Набат 1

Униженная и оскорбленная Россия стояла нищенкой на пороге третьего тысячелетия; от былого величия императрицы остались лохмотья горностаевой мантии, скрывавшей тело в язвах, державный скипетр в оспинах, в которых некогда гнездились драгоценные каменья, она прижимала одной рукой к впалой груди, другая вытянулась за подаянием. Выцвели орлы в ее глазах, чистый лоб морщили думы о бедственной своей участи.

Врата отворились, из малой щели пахнуло холодом вечности.

Всего лишь ключ был положен в ее протянутую длань, и вновь сомкнулись створы.

— У тебя есть полчаса, — произнес невидимый за вратами. — Уж пятый ангел вострубил…

1 — 1

Рождество Христово, как никогда прежде, отмечалось в России пышно и величественно, в сиянии прожекторов и мириад лампочек, в треске петард, в разноцветье салютов, в торжественном прохождении оркестров музыки военной и хоровыми выступлениями, в ликующем славословии Христа и проникновенном песнопении, на улицах, площадях, в чопорных ресторанах и концертных залах; в храмах, церквушках, часовенках толпился праздный люд, колебалось пламя свечей и лампадок, высвечивая бликами неясные тени на ликах святых и лицах живущих ныне, вкушающих хлеб присно, и всяк настраивал себя творить добро всегда, везде, вспоминал обрывки забытых молитв, чтобы нести свет в сердце, а в руках благое дело, дающее и свет и добро. С Рождеством Христовым, миряне! Две тысячи лет тому! Подавали старушкам, сирым и убогим, дающие и принимающие милость умиленно скороговорили: во имя Отца Небесного, да святится Имя Господне!

Падал тихий снежок, искрясь в ярком свете. Наступала благая ночь, за которой пряталось неизведанное.

«Кажется, празднества удались», — удовлетворенно подумал президент и лидер партии коммунистов-христиан. Через громадное окно своего кабинета он глядел па гуляющих по кремлевской брусчатке, заглядывающих в кремлевские церкви и залы, открытые в этот вечер всем, наметанным взглядом выделяя одетых в штатское работников милиции, разведки, контрразведки, национальных дружинников, президентских гвардейцев, офицеров корпуса безопасности — и как же иначе! — не дай бог случится что-либо, мало ли кощунников, смущающих простой люд кривдами о власть предержащих. Всегда так было, а в первопрестольную в кои-то веки понаехало зарубежных гостей, прессы, телевидения, готовых по любому поводу растрезвонить на весь мир о том, что новые коммунисты ничем не отличаются от прежних большевиков, тот же террор к инакомыслящим, сыск, слежка, и не стоит эта власть громадных кредитов и прочей помощи, а давно пора отдать должное последнему доводу…

«Как бы не так! — злорадно хмыкнул своим мыслям президент. — Кишка тонка, господа хорошие! Боялись вы нас и бояться будете. Превратили Русь-матушку в помойку — терпите! — а ракет на вас с бору по сосенке найдем. — На его мясистом, ширококостном лице отражалась игра заоконных огней фейерверков, будто чертики шевелили изнутри костерок страстишек: — Захочу и…»

Он знал, что хотеть можно и сделать можно, если очень захотеть. Очень… Но ради чего? Не то время, не те силы, внутренние междуусобицы хуже чесотки надоели. Боятся — и достаточно. Держать в страхе сытых, соглашаться на их мирные проекты — много прибыльнее самой удачной войны. Пока живу — боюсь. А мертвые ни страха, ни срама не имут. Удобно.

«Сим победит!» — прочувственно перекрестился президент и всем своим крупным телом повернулся на голос вошедшего помощника.

— Господин президент!

Помощник был костистым молодым человеком не более тридцати годов, на тонкой шее с крупным кадыком сидела большая голова, которую держал он с достоинством, изредка напоминавшим усилие.

— Ступай, любезный, — откликнулся президент в своей обычной манере оттягивать книзу губы, ернически ли, по-блатному ли, и добродушный тон его из-за этой манеры будто предупреждал о необходимости держать дистанцию с ним, похожим на деревенского увальня, как предупреждает на калитке табличка: «Во дворе злая собака». И крупная.

Помощник, степенно неся голову, двинулся к широкому столу президента. Президент терпеливо ожидал. Строгий черный костюм помощника напоминал пастырское облачение. Он и был ставленником церкви при новом правительстве. Разведка, как всегда, работала славно, и президент знал подноготную своего помощника. Гуртовой Леонид Олегович, долгим родом из дворян, в недалеком прошлом проживал в Швейцарии, куда попал ребенком с родителями через Израиль, куда пригласили работать его отца. До выезда отец работал в Центральном банке, слыл умницей, но высоко не поднимался и был выпущен беспрепятственно. Сын получил прекрасное образование в Сорбонне и пошел по стопам отца, быстро поднявшись до заведующего одной из секций в крупном банке «Империал». Слыл набожным и прагматичным. В Россию вернулся, едва Церковь возвысилась. Холост, порочащих связей не имеет, живет одиноко и неприметно. Болен диабетом.

Помощник достиг стола, президенту пришлось сделать то же.

— Что там? — спросил он, усаживаясь.

Глаза помощника навыкате, прикрытые крупными веками, дождались всех манипуляций, проследили каждую, и. только когда президент широко раскинул руки по столу, помощник раскрыл перед ним папку:

— Прошение патриарха о наделе церквей землями. В зависимости от числа прихожан от двадцати до ста гектаров…

Перед тем как сделать распоряжение, президент задумался, делая вид, что вчитывается в послание патриарха.

«Уповая на милость Божию, испрашиваем мы Вашего внимания…»

Церковь пошла на единение с самым своим врагом заклятым — партией коммунистов не от доброго желания помочь восстановлению былого величия России. В последнее десятилетие с необычайной плодовитостью поганок в стране разрослись секты. Они весьма примитивно толковали учение Христа, делая большой нажим на повиновение главе секты. Новоявленных князей стало пруд пруди. Вступая в союз с коммунистами, отцы Православной церкви оговорили искоренение властями ядовитой поросли. Как правило, во главе сект стояли бывшие уголовники, авантюристы, люди с психическими отклонениями. Коммунисты, придя к власти, не подвели, благо вместе с партбилетом каждый чиновник носил удостоверение христианина. Громили сектантов руками простого люда. Те, в свою очередь, ответили актами террора. Из крупных акций: был пущен под откос поезд Москва — Ленинград, отравлена вода в Истринском водохранилище, взорвана одна из семи московских высоток. Некоторое время власти мудрили списывать теракты на чеченцев, но когда члены секты «666» проникли в здание Думы и попытались взорвать его вместе с обитателями, тайное стало явным. Простой люд искренне жалел сектантов: как хорошее дело, так обязательно сорвется. Думских болтунов со всеми их прихлебаями и секретутками ненавидели люто. Им в первую очередь приписывали все беды России, отчего сектанты становились национальными героями. Предотвращая новый виток сектантства, власти создали национальную дружину — что-то среднее между опричниной и отрядами штурмовиков. Практически за год секты были разгромлены со всей жестокостью озлобленного быдла. Малое число ушло в подполье, не досаждая властям активностью. Церковь сделала партию своим возлюбленным чадом, и на президентских выборах победил кандидат от коммунистов.

— За помощь надо платить, — произнес президент, и резолюция в верхнем углу с размашистой подписью наделила Святую церковь российскими гектарами. — Не будет православной паствы…

Помощник понял его без продолжения. Объединившись с христианскими демократами, коммунисты не оставили у прочих соискателей ни малейшей надежды на успех. А что?

Церковь сулит блага в иной жизни, коммунисты — то же самое; Церковь призывает к терпению, коммунисты — тем более. Вот и объединился Христос с антихристом, вместе праздновали убедительную победу.

— Что еще?

— Думский закон о запрещении ввоза отравляющих веществ на территорию России. Принят обеими палатами почти единогласно.

— А чем я этих дармоедов кормить буду? — пробурчал президент. — Если бы они так дружно голосовали за отмену своих льгот.

Утром он выслушал доклад начальника службы спецконтроля, и картина сложилась удручающая: на территории могильников уровень радиации выше критической нормы, на некоторых пришлось увеличить запретную зону до ста километров в радиусе, вывозить оттуда жителей. Особо опасным выглядит Арзамас-2, где происходит нечто, не поддающееся осмыслению: замеры со спутника показывают сверхпредел. Контролеры отказываются приближаться к Зоне, погибло трое от непонятной лучевой болезни. Приходится скрывать все это от иностранных экспертов, но долго ли…

— Скажешь, на рассмотрении, — переборол себя президент. — После празднеств подумаю.

Он взглянул на помощника, но так и не поймал ответного взгляда, тени усмешки не поймал. Глаза навыкате прикрывали крупные веки, а за ними — думаем одно, делаем другое.

— Все на этом?

— Его святейшество ожидает аудиенции, — весомо произнес помощник.

— А я не назначал, — удивился президент. — Ручку ему лобызать я собирался в заутреней…

Помощник всем видом своим изобразил назидание. Ответил так, будто выложил каменную кладку:

— У владыки к вам неотступное дело.

— Проси, — пожал плечами президент. Он понимал: еще вопрос, кто полновластный хозяин в этом кабинете. Светская власть приходит и уходит, Церковь вечна. Успешнее других святые отцы торят дорожку в Кремль с настырностью подвальных крыс.

«А этот костыль с паперти всегда потрафит…»

Патриарх вошел, степенно обрисовался в дверях во всем степенстве парадного облачения. Президент заспешил к нему.

— Владыко! В неурочный час вы посетили меня, грешного! Премного благодарен. — И с колена поймал руку патриарха для лобызания. Рука была сухой и отмытой, пахла просвиркой.

— С Рождеством Христовым, сын мой, — осенил его крестом патриарх. Голос у патриарха был сочный и уверенный. Перекрестив президента, он двинулся прямо к его рабочему столу, будто хозяин. Президенту пришлось подсуетиться:

— И вас с Рождеством Христовым, владыко! Прошу сюда, в этот уголок для мирской беседы. Чайку изволите?

— Благодарю. — Ни да ни нет в ответе, а помощник уже вносил поднос с чашками и заварником, с баранками, пастилой и вишневым вареньем. Вкусы патриарха в Кремле изучили отменно.

Владыко лицом был кругл, видимо, и под одеждами не худ, не ущербен телом, осанист. Все пять разведок державы так и не могли сыскать изъянов под рясой патриарха и в его личном деле. Сочный баритон убеждал окружающих принять все как есть на веру.

Поблагодарив прежде за отошедшие к Церкви земли, патриарх одной фразой испросил величайшего разрешения объявить двухтысячный год годом Христа-спасителя, ибо зачиналась эра ликования православных и посрамления антихриста.

— Токмо на святой Руси возможен Божий промысел, когда бы ни шла она через тернии, через муки испытаний, подобно Христовым, за всех живущих ныне, к свету и познанию истинной веры.

— Воистину, воистину! — пришептывал президент в лад увещеваниям владыки, и надо ли его уговаривать, если Церковь дала партии недостающее связующее звено, без которого державная цепь воспринималась людом ненавистными кандалами, — веру. Симбиоз Христа и антихриста, плюс и минус бытия лучше всяких демократических изысков влили ток по-слушания в безликую массу народа. Стала масса управляемой, стадом рабов Божьих. На последнем пленуме ЦК КПРФ кто-то из ретивых предложил лозунг: «Рабство Божье — счастье народное!» Рановато, рановато… Еще радио смущает умы, телевидение доживает недолгий век по углам, газетенки клевещут, еще сыск не обрел нужной силы, а людишки кобенятся, требуют. Ужо! Вот даст МВФ обещанный кредит в миллиард долларов на передел средств массовой информации, тогда посмотрим, кто у нас ум, честь и совесть эпохи. Откстится, откстится вероотступникам!

— Аминь!

— Аминь! — с готовностью откликнулся президент.

— Пора мне, — крестясь, поднялся патриарх, и синхронно президент стал под знамение и вновь приложился к святейшей ручке.

Провожая владыку до двери, президент соображал, что еще выпросит у него святейший хитрюга, и, когда патриарх остановился неожиданно, президент не поднял глаза выше святейшей груди.

— Вот какая просьбишка малая, — неторопливо пропел владыко.

— Почту за честь, — не задумываясь, откликнулся президент, размышляя более не о самой просьбе, а про то, как быстро и он сам и окружение наловчились витиеватому языку, общаясь с церковниками. Сама же просьба в конце встречи не могла быть неподъемной: святые отцы — это не хапуги-аппаратчики — по зернышку клюют, оттого в третье тысячелетие без убытку вошли. Вот особенной могла быть просьба — то так.

— Из Павлово-Посадского монастыря послушник бежал… Как бы его возвернуть?

— Не вопрос, ваше святейшество. Кто он, что?

— Брат Кирилл. В миру Илья Натанович Триф.

— Жид? — удивился президент.

— Суржик, — уточнил владыко. — Мать русская. Но не в том печаль: грешки за ним кое-какие водятся.

— Всенепременно изловим! — поспешил заверить президент.

Патриарх сановито перекрестил президента.

— С нами крестная сила! — ляпнул тот и понял сразу, что «ляпнул»: вычитал в сухих глазах владыки. Патриарх и виду не подал. Мало ли кто и в какие одежки рядится. Пусть ряженые помогают Церкви, в святая святых вход им заказан, и не они подлинные хозяева.

Помощник повел святейшую особу дальше от президентского кабинета, а президент, не откладывая дела в долгий ящик, вызвал дежурного генерала разведки. С недавних пор высшие представители одной из пяти служб дежурили в Кремле.

«Если это будет Судских, значит, особая просьба у владыки», — загадал президент.

Трудно сказать, кому повезло, но вошел генерал-майор Судских, шеф Управления стратегических исследований.

— Ты-то мне и нужен, — удовлетворенно кивнул президент.

Судских был из интеллигентов, пришедших в органы в пору горбачевских переделок, и остался там после всех перетрусок и реорганизаций благодаря умению четко выстраивать логический ход событий и опережать их. Это умение немало способствовало усилению коммунистов в Думе, а затем и приходу их к власти, хотя Судских не числился в идейных сподвижниках партии, не был даже ее членом. Рафинированный аналитик, незапятнанный, без комплексов и пороков, с правильным ударением в словах и приятной дикцией, с фигурой человека, не забывшего о сохранении плоти, он не нравился президенту. Однако выбирать не приходилось: одних уже нет, а те далече, поуезжали прочь без желания вернуться, да и какие идеи заставят бросить особняки в Люксембурге, виллы в Швейцарии, счета в прочных банках. От них, бывших обкомовских секретарей, от гэбэшных полковников, пошла поросль моральных уродов, которые шустро растащили все, что не успели профукать их отцы. И слава Богу, что подобные генералу Судских красиво делают свое дело, сиречь дело партии.

— Его святейшество просило разыскать беглого монаха Кирилла, — не заботясь о правильности понятий, сказал президент. — А еще оно просило возвратить беглого в руки Церкви. Безо всяких там проверок и допросов с пристрастием, — закончил президент. Он старался излагать просьбу сухо, без заигрываний. — Зовут беглого Илья Натанович Триф.

— Ясно, господин президент, — просто ответил Судских.

— Как много потребуется времени?

— Думаю, после празднеств владыко получит своего беглеца. В нашей картотеке есть данные о нем, помню: Илья Натанович Триф, 1956 года рождения, выпускник философского факультета МГУ.

— Ого! — искренне подивился президент.

— Так точно, — уверил Судских. — Пять лет назад он входил в блок Борового — Новодворской далеко не последней сошкой. После провала на выборах в Думу оставил политику. Мы соответственно продолжали наблюдение. Через два года он выехал в Израиль, не сменив гражданства, но спустя год неожиданно вернулся. По некоторым причинам, что нас заинтересовало вновь.

— Не простой монашек? — испытующе посмотрел на Судских президент. — И наследил, наверно…

— Я бы трактовал это в иной плоскости, — не согласился генерал. — Тут следует заглянуть в предысторию. Триф дважды попадал в транспортную аварию, трижды его квартиру грабили. Мы полагали, что эти события имеют отношение к прошлому Трифа, когда он активно занимался коммерцией. Выяснилось — нет. Посредническая фирма «Триф и К°» работала гладко, рэкет и налоговая инспекция ее не трогали. В штате фирмы было три человека, включая самого Трифа, скудная прибыль и никаких левых дел. Проверяли. Триф относился к той породе коммерсантов, кто ждал от государства нормальных отношений и умеренного налогообложения. Он не дождался и ушел в политику. Поставил не на тех и разочаровался в политике. Кстати, на других он бы и не ставил. В монахи Триф подался с год назад после второй аварии, но не прижился, выходит, и там. Не думаю, что Церковь имеет к нему материальные претензии. Он не украдет, не поскандалит — дело в другом…

— А в чем же? — торопился узнать искомое президент. «Головастый, подлец, складно излагает!» С первого знакомства он воспринимал Судских осторожным лисом, идущим аккуратно своими тропами. В генеральской форме не рисуется, хотя дороговата шкурка, может укусить, и без такого лиса мыши медведю пятки погрызут.

— Триф обладает энциклопедическими знаниями по истории христианства. Равных ему мало. Когда он попал к нам на заметку, сразу вспомнилась его дипломная работа «Миф о Христе», — рассказывал Судских. — Он с блеском защитился в конце семидесятых и вовсе не из-за проходимости темы по тем временам. Это было фундаментальное исследование истоков христианства и роли в нем иудея из Назарета. Сославшись на древние рукописи, Триф доказал, что как такового Христа не существовало — всего лишь легенда, какой снабжают разведчика. Да, родился младенец у плотника, который вскоре скончался. А его метрики понадобились позже для проповедника. Не случайно первоисточники вскользь и путано описывают отрочество Иисуса. Кстати, Тендряков в своем романе «Покушение на миражи» плотно использовал материал дипломной работы Трифа.

— Хм, — задумался президент и, спохватившись, спросил: — А вы читали «Миф о Христе»?

— Довелось, — сказал, ожидая новых вопросов, Судских.

— Когда Триф попал в разработку?

— Я заканчивал факультет психологии двумя годами позже Трифа. Судя по документам, он уже тогда был на заметке органов.

— Но вы сказали, Триф закончил факультет философии? — пытал Судских президент, тянул ниточку, которая, может статься, приведет его к неким подвалам, где хранится мощная бомбочка, годная крепко напугать патриарха. Давай, Судских, помогай!

— Ни одно событие, выходящее из рамок обычной университетской жизни, не обходит студиозов. Мы читали «Миф о Христе» увлеченнее самого крутого детектива. Потом, правда, диплом с кафедры исчез, и никто не сделал копии. Тогда это было трудным делом.

— А что роман Тендрякова? Я что-то не припомню его.

— Судьба романа как-то не сложилась. Замах был большой, но Тендряков не рискнул воссоздать истинную картину. Именно не рискнул. Ближайшие друзья заклинали автора не публиковать его.

— Ну да? — не поверил президент. — Чего он там накопал? Подумаешь, попы-врунишки, — и спохватился: — Конечно, Святая церковь наш союзник, и мы не позволим лить помои на христианство. Но годы тогда были другие, прагматические, — нашел он нужное слово. Интересовала же президента позиция Судских: есть смысл определиться, может статься, годен тот в союзники.

— В пору повального атеизма тем не менее существовало лобби, которое не позволяло посягать на христианские ценности. При Брежневе особенно, — подчеркнул Судских.

Президент кивнул согласно. Ход мыслей генерала его устраивал, а чтобы их позиции сблизились, он уточнил:

— В пору Виктории Брежневой.

Генерал отмолчался.

— Не понравился, выходит, роман? — вернулся к Тендрякову президент.

— Хотя автор лишь робко намекнул, что не все гладко в святом семействе. Литература — это не узкопрофильная работа. Но до Тендрякова никто не посягал на миражи.

— А «Гаврилиада» Пушкина? — похвалил себя за находчивость президент. — Ведь прошелся Александр Сергеич по непорочному зачатию!

— Литературное хулиганство, талантливое нахальство, — твердо констатировал Судских. — Ерничество. А Тендряков опирался на выверенные данные Трифа.

— А сам Триф на что опирался?

— На писания ранних христиан, на иудейские первоисточники. Он блестяще знает иврит и древнееврейский, читал в оригинале комментарии к талмуду «Мидрашим», ссылался в дипломе на «Зогар» — это основополагающий текст Кабаллистики, — пояснил Судских, — так называемая «Книга сияния» Симона бен-Иоакия, изданная в тринадцатом веке. Но более всего в работе Трифа удивляют его ссылки на куда более ранние документы иудеев, откуда прослеживаются истоки христианства. Это не просто изложение учения, это программа действий на ближайшую тысячу лет.

— Но откуда об этом знал студентишка? — с сомнением спросил президент.

— Один из родственников Трифа был кантором в синагоге. Мы это выяснили. Яков Триф изгнан оттуда за вольнодумство. Иудеи, как никто другой, жестко держатся за каноны вероучения, их церковь не пережила тех дроблений, какое претерпели христианская и католическая. Я думаю, оскорбленный Яков Триф снабдил племянника основополагающим материалом, а позже, находясь в Израиле, он убедился в этом воочию, за что и поплатился.

Президент зачарованно слушал. Щемило где-то под ложечкой, как бывает не от физического недуга, а от прикосновения к чему-то тайному, непостижимому. Он ушел было в себя, пытаясь исследовать причину неосознанного волнения, но заставил себя слушать генерала. Тот излагал интересные вещи.

— Некоторые причины, из-за которых Триф покинул Израиль спешно, таковы: в книгохранилищах Израиля Триф усиленно изучал древнейшие иудейские писания. МОССАД проявила к нему интерес еще в 1978 году, едва он блестяще защитился и остался на кафедре философии МГУ. Известно, ему предлагали выехать в Израиль, суля все блага. Он отказался. Его периодически уговаривали десять лет, но он неожиданно оставил научную работу, будучи уже доктором философии, и занялся бизнесом. Лишь в 1997 году он обратился в посольство Израиля и незамедлительно получил бессрочную визу. Случай довольно неординарный.

— И что в Израиле? — поторопил президент, хотя Судских излагал события ровно и полно.

— В Иерусалиме, конкретно в университетской библиотеке, Триф работал с ранним изданием книги «Сефер Йецира» — «Книга творений», датируется третьим веком нашей эры и является трактатом основ кабалистической философии. Вдруг он воскликнул: «Нашел!» — и убежал из библиотеки, забыв даже паспорт. — Судских пояснил: — Он сдавал его в обмен на книгу.

— И что он нашел? — торопил президент.

Судских пожал плечами.

— События таковы: полиция разыскала Трифа в аэропорту. Тот безуспешно пытался вспомнить, где его паспорт. На Трифа наложили штраф: «За непочтение к персоналу университета». Триф отказался. Тут о нем вспомнила МОССАД, и Трифа вывезли из полицейского участка куда-то на квартиру, штраф выплатила МОССАД. Какие разговоры велись на этой квартире, неизвестно, только через пять дней Трифа выслали, аннулировав бессрочную визу.

— А вы сами как полагаете, за что Трифа выслали и что он такое раскопал в этой книжице?

— Вот именно, — кивнул Судских. — Оба события следует рассматривать вместе, одно связано с другим. Во-первых, я думаю, Триф открыл в «Сефер Йецира» тайну, знать которую не пожелали работники МОССАД, избрав меньшее зло — высылку Трифа.

— Тайна, которую не желают знать разведчики? — усомнился президент. — Не верю.

— Все под Богом ходят, — ушел от прямого ответа Судских.

— Я хочу знать, — властно произнес президент. После тех тайн, которые он познал, вступая в должность, казалось ему, нет вещей более страшных: Россию раздирало от этих тайн, о них многие догадывались, и лишь президент каждый день имел сводный доклад из разных источников. — Выкладывайте, переживу.

— Я не знаю этого, могу только догадываться, — ответил Судских. — Допустим, это тайное имя бога Яхве. Тетра-грамматон.

— Эка невидаль, — опустил уголки губ президент, что означало невосприятие сказанного.

— Я думаю иначе, — возразил Судских. — Некромантия, пророчества в древнем мире, накладывала обязательство на владельца тайны. Разглашение ее равносильно смерти. Что, впрочем, и случалось. Примеров масса.

— Это говорите вы, рационалист? Суеверный разведчик, — хмыкнул президент.

— Береженого Бог бережет, — парировал Судских.

— Не ожидал, — улыбнулся президент, но углубляться в тему не стал ради главной. — Допустим, Триф узнал это имя, а дальше что?

— Дальше политика. Покушение на миражи. Пушкин в свое время и не пытался публиковать «Гаврилиаду»: побаивался отлучения от Церкви и предания анафеме.

— Генерал, другое время! — рассердился президент скорее потому, что Судских вернул его к прежней теме.

— Господин президент, в очередном обращении к народу возьмите и поведайте всем любую из государственных тайн, — жестко ответил Судских. — Извините.

Президент не нашелся с ответом. Сказанное граничило с вызовом, но вряд ли кто другой в государстве знал полноту скрываемого. Судских мог знать. Его шеф, начальник управления разведок, постольку поскольку, также складывал мо-шику из разрозненных докладов в общий, но Судских один из этих докладов готовил лично, к нему стекались цифры — и цифры самые страшные. Получалось, им нечего обострять отношения.

— Хорошо, генерал. Я понял вас, — пошел на мировую президент. — Только ответьте мне, почему израильская разведка выслала Трифа, а не устроила ему, скажем, транспортное происшествие?

— Я думаю, корень этого случая следует искать в единении нашей Церкви с коммунистами.

— То есть? — ждал пояснений президент.

— Давайте прогнозировать вместе, — предложил Судских.

— Давайте, — согласился президент.

— Триф вызнал нечто, что напугало МОССАД.

Президент кивнул, соглашаясь.

— Об этом проведала наша Церковь. Ей обнародование этой тайны тоже ни к чему, но знать желательно.

— Не боятся, выходит? — спросил президент.

— Православная церковь терпимее иудейской, и тайны другой религии не опасны для нее. Стало быть, МОССАД хочет получить ответ из третьих рук.

— Так просто?

— Когда это МОССАД, в частности, действовала без ухищрений? — усмехнулся Судских. — Это планчик с двойным дном. Первый на поверхности, а другой, генеральный, преследует далеко идущие цели. Едва тайное станет явным, начнется хаос. У России и без него хватает проблем.

— Это так, — печально согласился президент. — Стать бы на ноги, передохнуть хотя бы… Генерал, я благодарен вам за исчерпывающую информацию и считаю, прежде чем Триф попадет в руки Церкви, следует вам взять его в разработку. Как?

— Есть такое желание, — согласился Судских. — Мне бы очень хотелось прояснить многие детали его изысканий.

— Мне бы тоже, — сказал президент, задумчиво глядя в окно. За ним почти не осталось праздного люда, время шло к полуночи. — А как он попал к вам на заметку? — спохватился президент.

— Нас интересует все, что интересует Святую церковь, — прямо ответил Судских. Он не боялся подслушивающих устройств: резиденцию президента опекала его служба.

— Спасибо за откровенность, — сказал президент, тон его не скрывал подначки, даже не предполагал ее. Президенту позарез нужен был этот генерал в союзниках. Став у руля страны, он смог увидеть, через какую пропасть ему придется вести Россию. От предвыборных заверений не осталось и следа. Тайное стало явным и убивало.

— Генерал, в своих действиях ссылайтесь на меня, — сказал он на прощание. — Я верю вам.

1 — 2

Даже не подозревал Илья Триф, какие приличные навыки конспиратора залежались в нем. Жизнь накопила, что ли. Он умудрился протащить в монастырь гражданские свои вериги, необходимые простому человеку в России документы, чтобы не зачислили в бомжи, небольшую сумму денег и триста пятьдесят долларов, оставшихся от лучших времен.

Лучшие времена — где они, когда минули? И были ли они вообще? С младых ногтей, едва он обрел интересное занятие, невольно соприкоснувшись с запретами, он попал в игру «бей — беги» для взрослых. Невзрачный большелобый человечек со скудной бороденкой, роста полутора с небольшим метра, занятый копанием в библиотечных подвалах, книжный червь, он почему-то всегда оказывался поперек основного потока, частицы которого больно ударяли его, разворачивая по ходу движения массы, а он противился, и его били больнее. Возможно, от этой поперечной жизни выработалось чувство самосохранения, откуда и конспиративные навыки, а сказать честно, звериное чутье в людском стаде, чтобы не растоптали. Постриг в монахи принимал вроде как насовсем, а всю атрибутику бытия не бросил… И так ли уж откровенно он отрекался от мирской юдоли? Илья Триф клялся себе, что напрочь отрекался, а хитроумный Илюха Триф возражал: нет, появилась возможность отсидеться — почему нет? И опять его ученость проклятая! Она помогла войти к братьям, она же вышвырнула его из приюта. Не вынес Илья испытательного срока. Распознал его игумен: не дело послушника свет в очах хранить. Сбежал. Боялся разбирательства…

И что с того, что не выделялся у «трех вокзалов» среди разномастного бомжатника — надолго ли? Проявится обязательно, тут милиция отыграется на шибко грамотном. Это у нее запросто, правила «бей — беги» учены-переучены и забыты по ненадобности.

Нет, твердо решил Илья, милиции в лапы попадаться не след, и с «трех вокзалов» мотать надо всенепременно. И чем раньше, тем полезнее для здоровья.

Одежонка Ильи соответствовала моменту. Ну, едет куда-то, озабочен… А вот как документы спросят? Вдруг ищут уже?

Ищут, ищут… Останки «Москвича» во дворе догнивают, в квартиру войти боязно. Грамотный шибко…

Разговевшись кофейком с булочкой в нижнем этаже Курского вокзала, Илья решил по возможности добраться на Флотскую, поближе к своему пустующему жилью, переночевать в знакомом подвале, а если возможности станут шире, не грешно и в квартиру попасть, взять кое-что, но вначале под душик, под душик!

Ключи у соседки Нины. А потом? Потом… Есть наметка, деньжонок должно хватить. Не вопрос это, но вот как доллары на рубли поменять? И раньше-то в обменных пунктах милиция к нему присматривалась очень, а кто ему с рук менять станет? Хорошо еще просто отберут… Эх, жизнь в шакалят-нике!

Рождественская ночь нуржила. Ближе к центру, среди огней, мятущиеся снежинки радовали свежестью; на выходе из метро «Речной вокзал» Илья поежился: снег оставался снегом, холодным, мокрым и неуютным.

Автобусы уже не ходили, на метро-го Илья едва успел до закрытия. Что ж… Ноги в руки. До дома километра два. Плотнее нахлобучив шапчонку, руки поглубже в карманы куртки и — вперед.

Илья шел к дому кратчайшим путем, дворами, не забывая об осторожности. Заметил патрульную машину. Спрятался за деревом. Оставался короткий участок по тротуару вдоль трассы. Пошел…

Услышав шум мотора сзади, прибавил шагу, но машина, проехав чуть вперед, остановилась. «Иномарка, — отметил Илья машинально, а все сознание заполонило главное: — Бить будут, это рэкет-шмекет». Опустилось стекло на переднем сиденье, изнутри крикнули:

— Эй ты! Стой там, иди сюда!

Каким бы страхом ни напитало Илью, он отреагировал на странную команду:

— Так что мне делать? Подойти к вам или стоять на месте?

— Во, баран! — донеслось из машины вместе с откровенной ржачкой. — Тогда жди…

Из иномарки вышли двое мужчин в кожаных куртках и вязаных шапочках. «Бить будут, — горестно подумал Илья. Ноги стали ватными. — Но зачем?»

Молодцы плотно подступили к Илье и разглядывали так, будто повара примеривались, какую часть хилой тушки пустить на бульон, какую поджарить с приправами. Не понравился Илья молодцам. Без слов оба вернулись в машину.

«Господи! — чуть не исторгнул Илья в блаженстве. — Велика сила твоя!»

И правильно, что придержал язык, из машины крикнули:

— Топай сюда!

Илья подтелепался пингвином, стал у опущенного стекла несуразным столбиком.

“ Молитву знаешь?

— A-а какую? — пролепетал Илья.

— Любую. Рождественскую могешь?

В салоне хихикнули женщины.

— Значит, так, — изготовился Илья и с подъемом прочел о волхвах со звездами, о святом младенце, о благости и светлом Рождестве.

— Смотри-ка, грамотный пескарь попался! — заметил один молодец другому; женщины на заднем сиденье тоже выражали свой восторг: — Дед, а дед, а еще знаешь? Ну, вот там еще про «иже еси на небеси»… Знаешь, а?

— Конечно! Каждый христианин обязан знать! Это «Отче наш», заглавная молитва.

— А мы атеисты, — умерил пыл Трифа гот, что сидел за рулем.

— Викун, — попросила одна из женщин. — Ну что ты в такую ночь!

— Так бить все же будете… — отрешенно сказал Илья. Снежинки почему-то перестали таять на его лице.

— Что ты, отец, — произнес водитель. — Таких убивать надо!

«Вот оно: морозно, тихо, сухо, — вспомнилось не к месту, — будут гады Зою убивать».

— А ты вообще кто по жизни будешь, отец? — спросил молодец из открытого окна.

— Какая разница, раз убивать станете…

— Напугался? — спросил молодец, а женщины хихикнули.

«Каждый развлекается как может», — подумал Илья. Стало легче.

— Отпустите, ребятки, — попросил Илья.

— Отпусти его, Назар, — попросила одна из женщин.

— Козлятушки-ребятушки, — откликнулся названный Назаром. — Ты мне все же ответь, кто ты по жизни?

— Доктор философии, — по принципу будь, что будет, ответил Илья.

— Из красноперых, что ли? — спросил водитель. — Раз молитвы выучил, значит, из красноперых.

— Нет, не из красноперых! — первый раз твердо сказал Илья, и тон его голоса будто задал другую октаву нелепого разговора.

— Тогда в двух словах скажи, за что тебе доктора дали? — спросил водитель.

— Развенчал христианство, — уложился в норму Илья.

— Во, блин! — прибалдел, как говорится, Назар. Тот, которого назвали Викуном, пододвинулся ближе к открытому окну: — Ну-ка, ну-ка, чуть подробней.

— Пожалуйста, — передернул плечами Илья. — Изучил древние книги и нашел массу несоответствий в теории христианства. В прежние времена это поощрялось.

— Дед, а правда, что Христа нам жиды подсунули? — опустила свое стекло ближняя женщина, высунулась из окна.

— Никто нам его не подсовывал. Сами взяли. Князь Владимир распорядился из высших соображений.

— Это так, — поддержал Илью Назар. — Нам всегда одно дерьмо подсовывают.

— Не богохульствуйте, молодой человек, — тихо попросил Илья. — Вы можете принимать веру или отвергать, но срамить нельзя.

— Ты че, отец? — удивился Назар. — Вроде столковались…

— Назар, отвали! — нетерпеливо сказала женщина в окне. — Дед, а дед, а ты вроде еврей?

— Ну и что? Я самый бедный и несчастливый еврей-по-лукровка.

— А почему вы в Израиль не уехали? — подала голос из салона дальняя женщина.

— Ездил. Не понравился…

— А че там, че там? — засуетилась ближняя.

— Понимаете, — решил быть откровенным до конца Илья, — работая над древними книгами, я раскрыл одну из тайн иудейства. Мною заинтересовались, потребовали раскрыть ее. Я не мог этого сделать.

— А че такого? — торопилась нетерпеливая-.

— Раскрытие священных тайн грозит неисчислимыми бедствиями. И это не досужие угрозы, так уже было. Убедившись, что я не бунтарь, меня выслали без права когда-нибудь снова появиться в земле обетованной. Меня и тут не очень жалуют, — закончил Илья.

— Круто! — балдел Назар. — Чуешь, Викун, какой дед ценный?

Викун уже осознал это.

— Садитесь в машину, отец, — пригласил он и, когда ближняя женщина пододвинулась, Илья покорно влез в салон. Тепло, уютно, пахнет в салоне стойкими дорогими духами. — Какие проблемы, отец?

— Отпустили бы вы меня, и никаких проблем, — попросил Илья.

— Избави Боже от друзей наших, а от врагов своих мы сами спасемся? — насмешливо спросил Викун.

— Воистину, — серьезно ответил Илья.

— А если поможем?

— Друзья мои, вы далеки от моих проблем, а от самой главной и того дальше. В конце концов это просто опасно.

— А мы и не собираемся свергать христианство, это ваши проблемы, но помочь хорошему человеку обязаны, — сказал Викун.

— Весело, — уныло хмыкнул Илья. — То убить грозились, то спасти собираетесь…

— Ой, деда, бросьте вы! — вмешалась нетерпеливая. — Это шутки такие у наших мальчиков. Собирались в храме побывать в рождественскую ночь, а там одни красноперые, сраные коммуняки, даже старух не пустили! А как трепались перед выборами! Собратья, христиане, мы, коммунисты, приведем Россию к расцвету! Тьфу!..

— Когда б не хроническая духовная импотенция, — насмешливо завершил за нее Викун. — Дурят русских, дурят, а они все на халяву в рай хотят попасть. А скажите, отец, в Бога-то не веруете?

— Отчего же? — воспротивился Илья вопросу. — Еще как верую! Без Бога нельзя, он один па всех, един во многих лицах.

— И для китаез, что ли? — спросил Назар.

— И для африканцев тоже, — подтвердил Илья. — Понимаете, Бог — нематериализованная субстанция, а вот посланник его у каждой религии свой. Через него с ним общаются.

— А почему тогда говорят: «Господь мой, Иисус Христос»? — спросила дальняя от Ильи женщина.

— Это уважительно к сыну Божьему.

— Чего же вы тогда войну затеяли? — спросил Викун. — Уважаете Бога, а христианство развенчали?

Илья попыхтел, поворочался на сиденье:

— Меня интересует истина. Все в мире когда-то ветшает, стареют самые незыблемые, казалось бы, каноны, а человечество развивается, ему в старых одеждах тесно. Я вроде модельера новой одежды… А человечество без веры не может, — закончил он тихо.

— Так, ясно, — проявил нетерпение Викун. — Чем вам помочь?

— Да я тут неподалеку обретаюсь, — разоткровенничался Илья. — Квартира здесь. Жил. Пока в монахи не ушел.

— Так вы еще и монах? — изумилась соседка Ильи.

— Был. Настоятелю не пришелся. Хотел вот заглянуть на минутку, взять кое-чего и — в бега.

— Горние наши дороги, — вздохнул Викун. — Куда бе-жать-то?

— Не знаю…

— Давай так, — стал излагать свой план Викун. — У нас дача по Ленинградке, теплый дом, поживете, пока суть да дело.

— И менты, небось, секут? — вставил свое Назар.

— Секут, друг мой, — подтвердил Илья, — еще как секут!

— Заметано! — поднял стекло Назар. — Давай, батя, к тебе на хату, возьмешь, что надо, и к нам в Карпово.

— Который дом ваш? — тронул машину Викун.

— Вон тот, третий крейсер торчит. Налево и по внутренней дорожке… Второй этаж, крайний подъезд.

— На второй этаж ножками способнее, — засмеялся Викун.

— А? — не понял сначала Илья. — Ну да…

Машина проехала метров пятьдесят, развернулась налево и въехала во двор. Остановилась.

— Дальше, дальше! — попросил Илья.

— Береженого Бог бережет, — остановил его Викун. — Как я понял из ваших скупых пояснений, искоренителя христианства желают видеть верующие и безбожники. Команда «фас!» дана. Назар, пройдись до квартиры, под кирного сработай, если что.

— Это мы могем, — с готовностью вылез из машины Назар.

— Такие хлопоты, — чувствовал смущение Илья.

Викун развернулся на выезд, выключил фары. Мотор не глушил.

Назар отсутствовал минут пять. Из подъезда он появился неожиданно, прошел мимо машины прямо к шоссе.

— Вот так, отец, — понял товарища Викун.

Илья не успел сказать что-то в оправдание: из подъезда вышел кто-то в пятнистой куртке, огляделся по сторонам. Иномарка на углу дома как будто его не интересовала, припорошенная снегом, но урчание мотора он мог слышать. Постояв недолго, он быстро ушел в подъезд.

— Вот теперь погнали! — быстро выжал сцепление Викун. Поравнявшись с Назаром, он открыл ему дверцу, чуть сбавив ход. — Прыгай!

Назар шумно усаживался на сиденье.

— Топтуны, блин, на васаре! Долдоны, блин! Звоню. Открывает один, другой сзади, пентюх. Мужики, говорю, мне Тамару. Он мне: какая Тамара? А я ему: а ты кто такой? А он мне: канай, блин!

— Побазарили, одним словом, — прервал содержательный рассказ Викун. — Впечатляет, отец?

Илья молча кивнул. Рождественская ночь полна чудес.

— Машину он, конечно, засек, — продолжал Викун. — Надо попетлять на всякий случай…

Метров сто вперед, налево, направо, разворот, стал, выжидая.

— Тут они подъехали, — усмехнулся Назар, показывая на спешащие одна за другой «раковые шейки».

Викун тронул машину. Заметил Трифу:

— Выходит, отец, что на вас, то и ваше. Включая голову.

— Садовая моя головушка! — стащил шапку Илья, вздохнул.

— Не убивайтесь, — подала голос дальняя женщина. — В обиду не дадим.

— Так, блин! — поддержал Назар. — Если вас менты пасут, это по нашей части.

— А у вас какие проблемы? — успокаивался Илья.

— Проблем нет, долги остались, — ответил Викун.

— Давайте-ка знакомиться, — предложила дальняя соседка Ильи. — Меня зовут Чара, рядом с вами — Светлана, за рулем Виктор и Эльдар.

— Подпольная кличка Назар, — съерничал тот. — Бывший тяж проффи Эльдар Назаров! В Штатах выступал, навел там шороху…

— Илья Натанович Триф, — представился Илья. — И не такой уж я старый.

— Это уважительно мы к вам так, — заметил Викун. — Назар, — обратился он к Эльдару, — а по Ленинградке не прорвемся.

— Мы не только по Ленинградке не прорвемся, — серьезно ответил Эльдар. — Давай, Викун, батю в другой салон-купе переводить.

— Такие дела, Илья Натанович, — повернулся вполоборота к Трифу Виктор. — «Вольво» — машина комфортная, хотя багажник не купе экспресса. Зато любопытство органов уймем.

— Если надо… — засуетился Триф.

— Надо, Илья Натанович, — кивнул Виктор. — Пока пост на Ленинградке не проскочим.

— Я вам, батя, мягкого под голову дам, — ободрил Эльдар.

Перевод пассажира занял минуты три. Илья улегся поудобнее, накрылся тентом.

— Готово.

Багажник захлопнулся. «Круиз продолжается», — отметил молча Триф, не готовый в полной мере из быстро меняющихся эпизодов составить полную картину своего существования. Об опасности он почему-то не думал, исповедуя принцип: «Я никого не обидел, я никому не нужен, никакого с меня проку нет». И даже то, что по его милости разбегались патрульные машины, устраивались засады, что неизвестные люди, пренебрегая опасностью, вытаскивают его из неведомых ловушек, не прибавило ему трезвого осмысления. Часа три назад он трясся от мысли, что его задержит милиция и станет бить — это реально, это боль, которой он панически боялся, а подвижки куда более серьезные, чем милицейская дубинка, его не волновали. Сущность дилетанта — неосознание меры опасности.

Благодаря таким качествам появились порох, самолет, кислота. Да, кстати: атомная бомба, черный юмор, оральный секс…

«А почему стоим?» — прислушался Илья.

Сначала он слышал голоса Эльдара и Виктора, неожиданно прибавились незнакомые.

Снаружи развивались непредусмотренные события. Рождественская ночь полна сюрпризов. Из подъезда ближнего к машине дома вышла подгулявшая компания. Женщины приплясывали, пытались петь, мужчины, как водится, выясняли, кто кого больше уважает. Как правило, в узком кругу своих всегда найдется один, рвущийся круг расширить.

— Эй, на тачке! — крикнул он и направился в сторону Виктора и Эльдара.

Виктор сел за руль, Эльдар неторопливо двинулся к своему месту.

— Погодь, мужик! — догнал кричавший Эльдара.

— Че ты, че ты? — оттирал его Эльдар.

— Подвези двоих-троих, плачу! — щедро пообещал компанейский.

— Некуда, брат, — взялся за ручку дверцы Эльдар. Занятая собой компания пока ничего не замечала.

— А зачем так грубо? — наступал на Эльдара незнакомец.

— Ну че ты? — еще раз ласково попросил Эльдар. — Иди к своим тятькам-мамкам.

— Мы очень гордые? — напирал подошедший. — На иностранщине катаемся, хорошо кушаем, хорошо пьем? Суки недобитые…

Без околичностей Эльдар выделил задире хук снизу в челюсть, аккуратной кучкой уложил его у своих ног, переступил, сел на свое место. На том и разошлись бы…

— Петю убили! — услышали все истошный женский визг.

— По газам, Викун, — сказал Эльдар, будто ничего не случилось.

«860»-я рванула с места, окрашивая стоп-сигналами снег из-под колес.

— Убили! — гомонили сзади.

— Теперь по Ленинградке опасно, — комментировал случай Виктор.

— И не стоит, — поддержал Эльдар. Если у него страдал словарный запас, мозги на ринге не отбили. — Давай на Окружную у Долгопрудного и к Чаре на Алтуфьевку. Меня высадишь на перекрестке, «вольвешку» — в гараж, а утром я на джипе подскочу.

— Логично, — кивнул Виктор.

— Совок проклятый, — шипела сзади Светлана. — Козлы вонючие!

Когда наконец поднялась крышка багажника, жмурясь от яркого света «пятисотваттки», Илья спросил:

— Карпово? Вот и чудненько!

— Однако Отрадное, — не мог не засмеяться Виктор. — Отдохнем чуток от бурной ночи, Илья Натанович, почистим перышки, а там на дачу тронемся. Десять дней праздников, куда спешить?

— Обстоятельства? — насторожился Триф.

— Да что вы, Илья Натанович! — вовсю потешался Виктор. — Гулять так гулять!

— Пойдемте, Илья Натанович, — со смехом повлекла его за собой Чара. — Здесь недалеко. С Машкой вас познакомлю, с дочурой своей. Только чур, вы ей о смене веры ни слова. Она у меня жуткая христианка… Светлана, пошли!

Виктор задержался в гараже, обдумывая все происшедшее.

«Как говорится: навозну кучу разрывая, петух нашел жемчужное зерно. Такие раскладки». Человеческие отношения — это одно, а рождественская ночь преподнесла ему без обертки нечто особенное, что простым сувениром не назовешь. Разумеется, ментам сдавать Трифа он и в мыслях не держит, но надо крепко посчитать, какие дивиденды сулит неожиданная встреча. Будучи из поколения новых русских, Виктор Портнов считал обязательным выжимать прибыль из любых обстоятельств. Нынешнее могло дать солидно.

«Но аккуратно, аккуратно!» — напомнил он себе.

1 — 3

Потрескивая винтами, уэровская стрекоза секунды три зависла над высоким сетчатым забором и пошла на посадку во внутреннем дворе. Шел десятый час утра, визитеров в штаб-квартире Управления стратегических исследований не ожидали.

«Кроме начальства некому», — понял Судских. Он так и не успел переодеться в один из штатских костюмов, которые всегда держал под рукой в кабинете. Дежурство в резиденции президента обязывало быть в форме.

Оправив мундир, он пошел встречать на внутреннюю-территорию своего шефа генерала Воливача: только начальник Управления разведок знал кодировку маячков УСИ.

Хозяйство Судских занимало добрых два десятка гектаров в Ясенево, комплекс зданий, соединенных между собой подземными переходами и галереями, благодаря чему вся территория казалась малолюдной: три года назад, при возрождении всех структур бывшего КГБ, УСИ, по настоянию Воливача, заняло лучшую нишу среди пяти разведок. Тогда же Судских получил генерал-майора и ранг первого заместителя Воливача.

С самого начала совместной работы у них установились доверительные отношения. Еще точнее — Воливач лично откопал Судских двенадцать лет назад в одном из хиреющих НИИ, где Судских прозябал на должности начлаба специальных разработок. Особенность их заключалась в неординарности и непостоянстве заказов. Допустим, правительство желало поточнее определить наступление весен лет на десять вперед. Подшефные Судских, четверка мэнээсов, рьяно брались за дело: запирались в лаборатории и суток пять подряд, вывесив табличку: «Осторожно! Идет эксперимент!», гоняли пульку. Судских не мешал им, посиживая в своей выгородке. Под выкрики «Пас! Раз! Вист!» он написал кандидатскую, защитился, взялся за докторскую, но тут приспело приглашение Воливача. А что с заказом? На шестые сутки подшефные, выбросив окурки и перемыв стаканы, выкладывали перед ним график прихода весен, аккуратно списанный с церковного двенадцатилетнего календаря: в природе пока не случалось Пасхи в холодное время. Чиновник забирал отчет, из правительства благодарили за оперативность, удивляясь точным прогнозам. Или Минздрав просил вычислить вероятность рождения близнецов в стране. Опять «Пас! Раз! Вист!» суток на пять, после чего наиболее проигравшийся по приговору тройки садился к компьютеру и за полчаса готовил отчет, исходя из статистических данных того же Минздрава. Каков поп, таков и приход. Задания без дураков давали комитетчики. Тут уж обходилось без магических выкриков: гэбэшные «попы» могли разнести приход Судских до последнего камешка…

С перестройкой заказы кончились, лаборатория сушила весла на скудную зарплату. Предложение Воливача было как нельзя кстати. Судских согласился, но с условием забрать с собой подопечных. «Само собой!» — не огорчил Воливач, а через день подписал приказ о создании Управления стратегических исследований. Судских, на зависть остальным структурам, получил Ясеневский комплекс, право самолично формировать штат и закупать любое оборудование. Постепенно УСИ из отдела специальных разработок выросло во внушительную силу с боевой техникой и лагерями размещения спецназа: четыре батальона, развернутые по штатам военного времени, размещались вокруг Москвы. Воливач добился своего, создав мобильную и автономную систему, способную теорией и практикой опередить неконтролируемые события. Подвиги УСИ были незаметны на фоне безобразий в стране последнего десятилетия: как правило, оно давало тщательный анализ развития событий и пути его преодоления. Спецназ Судских участия в экстраординарных событиях не принимал, митингующих не разгонял, занимался сугубо оперативно-розыскной работой. БТРы тем не менее находились в постоянной готовности.

В пору разгула демократии Воливач повесил на Судских и политический сыск, и организованную преступность, и хозяйственные преступления. Отказаться Судских не мог, но заручился его поддержкой вести расследование своими методами — необычными. «Попробуй», — согласился Воливач, полагая, что интеллигентный Судских палку не перегнет, допросов с пристрастием проводить не станет, а станут поступать жалобы, он вмешается.

Судских расстарался. За серией отставок высших чинов, арестов и следствий стояло УСИ, незримое и всезнающее. Это познали на себе многие — от болтунишки Горбачева до профессионального киллера Ваньки Жмака. Факты преступлений были неопровержимы.

«Как тебе удается собирать такую фактуру?» — поражался Воливач успехам Судских. «Не гнушаемся мелкой сошкой, — посмеивался Судских. — В вакууме никто не живет, а расклад кухни простая уборщица знает лучше шеф-повара».

Действительно, он применял в своей работе нетрадиционные методы, хотя ничего особенного в них не было. «В нашей стране, — говаривал он подчиненным, — на всякий яд давно выработано противоядие. Ваше дело применить одно из них и учесть дозировку».

В свое время КГБ собрал в Протвино ясновидящих, колдунов, знахарей, стараясь не отстать от ЦРУ увидеть то, чего никто не видит. Были там, конечно, оригиналы и люди со способностями, но в основном шарлатаны на прокорме органов, которые весьма живописно умели рассказывать, каким будет новое платье короля. Закрывая Протвино, Воливач предложил Судских подобрать для себя какие-никакие кадры. Несколько человек из разряда махровых авантюристов Судских взял, уповая на истину: авантюра — хождение по высоко натянутому канату без страховочной лонжи. Свои мэнээсы уже заматерели, каждый имел классно оборудованные лаборатории и занимался серьезными разработками, а вот на протвин-ских всезнаек легло задание создать систему дознания без применения насилия. Задание конкретное, хлеб отрабатывать надо, и всевидящие систему создали. Допустим, поступал в разработку элементарный трепач, сподвижник Гайдара, ему вежливо предлагали сообщить интересующие УСИ факты. Как правило, клиент артачился, принимал оскорбленную позу: «За кого меня принимаете!». Ему не перечили и вежливо просили просмотреть кое-какой материал в специально оборудованном помещении. В этом помещении в телевизионной записи вещали попеременно Горбачев и сам Гайдар. Как правило, клиент одуревал за час от косноязычия Горбачева или зауми Гайдара и сам просился дать показания. Некоторым предлагали записи выступлений страждущего за права человека Сергея Ковалева. Экающий и мыкающий правозащитник убивал чувствительных националов в полчаса. Убеждали давать показания под песенки младшего Преснякова или показывали Орбакайтс, а орала Пугачева; но страшнейшей пыткой, особенно для интеллектуалов, был показ «Золотого теленка» с Сергеем Крыловым в роли Остапа Бендера… Многих отпаивали валерьянкой. Сам Воливач сторонился пытошных Судских. Одобрять одобрял, но испытаться не хотел. «Ну и садист!» — говаривал Воливач.

Они сработались. Менялись ветры над Россией, менялись курсы и мерзавцы — сыск вечен, и вместе с ним Судских отшагал от старлея до генерал-майора.

Сказать, почему именно Воливач благоволил к Судских, а тот почитал своего шефа и благодетеля, никто бы не взялся наверняка. Матерые чекисты загодя вырастили себе замену, вырастили с дальним прицелом, и те могли не хуже выскочки Судских обустроить новое ведомство. Тут другой подход нашел Воливач — нетрадиционный. Сам он был пронизан еще теми страстями и мыслишками, служил еще тем прохиндеям. А Судских… Судских был незапятнан. Чистый лист бумаги всегда вызывает желание переписать биографию начисто.

У Воливача было премудрое отчество — Вилорович. Тут уж ничего не попишешь. Дед, старый политкаторжанин, имечко сыну выбрал страшное — Вилор, буквы, как гвозди, вбил: Владимир Ильич Ленин Отец Революции. Внуку перепало носить отчество как наказание за грехи отцов, и кто знает, какие томления претерпевал он от этих вбитых по самые шляпки инородных предметов.

Добродушного внешне Воливача окружающие побаивались, будто чуяли невидимое тавро грешника и человека непредсказуемого.

А Судских? А что Судских? Чистый лист бумаги. После ниишных глупостей радовался простору чистого листа и рисовал на нем с удовольствием.

— Здравия желаю, Виктор Вилорович! — приветствовал Судских шефа у самых дверей штаб-квартиры.

— А, привет, привет! — без церемоний откликнулся Воливач, бросая руку к вязаной шапочке. В куртешке, видавшей виды Подмосковья, в горнолыжных ботинках, казалось, он сейчас пригласит заместителя раздавить бутылочку у костерка. Домашний вид не обманывал Судских: грузный, похожий на быка Воливач характер имел взрывчатый, мог из доброго папаши превратиться в зануду-прапора и распечь подчиненного за что угодно, хоть за солнце над головой, хоть за крашеный забор у соседей. Умение понимать шефа стало для Судских основой благополучия, всех созданных для него тепличных условий.

— А зачем пожаловал, не спросишь? — повернул он голову к Судских, приглашая идти вровень с ним. — Ты же аналитик…

Судских, конечно, догадался, почему шеф здесь, но опережать события не стоит.

— Нарыбалочку пригласите, Виктор Вилорович? — с простодушием ответил Судских.

— Ишь какой… тактичный, — усмехнулся Воливач. В умных глазах усмешки не было.

В кабинете Судских он неторопливо освободился от куртки, оттянул ворот свитера, подул туда.

— На рыбалку, говоришь? — переспросил он, усаживаясь в кресло. — Верно. Хорошо ты наловил вчера на дежурстве. Поделись опытом? Поздравляю с генерал-лейтенантом, указ президент подписал еще вчера. В общем, рассказывай, какие там раскладки, с чего наш богобоязненный коммунист сменил гнев на милость.

— Президент крайне заинтересован найти Илью Трифа.

— Того самого? — понимающе спросил Воливач.

— Того. Перед нашей беседой у него побывал владыко. И ему нужен Триф.

— Я понял, — кивнул Воливач. — Шибко, видать, патриарх опасается за вотчину. А как ты считаешь, Триф может устроить крупные неприятности?

— Свяжется с оппозицией — да. Не зря переполошилась и МОССАД.

— Отчего же они его выпустили?

— Я думаю, причина одна: Триф известен многим ученым мужам здесь, в Израиле и в научном мире вообще. Держать Трифа в заключении неразумно, возможен ненужный резонанс, а выслать в Россию и здесь с ним расправиться, списав на нас, удобно. И еще одна причина: допустим, как я думаю, он раскрыл тайное имя бога Яхве. Для простого смертного знать его — страшный запрет. Оно известно только одному человеку — верховному жрецу Кабаллы, которая передается по наследованию. Мы, к примеру, даже имени верховного жреца не знаем. Никто не знает его в лицо, кроме двенадцати заместителей. Когда из их числа избран верховный жрец, каждый с глазу на глаз передаст ему часть известного только ему текста, из которых верховный складывает целое, — изложил Судских свою версию.

— Мистика, Игорь Петрович, — не проявил интереса к рассказу Судских Воливач. — Какое нам, безбожным и зашившимся в грязи, до всего этого дело? Ты не перегрелся от президентских милостей?

— Нет, Виктор Вилорович, — не проявил растерянности Судских. — Дело серьезнее, чем вы предполагаете. Да, мистицизмом попахивает изрядно; однако мистический туман из десяти случаев в пяти подпускается там, где спрятаны серьезные вещи. Вы образованный человек и знаете, что древние пирамиды ваяли не просто рабы. Египтянам были известны какие-то секреты, не дошедшие до наших времен. Как известно из истории, евреи, выходя из африканских пустынь, до земли обетованной посетили Египет и задержались там надолго, а сыновья Иакова благодаря стараниям одного из сыновей Иосифа занимали при фараоне важные посты. Немудрено, что они разжились и тайнами. В древних иудейских книгах зашифрован весь путь человечества. Каким-то образом к тайнам прикоснулся Нострадамус, хотя перевод и толкование его предсказаний зачастую неверны. Их попросту притягивают за уши толкователи. Возможно, Нострадамус владел неполным ключом. Еще два года назад я усадил Гришу Лаптева, моего сотоварища по НИИ, за детальную проработку текстов Нострадамуса. В результате тщательных исследований были получены три основных версии завещания, не считая девяти побочных. Везде нужен ключ, а ключ, я думаю, «Тетраграмматон». Зная тайное имя бога Яхве, можно подставлять его в текст, получив прогноз на много лет вперед. А это оружие.

— А если обзавестись самими книгами? — спросил Воливач. Он слушал Судских внимательнее.

— Их нет. Возможно, были. Возможно, их никто не писал. Дело в том, что двенадцать жрецов Кабаллы знали каждый свою часть тайны. Отобрав из молодых раввинов преемника, каждый жрец до самой смерти растолковывал кандидату известное только ему.

— А как же тогда с потомком Давида? Сколько я знаю, его так и не нашли.

— Почему же? О таких вещах прессе не сообщают. Иудеи рассеяны по планете, и кто из непосвященных знает, что сапожник из Бердичева тот самый потомок Давидов. Может, и Триф…

— Ну да, — глаза шефа не верили. — Так и я стану потомком.

— И это возможно, — кивнул Судских.

— Еще чего! — фыркнул Воливач. — Мой род из тверских.

— Это не важно, Виктор Вилорович. Потомок Давидов — понятие двоякое. В одной плоскости — это еврей, которому предначертано сплотить еврейский народ, в другой — преемник Христа. Согласно Библии, Госнодь переписал всех живущих, верующих и неверующих, кому даровано жить после Апокалипсиса, а кому и нет. Допустим, это легенда. Но последователи Кабаллы, одна из тайных ее организаций, внимательно отслеживают все происходящее на земле, анализируют, присуждают ранги участникам событий по особой градации. Это не обязательно революции, перевороты. Выход примечательного фильма — событие. Назначение министра — событие. Соответственно главный участник получает ранг, восходит на определенную ступень.

— При чем тогда сапожник из Бердичева? — не понял Воливач.

— При том, что все смертные могут подняться до определенной ступени и только еврей с чистой иудейской кровью выше. По этой градации и вы, и я имеем ступени…

— Ладно, оставим, — не понравилась Воливачу тема. — Почему взволновался владыко?

— Ну как же, Виктор Вилорович? Триф явно посягнул на основу христианской церкви. Как говорится, только хорошо зажили, вдруг откуда ни возьмись — чернобурая лиса. Я знаю Трифа, он дотошен, в святом поиске истины камня на камне не оставит от всей христианской философии. Сейчас, когда усилился нажим на евреев, националы не минуют возможности пошуметь насчет того, что Православная церковь всего лишь ветвь иудейской, Иисус — чистокровный еврей, а за пятьсот лет до его рождения все было спланировано, дабы извести славян, и называлась операция — ОТРАСЛЬ.

— Это кто назвал? — не уразумел Воливач. — Древняя МОССАД?

— Пророк Захария, живший при царе Дарие, лет эдак пятьсот до нашей эры. Цитирую: «Вот Муж — имя Ему ОТРАСЛЬ. Он произрастает из Своего корня и создаст храм Господень», — то бишь христианскую церковь. Так Господь Милосердный и Единый Саваоф представил Захарии Иисуса.

— По-твоему, — хмыкнул Воливач, — буддисты и мусульмане тоже отрасли иудейства?

— Не совсем так, если не сказать, совсем не так, — вежливо заметил Судских. — Иудаизм и буддизм развивались почти параллельно во времени, но были разделены пространством, отчего их философии питались от разных корней, от культур, имеющих под собой тысячелетия. Ислам, как религия, сформировался в пятом — седьмом веке нашей эры, когда иудаизм претерпевал гонение, буддизм стал кастовым, усложненным для простого люда, зато христианство завоевывало территории, к которым рвались не обремененные религиозной моралью арабские шейхи. Ислам стал для них уставом, пророк Мухаммед — знаменем обделенных при переделе мира. Ислам — самая суровая религия, сплошь из запретов, которые являются итогом анализа христианских догм. Например… — Судских подсел к компьютеру, пома-нипулировал клавишами. — Вот, Виктор Вилорович, сура «Мариам» из Корана. Имеется в виду дева Мария: «И говорят они: «Взял Себе Милосердный сына». Вы совершили вещь гнусную. Небеса готовы распасться от этого, и земля разверзнуться, и горы пасть прахом оттого, что они приписали Милосердному сына. Не подобает Милосердному брать Себе сына. Всякий, кто в небесах и на земле, приходит к Милосердному только как раб; Он перечислил их и сосчитал счетом. И все они придут к Нему в день Воскресения поодиночке. По-истине, те, кто уверовал и творил добрые дела — им Милосердный дарует любовь. Мы облегчили его для твоего языка, чтобы ты мог радовать им богобоязненных и предостерегать им людей упрямых. А сколько Мы погубили до них поколений, — разве чуешь ты хоть одного из тех и слышишь от них шорох?» И так далее. Цитируется глава из Библии, а итогом идет нравственное поучение для правоверных: не делайте так, а то будет вам бо-бо, ибо нет Бога, кроме Аллаха.

— Но Бог-то един? — уточнил Воливач. Судских кивнул:

— Вот этого ни одна религия не отрицает. Однако, имея на центральной площади четыре супермаркета, мэру города безразлично, где отовариваются жители, чего не скажешь о каждом из четырех хозяев.

Судских. без сомнения, пробудил особый интерес своего шефа к трактовкам, но вовсе не в религиозном плане: мыслящий реально Воливач искал реальные пути преодоления препятствий.

— На какой же козе объехать всех твоих двенадцать жрецов вместе с их незримым старшиной? — спросил он в раздумье. — Есть такой букварь?

— Есть, — невозмутимо ответил Судских. — Мы его лис-гаем практически каждый день. Звездное небо.

— Шуткуешь?

— Обижаете, Виктор Вилорович. Не зря ведь говорится: старо, как мироздание. Помните, в одной из продуманных фантазий Жюль Верна девиз: «Подвижной в подвижном?» Земля — часть Вселенной, молекула макрокосмоса, Вселенная — орган, который входит составляющей в организм, тот, в свою очередь, — единица системы. Назовите печень Крабовидной туманностью, представьте медика, исследующего ее. Он по языку вашему безо всяких анализов определит, в каком состоянии печень, и пропишет лекарство, воздействует на болезнь. Допустим, Земля — частичка печени, и вдруг на нее валится громадная комета. А не прописанное ли это лекарство, излечивающее наш организм — Вселенную?

— Да что ж мы кому плохого сделали? — на полном серь-езе возмутился Воливач. — Кое-как до Луны и Марса добрались…

— А может, это и есть начало болезни? Организм реагирует? Врач организму прописывает?

— Фантастика! — резко возразил Воливач.

— А то, что космонавт один уписался при виде неопознанных летающих объектов рядом с ним, — фантастика?

— Ну тебя, Игорь Петрович, — вскочил Воливач. — Запутал ты меня напрочь!

Он принялся в буквальном смысле маршировать по кабинету Судских. Туда-сюда, туда-сюда. Судских ждал, периодически манипулируя клавишами кей-борда программы, имена, списки…

— Вы считаете, Земля больна? — остановился наконец Воливач у стола Судских. — Впрочем, столько гадостей на планете… А через компьютер нельзя вызнать?

— Пока нет, Виктор Вилорович. Нет еще таких ЭВМ. Уже на 486-й модели можно обсчитать космос, но забраться внутрь нельзя даже с «Гудричем» или «Снарлайком».

— А древние как-то могли, — попенял Воливач.

— До нас на планете одна за другой сменилось минимум две цивилизации. О допотопной наслышаны, с Ноем приехали сами. Каждой твари по паре вез Нои — это известно из Ветхого завета, а какие знания взял с собой — Библия умалчивает. Известно только, Завет Божий дадсн был Ною.

Судских замолчал, ожидая от шефа вопросов, однако Воливач пребывал в разрешении каких-то своих внутренних споров. Пауза несколько затянулась, и Судских заговорил:

— И еще я думаю, Виктор Вилорович, Илья Триф призван выполнять роль детонатора в борьбе иудаизма с исламом за передел мира, как провозвестник новой религии.

Воливач посмотрел на Судских ошарашенными глазами, покрутил для убедительности пальцем у виска.

— Думаете, меня заносит? Нет. Я ведь читал труды его по истории христианства и сужу об этом беспристрастно. Христианство, как щит иудаизма, уже не играет своей первоначальной роли, оно выродилось в буффонаду, а если принять во внимание его нынешних союзников, радоваться раввинам нечего. Нынче иудаизм укрепил свои позиции, еврейская диаспора повсеместно контролирует политику, экономику, искусство, средства информации. Но мусульманский мир вовсе не дремлет, его доля владений не уступает еврейской. Активизируется и третья сила — буддизм. Третий мир давненько желает быть первым. Чтобы победить, иудаизм готов на излюбленный прием — создать подкидыша. А сделать это удобно на чужой территории. Вот вам и причина выдворения Трифа из земли обетованной.

— Дела-а! — прихлопнул в ладоши Воливач. Едва присев, он снова вскочил, заходил по кабинету. — Что ж получается: мы находим Трифа и отдаем его Церкви — Церковь перевооружается.

— Якобы, — уточнил Судских.

— Якобы, — повторил Воливач. — Отдаем его коммунистам…

— Перевооружаются они, — закончил за него Судских.

— Надо подумать, — прищурился Воливач. — Не утопить ли двухголового котенка…

1 — 4

Будить зверя не входило в правила Судских. А Воливач покинул штаб-квартиру УСИ ровно ошпаренный. Любимчик задал задачу. Одно дело — быть пожарным сцены, когда идет представление о красном петушке, другое — править режиссуру в качестве цензора. К этому мягко подталкивал Судских. Воливач не отрицал, что спектакль устарел и зритель мог отвернуться, но в какую сторону?

«А это— куда подтолкнут», — подумал, но не высказал он.

Не первый раз его задевало умение Судских оставаться в тени, еще точнее — сеять сомнения. «И всегда ведь находится дурак, который идейно взращивает их!» — анализировал Воливач. Помнится, поступила команда из окружения президента поубирать с телеэкрана глуповатые шоу, а заодно и ведущих неславянского происхождения. Задание соответственно поручалось Судских. Тот и пальцем не шевельнул. Вроде бы. А выступил по первой программе известный по прежним временам публицист. «Смотрите, — говорил он, — как идет оболванивание масс. Веселенькая передачка «Поле чудес». Призы, музыка, аплодисменты. И никому невдомек, что это элементарная насмешка над зрителем. Где «поле чудес»? Правильно, в стране дураков. У нас с вами. А главные призы и баснословные доходы остаются за кадром. Это и есть суть шоу-бизнеса. Надо нам это?» Нет, ответили возмущенными письмами шахтеры Воркуты и колхозники Нечерноземья: дурят нашего брата, измываются.

«Твоя работа?» — Воливач звонит Судских, смеется. «Поручали мне, — смеется Судских. — Но зачем попу гармонь?

Для этого заливистые есть, у них там целая программа перемен. Диалог Попов — Бурлацкий меняют на поп и Бурлацкий. «До и после полуночи» на «От зари до зари». Так что, Виктор Вилорович, ничего не изменилось. А «Поле чудес» станет целиком «Страной чудес».

Ничего не изменилось! Ни-че-го! Ни в какую сторону.

Россияне тихо, как после тяжелого похмелья, осознавали, что их в очередной раз надули. Старухи, столь громко ратовавшие за возврат коммунистов, получили свое и теперь в длинных очередях примеряли тело Зюганова к голове Лебедя, а мозги Явлинского к черепку Ампилова. «Всем бы яйца рвать!» — не выдерживал порой кто-либо из бывших ударников комтруда, а что поделаешь, сам мотал красным флагом, палил у сына коммерческий ларек, а теперь не помитингуешь, остережешься Церкви. Можно материть власть, можно оплевать парламент, сгори он синим пламенем, даже продавщицу в хлебном можно, а Церковь — ни-ни… Это Богово, Господа гневить нельзя. Да и власть привычнее гнобить на кухне… По столичным трассам мотались туда-сюда газики «раковые шейки», к гаишным импортным «фордам» прибавились конфискованные у арестованных буржуев джипы, милицейские чины обзавелись «мерседесами», «вольво», «тоётами», и сама милиция разнообразилась: была «региональная милиция», «муниципальная милиция», «квартальная милиция», «милиция нравов», просто «милиция» и даже «церковная милиция»; они вместе и по- одиночке громили банды грабителей, рэкетиров, насильников.

«Всегда можно нанять одну половину человечества, чтобы перестрелять другую», — подумал Судских, почитывая оперативную информацию за прошедшие сутки.

«В районе Добрынинского рынка отряд «милиции нравов» совместно с ОМОНом уничтожил банду подростков».

«Боже мой, там же пацаны от пятнадцати до двадцати пяти! Убиты молодые мужчины, без которых не родятся новые отцы…»

Голод в Поволжье и на Украине в двадцатых, массовые расстрелы и расправы в тридцатых, самая кровавая война прошлого века, спровоцированная теми же партийцами, послевоенные репрессии, повсеместное отравление окружающей среды и вот, наконец, уничтожение россиян под видом борьбы с бандитизмом. По статистике вон они, сводки на столе: умирает населения больше, чем рождается, на пять новорожденных мальчиков трое с психическими отклонениями, один — с физическими, и неизвестно, доживет ли до зрелого возраста последний младенец…

На тысячу россиян в стране шестьсот иноверцев. Малопьющих, некурящих, которые живут по обычаям диаспоры. Своих защищают всеми имеющимися средствами. Правыми и неправыми. Русских разобщили, замордовали власти, иноверцы, Церковь. Святые отцы сторговались с коммуняками. Последнее прибежище хуже тюрьмы.

«Найдется ли сила, способная сплотить народ ради элементарной выживаемости? — спрашивал Судских, размышляя над неутешительными сводками. — Опять деление на партийных и беспородных, райкомов больше, чем булочных…»

Судских понимал ухищрения своего шефа, понимал и поддерживал. Заново создав государство в государстве, умело играя на струнах: «С кем органы, с тем и власть», собрал в структурах довольно устойчивый костяк профессионалов из здравомыслящих.

Пока они не вели разговоров об активных действиях, сегодняшний — прелюдия, появился катализатор, способный ускорить реакцию людского брожения.

«Вот и сила, — подводил итог своим размышлениям Судских. — Дело за умением направить ее в нужное русло. Без бунтарей, без погромов, без крови и самое главное — без лжедмитриев».

Судских тряхнул головой и сел к столу. Пора заниматься текучкой. Пощелкав клавишами, вошел в компьютерную сеть МВД.

Из оперативных сводок МВД его внимание привлекли несколько. Засада на квартире Икс сообщала, что некто, как установлено по картотеке, боксер-профессионал Эльдар Назаров, кличка Назар, в ноль часов двадцать минут якобы разыскивал в данной квартире свою подружку. Работник милиции, вышедший удостовериться, с кем прибыл неизвестный, видел с краю дома автомобиль марки «Вольво-860» с потушенными фарами, который тронулся сразу, едва скрылся неизвестный. Судя по обильному снегу на крыше автомобиля, наблюдение за квартирой велось долго. Вызванные им патрульно-розыскные команды обнаружить указанную машину в данном районе не смогли. Примерно полчаса спустя в том же районе произошла драка, вернее, нападение на гражданина Фетисова. Как утверждает сам Фетисов в заявлении, он с друзьями вышел на улицу и увидел, как двое что-то прячут в багажник иномарки. Не то «Вольво-860», не то «Вольво-850». Как законопослушный гражданин, он потребовал от этих двоих проехать в ближайшее отделение милиции, после чего был избит обоими неизвестными, результатом чего явился осколочный перелом челюсти гражданина Фетисова.

«Про требование ехать в околоток, конечно, врет, — отметил искушенный Судских, — а физиономию начистили крепко».

Гражданин Фетисов был доставлен в 61 — ю градскую больницу для малоимущих с сотрясением мозга и тройным переломом нижней челюсти. От сотрясения пострадавший быстро оправился. «Видимо, сотрясать было нечего», — отмечал по ходу дела Судских. На нижнюю челюсть гражданину Фетисову были наложены бандажи. Там же в больнице гражданин Фетисов написал заявление в «Региональный совет по оказанию помощи лицам, пострадавшим от бандитизма» с просьбой установить ему инвалидность и бесплатно поставить зубные протезы как нижней, так и верхней челюсти. В^# другом заявлении, на имя президента России, он написал, что смело заступил дорогу бандитам-буржуям и просит за это материальную помощь в размере ста должностных окладов единовременно и постоянную, как ветерану борьбы и труда.

Просмотрев данные на иномарки, зарегистрированные в Москве и области, Судских установил, что «Вольво-850» есть у шести автолюбителей, семь принадлежат различным коммерческим структурам. «Вольво-860» обладают четверо, структурам принадлежат пять машин. Среди автолюбителей числился Виктор Портнов, генеральный директор сыскного частного бюро «Русичъ», с которым Судских, конечно же, был знаком по некоторым совместным делам. В его штате на должности заместителя подвизался Эльдар Назаров.

«Это радует!» — удовлетворенно подумал Судских и позвонил в оперативный отдел. Кто возьмет трубку, тому и править службу.

— Майор Зверев слушает!

— С Рождеством Христовым, Миша, — поздоровался Судских.

— И вас, Игорь Петрович. Вы бдите, как я понял.

— Правильно понял, Миша, прозорлив, как всегда. Г олова небось болит?

— Загружайте безбоязненно, товарищ генерал-лейтенант!

— И это уже стало достоянием масс! — довольный такого рода поздравлением, засмеялся Судских.

— Бдим! — засмеялся Зверев.

— Тогда, Миша, подымай свою группу и установи наблю дение за Виктором Портновым и Эльдаром Назаровым, оба из «Русича». Все данные по этим товарищам в оперативной картотеке, дополнительные на моем файле, ключ у Лаптева.

— Какие будут особые предписания? — спросил Зверев.

— Дело государственной важности. Разыскивается Илья Натанович Триф. Он не преступник, имей в виду. Расспроси «о нем Лаптева для полноты картины.

— Ух ты… — оценил сообщение Зверев: если консультации будет давать полковник Лаптев, это на порядок минимум выше обычной розыскной работы, это, так сказать, форсаж.

— А «Русичъ» тут с какого бока? — уточнил он.

— Хочу знать от тебя. Держи меня в курсе дел по мобильной связи. Я скоро отъеду. Удачи, Михаил.

Со всеми частными сыскными конторами УСИ было в постоянном контакте. Как бы ни кичились частные сыскари независимостью, оставшейся со времен предыдущего президента, органы быстренько повязали их письменными договорами о сотрудничестве, из которых следовало, что любая частная сыскная фирма обязана предоставлять исчерпывающую информацию органам, не дожидаясь официального запроса. Многие пинкертоны и холмсы лишились своих лицензий из-за несоблюдения прописных истин. Зато умные были защищены этими узами от МВД: если милиция требовала поделиться, частники ссылались на секретность информации. Расторопный Воливач года три назад повязал частный сыск дружбой с органами, которые пожинали теперь неплохой урожай с поля тотальной слежки всех за всеми. За определенную плату, разумеется.

«Что для нас делал «Русичъ» последний раз? — спросил Судских компьютер, выполнив нужные комбинации на кей-борде. — Вот оно…»

«29.04.99. «Русичъ». Раздел XXV-24».

Судских ввел пароль. Раздел XXV был закрытым, там собирались сведения о Церкви.

«Дело Пенькова ДД, архимандрита Ануфрия. См. также видеотеку XXV-17».

«А, да-да! — вспомнил Судских. — Веселая порнушка!»

Архимандрит Ануфрий попал в поле зрения УСИ с последними выборами в Думу. Ануфрий обладал опытом прекрасного проповедника, мог убедить кого угодно пить или не пить, есть или не есть, поститься, постричься и так далее. Кандидата поддержал патриарх. Но за Ануфрием водились кое-какие грешки, о чем Церковь сознательно умалчивала, а прочие мирские кандидаты живо интересовались. Последовала «санитарная проверка» органов. «Русичъ», питавший устойчивую антипатию к попам, взялся сделать ее бесплатно. Безвозмездно!

Судских вспомнил, как Портнов, безбоязненно подмигнув, вручал ему видеоролик. «На «Оскара» тянет», — осклабился он. Судских принял кассету сдержанно: материал, как водится, требовалось просмотреть.

«Отроковица, отроковица! — Колыхая телесами от плотского желания, архимандрит убеждал юную монашку. — Ты не жуй, не жуй, а соси! И соси блаженно, с потягом, как в Писании сказано». «Ой, батюшко, — с придыханием ответствовала отроковица, — нету этого в Писании, уразумела б!» «Первое Тимофею», глупая! — тяжело задышал архимандрит. — «Те, которые имеют господами верных, не должны обращаться с ними небрежно, потому что они братья; но тем более должны служить им, что они верные и возлюбленные и благодетельствуют им». Уразумела, бестолковая?» «Угу-угу», — старалась послушница. «Вот так, вот так! — поощрял Ануфрий. — В Писании все есть, все обсказано-о-о-о!» Библию архимандрит знал назубок. Но патриарху намекнули, что его кандидат может с треском провалиться на выборах. Владыко намек понял и огорчился: «Не осталось праведности в человецех. Что удумал, пес велеречивый! В мужской монастырь заманивал послушниц, буде малинку умело сушат, опыт перенимать. Ах ты, наказанье Господне!» «Владыко, — советовали ему, — лишите сана, и дело с концом». Владыко, глубоко вздохнув, возражал: «Невозможно это, большой дока отец Ануфрий по части Святого Писания, любой спор с отступниками выиграет, на нем основной столп познания держится». — «Но вреда не меньше». — «О чем вы, братия? — смотрел патриарх на советчиков искушенно. — Любой из власть предержащих погряз в грехах немыслимо, отец Ануфрий агнец Божий по сравнению с прочими». Больше патриарха не отговаривали, понимая, что защищать провинившегося он будет по мирским принципам: да, это сукин сын, но это наш сукин сын!

«Стоп-стоп! — соображал Судских. — Отец Ануфрий был настоятелем Павлово-Посадского монастыря почти год назад.

После думских выборов он вернулся туда же… Что еще? Любитель выпить, хорошо поесть, плотские утехи ему не чужды…»

Не откладывая дело в долгий ящик, Судских сразу принялся собираться в путь. Решил никого не брать с собой: дело предполагало быть деликатным.

Минуту он постоял в задумчивости. Экран компьютера мерцал звездочками, будто призывал пройтись по мирам, тайнам, лабиринтам и найти единственно правильный выход. Давай, мол, потягаемся, кто кого, хотя ты меня и породил…

«И где этот правильный выход?» — размышлял Судских.

До рождественской беседы с президентом ему удавалось оставаться в тени, предлагать другим бродить по лабиринтам.

«Пускай погибну я, но прежде…» — настойчиво просилась наружу популярная ария. — Ну вот еще!» — затушевал ее Судских.

Он считал себя реалистом, притом очень и очень разумным.

Вторая генеральская звезда, упавшая сверху на его плечи, была явно из метеорного потока. Не обжечься бы.

1 — 5

Морда у чудища была невероятно мерзкая, а зловонное дыхание из пасти заполнило округу. Все, деваться некуда в тесной келье, наступал час неминуемой расплаты, и отец Ануфрий, исторгнув стон, повалился на каменный пол.

Он с трудом открыл глаза и действительно обнаружил себя лежащим на полу. Нутро раздирала изжога, дико ломило затылок, тело налито свинцом. Ночные возлияния даром не минули.

«Господи, спаси! — взывал он. — Зачем ты повелел содержать церковным вино кагор, а не чистую «хлебную»? Гос-поди, от нее рассудок светлеет и желудок прочищается! О горе мне, падшему столь низко! Муки мои первородные! И муки эти за три бутылки «Чумая»? Не прав ты, единый и святый!»

Еще, правда, с протодиаконом Алексием пробавлялись ликером, было… Потом кто-то из братии портвишком пособил…

«А в шестом часу, — припоминал Ануфрий, — мензульку спиритуса заглотнул под огурчик… Заутреню творил сам, не упомнить как, из последних возможностей, а обедню просил веет и протоиерея Никодима… В трапезную не ходил, а в келье пил бездыханно».

— Ох, тяжко мне, тяжко! — прорезался голос у архимандрита Ануфрия. Мутилось перед глазами, мутило внутри.

«Келарь, пес смердящий, знает, каково мне, а укрылся неведомо, никогда не поспособствует!»

Надежда хоть как-то похмелиться растворилась последним лучиком надежды. Ануфрий страдал в одиночку, прибывая заунывно:

— Господи, пособи, яви чудо!

— Отче Ануфрий! — заглянуло чудо в келью архимандрита головой послушника. — Видеть вас желают у врат монастыря.

— А кто? — унял боли и насторожился Ануфрий: неужто владыке уже снаушничали о его непотребстве в святую ночь?

— Важный кто-то, сказывает, генерал, — вытянул вверх указующий перст монах.

— Час от часу не легче! — добрался до жесткого полукреслица Ануфрий, кое-как разместил там телеса. — Веди сюда! Сил нет…

Пока он размышлял круто о неведомом генерале, боли, словно родичи его кровные, подобрались внутри и замерли.

— С Рождеством Христовым, отец Ануфрий! — приветствовал настоятеля высокий мужчина в штатном добротном пальто. Шарф из ангоры струился поверх ворота, ботинки чищены и кожей справны, и ликом вошедший был приятен. Ануфрий нашел силы улыбнуться:

— Воистину, сын мой! Да прибудет и с тобой Иисус наш сладчайший, принявший за нас муки адовы. — Он щедро осыпал крестами пришедшего, а глаза Ануфрия угадывали, какое же чудо явилось с этим незнакомцем. — С тем и жи-вем-можем…

Гость принялся снимать пальто, оглядываясь. Ануфрий звякнул в колоколец. Тотчас появился прежний монашек.

— Прими одежи, — распорядился Ануфрий. Дождался, пока монашек развесил одежду гостя на крюках в стенной нише, поклонился и следом исчез. — Присаживайтесь сюда… У нас удобства малые… Какие труды привели высокого гостя в скромную обитель и… кто будем? — спрашивал он с придыханием.

— Генерал Судских из органов, — представился гость, и архимандрит надолго закашлялся до свекольного цвета, до синевы так, что гостю пришлось зело хлопать его по спине.

— Отец Ануфрий! — взывал он, охаживая настоятеля вдоль желейно загустевшего позвоночника. — Не велика печаль, я душу вам облегчить приехал!

— Чем? — не очень уразумел Ануфрий.

— Вот! — воскликнул гость.

Архимандрит глянул сквозь пелену на глазах, и — пресвятая Богородица! — в генеральской длани девственно сияла ангельским тихим светом полулитровая бутылочка «Кристалла» московского розлива.

— Божья благодать, излейся! — завопил Ануфрий, позабыв о причинах своих болезней, о братьях за дверями: да гори оно все ярким спиртовым пламенем, дальше другого монастыря не сошлют! — Давай, брат мой подневольный, аки я, возлечимся быстро! Сей же час велю закусочки сгоношить… Спрячь на мгновение чудо сие. Брат Сильвестр! Брат Сильвестр! — заорал он, замолотил в колоколец, однако с появлением послушника возобладал собой и елейно испросил: — А принеси-ка нам, брат Сильвестр, какой-никакой пищи. Редечки тертой, может, косточкой разживешься, видишь, гость высокий у меня и с дороги, притомился, но особливо огурчиков и капустки квашенной с клюковкой, что у келаря в синей кадушке, да яблочков моченых присовокупь, а еще, еще… — распалялся, предвкушая малый праздник Ануфрии, — арбузиков бы солененьких! Поспешай с Богом, брат Сильвестр, не мори голодом гостя нашего, а келарю вели не кочевряжиться, бо гость наш не случаен, — и перекрестил спину уходящего монаха.

— А не совращу ли я вас, отец Ануфрий? — вопросил гость с мягкой, без ехидства улыбкой.

— Отмолю! Отмолю! — заверил решительно Ануфрий. — Святой праздник, сын мой, что же гневить мне Господа, травя душу твою постной беседой?

— Так и быть по сему, — успокоился гость.

— Аминь, — щедро набросал себе на живот крестиков Ануфрий.

Он передохнул от долгой тирады, подрасползся в жестком полукреслице, вроде бы и задремал, но исподволь тщательно обследовал лицо гостя.

Настоятель был неплохим физиономистом. Зерна его увещеваний падали всегда в благодатную, им подготовленную почву и давали хорошие всходы как раз из-за умения распознавать нутро человека, уловить его слабости.

«А генералишко-то с двойным дном, — определил он изначально в своих изысканиях. — На то и в органах. И бутылочку припас неспроста… Ох, неспроста! Ту г дальний посыл. Ох, Ануфрий, не сболтни чего!

А чего? — бежала мысль дальше. — Какие тайны мне ведомы, чтобы в празднества генералу бог знает куда ехать? Может, патриарха сместить есть пожелание? Так куда тебе, Ануфрий, на тиары замахиваться? Свои не позволят: монашков малых портил, монашек юных, стращая, искушал… За мной грехов до самого Сиона. А может, может, на владыку чего собирают? Так в конторе их бесовской больше самого владыки знают. Нет, наверняка причина!» — оставил попытки Ануфрий, почувствовав ломоту в затылке.

В молчаливом перегляде дождались они брата Сильвестра со служками, с подносами и судками, а в конце всей вереницы стоял келарь, держа в обеих руках ендову с черпаком, наполненную до краев домашним пивом, кое варить был великий мастак.

«Ни капли не расплескал, пес шелудивый. Осознает момент истины, аспид ползучий! Да пребудет с нами Ченстоховская матерь Божья, погребов винных ключница!» — ласково про себя срамил келаря архимандрит в предвкушении даров обильных.

Когда служки расставили на столешнице припасы и вышли, гость подсел напротив Ануфрия и с треском свинтил пробку «Кристалла». Чинно, до краев налил в темные глиняные стаканы, дождался архимандрита и только потом поднял свой стакан.

«Обходительный», — отметил архимандрит последнее, быстро уходя от мирских забот в мир блаженного возлияния.

— Господи Иисусе, благослови!

Воистину, боженька прошелся босыми пятками по пищеводу архимандрита и растворился там в неизъяснимой благодати, подвигнув Ануфрия на сладчайший выдох.

— Ох, матерь Божья, владычица! Свет в очах твоих неистребим! И в моих появился, — кратко закончил Ануфрий, забросив капустки в отверзлый рот, прожевал, а очи уже вбирали в себя красоту монашеского стола, зело пышную по причине Рождества Христова, а то и гостя, неведомо посланного провидением.

Не пал в грязь лицом келарь, расстарался! Забыл ведь архимандрит о груздях сухосоленых, о рыжиках и маслятах маринованных! А пикулечки тверские? А помидорчики пряного посола? А чесночок обжимной с перчиками обливными?

— Ой, сын мой, давай-ка снова по единой, пока Господь велел причаститься, — не вынес плотских томлений Ануфрий.

Разлили по темным стаканам, чокнулись без славословия, выпили разом и разом дух отвели.

— Откушайте, не обижайте, — просил Ануфрий, заметив, что гость аккуратствует в еде. — Скромны дары природные в нашем монастыре, так чем богаты, а там и поведайте, НТО привело вас в тихую обитель нашу, — ловко перевел разговор Ануфрий.

— Я восхищен одним видом всего! — не слукавил гость. — Где как не у братьев-монахов осталось подобное умение хлебосольства?

— Вестимо речется, — поддержал Ануфрий. — Многие секреты только у братьев и сохранились. Вот, скажем, арбу-зик этот, — припал Ануфрий к упругому сочному ломтю, вкушая его со свистом, Вкусив, передохнул. — Знаю, чего келарь добавляет в тузлук, знаю, как засол выдерживает, а вот пропорции один он блюдет. И под страхом смерти не выдаст.

— А кто ж унаследует?

— О, опарафинился келарь, — вздохнул Ануфрий. — Подыскал преемника, а тот не того замеса оказался. — И снова вздохнул.

— Жалко, — с сожалением ответил гость, а в руке его, словно по волшебству, возникла другая бутылочка «Кристалла».

— Откуда? — изумился архимандрит.

— Господь послал, — вежливо улыбнулся гость, откупоривая бутылку. — Поделитесь секретом засола, святой отец, знаете ведь.

— Секрет, секрет, — дожидался розлива Ануфрий, смекая, что гостя заинтересовало. — Переживаю я через то… — забулькало в стаканы. — Подвел келаря брат его названый Кирилл, Илюшка поганый ныне! — дожидался наполнения стаканов Ануфрий. — Семя его буде проклято, завет основной вознамерился оспорить. Первосвященникам не дано, пророкам не дано, а он взалкал! Давай-ка, сын мой, причастимся по-единой, — и первым припал к стакану.

— Да, однако, — произнес гость, опорожнив свой, закусывая моченым яблоком. — А просветите, святой отец, что это за основной завет, на который отступник посягнул?

— Я, рек, имя рожденного женщиной знаю, — отвечал Ануфрий с набитым ртом. Он был доволен, что гость отступил от секретов засольного производства.

— У Христа есть другое имя?'— удивился гость.

— Нет, — отмахнулся Ануфрий, попутно дотягиваясь до куриной ножки. — В Откровениях Иоанна Богослова сказано… — Он замер недолго с куриной ножкой в руке. — Вот: «Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг на землю. Дракон сей стал пред женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его. А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней». Вот, — повторил он и замолк, будто прислушиваясь к отзвуку слов своих. Что-то точило его скрытно, а голова налилась приятной тяжестью, и ускользало из сознания, что именно мешает ему сосредоточиться. Ладно, главного он гостю не открыл, станется келарю попенять. И в третий раз он сказал: — Вот. В общем, брат мой во Христе, Ил юшка-голодранец имя это прознал, хотя там же сказано:…забыл, погодь… Да, вначале ангел появился с трубой… нет, с книгой, а Иоанн хотел записывать, тогда ангел велел… погодь… Ага, времени не осталось, мол, но в те сроки, когда вострубит седьмой ангел, свершится тайна Божья… Ага, дальше ведомо: «И голос, который я слышал с неба, опять стал говорить со мной и сказал: пойди возьми раскрытую книжку из рук Ангела, стоящего на морс и земле. И я пошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед». Съел Иоанн книжку. Такие дела, брат мой во Христе. А в книге той имя младенца, который жатву устроит и виноград срежет и в точило Господне бросит и сок в кровь превратится. Вот. Это, брат мой, великое таинство, ведомо оно о-ч-чень мало кому, кто придет после Христа и победит Антихриста. Илюшка, смерд поганый, рта раскрыть не имеет на то основания, хоть знает, что…

Ануфрий захмелел напрочь и все силился высказать поточнее, какие кары ему грядут, если он тайну расскажет, но шаваливался от усилия на бок, пока не свалился на подлокотник. Гость вовремя подхватил его, усадил ровнее, и Ануфрий немного очухался.

— Вот и я говорю, отче, грех это великий, таинство Бо-экие, имя младенца живущим разгласить, — говорил при этом гость.

— Непотребство полное! — стукнул по столешнице пухлым кулачком Ануфрий. — Взять в вервие, в железа ковать, сгноить в подземелье отступника! Свят-свят-свят! — и принялся быстро щипать крестики со лба на объемное пузо.

— Суровые кары, — поддержал гость промежду прочим.

— Отче! — еще выше повысил в обращении Ануфрий гостя. — А ну как тайное станет явным, и пойдет предначертанное другим путем, и захлестнет христианский мир петля гистерезиса, и завладеет миром Антихрист? Ведь тайну-то, тайну ключа от врат небесных сатана знает, потому как сам был ключником до архангела Михаила, пока не возгордился и не сбросил его Господь с небес.

— Да, петля гистерезиса, это да, — поддакивал гость.

— А то не знаем мы о смещении времени? — прищурился Ануфрий на гостя. Сквозь поволоку на глазах он углядел поначалу владыку, испугался зело, но, отошедши вдруг, увидел незнакомца в светских одеждах. — А ты чего?.. Изыди, сатана! — рявкнул он, пытаясь встать, чуть не упал, благо незнакомец поддержал вовремя.

— Да успокойтесь, отче, не сатана я, а генерал Судских, приехал к вам предупредить, что из мест заключения сбежали двое опасных преступников и чтобы вы знали о том. А приняли вы меня очень хлебосольно, за что спасибо вам.

— А… ну да, — осознал Ануфрий, что беды никакой нет. — Как же, как же! Всенепременно проследим… Как же.

Остаток внимания отца Ануфрия забрала бутылочка «Кристалла».

1 — 6

Скверный день заряжался с раннего утра. Так подсказывал Судских жизненный опыт. Если подымали телефонным звонком, значит, все пойдет наперекосяк. А поднял его в шестом часу утра оперативный дежурный УР но распоряжению Воливача: в подмосковном лагере беженцев захвачены заложники вооруженной группой, до десяти утра бандиты требуют удовлетворить их требования, иначе грозят расстрелять заложников. Пришлось спешно выезжать на место.

Бандитов, если их можно гак назвать, оказалось пятеро из числа беженцев, вооруженных ножами и пистолетами. Заложников было трое — чиновники Министерства чрезвычайных ситуаций, которых схватили в столице и привезли сюда. Они-то выглядели подлинными заложниками, перепуганные обстоятельством своего захвата. Всю ночь их держали в центре лагеря на морозе, на ухоженных физиономиях не отпечаталось ничего, кроме животного страха за собственные жизни.

Судских оценил ситуацию сразу, едва прибыл в лагерь, куда уже были стянуты по тревоге ОМОН и СОБР. На фоне жалких, драных палаток БТРы выглядели внушительно. Беженцы, плотным кольцом окружившие заложников и захватчиков, в основном женщины с детьми, наседали на оперативников, требуя положить конец беспределу по отношению к ним, кричали, плакали; бойцы, отгородившись от них щитами, ждали команды, а команды не было. Судских неожиданно оказался тем самым лицом, кто должен принять решение. Мысленно отблагодарив Воливача за услугу, Судских приступил к переговорам.

А что, собственно, следует обсуждать? Он и сам видел, что условий для жизни в лагере нет никаких, печурки в палатках не согревают, и топить их явно нечем, питания нет. Отчаявшись, беженцы пошли на крайний шаг. Внутренне Судских был на их стороне: чиновники среди вопиющих условий симпатий у него не вызывали. Так это симпатии… А налицо факт захвата заложников.

У старшего захватчиков Судских попросил разрешения поговорить с заложниками. Простуженный мужик в светлом плаще поверх телогрейки разрешил, но пистолет от уха одного из заложников не убрал. Двое других сидели на корточках также под прицелом.

Сразу выяснилось, что чиновники к данному лагерю отношения не имеют. «А мне все едино, — угрюмо ответил старший захвата. — Все они одним мирром мазаны. Мне не жить, но своего я кокну без зазрения совести. Так и передай, кому хошь, хоть президенту. Мы что, много просим? Еды и топлива. Нам обещали, здесь всего три дня подержать, а мы уже три недели маемся, детишки болеют напрочь! Да что тебе говорить, начальник, если ты живой человек, мыслимо ли это, а?» Старший заплакал. Чиновник повел затекшей от напряжения шеей, старший сквозь слезы сказал: «Не дергайся, гад, тебя мои слезы не касаются!» Чиновник затих, глядя с мольбой на генерала в камуфляже.

— Старшой, — обратился к захватчику Судских. — Дай мне твоего под мою ответственность.

— Зачем? — подобрался старший.

— Надо, — в упор посмотрел на него Судских. — Без вопросов.

— Бери, — столь же кратко согласился тот и стал между двумя другими заложниками. — На полчаса.

Чиновник, клацая зубами от холода и переживаний, затрусил вслед за генералом, а Судских прямиком направился к своей машине.

— Вот телефон, — дал он чиновнику трубку. — Звоните в свое министерство и согласовывайте свое освобождение. У вас полчаса.

— Да вы что? — возмутился отходящий от передряги чиновник. — Вы собираетесь выполнять требования этих мерзавцев?

— А что вы предлагаете? — без сочувствия спросил Судских.

— Дайте команду перестрелять весь этот сброд!

— А двое ваших товарищей?

— При чем тут они? Надо в корне пресекать беззаконие! Вам за это деньги платят!

— Вот и пресекайте. Вам за это тоже платят. Напоминаю: через полчаса я верну вас.

— Вы ответите!

Судских молчал. Развернулся и ушел к группе отдельно стоящих офицеров.

— Кто старший?

— Майор Поляков, товарищ генерал, — отделился от группы майор с автоматом в руке. — Что делать будем?

— Ничего. Оставьте мне пять человек на всякий случай и командуйте «отбой».

— Но приказ, товарищ генерал!

— Я приказал «отбой». Или без автоматного прицела ничего не видно?

— Честно говоря, все видно. А управитесь, товарищ генерал?

— И пальцем не шевельну. Пусть эта троица управляется.

Майор улыбнулся с хитрецой и, заслонившись от наблюдающих за ними офицеров, показал большой палец.

— По машинам! — крикнул он.

Едва началось шевеление, из «Волги» Судских вылетел пулей чиновник.

— Что происходит? — завопил он. — Немедленно верните войска! Я не могу созвониться!

— Не беспокойтесь, — преградил ему путь Судских. — Я остаюсь здесь, а вы не тратьте время зря. Будьте мужчиной.

— Да как вы смеете! — закрутился на месте чиновник. Судских пришлось взять его крепко за локоть.

— Послушайте меня, уважаемый, — веско отчеканил он. — Вы обязаны передать все требования этих людей своему начальству. А начальство незамедлительно должно принять меры. Выполнить то есть свои обещания. Ситуация экстремальная. Все.

— Вот так защитничек… — прошипел чиновник, но к машине вернулся быстро.

Плотное кольцо женщин сгрудилось теснее. По чад ив выхлопами, БТРы выбрались на дорогу. Остались два газика. Остался и майор. Свесив ногу из открытой дверцы, он улыбался Судских. «Вот так, брат», — без улыбки кивнул ему Судских и пошел к своей «Волге».

— Вас просят, — процедил чиновник, протягивая трубку.

— Что происходит, генерал? — спросил низкий голос в трубке. — Я заместитель министра Трубчинекий. Мне доложили, что вы не исполняете свой воинский долг. Может, у нас многовато генералов развелось?

— У нас много министров развелось, — выслушав, ответил Судских. — Какие меры вы принимаете?

— Да я вас под суд отдам! — заорала трубка.

— Умерьте пыл, — не принял во внимание угрозу Судских. — Мне в отношении вас это будет сделать куда легче, уверяю. Поэтому переходите сразу к своим обязанностям, пока вы на свободе, — и передал трубку чиновнику. Тот в замешательстве взял, кое-как вклинившись в поток угроз, объяснил, что генерал несговорчив и лучше как-то решить это дело мирно, а там разбираться с мятежным генералом. Судских выразительно постучал по циферблату своих часов, и чиновник затараторил шустрее, подсказал замминистру какие-то ходы-выходы и наконец протянул трубку Судских.

— Генерал, с вами мы потом разберемся, а сейчас передайте бандитам, что продовольствие и топливо будут сегодня же.

— Это передаст ваш подчиненный, — заметил Судских сразу, — но это не решение проблемы. Люди должны быть вывезены немедленно в пригодное для жилья место. Здесь женщины и дети — вам это понятно?

— Я их не заставлял бежать из Башкирии. Нету у меня для них ничего, нету! Вам это понятно?

— Есть, — оставался непреклонным Судских. — Ваш ведомственный санаторий.

— Санаторий! — поперхнулась трубка. — Может, голытьбе еще и сауну?

— Думаю, им это понравится. И врачебный контроль обязательно.

В трубке что-то варилось около минуты и булькало.

— Генерал, а ты, собственно говоря, кто такой? — услышал наконец Судских другой, язвительный голос.

— С кем имею честь? — спросил Судских.

— Какая там честь… Здесь министр!

— Генерал-лейтенант Судских, Управление стратегических исследований…

В трубке побулькало, поварилось недолго.

— Я все понял, — ответила трубка. — Через два часа будут машины. Всех перевезут в санаторий.

— В докладе президенту могу сослаться… на вашу честь?

— Сами разберемся, — буркнула трубка. — Даю слово.

— Майор! — позвал Судских, выбравшись из «Волги».

Он вкратце пересказал майору распоряжение министра, велел дожидаться машин и сопровождать их до самого санатория, проследить за размещением людей.

— Ас бунтарями что делать?

— Я переговорю со старшим, думаю, он поймет правильно, а вы везите их отдельно, якобы под арестом. При удобном случае отпустите.

— Это что-то новенькое, товарищ генерал, — усомнился майор.

— Неужели вам хочется покарать этих несчастных?

— Не хочется, — закрутил головой майор. — Но…

— Отнеситесь ко всему по-человечески, майор.

— Вам-то легко…

— Не думаю, — ответил Судских. Это пока у него есть заступа.

Минут через двадцать, оставив свою охрану в помощь майору, он уехал. День был испорчен напрочь; несмотря на кажущийся успех, своих дел оставалось с горкой.

Выехав на трассу, Судских связался со Зверевым.

— Минут десять назад, — докладывал Михаил, — Назаров приехал на Алтуфьевку, забрал Трифа, Портнова и двух женщин. Одна брюнетка, одна блондинка. Джип Назарова движется по Окружной. Наблюдаем.

— Нормально, — ответил Судских. — Пока тревожить не станем.

— Как сказать…

— Скажи, как есть.

— Мы не одни пасем джип. Команда из пяти человек следует за джипом на «Ниве».

— Попробуйте невзначай отрезать. Возьмите подмогу.

— Понял, — среагировал Зверев.

Осмыслив информацию и не найдя ничего пока особенного, Судских связался с Воливачом.

— А, партизан! — будто ждал его звонка Воливач. — Ты, надеюсь, правильно все понимаешь?

— Не совсем, — возразил Судских.

— И зря, — не огорчился Воливач. — Я решил по-новому подойти к стандартной ситуации с заложниками. Одно дело — бандиты, другое — обездоленные. Ты оказался на высоте.

— Других не нашлось…

— Не зазнавайся, не зазнавайся, — со смешливым укором говорил Воливач. — Опыт обобщим, чтоб другие учились. Президент был особенно доволен. Коли дырочку под орден!

Судских положил трубку. Полотно трассы впереди расстилалось однообразной лентой, встречные машины попадались редко. Он решил ехать туда, куда направлялся джип с Трифом. Ближе к встрече будет видно, какие коррективы принять.

Позвонил Лаптеву домой.

— А его нет, — ответила жена, узнав начальника мужа. — Он у соседей чаи гоняет. Позвать, Игорь Петрович?

— Не стоит. Появится, передайте: Судских искал.

Только опустил трубку в гнездо, запикал сигнал вызова.

Вызывал Зверев:

— Игорь Петрович, идем по Ленинградке, примерно двадцатый километр. Встреча с нашей мобильной группой на тридцатом. Можем отсечь сопровождение сами, но…

— Я сегодня уже слышал «но». Выкладывай, что за пауза?

— Ребятки в «Ниве» из «милиции нравов», по номерам определили. Нас пока не засекли.

— Понял, Миша, — уяснил ситуацию Судских. — Передай старшему мобильной группы, пусть на посту ГАИ тормознут их под любым предлогом и отпустят минут через десять, чтобы Триф двигался без приключений. А там посмотрим. Я еду за вами.

— Понял, Игорь Петрович. Старшим поехал Бехтеренко.

— А ему это зачем? — удивился Судских, услышав, что его заместитель полковник Бехтеренко лично возглавил группу. Не бог весть какое происшествие, но все же…

— Говорит, размять косточки, во-первых, а во-вторых, сон ему снился неважнецкий…

Вмешательство «милиции нравов» не столько озадачило Судских, сколько прибавило азарту. Соперничество. Кому-то еще понадобился Триф. Возможно, президент подстраховался или ведет двойную игру, возможно, в окружении президента есть заинтересованные лица. Почему бы и нет? Триф мог сгодиться многим для игр…

«Милиция нравов» существовала чуть более года. Создавали ее для борьбы с сектантами, бродягами, перемещенными лицами, в среде которых немало пряталось уголовников и лиц с темным прошлым, боевиков, оставшихся без найма, преступников в розыске. Набирали в «милицию нравов» из бывших националистов. Едва коммунисты ощутили твердь под ногами, они предали своих сподвижников. Кто-то из националов сменил маркировку, кто-то отбыл за рубеж, а кого и в распыл пустили. Осиротев, боевики из ультрапатриотов пошли служить тому режиму, против которого собирались биться на заре своих лозунгов. Пригодные для мордобоя, в оперативно-розыскной работе они были нулями, как их стрижки.

Суммировав это, Судских не нашел нужным торопиться.

Машин стало попадаться больше. Вдали замаячили высотки ближних к Окружной микрорайонов Москвы.

Прозвонился Гриша Лаптев:

— Искали, Игорь Петрович?

— Было дело, Гриша. Пока Россия отдыхает, тебе надлежит завтра прервать рождественские каникулы и кое-чем заняться.

— Вот, — сразу повеселел Григорий. — Я и за день намаялся, с соседом нарды гонял. Какие дела?

— Помнишь, мы пытались обсчитать Апокалипсис на стационаре?

— Конечно, Игорь Петрович! Незабываемое мероприятие, хотя и безрезультатное.

— Попробуй еще раз, Гриша. Покопайся в романе «Покушение на миражи». Возможно, выловишь что-либо стоящее. Сдается мне, Тендряков владел ключом. Потанцуй от трех шестерок.

— Пробовал, Игорь Петрович, не вытанцовывается.

— Тогда Библию поковыряй. И не забудь: только каноническое издание, обработки не в счет.

— А вот это существенно, Игорь Петрович. Сегодня же начну.

— Удачи! — кратко пожелал Судских. Его внимание переключилось на трассу.

Он нагнал трейлер с сорокафутовым контейнером. Трейлер занял первую полосу, по второй, вровень с ним, телепался «жигуленок» пятой модели. Судских мигнул дальним светом, водитель трейлера не реагировал. Улучив момент, Судских выехал на встречную полосу и прибавил газу, обходя трейлер. Он не поверил своим глазам, когда трейлер подвернул туда же, закрывая ему обгон.

«Ах ты, бес!» — ругнулся про себя Судских и еще дальше ушел на встречную полосу, другого не оставалось. То же сделал и водитель трейлера. «Тогда пеняй на себя!» — сжал зубы Суд-ских, резко тормознул, чуть подвернув руль вправо, и стал прибавлять скорость. «Волга» с форсированным двигателем повиновалась чутко, шипованная резина держала трассу хорошо, и за три секунды Судских поравнялся с трейлером, обходя его слева. Видимо, водитель трейлера в последний момент увидел «Волгу» в правом зеркальце и довольно резко крутнул баранку вправо. «Не достанешь, козел!» — еще правее ушел Судских. На разделительной полосе намерз лед, припорошенный снежком; зад трейлера от крутого поворота занесло резко влево, да водитель еще и затормозил, не посчитавшись с центробежной силой, и тяжелая махина перевернулась поперек встречной полосы. Занятый трейлером, Судских забыл о «пятерке», а она подставилась неожиданно впереди «Волги». «И ты еще, каналья!» — разозлился Судских, среагировав на хамскую подставку, ушел дальше вправо, чуть не врезавшись в фургон у обочины. По тормозам, влево, в зазор между «пятеркой» и фургоном. Только злое лицо водителя успел заметить Судских, как новая ситуация потребовала внимания: из гаишного «форда» выскочил сотрудник, приказывая жезлом остановиться. «Нет уж, дружок, — дал полный газ Судских, — давай сначала погоняемся, а то будешь потом говорить, что номеров не заметил, в аварии станешь обвинять. Фоллоу ми!» — и выскочил на эстакаду, не сбавляя скорости.

«Форд» рванул за «Волгой».

«Давай, давай, — подбодрил Судских. — Посмотрим, какие водилы ноне у ГАИ».

На эстакаде машин практически не было, и Судских несся по осевой километров под двести. «Форд» стал дожимать.

«Подмогу кликнет», — прикинул действия гаишника Судских и с эстакады, нарушая правила, ушел влево, прямо под бампером «каблучка», вильнул в знакомый по прежним ездкам проулок и затерялся в ходиках между домами.

Какой гаишник снесет подобное оскорбление? Судских не питал иллюзий. Возмущение тем, что его, генерала из органов, подставили и гоняют по Москве, осталось на потом — будет случай, а сейчас, припарковавшись в тихом дворике, он быстро свинтил номерной знак и заменил на другой из багажника.

«А теперь ищите, свищите во все ваши поганые свистульки!» — удовлетворился он проделанной работой и, не мешкая, стал выбираться на Садовое кольцо.

«Подсчитаем: за Трифом хвост, на меня облава с отягчающими обстоятельствами. Кто мог? Кому надо? — размышлял Судских. — С другой стороны, с трейлером я не прав: спровоцировал его. Меня скорее всего хотели придержать. Кому-то явно хочется отделить меня от ребят…»

Свернув на Горького, он связался со Зверевым:

— Миша, почему молчим?

— А только-только управились. Козлов в «Ниве» Бехтеренко сдал гаишникам за Черной грязью, а мы только что довели джип до деревеньки Карпово. Здесь красная такая дача, где Портнова с остальными встретила девчушка. Сейчас все в доме. Ждем Бехтеренко и ваших дальнейших указаний, — отрапортовал Зверев.

— Ждите меня. Подъедет Бехтеренко, пусть под любым соусом блокирует незваных визитеров на въезде в деревню. Как выглядит она? Жилая, нежилая?

— В основном здесь дачники, но кое-кто и зимой живет. У Портнова дом капитальный, кирпичный с одним входом.

— А другой въезд в деревню есть?

— Чуть дальше по трассе, Игорь Петрович, в сторону свалки. Мы обследовали, ваша «Волга» пройдет…

2 — 7

Густой ельник окружал Карпово с трех сторон, с четвертой к нему выходили корпуса ведомственного санатория. Десятка два добротных особняков вперемешку с обветшалыми домишками вдоль дороги составляли всю деревню. Двухэтажный коттедж Портнова стоял крайним у леса, тыльной стороной к картофельному полю, а за ним шла трасса параллельно дороге внутри деревни.

Джип с группой Михаила Зверева проехал по трассе, по деревенской дороге, для обитателей особняка он не остался незамеченным. Связавшись с Судских, Михаил получил указание действовать напрямую, ведя переговоры с Портновым. Портнов согласился до приезда Судских Трифа не будоражить, категорически отказавшись впустить группу во двор. На том и разошлись: Портнов ушел в дом, группа Зверева дожидалась приезда Судских в джипе у калитки.

Группа Бехтеренко, подъехав, осталась на въезде в деревню; его джип просто стоял в колее — не объехать, не обойти, благо пока никто не покушался; другой джип занял позицию с другой стороны деревни, там, где трасса смыкалась с деревенской дорогой.

И Звереву, и Бехтеренко операция казалась слишком сырой, непонятной: брать — не брать Трифа, а если ждать, то зачем так нахально. Успокаивали себя одним: вот приедет барин, барин нас рассудит. Блокировали подъезды — ждем.

В доме Портнова также царило томительное ожидание. Без взрывных эмоций обсуждали вмешательство всемогущего УСИ и сходились во мнении, что из западни не вырваться и тягаться с генералом Судских резона нет. Сам Портнов надеялся кое-что выторговать для себя при обмене, вот только на что менять Трифа, он пока не определился.

Виновник суеты ни о чем не догадывался. Едва приехали, он изъявил желание приготовить еду, а чтобы дочь Чары не путалась под ногами, ее сплавили на кухню, чему она была вполне довольна: всех приехавших она знала, с ними было неинтересно, а дед Илья, как она сразу окрестила Трифа, сгодился ей для точки зубок, беззащитный и вежливый, да еще окруженный какой-то тайной, — это она поняла по поведению взрослых.

Лениво грызя морковку, она сидела на кухонном столе, качала ногой, ничуть не смущаясь, что кусок мяса рядом, а уж что Триф и картошку чистил, и овощи мыл, и у плиты шурует кастрюлями-сковородками — тем более. Она пребывала в том возрасте, когда занятия взрослых кажутся несусветной глупостью и куда лучше употребить время на ничегонеделание. А времени не меряно, но очень хочется побыстрее стать взрослой и показать всем этим «пенькам облезлым и драным кошкам», как надо жить. Старость в ее понятии начиналась с двадцати пяти годов.

— Дед, а дед, ты ведь шпион, а? — настырничала она.

— Шпион так шпион, — соглашался Триф, шинкуя морковку.

— Тогда тебя посадят, — утвердила приговор девчонка.

— Раньше посадят, Маруся, раньше выпустят, — не огорчался Триф, берясь за чистку лука.

— Я не Маруся, а Марья, а вообще-то правильно по метрикам — Мара, ты запомни.

— Запомнил: Мара Хайт, и оба мы шпионы.

— Какая Хайт, какие шпионы! — играла в возмущение Марья. — Ну, даешь, дед! Ты меня не подставляй. Сам садись!

— А вот смотри: я шпион, меня не взяли, и ты на свободе, значит, и ты шпионка. Логично?

— Ни фигашечки логика! — будто бы озадачилась Марья. — Так ты меня, может, в блудницы запишешь?

— Чего нет, того нет, — вел беспредметный разговор Триф, сосредоточенно нарезая мясо. — Профессия эта древняя, а вы, мамзель, еще неощипанный цыпленок.

Марье развитие беседы нравилось, особенно в такой близости к щепетильной теме.

— А блудниц что, ощипывают?

— Жизнь это делает.

— А как это?

— Постепенно. Сначала волосы линяют, тело дрябнет, потом мозги…

— А потом?

— Потом женщина становится кандидатом в депутаты.

— А это зачем?

— А куда ж ей податься? Жизнь не сложилась, осталось в политику идти, — вертелся Илья у трех сковородок сразу.

— Ага, дед, теперь понятно, чего ради тебя ищут. Ты диссидент. Или ботало по-нашему. Ты устои государства подрываешь.

— Ботало так ботало, — съел и это Илья, полагая, что его сговорчивость утомит нахальную девицу от расспросов. Как же!

— А ты вроде и Святой церкви насолил, а?

— Ни в жисть.

— Насолил, насолил, — напирала Марья. — Я слышала, Чара Светке чего-то там про это говорила.

«А еще Чара говорила, что Марья — ужасная христианка», — вспомнил Триф.

— Пусть будет по-твоему, — искал мировую Триф, не ведая, что тинэйджеры не признают победы по очкам — только нокаут.

— Ты крамольничал, — заявила Марья.

— Согласен, крамольничал. Каюсь.

— Нет, так не пойдет. Ты должен получить наказание сполна, а то легко отделаться хочешь. Я тебе допрос учиню.

— Мария, а не очень ли ты палку перегибаешь? — решил защищаться Триф.

— Хочешь сказать, я наезжаю на тебя? Какие наезды, дед? Ты меня оскорбил!

— Чем это я тебя оскорбил?

— Сначала сам наехал на меня ложными обвинениями, а во-вторых, я — истинная христианка и крамольников не потерплю, а в-третьих, я здесь хозяйка, а ты неизвестно кто и хамишь мне.

— Т-а-а-к, — призадумался Триф. Нахальное дитя загнало его в угол.

— И как? — наблюдала за ним Марья, как боксер за поверженным соперником. — Ты давай-давай, отчитывайся.

— Это нечестно, — не успевал Триф со сковородками, не мог оттого сосредоточиться для отпора.

— Нечестно? — округлила глаза Марья и тяжелым ударом добила лежачего: — А вести с ребенком разговоры о проституции честно?

Триф дрожащими руками выключил газ, снял передник и сел, понуря голову, на табурет. Его часто били, но так нагло никто. Он, болезненно щурясь, смотрел на злорадное лицо Марьи, силясь найти в нем хоть капельку сочувствия.

«Если я сейчас не соберусь, не дам сдачи этой беззастенчивой нахалке, быть большому скандалу», — понял он.

— И ты считаешь себя истинной христианкой? — начал новый раунд Триф.

— Сомневаешься? Вот крест, — предъявила она из-под свитера нательный крестик.

— Этого мало. А знаешь ли ты Святое Писание?

— Дед, кончай приколы, лучше мясо жарь. И раскаивайся как следует. Стану я тебе рассказывать, что знаю, чего не знаю, — отрезала Марья.

«На козе не подъедешь», — еще раз убедился Триф.

— Беззаветная, так сказать, преданность?

— Хотя бы и так, — уклончиво ответила Марья, старясь угадать, откуда последует каверза.

— Одним словом, Библии ты не читала, христианских истин не знаешь, а считаешь себя истинной христианкой. А тебе не кажется, что именно тупого повиновения добиваются от людей как Церковь, так и коммунисты?

— Да чхать я хотела на коммуняк! Они были нужны для того, чтобы Святая церковь пришла к власти. Посмотришь через год. Им припомнят и снятие крестов, и осквернение храмов, все припомнят! И кара будет страшной.

— Это каким же образом? — натурально удивился Триф. — У коммунистов власть, армия, милиция.

— Это только кажется, дед, — отмахнулась Марья. — Мы, молодые, поможем Церкви. Коммуняк передавим, иноверцев и жидов из России выгоним. И тебя заодно. Ты ведь еврей, дед? — потирала свои ладошки Марья.

— Это уже проходили! — огрызнулся Илья, заново поджигая газ. — Еврейские погромы, черные сотни, поиски виновных. Было.

— Нет, так еще не было. Еще молодые своего слова не говорили. Мы вас, старперов, уму-разуму научим.

«А это не плоды собственных раздумий юной нахалки», — оценил сказанное Триф.

— Кто это вам напел, мамзель?

— Кто надо, — отрезала Марья. — А ты лично у меня на заметке, и лично я спрошу с тебя за скверну на Церковь.

«Вот и персональная угроза…»

— Понял, Христова молодежь святых отцов в обиду не даст?

— А ты как думал? — ухмыльнулась Марья, обнажив остренькие зубки.

— А истина как таковая молодежь не интересует, да? — плел свои силки Триф, вполне спокойно управляясь теперь с готовкой. — Была бы драчка, было бы кого бить, на кого укажет учитель. «Юрарэ ин вэрба магистри».

— Переведи.

— Буквально: «Слепо следовать словам учителя».

— Верно мыслишь, дед. Учитель знает, кого бить. Наше дело не промазать. Так что готовься, дед.

Марья не успела отпраздновать победу.

— Кого это ты бить собралась, лахудра? — спросила вошедшая Чара. — Не очень ли ты распоясалась? Марш со стола!

— О, родное кумыкало пришло, — ворчливо огрызнулась Марья, слезая со стола. — Так и знала: только с умным человеком разговоришься, маманя вмешается…

Триф хмыкнул, отвернувшись к мойке. Они, выходит, были милыми собеседниками.

— Лапшу на уши вешай другим, — отрезала Чара. — Плела, небось, про юных воителей Святой церкви? Да, Илья Натанович?

— Ну что вы, — во весь рот улыбнулся Триф. — Мы все больше о пользе каротина говорили.

— Вот видишь? — понравилась отговорка Марье. — А ты во всем только плохое выискиваешь.

— Я тебя слишком хорошо знаю, — не поверила Чара. — Нагловатенькое и подловатое чадо. Пользуешься тем, что жалею тебя, не могу по-матерински всыпать.

Марья, вспыхнув, покинула кухню.

— Доставала? — участливо спросила она Трифа.

— Не без того.

— Заметно… Понимаете, Илья Натанович, Машка с полгода назад вступила в отряд «юных христиан». Я сначала обрадовалась, не по улицам болтается девчонка, жить учится по законам христианской морали. А послушала ее — ужаснулась: подростки, сведенные кем-то в банды. Я очень сомневаюсь, что за всем этим стоит Церковь. Под видом святой истины им вдалбливают в головы кодекс насилия и бесчестия!

— А почему вы не воспротивитесь? — выслушав, удивленно спросил Триф. — Так и до беды недалеко…

— Сложный вопрос, Илья Натанович, — стало печальным лицо Чары. — Я ведь Машке не родная мать, двоюродная тетка. Ее родители погибли три года назад, она досталась мне вполне сложившимся эгоистом. Девочка все принимает в штыки, и я в замешательстве, кое-как справляюсь с ней. Запретить ей посещать сходки, а что вместо? Я не сильна убеждать, а она не очень воспринимает нотации. Вы бы не взялись направить ее?

— В моем положении? — грустно усмехнулся Триф. — А что там, к слову сказать, происходит? Я ведь чувствую. Машина какая-то у калитки, вы все скованны…

— Врать не могу, Илья Натанович. К тому лее Виктор попросил подготовить вас. Какой-то важный туз из органов прибыл за вами.

— Охо-хох! — так и сел на табурет ошарашенный Триф, прямо на пучок укропа.

— Только не ударствуйте! — успокаивала Чара. — Намерения у них мирные, будто хотят вас от Церкви уберечь.

— Час от часу не легче!

— Не могу судить, Илья Натанович, но что им всем от вас надо?

— Как вам сказать… — ушел в размышления Триф, задумчиво теребя передник. — Все беды на земле от дерзких. Как сказано в притчах Соломоновых: «Поучающий кощунника наживет себе бесславие и обличающий нечестивого — пятно себе. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя, обличай мудрого, и он возлюбит тебя. Дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее, научи правдивого, и он приумножит знание». Я попробовал передать часть своих познаний мудрецам, оказалось: без умных обойтись можно, без послушных никогда.

— Я вас поняла. Однако власть не может обойтись без умных. Неужели вам не нашлось места среди советников?

— Это разные вещи, Чара. Если я стану подсказывать плотникам, какой высоты порог делать, — это одно, а говорить им, что дом, ими возведенный, плох, — это другое. Это — посягательство на приоритет. Проще говоря, я толковал Библию иначе принятых норм.

— Не поняла, Илья Натанович: по-моему, Библия — книга книг, где сокрыта величайшая мудрость.

— Вот именно — сокрыта. Бьюсь об заклад, вы не читали ее, как не читали Библию наши вожди — светские и святские.

— А верно! — засмеялась Чара. — Не читала. Так, слышала кое-что, цитатки кое-какие… А что вам в Библии не по нраву?

Триф вздохнул. Беседовать на эту тему не хотелось.

— К нам идут, — сказал он, выглянув в окно. На крыльцо поднимались Портнов и двое незнакомых людей.

Чара слегка поправила прическу и открыла дверь кухни.

Первым вошел высокий мужчина, худощавый, с приятным, не колющим, но проницательным взглядом.

— День добрый, — сказал он и представился: — Генерал Судских.

Он посмотрел внимательно на Чару и остановил взгляд на Трифе, уверенный и располагающий.

— Илья Натанович, вам надо срочно покинуть это гостеприимное убежище.

— А обед я приготовил, не убрано тут, — засуетился, морща лицо, Триф. — Как-то некстати…

— Отобедаем в другом месте, — мягко настаивал Судских. — Я вызвал вертолет — это говорит о чем-то?

— А в Южном порту меня ожидает атомная субмарина, — грустно сострил Триф.

— Фарватер мелковат, — принял шутку Судских. — Благодарите хозяев за приют — ив путь.

В прихожей, вздыхая горестно, Триф надел куртку, мокроступы, попрощался со всеми разом и с Марьей отдельно:

— Прощай, дитя. И будь аккуратнее в выборе учителей. В Писании сказано: «Мудрость лучше силы, и однако же мудрость бедняка пренебрегается и слов его не слушают».

По личику Марьи, смазливому и озленному, отчего оно казалось мелким, читалось, что за словом в карман она бы не полезла, не будь здесь взрослых, особенно Чары, настороженной, как капкан.

— Да пребудет с нами Иисус наш, брат мой, — не удержалась Марья от ерничества. — Я провожу вас, — и первой выскочила из дома, опережая наставления Чары.

Портнов повел всех не к калитке, а к забору. Он шел впереди, за ним — Судских, Триф, замыкали шествие двое оперативников в камуфляже и Назаров. Поодаль, будто нехотя, пробиралась Марья.

— Боже мой, Боже мой! — хватался за голову Триф, поспешая за Судских. — Объясните, что происходит?

— Пока ничего, — отвечал Судских, — но по вашу головушку сюда прибыло несколько милицейских машин, да едут два грузовика с юнцами, непонятно кем ведомые. Я побаиваюсь провокаций.

— A-а, это вы не знаете, а меня Марья просветила: это «юные христиане», защитники веры, — торопился Триф.

— Потом разберемся, — не вдавался в подробности Судских.

Об этих молодежных формированиях он знал и до поры до времени не придавал им серьезного внимания. Отнюдь не в церковных кругах родилась идея их создания, но ее подняли на щит сразу многие и демократы, и националы, чтобы, дескать, отвлечь молодежь от наркомании, хулиганства. Их поддержали коммунисты, нашлись средства на воскресные школы и летние лагеря. Первые тревожные сигналы стали поступать недавно: молодежь учат обращаться с оружием, отряды «юных христиан» принимают участие в облавах на бомжей вместе с «милицией нравов».

— Веселей, веселей, — поторапливал Трифа Судских.

— В пору веселье, — с придыханием отвечал Триф. Путь по глубокому снегу давался ему с трудом.

— Идет! — оповестил всех Зверев, и все сразу разом услышали стрекот вертолета.

Они выбрались на картофельное поле, туда же снижался вертолет. И тут, обернувшись, Судских приметил Марью.

— А ты куда? Марш назад!

— Что вы, что вы! — замахала она руками. — Чешите себе по холодку! — И побежала прочь, но не к дому, а наискосок, к трассе, где у обочины стояли две «раковые шейки» и красная «Нива», толпились люди в защитной милицейской одежде. Но самое неприятное — два крытых армейских грузовика только что подъехали, перегородив трассу, из кузовов сыпались горохом горланящие что-то подростки.

— Веселей! — скомандовал Судских и потянул за собой Трифа. — Миша, вызывай Бехтеренко, прикрывай! Не стрелять!

Он подтолкнул к открытому вертолетному люку Трифа, помог ему забраться внутрь, влез сам. Вертолет тут же стал набирать высоту, оставив под собой оперативников, Портнова, Назарова, бегущих к ним людей в милицейской одежде, вперемешку с подростками, среди них скакала Марья.

— Улетели, гады, ушли, сволочи! — кричала она. — Дайте мне автомат! — почти визжала она.

Кто-то в защитной форме сунул ей автомат под руку:

— Палить-то умеешь?

— А то! — резко передернула затвор Марья.

— Пали по этим, — подсказали Марье из-за спины.

— Стоять! — крикнул в сторону набегающей толпы Зверев. — Я майор УСИ Зверев!

— Мент поганый! — взвилась Марья. — Получай!..

Резкий треск прошил воздух, пули натолкнулись на преграду, оставшиеся на картофельном поле попадали в снег.

— Остановите эту сучку! — орал со снега Назаров. — А то не ручаюсь за себя, всех перемолочу!

— Что ж ты наделала, девонька? — отобрал у Марьи автомат подскочивший милицейский майор.

— Как что? — еще не остыла от горячки Марья. — Началось! Мне выдали оружие, я в отступников стреляла!

— Кто приказал? — обвел хмурым взглядом толпу майор. Он где-то потерял головной убор и прятал то одно, то другое ухо в воротник шинели.

— Мы христово воинство, ты нам не приказчик! — крикнул кто-то из подростков по-петушиному. Загомонили остальные.

— А ну заткнись, сопляки! — осадил всех подошедший от трассы коренастый мужчина в шлеме и камуфляже спецназа. — Жопу намять? — И выписал крикуну крепкого пинка. — С вами, желторотые, позже. Кто дал девчонке оружие?

В молчании слышен был только хруст наста: к лежащим на снегу спешили спецназовцы.

— Оружие к осмотру! — приказал коренастый.

— А кто вы такой? — спросил милицейский майор.

— Полковник УСИ Бехтеренко! Достаточно полномочий, сукин ты сын?

— По машинам! — фальцетом крикнул кто-то из толпы.

— Стоять! — передернул затвор полковник. — Больше повторять не буду: оружие к осмотру!

— Она вырвала у меня автомат! — протиснулся сквозь толпу милицейский сержант, судя по лычкам на защитной куртке.

— Чей это? — насупился полковник.

— Мой… Наш, — сдавленно ответил милицейский майор.

— Каплев, Запашной, взять мерзавца!

— Не имеете права! — встрепенулся майор. — Я вам не подчиняюсь!

— А я тебя спрашивать не буду, понял? А если бы не пацаны здесь, у нас с тобой другой бы разговор получился, понял?

— Вам придется отвечать за вмешательство в действия милиции по пресечению беспорядка, — не испугался угроз майор.

— Тебе, майор, погоны явно не по размеру, если беспорядок порядком называешь. Я тебя лично в порошок сотру, — прохрипел полковник. Старая вражда выплеснулась наружу.

— Не имеете права! — заорал с опозданием и сержант, выкручиваясь в руках спецназовцев. — Товарищ майор, вы скажите ему, скажите, как вон тот бородатый настаивал пацанам оружие дать! А вы еще сказали: «Не торопись», а бородатый взял у меня автомат, а вы промолчали, ну что ж вы, товарищ майор!

— Молчи, дурак! Что несешь? — спохватился майор, ища глазами за спинами подростков бородатого в застегнутой наглухо стеганой куртке и шапке с опущенными ушами.

— Ясен расклад, — процедил полковник, проследив направление взгляда майора. — Иди сюда, подстрекатель сраный!

Подростки заволновались. Раздались крики: «Учителя не отдадим! Убивайте, гады!»

— Цыц, щенки! — зычно крикнул полковник и дал короткую очередь вверх.

К нему подбежал спецназовец.

— Зверева насмерть, двоих тяжело, вызвали санитарный вертолет! — кратко сообщил он.

— Все слышали? — обвел взглядом разношерстную толпу полковник. — Доигрались?

Подвели бородатого.

— Тобой лич-ч-но заниматься буду. Чтобы пацанов не растлевал.

— Я Богу служу, перед Богом и отвечу, — с нагловатым форсом сказал бородатый. По виду, если не считать бороды, ему было лет двадцать пять.

— Ив каком же сане пребываешь, охламон? — не стеснялся на выражения полковник. Бородатый не ответил. Сплюнул.

— Майора, сержанта и этого в мою машину, — распорядился полковник. — Глаз не спускать!

— Не имеете права, не отдадим учителя! — загомонили подростки.

— Да пошли вы!.. — прекратил разговоры полковник и первым двинулся через расступающуюся толпу. На его пути оказалась Марья. Средь бледного личика алел пухлый ротик, потрескавшиеся губы подрагивали.

— А первую заповедь «Не убий» забыла? — спросил он и крепко взял Марью за рукав куртки. — Пошли, сучонка…

Марья в забытьи повиновалась.

Толпа стала рассасываться. Милицейские рассаживались в свои «раковые шейки», молодняк полез в грузовики. Безучастные ко всему сидели в кабинах грузовиков водители. Отхаркиваясь, заработали моторы. На посадку среди картофельного поля заходил белый санитарный вертолет. В ранних сумерках он казался искрой уходящего дня.

2 — 8

Это было самым трудным — сообщить семье Миши Зверева о его смерти. Считалось, что в элитном УСИ практически исключены потери личного состава. Да, гак было. Но железный обруч обстоятельств туже и туже стягивал привычный уклад понятий, чаще и чаще оперативники Управления сталкивались с сопротивлением и применяли оружие. Один убитый, двое тяжелораненых — это уже ЧП для плановой операции. Случайность?

— Нет, друзья мои, — завершал подведение итогов операции Судских. — Мы элементарно не готовы к экстремальным событиям. В стране уже десять лет экстремальность стала нормой жизни, а мы полагаем наивно, что магическое «Я — работник УСИ» убирает автоматически все преграды. Люди разозлены и разобщены, прежние ценности и табу мало кого волнуют, и только случайность по-прежнему является доминантой поведения. Каждый надеется выбраться из критической ситуации благодаря случайности, верит только в случай, в знаменитое русское «авось» и ни перед чем не остановится, чтобы из грязи попасть в князи. Сегодняшнее печальное событие — не случайность, это закономерное проведение плана дальнейшего развала страны. Имена проводников этой политики мы пока не знаем. Наша задача — пресекать в зародыше любое вовлечение масс в беспорядки. Стандартных подходов нет.

Заместители и начальники отделов расходились молча. Как правило, вопросов никто не задавал. Подчиненных Судских приучал с самого начала работать самостоятельно. Остался полковник Бехтеренко.

— Что с девчонкой делать? — спросил он, едва все вышли. — Несовершеннолетняя, убийство при отягчающих обстоятельствах…

— Портнов очень просил за нее, — опустив голову, отвечал Судских. — Девчонка сирота.

— Этого к делу не пришьешь. На всю катушку дадут.

— Овца заблудшая! — отвернулся к окну Судских. — Да-вай-ка, Святослав Павлович, не опережать события. Все подследственные остаются у нас. Готовь документы в Генпрокуратуру, начинай следствие. — Он не знал, что еще сказать, попросту не хотел и закончил неожиданно: — Поехал я к Зверевым.

Первым к себе Бехтеренко вызвал майора милиции:

— Ну давай, майор, выкладывай, что-где-когда. Пой мне, одним словом: «Как ты очутился там, где я живу?»

— Ни на какие вопросы я отвечать не буду, — упрямо ответил майор. — Я выполнял приказ своего начальства.

— Использовал, так сказать, дорогу сюда на время для обдумывания. Так чей, говоришь, приказ ты выполнял? Генерала Христюка?

— Да, и говорить буду только в его присутствии, — выработал тактику майор.

— Ну, это мания величия, майор. А вот приказ говорить я тебе сейчас спроворю, — угрюмо усмехнулся Бехтеренко и набрал номер: — Генерала Христюка. Кто спрашивает? Полковник Бехтеренко, он в курсе, — и развел руками, показывая майору: нет никаких проблем. — Здравствуйте, генерал. У нас маленькая заминка, подопечный ваш кочевряжится. Даю трубку…

Майор взял трубку и по мере высказываний на том конце провода тянулся, как худосочный росток, вверх. Молча он вернул трубку, оттер испарину со лба.

— Тяжело младшим стрелочником? Так тебе и надо, раз мозгами шевелить не хочешь. Да ты садись, садись, в ногах правды нет, — милостиво предложил Бехтеренко.

— А где она, правда? — смотрел на него майор невидящим взглядом. — Христюк сказал, что это я из обычного рейда устроил чрезвычайную акцию, действовал вопреки оперативным данным.

— И каковы они были на десять часов утра?

— Я получил личные указания Мастачного, заместителя Христюка, в его присутствии, обезвредить разыскиваемого Трифа. Данные о его местонахождении по рации сообщил лично Христюк. Тогда я выехал в деревню Карпово. Попутно мне придали еще восемь человек из дивизиона «милиции нравов».

— Кто распорядился послать туда пацанов?

— Не знаю. Я честно говорю.

— Вот тебе раз! Тогда откуда вы знакомы с отцом Мотви-ем, или судимым дважды Александром Мотвийчуком?

— Я его не знаю, — отрицательно замотал головой майор.

— Брось, майор, — жестко приказал Бехтеренко. — Запел, пой дальше.

— Но…

— Без но. Уверяю тебя. Мотвийчук расколется быстро, не бери грех на душу, на тебе первом кровь наших ребят.

— С ним меня знакомил тот же Мастачный за неделю до Рождества. Сказал, что Мотвийчук руководит отрядом «юных христиан», неплохо бы приобщать ребят к серьезной работе.

— Слушай, майор, ты что, полный придурок, не знал о розыске Мотвийчука? — заскрипел на стуле Бехтеренко.

— Знал.

— И не заявил об этом Христюку?

— Начальство и без меня об этом знало.

— И ты решил спеться со своим врагом заклятым, с тем, кого тебе отлавливать надо и днем и ночью, в пургу и вёдро, пока в тебе хоть кровинка полощется?

— Не валите на меня все! — вскинул голову майор. — Мне было сказано, что Мотвийчук искупил свою вину работой с подростками.

— Какие моралисты в «милиции нравов»! — всплеснул руками Бехтеренко. — Этот охламон полгода назад замочил невинную старушку, а его в святцы вносят! Где логика, майор?

— Я выполнял приказ, — опустил голову майор.

— И рассчитывал, с рук сойдет. Навалитесь на бедного Илюшку, оттузите по печени, по почкам, остальное вас не касается. Так вас, ментов поганых, учат нынче служить народу?

— Меня этому не учили.

— На каникулах был? Врешь. Слушай, я тебе одну бумаженцию зачитаю для осветления памяти. — Бехтеренко поискал в папках и вынул листок. — Слушай, стенограмма выступления замполита Мастачпого перед офицерским составом в годовщину создания «милиции нравов»: «… и я вам, товарищи, не советую миндальничать с нечистью. Хватайте всех подозрительных, нормальный человек по улицам не шастает, по вокзалам не ночует. При малейшем намеке на сопротивление — палочками по жизненно важным органам, чтоб долго не жил. Народ вас поддержит, хватит мириться с отребьем!» Аплодисменты. А ты там был, ладошки бил. А если человек в беду попал, как Триф этот? Кому он навредил? Мозги отшибло? Козлы вы вонючие, а не «милиция нравов», лимита сраная. Я по твоей харе вижу, что онучи на милицейские сапоги сменил. Или москвич, скажешь?

— Я тамбовский, — тихо ответил майор.

— Город-то исконно русский… И не волк ты тамбовский, а хорек! Еще и пацанов в беспредел тащите.

— Это не мы, — вовсе сник майор.

Бехтеренко резко выгнул шею, набычился, но сдержался. Вид майора был ему неприятен. Он вызвал охрану, а майору сказал:

— Ничего ты не понял, служивый. Вот тебе карандаш, бумага, в камере подробно все опиши в числах и лицах. Ведите его, — кивнул он охранникам. Старший показал глазами на майора: отобрать лишнее?

— Ведите, как есть, — распорядился Бехтеренко. — Трус. Но я думаю, совесть к нему вернется. Давай, майор, у тебя есть шанс стать порядочным человеком. Или просто человеком, а не козлом в мундире.

Закурив, выпив газировки из холодильника, Бехтеренко велел вести Мотвийчука.

— Отец Мотвий? — дурашливо осведомился он. — Или сразу по фене начнем?

— Лучше сразу по закону, полковник, — с наглецой ответил Мотвийчук. Борода не делала его старше, она лишь прятала отдельные участки лица. Видимыми оставались ныряющие в сторону рыжие глаза, острый и длинный нос с горбинкой, не переломанный пока за нахальство.

— По-людски хочешь? — притушил сигарету Бехтеренко, прищурился от дыма.

— А ты меня незаконно взял. Меня милиция ищет, понял?

Без комментариев Бехтеренко отвесил ему добрую оплеуху.

— Ты! Ты! — скособочился Мотвийчук. — Не имеешь права!

— Имею, — спокойно ответствовал Бехтеренко, примериваясь, как бы выровнить наглеца оплеухой с другой стороны. — И вот почему. То, что ты с пацанами вытворяешь, грех куда более тяжкий, чем убийство старушки.

— Докажи сначала! — крутился вокруг оси Мотвийчук, прикрываясь обеими руками от кружащего полковника.

— Бережешь личико? Зеки тебе его пока не испортили… Не хочешь назад, да? Маманька, надеешься, вызволит?

— Не убивал я никого! — всхлипывал Мотвийчук. — Требую адвоката и передачи дела в руки милиции.

— Адвоката, говоришь? Есть у тебя адвокат: Зверев Михаил Иванович. Знаешь такого?

— Не знаю.

— Я подскажу: майор органов, которого сегодня глупая девчонка убила, а автомат в ее руки ты вложил.

— Это еще доказать надо, — упрямился Мотвийчук.

— И я о том же, — согласился Бехтеренко. — А пока суд да дело, будешь ты обычным подследственным. Идет?

— Так бы сразу, — распрямился Мотвийчук.

— А сидеть будешь в обычном предзаке. Идет?

— Нормально.

— Ас тобой в камере будет еще человек двадцать стоящей братвы, которая будет знать, кто ты такой. Идет?

— Переживем. Бог терпел и нам велел.

Бехтеренко засмеялся откровенно, будто со щенком забавлялся.

— Слушай, Сонечка, так кажется, тебя мама в детстве звала? Блатным станет известно не только про старушку, но и про девятилетнюю девчушку, которую ты изнасиловал.

— Зачем наговариваете? — сменил тон и обращение Мотвийчук. — Не было такого!

— Али запамятовал? — Бехтеренко взял папку и держал ее на весу перед ним. — Здесь все. Ты садись, садись, — кивнул на стул Бехтеренко, перелистывая страницы. — И не удивляйся, что у нас твое дело. Неспроста, значит… Послушай, если в памяти стерлось: 1996 год, дело номер двадцать два тридцать один по факту изнасилования Мотвийчуком Александром Витальевичем несовершеннолетней Бальтер-манц Ирины Семеновны 1987 года рождения. Вспомнил?

— Так доказано, что не доказано! — вскочил Мотвийчук.

— Оклеветали, что ли? Нет, Сонечка, маманя тебя откупила за десять тысяч баксов. Может, и это наговоры?

— Як делам матери отношения не имею.

— Ой ли? Тогда я тебе документик зачту: «Расписка. Дана настоящая Мотвийчук Н. В. Бальтерманц Ольге Давыдовне в том, что она обязуется выплатить Бальтерманц Ольге Давыдовне десять тысяч долларов за прекращение следствия об изнасиловании ее дочери Бальтерманц И. С. Подпись: Мотвийчук Н. В». И ниже: «Деньги в размере десяти тысяч долларов переданы мною Бальтерманц О. Д.». Что скажешь, кум мой окаянный? Умный народ евреи?

— Жиды проклятые! — заиграл скулами Мотвийчук. — Вот бы и судили их за вымогательство.

— Не получится, — вздохнул Бехтеренко. — В Израиль укатили.

— Это она специально дочь свою подставила, чтоб баксы сорвать, тварь!

— А ты наивный и слепой, да? На ребенка полез… Ладно, что ты со всех сторон урод, везде хочешь правым остаться, только учти: уркам объяснять свою правоту не советую. Они хоть и уроды, но до маразма не опускаются.

— Все беды от жидов, — вздохнул Мотвийчук, будто и не было уничижающей тирады полковника.

— Интересная тема, — согласился Бехтеренко. — Развивай…

— Религию подкинули — раз, гражданскую войну развязали — два, — загибал пальцы Мотвийчук, — при коммуняках грабили страну, а потом к себе свалили. — Он победоносно глянул на полковника, как бы призывая его: ты же русский, согласись.

— Не соглашусь, — сказал полковник. — Ты главное забыл: сволочи ойстрахи на скрипочках поигрывают, а мы на днеп-рогэсах надрываемся, сволочи Эйнштейны науку двигают, Лившицы в правительствах заседают, и вообще они первыми у кассы, а нас, русских, оттесняют. И это еще не все: еврей еврею ручку протягивает, наверх тащит, а русский русскому ножку подставляет. Оттого они, приплясывая «Семь сорок», у кассы встречаются, а мы в лучшем случае в центре ГУМа у фонтана с песней «Чому я не сокил, чому не летаю». Так?

— Дальше, дальше. — Губы Мотвийчука налились прежней усмешкой, а глаза наглецой.

— А дальше ты в СИЗО отправишься, а евреи дальше поедут. Слабо ты теорию о еврейских кознях выучил. — Бехтеренко вызвал охрану: — Этого субчика с утра в СИЗО на полные тридцать суток.

Минуты не прошло, охранник появился снова:

— Милицейский майор в камере повесился!

Он протянул Бехтеренко листок бумаги.

— Твою мать! — выругался полковник, читая: «Я использовал свой последний шанс. В моей смерти прошу никого не винить». И ниже приписка: «Руководство отрядами «юных христиан» контролирует помощник президента Гуртовой».

— Как это случилось? — поднял глаза на охранника Бехтеренко. — Не уследили?

— Я же подсказывал! — оправдывался охранник. — Думал, он пишет, а оно вон как…

— Подсказывал, — помассировал затылок Бехтеренко, отходя с письмом к окну. — А я не поверил.

— Мотвийчука в СИЗО отправлять?

— С утра отправляйте. Этот не повесится, напрочь отмороженный. Твою мать… — выругался он еще раз.

«Надо Судских сообщить. Еще один подарок», — нехотя набирал Бехтеренко мобильный номер Судских.

Генерал откликнулся из машины: от Зверевых направлялся домой. Бехтеренко кратко сообщил о случившемся с майором и более подробно о посмертной записке, дабы смягчить трепку за недогляд. Судских самого мучили угрызения совести, и рассказ Бехтеренко он выслушал без комментариев. Заметил единственное о Гуртовом:

— Я догадывался. Кое-какие факты были. Это потом. Ты что-то, Святослав Павлович, о Мотвийчуке молчишь.

— Наглеет малый, — живо откликнулся Бехтеренко. — Я его до утра поразмыслить оставил.

— А надо бы в оборот взять. Меня не столько сынок интересует, сколько его мать. Она у нас давно на примете. Дама очень любопытная, имеет крупные связи. Я сейчас согласую с генеральным ордер на обыск квартиры Мотвийчуков, а ты просмотри информацию на мамашу. Как только ордер будет получен, выезжай. Нужен компромат, Святослав Павлович. Если мы не прижмем мадам Мотвийчук, она еще с ночи подымет такой хай…

— Обоснованный компромат или…

— Святослав Павлович, ты со мной не первый день работаешь и знать бы должен, что Судских законов не нарушает. Этических и моральных тоже. Просмотри информацию и найдешь прямой ход.

— Понял, — отвечая, покраснел Бехтеренко. Вспомнилось хамоватое поведение Мотвийчука, его остренькая физиономия, по которой он прошелся от души пятерней. Руки распустил! Не мог гаденыша морально придавить?

Все происшедшее за сегодня выбило из колеи, если не сказать точнее, что пятнадцать лет на службе в органах постепенно приближали день его душевного разлада. Все, чему его учили, что наработано практикой, разом свелось к нулю. Девчонка стреляет в своего защитника, великовозрастный балбес не боится ответственности, а за этим явно невидимые силы иезуитски перекраивают законы, без оглядки, по чьей-то прихоти.

В органы Бехтеренко пришел накануне ломки, но лейтенантом его несло в общей стремнине, старшие подсказывали фарватер, майором он лавировал самостоятельно, считая, что вот-вот вернутся стабильные времена веры в непогрешимость органов. Случилось другое: органы сами приспособились к обстоятельствам, неслись по стремнине вместе со всей страной, и многое, на чем держалась стабильность, растерялось в хаотичном плавании.

Ему представилась битва, знаменосец впереди. Вот он сражен, падает, но знамя подхватывает другой…

«А в этих странных передрягах, когда неизвестно, где враг, кто в кого стреляет, до знаменосца ли? Упал, и ладно, свои руки не заняты обузой, себя бы спасти…»

Можно вписать смерть Миши Зверева в трагическую случайность, хамовитость Мотвийчука — в закономерность смутного периода, но поступок милицейского майора не вписывался в обыденные рамки.

Бехтеренко никак не мог заставить себя взяться за дела, все пытался додумать главное: что заставило майора наложить на себя руки? Совесть? Да было, чем ему защититься, оправдаться!

«У этого тамбовского бедняги противоядия не осталось. Не захотел в дерьме со всеми полоскаться. Чище нашего ушел…»

2 — 9

Среди постоянных обитателей комплекса в Ясенево полковник Бехтеренко занимал кабинет заместителя начальника Управления по оперативной работе. Он и считался первым заместителем генерала Судских, хотя кабинетных бдений не любил и при первой возможности исчезал с оперативной группой. Возможностей хватало, и Судских не корил его за отлучки. Бехтеренко был уважаем за опыт, знание всех видов оружия, техники, за смекалку в конце концов. Мозговики Судских, его сотоварищи по НИИ, позволяли себе подшучивать над нелюбовью Бехтеренко к компьютерам, но всегда приходили на помощь, если полковник путался в программах.

Ему всегда казалось, что информация сотрется, затеряется, куда привычнее картотеки, папочки, магнитофон; однако Судских всю информацию велел загнать на дискеты, создал систему ключей и допусков, к скрытому недовольству Бехтеренко. Всякий раз он подсаживался к экрану компьютера, как садятся в кресло дантиста.

С третьей попытки он пробился в общую картотеку: на дисплее появилась информация, длинный список фамилий убегал вверх, и Бехтеренко стоически дожидался момента, когда появится нужная. Он мог бы спуститься этажом ниже, где колдовали мозговики, а в этот день с раннего утра присутствовал ас-компьютерщик Гриша Лаптев, но профессиональная гордость не позволяла. В свое время война в Чечне научила его полагаться сугубо на себя: не можешь сам — справятся подчиненные, не справятся они — всем хана. По-своему он ревновал Судских к разведке. Выходец из знаменитой «Альфы», Бехтеренко видел свою задачу несколько иначе, чем теоретически подкованный шеф: он должен получить четкую информацию, а раскапывать ее, стыковать узлы могли бы подчиненные. Это, мол, пройденный этап, не царское это дело в клавишах ковыряться.

«Вот она, голубушка!» — с облегчением остановил поток фамилий Бехтеренко и выделил нужную: Мотвийчук Н. В. Компьютер вознаградил его за терпение, и с первой попытки Бехтеренко получил досье на экране. «Все о Еве», так сказать.

«Мотвийчук Нина Владимировна, 1949 года рождения, не замужем, проживает в Москве с сыном. Четырежды была замужем: в 1967, 1974, 1979, 1988 годах. В 1997 году создала «Ассоциацию Великих Магов», является ее генеральным директором и главным магом. Образование: заочное отделение Педагогического института им. Крупской в 1969 году, вечернее отделение Университета марксизма-ленинизма в 1978 году. Послужной список: 1969–1970: 126-я школа, г. Москва, преподаватель начальных классов; 1974–1977: Ленинградский райком КПСС, г. Москва, секретарь-машинистка, завотделом, 4-й секретарь; 1977–1980: горком партии, помпомзавотделом, смотритель архива; 1980–1990: администратор санатория ЦК КПСС «Коммунист».

«Карьера рядовой партийной раскладушки!» — заулыбался понимающе Бехтеренко и стал считывать дополнительную информацию, штрихи, так сказать, к портрету:

«Из партии вышла в 1990 году, тогда же уволилась по собственному желанию. На самом деле была уличена в краже мебели санатория. Дело о краже прекращено по личному распоряжению Лигачева Е. К. Гаданием и магией занимается с 1991 года. Ее услугами пользуются многие высокопоставленные лица, в том числе и служители культов. Прекрасная интуиция, наблюдательна, хитра, по складу ума- авантюристка. На учете в КГБ с 1971 года: валютная проституция. Работать осведомителем дала согласие без принуждения в 1972 году. Псевдоним «Штучка». В 1990 году с помощью работника КГБ подполковника Рыжнова В. И. пыталась выкрасть свое личное дело из архива. Расследование не проводилось. В 1991 году предсказала Крючкову поражение в случае путча. В 1993 году предсказала победу Ельцину в случае решительных действий. Ее фраза: «Танки не должны приближаться к Белому дому, вижу много крови», подсказала решение обстреливать Белый дом с моста.

Мотвийчук Н. В. приглашалась рядом известных политических деятелей, финансистов и коммерсантов к сотрудничеству в качестве советника. С 1992 года она принимала участие в различных крупных аферах. См. раздел Х-5. В 1992 году она проходила по делу о «фальшивых авизо», в 1993 году по делу банка «Возрождение и прогресс», в 1995 году по делу ассоциации «Благо», в 1997 году по делу МММ. Во всех случаях обвинения сняты за недоказанностью. Тесно связана со многими криминальными структурами. См. раздел IX-8. В 1996 году приговорена группировкой «Бамат» к физическому уничтожению за подлог и разглашение коммерческой тайны. В 1997 году аналогичный приговор получила от рус-ско-польской мафии. В обоих случаях откупилась. Суммы выкупа — около полутора миллионов долларов. Мотвийчук Н. В. имеет личные счета в нескольких зарубежных банках, где содержит более двух миллионов долларов. См. раздел Х-17.

Мотвийчук Н. В. лично знакома со многими важными чиновниками госаппарата. Имеет практически прямой выход на президента через помощника Гуртового Л. О. С ним она познакомилась в Швейцарии в 1993 году, когда открывала счет в банке «Империал», в котором тогда работал Гуртовой Л. О. Она предсказала ему блестящую карьеру в случае возвращения в Россию. Она же способствовала его скорейшему продвижению. См. раздел XXV-3.

Сын, Мотвийчук А. В., 1970 года рождения. Постоянно проживает с матерью. Официально никогда и нигде не работал. Разведен. Семь классов образования. С 1988 по 1990 годы служил в СА, ВДВ в г. Каунасе. Служил в рембате, хотя любит рассказывать о своих невероятных подвигах десантника. До 1998 года постоянно носил камуфляж. За время службы сына мать много раз приезжала в Каунас, сделала все возможное, чтоб оградить сына от тягот армейской службы. Практически ему была создана синекура под видом лаборатории КИП.

Мотвийчука А. В. знают в солнцевской и балашихинских группировках, однако серьезно его не принимают из-за низких умственных и физических качеств. Кличка «Балабол». Имеет большое влияние на мать. Все крупные неприятности матери напрямую связаны с вмешательством сына в ее дела: любит давать безответственные советы. В 1996 году привлекался к суду за изнасилование. Освобожден до суда ввиду прекращения дела истцом. В 1999 году привлечен к суду за предумышленное убийство. Бежал из следственного изолятора на второй день. Побег организован матерью. В розыске».

«Найден», — удовлетворенно подытожил Бехтеренко.

«По неподтвержденным данным, скрывается в одном из мужских монастырей. См. раздел XXV-12».

«Опять двадцать пять!» — досадовал Бехтеренко. Было почему. На всякий случай он поискал вход, нашел и получил напутствие: «Закрытая информация. Введите код». С кодами у Бехтеренко дружбы не получалось. Как заместитель начальника Управления, он знал их, но всегда путался и попадал в дебри непонятных значков.

«Ну и ладно!» — не стал упорствовать Бехтеренко. Поразмыслив недолго, он все же решил повозиться с кодами. Минут двадцать кропотливого труда принесли плоды: Бехтеренко открылся раздел X. Он поразмыслил, может ли ему пригодиться этот раздел, и решил не мудрить с машиной: набрал фамилию гадалки, сделал запрос. Машина ответила взаимностью, выложила свежую информацию:

«Дело партии национал-демократов. Участие в нем Мотвийчук Н. В. В 1998 году казначей партии Мотвийчук Н. В. в сговоре с главным бухгалтером Бессоновой А. Д. подделала банковские документы, в результате чего двести пятьдесят тысяч долларов были переведены на личный счет Мотвийчук Н. В. в «Дженерал Банк», Бельгия. Разразился скандал, однако руководство партии пыталось замять его накануне выборов, договорившись с налоговой полицией. Бессонова, обделенная Мотвийчук, на компромисс не пошла и написала заявление в Генеральную прокуратуру, в котором честно созналась в пособничестве. Расследование вел прокурор по особо важным делам Басягин Н. К. Соучастие Мотвийчук Н. В. в афере не было доказано по причине неожиданной смерти Бессоновой А. Д. — кровоизлияние в мозг в результате падения на обледенелой улице».

«А рыбка-то еще та!» — ударил в ладоши Бехтеренко. Ему все больше и больше нравилось общение с машиной.

«…По нашим данным, Басягин Н. К. состоит в любовной связи с Мотвийчук Н. В., несмотря на разницу в возрасте: Басягин Н. К. 1968 года рождения. Назначение в Генпрокуратуру он получил по протекции Мотвийчук Н. В. в 1997 году. До этого он занимал должность заместителя прокурора Северо-Западного округа Москвы, принимал непосредственное участие в деле об изнасиловании Мотвийчуком А. В. несовершеннолетней Бальтерманц И. С. В настоящее время по личному распоряжению президента РФ дело о финансовых махинациях в партии национал-демократов направлено на доследование. Ведет его прокурор по особо важным делам Коряковцев Н. И. Басягин Н. К. с 20. 10. 99 г. от дел отстранен и находится под домашним арестом по распоряжению Генерального прокурора. С Мотвийчук Н. В. взята подписка о невыезде, однако по подложному паспорту на имя Часовых Н. В. 06.12.99 г. она ходатайствовала о въездной визе в посольстве Бельгии. Ранее по этому паспорту она выезжала в США, Швейцарию, Бельгию, где имеет счета в крупных банках.

Мотвийчук Н. В. находится на особом учете. См. раздел 1–5».

В этот раздел Бехтеренко даже не стал входить. Там находились все те, за кем установлены категории наблюдения, прослушивание телефонов и так далее. Представление о подопечной он и без того имел полное. «Штучка» была еще та, прекрасный гибрид времени и нравов. Партийное прошлое и авантюрное настоящее породили беспринципность. «А мы здесь, Святослав Павлович, не от шоколада изжогу имеем», — вспомнилось вдруг, как отвечал ему Гриша Лаптев, когда он заходил в его лабораторию и подмачивал насчет сидения у экрана. Такой вот телевизор: пару раз программок насмотрелся, порнушки всякой и спокойно дома объявляй: «Жена, ни с вечера, ни с утра ничего не будет, потому что ничего уже нет».

И все же настоящее требовало принимать решение.

«Интересная картина получается, — размышлял Бехтеренко, — мы берем Мотвийчук, обязаны передать после дознания Коряковцеву, а Гуртовой позже вытащит ее, пользуясь доступом к президенту. Обелит мадам, президент поверит. Бесплатный труд получается?»

Он не успел додумать, что из всего этого получится: снизу сообщили, что ордер получен и опергруппа готовится к выезду.

— Только маленькая заминка, Святослав Павлович, Мотвийчук на допрос рвется, — доложил дежурный.

— Да пошел он к бениной маме! — ругиулся Бехтеренко.

— Понимаете, Святослав Павлович, Мотвийчук настаивает, говорит, что знает какую-то тайну.

— Блеф, — не сдавался Бехтеренко. — Сидеть не хочет!

— ОГрифе…

Бехтеренко остыл. Куют железо, пока горячо — старое доброе правило. Он взглянул на часы. Допустим, минут двадцать — тридцать он потратит на сынка… Ничего страшного не произойдет. Пока никто телефоны не обрывал, отпустить бедного мальчика не требовал, главная магэсса карами не смущала…

«Или как там будет правильно: магэсса, магиня?..»

— Давай, но пошустрее. Выезд отложить на полчаса.

Через пару минут Мотвийчук стоял перед полковником Бехтеренко. По виду не скажешь, что отсидка в камере с предстоящим переездом в СИЗО убила его наповал. Наоборот, он появился, ровно ничего не случилось, непотопляемый фрегат УРО — ни больше, ни меньше.

— Хочу сделать заявление, — сказал он с хитрецой.

— Делай, — выжидал Бехтеренко. Сесть не предложил, и Мотвийчук переминался с ноги на ногу.

— А что я буду иметь? — ухмыльнулся он. Повторная встреча представлялась ему несколько в ином плане.

— Бледный вид и макаронную походку, — отрезал Бехтеренко. — Делай свое заявление или проваливай, откуда пришел.

— Как же так? — пошел пятнами Мотвийчук. — Чистосердечное признание, то да се.

— Ты пришел делать заявление, сообщить некую страшную тайну, вот и пугай меня, а там посмотрим. Торг неуместен!

— Если так… — озадачился Мотвийчук.

— И только так! — поднялся с кресла Бехтеренко, надевая куртку.

— И про Трифа не надо?

— Через тридцать суток.

— А я раньше выйду! — нахально заявил Мотвийчук.

— Иди ты! — подыграл ему Бехтеренко. — А это видел? — показал он ордер, принесенный охранником. — Писец твоей заступнице-мамане, Генеральный прокурор подписал. За ней много чего накопилось, — сказал Бехтеренко, наблюдая, как серел на глазах великовозрастный нахаленок.

— Блин! — заплакал он. — А меня за что? Она сама накрутила, меня подставила, сука!

— Зачем же так на маманю? Боженька не поймет. Ты сам гусь хороший. Бабушку зарезал? Или, скажешь, не ты?

— Не я! — заорал Мотвийчук. — Не я!

— Тише, тише, — поморщился Бехтеренко. — Тогда кто?

— Мать.

— Ну ты даешь! Ты уж всех собак на мать не вешай.

— А вот вы послушайте сначала, — нервничал и торопился Мотвийчук, загребая бороду, тер рукавом слезы. — Эта бабуля, Софья Аполлоновна, учила мать гаданию. Они познакомились еще в девяностом году. Она матери передала секреты гадания, какие не знаю, и мать веще предсказывала. Тогда мать за Момотом была замужем, и Георгий, Момот, значит, сам магию хорошо знал, так она выведала у него еще что-то и стала применять в гадании, а Георгий страшно сердился, запрещал ей делать эти штучки, стал не пускать тех, кто гадать приходил. Тогда мать наняла чеченцев, чтобы его грохнули. И как-то так вышло, что Георгий с ними договорился, они его отпустили, а матери велели отработать должок, раз их потревожили. Она им сама предложила сговор: я буду знакомиться с теми, кто приходит гадать, получше узнавать их материальные дела и, если кто побогаче, вам сообщать. Выручку поделим. Клянусь, сам слышал!

— Наводчицей стала, — подсказал Бехтеренко.

— Вот-вот! — приободрился Мотвийчук. — И однажды чеченцы ограбили знакомую Софьи Аполлоновны. Ты вызнала, серьезная тетенька была, не то что маманя, и приехала к матери. Либо, говорит, Нина, вы прекратите это бесчинство, либо я вас прокляну. Так и сказала, сам слышал, она дальше входной двери проходить не стала и все платочком нос прикрывала. Маманя давай дурочку ломать, меня позвала, я, само собой, за мать, а Софья Аполлоновна меня змеенышем назвала, блин… И вот тут она и говорит… Почернела вся, глаза — раскаленными углями… «Полчаса тебе небесных, кайся!» И ушла. Мы с матерью тогда разругались: я ей стал высказывать, зачем ей с чечнсй связываться, если она бабки крутые зарабатывает, мужиков крутых знает. Мать на меня: из-за тебя, говорит, я всю жизнь маюсь! Я плюнул на все это дело, ушел из дому и у подруги своей неделю кантовался. Там меня и накрыли: «Ты старуху убил?» А я ни сном ни духом. Утром мне свидание с матерью дали Я ей сказал: вытаскивай меня отсюда, как хочешь, или все расскажу следователю. Через день мне устроили побег. Мать умоляла никому ничего не говорить, обещала все устроить и дала мне десять тысяч баксов. А вечером меня увезли в монастырь.

— А где сейчас этот Момот? Они поддерживают связь?

— Не знаю. Триф знает, они дружили.

— А что ты о Трифе собирался рассказать?

— Он отдал матери на хранение бумаги, когда мы еще по соседству жили.

— Какие? — ковал железо Бехтеренко.

— Я не разбираюсь, что там, но последний месяц мать вела переговоры с каким-то Дейлом насчет их продажи. Он приезжал к нам. Мать просила двести тысяч баксов, Дейл давал только сто.

— А где они, бумаги эти? Дома?

Мотвийчук замешкался с ответом, Бехтеренко этой заминки было достаточно.

— Не дома. В хранилище банка «Империал».

— В Швейцарии?

— Какая там Швейцария! На Садово-Кудринской, сам с матерью ездил.

— Так, Санек, — почти по-дружески обратился Бехтеренко, — расскажи-ка, что в этих бумагах.

— Цифры, записи на непонятном язЬже, знаки, в одной папке вообще галиматья, сказка или, кажется, легенда про Христа.

— Надо полагать, ты копию сделал, — утвердительно сказал Бехтеренко, и Мотвийчук, не удержавшись, сказал:

— Сделал.

— Где она?

— Дома. Без меня не найдете, — сделал попытку для торга Мотвийчук.

— Санек, дорогой, зачем тебе надрываться, скажи, где ты ее сховал, а мы возьмем. Ты уж пособи нам, чтобы паркет да кафель не ломать. Тебе же там жить, если все про старушку подтвердится, — щедро сулил Бехтеренко.

— А ладно, — расщедрился и Мотвийчук. — Только там деньги мои, не обижайте сироту, — опять нахально улыбался Мотвийчук, Бехтеренко только диву давался.

— Законность установим, хоть все твое. Где тайничок?

— В моей ванной.

— Как понимать: у тебя своя ванна?

— Все цивилизованные люди имеют ванну, — назидательно пояснил Мотвийчук.

Бехтеренко не сдержался:

— Выпускнику седьмого класса и коридора положена только параша!

— Да ладно вам сердиться, — стушевался Мотвийчук. — В ванной, за вентиляционной решеткой, тайник.

— Коротко и ясно. Чем еще хочешь душу облегчить?

— У матери есть счета за границей.

— Ведомо: в Швейцарии, Штатах, Бельгии. Что-нибудь потеплей давай, про «юных христиан», например.

— А что про них?

— Кто осуществляет руководство, Гуртовой?

— Нет. Гуртовой вроде замполита, а строевой занимается лично Шумайло.

— Начальник охраны президента? — переспросил Бехтеренко.

— Он, — твердо ответил Мотвийчук. — Нас человек двадцать собирали вместе, он задачи ставил.

«Интересно», — отметил про себя Бехтеренко. Вслух спросил:

— А Церковь с какого боку здесь?

Мотвийчук хмыкнул:

— Вроде почетных гостей.

— Все выложил?

— Вроде пока все. Что надо, спросите.

— Вот теперь, Сонечка, можешь спать спокойно…

Выпроводив Мотвийчука, Бехтеренко не почувствовал удовлетворения: смерть Миши Зверева, а там и милицейского майора пятном лежала на мизерных успехах. В сумбурных мыслях он дал команду готовиться к выезду.

Машина бежала по заснеженным улицам Москвы, почти не освещенным. Бехтеренко делал вид, что подремывает. И говорить не хотелось, и старшего опергруппы недолюбливал…

— Подъезжаем, Святослав Павлович, — напомнил старший опергруппы капитан Смольников. Бехтеренко поморщился.

Поворот налево, направо в кривых коленцах переулков старой Москвы, еще налево, и машина подъехала к нужному дому.

Вопреки желанию подъехать тихо и незаметно такого не получилось: у дома парковалось штук десять милицейских машин с заведенными моторами, включенными фарами, заметной была суета; в подъезд заходили и выходили какие-то личности, по фасаду светились окна переполошившихся жильцов.

— Ты куда завез? — осознавал ситуацию Бехтеренко. — Как Смольников едет, так неприятности! — запыхтел Бехтеренко и, не удержавшись, назвал Смольникова «литератором», как звали за глаза капитана в Управлении.

— Выверено, Святослав Павлович, — с обидой оправдывался Смольников. — В этом доме квартира Мотвийчук Эн Be…

— Оставайтесь на месте! — приказал Бехтеренко и вышел из машины, разминая затекшие ноги.

У подъезда его остановил старший лейтенант милиции:

— Кто будем, куда идем? — разглядывал он камуфляж Бехтеренко, закрывая проход.

Бехтеренко показал удостоверение.

— А, вот вы кто! — словно обрадовался он. — Тогда докладываю: с час назад позвонил неизвестный и сообщил, что у себя на квартире убита гражданка Мотвийчук. Знаете, гадалка такая известная?

2 — 10

Не хотелось будоражить шефа, а надо.

Судских прибыл на место происшествия через полчаса после доклада Бехтеренко. Не удивился, не огорчился, не устроил нагоняя своему заместителю за опоздание, сказал только: «Шутки нанайки», и стал осматриваться в квартире.

Жилье семьи Мотвийчук состояло из двух квартир: трехкомнатной и двухкомнатной. Последняя принадлежала когда-то убитой Софье Аполлоновне. Однако квартиру свою она обменяла с Мотвийчук года за два до смерти и помогла купить первую.

Высокие потолки, прочность столетней давности, евроремонт, после чего жилье становится тем, чем оно и должно быть — просторным, удобным, радующим. Продуманный дорогой интерьер: итальянская мебель, тонкая кожа с тиснением, портьеры ручной работы, хрусталь, картины; видео-, аудиотехника не лезет в глаза, просто дополнение к уюту.

Понятые уже ушли. Следственная группа прокуратуры заканчивала свои невеселые дела.

— А этот-то что здесь забыл? — тихо сказал Бехтеренко, указывая глазами на сидящего в кресле полковника из «милиции нравов».

— Ну как же, — серьезно ответил Судских. — Облике морале, убиенная общалась с духами и душами. Это он, вероятно, озабочен, что мы здесь забыли.

— Важного свидетеля убрали, — так же тихо говорил Бехтеренко.

— Чепуха, — сквозь зубы отвечал Судских. — Особой ценности для нас не представляет. Все деяния давно размотаны, как клубок. Аферистка. Не брали до особого случая.

— А вас интересует, что я выдоил из сынка?

Судских кивнул.

— У него тут тайничок имеется: копии бумаг Трифа.

— Я же сказал, — с улыбкой склонился к уху Бехтеренко Судских, — без мамаши обойдемся.

— Надо проверить, — шепнул Бехтеренко.

— Давай, а я пока займу этого полковника. — И без околичностей Судских направился к объекту. Тот не потрудился встать, хотя обязательно знал, кто этот высокий мужчина в дорогом распахнутом пальто. Сидел, поводя неторопливо коленами из стороны в сторону, как будто до смерти все надоело.

— Полковников «милиции нравов» не учат вставать перед старшими по званию?

Полковник нехотя поднялся и с ленцой ответил:

— На вас не написано, Игорь Петрович, что вы генерал, и вас тут никто не ожидал. Могли и не пустить. Хотя вы у нас в любимчиках, вам постреливать в милицию можно, людей похищать.

— Да-да, — в тон ему отвечал Судских. — Служба такая у любимчиков. А вас, господин Мастачный, сюда прямо из казино «Арлекино» привезли или из постели Наточки Севеж подняли?

Полковник по-рачьи выпучил глаза, сразу не нашелся.

— Не сердитесь, полковник. Даю честное генеральское, что никто не узнает о взятке с управляющего банком Лодзейского и видеоролик подарю о той прекрасной встрече. И запись ваших с Наточкой Севеж разговоров подарю. В обморок падать не надо. Велите вашим нравственникам убираться отсюда вместе с вами, а нам дайте заниматься делом.

Как слепой, Мастачный обошел Судских, махнул своим рукой и сомнамбулой двинулся на выход.

С уходом «нравственников» в квартире осталось всего трое, не считая Судских и вернувшегося с довольным лицом Бехтеренко. Старший следователь подошел к Судских. Он узнал в нем старого служаку из районной прокуратуры Синцова. Спокойно сказал:

— Мы управились, Игорь Петрович. На протокол взглянете?

— Сами в двух словах, — вежливо попросил Судских.

— Убита выстрелами в голову и сердце. Каждый смертельный. Смерть наступила более трех часов назад. Получается, преступник хотел, чтобы мы приехали сюда сразу. Вас, конечно, не ожидали.

— А как сюда нравственные попали?

— Бригада подъехала, нас встретили у подъезда. У Мас-тачного на руках был ордер на обыск.

«Странно, — отметил Судских, — Гснеральный прокурор чего-то недоговаривает».

— Что изъяли подопечные Мастачного?

— Ничего. Это я вам уверенно заявляю. Вас не ожидали так быстро.

— Как преступник попал в квартиру?

— С вечера оставался. Ужинал вместе с хозяйкой, потом перебрались в спальню, но постель осталась неразобранной. Ссора между ними скорее всего произошла в спальне, кое-какие следы указывают на это.

— Отпечатки пальцев?

— В избытке. Как я понимаю, будем работать вместе, — в тоне полувопроса сказал Синцов.

— Почему бы нет? — без полутонов ответил Судских. — Ордер на обыск и арест покойной есть. Оставляю вам капитана Смольникова. При необходимости выходите прямо на меня.

— Меня это устраивает, — кивнул Синцов.

Судских знал его давно, знал как толкового специалиста и, если бы не возраст Синцова, переманил бы к себе безо всякого. Следователю прокуратуры Синцову было почти шестьдесят, он дотягивал лямку до пенсии. Работал в обычном режиме — умно и ответственно, на жизнь не сетовал. Старая рабочая лошадка.

— Игорь Петрович, я для вас не открою секрета, если скажу, что покойная магэсса интересовалась многим и ею интересовались многие. Убийство не случайное.

— У вас есть рабочая версия?

— Есть скромная; скрывать от вас не буду, но хотелось бы кое-какие детали уточнить. И вот еще что. Ваше появление ожидалось с опаской.

— С чего вы взяли?

— Я услышал, как Мастачный распекал свистящим шепотом одного из своих: «Чего копаетесь, не хватало, чтобы нас опередил этот Судских, любимчик президента». Видите, какая ниточка?

Они обменялись понимающими взглядами, но не успели обменяться вопросами: Синцова оторвал медэксперт из его бригады:

— Извините, Петр Иванович, мы закончили. Можно убирать труп?

— Позвольте я взгляну, — попросил Судских.

Подняли простыню. Мотвийчук, одетая в спальный костюмчик из тончайшей бязи, лежала навзничь, словно выстрел бросил ее с огромной силой на пол. Посредине лба красовалась маленькая дырочка, рельефно схваченная по окружности запекшейся кровью. На рубашке расплылось густое темно-красное пятно, похожее на абсолютно симметричный раскрывшийся цветок. В глаза бросалась четкая полоса крема, густо нанесенного на лицо и шею, отчего след пули на лбу фиксировался резко. Красавицей Мотвийчук не была и в молодости — так, милашка: смерть вынесла на поверхность скрываемые изъяны и пороки; ночной костюмчик, цена которому шестьсот — восемьсот долларов, не скрывал обрюзгшего тела.

— Выстрелы с близкого расстояния, — заметил Судских, и Синцов кивнул:

— Они сидели друг против друга. Мотвийчук — на пуфике, убийца — на диване. Расстояние вытянутой руки. Поза убитой указывает на неожиданность выстрела. Первый был в сердце — шоковое состояние, затем выстрел в лоб.

Судских кивнул и отошел.

— Спасибо, Петр Иванович. У меня пока вопросов нет.

Синцов как-то неуютно огляделся, сказал «до свидания» и пошел вслед за носилками. Судских проводил его и закрыл за всеми дверь. В квартире остались он и Бехтеренко.

— Ну, показывай искомое…

Бехтеренко повел Судских за собой. За гостиной, где все произошло, была другая комната не меньших размеров. В середине ее красовался трехъярусный мраморный фонтан с подсветками.

— Вот это да! — воскликнул Судских. — Все видел, а такое — нет.

— Я тоже получил массу положительных эмоций, — засмеялся Бехтеренко. — Красиво жить не запретишь…

— А умирают все некрасиво, — закончил за него Судских.

Через небольшую соединительную комнату Бехтеренко провел Судских на половину сына Мотвийчук. Если у матери на всех предметах лежал отпечаток самодовольства, здесь, несмотря на стильную мебель, уютом не пахло. Стандарт гостиницы. Единственное отличие — большой глянцевый фотопортрет в цвете Артура Чипова, певца «иезус рока», кумира христианской молодежи. Зато в ванной обилие дезодорантов, кремов, кремиков и прочего говорило о том, что хозяин себя любит много. Ванна с гидромассажерами, биде, а уж сам унитаз в виде раскрытой ладони выглядел царским креслом.

— Не умеем мы жить, Игорь Петрович, — опять засмеялся Бехтеренко. — В фонтанах не купаемся, в биде не полоскаемся, в унитазе себе отказываем.

— Не отвлекайся, Святослав Павлович, — напомнил Судских, хотя сам не без удовольствия двигал по мраморной доске умывальника флаконы, флакончики и даже прыснул на ладонь из черного массивного флакона — «Черный монах»… Элитарный одеколон…

Бехтеренко подставил стремянку, которая стояла здесь же за дверью, и вскрыл сетку воздуховода. Пошарив там тщательно, он повернулся к Судских:

— Обманул, сучонок!

— А зря вы так, Святослав Павлович, — насмешливо ответил Судских. — Тут секрет есть. Дерни за веревочку, сезам откроется.

Он потянул за ленту плетеной ткани, которая свисала из-под махрового полотенца, и в окне воздуховода Бехтеренко увидел сверток, вытащил его.

— Вон же леска под плинтусом, — без подначки сказал Судских, принимая увесистый пакет. — Еще что-нибудь маячит там?

— Шкатулочка, — подтвердил Бехтеренко, вынимая деревянный ящичек из-под цейлонского чая.

Бехтеренко спустился на кафельный пол, подошел к Судских, который разворачивал на мраморной туалетной доске пакет из плотной бумаги. Флаконы и баночки он сдвинул в сторону одним движением руки.

— «Миф о Христе»! — воскликнул он, вынимая первую папку. — Вот она, дипломная работа Трифа. Сам, оказывается, спер ее с кафедры. Тут, Святослав Павлович, и мои отпечатки пальчиков остались. А это… — читал он надпись на другой папке: — «Знаки Вотана применительно к сопоставительному тексту Кабаллы».

— А это с чем едят? — поинтересовался Бехтеренко.

— О, друг мой, Гриша Лаптев за таковой деликатес нам чай, кофе и ватрушки будет носить каждый день. Знаки Вотана — это магические символы… О! — воскликнул он, добравшись до третьей папки: — «Вертикальные ряды: счисление и порядок». А за эту папочку в ресторан поведет!

Бехтеренко не стал выведывать, что это за вертикальные ряды, на кой они простому смертному. Папка была последней, и он поставил перед Судских ящичек с выдвинутой планкой. В нем лежали две пачки стодолларовых купюр, два перстня, цепочки и всякое женское золотишко.

— Хорошо упаковался юноша, — похвалил Бехтеренко. — А сам ведь ничего не зарабатывал, все у мамани таскал и выуживал. А потом и продал.

— Оприходуй все, Святослав Павлович, — сказал Судских, заворачивая папки обратно в бумагу. — Подымай ребят, понятых, делайте тщательный обыск по всем правилам, может, еще что-то подвернется. Я поеду пару часов посплю. С утра начнется катавасия, надо бы форму соблюсти…

Выйдя на улицу под мягкий падающий снежок, Судских задумался.

— Левицкий! — окликнул он проходящего мимо оперативника. Тот остановился, ожидая. — Поедешь со мной в Переделкино. Садись за руль и медленно-медленно. А я подремлю в дороге.

Быстрее и некуда было ехать. Заснеженная Москва тонула в ночи, из которой проступали редкие фонари и тонкие колеи проехавших по снегу машин, в основном милицейских и оперативных, вдоль тротуаров под медленное топа-ние лошадей изредка двигались разъезды хмурых невыспавшихся казаков в лохматых папахах. «Волгу» Судских они провожали злыми взглядами как рудимент первопрестольной, которая вот-вот должна высвободиться от засилья самодовольного гадья, от смуты, из-под самой глупой цивилизации, не давшей России ничего, кроме потрясений. Вот они, казачки с нагайками, тут как тут, а столетие метаний псу под хвост. Все возвращается на круги своя, долги перечеркнуты, игра по новой, по правилам сдающего.

Казацкий урядник смело повернул мохнатую лошаденку на проезжую часть, пусть попробует «Волга» не затормозить…

Левицкий пропустил разъезд, опустил стекло.

— С Рождеством Христовым, казачки! — крикнул он весело.

— Па-а-шел ты! — откликнулся замыкающий.

— Правильно, — комментировал сквозь дрему Судских. — Не бери интеграла от лошадиной масти.

— Как это вы только сейчас сказали? — подыгрывал шутке Левицкий.

— Этот казачок думает, будто он сидит на коне бледном и несет миру очищение, а конь бледный… — Судских всхрапнул, проваливаясь в дрему. Левицкий теребить не стал, и четыре коня библейских прошли один за другим перед Судских, и почему-то не были они посланы гневом Божьим, а только круговоротом бытия, как за весной приходит лето, осень, зима…

За ночь снегу навалило порядочно. Левицкий и без подсказки шефа ехал медленно, держась проложенной до него колеи. Городские власти не спешили расчищать заносы, то тут, то там у обочин, торкнувшись в снежный бордюр, мерзли машины чайников, частников, где с хозяевами, пытавшимися оживить своих авточетвероногих друзей. Власти объявили крестовый поход против частной собственности, и, что говорить, времена засилья иномарок на трассах минули: закрывались автосалоны и автостанции мировых автогигантов, нечего стало обслуживать из-за высоких пошлин, нечего продавать из-за дырявых карманов, и лишь отчаянные смельчаки цеплялись пока за лакированные крылья своих импортных ласточек; отечественные автозаводы, как обычно, гнали дерьмо, которое в порядке строгой очередности доставалось счастливчикам из масс.

Москва переживала последние часы перед поздним зимним рассветом, хмурая и нсвыспавшаяся.

— Подъезжаем, — разбудил шефа Левицкий.

— И чудесно, — потянулся на заднем сиденье Судских. Достал из карманчика в спинке сиденья бритву-жучок и стал меланхолически водить по щекам.

Дача УСИ в Переделкино представляла собой кирпичное сооружение в два этажа с башенками и эркерами. Когда-то им владел маститый писатель, уверивший в незыблемость советской власти, на приличный гонорар за песнь во славу этой власти он отстроил особняк. И выдохся. Особняк перекупил нувориш-банкир. И тоже выдохся. УСИ без напряга выкупило особняк.

Охрана вычистила подъездную дорожку, и «Волга» после надрывной езды по трассе лихо вкатила прямо в распахнутые ворота.

— Чаем напоят? — осведомился Судских у старшего после его доклада о том, что происшествий нет, гости всем довольны.

— Обижаете, Игорь Петрович, — напустил обиду на лицо старший. — Как раз к завтраку.

— Держи, — сбросил пальто, а там и пиджак с рубашкой Судских на руки старшего. — Красиво жить не запретишь! — И взялся натирать себя свежим снегом, покрякивая и довольно охая.

Триф встретил его у кухни-столовой. Поздоровались.

— Угощайте, Илья Натанович. Я вижу, вы здесь за кормильца, — кивнул Судских на деревянную лопаточку в руке Трифа.

— Я тут на питание не жалуюсь, — посчитал упреком слова Судских он. — Ребята молодцы, каждый умелец-по-вар, но я решил их гренками побаловать, какие умела одна моя бабушка готовить.

— А где наша Марья? — спросил Судских, оглядываясь в столовой.

— Ночует, — кратко изрек Триф. — Сутками ночует у себя в комнате.

— Оклемывается, — добавил старший охраны.

— Пусть, — кивнул Судских, усаживаясь за стол.

После завтрака Судских и Триф уединились в комнате, которая негласно считалась кабинетом генерала, когда он здесь обитал.

— Дорого я вам обхожусь? — участливо спросил Триф.

— Илья Натанович, — опуская витийства, спросил Судских, — вам имя Мойзеса Дейла о чем-то говорит?

— Не могу сказать… Вот если увидеть.

— А это узнаете? — выложил перед ним папки Судских.

— О-о! Как они к вам попали? Я давал их на хранение Ниночке!

— Там и взяли. Мотвийчук собиралась продать их Мой-зесу Дейлу.

— Ниночка?

— За двести тысяч долларов.

— О-о-о!

— Вчера вечером ее убили в собственной квартире.

Даже на «о» не осталось у Трифа сил от изумления, смешанного с подлинным страхом.

— Вы можете связать ваши документы с ее убийством?

— Нет, никак не могу, — категорично ответил Триф. — У нее не водилось недругов. Убийство, Дейл, торги… Отказы-наюсь верить. Ниночка — ангел, добрая, отзывчивая, последнюю копейку отдаст. Как мы душевно с ней дружили!

— Как ни прискорбно, Илья Натанович, придется разрушить ангельский образ. Когда вы с ней познакомились?

— Сразу, как поселился на Флотской. В 1979 году.

— Ив этом же году Мотвийчук отписалась в КГБ по новому соседу. Она ведь осведомителем была. Стукачом…

— Боже! Какие гадости вы говорите! — вскочил Триф.

— Тогда я прочту вам кое-какие выдержки из того доноса… — Из кармана пиджака Судских достал несколько листков бумаги: — «…эти записки он хранит отдельно от других под нижним ящиком газовой плиты». О чем речь, помните?

— Боже мой! — опять вскочил Триф. — А я то думал, куда они подевались. Понимаете, я тогда собирался диссертацию писать о раннем периоде христианства. С трудом разыскал запрещенную у нас «Хагиографию в лицах», сделал выписки, а книгу вернул владельцу. Да-да! В сентябре нас послали на картошку, и ключи я оставил Ниночке, Боже мой, это не она, это сынок ее подловатый.

— Проверено, Илья Натанович.

— А кто убил ее? Вы нашли убийцу?

— Пока нет. Это будет известно очень скоро. Скажите, Илья Натанович, а какие отношения у вас были с ее последним мужем?

— С Гсоргием? — уточнился Триф. — Или с Басягиным?

— А какой вам больше импонировал? — решил расширить свои познания Судских.

— Я раздружился с Георгием, — поджал губы Триф. — А Басягина видел всего два раза. Ниночке не везло с нашим братом.

— Почему вы так считаете?

— Ну как вам сказать… Допустим, Георгий. Приличный с виду человек, научный работник, я питал к нему симпатии, мы часто дискутировали о религии вообще, а историю и каноны магии он знал блестяще, я часто консультировался у него. Милейший, умнейший человек. И вдруг узнаю — Ниночку избивает. Только благодаря друзьям Ниночки его удалось выставить из ее же квартиры.

— И много друзей было у Мотвийчук? — чуть иронично спросил Судских. Триф не заметил.

— Очень много! К ней шли со своими бедами, и для каждого она имела слово утешения. Я почти уверен: убийство — дело рук Георгия.

— А чем она зарабатывала на жизнь? — не стал пока разубеждать Трифа Судских.

— Не интересовался. По-моему, вязанием на дому. Я ей старался чем-нибудь помочь. А с мужьями, я говорил, ей не везло.

— Да уж, Илья Натанович, — открыто усмехнулся Судских. — Ваш ангел зарабатывал гаданием и всяческим мух-лежом. И такие деньги брала с клиентуры, какие вам и не снились. Одна обстановка ее новой квартиры тысяч на двести долларов потянет.

— У Ниночки новая квартира? — изумился Триф не цене мебели, а переездом. — Выходит, я не увижу ее на прежнем месте… Ах да… — стал мыслить реально Триф. — Ниночку убили. Она гадала?

— Это все знали. А научил ее Георгий. И не было множества людей, приходящих за теплым словом, а была расчетливая нажива на людских печалях. Георгий понимал, что дал нечистоплотной особе средство наживы, стал мешать ей. Тогда она наняла бандитов. После этого вы виделись с Георгием?

— Всего один раз. Где-то через неделю после его изгнания Георгий позвонил и предложил встретиться в парке. Он обелял себя, я не верил, разговор был сухим. Тогда он, прощаясь, подсказал мне, что распускать Библию надо вертикальными рядами.

— Как-как? — не понял Судских.

— Это термин такой у дешифровальщиков. Любая книга таинств содержит в себе зашифрованные тексты, которые подвластны самым-самым посвященным. Не зная ключа, скрытый текст прочесть невозможно, а Г еоргий, по моему убеждению, относился к высоким профессионалам. Его подсказка очень помогла мне в работе над «Вертикальными рядами».

— И вас не удивляло, что подлый человек открывает вам тайну?

— Еще как удивляло! Я потом часто намеревался разыскать его, но что-то останавливало меня. Может, обида за Ниночку, может, мои сомнения в неправоте моей. Не знаю. А потом начались мои злоключения. Я стал зайцем и только бежал, бежал…

— Скажите, Илья Натанович, а во времена вашей дружбы Георгий помогал вам в исследованиях?

— Да, конечно! Именно он подсказал мне, что тайну Апокалипсиса следует искать в Эклесиасте, после чего, зная счисления вертикальных рядов, можно расшифровать всю Библию.

— И вы знаете как?

— Да, конечно. И вам сразу скажу: нет в Библии ничего сверхтаинственного, это скорее всего руководство для избранных.

— И что это сокрыто в Эклесиасте? — мягко подталкивал Судских Трифа к интересующей его теме.

— Э-э, какой вы… — не торопился Триф. — Аристотель гнев свой обрушил на ученика своего Александра Македонского за то, что он тайны богов открывал смертным.

— Я, выходит, не сподобился? — прищурился Судских.

— Не будем так, Игорь Петрович, — тихо ответил Триф. — Я обязан вам жизнью, отдам все свои знания, но, как сказано в «Книге начал», ученик должен знать исходное искомое и сам сложить квадрат магии, тогда тайна станет служить ему. Если ученик познает искомое, сложенное в квадрат магии, от учителя, тайна придавит обоих. Не будем нарушать высоких истин. Кто знает, какие силы подвигают их. А вот исходное искомое я вам дам.

— Спасибо и за это, — серьезно ответил Судских.

— Так вот. Есть несколько вариантов Библии, но искомым считается каноническое, то есть без вольных трактовок. Исходное здесь — это нумерация страниц и набор текста строго по оригиналу. Правая и левая часть каждой страницы разделена вертикальными рядами, это так называемые параллельные места. В тринадцатой главе «Откровений» сказано: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число это шестьсот шестьдесят шесть». Многие мудрецы ломали голову над этим магическим числом, сколько легенд возникло! А это всего лишь ключевой знак. Обратите внимание, что Эклесиаст расположен в Библии не вполне логично между Соломоновыми притчами и книгой «Песнь песней Соломона». Если вы поймете эту нелогичность, тогда тайна трех шестерок сама ляжет в вашу ладонь. А зная природу вертикальных рядов, можно, как говорится, смотреть далее по тексту. Вот и все.

— Я попробую, — кивнул Судских. Кивок вышел сухим.

— Ради Бога, не обижайтесь только! — горячо запросил Триф.

— Вы должны понимать, что не хлебом единым жив человек и не все тайны могут стать достоянием массы!

— Не беспокойтесь, Илья Натанович, я буду достойным учеником, — успокоил его Судских.

— А что мне делать дальше? Я в неведении.

— Сегодня мы перевозим вас на постоянное место жительства. Там совсем безопасно, вы можете работать, как считаете нужным. У нас вы не в заточении — хуже будет, если вы попадете в руки авантюристов или, паче чаяния, к святым отцам.

— Даже под страхом смерти! — начал уверенно Триф, но Судских предупреждающе выставил ладонь:

— Вы нужны живым, — и тут же переключил его внимание: — Телефончик Георгия помните?

— Да, там есть три шестерки, и он врезался мне в память…

Минут через пятнадцать, отъехав, Судских набрал этот номер.

— Он здесь больше не живет, — было ответом.

— А новый адрес не подскажете?

— Не подскажу. Будто бы он в Новую Зеландию уехал.

«Оригинал, — отметил Судских. — Все в Америку едут, а он в Новую Зеландию. Опять же получить визу туда простому смертному сложно. Выходит, не простой смертный Георгий Момот…»

Он связался со штаб-квартирой и дал задание установить, где нынче обретается Момот. Потом связался с Гришей Лаптевым.

— Ну как там, получается? — с легкой иронией спросил он.

— А помаленьку, Игорь Петрович, — в тон ему отвечал Гриша. — В конторе будете?

— Уже еду.

— Вот и покажу кое-что.

— А скажи, Гриша, тебе тайна трех шестерок ведома?

— На сегодняшний день — да.

— Посвятишь?

— Тогда это не тайна, — засмеялся Лаптев.

«Скажи-ка ты, клан причастных», — слегка обиделся Судских.

— Да вы и сами ее откроете, Игорь Петрович, — понимая многозначительную паузу, ответил Лаптев. — Она в Эклесиасте.

3 — 11

Президент и Гуртовой вошли в зал Президентского совета одновременно, и выглядело это так, будто Гуртовой на правах старшего распорядителя привел собравшимся виновного. Гуртовой, как всегда, нес свою голову по-верблюжьи важно, президент свою наклонил: свекольный цвет лица говорил за президента — были неприятные события.

В зале скопилось изрядно чиновничьей челяди, более пятидесяти человек, и каждый занимал внушительный пост, обладал большими полномочиями. Но самое интересное, никто ни за что конкретно не отвечал, имея возможность сослаться на промашки других.

Со времен Петра Великого, с разгона бояр и уложения двенадцати чиновничьих рангов по департаментам делопроизводства повелось на Руси отбояриваться от любых дел, даже таких, которые должно решать незамедлительно. Птенцы гнезда Петрова выросли, обленились; новые поколения пернатых чаще всего не имели тяги к полетам, превращаясь потому в сумчатых и мелкотравчатых. Коммунисты ничего другого не внесли в систему госаппарата, еще больше расстроив громоздкую пирамиду подотчетности, наивно полагая запугать огромную банду чиновников партийной ответственностью: у старшего стрелочника всегда есть младший.

В смутную эпоху перестроечных потуг госаппарат не только не уменьшился, но разросся до размеров динозавра: с маленькой глупой головкой, прожорливым огромным чревом, короткими ножками, медлительный и даже неопасный, но он сжирал скромные запасы житного и мытного сам, ужесточал поборы и, разумеется, не собирался винить себя за прожорливость: я есть, кормиться надо. Служили в госсекторе все те же из партийного сброда, выходцы из народа. Они денно и нощно пробивались наверх, соскальзывали вниз под упорством спешащих наверх, снова прикладывали усилия, чтобы не остаться внизу, где нечем поживиться. Назвать их дерьмом, они не обидятся, им не хватает времени на суесловие. Да, мы опарыши, говяные черви, мы все одинаковы, и это наша Родина, а завидовать червям яблочным, сырным — нехорошо. Непатриотично.

Коммунисты, заново дорвавшись к власти, и не пытались сократить госаппарат. Везде были свои, а своих обижать нельзя. Россия доедала последние запасы, добирала алфавит для своих старших: все больше попадалось шубайеов, чумеек, черномордых, Шахраев, Явлинских народу авантюристов, все меньше Оболенских, Голицыных, все выглядели ущербными, с кисточками волос вместо шевелюр, с ужимками вместо манер, с рудиментом в штанах и аппендиксом в мозгах, но это короткошеее, длинноносое, пахучее, похочес и охочее до жратвы животное было начальственной силой, если дело касалось дележа этой самой жратвы.

Президент сел во главе длинного стола заседаний и никак не мог начать говорилку, такую каждодневную и безрезультатную, даже если события случались экстраординарные. Президент вспомнил прочитанное недавно в Библии: «Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников…» Он оглядел этих начальников за столом, сидящих прочно, без тени сомнений на лицах, и не нашел, чем смирить свое раздражение, кроме как концовкой цитаты: «… а при разумном и знающем муже она долговечна». Его выбрал народ, поэтому он во главе стола.

Хотел он, вступая в должность, сбить команду из шевелящих мозгами — партия не дала: все тот же сброд, заведший Мишку Меченого в тупик. Борьку Ельцина сгубивший, да и самой партии пришлось идти на поклон к попам, лишь бы выжить.

«Да и где взять шевелящих мозгами? — соображал президент. — Те, кто дорвался до власти в семидесятых, испохабив саму марксистскую идею, посылали своих отпрысков-недоносков в престижные учебные заведения, из них выросло племя потребленцев. А военные? В училища шли из деревень, пролетарское происхождение считалось главенствующим для отбора, тупицы вырастали в кондовых полковников, из самых кондовых получались генералы… А все потому, что идее не служат, нет веры. Все эти церковные прибамбасы, как мой столь же тупоголовый отпрыск выражается, — сплошной нарядный анахронизм».

— Генерал Христюк, — перекипев наконец, обратился президент к начальнику «милиции нравов», — по какой причине вы занялись поимкой Трифа?

— О Трифе мне сообщил начальник вашей охраны, генерал Шумайло, — охотно ответствовал Христюк, — решили проявить инициативу. И если бы не вмешательство генерала Судских…

— Судских получил распоряжение лично от меня, — оборвал словоохотливого генерала президент. — Ас каких это пор начальник президентской охраны участвует в поимке преступников?

— Ни в какой поимке я не участвовал, — возразил генерал Шумайло, щеголеватый и вполне в себе уверенный: начальники президентской охраны довольно часто занимали императорские троны. — Была встреча с владыкой, он уведомил меня о Трифе, я соответственно предупредил органы милиции.

— Генерал Воливач, как вы объясните перестрелку в Карпово и потери вашего личного состава? — спросил он шефа Судских, но не столь пристрастно, чем прежних генералов: шеф разведок — это фигура опасная сама по себе.

Воливач отвечал также без робости:

— Слишком много было действующих лиц, господин президент. И совсем не вписывались туда мальчишки из «юных христиан». Вот и накладка.

— Накладка? — язвительно переспросил президент. — Это начало войны между вами и милицией! Хотите повторить девяносто восьмой год? Не завидую.

— Да что вы, господин президент, какая война? — не скрывал веселости Воливач. — Для войны враги нужны. А мы все свои…

Он явно намекал на те же события, когда милиционеры вышли на Красную площадь с требованием лучшей доли: нормальной зарплаты, условий существования, возможности наконец исполнять свой долг. Тогдашний президент-либерал распорядился прекратить бунт любыми средствами, но без единого выстрела. Воливач эту задачу поручил тогдашнему полковнику Шумайло, который проутюжил площадь танками в одну ходку из конца в конец. Сменилось начальство, для лучшего управления милицию разделили на муниципальную, региональную и так далее, а герой тех событий вышел в генералы, а там и новую епархию получил — охрану президента.

«Хорош солист, — подумал президент о Воливаче, хотя занимал его воображение Шумайло. — Ладно, ребята, вы скучковались против меня, я себе тоже компанию найду».

— Я бы не хотел давать случившемуся широкий резонанс, — высказал пожелание президент, которое явно устраивало всех. — Какие будут предложения?

— По-моему, девчонку эту надо отпустить восвояси, а виновных милиционеров судить закрытым трибуналом, — предложил первым Христюк. И эго всех устроило.

«И никто не возмутился, не дал собственной оценки происшествию! Это же преддверие гражданской войны! — остро почувствовал президент. — Вот сидит председатель Совета по гражданской обороне Охримснко — молчит, согласен; председатель Совета по патриотическому воспитанию молодежи Щербина — согласен, не хочет ссориться с Гуртовым; председатель Совета по национальной обороне Яривский не хочет иметь врагом Воливача. Мама моя, хохол на хохле, выродилась нация, ни одного русского, а уже голоса раздаются, что опять евреи виноваты. Там, где прошел хохол, еврею делать нечего. Пауки в банке! Нет, ребята, надо мне полюбить другой гарем…»

— Все свободны, — буркнул президент.

Остался Гуртовой:

— Владыко напоминает о своей просьбе относительно Трифа.

— Завтра в десять пригласите Воливача и Судских.

— В десять у вас встреча с президентом межбанковской ассоциации Мойзесом Дейлом. Нам обещают кредит, — напомнил Гуртовой.

— Тогда Воливача и Судских на тринадцать.

— В тринадцать встреча с премьер-министром.

— Прекрасно, — нашел выход президент. — Пусть премьер встречается с этим бизнесменом. Воливача и Судских на десять.

— Протокольная встреча, — не уступал Гуртовой.

— Протокол существует для первых лиц и коронованных особ! — обрубил президент. — Я позже к ним присоединюсь.

Гуртовой ушел с недовольной миной.

Назавтра без пяти десять Воливач и Судских были в приемной президента. Гуртовой извинился перед ними, кивнув на трубку.

— Я полагаю, господин Дейл, встреча с премьер-министром, к которой позже присоединится президент, будет более плодотворной. Итак, в тринадцать в голубой гостиной Кремля.

«Дейл? — удивился Судских. — Это интересно…»

— Мойзес Дейл — пробивной парень, — на ура начал атаку Судских. — Везде успевает.

— Вы правы — лаконично ответил Г уртовой. — Предлагает льготный кредит. «Все равно УСИ будет известно», — подумал он.

— «Да, — как бы читал его мысли Судских. — Но до или после — это существенно».

С первым ударом напольных часов Гуртовой впустил их в кабинет президента.

После рукопожатий президент пригласил Воливача и Судских к овальному дивану в дальней стороне и начал без обиняков:

— Прошлый раз, Игорь Петрович, вы достаточно интересно рассказали мне о Трифе и его исследованиях. Теперь я хочу услышать не менее интересный рассказ о последних событиях. И, хотелось бы, искренний.

Судских кивнул, по интонации голоса распознав, что не менее интересные события произошли в окружении президента, хотя Воливач об этом не обмолвился.

— В данный момент Триф у нас, ситуацию мы контролируем, — кратко ответил Судских.

— А как там его труды?

— Могу вас порадовать, господин президент. Вы можете прочесть «Миф о Христе», — сделал маленький поклон Судских.

— Прекрасно. Доставьте с нарочным ко мне на загородную дачу, — попросил президент. — А какого рожна вмешалась «милиция нравов» в поимку Трифа? Я вчера не получил заслуживающего ответа. Церковь — ясно, а милиция?

— И даже генерал Шумайло, — подсказал Воливач.

— Я Гуртового о посредничестве не просил, — раздраженно опустил углы рта президент.

— Но Шумайло, подключая Христюка, использовал информацию как ваш мандат, а мальчишек привезли в Карпово вовсе по его личному распоряжению.

Президент чувствовал себя неуютно. Надо искать союзников, а приходится буквально оправдываться.

— Что вы намерены делать? — спросил он, закрывая щепетильную тему.

— Хотим дождаться развития событий, — ответил Воливач.

— Виктор Вилорович, у меня просьба лично к вам, — обратился к Воливачу президент. — Я наслышан, что стрельбу открыла девчонка из отряда «юных христиан»…

— Не совсем так, — поправил президента Воливач. — Она действительно входит в один из отрядов, но там оказалась случайно. Автомат ей подсунули, спровоцировали.

— Примите мои соболезнования.

Президент встал, поднялись Воливач и Судских.

— Семье погибшего будет назначена персональная пенсия.

Воливач и Судских поблагодарили, обменялись быстрыми взглядами. Жертвы были и раньше, но до персональной опеки пока не доходило. Президент начинал какую-то свою игру.

— И мне хотелось бы замять инцидент, — пригласив садиться, сказал он. — Чтобы девчонка не пострадала, чтобы ее близкие… В общем, вы понимаете.

— Боюсь, подчиненные не поймут этого, — сказал и поджал губы Воливач.

— Какой крови хотите вы? — прямо спросил президент.

— Опасно оставлять молодежь в руках авантюристов, — опередил Воливача Судских. — По сути дела, отряды «юных христиан» используются в корыстных целях, и это далеко не потешцые полки.

— Кто конкретно направляет отряды'? Будьте откровенны.

— Ваш помощник Гуртовой через генерала Шумайло.

— Гуртовой? — усомнился президент.

— Проверено, — усмехнулся Воливач. — И мы просили бы вас разрешить нам самим разобраться в этом.

— Каким образом?

— Осмотр лагерей, знакомство с наставниками, выводы и наше участие в судьбе подростков, — перечислил условия Воливач.

«Тогда пацаны попадут под контроль Управления разведок, — понял президент. — Хорошо это или плохо?»

А ничего другого ему не оставалось. Он искал дружбы и защиты именно у этого ведомства. Отступать некуда.

— Разумно, — кивнул президент.

— А историю со стрельбой следует рассматривать как халатность руководства «милиции нравов», — закончил Судских.

Президент, помедлив, опять кивнул. Торг состоялся.

— Вся эта ведомственная возня никому не нужна, — заговорил президент, ища перехода к другой теме. Судских выручил:

— Я слышал, господин президент, у вас назначена встреча с Мойзесом Дейлом? — Президент кивнул. — А он очень интересовался работами Трифа и даже договаривался купить их. И хорошо платил.

— Батюшки! — всплеснул руками президент. — Всемирный переполох в святом семействе! Право слово…

— Мы подозреваем, — уточнил Воливач, — Дейл работает на израильскую разведку.

— И есть с чего переполошиться всем, — продолжал Судских. — Если будет прочитан зашифрованный текст в Библии и станет известен многим, не избежать глубоких потрясений, господин президент. Мир может пойти по другому пути развития.

— Ходили же, — грустно усмехнулся президент.

— А это было предопределено, — усмехнулся и Воливач. — Не случайно еврейский Бунд принимал активное участие в событиях семнадцатого года. О результатах говорить не приходится.

— Не ищем ли мы легких объяснений нашим просчетам? — почувствовал раздражение президент.

— Нет, — твердо ответил Судских. — Россия всегда путала карты мировому сообществу своей особой позицией и самостоятельностью. Можно говорить о загадочности русской души, но путь развития Россия выбирала сама и евреям не доверяла.

— Знакомо: «Протоколы сионских мудрецов». Фальшивка жандармского ведомства, — не придал значения президент этим словам.

— Не совсем так, — мягко возвращался к прежней теме Судских. — Скандал в святом семействе первым начал патриарх Несторий еще в пятом веке. Он усомнился в божественном происхождении Иисуса Христа, и несторианство вплоть до десятого века имело широкое хождение, пока Святая церковь не принялась жестоко карать за подобную ересь. Инквизиция начиналась с этого. Несторий принимал христианство как учение, но отвергал Библию как основу и принадлежность Христа к евреям, давая тем самым хороший козырь исламистам. На Нестория ссылается и Морис Жюли, антисемит по природе духа. В 1829 году он написал «Диалог Монтескье и Макиавелли в аду». Это и был провозвестник «Протокола сионских мудрецов». Морис Жюли основной мыслью провел стремление иудеев править миром и не всегда достойными методами.

— Богом избранный народ, — согласился президент.

— А Триф раскопал подтасовку, — заключил Судских.

— По-моему, это не столь существенно для вселенского хая, — высказал свое мнение Воливач. — Назовут Трифа еретиком, осудят, как Салмана Рушди за «Сатанинские стихи», и все забудут.

— Боюсь, забытья не будет. Как-никак начало тысячелетия, — не согласился Судских, но развивать тему не стал.

И лишь когда они с Воливачом возвращались после аудиенции, тот спросил Судских:

— Посвяти меня в свои опасения.

— В Апокалипсисе сказано о рождении младенца, которому предстоит повести людей другим путем. Если изначально считать падение звезды Полынь — аварию на ЧАЭС, этот младенец вот-вот родится или уже среди нас.

— А не пора ли дать слово самому Трифу?

— Мы не готовы, Виктор Вилорович. Во-первых, Триф не собирается выкладывать тайны, словно карты в пасьянсе, а потому сначала следует самим приблизиться к ним, просчитать с предельной точностью и осторожностью.

— Будь твоя воля, — раздумчиво сказал Воливач.

Несколько минут ехали молча. Наконец Воливач приступил к тому, о чем давно хотел поговорить с Судских, определиться:

— Игорь Петрович, а не пора ли нам поговорить о том, что мучает обоих?

— Не первый день вместе, — ждал продолжения Судских.

— Ты понимаешь, о чем я, и нам обоим нынешний расклад не по душе… Спросишь: а не одни ли органы затевают переворот без других? И тут ты прав. Есть умные люди. И сила теперь только у нас.

— Но что это даст? — решил открыться Судских. — Опять кровь? Возьмем власть, а потом?

— Суп с котом. Сам Бог нам Трифа посылает…

3 — 12

Конец разговора с Воливачом не давал покоя Судских до самого Ясенево. Отвергать откровенность шефа нельзя, как нельзя и не дать положительного ответа на недвусмысленное предложение. «Но что это даст?» — задавался прежним вопросом Судских. Ему ли не знать, что страна физически и морально устала от свар, от псевдопатриотов, от болтунов, от элементарных бездарей и недоучек, волей случая оказавшихся на верхушке пирамиды. Когда-то сам Судских верил в теорию смены поколений. Выучится в кембриджах, в оксфордах молодняк, вернется и… Оказалось, что это казалось. Возвращающиеся назад с мозгами и деньгами не могли пробиться к власти: их попросту не подпускали к ней, как свиньи не подпускают гусей к кормушке. Возня у корыта была грязной, но свиней мало заботило, что из них не получится миндальное пирожное…

Однажды Миша Грязнов, царство ему небесное, Аркадий Левицкий и Гриша Лаптев заспорили о сущности власти в современной России. Не придя к согласию, они позвали в арбитры Судских. Михаил был сторонником жесткой политики, Аркадий уповал на умный молодняк, а Григорий пытался доказать обоим, что из этого ровным счетом ничего не получится при существующей системе числителя и знаменателя, пытался втолковать им свою формулу линейной зависимости. Судских выслушал Михаила с Аркадием, не отказался от крепкой руки и молодых мозгов, затем предложил выслушать Григория и его знаменитую самопальную теорию. «В нынешней России, — охотно взялся за урок Гриша, — человек приходит к власти полным нулем, поскольку интеллигент максимум во втором поколении, а папа, бывший обкомовский босс, в зачет не идет, и легальных капиталов нет. Помноженный на власть, он так и остается нулем по законам арифметики. Это знаменатель. В числителе имеется Россия плюс капитал. Поделенная на нуль, она сама ничего собой не представляет. И все мы имеем в результате нуль, при всем при том, что с каждым годом наш числитель уменьшается. И как ни меняй знаки, от перемены мест сумма остается нулем». «А если человек станет единицей? Допустим, Егор Гайдар пришел к власти, имея достойную родословную», — усомнился Судских. Всерьез он Гришины витии не принимал, хотя… Послушаем: «А кто это вам сказал, Игорь Петрович, что в шестнадцать лет рубать головы собратьям, будучи командиром полка, — это достойная биография? Для советской власти — да, но мы нуль уже имели от такой биографии. Внучок столь же бесшабашно, как дедушка, пустил в распыл страну. В принципе он дал дорогу колбасе, но не державе, не нам с вами, нас он не защитил от ворья. Как говорят одесситы, Егорушка правил на голом понте. Но давайте вернемся к его легендарному деду — очень хороший пример для понимания моей формулы. Дед Егора, вне сомнений, был талантливым человеком, но был порождением советской власти, всего себя посвятил ей. И я совсем не уверен, что Аркадий Гайдар погиб от шальной пули: шибко много думал, а по складу ума он относился к тем, кто рано или поздно делает ревизию своим убеждениям. А его убеждения покоились на формуле: «Ночь простоять и день продержаться», а там наши подойдут. А нашим самим надо ночь продержаться и день простоять. И дедушке Сталину этого хотелось, и дедушке Хрущеву, и дядьке Леониду Ильичу — всем остальным, кто добирается наконец до власти. Это и есть линейная зависимость. Потому что за день у власти удобно карманы набить, ночью припрятать, а с утра объявить народу, что хотелось как лучше, а получилось как всегда».

Судских посмеялся со всеми. Однако Гриша Лаптев был трезвым аналитиком, и даже шутейное изложение его формулы имело весомую долю серьезной реальности. «Ладно, Гриша, — сказал он, когда все насмеялись вдосталь, выложили все подначки, — тогда у тебя должна быть формула «как лучше». «Есть, — твердо сказал Григорий. — Прежде всего Россию нельзя брать ни в числитель, ни в знаменатель. Это символ, коэффициент, а еще точнее — ординатор, то бишь упорядочитель. Помните систему чисел Гамильтона и его знаменитый «оператор»? Так вот, он вывел каноническое уравнение механики, то бишь вечное. И как ни оперируй внутри уравнения, какие нули ни перемножай, оператор Гамильтона всех и вся выводит на чистую воду. Есть Россия во главе угла, все остальное приложится. А Россия — это вера. И своя. А не заемная. По Христу у нас не получилось, формула раскладывалась на «грешили-каялись-грешили». По Марксу — «грешили-не каялись-грешили» — тоже ничего не вышло. Попробовали как у них нынче: «каялись-не каялись, но грешили» — еще хуже стало». «А ты, предтеча новой веры, что предложишь? — не выдержал Миша Грязнов. — Не грешить и каяться?» «Нет, друг мой, — хитровато усмехнулся Григорий. — Я вам прежде всего напомню слова академика Павлова: «Русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и оперирует ими». Вот отчего у нас формула не складывается, оператор у нас хлипкий больно. Сколько времени на болтовню загублено!» «Оно и видно, — хмыкнул Левицкий. — Мозги нам полощешь больше часа, а дела так и не видно». «Ошибаешься, — возразил Гриша. — Мое дело двигается: я ведь ждал, пока программа зарядится. Извините уж, Игорь Петрович, что занял вас досугом, но вас в арбитры пригласили двое этих горячих, а не я. Но я бы сказал, что у нас к власти допускают со словами, но не с делами, оттого и мучаемся. Возьмите любого нашего посткоммунистического лидера — слова, слова, дела его никто не видел, ему не за что отвечать. Ну, не получилось! Хотел же! Охламоны! Упыри! А было бы дело, по нему судили бы, стоит такого к власти пускать». «Гриша, ты все же проконсультируй меня, почему Европа ли, Штаты ли с Христом и без Христа развиваются, а мы свой воз свезти никак не можем?» — спросил Судских и вполне серьезно. «Игорь Петрович, зачем вам консультант? Бьюсь об заклад, что задай вам этот же вопрос, вы найдете ответ без консультаций на стороне», — ответил Григорий столь же серьезно. «Однако хотелось бы послушать тебя, если ты взялся выводить нас на прямую дорогу цивилизации», — вмешался Левицкий и тоже без юмора. «Друзья мои, ответ прост. Мы пока не жили без крепостного права, а за бугром люди давно наработали кодекс существования. Прошли Дикий Запад, договорились с Ближним Востоком, уравновесили грех и благо, вот и живут. И разве не понятно, что мы у них бельмо на глазу со своей нестабильностью! Мы лет на сто от них отстали, мы для них уроды, недоумки, пещерные жители, и сникерсы нам не помогут, и ракеты, и наше умение из грязи в князи перевоплощаться. Они давным-давно сколотили свою недвижимку на грабежах и разбоях, а наши коммерсанты только-только ножом и вилкой пользоваться, нет-нет и вместо носового платка из кармана кастет по ошибке достают. А посему, если мы хотим жить и думать — подчеркиваю, — думать по-европейски, нам сначала надо от крепостничества избавиться». «Вот он, новый Ильич!» — не выдержал пафоса Гриши Грязнов. «И как это сделать? Давай рассказывай!» — наседал Левицкий. «Пока не скажу. Но! Не потому, что не знаю. Машина знает. Сто лет одиночества преодолеть можно. А для этого нужен элементарный «схлоп», смещение времени. И это возможно. Ключ мне нужен, ключ…»

Из той полушутливой дискуссии Судских вынес нечто существенное: действительно, любой путь для России чреват все тем же блужданием по кругу. Никакие кредиты, никакие благие намерения внутренних и внешних лидеров ничем помочь не могут. Благими намерениями, как говорится, выстлана дорога в ад.

Время от времени Судских спрашивал Гришу Лаптева: как, мол, нашел ключ? Ищу, отвечал тот. И вопрос и ответ были вполне серьезными. Начиналось это с год до смерти Миши Грязнова…

Улыбающийся Гриша Лаптев встречал Судских у самых дверей, у стеклянной переборки дежурного. Небольшого роста, плотненький, похожий на веселый надувной шарик, он всегда излучал атмосферу беспечности, и сама улыбка его казалась нарисованной на шарике несмываемой краской. В мундире он не смотрелся, надевал его только на дежурство и немедленно снимал через пять минут после смены. Трудно было поверить, что это полковник. Еще труднее, что любой трудности вопрос Гриша решал быстро. Другое дело — его решение не всегда совпадало с мнением руководства. Гриша не обижался: решение выдавала машина. Но машина не ошибалась, и приходилось прислушиваться к ее хозяину. Во всяком случае, в УСИ Григорий Лаптев имел статус мыслителя, а мысль убивать нельзя.

Судских давно заметил, еще в пору совместного ничего-неделанья в НИИ, что у Лаптева голова не совсем обычной формы. Сам черепок сверху покрыт почти детской порослью, лоб гладкий, нормальных пропорций, а вот тыльная часть была похожа на транцевую корму мощного контейнеровоза. Мозжечок — личный компьютер Гриши Лаптева — хранил массу неординарных решений, которые на первый взгляд казались абсурдом, но оказывались самыми правильными, что удивляло. Как-то не так мыслил Гриша Лаптев.

В те далекие доперестроечные времена Гриша Лаптев популярно объяснил Судских, что такое френология и на кой ляд она нужна нормальным людям. «Френус — душа, френология — наука о душе. По строению черепа можно прочесть человеческое нутро. В коммунистическом обществе, где «кто был ничем, тот станет всем», френология — лженаука. Потому что сразу возникает вопрос: почему чаще всего к власти приходят люди без чести и совести? Притом еще в середине пути к власти они считались людьми вполне порядочными. Власть развращает? Ерунда! Элементарная предрасположенность к разврату. Есть такое определение — яйцеголовые. Это замаскированные садисты и беспринципные люди. Чаще всего такие попадают в политики. Стать садистами им не дает боязнь ответственности, а прячется шишачок боязни, как у «боинга», наверху. В политике таким легче спрятать дурные наклонности и выдать беспринципность за принципиальность. Человеки с шишаками — вроде как с рожками — ужасные упрямцы. Таких даже по ошибке нельзя пускать во власть. Причины понятны. Хорошо развитый мозжечок говорит о нестандартном мышлении: человек будто мыслит, минуя арифметику, алгебру, диамат — прямо с геометрии Лобачевского. Высокий лоб говорит вовсе не об уме. Как у Пушкина: «Слыхал я истину бывало, хоть лоб широк да толку мало». Высокий лоб — это экран компьютера, а вот программка крутится в мозжечке. Блестящий пример — наш Коля Рыжков. Посмотришь в такое зеркало и разве что причесаться можно или угря выдавить. Нет мозгов, одни желания, как у кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно». «А Мишу нашего куда отнести?» — посмеивался завлаб Игорь Судских. «Игорь Петрович, его ангелочек при рождении сразу плевком отметил. Этот маму родную продаст и объяснит целесообразность поступка. А если серьезно — вы что, не видите? — у него головка на шарик похожа, зацепиться не за что. Прохвост! Вот увидите, он еще нас с потрохами продаст». Было? Было, согласился позже генерал Судских. По Мишке Меченому все тюрьмы плачут. «А вот круглая голова с раздатием кверху — люди с большим самомнением, — продолжал лекцию Гриша Лаптев. — Яркий пример тому — дедушка Ленин». — «А Сталин?!» — «Диктатор и тиран. У него особое строение черепа: вытянутое назад, со скошенным небольшим лбом. Он не обладал аналитическим складом ума, зато вытянутые доли мозга говорили о наличии избытка нервной сетки. О таких говорят: прекрасная интуиция, чутье. Кого вам еще препарировать?» «Давай страдальца восемнадцатой партконференции», — предложил Судских. «Понимаете, Игорь Петрович, он мне симпатичен, но на периферийной сцене. Не все ведь попадают в Большой театр, а его подталкивают именно туда, чтобы макли за спиной крутить. Спектакль это», — с неохотой ответил Гриша.

Сейчас улыбающийся полковник УСИ Лаптев поджидал генерала Судских. Чего-то уловил в свои компьютерные сети.

— И чего? — улыбнулся в ответ Судских.

— Не чего, а что! Приходите ко мне.

— Прямо сейчас и пошли…

Просторный кабинет Лаптева был нашпигован вычислительной техникой, данной человеку для ускорения мысли. При создании УСИ любое пожелание Лаптева исполнялось без оговорок. Нынешний Лаптев чувствовал себя царем: много ли надо человеку для счастья? Едва вошли, он вмонтировал — иначе не скажешь — свое тело в суперкрссло со всякими там штучками вправо-влево, вперед-назад, вверх-вниз и с нетерпением дожидался, когда Судских разденется и устроится рядом на креслице попроще. На дисплее загадочно мерцали звездочки.

— Смотрите, — дождался наконец Гриша и защелкал клавишами. — Имеем соответствие: Апокалипсис и Эклесиаст. Икс и игрек. Функциональное пространство — Библия. Даем предписание… Вводим алгоритм, — еще несколько манипуляций с клавишами. — И вот результат, — пригласил он Судских полюбоваться итогом.

Судских впился в экран:

«Данный текст представляет собой сумму правил и хронологический ряд. Хронологическое счисление дает возможность предопределить ряд событийный. Сумма правил является полигамным дополнительным предписанием для программирования. Введите код».

— Гриша, чуть-чуть попроще для простого смертного, — с виноватой улыбкой попросил Судских. — Я гость в твоем царстве.

— А чего упрощать, Игорь Петрович? — искренне удивлялся Лаптев. — Библия является элементарной дискетой, на которой записано несколько программ. Мы это вычислили исходя из того, что три шестерки — ключ к Эклесиасту. Танцевать надо с него.

— А сам Апокалипсис? Страхи и кары небесные?

— Это интересный вопрос, — живо отреагировал Гриша Лаптев. — Какую-то работу я провел, и оказалось, что не так страшен черт, как его малюют. Это вроде рекламного плаката к зашифрованному тексту. Что вы, например, думаете о конях Апокалипсиса?

— Я полагал, это символы действия. Судного, что ли.

— Почти так. Следует только ввести функцию соответствия множеств, и получим искомое: четыре коня — четыре времени года. Каждый всадник несет в руке символ своего периода.

— Стой-стой-стой! — постепенно вникал в его рассуждения Судских. — А семь печатей? На четыре коня выпало четыре печати, а еще куда три делись? Симметрии не вижу.

— Вот, Игорь Петрович, первое заблуждение живущих в Эвклидовой геометрии: все должно быть симметрично, а дважды два — четыре. Да ведь нам эта действительно святая книга дает выход в четырехмерное пространство! Симметрия еще не разум. Давайте вернемся к началу «Откровений». Помните? Господь послал через ангела своего Иоанну послание на остров Патмос семи церквям. Семь печатей — семь религий. Посчитаем?

— Иудаизм, буддизм, христианство, ислам. Все.

— Вот то-то и оно! — счастливо рассмеялся Георгий. — Четыре есть, а трех мы не ведаем.

— Да, но синтоизм, ламаизм, *— начал Судских, но Гриша тут же прервал его:

— Двадцать четыре старца у престола Сущего есть ответвления от четырех религий, кои считаются каноническими и не отрицают сути главных религий. Но вот ангел снял пятую печать. Что мы находим тут? Убиенные взмолились к Господу: «Что ж ты не судишь живущих за нас?» А он им в ответ: потерпите малое время, работа идет. Снята шестая печать: землетрясения, ужасы, смятение в человеках. Седьмая снята: замолкло все на земле как бы на полчаса. Я так полагаю: седьмая печать — возникновение новой, возможно, седьмой религии. Возможно, двух предыдущих мы просто в счет не берем, возможно, они должны появиться. Тут просчитывать надо, я пока в начале пути. Дальнейший текст Апокалипсиса намекает на это, но хронологический и событийный — истинный — зашифрован в тексте. Надо ввести код.

— Так вводи!

— Эх, Игорь Петрович! Знал бы прикуп — не работал! — опять счастливо рассмеялся Гриша. — Кто-то мне первоисточник обещал…

— С завтрашнего дня поступает в твое полное распоряжение, а пока держи вот, — протянул он Лаптеву папки Трифа.

— Ого! — раз за разом повторял Григорий, пока разглядывал папки. — Бесценный подарок, Игорь Петрович! Кофе в постель и самая коммерческая ресторация!

— Примерно это я обещал от твоего имени Бехтеренко. Это его заслуга. Давай твори дальше.

По пути к себе Судских заглянул в кабинет Бехтеренко. Его там не оказалось. Оно и понятно. Попросил разыскать. Доложили: Бехтеренко выехал на квартиру Мотвийчук, подследственного увезли туда же. Судских связался с Бехтеренко. Трубку взял Синцов.

— Здравствуйте, Петр Иванович. Не ожидал я услышать голос прокурора.

— А чему удивляться, Игорь Петрович? Ваш зам развил бурную деятельность. Убийцу вычислил.

— И кто это? — задержал дыхание Судских.

— Господин Басягин, бывший важняк.

— А мотивы убийства?

— Пока утверждает, в приступе ревности.

— Дайте ему трубочку…

— Слушаю, Игорь Петрович.

— Это я тебя слушаю, Святослав Павлович.

— Вкратце так: по отпечаткам пальцев установили причастность Басягина, привезли подозреваемого на место преступления, попетлял, но сознался. Ревность, говорит. Тогда привезли сына Мотвийчук на очную ставку. Вот и все.

— Понял. Спасибо, — похвалил он Бехтеренко за исчерпывающую информацию и краткость, хотя знал, сколько усилий надо на все согласования для задержания Басягина.

— Что с сынком делать? — напомнил о себе Бехтеренко.

— Согласуй с Синцовым, каково решение прокуратуры. Я так полагаю, надо освобождать из-под стражи. Изъятое у него вернуть. Кроме копий. Он не станет утверждать, что это его собственность. Выемку в «Империале» сделали?

— Сделали. Туда выезжал наш юрист Карасин. Послушайте, Игорь Петрович, надо бы наблюдение за сынком установить. Как думаете?

— Точно так. А не подключить ли для этого Портнова?

— Годится. Я свяжусь с ним…

«Момота бы теперь сюда, — подумал Судских, попрощавшись с Бехтеренко. — Вот бы кто первую скрипочку сыграл…»

— Кто у нас выяснял о Момотс? — спросил он по интеркому у дежурного оперативника.

— Майор Бурмистров, Игорь Петрович. Он на задании. Найти?

— Попробуйте, — согласился Судских.

Бурмистров откликнулся минут через пять.

— Где ты, Ваня? — Бурмистров пришел в УСИ вместе с Лаптевым.

— А я только что разобрался с трейлером, который вам дорожку переехал. Возвращаюсь пред ясны очи.

— Хорошо разобрался?

— Хреновато. Гаишник утверждает, что водитель трейлера был пьян, дорожка скользкая, а к вам претензий нет.

— А «пятерка»? Она куда делась?

— Ни звука. Но я тут покалякал с тем хлопцем, который вас на эстакаде доставал, так он намекнул: если бы к вам под крылышко, он бы кое-что поведал.

— А ты что?

— Я же заядлый преферансист, Игорь Петрович. Поторговались.

— Без меня?

— Как можно, Игорь Петрович! — возмутился Бурмистров. — Кто раз продаст, потом бесплатно сдает. Он обещал подумать, и я тоже.

— Ладно. А как там Г еоргий Момот?

— А тут, Игорь Петрович, интересный пасьянс получается, — охотно переключился Бурмистров. — Момот ни в какие зеландии не уезжал. Из Москвы уехал — точно, квартиру продал. Сейчас проживает в Литве. Связаться по нашим каналам?

— Вот как? — озадачился Судских. — Пока ничего не предпринимай, но к поездке в Литву готовься.

Положив трубку, Судских подождал, не зазвонит ли какой-либо из аппаратов на столе. Обычно они стрекотали без долгих пауз, плюс пульт интеркома мигал контролками. Кому-то он мог понадобиться, кто-то докладывал о своих перемещениях. Сейчас на удивление было спокойно. Судских поднялся из-за стола, подошел к окну, потянулся сладко. Естество оставалось естеством.

За окном природа внимала сквозь дрему, чем занят ее конь бледный. Заиндевелые стволы деревьев, ветви в снежной опушке, ровное покрывало нетоптаного снега, а дальше, за металлической изгородью, словно в ином царстве — провода, столбы, машины, чад, пар, суетливые следы рук и ног человеческих.

«Суета сует, все суета», — вспомнил Судских Эклесиаст.

Вчера ему наконец повезло. День не отнял вечера, попал домой к программе «Время — вперед!». Жена удивилась именно этому. «И, кажется, вовсе не обрадовалась». Прямо с порога завела монолог о делах житейских, накопившихся без него в доме. Слава Богу, дети выросли — они завели их рановато и помыкались вдосталь. Может быть, умение по одежке протягивать ножки сделало сына неунывающим и самостоятельным. Карьерой пренебрег, уехал из столицы, самостоятельно справился с мореходкой, сейчас штурманит где-то, радиограммы к праздникам посылает с водной поверхности Мирового океана. Дочь также не задержалась: в восемнадцать вышла замуж за индуса и укатила в Калькутту. Ничего, не жалуется, приглашает погостить, на трех внуков глянуть, проезд и расходы оплачивает… А суеты в доме по-прежнему воз и маленькая тележка. Хорошо хоть под скрип этого воза и тележки ужином накормят, пижаму подадут, свежую постель согреют. Под скрип колес он засыпает. И опять суета сует. Все суета…

Вдруг его осенило. Он подошел к книжным стеллажам, вынул Библию, открыл оглавление и… подивился простоте скрытой тайны.

Теперь и он причастен.

Задумавшись и глядя в текст, Судских сразу не уловил, какой из телефонов требует его внимания. Верещит как-то противно.

Обижался на невнимание прямой президентский.

— Добрый день, Игорь Петрович, — узнал он голос Гуртового. — Могу занять минутку вашего внимания?

«Реверансы! — усмехнулся Судских. — В каре перестраивается».

— Разумеется, Леонид Олегович.

— Помнится, вас интересовал Мойзсс Дейл…

«Скажем, особого интереса я не выказал».

— Слушаю, слушаю, Леонид Олегович!

— Состоялась беседа премьер-министра в присутствии президента о льготном кредите.

«Гладко говорит».

— Это, конечно, не главное, из-за чего я вас беспокою.

«Это, конечно».

— Неожиданно, когда премьер-министр откланялся, Дейл завел разговор об «Ассоциации великих магов». Он-де сам хиромант, и было бы полезно — именно так он подчеркнул — встретиться с великой магэссой в присутствии президента.

«Дейл не знает о смерти Мотвийчук? Чепуха».

— Я, конечно, сообщил ему печальную весть. Известие повергло Дейла в шок. Он очень сокрушался и сказал, что велись переговоры с магэссой о покупке неких рукописей. Я надеюсь, вы знаете больше меня.

— Увы, Леонид Олегович. А нельзя ли мне устроить встречу с этим Дейлом? — спросил Судских без особого энтузиазма. Просто как служебная необходимость.

— Боюсь огорчить, Игорь Петрович. Расстроенный Дейл отменил запланированные на сегодня встречи и вылетел в Вильнюс.

— Жаль, — откровенно сожалел Судских.

— Будем проще, Игорь Петрович. Я полагаю, нам стоит помогать друг другу.

— Всегда готов, Леонид Олегович, — уверил Судских. — Чем помочь?

— Я был знаком с госпожой Мотвийчук. И мне хотелось бы знать, о каких рукописях идет речь. Вы понимаете меня? Возможно, они имеют историческую и научную ценность.

Петлять было не в характере Судских, к тому же Гуртовой не мальчик, он без особого напряжения выяснит о хранилище в банке «Империал». А потом не грех и по пальчикам дать вельможе.

— Рукописей, представляющих научную и историческую ценность, при обыске не обнаружили. Это я вам заявляю со всей ответственностью, — четко ответил Судских.

— Может быть, пока не обнаружили? — послышался нажим в голосе.

— Может быть. Час назад в квартире Мотвийчук находился мой заместитель Бехтеренко. Он провел очную ставку сына Мотвийчук с убийцей. Им оказался некто Басягин. Он сознался в убийстве.

— Каков мерзавец! — не сдержал эмоций Г уртовой. — Я наслышан об этом негодяе. Не из-за рукописей ли он пошел на убийство?

— Следствие выяснит.

— Мотвийчук хранила что-то в одном из банков…

— Вот видите, Леонид Олегович, вы знаете не меньше нашего. Буду с вами откровенен: мы произвели выемку в «Империале» с соблюдением всех мер законности. Однако и там ничего, составляющего государственную ценность, не обнаружено.

— Не обнаружено? — опять нажим в голосе Гуртового.

«Зачем же на красный свет?»

— Абсолютно уверен. Среди того, что хранила Мотвийчук в банке, принадлежащего лично ей, — подчеркнул Судских, — были бумаги Трифа, известного вам, который давал их на хранение Мотвийчук. Сейчас они возвращены законному владельцу.

Пауза в трубке длилась секунд пять.

— Я огорчен, Игорь Петрович.

Понимаю вас, Леонид Олегович.

Послышались гудки отбоя.

По мобильной связи Судских связался с Левицким, которому было поручено перебазировать Трифа на дальнюю дачу:

— Аркадий, как устроились?

— Нормально, Игорь Петрович, Илья Натанович отличный кулинар, он нас откармливает, а не мы его. Вечером баньку собрались топить. Подъезжайте.

— А что? Имеет смысл. Подъеду. Возможно, с ночевкой.

— О, это прекрасно!

— Но не один. Ты, кажется, не женат?

— А что я вам плохого сделал, Игорь Петрович? — насторожился Левицкий. — Скажете, невесту везете?

— Вот именно, Аркаша, вот именно!

3 — 13

Мотвийчук проснулся от непонятных страхов. Едва он стал ощущать реальность, повернулся в постели, моментально навалилась тяжесть. Разламывалась голова от дикой боли, ныло в паху, ломило поясницу. Мамочка родная, что это с ним приключилось!

Рукой он коснулся чего-то постороннего, размежил веки, остерегаясь потревожить боль еще глубже, чуть повернул голову набок и увидел женскую голову на подушке: лицо без краски и оттого страшно чужое, противное. Даже дурно стало. Тьфу, гадость… Сонечка был чистоплюем. И ничего не хотелось вспоминать…

Женский глаз приоткрылся, ладошка убрала с лица соломенного цвета волосы.

— Доброе утро, монсеньор, — приветствовала его блондинка.

Он посмотрел на нее с миной отвращения и закрыл глаза, отдаваясь борению с ломками внутри любимого тела.

Сколько он так пролежал беззвучно, не ощущал, только посторонние звуки вернули его назад. Звуки могли означать одно: вторжение на территорию, которая всецело принадлежала ему.

Он открыл глаза.

— Доброе утро, монсеньор! — услышал он снова. Перед ним стояла вполне свежая блондинка в материнском пеньюаре, с подносом в руках, накрытым белой салфеткой.

— А, это ты…

Все вспомнилось.

— Вы не рады мне?

Особой радости Сонечка не испытывал. Во-первых, ее не испытывало тело. Поташнивало. А во-вторых, у него были несколько другие житейские планы, куда это блондиночка не вписывалась. А она, похоже, собралась его захомутать. Еще бы: квартира в центре, от матери остались приличные бабки, да и сам он стоящий мужчина.

— Светлана, — сразу вспомнил он ее имя, — ты давай собирайся, мне одному побыть надо, — сказал он, усаживаясь на постели. Ноги у него худые, волосатые донельзя. Многим бабам страшно нравится. Любят этих… как они… Орангутанги.

— Нет, милый, тебя одного оставлять нельзя, — твердо сказала блондинка, поставив поднос на прикроватный пуфик и усаживаясь рядом. — Я понимаю, горе, туда-сюда, но ты опять можешь в неприятную историю попасть.

— Я сам себе хозяин, — наставительно сказал он, чуть повернув к ней голову. — Сам попаду, сам выберусь.

Достаточно слов, решил он и ушел в ванную комнату.

Любимейшее место времяпровождения! Пустил воду, тщательно отрегулировав температуру, и надолго приземлился на унитаз. Шум воды успокаивал, снимал раздражение. Лихо задумала эта девица: только-только налаживается жизнь — и вдруг опять опека.

«Дудки, подружка!»

Ванна-джакузи наполнилась, и он перебрался туда, предварительно взбив ароматную пену. Закурил.

Его отпустили якобы на похороны, взяв подписку о невыезде. Районный прокурор отечески посоветовал жить тихо, пока все уляжется. Обвинения с него сняты. Он два дня и жил тихо, даже за сигаретами не выходил, докуривая ментоловые «Вог» из материнских запасов. Формальности с похоронами уладили без него: откуда ему знать, к кому обращаться, где этот крематорий-ебаторий! Он взял газету, разыскал объявление конторы ритуальных услуг, созвонился, заплатил бабки под уверения, что все будет в лучшем виде, если уж человеку приходится возвращаться в камеру. Его пожалели: вот ведь гады-менты, даже с матерью попрощаться не дают по-человечески.

И два дня он провел в подлинном кайфе. Никого! Ничего не мешает, никто не долбит мозги заботами. У человека траур. Позже он обязательно и всенепременно сходит на кладбище —* цветочки на могилу, то да се, только не сейчас. Уж больно много доставила ему гадостей маманя.

«Дура, дура… Чего не жилось? Вечно влезала куда-то, все ей хотелось пупком земли работать. И это она знает, и то… А на самом деле дура дурой! Мозги людям пудрила…»

Боль давно отступила, аромат пены ублажал. Жизнь налаживается, господа!

— Монсеньору потереть спинку? — возникла посреди ванной комнаты Светлана. В легком распахнутом халатике — маманин: старая дура любила молодиться, — а под халатиком, веселые дела, ничего, но впечатляет. И руки в бока…

«А фигурка что надо, телка не истрепалась, дойки почти стоят, жопка…»

Сонечка ожил. Как для обычной жизни, так и для половой.

— А что еще могут потереть?

— Все, что пожелает господин, — сказала Светлана, выразительно поиграв глазами, потом сбросила халатик и скользнула в ванну.

Ублажив монсеньора, она молча ушла. Монсеньора несколько покоробило то, что она, не спросясь, берет чужие вещи, передвигается по квартире хозяйкой, но оказанное удовольствие примиряло с нарушением субординации, а проще говоря, хотелось лежать, лежать, блаженно расслабившись.

«Пусть поживет», — решил он, зарываясь по подбородок в пену.

На третий день к вечеру он решил прошвырнуться кое-куда, где весело, были бы деньги, надоело сиднем сидеть — решительно все в квартире напоминало мать. Он даже всплакнул от жалости к себе: кто его теперь обихаживать будет? Он оперативно сдал штуку баксов знакомым парням и, недолго думая, зарулил в ближайшую дискотеку-бар. Поговаривали, скоро прикроют немногие оставшиеся веселые места, как закрыли обменные пункты и многое другое, с чем свыклись, что казалось прочным. Надо жить, пока есть возможность, а там видно будет. Сбрил бороду и пошел жить.

В баре к нему приклеилась эта блондинка. Потанцевали, выпили, еще потанцевали. Разохотились, снова нырнули в бар пить шампанское — как-то исподволь она его выкрутила. Спиртное он не любил, так, потягивал из стакана ради имиджа крутого парня. На все вокруг — ноль внимания, фунт презрения, смотрите, кто желает: вот он, молодой, преуспевающий и пресыщенный отдыхает в свое удовольствие за свои бабки. Надоест блондинка, закадрит брюнетку.

С нее, брюнетки, все и началось. Блондинка ушла в туалет, он заказал виски для присевшей рядом брюнетки. Слово за слово, кивки-подмигивания, сто баксов и можно ехать к ней на всю ночь. У нее хата, все есть. Собрались, подались. А у раздевалки к брюнетке прицепился какой-то жлоб с поганой рожей. Он его пальчиком в сторону: канай, мол, дядя, пока цел, не твой кадр. А жлоб его, западло вонючее, шибздик, ткнул кулаком под дых, другим в печень — и тишина. Очнулся — блондинка рядом плачет, целует его, брюнетки и след простыл, а он врубиться не может, что за чем следует. Объяснили двое парней, друзья блондинки: оказались рядом, дали, видать, шибздику, в такси домой доставили, бросать не хотели, блондинка согласилась сопровождать…

«Да пусть остается… Как их звали… Викун, Назар… Крутые ребята, прикроют, чтобы всякое дерьмо не доставало. А заплатить, так и уберут кого надо».

Вспомнил еще, выпивали вместе. Хорошо посидели. За квартиру не боялся: полковник из УСИ телефончик дал, если осложнения появятся. Вот так! А то — такой-сякой… Викун наседал: давай за дружбу, ты наш мужик, мы все жидов не терпим, скоро хана им всем. Назар, тот вообще смотрел на него восхищенно — еще бы! — молодой, такая хата, бабки, бывший десантник. Клево!

А ему всегда везло. Главное — всех побоку, жизнь одна.

И напился. Как Светка раздевала — не помнил. Ничего не было — это точно.

— Светик, — позвал он негромко, и та, будто за дверью стояла, тотчас появилась.

— Монсеньор?

— Как насчет кофейку?

Аж просияла!

— И бутербродик!

Пусть живет…

Он пил кофе, держа чашку над пеной, она подносила к его рту бутерброд с семгой.

Он нравился бабам. За что именно — догадывался. К своим достоинствам относился как к святая святых, не требующих обсуждения. Худощав, зато не потеет, волосат — поговорим о потенции, головка мелковата — зато какие мозги коммерсанта! Бабы заслушивались, маманя, та вообще без его советов жить не могла.

Разглядывая себя в зеркале — это ему нравилось, — отмечал свой гордый фас: ровные густые брови, тонкие губы супермена, а нахмурит лоб — вылитый мафиози. В профиль глядеться не любил: бросался в глаза убежавший назад безвольный подбородок и носище. Носяра! Мужская гордость. Но великоват, хрящевидный. Бывшая жена, о которой он не любил вспоминать по причине нсдолгого с ней житья, называла его долгоносиком. И за это не любил.

— Понимаешь, Светик, — покуривал он и благородно философствовал, — жизнь такая штука, что ты ждешь принца, а является парень, простой такой, без всяких кембриджей — и ты вся его.

Она влюбленно внимала.

— Тут не надо ума, чувства главное, ты его любишь за то, что он есть, такой весь независимый, гордый. А что все эти деятели по жизни значат? Пахать всю жизнь? Жить надо! Вон у матери третий муж писатель был. Ну и что? Кому его книжки нужны? А я сразу сказал себе: не занимайся ерундой. Семь классов? Так я любого за пояс заткну, о чем хочешь могу спорить. Главное — что? Не дать себя сбить с толку, пусть он мне голову не морочит. Что он знает? Больше меня, что ли? Нет. Я тоже живу и все вижу, поэтому думаю, сопоставляю. А наука эта — для баранов.

— Ой, какой ты у меня весь вумный! — потянулась она к нему.

— У тебя? — отстранился он. — Нетушки. Ты сначала завоюй меня. Так служи, чтобы я тебе поверил. Конечно, молодой, при бабках, все есть, так каждая может.

— Так прямо всего бы тебя и съела!

— Ты обожди, обожди! — еще дальше отстранился он. — Давай так прямо сразу поговорим, обсудим, что почем, а то как?

— Ой!

— Не терпится?

— Да телефон! Я сейчас…

— Сюда неси!

Она вскочила проворно, будто куль сбросила.

Звонил Портнов. Участливо спрашивал, как ей там живется-можется в роли наложницы.

— Ой, Викун, это такой долдон! Ну ты меня и подставил!

— Светлячок, тебе оперяться надо, вольное каперство по злачным местам кончилось. Терпи. Такие хаты за ночь любви не отдают. Подсуетись.

— Циник ты, Викун.

— Ничего, будь ты морально устойчивой. Да ты из этого мозгляка веревки вывьешь!

— Зря бы не бралась.

— А он-то где? Дрыхнет?

— Монсеньор с голыми яйцами философствует, поемши.

Довольный смех Портнова:

— Как бы с ним переговорить…

Светлана понесла трубку-телефон в ванну:

— Викун тебя спрашивает…

— Санек, привет! Здоровье есть?

— Слегка, — процедил Мотвийчук.

— Подъедем, похмелим.

— Нет, я не люблю. Я отдыхать буду. Покушаю и отдыхать буду.

— Правильно. Когда я почувствовал потребность похмелиться, я бросил пить. Но разговор есть. Я с Назаром подъеду.

Отказать нельзя.

— Сломали кайф! — раздраженно сказал он, отдавая трубку. — Мужики-то серьезные? Я с кем попало не люблю.

— Что ты, Саня! Ты им страшно понравился, они тебя в дело берут. Видишь, как доверяют?

— Умище, умище! — похлопал себя по голове Мотвийчук. — Я им быстро работу налажу. Давай там чай, кофе…

Когда он покинул ванну, Светлана сервировала столик в гостиной.

— О! А икру зачем? Они что, жрать сюда идут? Деловой разговор. И масло… И семга! Ты кончай эти дела!

Усилием воли она подавила сильнейшее отвращение к нему.

— Ты знаешь, дорогой, я за все сама заплачу и верну тебе расходы, но пойми: тебе необходимо принять их достойно. Викун — генеральный директор фирмы «Русичъ», Назар — его боевик, ребята крутые, ты убедился, со связями и бабками. Ты чудесный парень и мужик на все сто, но в наше время без крыши нельзя. Я тебя очень прошу…

Икры было жалко, но он покорился. Спросил, пряча свое неудовольствие:

— А ты их откуда знаешь?

— Работаю с ними. У Викуна, кстати, отец был крупный партайгеноссе, в начале девяностых за кордон свалил. Викун доделывает дела и тоже уезжает. Назара берет с собой, они неразлучны. А ты разве не хочешь слинять отсюда?

— Кто не хочет… Мать что-то крутила с выездом. То через неделю, то через месяц. Докрутилась …

— Они тебе помогут. Поработаете вместе, срубите приличный куш, будет с чем сваливать.

— А ты, конечно, на хвосте.

— Я? — решила дать щелчок засранцу Светлана. — У меня, милый, в Испании недвижимка и бессрочная виза, и себя я бедной не считаю. Мне и сейчас на все про все хватит.

— У всех всего хватает, только в совке застряли, — язвительно хихикнул он.

— Могу бумаги показать, — сдержавшись, с достоинством ответила она.

— А что ж не едешь?

— Не с кем пока. Там свой мужик нужен. Они наших баб за поломоек держат. Я молодая, пожить хочу. Знаешь, сколько это стоит? — вытянула она руку под самый его нос. На среднем пальце красовалось колечко, в колечке камешек. Само кольцо, правда, принадлежало Чаре. Взято напрокат, когда в бар ее снаряжали.

— Ничего так камешек, — осмотрел он колечко.

— Ему цена сто штук в зеленых. Камешек пятнадцать каратов тянет, редкой игры. У меня, милый, брюликов на миллион…

— Папочка оставил? — язвил он.

— Сама заработала. Про «Сигму» слыхал?

— Так, кое-что.

— А я в ней главбухом работала. Так что, любимый, шибко не выступай. Ты мне как мужик очень даже подходишь, но я могу уйти и не появиться.

Сонечка заметно увял.

— Да ладно тебе. Семейные разговоры. Ты мне тоже подходишь.

«Чтоб ты, полудурок, сдох!» — застенчиво улыбнулась Светлана и прильнула к нему:

— Ой, хочу… Может, успеем?

— Не стоит, — стоял на страже своего здоровья Сонечка: особенной тяги к сексу он не испытывал. Другое дело, когда им восхищались со стороны, гладили, ублажали.

И она облегченно вздохнула. Работая с Портновым, у нее тоже появилось устойчивое отвращение к постельной службе.

Викун и Назар появились с шумом, с шутками, с легким дуновением морозца, сразу стало празднично. На руки хозяину сбросили два фирменных, битком набитых пакета, и, пока Светлана принимала гостей в прихожей, он выставлял в кухне дармовой провиант.

«Шампанское, три бутылки, джин… ого! «Бифитер»! Тоник, омары, икра черная — две банки, красная — пять, сыр пикантный, пикули, отбивные! Да тут неделю без них питаться можно!»

Ох и счастливчик он, лохи сами бегут к нему на звук призывный мандолины!

Кое-что он сразу припрятал в холодильник, позволив Светлане заниматься с остальным.

— Ну что, миряне? С крещеньицем нас? — поднял первый тост Викун, когда все угомонились вокруг столика. Поддержали, выпили, снова налили: — После первой и второй промежуток небольшой. За хозяина! Дай Бог ему здоровья и хорошей косьбы зеленого!

Опять хорошо пошло. Сумбурно, весело, о чем разговор, не упомнить: в ухо влетает, в другое вылетает, шутки, гомон.

Когда Светлана отправилась варить кофе, хозяин уже находился в веселой прострации. Грабь — не хочу. Никто и не собирался. Назар ушел за Светланой, помочь чашки-ложки поднести. Мотвийчук не ревновал. Назар будто сковывал его тяжелым взглядом, хотя приветливо улыбался, когда взгляды встречались. Без него он с удовольствием расслабился. С Викуном можно было говорить о делах и вообще умно, со значением.

— Так как, Александр, — сразу затеял разговор Викун. — В фирме не хочешь поработать?

— Запросто, — хмельно улыбаясь, ответил он.

— Тогда готовься. Отопьем праздники — и за дело. С дальним прицелом, — подмигнул Викун.

— О чем хабар? — не выбиваясь из колеи, соглашался Сонечка. Он не так уж и пьян, держался в напряге, чтобы не размазаться, не пропустить торга, всегда считал себя умелым питухом. — Как говорят хохлы, за шо робыты будемо?

— В конторе у меня будешь получать оклад детектива. Участвуешь в деле, имеешь процент. Чем больше участие, тем выше процент. Это не считая особых случаев.

— Подходит, — кивнул Мотвийчук.

— А что это за бумаги, которые у тебя изъяли? Мне Света проговорилась.

«Когда это я успел ляпнуть?» — подумал Мотвийчук, а язык уже развязался.

— Хреновина всякая. Штучки магические, легенда какая-то. У матери, это как на духу скажу, один кент заграничный купить их хотел. У меня копии были, их Бехтеренко изъял, УСИ то есть, а оригиналы мать хранила в банке. Их тоже забрали.

«Выходит, из меня лоха делают, — смекнул Портнов. — Или малый зажимает что-то?»

— Так и поверил, что ты все отдал.

— Знаешь, Викун, мать помешалась на магии, — разоткровенничался Мотвийчук. — Может, это кому интересно, а мне до лампочки. Все эти приколы с числами-хуислами, навороты с таинствами — чухня. Я пробовал читать «Черную магию» — придумки для идиотов. Вот ты мне лучше другое подскажи. У матери в иностранных банках деньжата есть. Как мне к ним подступиться?

«Да, — подумал Портнов с сожалением, — нормальный человек таких вопросов не задает. Наследничек херов…»

— Сделаем, — сказал он твердо. — Держи пока язык за зубами.

Из кухни вернулись Эльдар и Светлана. Светлана оценила обстановку, печать таинства на физиономии Сонечки и пожалела его:

«Вот уебище, так уебище! И это мне одной…»

3 — 14

Дежурство в Тропарево считалось в УСИ самым вольготным. Там находилась дальняя дача, куда начальство заглядывало редко. Триста километров от Москвы по трассе, потом километров двадцать проселком, потом гатью до полянки между болотами. Прежде здесь располагался склад с бинарами, место и противное, и тайное. Сам Берия дал команду построить тут что-то вроде острога для шарашки. Стройку завершили в сорок пятом году, накануне Победы, но секретные опыты велись до самой смерти великого инквизитора. Чем занимались там ученые мужи из зеков, никто толком не знал, давно уже все быльем поросло, страха не испытывали, лишь называли дальнюю дачу Сорокапяткой.

Летом с болот наваливалось комарье, зато озерцо радовало хорошей поклевкой: щука и карась брались отменно. На островах в березняке можно было разжиться грибками, и, что самое интересное, с краю полянки, на которой расположился комплекс прочных построек, хранили покой три столетних дуба, а в их корнях зимой и летом колотился родничок с необычно вкусной водой. Личный состав УСИ ревностно следил за очередью на дежурство в Сорокапятке ради этой водицы. Побывавшие там переставали жаловаться на желудок, почки, печень и прочие внутренние хвори, раны затягивались очень скоро, у лысеющих прибавлялось волос. Пробовали вывозить целебную водицу для близких, оказалось, что целебные свойства сразу пропадали, а сама вода приобретала затхлый вкус. Одним словом, здесь любили залечивать душевные и физические раны, вдали от городских шумов, дорог и цивилизации.

Попасть сюда заплутавшему туристу невозможно. Во-первых, на жигулятой козе не подъедешь, пеших же встречали ребята на кордоне в пятнистой форме и со всеми причиндалами, которые стреляют и больно бьют. Сунулись сюда как-то казачки, которым в последнее время до всего было дело. «Куда вы, служивые?» — вежливо остановили их у шлагбаума. «Куда надо!» — был ответ. Ну надо, так надо… Пять шагов сделал старшой — лошадь под ним шарахнулась, сбросила наземь. Пока с матами лошадь за узду хватал, в яму свалился, где ему Егорий святой привиделся, злой такой. А вынули его сотоварищи, дух, говорят, от тебя чего-то тяжелый идет. Так восвояси и поехал, попахивая. «Всего доброго!» — пожелали им на кордоне. «Шоб тебя!» — ответил старшой нечистый. Чистые сотоварищи промолчали. Вспомнили, видно: «Незваный гость хуже татарина», а сторонка была как раз та, где русичи некогда мамаев в болотину заманивали.

Двухэтажный терем был изваян крепко, в ласточкин хвост и без единого гвоздя могучие стволы, оконца с пуленепробиваемыми стеклами, кованое железо на дверных петлях, внутри просторно и легко дышится. А что на крыше антенн натыкано, так это дань времени.

Сюда и привезли дневать-ночевать Илыо Трифа, а позже Марью, чтоб Аркадий Левицкий не скучал.

Марья, судя по всему, испуг пережила, наглеть принялась с прежним упорством. Триф, отобедав или отужинав, подымался к себе в светелку, с дурно воспитанной девицей общаться не хотел — себе дороже, хватало общения за столом, а Левицкому выпадало слушать сивый бред сытой кобылки.

Судских не ошибся, выбирая в содруги для Марьи Аркадия. Молодой, неженатый — это на всякий случай. Но Левицкий попал в УСИ из отряда морского спецназа, с кем много не поговоришь, расстроить невозможно. Марье приходилось одной изощряться в комментариях у телевизора. Аркашу она посчитала за обиженного умом, который мог подать, принести, а больше от мужиков ничего и не надо. В неполные шестнадцать она шустро рассуждала обо всем и особенно о сексе. С одной стороны, это вполне естественно, у Марьи уже все вполне округлилось, налилось и кое-где чесалось, с другой — приятно наставлять туповатого увальня, который ничего не знает про эрогенные зоны, французскую любовь и прочие действа. Она, конечно, провоцировала Аркашу, а тот будто таинства познавал, хлопая глазами и ушами. Господи, что взять с мужлана! Изредка Марья задумывалась: а не разыгрывает ли ее Аркадий, уж больно он внимательно все слушает и кивает, делает свои профессиональные легкий вздох на два коротких выдоха и зенки таращит. Не Аркаша, а каша…

«Аркадий, остерегайтесь этой бестии! — советовал Триф. — Или я за себя не отвечаю».

«Ничего, — беспечно отвечал он. — Я за себя отвечаю».

В одну из зимних ночей Марья заявилась в комнату Аркадия.

— Все надоело. Хочу отдаться, — заявила она, снимая через голову ночную до пупка рубашонку. — Только ты это аккуратно делай. Я девчонка еще честная.

Аркадий сел на кровати, включил ночник. Легкий вздох, два коротких выдоха — и вопрос:

— А что делать?

— Вот балбес! Я же учила тебя!

Аркадий внимательно оглядел ладную фигуру Марьи. Крепкая сформировавшаяся грудь, сильные ноги, заглянул даже сбоку на попку с крутым подзором, потом на себя мускулистого — все это на вдох и два выдоха и сказал наконец:

— Тут надо Илью Натановича спросить.

И полез под кровать за тапочками.

— Урод! — словно резаная закричала Марья.

Действительно, пришел Илья Натанович. Вернее, сначала постучал, но дверь с треском отлетела к стенке, и мимо него вжикнуло что-то голое и яростное.

— Господи, что это было? — протирал он глаза и разглядывал виноватого Аркадия. — Я так боялся этого, я же вас просил…

— И она просила. Да вот тапочки у меня, Илья Натанович, великоваты, не подошли, видно, — отвечал Аркаша, держа в руках по стоптанному тапочку. Легкий вздох, два коротких выдоха.

— Я понял вас, — уразумел Триф.

За завтраком Марья шипела на Аркадия, словно дотлевал костерок ночного пожара, но прежней удали не проявляла. Триф уловил смену настроения.

— Маруся, тебе мыть посуду, — распорядился он.

Марья возмутилась фамильярностью, вскочила и убежала на кухню, куда ей принесли грязные тарелки. И ни слова.

Что она, ревя, позже осмысливала, можно догадываться, однако шипеть перестала, поучать тем более. Сменила тактику, стала прислушиваться к порциям легких вздохов на два коротких выдоха.

Привезя Марью сюда, Судских не опасался насчет побега и взбалмошности. Просил Левицкого общаться с ней просто, вольностей не позволять. Ей было сказано без обиняков: она в розыске, прячут ее здесь по политическим соображениям. Фигура, стало быть, вровень с загадочным книгочеем Трифом.

Дня через три Марья отошла, с обязанностями посудомойки смирилась. Потом Триф подсунул ей способ заварки чая по-китайски, как бы между прочим научил готовить гренки, салаты. Марье поначалу страшно нравилось кричать из кухни: «Мальчики, питаться!» Потом приелось. Сидела сиднем у себя наверху, спускаясь, хамила и огрызалась, таскала у Трифа морковку. И опять на нес ноль внимания. Не с кем поговорить! Один в книжки зарылся, другой — вдох, два выдоха.

На дворе тем временем проявлялась весна, опять надвигались какие-то перемены. По телевизору мало что сообщали членораздельно, как будто крутили по случаю купленный на студии Довженко сериал без конца и начала, нм дна ему, ни покрышки. Вроде во здравие — наступает эра величия России, за упокой — непрерывно бардачило и преодолевалось. «Голоса» глушили, но мощный приемник обстоятельно докладывал о голодных бунтах, о забастовках, о применении слезоточивого газа и дубинок. Судя по продуктам, которые привозила новая смена, зима двухтысячного выдалась скупой, а к весне обещали съезд партии. Старые люди помнили знаменосные былые партайги, после которых, как в миске постного супа, хрен выловишь да медную пуговицу. И вовсю старались попы: раздолье выпало волосатым наставлять о смирении духа и тела! «Итак, братие, будьте долготерпеливы. Вот землепашец ждет спелого плода трудов своих, а время не приспело. Укрепите сердца свои, пришествие Господне идет».

А «Голос Америки» предупреждал о готовящемся перевороте. Власть с благословения Церкви ужесточает меры.

Выслушав это, Триф раздраженно заметил:

— Качнулся маятник в обратную сторону, движение от павлов в савлы началось.

— А что делать, мужики? — подала голос Марья.

— Тебе посуду мыть, мне обед готовить, Аркадию дрова рубить, — нехотя ответил Триф.

— Жрачка, жрачка! — нервно засуетилась Марья. — Слышали, что вокруг делается?

— А что делается? — будто не понял Триф. — Жизнь идет…

— Какая жизнь? — оскорбилась Марья. — Бастовать надо, требовать!

— Поедим и пойдем, — заговорил и Аркадий. — Пойду древко для флага делать. Под каким флагом удобнее?

Марья по привычке хотела ответить дерзко, но сдержалась, скорее осеклась: похоже, неправильно она понимала этого бравого хлопца, не хотел он воспринимать ее всерьез.

На митинг никто не пошел. Однако, едва Аркадий, прихватив колун, вышел к поленнице, Марья скакнула следом:

— Аркаш, а Аркаш…

— Ну? — обернулся к ней Левицкий.

— Ты прости меня зато…

— За что?

— Вообще прости за мои прибамбасы, нахаловку, что пургу гнала.

— Считай, ничего не было, — перехватил колун ловчее Аркадий.

— Нет, вправду, прости. Я ведь не дура, не шалава с трех вокзалов.

— А по тебе видно, — улыбнулся он.

— Что видно?

— То и видно. Таких, как ты, для непорочного зачатия подыскивают, дева Мария.

— Ну сказал! — вспыхнула Марья, хотя сказанное понравилось. — Это ты про то?

— И про это тоже.

— А я тебе нравлюсь? — закокетничала Марья.

— В каком смысле?

— Ну, вообще, — опустила реснички она.

— Со страшной силой! — сказал Аркадий и одним взмахом развалил сучковатое полено надвое.

— Нет, ты вправду…

Аркадий придержал новый взмах:

— А если вправду…

Говорить — подрасти, мол, там видно будет — Аркадий не хотел. Девчонка с характером, обуздать ее нрав можно откровенностью, искренним теплом или твердой надеждой, что пыл ее не погасят насмешки.

— Мне, Маша, боевая подруга нужна, — решился Аркадий. — Чтоб в огонь — не обожглась, в воду — мокрой курицей не вышла, а под медные трубы — королевой выглядела. Смекаешь?

Вдох, два выдоха. Она кивнула быстро, боясь пропустить самое главное.

— Мне жена нужна, Маша, — закончил он кратко и принялся за дрова.

Марье ничего не осталось, как идти назад.

— А если я приготовлю обед? — спросила она стеснительно у Трифа, который хлопотал на кухне.

— Поп… попробуйте, Марья, — столь же робко ответил он. — Я помогу.

И как-то отошел Аркадий на второй план, уступил место Трифу.

«Понимаете, Маша, — поучал он, — таинств нет вообще нигде, а в готовке в частности. Нужен смак. Продукты можно испортить тремя способами: переварить, пересушить, пережарить. Если этого не случилось, тогда вы можете давать название тому, что у вас получилось. Допустим, вы готовите обычный суп, а картошку бросили раньше мяса. Тогда дождитесь, когда она сварится, и подавайте на стол под названием «Квазицкая уха мясная». Вкус будет специфический. Дурак не заметит, умный не скажет. Под впечатлением от названия ваши едоки съедят все, выпросят добавки, а пока они не прислушались к своему желудку, скормите им остатки, ибо основная заповедь хозяйки: «Чем в газ, лучше в вас».

Пока никто не отравился», — отмечал Триф всякий раз после еды, хотя Марья полагалась не только на теорию, а дергала Трифа постоянно, отвлекая его.

— Маша, достаточно! — взмолился он однажды. — Либо вы аки Христос в пустыне, либо я возвращаюсь к обязанностям главного кормильца.

— А чем он занимался в пустыне? — сглаживала выпад Марья.

— Размышлял.

— О чем?

— Как жить дальше.

— За это его распяли?

— Интересный подход к теме, — забыл обиду Триф. — А знаешь-ка, ты права. Любой человек, мыслящий неординарно, раздражает окружающих, а посягающий на правила жизни окружающих по меньшей мере достоин изгнания в пустыню.

— А до Христа так ничего и не было?

— Как ничего не было? — не понял Триф.

— Против кого он восстал? — пояснила Марья.

— Так, э… Как против кого? Против генералов иудейской церкви.

— Еврей против евреев? Еретик?

— В какой-то мере. Время потребовало новой религии, — отвечал Триф, напрочь забыв урок, который ему преподала однажды дерзкая девчонка.

— А почему сейчас никто не восстает против Церкви? — наседала Марья. — Неужто с тех пор все гладко и ничего менять не надо?

Триф выпучил глаза:

— Ну… во-первых, с тех пор в Церкви многое изменилось, были и расколы, и гонения…

— Нет, вы мне с самого начала. Была еврейская религия, так?

— Иудейская, — поправил Триф. — Да.

— А Иисус Христос создал религию для всех остальных. Так?

— Допустим, — кивнул он, домысливая, куда на этот раз влечет его шустрая девица.

— Но сам-то он еврей был?

— Иудей.

— И чего он нового сделал?

— Создал новую религию, — сказал Триф и покраснел от собственного кондового ответа. Любой поп грамотно и толково объяснит заблудшему в дебри еретизма, что вера не обсуждается и лишь Богу-вседержителю дано думать за всех живущих на земле, а он, весь из себя грамотей, не может толком объяснить, что есть вера.

— Ничего нового он не создал, — донеслось до него, как из преисподней. — Его самого еврейские попы придумали. Вот! — победоносно закончила она.

— А я с тобой не спорю, — сам собой нашелся ответ. — Но как ты до этого додумалась? Или подсказал кто?

— Нам талдычили на уроках Закона Божьего: «Читайте Библию». Там, дескать, смысл жизни и се суть. Я пробовала, а там все сплошь про евреев. Никакой сути. И поняла я, что еврейские попы скормили язычникам «Квазицкую уху мясную». Они, видать, хотели что-то особенное приготовить, а у них не получилось, тогда это скормили глупым.

— Какую уху? — не понял сразу Триф.

— А такую! Вы сами учили меня: если не получается блюдо, дай ему новое название. Евреи свою веру не могли проповедовать, силенок в те годы не хватало: то в плен их брали, то избивали, то гнали отовсюду, вот они и решили создать мессию, который станет сплачивать еврейский народ. А у Иисуса, видать, свои планы были, хотел возвыситься. И ведь не попы еврейские, а его ближайшие друзья сочинили сказочку, будто Господь Марию трахнул в образе лучика света, и такой от этого чудный мальчик появился, как Ленин прямо, а римляне спохватились и поняли, что появился обычный засранец, бунтовщик с амбициями, вот его и казнили. Если бы в нашей стране стояли римские легионы, разве могла бы шайка бесштанных большевиков народ поработить?

— Марья, что я слышу? — пораженный, вскочил Триф.

— А что вам не нравится? — пожала плечами Марья, и только. — Прибалдели от правды?

— Вот именно, — осознал происшедшее Триф. — Именно прибалдел. Простота убивает.

— Устами младенца глаголет истина, — язвительно напомнила она. — Я, между прочим, не дура и слышала, что вы научно хотите доказать, что Христова вера зашла в тупик и новая вот-вот свалится с неба, а это и ежику давно понятно.

— Что понятно? — собирался с мыслями Триф.

— А то. Хоть нас, молодых, и собирают в отряды «юных христиан», нам все это до одного места. Знаете, как у нас в отряде мальчишки девчонок убалтывают? «Чем займемся: грехом или непорочным зачатием?» Потрахаемся или минет? — пояснила она. — Никто не верит поповским сказкам, только посмеиваются. Нас кормят, одевают. Васька слушает да ест.

— Но без веры нельзя жить, — робко вставил Триф.

— Дядь Илья, а во что верите вы? — в лоб спросила Марья.

— В святой дух, — твердо ответил он.

— Как это?

— Очень просто, — кивнул Триф, хотя было нелегко сформулировать, во что именно верит он. — Всей жизнью правит дух созидания. Худо-бедно, а человечество прошло долгий путь через войны, объединения, разъединения, заблуждения, но к прогрессу. В этот дух, ведущий людей из тьмы к свету, я верю.

— Дядь Илья, не смешите, — прикрыла ладошкой рот Марья. — Заумный вы, а надо проще.

— Вера удерживает людей от распутства, — попытался привести главный довод Триф.

— Да проще вы, дядь Илья! — стояла на своем Марья. — Во все времена Церковь усмиряла как раз дух, о котором вы так складно сказали. Ей паровозы и ракеты не нужны, ей бы кормиться сытно, а в остальном трава не расти. Но попов-то народ кормит за их сказочки, а людям самим кормиться надо, им велосипеды новые надо изобретать. И сейчас не средние века, нет инквизиции, и люди воспринимают Церковь как профсоюз: мы тебе свечками заплатим, только в душу не лезь. А повелевать-то ох как попам хочется! Вот вам и новая вера. Придет другой Иисусик, и опять шайку обманщиков кормить придется. Так сколько до того народу изведут. Вас вот почему ищут? Вы из книг проведали что-то, власть хочет секрет знать и быстренько им запастись, чтобы народ подмять…

Триф слушал внимательно.

— А ты умнее, чем я ожидал.

— И я так о вас думала, — легко ответила Марья. — Вы хоть и весь из себя умный, а поддались противоречию. Я стала попов ругать, а вы защищать. Почему так?

— Действительно, — согласился Триф. — Почему?

— Все очень просто. Вы старше, значит, опытнее, умнее. Я не спорю. Вы — власть. Поэтому любое мое самое разумное слово, идущее вразрез с вашими принципами, вызывает возмущение.

— И к чему мы пришли? — спросил Триф, все еще пытаясь выползти из-под груды доводов, которыми завалила его Марья.

— Пока к тому же самому: ты начальник, я дурак. А вот я думаю, дядя Илья, новая вера уже пришла, так как молодежь от старших ушла.

— Не так быстро, Маша, — заволновался Триф. — Вами еще столько всего не познано! И потом… потом. Чем это пахнет?

— Мамочка! — всполошилась Марья. — Борщ у меня горит! — и вылетела прочь из комнаты.

«Нас ожидает очередная квазицкая уха», — понял Триф.

Ничего он не придумал, как сесть к столу за свои записки. Было в них много умного, неожиданного, и все стройно вписывалось в теорию, им же придуманную, более того, ей поверят, она не поддается разрушению, и счисления подтверждают это.

«А как, если появится случай в образе вот такой ретивой девицы? Все сначала? Господи, пронеси…»

3 — 15

Тихий городок этот над сонной рекой встретил Бурмистрова размеренным спокойствием обывателей, если не сказать безразличием. Вряд ли он привлек к себе внимание, сойдя с автобуса: одет, как все, как все, не суетится, лицом и ростом не выделяется, но, видимо, так в Японии или Китае окружающие машинально примечают европейца, стало быть, чужака. Для того чтобы попасть и остаться в подобной категории чужого среди своих, надо приехать в Прибалтику, особенно в Литву. Здесь не обидят, нет, наоборот, будут здороваться первыми, но спокойствию, с которым произносятся слова приветствия, научиться невозможно. Да простит Господь — это от Бога.

Литовцев, не уверенных в себе, практически не бывает, иначе это не литовец, и след прочности и неторопливости лежит на всем: на черепичных крышах коттеджей, где каждая черепичка выделяется подобно рыжей чешуе, даже дорожки к этим коттеджам метены столь аккуратно и тщательно, будто волосок к волоску уложенные прически, которые делают к празднику, а здесь, в литовском городке Аникщяй, само собой разумеющиеся, иначе нет естества, уклада жизни, и все подчинено привычной разумности, похожей на сонливую эту реку, вялотекущую куда-то к морю, будто ей это совсем не надо.

Что удивительно, при всей архаичности тишины в Аникщяе некогда производили водку с гремучим названием «Черт» и «Ведьма». Фасовали водку в оригинальные бутылки, развозили на экспорт, и в Европе безошибочно узнавали их, как узнают стандартно «Абсолют» или «Финскую». Потом свою лепту в стандартизацию внес Егор Кузьмич Лигачев, объявивший войну алкоголизму; литовские партийные бюрокявичусы поддержали кампанию, завод остановили, фасонные бутылочки переколотили. А еще говорят, в тихом болоте черти живут… Ушли в конце концов ильичи, исчезли кузьмичи из Литвы, из Аникщяя — черти, и только колокол знаменитого Аликщяйско-го собора трижды на день требовательным билом напоминал обывателям о смирении пред вечным Богом.

«Будет смирение, придет уверенность в себе и завтрашнем дне», — вполне серьезно размышлял Иван Бурмистров, неторопливо двигаясь в нужном направлении к дому Георгия Момота. «Лабас», «Лаба дене» — приветствовали его незнакомые люди, и он учтиво откликался на литовские приветствия.

«И никто из них, конечно же, не ломает голову над сущностью веры. Надо ли это?»

«Я есть сущий, альфа и омега жизни», — заявил Вседержитель. Спорить с этим бесполезно. Можно называть Его Саваофом, Яхве, Аллахом — как где пришлось, но усомниться в сущности Верховного пока не сумели ярые атеисты и злые скептики, не нашли замены.

«Даже иронизировать не моги, а то боженька язык отфигачит», — подбил итог своим изысканиями Ваня Бурмистров, подходя к очередной расчищенной дорожке, которая вела к очередному двухэтажному коттеджу.

— Лаба дене, — приветствовал его хозяин с приставленной к ноге метлой.

— Добрый день, — улыбаясь, ответил Бурмистров. — Георгий Георгиевич?

Хозяин кивнул. Открыл калитку, приглашая войти, и сам двинулся вперед ровным неторопливым шагом.

Он не проронил ни слова, пока гость не разделся в прихожей. Жестом пригласил в гостиную к креслу у камина. В камине жил огонь, было тепло и уютно.

— Чай, кофе? — спросил хозяин. Чуть навыкате глаза смотрели на гостя с терпеливой вежливостью.

— Чай, — выбрал гость, и хозяин оставил его, чтобы через три минуты появиться вновь уже без куртки с клевантами, шапочки и высоких ботинок на шнуровке. Грубой вязки шерстяной пуловер скрывал его худощавость и несколько скрадывал высокий рост. В одной руке хозяин ловко держал поднос с чайными принадлежностями и плетенку с домашним печеньем, в другой — заварник и парящий чайник. Иван даже не успел предупредительно вскочить, настолько естественно чайники и прочие атрибуты чаепития перекочевали из его рук на стол, а чай разлит, и руки, костистые, в крупных венах, улеглись на колени хозяина.

— Прошу…

Хозяин был прост и впечатляюще осанист.

«Как мог такой человек жениться на аферистке?» — заклинился Иван на одной мысли, чуть не опрокинув чашку с дымящимся чаем.

— Расслабьтесь, — попросил хозяин, угадав нетерпение гостя. Сам он пребывал в том безмятежном состоянии, какое приходит у разожженного камина. — Вы не представились. Если не ошибаюсь, вас Иваном зовут. Не может быть, что Власом.

— Почему такая параллель? — опешил Иван.

— Во-первых, Власами называют довольно редко. Тогда вы не попали бы сюда по ряду логических причин. А во-вторых, когда я вас увидел, мне пришли на ум некрасовские стихи: «У бурмистра Власа бабушка Ненила починить избенку лесу попросила». Если следовать логическому ряду, где известно, что икс равен Ивану, а ключевая функция — стихотворение Некрасова, значит, вас зовут Иван Бурмистров.

«Иван чуть не поперхнулся чаем», — так описывают подобную ситуацию в сентиментальных книжках. Иван поперхнулся без чая. Чашка оставалась на столике.

— А как это у вас получилось?

— Очень просто. Вы не обращали внимания, что муж и жена со временем становятся похожими друг на друга? — Иван кивнул. — Имя — это аналог, человек врастает в него. Если бы вас звали Рудольфом или, скажем, Александром, вы бы держались иначе. В имени Иван сконцентрировалось все, что мы представляем о русских.

— Не валенок же, — слегка обиделся Иван.

— Ни в коем случае! — спокойно возразил хозяин. — Русские давно изменились, но суть их осталась прежней.

— Но я знаю Иванов, которые держатся иначе, — заспорил Иван.

— Это только кажется. Потому что вы ищете различия, а не аналоги, — возразил хозяин. — И это, кстати, наследие того времени, когда вы постигали азы жизни. Коммунистическая система приучала людей к догматизму, что порождало скепсис, а ироничность в отличие от аналитичности является приближенным исчислением.

— Ас фамилией как? — оставил Иван потуги к философствованию.

— И это просто, — кивнул хозяин. — Сознайтесь, вы шли ко мне с толикой таинственности, эдакой неожиданности?

— Допустим.

— В таких случаях человек непроизвольно старается скрыть атрибутику этой тайны. В данном случае — ваша принадлежность к органам. Вы непроизвольно увеличили поле защиты возле нагрудного кармана, где лежит ваше удостоверение, а я прочел излучение. Не скажу, что фамилию целиком, но интуиция подсказала некрасовские строчки. Как видите, просто.

— Ничего себе простота! — отхлебнул наконец добрый глоток чая Иван. И поперхнулся.

— Успокойтесь. И спрашивайте по порядку. Вас, конечно, интересует чисто по-человечески: почему я женился на Мотвийчук?

— Извините, — покраснел Иван. — Было такое.

— Не вижу тут неловкости, молодой человек. Моя женитьба имеет прямое отношение к цели вашего приезда. Это ключевой вопрос. Как ни странно, без этой женитьбы я не достиг бы многого. Без сомнений, в вашей фирме доподлинно известно о делах и делишках моей бывшей супруги. Пусть успокоится ее душа…

— Вы и это знаете?

— Да, конечно. Вчера у меня побывал Мойзес Дейл и донес печальную весть, — без иронии отвечал хозяин. — Об этом визите позже. Так вот, доподлинно известно, что мадам Мотвийчук имела тягу к авантюрам. А природа авантюризма безраздельно связана — скажем, в общих чертах — с ясновидением. Вы, надеюсь, не отрицаете возможность некоторых людей предсказывать будущее?

— Нет, — убежденно ответил Иван.

— Так вот, авантюрист — это ясновидящий-недоучка. Даром преподаватели время на это тратили, как пела несравненная Алла Борисовна. Не каждому это дано потому, что ясновидение зависит от секрета, выработку которого контролирует передняя доля гипофиза. У людей, обладающих этим умением, глаза чуть навыкате.

«Как у вас», — подумал Иван, и хозяин неуловимо усмехнулся одними глазами.

— Это качество было хорошо развито у тех, кто жил в допотопный период. Это не расхожее выражение, это исторический период.

— Даже так? — удивился Иван. — А я думал, это сказочка.

— Отнюдь. Библия является достоверным документом. Это доказано давно. Раньше люди жили очень долго, триста лет не было пределом. Как раз секрет, дающий человеку возможность заглядывать в будущее, влияет на долгожительство. Это установлено при вскрытии мозга долгожителей. Что же происходит с авантюристами? Вплотную наблюдая за Ниной, я установил следующее: авантюризм непредсказуем. Таламус — главный подкорковый центр, который рассылает по всему организму импульсы чувствительности, работает у всех по-разному. Чаще всего сигналы упорядочены, так как проходят своеобразную чистку в другом отделении мозга — гипоталамусе. Тогда мы имеем дело с людьми нормальными, в пределах тех понятий, которые мы вкладываем в это утверждение. У авантюристов сигнал выщелкивается, минуя гипоталамус. Тогда мы получаем не норму поведения, а выходку, шокирующую окружающих.

— Так это болезнь? — спросил Иван.

— Совсем наоборот. Как раз норма поведения — болезнь. Дело в том, что человек с веками изменился, утратил чисто природные качества. Еще у древних египтян гипоталамус практически отсутствовал. Заметьте, чем набожнее человек, тем этот орган у него, я бы сказал, не больше, а прочнее в головном мозге. Знаменитая фраза «Анархия — мать порядка» — далеко не беспочвенный лозунг. Нам он приходит на ум, когда мы вспоминаем батьку Махно или наоборот, а он, как помните, был злейшим врагом советской власти, которая, как помните, любила порядок среди рабов. И, само собой, в наших университетах не изучали труды Кропоткина и Плеханова, посвященные анархии. Анархия — это хаос, беспорядок. Так внушили нам. На самом же деле это свобода индивидуума от условностей какой-то определенной системы внутри самой системы. Произошла элементарная подмена понятий, какими славилась коммунистическая система: самоосознание заменили на самосознание, откуда и получилось, что свобода — осознанная необходимость. Анархия же, как ее трактовали древние, — это отрицание принуждения, но одновременное подчинение высшей воле. Имеется в виду не божественное, а гармоничное умение вписываться в окружающий мир. Как раз эта особенность была утрачена еще до потопа, стала тайной, которой владеют ныне очень и очень немногие, почему и приписывается она сверхъестественным силам. В древнейших китайских писаниях иероглиф «у» — «отрицание», с которого начинается слово «анархия», считался знаком таинства.

— А вы знаете эти таинства? — напрямую спросил Иван.

Хозяин повел плечами, что означало неприятие лобового вопроса.

— Вряд ли таинства как таковые существуют вообще. Есть знания, которые оберегают. К ним добираются трудным путем познания от несложного к сложному, впрочем, как везде к мастерству. Запросто наделять всех этими знаниями глупо, но авантюристы — анархисты по природе своей — во все века стремились заполучить секрет некоего философского камня и порешить все задачи разом и без труда, затраченного на изучение более скромных, но фундаментальных наук. Вот дай им верхушку пирамиды, и все тут! Первооткрыватели сплошь и рядом были авантюристами, хотя Америка могла быть открытой и без этого зуда авантюры спокойнее и в свое время.

— Поздновато открыли бы Америку, — заметил Иван.

— От силы лет на сто позже, — уточнил хозяин. — Но что могло там произойти за эти сто лет? Мы могли бы познакомиться с другой цивилизацией, и не берусь утверждать, что наш порох был бы сильнее щита магического круга древних инков. Они не открыли нам этого секрета, унесли в небытие с собой, и мы безуспешно пытаемся высчитать квадратуру круга нашей бренной жизни…

Хозяин, задумавшись, умолк. Иван сосредоточенно прихлебывал чай, осмысливая сказанное. Он не был узколобым служакой, понимающим задание от сих до сих. умел и неплохо разбираться в людях, понимать сущность событий и поступков, но в подобные глубины не опускался. Зачем? Для этого нужны приспособления и опыт особые, проще говоря: всяк сверчок знай свой шесток.

— Да, — хозяин возвращался к беседе. — Свою бывшую супругу я посвятил в некоторые тонкости ремесла предсказаний. Я сознательно избегаю слова «мастерство». Нина, несмотря на природную сообразительность, учиться не любила, тем более учиться основательно. Мне было интересно, как она распорядится этими тонкостями. Авантюристы, как я говорил, это люди импульсивные, они, кстати, не подвержены многим заболеваниям, соответственно дольше живут, и это у них благодаря интуиции, порой даже неосознанной. В Нине меня интересовала вероятность се непредсказуемости. Она вплотную взялась за гадание и в короткий период сделала поразительные успехи. Искусство гадания — искусство убеждения. А убеждала она классически. Вот эта классичность заставила меня перечитать Библию.

— Извините, а почему Библию? — остановил его Иван.

— Почему Библию? Любой профессиональный гадатель находит для себя фундамент, на который ссылается. В то время я занимался историей христианства, и в доме находилось несколько экземпляров Библии. Она пошла по пути наименьшего сопротивления, что свойственно опять же авантюристам, и стала цитировать библейских пророков. Простенько и убедительно. Но вот подход к пророкам у нее был выборочный. Я как-то увидел ее записки, где нашел следующее: «Черноволосым — Исаия, блондинам — Иеремия, увечным — Иона» и так далее. Я спросил ее: зачем это? Она ответила: «А мне так подходит, интуиция». Она, конечно, важничала, к тому времени, се гонорары в день превосходили мою месячную зарплату, но в интуиции ей не откажешь. Я составил программу, и ЭВМ выдала ответ: Библия не была основополагающим документом для христиан, она вторична, а в самом тексте зашифрован главный текст. Вполне возможно, что иудеи по памяти восстановили константу древних писаний и спрятали ее в Библии. Что проще — хранить тайное на самом видном месте. Вот это вы можете передать Игорю Петровичу Судских. Кланяйтесь любимому мною Грише Лаптеву.

— Вы знаете их? — не скрыл удивления Иван.

— Вашего шефа я вычислил, а Гришу знаю со студенчества, когда он, будучи старшекурсником, написал блестящее эссе по информатике. Он так глубоко проник в зазеркалье, что поразил меня сразу и навсегда. Его эссе — одна из моих настольных книг.

— Георгий Георгиевич, а почему вы уехали не в Новую Зеландию?

— Передумал, — кратко ответил хозяин.

— Ив Швейцарии у вас вилла…

— Молодой человек, я благодарен вам за отсутствие вопросов: откуда у меня деньги на эту виллу?

— Извините, — стушевался Иван. — Я ведь не потому спрашиваю.

— Но я вам отвечу сразу на три вопроса, — успокоил расстроившегося Бурмистрова Момот. — В Новой Зеландии слишком горячо и далеко. В Швейцарии меня будут искать те же, кто ищет Илью Трифа. Мои последние работы по микросенсорике вычислительных машин наделали много шума, откуда, кстати, и деньги на недвижимость.

— А как ваши работы сочетать с поисками Трифа? — не понял Иван. Сказать точнее, разыграл непонимание.

— Илья Натанович часто обращался ко мне за помощью, — нехотя ответил Момот и сразу же перешел к другому вопросу. — А сюда я приехал по стечению обстоятельств. Здесь много интересного для меня. Начнем с легенды. Собор в Аникщяе считается выдающимся творением готической архитектуры не только в Прибалтике, но и во всей Европе. Легенда гласит, что черт-завистник схватил огромный камень и полетел в Аникщяй, чтобы разрушить собор. В пути он замешкался на полчаса и оказался на месте с первым ударом полночных часов. Он бросил камень на опушку не менее знаменитого и воспетого поэтами Аникщяйского бора и улетел-прочь. Этот камень, или, как его величают, валун Пунтукас, цел и невредим поныне вот уже много лет. С легендой переплетается вполне реальная история. Два американских летчика, эмигранта из Литвы, Дарюс и Гиренас в июле 1933 года совершили перелет из Америки в Европу. Тридцать третий год, в Германии пришел к власти Гитлер, объявивший Прибалтику вотчиной Германии, и летчики совершали свой перелет как символ противостояния насилию. Над границей Германии и Польши самолет попал в грозу и, уходя от нее, разбился возле города Мыслибуж. Доподлинно известно, что горючего у них осталось на полчаса полета. Вмешательство грозы погубило их. Есть побочная версия, якобы самолет сбили поляки: Пилсудский со своим окружением бредили тогда походом на Ковно, ныне Каунас. А может быть, и немцы сбили самолет. Но задержка полета на полчаса присутствует в каждой версии. Да, чуть не забыл! — спохватился хозяин. — В память о героях-летчиках их барельеф высечен на Пунтукасе. Притом высекали барельеф скрытно от фашистов, хозяйничающих в Литве: обстроили валун домиком и работали там. Обе истории рассказал мне приятель двадцать лет назад, когда я гостил у него в Каунасе. Спустя десять лет я вновь побывал в этом городе, когда балбес Александр, сын Нины, служил в десантниках. В тот приезд мы, конечно, виделись с моим старым товарищем, но чисто случайно я зацепился за тот факт, что черт опоздал на полчаса и летчики, летевшие с благими намерениями, тоже опоздали на полчаса. В то время я как раз активно штудировал Библию, зараженный Трифом, и обратил внимание, что Библия, в общем-то книга с выверенной хронологией и датами, четко акцентирующая время, в одном месте изменяет этому правилу. Это место — Апокалипсис, глава восьмая: «И когда он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса». Ладно бы я за уши притянул летающего черта с камнем и пилотов, но в Библии нет пустых мест, каждая дата и число многозначительны. Я просмотрел старинные руководства по магии и не нашел там и намека на ответ. Вот тогда я взял и соединил все три факта в одну программу и получил поразительный ответ: катастрофы на АЭС запрограммированы дав-ным-давно, их непредсказуемость относительна на первый взгляд. Вообще атомная энергия — порождение авантюристов. Великий Эйнштейн был в числе первых вместе со своей «Теорией относительности». Будучи клерком в патентном бюро, он воспользовался чужими открытиями и создал собственное. Умному пройдохе не хватило чужих исследований. «Теория относительности» является всего лишь введением в макрокосм. Альберт Эйнштейн стал великим, а мир получил программу своей погибели. Вот куда завел нас конкистадор Франсиско Писарро, разгромивший государство инков Тацантинсуйю, а вместе с ним и древнейшую магию круга, оставив нам квадрат печали. Кстати, инки и майя не пользовались колесом, хотя могли применять их в повозках задолго до древних египтян. Это считалось святотатством. Так вот, первая катастрофа на ЧАЭС практически даже не зашифрована, описывается открытым текстом в том же Апокалипсисе: «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда. Имя сей звезды Полынь». Чернобыльник — разновидность полыни. Следующая катастрофа пострашнее…

— Вы знаете, где это произойдет? — выждав, тихо спросил Иван.

— Знаю. У города Аваддон. Это библейское название. На сегодняшний день четыре точки планеты претендуют стать им. Так говорит ЭВМ. Пытаюсь выяснить точно. Библия трактует это происшествие иносказательно, и сначала надо было выяснить, что имелось в виду под словами: «Пятый ангел вострубил, и увидел я звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя». Если брать за основу утверждение, что падающая звезда — это атомная катастрофа, то звезда после пятой трубы тоже катастрофа. Я так и поступил, программируя события. И пошел в своей фантазии дальше, сделав ключ от кладязя бездны одним из неоткрытых элементов таблицы Менделеева. Увы, — вздохнул хозяин, — я оказался прав. Элемент под номером 109 сослужит нам плохую службу.

— Георгий Георгиевич, если вы знаете такие страшные вещи, почему же вы заехали в глушь? — с тревогой спрашивал Иван. — Надо бы поближе к другим ученым мужам, к центру?

— К какому центру? К Вашингтону? Далековато. К Брюсселю? Там собрались прагматики, считающие расшифровку Библии детским занятием. Или Москву вы считаете центром?

— Считаю, — убежденно ответил Иван.

— Блажен, кто верует, — не скрыл раздражения хозяин. — За десять лет до чернобыльской катастрофы я предсказал ее с точностью до недели. Имел много неприятностей, едва не угодил в психушку. Центр…

— Но это было другое время! — воскликнул Иван.

— Нет, молодой человек, нравы и времена остаются без изменения. Знаменитая фраза: «О нравы! О времена!» произнесена Гераклитом две с половиной тысячи лет назад. Что-нибудь изменилось? Нет. Вы думаете, Мойзес Дейл приезжал ко мне встревоженный грядущей атомной катастрофой? И опять нет. Так же как вам сейчас, я рассказал ему о своих изысканиях в этом направлении. Он и ухом не повел, его интересовали работы Трифа.

— Да, но Триф работает в этом же направлении.

— И опять нет! Трифа интересуют схоластические величины, ему во что бы то ни стало надо доказать, что за Иисусом Христом придет другой мессия, а сколько и когда погибнет народу — меньше всего. Мир будет рушиться, а он будет дописывать свой трактат, и вся его тревога выльется в одно: успеет или не успеет дописать. Я потому и откровенен с вами, что надеюсь на проницательность вашего шефа и точные расчеты Григория Лаптева.

— Так едем! — выпалил Иван, волнуясь.

— А если я ошибусь? Господин Судских еще не Господь Бог, а нынешняя кремлевская знать уже не авантюристы, а аферисты. Хорошо, я назову вам местонахождение Аваддона. Оно мне почти известно. Однако Аваддонов может быть четыре — это как выбор целей на военной карте, где три фальшивые, а одна подлинная. Любой маг имеет право на одно откровение. Я ошибусь, и мне не поверят, когда я искренне крикну: «Волк!».

— Почему волк? — не понял Иван.

— Волк? A-а, это из басни, когда мальчик нарочно позвал людей спасать стадо от волков. Когда же это случилось на самом деле, никто не поверил. Идея коммунистической общины была хороша до большевистских экспериментов, теперь этому никто не верит.

— Выходит, вы уехали сюда, а не в Швейцарию, зная что-то?

— Выходит, вы свое право на откровение использовали, — ответил хозяин. — Еще чаю?

— Не откажусь, — Иван протянул хозяину пустую чашку. — А про полчаса выяснили?

— Выяснил, — сказал Момот, как отвечают докучливым детям. — Это необратимый процесс счисления при определенном расположении звезд. Так называемое Око беды. В него попал самолет, в нем находится Чернобыль и мифический Аваддон. Я понятно изложил?

— Вполне, — без иронии кивнул Иван, хотя мало что понял. Но главное он уяснил: Момот обязательно сообщит, если точно установит место Аваддона на карте.

Хозяин же подумал, что это ровным счетом ничего не изменит.

— Нескромный вопрос у меня, Георгий Георгиевич, — сказал Иван, принимая из рук хозяина чашку с чаем. — Из-за чего вы поссорились с Трифом?

— Из-за коней Апокалипсиса. Он считал их религиями, я же склонен видеть их в семи печатях, вынося впереди Талмуда Зенд-Авесту огнепоклонников и Ригведу индуистов. Таким образом, мы имеем шесть неязыческих религий: зороастризм, индуизм, буддизм, иудаизм, ислам и христианство. И стоим на пороге седьмой. После ее возникновения нам останется полчаса, чтобы собрать пожитки перед всемирным катаклизмом.

— Хорошенькое напутствие, — почесал затылок Иван. Хозяин усмехнулся такой простоте.

— Да, кстати, — добавил он. — Обратный отсчет начался в 1987 году.

— Вы хотели сказать, в 1986-м? С Чернобыля?

— Я не ошибаюсь, молодой человек. Чернобыль случился после третьей трубы. 1987 — число магическое, ключевое…

3 — 16

Неожиданность подразумевает вовсе не случайность и не стечение обстоятельств, а ход событий, который кто-то проигнорировал в самом начале событий и загодя не подстелил соломки. Всему есть начало и конец, и когда средства массовой информации сообщили о неожиданном землетрясении на одном из островов Большой Курильской гряды, оно явилось неожиданным для мирно спящих людей, а природа готовилась к нему заранее. Подсчитали убытки, разгребли развалины, схоронили погибших и между прочим вспомнили, что японские сейсмологи за три месяца до трагедии предупреждали русских коллег о необычном оживлении в зоне Б, о хаотических толчках на дне Японского моря и спорадической подвижке шельфа в северо-восточной части. Уже после землетрясения они подсказали, что следует ожидать новых толчков в прежнем регионе, после чего можно установить направление зоны сейсмической неустойчивости. И как бы это все не двигалось в сторону Приморья, Сибири, Урала…

А еще как бы не ожили потухшие вулканы…

А кроме того, как бы потопа не случилось…

Пугают, уверенно решили в Кремле. Зарятся япошки на Курилы, на Приморье, на Сибирь до Урала, вот и пугают. На всякий случай предупредили пограничников бдить усиленно.

До маленького островка, где бдил службу пограничный наряд из трех человек, так и не дотянулись. У тех рация не фурычила, да и кому это надо? Солдат спит, служба идет. А на островке никого, кроме поста, не было и вулкана как такового не водилось — так, горушка конусом, до половины заросшая орешником. Так вот когда солдат спал, а служба шла, горушка превратилась в орудие. Грохнуло за милую душу, багрово оторочив край ночи. В помещении поста повышибало стекла, градом каменных осколков снесло навес, где пост питался в теплое время, и каменюкой убило пограничную козу. Козлята остались без матери, солдатушки без молока, а горушка без верхушки. Это и обнаружили пограничники, едва рассвело. Поглазели, посудачили, пожалели козлят, на завтрак доели останки матери и твердо решили после еды починить рацию. Пахло жареным, пора связываться с заставой на соседнем большом острове, куда обычно добирались катером за харчами. Воткнули на место проводок, который периодически вынимали, чтобы начальство не докучало: «Алле, алле, первый, я второй, сидим, бдим…»

— Сматывайтесь! Мать вашу! — последовала неуставная команда, едва старший поста сообщил о превращении горушки в пушку.

Засуетились, забегали под жалкое блеяние козлят, и тут выяснилось, что огромный осколок горушки вонзился точно в моторное отделение катера и тот попросту притоп на мелководье. Тогда и пожалели козла, которого съели неделю назад без повода, а со скуки. Пожалели, посудачили о нравах природы и увидели дымок над бывшим конусом горушки. Обсудить явление времени не осталось: остатки горушки будто размазались по небу, и наступили сумерки.

Островок провалился в воду за несколько секунд. В образовавшуюся дыру свалилась водная масса, а оттуда вырвался громадный водный столп. Он опадал дольше, чем проваливался островок; образовалась гигантская волна и покатила к берегам Приморья.

А япошки предупреждали…

Для приморских жителей стихийное явление, как всегда, оказалось неожиданным. Цунами докатилась до Владивостока, но разбилась об острова, и в бухту Золотой Рог ворвались только жалкие остатки мощного вала. Однако их хватило, чтобы покурочить суда у причалов и сами причальные сооружения. И на том спасибо. В городе успокоились. Зато чем дальше от Владивостока на север, тем больше разрухи причинила обвальная водная стихия: побережье в считанные часы превращалось в необитаемое, как во времена нашествия чжурчженей.

И это еще не все, подсказывали коварные япошки, ждите земных подвижек до самой Москвы…

На северной оконечности Приморья, у поселка Самарга, первая же тридцатиметровая волна чище бритвы «Жиллет» срезала огрехи человеческой деятельности вместе с ее творцами, а красный флаг поселкового комитета партии обнаружили после далеко в тайге. Что удивительно, рядом с флагом на сосне висели остатки брючной мотни секретаря партийной ячейки вместе с содержимым внутри. А ведь как не хотел человек избираться, как отбрыкивался, и вот на тебе: ни за что, ни про что исчез.

Досужие журналисты, центральные и местные, бросились обследовать места событий. Много писалось о непредсказуемости стихии и ничего о коварных япошках, о героическом восстановлении рыбозаводов и помалкивали о пророчествах косолядых. Более говорливые представители Центрального телевидения пытались пробить тему на очередном заседании пресс-клуба, пробили, но высказаться не успели: в ноль-ноль часов тридцать минут канал переключился для трансляции всенощной в храме Христа-спасителя, и событие это оценивалось более знаменательным, чем досужее чесание языков в пресс-клубе, потому что поползли слухи, будто храм заваливается набок, подобно Пизанской башне. А вот, мол, нет.

Юмористы обскакали журналистов. О красном флаге и яйцевидных останках узнала внушительная аудитория, пришедшая на бенефис писателя-сатирика Фимы Иванова. «Яйца в профиль, яйца в фас» — называлась программа концерта. Зал хохотал. Полный аншлаг. Ничто так не радует, как чужая беда.

Дня через три Фиму Иванова почему-то нашли в подъезде своего дома с проломленным черепом. Возмущенная общественность, как говорится, потребовала тщательного расследования, каковое и состоялось незамедлительно. Прокурор Москвы выступил через неделю по первому каналу ЦТ и доложился: Фиму убили сообщники, произошла элементарная разборка. Телезрители очень прибалдели, когда прокурор представил с экрана некоторые документы закулисной деятельности писателя-сатирика, рассказал о счетах в иностранных банках, показал фотографии, где Фима в обнимку с Есей Кобзоном, в проходку с Зосей Всртухновской, в присядку с Вовой Файнбергом — главарями подпольных мафиозных структур.

«Это надо же! — перезванивались москвичи. и гости столицы. — Вот так юморист-затейник! Смехуечки, смехуечки, а за границей три миллиона в зеленых бабках да недвижимость! С наркоты жирел, девчонок тринадцатилетних в бар-даки переправлял!»

Мертвые сраму не имут, но в гробу бедный Фима в полном смысле слова поворочался. Жизнь продолжалась, и товарищ Фимы по сатирическому цеху, выступая на концерте по случаю Дня Парижской коммуны, вскользь упомянул о том, что готовится к выходу в свет книжка юморин Фимы Иванова под названием «Яйца в профиль, яйца в фас». Товарища Фимы звали Леон Бронштейн, и через неделю Москва была взбудоражена сообщением о его трагической гибели.

Также в подъезде своего дома, также с проломленным черепом. Теперь по ЦТ выступил Генеральный прокурор и доложился народу о захвате склада наркотиков на квартире Леона Бронштейна. Ведется следствие. Следствие ведут знатоки.

Вскоре по этому делу взяли телекомментатора Абрама Терца, еще одного сатирика, любимца Одессы, но проживающего в Москве Миню Крачковского. Под руку попались Окопник и Кирилл Пугачев. Доказательства причастности неопровержимые. Повезло одной Крысе Робокайте — была на гастролях в Испании. Пела, как обычно, серенько, но повезло крепко! Вся Москва зло обсуждала именно этот последний случай: серенькая внешность, серенький голос, а денег куры не клюют. И милиция до Испании не дотянется! Ну не сволочи эти мормойцы, а?

Волна стихийных митингов прокатилась по столице. «Милиция нравов» пресекала их жестко, но голоса митингующих звучали резко.

— Вы что делаете, славяне? — возмущались ветераны труда, афганской и чеченской войн. — Нас гробят и грабят жиды, а вы еще палками по головам! Бей жидов, спасай Россию!

Следствие по делу наркомафии разрасталось, ниточка повела к банкирам, фирмачам и коммерсантам. Постепенно уплотнялась ниточка очередей к ОВИРам. Она стала весьма заметной после взрыва бомбы в ЦУМе. Народу наваляло уйму. Бомбиста взяли там же. Им оказался преподаватель консерватории Осип Шендерович. Белый как мел, предчувствуя скорую расправу, он закричал дико: «Братья, опомнитесь, я бомбы никогда в руках не держал!» Забили на месте.

Участились случаи нападения на квартиры лиц неславянской национальности, убийства и грабежи. Москва спала неспокойно.

«Цунами, цунами, не шуткуй с нами, — юморил про себя начальник «милиции нравов» генерал Христюк, знакомясь со сводками ночных происшествий. — Какие там стихийные бедствия, какие там неожиданности! Народ не проведешь, знает, кого бить!»

Христюк находился в прекрасном настроении, несмотря на мрачные цифры ночных дел: 38 вооруженных налетов, 23 ограбления с применением физической силы, 14 изнасилований, погибло 54 человека, из них 13 детей. Хорошо ему было оттого, что задержанного певца Окопника он лично таскал за нос и бил по мордасам. Припомнил тому богомерзкое пение и болтовню о высоком искусстве. Сам Христюк в искусстве ничего не понимал, но догадывался: если кто-то много рассуждает о прекрасном, значит, сам ничего в нем не смыслит.

Ознакомившись со сводкой, Христюк вызвал своего заместителя по политчасти Мастачного. Оба призывались когда-то с Черниговщины во внутренние войска, отслужив, по оргнабору, осели в Москве, пошли в постовые, почти разом женились на лимитчицах, выправили аттестаты зрелости через какого-то потерпевшего, выучились по такому случаю в Милицейской академии, и похожи они были друг на друга, как две черниговские картофелины, плотненькие и кургузые. Шли бок о бок по жизни, подталкивая друг друга на верх служебной лестницы, но поднимались по ней с разницей в одну ступеньку: сначала Мастачный подсаживал Христюка, потом Христюк вытаскивал Мастачного. На дружбу это не влияло: синхронность поступков шла в ногу. Оба одновременно взялись осваивать теннис, а жены — английский язык; мужья распробовали джин, а жены — крекеры.

— Текеть мазут, Вася, — кивнул на сводку Христюк.

— Народный гнев, Федя, — понял того Мастачный.

— Президент опять собирает МВД и разведку…

— Будь спок, Федя. Шестеро задержанных на месте лиц кавказской национальности, пятеро убиты в перестрелке. Видать, им житья не дают жиды. Муниципалы и регионалы нас поддержат, у них тоже хорошие результаты.

— Одно дело делаем, Вася, — согласился Христюк и стал собирать бумаги в папку для доклада.

Судских также вызвали в Кремль. Он взял водителя на тот случай, чтобы в дороге проглядеть последние оперативки и доклады начальников отделов о проделанной работе.

| Первый квартал сложился напряженным. То тут, то там t появлялись листовки с призывом бить иноверцев, сплотиться вокруг Православной церкви. Церковь же заняла позицию стороннего наблюдателя. Судских передали, что президент лично просил патриарха вмешаться, но владыко сослался на дела сии как на светские и напомнил президенту о Трифе. Президент соответственно сделал накачку Воливачу, а тот, калач тертый, попросил у владыки конкретики, чем именно Триф вызвал гнев Церкви. Топтались по кругу, а листовки стали появляться более агрессивные и злые.

Одну из них он держал сейчас в руках:

«Россичи! Почти сто лет жиды и масоны вместе с иноверцами истребляют нас непрерывно. Они втянули нас в первую мировую войну, они свергли законного царя, помазанника Божьего, истребили цвет российской нации, они прятались за наши спины в Отечественную, а пока наши деды защищали Родину, заняли теплые места. Они разворовывали наши богатства, пока наши отцы отстраивали страну. Как когда-то Ленина, они привели к власти Брежнева и Ельцина, чтобы за спинами этих пьяниц продолжать свое черное дело — грабить нас. Вы у станков и в поле, а они осмеивают ваш труд и спаивают вас. Везде засилье жидов, на всех узловых местах. Россичи! Не миритесь с этим, бейте их везде до последнего гада! Матери России криком боли взывают к вам!»

Вот такая уха. Без подписи. Не удалось задержать пока ни одного агитатора. «Милиция нравов» сбилась с ног, а результатов ноль. Подключились все управления разведки — и ни одной зацепки. Две недели назад Судских велел усилить наблюдение за отрядами «юных христиан», но ведь те не строем ходят с утра до вечера, а с вечера до утра живут по своим квартирам. Бехтеренко проверил, нет ли совпадения с местами, где вывешивают листовки и живут юнохристианцы. Опять ничего. Патрульные машины мотались по столице, месили мартовский жидкий снег и грязь, а листовки сыпались и сыпались на Москву. Докучали и стихийные митинги. Брали завзятых горлопанов, но что докажешь слесарю, по какой статье судить его, если о и с начала года не получает зарплату и паек, звереет при слове «еврей», а сотрудник милиции сочувствует ему, сам едва сводя концы с концами. Нет тут стихийности, понимал Судских, есть планомерная работа, направляющая взрыв масс на удобную мишень.

«А на дворе не девятьсот пятый год, на неграмотный люд не спишешь. Двадцать одна держава выразила протест России, грозятся отказать в кредитах», — размышлял Судских.

У «зебры» водитель притормозил, пропуская пешеходов. Судских отвлекся от бумаг, выглянул в окно. В толпе у киосков что-то происходило.

— Обожди, — открыл дверцу Судских. — Паркуйся и жди меня.

На площадке между магазином и рядом киосков в тесном кругу кого-то избивали. У магазина стоял «газик» «милиции нравов». Придерживая полы пальто, Судских протиснулся к центру круга.

— Прекратить! Вы что, озверели?

— О, барин пожаловал! — осклабился один из бивших, красномордый ухарь. В толпе заворчали, но бить лежачего прекратили.

— Патрульный! — зычно крикнул Судских.

— Шел бы ты! — зло дохнули Судских в ухо, сжали его.

Судских вывернулся из тисков, достал пистолет и пальнул в воздух. Толпа ослабила нажим, подалась назад. Из милицейского «газика» выскочило сразу четверо патрульных с короткоствольными автоматами. Стало совсем просторно, а водитель Судских подал «Волгу» прямо к палаткам, наперерез милиционерам, и вышел сам, убедительно выставив такой же автомат из-под локтя. Защитная форма-комбинезон спецназа отрезвила милиционеров.

Теперь Судских смог разглядеть лежащего на земле. К темной бородке от уха пролегла красная нитка свежей крови. Человек лежал ничком. Судских поискал глазами красномордого ухаря, который сделал последний удар ногой. Тот, не прячась, стоял поодаль, держался спокойно и даже заинтересованно созерцал происходящее.

Милиционеры, взяв в сторону от водителя Судских, приблизились, явно не понимая, что делать. Трое рядовых, замухрыжистых, и ефрейтор с узким лисьим лицом.

— Вызвать «скорую помощь», а этого взять, — Судских указал пальцем в красжшордого.

— Кто будем? — поинтересовался ефрейтор, не выказав прыти.

— Выполняй, сопляк! — процедил Судских, но услышали все. Никто не сдвинулся с места, лежащий не шелохнулся, красномордый засунул руки в карманы куртки.

— Да его самого арестовать надо! — крикнул кто-то из-за спины красномордого. — Приказчик нашелся!

— На черной «Волге» фраер! Такие и губят Рассею! — откликнулась толпа, оживилась.

— Предъявите документы! — сообразил наконец ефрейтор, навел автомат на Судских.

Не думая о последствиях, Судских от бедра дважды пальнул в ноги ефрейтора, тот, скривившись от боли, передернул затвор, и третий выстрел Судских пришелся ему в живот. Пока ефрейтор оседал на истоптанный снег, в толпе произошло смещение. Судских заметил красномордого, который метнулся к оторопевшему милиционеру и выхватил у него автомат. Не мешкая, Судских выстрелил в красномордого. Водитель, действуя по собственному усмотрению, отнял автомат у ближнего милиционера, сделал подсечку другому и дал очередь в воздух из своего автомата:

— Ложись, суки! Все лицом вниз!

Не успевшая разбежаться толпа разом превратилась в персоналии, и каждая по-своему, но поспешно исполнила приказ. Кто закрыв голову руками, кто, наоборот, подложив руки под лицо, кто запрятав ее в воротник, лишь красномордый припал на колено, держась рукой за плечо. Стоять остался один рядовой милиционер без оружия, торчал пугливым сусликом, посвистывая неожиданной соплей.

— Вызывай группу! — приказал Судских водителю и подошел вплотную к красномордому. — Веем лежать! — повторил он и для убедительности пальнул в воздух.

Красномордый встретил его ненавидящим взглядом.

— Да ты на меня волком не гляди, — презрительно сплюнул ему под ноги Судских. — За что человека убили?

— Начальник, начальник! — раздался плаксивый женский голос.

Судских оглянулся. Укутанная в платок женщина тянула его за рукав от земли. Она не решалась встать на ноги.

— Беженцы мы, из Татарии, милости просили, русские мы, это муж мой убитый ими. Горе какое, горе! — запричитала она и кулем повалилась на забитого.

— Что скажешь? — повернулся к красномордому Судских.

— А я таких беженцев в Чечне насмотрелся, — без страха и сожаления отвечал красномордый. — Пропустишь их, размякнешь, а они в спину тебе стреляют.

— Ты мне полову не развешивай, ты еще Афган вспомни! Я тебя конкретно спрашиваю!

— Так это ты стрелял, а мы нет, — держась за плечо, неторопливо отвечал красномордый. Сказав фразу, он морщился, плечо причиняло ему боль.

— Может, не ты человека убил?

— А ты — нет?

Судских почувствовал, что улетучилась его ярость и оттянул руку пистолет.

— Зря ты полез, начальник, не в свое дело, патроны пожег. Это жидовня, никакие не беженцы. Я их давно приметил, они на Вавиловке живут, на сизы христарадничают, — недобро усмехался прямо в глаза Судских красномордый.

— Под патриота работаешь? — старался обрести уверенность Судских. — Ты спровоцировал перестрелку!

— А тебе все можно? Я тебе не завидую, — отвернулся от Судских красномордый, и только теперь Судских увидел на его рукаве замусоленную повязку дружинника.

— Погань! — выдавил Судских и пошел к Милицейскому «газику». Люди почувствовали разрядку, поднимались с грязного снега, оглядывались, не пытаясь, правда, уходить. Водитель Судских для острастки держал автомат над головой.

Происшедшее не укладывалось ни в какие рамки. Спокойный, выдержанный, один из высших офицеров самой привилегированной службы по собственной инициативе влез в кучу дерьма. Убит милиционер, ранен дружинник. Ради чего? Ради чего он полез в эту кашу, кому чего доказал?

Тут не наскок, а Судских это отлично понимал, требовалась систематическая работа. Только опять же — против кого и чего? Засасывает общая инерция движения, и вся Россия несется по бездорожью, лишь немногие сумеют вытащить ноги из грязи. Те, кому известны правила этой нелепой игры. Тому, кто их подсовывает всем.

Раздражение не оставляло Судских даже тогда, когда он нашел верный ход в этой дурацкой истории. По милицейской рации он связался с Управлением «милиции нравов», велел срочно разыскать полковника Мастачного. В ожидании он невесело оглядывал скудное нутро милицейского «газика». Да, это не их джипы со всеми наворотами, с кондишином и холодильником, и даже не его «Волга»…

Под водительским сиденьем он углядел уголок папки, вытянул ее и опешил, уставившись в текст вынутой из папки бумаги. Точно такой он читал с полчаса назад.

— Кто водитель? — крикнул он милиционерам.

Оглянулся столбик-суслик с соплей под носом.

— Ко мне!

Суслик прителепался.

— Откуда? — показал ему листовку Судских. — Только сразу отвечай, не крути: пристрелю.

— Так майор Веденцев дает. Как на дежурство заступаем.

— Кто такой майор Веденцев?

— Замначальника отдела по оперативной работе.

— Красиво устроились, сукины дети! Кто расклеивал?

— Все по очереди, — подтянул соплю суслик.

— Полковник Мастачный на проводе! — захрипела рация.

— Здесь генерал Судских.

— Да, Игорь Петрович, — неуверенно откликнулся Мастачный.

— Тут инцидент у нас вышел с группой майора Веденце-ва. Двое убитых, один раненый. Лично выезжайте на место происшествия и лично разберитесь. Я напоминать не буду, — с угрозой в голосе закончил Судских.

— Как не понять, Игорь Петрович? Будет исполнено в лучшем виде. Во что бы то ни стало! — бодро врубился в подтекст Мастачный.

— Майора Веденцева сюда же. Действиям старшего нашей оперативной группы не прекословить.

— О чем вы, Игорь Петрович? — торопился засвидетельствовать уважение Мастачный.

Можно было уезжать, не дожидаясь продолжения, время поджимало, но глаза непокорного красномордого следили за ним неотступно. Он так и оставался стоять на одном колене, придерживая рукой раненое плечо. Запекшаяся кровь облепила растопыренные пальцы, и словно ог горящих этих глаз спеклась кровь.

Первой с воем подъехала санитарная машина, минутой позже — опергруппа во главе с Бехтеренко. Вкратце обсказывая суть происшедшего, Судских наблюдал исподволь, как делали перевязку красномордому, как оттащили от убитого женщину без чувств и усадили под киоск, как уложили забитого на носилки, а на другие убитого им ефрейтора. У первого бородка вздернулась к небу, словно требовал мертвец отмщения, лицо ефрейтора было просто усталым от земной суеты. В сторону красномордого Судских не хотел глядеть. Уже понял: там его встретит взгляд приговоренного стрельца с картины Сурикова «Утро стрелецкой казни».

— Натворил ты, Игорь Петрович, — выслушав Судских, участливо заметил Бехтеренко. — Не отмоешься.

— Не собираюсь. Пусть Мастачный отмывается, — раздраженно ответил Судских и протянул Бехтеренко папку: — Держи.

— Эге! — оценил содержимое Бехтеренко. — Откуда?

— Менты расклеивают. Сделаешь так… — Он чуть помедлил, обдумывая распоряжение. — Подъедет Мастачный, с ним майор Веденцев. Майора сразу под арест вместе с этими… — он показал кивком головы на милиционеров, — сусликами. Сам останешься, пока Мастачный не проведет дознание. Не вмешивайся без нужды, но у нас с Мастачным договор: ты — старший.

— Понял, Игорь Петрович, — поправил автомат под рукой Бехтеренко. — Не заржавеет.

— Тогда я поехал. Пора, — кивнул Судских. — Со стрельцом вот только попрощаюсь…

На недоуменный взгляд Бехтеренко он не ответил.

Опергруппа держала всех задержанных в кольце. Люди боязливо молчали, любопытных не было.

— Что скажешь, патриот херов? — спросил Судских красномордого. Его перевязали, куртка болталась на другом плече, еще более увеличивая сходство со стрельцом.

— А скажу, что в России только так патриотов и называют. A 1ы мудак, начальник, хоть и важная птица.

Кому бы другому подобное оскорбление принесло много неприятностей, а на этого подбитого зла не было, и слов для достойного ответа не находилось. В прежней жизни они с ним расходились как в море корабли, далекие друг от друга, со своими портами захода, своими курсами и скоростями, а вот столкнулись неожиданно.

— Кто велел забить мужика?

— Никто. Ты меня не защитил в 91-м, не спас в 93-м, не освободил в 96-м, не помог в 98-м, теперь не спрашивай. Нет у тебя таких на меня прав.

— Ты мне еще семнадцатый припомни.

— Бог припомнит.

— А Бог велел: «Не убий…»

— Знаю я этот прикол, начальник. Этот жидяра насобирал бы деньжат у нашей сердобольной нищеты и аля-улю в страну обетованную, а я опять в дураках на своей собственной. И не мне тебе рассказывать, кто мутит воду, кто погоду на жидовских погромах делает. И это ты им служишь, на импортных джипах порядок устанавливаешь. Тьфу ты! — сплюнул он. — И хочешь, чтобы нищий у нищего пупа не драл. Так что топай, начальник, по своим высоким делам, пусть твои ищейки терзают меня, не пачкайся.

— Грамотно излагаешь, — остановил его Судских. — А какую ты для себя сам разницу провел интернациональную?

— Ничего ты не понял, — отвернулся тот. — Я прошел такое в Афгане и Чечне, какое тебе и не снилось.

— Ты что, строевой?

— Строитель я, твою мать! — обозлился он. — Да еще какой был строитель! А теперь спился. Жена ушла, за стакан водки я любого грохну, а еще десять лет назад за соседа-еврея под нож полез. Он в Израиле фирму имеет, а я от тебя подарок. Видишь, как оно все обернулось? Я свое откаюсь, а ты — никогда. Уйди, постылый!

По трассе приближался кортеж с воем сирен, в искрах проблесковых маячков на крышах машин.

«Мастачный спешит», — понял Судских.

— Бехтеренко! Святослав Павлович! — крикнул он, и когда тот приблизился, кратко сказал: — Этого заблуду быстро в наш госпиталь под надежную охрану. Потом разберусь. Семь бед — один ответ.

3 — 17

Мастачный был очень взвинчен. Неприятный разговор мог состояться в любой момент, и он всеми силами оттягивал его, выражая неподдельный интерес к информации Христюка о заседании у президента. Длилось бы оно хоть вечность и рассказ вместе с ним!

Как обычно, каждое ведомство перекладывало ответственность на другие, выпячивая свои собственные заслуги. Все управления по борьбе с преступностью объединились против ФСР, дескать, они, не щадя живота своего, отлавливают смутьянов, а ФСР ставит палки в колсса. Со всех сторон обыграли события у деревни Карпово: как, мол, слаженно был отработан план захвата и как ФСР все испортило, а непосредственное участие шефа УСИ Судских привело к трагедии. Генеральный прокурор со своей стороны добавил ложку дегтя, комментируя убийство Нины Мотвийчук: дескать, генерал Судских надавил на него, потребовал ордер на обыск и арест, хотя этим непосредственно обязана заниматься районная прокуратура. Опять вмешательство УСИ создает дополнительные трудности органам дознания. И давно пора разграничить сферы деятельности, не дело службе стратегических исследований вмешиваться в оперативно-розыскную работу, и непонятно вовсе, почему у этого скорее теоретического ведомства оснащенность техникой и людьми на три-четыре порядка выше, а милиция вынуждена обходиться старьем и неполными штатами, но отвечать за все.

— И что Судских? Съел? — выразил живое участие к рассказу шефа Мастачный.

— То ли ты этого жука не знаешь, — отвечал Христюк раздраженно. — Выкрутился. Во-первых, сказал: он выполнял личное распоряжение президента, и президент подтвердил это. Во-вторых, вытянул за ушко начальника президентской охраны генерала Шумайло: сказал, что тот, непонятно почему, занимается отрядами юнохристианцев, из-за которых провалился план спокойного захвата Трифа в Карпово.

— Наехал на Шумайло? — неподдельно изумился Мастачный.

— Еще как наехал! — подтвердил Христюк. — Слава Богу, мы за его спиной отсиделись, я сидел и не дергался. А Генераль-ному прокурору Судских вообще всыпал по первое число. Если бы, сказал, в такое сверхважное заведение отбирали кадры тщательно и при отборе советовались с УСИ, много бы чего не произошло. Ордер на обыск и арест он затребовал до убийства, и еще очень надо разобраться, от кого утекла информация. А потом, Вася, как взялся шерстить всю Гснпрокуратуру, такие факты нарушений выложил, что Генеральный за сердце схватился. Ты послушай: тут и педризм, и разврат изощренный среди важняков, и взятки, а этот, зам его…

— Мишутин, — подсказал Мастачный.

— Вот-вот! — обрадовался Христюк. — Этот козел со своей двенадцатилетней дочкой сожительствует! Жена Мишутина на пленочку сняла, в УСИ передала!

— Е-мое! — восхитился Мастачный. — Не показывали?

— Ну, Василий! — захохотал Христюк. — Любишь ты порнушку. Какое там кино, без него у всех жопы взмокли, сидели-ерзали, а когда Судских посоветовал Генеральному добровольно уйти в отставку, чтобы не доводить до всеобщего порицания его подвиги, тот встал и ушел.

— Не помер в пути?

— Это говно само не сдохнет. И вор, и сволочь. Помнишь, как мою сестру отмазывали?

Еще бы не помнить. Тогда Генеральный прокурор предложил Христюку натуральную сделку, прямо-таки купец добропорядочный! Христюк просунул свою сестру в Министерство внешних связей, а та прогорела на махинациях по закупке импортного зерна, дело разгорелось нешутейное. Тогда Генеральный прокурор вызвал Христюка и с глазу на глаз предложил чейндж: он закрывает следствие по сестре Христюка, а «милиция нравов» не вмешивается в деятельность казино «Голд лейбл», принадлежащее брату Генерального. Еще и компромат на налоговую полицию дал…

— А вот нас похвалил за последнюю операцию совместно с опергруппой УСИ. Ты в курсе, Василий, что там за операция? А то я сидел и пыжился, как индюк, а о чем речь — понятия не имел.

Мастачный разом приуныл. Пора исповедоваться.

— В курсе, Федя, — ответил Мастачный и без особого энтузиазма пересказал о сегодняшнем происшествии.

— Выходит, наши там присутствовали, а стрельбу вел лично Судских? — опешил Христюк. — Ну кино! Везде успевает!

— Понимаешь, Федя, наши лопухи выжидали, пока пьянь дралась, а Судских мимо проезжал. Услышал стрельбу и…

— Кто стрелял? — не понял Христюк. — Ты сказал, патрульные выжидали?

— Пьянь стреляла, а наши струсили. Прихлопнули старшего патруля, а постороннего прибили в драке. Судских вызвал нас и свою опергруппу. Я с Веденцсвым лично выехал, но им-то ближе, вот они нас и опередили. А потом Судских арестовал Веденцева и патруль.

— Ничего не понимаю! — затряс головой Христюк. — За что же он наших хвалил? За что Веденцева забрал? На каком основании! — вовсю возмущался Христюк.

— Остынь, Федя, — смиренно просил Мастачный. — То ты не знаешь, что в нашем царстве-государстве каждый делает что хочет, нормальных законов нет, переплелось все…

— Да пусть их трижды не будет! — продолжал кипеть Христюк. — Мне на эти законы плевать с самой высокой колокольни, но какого он хрена командует! Это мои люди, я сам знаю, кого и как наказывать! Я президенту буду жаловаться! Хвалит он меня!..

— Успокойся, Федя, — тянул его за рукав Мастачный. — Судских патруль за халатность арестовал, Веденцева — за попустительство. Утрясется вес.

— Да какое он право имел! Это он скоро ко мне в постель залезет? — схватил трубку прямой связи с министром внутренних дел Христюк.

— Остынь! — перехватил его руку в запястье Мастачный. — Так надо. Выпустит. Договорено.

Христюк выпучил глаза. Приходя в себя, он спросил:

— Хлопец, ты чего-то не договариваешь.

— Да, Федя. Обстоятельства.

— Выкладывай, Василий. Всс выкладывай, не доводи до греха.

— Пойми, Федор, правильно, как я тебя всегда понимал. Помнишь, студенточку ты замочил, узнала она тебя, квартиру ты у нее обокрал под видом домушника?

— А ты чего это, Вася, по темным уголочкам зашарил? — прищурился Христюк. — Было и было, и у тебя много чего было, а сейчас мы не злые наши денечки вспоминаем, — слегка расслабился он. — Я тебе не враг, но как было дело, знать обязан. Не темни. Влипнешь ты, мне всыплют первому.

— Влип, — вздохнул Мастачный. — На наркоте влип, а Судских, когда на квартире Мотвийчук сошлись, намекнул, что все знает. Сегодня пришлось должок отдать.

— Ага, — угрюмо вычислял Христюк. — Судских надо было арестовать наш патруль за то, чтобы списать на кого-то собственный беспредел: открыл стрельбу, грохнул старшего патруля, вызвал через тебя Веденцева и его арестовал. Так было?

— Наверно, так, — расстегнул Мастачный ворот ставшей тесной рубашки.

— Он купил тебя, Вася. А потом насмешки строил у президента. Над всем управлением надсмеялся!..

— Но куда мне было податься? — вскочил Мастачный. — Да, купил. Знаю!

— Нет, хлопец, не знаешь. А узнаешь, в штаны наложишь. Веденцев через своих доверенных листовки развозил, вся ФСР месяц на ушах стоит!

Пришел черед хлопать ушами Мастичному. Сущий змей этот Судских!

— Что ж ты, Федя, раньше об этом не обмолвился?

— А ты мне всегда все рассказываешь? Про наркоту твою мне без тебя доложили, все ждал, когда сам расскажешь. Я твою Натку Севеж трахал с год до тебя, она у меня давно стучит и наркотой с моего ведома приторговывает для поддержки штанов.

— Так это ты меня подставил? — ужаснулся Мастачный.

— Охолонь, Вася, — ровно не слышал обвинения Христюк. — Никто тебя не подставлял, сам влип. Тебе взяток мало, что ли?

— Нет, Федя, ты меня подставил, — сел взмокший Мастачный.

— Отвяжись! — повысил голос Христюк. — Говорю, нет, значит, нет. Знаешь, кто еще к Наташке шастает? Шумайло! Это мы с ним Натке карьеру сделали, а теперь из-за тебя мы все у Судских под колпаком. И это важнее твоих переживаний. Что делать будем?

Мастачный почти успокоился. Оказалось, его грешки не так уж и смертельны перед общей опасностью.

— Думать надо, — ответил он.

Вместе перебрали доступные и недоступные каверзы. Ничего путного не подобрали. Тягаться с Судских очень и очень накладно. Почти невозможно. И фактура не та, и на шаг впереди по каверзам.

— Я вот чего мыслю. Есть одна зацепка, — прервал молчание после долгих прикидок Христюк. — Президент спрашивал про этого беглого монаха, а Судских сказал, что нет смысла передавать его сейчас владыке. Триф — человек заумный, синоду нужен как игрушка, а занят он сейчас составлением каких-то важных прогнозов, и работу прерывать не стоит. Президент моментально снял вопрос. Слушай, ты хоть мало-мальски знаешь, что это все крутятся вокруг жалкого жиденка? На кой им всем этот мудак заумный?

— Да пошел он, этот попик! Что с Веденцсвым делать?

— Уже ничего. Сдадим его Судских с потрохами, пусть Шумайло выкручивается.

— Федя, как ты не понимаешь, — начал горячиться Мастачный. — Шумайло все свалит на нас, когда Судских ему хвост прищемит. С этими листовками всем нам мало не будет.

— Кому это Судских хвост прищемит? Шумайло? Ты, хлопец, мало его знаешь, у него окоп давно в полный профиль вырыт. Не будет! — решительно отрезал Христюк. — Так и быть, посвящу тебя в это дельце. Доподлинно не знаю, врать не буду, но листовки расклеивают с негласного разрешения Воливача.

— Кого? — не поверил своим ушам Мастачный.

— Кого слышал, — не стал повторяться Христюк. — Воливач еще тот антисемист. А это, считай, уже государственная политика.

— Антисемит, — машинально поправил Мастачный, хотя, в общем, старался этого не делать.

— Ага, — кивнул Христюк. — Судских этого может не знать, так они сами с Воливачом договорятся. Тут мы все заодно, Вася, хватит жидам нашу кровушку сосать. Ты мне лучше про попика обскажи: когда такая возня, неспроста это.

— Толком не знаю, Федя. Давай лучше Шумайло спросим. Или того лучше — Гуртового?

— Отлично! — одобрил Христюк и тотчас связался с начальником президентской охраны. Поздоровались, то да се, и Христюк перешел к интересующей теме:

— Денис Анатольевич, разъясни неграмотным, чем этот еврейчик всем мозги намозолил? Какие-то тайны вроде бы знает…

— Спроси, Федор Семенович, своего майора Веденцева, он тебе популярно все объяснит, — лаконично ответил Шумайло.

— Его Судских сегодня арестовал с листовками, — счел нужным пожаловаться Христюк.

— И ты молчишь? Иди ты!.. — выругался Шумайло и бросил трубку.

— И сразу занято, — обеими руками указал на телефонный аппарат Христюк, словно там сокрыт секретный ларчик. — И пусть себе грызутся теперь, а мы — обиженная сторона. Так говоришь, Гуртового попытать?

— Давай, конечно. Этот педик в курсе всех событий.

Связались с приемной. То да се, и опять главный вопрос.

Г уртовой засмеялся:

— «Милиция нравов» обязана бы знать о Трифе все от корки до корки. Вы на каком стулс изволите сидеть, Федор Семенович?

— Я-то вообще в кресле сижу, — не без важности заметил Христюк.

— Это не возбраняется, — опять хихикнул Гуртовой. — Но все же он на четырех ножках?

— Разумеется, — на всякий случай свесил голову к ножкам кресла Христюк.

— Точно так размещается любая власть, которая сидит прочно.

— А если не прочно? — угадывал направление мысли Гур-тового Христюк.

— Тогда этот стул на трех ножках. Но сидеть еще можно вполне прилично. А теперь попробуйте лишить стул одной из ножек.

— Упасть не хочу, — проявил гений сообразительности Христюк.

— То-то и оно! — совсем радостно засмеялся Гуртовой. — Так вот небезызвестный Илья Триф пытается лишить наш стул третьей ножки. Проще говоря, посеять недоверие к Церкви. Я вам сейчас подошлю своего секретаря, он вас досконально просветит. А вы мне ответно не окажете услугу, Федор Семенович?

— Всегда готов!

— Мойзес Дейл не проявился в Москве опять?

— Есть такой. По вашей просьбе слежка за ним установлена, телефон в номере гостиницы прослушивается. Хитер этот ваш Мойша, предпочитает по телефону-автомату говорить. Не далее как позавчера встречался с сыном Мотвийчук, а вчера с генеральным директором сыскного бюро «Русичъ» Портновым. Речь шла о бумагах Трифа. Портнов предлагал копии. Дейл соглашался только на оригиналы. Однако, мы выяснили, оригиналы у Судских.

— Опять Судских, — проворчал Гуртовой и уже бодро ответил: — Понял, Федор Семенович, спасибо.

Пока ждали посланца Гуртового, попили чайку, закусили, по разу хлопнули по заднице младшего лейтенанта милиции Зимину: Христюк — когда Зимина чай вносила, Мастачный — когда Зимина уносила посуду. Всех троих это развеселило.

Наконец дежурный впустил в кабинет Христюка юношу с тонкой шеей и вихляющим задом. «У Гуртового сплошь и рядом педики», — решили оба одинаково и наморщили носы. Юноша признал в них антагонистов голубых и тоже сморщил нос, хотя не огорчился. Он снял тонкую дорогую шубу из лисьего меха, уложил ее аккуратно в конце стола для заседаний, выбрал стул так, чтобы видеть обоих сразу, сел и начал говорить без вступления голосом, каким обычно говорят представители обиженных сексуальных меньшинств, с подвыванием и голубизной, но излагал все ладно, без витиеватости.

— Прежде чем объяснить вам суть исследований Ильи Натановича Трифа, следует рассказать вам о Библии вообще, которую господа явно в руках не держали.

«Еще чего!» — чуть не выпалил коммунист Мастачный, но Христюк так глянул на зама, что Мастачный словно в веру обратился, настолько постно и смиренно он стал слушать посланца Гуртового.

— Библия состоит из Ветхого и Нового заветов. В Ветхом собрана история еврейского народа от Адама и Евы до развала еврейского государства вместе с пророчествами еврейских проповедников. В Новом завете собраны четыре Евангелия, где каждый из четырех евангелистов рассказывает о житие Иисуса Христа по своим воспоминаниям. Затем в Новом завете даны деяния последователей Христа, причисленных к лику святых, апостолов, и послания различным христианским общинам. В конце Нового завета дан Апокалипсис, или Откровения Иоанна Богослова, где описан конец безбожия на земле и воцарение справедливости Господней для всех спасенных им верующих.

Наиболее интересна в историческом плане первая часть Библии, где описаны не только злоключения еврейского народа, но и зло, чинимое иудеями как себе, так и другим.

— А чем отличается еврей от иудея? — аккуратно подал голос Христюк. — Чистые и нечистые, что ли?

— Евреи — обобщающее понятие всех двенадцати колен рода Иакова, а иудеи — колено, наиболее многочисленное, по имени родоначальника его Иуды. Не путайте с Иудой Искариотом, продавшим Христа, — без усмешки объяснил посланец Гуртового и продолжил: — Суть иудаизма в том, что евреи — избранный Богом народ, хотя доподлинного подтверждения данному постулату в других религиях нет. Будучи людьми практичными, с повышенной выживаемостью в гонениях, они записали этот постулат в свои древние книги и ссылаются на него так, будто сам Господь Бог собственноручно утвердил этот статус. Как я сказал, подтверждения этому нет, но аксиома первородства не обсуждается. Приверженцы прочих религий и течений считают избранными, или правоверными, только себя самих. И об этом не спорят. Поскольку своя религия почитаема, а чужая их не касаема.

Сравнивая письменные памятники, ученые установили главную причину присвоения первородства евреями. Допустим, язычники римляне и греки привязывали своих богов к месту жительства: Зевс царил над Грецией, Юпитер — над нынешней Италией, позже Будда поселился над Индией, Аллах — над мусульманским миром и так далее. Народы селили своих богов над собой. Евреи же изначально постоянного места жительства не имели. Беднейшие козопасы, выходцы из глубинных районов Африки, они проникли сначала в Египет, а там и на земли нынешнего Израиля, откуда они безжалостно вытеснили аборигенов, якобы по завещанию Бога. Пришлый народец подкрепил право на эти земли выдуманной религией, а обленившийся от сытой жизни прежний хозяин противопоставить этому ничего не смог, поскольку молился истуканам, был то есть язычником. К слову сказать, евреи лоббируют в Штатах, укрепили свои позиции исподволь. Американцы, уничтожившие индейцев, спустя рукава относились к еврейским переселенцам, отчего теперь кусают локти. Этого не может произойти в Японии, скажем, или Китае, где корни религии уходят в века.

— А в России? — разом спросили Христюк и Мастачный.

— Россия поднялась на захваченных территориях плюс заемная религия. Пока были сильны корни боярской и дворянской знати, существовал заслон для евреев к рычагам власти. Не отвлекайтесь, — попросил посланец Гуртового и продолжил: — Можно задаться вопросом: почему весь христианский мир принял религию, созданную евреями? Ответ прост: Иисус Христос предпочтителен в борьбе за власть, как предпочтительней пулемет луку. Территория нынешней Европы в начале первого тысячелетия была белым пятном, куда устремились проповедники новой веры. Она пролагала себе путь огнем и мечом, укреплялась страхом и казнями. Имя Бога Всемогущего было весомей деревянных истуканов в лесах и каменных в горах. Этот Бог мог карать, чего не делали добренькие местечковые божки. Вот главная причина — кара, если ты отвергнешь загадочного пришельца. Позже христиане пытались доказать причастность Иисуса к европейскому месту жительства, велись крестовые походы с целью вызволения гроба Господня; однако дело сделано, Бог един, и не столь важно, что вышел Его Сын из евреев. За это их стали ненавидеть сильнее, что не лишило последних изворотливости и шествию по планете. Главную задачу — заслон другим религиям, в первую очередь исламу, иудаизм выполнил.

Есть теория, будто евреи — пришельцы из другого мира. Сущая чепуха, как и все их первородство. С другой стороны, африканский континент, переживший гигантский катаклизм, был древнейшей колыбелью цивилизации. Антропологически доказано, что евреи — африканоиды, им присущи генетические особенности именно жителей Африки, откуда следует, что они являются древнейшими представителями этого материка, о чем и говорится в Книге Бытия. У них была некогда высокая культура, они владели расчетами, которые ныне считаются утраченными пли тайными. Умение египтян возводить пирамиды напрямую связано с африканской цивилизацией допотопного периода. Видимо, египтяне разжились этими тайнами, а евреи позже выкрали их. Надо отдать должное евреям, они сохранили опыт своих предков, сначала передавая тайны изустно, а позже записав их. Письменные памятники на древнееврейском старше египетских, это о чем-то говорит. Новое, принято считать, это хорошо забытое старое. Сейчас, когда прогресс тори г дорогу по трупам людей, по ухабам бытия, сжигая нас, грешных, то атомной бомбой, то экологической грязью, где-то давным-давно записано, что можно и чего нельзя. Илья Натанович Триф, судя по всему, к этим тайнам приблизился на опасно близкое расстояние, — неожиданно закончил посланец Гуртового. — Благодарю за внимание.

Еще некоторое время две хохлацких картофелины торчали над столом в виде семенного фонда. Пот ом глазки ожили, превратились в глаза, впадины и бугры стали ртами, ушами, ожили, одним словом, а посланец Гуртового надел свою роскошную лисью шубу и удалился, посчитав необязательным разводить тары-бары с антагонистами.

«Кто имеет уши, тот услышит, кто имеет разум, тот поймет».

— Давай-ка хлопнем коньячку, — очухался первым Христюк. Достал бутылку фирменного французского «Наполеона», разлил до краев в стаканы. Выпнли, не закусывая. Ничего не поняли. Выпили еще.

— Ни хрена себе! — хлопнул по лбу Христюк. — А мы тут ерундой всякой занимаемся, как дурачки, листовки клеим.

— Почему как? — подъялдычил Мастачный. — Дураки и есть. Представь, какую деньгу сострижет тот, кто попика этого обработает?

— Какая там деньга, Вася! — заорал Христюк. — Власть, Вася, власть! — и уже серьезно спросил: — Гдс Судских прячет жида?

— Думаю, в одном из своих тайных пансионатов.

— Тут не думать надо, а действовать! И очень быстро.

Христюк почесал лысину, походил нервно по кабинету.

— Ну-ка, еще по единой…

Мастачный шустро разлил коньяк по стаканам. Выпили единым духом. Христюк еще немного пометался по кабинету.

— Берем Портнова, — выдал решение Христюк. — Он знает больше нашего, зря времени тратить не будем.

— Опасная затея, Федя, — осторожно подсказал осоловевший Мастачный. — Это ж не в гостиницу с понятыми, это ж к Судских…

— Ты, Вася, раньше времени не канючь. Ты меня еще не знаешь. А я — такой, — показал руками и головой, какой он на самом деле, Христюк. — Ты пока разузнай потихоньку, где у Судских эти его «вольфшанцы» находятся, бункеры и трезубцы.

— Это-то можно, — кивнул, а проще, уронил голову Мастачный.

— А руководить операцией я буду лично.

4 — 18

Пышные празднества в Москве и окрестностях России давно кончились, ровно их и не было, потянулось далее серое бытие, состоящее сугубо из доставания пищи. Новые власти, провозгласив режим строжайшей экономии во всем, дабы возродить разваленную экономику, прежде всего почти полностью задавили коммерческую торговлю, восстановив государственную. Страна опять стала в очередь. Старушки, призывавшие порядок, получили его, а те, кто порядок понимал по-своему, быстро натоптали дорожки к черным ходам. «Есть Бог!» — потирали руки жирные гастрономовские тетки, возвышаясь над прилавками. Им снова выпало повелевать.

Чара на жизнь не жаловалась. Классная портниха, она и в пору разгула демократии не осталась без заработков, обшивая банкирских жен и любовниц банкиров. Те и другие щедро одаривали ее валютой и рублями. Ввели карточки, потекли к ней чистые продукты и те же рубли с потоком жен и любовниц государственных мужей. Она принимала их вместе с подношениями, но служительниц прилавков по-прежнему игнорировала. Ей была свойственна брезгливость.

Она могла бы считать себя вполне счастливой, если бы счастье принадлежало одной: делить его на двоих у Чары не получалось. Дело не в Марье, которая жила с ней: в трех комнатах разместиться двум противоположностям можно. Чара к взбалмошной Марье всегда относилась одинаково: что-то не так — марш в свою комнату, еда в холодильнике, карточки на холодильнике, привет. За три года совместного проживания у них сложились отношения подружек. Марья могла критикнуть. Чара могла прикрикнуть, стало быть, полный баланс понимания.

По природе своей рассудительная и наблюдательная, Чара ко всем без исключения относилась ровно. Требовалось выказать характер, она делала это, но взвесив основательно свою неуступчивость. Пословица «Мягко стелет…» подходила к ней в том смысле, что если стелила она, значит, среди ночи не поднимет. Ей казалось, все на свете можно решить мирным путем и, сталкиваясь с агрессивностью, эгоизмом, предпочитала отойти. Может, поэтому в неполные тридцать лет она не обзавелась постоянным спутником. Ухажеры Чары сразу же после первой ночи выкачивались, буквально требуя кофе в постель, а Чара сама любила пить его, лежа в постели. Мужчины были, не переводились постоянно — Марья не помеха, но не задерживались. Эффект пая внешность привлекала их, раскрепощенность в нравах настораживала. Чара не считала зазорным в первый день знакомства лечь в постель, предпочитая ложе на стороне, чтобы не травмировать лишний раз Марью; возвращаясь утром, словно после обязательного и естественного дежурства, она спокойно принимала ехидный вопрос встречающей Марьи: «Дать дала, а замуж не вышла?» «Не вышла», — с такой же иронией отвечала Чара. Снимала верхнюю одежду, в ванной разглядывала себя обнаженную: и что этим мужикам надо?.. В зеркале до пола отражалась брюнетка с ладной фигурой и высокой, не вялой грудью, точеные длинные ноги, волнистые густые волосы, темные, с загадочной глубиной глаза, губы; рот… великоват, со складками ранней огорченности. Л в общем, дураки мужики, размышляла она после очередной отлучки из дому, заведомо чувствуя, что встреча окажется единственной. Кто-то из подружек наставлял помурыжить ухажера денек-другой, а уж после соглашаться на интим. Чара отмахивалась: пробовала и это. И ставила точку до очередного случая, благо внимание противоположного пола не убывало.

Она не остервенела с годами, относясь к своей неустроенности философски: придет время — найдется и для нее спутник. Пусть и к старости, ничего, а пока обижаться не на что.

Беззаветно любил ее один Эльдар Назаров, но как раз его Чара к себе не подпускала. Рестораны, компании — пожалуйста, и не дальше чашки кофе на кухне. Марья так и прозывала его — байничек с кухни. Эльдар был скорее ее телохранителем, табу наложил Виктор Портнов, познакомивший их: «Таких любят, но с такими не спяг». Сам он переспал с ней, но не раздружился.

Активно принялась устраивать ее судьбу Наточка Севеж с тех пор, как Светлана взялась окучивать полудурка Мотвийчука. История с Марьей в Карпово только способствовала ее активности. Она знакомила Чару с мужчинами из своего окружения, каких хватало с лишком, не забывая всякий раз поставить клеймо: «Проверено. Физических и моральных мин нет». Мужчины эти были, как выражалась Наточка, из породы крупняка. Женатые — да, но плотские радости им могли предоставить по заказу в саунах и на выбор по высшему разряду. Прошедшая Крым и рым Наточка Севеж сразу разобралась в плюсах и минусах подруги, поэтому подбирала ей мужчин, желающих не столько секса, сколько любви — обыкновенного женского внимания. Но пока только подбирала.

С Наточкой Чару познакомила одна из постоянных клиенток. Еще до первого знакомства Чару почти все удивляло в Наточке: безголосая и, в общем, бесталанная дива, без запоминающихся телесных качеств, она свободно вытесняла с подмостков эстрадных львиц и старлеток. Чара внимательно следила за каждым выступлением Наточки, в первую очередь оценивая наряд певицы. Да, одевается с потрясающим не вкусом, но умением, детали продуманы, а пластика Наточки дополняла туалет —~ заводная кукла, наряженная искусными мастерами. Как, впрочем, и было: имидж девочки-подростка, короткие платьица, пионерские юбочки-фестончики, едва прикрывавшие попку с кулачок, она распаляла страсти пресыщенной знати.

Чара сразу распознала глубину порока своей новой знакомой. А надо ли это обсуждать? В каждой женщине сидит гложущий ее червячок, который может вырасти в змея: стоит ли создавать себе дополнительные трудности, высчитывая час его появления?

— Шить на вас сущее удовольствие? — воскликнула Чара, едва Наточка освободилась от шиншилловой шубки. А то, что ей предложила Чара в следующий, момент, вызвало восторг у Наточки:

— Я именно это и хочу! Я с вами на всю жизнь.

Потом чай, немножко ликеру, переход на «ты», женско-женские разговоры, и не по годам премудрая Наточка высказала свое видение проблем Чары:

— Не стоит ждать принцев, будем брать то, что есть, — королей!

Она пригласила Чару на одно закрытое шоу, потом на другое, третье, обкатала, так сказать, дала примелькаться в свете и, наконец, объявила о предстоящем знакомстве с пиковым королем. «Ты меня одеваешь, я найду тебе того, кто будет одевать тебя и не утомлять раздеванием». «Но хочется же!» — хохотала Чара. «Не торопись». — И взгляд Наточки повлажнел.

Она подошла к Чаре вплотную, подняла ее с кресла.

— Мужчины не стоят капельки нашей любви, — прошептала она и поцеловала Чару так глубоко и пронзительно, как не делал этого ни один мужчина. Чара не противилась ее ласкам и впервые почувствовала себя глубоко удовлетворенной.

В казино «Голд лейбл», немногое из продолжавших функционировать, Чаре оказали суперклассыый прием. Для нее выстилались вышколенные лакеи, ей улыбались стойкие ко всему крупье и банкометы, для нее пела и танцевала Наточка Севеж. Чара поиграла в рулетку: учтивый молодой человек из персонала неназойливо советовал ей под руку, куда и как лучше делать ставки. Нет, это не набеги на увеселительные заведения с Виктором и Эльдаром, это классика! Чара загорелась, дважды выиграв на «зеро» по-крупной. «Пора ужинать», — шепнула ей в ушко Наточка. «Еще раз! — прижалась к ней Чара. — Я так счастлива. Не из-за денег! Еще раз на «зеро»!» И сорвала банк снова. Выигрыш Чары составил астрономическую сумму. Сплошное «О» восторга окольцевало Чару, и лишь крупье ничему не удивился — в казино другие мерки счастья и по другим правилам, — девочки-помощницы пододвинули Чаре целый город из башенок-фишек.

— Кешем! — распорядилась Наточка и увлекла Чару за собой.^;— Пойдем, выигрыш будет ждать тебя, пора привести себя в порядок, короли не любят беспорядков…

В закрытом кабинете их ждал столик, сервированный на четыре персоны, а Чару еще и увесистая пачка долларов.

— Здесь это не пресекается? — удивилась она.

— Здесь ничего не пресекается, здесь избранные. А в наш тесный круг не каждый попадает.

— Я очень обязана тебе, — почувствовала прилив нежности к Наточке Чара. Взяла за руки, притянула к себе, заглянула в глаза. Что-то пряталось там, бесовское и влекущее. — Я хочу тебя…

— Ты моя надежда, — прошептала Наточка томно. — И ты всем обязана себе. Только я понимаю тебя, — но нажатием пальцев не позволила Чаре приблизиться слишком, — Расслабься. Сейчас будут гости. Один мой кавалер, другой станет твоим королем…

Вошли двое. Лицо одного показалось Чаре знакомым. Она не сказала бы себе, что желает такого ухажера: картофелина и картофелина, хотя и в мундире.

— Генерал Христюк, — представился он, если принимать, что учтивость приличествует картофелине.

Чара вспомнила его: начальник «милиции нравов», он часто выступал по телевидению. «Надо же, — удивилась она, — громит подобные заведения с экрана и не стесняется появляться здесь в форме…»

— Генерал Шумайло, — представился другой вошедший и добавил: — Денис…

На нем была прекрасно сшитая тройка-беж, не менее ладно сидящая на генерале. К тому же у него была вполне стройная фигура.

«Вот от такого кавалера я бы не отказалась», — подумала Чара, а Наточка уже суетилась, лишая подругу спокойного осмысления достоинств Шумайло.

— Все звезды в гости будут к нам! — продекламировала она и, сделав ласточку, поочередно поцеловала щеки обоих генералов.

— Это уж кто к кому, — заметил Шумайло, усаживаясь и внимательно оглядывая Чару. — Присаживайтесь рядом…

За ужином было весело. Чара и Наточка умело составили дуэт, будто знали друг друга бог знает с каких лет, чего не скажешь о генералах. Христюка пучило от каких-то неведомых заслуг, время от времени он с кем-то связывался по мобильному телефону, пока Шумайло, державшийся с приличиями, не остановил ретивого служаку:

— Охолонь, в цирке все спят, а зрители пришли не за этим.

Сбежав от ухажеров на пару минут в туалет, Наточка спросила, заранее предвкушая ответ:

— Ну как тебе пиковый?

— Обалденный мужик!

— Импотент, — поправляя челочку надо лбом, просто сказала Наточка, как констатируют: «миллионер» или «Ротшильд».

— Да ну! — ужаснулась Чара. — Бедный Денис…

— Не бери в голову, если можно в рот. Тебе такой и. нужен. Ты к нему приладишься, а я буду спокойна за тебя.

Сказала, будто в карман залезла: Чара уже считала Шумайло своим приобретением. Слегка взыграли собственнические чувства.

В пятом часу утра Шумайло. со всеми знаками внимания доставил Чару домой. Памятуя сказанное Наточкой, Чара считала, что они распрощаются прямо в машине, и ошиблась. Вежливо и непринужденно генерал напросился на кофе. Столь же непринужденно он передвинул кресло в гостиной поудобнее для себя, выбрал видеокассету и стал смотреть ее прямо с середины: обычный американский боевик с Чаком Норрисом. За ужином в казино у них установились милые отношения, и Чара не стеснялась его присутствия. Он сел к телевизору, что ж… она отправилась принимать ванну.

Да, она готова скрасить одиночество этой важной птице, будет терпеливой и неназойливой подругой. Расчесывая волосы массажной щеткой, она беседовала со своим отражением в зеркале. Да, она еще очень пикантна, особенно в этой рубашонке с тонкими бретельками, ее грудь покоится в ней спокойно и привлекательно для всякого, кто сунет нос в кружевной вырез… Ах, какая жалость, как приятно бы закончилась их первая ночь, как хочет этого се тело!..

Крепкие руки на своей талии она восприняла продолжением своих мечтаний. Они развернули ее от зеркала, изумленная Чара увидела перед собой пожилого Аполлона, а потом только яростно шептала чуть слышно и только для себя: «Ну, Натка, ну, стерва!» — и захохотала счастливая, когда их объятия расплелись и холодок кафеля коснулся ее ног.

— Эта сказка будет вечной? — испытующе спросила она, не обращая внимания на запах газа: кофе вскипел и залил, видимо, огонь.

— Все зависит от тебя, — ответил он и ушел на кухню погасить огонь.

В конце концов они выпили по чашечке крепкого кофе, завернувшись в махровые простыни, и под возгласы с экрана: «Заходи справа! Держи! Уйдет!» — обнаружили себя нагими на тахте, и опять Чара поминала Наточку стервозными словечками — такого мужчины ей пока не попадалось.

Буквально истерзанная напором страстей и в то же время крайне возбужденная, Чара едва дождалась учтивых расставаний с поцелуями в кончики пальцев. Ее рыцарь был отважен при взятии крепости и галантен с дамой.

— Натка! — подняла подругу звонком Чара. — Ты чего наплела?

— Ой, оставь, — сонно откликнулась Наточка. — Высплюсь, поговорим, я приеду.

— Да ты послушай только! — настаивала Чара.

— Отвяжись! — отрезала Наточка. — Что нового ты мне расскажешь? Трахались в ванной, потом на диване, и он был весь пламя?

— А что? — настороженно спросила Чара. — Ты спала с ним?

— Меня мужики не интересуют, импотенты тем более, — лаконичный ответ и гудки отбоя.

«От зависти», — решила Чара, успокоилась и заснула, как провалилась в преисподнюю, где только что побывала с Денисом.

В краткий миг между сном и реальностью пред ней возникли глаза Шумайло. Такие были у школьного учителя из далекого детства. Пустые и холодные. Его поймали однажды подглядывающим за девочками в туалете. Чепуха, отмахнулась Чара и заснула.

«Тебе нравится тут?» — спросил Денис, кутаясь в махровую простыню. Он спрашивал и смотрел в сторону.

«Мне с тобой везде хорошо», — отвечала она, пытаясь увидеть его глаза.

Они стояли на галечном холме, под ногами зиял огромный котлован или заброшенный карьер. Вдали, над круто срезанной стеной карьера, возвышался нетронутый лес, угрюмый и молчаливый; громадные сосны пытались дотянуться до неба, пожаловаться Господу на людскую несправедливость: «Доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?» Всюду песок, булыжники, глина то в расстил, то кучами, то ямами — первозданный хаос и носятся темными стаями орущие вороны. Но тепло. Влажно. Чуть-чуть до появления солнца из-за кромки темносерого облачного полога. И очень спокойно рядом с Денисом, ничто не пугает. Он сильный, неистовый. Не он ли расшвырял по карьеру эту искореженную технику? Вон башня танка, ствол задрался вверх, вон еще один, гусеницами к небу, вот какие-то перекрученные, наверное, взрывами конструкции, много разбитых, сожженных вагонов. «Ой, Денис, какой ты храбрый!» — «Я? Это не я». — «А кто же все это разрушил?» — «Это было до меня. Я всего лишь охраняю тайну этого места, чтобы никто не узнал». — «А мне расскажешь? Я ведь теперь твоя кровинка». — «Сам хочу у тебя кое-что узнать». — «Спрашивай, родной». — «Родной? Раз переспали, и уже родной?» — «Ну зачем ты так? Я столько тебя искала, единственного». — «А сестру свою не пыталась найти?» — «Где же? Только на том свете…» — «Это и есть тот свет, здесь она». — «Зачем ты так шутишь?» — «Не собираюсь, я слишком серьезен. Видишь, вон дыра в стене карьера? Там живет твоя сестра со своим мужем. Целые и невредимые». — «Зачем ты так! Они погибли, попали в аварию! Или мы действительно на небесах?» — «Глупая, какие небеса? Это Армагеддон-2». — «Если они живы, почему тогда не приедут в отпуск, им положено раз в год». — «Ничего им не положено. Всех жителей этого города в начале года сняли со всех видов довольствия. Видишь колею железной дороги? Раньше по ней доставляли продукты и прочие припасы. Пустят вагон с горки, он сам к ним катит в запретную зону. Возврата тары не надо, все равно зараженная». — «Но как же можно поступать так с живыми?» — «Для них места нет. Они поражены неизвестным вирусом. Их не стали убивать, не стали экспериментировать, но не стали и кормить, чтобы эксперимент шел чистым. Тебе их жалко, а у них здесь овощи круглый год, зимы не бывает, одной помидорины хватает на десять человек, кролик больше коровы». — «Я хочу видеть сестру». — «Это твое дело. Только назад дороги нет. Прямо перед нами начинается полоса зараженной земли, за нами ряды колючей проволоки, по собственной воле сюда никто не заходит. Были смельчаки, погибали через день». — «Но как же сестра с мужем?» — «Вот это и составляет тайну». — «Я хочу видеть сестру. Катя! Гена!..» — «Оставайся, глупая…»

Денис растворился в пространстве. Чара пыталась удержать его руками, схватить, как в детских жмурках, и тщетно. Она очнулась вдруг, натолкнувшись на что-то, стащила повязку с глаз: «Натка, ты как сюда попала? Денис где?» — «Меня мужики не интересуют, тем более импотенты». — «О чем ты говоришь? Он настоящий мужчина!» — «Вот дура! Смотри туда!» Наточка засмеялась, сделала ласточку, и Чара взглянула по направлению вытянутой руки. К ней шла сест-' ра, широкий ремень через шею удерживал перед ней лоток. «Катя! Что это?» «Нас сократили, — печально ответила сестра. — А жить надо. Вот Геннадий делает, а я продаю. Только нашим такие вещи не нужны. Может, купишь, тебе такие вещи нравятся?» «Какая мерзость!» — воскликнула Чара: на лотке лежали мужские детородные органы. «Чара, успокойся! — просила сестра. — Лучше скажи мне, как дочурка моя? Отпусти ее к нам. Только пусть панталончики теплые наденет, здесь так прохладно вечерами». — «А где мой Денис?» — «Будь он проклят, твой Денис!» — «Что он сделал вам плохого?» — «Еще узнаешь, С каким страшным человеком ты связалась…»

Она рванулась прочь с холма, потом вверх по насыпи, к Денису. Нет, не Денис стоял там: Эльдар смотрел на нее с укоризной.

4 — 19

Григорий Лаптев бесцеремонно поднял Судских в шестом часу утра.

— Игорь Петрович, без извинений, доброе утро. Срочно приезжайте в контору.

— А ты чего в такую рань поднялся? — осмысливал звонок Лаптева Судских.

— А я и не уезжал. Часов с двух ночи машина стала такое выдавать, что чаю попить забыл.

— Вот как? — прогоняя остатки сна, протирал глаза Судских. — Архиважные новости?

— Приезжайте. Гриша Лаптев любимого генерала зря не подымет. Машина за вами вышла.

Гудки отбоя означали одно: удовлетворять любопытство шефа Григорий не собирался по телефону.

Проснулась жена, включила ночник.

— Спи, спи, — потушил его Судских.

— Ни сна, ни отдыха, — зевнула она. — Ох, Судских, Судских, не будет из тебя путного мужика, — посетовала она, зарываясь в подушку. — А старика и вовсе…

«До старости еще дожить надо», — хотелось ответить ему. А стоит ли затевать пикировку? Спит человек без волнений и пусть спит, не знает всего и незачем.

В прихожей заметил, надевая полусапожки, что левый носок надел шиворот-навыворот.

«Бить будут, — вспомнил примету Судских. Присел, вывернул носок, обулся. — Теперь не будут».

Утренняя Москва встречала промозглой взвесью в воздухе. И не снег, и не туман, а черт-те что, как и сама жизнь. На дворе апрель, а весной не пахнет.

«Лет десять назад казалось, когда большая часть московских заводов практически бездействовала, что дышать станет легче, смога не будет, а оно вон как вывернулось наизнанку, — поджидая машину, размышлял он. — А вывернулось наизнанку то, что коммунальные службы будто вымерли, антисанитария царила полнейшая, по грудам мусора среди дня вольготно разгуливали крысы, а свалки приблизились к Москве, как вермахт в сорок первом, к тому же взяли столицу коммунистического режима в кольцо. Полнейшая победа, город в блокаде, со дня на день десант заразы, а мы полны оптимизма», — подытожил размышления Судских.

Подъехала машина, прямо к бордюру напротив входа.

— Доброго здоровьичка, Игорь Петрович, — приветствовал Судских водитель. Охранник предусмотрительно держал заднюю дверцу открытой.

— Привет тем, кому спать не дают, — ответил Судских, усаживаясь на заднем сиденье джипа. Охранник вскочил следом рядом с водителем.

Еще месяц назад Судских завел бы свою «волжанку» и поехал в Ясенево, спокойно размышляя в одиночестве. Со вчерашнего дня выполнялся его приказ о передвижении только группами и запрете на открытые переговоры по спецсвязи. В конце марта обстреляли машину Бурмистрова в черте города часов около восьми вечера. Ехал сам, не заметил, откуда и кто палил. К счастью, самого Бурмистрова не задело, очередь прошла ниже сиденья. Чьих рук дело? Бурмистров ехал с оранжевым пропуском на лобовом стекле по форме один, разрешающий проезд везде и в любое время суток. Ссылаться на разбойное нападение не приходилось, на акт возмездия мафиозной структуры тем более: все группировки ушли в глубокое подполье после облав годичной давности, когда очищали Москву в плане подготовки к выборам. Перестреляли и перекурочили более пяти тысяч человек. Облавы проводила только что созданная «милиция нравов» и явно перебила больше невинных да бомжей, чем крутых мафиози. Стало ли спокойнее в Москве? Тише стало, но потому, что москвичи не высовывались из домов позже восьми вечера, лишь те, кто как-то связан с органами милиции, дружинники и стукачи, сама милиция моталась по городу, сжигая бензину больше, чем весь Аэрофлот. Как в том анекдоте: «Вот тебе охрана, ты ее пои, корми, одевай и под ноги не суйся».

На оперативке решили: обстрел Бурмистрова — дело рук дуболомов Христюка. Вспомнили другой случай, когда у джипа Бурмистрова, припаркованного на полчаса у жилого дома, прокололи все четыре ската и разбили лобовое стекло. На «Ниве» Левицкого вскрыли дверцу, изрезали сиденья. Собралось еще несколько случаев. Отличительная особенность всех — наличие оранжевого пропуска. Подленькая месть. Но за что? Президент благоволил к УСИ, считая Управление Судских сильным во всех отношениях. Оснащены лучше, подготовка и вооружение лучше, кадры толковее. Руководство МВД неоднократно жаловалось на скудные оклады и ветхую технику. Разбирательство президентской комиссии показало, что субсидии всем силовым ведомствам выделяются в равных пропорциях, согласно бюджету, и истрачены они, по сведениям самих ведомств, на технику и повышение окладов личному составу. В Думе руководители МВД оправдывались неубедительно, хотя фракции коммунистического большинства обеляли их; тогда оппозиция зачитала справку, где конкретно перечислялось, куда на самом деле ушли деньги из бюджета. В основном на нужды самих руководителей. Откуда документ? Из УСИ, вестимо. Полетели головы. Сменили сплошь начальство вплоть до районного. Новый шеф «милиции нравов» генерал Христюк обещал показать работу, но просил субсидий не менее пылко, а тут как раз президентские выборы, волна землетрясений и стихийных бедствий, не до субсидий милиционерам. Новый президент дал слово подбросить кое-что из новых зарубежных кредитов, но, сделав ставку на УСИ, МВД оттеснила от Кремля большая часть окружения президента, хотя Шумайло и Гуртовой поддерживали Христюка, а знаменитая фраза президента: «Свои дрязги решайте сами», — послужила сигналом для сведения счетов ФСР и МВД в целом. Пока делались мелкие пакости, Судских отмалчивался, после обстрела машины Бехтеренко он приказал выезжать только группами.

Первого апреля, в праздник всех дураков, Судских назначил рейд по выявлению бесчинств «милиции нравов». На всякий случай он позвонил тридцать первого марта Христюку: «Федор Семенович, ты меня знаешь, я жаловаться не буду, лучше прекрати свои козни». Нет бы тому замириться со всесильным шефом УСИ, так Мастачный оказался при разговоре в кабинете, подогрел страсти, и Христюк ответил: «Не пойман — не вор».

«Будем ловить», — положив трубку, подумал Судских.

И с каким же удовольствием смаковали ведущие всех программ радио и телевидения результаты первоапрельского рейда! Празднику всех дураков радовались москвичи и гости столицы: «На московских рынках отловлено службами ФСР более пятисот вымогателей-милиционеров, на привокзальном шмоне — около трехсот, на въездах — до сотни, человек двести попались в магазинах и прочих точках. Набралось более тысячи стражей порядка!» Судских велел всех доставить на стадион в Лужниках, известив о мероприятии все службы массовой информации. Вход на зрительские трибуны бесплатный.

Пожалуй, матч с легендарным Пеле не собрал бы такого количества зрителей. Судских предполагал зрительский наплыв, но такого… Его отдельные посты не могли удержать массы народа, стекающегося к Лужникам. Немедленно вызвали казацкие наряды. Казаки одинаково не жаловали и милицию, и ГБ, считая только себя Христовым воинством. В ряде стычек досталось от казацких нагаек и людям Судских, и милиционерам, и больше всего зрителям, которые одинаково не любили власти вообще. Лишь благодаря оперативному вмешательству Судских удалось предотвратить хладнокровное избиение, избежать жертв. Он заранее через Воливача договорился с командованием МО, и хмурые солдатики, которым вообще все было одинаково противно, врезались в толпы, идущие со стадиона, предотвратив давку.

Христюк попытался списать свой позор на массовые жертвы, но таковых не оказалось. Как бы там ни было, праздник вышел на славу. Отставка Христюка состоялась. Пока подыскивали замену, бразды правления взял Мастачный. Это был первый случай, когда он перепрыгнул через голову шефа, чему радовался открыто.

— Федя, не бздо! — посмеиваясь, успокаивал он Христюка, вольготно восседая в его кресле. — Мы ему тоже кой-чего отмочим.

Джип Судских выехал на Садовое кольцо. Рассвело. По обочинам трассы прямо на тротуарах лежали спрессованные кучи изо льда, грязи, сажи, каких-то обрывков, и лежать им до самого лета, сея заразу. В прошлом предпраздничном году неизвестный вирус выкосил более двух тысяч человек. Мор остановила вакцина, спешно доставленная из Женевы. Два года назад свирепствовал брюшной тиф, три года назад обошлись скромной холерой, человек триста всего вымерло. В этом закрыли городскую Санэпидстанцию по принципу: раз не борется с заразой, нечего содержать. Мудрое решение.

Только джип разогнался по пустынному Садовому кольцу, трассу перегородил казацкий разъезд у светофора. Неспешно выезжали казачки, словно за околицу станицы: сейчас девки подойдут, споют и спляшут. Джип затормозил, хотя горел зеленый. Мохнатые казацкие лошаденки, пофыркивая, мотали трензелями.

— В чем дело? — спросил водитель соседней с джипом тормознувшей «Волги». На него не обратили внимания, даже лошади отворотились.

Судских взял микрофон, включил, пощелкал по нему ногтем.

— Служивые, уберите лошадок, — сказал он.

— Хтой-то такой грамотный, а? — зыркнул из-под папахи казацкий урядник, поигрывая нагайкой.

— Это мы, — откликнулся Судских в микрофон.

— Стой себе, сейчас куренной атаман проехивать будет, — скосился на оранжевый пропуск урядник.

— Дай Бог ему здоровья, — смиренно пожелал Судских. Выключил микрофон и сказал водителю: — Включай «разлуку», гордым людям грех перечить…

Сирена поклацала для начала, словно соловей голос пробовал, потом вылез разбойник и с первой октавы «до» за три секунды перебрался до пятой «си», разодрав какофонией утренний воздух в клочья. Шарахнулись во все стороны казацкие лошади, оседая на задние ноги, под урядником лошаденка и вовсе упала, и он орал, крутя над головой нагайкой, прижатый лошадиным крупом к асфальту.

Пусть освободился, сирена смолкла.

— Теперь поехали, — сказал Судских и снова включил микрофон: — Ребята, давайте жить дружно.

В ответ шарахнул выстрел казацкого карабина. Джип круто развернулся обратно.

— Кто стрелял? — спросил Судских из джипа. Казаки спешивались, одерживая лошадей. — Еще раз спрашиваю: кто стрелял?

В это время возле джипа остановился щеголеватый «лин-кольн»-кишка. Из него вышел высокий детина в бурке:

— Я куренной атаман Гречаный. Что здесь случилось?

Вышел и Судских:

— Шеф УСИ генерал Судских. Господин атаман, стали пошаливать казачки, нам обоим это добра не принесет.

— Урядник! ^:— зычно крикнул атаман. Подбежал урядник. — Кто учинил безобразие?

— Майборода по оплошности, господин атаман, — отдал честь урядник.

Атаман сорвал с его руки нагайку и протянул Судских.

— Г енерал, вот инструмент, всыпьте прилюдно засранцу.

— Я и своих не потчую, — отстранил нагайку Судских. — И не дело пороть казака прилюдно. Вы уж сами. И без нагайки…

— Спасибо, генерал, — сверкнув из-под уса золотой коронкой, ответил атаман. — Не откажи со мной в вечере чарку выпить, много о тебе слышал.

— Созвонимся, — кивнул Судских и уже с сиденья весело крикнул: — Мы с тобой одной крови!

— Зараза! — топнул ногой от прилива святых чувств куренной. — Вот такого мне дружка и надо, с таким я Кремль возьму! — Скосившись на урядника, он отдаленными раскатами грома пророкотал: — Передай всем: еще раз ментов от гарных хлопцев не отличат, велю пороть виновных и еже с ними.

В джипе ровно ничего не случилось. Не обсуждая темы, доехали до Ясенево спокойно.

Гриша Лаптев, приплясывая от нетерпения, дожидался Судских в холле.

— Где вы запропастились, Игорь Петрович?

— С союзничками братались, — на ходу отвечал Судских, увлекая его по коридору. — Прямо к тебе идем, прямо к тебе!

Раздеваясь в лаборатории Лаптева, он не выпускал из виду экран дисплея, где мерцала знакомая фраза: «Введите код».

— Вводи…

— А тут их целых три, Игорь Петрович. Вот первый, — пощелкав клавишами, ответил Григорий. На экране зажегся текст в рамке, набранный красным: «Информация доступна только специалисту, обладающему картой «ЗЕТ».

— У меня, Гриша, такой карты нет.

— Ее ни у кого нет, — ответил Григорий. — Ее делать надо. Вот пояснение… — Ряд манипуляций, и высветился текст: «Карта «ЗЕТ» является статистической сводной единицей ядерных катастроф». — Едемте дальше?

— Ты — начальник, я — дурак, — усмехнулся Судских.

Лаптев поманипулировал клавишами, и появился текст в желтой рамочке: «Информация доступна только специалисту, обладающему картой «ЙЕТ». Едва Судских прочел уведомление, Лаптев пояснил:

— Карта «ЙЕТ» является статистикой химических катастроф.

— Сколько еще надо карт?

— Осталась одна — «БЕТ»: сводные данные биологических катастроф. Но это не все. Имея три ключа, обсчитывается вводная в основной текст.

— Огогошеньки! — покачал головой Судских. — А что такое биологические катастрофы?

— Зеленая карта. Вот, смотрите. — На экране зажегся текст в зеленой рамке: «В сводную карту биологических катастроф заносятся данные всех отклонений человекообразных от нормы».

— И кто они такие, человекообразные?

— Мы с вами, Игорь Петрович. Судя по моим докукам, человеки жили в допотопный период, а к горе Арарат прибыли только человекообразные. Что-то у них там с анализами не то.

— Так, — положил руки на стол Судских. — Теперь популярно объясни мне, что сие значит.

— Интересный вопрос, — засмеялся Гриша. — Все это время мы созванивались с Трифом, пытаясь установить ключ к тексту. Мы полагали, что ключ является единым, а там ларчик откроется. И тут я вспомнил: Ваня Бурмистров после поездки к Момоту вскользь обронил, что ключи есть у одного товарища, у архангела Михаила. Тогда я и решил обработать эту версию. По легенде, архангел Михаил был ключником у врат рая. Стал он им после того, как Господь низвергнул прежнего ключника за гордыню, ставшего дьяволом на земле. Но законный вопрос: сколько этих ключей и зачем? В рай, как мы знаем, попадут праведники, пережившие Апокалипсис. Илья Натанович подсказал взять кодом Тетраграмматон, то бишь тайное имя бога Яхве. Задали производную — четыре. Попали в точку. Машина бесилась четыре дня, но ответ выдала: так, мол, и так, господа хорошие, вооружитесь картами статистических данных, а мы вам дадим вводную, с которой вам откроется будущее.

— Гриша, — не выдержал веселости Лаптева Судских, — как ты спокойно рассуждаешь о таких вещах? Мне как-то не по себе.

— А я, Игорь Петрович, уже оттрясся, — спокойно ответил Лаптев. — Когда машина бесилась, понервничал. Тут такие штучки вылезали — мое почтение! Еще маленько, и я ото всех тайн брошу пить, курить и стану работать боженькой. А если серьезно, то потоп, описанный в Библии, — это последствие ядерной катастрофы. После этого жители земли утратили долгожительство и знания, к примеру, которые мы сейчас пытаемся выудить в Библии. Я так прикидываю и думаю, еще один потоп нас ожидает.

— Так мрачно? — спросил Судских.

— Ас чего веселиться? Вы сами каждый день получаете сведения о ввозимых в нашу страну ядерных отходах, это стало нашим главным бизнесом. Россия, так сказать, кормится от свалки. И вам ли не знать, что эти могильники — наши будущие могилы. Что ж вы, Игорь Петрович, не развеселите парламент, президента?

— Это составляет государственную тайну. Отвяжись, — нахмурился Судских и отвернулся к окну.

— Вся Россия знает ее и молчит. Вот это патриотизм на страусиной тактике!

— Закрыли тему, — отрезал Судских. — Болтовней много не возьмешь. Что надо для составления этих карт?

— Специалистов, — нехотя переключился Григорий. — Я напишу докладную, кто именно нужен, и Трифа надо бы сюда. По телефону много не наработаешь. Согласен ночевать в конторе.

— Хорошо, — после паузы сказал Судских. — Завтра Триф будет здесь.

Он собрался уходить, когда замигала лампочка дежурного вызова. Гриша взял трубку и сразу окликнул Судских:

— Игорь Петрович, по прямому президент.

— В такую-то рань? — удивился Судских, забирая на руку пальто и шарф. — Сейчас буду у себя. Давай крути дальше адскую сковородку…

— Кручу-кручу, — провожал его насмешливым взглядом Лаптев.

Судских поднимался к себе, прикидывая, зачем он понадобился президенту в такую рань? За спектакль в Лужниках? Тогда бы его вначале песочил Воливач, а ему понравилось…

Его отношение к президенту претерпевало изменения. Раньше он проходил у Судских по графе коммуняки-аппаратчики. Расчетливее и рассудительнее своих сотоварищей, но из того же грязного стада. С момента избрания он менялся не по дням, а на глазах. Его, как обычно, втягивали в аппаратные интриги, он пытался уйти от них. Получалось плохо. Вокруг толклись все те же чиновники, которые мало изменились со времен батюшки Петра. Два рефлекса — жрательный и хватательный — двигали ими, среда других особей не принимала. Но президент каждое утро из четырех разных источников получал информацию о состоянии уязвимых точек в стране, которые по прочтении тотчас уничтожались. Сводную информацию знал только президент. Было отчего задуматься, измениться, оставить на второй план аппаратные игры. Даже Судских и Воливач этой информации не знали. Могли строить предположения, но не больше. Их давали президенту четыре аналитика службы специального контроля.

«Черт возьми!» — осенило Судских: как раз эти или почти эти данные требует компьютер, четыре разных ключа!

В кабинете он снял трубку прямой связи с президентом.

— Игорь Петрович, — сказал президент сухо, — нам надо срочно увидеться. Сделаем так: подъезжайте в Кремль и пересаживайтесь в мою машину. Прокатимся…

Судских стал одеваться.

На выходе из Управления его задержал дежурный. Несколько виновато он доложил, что из-под охраны в госпитале бежал его подопечный, как он его окрестил, «стрелец».

4 — 20

Судских сразу уловил запах спиртного в салоне президентского «линкольна».

— А, любимый генерал, — в приветствии вяло приподнял руку президент. — Забирайся в это импортное логово. Ехать будем…

«Рановато для пасхального причастия», — отметил Судских и вялый жест приветствия, и заторможенность слов. Глава государства был пьян и не скрывал этого.

— Остограммиться не хочешь? — спросил президент с участием, будто это Судских мало спал и крепко выпил.

— Не хочу, — с вежливой улыбкой отказался Судских.

— А я добавлю…

Судских молчал.

В салоне «линкольна» они сидели друг против друга. Судских с интересом наблюдал, как президент с пьяным степенством, склонив голову набок, наливает из хрустального графинчика в хрустальный же стаканчик не то виски, не то коньяк, потом пьет одним махом и кидает в рот орешек. Потом закрывает портативный бар и смотрит на Судских: понял, как это делается?

«Линкольн» стоял на месте, водитель за стеклянной перегородкой ждал команду ехать. Президент не торопился.

— Помоги мне, Игорь Петрович, решить головоломку, — сказал наконец президент. Слова он произнес вполне трезво и ровно.

— Если смогу.

— Сможешь, — уверенно кивнул президент. — Я только тебе…

— Куда мы должны ехать? — спросил Судских. Выезд президента — это все-таки не прогулка простого смертного.

— Официально — в загородную резиденцию. Потому как с ноля часов у меня президентские пасхальные каникулы. И пока мы туда ехать будем, неофициально поговорим, — твердо смотрел президент на Судских. — В этом гробу с музыкой, я полагаю, возможен неофициальный разговор.

Судских кивнул. Машину президента на предмет подслушивающих устройств доглядывали его люди. Только двигаться надо.

Президент по внутреннему телефону дал команду ехать. Впереди и сзади заняли место машины сопровождения, за ними — «Волга» Судских. Кортеж тронулся.

— Так вот какая головоломка… Ты, конечно, знаешь о критических зонах поражения?

— В пределах допустимого, разумеется, — кивнул Судских. Речь шла о радиоактивных могильниках, куда безобразно стаскивали и сваливали в бурты контейнеры с импортной смертоносной гадостью в изначальную пору безумного промысла. Зона поражения таких могильников в радиусе ста километров. Иностранным комиссиям для осмотра предъявляли другие, цивилизованные захоронения, как лет пятьдесят назад колхозы-миллионеры. Нужны были деньги, и с правилами не цацкались. Шесть таких зон назывались номерными Арзамасами, которые с легкостью черного юмора переиначили в Армагеддоны, что опять же породило множество веселеньких анекдотов.

— А что скажешь про Арзамас-2?

— Только то, что бывший подземный стратегический комплекс по выработке оружейного плутония законсервирован три года назад из-за непредвиденных обстоятельств, — ответил Судских без эмоций.

— Эх, генерал, генерал. Еще и лейтенант, — пытливо и жестко смотрел президент в глаза Судских. — Неужто не знаешь, что вместе с людьми?

— Знаю, — не менее жестким взглядом ответил Судских.

— Ладно бы мне до этой юдоли печальной не знать, но вы-то, вы! Все вы в погонах и без погон!

— Вам об этом должен был доложить генерал Шумайло в первый же день вашего президентства. Указ о передаче зон под ваш личный контроль подписывали вы.

— Просто как, да? А это правда, что Шумайло проводил в этой Зоне какие-то эксперименты?

— Знаю только, что погибла команда дезактиваторов из восьми человек. Знаю, что это скрыли от общественности.

— Не возьму греха на душу! — с пьяной твердостью сказал президент.

Судских смолчал. В сидящем напротив человеке он видел не устрашенного ответственностью президента, а всех тех, кто творил зло, прикрываясь красивыми словами о необходимости спасти страну. Не президент ли подписывал секретные договоры о ввозе ядерных отходов? Не он ли ежедневно получает сводные отчеты о состоянии зон поражения? И что, там не было сводки об Армагеддоне-2? Врет. И не это, кажется, его беспокоит.

«Как это там Гриша Лаптев умничал: «Ночь продержаться и день простоять»? Государственные интересы…» — он не жалел его.

Президент снова налил себе в хрустальный стаканчик и закусил орешком. Задумчиво так разжевал его.

— А знаешь, они там неплохо устроились.

— Кто? — уточнился Судских.

— Кто, кто… — хмыкнул президент. — Бывший персонал комплекса Арзамас-2. Красиво живут.

Судских смотрел на него с укоризной.

— Не переживай, не кощунствую, — заслонился ладонью от его взгляда. — Вот те крест, только вчера вечером узнал. Все, оказывается, живы, нормально себя чувствуют, отлично питаются. Хозяйство ведут. Огурчики в открытом грунте выращивают, Во!

Неожиданная новость для Судских.

«Не иначе, мутанты», — подумал он.

— Не уроды, — погрозил пальчиком президент. — Нормальные, здоровые люди. Овощ, правда, более чем товарный растет…

— Как это стало известно? Чернобыльский эффект?

— Хуект, — не стеснялся президент. — Никаких отклонений от нормы, еще и лучше. Следственный контроль установил телекамеры прямо в Зоне, спутник специально для этого работал с высокой разрешающей способностью снимков. Красиво живут, как…

Он хотел сказать «при коммунизме» и лишь махнул рукой:

— Нам не снилось. А вот те, кто камеры устанавливал, как вернулись, так и готово. В поташ превратились. А ведь ходили в новейших защитных костюмах, счетчики норму показывали. Прямо в приемниках спецобработки гашеной известью стали. Дикое зрелище…

Он свесил голову. Судских ожидал продолжения.

— Может, их сверху достать? — спросил наконец президент.

— Не понял… Как достать?

— Бомбануть — и… дело с концом.

— За что их бомбить? — будто ослышался Судских. — За помидоры зимой и летом?

— А вдруг они… В общем, хреновину я говорю. Но скажи, генерал, что это?

— Чернобыльский синдром, — повторил Судских. — До поры до времени.

— А вот и нет, — возразил президент. — Замеры показывают практическое отсутствие радиации в карьере. Войти туда смертельно и невозможно, а там припеваючи живут люди. Вот, глянь-ка…

Из внутреннего кармана пиджака он достал пачку фотографий. Судских успел заметить на обороте одной: «Подлежит уничтожению». «Спер», — дал понять президент, каким образом он сохранил у себя фотографии спецконтроля.

Мелкая видимость, но хорошо различимы грядки на одной; на другой люди вроде как в салочки играют. Женщины в купальниках, мужчины в плавках, безрукавках, тепло, а по краям громадного карьера снег лежит… И веет не праздником, а какой-то жуткостью от неизведанного.

— Но детей не видно, — сказал президент.

— Не видно, — повторил Судских и непроизвольно поежился.

— В сопроводиловке сказано, что они явно моложе своих лет. Ни одного лысого не осталось. А в начале консервации облысели все, мужики и бабы. Так вот, генерал, помоги решить головоломку.

— Это сложно, — ответил Судских, возвращая фотографии.

— Почему?

— Почему…

Со времен прежней власти зонами ведали спецконтролеры. При нынешней в силу ряда причин — начальник охраны президента. Каких? Хорошо налипало к пальцам от прибыльных контрактов на ввоз радиоактивных отходов и переработки. Одним — только бы вывезти заразу, другим — поживиться бы на чем угодно. Прежний шеф надзора сгинул где-то в аргентинских пампасах, нынешний торопился успеть на уходящий туда поезд и за спешку поплатился импотенцией — по недомыслию влез в активную зону. Знающие об этом прозвали Шумайло Главным евнухом президента. Служба спецконтроля подчинялась только президенту, зонами ведал единолично Шумайло. Между ними шла позиционная война, хотя внешне все обстояло прилично. Впрочем, как всегда в банке с пауками. Импотенция норова у Шумайло не убавила. Вторгаться в заведование Шумайло Судских не хотелось. У него и без этого были натянутые отношения с ним, после переподчинения отрядов юнохристиан ФСР.

— Потому, господин президент, — ждал откровенности президента Судских.

— А вот если я дам отставку Шумайло? Докладывают, зарылся мужик, — сощурился президент. — Воливач грозился замену дать…

— Значит, подыщет, — не торопился Судских открывать карты.

— А вот если замену найдет генерал Судских?

«А вот если Воливач узнает о торге?» — прищурился и Судских.

— Да не тушуйся, Игорь Петрович, — понял его президент. — Я ведь попрошу его дать список пошире, а в нем и твои будут. Так?

«Решайся, генерал, — подбадривал себя Судских. — Другого случая не представится».

— У меня только одна кандидатура, но такой человек мне самому нужен, — вздохнул Судских. — Мой зам, полковник Бехтеренко.

— Опять хохол! — поморщился президент.

— Русские, как выражается Мастачный, — это одичавшие хохлы, — усмехнулся Судских.

— Решено! — полез в бар президент.

На сей раз Судских не отказался.

Содержимое графинчика оказалось не коньяком и не виски, а хорошо очищенным самогоном, подкрашенным скорлупой грецкого ореха.

— От стронция, говорят, помогает, — объяснил президент. — Люблю я это дело, — кивнул он на графинчик и захохотал, вконец расслабившись и подобрев.

— Но ведать зонами должно наше Управление, — охладил его Судских.

Президент посмотрел на Судских трезво и внимательно: «Какой ты…», и кивнул.

— Лады. Но только попробуй прямо сейчас выстроить для меня теорию подобного нонсенса.

— Это не чепуха, — отрицательно покачал головой Судских. — И не чудо. Я гак думаю, — он прокашлялся. — В Армагеддоне-2 остались вместе с обслуживающим персоналом и ученые, имевшие на то время весьма оригинальные работы в области ядерной физики. В частности, родители известной вам девочки, что в Карпово открыла огонь, незадолго до этого подготовили исследование, и довольно оригинальное, о природе нейтрино. Работу немедленно засекретили.

Вполне возможно, что они изобрели там нечто. Ведь комплекс в Зоне не демонтировали, оборудование его пригодно для исследований. Я думаю, перед лицом реальной смерти они сумели нейтрализовать действие радиации.

— Неужели это возможно?

— А почему нет? Утопающий хватается за соломинку, и спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Им терять было нечего. Теоретически эту возможность не сбрасывали со счетов. Возможно, в Зоне осуществили практический вариант.

— Мама моя, — прошептал президент. — Это ж…

После этого восклицания по телу Судских будто пробежала дрожь и будто бы пахнуло озоном. «Нужен схлоп», — всплыли слова Гриши Лаптева.

— Господи! — вскинул руки президент. — Сделай теорию практикой! В монахи уйду! — После такого всплеска он опять стал серьезным: — Игорь Петрович, почему работу засекретили?

— А работам по нейтрино почему-то всегда не везло. Осуществление их требует больших материальных затрат и массы энергии для ускорителя. Вот уверен: у них там получилось!

— Сколько нужно для этого денег? — простовато, как торговец сникерсами, спросил президент.

— Если в лучшие времена не хватало, сейчас — сомневаюсь. Кстати, вето на проведение работ с нейтрино наложил министр обороны Устинов. Его поддержал Андропов. Было такое секретное заседание Политбюро.

— Но ведь возможно! Верую! Все, Игорь Петрович, вплотную берись за эту головоломку. Все зоны будут переподчинены тебе. И давай мне этого хохла твоего. Решено.

Они уже въехали на территорию загородной резиденции президента, водитель терпеливо дожидался распоряжений.

Они попрощались, и Судских направился к своей «Волге».

Охранники из машин сопровождения ушли за президентом, и, проходя мимо задней, Судских задержался, увидев через приоткрытую дверцу одного оставшегося.

«Слухач», — понял он по прибору в руках сидящего на заднем сиденье. Тот нагловато ухмылялся. Судских не стал церемониться:

— Все записал?

Тот неторопливо кивнул.

— Тогда понял, что начальство меняется. Давай кассету.

— Не-а, — ответил слухач. — Поживем — увидим.

Судских не стал настаивать. «Теория, — философски рассудил он, — еще не практика. Шумайло кусачий тип, и у него наверняка есть козыри, коли его вассал не боится».

Уже шла цепная реакция беспредела, в которую был втянут сам Судских; разумными мерами ее не остановить, а меры пресечения только усиливали беспредел.

— Так не отдашь? — снова спросил Судских.

— У меня свой хозяин, — не стеснялся слухач.

— Смотри, тебе жить, — добродушно сказал Судских и нагнулся к открытой дверце, в потайничке которой приметил газовый баллончик. Слухач опередил его.

— Не дури, Судских! — схватил он баллончик. — Совсем заелся?

— Кассету! — процедил негромко Судских.

Со стороны казалось, идет милая беседа, а за приоткрытой дверцей машины пистолета в руках Судских никто бы не увидел. Слухач отдал кассету.

— А я наизусть знаю весь разговор! — с издевкой сказал он. — Может, пристрелишь?

Хлопка выстрела никто и не услышал.

— Змей поганый! — прохрипел слухач, повалившись на сиденье.

— Добро творя рукою, полной зла, — пробормотал он, усаживаясь за руль машины охраны. Своей «Волге» он велел следовать за собой.

У ворот их пропустили беспрепятственно.

«Что это у меня последнее время руки какие-то липкие?» — спрашивал он себя, заведомо зная ответ.

4 — 21

Патриарх настоял на аудиенции и был принят незамедлительно в светлое утро Пасхи. Светлым оно выглядело символически, на самом деле небо выжимало из туч морось, которую так и хотелось назвать жирной. Небывалый случай — Пасха без солнышка: у храмов перешептывались, расходясь — роптали.

— Видать, приспичило владыке, — сказал президент, нехотя одеваясь. Хмурому утру он не удивился: жизнь дала трещину, даже на каникулах не дают отдыхать. — Приглашай, — устало и раздраженно сказал он Гуртовому.

Последнее время церковники докучали ему крепко, просьбы сыпались самые необычные. Суммируя их, президент отмечал растущий аппетит, какой бывает у щук: осенний жор перед зимней спячкой. Зимой не подают. Но куда более это напоминало средневековье. Церковь богатела, государства хирели и рассыпались; и ладно бы святые отцы клали глаз, а там и лапу на собственность государства, они приохотились давать советы в политике!

Выходя к патриарху, президент знал точно, ради чего тот оставил паству в первопрестольный праздник, и твердо решил дать отпор владыке.

— Христос воскресе! — провозгласил патриарх, разбрасывая щепотью крестики вокруг себя — так быстро и мелко крестил он воздух президентской обители. Президент смиренно приложился к ручке и неожиданно увидел себя со стороны, будто в спектакле.

«Воинственный всмятку!» — подмывало ответить, как внучка учила…

Вспомнил он, но желание нахулиганить не оставило его, он и поглядывал на патриарха насмешливо, и, судя по глазам старца, озадачивал того отменно.

— С чем пожаловали, владыко? — без долгих отступлений спросил президент. Патриарх сам славился прямолинейностью. Оно и лучше: мы рано встретились, мы быстро разойдемся.

— Просить хочу за чадо нерадивое, — уверенно вступил патриарх. — За генерала Шумайло.

— Чего это он стал нерадивым? Очень подвижный, везде успевает, — дал свою вводную президент, сразу расставляя точки над i: — Причастность к торговле наркотиками доказана, аморальность доказана, подпольная коммерческая деятельность и неуплата налогов доказаны. Генерала Шумайло ждет трибунал, а это не наша с вами епархия.

— Дениса Анатольевича оклеветали. Мы прозевали начало их вражды с генералом Судских и теперь обязаны вступиться за невинно пострадавшего.

— Ваше преосвященство, я не уверен, что генерал Шумайло столь же рьяно посещал храм Божий, как места греховные, а посему мы, — президент язвительно надавил на последнее слово, оскорбившее слух, — не вправе заступаться. Пусть суд рассудит. Закон жесток, но справедлив.

— Вот и я о справедливости! Я не против судилища, но против жестокости, — подчеркнул свою позицию владыка.

— О каких жестокостях вы говорите? — покоробило президента.

— О тех, которые последуют, едва его сведут в узилище.

— Судилище, узилище, — повторил президент, затушевывая невольный сарказм. — За ним столько грехов, что пыток не подыскать, соответствующих прегрешениям.

— Вот видите, — зацепился патриарх. — Ведь будут пытать?

— Не ловите на слове, владыко! — открестился от навета президент. — Все одинаковы перед законом!

— Но безвинные страдают больше.

— Какие безвинные? — насторожился президент.

— Нет у нас справедливых законов, а исполняющие их мздоимцы и люди случайные, — высказался патриарх и воззрился на президента.

— О владыко! — сразу не нашелся президент, но съязвить патриарху очень хотелось. — А что же Святая церковь не помогает государству принимать справедливые законы? Если выгодно, «Десять заповедей» тут как тут, не выгодно — этим пусть занимается светская власть. И чем это так мил генерал Шумайло Церкви? Притоны содержал, из отрядов «юных христиан» создал банды, где укрывались отпетые нехристи. Да что мне убеждать вас, и сами хорошо наслышаны! Вот лучше ознакомьтесь, — закончил наконец президент и пододвинул патриарху заранее приготовленную папку.

— Не стану читать эти мерзости, — отодвинул ее владыка.

— Не верите или не хотите? — уточнился президент.

— Не верю и не хочу, — поджал узкие губы патриарх. В седых волосьях бороды их будто зашили.

— Не хотите, не надо, — с легким сердцем забрал папку президент. Данные о правонарушениях Шумайло привез полковник Бехтеренко на первое знакомство. Умный Судских знал, чем наполнить эту папку, чтобы президента не мучили сомнения.

— Вы очень неосмотрительно приблизили к себе генерала Судских, это принесет всем нам неисчислимые беды, — дал понять патриарх, откуда пришла пасквильная папочка.

— Ну да? Как раз Судских полно олицетворяет мужа и чин, из чего складывается мужчина. О государстве радеет, пороков нет.

— Это дьявол во плоти! — зло пристукнул посохом владыка.

— Да ладно! — отмахнулся президент.

— Судских занят богомерзкими делишками, это доказано, — напирал патриарх. — А грехи Шумайло мирские. Судских посягает на власть Божью, отступнику Илюшке Трифу потворствует!

— Вот оно что! — весело воскликнул президент. — А ваши братания с Папой римским? Это, видать, не мирское, да? То-то в России католиков прибавилось. И это бог с ним. А вот то, что Шумайло позволил Церкви без налогов водочкой подторговывать, — это Божье или мирское? Так я вам скажу, владыко, сам: дьяволу помогаете.

Владыка задохнулся от гнева. Да еще этот опасный поворот темы. Выручил сам президент, спросил примиряюще:

— Так в чем провинился несчастный Триф?

— Богу — Богово, кесарю — кесарево! — отрезал патриарх.

— И я за то, — поднял указующий перст президент. — Давайте не ссориться. Занимайтесь Боговым, а я кесаревым.

— Во все времена, — веско излагал неперегоревший еще владыка, — людишки слушались своих пастырей. Святая церковь никогда не ошибалась в выборе пути, спасала паству от искуса, уводя в лоно Божьего промысла, где не властен змей-искуситель.

— Ой ли, владыко? Так уж и не ошибалась? Мы, коммунисты, не хуже Церкви можем задним числом правоту доказывать, а что не получилось у партии, списать, как вы сказали, на людишек.

— Не кощунствуйте!

— Ив мыслях нет! — весело ответствовал президент. — Поймите меня правильно, владыко, я вам не враг, ноша моя тяжела, но, даже будучи отъявленным атеистом, я верил в Божье начало, верил, стало быть, Церкви, а нынче изуверился. Силы Божьей не чувствую, — решился быть прямым президент, еще больше покоробив патриарха.

— Изверие есть дьявольское наваждение! Но крепок единый и святый, надзирает он за отступниками, — попугал патриарх.

— Да? А почему же дождь полил в светлое Воскресение?

— Значит, диавол сошел на землю. Это его знак.

Патриарх встал. Поднялся и президент.

— Хотелось бы тем не менее в это святое утро просить вас, чтобы Шумайло до суда не содержали в заключении. Это вы можете обещать? Не велика ведь просьба…

— Не могу, владыко, — вздохнул президент. — Шумайло уже под стражей. Он отступник и государственный преступник.

Президент проводил гостя до патриаршего «роллс-ройса», получил новую порцию крестиков и приложился к святейшей ручке, радуясь, что вполне легко разделался с просителем.

Рано радовался. Он понял это, едва столкнулся взглядом с помощником.

— А ты какую пакость готовишь? — спросил он настороженно.

— Заместитель генерала Шумайло передал вам это, — сказал Гуртовой и протянул папку, крест-накрест оклеенную скотчем.

— Ладно, — взял папку президент и направился в застекленную веранду за спальней. Веселость улетучилась.

«Ответный удар», — понял он. В этом мире грешат все, каются многие, раскаиваются единицы, и никто не в силах сокрыть грехи. Спрос рано или поздно наступает.

Он даже не стал заглядывать внутрь папки, знал свои давние грешки, а один ли, два вызнал Шумайло — один ответ.

Он вернулся, отсидевшись минут десять. Вызвал Гуртового.

— Что просит за эту папку Шумайло?

— Беспрепятственно выехать за рубеж.

Один спросил, другой ответил.

— Бывший начальник президентской охраны? Будет там торговать секретами? — естественно, возмутился президент. — Никогда!

Гуртовой пожал плечами: вам решать. А выбора нет.

Президент долго смотрел в ненавистное лицо своего помощника, который оплел его невидимыми путами, и так ему опостылел этот плен, что он решился одним махом разрубить узел самих пут.

«Черных с красным не берите, да и нет не говорите».

Он перевел дух и нажал кнопку вызова охраны. Была не была!

Вошел Бехтеренко, едва покосился на Гуртового у одной створки, стал у другой.

— Святослав Павлович, господин Гуртовой совместно с господином Шумайло предложили мне торг. Вот за эту папочку, я даже не заглядывал внутрь, предлагается выпустить Шумайло за бугор.

— Я здесь ни при чем! — не ожидал такого исхода Гуртовой.

— Еще как при чем! — побагровел от возмущения президент. — Минуту назад я видел и убедился.

— Как прикажете поступить? — спросил Бехтеренко, сдвинувшись к проходу, едва Гуртовой сделал шаг туда же.

— Мне такой помощник больше не нужен, — сказал президент и повернулся спиной к двери.

— Пошли, — дал понять Бехтеренко, что просьбы излишни.

Свое новое назначение он воспринял двояко. Грядущая генеральская звезда и сам высокий пост льстили, но смена обстановки тревожила. Прежняя ниша была по размеру, не требовалось поджиматься, сгибаться, всюду свои, ценят и уважают, а в этом «гадюшнике» — так он прямо высказался в разговоре с Судских — свои правила и уложения, учиться которым поздновато. «Считай, зона действия УСИ расширилась», — не принял отговорок Судских.

«И что мне делать с этим провинившимся?» — соображал он, выводя Гуртового. Чтобы не поддаться на соблазн самому вести дознание, он вызвал дежурную машину и велел охране везти Гуртового в Ясенево.

Судских не очень обрадовался подарку бывшего заместителя.

«Только этого мне не доставало!» — разозлился он.

Арест Гуртового, розыск Шумайло означали новый виток непонятных ему аппаратных игр. Все это напоминало ползучий переворот, тридцатые годы, и сам он вовсе не досужий зритель, его втягивают в эти игры, не объясняя правил.

«А коли так, возитесь без меня», — решил он и с полдороги завернул машину с Гуртовым на Лубянку, позвонив следом Воливачу.

Как ни странно, Воливач очень обрадовался:

— А у меня для тебя ответный подарок! Дейла арестовали!

— Повод?

— Шпионаж! — захохотал в трубку Воливач. — Потрясем для приличия и отправим в землю обетованную. Как персону нон грата. Это тебе вроде как дежурное блюдо, а вот на десерт смотри что: при задержании Дейла в его номере изъяли чуть ли не всего Достоевского. Полное собрание сочинений и много отдельных книжек в дореволюционном и более поздних изданиях. Это, конечно, не повод, но очень интересно. Что думаешь?

— В недоумении, — ответил Судских, в самом деле не улавливая, чего ради матерый шпион обложился Достоевским.

— Хочешь побеседовать с ним?

— Пока нет, Виктор Вилорович, — отказался Судских и напомнил: — Арест не повлияет на прохождение выгодного кредита?

— Какой там кредит! — выругался Воливач. — Форменный аферист! Липовая крыша.

«Так я и думал», — успокоил себя Судских. Интересно будет при беседе с Дейлом кое в чем уточниться.

— А еще привет тебе от Семки Гречаного.

— Вы и его знаете? — удивился Судских.

— Обижаешь, начальник, — довольно засмеялся Воливач. — Наш паренек, в одном с тобой звании. Чечню он взнуздывал, когда наши армейские штафирки расписались в безграмотности. Это благодаря ему ты у нас теперь такой мобильный…

Да, было дело: после неудачных операций МВД в Чечне руководство ФСР добилось воссоздания в своем ведомстве мобильных воинских частей. Первые четыре батальона появились в УСИ.

— В субботу приглашает водочки попить, — услышал задумавшийся ненадолго Судских, — а тебя персонально.

— Не откажусь, — ответил он.

— Пора, Игорь Петрович, — с некоторой укоризной сказал Воливач. — Хорошая компания собирается. Познакомишься…

«Вот и приглашение к танцам», — подумал Судских, рассеянно потирая ладони друг о друга. Отключился и вызвал Смольникова.

Капитан Смольников уже с год мог претендовать на майорские погоны, но Судских не спешил делать представление. В принципе начальство любого ведомства содержит «мальчика для битья». И не то что ходят такие в «паршивых овцах», просто удобно держать в таких точках начальственный громоотвод.

Сам Смольников не обижался на трудности продвижения. Да, он не поспевал за сподвижниками Судских по НИИ, хотя пришел с ними почти одновременно, — ну и что? Другие и того не имеют. Кличку свою «Литератор» он носил спокойно, благо к его познаниям в литературе сослуживцы относились с уважением и, несмотря на нелюбовь шефа, спрашивали Смольникова, когда выпадало получить достойную консультацию.

Смольникову всегда доставались такие задания, где особенно не покажешь себя, а трепка обеспечена. Напоминавший человека на ходулях, высокий и сутулый, он с высоты своего роста смотрел на все передряги по-философски насмешливо.

За эту насмешечку Судских и недолюбливал Смольникова. Сейчас ему хотелось иметь ответ влет, поэтому капитан Смольников появился в его кабинете.

— Леонид Матвеевич, — обратился он к Смольникову. — Сочными мазками, но малыми штрихами обрисуйте мне Достоевского.

— Федора Михайловича? — уточнил Смольников.

— Не будьте «Достоевским», — съязвил Судских.

— Маловато пространства, Игорь Петрович, — независимо отвечал Смольников.

— Уж постарайтесь, Леонид Матвеевич.

— Мерзкая натура.

— Вот так портрет! Весь мир преклоняется перед талантом писателя, а вы его черните. Чего вы на него взъелись?

— Я не взъелся. Вы просили сделать портрет Достоевского, а не обозреть его творчество. Если позволите, я разверну.

— Да уж постарайтесь…

Смольников проглотил очередного «ежика» и стал говорить:

— Обиженный самой жизнью и на всю жизнь, Достоевский тему униженного человека пронес через все творчество. Как большинству талантливых и униженных людей, ему была необходима раковина, где он ощущал бы себя индивидуумом. Он создал такую раковину с помощью мистицизма. От «Белых ночей» он пришел к «Бесам». Читателей привлекают в нем непознанность, загадочность.

— Можно согласиться, но почему он мерзавец? — поторопился с вопросом Судских.

— Я этого не говорил. Я сказал, что он мерзкая натура, поскольку выбирает загодя мрачные краски безысходности, предопределенность фатума.

— Тогда почему же этот человек произнес знаменитейшую фразу: «Красота спасет мир»?

— Ничего знаменитого в этой фразе нет, — в прежней манере простодушной правоты отвечал Смольников. — Загадочная — да.

— Допустим, — пришлось согласиться Судских и задуматься. Эсэсовские бонзы умилялись игре еврейских скрипачей и без сожаления отправляли их в газовые камеры; русских нуворишей не спасали от грязи собранные ими коллекции шедевров; мир много раз был на грани катастрофы, и что-то не видно, чтобы именно красота его спасала.

— Тогда вопрос в лоб, — сказал Судских, убедившись в правоте Смольникова. — Почему матерого разведчика Дейла, который охотился за научными изысканиями Трифа, заинтересовало творчество Достоевского именно во время пребывания в России?

Смольников помедлил с ответом, задумался ненадолго и ответил:

— Понял. Достоевский страдал эпилепсией. Именно после одного из припадков он произнес свою загадочную фразу.

По воспоминаниям его брата Михаила Михайловича, в тот раз ему привиделся конец мира по описаниям Иоанна Богослова в Апокалипсисе.

«Да ему полковника пора носить, а не майора!» — Такая неожиданная трансформация произошла в отношениях Судских и Смольникова, так неожиданно все повернулось. С полной долей уважительности он сказал ему:

— Леонид Матвеевич, пора вам поработать с Лаптевым.

Для Смольникова такое предложение было равносильно посвящению в рыцари. Он просиял от удовольствия:

— Хоть сутки напролет!

«А ведь времени в обрез, — вдруг остро осознал Судских. — Можем не успеть раскопать эту красоту…»

С утра они общались с Лаптевым. Неунывающий Лаптев не скрывал раздражения: не туда гребет Триф, вмешивается в составление программ. Почему? «Его интересует только развенчание Христа». — «Есть ли помощь?» — «Скупая. Как от барахольщика на Привозе». — «Припугни, что патриарху отдадим». «Может, идея и стоящая, — задумался Лаптев, — но я пока помучаюсь. Я наловчился подсовывать Трифу ложные цели, исподволь выводя на основные. Страшновато копаем».

Хмурость Лаптева была понятна Судских, и не Триф тому причина. Два дня назад закончилась расшифровка «Откровений». Результат буквально ошарашил Лаптева. Он нашел временную зависимость предсказаний, и, согласно расчетам, катастрофа, страшнее чернобыльской, свершилась три года назад. Тот самый «кладязь бездны» отворился. Если четвертый блок спеленали в саркофаге, новая авария стала незаживающей раной на теле Земли. Языком специалистов это называется «китайский синдром», какой чудом удалось предотвратить на Тримайл-Айленде в свое время. Доверяясь машине и не доверяя самому себе, Лаптев пришел к Судских. Еще больше его смущало то, что умирали от этого выборочно, отмеченные печатью Бога. Но где это, где?

— У нас, Гриша, — не стал скрывать Судских. — Армагеддон-2.

Он рассказал ему о встрече с президентом.

— Надо вернуть специалистов по ядерной физике, — отреагировал Лаптев. — Без них я не справлюсь. Смотрите, что получается: мир ныне гложут две заразы — радиация и многоверие. В «Откровениях» две беды переплелись, и мы, выходит, гоним сразу двух зайцев. Даже если загоним одного, нас это не спасет.

«А времени в обрез, а вопросов прибавляется…»

Он подсел к компьютеру, решив освежить в памяти информацию о генерале Шумайло. По сообщению Бехтеренко, у президента побывал патриарх и настырно просил за опального генерала.

Информации не оказалось на файле. «Что за чертовщина!..»

Он связался с блоком «Эс», который целиком занимали трое других сподвижников по НИИ. Гоняли там бывшие мэ-нээсовцы пульку или нет, но самая засекреченная информация готовилась ими, тщательная и особо важная.

— Ребята, я не могу попасть в раздел «Эс».

— И не попадете, Игорь Петрович, — без уважительности ответил один из них. — В ближайшие двадцать — тридцать часов раздел закрыт. Обрабатываем новейшую информацию.

— Много наработали?

— Вкратце так: в стране назревают два встречных переворота. В одну группу заговорщиков входят милиция и военные при поддержке Церкви, другой готовят казаки и… Вам лучше знать, Игорь Петрович.

— Мне ваши загадки ни к чему! — почти вспылил Судских. — Меня интересует непосредственно Шумайло!

— К Шумайло сходятся все нити первого заговора. Потерпите, Игорь Петрович, — смягчил тон говоривший.

Как же это он не спросил Воливача о Шумайло? И тот почему-то отмолчался…

4 — 22

Назвав Шумайло отступником и заклеймив государственным преступником, президент покривил душой в том, что на момент разговора с патриархом генерал находился еще на свободе. Он позлорадствовал с опережением.

Со стахановским опережением весть об аресте Гуртового и начальника президентской охраны разнесли дальше дневные теленовости.

Денис Анатольевич познакомился с ними у Чары, когда, подремывая, в полглаза смотрел телевизор. Отставку он воспринял без особого огорчения, рано или поздно это должно было случиться, может быть, случилось рановато, и надо было потянуть время, зато руки развязаны, и он перехитрил всех. Не очень-то он рвался в первые лица заговорщиков — это Христюку, Мастачному власть глаза застит, — ему хватает осведомленности, а это хорошо оплачиваемый товар, и вообще пора бы уже раствориться, исчезнуть, как сделали это умные, освободив дорогу самонадеянным.

И вдруг сообщение о его аресте. Провокация? Нет. Скорее всего несостыковка действий, как оно повелось в России.

Дрема прочь, быстрее из плена шелковых простыней. Это не первоапрельская шутка. Апрель минул, арест не наступил.

Чара как раз вышла из ванны, стоя в дверях, она подсушивала волосы феном, и вид скачущего посреди спальни любовника не походил на шуточки, какие он привык отмачивать ради поднятия жизненного тонуса. Что он за мужчина, она вполне разобралась, и это устраивало ее; куда важнее их ровные отношения матери и приемыша.

— Что случилось? — спросила она, выключив фен.

— Что случилось?.. — зло скривил рот Шумайло. — Гадость! Сообщили о моем аресте!

Чара охнула, села на туалетный столик. Шумайло справился наконец с брюками, которые пытался надеть, попадая ногами в одну брючину. Руки его дрожали.

— Сигарету, дай мне сигарету, — с неулегшимся раздражением попросил он, протягивая к Чаре обе руки.

— Денис, объясни, как это могло случиться?

— Меня объявили государственным преступником без предъявления обвинений, — жадно затянулся сигаретой Шумайло.

Чара не стала выспрашивать причин. Между ними сразу установились отношения, исключающие полную откровенность. Так повел их Денис, и она не вмешивалась в его жизнь, полную тайн, интриг и опасностей. Нужна ее помощь — она готова. Чара выжидала.

Денис Анатольевич затягивался, выпускал дым и снова затягивался. Наконец никотин сделал свое дело, сосуды сузились, горячность прошла. Он соображал, как выпутаться из критической ситуации, понимая, что поспешность опасна, а время неумолимо вколачивает гвозди в дверь, за которой еще стоит свобода.

Прежде всего разорвать все путы, исчезнуть, дождаться мутной воды и вместе с ней выплеснуться наружу. Никому не доверять, сузить мир до самого себя…

— Что ты сказала? — спросил он, тряхнув головой.

— Я сказала, тебе надо остыть, потом взять мою машину, укрыться в другом месте и переждать. Здесь опасно.

Его разозлили две вещи: она берется учить его жить и без сожаления расстается с ним, лишь бы обезопасить себя.

— С каких это пор ты смыслишь больше меня?

— Денис, прекрати злиться. Я хочу тебе помочь.

— Чем? Дурацкими советами? Где я укроюсь, все мои явки известны наперечет. Радеет она…

— Выслушай меня. — Самообладание не оставило Чару после этого неприкрытого хамства. — Моя подруга Светлана живет сейчас с дружком. Я созвонюсь, и ты у них отсидишься. Лучшего места не придумать.

— Что за дружок? — навострил уши Денис Анатольевич.

— Так, убожество. Некто Мотвийчук. Помнишь, громкое дело, гадалку убили? Это его мать.

— Мотвийчук? — завороженно повторил Шумайло.

Удивительный подарок готовила ему судьба. Всю подноготную этого преступления он знал лучше самого исполнителя потому, что сам готовил его, но вмешался Судских, и он ушел в тень, оставив Мастачному свободу выкручиваться. О накоплениях гадалки первым проведал он и неторопливо готовил их отъем. Но вмешался даже не Судских, а случай, и он до сих пор не разобрался, кто передернул карты. Загадочная фигура во всей этой истории, Илья Триф, появился неожиданно, и заварилась каша, из которой он благоразумно вылез загодя, но желающих заполучить Трифа было много, и это подогревало его интерес: а нет ли там нечто большего, чем деньги Мотвийчук? С патриархом у него были доверительные отношения, но хитромудрый пастырь не спешил поделиться секретом, пока сам Шумайло не прознал о заумных трудах беглого монаха. Ради этого он влез в гущу заговорщиков, пренебрегая собственной безопасностью, и вот стал государственным преступником… У Судских козыри оказались старше. Зато сейчас судьба собирается раскрыть ему тайну покойной гадалки.

— Звони, — сказал он кратко.

Пока суть да дело, переполох и розыск, он исчезнет с пользой для главного. Убедить сынишку сотрудничать с ним и ни с кем другим — это не вопрос. Далее: в лучшие времена он запасся загранпаспортами на имена, которые никому ничего не говорят. Вывезти вместе с собой лоботряса — тоже не вопрос. Макияж будет убедительным. Есть и у него кое-что на черный день за бугром, соломка подстелена. Главное — замести следы, убрать лишних перед тем, как турбины самолета запоют песню свободы…

Он совсем успокоился и посмотрел на Чару. Судя по ее веселости, дело клеилось. По междометиям он понял, что Светлана неважнецкого мнения о своем дружке и убедить того внести коррективы в свои планы труда не составит. Кажется, складывается…

.— Готово, — положила наконец трубку Чара. — Можно ехать.

— Как ты объяснила мою метаморфозу?

— Очень просто. Сказала, что ты переправил крупные деньги за рубеж и помощников ждет солидное вознаграждение. Я неплохо изучила Светку и о жадности ее дружка наслышана.

Мысленно он похвалил ее, а вслух произнес:

— Тебе тоже нельзя здесь оставаться.

— Не переживай, — отвечала она, пытливо вглядываясь в лицо своего любовника. Не прост он, подсказывал инстинкт. Чем-то насторожил… — Я уеду к подруге.

— Только не к Натке Севеж.

— Не глупая. И мы с ней уже раздружились.

— Похвально. А как я тебя найду? — и смягчился: — Мы стали одним целым, ты все обо мне знаешь… Несчастный я.

Вид униженного близкого мужчины подвигает женщину стать его защитой, чего бы это ни стоило. Инстинкт, сомнения уходят.

— Я знаю это, Денис, и не брошу тебя в беде, никогда тебя не брошу… Я позвоню вечером, как только переберусь.

Он спокойно привел себя в порядок, приготовил темные очки, проверил пистолет под мышкой, взял ключи от машины.

Уже надев очки, он поцеловал Чару. Все. Прежний Денис убыл.

Доехав без приключений, он нажал кнопку звонка квартиры, в которую столько раз до этого мог бы попасть. За дверью его ждали. Улучив момент, Светлана сообщила, что олух царя небесного последних новостей не слышал и несказанно рад такому знакомству, когда вообще можно дать по боку остальным помощникам. Денис Анатольевич моментально стал таинственным и важным, прежним властительным генералом, но главное, чего Светлана и ее дружок не увидели в нем, занятые свалившейся прибылью, — он стал хозяином положения.

«Факир на час», — защемило под ложечкой у Шумайло, когда ему весело сообщили, что сами они уже готовы к отъезду и завтра вылетают в Бельгию. Это снова смешивало все карты Шумайло.

— Да вам-то это без проблем, — набивался на короткую ногу в отношениях Мотвийчук. Он выглядел полностью счастливым, каким бывает только полный дурак.

— Верно, — кивнул Шумайло, не выдав собственной тревоги. — Крещеный? — спросил он, кивнув на цепочку под майкой Мотвийчука. Тот переглянулся с подругой, и оба расхохотались.

— Знаем, не проболтаемся! — ответил Сонечка, показывая ключик на шее.

От прилива крови у Дениса Анатольевича зачесались ладони: ему ли не знать, что открывают такими ключиками в глубине швейцарских подземелий! Года четыре назад, когда испуганные нувориши спешили прочь из бунтарской России, многие имели подобные ключики, открывающие тайны. Прикасался к ним и Денис Анатольевич по долгу службы. Делился тайнами с другими, часть доставалась ему. Славное было время для полковника Шумайло.

Он с удовольствием рассмеялся вместе с ними.

— Надо бы как-то отметить наше знакомство и завтрашний отъезд, — живо предложил Денис Анатольевич.

— Джин, виски, шампанское? — откликнулся Сонечка. Ему понравилось быть радушным. Такой человек спасет его от нахлебников, Викуна с Назаром, еще и сам предлагает заработать!

— Ни то, ни другое, ни третье, — отказался Шумайло. — Мой юный друг, окажите любезность: в Елисеевском есть бурбон. Я пью только это виски.

— Ништяк, — оценил постоянство Сонечка и засобирался в магазин. От денег Шумайло он отказался: — Обижаете…

Светлана закрыла за ним дверь и вернулась с видом профессионального банкомета. Пора как-то выяснить присутствие этого опального генерала. Есть кое-какие сомнения…

— Ну-с, Денис Анатольевич, какие раскладки?

— А какие могут быть раскладки? — даже не потрудился улыбнуться Шумайло.

Преображение в нем Светлана осознала мгновенно и побелела.

— Чего вы хотите? — непослушным языком спросила она.

— От вас ничего, кроме послушания.

Он встал, поднял Светлану, грубо зацепив пальцем рукав халатика, и, подталкивая впереди себя, привел в ванную комнату.

До хлопка выстрела она еще жила надеждой, что все обойдется, этот маньяк изнасилует ее, и только, а с утра начнется чистая жизнь, она даже не оглянулась, ожидая, когда этот мерзкий тип заголит ей задницу.

Через край ванны она перевалилась уже в другом мире.

Денис Анатольевич вымыл руки и вернулся на прежнее место, дожидаться ключика.

Мотвийчук открыл двери своим ключом и позвал из прихожей:

— Светик, а кто у нас просил мороженого? А кому принесли «Четыре розы»?

Не встреченный, он вошел в гостиную. Хоть и беспечный балбес, а смену поведения гостя уловил: лицом к нему в кресле сидел хозяин положения.

— Где Светлана? что?

— Так надо. Жить хочешь?

— Хочу! — жмурился от хлынувших слез Сонечка.

— Тогда выкладывай, кто еще знает о вашем отъезде?

— Портнов, директор «Русича», и его друг Назаров.

«Все знакомые лица», — отметил Шумайло. Новые заботы, уяснил он: не простофили и могут появиться здесь в любой момент.

«Что это я такой невезучий, — разозлился Шумайло. — Как стоящее дело, так осложнения!»

— Номер ячейки, банк и что там? — заспешил он.

— Конверт, — сказал Мотвийчук, кое-как выговорив прочее.

— А Бехтеренко, Судских не знали о ключе? Не верю.

— Я не сказал, я сам не знал, я этот ключик сам недавно нашел, мать его в тапочек зашила, порвался тапочек…

— Как дурак, так подарки! Что в конверте?

— Не знаю…

— Парень, не зли меня, я теряю терпение!

Мотвийчук заставил себя унять рыдания, продавить рассказ. С наводящими вопросами открылось следующее: когда Мотвийчук познакомилась с некоей Софьей Аполлоновной, та подарила ей на день рождения этот конверт, сказав, что тайна откроется ей, когда она достигнет совершенства в магии. Мать, ослушавшись, вскрыла конверт сразу.

— Что там? — понукал Шумайло.

— Значки, клянусь, я ничего в этом не понимаю! Мать спрятала конверт, а когда вернулась из Швейцарии, показала этот ключик. Она сказала еще, что это мое наследство.

— Не понял: работы Трифа она хранила здесь, а конверт увезла в Швейцарию.

— Она Георгию не доверяла. Момоту. А еще, — спешил выговорить себе жизнь Мотвийчук, — тот иностранец, Мойзес Дейл, не рукописями интересовался, а этим конвертом. Мать, глупая, сама проговорилась: «Может, вас больше интересует ключ архангела Михаила, который спасет мир?» Мойзес Дейл ее почти уговорил, даже задаток принес, сто тысяч долларов.

— Как хоть значки выглядят? — успокоившись, спросил Шумайло.

— Не понял я: не то шифр, не то текст, буквы…

— Эх ты, бездарь, — с участием даже сказал Шумайло. Протянув свободную руку, он сорвал цепочку с его шеи. — Чтобы иметь такие ключики, нужно учиться, учиться и еще раз учиться.

В другой руке был пистолет…

«Места в ванне еще хватит», — подумал Денис Анатольевич, брезгливо отмывая руки.

Вернувшись в гостиную, он стал разглядывать ключик. Осталось немного, чтобы отпереть им заветную дверцу. Как будто он промашки не дал и обладает правом первого выстрела…

Заветная дверца и право первого выстрела. В отрочестве Денис Анатольевич перепробовал практически все, лишь бы уйти от сермяжного бытия. Спорт, знания, экзотические специальности — везде находились плюсы, из которых можно слепить оградку, но были и минусы. В конце концов он выбрал специальность чекиста. Постучал для начала в студенчестве — открылась первая дверца, а за ней не оказалось всего сразу. Терпения у него хватило, и вот наконец заветный ключик…

Телефонный звонок. Он без волнения снял трубку. Чара.

— Ну как ты там? — спросила она после замешательства, видно, думала, что трубку возьмет кто-то из хозяев.

— Нормально. Как ты?

— Думаю о тебе.

— Приезжай.

— A-а… где Светлана?

— Я услал обоих к своему тайничку. Мне, понимаешь, лишний раз высовываться не стоит. Они вернутся не раньше ночи.

— Видишь, какая я умница?

— Приезжай быстрее. Тоскую страшно.

— Мчусь, любимый!

Лишать Чару жизни ему не хотелось, но таковы законы жанра, где жалость — предательница, подведет в нужный момент.

Раздумывая, как бы элегантнее устроить убийство, он перекусил тем, что обнаружил в холодильнике, задумался о другом: «Однако ключик вскроет далеко не очищенный плод, нужны помощники. Опасно одному… Может, этого Момота подвязать?»

Мысль, вначале никчемная, нравилась ему больше и больше.

4 — 23

Проще остановить паровоз или самолет на полной скорости, чем влюбленную женщину. Портнову с Назаровым это не удалось. Столкнувшись с ней в парадном и узнав о присутствии опального генерала у Мотвийчука, они пытались сначала выяснить причину появления непростой личности — это могло разрушить их планы — и только потом пропустить Чару. Она отказывалась наотрез давать объяснения.

Портнов, человек опытный в сыске, понимал, что Шумайло нашел шаткое убежище в квартире Мотвийчука: его вычислят еще сегодня, слишком весомая птица, а тогда его отъезд, на который он ухлопал все последнее время и кучу денег, обставил тщательно, в лучшем случае отложится, в худшем — он сам вылетит в трубу. Судских не простит ему двойной игры.

Нельзя сбрасывать со счетов и двойную игру Александра накануне отъезда — с этого хитроватого полудурка станется, тогда еще хуже: загнанный в угол Шумайло способен на крайние меры.

Но Чара отказывалась откровенничать с ними. Пропустите, и все тут. Ей казалось, сейчас от любого встречного исходит угроза Денису.

Полчаса противостояния результатов не дали. Выяснилось исподволь, что Александр со Светланой уехали по просьбе Шумайло.

Но почему здесь припаркована машина Чары, а она добралась пешком? И чем это уговорил Шумайло Александра и хваткую Свету?

— Будь же благоразумной! — пробовал новый довод Портнов. — Желай я вреда твоему генералу, я бы не сам полез, а пригласил ребят покруче. Награды за его голову не обещали, своя дороже. Это понимаешь? Я не дракон трехголовый, а кто — знать хочется.

Чара хранила упорство. Влюбленного в нее Эльдара она видеть не хотела вовсе, а уж говорить — совсем. Он неосторожно обозвал Дениса козлом и умер для нее сразу.

Последний довод Виктор приберег для себя.

— Бог с тобой, иди. Но поступаешь неумно, — сказал он.

Чара поджала губы и прошла между расступившимися парнями. Она победила. Неумное поведение — отличительная особенность влюбленной женщины.

— Зря ты отпустил ее, — произнес опечаленный Эльдар. — Она бы вот-вот согласилась с нами.

— Не знаешь ты баб. Господи, и за что они козлов любят!

— Держи рассказ, что делать теперь?

— Ждать. Сядем в машину и дождемся Светку с полудурком.

Среди прочих припаркованных машин напротив своей «вольво» они отлично видели вход. Кроме кухонных, окна квартиры выходили в сторону двора. Но кухонные окна этого дома были с высокими подоконниками, и Портнов мог не беспокоиться, что их уследят из кухни. «А там стол у окна, не подойти», — успокоил себя он.

— Закончись она быстрей, вся эта мутотень, — оторвал его от размышлений Эльдар.

— И не говори, братка, — откликнулся Портнов. — Выиграем финал, будем иметь штук по сто на нос. Вот тогда и отдохнем на Ривьере…

Это было все, чем мог располагать Портнов. Легенду о богатом папе Карле придумали все вместе для Сонечки.

— В Швейцарские Альпы смотаемся, — мечтал далее Эльдар. — Хочу глянуть, как девки в бикини на снегу смотрятся.

— Увидишь, — улыбнулся Портнов. — Этот охламон без нас ноль.

— А у Светки зубы выросли, — напомнил Эльдар.

Портнов засмеялся:

— Там не зубастые приживаются, а сумчатые!

— Викун, а в Грецию махнем? — мечтал о своем Назаров.

— Можно и в Грецию, — разрешил Портнов благодушно. — Там тепло, там лимоново. Эх, Назар, — оживился он вдруг, — попасть бы в Грецию лет эдак две тыщи с половиной лет назад, вот где житуха была!

— Верю, — с уважением смотрел на грамотного товарища Эльдар. — Гетеры, химеры, порево круглый день и по любви!

— Гомеры еще, — хмыкнул Портнов. — Нет, Назар, Греция не гетерами славилась, хотя это дело они для здоровья придумали; эллины прекрасное ценили не меньше. Когда меня в восемьдесят втором с истфака наладили, я знал о Греции все, чтобы на провокацию большевистской нищеты не поддаться.

— Почему нищеты? — не уразумел Эльдар.

— Всех этих засранцев коммуняк, предлагающих дележ поровну, потом от твоей половинки еще себе, а от той снова половинить…

— Это я уже слышал, — остановил его Эльдар. — Полови-нят, пока у тебя кроха не останется. Ты про древних давай.

— Древние греки знали гармонию и потому жили нормально. Там философия была, а это фундамент для жизни.

— Дак не выжили ведь!

— Немец сверху попер.

— Какой немец?

— Такой же темный, как ты, — захохотал Портнов, по-приятельски хлопнув товарища по плечу. Тот не обиделся. Привычка.

— Рексы повели темных германцев из таких же темных лесов к южному морю, чтобы отщипнуть себе все по принципу коммуняцких вождей. А знаешь, почему победили?

— Давай-давай, реки теорию, — не поддавался на провокацию Эльдар, подначки друга он умел объезжать.

— Рим лежал на их пути. Зажравшийся, как свинья, ожиревший на рабском труде.

— Рексы — ищейки, что ли? — не удержался Эльдар: интересно.

— Это теперь рексами шавок называют, а в те времена так германских вождей величали. Рекс Аларих, понимаешь ли. Тупой, грязный, но король. И белую бабу хочет, и хлеб белый, и на подносе. Вот так нищета с тупостью под ручку по планете топают, с панталыку глупых сбивая, отнимают у обеспеченных людей кошелек и жизнь. Из-за них рождаются Горбачевы, Зюгановы, ельцины, Сахаровы. Выродки рода человеческого, одним словом.

— А Сахарова ты за что? — всерьез обиделся Эльдар.

— А не верю я таким правдоискателям. Сверхбомбу изобрести не убоялся, а потом, видно, «мерседес» ему не дали без очереди, тогда он за правдой без очереди полез.

— Ты зря, Викун: мужик раскаялся.

— Ни хрена он не раскаялся, это жена-жидовка воду мутила, он себя исусиком и стал изображать.

— Зря ты, — огорчился Эльдар.

— Назар, — повернулся к нему Портнов. — Если я тебя замочу, а потом раскаюсь, тебе разве легче от этого?

— Мне вроде как безразлично будет на том свете.

— Так вот, на этом свете абсолютно всем безразлично — был Сахаров или Цукерман и не безразлично только тем, кто на этом виртуальном правдолюбце капитал кует. И когда палкой по башке больно — ядерной или милицейской. Вот если бы этот хрен нарядный после бомбы, раскаявшись, антибомбу создал, я бы его зауважал. И молился бы на него, прощая прегрешенья.

— Невозможно это. Бомбу не остановишь. Громадный атом.

— Громадный атом, — передразнил Портнов. — Будто шлямбур в твоих штанах. А еще древние греки открыли закон симметрии, согласно ему, на всякое действие есть противодействие. Значит, и на ядерную силу должна быть антисила.

Назаров устал от выкладок товарища и сменил тему:

— А из универа тебя за что выперли? За крамолу?

— Хуже. Преподавательницу кафедры марксизма-лени-низма по заднице погладил.

— Ну ты и орел!

— Это только начало. Понравилось ей. Сразу договорились насчет консультации, сразу и пошли в кабинет научного коммунизма, сразу и приступили. Но… с некоторыми оговорками. Дама она была воспитанная и консультировать на голом диване не соглашалась. А в кабинете висели поло-тенцы такие с образами Маркса, Энгельса, Ленина, я их аккуратно поснимал и на диванчик выстелил. И заметь — я не кощунник какой, образами вниз. Только мы расконсульти-ровались до жара, стал кто-то в кабинет рваться. Замочки-филенки слабые, я в экстазе, она не отстает, блеск, страсти, резинки, как дрова в костре, трещат, остановиться невозможно, бах-ба-бах! — муж ее врывается, завкафедры этой. Она на него ка-а-ак взъелась: какое ты право имел врываться! А она раза в два крупнее, задница — баул неподъемный и, само собой, оскорблена донельзя. И скандал-то почти утих, решили дружить домами, тут он образа на диване и приметил. Непочтения к основоположникам он простить не смог.

— И правильно! — сквозь слезы смеха выдавил Эльдар. — О-ой! Не могу я с этим товарищем. Ой, не могу!

— А я смог, — закончил рассказ Портнов. Посерьезнел и Эльдар.

— Слушай, — спросил он, — а чего тебя Мастачный теребил?

— Этот фрукт хохляцкий подлянку Судских готовит. Так я его сдал Судских и вокруг пальца обвел — это ж он с паспортами нашими расхаживал. Ну тупица! И туда же…

До позднего вечера в дом входили и выходили из него люди, ничем не привлекшие Назарова и Портнова. Долгое ожидание стало нервировать обоих.

— А не пора ли нам пора? — спрашивал Эльдар.

— Не надо пока, — отнекивался Виктор. — Ждем, время есть.

Ожидание, непонятная отлучка Светланы, упорство Чары его крайне озадачивали. Насчет Шумайло он не питал иллюзий: зная его понаслышке порядочным дерьмом, он чувствовал себя неуютно даже на расстоянии от человека, которого побаивались ближние.

«Оп-па! — нашел изъян в своих расчетах Портнов. — С обратной стороны дома пожарная лестница, как раз между окнами гостиной! Чем черт не шутит…»

— Назар, топай во двор и наблюдай за окнами врзле пожарной лестницы. Не доверяю я этому красавчику.

— Станет он по лестницам шастать, — усомнился Эльдар. Моросило, не очень хотелось выбираться из теплого салона.

— Эльдик, вперед, — подбодрил Портнов. — Дядя не ошибается.

Эльдар нехотя выполз из машины, дотрусил до угла. Идущий навстречу, наверное, не был готов к неожиданности: оба едва разминулись, чувствительно саданув друг друга встречными плечами. Незнакомец не остановился, не извинился.

— Ты че, дядя, обкуренный? — крикнул вслед Эльдар. Подобная грубость никому не прощалась. — А ну-ка, замедлись!

Человек уходил. Разойдись они без столкновения, Эльдар вряд ли стал присматриваться к нему, а тут, хоть и под блеклыми фонарями, — и коротковатую куртку отметил с американским орлом на спине, и костюм для нее пижонистый…

— Да это же балбеса нашего одежка! — вспомнил Эльдар.

Наблюдавший за всем этим Портнов включил дворники на лобовом стекле, чтобы лучше вжиться в ситуацию.

— Гад буду, Шумайло! — воскликнул он и запустил мотор.

Человек прибавил шагу, почти побежал за ним Назаров.

Портнов съехал с тротуара на проезжую часть. Туда же, оглянувшись, ступил и незнакомец.

«К машине Чары идет!» — догадался Портнов и газанул, стараясь отгородить его раньше, не дать перейти улицу.

Вжикнула резина по мокрому асфальту. Заторопился Портнов, незнакомец поспешил и, перебегая улицу, поскользнулся, правым бампером «вольво» ударила его в бок, отбросив к бордюру.

Одновременно подбежал Назаров и выскочил из машины Портнов. Оба склонились над лежащим.

— Шумайло!..

Сомнений нет. Он был еще жив, постанывал, сгибал и разгибал ноги в коленях, будто пытался убежать. Назаров перевернул Шумайло вверх лицом. Один глаз закрыт, другой подергивается, из глубокой раны на левом виске текла кровь, смешиваясь с каплями дождя. Губы он закусил.

— Не жилец, — вынес приговор Эльдар.

— Почти покойник, — согласился Портнов. — Остается доложиться Судских, что мы задержали опасного преступника, да вот не донесли в целости.

Незаметным выпал ключик из нагрудного кармана пиджака, но все еще скрывался под курткой, взятой Шумайло из гардероба младшего Мотвийчука для маскировки.

— Перенесем его на тротуар, — предложил Портнов.

Ключик выскользнул.

Эльдар видел это, принял его за монетку. Портнов не заметил. Он бы на монетку не разменялся.

Возможно, какой-нибудь глазастый пострел подберет блестящий ключик и будет хранить его среди своих мальчишеских ценностей. Просто так. Не подозревая, каким богатством владеет он.

«Красота спасет мир»… Не в том ли его спасение, что пацаны, играя у старого танка, не знают до поры, сколь разрушительна сила залпа, а руки их не тянутся к гашетке и сердца не замирают от предвкушения: «Щас, ка-а-к жахнет!»

— Чего-то мы не поняли, а, Назар? — спросил Портнов, отводя глаза от Шумайло.

— Как-то на душе муторно, — отвернулся и Назаров.

Отвратительное предчувствие овладело ими, но не решались они уйти из-под мороси, сделать шаг к двери, узнать, что произошло и сломало их планы.

— Сдается мне, Эльдар, окунемся мы в дерьмо по самые уши.

Назаров не ответил, обдумывая что-то. Его взгляд опять натолкнулся на блестящий ключик, похожий в сумерках на монетку.

Нет, не нагнулся…

4 — 24

В субботу с утра Судских выехал в Сорокапятку.

Вез Марье печальную весть о смерти Чары. Самое время освобождать девчонку от опеки, и тут — на тебе… Неловко в такой момент затевать разговор о переезде, будто предательство. А другие заботы навалились скопом, давят, передохнуть не дают…

Судских ощущал на своих плечах усталость последних пяти лет. Ни один отпуск не использовал, толком поспать не удавалось, стремительный водоворот событий кружил голову. С год назад был у врачей на обследовании. Сказали: красная лампочка зажглась, живет на подсосе. А что сделано, ради чего самоуничтожение? Собрать в кучу все его дела «во благо», и стыдно — суета сует.

«Может быть, хоть это зачтется», — оправдывал он себя, ощупывая ладонью в кармане пакет с двумя дискетами. На них полная расшифровка текста Библии, периодика катастроф, земных превращений. И все же этого мало: рецепта пресечения бедствий пока не нашли, «формула красоты» не выстраивается.

Дискеты он решил спрятать в тайнике на территории Со-рокапятки. На всякий случай, никому ничего не сказав, кроме Лаптева, — кто же другой сделает копии…

Вечером надо быть у Гречаного. И ладно бы водку пить — от другого голова болеть станет…

Порой ему казалось, что никогда он не сможет быть прежним, самим собой, в этом бесконечном карнавале бытия, где никто уже не знает, маска на нем или обычное лицо.

Он анализировал свою встречу с капитаном Смольниковым и устыдился неуместного раздражения. Прежде он не позволял себе выказывать неуважение к подчиненным. Да, он смягчил его позже, стал прежним обходительным шефом, но песчинка перебора корябнула Смольникова, и кто знает, какие травмы пойдут от нее, что не позволит Смольникову прожить жизнь полно.

«Худые сообщества развращают добрые нравы, сказано в Писании, — размышлял Судских, — но почему-то нет в мире добрых сообществ, одни утопии, и так ли уж велика проделанная ими работа? Наступит другой виток развития — от доброго начала к худому концу, от искры к затуханию».

Нет в Библии рецепта вселюбия и вседобра — обычные лекари пробуют на больных одни лекарства, заменяют их другими, если нет результата, в случае смерти подопечного обвиняют его самого в небрежении здоровья. К такому выводу пришел усталый Судских.

Происшествие на квартире Мотвийчук не укладывалось в обычное представление об убийстве. Хладнокровное уничтожение безвинных, три трупа, и сам убийца, один из элиты власти. Ради чего? В квартире буквально все просеяли, обработали в инфракрасных лучах, и безрезультатно. Явно отсечена ниточка, ведущая к чему-то важному. Единственный след обрывался: экспертиза показала, что на шее Мотвийчука до самой смерти была тонкая серебряная цепочка и предмет из тугоплавкого металла. Возможно, крестик. Но какой? Почему он исчез? А установлено, что сорвал его Шумайло.

Вновь пересмотрели дело об убийстве Мотвийчук, которое вызвало другие убийства. Версию о причастности Басягина Синцов опроверг сразу. Тот сознался с перепугу, а точнее, подручные Христюка вышибли из него признание. Перепроверили и нашли то, чего не обнаружили по горячим следам: в квартире гадалки в злополучный вечер накануне убийства находились еще двое, которые могли стать убийцами. Да, Басягин невиновен, его алиби подтвердилось. Да, за полчаса до убийства он побывал у Мотвийчук, поссорились, ушел. Консьерж в доме напротив подтвердил. И не так уж важно лично для генерала Судских, кто является убийцей, — след, такой нужный, обрывался.

«Впрочем, почему не важно? — поймал себя на фальши Судских. — Причина всех убийств одна, и не ревность привела убийцу в этот дом. Что они все искали? Работы Трифа? Если человек способен на убийство, значит, есть особая причина и, значит, не сработали прочие методы убеждения бескровно заполучить искомое, а работы Трифа лежали практически на поверхности, и не такая уж это оказалась тайна…»

Вместе с Синцовым перебрали возможный круг причастных и сошлись в одном: из подозреваемых изначально выпал Георгий Момот, который, если внимательно присмотреться, всегда находился в центре. События раскручивались вокруг него, и вряд ли он был обычным зрителем. Умен, осторожен, уехал из горячей точки загодя.

Иван Бурмистров вторично выехал в Литву. Напутствие было лаконичным: как хочешь, но результат должен быть.

Проехав кордон с охраной, Судских удивился, не увидев среди встречающих Левицкого. Дежурный офицер смущенно переминался перед ним с ноги на ногу.

— Понимаете, Игорь Петрович, суббота ведь, вы не предупредили, и майор решил отдохнуть маленько.

— А стоять перед старшим по званию разучились? Тоже маленько отдыхаете? — не сдержался Судских. — Какой отдых?

— Дельтаплан, товарищ генерал-лейтенант. Сейчас свяжемся.

— Сюда и спланирует прямо? — еще больше закипел Судских.

— Зачем сюда?.. Там джип и мобильная связь.

С горем пополам выяснилось: Левицкий пристрастился к дельтапланеризму, втянул Марью; чтобы разгоняться на ровном месте, брали служебный джип. Раньше они выбирались на возвышение, там сарай старый под ангар оборудовали, оттуда летали, но дельтаплан, какой он ни воздушный, а таскать в гору тяжело, вот и придумали от лени джипом разгоняться. Итого, еще трое подчиненных приобщились к пернатым. Весело живут! В стране раскардак, людей убивают среди бела дня, бунты, забастовки, шеф отоспаться не может, а здесь эпоха Крякутного процветает! Звонкий колокольчик мечты спецназ убаюкивает! Небо их манит! Простор зовет!

Судских рассыпал громы и молнии до самого возвращения отдыхающих, а после этого над всеми обитателями Со-рокапятки сгустились мрак и неизвестность.

Марья скромно отсиживалась у поленницы, ожидая конца нахлобучки, а ее похорошевшее розовое личико того больше распаляло Судских.

— А ты, красавица, собирайся домой, каникулы кончились! — резко приказал он и получил тотчас вразумительный ответ:

— А я к вам отдыхать не нанималась.

Поднялась спокойно и удалилась в терем.

Судских, не видевший Марью почти три месяца, буквально прикусил язык. Не поведение шустрячки срезало его, а ее пропорции: что-то не так было в ее фигуре.

— Как это понимать, Левицкий?

— Не понял, Игорь Петрович?

— Не валяй дурака, — прошипел Судских. — Она беременна!

— Как беременна? — затвердел на месте Аркадий.

— Прежним способом! В беспорочное зачатие я не верю! Ты за кого меня принимаешь? — взорвался Судских.

— Клянусь, Игорь Петрович, ни пальцем!

— А кто тогда не пальцем? Дядька Триф? Святой дух?

Аркадий пришел в норму раньше Судских. Вдох, два выдоха.

— Игорь Петрович, за себя, за ребят я ручаюсь твердо. И за Илью Натановича, пока он здесь жил. Это все.

— А ты сам впервые, что ли, увидел? — недоумевал Судских.

— Да не замечаю я таких вещей! Кушает человек, отдыхает, дельтаплан ее держит нормально… — сказал и прикусил язык. Зря. Про дельтаплан не надо бы, шеф почти отошел…

— Еще раз услышу… — начал и осекся Судских. Когда-то и он мечтал освоить эту штуковину. Кому полетать не хочется!

— Понял, товарищ генерал-лейтенант!

— Так я тебе и поверил.

В терем он зашел успокоившимся. Поднимаясь к себе, сказал:

— Позови Марью.

Куртки не успел снять, Марья уже возникла на пороге:

— Вызывали, гражданин товарищ начальник?

— Вызывал, — спокойно ответил Судских и внимательно оглядел Марью. Сомнений нет, беременна.

— И кой месяц миновал?

— Пятый, вестимо.

— Аборт не получится.

— А я не собираюсь.

— А кто папа? — спросил Судских и затаил дыхание, боясь неожиданного ответа.

— Не знаю.

— Напрягись. Это не шуточки.

— А че напрягаться? Ну, обкурилась в отряде… Я не помню. Так и запишите: я от солнышка сыночка родила.

— Ты хочешь сказать, до нашего знакомства это случилось? — перевел дыхание Судских.

— А вы че, на Аркашу подумали? — спросила Марья и захохотала. Сквозь смех добавила: — Куда ему, он весь такой правильный!

«Все просто у детишек, — не знал, как поступить, Судских. — И как теперь о Чаре сказать? Совсем с толку сбила».

Отсмеявшись, Марья с любопытством ждала продолжения. На любой вопрос у нее готов любой ответ.

В интересном своем положении она действительно похорошела и расцвела. Даже шуточки отпускала с весомостью женщины, а не вздорной девчонки.

— Мария, — решился наконец Судских. — Я привез тебе нехорошую весть…

— Ой, дядь Игорь, не надо, — сразу испугалась Марья.

Увидев ее разом побелевшее лицо, Судских испугался сам того больше, но слово не воробей… Он нашел выход:

— Есть и другая новость: твои родители живы.

— Ой, что же мне делать? Живы?

— Да, Маша. А Чару не вернешь.

Он подошел к ней, взял за плечи, усадил на диван, сел рядом, говорил что-то успокаивающее, обещал помощь.

— А где папа с мамой? Это вы нарочно? — спросила Марья, отплакавшись вволю. Глаза покраснели. Уже глаза не девчушки.

— Они остались в закрытой Зоне. Это подтверждено. Не думали, что выживут. Вот фото, посмотри сама, может, найдешь.

— Это папка, — указала Марья на мужчину в плавках после тщательного разглядывания фотографии. — Это его плавки, мы с мамой ему выбирали на день рождения… А волосатый стал! Не может быть: у папки волосы! Но это он. Точно он!

И стала целовать фотографию.

— Давай тогда так поступим: сейчас собирайся, поедешь вместе с Левицким на похороны, он поможет дела уладить, а потом вместе сюда вернетесь. Хочешь остаться?

— Хочу, дядь Игорь, очень хочу! Тут все такие хорошие, а я готовлю им, не жалуются, а Аркаша вообще мой дружочек. Я ж не виновата, что со мной такое случилось…

— Да, никто не виноват, — сказал Судских без иронии, но Марья вспыхнула:

— Ладно вам! Каяться не буду!

И отвернулась. Выждав, спросила тихо:

— Я родителей увижу?

— Думаю, увидишь. Только время нужно. Пока в Зону ни один смертный не прошел. Я обещаю тебе.

— А как же они там выжили, как все это — на фотке?

— Это загадка, Маша. Мы хотим разгадать. Свяжемся с ними, может, все так станут жить. Они, видно, открыли новый закон физики. Жизни… Собирайся, встретимся внизу.

— Все в порядке, — сказал он Левицкому, с нетерпением ждавшего Судских. — Я пойду до ручейка прогуляюсь…

Ручеек по-прежнему колотился между корней дуба. На низеньком помосте возле стояла кружка. Старая, солдатская, из алюминия. Она почернела от времени, была во вмятинах, но именно она казалась Судских тем предметом, который имел право оставаться здесь, не нарушая гармонии.

Он зачерпнул влаги и с наслаждением выпил мелкими глотками. Бодрость перелилась в тело. Ополоснул лицо и с сожалением заставил себя вернуться. Тропинка пролегала мимо тайника.

— Поедешь с нами, — сказал он Аркадию, — а сюда едет со сменой Смольников. Усиливаем наряд.

Аркадий перекрутил в голове варианты и спросил:

— Что-то не так?

— Не так, Аркаша, — прямо ответил Судских. — В Москве готовится переворот, а на Сорокапятку нападение.

— Дожили, — оценил сообщение Левицкий. — Напрочь у россиян мозги отшибло. Разрешите остаться?

— Особой нужды нет. Марье ты нужнее, а через неделю вернетесь. Чтобы девчонка не натворила глупостей. Впрочем, какая девчонка… А так я тебя женить хотел на Марье.

— А я не вижу помехи, — сказал Аркадий и засмущался. — Позавтракайте, Игорь Петрович, у нас…

— А не стыдно начальника голодным в обратную дорогу отправлять? — спросил Судских и рассмеялся. — Посмотрим, чем вас Марья потчует…

Он не торопился уезжать. Во-первых, утром только стакан кефиру выпил, но важнее дождаться Смольникова, проверить экипировку, проинструктировать.

Они допивали чай, когда на территорию въехали два крытых грузовика. Прибыло до тридцати человек. Ребята выгружались молча и сосредоточенно. Левицкий приметил тяжелое вооружение, броники на всех, присвистнул.

— Не свисти, удачу спугнешь, — одернул Судских.

Смольников доложил о готовности. Втроем уточнили особенности профиля.

— Особенно учти, — напомнил Левицкий, — болотина еще мерзлая.

— А ключ жив? — спросил наконец Смольников. — Давненько не был здесь…

— Не плачься, жив твой ключ, — урезонил Судских, хотя укор понял: действительно, Смольников бывал здесь редко. Чтобы сгладить неловкость, он сказал:

— Леня, объясни свою версию Аркадию. Он с Трифом постоянно общался и может знать то, чего мы не заметили.

От того, что Судских назвал его по имени, Смольников приятно смутился. Поковырял носком сапога землю и вкратце пересказал версию о происхождении знаменитой фразы Достоевского. Левицкий молчал, домысливая.

— Ну как, Аркадий, впечатляет? — спросил Судских.

— От Трифа в данном случае я ничего не почерпнул, — неторопливо отвечал Левицкий, — но версия шикарная. Хотя нет: Триф часто повторял, что после всех потрясений на земле воцарится единоверие, так завещал Господь Бог, а завет этот привез с собой легендарный Ной. Он хранился в ковчеге Завета и дожидался чистоты веры. Иначе в ковчег заглянуть невозможно. А вот физическая сторона вопроса упрятана глубже. Древние греки вкладывали в понятие красоты законы физики на уровне макрокосма, не случайно космос и кос-метика одного корня. Тут ядерщики нужны.

— Есть уже ядерщики, Аркадий. Двурогой оказалась проблема, — разоткровенничался Судских. Достаточно разговоров.

— Ну что, по коням? — сказал он, оглядев на прощание терем. — У меня еще тайная вечеря сегодня.

5 — 25

Судских решил на званый вечер у атамана Гречаного надеть штатский костюм попроще. Выбрал серый, с бутылочной искрой, нашел себя в нем неброским и респектабельным. Кто будет среди гостей, он не знал, но военных и чинов из Управления Воливача явно с избытком.

Резиденция атамана располагалась в бывшем Политехническом институте. Это само за себя говорило о крепкой позиции казацкого куреня в Москве, и порядок, надо сказать, казачки доглядывали строго. Для них не было ни красных, ни белых, ни званий, ни заслуг: нарушил — получай. Протокол прежний — казацкая нагайка, а уж за вызывающее поведение не стеснялись намять бока. Одни хвалили казаков, другие побаивались и сходились в главном: шпана в столице перевелась.

Картинный есаул в бурке и папахе встретил Судских у входа и проводйл в небольшой залец на втором этаже.

— Генерал-лейтенант Судских! — провозгласил он от двери.

Приглашенные повернулись к нему, и Судских стоило усилий, чтобы скрыть подлинное изумление. Такого подбора лиц он не ожидал встретить.

«Гуртовой! Христюк! Бывший министр обороны! Обер-патриот Ракшин! Мама моя, ну и компания!»

— А, добро пожаловать, дорогой друг! — заспешил к нему Гречаный и чуть поодаль Воливач.

Почему-то Судских ожидал увидеть здесь обилие звезд на погонах, цацек, аксельбантов и ошибся: по своему положению знаки различия носили многие, практическое большинство, но одеты были в штатское. Ему повезло угадать униформу.

С атаманом обменялись троекратным обниманием с поцелуями, после чего хозяин сделал широкий жест руки в сторону стола:

— У нас все просто: кто хочет выпить — пьет, закусить — пожалуйста, поговорить — с кем захочет…

— Набить морду — в комнату отдыха, — вставил, склонившись к уху Гречаного, Судских, и тот взорвался хохотом, ткнув Судских кулаком под бок.

— Чертяка! Молодец! Люблю прямых!

Стол был заставлен отменной выпивкой на выбор и подобающей закуской на любой вкус. Даже четверть самогона маячила по середине стола, и поросенок красовался в стиле «лайон коучант».

— Первое и второе он всегда успеет, — перехватил Судских Воливач, — а чтобы не дошло до четвертого, я ему предложу сначала третье.

Гречаный сделал полупоклон, щелкнул каблуками и оставил Судских на попечении Воливача.

— Состав приглашенных удивил? — с усмешкой спросил Воливач.

Судских хотелось ответить словами Писания: «Как много званых, как мало избранных», но риторику придержал.

— Не то слово, — ответил тот. — Присутствие Христюка еще могу как-то предположить, а как сюда попал из-под ареста Гуртовой — выше понимания.

— Душа моя Игорь Петрович, — заговорил ласково Воливач, а смотрел с придиркой, — поскольку вы здесь, значит, все эти люди вам доверяют и вы им должны доверять, поскольку они здесь. Я бы сказал, что Гуртовой больше остальных имеет право возглавить список приглашенных. Это наш человек в звании генерал-майора, это он сделал все возможное и невозможное, чтобы награбленные в России миллиарды на семьдесят процентов вернулись назад. На эти деньги мы восстанем из пепла.

Судских поразился услышанному, но выяснить сомнения хотел обязательно.

— Виктор Вилорович, а отставной министр обороны чем прославился? Насколько знаю, ратных подвигов за ним не водилось.

— Дорогой мой Игорь Петрович, — терпеливо объяснял Воливач, — несимпатичный тебе отставник столько припрятал ядерных запасов, что мир содрогнется трижды, узнав это.

— Однако…

— Это метафора, Игорь Петрович. Мы едины в одном; наше признание поднять Россию с колен без насилия и угроз, но добро должно быть с кулаками. Кто еще тебя смущает? — быстро переключился он, опасаясь дискуссии.

— Но Христюк — записной уголовник, только по нашим сведениям, ему набегает срок до конца этого века, — пытал его Судских.

— А ты прости его, прости, — снисходительно сказал Воливач. — Тебе ведь не предъявляли обвинений за превышение власти? А кто возглавит милицию в нужный день, чтобы без переполоха обуздать эту орду? Потом замена будет, а пока — лучше с умным потерять, чем с глупым найти.

— А кто гарантирует, что он Мастачного не предупредит в этот день?

— А мы речей не ведем с трибун, попирать законы не призываем, Притирка, Игорь Петрович, — наставительно сказал Воливач. — Здесь собрались выпить и закусить. И покончим с этим. Подходи к любому, и каждый заговорит с тобой уважительно потому, что генерал Судских своего положения достиг упорством в служении стране и захочет он развеять свои сомнения, ему помогут.

— Тогда, если Гуртовой здесь, президент лишний в этой колоде? — не спешил ставить точку Судских.

— Ты правильно понял. Попы, студенты, президенты — не в счет. Достаточно? И еще раз повторю: здесь не будет пылких речей и плача по бедной матушке России. Здесь каждый знает, чем ему заниматься в судный день.

— Кроме меня, Виктор Вилорович, — нашел нужную форму вопроса Судских.

— Резонно. Послезавтра будешь знать лично от меня. А пока знакомься со всеми наново и отдыхай.

Воливач хлопнул его по плечу и отошел. Судских неторопливо двинулся к столу.

«Сто против одного, первым со мной заговорит Гуртовой», — загадал Судских.

Гречаный предложил тост за всех присутствующих. Раздались возгласы одобрения, хлопанье пробок и звон хрусталя. Судских выбрал стакан с тяжелым дном и налил себе джина. После всего услышанного хотелось надраться, но джин легко топить в тонике, а голову надо бы иметь ясную: нет повода расслабляться.

— Игорь Петрович, — услышал он за спиной, — хочу с вами чокнуться.

«Не угадал — проиграл», — мелькнула мысль, когда он повернулся к Христюку. С ним-то никак выпивать не хотелось.

— С удовольствием, Федор Семенович.

— Да шо вы эту водычку пьетэ, — по-хохлацки укорял Христюк. — Горилки! Та ще найкраще — самогону!

— Дак спытайтэ, — протянул ему свой, пока не разбавленный тоником, джин. — Мабудь цэ гарно?

— О, ридну мову разумитэ? — «подивывся» Христюк, взял протянутый стакан, а Судских под шумок налил себе чистого тоника.

— Пьемо?

— А хиба ж! — попался на удочку Христюк и махом выпил джин.

Видя его округляющиеся глаза, Судских понял, что больше его проверять не станут. Джин, он и в Африке джин.

Со стороны они выглядели, будто Христюк с Мастачным, други не разлей вода, и мало-помалу Судских взялся потрошить бывшего начальника «милиции нравов». Глядишь, с миру по нитке, и прояснится и час Икс, и его задачи.

— Не дружили мы с тобой, Игорь Петрович, из-за ведомственных свар, зато теперь на нас обоих лежит основная задача, — первым гладко заговорил Христюк, полагая, что Судских поболее осведомлен о задачах, и Судских понимающе кивал.

«Какие задачи вообще надлежит выполнить? — слушал он Христюка и обдумывал его слова. — Взятие власти, соответственно — почты, телеграфы, телефоны, так сказать. На кого может положиться президент? На армию: министр обороны верен ему. Блокировать воинские части и есть совместная с Христюком задача».

— Да, да, — кивал Судских, выказывая осведомленность. — Это согласовано заранее.

— Так я и думал, — с оттенком обиды сказал Христюк. — Всегда так, Игорь Петрович, нам черновая работа, а вам жнивье. А я бы этого фанфарона, который пороха не нюхал, загодя к стеночке прислонил. Только водку с президентом жрет, а армия бедствует, мальчишки голодают.

— Не будем кровожадны, — успокоил его Судских, а сам подумал: «Интересно, нападение на Сорокапятку они вместе планировали или Мастачный один додумался? А вот спросить его в лоб…»

— Федор Семенович, а что за слух прошел, будто в вашем бывшем ведомстве есть намерение пощекотать меня?

— Тю! — заиграл глазками Христюк. — Да то когда было? То Васька Мастачный поиграться надумал, а я ему такого навтыкал, на век зарекся!

«Дай Бог, чтоб остерегся после этого разговора, — отметил про себя Судских. Он не поверил Христюку. Подлючая натура и Мастачный, и Христюк. — Зато как мило беседуем!»

К ним приближался известный в прошлом артист и бизнесмен. Каким бизнесом занимался тот в пору минувшей вольницы, простой люд не ведал, но разбогател сказочно. Судских ли не знать подноготную этого проходимца! Подпольное производство наркотиков, ввоз и продажа просроченных и сертифицированных лекарств, отмывка грязных денег. Только его собирались брать, он возникал на телеэкране и жаловался, как вечный жид, на клевету: и такой он весь честный и заслуженный, и недосыпает, и недоедает, и мафия его тюкает, и органы, и день, когда его убьют, он знает, и заплачет вся Россия, лишившись своего верного слуги… За жульничество среди своих у него взорвали квартиру, набитую раритетами и редкостями. Думали, смолчит. Ошиблись. В тот же день появился на экране и объявил: вот, люди добрые, лишили меня прибежища и пищи, помогите, кто сколько может. Артист!.. И всякий раз, когда органы предъявляли веские доказательства его преступлений, сверху поступала команда: не обижайте хорошего человека, не так велик его грех, коли не мал вклад. Такого проходимца даже нарочно не придумаешь. Вот уж воистину Иосиф, выводящий своих братьев в Египет, вкупе с ними грабивший потом богатую страну!

«Уникум» изъявил желание лично познакомиться со своим прежним обидчиком, раз довелось попасть в одну лодку.

— Наслышан о вас много, — почтительно сказал он и поклон сделал неторопливый, как принято было в старые времена на званых раутах. Судских померещился даже скрип туфлей с пряжками. — Очень рад, что мы вместе. Это просто необходимо честным людям объединиться перед лицом грозящей опасности.

Судских диву давался, но форму держал:

— Я о вас тем более наслышан.

— И не сомневаюсь, любезнейший Игорь Петрович, — отвечал собеседник умиленно. — Вы для меня выше духовника. Знаете, анекдот есть такой о том, кому больше всего доверяют женщины? Нет? Я расскажу, Женщины делят всех мужчин на категории доверия: отец, кому ничего не показывают и ничего не рассказывают; муж, ему кое-что рассказывают и кое-что показывают; любовник, кому все показывают и ничего не рассказывают; духовник, кому все рассказывают и ничего не показывают, а вот гинекологу все показывают и все рассказывают. Это вы для меня.

— Но на откровенную дамочку в позе аливаш на гинекологическом кресле вы не похожи.

За словом в карман собеседник не полез:

— А вы не мальчик, пределы возможного знаете.

— По-моему, для вас таких пределов нет, — не стал обострять разговор Судских.

— А по-дружески, во многом могу помочь, — понизил голос собеседник.

— Помогите.

— Отдайте Трифа Дейлу.

— Забирайте, — беспечно ответил Судских.

Собеседник пытливо уставился на него: что это — блеф или примирение?

— А что взамен? — не дал ему опомниться Судских.

— Злато и любовь красавиц, как я знаю, вас мало волнуют, а вот нечто о контрмерах могу поведать.

— Вы могли бы сделать это другим, а не мне.

— Зачем? Выигрывает поспешающий медленно. И вы из таких…

Глядя в лицо собеседника, Судских размышлял, как этот человек всю жизнь пил-ел с русского стола и тут же гадил. Хотелось смачно плюнуть в его гладкую физиономию. Не принято.

«Он и аресты, выходит, может отменять».

Трифа он, конечно, так сразу не отдаст. Вообще не станет торопиться. В этом собеседник прав.

«А Гуртовой так и не спешит…» — отметил Судских, исподволь наблюдая за бывшим помощником президента, который переходил от одного гостя к другому, беседовал недолго и, казалось, не замечал Судских. Что особенно отметил он: не было здесь ни одного представителя духовного сана. Стало быть, новая власть полагает отлучить святых отцов от кормила. Оно и лучше: представления хороши в нерабочее время.

— Не заскучал? — услышал он голос хозяина.

— Вполне все интересно, — ответил Судских.

— Зови меня Семеном, Игорь, — перешел на ты Гречаный. — Слышал, с попиком каким-то возишься.

— Был грех, — с легким сердцем ответил Судских.

— А на кой ляд? Пойми, я в твои дела не лезу и мог бы у Воливача прознать. Но мне твое мнение интереснее.

— Скажи мне правду, атаман, зачем тебе моя любовь? — с веселой улыбкой продекламировал Судских.

— А затем, — принял все на полном серьезе Гречаный, — что время поповских россказней ушло и подымать Россию надо без поповской блажи.

Говорил он грубовато, но в речи его угадывались эрудиция и приличный запас слов.

— Тогда и у меня вопрос напрямую, — сказал Судских. — ^: Почему казак, истый христианин, как повелось, ратует за атеизм?

— Истово можно париться или водку пить, но истово верить в нереальное могут только больные или ущербные люди. С чего вдруг комиссары возлюбили Христа? Для них и поп союзник и черт, лишь бы вернуть утраченную власть. Это элементарная шайка, все они бредят временами былого разбоя, когда любая пакость с рук сходила, а казачество верит в устои, и при царе христианская вера была одним из столпов. Прошлого не воротишь, другая вода, на миф не обопрешься. Вот ты мне и ответь, что раскопал твой попик в Библии?

— Он не попик, — отвечал Судских. — Атеист почище нас. Он развенчал христианство, корни которого в иудаизме.

— Как раз это нам и надо, все стало на свои места! — с особым удовольствием подчеркнул Гречаный. — И это на самом деле серьезное исследование?

— Я наслышан о нем лет тридцать, читал его работы еще тогда и могу уверенно заявить: это серьезное исследование.

— Хай буде грец, как говорит наш хохол Христюк. Игорь, он нужен всем нам, чтобы откреститься от Церкви, дать народу такую возможность.

— Это не простая задача, — покачал головой Судских.

— А сплотить Россию легко? Без посулов? Без обмана? Русский человек горы свернет, только дай ему уверенность, что не завалит его этими камнями, что польза есть от этого труда. Мы не будем врать людям, скажем все, как есть, их послушаем; где надо, власть употребим, а прохвостов гайдаров-ельциных будем искоренять нещадно. Нам разумные нужны. И я рад, Игорь, что мы вместе. Люб ты мне.

Он взял Судских за плечи и обнял крепко. Судских смутила такая прямота чувств и ласка.

— Мы еще не выпили, — сказал он, чтобы как-то разрядить это прилюдное откровение. — Сдается мне, атаман не только бурку носил?

— Вот чертяка! — засмеялся Гречаный, наливая по стакану водки. — Мало кто говорит со мной не языком оперетты. Ты прав. Я потомственный казак и росич, но Высшее Бауманское закончил с отличием, в Штатах стажировался, и выпить хочу за росичей, за нас с тобой. Тут хватает примазавшихся, но костяк наш из чистого металла. И вера нужна нам единая, коль скоро без веры жить нельзя. Она должна быть реальной, силы мифического Христа уже не хватает. Вот что объединит Россию, вот что принесет она всему миру. Выпьем за это!

Водка была горькой, как всегда. И правда оставалась горькой. Сладкими оставались надежды. Да, соглашался с Гречаным Судских, при таком разбросе вероучений все разговоры о веротерпимости несут малый прок, каждый верующий обихаживает свой закуток. Но как же все зыбко, как далеко и нереально!

— А как все это будет выглядеть? — спросил Судских, дождавшись, когда Гречаный закусит грибком.

— Что все? — переспросил Гречаный.

— Приход новой веры.

— Единственным путем. Сначала берется власть.

«Ничто не ново под луной», — подумал Судских и добавил, провоцируя на откровенность:

— Сначала портфели делят.

Гречаный засмеялся:

— А ты, Игорь, не промах. Воливач на тебя не зря ставит. Так оно и лучше. А посему соображай: у Воливача дивизия, у тебя дивизия, у меня дивизия, у Гуртового деньги, у остальных присутствующих новая вера. По рукам?

Судских протянул руку и спросил:

— А остальные согласны?

— А это тебе Воливач расскажет…

«Вот и папа появился, — подытожил Судских. — Хотя все до смерти знакомо… Но кому-то надо начинать!»

К ним присоединился Воливач. Поговорили о том о сем отвлеченном, будто откровенничать можно было только вдвоем.

Вскоре, сославшись на занятость, Судских стал прощаться. Гречаный пытался удержать, но Воливач согласился:

— Игорь Петрович делает сейчас один больше, чем все мы.

— Как он тебе? — спросил Воливач Гречаного, когда Судских покинул залец.

— Стоящий мужик, Витя. Нравится мне, но… Неинтересно ему все это, другие барабаны слышит, в ногу с нами ему тяжко.

— Как поступим?

— А никак. Время есть, пусть обкатывается. Главное, весь этот бардак ему дико противен. Он нужен нам позарез, без него колода не сложится. Он, Витя, думающий, нас охолонит, если что…

Покидая Гречаного, Судских не решил, чем дальше займется в этот субботний вечер. Дел, как всегда, невпроворот, в голове разброд.

«А поеду-ка я домой! Высплюсь, отдохну под скрип родной тележки, дома и стены помогают».

Утомил его воз.

5 — 26

От сонной реки подымалась испарина уходящего теплого дня. Пахло покоем и необъяснимо домашним. Казалось, само время остановилось, разомлев, до первого удара колокола, чтобы не забывали смертные, кем дарован покой.

Не думал не гадал Ваня Бурмистров снова увидеть город Аникщяй, услышать требовательные удары тяжелого била. Выпало. Он шел к дому Георгия Момота со смешанным чувством любопытства и настороженности. Навстречу попадались по-прежнему учтивые горожане, мирные улицы погружались в сумерки, а соборный колокол предупреждал: не обольщайся, дьявол не дремлет, он меж вас, козни его при нем.

И снова у калитки Бурмистрова встречал хозяин.

— Добрый вечер, Георгий Георгиевич. Вот опять свиделись.

— Добрый, — ответил Момот, как старому знакомому, пропуская гостя на участок. — А я еще тогда подумал, что встреча наша повторится.

Опять камин, вкусный чай, печенье к приятным посиделкам.

— Какими судьбами? — первым задал вопрос хозяин.

Иван не стал брать чашки со стола, хотя очень хотелось сделать глоток, и ответил с застенчивой улыбкой:

— Вопросы появились. И не простые.

— Начните по порядку, с главного, не смущайтесь, — подбодрил Момот.

— Георгий Георгиевич, версия убийства Мотвийчук Басягиным не подтвердилась. Установлено, что вы в момент убийства находились в Москве.

— Похвально, — кивнул Момот. — А то я стал подумывать, что в Россию вернулись тридцатые годы прошлого столетия, справедливость попрана, шаблон и казнят того, кто под руку попался. Понимаю, вам неловко предъявлять мне обвинение в убийстве, хотя факты самые очевидные. Я вам больше скажу: примерно за час до убийства я был у Нины.

— Это установлено, — уверенно подтвердил Иван.

— Да? Похвально. И как?

— Отпечатки пальцев, Георгий Георгиевич. Возвращаю вам спичечный коробок, который унес из вашего дома в прошлый раз. Ваши отпечатки пальцев нашли в квартире Мотвийчук. Извините…

— Принимаю извинения. Как ни странно, вы мне больше и больше нравитесь. А нравитесь потому, что вы умничка, а я чист перед вами.

— Тогда помогите установить, кто он.

— Мойзес Дейл.

— Кто? — не поверил Иван.

— Мойзес Дейл, — уверенно повторил Момот. — Я и в первый ваш приезд знал это твердо. Во-первых, он побывал здесь и вопросы задавал вполне определенные. Так мог спрашивать человек, знающий четко о предмете своей цели. Во-вторых, мы с ним разминулись у Нины минута в минуту. Я ушел тогда, не добившись от нее откровенности. Мне требовалось успокоиться, и я решил отдышаться за дверью. В это время снизу послышались шаги, и я осторожно поднялся этажом выше. Мойзес позвонил, Нина открыла сразу, будто ждала его. Я понял, что они знакомы. На всякий случай я покинул свое убежище. Мне было интересно, надолго ли этот визит, и я не отказался подождать снаружи и по возможности понаблюдать.

Лучшее место для этого было во дворе. Там есть пожарная лестница. Но, выходя из подъезда, я заметил свернувшую в переулок машину. Пришлось опять спрятаться и выждать. Машина, кажется, «форд», остановилась напротив подъезда, въехав задними колесами на тротуар. Пока фары горели, я разглядел номер. Это была милицейская машина, одна из тех конфискованных, которая возит милицейское начальство. Однако из нее никто не вышел. Оставаться там было для меня небезопасно, и проходными дворами я выбрался на улицу. Не отказав себе в любопытстве снова, я прошел мимо переулка. Там уже собралось около пяти машин, сновали люди. Я понял: визит Дейла закончился неординарно.

Момот остановился, и Бурмистров спросил:

— Почему же вы сразу не сказали об этом? Убийца не успел бы уйти от правосудия!

Момот усмехнулся и сказал наставительно:

— Молодой человек, поспешность никогда не приносит добра, а в России нынче сплошь и рядом безвинные страдают за виноватых. Неделю назад передали, что арестованы Гуртовой, Шумайло и Дейл. А вчера сообщили, что Гуртовой назначен председателем Совета национальной безопасности, Христюк — министром МВД, а Мойзес Дейл выдворен из России. Как разобраться в этой каше и зачем мне попадать в нее? Ради чего вмешиваться во все это, что помогает варить уважаемый мною ваш шеф генерал Судских? В этой стране надолго поселилось беззаконие. Прав тот, у кого больше прав, и никакого выхода впереди.

— Это и ваша Родина, — огорченно буркнул Иван.

— Я поэтому столь откровенен с ее посланцем, — сухо ответил Момот. — Давайте лучше вернемся к жесткой статистике. Я могу сообщить вам много важного, что поможет Судских действовать уверенно и в нужном направлении.

— Должен согласиться, — сказал Иван и только теперь занялся чаем, приготовившись слушать.

— Главный вопрос: что так интересовало всех — меня, Дейла и милицию? Не деньги, не труды Ильи Натановича, а неприметная вначале вещь, но куда более ценная. Это подарок Софьи Аполлоновны, который она сделала когда-то неосмотрительно. Знаете, о чем я говорю?

Иван кивнул. К поездке он готовился тщательно. Сумели разыскать старых знакомых Мотвийчук и среди них дочь Софьи Аполлоновны, которая толком не знала, что именно подарила Мотвийчук ее мать, но было это нечто бесценным и необычным.

— Ниночка, пусть земля упокоит ее, умела влезать в душу, очаровывать своей непосредственностью. Эдакая щебетунья, кнопочка-колибри и всегда своя в доску. Очарованный человек соблазнялся и только спустя время начинал понимать, какую непростительную ошибку совершил, впустив к себе в душу. Если ее хватали за руку на пакостях, она обиженно хлопала глазами и заявляла: «А что я плохого сделала?» Кодекс ее существования позволял скрывать правду, если это выгодно, и сплетничать, если ситуация менялась. Во всей этой истории катализатором трагедии был сынок Нины, абсолютно беспринципный. Так вот, по-дарок Софья Аполлоновна сделала Нине удивительный: зашифрованный текст… Обождите, — взялся за лоб Момот. — Требуется экскурс, чтобы многое стало понятным.

Мы познакомились в 1988 году. Я получил возможность отдохнуть в цэковском санатории, где она работала администратором. Сблизились сразу. Необузданная любовь, и вскоре загс. Я, старый дуралей, поверил, что мне улыбнулось счастье, а скоро выяснилось, что моими руками она убирала прежнего мужа, который стал запиваться и разгульничать. Увы, я настоял на расторжении их брака и занял его место.

С Софьей Аполлоновной у нас сложились прекрасные отношения. Мы часто сиживали вместе, и она души не чаяла в нашем союзе: «Ниночка, этот человек дан вам Богом, берегите свое счастье». Тут, конечно, сослужили свою службу мои познания в магии и полная влюбленность старого холостяка.

Прозрел я полно как раз в день ее рождения, когда Софья Аполлоновна сделала Нине этот подарок. Во-первых, подбор гостей не понравился мне: она пригласила двух прежних любовников. Кого же это не покоробит. Во-вторых, подарок предназначался нам обоим и вскрыть конверт можно было тогда, когда Нина будет полно сведущей в магии. Однако, едва гости разошлись, она вскрыла конверт, нарушив обет, данный Софье Аполлоновне. Я был далековато, текста не видел, но едва приблизился, она спрятала конверт за спину. Вначале меня потрясло не это недоверие, а то, что я успел заметить: на конверте была единственная буква еврейского алфавита «шин». Она соответствует знаку Вотана — «Сумасшествие», «Разрыв с божеством». В конверте, исходя из этого, находился некий текст, способный дать сверхъестественную силу или погубить. Например, человека, вошедшего по недомыслию в активную зону реактора. Я сказал: это наш общий подарок, почему я не могу видеть его? Она ответила: много будешь знать, скоро состаришься.

С этого дня между нами пробежала черная кошка. Конверт исчез, я не особо спрашивал о нем, а Нина в спешке осваивала магию. Как я говорил, учиться она не любила и все больше спрашивала меня о готовых приемах. Я чувствовал внутренне, что она движется в опасном направлении, но не поднимал разговора о конверте, чтобы не настораживать, зная, что рано или поздно она сама обратится ко мне за помощью.

Однако я ошибался. Неожиданно она стала сближаться с Трифом, защебечивать его, хотя прежде откровенно посмеивалась над соседом, называя «записным жидярой». Тогда же я прозевал начало нашего непонимания с ним. Думалось, это от заумности он бурчит в ответ на мои приветствия, от занятости не приглашает на чашку чая. Оказалось, Нина искусно ссорила нас, ради возможности выведать тайну письма без моего участия.

— А все же что там могло быть? — постарался ненастырно спросить Иван.

Момот кивнул.

— Как раз собираюсь высказать свое мнение. Такой значок ставится в одном случае, когда предопределяет знакомство с ключом какой-то тайны. Он так и называется — ключ архангела Михаила, вожделенный предмет всех магов. Сам я не обладаю этим ключом, но знаю, что текст этот является ключевым для чтения древних книг таинств на арамейским и иврите. Еврейское письмо называют еще квадратным из-за особенности надстрочных и подстрочных знаков, и буква «шин» играет при чтении важную роль.

Момот задумался, рассеянно попивая чай.

— Следует, — покашлял Иван, выводя хозяина из рассеянности, — охотились не за Трифом, а за этим ключом?

— Возможно, — согласился Момот. — Илюша развенчал Христа, но это верхушка айсберга. И без него это открытие — секрет полишинеля, а вот ключ архангела Михаила занимает многие умы. Видимо, Нина заморочила ему голову, он плотнее взялся за эту проблему, где-то проговорился, а слухом земля полнится, таким образом стало известно, что Триф обладает таким секретом. Тут немаловажно вспомнить, что Нина работала на органы, а там сидят неглупые ребята, кому-то запало в душу раздобыть этот ключ. Подумайте, нет ли кого из органов, кто вторгся в эти события?

Иван слишком откровенно изумился, и Момот горячо запротестовал:

— Нет-нет, не подумайте, будто я лезу не в свои дела!

— Как раз наоборот, Георгий Георгиевич! — остановил его Бурмистров. — Есть такой человек, вернее, был! Это он унес с собой тайну ключа. Генерал Шумайло.

— Вот это новость! — опешил Момот. — И что? Вы нашли текст?

— Я ж говорю: унес с собой. Доподлинно известно: он снял с шеи Мотвийчука цепочку, на которой был предмет, скорее всего ключик. Его не нашли. Шумайло убит. Мотвийчука убил он.

Момоту потребовалось время прийти в себя от всего услышанного. Он походил молча, чему-то кивая, усмехаясь чему-то. Вернувшись к столу, еще помолчал, глядя на Бурмистрова.

— А может, это и к лучшему. Опасно знать тайны богов.

— Но ведь Софья Аполлоновна знала тайну, — возразил Иван.

— Знала. И подобно всем магам, готовила себе преемника. К сожалению, ошиблась. Но она была добрым человеком и умела хранить тайны, чего о преемнице не скажешь.

— А если не секрет, зачем вы приезжали в Москву?

— Жду этого вопроса, — серьезно ответил Момот. — Знаете ли, гадания вообще, а пасьянсы в частности обожаю. Таро владею в совершенстве. В свое время увлечение пасьянсами привело меня к изучению магии. Я давал себе зарок: только прочитав три раздела из книги Магии, я мог приступить к пасьянсу. Вроде самодисциплины. При таком способе чтения, по кирпичикам как бы, вам становится яснее суть прочитанного. Размышляя над пасьянсом, вы попутно осмысливаете магические тайны. Так я стал профессионалом в Таро. Вечером, накануне поездки в Москву, я разложил «Древо жизни» — наиболее близкий к Кабалле способ раскладки Таро, — и карты сказали следующее: всяк, кто прикоснется к тайне конверта, захочет обладать ею не по праву, будет повержен: над тем, кто обладает ею сейчас, занесена коса Смерти. Испуг мой был настолько силен, что я без промедления помчался в Москву. Нина отказалась меня понимать. Была она взвинчена, явно кого-то поджидала, Ее дилетантство вылилось в одну фразу: «Я продам тайну, у меня есть покупатель». Цепь смертей подтверждает пророчество.

— А как вы считаете, почему Дейл убил Нину? Согласно вашим предположениям, тайны он не выведал, а убийство было скоропалительным, — заспешил с вопросом Бурмистров.

— Мой юный друг, мог бы я рассказать вам тайну убийства, но не хочу больше прикасаться к ней — это для меня сопряжено с большой бедой. Но подскажу: картину могут прояснить Христюк либо Мастачный.

Иван не стал исповедовать хозяина полнее: не хочет, значит, не может, это не допрос, а частная беседа. Спросил о попутном:

— А вот еще загадка, Георгий Георгиевич. В день смерти Нины на ее счет в Швейцарии было переведено сто тысяч долларов. Мы проверили, деньги перечислены из Израиля.

— Надо подумать…

— А сын Мотвийчук говорил, что торг с Дейлом шел сугубо о рукописях Трифа. Не мог все же Дейл вывезти этот конверт или получить к нему доступ помимо?

— Ну, во-первых, Сонечка соврет, много не возьмет. Скорее всего именно он хотел прибрать конверт к рукам.

— А не могло бы убийство быть делом его рук?

— Исключено! Он был пакостным, а пакостники — мелкие душонки. Большой трус. Я убедительно ответил на ваши вопросы?

— Вполне, Георгий Георгиевич. Только у меня в голове от всех таинств полная каша. Мое дело было установить вашу причастность к убийству Мотвийчук, а вы так интересно рассказываете, что я увлекся и запутался форменным образом. Ключ, например, из-за которого столько смертей, усилий, деньги немалые платят. Что он в конце концов отпирает? Это секрет?

Прежде чем ответить, Момот усмехнулся, закрыв глаза и обняв колени руками, стал раскачиваться.

— Секрет? — переспросил наконец Момот. — Может, и секрет. То, чего не хватает человечеству для нормальной жизни. Я не ведаю о нем, но давайте подумаем вместе.

— Давайте, — согласился Иван и сел поудобнее, вызвав добрую улыбку у Момота: ты титан, и я титан.

— Самая большая забота людей сегодня — это радиоактивные отходы и сама ядерная энергия. Первооткрыватели не подумали, что ценное ядрышко принесет с собой гору ядовитой шелухи. А она скоро накроет всех нас с головой, если не отыщется выход. Захоронения, могильники — не выход. Россия уже кровоточит незаживающими язвами. Я полагаю, ключ архангела Михаила — философская подсказка землянам, в каком направлении вести поиск.

— Допустим, я согласился, — сказал, дождавшись очереди, Иван. — Но в прошлый раз вы говорили о четырех ключах, а тут всего один. Почему?

— Очень милый вопрос, — усмехнулся Момот. — Эти четыре ключа упоминаются всегда в древних писаниях, но, как вы считаете, удобно всякий раз запирать и отпирать ворота на четыре запора? Я понимаю, когда пришло множество душ, нужен широкий проход, а если стучится некто и неизвестно, стоит ли впускать его? Тут, чисто житейски, калиточка нужна, которую архангел Михаил открывает одним ключом. И есть другое понятие — ключ-мастер. Таким открывают любые замки одного комплекса. Таково мое мнение. Да простит меня Бог…

На всякий случай прислушались. Тихо.

— Но это одно мнение, — неожиданно спохватился Момот. — Мы имели в виду физические проблемы, а ведь есть и философская величина. Как вы думаете, что еще нужно людям для спокойной жизни на планете?

— Чтоб все понимали друг друга, не тянули одеяло на себя.

— Верно, друг мой! Единоверие! Но никто из верующих не отступит от своей религии, будет доказывать ее предпочтительность перед другими. Но все религии сходятся в одном — в едином Боге. Тогда чего делить? Значит, ключ архангела Михаила — подсказка правильной дороги в рай.

Опять прислушались. И опять молчали небеса.

— И все же почему ключ этот оказался у старой женщины, а она доверила его авантюристке? — задумчиво сказал Иван.

— Думал я об этом, — кивнул Момот. — Ну, во-первых, там не голый ответ, и надо много времени, чтобы достичь совершенства и найти решение. Во-вторых, я не упускаю мысли, что сделан этот подарок специально. Вон какой ажиотаж начался… «Ибо мудрость мира сего, — сказано в Библии, — есть безумие пред Богом».

5 — 27

Неожиданное пекло в мае превратило Москву в растревоженный крысятник. Горы мусора, обилие вони, мух, обозленные люди, и в довершение всех бед по столице как угорелые носились черные машины партийных и правительственных чиновников. Каждый считал ниже собственного достоинства выезжать без сирены и проблескового маячка и обязательно — по встречной полосе, даже когда свободной была своя. Будто предчувствуя суровые времена, они суматошно спешили натаскать в норы жратвы и замаскироваться под порядочное население. А москвичи еле сдерживались, чтобы не обрушить накопившееся зло на этих уродов из собственной семьи. Милиция делала вид, что не замечает на перекрестках и зебрах частые перепалки между проходящими и проезжающими; постовые ГАИ независимо потели в стороне и отворачивались, едва кто-то принимался облаивать орущую сиреной и ошалело мигающую «чернавку» у красного светофора. И душно, и погано, и до того обрыдло вонючее это житье.

На Радоницу чиновник аппарата Госдумы сбил девочку на зебре и стал резко обвинять отца ребенка в разгильдяйстве. И началось… Евреи как-то растворились, искать других злодеев поздно, принялись вымещать злобу на наглецах с сиренами и мигалками, которых, как выяснили наблюдательные зачинщики, защищать никто не собирался. В один день — семеро убитых, пятьдесят один ранен. Запах крови возбуждал.

На вечернем заседании Думы депутаты бушевали в приливе бесполезной ярости. Чернь взбунтовалась! Единогласно было принято решение ввести в Москву элитные части. Прямо из зала заседаний спикер связался с президентом, переключив линию на зал. Он зачитал главе страны решение Думы и от себя лично потребовал объявить комендантский час.

В зале все слышали, как тяжело дышит президент, крепко запивавший на каникулах, которые непонятно почему продолжались.

— Не слышу ответа! — зычно напомнил о себе спикер.

— Хер вам, упыри! — дождался он, и ответ громко разнесся на весь зал.

Обиженные таким оскорблением, депутаты подняли невообразимый гвалт, визжали депутатки, наиболее горячие принялись ломать государственную собственность. Вмешалась парламентская полиция, но наряд из пяти человек попросту вышвырнули, предупредив яростно не вмешиваться в государственные дела.

Вандалово мероприятие продолжилось. Постарались оборвать большую люстру.

Полицейские запросили подмоги у «милиции нравов».

Десяти минут не прошло, как в зал ворвались два взвода, вооруженных дубинками. Совместными усилиями оборвали другую люстру. Стало темно. Ор усилился, А тут еще на хвосте нравственников в зал проник прохожий люд, которому в темноте бить кого-то было неинтересно, и он ринулся по этажам и кабинетам. Температура всего здания повысилась до критической. «Не смей прикасаться ко мне, быдло! — орал чиновник, маскируясь под ответственное лицо. — Я — избранник народа!» «Ах, избранник? Тем более! Я тебя породил, я тебя и убью!» «Нахлебники! Паразиты!» — неслось отовсюду, где крушили компьютеры и кофейные чашки. И, как водится в подобных случаях, чьи-то шаловливые ручонки пустили «красного петуха». В давке у выходов задавили семерых, среди них одного депутата. Чиновников в расчет не брали. Секретуток насиловали, где попало. Те просили только не рвать нижнее белье.

Похороны проходили при большом стечении чиновников и членов их семей. Люди любопытствовали с тротуаров. На кладбище звучали страстные речи о том, что в стране наступает беспредел, их борьба за порядок оказалась тщетной. От президента, от правительства требовали защитить народ от произвола черни. «Мы, — выразился один из выступавших, — умственные люди. Нас убивать нельзя».

Неделю спустя одно за другим произошли три леденящих кровь убийства: в собственной квартире зверски убиты мать с двумя дочерьми — десяти и двенадцати лет, глава семьи, врач районной поликлиники, был на дежурстве; взорван автомобиль, где находились отец с сыном десяти лет, отец — повар ресторана; писатель с женой замучены и повешены в подмосковном лесу. Не евреи и не чиновники. Правительство — ни гу-гу. Дума отреагировала своеобразно: не защитили нас, вот вам и наказание. Пресса без комментариев констатировала голые факты в рубрике «Происшествия». Зато лидер патриотической партии заявил в телеинтервью: «Россиянам давно пора самим защищаться от красной и жидовской сволочи». После таких высказываний в прямом эфире целый час держалась заставка: «Извините, по техническим причинам», а назавтра с полок магазинов исчезло все мало-мальски пригодное в пищу. Даже горчичный порошок.

Всему виной — одуряющая жара, свалившаяся на москвичей после пасхальной мороси. Так считали умственные люди.

Наступило 1 Мая. На демонстрацию вышло множество людей. Скорее не солидарность собирались выразить они, а протест, раздолбать раздолбаев. Плакаты и лозунги не веселили. Милиция, усиленная войсками МВД, была начеку. С мавзолея демонстрантов приветствовал президент, слегка поддатый в такой день, члены Политбюро и ЦК партии комму-нистов-христиан, министры, военачальники. Патриарх и святейший синод принципиально отсутствовали, что вполне устраивало присутствующих.

Неожиданно для всех колонны дружно остановились из конца в конец Красной площади, и, что совсем неожиданно, пестрые одежды разом сменились на черные рубашки. Слова, произносимые всей массой, прозвучали отчетливо и монолитно: «Мы пришли спасти Россию! Мы пришли спасти Россию! Мы пришли спасти Россию!» После троекратной декламации колонны перестроились по-батальонно и с песней «Как ныне сбирается вещий Олег», произведя ряд отлично выполненных перестроений, покинули Красную площадь.

Шуточки кончились — минуту держалась тревожная тишина.

— Кто это? — пришел в себя президент. Голос выражал негодование, граничащее с возмущением.

— Наши спасители, господин президент, — ответил стоящий рядом председатель Совета национальной безопасности. — Они сами заявили об этом.

Президент повернулся к нему всем корпусом, уголки губ опустились. Смерив своего бывшего помощника презрительным взглядом, он сказал:

— Россия всякой была: грязной, немытой, но не фашистской и не голубой!

В одиночестве он покинул трибуну мавзолея и пошел, сгорбившись, вдоль елочек.

Оркестр заиграл «Варяга».

Преданный шофер Петя усадил президента в «линкольн» и замер на своем сиденье.

— На дачу, Петя, — устало сказал президент.

— Нельзя без сопровождения.

— А где оно, это сраное сопровождение?

— Должно быть…

Внутренний мобильный телефон почему-то не работал. Зато графинчик в баре был полон до краев буряковым самогоном. Президент налил хрустальный стаканчик и выпил. Закусывать не стал. Перевел дух, отсутствующим взглядом уставившись перед собой.

«С теми не остался, к этим не примкнул… — травила жуткая мысль. — Да что же я, уже ничего не стою?»

— Тогда вези к приемной…

«Если дежурит Судских…»

Он боялся спугнуть предположение.

У входа его встретил начальник президентской охраны генерал-майор Бехтеренко. Появление главы государства, словно простого смертного, озадачило его.

— Кажется, меня предали. Почему не работает мой телефон? — еще более озадачил он начальника охраны.

— Как не работает? Пять минут назад я принимал рапорт вашего водителя…

— Пять минут назад все и началось. Что происходит? Кто распоряжается? Это переворот? Кто-нибудь скажет мне?

Бехтеренко, сам ничего не понимая, шел за президентом и отмалчивался. Едва президент скрылся в кабинете, Бехтеренко связался с Судских. Дежурного генерала в приемной не оказалось, но связь работала.

— Игорь Петрович, у нас происходят странные вещи…

Он вкратце обсказал случившееся.

— Святослав Павлович, — спокойно отвечал Судских, — будучи моим заместителем, вы действовали в таких случаях самостоятельно. Вы начальник президентской охраны или нет? Не справитесь, помощь окажу.

«Началось», — с неприязнью подумал Судских у себя в Ясенево.

Трудно сказать, из-за чего случай прыгает не на ту чашу весов, изменяя продуманные планы.

Почему генерал Груши не пришел на помощь Наполеону?

Почему генерал Мороз остановил фельдмаршалов фюрера?

Почему дикая жара опрокинула расчеты генерала Воливача?

Почему, в конце концов, бодливой корове Бог рогов не дает?

Не мешкая, Бехтеренко объявил тревогу и переоделся в полевую форму. Осмотрел оружие. Через минуту ему уже доложили об усилении нарядов на въездах в Кремль, еще через минуту в приемную вошел командир первого взвода.

— Как прикажете действовать? — войдя в кабинет, спросил Бехтеренко.

— Знаешь что, Святослав…

Он замолк, покачивая головой, будто искал точку опоры внутри себя, ц вдруг заговорил бурно:

— Мне стыдно за себя и все происшедшее, что сделало меня президентом. Мне больно за Россию, и я не знаю, что делать. Я не хочу больше играть в страшные игры с великой страной. Меня все предали. На Красной площади фашисты, на мавзолее педерасты. Поступай, как тебе велит совесть.

Бехтеренко побагровел от смешанных чувств.

— Есть действовать, — преодолел он себя и вышел.

— Первому взводу занять этаж, двое офицеров — неотлучно в кабинете президента, связь со штаб-квартирой УСИ постоянная.

Он сделал свой выбор.

С полчаса в столице царило гнетущее затишье. Люди расходились по домам, негромко обсуждая появление черных рубашек. Одни называли их бандюгами, другие защищали, зная понаслышке, как красиво и слаженно промаршировали те. Абсолютно отсутствовали автомашины и милиция, не видно было казацких патрулей. Кому-то показалось, что слышит выстрелы, тревога передалась всем, и люд с улиц рассосался мгновенно. Солнце затянула смрадная мга, багровый круг просвечивал сквозь нее зловеще.

Связавшись с Бехтеренко и уточнив ситуацию, Судских отдал приказ по развертыванию дивизии вокруг Москвы. Боеготовность № 1. В 14.30 дивизия стала выдвигаться на позиции.

«Если меня будут искать, кто бы он ни был, я в войсках. Но докладывать, кто искал», — распорядился Судских. Искали Воливач, Христюк, Гуртовой. Не искал министр обороны. Судских нашел его сам:

— В столице ползучий переворот. Свою дивизию я выдвинул к Окружной дороге. Как намерены поступить вы?

— Генерал, десять минут назад я беседовал с президентом через начальника охраны. Мне приказано объявить боеготовность номер один в округе, но действий пока не принимать.

Следом Судских разыскал Гречаного:

— Атаман, моя дивизия и войска московского военного округа получили приказ: «Боеготовность № 1». Ваши действия?

— А кто отдал приказ? — спросил сбитый с толку Гречаный.

— Президент, кто ж еще. Свяжитесь с министром обороны, он подтвердит.

— Что за хренова полова! — еще больше недоумевал Гречаный.

— Семен, твои действия? — напирал Судских.

— У меня никакого приказа нет, — собрался наконец Гречаный. — Ведь была договоренность, что приказ отдаст Гуртовой.

— Кто? — не поверил Судских. — Это педик поднял путч?

— Ты чего мелешь, Игорь?! — повысил голос Гречаный. — Тебе с утра Воливач разве не объяснил ситуацию?

— Воливач собирался сделать это, но пока со мной не связывался, а с полчаса назад я получил распоряжение от президента.

— Штатские ублюдки! — выругался Гречаный. — Кто командует, ничего не понимаю!

— Семен, ты присягал президенту, а не Гуртовому. Наша задача — предотвратить кровопролитие и беспредел.

— Слушай, — оборвал его Гречаный, — только что есаул доложил, что милиция по Москве на вездеходах мотается, чернорубашечники появились, стрельба началась.

— Вводи казаков, Семен! Разоружай их. В казаков они стрелять не будут!

— Я свяжусь с Воливачом, — упрямо ответил Гречаный.

— Тогда сиди и жди, будь ты трижды неладен! У меня дивизия, у тебя дивизия! — передразнил Судских. — Ну что, слабо? Атаман, называется. Засранцы путч устроили, а он отсиживается!

— Да не дави ты! Чего раньше отмалчивался? — туго соображал Гречаный. — Завертелось как-то непонятно…

— Вводи казаков, занимай точки на своих патрульных трассах, действуй в контакте с моими!

— Игорь Петрович! — позвал дежурный на пульте. — Ребята с Сорокапятки сообщили: нападение, их обстреливают!

— Какой Игорь Петрович? — взбеленился Судских. — Обращаться по званию! Приказ в подразделения: войти в Москву, занять позиции по предписанию. Разоружать милицию и бандформирования. Сопротивление пресекать на месте! Стрелять на поражение. Оберегать мирное население. Группе Смольникова и Левицкого держаться! Всех, кто будет связываться со мною, соединять!

Он ждал путча, мысленно отрабатывал свою позицию, и вот переворот начался стихийно и, как всегда на Руси, бестолково.

«Вот два горя прошли, за ними еще горе…»

Неприятности начались смертью Трифа. Позавчера.

Его, как непосредственного участника поиска, пригласили в лабораторию Лаптева, где почти в торжественной обстановке вводили в компьютер три карты: «ЗЕТ», «ЙЕТ», «БЕТ».

— Что это будет? — с детским любопытством спросил Триф.

Неунывающий Лаптев ответил шутливо:

— Врата рая будем отпирать. Ключики подобрали.

Триф посерел лицом и затрясся:

— Умоляю вас, не делайте этого!

— Илья Натанович, вы что? Такая работа проделана с вашим участием. Оливковая ветвь мира ожидает вас! — весело отвечал Григорий.

— Как с моим участием? — не поверил Триф. — Я занимался чисто научной работой, я научно доказал приход новой веры. Это мирный, безболезненный путь.

— Чем вы так обеспокоены, Илья Натанович? — вмешался Судских.

— И вы еще спрашиваете? Вы использовали меня самым гадким образом! Вы овладели тайной, но в том состоянии, в каком сейчас пребывает Россия, ни в коем случае нельзя воспользоваться секретным оружием! Это приведет к неисчислимым бедам! Вспомните приход Наполеона, вспомните воцарение бесноватого фюрера!

— О чем вы, Илья Натанович? — того больше удивился Судских. — Это всего лишь прогнозирование! Точно такое, каким занимались вы. Может быть, в иной плоскости.

— Никакое не такое! — замотал головой Триф. — Григорий Александрович ясно дал понять, что он обладает ключом архангела Михаила. Не делайте этого, умоляю вас, это страшная вещь!

Лаптев тем временем запустил программу. Дисплей ожил. Пришлось выбирать между Трифом и Лаптевым.

— Илья Натанович, — как можно мягче предложил Судских, — вы нездоровы, вам лучше пойти отдохнуть.

— Я не позволю вам сделать это! — завопил Триф и швырнул в экран массивную пепельницу. Экран с треском потух. Трифа увели, всячески уговаривая не нервничать…

— Товарищ генерал-лейтенант, вас запрашивает генерал Воливач.

— Здесь Судских.

— Игорь Петрович, я не понимаю вас, — услышал он сухой голос Воливача.

— Я действовал согласно вашему предписанию — быть готовым к неожиданностям — и указанию президента.

— Немедленно дайте отбой. Это приказ.

— Тогда объясните мне, что происходит? В столице путч, на улицах банды, и милиция потворствует бандитам.

— Выполняйте приказ!

Вот она, точка зрения обратного отсчета…

«Есть ли хоть какая-то заминка…»

— Я готов выполнить приказ, но не уверен, что его отдает генерал Воливач, Я говорил с ним утром, получил указания быть готовым к неожиданностям, с тех пор не могу с ним связаться.

— Играете, Игорь Петрович?

Было слышно по выговору слов, каких трудов стоило Во-ливачу сдержаться.

— Это не игры. Это осознанная реальность. Я должен видеть вас лично. Приезжайте в штаб-квартиру УСИ. Ибо мне вовсе не понятно, почему приказы исходят от Гуртового.

— Теперь понятно, почему сомневался Гречаный…

Судских будто не понял.

— Я связывался с ним, связывался с министром обороны, у всех аналогичные предписания президента. При чем тут Гуртовой? — выжимал время Судских. — Да поймите же, я, как и вы, против кровопролития!

Он шел по бритве, но точно так же шли по ней все участники путча. Острая ситуация, нервы на пределе.

Повисла пауза. Судских слышал переговоры дежурных офицеров с подразделениями, складывал мозаику событий. Картина получалась сумбурная: милиция и чернорубашечники оказывают вооруженное сопротивление, жертвы растут, подразделения с потерями занимают позиции. Казаков нет.

— Президент низложен, — произнес наконец Воливач.

— Но я связывался с ним, он в резиденции! — парировал немедленно Судских.

— Это ни о чем не говорит.

— Тогда на чем держится власть? Вдруг появляются чернорубашечники, бесчинствуют; избранный народом президент просит помощи, значит, помощи просит народ, а я получаю приказ снять защиту? Я не верю, что это вы.

Гнетущая тишина. Крутятся барабаны магнитофона. Черный ящик.

Судских сделал еще один шаг по лезвию бритвы:

— Гуртовой для меня не авторитет. Передайте: я жду распоряжений непосредственно от генерала армии Воливача или президента.

Он отключился и немедленно связался с Бехтеренко:

— Как там у вас?

— Да спокойно, Игорь Петрович. Въезды перекрыты, никого, ничего…

— А президент, что с ним?

— Малость почивают, — послышались смешки в голосе Бехтеренко. — Приняли на грудь и просыхают на диване.

«Вот она, сермяжная российская классика! Власть сама по себе, народ сам по себе. Я под расстрел иду за невыполнение приказа, а этот хмырь нажрался и дрыхнет! Дичайшая ситуация!»

— Председатель Совета национальной безопасности, — протянули трубку Судских.

— Игорь Петрович, я готов прибыть к вам и дать необходимые разъяснения. Вы готовы их выслушать?

— Я думаю, это крайне важно. И если вы действительно можете повлиять на ситуацию, требуется прекратить бесчинства в столице, дать возможность командирам моих подразделений разоружить бандитов и остановить налет на базу УСИ — Сорокапятку. Трифа там нет, — перечислил условия Судских.

— Будет так, — ответил Гуртовой. — Вы убедитесь в этом. Я вылетаю к вам…

Судских оглядел офицеров в помещении оперативного пульта. Каждый занимался своим делом, но это были не роботы, они слышали все переговоры своего начальника и также делали выводы. Уверенности у них не было.

«Неужели мне удалось остановить никому не нужную войну?» — размышлял Судских. Верил и не верил.

5 — 28

Несчастный Илья Триф не перенес испытаний и мук раздвоения. Он выбросился из окна своей комнаты на третьем этаже и разбился насмерть о бетонные плиты. Это случилось, когда монитор заменили и наново ввели программу.

— Отложим, Игорь Петрович? — тихо спросил Лаптев. Он тяжело переживал случившееся, в лаборатории устойчиво пахло валерьянкой.

— Я не знаю, что будет завтра, — повесив голову, отвечал Судских. Перед глазами маячил черный полиэтиленовый мешок, в который затянули бедного ниспровергателя Христа. Какой-то рок преследовал их работы, а еще раньше погибли те, кто пытался прикоснуться к тайне. Судских не был мистиком и суеверным, однако понимал всю тяжесть взятого на себя бремени и не мог остановиться: за черной полосой бед должна идти светлая полоса, ее надо сделать очень широкой. — Будем продолжать, Гриша…

Программа вошла в режим, Лаптев вызвал текст вводной:

«Данные сводных карт показывают нарастание величины смещений на планете с учетом спорадических катастроф.

Катаклизм произойдет в критической зоне «А». Катаклизм первой величины».

— Что это? — с тревогой спросил и без того взволнованный Судских. Григорий остановил текст и пояснил:

— Это, Игорь Петрович, ядерная катастрофа, предположительно, на Американском материке. Первая величина говорит о невозможности предотвратить ее.

— Господи, куда мы попали! — закрыл лицо руками Судских.

— Никто не обещал нам дорогу к звездам без терниев, — без особого энтузиазма ответил Лаптев. — Это предстоит пережить. В Библию вписан этот катаклизм. С помощью Трифа я расшифровал текст. Вот как он звучит…

Перекатившись на подвижном кресле к другому компьютеру, Лаптев нашел нужный текст:

«И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и, говоря со мною, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над блудницей великою, сидящею на водах многих. С нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле.

И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом… И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным…

И сказал мне Ангел: что ты дивишься? Я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов. Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдет в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был и нет его.

Здесь ум, имеющий мудрость. Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена… Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями».

Лаптев повернулся от экрана к Судских: какова его реакция?

— Игорь Петрович?

Казалось, Судских спал. Он встрепенулся от голоса Лаптева:

— Я слушаю, слушаю!

— Стран, претендующих на царицу, несколько. Именно в этих странах столицы лежат на семи холмах: Италия, США и Россия. Но дальше по тексту есть важное пояснение: страна эта разбогатела от морской торговли и правила царица из-за моря. Россия удалена от моря, хотя некогда Москву называли портом пяти морей. Италия не шибко обогатилась от морской торговли. В наших предположениях можно учесть и Японию — она-то как раз живет с морского извоза, если столицей будет Осака. Этот город лежит на семи холмах Сенриока. Выходит, США…

— И возможности остановить катастрофу нет. Так я понял? — спросил Судских.

— Пока не видно. Однако вся история развития планеты основана на схлопах, на смещении времени. Едем дальше?

Судских медленно кивнул и уставился в экран.

«Биологические изменения после этого катаклизма приведут к появлению мутантов третьего порядка».

— А это как понимать? — спросил Судских.

— Очень просто: мы — мутанты второго порядка. Значит, предстоит новый потоп, и дедушка Ной перевезет нас в новую жизнь… Похуже, не иначе, заживем, травки мало останется.

— Давай дальше, — не понравились Судских размышления вслух Лаптева.

«При функциональной зависимости смещения катаклизма в зоне «А» номинал планеты способен восстановить функции производной первого поколения».

— Ну и язычок! — покачал головой Судских.

— Прекрасный язык, Игорь Петрович! — обрадовался вдруг Лаптев. — Машину не учат говорить красиво, но вслушайтесь, сколь прекрасно она высказалась! Есть возможность остановить катастрофу!

— Тогда первоисточник ошибается?

— Отнюдь, Игорь Петрович! — воскликнул Григорий и живо перекатился к другому компьютеру. — Глава двадцатая «Откровений»: «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет. И низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобождение на малое время».

Лаптев хлопнул в ладоши.

— Так что тысячу очередных лет мы поживем без диавола. Может, поумнеем за это время. Едем дальше? — спросил Григорий, перекатываясь к основному компьютеру.

— Едем, едем…

Текст высветился сразу в тройной рамке — красной, желтой, зеленой: «Введите оператор функции линейной зависимости». Григорий всплеснул руками:

— Черт! Такого даже я не предполагал! Помните, я рассказывал о линейной зависимости? Где же его взять, этот оператор…

— Я тебе дам его, — тихо произнес Судских.

— Вы? — несказанно удивился Лаптев. — Откуда?

— Это буква «шин» еврейского алфавита. Я уверен.

— Но как она выглядит?

— Вот такой трезубец… — сказал Судских и на листке бумаги изобразил букву.

— Смутно, но сейчас построим… — вглядевшись в значок, сказал Григорий и перекатился к третьему компьютеру, стал манипулировать клавишами. — Этот подойдет? — спросил он, указывая на изображение значка.

— Думаю, да, — вгляделся в значок Судских. — Пробуй…

Григорий перекатился к основному компьютеру.

Тексту на экране они просто не поверили:

«Отсутствуют два абзаца разъяснений. Знак электрического поля вводится в формулу лагранжианного Бета-распада. Поиск верен».

— Черт! — буквально слизывал Гриша текст с экрана.

— Не поминай черта в Божьих промыслах.

— Игорь Петрович, Игорь Петрович! — не слышал Лаптев. — Я знаю ключ к фразе «Красота спасет мир»! Игорь Петрович! Я знаю, почему выжили люди в Армагеддоне-2!

И вот теперь, когда тяжкий труд принес поистине роскошный плод, он дожидается Гуртового, втянувшего Россию в бунт, страшный и бестолковый.

Звуки лопастей вертолета показались Судских жужжанием бормашины и отозвались зубной болью.

Встречать его Судских не пошел, дожидаясь в кабинете. С пульта доложили, что вместе с Гуртовым прилетел и Воливач.

— Совсем мило, — проворчал Судских, однако сообщение об относительном затишье в столице немного успокоило.

Гуртовой вошел в кабинет один. Он не выглядел важным, скорее сохранял привычку держаться с достоинством. Как ни коробило Судских присутствие Гуртового, он старался быть вежливым.

— Садитесь, Леонид Олегович, — пригласил Судских. — Разговор, думаю, предстоит долгий.

— Вряд ли, Игорь Петрович.

— Почему же?

— Прежде всего времени нет, а вы — человек аналитического склада ума и поймете меня сразу.

— Попробуйте, — свел пальцы рук перед собой Судских.

— Прежде всего ваше ко мне брезгливое отношение. Мое смертельное заболевание вы принимали за извращенность, что мешало нам быть откровенными. Из картотеки вы знаете, что моя форма диабета неизлечима, почему я даже свои деньги отдал России. На встрече у Гречаного нам не удалось поговорить. Вы посчитали ниже своего достоинства подойти, а я не рискнул напороться на оскорбление.

— Зря не подошли. Оскорблять не в моих правилах.

— Уже в прошлом, — продолжал Гуртовой. — Нормальный бескровный переход власти к Комитету национального спасения вы приняли за ползучий путч и поспешили с противодействиями.

«К чему он все это? — слушал и начинал раздражаться Судских. — Пора остановить словоблудие».

— Президент избран народом, и сместить его может народ.

— Что вы говорите? Убегающее молоко вы хватаете и голой рукой.

— Давайте ближе к теме, — нахмурился Судских. — Кипятить молоко не доводилось.

— Поэтому вы начальник УСИ, а не кухарка.

Судских раздраженно кашлянул.

— А молоко действительно сбегало. Вот стенограмма заседания Политбюро, его постановление по текущему моменту, вот пленка, вот видеоролик, — говорил Гуртовой и выкладывал перед Судских названные предметы. — Читайте, слушайте, смотрите. Скажу главное решение: коммунисты силами «милиции нравов» решили произвести аресты видных деятелей по всей стране, отколоться от Церкви, восстановить партию в ее прежнем виде и ввести чрезвычайное положение. Вы в этом списке первый. Выше Воливача.

Судских не поверил своим ушам. Гуртовой усмехнулся.

— Дайте-ка видеомагнитофончик. Так убедительнее.

Увиденное и услышанное не поддавалось осмыслению.

«И в первую очередь следует парализовать УСИ, арестовать Судских», — сказал президент и стукнул кулаком по кафедре. Камера показывала сидящих за столом заседаний. На Судских глядели ископаемые из прошлого тысячелетия, сморчки и мухоморы, обозленные своим отстранением от жизни, по-прежнему полные яда.

Он резко повернулся к Гуртовому: это что, дьявольский розыгрыш? Монтаж?

— Какими силами коммунисты собирались свершить акцию?

— Посмотрите внимательно во-он на того джентльмена, — остановил пленку Гуртовой.

— Мастачный! — сразу узнал Судских. — Жук колорадский!

— А этого узнаете?

— Шумайло, как не узнать…

— Его неожиданная смерть смешала карты заговорщикам, заставила их внести коррективы в планы переворота.

— Сейчас там Бехтеренко.

— Это особый случай. Просто усыпили вашу бдительность. Бехтеренко принял кремлевскую гвардию, которую подбирал Шумайло. Пока действия Бехтеренко не идут вразрез с планами коммунистов. Позже его уберут. Рядом с Шумайло узнаете персонаж?

— Да, — почувствовал досаду Судских, — министр обороны.

— Как видите, все сходится. Армия контролирует расправу.

— А чернорубашечники? Фашизм — будущее России?

— А в какой цвет их одеть для отличия? В красный? Белый? «Семнадцать мгновений весны» у нас так любят вовсе не за подвиги Штирлица — Исаева — Тихонова. Там много черных мундиров Эс-Эс. Это бередит сознание, это скрываемая людская извращенность.

— Кто же они?

— Отряды патриотической молодежи. Их готовили в строжайшей тайне под личным контролем Воливача и моим. Многие юнохристиане влились в отряды. Отбор тщательный. Мы пошли на это, чтобы иметь противовес «милиции нравов». И это сознательная молодежь, не хулиганье. Вот в «милицию нравов» стекается подлинный сброд, и вы это знаете. Сейчас этот сброд занят мародерством. Решайтесь, Игорь Петрович. Президент вот-вот проснется, а Кремль контролируем не мы. Наши противники используют президента в качестве щита, и я не берусь прогнозировать дальнейшие события. Любое посягательство на Кремль породит гражданскую войну.

— Почему я не знал всего этого?

— Воливач просил оградить вас от излишней информации. Вы должны были дозреть самостоятельно, вы решали задачу посложнее. Об этом позже. Я полагаю, вы добились успеха?

Судских непроизвольно кивнул, размышляя, как поступить. Чаши весов могли стронуться от легкого дуновения.

— Я свяжусь с Бехтеренко.

Гуртовой развел руками, показывая: хозяин — барин.

— Как дела, Святослав Павлович?

— В прежнем ключе: встали, лыкнули, легли.

— С кем вы там?

— Пять парней из первого взвода, комвзвода и помком-взвода.

— Связь громкая?

— Не-е-т, — осмысливал вопрос Бехтеренко.

— Слушай, Святослав Павлович, и запоминай. К аппаратам никого не подпускай, а еще лучше, блокируй всю связь, кроме прямого провода со мной.

— Та-а-к, — соображал Бехтеренко.

— В резиденцию никого, никаких представителей, кроме меня и Воливача. В течение часа мы заменим всю охрану на своих ребят.

Бехтеренко сосредоточенно слушал, Судских решил ему помочь:

— Помнишь, как Мишка Меченый на Фаросе отсиживался, полагая въехать в столицу на белом коне, когда все это кончится? Тут аналогичная ситуация.

— Все ясно, Игорь Петрович.

Еще бы, порадовался Судских: не зря он добивался от своих подчиненных самостоятельности.

— Президент пусть спит. Проснется, похмели его.

— Еще ясней! — повеселел Бехтеренко.

Гуртовой удовлетворенно кивнул.

— Что дальше? — спросил Судских у Гуртового.

— Я бы повел переговоры с командирами армейских частей и одновременно обратился с воззванием к русскому народу.

— Это не по моей части, — отрицательно закивал головой Судских и даже хмыкнул.

— Разумеется, Игорь Петрович. Взывать будет патриарх. Это на сегодняшний день самый убедительный оратор.

— У меня с ним плохие отношения.

— Я возьмусь за это.

— Дай вам Бог…

— Будь сам не плох. Будьте любезны, пригласите медика. Мне пора делать инъекцию. Иначе не доберусь.

Судских вызвал врача. За недолгое ожидание он старался по-новому разглядеть человека, который взял на себя смертельную обузу свершить то, чего пока не смог никто: мирно разрешить российский бунт, бестолковый, как сама жизнь на Руси.

— Я оставлю вас, — сказал он, едва появился врач. Пора объясняться с Воливачом.

Он ожидал увидеть его на пульте оперативной связи, однако нашел у прилетевшего вертолета. Воливач маршировал туда-сюда, руки за спину. Выходящего Судских он приметил, но занятие не прервал.

— Здравия желаю, Виктор Вилорович!

— Коли здоровья мне желаешь, значит, Г уртовой тебе мозги поставил на место. Разобрался? — протянул руку Воливач.

— Разобрался.

— Человек в погонах, — указал Воливач на форменную рубашку Судских, — выполняет приказы, а не разбирается.

— Одно другому не мешает.

— Вот мы о тебе так и думали! Надеялись, что ты два дела, как Цезарь, сможешь делать! Хрен ты оловянный! Время уходит!

— Наверстаем, Виктор Вилорович!

— Попадешь на московские улицы, увидишь, — выговаривал Воливач, а Судских не ощущал униженности. — Много убитых, раненые, гражданских много.

Показался спешащий к ним Гуртовой.

— Значит так, Игорь Петрович, — переключился Воливач. — Я у себя на «Зеро», ты здесь, Леонид Олегович отправится к патриарху. Выгорит разговор, победим бескровно. Имей в виду, члены Политбюро воссозданной коммунистической партии разъехались по воинским частям, и ты знаешь, как эти суки умеют убеждать мальчишек, призывая на последний и решительный. А пацаны ведь, стрелять — не строить, дядя ответит. Цэ Ка в полном составе отсиживается в генштабе. Выжидают.

Пилот запустил двигатель.

— Ты ничего не сказал о своих изысканиях. Толк есть?

— Сверхтолк, Виктор Вилорович. Лаптев сделал невозможное.

— Говори! — потянул его Воливач в сторону от шума.

— Появилась возможность остановить радиоактивный распад. Можно убить радиацию, заглушить реактор, превратить в труху заряды ядерных боеголовок.

— И ты старому товарищу не сказал?

Судских показалось, что Воливач сейчас расплачется, так отчаянно он тер глаза.

— Это чудо, Игорь Петрович…

— Мир уже много раз стоял на пороге чуда…

— Это потом, не порть радость. Береги Лаптева! — И первым полез в кабину.

— Спасибо вам, Игорь Петрович, — сказал, приложив руку к груди Гуртовой. — Вы окрылили нас.

Вертолет размахал лопасти и взмыл вверх. В лучах заходящего солнца, сидевшего багрово в серой пелене, он казался пушинкой, которую вот-вот поглотит мрак.

«Наверное, так великий Инка провожал улетающую возможность спасти свою страну, когда под ним разожгли огонь…»

Он пошел к выбегающему навстречу дежурному офицеру.

— Товарищ генерал-лейтенант, войсковые соединения перешли Окружную дорогу!

5 — 29

К середине августа Россия стала напоминать Чечню под увеличительным стеклом. Сбылись проклятия. Ползучий переворот принес ползучую войну. Растерзанная этой гадиной, она истекала кровью. Воинские части то занимали какие-то рубежи, то перемещались на прежние позиции, кого-то давили огнем стволов и гусеницами танков. Армии противостояли такие же мальчишки в такой же форме с одинаковым оружием. Каждая сторона призывала остановиться и — продолжала стрелять.

Президент назвал Комитет национального спасения кучкой авантюристов. Комитет, в свою очередь, призывал россиян покончить наконец с тиранией большевистской касты. Те и другие были россиянами. Патриарх проклял тех, кто втянул страну в междуусобную бойню. Имен не назвал. Люди выжидали, когда хоть что-то прояснится. Со стен и заборов на них глядели с расклеенных плакатиков лица преступников, за поимку которых обещаны высокие вознаграждения. Одних ловили большевики, других — Комитет. Попадались и те, и другие: кому не хочется заработать и как-то пережить смутное время.

Развелось не считано пророков и кликуш. Вместе с объявлениями о поимке смутьянов стали появляться их рукописные пророчества о пришествии конца света, о начале суда Господня над Антихристом. То пророк Илия, то девственница бабушка Фефела призывали народ покаяться и уповать на милость Божью. И опять люди отмалчивались. Вот приедет барин…

А кому говорить? Где этот барин с микрофоном и телекамерой? Ждали, когда проявится. Молча прочитывали плакатики с именами преступников и не торопились каяться.

Не было среди смутьянов атамана Гречаного, но авторитет его силы рос. Люди передавали друг другу новости о том, как там-то перешел на сторону казаков полк и отказался защищать горком партии, а в другом месте целая дивизия стала казачьей и не выходила из лагерей, и вообще здорово, что 2-я воздушная армия стала казачьей и вот-вот начнет бомбить эти сраные райкомы большевиков. Тихо радовались и ждали, когда наконец придет освобождение и от коммунистов, и от путчистов.

Желая освободиться от большевиков, люди тем не менее равнодушно проходили мимо зданий райкомов, внушительно окруженных бронетехникой и милицией. И никто в глаза не видел этих партийных секретарей и помощников. Где они жили, чем питались, кто их стриг, обстирывал, кому нужно выразить возмущение, — есть, но нету. Будто фантомы сумасшествия прижились в людском организме и не проявляются до поры, а к райкомам не подойти на сто шагов, ближе — стреляют без предупреждения.

Удивительно, так одна группа кровяных телец защищает гнездо стафилококка, не давая другой группе уничтожить заразу, а стафилококк потихоньку набирается сил и убивает организм; удивительная штука — природа взаимоотношений.

Весь мир напряженно следил за событиями в России.

И не так, в сущности, были опасны большевики, как те, кто нагулял вес в мутной и грязной водице. Кучкуя вокруг себя себе подобных, они искусно мутили воду. Была среда для проживания, длилась смута. Любой мальчишка в России знал, что война в Чечне длилась так долго и бестолково по одной причине: это было выгодно авантюристам, примазавшимся к власти. И мог спокойно перечислить фамилии мерзавцев. А вот кто сейчас мешает ему ходить в школу — ни сном ни духом. Какие-то мерзавцы…

Начальник «милиции нравов» генерал-майор Мастачный за свое будущее не опасался. Кто бы ни победил, он всего лишь исполнитель и верен присяге, данной президенту, избранному народом. В самом начале путча ему предложили возглавить МВД. Какой хохол откажется? А Мастачный отказался. Горячее креслице. А ему на прокорм хватает и у себя. Созданные им ОПРы — отряды постоянного реагирования— в народе сразу окрестили «опричниной». Их боялись, ненавидели, желали разборки в аду, а за что — никто не мог объяснить. Более того, когда вооруженные бандиты врывались в жилища граждан, чаще всего их спасали опровцы, жестоко подавляя нападавших, но чаще всего, когда скованных бандитов увозили, хозяевам оставалась разгромленная и разграбленная квартира. И жаловаться некому. В таких случаях Мастачный от себя лично приносил извинения: условия военного времени, фронтовой город, какие там сережки-колечки, скажите спасибо, что в живых остались. Судов над бандитами не было. Шушукались, якобы их расстреливали немедленно по законам военного времени. Хвалил себя Мастачный за умную мысль создать эти отряды. Пускай правые истребляют неправых, его время придет, его будущее прочно.

В прошлом остался Христюк. Старого дружка пришлось убрать в первую очередь: много знал. Настоящее зыбко, но в нем живут многие, кто нужен Мастачному для будущего.

По утрам он обходил камеры предзака, словно хозяин клетки с кроликами.

— Как в 16-й? — спрашивал он, заглядывая в глазок.

— Плюется и молчит.

— Без зубок и плюется, — изображал возмущение Мастачный.

В 16-й находился Бехтеренко. Правая рука Судских, он мог рассказать много интересных вещей. Нужных вещей. Молчит.

— Пробуйте психотропные, хватит ему отмалчиваться, — распорядился он с некоторым сожалением, бросая последний взгляд на вспученное кровавое месиво, которое было еще неделю назад лицом генерала Бехтеренко, его обидчика.

— А как у нас 22-я? — приникал он к другому глазку.

— Плачет…

В 22-й находился весельчак Гриша Лаптев. Его не избивали. Круглые сутки при ярком свете он слушал песни Наточки Севеж. Многое перенял Мастачный у своего главного обидчика Судских. Судских пока нет, не попался, а Гриша Лаптев — вот он, на расстоянии вытянутой руки. И нужен Мастачному позарез.

— Здравствуй, Гриша, — говорил он ласково, и Григорий вздыхал облегченно: противен ему хозяин здешних мест, но его приход означал тишину.

— Все никак не вспомнишь? — задавал он обычный вопрос, и Лаптев отрицательно качал головой.

В этот приход Мастачного, сорок второй по счету, он не сделал этого. От непонятной болезни вздулись вены и любое движение приносило острую боль.

— Как же ты плохо выглядишь, — сокрушался Мастачный. — Ну что тебе стоит сказать, где эти несчастные дискетки, и конец твоим мучениям.

В каждый приход своего мучителя Лаптев говорил себе: «Все, больше не выдержу, расколюсь». Терпел. Сегодня было особенно дурно. Никогда он не ощущал себя уверенным в форменной одежде, не считал настоящим полковником и не готовился к особым испытаниям. Как переносил их, объяснить не мог. Омерзительным было его нынешнее состояние, еще противнее этот оборотень с ласковым тявканьем врачующегося шакала.

— Я же отвечал, — с трудом ворочал языком Григорий, — все погибло во время обстрела моей лаборатории.

— Эх, Гриша, Гриша, — участливо вздыхал Мастачный. — Не было их там. Ты унес. Ну скажи, где спрятал?

Григорий молчал, экономя силы, и размышлял мучительно: как же это он, умный, не чета этой мрази в генеральской форме, отчаялся, должен умереть, а тупица переживет смуту, выживут его дети, внуки и понесут в себе дальше по жизни бациллы зла и уверенность безнаказанно творить его.

— Ладно, — решился Лаптев. — Я составлю копии программ.

— Гриша, зачем ты меня за дурачка считаешь? Копии нужно месяца два готовить, а за это время казачки живо образумят наших партийных придурков. Найди мне старые. Вон какой ты плохой, недели не протянешь…

Из всего, вытянутого у Лаптева, в голове Мастачного кое-что осело. Что «красота» — это термин такой из физики элементарных частиц, что би-кварки способны влиять на Бета-распад, а это — новейшая страница науки и цивилизации, где люди перестанут бояться атомной бомбы и радиации. Ну и что? Это не товар: ни продать, ни поторговаться. Дискеты нужны, маленькие такие кружочки, там все обсказано, с формулами, со всеми шкварками. В России уже стойко пахнет паленым, а он мужчина в соку, успеет еще побаловаться и шкварками, и девочками, и деток на ноги поставить успеет…

— Я сделаю за неделю.

— За неделю? — обдумывал предложение Мастачный. — Что надо?

— Пару хороших компьютеров, модем, Библию и помощника из нашего УСИ. А сначала привести меня в порядок. Я не работник.

— Сделаем! — решился и Мастачный. — Эй, кто там! Перевести в лазарет, психотропы снять, посадить на искусственную почку и ни в чем не отказывать!

«Вот чем они меня шпыняли… — догадался Лаптев. — Ну, сучара-шакал, обожди, дай только оклематься».

— Кого ж тебе в помощники?.. — задумался Мастачный: хитрит мужик или знает про Бехтеренко? Он смотрел на Лаптева пронизывающе, весь его мелкообманный нрав сопротивлялся непонятному, боялся прогадать, а Гриша не торопился. — Хай буде грец. Будет тебе помощник…

Григорий неслышно перевел дыхание.

— Только не обмани, Гриша, — вкрадчиво сказал Мастачный уже в дверях. — Я ведь жилки твои по одной выдергаю, как неделя пройдет. Хохол не москаль, это высшая раса.

«Где неделя, там месяц», — облегченно подумал Григорий.

Имени помощника Мастачный не назвал, но велел откармливать Бехтеренко и пытки прекратить.

В лазарете, осмотревшись, Лаптев понял, что деру отсюда не дашь: стальные двери и решетки на окнах. Посмотрим, решил он, безвыходных помещений не бывает, зря, что ли, он полковник УСИ…

Проснувшись наутро, а проспал он сорок восемь часов кряду, он не ощутил боли, не увидел взбугрившихся вен. И что-то еще несло свет и облегчение. Он глянул в зарешеченное окно и обомлел. Зелень, пожухшую до срока от летней жары, плотно облепил снег, солнце светило ярко, с искренней силой.

В Москву вошел конь бледный.

В ночь на празднество Преображения Господня сместились сроки и лик небес очистился. Москвичи не знали, радоваться очищению или новая беда пришла к ним. Погиб урожай на дачных участках, грядет голод и суровая зима. Кто спасет их? Вечно пьяный президент? Ему не верили. Комитет национального спасения? Его не знали. Москва зашевелилась: голод — не тетка.

Мастачный стал получать тревожные сообщения: в Лианозово заманили в ловушку и перебили отряд ОПРа; в Отрадном взорвали опорный пункт, погибло пятнадцать опровцев; неизвестные забросали гранатами казарму ОПРа на Садово-Кудринской.

«Надо поспешать», — смекнул он.

А Лаптев показывал расчеты с непонятными формулами и требовал обещанного помощника. Черт с ним, махнул рукой Мастачный и велел доставить в помещение лаборатории Бехтеренко.

Сегодня ему было не до Лаптева, не до Бехтеренко, сегодня, может быть, главная операция за всю его службу: через стукачей стало известно, что в районе Сорокапятки обнаружен опальный генерал Судских со своей бандой.

«Нет, это дело тупым армейским полковникам не доверю, это мое личное дело!»

И вот ведь незадача! Снег выпал, навалило по пояс, не пройти, не проехать! Отложить операцию — уйдет Судских, осуществить — как бы самому не влопаться. Банда передвигалась в Москве и окрестностях неуловимо, совершая теракты, выполняя приговоры какой-то «Народной воли». Одно успокаивало: стукачи сообщали, что с Судских всего пять человек.

Изворотливый ум подсказал выход. Мастачный связался с Министерством обороны и выпросил десять единиц бронетехники, Просил пятьдесят с водителями, министр посмеялся: солярки нет. Ползучую войну сопровождал ползучий саботаж.

Усадив своих головорезов на технику, Мастачный выехал в район поиска. Предположительно, старая свалка за Сорокапяткой.

Храбрости Лаптеву не хватало, зато фантазии с избытком. Услышав через окно мощный гул многих двигателей, скопление опровцев, крикливые команды Мастачного, он сообразил, что шеф нравственников куда-то наладился с опричниной, а тут еще в лабораторию втолкнули, к его изумлению, Бехтеренко.

— Святослав Палыч! — кинулся к нему Лаптев. — Какими судьбами? Вы ли это?

Да, это был Бехтеренко. Беззубый, шамкающий, но вполне пригодный боец, гроза нравственников.

— Хахими шутбамы? Он шпрашиваеш…

— Ясно, Палыч, — прослезился Лаптев. — Ты помолчи, а я ситуацию обрисую. Есть шанс в суматохе выбраться отсюда. Ага? — Бехтеренко кивнул. — Я сейчас на арапа повод найду и — ага.

Едва за воротами Управления стихли моторы, Лаптев вызвал охранника.

— Надо шустро, очень шустро, — подчеркнул Лаптев, — как распорядился генерал Мастачный, проехаться по магазинам и закупить недостающее оборудование. Я составил список, — сказал он с замиранием сердца.

— Какие магазины, парень? — с ленцой ответил охранник. — Пункты выдачи помоев, очередь в километр — не хотел?

— На складах надо искать, — осмелел Григорий.

— Это с начальством решай, — отмахнулся охранник и вызвал лейтенанта.

— Приказ шефа: ни в чем не отказывать! — напирал Лаптев.

Лейтенант связался с дежурным по Управлению. Приказ Мастачного, неординарность просьбы — у майора-дежурного голова пошла кругом.

— А сам бы смог? — дошло наконец до майора, что всякие диоды-триоды — страшная гадость.

— Я бы смог, да у меня здесь работы невпроворот, — охамел Григорий. — Мне Мастачный ради спешки вот этого прислал, — указал он на Бехтеренко.

— Ты хоть подскажи, что делать? — заволновался майор. Службой он не особо дорожил, а головой — да.

— Ладно, — дал себя уговорить Лаптев. — Мы с ним прокатимся по точкам, подыщем искомое.

— Вдвоем не отпущу, — засомневался майор. — Зачем вдвоем?

— Он знает, где, я знаю, что. Решай сам…

Майор нашел решение. Дав усиленное сопровождение, он посчитал миссию исполненной. Шеф любил сообразительных.

Выгорело! Мастачный укатил на свалку, Лаптев с Бехтеренко поехали своим путем. Сопровождающие и там и там особой прыти напрягаться не выказывали.

Как на любой российской свалке, за Сорокапяткой гнездились бомжи. Милиция давно махнула на них рукой: поживиться нечем.

«Ан пригодились! — довольно размышлял Мастачный. — Среди бомжей Судских укрывается. Так, значить… От трассы к свалке ведет мощеная дорога, а за свалкой болотина. Значить, я их за свалкой, как зайчиков, переловлю».

По трассе техника прошла сносно. Снег не подтаял, и мощные скаты давили его. На грунтовке бэтээры заелозили, и Мастачный досадовал на задержку.

Бомжи быстро смикитили, что за напасть с ревом приближается к местам их обетования: облава. И не совсем по их души. Признанный вожак стаи по кличке Косорукий велел шустро уходить через гати по краю болотины.

— А че нам облава? Че с нас взять? — не хотела двигаться с насиженных мест стая. По снегу, черт-те куда, а тут хорошо зарылись в норы, тепло и не каплет.

— С нас-то взять нечего, а вот соседи на том краю окопались опасные. Чекисты! Че, не смекаешь? Их ловют — и нам хана.

— А че, бля, делать, пахан?

— Не блякать, а бабакать! Или уходить вместе, или вместе отмахиваться. У них и валье в избытке имеется, сам видел, под кузов сгоревшего автобуса натаскали.

— Слышь, Косорукий, а у них там баба икряная. Чево чекисты таскают ея?

— Може, сродственница, отбили где, прячут…

Косорукий велел всем держаться кучно шагах в двадцати, пока он поведет переговоры.

Его приближение незваные гости встретили настороженно. Вроде такие же бомжи, в рванье, а сапожки фирменные, не сбитые и на шипах, телогреечки с боков оттопыриваются, а глаза не потухшие от сурового житья бомжей. А девица есть, на сносях…

— Здорово ночевали, — снял треух Косорукий. — Кто старшой будет? Покалякать надо.

— Калякай со всеми, — откликнулся один, заросший по самые глаза.

— Беда, мужики, супостат едет.

— Слышали…

— Дак вот, решили у вас помочи просить, свою предложить. На десяти колесниках едут, на броне человек по десять да внутри…

— Многовато, — сказал заросший. Голос его показался страшно знакомым Косорукому, и сам он, вглядевшись, подался вперед.

— Здорово, стрелец!

— Вот так встреча… — опешил вожак. — Здравствую, гражданин начальник. — Стало быть, уравняла нас жисть.

— Здорово, чертила! — кинулся к нему заросший. — Что ж ты сбежал тогда? Я ж тебя так разыскивал!

Косорукий посуровел:

— А нам что барский гнев, что барская любовь — все одно плохо. С твоей отметины рука скособочилась.

— Прости, — опустил голову Судских. — Позже сочтемся. Ты, как я понял, с помощью пришел?

Косорукий свистнул. Ватага приблизилась.

— Кто с вальем обращеться могет?

Ватага недружно заговорила.

— Так не пойдет, — остановил Судских. — Построиться в ряд.

— Началось, — загомонили.

— Робя, не до обид, — вмешался Косорукий. — Я, может, на этого человека смертельный зуб имею, а подчинюсь без всяких яких. Слушать его за старшего.

— Кто знает оружие — шаг вперед.

Вышли все.

— Не верится, — нахмурился Судских.

— А ты поверь, мил человек, — сказал кто-то из ватаги. — Почитай, все служили в светлые годы коммунизьма.

— Бурмистров, Левицкий, Смольников, раздать оружие и гранаты, — окреп голос Судских. Сам к автомату прикипел с мая.

— Как тебя зовут-то, стрелец? — спросил он Косорукого.

— В миру Олегом звали. Олег Буйнов.

Натужный рев и хлопки двигателей стали ближе.

— С полчаса еще, — сказал Судских. Буйнов понимающе кивнул.

Зная окрестности много лучше Судских, он предложил занять оборону с краю свалки, в осиннике, вытянуть на себя основную массу опровцев, встретить неожиданным огнем, ошеломить, а потом группами отходить на возвышенность. А там видно будет.

— А там вертолет будет за нами, — подытожил Судских.

— А за нами? — искоса поглядел на него Буйнов.

— Транспортный вертолет принимает до взвода, а нас всего двадцать три, — без укора ответил Судских.

— Слышь, командир, а зачем бабу с собой таскаешь?

— Так получилось, — вздохнул Судских. — Через кордоны ей пройти было легче. Особое задание выполнила. Да вот задержались.

— И все же красиво нас жизня уравняла, — засмеялся Буйнов.

— Бывает, — засмеялся и Судских.

— Я тебе один анекдот хороший про это расскажу, — расслабился Буйнов. — Сидят на обочине два бомжа вроде нас, и один другого спрашивает: вот говорят — коммунизм, коммунизм, там все такое справное для житья, а мы с тобой и не ведаем, каким боком к нему приладиться. Узнать бы у кого. Другой и отвечает: давай спросим у знающих, кто на машинах катается, они, почитай, в коммунизме живут. Один вы* смотрел приближающуюся машину, пошел к ней, а другой ждет. Остановилась машина, блестящая такая, и человек за рулем не с помойки. Спросил его бомж про коммунизм. Человек и отвечает: «Как бы тебе подоходчивее… Видишь, у меня красивая машина? Вот когда у всех будут такие машины — это и есть коммунизм». Поехал дальше, а бомж к корешу вернулся и говорит: «Как бы это попроще тебе объяснить про коммунизм… Вот у тебя котомка и у меня котомка, а когда у всех котомки будут — это и есть коммунизм».

— Спасибо Марксу и Ленину, — : засмеялся Судских, — Дошли наконец…

Помолчали. Чувствовал Судских, что-то выспросить хочет Буйнов.

— Спрашивай, — разрешил он долгую паузу.

— А вот скажи, командир, — кивнул Буйнов, — ради чего опять заваруха затеялась? Ты, надо полагать, в больших чинах, при машине и квартире, а партизанишь нонче. Только красиво не надо, по совести ответь. Русские завсегда о вере талдычат, а Библию не читают.

— Не отвечу, — свесил голову Судских. — В круговорот затянуло. Придет время, обдумаю, а нынче несет течение и несет. И где берег правильный, знаю, а не сопротивляюсь.

— Всегда так по Рассее, — согласился Буйнов. — Похватали топоры, накуролесили, покаялись истово и за старое принялись: теми же топорами отстроились, водкой налились и преем, нагреваемся от злобы — не по-нашему опять вышло, не так надо!

Судских усмехнулся. А вспомнилось ему, как Воливачу года два назад грыжу удаляли методом лапороскопии: три дырочки, и никаких порезов, через месяц следа не осталось. А Воливач Судских нет-нет и пытал: «Может, шарлатанство, а? Шрама-то нет…» Ну да — с грыжей не мается…

Ну да. Вот когда живот исполосован — это по-нашему! Страдать можно. И не глуп ведь Воливач, не Буйнов. Может, Буйнов умнее?

— Как бы ты поступил, стрелец? '— решился и Судских спросить.

— Я? — удивился Буйнов. — Я — как все…

Судских смолчал. Его молчания устыдился сам Буйнов. Высказал:

— Куролесим мы по причине заемного Бога. Своих он прощает, а с нас за все спрашивает, терпеть велит. Терпежа не хватает. Католики, сказывают, попроще Библию выдумали, Папа римский всякий раз ее заново подлаживает. А я бы просил Царя небесного отправить к нам другого посла. Нашего. Тогда все сладится.

— Думаю, сладится, — кивнул своим мыслям Судских.

5 — 30

Ему не хватает сил доплыть до желанного берега. Руки и ноги налились свинцом, спины не согнуть, тянет на дно, утаскивает…

«Все воды Твои и волны Твои прошли надо мною». г.

Стремительно падая на дно, Судских заставил себя пошире расставить ноги, чтобы ослабить удар о грунт. Толчок. Он с трудом открыл глаза.

— Голубчик! — протиснулось в сознание. — Очумался! Вот и гарненько!

«Мастачный!» — только у него сочная погань в ласковом голосе.

— А ты все за дурачка считал Мастачного, а он, ось як, такого генерала захомутал! Много ты моих глуповатых хлопчиков положил, а я не полез… Я тебя хитростью выкурил, «вишенкой».

«Нервно-паралитические шашки», — без разъяснений понял Судских. Недооценил он Мастачного, с шакалом иначе воевать надо…

В голове не прояснялось. Потянул через силу воздух, кое-как освежил легкие. С трудом повернул голову влево-вправо. Никого. Он один, привязанный к осине.

— Братишков шукаешь? Нету! — довольно захихикал Мастачный. — Их вместо чучел повели, пусть мои хлопчики потренируются, а мы с тобой один на один потолкуем. Как, дружок заклятый, побалакаем? Тебе есть чего мне сказать.

Мастачный сидел в пяти шагах от него на перевернутом ржавом ведре. Одной рукой в колено уперся, другой картинно помахивает.

«Как же это все случилось?» — оживал Судских, восстанавливая в памяти случившееся.

До полусотни опровцев, не привыкших воевать в открытую, сводная команда встретила слаженным огнем. Почти все остались лежать на снежном пологе. Стоны, вскрики и растревоженное воронье над свалкой. Перед второй атакой.

Судских перестроил команду. Семерых из ватаги Буйнова увел Смольников, готовить позицию на возвышении. Туда первыми ушли Аркадий Левицкий и Марья.

Вторая атака опровцев задерживалась. Они не торопились высовываться из-за бронетехники.

«Наверное, Мастачный подкрепление ждет», — кольнула догадка Судских.

— Бурмистров! Ваня, живо связь с Воливачом!

— Готово, Игорь Петрович, — протянул он Судских микрофон.

— Застряли, Первый, — сообщил Судских. — Задание выполнено, однако застряли в последней точке. Облава ОПРом, силами до двух рот с бронетехникой. Руководит Мастачный.

— Уходи, Второй, раньше часа подмоги не будет. Лучше продержись наверху до вертолета. А я тебе в помощь добрую весть скажу: ребята из рейда вернулись, у хамов Мастачного отбили Гришутку и Бехтеренко!

— Вот это подмога! — воскликнул Судских. Жить стало приятней. — Будем отходить, — сказал он, приподымаясь. И тогда над головой раздались хлопки, запахло жженой вишневой косточкой…

— Да ты не спереживай, — потешался Мастачный. — Догоним еще твою бабу, и что надо заберем, и родилку ей устроим, и хлопчик твой не убежит.

Судских надоела эта брехня.

— Мастачный, кто убил гадалку Мотвийчук?

— Я, — гордо ответил Мастачный. — Вот я вас вокруг пальца, а? Уметь надо!

— Зачем?

— Какой непонятливый! Так ей Мойша Дейл деньгу передал, а мне они очень кстати. Шумайло ее телефончик еще когда начал прослушивать, вот я и подсуетился.

— Сколько?

— Та зачем тебе это сдалось? С минуты на минуту на тот свет отправишься, там и узнаешь. Ты скажи мне лучше: за твои дискетки сколь дадут?

— Кто сказал?

— Как говорят в народи, в семье не без Мавроди, — с удовольствием захихикал Мастачный. — Зеленый лимон дадут?

Внутренне Судских напрягся: на самом деле знает Мастачный, что дискеты у Марьи или понтуется?

— Кто тебе сказал, что я с собой носил их?

— Никто не сказал, — серьезно согласился Мастачный. И опять захихикал. — Я ж их вычислил! Я твою бабу брюхатую от самой Москвы вел! Тихенько, осторожненько! И переговоры твои с Воливачом слухал, и место встречи заранее проведал. Снежок маленько подкузьмил. А то бы ты сейчас висел у меня на осине.

— Который час? — спросил Судских.

— А без десяти шесть, — небрежно ответил Мастачный. — Подмогу ждешь? Не жди. Вот она, твоя рация. Да еще не родился такой Судских, который Мастачного надул. Я от тебя привет Воливачу зараз передам. Из Лас-Вегаса! Ха-ха!

— Выкрест! — раздирало Судских возмущение, — Никуда ты не уйдешь!

— Тю! Да я истинный христианин! Да мне за твою смерть все грехи спишутся! Кончаем эту балачку, пора тебе на суд Божий…

Мастачный поднялся неторопливо, передернул затвор автомата. Судских старался смотреть выше его головы, в небо, на искренне светившее солнце, на белый снег везде, где хватало глаз.

Как же так, не понимал он, нечисть празднует победу, а у него в последний миг даже руки связаны?

— Развяжи, — попросил Судских.

— Не, — отрицательно замахал головой Мастачный. — Это не надо. Ты змей еще тот, не хочу рисковать. Все равно ты нехристь.

Судских опустил голову.

«Простите, други, не уберег я вас, и ты, стрелец, прости, в неровный час развела нас судьба…»

— Ия тебя не расстреливаю, а казню за богомерзкие штучки.

«И как же нескладно ухожу я из жизни. На краю свалки, а за ней — измордованная, обворованная мастачными Россия Загаженная и оплеванная сволочью, Россия, которая давала приют обиженным…»

— Каяться будешь?

«Что ж несправедливо так, что ж ты размазалась по импортному блюду, что ж не сохранила ты бодрящую свою чистоту?..»

— Не желаешь… Патриотом себя возомнил…

«Что ж потерялась ты среди золоченых куполов, что ж веришь ты пророкам, которые даже имя твое произнести не могут?..»

— А я вот весь простой. Живу и другим даю жить. А тебе — нет.

«Жива ты еще, дышишь с трудом, но жива. Помоги ж детям своим, сыну моему в дальних морях с чужими маяками, дочери моей на чужбине, внукам и правнукам, ратианам своим. Они спасут тебя, они в тебя верят!»

Три торопливых выстрела, как многоточие. Сознание дотлевало. Заходящее солнце било в лицо.

«И явилось на небе великое знамение — жена, облаченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве и кричала от болей и мук рождения».

— Потерпи, — сказал Судских, паря на широких крыльях рядом с ней. — Твой сын будет прекрасен. Он придет в мир и нужен ему.

— Аркашечка, не могу больше, давай отдохнем!

— Маша, потерпи, я ж тебе такую тропку утаптываю!

— Мужик неотесанный! Схватки начались…

Левицкий остановился. Не успели они. Тесаком он нарубил лапника, приготовил ложе под елью.

— Давай-ка ноги помассирую.

— Ну куда мы так рвемся, Аркаш? — жалко спросила она, кривясь и корчась от болей, закусывая губы. Спокойно, даже с улыбкой, чтобы не бередить ее, он объяснил, растирая ей ноги:

— Вертолет придет наточку и всех нас вывезет. Помнишь сараюху-ангар, где я дельтаплан оставлял? Мы еще ходили с тобой туда по весне? Снег был, как сейчас, хорошо…

— Помню я, о-ох… Я сломала тебе один.

— Не доносила ты, не успели…

— Чего не доносила? — ощерилась, разозлилась Марья, забыв про боли. — Девятимесячный он у меня, понял? Как положено!

— Да не сердись ты! Я про то, что дойти не успели.

Она успокоилась, закрыла глаза, чтобы через минуту заохать снова.

— Все, больше не могу. Началось, Аркашечка.

— А что мне делать, а?

— Ух ты, земноводное… Куртку давай, здесь постели. И тельняшку давай, все давай, что есть. Ох, мамочка.

Левицкий послушно и быстро выполнил ее просьбы, смотрел, не зная, чем еще помочь.

— Да отвернись ты хоть пока…

Отойдя на шаг, Аркадий вслушивался, стараясь сквозь стенания Марьи различить крик ребенка. Так, говорят, должно быть.

— Аркаша, Аркаша, он молчит! — услышал он загрубевший от тревоги голос Марьи и подскочил к ней.

— Ну давай, не надо это, хлопай, искусственное дыхание надо, — спешил он, разглядывая во все глаза нечто игрушечное, торчащее из скатанной тельняшки.

— И этого не знаешь, — уже успокоившись, отвечала Марья. Качнула сверток туда-сюда, шлепнула снизу, дунула в ротик существу. Что-то пискнуло, всхлипнуло — ожил.

— Мальчик, Аркашечка…

— Наконец-то!

Марья хотела было кормить младенца, хотела сказать, чтобы он отвернулся, но Аркадий отвернулся сам и предупредительно поднял руку. Сквозь ельник в начале склона он углядел мелькающие темные пятна, различимые на снегу и солнце.

— Вот и Судских с ребятами, — сказал он с облегчением.

Вдруг раздалась пальба из автоматов, хлопнул разрыв гранаты. Ошибся он… Группа Смольникова прикрывала их отход.

Марья видела его изменившееся лицо и смотрела с надеждой, прижимая ребенка к груди.

— Плохо дело, Маша. Догоняют нас. Ты давай потихоньку до сарая — вон он, за соснами, и жди меня. Я задержусь на всякий случай. Дойдешь.

— Я постараюсь, — все поняла Марья. И пошла вверх по склону, осторожно погружая ноги в снег.

Отчаянная стрельба длилась минут двадцать. Когда последний одиночный выстрел пистолета хлопнул там, внизу, Аркадий понял: остался он один. Посчитал поднимающихся. Двадцать один. Его озадачили выстрелы и разрывы гранат еще дальше внизу, на свалке. Слышимые на возвышении отчетливо, они разделялись на резкие автоматные и тяжелое уханье пулеметов, рявкали разрывы гранатометов.

«Что-то там не то. Не та компания», — понял он, что их подмога схлестнулась с другой. Чесались руки разобраться с погоней внизу на склоне. И вдруг он услышал оттуда захлебывающийся голос с хохлацким выговором «гэ»:

— Вдоль болота, по гатям и до склона! Здесь он, не уйдет! Как поняли? Давай швыдче!

— Такая, стало быть, квазицкая уха, — сам себе сказал Левицкий. — Вот зонт прошелестел: к соседу, не ко мне…

Вдох, два коротких выдоха. Где-то вроде стрекот вертолета, перекрываемый разрывами и стрельбой внизу. Опровцы на склоне пока не торопились, ждали подмогу.

Аркадий осмотрел рожки с патронами, ощупал две лимонки в подсумке. Весь запас. Уняв желание дождаться опровцсв, он, как олень, отмахал расстояние до сарая. Встал перед Марьей.

— Аркашечка, — кривились ее губы от плача.

— Не куксись, где-то вертолет на подходе…

— Не будет его, Аркаша. Вон он…

С пологого склона Левицкий заглянул вниз по направлению руки Марьи и увидел горящие обломки.

— Самолет его ракетой…

— Вот теперь совсем одни остались, — понял все Левицкий.

Марья подняла голову к нему, смотрела с тоской.

Предстояло сказать ей самое важное и самое трудное.

— Машутка, ты сильная и мудрая. Сейчас ты полетишь…

— Только с тобой, Аркашечка, только с тобой! — она заплакала.

— Дельтаплан двоих не подымет. Дай Бог тебе улететь с малым.

— Бог? Где он, если вокруг такое?

— С тобой он. Прилетишь на место, поймешь.

— Куда я полечу, куда?

Вопрос вопросов. Никогда бы он из всех фантазий не оставил одну, самую реальную сейчас.

— Слушай внимательно, — присел он на корточки рядом с ней. — Ты полетишь с ребенком и с пакетом, который взяла в тайнике Судских. Ты, Машутка, одна в ответе за весь мир. И твой ребенок, и дискеты — это очень важно. Это завет ото всех нас тем, кто придет после нас. А полетишь ты к отцу с матерью.

— В карьер? — отшатнулась Марья, теснее прижала к себе ребенка.

— Да. А Судских говорил, что зону поражения можно пересечь по воздуху. Плохо это, хорошо ли, не знаю. Но это единственный выход. Нас в живых не оставят. Пощады от уродов ждать нечего.

— Ой, Аркашечка, — еще теснее прижала к себе сверток с младенцем Марья. — Это так страшно… — Заглянула внутрь, будто опасалась, нет ли там уже беды. Ребенок мирно спал, нахмурив бровки, подобрав губки.

— Аркаша, я не могу, не могу! — запричитала Марья, цепляясь свободной рукой за плечо Левицкого.

— А как же тогда в огонь и воду за мной?

— Про полеты не было, — плакала она. — И это — за тобой.

— Я всегда буду с тобой. Все. Скоро здесь орда будет. А билет всего один и в один конец.

Он быстро открыл дверь дощаника, осмотрел дельтаплан. Поломок не обнаружил и выкатил его наружу. Оперение в черно-белую полосу смотрелось прочно, хотя легкие конструкции дельтаплана буквально просвечивали в боковых лучах заходящего солнца.

— Помнишь все из моих прежних наставлений?

— Помню, любимый, летала ведь с тобой…

— Прекрасно, — защемило сердце у Левицкого от ее слов. — А полетишь в этом направлении, — указал он на юго-восток. — Здесь от силы двадцать километров. Испарение от земли плотное. Поймаешь теплый поток, тогда не потеряешь высоту.

— Да, любимый.

Он помог ей лучше спеленать младенца, укрепить его прочно на груди перед собой.

— Готова?

— Да, — прошептала она. Впервые они поцеловались. Поцелуй был соленым. Аркадию почудилось, что он уловил стук сердечка маленького.

— Лети…

Разбег — и черно-белая птица вспорхнула с края склона. Чуть клюнула носом, отчего у Аркадия сжалось сердце, выровнялась и стала набирать высоту.

Как же много осталось невысказанных слов, как же недо-любилось, как не хочется рвать эту последнюю нить!

— Запомни нас живыми! — крикнул он и услышал уже из другого мира, белого, в искрах живого солнца:

— Да-а-а-а!..