Начало

Глава 1 Навильи

Уже несколько дней я жил в небольшом семейном отеле недалеко от Порта Дженова в районе миланских каналов. В отеле был всего десяток номеров, и даже на них не хватало постояльцев. Зима — не лучшее время на севере Италии. В этот год по ночам иногда случались заморозки. Промозглая сырость конца февраля, казалось, въелась в стены комнаты и комфорта не добавляла. Бутылка джина, купленная в аэропорту, закончилась еще накануне.

Я спустился в холл и заказал горячий чай. В небольшом холле, наоборот, было уютно, настоящий камин весело потрескивал перевариваемыми поленьями. Декорированные причудливыми витиеватыми узорами стены вкупе с развешанными масками создавали странное ощущение эклектики. Маски эти выглядели довольно мрачно, несмотря на то, что февраль в Милане — месяц веселых карнавалов. Пожилой англичанин расположился в большом кожаном кресле в углу и читал «Таймс». Трубки он, правда, не курил, чем нарушал штампованный образ классического викторианского джентльмена. Илона, дочь хозяйки лет пяти, бегала вокруг клетки с кроликом и дразнила его морковкой. Я допил чай, вышел на улицу, сел в машину и поехал на первую встречу с клиентом.

Светофоры почему-то не работали. На перекрестке застрял трамвай — символ Милана. Я посмотрел на часы — нормально, времени еще достаточно, если только не встретится по дороге какое-нибудь карнавальное шествие. Впрочем, основной карнавал святого Амвросия, покровителя Милана, должен быть только через неделю, великий пост у католиков еще не начался. Свернув на набережную, я вскоре поравнялся с нужной мне баржой-рестораном.

Когда-то воды в Милане было почти столько же, сколько в Венеции, город можно было обогнуть на лодке. Теперь район Навильи — это все, что осталось от каналов, окончательно засыпанных при Муссолини. Только пришвартованные к берегу и превращенные в рестораны и клубы баржи, отражаясь в грязно-свинцовой воде, напоминали о былом величии главной водной транспортной системы города. Снаружи ресторан казался на удивление тихим, посетителей было немного, на столах никто не танцевал. Впрочем, время еще не позднее, часа в два ночи все здесь может выглядеть по-другому.

Клиента я опознал почти сразу. Высокий худощавый парень в очках и сером свитере сидел за столиком у второго окна. На вид ему было лет двадцать восемь. Я вошел внутрь и осмотрелся более внимательно. Несколько компаний за стойкой пили пиво и смотрели футбол. Одна девушка все же танцевала на столе в глубине салона. Вокруг улюлюкала компания рокеров. Я в своем дорогом костюме и с дипломатом выглядел здесь несколько чужеродно. Впрочем, мой вид вполне вписывался в роль, заместителю редактора крупного российского издательства вполне органично выглядеть идиотом. Наверняка, клиент с подобными персонажами общался и ничего подозрительного не заметит. Я направился прямо к столику писателя.

— Здравствуйте, Алексей, — приветливо кивнул я. — Кажется, я опоздал на пару минут, прошу прощения.

— Добрый вечер, можно просто Алик, — представился парень, привстав из-за столика. — Вы ведь из издательства? Это я с вами говорил по телефону?

— Да, Алик, так уж сложилось, что редактор вам прислан с доставкой на дом, так сказать, — я глуповато рассмеялся. — Зовут меня Александр. По телефону вы говорили, очевидно, с нашим главным редактором. Поскольку мне предстояло ехать в командировку в Милан, то шеф попросил меня заодно встретиться с вами на предмет публикации вашего романа. Сегодня он мне тоже звонил и сказал, что вы будете ждать меня в этом ресторане. Вы ведь у нас уже печатались?

— Нет, я просто разослал рукопись в десяток издательств, вы первые, кто откликнулся.

— Значит, я не совсем правильно понял нашего глав-реда. Ну, да не важно. Он вашей темой заинтересовался и попросил меня составить свое мнение, так сказать, с натуры. Вы, кстати, давно живете в Италии?

— Лет восемь уже. Приехал сюда учиться и как-то прижился. Работаю обычно дома, делаю проекты для небольшой фирмы, пишу иногда фантастические книги. Это для души только, денег в наше время на книгах не заработаешь. В России у меня несколько рассказов выходило в сборниках, и два романа про космических вампиров были выпущены, правда, не очень большим тиражом.

— Но ваш новый роман исторический, а не фантастика, как мне сказали?

— Я вообще-то считаю себя фантастом, но последний роман и в самом деле получился скорее историческим. Это художественный роман, но в результате я почти вовсе убрал всю фантастическую линию, поскольку реальность оказалась еще фантастичней чем… — Алик замолчал и только после долгой паузы добавил: — Собственно, роман не закончен, я послал вам только первую книгу серии. Сейчас я уже начал набрасывать продолжение, о котором поначалу даже не думал, поскольку не сразу осознал весь масштаб той исторической картины, которую пытался описать.

— Признаюсь, я сам романа вашего еще не читал, шеф сообщил мне о нем по телефону только накануне моего отъезда. Он сказал, что тема необычная и интересная, а глаз у него наметанный. Но человек он очень занятый, так что я не уверен, смог ли он ознакомиться с книгой целиком. Пока я знаю лишь то, что ваша новая книга затрагивает какие-то древние тайны, галлюцинации, средневековые ордена и сталинские репрессии. И все это как-то связано, и якобы вовсе не фантастика в чистом виде. Вот со всем этим мне и надо разобраться. Дело в том, что у нас в редакции в последнее время сложилось мнение, что определенный круг читателей уже пресытился эльфами, гоблинами и орками. Что скрытые пружины реальных процессов, влияющих на окружающую действительность, становятся для некоторых интереснее, чем саги о полностью выдуманных неземных мирах. Если книга фантастическая, то это должна быть качественная фантастика.

— Это не совсем фантастика. — откликнулся Алик.

— Если же альтернативный взгляд на историю — то достаточно рациональный, — продолжил я, проигнорировав реплику писателя. — Все возвращается на круги своя, спираль замкнулась. К слову, лично я далеко не уверен, что это верный подход, но такова политика издательства на текущий момент. Наш главред считает, что существует некий сегмент рынка, который пока заполнен теряющей свои позиции фолк-историей, бессмысленными эзотерическими изысканиями и подобной макулатурой, и в этом сегменте образуется вакуум. А книжный рынок сужается, и нам нужно гибко реагировать на любые его запросы. Шефу показалось, что ваша книга вписывается в его концепцию. Если это действительно так, то вы могли бы рассчитывать на очень хороший тираж. Поэтому у меня к вам будет просьба рассказать мне в общих чертах сюжет и дать мне распечатку романа. А также по возможности подробней пояснить, в какой мере он отражает историческую реальность?

— Вполне себе отражает. Только подробный рассказ займет довольно много времени.

— Так нам торопиться некуда, чем подробнее расскажите, тем лучше. У меня официальных дел в Милане где-то на неделю. Подпишу договор с местным издательством — и на юг, в отпуск. Ненавижу эту мерзкую погоду. Но пока в ближайшие несколько вечеров я в вашем распоряжении. Могли бы вы для начала поведать мне о тех предпосылках, которые привели вас к необычному историческому миксу?

Алик на минуту задумался, прикидывая, по-видимому, с чего начать. Кажется, я немного озадачил его своим вопросом.

— Начало этой истории лежит, вообще говоря, в моем детстве. Правда, понял я это не сразу. Моя дальняя родственница, ныне уже покойная, работала библиотекарем в Москве. Потом она перебралась в Ленинград и жила какое-то время в нашей квартире.

Мы с братом очень любили заходить к ней в комнату. Тетя Валя — так мы ее звали — угощала нас конфетами и печеньями, а особенно нам нравился ее письменный стол с секретами. Это был большой старинный стол из красного дерева. Ящики очень хитро запирались, и мы разгадывали, за какой надо потянуть сначала, чтобы открылись другие. А как-то раз я случайно нажал на панель между ящиками, и она тоже вдруг открылась. За ней скрывался маленький тайник, в котором лежало несколько пожелтевших листов. Я тогда был еще ребенком, и меня интересовал только сам загадочный стол. Вскоре этот случай выветрился у меня из памяти. Много лет спустя в случайном разговоре тетя Валя вспомнила про то, как Трофим Денисович Лысенко приходил к ней за переводом журнала.

— Лысенко? Знаменитый «народный академик», гонитель генетики? Он тогда еще работал?

— Академик Лысенко в то время уже был директором экспериментальной лаборатории «Горки Ленинские», но в начале семидесятых все еще регулярно приезжал на своей черной «Чайке» в академическую «кормушку». Так называли спецстоловую на Ленинском проспекте. В спецхране Библиотеки биологической литературы он лично появлялся крайне редко, поэтому моя тетя его посещение и запомнила. Иностранные научные журналы тогда выписать даже ведущим институтам было не слишком просто, приходили они с опозданием и попадали в спецхран. Потом заказывались переводы статей. И вот осенью 1976 года в спецхране оказался апрельский номер известного журнала «Сайенс». Почему-то цензоры Главлита поставили на журнал сразу несколько «шайб» — печатей в виде шестиугольников, определяющих уровень доступа. А в середине ноября Лысенко пришел заказать перевод статьи из этого журнала. Но запомнила его визит тетя не только в связи с этим — через несколько дней стало известно, что академик Лысенко умер. А журнал из спецхрана изъяли.

— И вы связали его смерть с какой-то информацией, которая была в этом журнале?

— Вовсе нет, мне тогда это не пришло в голову. Точнее, тетя рассказала мне еще одну деталь, которая отвлекла мое внимание от журнала. Кроме статьи, Лысенко заказал перевод с латинского одного листа, вырванного из какой-то антикварной книги.

— Этот лист тоже изъяли после смерти Лысенко?

— В том-то и дело, что нет. Видимо, он еще не был отдан в отдел переводов и лежал отдельно. Кажется, Лысенко вообще просил его не регистрировать. Я не знаю, чем моя тетя руководствовалась, но в результате она этот лист просто унесла домой, рассудив, что после смерти Лысенко он никому не нужен. Конечно, я заинтересовался и расспросил ее об антикварном листе подробнее.

— Любопытно. Она вам его показала?

— Тетя тогда уже переехала в свою квартиру, поэтому показать лист не могла, только рассказала, что на нем был текст на латыни, описывающий встречу членов неназванного ордена с неким братом Казариусом. В тексте обсуждались, в основном, бытовые и религиозные вопросы. Загадку, по ее словам, представляла только последняя фраза: «И тогда он поведал нам о секрете забытой силы черного зерна». Но на этом рассказ обрывался, а следующей страницы не было. Кроме текста на листе была часть какого-то плохо сохранившегося рисунка, что-то вроде библейского Древа Познания.

— А что за статья была в том номере «Сайенс»? Чем она так заинтересовала Лысенко?

— Вот это самое странное. Статья, по словам тети, была о ведьмах и галлюцинациях.

— Старинные трактаты? Ведьмы? Галлюцинации? Звучит как сюжет желтого бульварного романа. Может, под конец жизни «народный академик» просто свихнулся?

— Если бы… То есть поначалу я примерно так и подумал, хотя таинственный антикварный лист взбудоражил мое воображение. Знаете, все эти рассказы о пиратах, сокровищах, старинные планы кладов — кого это не привлекало в детстве? Впрочем, в тот раз мы вскоре сменили тему разговора, и я забыл об этом случае. Спустя несколько лет тетя умерла.

— А теперь этот антикварный лист у вас?

— Я не увидел его в бумагах, которые разбирал после смерти тети. Но потом я вспомнил о секретном ящике. Стол так и оставался в ее квартире. В нем я нашел этот старинный лист, в том самом тайнике, знакомом мне с детства. На карту клада это явно похоже не было. Только латинский текст и расплывчатый рисунок Адама у дерева. Рисунок ясности не прибавлял, и я опять почти позабыл об этом листе, но однажды мне в руки попал тот старый номер «Сайенс», который хотел перевести академик Лысенко. Я прочитал статью, которая называлась «Эрготизм. Сатана вырвался на волю в Сейлеме?», и все стало казаться мне еще более странным. Автор статьи утверждала, что процессы «сейлемских ведьм» были вызваны отравлением галлюциногенным грибком. Вы что-нибудь знаете о спорынье?

— Только самые поверхностные сведения, — не моргнув глазом, соврал я. — Читал в каком-то журнале, что спорынья — это исходное сырье для изготовления знаменитого наркотика ЛСД.

Конечно, на самом деле я успел перечитать множество специальной литературы по этому вопросу до встречи с клиентом, я всегда готовлюсь к заданию тщательно. Да и сама тема меня заинтересовала. Уносящие десятки тысяч жизней многочисленные исторические моры и эпидемии, вызванные грибком-паразитом, были лишь небольшой частью проблем. Более неожиданными для меня оказались не ядовитые, а галлюциногенные свойства спорыньи.

Рос грибок в основном на ржи, а ржаной хлеб с начала средних веков постепенно становился основной пищей европейского населения. Выпечка хлеба не сказывалась на алкалоидах спорыньи, они были устойчивы к высокой температуре и сохраняли свои свойства. Полностью очистить зерно от грибка было в то время невозможно, да и не понимал никто, что страшная болезнь вызывается хлебом. Ведь хлеб — это сама жизнь, как он может быть ядовит? А видения и галлюцинации воспринимались населением как божественные откровения или дьявольские наваждения — в зависимости от того, виделись ли съевшему хлеб крестьянину ангелы, или же мучили демоны. Галлюциногенные свойства спорыньи зависели от конкретного урожая и иногда могли совершенно пропадать, а иногда вдруг становились лишь на порядок или два слабее полученного из нее сильнейшего галлюциногена ЛСД, синтезированного химиком Альбертом Хофманном.

Случайно приняв синтезированное им вещество, Хофманн довольно живо описал его действие на примере своего личного неудачного опыта. Химик оказался в другом мире, в другом месте, в другом времени. Окружающий его привычный мир ужасающе преобразился. Все в комнате вращалось, знакомые вещи и предметы мебели приобрели гротескную угрожающую форму.

Все они были в непрерывном движении, как бы одержимые внутренним беспокойством. Женщина, которую Хофманн с трудом узнал, принесла молока, но представилась ему не доброй соседкой, а злой и коварной ведьмой в раскрашенной маске. Еще хуже, чем эти демонические трансформации внешнего мира, была перемена того, как он воспринимал себя самого, свою внутреннюю сущность. Любое усилие его воли, любая попытка положить конец дезинтеграции внешнего мира и растворению внутреннего «Я», казались тщетными. Хофманн вскочил и закричал, пытаясь освободиться от демона, но затем опустился и беспомощно лег на диван, охваченный ужасающим страхом сойти с ума. Ему представилось, что демон вселился в него, завладел его телом, разумом и душой и презрительно торжествовал над его волей. Вещество, с которым он хотел экспериментировать, покорило его.

Конечно же, я ни на минуту не поверил в то, что лукавый Хофманн принял свой препарат случайно, как с его же подачи стало принято считать. Но в этом описании что-то еще меня настораживало. Какой-то скрытый нюанс, который я пока не мог себе объяснить. Тема действительно была интересной, и получалось, что питающаяся ржаным хлебом Европа неспроста многие столетия жила словно в галлюциногенном угаре, среди чертей, ползающих по стенам соборов, летающих ведьм, говорящих лошадей, восстающих из могил вампиров, подстерегающих путников ликантропов и оборотней, религиозных экстазов и костров инквизиции. Но каким образом все это могло относиться к антикварному листу и к покойному советскому академику, мне пока было совершенно непонятно.

— Да, спорынья — это прекурсор ЛСД, — кивнул Алик, — но ее действие оказалось значительно более многогранным. Я потратил довольно много времени, изучая загадочную историю этого паразита. Спорынья сильно повлияла на историю Европы и России. И в некоторой степени даже на историю Америки, Африки и Китая. Как в давние времена, так и в 20-ом веке. Вот об этом я, собственно, и написал книгу, которую хотел продать вашему издательству, — Алик замолчал и только минуту спустя добавил: — Точнее, как я уже говорил, пока только первую книгу, многое я еще не успел охватить. И пока я писал, та почти забытая история с Лысенко постоянно всплывала в моей памяти. Но только под самый конец я понял, при чем он здесь.

— Действительно, мне тоже довольно сложно представить, каким образом Лысенко может быть связан с историей Европы.

— Думаю, это сложно представить не только вам, — усмехнулся Алик. — Мне, как я уже сказал, это тоже далеко не сразу пришло в голову. Я засомневался в своих мыслях и стал собирать и проверять информацию. И осознал, насколько это удачно, что я не родился на полвека раньше.

— В смысле — во времена лысенковщины?

— Нет-нет, я совсем о другом. Об информации. Нам сейчас уже трудно представить жизнь без интернета. А ведь каких-то десять лет назад в сети в открытом доступе даже Википедии еще не было. Не говоря уж о более серьезных источниках. Теперь же все меняется. Именно этот фактор перевернет мир.