здесь я вполне соли­дарен с А. Якубовским): после оргии бесконечных убийств герой обезумел и решил заодно прикончить разом всю пла­нету.

Возвращаясь к сборнику «Фантастика 75—76», отметим в нем оригинальную по замыслу притчу Виталия Бабенко «Бе­гун» о человеке, который мог жить, только находясь в постоян­ном движении, иначе ему не хватало воздуха. Гимном в честь творческих сил звучит поэма в прозе Севера Гансовского «Че­ловек, который сделал Балтийское море». Удачно соединил восточную легенду с современными научными тезисами турк­менский писатель Реимбай Сабиров («Шахиня искусства»). Подлинной поэзией — поэзией русской сказки, лишенной какой бы то ни было мистики, пронизана «Звучность леса» Юрия Куранова.

В рассказе Петра Проскурина «Улыбка ребенка» повест­вуется об ученом, работающем над оружием сверхуничтожения во имя, как ему кажется, чистой науки и внезапно прозреваю­щем. Ситуация эта не нова в научной фантастике, но рассказ написан подлинно писательской рукой. В сущности, фантасти­ческого здесь мало, оно больше в некоторой условности обста­новки, нежели в предположении о возможности создания не­коего сверхтяжелого элемента.

Зато отрывок из ненаписанного романа Леонида Леонова «Мироздание по Дымкову» фантастичен насквозь, если можно так выразиться. Перед нами, конечно, шутка, но способная многих и многому научить, в частности: каким языком можно говорить о самых отвлеченных и научнейших материях. Леоновской, кованной из тяжелого, беспримесного металла фразой невозможно не залюбоваться. А что касается взглядов коман­дированного ангела Дымкова на устройство Вселенной, то пусть им дадут оценку, пользуясь словами автора, те сведущие лица, «чья просвещенная экспертиза с указанием, как оно там устроено на деле, помогла бы задним числом разоблачить в духе нашей передовой современности предполагаемого само­званца».

* * *

...У молодого ленинградского фантаста Андрея Балабухи в рассказе «Цветок соллы» (сб. «Незримый мост») роман Алексея Толстого, «Аэлита» непосредственно служит для героини рассказа, девушки из далекого будущего, пробным камнем, на котором она проверяет истинные чувства влюблен­ного в нее юноши. И пока он видит в романе только «совершен­ный примитив», пересыщенный множеством научных ошибок, она отвергает незадачливого критика: она не хотела бы свя­зывать свою судьбу с человеком, который не способен проник­нуться тем чувством, которое владело хрупкой Аэлитой, бро­сившей в межзвездные бездны свой знаменитый призыв: «Сын Неба, где ты?»

Наверное, есть смысл ориентироваться именно на таких читательниц — читательниц, ищущих в фантастике не только смелых научных гипотез, которые рано или поздно устареют, как бы ни были смелы, но и мощных характеров, силь­ных страстей, благородных чувств, которые не устареют ни­когда.

Заметки о советской фантастике 1977 года

В 1977 году количество книг, на обложке которых стоит столь привлекательное для читателей слово «фантастика», несколько увеличилось по сравнению с предшествующими годами. Среди новинок можно найти немало интересных сочинений, однако о желаемом качественном скачке, который положил бы конец толкам о кризисе научной фантастики, пока говорить еще нет достаточных оснований. Слишком часто авторы топчутся в магическом круге привычных тем, сюжетов, образов, измельченных литературной мельницей до состояния тончайшего порошка. В примерах литературы такого рода недостатка, к сожалению, не будет. Читая их, вновь и вновь задаешься, казалось бы, давно уже решенным вопросом: а что это такое — фантастика, для чего она вообще нужна?

Среди изданий 1977 года надо отметить начатый «Молодой гвардией» трехтомник Александра Казанцева, в котором собраны послевоенные произведения писателя. Подводя итоги года, с некоторой озадаченностью обнаруживаешь, что два романа Алексея Толстого переиздавались в 1977 году восемь раз — в Москве, Улан-Удэ, Днепропетровске, Киеве, Перми, Мурманске и Новосибирске, общим тиражом более миллиона экземпляров.

В полном соответствии с названием этих заметок начнем их с Земли и закончим далеким космосом. Конечно, это разделение условно. Даже перегнав своих героев за сотни парсеков, фантаст все равно рассказывает или, точнее, должен рассказывать о Земле, о людях. Но оказывается, описывать совершенно невероятные приключения в созвездии Персея легче и они описываются чаще, чем то, что может произойти на родной планете, да еще датированное сегодняшним днем.

Но, может быть, в сегодняшнем дне и нельзя найти ничего необыкновенного? Не торопитесь отвечать на этот вопрос «конечно, можно!». Временами кажется, что и вправду все уже придумано, исчерпано и нынешним фантастам остается только более или менее творчески развивать гипотезы своих предшественников. Конечно, само по себе заимствование фантастической идеи не предрекает неудачи. Свежие мысли, живые характеры способны «вывезти» любой замысел. Хотя, понятно, еще лучше, когда оригинально все.

Молодому учителю английского языка начинают сниться странные «многосерийные» сны, в которых он попадает на некую планету, названную им Янтарной… Вы, конечно, уже сообразили, что таким способом доброжелательные незнакомцы со звезд решили сообщить нам о своем существовании. Сперва Юрию Чернову никто не хочет верить, его принимают за помешанного, но потом… Вот круг фантастических идей, на которых построен роман Зиновия Юрьева «Быстрые сны» («Детская литература»). Вроде это давно знакомо, но роман все-таки получился, потому что новы люди, с которыми мы там встречаемся. А знакомство с симпатичными людьми (разумеется, я говорю только о положительных героях книги) — это всегда праздник, праздник общения. З. Юрьев сумел заставить своих героев действовать при чрезвычайных обстоятельствах в полном соответствии с их взглядами и темпераментом. Казалось бы, а как же еще можно? На деле, однако, в фантастике часто происходит все наоборот, кроме того, и взгляды, и темперамент надо еще иметь…

В прошлых обзорах шла речь об удачных фантастических памфлетах З. Юрьева на зарубежные темы. И в «Быстрых снах» есть две части. Первая половина книги ограничивается нашей страной, вторая переносит действие в выдуманный писателем Шервуд. В этой книге зарубежная часть сильно проигрывает по сравнению с советской, несмотря на умение автора строить крепко закрученный сюжет. Да, мы понимаем, З. Юрьеву было важно утвердить мысль, что, случись такое, на Земле далеко не все придут в восторг от перспективы встретиться с иной цивилизацией. Коллективистское, счастливое общество встанет поперек горла слишком многим реакционным идеям, в том числе, разумеется, религиозным. Знакомство с инопланетянами не оставит камня на камне от любого земного божества. Что ж, мысли эти правильные, хотя и лежащие на поверхности. Во всяком случае, Юра Чернов, его друзья и близкие выглядят куда интереснее, чем шервудский капитан Милич и его подследственные.

Может быть, к З. Юрьеву это относится в меньшей степени, однако нельзя еще раз не сказать со вздохом, что слишком часто наши фантасты прибегают к изображению западной жизни, не имея для этого необходимой подготовки. Видимо, разоблачать чужие порядки легче и менее ответственно, чем искать нетривиальные сюжеты в собственной стране. Можно перечислить ряд произведений 1977 года, попадающих под эту рубрику,— например, повесть Г. Панизовской «Выход из одиночества» или рассказ Б. Никольского «Наездник» (сборник «Кольцо обратного времени»)

В этом же сборнике мы находим рассказ с незатасканной фантастической идеей. Вообще говоря, перекидка людей из века в век достаточно отработана в фантастике, для этого и изобретена машина времени, однако, кажется, еще никто не превращал обыкновенную советскую женщину в литературного героя, Анну Каренину в данном случае. Речь идет о рассказе Дмитрия Романовского «Знакомьтесь: Анна Каренина» У Анны Кузнецовой были оборваны все прежние ассоциативные связи и вложены новые; пробудившись после незапланированного эксперимента, возможность которого обоснована в рассказе, она полностью ощутила себя толстовской героиней. А ведь мы, действительно, знаем никогда не существовавшую Каренину лучше, чем кого бы то ни было из ее впрямь существовавших сверстниц, причем знаем изнутри, знаем такие душевные извивы и глубины, достичь которых под силу только великому писателю. Однако осознал ли сам автор, на какой ответственный шаг он решился? Ведь, оживляя именно толстовскую героиню, Д. Романовский тем самым задал себе меру отсчета. Женщина, которая появилась в повести на ленинградских улицах, должна обладать всеми достоинствами образа Карениной: интенсивностью внутренней жизни, богатством эмоций и одновременно всей совокупностью привычек, обычаев, предрассудков своей социальной среды. Но кому под силу продолжать двигаться на высоте Толстого? Женщина, которая появилась в повести на ленинградских улицах, обаятельна и неглупа, но вряд ли имеет что-либо общее с толстовской Анной. Придумав парадоксальный сюжет, писатель сам и утопил его в обыденности. Анна не испытывает никакого потрясения. Через несколько часов после «пробуждения» в советской эпохе Анна Аркадьевна ловко носит подносы в столовой самообслуживания, столь же быстро она разобралась и в нашей социальной механике, даже одернула одну из сотрудниц института, назвавшую ее «госпожой Карениной». Утаил от нас писатель ее переживания и после того, как она прочла роман о себе, и после того, как узнала, кому принадлежало ее тело до перерождения. Точно так же достаточно индиферентно отнеслись к ее появлению и окружающие. Писатель даже счел нужным осудить несчастных иностранных корреспондентов, которые, узнав героиню на улице, принялись ее фотографировать: вот, мол, мерзавцы, сенсации им подавай! Наших же людей, видимо, уже ничем не удивишь.

К традиционной, испытанной машине времени возвращается Сергей Абрамов в своей повести «Время его учеников» («Мир приключений»). Однако нельзя сказать, что произведение этой традиционностью исчерпывается. «Время его учеников» — прямое продолжение «партизанской» повести С.Абрамова «В лесу прифронтовом», о которой говорилось в предыдущей статье. В первой части профессор Старцев и трое его учеников перенесли «кусок» Брянского леса из 1942 года в современность. В новой повести эти же герои решают проиграть обратный вариант: они забрасывают в 1942 год кусочек современности — три студента-физика, переодетые, разумеется, и снабженные подходящей «легендой», должны появиться в том партизанском отряде, где «комиссарил» молодой Старцев. Конечно, можно усомниться в этической стороне эксперимента: едва ли кто-нибудь бы рискнул отправить сегодняшних студентов под реальные фашистские пули. Но весь этот фантастический антураж- нужен автору лишь постольку-поскольку. И в первой повести, и в этой цель у него совсем другая: дать возможность представителям нынешнего молодого поколения проверить себя, доказать, что сегодняшние двадцатилетние парни ничем не хуже, не слабее духом, чем их одногодки военных лет. Пусть они проходят еще не совсем настоящее испытание, мы видим только суровую игру, но характеры юношей проявились в ней сполна. Мне представляется, что ситуация в первой повести была более органичной: ведь заехавшие в 70-е годы эсэсовцы и понятия не имели, что находятся в другом времени, а потому и сражение с обеих сторон было, так сказать, всерьез, в то время как здесь и Олег, и Раф, и Димка хотя и полны решимости показать себя с лучшей стороны, но знают и помнят, что через двенадцать часов «генератор поля» будет выключен и они вернутся на мирную советскую землю семидесятых годов, где давно выветрился и дух фашистов. Все же вторая повесть дополняет первую, давая нам возможность поближе познакомиться с тремя нашими современниками-комсомольцами.

А пример пустого и формального использования той же машины времени мы находим в рассказе Калерии Карповой «Парадокс ФЭОДОР’а» (сб. «На суше и на море»). Идея временного парадокса, то есть воздействия машины времени, посланной из будущего, на всю последующую, уже прошедшую историю Земли, повторялась в фантастике многократно, и с серьезными политическими (например, у Р. Бредбери) и с юмористическими целями (например, у Г. Гаррисона). У нашего же автора цели нет никакой, а есть только описание забавного феномена. К тому же весьма странное впечатление производят люди, которые, забравшись в далекое прошлое и нарушив естественный ход событий, только после этого начинают размышлять о возможных последствиях своих действий.

В 1977 году в «Молодой гвардии» издан сборник рассказов, принадлежащих перу Владимира Григорьева, одного из своеобразных, но, к сожалению, мало пишущих наших фантастов. «Рог изобилия» — это его вторая книжка, но и она представляет собой лишь расширенное переиздание первого, вышедшего лет десять назад сборника «Аксиомы волшебной палочки». Новые рассказы уступают прежним если не по мастерству, то по содержательности, за одним, но весьма существенным, исключением. Рассказ В.Григорьева «Образца 1919-го» — на мой взгляд, не только самая крупная удача писателя, но и один из лучших рассказов всей нашей новейшей фантастики.

Привлекает прежде всего блестящая литературная форма. Огромное количество так называемой научной фантастики написано совершенно безликим языком, о котором хорошо, если можно сказать, что он не расходится с нормами грамматики. Индивидуальность стиля — редкое событие, именины сердца. В рассказе В. Григорьева мастерски воспроизводится красочный говор первых революционных лет, который очень любили многие писатели того времени. Этот говор сразу придает произведению колорит эпохи, вызывает в памяти образы балтийских или черноморских «братишек», которые не жалели себя в борьбе за новую жизнь. «Эх, расплескалось времечко крутой волной, да с пенным перекатом!»

История о том, как некий межпланетный турист, случайно забредший на Землю в столь неподходящее для прогулок время, чтобы снять завлекательный кинофильм о революции в России, ценой своей жизни спасает отряд красных моряков, попавших в безвыходную «шквальную ситуацию», в таком изложении может показаться не очень интересной и тоже уже знакомой. И вправду, великое множество всевозможных пришельцев неизвестно зачем бродит по нашему шарику, прошено или непрошено влезая в земные дела. Но рассказ «Образца 1919-го» — не о пришельцах, он — о силе революционных идей, о том, что существуют в мире ценности, которые становятся людям дороже жизни, он — о порядочности, о самоотверженности и о многих других тому подобных вещах; как в каждом настоящем произведении искусства, в нем много разных пластов, и, чтобы их вскрыть, нужно, может быть, затратить не меньше слов, чем употреблено в самом произведении. В нем есть презрение к позиции стороннего наблюдателя, в нем есть восхищение отчаянными хлопцами, которые без обреченности и ужаса ждут утра, чтобы принять смертный бой, в нем есть образ комиссара в неизменной кожаной куртке, силой своей «диалектики» сломавший у «марсианина» лед равнодушия к судьбам совершенно чужих тому существ с другой планеты. Взгляните, как умело характеризует автор своего героя с разных сторон, в том числе устами врагов. «Это все штучки комиссара Струмилина, — говорит белогвардейский полковник, обнаруживший пустоту на месте, где были окружены красные. — Как же-с, личность известная. Удивительно находчивая шельма. Трижды с каторги бежал, мерзавец, из этих же краев. Накопил опыт. А в прошлом году, господа, обложили его в доме одного. Так он, сукин сын, умудрился первым выстрелом нашего боевого офицера штабс-капитана Фон Кугеля, царство ему небесное, успокоить. И в ночной неразберихе, господа, верите ли, взял на себя командование этими олухами, что дом обложили. Ну, конечно, дым коромыслом, пальба, постреляли друг друга самым убедительным образом, смею вас уверить…»

Хотя время действия этого рассказа и относится к 1919 году, он современен. Именно сейчас отношение к легендарным дням гражданской войны отлилось в гигантский романтический кристалл, и мы уже почти готовы поверить, что с такими людьми, как комиссар Струмилин, и вправду могут происходить любые чудеса.

Для большинства остальных рассказов В. Григорьева типичны парадоксальные ситуации, в которых действуют бескорыстные чудаки, одержимые одной идеей. Обычно это идеи такого сорта, что тупые, ограниченные люди не в состоянии их понять и оценить, почему и происходят всякие неприятности, как, например, с изобретателем Степаном Огурцовым, сконструировавшим медный рог изобилия, превращавший мусор в полезные вещи («Шерстяные носки пошли!»). Рог был погублен неким сановным товарищем Паровозовым «ради порядка». И рассказ «Рог изобилия» отличает удивительно точно схваченная, подходящая к случаю стилистика. Прочитав книгу целиком, задумываешься: а где же собственный стиль автора? Но может быть, именно это разнообразие, именно это умение выбрать каждый раз подходящий образный строй и есть отличие дарования В. Григорьева. Ему удается даже изложить полет на космической ракете в терминах прожженного «джентльмена удачи». («Ноги, на которых стоит человек» — рассказ, впрочем, оставляющий впечатление оборванного на половине).

Герой рассказа Д. Шашурина «Сорочий глаз» ничего не изобретал, но ему тоже не удалось ничего доказать глупым ученым. Почетный рабочий, пенсионер, съел в лесу несколько красных ягодок паслена, после чего разом помолодел лет на пятьдесят и обнаружил у себя тенденцию к дальнейшему омоложению. Столь простой и дешевой технологии возвращения молодости, кажется, еще не было ни у кого. Фаусту, как помните, пришлось заплатить за ту же услугу довольно дорогой ценой. По другим авторитетным источникам, для достижения желаемого результата надо претерпеть столь неприятную процедуру, как ныряние в кипящий котел. А тут съел четыре ягодки — и порядок. Съел другие — и вернулся в прежнее состояние. Исключительно удобно. Надо полагать, что единственная цель придумывания этих сказочных чудес — обличение тупости и ретроградства нашей научной мысли: не хотят верить, ну что ты будешь делать! Никаких других мотивировок превращениям своего героя автор не дает. Вспоминается рассказ Скотта Фитцджеральда «Забавный случай с Бэнджамином Баттоном», в котором человек родился старичком и «рос» к младенчеству. Научных мотивировок этого феномена автор тоже не давал, но цель его ясна — показать несовместимость достойной жизни с «нормальным» буржуазным течением времени. А вот для чего переживает подобные страсти честный советский пенсионер, осталось загадкой.

Вообще похоже на то, что раздававшаяся критика чрезмерной научности в фантастике сильно облегчила жизнь иным авторам. Теперь уже не надо подыскивать никаких доводов для оправдания изображаемых невероятностей. Появляется множество рассказов, скроенных по несложной схеме. Сидят себе герои, мирно беседуют, вдруг разверзаются небеса и появляется Нечто. Зачем разверзается, зачем появляется — неважно, важно, что появляется, а раз так, то перед нами уже фантастика.

Шли, например, люди по лесу, присели отдохнуть у озера, тут пролетел болид, встряхнул пространство, и на миг открылся другой мир, «сопряженный» с нашим, и герой увидел обитателя того мира — бородатого мужичка с копьем. Увидел, и все — больше ничего. (В. Щербаков «Болид», «Фантастика–77»). Для чего он появлялся, спрашивается? Хотел ли автор убедить нас в существовании сопредельных или запредельных миров? Так ведь их не существует на самом деле. А если бы существовали, то писать о них следовало бы в научной и научно-популярной периодике. Почитаешь такие рассказы, и начинает чудиться, что все вокруг нас пронизано мистическими иными мирами, подпространствами, надпространствами, привидениями, а пришельцы из других миров так и сыплются со всех сторон на наши бедные головы.

Повесть Владимира Малова «Куклы из космоса» («Мир приключений») еще один пример того, как можно творчески трансформировать самый расхожий сюжет. Уж сколько раз смышленые школьники или — на этот раз — студенты обнаруживали пришельцев вблизи подмосковных дач. И настолько часто это случалось, что поневоле заставляет задуматься, почему именно в Подмосковье вскоре не останется ни одной поляны, где бы не надо было сооружать обелиск в честь столь знаменательной встречи. А вот почему. Авторам детской фантастики хочется ввести в свои произведения героя — сверстника будущих читателей, и это желание, в общем-то, можно понять. Но надо добиться, чтобы появление ребенка среди взрослых выглядело бы естественным. Хорошо было Жюлю Верну, в его времена мальчика могли взять на борт яхты, совершающей кругосветное плавание, а современная фантастика имеет дело с такими крупногабаритными техническими проектами, в которых отыскать место для ребенка довольно затруднительно. Прошли деньки, когда мальчишки зайцами пробирались на борт звездолетов или подземоходов. Должно быть, охрана стала надежнее. А случайно встретить, прогуливаясь по лесу, приземлившегося марсианина не запрещается любому человеку, в том числе школьнику.

Вот они и стали встречаться десятками, причем везет главным образом мальчикам.

Понятно также, почему именно на дачах, а не в городах: в городской суматохе гостя сразу увидит множество людей — и прощай приоритет Пети, Мити или Андрюши. Дачные же места хорошо знакомы авторам книг, к тому же нужно, чтобы мальчик был городским, ибо ему надлежит в сравнительно краткий срок отправиться в Академию наук, а если он не будет знать туда пути, это приведет к неоправданной затяжке сюжета.

Кстати сказать, не в пример некоторым взрослым дядям, молодежь при встрече с Неожиданным всегда ведет себя смело, без растерянности и паники и, будучи хорошо подкованной в области научной фантастики, мгновенно соображает, с кем имеет дело.

Но вернемся к повести В.Малова. Если бы ее содержание ограничивалось только этим, то едва ли она могла претендовать на наше внимание. Однако миниатюрные пришельцы сами позаботились о том, чтобы помочь автору. Они вручили героям ромрой — аккумулятор энергии, расходуемой впустую, и это дало возможность В. Малову превратить повествование в сатиру, направленную против людей, занятых бесцельным сотрясанием воздуха. Некоторые страницы повести получились смешными, но мне все же кажется, что найденный прием автор мог бы использовать еще эффективнее.

Фантастика всегда служит сегодняшнему дню. Как только перед человечеством остро встали экологические проблемы, тут же возникли произведения, в которых чаще всего описываются найденные решения гармоничного слияния человека и окружающей среды. К таким произведениям относится рассказ Виталия Мелентьева «Индия, любовь моя» («Фантастика–77», в сборнике писатель почему-то назван Владимиром). Правда, это уже разговор не о настоящем, а о будущем. Рассказ при желании можно назвать фантастикой ближнего прицела — в прямом и хорошем смысле этого слова; она действительно обращена в недалекое будущее, но вовсе не подменяет изображение человека выписыванием технических мелочей. Герой рассказа из-за личных неурядиц удалился в зону Белого Одиночества и живет в северной тайге на высокоавтоматизированной лосиной ферме, одновременно занимаясь лесозаготовкой, сбором грибов, ягод и прочих даров тайги. Такие энтузиасты, как он, доказали, что северный заболоченный лес может дать не меньше продукции, чем южные степи, если только подойти к его эксплуатации разумно, не вмешиваясь в жизнь леса, а помогая ей. Фантастике всегда присуще проповедническое, пропагандистское начало, и рассказ В. Мелентьева о том, как много можно получить от земли, чутко и бережно обращаясь с ней.