Набор коротких рассказов-ответвлений от основных

AN AFFAIR OF THE NIGHT

Лиз Карр полола в саду перед своим домом, когда ее атаковал вампир. Солнце зашло — теплый, багровый вечер — и она сконцентрировалась на сорняках, склонившись, чтобы найти их в сумерках, рассчитывая закончить работу до ночи. Вдруг, две руки сомкнулись вокруг ее талии и подняли ее в воздух. Пара губ прижалась к ее шее. Когда она открыла рот, чтобы закричать, нападавший гортанно прорычал: — Если ты не будешь вести себя тихо — я поставлю тебе засос.

— Гэвнер! — пронзительно закричала Лиз, тряхнув головой, чтобы освободиться, развернуться в его объятьях и страстно поцеловать его.

— Рада видеть меня? — улыбнулся вампир, которого звали Гэвнер Пул, когда она натолкнулась на воздух.

— Глупый вопрос! — проворчала она, целуя его снова. Потом, встав на ноги, она взяла его руку, до поры до времени оставив сорняки, и увлекла Гэвнера в дом.

Этой же ночью чуть позже они лежали, расположившись около огня, тихо разговаривая, обнимаясь и целуясь. Прошло три года с тех пор, как Гэвнер нанес сюда последний визит, и они должны были многое наверстать. Лиз рассказывала Гэвнеру о своей работе — она была медсестрой в ближайшей больнице — а он в свою очередь рассказал ей о своих подвигах в качестве Генерала Вампиров. Иногда его история леденила ей душу — частью его работы был поиск и казнь вампиров-негодяев — но в этот раз в его сообщении не было ничего неприглядного. Все эти три года он был занят заурядными вещами — никаких убийств.

Когда Лиз рассматривала покрытое шрамами лицо Гэвнера и глаза с темным ободком, она вдруг обнаружила, что вспоминает об их первой встрече двадцать шесть лет назад. Тогда она была молодой 23-летней женщиной, в то время как Гэвнеру (хотя она на тот момент не знала этого) было далеко за восемьдесят.

Она столкнулась с ним в больнице Св. Меттью, где начала работать несколькими месяцами ранее. Она была на ночном дежурстве и работала с полуночи до раннего утра. Это было спокойным временем, большинство пациентов спало, посетителей не было, коридоры были безлюдны. Ей нравилось это. Она всегда была немного нелюдима и наслаждалась тем, что делала обход в одиночку, без помех, в компании с самой собой.

Она только что проверила престарелого пациента и уже выходила из палаты, когда услышала срывающееся дыхание в холле. Выглянув, она увидела плотного мужчину, опирающегося на стену и смотрящего на нее темными, неприветливыми глазами.

— Кто Вы? — рявкнула она, крепче прижав к груди папку—планшет, будто она смогла защитить ее, если бы незнакомец напал. — Что Вы здесь делаете?

— Мне нужна ... кровь, — выдохнул мужчина, затем соскользнул вниз по стене до сидячего положения.

Лиз подумала о том, что нужно позвать охрану, но потом мужчина слабо застонал, и ее инстинкты медсестры взяли верх. Кинувшись к нему, она увидела, что из-за раны на животе он истекает кровью. Он был бледен и изнемогал от боли. Вид его тела, покрытого шрамами, и свитера, пропитанного кровью, заставил ее содрогнуться — подсознательно она поняла, что не вся кровь принадлежит ему — но только на мгновение. Секундой позже она стояла рядом с ним на коленях, осматривая его рану, ища компресс, чтобы остановить кровотечение.

— Держите ее здесь, — сказала она, прижимая большой клочок полотенца к ране в животе мужчины, — Я приведу врача.

— Нет! — прошипел мужчина, схватив ее прежде, чем она смогла уйти. — Никаких ... докторов!

— Я должна! — огрызнулась она, пытаясь вырваться. — В противном случае Вы умрете.

— Нет, — упрямо настаивал он, и что-то в его голосе заставило её повременить. — Все, что мне нужно, ... это кровь. Принесите мне крови. Я позабочусь ... об остальном.

Лиз хотела было возразить, но когда она посмотрела в его глаза, то закрыла рот и промолчала. — Кровь, — прошептал мужчина тихо, широко распахнув глаза, сверля ее взглядом. — Принеси мне крови. Никому не говори. Никаких докторов.

— Хорошо, — вздохнула она, поднимаясь. Пока она шла за кровью, она осознала, что мужчина как-то, каким-то образом, загипнотизировал ее. Она подумала, что могла бы освободиться от его чар, если бы попыталась получше — но она не стала беспокоиться об этом. Несмотря на то, что он выглядел так грозно, она не ощущала никакой угрозы в незнакомце и верила, что лучше будет сделать так, как он просит, и принести ему немного крови.

Когда она вернулась с двумя пластиковыми пакетами крови, наполненными плещущейся красной жидкости, мужчина вырвал их из ее рук, открыл рывком и стал пить, как дикое животное, жадно глотая кровь, с удовольствием постанывая. Закончив, он на некоторое время прислонился головой к стене, потом наклонился и помазал слюной края раны на животе. Втерев слюну, он снова и снова смачивал ей рану. Лиз с недоверием видела, что кровотечение прекратилось, и рана начала затягиваться.

— Как Вы это сделали? — ахнула она.

— Мою слюна обладает удивительной ... целительной силой, — прохрипел мужчина, снова прислонив голову к стене, болезненно улыбнувшись.

— Что с Вами случилось? — спросила она.

— Стычка ... с группой людей ... которым не понравилось мое лицо, — фыркнул мужчина, затем поднял грубую, окровавленную руку, — Гэвнер Пул, — сказал он.

— Лиз Карр, — ответила Лиз, взяв его руку и встряхнув ее. — Я медсестра, — без надобности добавила она.

Мужчина широко улыбнулся: — Я вампир — рад ... знакомству!

— О чем ты задумалась? — спросил Гэвнер. В комнате стало очень тихо, и Лиз осознала, что никто их них в течении нескольких минут ничего не произнес.

— Я вспоминала о нашей первой встрече, — сказала она, садясь и проводя рукой по длинным, светло—коричневым волосам.

— Это было достойно внимания, — засмеялся Гэвнер, нежно пощекотав ее. — Никогда не понимал, почему ты с такой готовностью поверила мне. Ты даже привела меня сюда, когда залатала мою рану — зная, что я вампир!

— Я не поверила, что ты действительно вампир, — улыбнулась Лиз, — не сразу. Я подумала, ты смущен — или безумен.

— Но привела незнакомца в дом... Это было опасно. И глупо. Не говоря о том, что я мог бы сделать.

Это было правдой. Когда мужчина, заявивший, что он вампир, поднялся и после нескольких минут отдыха, спотыкаясь, направился к выходу, Лиз остановила его. — Вы не можете уйти, — сказала она. — Вы не в состоянии куда—либо пойти. Останьтесь. Здесь есть свободные кровати. Я уложу Вас и ...

— Нет! — проворчал Гэвнер, пошатываясь идя к двери. — Я не могу остаться. Не могу позволить медикам ... исследовать меня. Если мои враги узнают ... мое местоположение, я ... покойник.

— Тогда пойдемте ко мне домой! — попросила Лиз, слова вырвались прежде, чем она смогла их обдумать. — У меня маленький домик в нескольких милях отсюда, в сельской местности. Я живу одна. Я присмотрю за Вами, пока Вам не станет лучше.

Гэвнер задержался около двери и обернулся к ней. — Вы не хотите этого, — прошептал он. — Вы не можете.

— Могу, — настаивала она, подходя к нему.

— Но ... Вы же ничего не знаете обо мне. Я приполз сюда ... глухой ночью ... весь в крови ... напомните себе, что я вампир ... и Вы хотите отвезти меня к себе домой?!? Вы с ума сошли?

— Может быть, — улыбнулась Лиз. — Но Вы тоже не в себе, если отвергаете такое предложение. А теперь — Вы идете или нет? — она решительно протянула ему руку.

Гэвнер молча посмотрел на пальцы, потом усмехнулся и вложил в них свою большую руку. — Представьте, да, — вздохнул он и позволил увезти себя из больницы в безопасную ночь.

Тем утром Лиз сказалась больной и осталась дома с Гэвнером. Они легли в кровать, где и проспали целый день. Лиз проснулась раньше вампира и провела несколько часов, бесцельно слоняясь по дому и ожидая его пробуждения. Когда он наконец зевнул, потянулся и скатился с кровати, он смущенно улыбнулся ей. — Прости, если мой храп не дал тебе заснуть, — сказал он. Это было его обычным приветствием, которым он пользовался с тех пор, как она в первый раз пожаловалась на его медвежий храп.

— Все в порядке, — улыбнулась Лиз, чмокнув его в губы. — Я спала как младенец, — она наморщила нос. — Раз уж мы заговорили об этом, ты пахнешь как младенец — с грязным подгузником!

Гэвнер виновато улыбнулся, — Три или четыре ночи назад я искупался в реке, но с того момента у меня не было возможности помыться.

— В таком случае ночью тебе в первую очередь придется отправиться прямиком в ванну, — сказала Лиз, ведя его к ванной комнате.

— А что потом? — невинным тоном спросил Гэвнер. — Есть какие—нибудь идеи относительно того, как мы можем провести длинную и в некоторых отношениях скучную ночь?

— О, — ответила Лиз с нежной самодовольной улыбкой. — Уверена, мы что-нибудь придумаем...

Следующие несколько ночей были восхитительны. Так было всегда, когда Гэвнер оставлял свои обязанности Генерала Вампиров. Они готовили изысканные блюда, пили дорогое вино, танцевали под старые пластинки, которые Лиз унаследовала от своей матери, и долго—долго говорили о своих жизнях.

Гэвнер мог рассказать больше, чем Лиз, что неудивительно, ведь ему было почти сто десять лет. Он многое повидал и познакомился с таким множеством замечательных людей, какое ей никогда не встретить. Ей нравилось слушать его истории из прошлого, о встречах с известными и интересными историческими личностями.

— Ты действительно дружил с Карлом Марксом? — спросила она.

— Да. Он говорил, что я величайший из вампиров, которых он знал — за исключением его юристов!

Лиз все еще чувствовала себя неловко из-за того, что Гэвнер нуждался в крови. Она знала, что он брал только небольшое количество, когда пил, и никогда не причинял вреда тем, у кого он ее забирал, но это казалось ей омерзительным. Много на эту тему они не говорили.

Лиз потребовалось много времени, чтобы примириться с заявлением Гэвнера о том, что он вампир. Когда в ее доме он пришел в себя и рассказал ей о своей истинной природе, она подумала, что он придумал это. Когда она поняла, что он говорил это всерьез, она начала опасаться за его психическое здоровье и решила доставить его в соответствующее учреждение. Но это было до того, как он, просидев с ней несколько часов во дворе, стал обгорать, тогда она подумала, что, может быть, в его необычных россказнях что-то и есть.

В тот первый раз он провел у нее почти две недели, восстанавливая силы, скрываясь от своих врагов (позже она узнала, что это была небольшая группа охотников на вампиров, людей, которые выслеживали Гэвнера в двенадцати разных странах, преследуя его для развлечения). Это не было романом — они просто стали хорошими друзьями. Когда он ушел, она расстроилась, но не более этого.

Год спустя, одной морозной ночью он вернулся и принес розы (он украл их на кладбище), чтобы отблагодарить ее за доброту. На этот раз он остался больше, чем на две недели, а их дружба превратилась во что-то более глубокое и многозначительное. С тех пор Гэвнер проводил с Лиз столько времени, сколько позволяли его обязанности. Иногда он появлялся три или четыре раза в год; при других обстоятельствах два или три года могли пройти без всяких контактов. Лиз всегда беспокоилась за него, когда он отсутствовал — зная, что он может погибнуть в любой момент, а она никогда не услышит об этом — но Гэвнер ничего не предпринимал, чтобы развеять ее страхи.

— Если я позвоню или напишу письмо, ты только чаще станешь думать обо мне, — сказал он, когда она пыталась навязать ему это. — Я создание ночи — ты нет. Наши жизни слишком отличаются друг от друга и никогда не будут четко соответствовать друг другу. Давай сохраним в памяти моменты, которые мы вместе разделили — и попытаемся не думать друг о друге в разлуке.

Временами она подумывала о том, чтобы стать частью его мира — если бы он обратил ее, она могла бы изучать ночь вместе с ним, как равная — но Лиз не хотела становиться вампиром, а Гэвнер никогда не просил ее отказаться от человечности ради него — это была тяжелая жизнь, и он не желал для нее такой жизни.

И вот так продолжалось двадцать шесть лет, любовники от случая к случаю, объединенные ночью, разделенные днем.

Лиз приготовила завтрак (вампиры называли завтраком первый прием пищи за ночь), пока Гэвнер брился в ванной. Обычно вампиры бреются не очень часто, но его щетина была чересчур жесткой и вызывала раздражение на коже Лиз, так что она ухаживала за ним и брила его каждую ночь, пока он был у нее.

Когда она варила яйца, она вдруг поймала себя на том, что изучает свое отражение в зеркале на полке рядом с плитой. Ей было сорок девять лет, и хотя выглядела она хорошо, не имело смысла отрицать следы времени, заметные по морщинкам вокруг глаз, по седым волосам на висках, по дряблой коже на шее. Лиз Карр становилась старше — ее это не беспокоило; но Гэвнер едва ли постарел за четверть века, что она знала его — и это терзало ее большую часть последнего десятилетия.

— Снова любуешься собой? — пробормотал Гэвнер, подкравшись к ней сзади и поцеловав в шею.

— Здесь есть, чем восхищаться, — ухмыльнулась Лиз.

— Без сомнения, — согласился Гэвнер, потом окунул пальцы в кастрюлю и, выудив несколько яиц, положил их в рот.

— Дождись своей очереди! — рявкнула Лиз, ударив его по пальцам своей вилкой.

— Я голоден, — пожаловался он, ускользая от нее, облизывая губы.

— Не удивительно, — фыркнула Лиз. — У тебя есть возможность упражняться в храпе чаще, чем у большинства людей пробежаться! — Она сняла кастрюлю с конфорки и выложила яйца по парам на специальное блюдце.

— Каждый раз одно и то же, — вздохнул Гэвнер. — Когда я только прихожу, мой храп не докучает тебе, и ты тесно прижимаешься ко мне. К тому моменту, когда мне нужно уйти, ты не можешь его выносить и исступленно пытаешься избавиться от меня!

— Думаю, мне нравится на время становиться глухой — но только на некоторое время, — засмеялась Лиз. Потом, когда она протянула Гэвнеру его тарелку, черты ее лица смягчились, и она тихо спросила: — Ты скоро уйдешь?

Гэвнер кивнул, уплетая яйца за обе щеки. — Завтра. Я должен идти к Горе Вампиров — через несколько месяцев у нас Большой Совет.

— Еще Совет? — воскликнула Лиз. — Ты же едва не погиб, пытаясь поспеть к одному из последних. Я не знаю, почему ты суетишься.

— Традиция, — усмехнулся Гэвнер. Он вытянул левую ногу и и провел тремя пальцами на ней по ее ноге — два других он потерял двадцать четыре года назад по пути на Совет, который она упомянула.

— И ты безусловно всегда будешь ей следовать, — сказала Лиз, смотря на свою ногу, но не дотрагиваясь до нее.

— Несколько месяцев, чтобы попасть туда, два или три месяца на горе и еще месяц или два, чтобы вернуться. Я постараюсь заскочить на обратном пути.

— То есть это наша последняя совместная ночь, — подытожила Лиз хмуро.

— На некоторое время, — подтвердил Гэвнер. Он помедлил, — Ты в порядке? Ты кажешься немного подавленной.

— Все нормально, — Лиз слабо улыбнулась. — Просто расстроена из-за того, что ты уходишь.

— Это ненадолго, — подбодрил ее Гэвнер. — Месяцев шесть — может быть, меньше. Я вернусь раньше, чем ты думаешь.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Лиз, а потом уверенно улыбнулась. — Поторапливайся и доедай свои яйца. Я хочу успеть многое сделать за эти последние несколько часов.

— Как раз то, что мне нравится, — хмыкнул Гэвнер, с жадностью проглотив остатки своей порции. — Женщина, которая знает, чего хочет.

Когда Гэвнер проснулся, солнце уже село. — Прости, если мой храп... — начал он бормотать, потом замолчал, когда понял, что Лиз нет рядом. Потянувшись, он почесал под мышкой и счастливо вздохнул. Наверное, она во дворе, ухаживает за садом или отправилась в город, чтобы купить какие—нибудь продукты. Он приготовит ужин для нее, который будет готов к ее приходу. Их последний совместный ужин в этот его визит. Это будет что-то особенное, что-то, что она любит.

Гэвнер был погружен в глубокие раздумья о еде, когда зашел в кухню и увидел сверток и открытку на столе. Он нахмурился, подошел к столу и с подозрением изучил предметы. Сверток был маленьким, тщательно упакованным в рождественскую подарочную бумагу с прикрепленной к ней этикеткой, на которой было написано: "Для тебя — любви всей моей жизни". Рядом стояла наполовину открытая карточка, и он видел внутри нее текст, написанный рукой Лиз.

Он сразу же понял, что что-то не так, и прошло больше минуты прежде, чем он дотянулся до открытки, поднял ее, открыл и прочитал:

— Гэвнер, любимый мой — все кончено. Нет другого способа сказать это. Я думала об этом месяцами — нет, годами — и я не могу выразить это иначе. Так что я снова повторю, так же прямо, как и до этого — все кончено.

Эти двадцать шесть лет были волшебны, моя любовь. Ты чудесным образом украсил мою жизнь. Были и разочарования — я хотела, чтобы мы всегда были вместе и чтобы у нас были дети — но я не буду вспоминать об этом, когда буду думать о наших отношениях на протяжении следующих одиноких лет — я буду вспоминать только о восхитительных моментах, о ночах, когда ты крепко меня обнимал, о невероятных историях, которыми ты меня удостоил, о любви, которую мы разделили, которая придавала смысл моей жизни (и, я надеюсь, твоей).

Итак — зачем драматическое прощание? Всё просто — я старею. Я не думаю, что ты заметил это – в твоих глазах я столь же молода, как и в то время, когда мы встретились в первый раз – но пройдёт ещё немного времени, и ты заметишь. Через пять или шесть лет мне будет за пятьдесят, а ты будешь выглядеть всего на тридцать (хоть и как тот, кто прошёл в жизни адски тяжёлое испытание!).

Я не хочу, чтобы ты видел, как я старею, Гэвнер. Если бы ты тоже старел, всё было бы по—другому – мы могли бы "сморщиться" вместе, и каждое мгновение чувствовали бы себя комфортно – но это не так. Ты — молодой человек, и будешь таким в течение многих десятилетий — столетий! — уже после того, как моё тело разрушится, и душа перейдёт дальше.

Сейчас самое подходящее время, чтобы уйти. Хоть сейчас я и нахожусь (почти!) в самом лучшем возрасте, хоть и наша любовь всё так же сильна, как и прежде, мне будет лучше уйти, чем остаться, стареть и портить все это. Я не могу перенести мысль о том, что ты будешь рядом, когда я буду в преклонном возрасте и буду готовиться к смерти — это слишком грязно, слишком болезненно. Это будет трудно для тебя, я знаю – для меня это тоже будет трудно – но это правильное решение. Я убеждена в этом.

Я думаю, ты тоже это поймёшь, хоть и не сразу. Ты не так быстро меняешь свои убеждения, как это делаю я. Наверно потому, что у тебя есть гораздо больше времени, чем у меня, чтобы взвесить все различные варианты. Если бы я обсудила это с тобой лицом к лицу, то ты, возможно, уговорил бы меня отказаться от моего решения и убедил остаться, и я впустила бы тебя в мою жизнь — и это было бы неправильным. Если мы не разойдёмся сейчас, резко и чисто, то мы никогда этого не сделаем — и наши жизни будут ещё мучительней из-за этого.

Итак, я ухожу, моя любовь. Я уезжаю. Я не вернусь домой, пока ты не уедешь на Гору Вампиров — и не пытайся обмануть меня, притворяясь, что ушёл и снова вернулся, потому что я буду знать! Я действительно вернусь только для того, чтобы собрать вещи и продать дом. Я перееду в другой город – возможно другую страну – и начну всё заново. Ты никогда не узнаешь — я могла бы даже найти нового человека, с которым разделила бы свои заключительные годы! (Я открыта для любого человека, кроме вампиров — для любой женщины достаточно и одного из них!)

Я плачу, поскольку я пишу моей любви, и это только начало слёз — я могла бы рыдать в течение многих последующих лет! Но в душе я уверена, что делаю всё правильно. То, что мы разделили, было красиво, но теперь это должно закончиться, и мы должны пойти разными путями — назад, к нашим собственным мирам.

Я оставила тебе небольшой подарок. Ты будешь ненавидеть его, я уверена — потому я и выбрала его! Я была бы очень довольна, если бы ты вздрагивал каждый раз, когда рассматриваешь мой подарок, и думал обо мне, чем если бы ты разрыдался. Используй мой подарок, Гэвнер, и каждый раз, когда смотришь на это, благодари свои счастливые звезды, что избавился от меня прежде, чем я обеспечила тебя какими—нибудь другими чудовищными планами!!!

Так или иначе (глубокий вздох!), я могла бы продолжать вечно, но каков конец? Я люблю тебя, и так будет всегда (даже если я найду другого человека, с которым состарюсь), и я не обменяла бы ни одной из наших ночей на всю славу этого мира или любого другого. Но настало время, для разрыва — мы должны это сделать. Я надеюсь, что мы встретимся снова в Раю или на Небесах, или там, куда не соответствующие друг другу любовники идут после смерти — но это будет не скоро!

Тост, мой дорогой вампир: за длинные жизни (конечно, твоя будет более длинной, чем моя!), большую удачу — и вселенную любви.

Прощай, Гэвнер. Я люблю тебя. Х.

Гэвнер прочитал сообщение дважды. Три раза. Четыре. На пятый раз он остановился на середине, положил записку и поднял подарок Лиз на расставание. Внутри ему было холодно, холоднее, чем когда—либо, и хотя его голова была полна отчаянных мыслей – чтобы он бежал за нею, нашёл ее и стёр эти глупые идеи из её ума – глубоко в душе, он знал, что никогда больше не увидит её, что она приняла решение, и он должен уважать это.

Он несколько раз перевернул подарок, откладывая момент, когда нужно будет его открыть, надеясь, что она провальсирует в дверь и с воплем "Купился!" поцелует его так же, как и множество раз прежде. Когда этого не произошло, он наконец разорвал обёрточную бумагу подарка, встрехнул его, освобождая от последних полосок, и поднёс к свету.

Боксерские шорты. Ярко желтого цвета. С крошечными розовыми слонами, сшитыми в линию.

— Ты должно быть шутишь! — громко вздохнул он. Они были ужасны! Самые прискорбные, кричащие, смешные шорты, какие он когда—либо видел! Если она думала, что он собирается носить их, то она должна быть...

Он остановился, вспомнил её записку, желание, чтобы он вздрагивал каждый раз, когда смотрит на её прощальный подарок, вместо того, чтобы рыдать. Слабая улыбка промелькнула на его губах, и он знал, что будет носить эти шорты, носить их, пока они не рассыпятся на клочки. И хотя он думал бы о Лиз каждый раз, когда одевал или снимал их, он должен будет улыбаться памяти об ужасном подарке и столь же огромной потере, он сможет перенести это.

— Хорошо, Лиз, — проворчал он, переворачивая шорты, гримасничая, поскольку он разыскивал более розовых слонов сзади. Комкая шорты, он прочитал сообщение в последний раз, развернул шорты, изучил их снова, проводя грубым, травмированным кончиком пальца по одному из крошечных розовых слонов.

И затем Генерал Вампиров прижал шорты к своей груди, опёрся на стол, закрыл глаза, прошептал её имя — “Лиз!” — и начал медленно и одиноко кричать.

Конец