Начало

Глава 10 Часовня Пленкуро

Часа через три мы добрались до Шатору в департаменте Эндр и решили там пообедать в маленьком ресторанчике на авеню Шарля де Голля. До Мериньи оставалось ехать чуть больше часа. Алик сосредоточенно изучал компьютер. Выяснилось, что часовня Пленкуро, входящая ныне в комплекс природного парка Ла-Бренн, была объявлена историческим памятником в 1944 году. Но открыта она для публики только в Дни культурного наследия. Ладно, придумаем что-нибудь.

Спустя два часа мы подъехали к часовне. Нашли мы ее не сразу, поскольку пропустили поворот, и пришлось вернуться назад на несколько километров. Тихая сельская местность, деревья, просторные поля, вокруг ни души. Часовня, стоящая на перекрестке дорог, была закрыта, на дверях висела толстая цепь с висячим замком. Французское правительство давно собиралось заняться реставрацией бывшей церкви, но деньги, похоже, выделить забыло — выглядело здание запущенным и заброшенным. На остатках обломанной колокольни сидел усталый ворон и внимательно следил за нами, склонив голову на бок.

Церквям во времена Французской революции не повезло. Революционный смерч пролетел по стране, нередко сметая на своем пути почти все, что связано с религией. Особенно досталось тем монастырям и церквям, которые принадлежали орденам. Но к тому времени часовня Пленкуро давно уже была просто приходской церковью, и революционеры ее пощадили, только сбили шпиль колокольни.

— Итак, у нас есть два варианта, — рассудительно произнес Алик. — Мы можем попробовать связаться с руководством парка Ла-Бренн и предоставить им убедительную легенду, почему нам необходимо срочно посетить часовню, либо.

Я осмотрел старый ржавый замок на двери и решил, что «либо» подходит нам больше. Замок поддался легко, и минуту спустя мы вошли в полумрак часовни. Впрочем, узкие окна с решетками пропускали света больше, чем это можно было предположить.

Изначально часовня, построенная в конце двенадцатого века, была частью командорства ордена святого Иоанна Иерусалимского, то есть госпитальеров. Кроме фрески-«мухомора», в церкви присутствовали и другие непривычные для простой приходской часовни изображения. Фрески эти никто толком не изучал. Геральдические леопарды-львы на потолке. Явно отдающие масонством мастер в переднике и с молотком, ученики, пчелы, или королевские лилии. Лиса, играющая курице и цыплятам на виеле, прообразе скрипки. В христианском символизме тех веков лиса могла означать дьявола, соблазняющего наивного верующего. Но здесь изображение, казалось, означало что-то совсем другое. Часовня действительно выглядела необычно.

Я подошел поближе к неплохо сохранившейся фреске кузнеца. Нимб над его головой напоминал шляпку какого-то странного гриба. Собственно, быть может, вообще все нимбы — это грибы?

— Что-нибудь известно об этой полустертой надписи над фреской? — спросил я.

— Аббат Рину, описавший данные фрески, считал, что кузнец — это святой Элигий, а надпись над ним значит «у нас нет ключа», — откликнулся Алик.

— А у кого же тогда есть этот самый ключ, если даже сам святой Элигий не в курсе? Чем он, кстати, знаменит?

— Элигий был королевским ювелиром и казначеем королевского двора, занимался финансированием постройки католических церквей и больниц, основал несколько монастырей. Но является ли изображенный на фреске кузнец именно Элигием? Аббат Рину мог и ошибаться. Лучше называть его просто Мастером.

Алик стоял посередине зала и внимательно рассматривать алтарный выступ. В правой стороне апсиды на выцветшей фреске традиционный змей обвился вокруг древа познания добра и зла, Адам и Ева стояли рядом, прикрывая свой «срам» чем-то непонятным. Древо познания было одной высоты с райской парочкой и действительно слегка напоминало мухомор. Только выглядел этот мухомор как-то странно.

— Значит, не дерево, а гриб? — задумчиво бормотал Алик. — Но слишком необычная шляпка у гриба — с какими-то подпорками.

— Интересно, где змей взял яблоко, они растут на мухоморах? Что-то Аллегро напридумывал тут, — откликнулся я.

— Я полагаю, это все же не яблоко, — подумав с минуту, тоном маститого искусствоведа выдал Алик. — То, что нам кажется подпорками шляпки гриба — это, скорее, более мелкие грибы, растущие позади основного.

Яблока здесь тоже нет. Змей просто откусил маленькую грибную шляпку и протягивает ее Еве. И это не мухомор, а все та же спорынья. Та самая стадия развития паразита, про которую всегда забывают. И я думаю, что именно она изображена на фреске. Эти «грибочки» — стромы с красными головками, растущие из одного рожка спорыньи. Видишь, что они растут не из земли, а из одного и того же места? Вот тебе и вся великая тайна элевсинских мистерий. Вероятно, открытие произошло случайно, когда рожки спорыньи попадали в зерно. Для изготовления пива зерно проращивают, получая солод. Жрецы просто стали проращивать склероции спорыньи таким же образом, как сейчас приготавливают солод. Они замачивали и охлаждали зараженное зерно. Из такого солода варили сусло. То есть галлюциногенный напиток изготавливался из стром спорыньи, а не из рожков. Христиане узнали этот секрет, уничтожили элевсинские таинства и убили жрецов, чтобы сохранить рецепт в тайне.

— Сомнительно, эти «грибочки» слишком маленькие. В любом случае, я помню, что писал Маккенна: бывают, мол, микологи храбрые, и бывают микологи старые, но вот старых и храбрых микологов не бывает. Я уже слишком хорошо выучил то, на что способна спорынья. Боюсь, больше шансов остаться без рук и ног. А с другой стороны, есть ли вообще какие-нибудь алкалоиды в стромах?

— Однако элевсинские жрецы все же секретом владели, — не сдавался Алик. — И приготовление пива из проросших рожков могло бы объяснить, почему никто из мистов не страдал от эрготизма.

— Ну, что ж, не забудь в своей книге записать эту мысль. Тогда, быть может, пресловутая компания «Сандоз» восстановит забытую тайну элевсинских мистерий, начнет выпускать для ЦРУ какую-нибудь «кикеон-колу» и заплатит тебе кругленькую сумму за идею. Откажется — будем судиться.

Я еще раз взглянул на фреску.

— Давай вернемся в средние века. Единственный вопрос возникает: а почему ты, собственно, думаешь, что здесь вообще изображена именно спорынья, а не какие-нибудь псилоцибиновые грибы?

Алик посмотрел на меня убежденным взглядом и веско произнес:

— Мы не в Мексике, а во Франции. И не просто в самом центре Франции, а в трех километрах от поселка Мериньи, в Эндр, то есть в бывшей провинции Берри, житнице Франции. А Беррийское герцогство когда-то было частью территории Солони. Границы менялись со временем, но тут все рядом в любом случае. Название Солонь, ранее Секалуния, происходит от латинского секале, рожь. То есть по-русски — это просто Ржевка. Ибо рожь здесь выращивали всегда. Поэтому вовсе не странно, что этот район был эпицентром распространения огня святого Антония. Эпидемии шли в этих краях до середины девятнадцатого века. Перед Французской революцией аббат Тессье утверждал, что Солонь была областью, которая произвела больше спорыньи, чем вся остальная Франция. Даже сама местность служила названием жуткой болезни. Так что не знаю, как там псилоцибы и мухоморы, но названия, употребленные в трактате Тессье: «гангрена солонцев» и «солонские конвульсии» — визитные карточки этих прекрасных мест. Еще и сегодня в туристических проспектах Солонь величают «краем ведьм и оборотней».

— Это все замечательно, но все же мы приехали сюда не совсем для того, чтобы абстрактно фантазировать об элевсинских тайнах. Может, у тебя есть какие-нибудь более актуальные мысли, скажем, о том «ключе», наличие которого скрывает Мастер?

— Думаю, надпись над Мастером совершенно правдива. Там ключа нет. Значит, он может быть в другом месте, напротив Адама, например.

Я обернулся. На стене слева от распятого Христа время фрески почти не сохранило. Но зато там была деревянная дверца в стене.

— Слишком просто. Ты думаешь, туда никто не лазил?

— А что толку просто так лазить? Шестой ряд, второй камень, повернуть два раза.

Алик подошел к дверце, открыл ее, просунул руку вовнутрь и начал шарить по стенкам углубления. Подгнившая дверца в это время отвалилась.

— Уважаемый слон в посудной лавке, позволь спросить, неужели сам святой Элигий нашептал тебе секрет с того света? И почему не 666, например? Или я не заметил, как ты покурил что-нибудь с утра?

Ответом на мою неуклюжую попытку сарказма был глухой звук открывающегося тайника. Камень ушел в стену.

— Просто у меня есть глаза, и я могу точно посчитать число этих странных знаков на орнаменте под потолком, — с нескрываемым чувством превосходства ответил Алик. — Именно они были нарисованы на листе над Адамом. Два треугольника, соприкасающиеся вершинам, — это лунный символ, растущая и убывающая Луна, вечное возвращение, смерть и жизнь, умирание и воскрешение. В точке их соприкосновения происходит коренная трансформация, это новолуние и смерть, алхимическая сущность и субстанция, forma et material, дух и душа.

Честно говоря, из потока слов Алика я ничего не понял. Но перед моими глазами это словоблудие наглядно обернулось материальными формами. В тайнике лежал скрученный лист. Алик бережно развернул его и положил в свою папку рядом с листом Лысенко. Страница, похоже, была выдрана из той же книги, но не являлась соседней с нашим листом — недостающей части рисунка на ней не было. Это был самый конец проповеди брата Казариуса. Всего несколько строк. Сразу после текста была отпечатана гравюра рыцаря, над головой которого солнечными лучами сияла монограмма IHS, напоминающая видоизмененную эмблему ордена иезуитов. По букве «Н» ползла змея, обвивая растущий из буквы крест.

— Вообще говоря, значение этой иезуитской монограммы IHS неизвестно, — среагировал Алик на мой взгляд. — Иногда ее считают сокращением греческой формы имени Иисуса, иногда Jesus Hominum Salvator, «Иисус спаситель человечества» или Jesum Habmus Socium, «С Нами Бог» — девизом иезуитов. Но это все досужие домыслы, конечно. Никто не знает, что она означает на самом деле. Более того, в пятнадцатом веке святой Бернардин Сиенский был обвинен в ереси за то, что с великим рвением распространял эту монограмму. Римский папа его, впрочем, сразу же оправдал и благословил на дальнейшие проповеди.

Я еще раз взглянул на монограмму. Буквы эмблемы наезжали друг на друга, напоминая что-то знакомое.

— Тебе не кажется, что знак доллара тоже мог произойти от этого иезуитского знака? — спросил я.

— Почему бы и нет? Официальных сведений о том, как сложился знак доллара, не существует. Есть десятки несводимых версий. На могилах прошлого века в Америке подобных монограмм немало. А еще знак доллара напоминает мне эту змею, обвившую мухомор, — Алик кивнул на фреску с Адамом и Евой. — Но, пожалуй, нам здесь больше делать нечего и лучше убраться отсюда поскорее, пока нас никто не видел.

Мы пошли к выходу. Свет, струившийся из узких окон, причудливо играл на изображениях. Лиса со скрипкой будто ожила и готовилась сыграть нам церковную сонату. Иисус на потолке провожал нас долгим внимательным взглядом.

— Кстати, буквы «I» и «S» по бокам от «Н» не могут ли намекать на опасность отхода от «Н» со змеей и крестом? — вполголоса пробормотал Алик. — От Hominum? От верного пути Человеческого?

Я опять посмотрел на него непонимающим взглядом.

— Ignis Sacer, Священный огонь святого Антония, поджидает тех, кто не следует путем Змеи и Креста, — пояснил Алик, закрывая дверь часовни.