Начинающий писатель [СИ]

Она не брала. Телефонные гудки больно жалили слух, когда в последний миг вдруг послышался усталый и явно заспанный голос.

— Слушаю.

— Это Виктор. Мне некуда идти.

— Почему меня это должно волновать?

— Потому что в этом гребаном городе у меня не осталось никого из нормальных людей. Ты последняя на кого я могу рассчитывать.

На другом конце провода устало вздохнули. Она думала, а я как истукан молча стоял посреди проезжей части, посматривая по сторонам, чтобы не быть сбитым каким-нибудь лихачом.

Потом она ответила.

Отказом.

Бросив от злости телефон на асфальт, я с силой ударил по нему ногой, растоптав и превратив некогда работавший аппарат в маленькую кучку черных и серебристых осколков. Зло и ненависть переполняли меня. Я был просто вне себя от ярости, что не заметил как наряд полиции, вызванный по всей видимости кем-то из посетителей бара, подошел ко мне.

Долго разговаривать не стали. Скрутили в бараний рог и повели прямиком к машине. Я пытался сопротивляться, хотел выхватить пистолет и совершить нападение, чтобы по инструкции они выстрелили в меня, избавив мою душу от страданий в этом бренном теле. Но пьяным я был ни на что не способен. Да и что греха таить — трезвым то же. Мускулы были для меня лишь видом, функционал их вряд ли был настроен на мастерское владение кулаками и хлесткими ударами ног с разворота. Бежать — да, но уж никак не сражаться. Погрузив в салон, машина быстро тронулась с места. Не работал приемник, только звуки проезжающих мимо машин да гудевший двигатель еще как-то указывали на существования меня самого в реальном мире. Ехали примерно двадцать минут. Как только остановились меня опять понесли. На этот раз я уже не мог идти. Остатки алкоголя, не вылезшие наружу в момент рвоты, ударили в мозг с новой силой. Взглянув последний раз в исхудавшее лицо полицейского, я провалился в глубокий наркотический сон.

Когда меня привели в чувство все было словно в тумане. Жуткая боль в затылке и темени не давала спокойно повернуть головой, не ощутив где-то посередине адский колющий треск. Сидел в каком-то закрытом помещении с еще двумя мужчинами на вид и на запах являвшимися знатными представителями клана бездомных. Все они спали. Где-то за перегородкой слышал разговор двух охранников. Вскоре кто-то из них подошел к небольшой «бойнице» в тяжелых железных дверях, слегка приоткрыл ее и посмотрел на меня. Его вид не значил ровным счетом ничего, да и рассмотреть физиономию полицейского в таком маленьком отверстии не представлялось возможным. Затем щелкнули замочные механизмы и выход отворился прямо передо мной.

— На выход. — просипел он прокуренным голосом.

Я не стал ждать особого приглашения и направился к нему. Каждый шаг как подъем на Килиманджаро. Четыре с половиной метра дались мне с таким трудом, что уже в коридоре, длинном словно вытянутая кишка, мне стало еще хуже. С трудом доковыляв до нужного кабинета меня усадили на невысокий стул и приказали ждать. Чего и кого не уточнили, но вскоре отпал и этот вопрос.

Следом за нами, буквально спустя какие-то считанные минуты, вошел тучный офицер с огромными кулаками больше похожими на стальные кувалды. Внимательно посмотрел на меня, потом на второго полицейского и приказал тому выйти, оставив нас наедине. Все напоминало кадры из дешевого второсортного ментовского сериала, что так часто крутят по российскому телевидению.

Однако уже в следующее мгновение мне дали понять, что никаких «плохих и хороших» полицейских не будет, а все вопросы, точнее ответы на них, так или иначе решат мою дальнейшую судьбу.

— Вам известно почему вы здесь? — он начал мягко.

— Нет.

— Хорошо. Тогда я объясню. На вас поступила жалоба от администрации заведения.

«Наверное, это Макс сдал меня. Его ведь не было у барной стойки довольно продолжительное время» — подумалось мне.

— Вы вели себя очень странно. Громко кричали, ругались, мешали другим посетителям.

— Все пьяные люди ведут себя странно.

Он посмотрел на меня и сразу что-то записал в протокол. Я не читал его, хотя бумага лежала почти у меня под носом и хватило бы одного взгляда, чтобы прочитать все записанное.

— Как долго вы пробыли в баре?

— Часа два… не могу точно сказать. А сколько сейчас?

И действительно! Я совсем потерял ход времени и не мог даже представить который сейчас час.

Офицер вытянул руку и повернул ее мне внешней стороной, дабы я мог сам все увидеть. Времени и правда прошло прилично, но ответить точно на вопрос все равно не мог.

— Вы с кем-нибудь общались? Разговаривали?

— С женщиной.

— Ее имя? Как она выглядела?

— К чему все это? — я наклонился через стол и посмотрел на полицейского. — Я кого-то убил?

— К счастью не успели.

— Что значит «к счастью»?

Мужчина отложил листок с ручкой и таким же прямым взглядом посмотрел на меня.

— Так и значит. Говорю же, вы вели себя странно. Кричали, громко разговаривали, даже сказали, что хотите умереть. Люди это слышали вот у них и вызвало подобное поведение вполне обоснованный страх.

— Вы что не слышали моих слов? Я же сказал: разговаривал с женщиной. Мы общались на разные темы.

— Ни о какой женщине речи не шло. Жалоба поступила на вас. Приметы совпали, вот посему вы и здесь.

— Ну так вот, — я с трудом развел руками, — нашли что-нибудь? Бомбы, шахид-пояса, может быть другое оружие.

— Нет, — резко ответил офицер и в его голосе чувствовалось нарастающее раздражение, — но вы видимо не понимаете, что за одни такие слова УЖЕ можно быть привлеченным к ответственности. А по поводу женщины мы выясним сами. Кто она и где живет. Сегодня, как вы наверняка знаете, это не трудно.

Затем он опять взял ручку и листок, продолжив что-то записывать.

— Так, — начал он, — ваше имя?

— Виктор.

— Фамилия?

Я продиктовал ему все свои данные, предварительно поставив подпись в одном заполненном его рукой бланке. Содержание не представляло никакой угрозы или внезапных признаний с моей стороны, поэтому страх пропал почти сразу.

— Где вы работаете?

— Нигде.

— В смысле? — он поднял глаза и посмотрел на меня. — На что же вы пили?

— Я писатель. У таких как я заработок не бывает постоянным.

— Правда? Что-то я о вас ничего не слышал. Или вы из этих: «широко известен в узких кругах».

— Вы можете смеяться надо мной сколько вам будет угодно, но поверьте мне это не унизит моего достоинства. Я слышал столько упреков и отказов в свой адрес, что ваша безобидная шутка не сыграет своей роли.

После этого полицейский откинулся на спинку кресла и заинтересованно посмотрел на меня. Его громоздкое тело давило на кресло, отчего то начало скрипеть, будто готовясь закричать от невыносимой боли.

— Знаешь, Виктор, через этот «обезъянник», — он указал рукой в сторону, откуда меня привели и где находилась камера с бездомными, — прошло столько людей, что нам не хватит всей ночи пересчитать их по именам. И все они так или иначе пытались казаться героями будучи больше похожими на голых скоморохов. Ты не первый писака, который удостоился чести побывать здесь, но скорее всего будешь последним для кого я скажу подобное. Мне откровенно плевать что там произошло у тебя в жизни и как тебя это все довело до барной стойки. Я слушал таких как ты ночами. Истории несправедливости, отклоненные романы, повести, которым не суждено дойти до широкого читателя. Все эти бредни про плохих редакторов и святых писателей. Черт, как вы все предсказуемы. Я был готов поклясться, что сегодня произойдет нечто подобное и вот тебе результат.

Потом он продолжил заполнять протокол.

— Меня отпустят? — спросил я.

— Все зависит от тебя самого.

— Не понимаю.

— Это просто: я задаю вопросы — ты отвечаешь. Если меня устроят твои ответы и ночь пройдет в тишине и спокойствии, то я закрою глаза на твой дебош в баре.

От недоумения у меня поднялись брови. Какой дебош? Что он вообще такое говорит?

— О чем вы? Я вел себя нормально. Ничего этого не было.

— Ты меня за идиота держишь?

— Это вы пытаетесь навесить на меня то, чего я не совершал.

В это мгновение офицер резко поднялся со своего места и направился к дверям. Открыв их и подозвав к себе стоявшего неподалеку полицейского, громко приказал привести свидетеля. По ту сторону дверей послышалось движение, после чего в кабинет, одетый в короткую замшевую куртку, вошел Макс.

Появление бармена вызвало удивление вперемежку со злобой. Его лицо нисколько не изменилось, когда любовный треугольник наконец раскрылся и мне потихоньку начала становиться понятной вся картина произошедшего.

Он сел рядом и уставился на офицер, который в это время наблюдал за реакцией обоих гостей.

— Что ж. Обстоятельства вынуждают перейти к следующему акту быстрее намеченного. Может это и к лучшему — сэкономим время и решим все в ускоренном порядке.

Потом посмотрел на бармена.

— Расскажите все как было. Давно вы знаете этого человека?

— Захаживает к нам частенько.

— И все время вел себя нормально?

— Конечно, но последние несколько раз он будто поменялся. Какой-то странный стал.

— Что значит странный?

— Я давно работаю в подобного рода заведениях и повидал всякое. Когда человек пьян ему всегда кажется будто целый мир вращается вокруг него и каждый что-то да должен для него сделать. Обычно мы таких сразу выкидываем на улицу, но тут все случилось иначе. Вроде как обычное чудачество, разговоры ни о чем, но после все ухудшилось и у него….

Он на секунду замолчал.

— Поверить не могу, что ты это скажешь, — я не смог сдержаться, — Ну давай! Договаривай.

— Помолчи! — офицер ударил по столу кулаком, — До тебя еще дойдет очередь. — Полицейский ткнул в меня пальцем и сразу перевел взгляд на бармена.

— Мне кажется он сошел с ума. Поймите, репутация для нас — это самое главное. Босс строго за этим следит и не допускает, чтобы подобное происходило в баре. Если случаи выявляются, я просто обязан позвонить в полицию.

— Вы сказали, что такое было и раньше. Почему вы не предприняли меры до сего дня?

Макс почесал затылок, понимая, что часть вины за случившееся лежит и на нем. Ведь отреагируй он несколькими днями ранее, до такого дело не дошло.

— Ну, мы как бы друзья… не то чтобы…скорее хорошие знакомые. Знаете как это бывает. Ну выпил… все мы совершаем разные глупости в пьяном виде. Кто-то больше, кто-то меньше. Я думал что пара дней и такое пройдет. В конце концов деньги банально закончатся. Но оказалось, что нет.

Потом замолчал и, закинув голову, стал смотреть на потолок. На меня он так и не обратил внимания.

— Кстати о деньгах, — инициативу взял полицейский. — Виктор сказал, что нигде не работает.

— У нас дорогое заведение. На студенческую стипендию особо не пошикуешь. — не опуская взгляда, отвечал бармен.

— Ну а ты, — теперь офицер смотрел на меня, — откуда деньги?

— Это мои сбережения, — не найдя ничего лучше, сказал я с упреком в голосе. — Правда я так и не понял в чем меня собрались обвинять? В том, что я напился.

— Напился, подрался, разбил несколько бутылок дорогого алкоголя, начал приставать к девушке, после чего вышел на улицу и принялся кричать на прохожих и еще много всего.

— Да вы с ума сошли! — я резко выпрямился.

— Офицер говорит все правильно. Ты будто с цепи сорвался, Вик.

— А тебе это откуда знать? Тебя ведь не было почти час. Ты куда-то пропал, а потом резко появился.

— Я же говорил! Я же говорил, что с ним не все в порядке!

Бармен выпрямил руку и, указав на меня, стал верещать как маленькая девчонка.

— Боюсь, друг мой, нам придется задержать тебя до выяснения обстоятельств.

Полицейский громко крикнул — в кабинет вошли двое здоровенных мужиков и тут же подхватили меня под руки. Повели по уже запомнившемуся маршруту, отведя в комнату для бомжей и людей, давно переставших походить на представителей огромного города. Скорее это были те самые прокисшие сливки, что обычно снимают и выбрасывают в помойное ведро. Дабы те не портили своим видом и запахом прилежную картину старинного города. С ними я был как одно лицо. Как часть небольшой мозаики, складывавшейся в картину, на которой каждому из нас отводилось место где-то сбоку, у самого края.

Дверь со скрипом закрылась и щелчки замочного механизма окончательно вбили последний осиновый кол в мои попытки выбраться из этого проклятого места. Теперь оставалось лишь ждать. И это, увы, было самым противным из всего, что мне доводилось делать последние несколько дней.

Я был готов ко всему. Даже к смерти, о которой так часто думал, но не часто говорил. Верил, что рано или поздно все должно закончиться хорошо. Как в сказке, когда после долгих мучений, скитаний, преодолений собственных страхов и упреков судьбы, мой взгляд упрется в сокровище, награду, положенную мне как и любому человеку за пройденные испытания.

Но время шло. Проблемы копились, а я все сильнее убеждался в том, что чудес не бывает. Что нет никакой справедливости и, что судьба еще та стерва, готовая на все, дабы отомстить бросившему ее парню.

Конечно, можно долго пенять на плохую жизнь, стартовые условия, финансовое положение и маленький размер мужского органа, но правда состоит в том, что только мы сами способны хоть как-то поставить на рельсы собственную судьбу и толкать этот громоздкий паровоз вперед, в поте лица, в копоти от жара, размахивать совковой лопатой, подкидывая очередную порцию угля. Судьба действительно в наших руках, но сейчас они мало того, что были опущены вниз, так еще сильно болели от крепких объятий железных наручников, разомкнувшие свои холодные пасти всего каких-то десять минут назад.

Внутри камеры жутко воняло. Это был не тот аромат, который бы заставил меня блевануть, но дышать им приходилось почти через силу. Глубокий вдох, потом задержка и резкий выдох. Это дыхательная гимнастика позволяла справиться с приторным запахом, но долго это явно не могло продолжаться и вскоре я банально привык к смраду давно немытых тел, смирившись с тем, что следующие несколько часов до самого утра я буду торчать в этом помещении.

Кто-то из бездомных наконец проснулся. Бородатый дядька в засаленной куртке, почерневшей от жизни и грязи, повернулся ко мне лицом и ясными, чистыми глазами, окутанными густыми бровями и ресницами, посмотрел на меня. Затем приподнялся, кряхтя и постанывая, сел у самого края своего лежбища и заговорил.

— Который час? А впрочем неважно.

Удивление растаяло. Первое впечатление, как это бывает, оказалось ложным. Голос хрипел от солидного стажа курильщика, даже некоторая часть усов, прямо под носом у самых ноздрей была пожелтевшей. Сам он еле держался на ногах и был еще явно под действием какого-то адского зелья, проглоченного где-нибудь на задворках этого старого города.

— Чего молчишь? — вдруг обратился ко мне.

— А что говорить?

— Ты прав. Сюда не от радости попадают.

Закашлял. Хрипя и рвя глотку надрывистыми выдохами. Потом, подложив руку под голову, опять рухнул на свою койку.

— Тебя тоже поймали на улице? — бездомный продолжал спрашивать.

Я понял, что теперь он от меня не отвяжется и решил скоротать время в его компании. Нос уже почти не чувствовал мерзкого запаха — он пропал, а вместе с ним и неприязнь к сокамерникам.

— Все просто. Кто-то вызвал полицию, когда я вышел из бара. Говорят еще подрался…

— А-а-а, — протянул он своим хриплым голосом, — история стара как мир. Не поделили выпивку, слово за слово, рукопашка, мордобой. Все как всегда. Но…

Он повернул голову и стал внимательно смотреть на меня.

— Я как вижу ты неплохо дерешься. На тебе ни царапинки. Хех.

— Да может и не было никакой драки. Говорю же, это все со слов других людей.

— А ты что сам не помнишь?

Отрицательно покачал головой.

— Во молодежь! Я вот сколько так живу — все помню! Ей-богу! Еще ни разу не случалось такого, чтоб раз… и все. Резко все отрезало. Знаешь, как кинопленка. Есть подающая катушка, есть приемная. Пленка проходит через фильмовый канал, затем на зубчатый барабан и…

Он сделал глубокий вдох, повысил голос, будто готовый выдать какую-то страшную тайну, но почти сразу захлебнулся в страшном кашле, разносившимся по всей камере.

— Что это? — спросил я — Устройство какого-то прибора?

— Это мой мозг, — гордо указав на свою голову, подытожил бездомный, — А так да, это устройство старой кинокамеры. Когда-то я работал оператором на съемочной площадке, но это было так давно, что даже мне больно доставать из архивов своего мозга эту запыленную дрянь.

— Почему же? — я подался вперед, — Расскажите.

— Ого! — воскликнул он. — А ты сам кто, собственно говоря?

— Я — голос замолк и как не силился заговорить, все почему-то превращалось в одно сплошное мычание.

— Ну же! — теперь сам бездомный был заинтригован. Старик поднялся, сел на тот же край своей койки и, распрямив бороду, опять уставился на меня.

— Я писатель. — с трудом вытолкнул я.

— Как-то неуверенно. Хотя я знаю в чем причина.

Молчание.

— Ты боишься, правда?

— Немного.

— Критики?

— Всего. Критики, осуждения, насмешек, но больше безразличия. Это больнее всего.

— Я тебя понимаю. — опустив глаза, сказал бездомный.

Он сказал это таким тоном, что в ту секунду этот немытый, заросший и смердящий всеми немыслимыми оттенками вони и смрада человек стал роднее и ближе многих тех, кого я знал и считал до сегодняшнего дня своим другом и коллегой. Почему-то это «я понимаю» было для меня как бальзам на душу. Словно родной человек, которого очень долго не было рядом, только что появился прямо передо мной и одним своим присутствием придал мне уверенности. Может это глупо или наивно, но так или иначе все свелось именно к этому.

— Какая ирония, не правда ли? Мы сидим здесь вместе, разговариваем с людьми, которые нам не знакомы и вдруг чувствуем в них родное тепло. Невидимую связь, говорящая нам, что это и есть «…тот самый человек с которым я могу поговорить по душам».

— Да, — ответил я. — Все именно так. Хм, не думал, что такое вообще возможно.

— Это жизнь. Здесь все всегда идет в разрез с твоими планами. Здесь главную роль играет импровизация. Высший пилотаж не только в кино, но и в жизни. Планы рушатся под ударами судьбы, потому что они всегда тверды как гранит и громоздки, а импровизация она как разогретый пластилин, мнется, сжимается, но всегда остается однородной. Целостной, если так можно сказать. Кхе!

Он опять завелся истошным кашлем. Несколько раз из его груди вырвался страшный рык, после которого на пол полетела потемневшая слюна. Сосед по камере проснулся от такого, но вскоре быстро заснул, даже не обратив на меня внимания.

— О чем ты пишешь? Я мог читать твои книги?

— Нет. Сомневаюсь в этом. — я махнул рукой.

— Что, вообще не издавался?

— Было пару раз, но все это в прошлом да и книги так себе. Макулатура.

— Нельзя так говорить о собственных творениях.

— Если бы они таковыми были. Это бульварное чтиво. Литературный фаст-фуд, который обычно продают в переходах метро и читают на автобусных остановках. Ни о какой пищи для ума и речи не идет.

Бездомный почесал затылок.

— Все равно. Это труд и время. То, что нельзя вернуть. К этому нужно относиться с уважением.

— Да брось! — раздраженно заявил, — Я просто хотел заработать денег и писал то, что хотя бы брали в печать. Можно сказать был вынужден сделать это, чтобы не умереть с голоду. Но… но все потом пошло не так. Я надеялся, что меня заметят серьезные издательства и мое творчество наконец будет искренним и честным, а оказалось, что все это никому не нужно. Банально, но это так.

— Ты слишком драматизируешь.

— Неправда! Я прошел все издательства в этом городе, писал в столицу, интернет-сайты, пытался самостоятельно продавать собственные книги, потратив на их печать почти все свои деньги и везде…ВЕЗДЕ я сталкивался с одним и тем же. Мои выводы основаны не на пустом месте. Я четко знаю о чем говорю.

Наверное, эти слова немного убедили его, хотя мужик все еще смотрел на меня «родительскими» глазами.

— Сделки с совестью не было?

Я отрицательно покачал головой.

— Ну и зря. — он вернулся в прежнее положение, упав на бок лицом ко мне.

— Это почему же? — недоумевая, спросил я.

— Ты удивительным образом напоминаешь меня в твоем возрасте. Такой же упертый, такой верящий в справедливость и честный труд. Забудь. Это все в прошлом. Все гении давно родились и умерли. Все шедевры написаны и сняты. Нам лишь осталось собирать крохи. Я был таким как ты и поэтому оказался здесь. Не повторяй моих ошибок и быть может, когда ты состаришься и попадешь в очередном запое в эту камеру, не встретишь такого же наивного мальчугана.

За дверями послышался шум. Несколько человек, тяжело ударяя сапогами по полу, двигались в нашем направлении. Машинально я приподнялся на ноги, выпрямился и стал ждать, когда откроется дверь и меня выведут в кабинет для очередного разговора. Но ожидания не оправдались. Люди прошли мимо. Шум постепенно затих. Оскорбленный, что все не закончилось в этот момент, я медленно сполз по стене, продолжая слушать как бездомный что-то бормотал себе под нос.

— Можно любить это дело, можно ненавидеть. Но в нашем мире все строится вокруг удовлетворенности и реализации. Если их нет, нет и желания продолжать жить. Иногда, чтобы получить желаемое, нужно делать то, чего не хочешь больше всего на свете. Переступить через себя, чтобы потом иметь возможность послать это как можно дальше. Гордыня не зря один из самых великих грехов, ведь именно она не позволяет нам получить то, чего мы желаем. Забудь про творчество, забудь про все, что с этим связано. Пиши востребованное и будет тебе счастье.

На этом его слова окончательно превратились в нечленораздельное месиво. Глаза закрылись, густые волосы упали на лоб и полностью превратили лицо в переплетенный клубок.

Потом дверь негромко распахнулась. Двое человек стояли в проеме, держа в руках полицейские дубинки, подошли широким шагом ко мне, подняв и буквально понеся к выходу. Там я увидел женщину. Красивую и до боли знакомую, но почему-то стоявшую ко мне спиной и всячески прятавшую свое лицо. Только попав в кабинет, где меня ждал уже знакомый офицер, я узнал, что за мной пришли. Это не была Марина. Нет. Бывшая не вернулась за мной в тяжелую минуту — все было проще и гораздо неожиданней для меня.

— Повезло тебе. — начал офицер, — но особо не радуйся, мы с тобой еще встретимся.

Слова теперь звучали где-то далеко. И хоть сам он сидел напротив меня на расстоянии вытянутой руки, мне до него не было уже никакого дела, ведь я смотрел на нее. На мою валькирию, вытащившую меня из этого ада и готовой вскоре унести высоко-высоко, прямо к столу Одина, где я буду пировать вместе с асами, сражаясь и умирая каждый день.

— Свободен. — офицер ударил печатью по нескольким бумагам, подтвердив мое вызволение.

Она помогла мне встать. Накинула куртку на плечи и вместе мы покинули полицейский участок, выйдя к парковке, где нас уже ждал разогретый автомобиль.

Промолчали почти всю дорогую. Я не смел говорить — не хотел тревожить ее своим едва протрезвевшим голосом. Она тоже не смотрела в мою сторону, лишь изредка, когда машина входила в поворот и ее взгляд нет-нет да касался моего лица, удавалось увидеть женский взволнованный, но все еще любящий взгляд.

В квартире все было так же как и в прошлый раз. Теперь я знал куда стоит идти, где раздеться и с какой стороны постели было мое место.

Она следовала за мной по пятам. Внимательно следила за моей реакцией и движениями, будто ожидая какой-то неконтролируемой реакции, чтобы пресечь ее в туже секунду.

— Я могу помыться? — осторожно спросил.

— Нужно. — твердо ответила она. — От тебя несет дешевым алкоголем и какими-то папиросами. Бог ты мой, что ты куришь?

Но я ничего не курил в тот момент, да и последний час прошел в тревожном желании затянуться хоть высушенным подорожником, но только бы наполнить легкие знакомым горьковатым дымом.

— Не хочу чтобы ты ложился со мной в постель в таком виде.

После этого она ушла к себе. Переодевалась.

В ванной я наконец пришел в себя окончательно. Прохладный душ вернул мне чувство контроля и кое-как, но все же прочистил мозги от алкогольного дурмана. Уже на выходе я мысленно поблагодарил ее, что она не бросила меня, хотя и сказал «нет».

Мы встретились уже в постели. Она ждала меня, слегка откинув край одеяла и смотря в мою сторону широко открытыми глазами. Я был готов окунуться в ее объятия прямо сейчас, ничего не ожидая и не теряя времени, но видел, что и ей, и мне нужно кое-что уяснить, прежде чем мы вновь окажемся вместе.

— Ты ведь сказала «нет», — мне претили все эти прелюдии, особенно в этой ситуации. Жутко хотелось все уяснить. — Зачем приехала?

— Может не стоило?

— Прошу тебя, не надо отвечать вопросом на вопрос. Я безумно благодарен тебе за это, за все твои усилия. Наверняка ты заплатила за меня кому-то из них, но… черт, я не знаю что сказать.

— Я перезванивала тебе несколько раз, но телефон был недоступен.

— Да-да, я разбил его сразу как ты ответила отказом.

Потом присел на край кровати.

— Спасибо, — тихо произнес. — К сожалению, это все, чем я могу тебя отблагодарить.

Ее рука коснулась моего плеча. Тепло быстро проникло в мое тело; стало очень приятно.

— Там произошло что-то страшное? — спросила она опять. — Полиция не очень то хотела тебя отпускать.

— Да нет, ничего необычного. Я опять напился как свинья, видимо с кем-то подрался и все там разнес. Вот на меня и вызвали полицию.

Кровать немного затряслась. Повернулся и увидел, что женщина приподнялась и села за моей спиной, прижавшись всем телом. Я чувствовал ее грудь, эти широкие куполообразные два бугорка, скользившие по моей спине, слышал ее сердцебиение и тяжелое, надрывистое дыхание. Потом поцелуй.

— Я… сглупила, когда выгнала тебя. Хочу попросить прощения.

— Не стоит, — ответил и повернулся к ней лицом. — Все было правильно. Мои ошибки всегда остаются со мной.

— Скажи мне одну вещь: тебе хорошо со мной было тогда? Ну, в первый раз?

— Конечно.

— Опять врешь. Я это вижу. Ты был пьян в «ноль», о чем ты мог тогда помнить.

Ее взгляд вдруг поник, а сама она вернулась на свою половину постели. Я последовал за ней, обнял, стал говорить какие-то слова, хотя смутно понимал смысл сказанных фраз, но продолжал шептать ей на ухо. Она вернулась ко мне. Обняла. У меня получилось. Я был плохим романтиком и ничего толком не умел в этом древнем искусстве, хотя инстинктивно продолжал врать ей о том, что люблю до дрожи в коленках… И она верила. Так искренне и наивно, будто всем нам было каких-то шестнадцать лет, и мы только-только начинали постигать эти чувства. Ощущать их теплое прикосновение к своим душам и трепетно оберегать, никого не подпуская к ним. И чем сильнее я видел как она погружается в меня, как целует, словно я ее последняя любовь и завтра наступит конец, тем больше внутри меня нарастало презрение к самому себе. Ложь поглотила меня. Взяла контроль надо мной, над моими чувствами и теперь полностью руководила процессом. Ничто не могло ей помешать и наши тела вскоре сплелись, отдаваясь друг другу до последних сил.

А потом наступило утро. Будильник мерзким свистом врезался в мои уши и буквально заставил оторваться от кровати и рукой, выпрямившейся словно шлагбаум, ударить по кнопке, заставив его тут же замолчать.

Солнце уже вовсю светило в окно. Яркие лучи скользили по белоснежной простыне, нехотя огибая стройное женское тело, нагревая и щекоча слегка напряженные, но все еще расслабленные икры. И хоть сама она уже открыла глаза, смотрела загадочным взглядом в мое исхудавшее и опухшее после ночного визита лицо, я все еще стеснялся ответить ей тем же — противное чувство обмана так и осталось внутри меня.

Ну соврал, подумаешь там. Сколько раз подобное было и никто особо не обращал на это внимание. Для меня это давно превратилось в попытку избежать наказания — врать до тех пор, пока не схватят за руку, не выведут на чистую воду, но здесь… с ней… все было совершенно иначе.

Следующий час прошел для нас под знаком тишины. Мы молчали, как молчат подростки, совершившие прегрешение и познавшие вкус, тепло женской и мужской плоти в тайне от своих родителей. Смотрели один на одного, иногда даже ловили друг друга на пошлых мыслях, нет-нет да возникавших внутри нашего общего разума. Клянусь я слышал то, о чем она думала! Читал эти мысли словно развернутую книгу и она так же повторяла за мной.

Вскоре позвонил телефон. Она прошла неспешным шагом по твердому линолеуму, завернула за угол к самой двери и подняла трубку. Несколько минут прошли в разговоре и спорах о которых я вспомнил лишь после, когда она сама решила заговорить.

— Звонили из полиции, — начала она, — спрашивали о тебе.

— Что именно? — пережевывая бутерброд, говорил я.

— Где ты? Отлучался ли куда-то после того как я тебя забрала?

— И что ты ответила?

— Тебе не кажется этот вопрос глупым? — вдруг серьезно спросила она, прямо посмотрев на меня через стол.

— Наверное, ты права. Это все после вчерашнего. Прости.

Она довольно откинулась на спинку стула, продолжив смотреть на то как я жадно проглатывал приготовленную пищу.

— Может мне стоило сказать, что мы трахались всю ночь до самого утра. Так, для убедительности твоего алиби?

— Ну зачем ты так? — я положил остаток бутерброда не в силах продолжать его есть под упреками своей «жены». — Это был просто вопрос. Я ведь могу поинтересоваться этим?

— Вообще-то нет, — сказала она, — Кто ты такой, чтобы я перед тобой отчитывалась? Ты в моем доме, сидишь на моем стуле, ешь мою еду и все это за мой счет. Мне кажется ты слишком рано стал проявлять свой властный характер. Я здесь хозяйка и то, что ты вчера был сверху еще ни о чем не говорит.

Потом она встала со своего места и направилась куда-то в другую комнату. Я постарался забыть последние слова, но они лезли в мой мозг с такой упорностью, что самому стало больно от всего этого.

Через минуту она вернулась и положила на стол несколько чертежных листов, исписанных вдоль и поперек.

— Я навела справки на тебя, горе-писатель, и могу сказать, что тебе очень повезло со мной познакомиться. Кто кроме меня мог вытащить тебя из этой передряги?

В этом она была права. Но ошибкой с моей стороны оказалось то, что я совсем недооценил эту женщину. На этих нескольких листах было почти все, что обличало мой не самый идеальный образ жизни. Телефон, адрес общежития, прошлый адрес прописки, телефоны родителей, контактные данные школы и директора по которому она явно звонила несколько раз (время и дата оказались прописаны рядом) и еще много всего, вплоть до задолженностей по оплате проживания в общаге и моих ближайших коллег.

— Как? — я задал только один вопрос, но и на него она ответила с долей властности, видя, что я оказался в тупике.

— Почти весь этот город обслуживается в нашем банке: кредиты, ипотека, заложенное имущество… вся необходимая информация на руках, на любого кто вообще посещал наше знатное заведение. Мне стоило усилий, чтобы найти тебя и понять кто ты такой, но оно того стоило.

— Но ведь это запрещено. Конфиденциальная информация.

— Брось все эти слова, — не без усмешки добавила она, — когда что-то очень надо все эти формальности отходят на второй план, да и никакого секрета я не раскрыла. Если бы я пошла более привычным путем — написала заявление, подала запрос и прочее, то могло пройти куда больше времени и скорее всего ты бы стух в этом обезьяннике, а так ты у меня на ладони.

— И что теперь? — я откинул в центр стола бумаги, понимая, что сейчас будет предложена некая сделка. — К чему все это?

Она немного помялась. Видимо разговор подошел к очень болезненной и неприятной для нее теме. Женщина стушевалась, но вскоре вернулась в свой обычный образ властной, но сдержанной хозяйки.

— Не знаю как тебе все это сказать…

— Говори прямо, — перебил я ее, — после всего, что случилось меня вряд ли удивят твои слова.

Женщина сделала глубокий вдох.

— Женись на мне.

Я на секунду замер.

— Понимаю, это звучит как бред, но мне уже тридцать два и последний мужчина до тебя был у меня почти четыре года назад. У меня нет детей, а часики тикают и вскоре я вообще не смогу их заиметь.

— Ты вообще понимаешь, что ты говоришь?

— А что?…Черт… Я несу какую-то чепуху, прости.

Она тут же вскочила на ноги и закурила. До этого момента я и подумать не мог, что она курит. В доме не пахло табаком, не было сигарет или пепельниц. Все говорило о том, что это самая что ни на есть примерная женщина, следящая за своим здоровьем и внешностью. Однако обстановка сама подтолкнула ее к табаку. Тянула она не долго. Высосала из тоненькой сигаретки все соки, оставив на полу остатки из черного пепла. После чего нервно зашагала из стороны в сторону.

— Ты скорее всего меня неправильно поняла.

— Да все я поняла. — огрызнулась «жена», — Возраст уже не тот. Я знаю. Ты моложе меня и на кой черт тебе сдалась такая старуха.

— Ну что ты.

Попытки успокоить лишь усугубили ситуацию. Ничего не помогало. Ни слова, ни объятия.

— Ты не умеешь врать. У меня есть диплом психолога. Хренового, но все же психолога. По тебе видно как ты изо всех сил стремишься мне угодить. Что? У меня не такая упругая задница? Или грудь обвисла слишком сильно? Почему ты молчишь? Скажи же что-нибудь?!

Тут она сорвалась на крик. Последние женские эмоции переполнили чашу терпения и теперь ее было не остановить. Я дал ей время проклясть меня и ударить. Стерпел. Не видел смысла отвечать, ведь сейчас говорила не она, а то, что взяло над ней контроль. Когда же волна стихла и крики пошли на спад, мне пришлось взять инициативу в свои руки.

— Причем здесь грудь и твоя задница? Мы ведь спали с тобой и каждый раз оба были довольны. Давай лучше все обсудим.

Она села на свое место и посмотрела на меня.

— Если ты обо мне все знаешь, у тебя не возникло отвращения ко мне?

— А разве должно?

— Но у меня ничего нет. Ни денег, ни толковой машины, ни квартиры. Я бомж, который каким-то образом все еще похож на человека. Знаешь, вчера ночью, пока ты не забрала меня оттуда, я разговаривал с бездомным, который когда-то был интеллигентным человеком. Теперь он на дне. В самой черной заднице этой социальной лестницы. Мне осталась всего одна ступенька, чтобы занять место рядом с ним, но я как тот приговоренный к смерти, все еще держусь на краю виселицы, глотая изо всех сил крупицы воздуха. Неужели я тебе так интересен?

Она оценивающе посмотрела на меня.

— Ну ты не Ален Делон, конечно. Но дело даже не в этом. Просто все слишком затянулось. Я хочу детей, хочу семью, хочу нормальной жизни в этом чертовом городе, где геев стало больше, чем мужчин желающих трахнуть женщину. Ты не можешь мне отказать, Виктор, не можешь! У меня уже были мысли о суициде, и клянусь Богом если бы ты не появился тогда в банке я бы залезла в петлю в тот же вечер. Ты спас меня, чертов алкаш! Не заставляй меня возвращаться к этим мыслям снова. Они убьют меня. Набросятся и растерзают.

Я не знал, что и сказать. Честно. Впервые за долгое время у меня не осталось слов для ответа. Может это и был ступор, может я просто испугался, чувствуя, что меня берет за горло женщина, чьи ноги обхватывали сильнее и крепче, чем руки моей бывшей. На этот раз я не хотел врать.

— Мне… нужно вернуться в общагу.

— Я тебе не интересна, правда?

— Я такого не говорил. Перестань додумывать.

Встал из-за стола и направился к выходу. По дороге сказал, что вернусь сразу как только разберусь с делами в общаге, не понимая даже о том как собираюсь туда добраться, ведь в кармане не было и ломаного гроша на такси. Уже у входа в подъезд я понял, что следующие несколько часов пройдут в пешей прогулке по городу, ненависть к которому копилась уже много месяцев подряд.

Я не любил ее — это правда. Не стал врать себе и признался как на допросе. Скорее хотел исключительно как объект сексуального влечения: не более, но и этого оказалось достаточно, чтобы львиную долю пути я продумал о ней, рисуя у себя в голове то как буду с ней жить, спать, как она забеременеет от меня и родит двух/трех/четырех малышей. Я был обязан ей и секс тут не играл большой роли. Она привлекала меня чем-то другим, что таилось внутри этого прекрасного существа.

Затопал до общаги изрядно уставшим — такие марш-броски оказались для меня слишком утомительными и уже на пороге собственной комнаты рухнул прямиком на свою кровать, с удивлением обнаружив лежащего рядом Сергея. Пьяный вдрызг, его лицо исказило судорогой и стало похоже на раздавленный лимон. Поначалу мне показалось будто он смеется надо мной, но уже приглядевшись я понял, что ничего подобного не происходит. Где-то внутри зазвенела тревога. ALARM! Красные огни заполнили взор, когда разум вдруг взвизгнул и до меня дошло, что художник мертв.

Я поднял голову и вытянутой из-под подушки рукой приложил сложенные указательный и средний пальцы к его шее — пульс отсутствовал. Потом к руке у запястья — тот же результат. В первые секунды мне показалось будто я сплю. Такого просто не могло случиться.

«Это ведь сон, не так ли?»

Вскочил как ошпаренный, побежал сломя голову на лестничную площадку, спускаясь все ниже и ниже, пролетая этажи не разбирая дороги. Уже на вахте, едва отдышавшись и переведя дух, смог рассказать обо всем зашедшему полицейскому. Как он тут оказался? Было ли это случайностью или стечением обстоятельств — меня не волновало, но слух о смерти Сергея мгновенно разнесся по общежитию.

Паралич сердца — это нестрашно, по крайней мере так мне сказали врачи. Но в ту секунду, когда его тело выносили из блока, а меня допрашивали полицейские и врачи, страшно было уже мне и очень сильно. Какие-то маленькие мгновение расслабленности и умиротворения заканчивались практически сразу как только я видел свою комнату и кровать, на которой всего несколько секунд я лежал рядом с покойником. Или он со мной, тут уже кто как рассудит.

Зевак быстро разогнали по норам — воцарилась относительная тишина, время от времени прерываемая громким голосом полицейских.

— Когда ты его обнаружил?

— Сразу как пришел и упал на кровать.

— Прямо на него?

— Получается так.

Я пожал плечами. Сил не было почти и на это, но из каких-то скрытых резервов моего истощенного, сначала длительной прогулкой из одного конца города в другой, а затем и смертью друга, тела они нет-нет да прибывали ко мне.

— Давно ты с ним знаком?

— Давненько.

— Что ты можешь о нем сказать? Каким он был?

— Да обычный парень. Художник. Ранимый человек. Мог обидеться даже на самое пустяковое замечание относительно его картин.

— Да ладно?

Полицейский достал толстую коричневую папку, открыл ее перед моим лицом и достал оттуда несколько белых бумаг: протоколы.

— А вот ту написано, что он довольно таки резвый паренек был. Митинги, шествия за свободу слова и прочие участия в несанкционированных мероприятиях.

Это я знал и без него, но почему он заострял на этом внимание именно сейчас.

— Я не лез в его жизнь. Мы пересекались исключительно в общежитии. Ну иногда в мастерской, где он творил. Остальное время его жизни меня мало волновало.

Полицейских кивнул головой. Видимо мои слова не сильно, но все же убедили его в непричастности моей персоны к подобного рода деятельности.

Где-то в коридоре возник шум. Громкие шаги вперемешку с криками и воплями наполнили умершие помещения, заставив каждого кто присутствовал сейчас в блоке, немедленно выйти наружу.

Это была мать покойного. Светлана Васильевна была женщиной властной и об этом знали очень многие. Ей удавалось добиваться аудиенции даже у самых могущественных людей города. Поговаривали, что один раз она, как Ломоносов, чуть ли не пешком дошла до столицы, где в момент прибытия добилась приема у мэра. Тучная женщина с большими руками и такими же толстыми, как у бегемота, ногами, она смотрела на всех и каждого хищным взглядом затравленной самки, чье дитя только что погибло у нее на глазах.

— Кто тут главный!? — его громогласный голос, ледяным ветром пронесся по всем стоявшим. — Я спрашиваю кто тут главный!

Вперед вышел полицейский. Офицер молча смерил взглядом требовательную женщину и тут же произнес несколько протокольных фраз-представлений, после чего приложил вытянутую ладонь к головному убору.

— Я слушаю вас.

— Нет, это я вас слушаю, — женщина пошла в наступление. — Где мой сын? Я хочу видеть своего сына! Мне позвонили только что и сообщили о случившемся! Если мне не предоставят такую возможность, клянусь всем, что у меня осталось, я дойду до президента и сделаю все, чтобы вы лишились своего звания!

Я стоял позади всех. Из-за спин было мало что видать, но одного голоса, ревом доносившегося откуда-то со стороны прохладного коридора, можно было понять в какой неловкой ситуации оказались полицейские.

Долго так продолжатся не могло. Офицер, несколько стушевавшись, все же смог выдавить пару слов о том, что сын ее мертв, а тело увезли в морг, где вскоре и должны были начать вскрытие.

— Я не давала на это согласие! Только посмейте притронуться своими грязными руками до тела моего мальчика и вы поплатитесь за это!

Потом она исчезла. Рыдая, оплакивая своего отпрыска, женщина с криками и воплями она пронеслась ураганом по лестничным ступенькам, скрывшись несколькими этажами ниже в таком же длинном и темном коридоре. Все выдохнули с облегчением. Но больше всего ее уход успокоил полицейского. Его высокий лоб блестел от выступившего пота, а сам он едва ли не дрожал от того, что тут могло произойти.

Мы вернулись ко мне в комнату. Здесь по-прежнему все было именно так, как и в то мгновение, когда я осознал, что Сергей уже не встанет с кровати самостоятельно. Криминалисты работали, собирали улики, следы, бычки в пепельнице отправлялись в прозрачный пакет… брали все, что могло иметь ценность в расследовании, хотя врачи уже изначально понимали в чем тут дело.

— Вы что-нибудь пили с ним? — вдруг появился голос офицера.

— Нет, почему вы решили?

Он указал на несколько пустых пластмассовых бутылок пива и более крепкого алкоголя, стоявших неподалеку и которые я не видел до сего момента.

— Нет. Меня не было тут целую ночь и до самого момента когда я пришел.

— А где вы были?

— У своей… — тут я помялся. А что говорить? Как ее назвать? Они ведь наверняка придут к ней, ну или на худой конец, позвонят. Представятся, расскажут обо мне, а потом попросят объясниться. Мне нельзя было усугублять ситуацию с моей спасительницей, ведь в следующий раз она может просто не приехать. — будущей жены.

— Скоро свадьба?

— Еще не думали над датой.

— Можете назвать ее телефон, адрес, имя.

Я продиктовал все, кроме имени. Ведь к собственному стыду просто не знал его. А может знал, но не мог вспомнить. Одним словом, мне пришлось извертеться, чтобы не попасть в ловушку собственной забывчивости.

— Хорошо, — ответил офицер, — мы обязательно ее спросим об этом.

— Вы меня в чем-то подозреваете? — вдруг просил я и потом пожалел об этом.

Полицейский посмотрел на меня самым пристальным взглядом, который только возможно было сделать.

— Пока что вы только свидетель. Но ваши слова требуют проверки. Чтобы отпали все ненужные вопросы нам стоит пройти проверку на алкоголь. Скоро подойдет врач с аппаратом и все быстро встанет на свои места.

Сопротивляться не стал. Подождал доктора и вскоре с чистой совестью и полной уверенностью в своей правоте, выдохнул все содержимое своих легких в дьявольский пищащий аппарат.

— По нолям, — подытожил старый доктор с очками как у кота Базилио. — Прекрасно. Хотя вид у вас скажем так, не очень опрятный.

— Я прошел пешком полгорода, док, какой вид у меня должен быть?

Вопрос остался без ответа. Врач даже не посмотрел на меня, собрал вещи, сложил все свои приборы в боковой карман сумки и быстро удалился из комнаты, где уже хорошенько поработали эксперты.

Все случившееся слишком сильно повлияло на меня. У меня не было сил говорить, оправдываться. Кто-то из посторонних вошел в помещение и прикрывшись благовидным предлогом, стал расспрашивать меня обо всем. Я с трудом отвечал. Сухо, коротко, почти не вникая в подробности. Как вычислительная машина, в которую заложили определенный алгоритм, я выдавал ответы словно выплевывал, не думая о последствиях. Наконец, ушел и этот человек, оставив меня наедине со всем, что случилось в комнате.

Жизнь в общежитии постепенно возвращалась в обычное, привычное для всех, русло. Слухи полнились и размножались, но в целом о смерти Сергея никто особо не допытывался. Был и не стало, что тут еще говорить.

Ближе к вечеру, когда меня оставили в покое с расспросами, а в комнату из местных больше никто не заглядывал, на пороге послышался знакомый голос. Евгений вошел своим коронным шагом, громко ударяя подошвой, будто ступая на брусчатку Красной Площади. Развернулся в центре и сразу осмотрелся. Бардак, сохранившийся в комнате после осмотра полицейскими, царил здесь уже не первый час. Я не стал ничего прибирать — не было сил и желания, решив, что пусть все останется так как есть хотя бы до завтрашнего дня.

— Ты чего такой грустный?

Я поднял на него взгляд, не понимая шутит он или нет. Его должны были предупредить на вахте, ну или хоть кто-нибудь, кто встретился ему на пути ко мне. Однако улыбка удивления не сходила с его лица до последнего момента, пока я не рассказал Евгению обо всем.

— Черт, как же так?

«И все?» — подумал я, глядя как он слегка стушевался, даже не удосужившись помолчать после такой новости.

— Он умер прямо здесь.

— Да уж, не повезло парню. Я это, — как будто проснувшись от дурного сна, залепетал Евгений, — только что с конференции. Столько журналистов, у-ух, еле вырвался из их лап. Вопросы, вопросы, одни сплошные вопросы. Как они их придумывают, не, ну дураки же.

— Ты, наверное, меня плохо расслышал, — я перебил его, — Сергей умер сегодня здесь. Прямо на моей кровати. Вот здесь. Тебе что, плевать на это?

Раздражение охватывало меня.

— Да что ты, Вик, так взъелся? Ну умер, с кем не бывает. Все мы люди так или иначе умрем когда-нибудь. Не делай из этого трагедии.

— Поверить не могу, что ты это говоришь.

— Но ведь уже все произошло. Что мне теперь сделать? Посыпать голову пеплом и уйти в монастырь? Да и зачем, видел я его всего несколько раз. Паренек перебрал с алкоголем и сердечко остановилось. Обычная участь алкаша.

Тут я не выдержал и, встав со стула, быстро приблизился к нему. Он замолчал, отступил на пару шагов назад, чувствуя, что все может закончиться дракой и так же холодно, но с долей страха, посмотрел на меня.

— Ну-ну, не делай глупостей, Вик. — он поднял руки в знак отказа от рукоприкладства, но все же был готов дать отпор, — Ты слишком все принимаешь близко к сердцу.

— Мог бы и проявить хотя бы капельку уважения. Не собака сдохла, а человек умер.

— Хорошо, — он закивал головой, — только отойди на пару шагов назад, а то неровен час и может случиться непоправимое.

Я отступил. Вернулся за стол, сел и закурил. Мне была противна одна лишь мысль о том, что все услышанное здесь не было сном. Евгений никуда не пропал — он стоял рядом, хотя и держал дистанцию, около него находилась та самая кровать. Спать на ней теперь я не мог.

— Зачем ты пришел?

Евгений тихо ответил.

— Я договорился, Вик. Мой литературный агент где-то откапал одну из твоих ранних книг и смог втюхать ее издательству. Это было сложно, но я попросил его любыми силами вырвать тираж хотя бы в тысячу. Получилось правда только в качестве сборника, да и то по частям, но это уже что-то.

Потом он подошел ко мне, открыл висевшую у него на плече черную папку и вытащил копию договора.

— Тут все оговорено. Авторские отчисления будут небольшими, часть из них пойдет на погашение затраченных мною средств на работу литагента, но думаю ты будешь не против.

Откровенно мне было плевать, я все еще думал о смерти Сергея, о том как бездарно он закончил свою еще едва начавшуюся жизнь, дернув стоп-кран в начале жизненного пути.

— Права продаются на три года, ты будешь получать деньги от продаж, приходить на встречи с читателями и прочую протокольную ерунду.

Потом замолчал и стал собираться.

— И вот еще что: я заеду завтра. Надеюсь, у тебя хватит мозгов подписать договор. Я сделал это одолжение только как старому другу. Второй раз жопу рвать не буду.

С этими словами он вышел за двери, растворившись где-то в коридоре. Я не слышал его шагов, не видел как кто-то закрыл едва распахнувшуюся дверь и вскоре так же пропал среди черноты вытянутого помещения. Мне хотелось побыть одному, осмыслить все, что произошло за этот короткий, но изрядно затянувшийся день. Смерть никогда не проходит бесследно, даже если она пришла к человеку, которого ты знал не так уж и хорошо. Мы были близкими друзьями, кто-то считал его чудаковатым знакомым, иногда попадавшим в передряги из-за своего стремления сделать мир лучше или хотя бы попытаться. Но разве теперь это было важно? Я смотрел на кровать, куда мне вскоре предстояло лечь, и мне все больше становилось тошно.

Договор был оформлен правильно и даже с какой-то долей дотошности, что даже запятые в них были как часовые у стен Кремля. Все до последней мелочи было оговорено, записано и внесено в специальную расчетную таблицу, где каждая копейка, причитавшаяся мне за работу, была выделена жирным шрифтом. Сущая мелочь, но это был старт. Тот самый, которого я так долго ждал, к которому стремился всеми силами и был готов продать душу дьяволу, чтобы увидеть договор у себя на руках. И вот теперь, когда казалось мечта сбылась и нужно радоваться, мне почему-то было страшно. Я вступал в новый мир, который быть может вовсе и не был таким прекрасным как я думал. Вспомнил Евгения, то каким он был и в кого превратился. Успех и деньги сделали его циником, который ко всему относился как к мимо проходящему. Было и не стало, жил и умер. Все это было для него мелочь, главное он видел в своей карьере, которая и без того уже не первый месяц штурмовала очередные вершины популярности.

«А вдруг я стану таким как он?»

Что собственно плохого в этом? Выход со дна, в люди, туда, где кипит жизнь, где есть возможность реализовать себя и взойти на самую вершину. Подумаешь, придется пожертвовать мелочами в виде совести, зато что приобретешь!

На этом все и закончилось — я даже не стал дочитывать до конца и поставил свою подпись под всеми страницами и в нужных графах. Отложил в сторону и устало откинулся на спинку. В кровать я не лег — не смог преодолеть страх и брезгливость, хоть и не был суеверным, но переступить через себя у меня не хватило духу. Пришлось спать так как есть, отчего все тело к следующему утру ломило, будто его только что вытянули из бетономешалки.

Евгений приехал ни свет, ни заря, когда все дворники только начинали выходить на работу. Разбудил своим громким топотом и сразу направился ко мне.

— Вижу, ты сделал правильное решение, друг мой. — он бегал взглядом по страницам, сверяя везде ли я поставил свою подпись. Затем, перевернув последний лист, приятно улыбнулся. — В следующем месяце в составе сборника «Мечты» ты увидишь свою работу. Точнее часть, а потом и вторую, заключительную.

— И что теперь? — переспросил я его, не понимая радости в его глазах. — Ты улыбаешься так, будто это ты издаешься.

— А тебе не приходило в голову, что я могу радоваться за тебя?

— Нет.

— Очень плохо. Я сделал многое, чтобы выбить у редактора согласие. Он ломался до последнего.

Потом он внезапно сел рядом со мной, предварительно сморщив нос от дымившейся в пепельнице сигареты.

— Послушай, Вик, я прекрасно понимаю, что вчерашняя смерть Сергея тебя сильно задела. Я бы тоже не смог нормально спать, когда бы в моей постели обнаружили труп, черт возьми, но ты должен вылезти из этого дерьма, понимаешь? Собраться и начать работать. Я уверен, что сборник «взлетит», там есть мое имя и читатели расхватят его как горячие пирожки, но ты должен понимать, что писать дальше в подобном жанре ты не можешь. Издатель сделал исключение и только один раз. Нужно переквалифицироваться на более популярные жанры.

Я поднял голову и в шее тут же закололо.

— Например, — с трудом выдавил из себя. — Что именно?

Евгений пододвинул стул еще ближе.

— У меня есть «диагноз» на твою книгу от одного из рецензентов. — он поднял всю ту же черную папку и опять, как в прошлый вечер, достал оттуда пару исписанных листов, — он старый дядька и до сих пор пишет все ручкой. Я дам тебе почитать, но вкратце он сказал, что ты «застрял».

— В смысле? — я достал из пепельницы остатки дотлевавшей сигареты и вытянул из нее последние остатки.

— Ты пишешь не то, о чем надо, старик. Ты застрял в прошлом, все еще пытаешься плыть против течения, выставляя свои книги в противовес многотонным и многотомным тиражам. Это заведомо проигрышная тактика. Ты умеешь писать, с этим никто не спорит, но направление в котором ты работаешь приведет тебя под монастырь, в лучшем случае, а в худшем — на край свежевырытой могилы. Ты живешь как бомж, ешь какую-то гадость, куришь отвратные сигареты, одет чуть ли не хуже подъездных алкашей. Я пытаюсь помочь тебе стать нормальным писателем.

— А какой это нормальный писатель? — я внезапно перебил его, вытягивая из помятой пачки сигарету.

Он немного помолчал, не зная, что сказать, а затем стал тянуться в карман, откуда вскоре вытащил плотно набитый бумажник.

— Вот, — он кошелек с такой силой, так, что купюры чуть было не вылетели наружу. — Взгляни. Открой и пересчитай. Может тогда тебе станет все ясно.

Я не стал этого делать. И так было понятно, что этим хотел сказать Евгений. Безденежье томило меня уже не первый месяц и даже год, а он держался на гребне славы и собирал деньги совковой лопатой.

— У тебя может быть все тоже самое и даже больше. Нормальный писатель не должен валятся в грязи и курить фронтовую махорку. Он должен ездить на дорогой машине, иметь красивых женщин и всегда быть востребованным. Это и есть нормальность. Ты же предлагаешь мазохизм. Самобичевание, думая, что так тебя заметят и сжалятся, но все иначе, друг мой. Ничего не изменится. Редакторы — это сукины сыны, которым плевать на людей. Им важен конечный результат, продажи, тиражи, количество вырученных денег, а кто это будет писать: старая дева, не знавшая мужика и до сих пор мечтающая о принцах на белых конях или писатель-алкоголик, не имеет для них принципиального значения. Ты делаешь работу, делаешь качественно, так как надо, и получаешь свою долю.

Он закончил и посмотрел на меня уже успокоившимся взглядом, горевшим до этого неистовым огнем, в попытках доказать свою неподдельную истину. Наверное, ему было понятно мое отвращение к той жизни, которую вел он и как бы пытался перетянуть в свою очередь меня в собственный стан, переделав и перепрограммировав на нужный лад.

Я еще раз посмотрел на нераскрытый бумажник, закурил очередную сигарету и глянул в окно. Ранним утром на улице было прохладно. Легкий ветерок нет-нет да залетал в маленькую комнатушку, где от табачного дыма было нечем дышать. Врывался сплошным потоком, пройдя круг и обведя собой все стены старой коробки, выбирался обратно.

— Короче, ты меня понял. Это последний раз, когда я тебе помогаю, Вик. Если ты не возьмешься за ум, не начнешь работать и зарабатывать, твое будущее будет предрешено.

Потом он вышел, забрав с собой документы. Так же быстро, как и вошел, только топот его стал гораздо сильнее, чем вызвал раздражение старой уборщицы, прибиравшейся в это время в коридоре.

Жутко хотелось есть. Желудок вернул меня в реальность томным бурчанием, появившимся внутри моего тела и как бы намекнув, что надо было бы подкрепиться. После вчерашнего в кармане ничего не осталось. Даже ржавой копейки или полуразорванной бумажной купюры. Только комок ниток да скомканный чек, видимо оставшийся еще с бара.

Тут-то я и вспомнил про заначку. Кошелек Марины. Резко подорвался с места и подошел к оконному проему, где и стал искать рукой в простенке, в той самой нише, куда и были спрятаны денежки на черный день.

Но ничего не было.

Ни с самого края, ни в глубине, образовавшейся от времени и сырости ямке денег не нашлось. Пришлось подсветить карманным фонариком, чтобы окончательно убедиться в пропаже сбережений.

Внутри все похолодело.

Я отошел от окна, присел, как бы не помня самого себя на стул и стал думать кто же мог найти остатки украденных им денег. Но что тут гадать: после смерти Сергея, в этой комнате побывало столько людей, что это мог быть кто угодно. Вплоть до полицейских, обыскивавших квартиру на предмет улик. Тогда почему они ничего не спросили его? Наверное, кто-то просто присвоил их себе, решив, что к делу они банально не имеют отношения.

Но отговорка оказалась слабой. Сбережения хоть и были большими, но не настолько, чтобы идти на откровенный риск.

Встряхнул голову, как лошадь. Потер обеими руками, вздыбив немного отросшие волосы и стал ходить по комнате, время от времени подбегая к окну и снова опуская руку в проем, в надежде найти там деньги.

Пусто.

Тщетно.

Раздался стук. На пороге стояла Марина.

— Привет, — начала она, — Вижу не ждал, судя по твоему выражению лица.

Она прошла немного вперед, переступила порог и вскоре оказалась у самого кровати, где недавно умер Сергей, сев на край и посмотрев на меня.

— Звонили из полиции, спрашивали о тебе.

Комок подкатил к горлу.

«Она знает?», «Ей все известно?».

— Что спрашивали? — еле выдавил из себя эти несколько слов.

— Так, ничего особенного. Допытывались какой ты, чем занимаешься, не вел ли с покойным оппозиционную деятельность.

— Они что, думают это я его убил?

— Не знаю. — Марина пожала плечами, — Наверное, нет, иначе ты бы тут не сидел.

Потом встала и медленным шагом подошла ко мне.

— Я вот что хотела сказать, Вик, я… выхожу замуж. Уже все решено, мне сделали предложение.

Тут в голове всплыла фотография мужика, которую я обнаружил в бумажнике Марины.

— Поздравляю.

— Не надо врать, я вижу, что тебе неприятно, но решила, что скрывать нет смысла, ты обязан все узнать именно от меня. Знаешь, все эти сплетни-склоки, постоянные недомолвки, истерики и скандалы — мне это все так противно. Я хочу, чтобы мы расстались как нормальные люди, понимаешь. Не как в бразильских сериалах с криками и горой разбитой посуды, а спокойно.

Она говорила очень медленно, буквально разжевывая каждое слово, пытаясь донести до меня какой-то сокровенный смысл. Потом замолчала, ожидая моей реакции, но так и не дождавшись ее, продолжила.

— Все состоится через две недели. В ЗАГСе на «Пролетарке». Умоляю тебя не приходи туда, не устраивай сцен. Пусть все закончится здесь и сейчас.

— А как же все то, что было? — заговорил я внезапно.

— Мы были подростками. Знаешь, все эти клятвы о любви и верности, сидения под звездным небом с разговорами о вечном — это все ни о чем. Жизнь меняется, я расту над собой, познаю много нового, вижу направление в котором стоит двигаться. Творчество для меня все. Я не мыслю жизнь без этого. А семья? Это все лишь для достижения нужного мне успеха.

— Дети?

— Их не будет; по крайней мере первые несколько лет — я уже обо всем договорилась с будущим мужем. Он обещал не давить на меня в этом вопросе.

— Но ты ведь их хотела.

Она вдруг замолчала и не нашла ничего чтобы ответить быстро. Затем развернулась, отошла от стола и начала медленно ходить вдоль потертых и выцветших обоев.

— Все меняется, Вик. Жизнь, обстоятельства, мечты, тем более люди. Я верила, что жизнь устроена по-другому, думала, что мы сможем найти выход из любой, даже самой сложной ситуации, но теперь, став взрослее и увидев как все устроено на самом деле, могу сказать, что нет ничего постоянного и иногда нужно поступиться со своими принципами, чтобы найти выход из тупика. Мой будущий муж помог мне, и я ему обязана.

— Обязана, чем? — я закурил. — Выходить за него замуж? Просто скажи ему спасибо и все.

— Ну да, — она легонько рассмеялась. — Ты живешь в параллельном мире, Вик. «Спасибо» никому не нужно. Забудь. Нужно уметь, в первую очередь, отдавать, чтобы что-то получать. Я отдавала ему себя, а взамен он помог мне с учебой, с будущей работой. Он — это мой счастливый билет в будущее. Я не могу такое упустить.

— А я, — наконец, не выдержал и задал давно созревший вопрос.

Она остановилась у окна, того самого, где в небольшом проеме я спрятал часть ее украденных денег. Марина глубоко выдохнула, готовясь сказать явно неприятные слова, после чего заговорила холодным, почти «приговорным» тоном.

— Ты классный парень, Вик, и я бы солгала, если бы сказала, что, то время, которое мы провели до переезда, было плохим. Нет, я буду помнить об этом всю оставшуюся жизнь, но всему приходит конец. Любовь — это удел дураков. Архаизм, от которого давным-давно пора отказаться. Это якорь, который не давал многие годы ни тебе, ни мне нормально двигаться вперед.

— Предлагаешь все забыть?

— Именно, — она продолжила смотреть в окно, не обращая на меня внимания. — Безвозвратно. Пусть в памяти останется только самое лучшее, а остальное отправится в утиль.

Трудно было осознавать, что так или иначе все шло именно к такому результату. Нищий писатель никогда не смог бы дать ей того, что она так хотела. Славы, успеха, продвижения по карьерной лестнице и полный триумф. Она могла бы сказать, что я был для нее балластом, тяжелой и неудобной ношей, истершейся за долгие годы и превратившейся в ничто и теперь требовавшей немедленной переработки.

Говорила о чем-то еще. Негромко, едва выпуская на волю слова. Потом отошла от окна и направилась к выходу, попутно о чем-то бормоча себе под нос.

А может мне это все привиделось. Может и не было никакого разговора и Марина только виденье. Призрак, при виде которого каждого начинает трясти и мысли в голове превращаются в кашу. Но нет… она была здесь, почти рядом, бросая на меня вопросительные взгляды и требуя сказать что-нибудь в ответ. Потом послышался смех. Разочарование охватило меня. Она закинула голову назад, обхватила руками растрепавшиеся волосы и чуть было не упала, смеясь и хохоча от одного моего вида.

Потом все закончилось. Она дернула ручку входной двери, оттянула ее на себя и уже была готова проскользнуть через образовавшийся проем, как вдруг остановилась и бросила напоследок.

— Не приходи, Вик, молю тебя. Не делай глупостей, пусть все идет своим чередом.

Я хотел было ответить, но она ушла. Быстро скрылась за дверью, оставив лишь эхо убегавших шагов.

В принципе, на этом можно было забыть о ней, о прошлой жизни, о тех моментах, что так долго согревали мою память, не давая окончательно скатиться в бездну сомнений и алкогольного угара. Но как бывает в таких случаях, боль почему-то прошла мимо. Наверное, Марина была права — перегорело. Остались лишь осколки прошлой любви, которые скорее мучали, чем давали надежду. Стоило от них избавиться и как вдруг все встало на свои места. Облегчение. Странное чувство, приходившее ко мне лишь в минуты запоя, когда, просыпаясь в кровати, я думал лишь о том, как бы не умереть в ближайшие несколько часов.

И вот теперь оно появилось в новом образе.

Я захотел выпить. Очень сильно. Как будто внутри меня прозвучал гонг и огромная толпа спившихся, потерявших человеческий облик пьянчуг, бросились на штурм питейного заведения, попутно готовя сэкономленные за последние несколько дней сбережения.

Занял денег у соседа, поклявшись отдать в ближайшие дни, однако путь в бар на этот раз оказался закрыт окончательно. Но ведь там была ОНА.

Женщина, чей голос был для меня как песнь сирен, чей облик идеально вписывался в мои идеалы той самой, которую ищет каждый мужчина и чаще всего никогда не находит. Я просто не мог отпустить ее, не хотел опять потерять и забыть, ведь для меня ее взгляд, ее слова, ее интересы, так тонко пересекавшиеся с моими, оказались важнее всего. Денег, здоровья, свободы, быть может даже жизни. Кто знает, как сложится жизнь дальше, но она была для меня всем.

Следующие несколько часов прошли в полном молчании. Я смотрел перед собой, держа в руках копию издательского договора и не мог заставить себя поверить, что этот чертов документ подписан и теперь можно забыть о невзгодах и финансовых проблемах. Евгений твердо верил, что это мой путь на верх, к Олимпу, но вот мне все это казалось абсурдом. Я не мог и не хотел писать всю ту чушь, которую от меня ждали. Книга, которую хотели издать, была написана мною очень давно и представляла собой набор небольших рассказов, объединить которые пришлось лишь для удобства чтения и создания необходимого объема. Остальное было для меня вторично. И сюжет, и герои, и прочие детали, превратившиеся теперь в шелуху.

В какой-то момент я заснул. Провалился в черную дыру своего сознания, погрузившись в пучину собственных сновидений, где меня преследовали мои же страхи. И договор… он был там, прямо у меня в руках. Евгений стоял за моей спиной и буквально требовал подписать.

«Ну давай, чего ты ждешь? Какая тебе разница. Читатель все сожрет, схавает, облизнувшись, прося добавки. А там деньги, слава и почет. Оно стоит того!»

Я вскрикнул и чуть было не рухнул на пол, свалившись на бок со стула, едва удержавшись раскинутыми в ужасе руками, вцепившись ими в подоконник. Дверь распахнулась — вошла техничка. Тучное тельце старухи прошло в глубь помещения и принялось скрести старой шваброй по черном полу, смывая последние следы произошедшего совсем недавно печального события.

Она никак не обратила на меня внимания. Лишь немного спустя, когда приблизилась ко мне, пройдя поближе к окну, гневно прорычала о висевшем горьковатом запахе табака.

— Опять накурился, подлец ты этакий.

Ей было почти шестьдесят. Бабка-гном. Такая же маленькая и такая же сильная. Ее толстенные руки сжимали пухлыми пальцами тоненький черенок швабры, который она могла с легкостью переломать, едва надавив на него.

— Я не курил со вчерашнего вечера.

— А как же, — прорычала она опять, указав на полную пепельницу, — а это что, птички принесли?

Затем взяла потрепанную пепельницу, вывернула содержимое в черный мусорный пакет и направилась обратно к выходу. Обход был почти завершен, но что-то удержало ее от последнего маневра, после которого бабулька должна была скрыться в дверях.

— Тут это… приезжали к тебе…спрашивали.

— Кто? — я постарался встать. — Кто это был.

— Не знаю. Вроде не милиция, но парни крепкие, высокие, богатыри.

Потом замолчала. Еще несколько секунд она простояла у самых дверей, утрамбовывая собранный с двух соседних комнат мусор. После чего, с чувством выполненного долга, вышла за двери.

Я вышел следом за ней, спустился по лестнице на первый этаж и выбежал на улицу, смотря по сторонам, надеясь увидеть ту самую машину, которая давным-давно уехала отсюда.

Внутри возникло напряжение. Может это ошибка или люди искали кого-то другого? Кто знает, что могло привидеться этой старухе с ее то зрением. Но страх перед появлением незнакомцев становился все сильнее, особенно, когда мне пришлось повернуться спиной к проезжей части.

Выстрелы.

Они прозвучали очень тихо. Почти неслышно для этого места, где шум от проезжей части перемешивал в себе любые посторонние звуки. Иголки вонзились в спину, пролетели сквозь все тело и выпорхнули из груди, разорвав плоть кровавым фонтаном.

Слабость разлилась по всему телу. Осколки воспоминаний вспыхнули перед глазами и весь мир вдруг в одночасье стал двигаться в противоположную сторону. Земля уходила из-под ног, небо, закрытое жестяными крышами кирпичных домов, понеслось куда-то в сторону.

Больше запомнить ничего не удалось. Только звуки сирены и топот людей, обступивших со всех сторон, почему остался во мне до самого обморока, когда я и мой разум перестали быть единым целым.

Что там было? Почему так произошло?

Кто знает. Я не мог ответить на этот вопрос, хотя в глубине души понимал, нет, даже не так, ОСОЗНАВАЛ почему именно сейчас эти несколько выстрелов нашли меня здесь, у порога в этот богом забытый дом, где надежды талантливых людей умирали вместе с ними. Вспомнилось про смерть друга, заснувшего на раскладушке и отправившегося на тот свет молодым, но уже безнадежно уставшим человеком.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Презентация прошла на ура. Посетители торгового центра буквально заполонили первый этаж, где проходил анонс моей новой книги. Люди толпились, кричали, что-то скандировали в ответ на мои слова, но все они держались почти у самого края, стараясь как можно ближе подобраться ко мне и всучить очередной экземпляр свеженького романа для автографа. Я делал все как мне и велели организаторы. Улыбался, шутил, всячески подбадривал публику, великодушно кивая головой в момент размашистого движения рукой, описывающего дугу моей длинной и почти неразборчивой подписи.

— Спасибо, — сказала уже немолодая женщина, искрясь от радости и прижимая к груди толстенький томик любовного романа.

«Бог ты мой», — подумалось мне, когда я поднял глаза от стола и устремил взгляд вперед, где очередь вопреки ожиданиями не уменьшилась.

— Можно задать вам вопрос, — женский голос прорвался сквозь висевший гомон. Я постарался быстро отыскать хозяйку столь звучного голоска и несколько секунд блуждал взглядом по улыбающимся лицам, пока наконец не остановился на серенькой фигурке, стоявшей почти у самого выхода и державшей в руках микрофон.

— Странно, — ответил я, — думал, что вопросы уже закончились.

— Я хотела бы спросить по поводу ваших работ.

— Конечно, — спокойно ответил я, — Что вас интересует: «Жизнь в одиночестве» или «Прекрасный цветок»? Быть может один из моих коротеньких женских рассказов?

Но женщина почему-то отрицательно покачала головой.

— Вовсе нет, — ответила она, — Мне больше интересно узнать о ваших ранних работах. Когда вы еще не писали коммерческое чтиво.

В зале наступила тишина. Несколько человек в последних рядах повернули свои головы, чтобы увидеть лицо той, которая решила высказать столь необычное мнение.

— У меня была возможность, — продолжала она немного заикаясь, но старательно выговаривая слова, — ознакомиться с ними и, признаться честно, я была поражена прочитанным.

Я слегка опешил.

— Правда? И что конкретно вас так поразило?

— «Долгая дорога домой».

— Это было очень давно. Признаться честно, мне уже трудно вспомнить когда и зачем я это написал.

С момента выстрелов, нескольких сквозных пулевых и клинической смерти прошло почти три года. Я давно не вспоминал тех дней, старался не доставать их на поверхность, наградив участью быть забытыми и заброшенным в самой черной дыре моей памяти и быть навсегда забытыми. Но сегодня все вдруг вернулось.

Предложение Евгения за сутки до злополучного дня, было принято мною не только на бумаге, но и внутри самого себя. Я решил попробовать себя в этом деле, направить силы на жанр, который ненавидел всем сердцем и который презирал душой. Сначала одна книга, потом вторая, а за ней следующая. Успех был феноменальным. Сам того не понимая, я просто-таки взлетел на Олимп популярности, покорив все топы продаж среди женского любовного романа. Подойдя к сему делу раздолбайски, совершенно не принимая никаких попыток описать действо на страницах книг, упростив все, что только можно и превратив серьезное писательское дело в конвейерное штампование болванок, слава и деньги шрапнельным снарядом влетели в мою жизнь. Они пробили стену непонимания, читательской глухоты и издательского безразличия. С тех пор я просто не знал, что это такое: быть отклоненным. Мои рукописи брали не глядя на содержание, печатали огромными тиражами. Самые лучшие художники, редакторы, корректоры. Не было никого и ничего, что могло бы остановить меня на пути восхождения на вершины популярности. И вот теперь прошлое почему-то решило нарушить несколько лет прекрасного молчания.

— Что-нибудь еще? — я еле выдавил эти несколько слов из себя. В памяти возник длинный узкий коридор старого общежития на отшибе, старуха-вахтерша, смерть Сергея…

— Почему вы перестали писать в том стиле? Вам не понравился жанр? Как по мне вы очень хорошо писали.

— Почему «писал»? — спросил я, потянувшись за стаканом с минералкой. В горле внезапно пересохло и говорить стало тяжело. — Я этим до сих пор занимаюсь. Правда, не так часто как хотелось бы, но…

— Нет, вы меня не поняли, — продолжила женщина, почему-то решившая приблизиться к столу как можно ближе. Она шла вперед, держа беспроводной микрофон и всем своим видом говоря, что любыми путями доберется до назначенного места. Когда же до стола осталось всего несколько шагов и между мной и женщиной осталось всего-то расстояние вытянутой руки, меня внезапно передернуло. Эти глаза, этот взгляд… Издалека все эти детали для меня были малоразличимы — зрение изрядно подсело за три года интенсивной работы, но вблизи… Бог ты мой! — прокричал я внутри себя. Да это же она!

Ее я не видел с тех пор, как пули разрезали мою плоть и на несколько часов остались висеть внутри грудной клетки. Она ушла неожиданно, почти как в детективном фильме, где убийца пропадает из поля зрения полицейского до нужного в сюжете момента. Так и она, исчезла, когда я так сильно в ней нуждался, и появилась тогда, когда я уже забыл про нее.

Теперь же ее волосы были длиннее. Прекрасное карэ сменилось солидной косой, опускавшейся между лопаток и касавшаяся своими кончиками выпуклых ягодиц, на которые нет-нет да падали взгляды тех многих мужчин, что стояли позади. Слегка набрала в весе, но это лишь сыграло ей на пользу. Женщина преобразилась, стала желаннее внешне и более упрямой, так мне по крайней мере показалось по ее следующим словам.

— Вы пошли по пути наименьшего сопротивления?

— Почему же?

— Начали писать легкое и простое, незамысловатое и лишенное какой бы то ни было смысловой нагрузки. Вы стали одним из многих. Серым и непримечательным писателем. Работником коммерческого цеха, где деньги всегда играют главенствующую роль, нежели творческая составляющая.

— Сложно отрицать очевидно, — ответил я, глянув как публика в зале начала понемногу волноваться.

Поднялся шум. Кто-то из поклонниц попытался накинуться с упреками на гостью, но тут же получал очень жесткий, почти на грани фола ответ.

В это момент за моей спиной возникла фигура директора торгового центра в окружении двух высоких верзил, подошедшего на возмущенное оханье публики. Он сразу все понял. Бросив на меня короткий взгляд, спустился в толпу и стал искать ту, которая решила внести в общую идиллию толику критического замечания. Охранники разделились и принялись рыскать, как волки, внимательно всматриваясь в каждое женское лицо.

Вскоре шум прекратился. Люди медленно принялись расходиться по сторонам. Кто-то все еще старался получить автограф.

Я сидел и смотрел перед собой, не понимая как такое вообще могло произойти. Прямо здесь! В этот важный (хотя и формальный с точки зрения организации) момент, ее угораздило прийти сюда и высказать то, что так или иначе волновало меня на протяжении всех трех лет.

— Кто это был? — спросил директор торгового центра, подходя ко мне и поправляя галстук. Его красная рожа стала почти огненной, а грудь поднималась, словно кузнечные мехи, от интенсивного дыхания. Он запыхался пока бежал сюда на крики, но все оказалось тщетно — женщина исчезла очень быстро, впрочем как и всегда она умела это делать. Но если раньше мне хотелось увидеть ее как можно скорее, то теперь встреча произошла вопреки моей воле.

— Кто это был? — повторил вопрос директор, — Вы знакомы? Она разговаривала с тобой.

— Что?

— Ты узнал ее? Кто она такая?

— Нет, — коротко ответил я, хотя хотел сказать «да».

Мы не виделись очень долго. Три года слишком много, чтобы описать ту тоску, что охватила меня, пока я валялся в больнице, где из меня выковыривали свинец, а потом проходил длительную реабилитацию, дабы вновь встать на ноги. Стрелявших так и не нашли, но неравнодушные люди сообщили, что незнакомцы как-то были связаны с баром, куда я любил заходить во время той, прошлой жизни, и выстрелы стали наказанием за дебош и те проблемы, что посыпались на голову руководства бара, когда полиция всерьез взялась за проверку этого места и вскоре по постановлению суда закрыла его. Макса уволили и с тех пор я о нем ничего не знал.

— Вот же ж черт, — произнес директор, вытирая пот со лба, — презентация испорчена.

— Да нет, — ответил я, — все прошло как раз как по маслу.

— О чем ты? Люди возмущены, вон, — мужчина указал на продолжавшие пустеть места, — половина людей уже ушло, а сколько они еще могли тут пробыть, если бы не эта истеричка.

Я встал со своего места.

— А про какие книги она говорила?

— Ничего такого, — махнул я рукой. — Забудь.

На улицу я вышел после всех. Дождался пока парковка опустеет и все машины, стоявшие рядом, наконец смогут выбраться на широкую дорогу. Потом проследовал до своей Ауди и устало забрался в салон. «Это конечно не Гольф» — любил повторять я сам себе, обнимая кожаное рулевое колесо и вспоминая старенький «гольфик» трещавший по швам и предано служивший мне до последнего момента. Клянусь, я почти плакал, когда сдал его в утиль и собственными глазами увидел, как громадный шипастый механизм, словно жернова, перемалывал мою малютку, проглатывая внутрь, как бутерброд с ветчиной.

Потом завел автомобиль, подождал несколько секунд и направился домой, где теперь меня ждала располневшая жена.

Мы поженились сразу после выписки из больницы. Не знаю, что на меня нашло, но кассирша затащила меня в ЗАГС. Колдовство подействовало очень быстро. Мы обменялись кольцами, поцеловались, потом поехали домой и трахались почти целый день, думая, что так и надо. Может и да, а может — нет. Тогда мне было все равно, я хотел жить, мне нужен был кто-то, кому я был в то время необходим. Родители толкали к этому решению почти все время, а когда меня продырявили в нескольких метрах от общежития, вопрос встал ребром. Особенно настаивал отец, веря в скорых внуков и счастливую старость в окружении детей.

На горе ничего такого не произошло. С каждым месяцем совместной жизни сомнения внутри меня только копились. Регулярный секс становился не регулярным, все чаще страсть заменялась обычной штатной бытовухой, когда делаешь «не для…», а «на отъеб…». Дети так и не появились. Все чаще мы молча лежали рядом, отвернувшись каждый к своей стене, подобрав ноги и думая над тем, как бы заснуть и не думать над всем, что накопилось между нами за последние три года.

Она стала другой. И внутри, и снаружи с ней произошли кардинальные изменения. Она потолстела, грудь, красивая прежде, обвисла так сильно, что теперь не напоминала два приподнятых упругих бугорка, став похожими на что-то среднее между переспелой грушей и соплей; бока располнели, в глазах пропал блеск. Она старела очень быстро, хотя всегда говорила, что это гормоны. Я кивал головой, соглашался со всеми ее аргументами, отдаляясь все дальше и дальше, все чаще ловя себя на мысли о разводе.

На следующий день я встретился с Евгением, который как обычно был весел и хорош, держась как настоящий аристократ на приеме у короля.

Решался вопрос новой рукописи. Тиражи продавались, слава вышла далеко за пределы нашего города-миллионника и теперь моего друга звала столица.

— Что говорят? — спросил я, поднося сигарету ко рту.

— Мой агент договорился с самым крупным издательством в стране на эксклюзивную публикацию моего нового романа.

— Угу, — промычал я, прикуривая от зажженной спички.

— Это мой звездный час. Если все пройдет как надо, реклама, презентация, отзывы, я сорву куш, который мне еще никогда не снился.

— Что за роман?

— Мое лучшее. — он гордо поднял подбородок, словно тот был отлит из золота. — «Смерть во плоти». — Громко и не без удовольствия произнес он.

— А, это… — совершенно равнодушно отреагировал я. — Помню ее. Опять про неразделенную любовь.

— Эй, — возмутился Евгений, — что значит «опять»?

— Я думал что-то серьезное.

— Я считал, что три года успеха вытрясли из тебя это дерьмо. — его взгляд стал суровым, — мы ведь договорились, Вик. Ты пишешь то, что от тебя требуют и не задаешь вопросов.

— Мне нужно передохнуть. Я хочу взять перерыв.

— Что? Ты же подписал договор. Деньги выплачены.

— Знаю. Все я это прекрасно знаю. Если хочешь, я могу вернуть издательству каждую копейку.

Евгений повернулся назад, окинув взглядом близстоящие столики, и убедился что внутри кафе не так много народа. Потом наклонился ко мне и разразился страшной руганью.

— Ты в своем уме!?

— Я ожидал немного другого.

— Три года прошло.

— Все слегка изменилось.

— Да мне плевать, что и как там у тебя изменилось! Ты подписал договор. Там все четко прописано. С тебя за год еще три романа. Как? Мне все равно, но чтобы за следующие двенадцать месяцев ты выполнил обязательства взятые на себя. Мне не хочется краснеть перед редактором за твое упрямство.

Он был зол как никогда. Глаза округлились, готовые налиться кровью, как у быка перед броском на тореро.

— Что, черт возьми, происходит, Вик? Ты же не был таким. У тебя строились планы, ты был готов работать чуть ли не каждый месяц, а теперь вот…

— Ты прав. Что-то все-таки происходит. Я сам не знаю что…

Потом мы проговорили еще несколько минут и я вышел, оставив Евгения злым как черт, сидевшего за столиком с распахнутым блокнотом. На улице дул прохладный ветер, по небу ползли ленивые тучи, готовые разродиться в скором времени проливным дождем.

Все изменилось.

Три года пролетели как один день. Словно промотанная пленка черно-белого фильма, где мне довелось играть не самую простую роль, промчались перед глазами, остановившись в самом своем конце.

Я выжимал себя. Книги имели успех у читателей определенной категории. Женщины меня любили, коллеги по цеху посмеивались, считая, что жанры в которых я работал больше подходят слабому полу и мои жалкие потуги сорвать куш на этом паханом поле будут пущены коту под хвост. Но я старался. Вопреки всему мне удалось добиться успеха даже здесь. Удивительно, но получалось у меня именно то, что я ненавидел больше всего. Все эти рюшечки, платьица, горы разношерстного гардероба, требовавшего самого тщательно внимания и изучения, дабы не казаться в глазах читательниц окончательным профаном, решившим поискать счастья в этом жанре.

Мне пришлось перелопатить тонны различной литературы, постоянный мониторинг женских форумов, ночных общений под женским ником давали наиценнейший опыт общения с женщинами, где я собирал по крупицам все то, что потом ложилось в основу печатающихся романов.

Не нужно было ничего выдумывать — все было там. На бесконечных страницах женских откровений, где каждая представительница прекрасного пола любила высказаться на тему, какой же ее муж козел и как плохо последнее время тот исполняет свой супружеский долг.

Золотая жила.

Настоящий кладезь сюжетов, требовавших лишь небольшой литературной корректировки, чтобы потом быть выданным за цельный роман.

Я зарабатывал.

Прилично даже по меркам опытного писателя. Евгения я, конечно, не обгонял, но прогресс был на лицо. Еще бы пару лет, каких-то два-три года и можно было смело сказать: «мне больше ничего не нужно, я заработал на две жизни вперед», но… мне все это опротивело. Быстрее, чем я думал. Казалось, горькое послевкусие должно было отступить еще не надолго, но все пошло по самому плохому сценарию. Я понял, что жую полынь. Не скрашивали этого отвратного вкуса даже деньги. Мне хотелось чего-то другого. Кардинально другого.

Бывает так — просыпаешься утром, смотришь на лежащую женщину рядом, что уже давно не волнует тебя, и понимаешь простую истину — нужно что-то менять.

— Ты не позвонил мне в прошлый раз. — говорила он, когда я вернулся домой после разговора с Евгением.

Она посмотрела на меня своими уставшими глазами, блеск в которых давно не давал о себе знать, прошла чуть дальше по вытянутому коридору и остановилась у дверей на кухню. Она стала грузной. Ноги, руки, все тело словно обросло слоем жира и отеков, превратив некогда желанную женщину в объект отвращения, на который мне не хотелось даже смотреть.

Она понимала, но старалась избегать вопросов. Кто если не он — сказала когда-то она в разговоре с подругой.

— Ведь никто больше не позарится на меня, — продолжала жена, сжимая трубку телефона, как нечто спасительное и без которого ее ждет смерть.

Я был в соседней комнате, когда этот разговор длился, она думала, что я спал, хотя уже несколько минут просто лежал, открыв глаза и глядя в потолок, прекрасно слыша каждое ее слово. Мне даже не нужно было вставать с постели и идти к дверям — так отчетливо все звучало из соседней комнаты. А потом она вернулась и мне стало стыдно.

— У меня было много работы. Ты же знаешь.

Она кивнула головой.

— Ты всегда так говоришь, когда не хочешь разговаривать со мной.

На этот раз я не соврал.

— Ты права. Вы все правы.

Она вопросительно подняла брови.

— Кто мы?

— Ты… Женя. Вы все чертовски правы насчет меня.

— Я не понимаю.

— Я устал. Мне нужно передохнуть. Именно передохнуть, а не сдохнуть. Мне кажется, я взял на себя слишком много ответственности, чтобы тянуть ее до самой смерти.

Она развернулась, прижав края халата двумя руками, потом подошла ко мне и посмотрела мне в глаза.

— Ты разлюбил меня, правда?

Я молчал.

— Можешь не отвечать, я вижу, чувствую это. Что уже говорить, что мы не занимались любовью уже полгода. Я готова на стену лезть, а ты все пропадаешь то в издательстве, то на презентациях, то еще черт знает где, а когда приходишь. то отворачиваешься к стенке не прикоснувшись ко мне.

Она слегка приподняла руку и дотронулась до моего плеча.

— Ты зря…

— Не ври. — перебила она мои слова. — Я все прекрасно понимаю. Тебе не нужно в очередной раз пытаться меня обмануть. Это бессмысленно. Ты даже во сне умудряешься разговаривать с другой женщиной.

— Что? Я…

— Да-да, — она покачала головой и вернулась обратно к дверям. — Я не хотела рассказывать тебе об этом, но ты очень громко говоришь во сне. Иной раз это было очень даже забавно, слышать как ты признаешь в любви другой женщине, а потом засыпаешь, словно ничего и не было. А вот мне такого ты почти никогда не говорил.

Пришлось промолчать.

Жена продолжила.

— Ответь мне честно на следующий вопрос.

— Хорошо.

— Как давно ты думаешь о разводе?

Ее было невозможно провести. Она все и всегда предугадывала каким-то шестым чувством. Вот и сейчас, видя в моих глазах растерянность и невозможность хоть как-то отбиться от ее вопроса, женщина смогла лишь усмехнуться, понимая, что попала прямо в точку.

— Все так и есть. Мужчины. Вы так предсказуемы, что иногда становится скучно. Ну так когда ты впервые подумал об этом?

— Чуть меньше года назад.

— Кто она? Кто эта женщина которой ты так страстно признавался в любви даже ночью?

— Ты ее не знаешь.

— Ну так познакомь нас. Будет классический любовный треугольник, как в анекдоте.

— Не говори так. Я не хочу никому причинять боль.

— Ты уже это сделал. Ты жил со мной просто из-за сострадания ко мне. Разве не так? Женщина, загнанная в угол одиночеством, готовая на все ради замужества. Разве может быть жертва легче. Кто она? Очередная поклонница таланта?

На этот раз ее вопрос звучал угрожающе.

— Что-то в этом роде, — кивнул я головой, — Но мы познакомились задолго до того, как я зашел к тебе в банк.

— И она до сих пор тебя преследует. Вот же настырная.

Какой же она была в этот момент и что творилось в ее голове знал один только бог. Я молчал почти все время, пока она, проклиная меня и в первую очередь — себя, за излишнюю доверчивость и наивность, говорила, что повелась на этот союз.

— Я знала, — бредила она этой фразой, — знала все с самого начала, что так не бывает в жизни, что рано или поздно какая-нибудь сучка перейдет мне дорогу и твой взгляд уже не будет таким как прежде. Вот так и произошло.

Я слышал как она плакала в соседней комнате, закрыв за собой дверь. Можно было конечно постучать, попробовать войти и успокоить ее. Да, так бы и поступил настоящий мужчина, которому была дорога женщина с которой тот прожил три года и которые без сомнения можно было назвать настоящими, а не спущенными в трубу безнадежности.

Но я был другим. Все так или иначе должно было закончиться именно этим. Ссорой, скандалом, нытьем и битой посудой. Стоило только подумать об этом, как треск разлетавшейся в разные стороны посуды, возник за дверями. Все громче и громче, он как крик, давал мне понять, что меня здесь больше не ждут.

Ушел, оставив дверь незакрытой, боясь что вдруг все же мне придет в голову вернуться и извиниться перед ней. Подождав с секунду, я сделал первый шаг по лестнице, потом второй, третий, четвертый. Не прошло и минуты, как я уже стоял у входа в подъезд, выкуривая сигарету и думая над тем, что же делать дальше. Возврата нет. Рубикон остался позади, теперь нужно двигаться только вперед, вопрос только — куда?

Тем же вечером я напился. Обычное дело для писателя, когда тот топит прошедшие сутки в спиртном, не задумываясь ни над чем. Просто выпивает. Одну рюмку за другой, приправляя все это горьким табачным дымом.

В баре к этому моменту собралось много людей, поднялся шум. Я старался отстраниться от него, побыть в тишине, создать молчание вокруг себя и не дать проклятой музыке проникнуть в меня. Потом поднялся на ноги, пошатываясь направился на верхний этаж и забурился в самый дальний угол, где музыка гремела не так сильно как внизу и где можно было побыть одному.

Вскоре появились первые женщины. Незаметно они подсели ко мне, приблизились и о чем-то мне говорили. Я смотрел в их глаза, пытался разглядеть истинное лицо каждой из них, сокрытое под тоннами макияжа и туши, отталкивал их, просил уйти, всячески избегал поцелуев и объятий, ловя в свой адрес упреки и оскорбления. Потом одна из них ушла — остался последняя. Маленькая, почти миниатюрная, с крепкими ногами и упругой задницей, вульгарно обтянутой очень коротенькой юбкой.

— Тебя как зовут? — спросил я заплетавшимся языком.

Она промолчала.

— Ты сидишь здесь, рядом со мной и не хочешь говорить?

Девушка покосилась на меня, но продолжала молчать.

— Хотя, наверное, это хорошо, когда женщина молчит, больше проблем она создает, когда начинает говорить.

— Ты слишком груб для писателя.

Вот и подтверждение моих слов. Едва ей стоило заговорить, как я моментально поймал всплеск боли в груди, отдававший дурной привычкой курить сигареты без фильтра. Боли мучили меня давно, но к врачам я так и не наведывался — боялся до чертиков этих дьяволов в белых халатах.

— Ну вот, говорил же, — я схватил стакан и проглотил остатки налитого алкоголя, — стоило только женщине открыть рот, как внутри меня закололо.

— Что? Я тебя даже пальцем не тронула, — возмущалась она.

— Хватило только слов. Ну да ладно.

Я пододвинулся к ней, обнял и поцеловал, сам то не понимая зачем. Потом опустил руку на грудь, сжал в ладони упругий горбик и положил свою голову ей на плечо.

— Мне так этого не хватает. — шептал я. — Какого-то первого чувства, когда ты только-только познаешь женщину. Женитьба убивает это чувство, превращая его в серость. Писательство не приемлет серость — оно умирает в нем. Писателю нужны яркие краски, яркие эмоции, иначе зачем вообще жить и писать.

Она слегка отодвинула мою голову и попросила убрать руку. Я нехотя, но повиновался ее словам. Голова кружилась.

— Ты ведь тот писатель, правда?

— Тот? — переспросил я, — Это какой?

— Ну этот, который пишет женские романы. Я читала несколько.

— И как?

— Мне понравилось. — она улыбнулась и от этой улыбки весело стало и мне.

— Тебе правда нравится читать подобную ерунду? — слова неожиданно вылетели из меня. — Скажи честно, — я вдруг повернулся к ней лицом, засовывая в зубы сигарету, и спросил прямо, немного повысив голос. — Если бы я стал писать что-нибудь другое, ну-у не любовные романы, а, скажем, историю жизни простого человека, без сказки, без ванили, без любви и прочего ненужного барахла. Просто жизнь. Такая какая она есть, без прикрас и со всей грязью, что в ней существует. Ты бы стала читать такое?

Женщина несколько смутилась от моего громкого голоса и рта, из которого вылетали клубы серого дыма, словно из пасти громадного дракона.

— Ну так что?

— Не знаю. — она пожала плечами, — без любви как-то…

— Как-то что?

— Как-то плохо. — она сжала колени и постаралась отодвинуться как можно дальше от меня, пока не оказалась на самом краю, где ее тут же встретила вторая, вернувшаяся с первого этажа, женщина.

Подруга была стройнее и выше первой миниатюрной красавицы, хотя и не лишена приличных форм во всех нужных местах. Узнав в пьяном человеке напротив знакомую творческую личность, она подсела ко мне почти вплотную, несмотря на страх, царивший сейчас внутри ее подруги.

— Поверить не могу, — начала она, хлопая длинными ресницами у меня перед глазами, — творческая интеллигенция решила залететь к нам на огонек. А я и не узнала писателя в суматохе. Что привело такого человека к нам?

Я указал на вторую женщину, все еще сидевшую на краю длинного закругленного дивана.

— Вопрос.

— Что? — переспросила вторая.

— Вопрос, куколка. Меня последние несколько минут терзает вопрос. — я поднес еще закрытую бутылку вермута, вскрыл ее и быстро налил в стакан, проглотив через секунду почти все содержимое. Горло воспламенилось невидимым огнем и на мгновение стало тяжело дышать.

— Тебе не кажется все это слишком странным?

Она удивленно подняла брови.

— Что именно?

— Лицемерие вокруг нас. Мы говорим всем, что рады их видеть, хотя ненавидим так же сильно, как если бы перед нами стоял злейший враг. Говорим, что приятно провели время, хотя день был спущен в унитаз и ничего хорошего за двадцать четыре часа так и не произошло.

— К чему все это? — теперь ей стало немного не по себе.

— Я пишу всякое дерьмо, малышка. Каждый день буквально заставляю себя садиться за стол и писать это дерьмо. Постоянно! Я убеждаю себя, что так надо, что так будет лучше. Как ты сейчас. Ты тоже улыбаешься мне, делаешь вид, что рада находиться рядом со мной, а по правде, ненавидишь меня. Или как она, — я указал рукой на почти дрожавшую маленькую женщину. — Ты тоже лицемеришь. И я лицемерю. Я говорю всем на презентации своих книг, что рад дарить им сказку, хотя давным-давно проклял это дело и готов даже вернуться в грязную общагу, но только больше не писать этой гадости.

— Все равно не понимаю тебя.

Я оттолкнул ее, приподнявшись из-за стола, пошатываясь во все стороны. Музыка в ушах гудела ударами баса, мир перед глазами переворачивался с ног на голову. Кто-то подхватил меня, руки напряглись и весь мир вдруг стал клониться в сторону, после чего закрутился как на адской карусели.

Треск.

Битое стекло.

Сквозь музыку и шум, до меня донеслись крики и плач.

«Успокойся! Успокойся, я тебе говорю!»

А в голове все словно на карусели. Кружился потолок, стулья, столы, людские голоса вращались вокруг меня, как планеты вокруг солнца и все в эту секунду для меня стало единым.

Кто-то поднял меня — в голове жутко заболело. Несколько человек стояли прямо передо мной, внимательно осматривая, изредка дотрагиваясь до лба, по которому в эту секунду стекала кровь.

Что произошло? Как так получилось?

Вопросов было слишком много. Оклемавшись, я сел обратно на мягкий диван, утонув в нем как будто в зыбучих песках, потянулся за бутылкой вермута, как вдруг мою ладонь перехватили и перед глазами появилась ОНА.

Ее я узнал даже пьяным. Я всегда ее узнавал, ведь появлялась она возле меня только когда я был пьян. Правда тот раз… на презентации.

— Зачем ты туда пришла? — спросил я едва ворочая языком. — Тебе стоило оставить меня в покое.

Она оттянула мою руку назад и прижала к своей груди.

— Ты слышишь как бьется сейчас мое сердце? Слышишь как оно волнуется, а вместе с ним и я.

— Ты так и не ответила на мой вопрос.

Потом она откинулась на спинку дивана, выгнув спину и выставив грудь вперед. Ее глаза блестели хищным взглядом, а сама она так и ждала, чтобы мы вместе отлучились на несколько минут куда-нибудь в укромное место, сделав то, о чем я мечтал уже очень давно.

— Ты бросил меня. — продолжала она, вернув своему телу обычный вид, — Оставил меня, а ведь я тебя так ждала.

— Все изменилось, — я опять потянулся за вермутом и теперь она не останавливала меня. Открыл. Налил. Выпил. Стало хорошо, если вообще такое состояние можно было приписать мне в это мгновение. — Все слишком изменилось.

— Ты стал писать какую-то гадость.

— Я знаю, — коротко ответил, покрутив в руке толстостенный стакан, — прекрасно все знаю…но…у меня не было выбора. Шанс от которого я не мог отказаться.

Она наклонила голову, улыбнувшись и потянув меня за отросшие волосы.

— И как? Ты доволен?

Ее короткое черное платье поднялось еще выше, когда она, слегка наклонившись вперед, приподнялась с дивана.

— Нет. Все не так как я хотел.

— Увы, жизнь такая, что никогда не получаешь того, что хочешь.

— Ты появилась так неожиданно, — я был чертовски пьян, но все еще держался, чтобы не рухнуть без сознания и потерять ее. Нет, не в этот раз. Только не сейчас. Ее не было три года. Три чертовых года я занимался невесть чем, удовлетворяя желания и прихоти посторонних людей, которым на меня было плевать. Все эти напыщенные, холенные люди, летавшие вокруг меня и все требовавшие: Быстрее! Еще! Еще! Новая книга! Нужна новая книга!

Да сколько можно! Я не ремесленник, я — творец! Я никогда не умел высирать книги раз в месяц, штампуя их словно горячие блины на Масленицу. Все надоело! Осточертело!

— А твоя жена? — осторожно спросила женщина, понимая на какую территорию она сейчас заходит. — Что она? Как изменилось ее отношение к тебе, твоему творчеству? Как изменилась она?

Что тут говорить. Моя жена постарела. Естественный процесс, который нельзя остановить. Но ты… — я посмотрел на свою музу, чьи волосы остались прежними, чье лицо, грудь, кожа, все это будто было неподвластно времени и сам господь бог решил даровать ей такое желанное, и такое недостижимое превосходство над всеми остальными — вечную молодость. Три года прошли мимо нее. Забыли о ней и бросились отыгрываться на остальных. Мою жену они не пожалели. Ее кожа сморщилась. Грудь обвисла так сильно, что больше не вызывала во мне приятных ощущений все больше заменяясь на откровенную брезгливость. Лицо округлилось, бедра стали несоразмерно широкими. Она…она стала другой. Очень сильно изменилась. Как впрочем и я сам.

— Не хочешь говорить?

— Мне нечем тебя удивить. Ты все и так знаешь.

— Ты ее больше не любишь?

Я наклонился вперед. Алкоголь стал добивать мое сознание. Сопротивляться было уже невозможно. Оставалось от силы две-три минуты после чего я должен был отрубиться и упасть без сознания прямо на этом месте.

— Вопрос не в этом.

— А в чем же? — она не сдавалась.

— В другом. — я тяжело выдохнул. — Любил ли я ее вообще.

Возвращаться всегда трудно.

Особенно пьяным.

Особенно без денег.

Особенно домой, где тебя не ждут.

В ту ночь произошло то, что обычно происходит в любой семье (если наш союз вообще можно было назвать семьей), когда там появляются проблемы с алкоголем. Я давно и упорно пытался завязать. Эти три года были самыми «сухими» во всей моей жизни, если не считать детство, где я все-таки умудрялся втихаря от отца и матери употреблять спиртное, получая потом заслуженных тумаков. Но теперь я был далек от того времени, далек от своих родителей и все чаще думал о том, чтобы вообще убраться подальше из этого мерзкого города, улететь на Алтай, или быть может вообще на Чукотку, где нет людей, где не шумят автомобили и постоянно холодно — будет много поводов чтобы выпить и не казаться в глазах других откровенным алкашом.

Но до той поры было очень и очень далеко. Я был здесь, в городе, на пороге маленькой квартирки, где последние несколько лет меня встречала любимая женщина. Что изменилось с тех пор? Многое. И я в том числе.

Я осторожно вставил ключ в замочную скважину, несколько раз попытался провернуть его, но сам того не подозревая чуть было не погнул маленький кусочек металла, пока наконец до моего только-только начинавшего трезветь разума не дошло, что замок банально другой.

«Ошибся», — подумалось мне и тут же ноги понесли меня на следующий этаж. Но и здесь оказалось все по-другому. Дверь не была моей, номер совершенно другой, да и внутри назревало что-то страшное, осознание которого пришло ко мне уже чуть позже.

Потом поднялся еще выше. Еще. Пока не уперся в последний этаж, смекнув, что дальше идти уже некуда.

Вскоре послышались шаги, дверь двумя этажами ниже звучно открылась и кто-то знакомый вышел на лестничную площадку. Я спустился, всмотрелся в сонные знакомые глаза, смотревшие на меня с усталостью и маленькой толикой грусти, не узнать в которых свою жену было просто невозможно.

— Я…я… не мог открыть.

— Конечно, — ответила она, поправляя халат, — мне пришлось заплатить двойную цену, чтобы мне сменили замок в двери пока ты шлялся по кабакам.

— Зачем ты сменила его?

— А разве не ясно? Ты ушел, я осталась одна.

— Но я ведь вернулся!

Она с секунду подождала.

— И зачем? Что ты пытаешься этим продлить? Отношения, которые умерли в тот день, когда ты понял, что я больше не буду той прежней красавицей, что и раньше. Люди стареют, иногда очень быстро. Не знал?

Я сел на лестницу, облокотившись на обшарпанную стену.

— Ты выгоняешь меня?

— Ты сам ушел. Это твое решение.

— Да, — закивал головой, — это правда было мое решение.

— Так зачем вернулся?

Я пожал плечами, оттянул край куртки и достал сигареты.

— У тебя не будет спичек.

Она опустила ладонь в карман и достала оттуда маленькую зажигалку.

— Спасибо, — я попытался отдать ее обратно, но женщина наотрез отказалась.

— Пусть останется как сувенир.

— Хочешь, чтобы она постоянно напоминала о тебе? Отлично. Пусть будет так.

— Три года мы жили вместе, — она разочарованно вздохнула. — Сложно сказать было ли мне хорошо с тобой или очень плохо, но ты сам отправил на дно все, что мы пытались построить за это время.

— Я писатель. Таковая моя натура.

Она усмехнулась.

— Не надо валить все на это. Ты оправдываешь свою никчемность. Я такой и меня не исправить… Я — писатель, принимайте меня таким. Ты стал говорить словами своих героев.

— Только не говори, что ты читаешь ЭТО?

Она улыбнулась.

— Было интересно знать, что там такого в этих твоих книжках, от которых пищат женщины на каждом углу. Даже у нас в отделе о них говорят. Но ты меня разочаровал, признаюсь честно, я была о тебе более высокого мнения до этого момента. А вот твои ранние работы, вот это другое дело. Да-да, мне удалось докопаться и до них. Это было сложно, но оно того стоило.

Я вытянул из сигареты последние остатки и выбросил бычок в сторону.

— Расскажи мне.

— О книгах? В них есть что-то такое. Не могу выразить это, но какая-то особенность, что ли. Там интересно, забавно, иногда смешно, иногда страшно. Там есть чувства, а в том мусоре, которое ты продаешь теперь от своего имени, есть только эмоции. Твои нынешние книги похожи на сборник сорокалетней истерички, до сих пор мечтающей о принце на белом коне. Мне было отвратно читать это. Даже чтивом подобную гадость назвать нельзя.

— Это удар ниже пояса. — я провел ладонью по сальным волосам, пытаясь зачесать их в нужную сторону.

— О-о, я только разгорелась.

Потом она сделала шаг, подошла ко мне и села рядом на холодную ступеньку.

— Знаешь, Вик, — она посмотрела на меня, — эта работа тебя испортила. Когда ты был нищ и безработный, в тебе горел какой-то невидимый огонь, который и привлек меня. Ты был словно мальчишка, переполненный желанием изменить мир, перевернуть его, указав направление куда всем нам следует двигаться. От тебя пахло потом, дешевым вином и какими-то отвратными сигаретами, но это не отталкивало! А теперь? Весь такой смазливый, убранный, в карманах деньги, дорогие сигареты, теперь ты пьешь хороший алкоголь, живешь на широкую ногу, ездишь на дорогом автомобиле, а меня от тебя буквально тошнит. Даже сейчас я говорю с тобой через силу просто потому, что нужно все окончательно прояснить.

— Тогда мне было трудно.

— А сейчас? — она перебила меня громким вопросом.

— Сейчас у меня по крайней мере есть деньги на алкоголь.

Она погладила меня по волосам, после чего поднялась на ноги и направилась к дверям.

— Уже поздно. Вещи заберешь завтра, или послезавтра, или когда тебе будет удобно. Только позвони мне заранее, чтобы я могла все сложить и не утруждать тебя копаться в белье.

Я молча согласился.

— А сейчас, извини, — она повернулась и переступила порог квартиры, — спокойной ночи.

Дверь захлопнулась. Эхо металлического скрежета еще несколько секунд висело в воздухе пока окончательно не впиталось в кирпичные стены.

Я ушел. Не стал ждать, когда сварливые соседи, наверняка слышавшие наш разговор, не вызвали на меня полицию.

Прошел по широкой лестнице, спустился в самый низ и выбрался на улицу, где в эту глубокую ночь было холодно и жутко одиноко. Вдалеке проезжали машины. Свет горел только на фонарных столбах и чуть дальше, в самой глубине спального района, куда идти мне было страшно, стало вовсе темно. Однако почему-то именно здесь я почувствовал себя лучше.

До самого утра я протопал к дому Евгения, попутно отдыхая на лавочках в парке и автобусных остановках. Идти теперь мне было некуда. Мой старый знакомый и коллега теперь был последним к кому я еще мог обратиться за помощью и найти хотя бы временный, но приют.

Солнце взошло ярко-алым пламенем, осветившим сонные многоэтажки, где уже начинала пробуждаться жизнь. Дворники выходили на работу, ранние пташки-таксисты — занимали места, чтобы поймать первых пассажиров, толпившихся у здания вокзала, ожидая междугородний рейс до столицы. Все становилось на свои места и было до боли привычно глазу обывателя, если бы не существо, помятое, опухшее, с лицом похожим на отбивную, медленно проползавшее неспешным шагом к дороге, где планировал сесть в салон автомобиля и добраться до дома старого друга.

— Мне нужно до Никольской, — еле выдавил я, пытаясь говорить внятно. — Подкинешь за пятьсот?

Водила, старый тучный армянин с орлиным носом, подозрительно посмотрел на меня, предварительно смерив оценивающим взглядом, как будто готовился начать торговлю за первые несколько километров пути, но заметив в моих руках остатки денег, каким-то чудом сохранившиеся после попойки в баре, одобрительно кивнул и попросил сесть в салон, предупредив, что если меня начнет тошнить, блевать придется в специальный пакет.

— Вот, — протянул он мне черный широкий пакет, — только не на сиденье, понял?

Я кивнул и сжал края пакета в своих руках. Машина тронулась с места, выехала на проезжую часть и быстро понеслась по еще пустым улицам, удаляясь все дальше от стартового места.

Мне хотелось спать. Очень сильно. И колыхавшая меня машина чуть было не заставила обрубиться прямо в салоне. Глаза слипались, в желудке постоянно происходило что-то страшное и последнее о чем мне хотелось думать в этот момент — это как я начну крепко-крепко стягивать у себя возле рта черный пакет, куда бурным потоком хлынет все то, что еще не смогло перевариться в желудке со вчерашнего вечера.

Вскоре свернули в сторону. Через пару километров должен был появиться знакомый дом Евгения — двухэтажный коттедж, который писатель отбахал себе пару лет назад, получив самый большой гонорар за свои произведения и премию — как самый тиражируемый писатель года.

Он гордился этим титулом и всячески пытался укорить меня в том, что я не хочу получить все то, что он имел к этому моменту, а имел он многое и многих. Несмотря на семейный статус, Евгений был падок на женщин и никогда не пропускал возможности «поговорить о деталях будущего романа наедине», если того хотела его горячая поклонница. Света смотрела на это сквозь пальцы, считая, что все творческие люди немного «того» и редко умудряются держать свой член в штанах, когда красивая женщина сама ложиться перед ним на постель.